Ярмарка тщеславия

ПЕРЕД ЗАНАВЕСОМ

Чувствоглубокой грусти охватывает Кукольника, когда он сидит на подмостках исмотрит на Ярмарку, гомонящую вокруг. Здесь едят и пьют без всякоймеры, влюбляются и изменяют, кто плачет, а кто радуется; здесь курят,плутуют, дерутся и пляшут под пиликанье скрипки; здесь шатаются буяныи забияка, повесы подмигивают проходящим, женщинам, жулье шныряет покарманам, полицейские глядят в оба, шарлатаны (не мы, а другие, –чума их задави) бойко зазывают публику; деревенские олухи таращатся,на мишурные наряды танцовщиц и на жалких, густо нарумяненныхстарикашек-клоунов, между тем как ловкие воришки, подкравшись сзади,очищают карманы зевак. Да, вот она, Ярмарка Тщеславия; место нельзясказать чтобы, назидательное, да ж не слишком небелое, несмотря нацарящий вокруг шум и гам. А посмотрите вы на лица комедиантов ишутов, когда они не заняты делам и Том-дурак, смыв со щек краску,садится полдничать со своей женой и маленьким глупышкой Джеком,укрывшись, за серой холстиной. Но скоро занавес поднимут, и вот ужеТом опять кувыркается через голову и орет во всю глотку: «Нашевам почтение!»
Человек,склонный к раздумью, случись ему бродить по такому гульбищу, небудет, я полагаю, чересчур удручен ни своим, ни чужим весельем.Какой-нибудь смешной или трогательный эпизод, быть может, умилит егоили позабавит: румяный мальчуган, заглядевшийся на лоток с пряниками;хорошенькая плутовка, краснеющая от любезностей своего кавалера,который выбирает ей ярмарочный подарок; или Том-дурак –прикорнувший позади фургона бедняга сосет обглоданную кость в кругусвоей семьи, которая кормится его скоморошеством. Но все же общеевпечатление скорее грустное, чем веселое. И, вернувшись домой, высадитесь, все еще погруженный в глубокие думы, не чуждые состраданияк человеку, и беретесь за книгу или за прерванное дело.
Вот и всямораль, какую я хотел бы предпослать своему рассказу о ЯрмаркеТщеславия. Многие самого дурного мнения о ярмарках и сторонятся их сосвоими чадами и домочадцами; быть может, они и правы. Но люди другогосклада, обладающие умом ленивым, снисходительным или насмешливым,пожалуй, согласятся заглянуть к нам на полчаса и посмотреть напредставление. Здесь они увидят зрелища самые разнообразные:кровопролитные сражения, величественные и пышные карусели, сцены извеликосветской жизни, а также из жизни очень скромных людей, любовныеэпизоды для чувствительных сердец, а также комические, в легкомжанре, – и все это обставлено подходящими декорациями ищедро иллюминовано свечами за счет самого автора.
Что ещеможет сказать Кукольник? Разве лишь упомянуть о благосклонности, скакой представление было принято во всех главнейших английскихгородах, где оно побывало и где о нем весьма благоприятно отзывалисьуважаемые представители печати, а также местная знать и дворянство.Он гордится тем, что его марионетки доставили удовольствие самомулучшему обществу нашего государства. Знаменитая кукла Бекки проявиланеобычайную гибкость в суставах и оказалась весьма проворной напроволоке; кукла Эмилия, хоть и снискавшая куда более ограниченныйкруг поклонников, все же отделана художником и разодета с величайшимстаранием; фигура Доббина, пусть и неуклюжая с виду, пляшетпреестественно и презабавно; многим понравился танец мальчиков. Авот, обратите внимание на богато разодетую фигуру НечестивогоВельможи, на которую мы не пожалели никаких издержек и которую вконце этого замечательного представления унесет черт.
Засим,отвесив глубокий поклон своим покровителям, Кукольник уходит, изанавес поднимается.
Лондон,28 июня 1848 г.
ГЛАВА I

ЧИЗИКСКАЯ АЛЛЕЯ

Однажды,ясным июньским утром, когда нынешний век был еще зеленым юнцом, кбольшим чугунным воротам пансиона для молодых девиц под началом миссПинкертон, расположенного на Чизикской аллее, подкатила со скоростьючетырех миль в час вместительная семейная карета, запряженная паройоткормленных лошадей в блестящей сбруе, с откормленным кучером втреуголке и парике. Как только экипаж остановился у ярко начищенноймедной доски с именем мисс Пинкертон, чернокожий слуга, дремавший накозлах рядом с толстяком кучером, расправил кривые ноги, и не успелон дернуть за шнурок колокольчика, как, по крайней мере, два десяткаюных головок выглянуло из узких окон старого внушительного дома.Зоркий наблюдатель мог бы даже узнать красный носик добродушной миссДжемаймы Пинкертон, выглянувший из-за горшков герани в окне еесобственной гостиной.
– Этокарета миссис Седли, сестрица, – доложила мисс Джемайма. –Звонит чернокожий лакей Самбо. Представьте, на кучере новый красныйжилет!
– Вызакончили все приготовления к отъезду мисс Седли, мисс Джемайма? –спросила мисс Пинкертон, величественная дама – хэммерсмитскаяСемирамида, друг доктора Джонсона, доверенная корреспондентка самоймиссис Шапон.
– Девочкиподнялись в четыре утра, чтобы уложить ее сундуки, сестрица, –отвечала мисс Джемайма, – и мы собрали ей целый пукцветов.
– Скажите«букет», сестра Джемайма, так будет благороднее.
– Ну,хорошо, пукет, и очень большой, чуть ли не с веник. Я положила всундук Эмилии две бутылки гвоздичной воды для миссис Седли и рецептприготовления.
– Надеюсь,мисс Джемайма, вы приготовили счет мисс Седли? Ах, вот он! Оченьхорошо! Девяносто три фунта четыре шиллинга. Будьте добры адресоватьею Джону Седли, эсквайру, и запечатать вот эту записку, которую янаписала его супруге.
Для миссДжемаймы каждое собственноручное письмо ее сестры, мисс Пинкертон,было священно, как послание какой-нибудь коронованной особы.Известно, что мисс Пинкертон самолично писала родителям учениц тольков тех случаях, когда ее питомицы покидали заведение или же выходилизамуж, да еще как-то раз, когда бедняжка мисс Берч умерла отскарлатины. По мнению мисс Джемаймы, если что и могло утешить миссисБерч в утрате дочери, то, конечно, только возвышенное и красноречивоепослание, в котором мисс Пинкертон сообщала ей об этом событии.
На этотраз записка мисс Пинкертон гласила:
«Чизик. Аллея, июня 15 дня18.. г.
Милостивая государыня!
После шестилетнего пребываниямисс Эмилии Седли в пансионе я имею честь и удовольствиерекомендовать ее родителям в качестве молодок особы, вполне достойнойзанять подобающее положение в их избранном и изысканном кругу. Вседобродетели, отличающие благородную английскую барышню, всесовершенства, подобающие ее происхождению и положению, присущи милоймисс Седли; ее прилежание и послушание снискали ей любовьнаставников, а прелестной кротостью нрава она расположила к себе всесердца, как юные, так и более пожилые.
В музыке и танцах, вправописании, во всех видах вышивания и рукоделия она, без сомнения,осуществит самые пламенные пожелания своих друзей. В географии ееуспехи оставляют желать лучшего; кроме того, рекомендуется в течениеближайших трех лет неукоснительно пользоваться по четыре часа в деньспинной линейкой, как средством для приобретения той достойной осанкии грации, которые столь необходимы каждой светской молодой девице. Вотношении правил благочестия и нравственности мисс Седли покажет себядостойной того Заведения, которое было почтено посещением Великоголексикографа и покровительством несравненной миссис Шапон. ПокидаяЧизик, мисс Эмилия увозит с собою привязанность подруг и искреннеерасположение начальницы, имеющей честь быть вашей,
милостивая государыня,
покорнейшей и нижайшей слугой,
Барбарою Пинкертон.
P. S. Мисс Седли едет всопровожденьи мисс Шарп. Особая просьба: пребывание мисс Шарп наРассел-сквер не должно превышать десяти дней. Знатное семейство, скоторым она договорилась, желает располагать ее услугами как можноскорее».
Закончивписьмо, мисс Пинкертон приступила к начертанию своего имени и именимисс Седли на титуле Словаря Джонсона – увлекательного труда,который она неизменно преподносила своим ученицам в качествепрощального подарка. На переплете было вытиснено: «Молодойдевице, покидающей школу мисс Пинкертон на Чпзикской аллее –обращение блаженной памяти досточтимого доктора Сэмюела Джонсона».Нужно сказать, что имя лексикографа не сходило с уст величавой дамы иего памятное посещение положило основу ее репутации и благосостоянию.
Получивот старшей сестры приказ достать Словарь из шкафа, мисс Джемаймаизвлекла из упомянутого хранилища два экземпляра книги, и когда миссПинкертон кончила надписывать первый, Джемайма не без смущения иробости протянула ей второй.
– Длякого это, мисс Джемайма? – произнесла мисс Пинкертон сужасающей холодностью.
– ДляБекки Шарп, – ответила Джемайма, трепеща всем телом ислегка отвернувшись, чтобы скрыть от сестры румянец, заливший ееувядшее лицо и шею. – Для Бекки Шарп: ведь и она уезжает.
– МИССДЖЕМАЙМА! – воскликнула мисс Пинкертон. (Выразительностьэтих слов требует передачи их прописными буквами.) – Да вы всвоем ли уме? Поставьте Словарь в шкаф и впредь никогда не позволяйтесебе подобных вольностей!
– Но,сестрица, ведь всей книге цепа два шиллинга десять пенсов, а длябедняжки Бекки это такая обида.
– Пришлитемне сейчас же мисс Седли, – сказала мисс Пинкертон.
И беднаяДжемайма, не смея больше произнести ни слова, выбежала из комнаты вполном расстройстве чувств.
МиссСедли была дочерью лондонского купца, человека довольносостоятельного, тогда как мисс Шарп училась в пансионе на положенииосвобожденной от платы ученицы, обучающей младших, и, по мнению миссПинкертон, для нее и без того было довольно сделано, чтобы ещеудостаивать ее на прощанье высокой чести поднесения Словаря.
Хотяписьмам школьных наставниц можно доверять не больше, чем надгробнымэпитафиям, однако случается, что почивший и на самом деле заслуживаетвсех тех похвал, которые каменотес высек над его останками: ондействительно был примерным христианином, преданным родителем,любящим чадом, супругой или супругом и воистину оставил безутешнуюсемью, оплакивающую его. Так и в училищах, мужских и женских, инойраз бывает, что питомец вполне достоин похвал, расточаемых емубеспристрастным наставником. Мисс Эмилия Седли принадлежала к этойредкой разновидности молодых девиц. Она не только заслуживала всеготого, что мисс Пинкертон написала ей в похвалу, но и обладала ещемногими очаровательными свойствами, которых не могла видеть этанапыщенная и престарелая Минерва вследствие разницы в положении ивозрасте между нею и ее воспитанницей.
Эмилия нетолько пела, словно жаворонок или какая-нибудь миссис Биллингтон, итанцевала, как Хилисберг или Паризо, она еще прекрасно вышивала,знала правописание не хуже самого Словаря, а главное, обладала такимдобрым, нежным, кротким и великодушным сердцем, что располагала ксебе всех, кто только к ней приближался, начиная с самой Минервы икончая бедной судомойкой или дочерью кривой пирожницы, которойпозволялось раз в неделю сбывать свои изделия пансионеркам. Издвадцати четырех товарок у Эмилии было двенадцать закадычных подруг.Даже завистливая мисс Бриге никогда не отзывалась о ней дурно;высокомерная и высокородная мисс Солтайр (внучка лорда Декстера)признавала, что у нее благородная осанка, а богачка мисс Суорц,курчавая мулатка с Сент-Китса, в день отъезда Эмилии разразиласьтаким потоком слез, что пришлось послать за доктором Флоссом иодурманить ее нюхательными солями. Привязанность мисс Пинкертон была,как оно и должно, спокойной и полной достоинства, в силу высокогоположения и выдающихся добродетелей этой леди, зато мисс Джемайма ужене раз принималась рыдать при мысли о разлуке с Эмилией; если бы пострах перед сестрой, она впала бы в форменную истерику, под статьнаследнице с Сент-Китса (с которой взималась двойная плата). Но такоероскошество в изъявлении печали позволительно только воспитанницам,занимающим отдельную комнату, между тем как честной Джемаймеполагалось заботиться о счетах, стирке, штопке, пудингах, столовой икухонной посуде да наблюдать за прислугой. Однако стоит ли нам еюинтересоваться? Весьма возможно, что с этой минуты и до скончаниявека мы уже больше о ней не услышим, и как только узорчатые чугунныеворота закроются, ни она, ни ее грозная сестра не покажутся более изних, чтобы шагнуть в маленький мирок этого повествования.
Но сЭмилией мы будем видеться очень часто, а потому не мешает сказать всамом же начале нашего знакомства, что она была прелестным существом;а это великое благо и в жизни и в романах (последние в особенностиизобилуют злодеями самого мрачного свойства), когда удается иметьсвоим неизменным спутником такое невинное и доброе создание! Так какона не героиня, то нет надобности описывать ее: боюсь, что нос у неенесколько короче, чем это желательно, а щеки слишком уж круглы ирумяны для героини. Зато ее лицо цвело здоровьем, губы –свежестью улыбки, а глаза сверкали искренней, неподдельнойжизнерадостностью, кроме тех, конечно, случаев, когда они наполнялисьслезами, что бывало, пожалуй, слишком часто: эта дурочка способнабыла плакать над мертвой канарейкой, над мышкой, невзначай пойманнойкотом, над развязкой романа, хотя бы и глупейшего. А что касаетсянеласкового слова, обращенного к ней, то если бы нашлись такиежестокосердные люди… Впрочем, тем хуже для них! Даже сама миссПинкертон, женщина суровая и величественная, после первого же случаяперестала бранить Эмилию, и хотя была способна к пониманиючувствительных сердец не более, чем алгебры, однако отдала особыйприказ всем учителям и наставницам обращаться с мисс Седли возможноделикатнее, так как строгое обхождение ей вредно.
Когданаступил день отъезда, мисс Седли стала в тупик, не зная, что ейделать: смеяться или плакать, – так как она была одинаковосклонна и к тому и к другому. Она радовалась, что едет домой, истрашно горевала, что надо расставаться со школой. Уже три днямаленькая Лора Мартин, круглая сиротка, ходила за ней по пятам, каксобачонка. Эмилии пришлось сделать и принять, по крайней мере,четырнадцать подарков и четырнадцать раз дать торжественную клятвуписать еженедельно. «Посылай мне письма по адресу моегодедушки, графа Декстера», – наказывала ей миссСолтайр (кстати сказать, род ее был из захудалых). «Не заботьсяо почтовых расходах, мое золотко, и пиши мне каждый день!» –просила пылкая, привязчивая мисс Суорц. А малютка Лора Мартин(оказавшаяся тут как тут) взяла подругу за руку и сказала, пытливозаглядывая ей в лицо: «Эмилия, когда я буду тебе писать, можноназывать тебя мамой?»
Я несомневаюсь, что какой-нибудь Джонс, читающий эту книгу у себя вклубе, не замедлит рассердиться и назовет все это глупостями –пошлыми и вздорными сантиментами. Я так и вижу, как оный Джонс(слегка раскрасневшийся после порции баранины и полпинты вина)вынимает карандаш и жирной чертой подчеркивает слова: «пошлыми,вздорными» и т. д. и подкрепляет их собственным восклицанием наполях: «Совершенно верно!» Ну что ж! Джонс человекобширного ума, восхищающийся великим и героическим как в жизни, так ив романах, – и лучше ему вовремя спохватиться и поискатьдругого чтения.
Итак,будем продолжать. Цветы, сундуки, подарки и шляпные картонки миссСедли уже уложены мистером Самбо в карету вместе с потрепаннымкожаным чемоданчиком, к которому чья-то рука аккуратно прикололакарточку мисс Шарп и который Самбо подал ухмыляясь, а кучер водворилна место с подобающим случаю фырканьем, И вот настал час разлуки. Егопечаль была в значительной мере развеяна примечательной речью, скоторой мисс Пинкертон обратилась к своей питомице. Нельзя сказать,чтобы это прощальное слово побудило Эмилию к философским размышлениямили же вооружило ее тем спокойствием, которое осеняет нас врезультате глубокомысленных доводов. Нет, речь эта была невыносимоскучна, напыщенна и суха, да и самый вид грозной воспитательницы нерасполагал к бурным проявлениям печали. В гостиной было предложеноугощение: тминные сухарики и бутылка вина, как это полагалось вторжественных случаях, при посещении пансиона родителями воспитанниц;и когда угощение было съедено и выпито, мисс Седли получилавозможность тронуться в путь.
– Авы, Бекки, не зайдете проститься с мисс Пинкертон? –обратилась мисс Джемайма к молодой девушке: не замеченная никем, онаспускалась с лестницы со шляпной картонкой в руках.
– Яполагаю, что должна это сделать, – спокойно ответила миссШарп, к великому изумлению мисс Джемаймы; и когда мисс Джемаймапостучалась в дверь и получила разрешение войти, мисс Шарп вошла свесьма непринужденным видом и произнесла на безукоризненномфранцузском языке:
– Mademoiselle,le viens vous faire mes adieux Мадемуазель, я пришла проститься свами (франц.)..
МиссПинкертон не понимала по-французски, она только руководила теми, ктознал этот язык. Закусив губу и вздернув украшенную римским носомпочтенную голову (на макушке которой покачивался огромный пышныйтюрбан), она процедила сквозь зубы: «Мисс Шарп, всего вамхорошего». Произнеся эти слова, хэммерсмитская Семирамидасделала мановение рукой, как бы прощаясь и вместе с тем давая миссШарп возможность пожать ее нарочито выставленный для этой цели палец.
Мисс Шарптолько скрестила руки и с очень холодной улыбкой присела, решительноуклоняясь от предложенной чести, на что Семирамида с большим, чемкогда-либо, негодованием тряхнула тюрбаном. Собственно говоря, этобыла маленькая баталия между молодой женщиной и старой, причемпоследняя оказалась побежденной.
– Дахранит вас бог, дитя мое! – произнесла она, обнимая Эмилиюи грозно хмурясь через ее плечо в сторону мисс Шарп.
– Пойдем,Бекки! – сказала страшно перепуганная мисс Джемайма,увлекая за собой молодую девушку, и дверь гостиной навсегда закрыласьза строптивицей.
Затемначались суматоха и прощание внизу. Словами этого не выразить. Вприхожей собралась вся прислуга, все милые сердцу, все юныевоспитанницы и только что приехавший учитель танцев. Поднялась такаякутерьма, пошли такие объятия, поцелуи, рыдания вперемежку систерическими взвизгиваниями привилегированной пансионерки миссСуорц, доносившимися из ее комнаты, что никаким пером не описать, инежному сердцу лучше пройти мимо этого. Но объятиям пришел конец, иподруги расстались, – то есть рассталась мисс Седли сосвоими подругами. Мисс Шарп уже несколькими минутами раньше, поджавгубки, уселась в карету. Никто не плакал, расставаясь с нею.
КривоногийСамбо захлопнул дверцу за своей рыдавшей молодой госпожой и вскочилна запятки.
– Стой! –закричала мисс Джемайма, кидаясь к воротам с каким-то свертком.
– Этосандвичи, милочка! – сказала она Эмилии. – Ведьвы еще успеете проголодаться. А вам, Бекки… Бекки Шарп, вот книга,которую моя сестра, то есть я… ну, словом… Словарь Джонсона. Выне можете уехать от нас без Словаря. Прощайте! Трогай, кучер!Благослови вас бог!
И доброесоздание вернулось в садик, обуреваемое волнением.
Но чтоэто? Едва лошади тронули с места, как мисс Шарп высунула из каретысвое бледное лицо и швырнула книгу в ворота.
Джемаймачуть не упала в обморок от ужаса.
– Дачто же это!.. – воскликнула она. – Какаядерзкая…
Волнениепомешало ей кончить и ту и другую фразу. Карета покатила, воротазахлопнулись, колокольчик зазвонил к уроку танцев. Целый мироткрывался перед обеими девушками. Итак, прощай, Чизикская аллея!
ГЛАВА II,

В КОТОРОЙ МИСС ШАРП И МИСС СЕДЛИГОТОВЯТСЯ К ОТКРЫТИЮ КАМПАНИИ

Послетого как мисс Шарп совершила геройский поступок, упомянутый впредыдущей главе, и удостоверилась, что Словарь, перелетев черезмощеную дорожку, упал к ногам изумленной мисс Джемаймы, лицо молодойдевушки, смертельно-бледное от злобы, озарилось улыбкой, едва ли,впрочем, скрасившей его, и, со вздохом облегчения откинувшись наподушки кареты, она сказала:
– Так,со Словарем покопчено! Слава богу, я вырвалась из Чизика!
МиссСедли была поражена дерзкой выходкой, пожалуй, не меньше самой миссДжемаймы. Шутка ли – ведь всего минуту назад она покинулашколу, и впечатления прошедших шести лет еще не померкли в ее душе.Страхи и опасения юного возраста не оставляют некоторых людей доконца жизни. Один мой знакомец, джентльмен шестидесяти восьми лет,как-то за завтраком сказал мне с взволнованным видом:
– Сегоднямне снилось, будто меня высек доктор Рейн!
Воображениеперенесло его в эту ночь на пятьдесят пять лет назад. В шестьдесятвосемь лет доктор Рейн и его розга казались ему в глубине души такимиже страшными, как и в тринадцать. А что, если бы доктор с длиннойберезовой розгой предстал перед ним во плоти даже теперь, когда емуисполнилось шестьдесят восемь, и сказал грозным голосом: «Ну-ка,мальчик, снимай штаны!» Да, да, мисс Седли была чрезвычайновстревожена этой дерзкой выходкой.
– Какэто можно, Ребекка? – произнесла она наконец посленекоторого молчания.
– Тыдумаешь, мисс Пинкертон выскочит за ворота и прикажет мне сесть вкарцер? – сказала Ребекка, смеясь.
– Нет,но…
– Ненавижувесь этот дом, – продолжала в бешенстве мисс Шарп. –Хоть бы мне никогда его больше не видеть. Пусть бы он провалился насамое дно Темзы! Да, уж если бы мисс Пинкертон оказалась там, я нестала бы выуживать ее, ни за что на свете! Ох, поглядела бы я, какона плывет по воде вместе со своим тюрбаном и всем прочим, как еешлейф полощется за ней, а нос торчит кверху, словно нос лодки!
– Тише! –вскричала мисс Седли.
– Ачто, разве черный лакей может нафискалить? – воскликнуламисс Ребекка со смехом. – Он еще, чего доброго, вернется ипередаст мисс Пинкертон, что я ненавижу ее всеми силами души! Ох, какбы я хотела этого. Как я мечтаю доказать ей это на деле. За два годая видела от нее только оскорбления и обиды. Со мной обращались хуже,чем с любой служанкой на кухне. У меня никогда не было ни единогодруга. Я ласкового слова ни от кого не слышала, кроме тебя. Менязаставляли присматривать за девочками из младшего класса и болтатьпо-французски со взрослыми девицами, пока мне не опротивел мой роднойязык! Правда, я ловко придумала, что заговорила с мисс Пинкертонпо-французски? Она не понимает ни полслова, но ни за что непризнается в этом. Гордость не позволит. Я думаю, она потому ирассталась со мной. Итак, благодарение богу за французский язык! Vivela France! Vive l’Empereur! Vive Bonaparte! Да здравствует Франция!Да здравствует император! Да здравствует Бонапарт! (франц.).
– ОРебекка, Ребекка, как тебе не стыдно! – ужаснулась миссСедли (Ребекка дошла до величайшего богохульства; в те дни сказать вАнглии: «Да здравствует Бонапарт!» – было все равночто сказать: «Да здравствует Люцифер!»). – Ну,как ты можешь… Откуда у тебя эти злобные, эти мстительные чувства?
– Месть,может быть, и некрасивое побуждение, но вполне естественное, –отвечала мисс Ребекка. – Я не ангел.
И онадействительно не была ангелом. Ибо если в течение этого короткогоразговора (происходившего, пока карета лениво катила вдоль реки) миссРебекка Шарп имела случай дважды возблагодарить бога, то первый разэто было по поводу освобождения от некоей ненавистной ей особы, а вовторой – за ниспосланную ей возможность в некотором родепосрамить своих врагов; ни то, ни другое не является достойнымповодом для благодарности творцу и не может быть одобрено людьмикроткими и склонными к всепрощению. Но мисс Ребекка в ту пору своейжизни не была ни кроткой, ни склонной к всепрощению. Все обходятся сомной плохо, решила эта юная мизантропка. Мы, однако, уверены, чтоособы, с которыми все обходятся плохо, полностью заслуживают такогообращения. Мир – это зеркало, и он возвращает каждому егособственное изображение. Нахмурьтесь – и он, в свою очередь,кисло взглянет на вас; засмейтесь ему и вместе с ним – и онстанет вашим веселым, милым товарищем; а потому пусть молодые людивыбирают, что им больше по вкусу. В самом деле, если мир пренебрегалРебеккой, то и она, сколько известно, никогда никому не сделаланичего хорошего. Так нельзя и ожидать, чтобы все двадцать четыремолодые девицы были столь же милы, как героиня этого произведения,мисс Седли (которую мы избрали именно потому, что она добреедругих, – а иначе что помешало бы нам поставить на ееместо мисс Суорц, или мисс Крамп, или мисс Хопкинс?); нельзя ожидать,чтобы каждая обладала таким смиренным и кротким нравом, как миссЭмилия Седли, чтобы каждая старалась, пользуясь всяким удобнымслучаем, победить угрюмую злобность Ребекки и с помощью тысячиласковых слов и любезных одолжений преодолеть, хотя бы ненадолго, еевраждебность к людям.
Отец миссШарп был художник и давал уроки рисования в школе мисс Пинкертон.Человек одаренный, приятный собеседник, беспечный служитель муз, онотличался редкой способностью влезать в долги и пристрастием ккабачку. В пьяном виде он нередко колачивал жену и дочь, и наследующее утро, поднявшись с головной болью, честил весь свет запренебрежение к его таланту и поносил – весьма остроумно, аиной раз и совершенно справедливо – дураков-художников, своихсобратий. С величайшей трудностью поддерживая свое существование изадолжав всем в Сохо, где он жил, на милю кругом, он решил поправитьсвои обстоятельства женитьбой на молодой женщине, француженке попроисхождению и балетной танцовщице по профессии. О скромномпризвании своей родительницы мисс Шарп никогда не распространялась,но зато но забывала упомянуть, что Антраша – именитыйгасконский род, и очень гордилась своим происхождением. Любопытнозаметить, что по мере житейского преуспеяния нашей тщеславной молодойособы ее предки повышались в знатности и благоденствии.
МатьРебекки получила кое-какое образование, и дочь ее отлично говорилапо-французски, с парижским выговором. В то время это было большойредкостью, что и привело к поступлению Ребекки в пансиондобродетельной мисс Пинкертон. Дело в том, что, когда мать девушкиумерла, отец, видя, что ему не оправиться после третьего припадкаdelirium tremens Белой горячки (лат.)., написал мисс Пинкертонмужественное и трогательное письмо, поручая сиротку еепокровительству, и затем был опущен в могилу, после того как двасудебных исполнителя поругались над его трупом. Ребекке минулосемнадцать лет, когда она явилась в Чизик и была принята на особыхусловиях; в круг ее обязанностей, как мы видели, входило говоритьпо-французски, а ее права заключались в том, чтобы, получая даровойстол и квартиру, а также несколько гиней в год, подбирать крохизнаний у преподавателей, обучающих пансионерок.
Ребеккабыла маленькая, хрупкая, бледная, с рыжеватыми волосами; ее зеленыеглаза были обычно опущены долу, но, когда она их поднимала, ониказались необычайно большими, загадочными и манящими, такимиманящими, что преподобный мистер Крнсп, новоиспеченный помощникчизпкского викария мистера Флауэрдью, только что со студенческойскамьи в Оксфорде, влюбился в мисс Шарп: он был сражен наповал однимее взглядом, который она метнула через всю церковь – от скамьипансионерок до кафедры проповедника. Бедный юноша, иногда пивший чайу мисс Пинкертон, которой он был представлен своей мамашей, совсемодурел от страсти и в перехваченной записке, вверенной одноглазойпирожнице для доставки по назначению, даже намекал на что-то вродебрака. Миссис Крисп была вызвана из Бакстона и немедленно увезласвоего дорогого мальчика, но даже мысль о появлении такой вороны вчизикской голубятне приводила в трепет мисс Пинкертон, и онаобязательно удалила бы Ребекку из своего заведения, если бы не быласвязана неустойкой по договору; она так и не поверила клятвам молодойдевушки, что та ни разу не обменялась с мистером Криспом ни единымсловом, кроме тех двух случаев, когда встречалась с ним за чаем наглазах у самой мисс Пинкертон.
Рядом сдругими, рослыми и цветущими, воспитанницами пансиона Ребекка Шарпказалась ребенком. Но она обладала печальной особенностью бедняков –преждевременной зрелостью. Скольких несговорчивых кредиторовприходилось ей уламывать и выпроваживать за отцовские двери; сколькихторговцев она умасливала и улещала, приводя их в хорошее расположениедуха и приобретая тем возможность лишний раз пообедать. Дома онаобычно проводила время с отцом, который очень гордился своейумненькой дочкой, и прислушивалась к беседам его приятелей-забулдыг,хотя часто разговоры эти мало подходили для детских ушей. По ее жесобственным словам, она никогда не была ребенком, чувствовала себявзрослой уже с восьмилетнего возраста. О, зачем мисс Пинкертонвпустила в свою клетку такую опасную птицу!
Дело втом, что старая дама считала Ребекку смиреннейшим в мире созданьем –так искусно умела та разыгрывать роль ingenue Простушки (франц.). втех случаях, когда отец брал ее с собой в Чизик. Всего лишь за год дозаключения условия с Ребеккой, то есть когда девочке было шестнадцатьлет, мисс Пинкертон торжественно и после подобающей случаю краткойречи подарила ей куклу, которая, кстати сказать, была конфискована умисс Суиндл, украдкой нянчившей ее в часы занятий. Как хохотали отецс дочерью, когда брели домой после вечера у начальницы, обсуждая речиприглашенных учителей, и в какую ярость пришла бы мисс Пинкертон,если бы увидела карикатуру на самое себя, которую маленькаякомедиантка умудрилась смастерить из этой куклы! Ребекка разыгрывалас нею целые сцены на великую потеху Ныомен-стрит, Джерард-стрит ивсему артистическому кварталу. И молодые художники, заходившие настакан грога к своему ленивому и разгульному старшему товарищу,умнице и весельчаку, всегда осведомлялись у Ребекки, дома ли миссПинкертон. Она, бедняжка, была им так же хорошо известна, как мистерЛоренс и президент Уэст. Однажды Ребекка удостоилась чести провести вЧизике несколько дней и по возвращении соорудила себе другую куклу –мисс Джемми; ибо хотя эта добрая душа не пожалела для сиротки вареньяи сухариков, накормив ее до отвала, и даже сунула ей на прощанье семьшиллингов, однако чувство смешного у Ребекки было так велико –гораздо сильнее чувства признательности, – что онапринесла мисс Джемми в жертву столь же безжалостно, как и ее сестру.
И вотпосле смерти матери девочка была перевезена в пансион, который долженбыл стать ее домом. Строгая его чинность угнетала ее; молитвы итрапезы, уроки и прогулки, сменявшие друг друга с монастырскоймонотонностью, тяготили ее свыше всякой меры. Она с таким сожалениемвспоминала о свободной и нищей жизни дома, в старой мастерской, чтовсе, да и она сама, думали, что она изнывает, горюя об отце. Ейотвели комнатку на чердаке, и служанки слышали, как Ребекка мечетсятам по ночам, рыдая. Но рыдала она от бешенства, а не от горя. Еслираньше ее нельзя было назвать лицемеркой, то теперь одиночествонаучило ее притворяться. Она никогда не бывала в обществе женщин;отец ее, при всей своей распущенности, был человеком талантливым;разговор с ним был для нее в тысячу раз приятней болтовни с темипредставительницами ее пола, с которыми она теперь столкнулась.Спесивое чванство старой начальницы школы, глупое добродушие еесестры, пошлая болтовня и свары старших девиц и холодная корректностьвоспитательниц одинаково бесили Ребекку.
Но было убедной девушки и нежного материнского сердца, иначе щебетание иболтовня младших детей, порученных ее надзору, должны были бысмягчить ее и утешить, но она прожила среди них два года, и ни однадевочка не пожалела об ее отъезде. Кроткая, мягкосердечная ЭмилияСедли была единственным человеком, к которому в какой-то мерепривязалась Ребекка. Но кто не привязался бы к Эмилии!
Терадости и жизненные блага, которыми наслаждались молодые девицы, ееокружавшие, вызывали у Ребекки мучительную зависть. «Какважничает эта девчонка – только потому, что она внучкакакого-то графа! – говорила она об одной из товарок. –Как они все пресмыкаются и подличают перед этой креолкой из-за сотнитысяч фунтов стерлингов! Я в тысячу раз умнее и красивее этой особы,несмотря на все ее богатство! Я так же благовоспитанна, как этаграфская внучка, невзирая на пышность ее родословной, а между темникто здесь меня не замечает. А ведь когда я жила у отца, развемужчины не отказывались от самых веселых балов и пирушек, чтобыпровести вечер со мной?» Она решила во что бы то ни сталовырваться на свободу из этой тюрьмы и начала действовать на свойстрах и риск, впервые строя планы на будущее.
Вотпочему она воспользовалась теми возможностями приобрести кое-какиезнания, которые предоставлял ей пансион. Будучи уже изрядноймузыкантшей и владея в совершенстве языками, она быстро прошланебольшой курс наук, который считался необходимым для девиц тоговремени. В музыке она упражнялась непрестанно, и однажды, когдадевицы гуляли, а Ребекка оставалась дома, она сыграла одну пьесу такхорошо, что Минерва, услышав ее игру, мудро решила сэкономить расходына учителя для младших классов и заявила мисс Шарп, что отныне онабудет обучать младших девочек и музыке.
Ребеккаотказалась – впервые и к полному изумлению величественнойначальницы школы.
– Яобязана разговаривать с детьми по-французски, – объявилаона резким тоном, – а не учить их музыке и сберегать длявас деньги. Платите мне, и я буду их учить.
Минервавынуждена была уступить и, конечно, с этого дня невзлюбила Ребекку.
– Затридцать пять лет, – жаловалась она, и вполнесправедливо, – я не видела человека, который посмел бы уменя в доме оспаривать мой авторитет. Я пригрела змею на своей груди!
– Змею!Чепуха! – ответила мисс Шарп старой даме, едва не упавшейв обморок от изумления. – Вы взяли меня потому, что я былавам нужна. Между нами не может быть и речи о благодарности! Яненавижу этот пансион и хочу его покинуть! Я не стану делать здесьничего такого, что не входит в мои обязанности.
Тщетностарая дама взывала к ней: сознает ли она, что разговаривает с миссПинкертон? Ребекка расхохоталась ей в лицо убийственным, дьявольскимсмехом, который едва не довел начальницу до нервического припадка.
– Дайтемне денег, – сказала девушка, – и отпуститеменя на все четыре стороны! Или, еще лучше, устройте мне хорошееместо гувернантки в дворянском семействе – вам это легкосделать, если вы пожелаете.
И привсех их дальнейших стычках она постоянно возвращалась к этой теме:
– Мыненавидим друг друга, устройте мне место – и я готова уйти!
Достойнаямисс Пинкертон, хотя и обладала римским носом и тюрбаном, была ростомс доброго гренадера и оставалась до сих пор непререкаемой владычицейэтих мест, не обладала, однако, ни силой воли, ни твердостью своеймаленькой ученицы и потому тщетно боролась с нею, пытаясь еезапугать. Однажды, когда она попробовала публично отчитать Ребекку,та придумала упомянутый нами способ отвечать начальницепо-французски, чем окончательно сразила старуху. Для поддержания вшколе престижа власти стало необходимым удалить эту мятежницу, эточудовище, эту змею, эту поджигательницу. И, услыхав, что семействосэра Питта Кроули ищет гувернантку, мисс Пинкертон порекомендовала наэту должность мисс Шарп, хотя та и была поджигательницей и змеей.
– Всущности, – говорила она, – я не могупожаловаться на поведение мисс Шарп ни в чем, кроме ее отношения комне, и высоко ценю ее таланты и достоинства. Что же касается ума иобразования, то она делает честь воспитательной системе, принятой вмоем учебном заведении.
Такимобразом начальница пансиона примирила свою рекомендацию стребованиями совести; договорные обязательства были расторгнуты, ивоспитанница получила свободу. Борьба, описанная здесь в немногихстрочках, длилась, разумеется, несколько месяцев. И так как миссСедли, которой в ту пору исполнилось семнадцать лет, как разсобиралась покинуть школу и так как она питала дружеские чувства кмисс Шарп («единственная черта в поведении Эмилии, –говорила Минерва, – которая не по душе ее начальнице»),то мисс Шарп, прежде чем приступить к исполнению своих обязанностейгувернантки в чужой семье, получила от подруги приглашение погоститьу нее недельку. Так открылся мир для этих двух юных девиц. Но еслидля Эмилии это был совершенно новый, свежий, блистательный мир, вполном, еще не облетевшем цвету, то для Ребекки он не был совершенноновым (уж если говорить правду, то пирожница намекала кое-кому, а тотготов был под присягой подтвердить эти слова кому-то третьему, будтодело у мистера Криспа и мисс Шарп зашло гораздо дальше, чем о томстало известно, и что письмо его было ответом на другое). Но ктоможет знать, что происходило на самом деле? Во всяком случае, еслиРебекка не впервые вступала в мир, то все же вступала в него сызнова.
К томувремени, когда молодые девушки доехали до Кенсингтонской заставы,Эмилия еще не позабыла своих подруг, но уже осушила слезы и дажезалилась румянцем при виде юного офицера, лейб-гвардейца, который,проезжая мимо на коне, оглядел ее со словами: «Чертовскихорошенькая девушка, ей-богу!» И, прежде чем карета достиглаРассел-сквер, девушки успели вдоволь наговориться о парадных приемахво дворце, и о том, являются ли молодые дамы ко двору в пудре ифижмах, и будет ли Эмилия удостоена этой чести (что она поедет набал, даваемый лорд-мэром, это Эмилии было известно). И когда наконецони доехали до дому и мисс Эмилия Седли выпорхнула из кареты,опираясь на руку Самбо, – другой такой счастливой ихорошенькой девушки нельзя было найти во всем огромном Лондоне.Таково было мнение и негра и кучера, и с этим соглашались и родителиЭмилии, и вся без исключения домашняя челядь, которая высыпала вприхожую и кланялась и приседала, улыбаясь своей молодой госпоже ипоздравляя ее с приездом.
Можетебыть уверены, что Эмилия показала Ребекке все до единой комнаты, ивсякую мелочь в своих комодах, и книги, и фортепьяно, и платья, и всесвои ожерелья, броши, кружева и безделушки. Она уговорила Ребеккупринять от нее в подарок ожерелье из светлого сердолика, и бирюзовыесерьги, и чудесное кисейное платьице, которое стало ей узко, но затоРебекке придется как раз впору! Кроме того, Эмилия решила попросить уматери позволения отдать подруге свою белую кашемировую шаль. Окаотлично без нее обойдется! Ведь брат Джозеф только что привез ей изИндии две новые.
Увидевдве великолепные кашемировые шали, привезенные Джозефом Седли вподарок сестре, Ребекка сказала вполне искренне: «Должно быть,страшно приятно иметь брата!» – и этим без особого трудапробудила жалость в мягкосердечной Эмилии: ведь она совсем одна насвете, сиротка, без друзей и родных!
– Нет,не одна! – сказала Эмилия. – Ты знаешь,Ребекка, что я навсегда останусь твоим другом и буду любить тебя каксестру, – это чистая правда!
– Ах,но это не то же самое, что иметь таких родителей, как у тебя: добрых,богатых, нежных родителей, которые дают тебе все, что бы ты нипопросила, – и так любят тебя, а ведь это всего дороже!Мой бедный папа не мог мне ничего давать, и у меня было всего-навсегодва платьица. А кроме того, иметь брата, милого брата! О, как ты,должно быть, любишь его!
Эмилиязасмеялась.
– Что?Ты его не любишь? А сама говоришь, что любишь всех на свете!
– Конечно,люблю… но только…
– Что…только?
– ТолькоДжозефу, по-видимому, мало дела до того, люблю я его или нет.Поверишь ли, вернувшись домой после десятилетнего отсутствия, онподал мне два пальца. Он очень мил и добр, но редко когда говорит сомной; мне кажется, он гораздо больше привязан к своей трубке, чем ксвоей… – Но тут Эмилия запнулась: зачем отзываться дурноо родном брате? – Он был очень ласков со мной, когда ябыла ребенком, – прибавила она. – Мне быловсего пять лет, когда он уехал.
– Он,наверное, страшно богат? – спросила Ребекка. –Говорят, индийские набобы ужасно богаты!
– Кажется,у него очень большие доходы.
– Атвоя невестка, конечно, очаровательная женщина?
– Дачто ты! Джозеф не женат! – сказала Эмилия и сновазасмеялась.
Возможно,она уже упоминала об этом Ребекке, но девушка, по-видимому,пропустила слова подруги мимо ушей. Во всяком случае, она приняласьуверять и клясться, что ожидала увидеть целую кучу племянников иплемянниц Эмилии. Она крайне разочарована сообщением, что мистерСедли не женат; ей казалось, что Эмилия говорила ей о женатом брате,а она без ума от маленьких детей.
– Ядумала, они тебе надоели в Чизике, – сказала Эмилия,несколько изумленная таким пробуждением нежности в душе подруги.Конечно, будь мисс Шарп постарше, она не скомпрометировала бы себя,высказывая мнения, неискренность которых можно было так легкообнаружить. Но следует помнить, что сейчас ей только девятнадцатьлет, она еще не изощрилась в искусстве обманывать – бедноеневинное создание! – и вынуждена прокладывать себежизненный путь собственными силами. Истинный же смысл всехвышеприведенных вопросов в переводе на язык сердца изобретательноймолодой девушки был попросту таков: «Если мистер Джозеф Седлибогат и холост, то почему бы мне не выйти за него замуж? Правда, вмоем распоряжении всего лишь две недели, но попытка – непытка!» И в глубине души она решила предпринять эту похвальнуюпопытку. Она удвоила свою нежность к Эмилии – поцеловаласердоликовое ожерелье, надевая его, и поклялась никогда, никогда сним не расставаться. Когда позвонил колокол к обеду, она спустиласьвниз, обнимая подругу за талию, как это принято у молодых девиц, итак волновалась у двери гостиной, что едва собралась с духом войти.
– Посмотри,милочка, как у меня колотится сердце! – сказала онаподруге.
– Нет,не особенно! – сказала Эмилия, – Да входи же,не бойся. Папа ничего плохого тебе не сделает!
ГЛАВА III

РЕБЕККА ПЕРЕД ЛИЦОМ НЕПРИЯТЕЛЯ

Оченьполный, одутловатый человек в кожаных штанах и в сапогах, с косынкой,несколько раз обматывавшей его шею почти до самого носа, в красномполосатом жилете и светло-зеленом сюртуке со стальными пуговицами вдобрую крону величиной (таков был утренний костюм щеголя, или денди,того времени) читал газету у камина, когда обе девушки вошли; при ихпоявлении он вскочил с кресла, густо покраснел и чуть ли не до бровейспрятал лицо в косынку.
– Да,это я, твоя сестра, Джозеф, – сказала Эмшгая, смеясь ипожимая протянутые ей два пальца. – Ты знаешь, я ведьсовсем вернулась домой! А это моя подруга, мисс Шарп, о которой ты нераз слышал от меня.
– Нет,никогда, честное слово, – произнесла голова из-за косынки,усиленно качаясь из стороны в сторону. – То есть да…Зверски холодная погода, мисс! – И джентльмен принялсяяростно размешивать угли в камине, хотя дело происходило в серединеиюня.
– Какойинтересный мужчина, – шепнула Ребекка Эмилии довольногромко.
– Тытак думаешь? – сказала та. – Я передам ему.
– Милочка,ни за что на свете! – воскликнула мисс Шарп, отпрянув отподруги, словно робкая лань. Перед тем она почтительно, как маленькаядевочка, присела перед джентльменом, и ее скромные глаза столь упорносозерцали ковер, что было просто чудом, как она успела разглядетьДжозефа.
– Спасиботебе за чудесные шали, братец, – обратилась Эмилия кджентльмену с кочергой. – Правда, они очаровательны,Ребекка?
– Божественны! –воскликнула мисс Шарп, и взор ее с ковра перенесся прямо наканделябр.
Джозефпродолжал усиленно греметь кочергой и щипцами, отдуваясь и краснея,насколько позволяла желтизна его лица.
– Яне могу делать тебе такие же щедрые подарки, Джозеф, –продолжала сестра, – но в школе я вышила для тебя чудесныеподтяжки.
– Божемой, Эмилия! – воскликнул брат, придя в совершенныйужас. – Что ты говоришь! – И он изо всех силрванул сонетку, так что это приспособление осталось у него в руке,еще больше увеличив растерянность бедного малого. – Радибога, взгляни, подана ли моя одноколка. Я не могу ждать. Мне надоехать. А, чтоб ч… побрал моего грума! Мне надо ехать!
В этуминуту в комнату вошел отец семейства, побрякивая печатками, какподобает истому британскому коммерсанту.
– Ну,что у вас тут, Эмми? – спросил он.
– Джозефпросит меня взглянуть, не подана ли его… его одноколка. Что такоеодноколка, папа?
– Этоодноконный паланкин, – сказал старый джентльмен, любившийпошутить на свой лад.
ТутДжозеф разразился диким хохотом, но, встретившись взглядом с миссШарп, внезапно смолк, словно убитый выстрелом наповал.
– Этамолодая девица – твоя подруга? Очень рад вас видеть, мисс Шарп!Разве вы и Эмми уже повздорили с Джозефом, что он собирается удирать?
– Яобещал Бонэми, одному сослуживцу, отобедать с ним, сэр.
– Негодный!А кто говорил матери, что будет обедать с нами?
– Ноне могу же я в этом платье.
– Взглянитена него, мисс Шарп, разве он недостаточно красив, чтобы обедать гдеугодно?
В ответна эти слова мисс Шарп взглянула, конечно, на свою подругу, и обезалились смехом, к великому удовольствию старого джентльмена.
– Видалили вы когда такие штаны в пансионе мисс Пинкертон? –продолжал отец, довольный своим успехом.
– Божемилосердный, перестаньте, сэр! – воскликнул Джозеф.
– Нувот я и оскорбил его в лучших чувствах! Миссис Седли, дорогая моя, яоскорбил вашего сына в лучших чувствах. Я намекнул на его штаны.Спросите у мисс Шарп, она подтвердит. Ну, полно, Джозеф, будьте смисс Шарп друзьями и пойдемте все вместе обедать!
– Сегодняу нас такой пилав, Джозеф, какой ты любишь, а папа привез палтуса, –лучшего нет на всем Биллингсгетском рынке.
– Идем,идем, сэр, предложите руку мисс Шарп, а я пойду следом с этими двумямолодыми женщинами, – сказал отец и, взяв под руки жену идочь, весело двинулся в столовую.
Если миссРебекка Шарп в глубине души решила одержать победу над тучнымщеголем, то я не думаю, сударыни, что мы вправе хоть сколько-нибудьосуждать ее за это. Правда, задача уловления женихов обычно сподобающей скромностью препоручается юными особами своим маменькам,но вспомните, что у мисс Шарп нет любящей родительницы, чтобы уладитьза нее этот деликатный вопрос, и если она сама не раздобудет себемужа, то не найдется никого в целом мире, кто оказал бы ей этууслугу. Что заставляет молодых особ «выезжать», как неблагородное стремление к браку? Что гонит их толпами на всякие воды?Что принуждает их отплясывать до пяти часов утра в течение долгогосезона? Что заставляет их трудиться над фортепьянными сонатами,разучивать три-четыре романса у модного учителя, по гинее за урок,или играть на арфе, если у них точеные ручки и изящные локотки, илиносить зеленые шляпки линкольнского сукна и перья, – чтозаставляет их делать все это, как не надежда сразить какого-нибудь«подходящего» молодого человека при помощи этихсмертоносных луков и стрел? Что заставляет почтенных родителей,скатав ковры, ставить весь дом вверх дном и тратить пятую частьгодового дохода на балы с ужинами и замороженным шампанским? Неужелибескорыстная любовь к себе подобным и искреннее желание посмотреть,как веселится и танцует молодежь? Чепуха! Им хочется выдать замуждочерей. И подобно тому как простодушная миссис Седли в глубинесвоего нежного сердца уже вынашивала десятки маленьких планов насчетустройства Эмилии, так и наша прелестная, но не имевшая покровителейРебекка решила сделать все, что было в ее силах, чтобы добыть себемужа, который был для нее еще более необходим, чем для ее подруги.Она обладала живым воображением, а кроме того, прочла «СказкиТысячи и одной ночи» и «Географию» Гютри. Поэтому,узнав у Эмилии, что ее брат очень богат, Ребекка, одеваясь к обеду,уже строила мысленно великолепнейшие воздушные замки, коих сама онабыла повелительницей, а где-то на заднем плане маячил ее супруг (онаего еще не видела, и потому его образ был не вполне отчетлив); онанаряжалась в бесконечное множество шалей-тюрбанов, увешиваласьбрильянтовыми ожерельями и под звуки марша из «Синей Бороды»садилась на слона, чтобы ехать с торжественным визитом к ВеликомуМоголу. О, упоительные мечты Альнашара! Счастливое преимуществомолодости в том, чтобы предаваться вам, и немало других юныхфантазеров задолго до Ребекки Шарп упивались такими восхитительнымигрезами!
ДжозефСедли был на двенадцать лет старше своей сестры Эмилии. Он состоял награжданской службе в Ост-Индской компании и в описываемую нами порузначился в Бенгальском разделе Ост-Индского справочника в качествеколлектора в Богли-Уолахе – должность, как всем известно,почетная и прибыльная. Если читатель захочет узнать, до каких ещеболее высоких постов дослужился Джозеф в этой компании, мы отсылаемего к тому же справочнику.
Богли-Уолахрасположен в живописной уединенной, покрытой джунглями болотистойместности, известной охотою на бекасов, но где нередко можно спугнутьи тигра. Ремгандж, окружной центр, отстоит от него всего на сорокмиль, а еще миль на тридцать дальше находится стоянка кавалерии. ТакДжозеф писал домой родителям, когда вступил в исправление должностиколлектора. В этой очаровательной местности он прожил около восьмилет в полном одиночестве, почти не видя лица христианского, если несчитать тех двух раз в году, когда туда наезжал кавалерийский отряд,чтобы увезти собранные им подати и налоги и доставить их в Калькутту.
Посчастью, к описываемому времени он нажил какую-то болезнь печени, длялечения ее вернулся в Европу и теперь вознаграждал себя завынужденное отшельничество, пользуясь вовсю удобствами и увеселениямиу себя на родине. Приехав в Лондон, он не поселился у родителей, азавел отдельную квартиру, как и подобает молодому неунывающемухолостяку. До своего отъезда в Индию он был еще слишком молод, чтобыпринимать участие в развлечениях столичных жителей, и с тем большимусердием погрузился в них по возвращении домой. Он катался по Паркуна собственных лошадях, обедал в модных трактирах (Восточный клуб небыл еще изобретен), стал записным театралом, как требовала тогдашняямода, и появлялся в опере старательно наряженный в плотно облегающиепанталоны и треуголку.
Впоследствии,по возвращении в Индию и до конца своих дней, он с величайшимвосторгом рассказывал о веселье и забавах той поры, давая понять, чтоони с Браммелом были тогда первыми франтами столицы. А между тем онбыл так же одинок в Лондоне, как и в джунглях своего Боглп-Уолаха.Джозеф не знал здесь ни одной живой души, и если бы не доктор даразвлечения в виде каломели и боли в печени, он совсем погиб бы оттоски. Это был лентяй, брюзга и бонвиван; один вид женщины изобщества обращал его в бегство, – вот почему он редкопоявлялся в семейном кругу на Рассел-сквер, где был открытый дом игде шутки добродушного старика отца задевали его самолюбие. Тучностьпричиняла ему немало забот и тревог; по временам он делал отчаянныепопытки освободиться от излишков жира, но леность и привычка ни в чемсебе не отказывать скоро одерживали верх над его геройскимипобуждениями, и он опять возвращался к трем трапезам в день. Онникогда не бывал хорошо одет, но прилагал неимоверные усилия кукрашению своей тучной особы и проводил за этим занятием по многучасов в день. Его лакей составил себе целое состояние на гардеробехозяина. Туалетный стол Джозефа был заставлен всевозможными помадамии эссенциями, как у престарелой кокетки; чтобы достигнуть стройноститалии, он перепробовал всякие бандажи, корсеты и пояса, какие былитогда в ходу. Подобно большинству толстяков, он старался, чтобыплатье шилось ему как можно уже, и заботился о том, чтобы оно былосамых ярких цветов и юношеского покроя. Завершив наконец свой туалет,он отправлялся после полудня в Парк покататься в полнейшемодиночестве, а затем возвращался домой сменить свой наряд и уезжалобедать, в таком же полнейшем одиночестве, в «Кафе Пьяцца».Он был тщеславен, как молодая девушка; весьма возможно, чтоболезненная робость была одним из следствий его непомерноготщеславия. Если мисс Ребекке удастся заполонить Джозефа при самом еевступлении в жизнь, она окажется необычайно ловкой молодой особой…
Первый жешаг обнаружил ее незаурядное искусство. Назвав Седли интересныммужчиной, Ребекка наперед знала, что Эмилия передаст это матери, а ужта, по всей вероятности, сообщит Джозефу или же, во всяком случае,будет польщена комплиментом по адресу ее сына. Все матери таковы.Скажите Сикораксе, что сын ее Калибан красив, как Аполлон, и этообрадует ее, хотя она и ведьма. Кроме того, может быть, и сам ДжозефСедли слышал комплимент – Ребекка говорила довольно громко, –и он действительно его услышал, и от этой похвалы (в душе Джозефсчитал себя очень интересным мужчиной) нашего коллектора бросило вжар и по всему его телу пробежал трепет удовлетворенного самолюбия.Однако тут же его словно обдало холодной водой. «Не издеваетсяли надо мной эта девица?» – подумал он и бросился ксонетке, готовясь ретироваться, как мы это видели; однако поддействием отцовских шуток и материнских уговоров сменил гнев намилость и остался дома. Он повел молодую девушку к столу, полныйсомнений и взволнованный. «Вправду ли она думает, что якрасив, – размышлял он, – или же только смеетсянадо мной?!» Мы уже упоминали, что Джозеф Седли был тщеславен,как девушка. Помоги нам бог! Девушкам остается только перевернуть этоизречение и сказать об одной из себе подобных: «Она тщеславна,как мужчина!» – и они будут совершению правы. Бородатоесословие столь же падко на лесть, столь же щепетильно в рассуждениисвоего туалета, столь же гордится своей наружностью, столь же верит вмогущество своих чар, как и любая кокетка.
Итак, онисошли в столовую – Джозеф, красный от смущения, а Ребекка,скромно потупив долу свои зеленые глаза. Она была вся в белом, собнаженными белоснежными плечами, воплощение юности, беззащитнойневинности и смиренной девственной чистоты. «Мне нужно держатьсебя очень скромно, – думала Ребекка, – ипобольше интересоваться Индией».
Мы ужеслышали, что миссис Седли приготовила для сына отличное карри по еговкусу, и во время обеда Ребекке было предложено отведать этогокушанья.
– Ачто это такое? – полюбопытствовала она, бросая вопрошающийвзгляд на мистера Джозефа.
– Отменнаявещь! – произнес он. Рот у него был набит, а лицораскраснелось от удовольствия, которое доставлял ему самый процесседы. – Матушка, у тебя готовят карри не хуже, чем у менядома в Индии.
– О,тогда я должна попробовать, если это индийское кушанье! –заявила мисс Ребекка. – Я уверена, что все, что из Индии,должно быть прекрасно!
– Ангелмой, дай мисс Шарп отведать этого индийского лакомства, –сказал мистер Седли, смеясь.
Ребекканикогда еще не пробовала этого блюда.
– Нучто? Оно, по-вашему, так же прекрасно, как и все, что из Индии? –спросил мистер Седли.
– О,оно превосходно! – произнесла Ребекка, испытывая адскиемуки от кайенского перца.
– Авы возьмите к нему стручок чили, мисс Шарп, – сказалДжозеф, искренне заинтересованный.
– Чили? –спросила Ребекка, едва переводя дух. – А, хорошо! –Она решила, что чили – это что-нибудь прохладительное, и взяласебе немного этой приправы.
– Какон свеж и зелен на вид! – заметила она, кладя стручок врот. Но чили жег еще больше, чем карри, – не хваталочеловеческих сил вытерпеть такое мученье. Ребекка положила вилку.
– Воды,ради бога, воды! – закричала она.
МистерСедли разразился хохотом. Это был грубоватый человек, проводивший вседни на бирже, где любят всякие бесцеремонные шутки.
– Самыйнастоящий индийский чили, заверяю вас! – сказал он. –Самбо, подай мисс Шарп воды.
Джозефвторил отцовскому хохоту, находя шутку замечательной. Дамы толькослегка улыбались. Они видели, что бедняжка Ребекка очень страдает.Сама она готова была задушить старика Седли, однако проглотила обидутак же легко, как перед тем отвратительный карри, и, когда к нейснова вернулся дар речи, промолвила с шутливым добродушием:
– Мнеследовало бы помнить о перце, который персидская принцесса из «Тысячии одной ночи» кладет в сливочное пирожное. А у вас в Индии,сэр, кладут кайенский перец в сливочное пирожное?
СтарикСедли принялся хохотать и подумал про себя, что Ребекка остроумнаядевочка. А Джозеф только произнес:
– Сливочноепирожное, мисс? У нас в Бенгалии плохие сливки. Мы обычно употребляемкозье молоко, и, знаете, я теперь предпочитаю его сливкам.
– Нукак, мисс Шарп, вы, пожалуй, не будете больше восторгаться всем, чтоидет из Индии? – спросил старый джентльмен.
И когдадамы после обеда удалились, лукавый старик сказал сыну:
– Берегись,Джо! Эта девица имеет на тебя виды.
– Вотчепуха! – воскликнул Джо, весьма, однако, польщенный. –Я помню, сэр, в Думдуме была одна особа, дочь артиллериста Катлера,потом она вышла замуж за доктора Ланса. Так вот она тоже собиралась втысяча восемьсот четвертом году взять меня за горло… меня иМадлигатони, я еще говорил вам о нем перед обедом… Чертовскиславный малый этот Маллигатони… Сейчас он судьей в Баджбадже и,наверное, лет через пять будет советником. Так вот, сэр, артиллеристыустраивали бал, и Куинтин из четырнадцатого королевского полка иговорит мне: «Слушай, Седли, держу пари тринадцать противдесяти, что Софи Катлер поймает на крючок либо тебя, либо Маллигатониеще до больших дождей!» – «Идет!» –говорю я, и, ей-богу, сэр… прекрасный у вас кларет! От Адамсона илиот Карбонеля? Первый сорт!
Легкийхрап был единственным на это ответом: почтенный биржевик уснул; такимобразом, рассказ Джозефа остался на сей раз неоконченным. Но Джозефбыл страшно словоохотлив в мужской компании, и этот восхитительныйанекдот он рассказывал уже десятки раз своему аптекарю, докторуГоллопу, когда тот приходил справляться о состоянии его печени и одействии каломели.
Вкачестве больного Джозеф Седли удовольствовался бутылкой кларета,помимо мадеры, выпитой за обедом, и уписал тарелки две земляники сосливками и десятка два сладкого печенья, оставленного невзначай натарелке около него, причем мысли его (ведь романисты обладают даромвсеведения) были, конечно, заняты молодой девушкой, удалившейся вверхние покои.
«Экаяхорошенькая, молоденькая резвушка, – думал он. –Как она взглянула на меня, когда я за обедом поднял ей платок! Онаего дважды роняла, плутовка. Кто это поет в гостиной! Черт! Не пойтили взглянуть?»
Но тут нанего нахлынула неудержимая застенчивость. Отец спал; шляпа Джозефависела в прихожей; близехонько за углом на Саутгемптон-роу былаизвозчичья биржа.
«Непоехать ли мне на „Сорок разбойников“, –подумал он, – посмотреть, как танцует мисс Декамп?»И, ступая на носки своих остроносых сапог, он тихонько выбрался изкомнаты и исчез, не потревожив сна достойного родителя.
– Вотидет Джозеф, – сказала Эмилия, смотревшая из открытогоокна гостиной, пока Ребекка пела, аккомпанируя себе на фортепьяно.
– МиссШарп спугнула его, – заметила миссис Седли. –Бедный Джо! И отчего он такой робкий?
ГЛАВА IV

ЗЕЛЕНЫЙ ШЕЛКОВЫЙ КОШЕЛЕК

Страх,овладевший Джо, не оставлял его два или три дня; за это время он ниразу не заезжал домой, а мисс Ребекка ни разу о нем не вспомнила. Онане знала, как благодарить миссис Седли, выше всякой меры восхищаласьпассажами и модными лавками и приходила в неистовый восторг оттеатров, куда ее возила добрая дама. Однажды у Эмилни разболеласьголова, она не могла ехать на какое-то торжество, куда былиприглашены обе девушки, – и ничто не могло принудитьподругу ехать одну.
– Как,оставить тебя? Тебя, впервые показавшую одинокой сиротке, что такоесчастье и любовь? Никогда! – И зеленые глаза затуманилисьслезами и поднялись к небесам.
МиссисСедли оставалось только удивляться, какое у подруги ее дочерилюбящее, нежное сердечко.
На шуткимистера Седли Ребекка никогда не сердилась и неизменно смеялась импервая, что немало тешило и трогало добродушного джентльмена. Но миссШарп снискала расположение не одних только старших членов семьи, онаобворожила и миссис Блепкинсон, проявив глубочайший интерес кприготовлению малинового варенья, каковое священнодействиесовершалось в ту пору в комнате экономки; она упорно называла Самбо«сэром» или «мистером Самбо», к полнейшемувосторгу слуги; она извинялась перед горничной за то, что решаласьбеспокоить ее звонком, – и все это с такой деликатностью икротостью, что все в людской были почти так же очарованы Ребеккой,как и в гостиной.
Однажды,рассматривая папку с рисунками, которые Эмилия присылала домой изшколы, Ребекка неожиданно наткнулась на какой-то лист, заставивший ееразрыдаться и выбежать из комнаты. Это произошло в тот день, когдаДжо Седли вторично появился в доме.
Эмилиябросилась за подругой – узнать причину такого расстройствачувств. Добрая девочка вернулась одна и тоже несколько взволнованная.
– Ведьвы знаете, маменька, ее отец был у вас в Чизике учителем рисования и,бывало, все главное рисовал сам.
– Душечка!А по-моему, мисс Пинкертон всегда говорила, что он и не прикасается квашим работам… а только отделывает их.
– Этои называлось отделать, маменька. Ребекка вспомнила рисунок и как ееотец работал над ним; воспоминания нахлынули на нее… и вот…
– Какоечувствительное сердечко у бедняжки! – участливо заметиламиссис Седли.
– Мнехочется, чтобы она погостила у нас еще с недельку! –сказала Эмилия.
– Онадьявольски похожа на мисс Катлер, с которой я встречался в Думдуме,но только посветлее. Та теперь замужем за Лансом, военным врачом.Знаете, матушка, однажды Куинтин, из четырнадцатого полка, бился сомной об заклад…
– Знаем,знаем, Джозеф, нам уже известна эта история! – воскликнуласо смехом Эмилия. – Можешь не трудиться рассказывать. Авот уговори-ка маменьку написать этому сэру… как его… Кроули,чтобы он позволил бедненькой Ребекке пожить у нас еще. Да вот и онасама! И с какими красными, заплаканными глазами!
– Мнеуже лучше, – сказала девушка со сладчайшей улыбкой и, взявпротянутую ей сердобольной миссис Седли руку, почтительно еепоцеловала. – Как вы все добры ко мне! Все, –прибавила она со смехом, – кроме вас, мистер Джозеф.
– Кромеменя? – воскликнул Джозеф, подумывая, уж не обратиться лиему в бегство. – Праведное небо! Господи боже мой! МиссШарп!
– Нуда! Не жестоко ли было с вашей стороны угостить меня за обедом этимужасным перцем – и это в первый день нашего знакомства. Вы нетак добры ко мне, как моя дорогая Эмилия.
– Онеще мало тебя знает, – сказала Эмилия.
– Ктоэто смеет обижать вас, моя милочка? – добавила ее мать.
– Новедь карри был превосходен, честное слово, – пресерьезнозаявил Джо. – Пожалуй, только лимону было маловато… да,маловато.
– Аваш чили?
– Чертвозьми, как вы от него расплакались! – воскликнул Джо и,будучи не в силах устоять перед комической стороной этогопроисшествия, разразился хохотом, который так же внезапно, по своемуобыкновению, оборвал.
– Впередя буду относиться осторожнее к тому, что вы мне предлагаете, –сказала Ребекка, когда они вместе спускались в столовую к обеду. –Я и не думала, что мужчины так любят мучить нас, бедных, беззащитныхдевушек.
– Ей-богуже, мисс Ребекка, я ни за что на свете не хотел бы вас обидеть!
– Конечно, –ответила она, – я уверена, что не захотели бы! –И она тихонько пожала ему руку своей маленькой ручкой, но тотчас жеотдернула ее в страшном испуге и сперва на мгновение заглянула в лицоДжозефу, а потом уставилась на ковер. Я не поручился бы, что сердцеДжо не заколотилось в груди при этом невольном, робком и нежномпризнании наивной девочки.
Это былаванс с ее стороны, и, может быть, некоторые дамы, безукоризненнокорректные и воспитанные, осудят такой поступок, как нескромный. Но,видите ли, бедненькой Ребекке приходилось самой проделывать всючерную работу. Если человек по бедности по может держать прислугу,ему приходится подметать комнаты, каким бы он ни был франтом. Если укакой-нибудь милой девочки нет любящей мамаши, чтобы налаживать еедела с молодыми людьми, ей самой приходится этим заниматься. И какоеэто счастье, что женщины не столь уж усердно пользуются своимичарами. А иначе что было бы с нами! Стоит им оказать нам –мужчинам – хотя бы малейшее расположение, и мы тотчас падаемперед ними на колени, даже старики и уроды! И вот какую неоспоримуюистину я выскажу: любая женщина, если она не безнадежная горбунья,при благоприятных условиях сумеет женить на себе, кого захочет. Будемже благодарны, что эти милочки подобны зверям полевым и не сознаютсвоей собственной силы, иначе нам не было бы никакого спасения!
«Ей-богу, –подумал Джозеф, входя в столовую, – я начинаю себячувствовать совсем как тогда в Думдуме с мисс Катлер!»
За обедоммисс Шарп то и дело адресовалась к Джозефу с замечаниями то нежными,то шутливыми о тех или иных блюдах. К этому времени у нееустановились довольно близкие отношения со всем семейством. С Эмилиейже они полюбили друг друга, как сестры. Так всегда бывает с молодымидевушками, стоит им только прожить под одной кровлей дней десять.
Как будтозадавшись целью помогать Ребекке во всех ее планах, Эмилия напомнилабрату его обещание, данное ей во время последних пасхальныхканикул, – «когда я еще училась в школе», –добавила она, смеясь, – обещание показать ей Воксхолл.
– Какраз теперь, – заявила она, – когда у нас гоститРебекка, это будет очень кстати!
– О,чудесно! – воскликнула Ребекка, едва не захлопав в ладоши,но вовремя опомнилась и удержалась, как это и подобало такомускромному созданию.
– Тольконе сегодня, – сказал Джо.
– Нутак завтра!
– Завтрамы с отцом не обедаем дома, – заметила миссис Седли.
– Ужне хочешь ли ты этим сказать, что я туда поеду, мой ангел? –спросил ее супруг. – Или что женщина твоего возраста итвоей комплекции станет рисковать простудой в таком отвратительномсыром месте?
– Надоже кому-нибудь ехать с девочками! – воскликнула миссисСедли.
– Пустьедет Джо, – сказал отец. – Он для этогодостаточно велик.
При этихсловах даже мистер Самбо, стоя на своем посту у буфета, прыснул сосмеху, а бедный толстяк Джо поймал себя на желании стать отцеубийцей.
– Распуститеему корсет, – продолжал безжалостный старик. –Плесните ему в лицо водой, мисс Шарп, или, лучше, снесите его наверх:бедняга, того и гляди, упадет в обморок. Несчастная жертва! Несите жеего наверх, ведь он легок, как перышко!
– Этоневыносимо, сэр, будь я проклят! – взревел Джозеф.
– Самбо,вызови слона для мистера Джоза! – закричал отец. –Пошли за ним в зверинец, Самбо! – Но, увидев, что Джозчуть не плачет от гнева, старый шутник перестал хохотать и сказал,протягивая сыну руку: – У нас на бирже никто не сердится нашутку, Джоз! Самбо, не нужно слона, дай-ка лучше нам с мистеромДжозом по стакану шампанского. У самого Бонн в погребе не сыщешьтакого, сынок!
Бокалшампанского восстановил душевное равновесие Джозефа, и, еще до тогокак бутылка была осушена, причем лично ему, на правах больного,досталось две трети, он согласился сопровождать девиц в Воксхолл.
– Каждойдевушке нужен свой кавалер, – сказал старый джентльмен. –Джоз увлечется мисс Шарп и наверняка потеряет Эмми в толпе. Пошлем вдевяносто шестой полк и пригласим Джорджа Осборна, авось он неоткажется.
При этихсловах, уж не знаю почему, миссис Седли взглянула на мужа изасмеялась. Глаза мистера Седли заискрились неописуемым лукавством, ион взглянул на дочь; Эмилия опустила голову и покраснела так, какумеют краснеть только семнадцатилетние девушки и как мисс РебеккаШарп никогда не краснела за всю свою жизнь – во всяком случае,с тех пор, как ее, еще восьмилетней девочкой, крестная застала убуфета за кражей варенья.
– Самоелучшее, пусть Эмилия напишет записку, – посоветовалотец, – надо показать Джорджу Осборну, какой чудесныйпочерк мы вывезли от мисс Пинкертон. Помнишь, Эмми, как ты пригласилаего к нам на крещенье и написала «и» вместо «е»?
– Ну,когда это было! – возразила Эмилия.
– Акажется, будто только вчера, не правда ли, Джон? – сказаламиссис Седли, обращаясь к мужу; и в ту же ночь, во время беседы водном из передних покоев второго этажа, под сооружением вродепалатки, задрапированным тканью богатого и фантастического индийскогорисунка, подбитой нежно-розовым коленкором, – внутри этойразновидности шатра, где на пуховой постели покоились две подушки, ана них два круглых румяных лица – одно в кружевном ночномчепчике, а другое в обыкновенном бумажном колпаке, увенчанномкисточкой, – во время, повторяю, ночной супружеской беседымиссис Седли упрекнула мужа за его жестокое обращение с бедным Джо.
– Оченьгадко было с твоей стороны, мистер Седли, – сказала она, –так мучить бедного мальчика.
– Мойангел, – ответил бумажный колпак в свою защиту, –Джоз – тщеславная кокетка, такой и ты не была никогда в своейжизни, а этим много сказано. Хотя лет тридцать назад, в году тысячасемьсот восьмидесятом – ведь так, пожалуй, – ты,может быть, и имела на это право, – не спорю. Но меняпросто из терпения выводит этот скромник и его фатовские замашки. Он,видимо, решил перещеголять своего тезку, Иосифа Прекрасного. Только идумает о себе, какой, мол, я расчудесный. Увидишь, что мы еще необеремся с ним хлопот. А тут еще Эммина подружка вешается ему на шею– ведь это же яснее ясного. И если она его не подцепит, такподцепит другая. Скажи спасибо, мой ангел, что он не привез намкакой-нибудь черномазой невестки. Но запомни мои слова: перваяженщина, которая за него возьмется, сядет ему на шею…
– Завтраже она уедет, лукавая девчонка, – решительно заявиламиссис Седли.
– Ачем она хуже других, миссис Седли? У этой девочки, по крайней мере,белая кожа. Мне нет никакого дела, кто его на себе женит; пустьустраивается, как хочет.
На этомголоса обоих собеседников затихли и сменились легкими, хотя отнюдь неромантическими носовыми руладами. И в доме Джона Седли, эсквайра ичлена фондовой биржи, на Рассел-сквер воцарилась тишина, нарушаемаяразве лишь боем часов на ближайшей колокольне да выкликами ночногосторожа.
Наутроблагодушная миссис Седли и не подумала приводить в исполнение своиугрозы по отношению к мисс Шарп; хотя нет ничего более жгучего, болееобыкновенного и более извинительного, чем материнская ревность,миссис Седли и мысли не допускала, что маленькая, скромная,благодарная смиренная гувернантка осмелилась поднять глаза на такуювеликолепную особу, как коллектор Богли-Уолаха. Кроме того, просьба опродлении отпуска молодой девице была уже отправлена, и было бытрудно найти предлог для того, чтобы внезапно отослать девушку. Исловно все сговорилось благоприятствовать милой Ребекке, даже самыестихии не остались в стороне (хоть она и не сразу оценила их любезноеучастие). В тот вечер, когда намечалась поездка в Воксхолл, когдаДжордж Осборн прибыл к обеду, а старшие члены семьи уехали на званыйобед к олдермену Болсу в Хайбери-Барн, разразилась такая гроза, какаябывает только в дни, назначенные для посещения Воксхолла, и молодеживолей-неволей пришлось остаться дома. Но, по-видимому, мистер Осборнничуть не был опечален этим обстоятельством. Они с Джозефом Седлираспили не одну бутылку портвейна, оставшись вдвоем в столовой,причем Седли воспользовался случаем, чтобы рассказать множествоотборнейших своих индийских анекдотов, – как мы ужеговорили, он был чрезвычайно словоохотлив в мужской компании. А потоммисс Эмилия Седли хозяйничала в гостиной, и все четверо молодых людейпровели такой приятный вечер, что, по их единодушному утверждению,нужно было скорее радоваться грозе, заставившей их отложить поездку вВоксхолл.
Осборнбыл крестником Седли и все двадцать три года своей жизни считалсячленом его семьи. Когда ему было полтора месяца, он получил от Седлив подарок серебряный стаканчик, а шести месяцев – коралловуюпогремушку с золотым свистком. С самой ранней юности и до последнеговремени он регулярно получал от старика к Рождеству деньги нагостинцы. Он до сих пор помнил, как однажды при его отъезде в школуДжозеф Седли, тогда ужо рослый, заносчивый и нескладный парень,основательно вздул его, дерзкого десятилетнего мальчишку. Однимсловом, Джордж был настолько близок к этой семье, насколько его моглисблизить с нею подобные повседневные знаки внимания и участия.
– Помнишь,Седли, как ты полез на стену, когда я отрезал кисточки у твоихгессенских сапог, и как мисс… гм!.. как Эмилия спасла меня оттрепки, упала на колени и умолила братца Джоза не бить маленькогоДжорджа?
Джозотлично помнил это замечательное происшествие, но клялся, чтосовершенно позабыл его.
– Апомнишь, как ты приезжал на шарабане к нам, в школу доктора Порки,повидаться со мной перед отъездом в Индию, подарил мне полгинеи ипотрепал меня по щеке? У меня тогда осталось впечатление, будто ты неменьше семи футов ростом, и я очень удивился, когда при твоемвозвращении из Индии оказалось, что ты не выше меня.
– Какмило было со стороны мистера Седли поехать в школу и дать вамденег! – воскликнула с увлечением Ребекка.
– Особеннопосле того, как я отрезал ему кисточки от сапог. Школьники никогда незабывают ни самые дары, ни дающих.
– Какаяпрелесть эти гессенские сапоги, – заметила Ребекка.
ДжозСедли, бывший весьма высокого мнения о своих ногах и всегда носившийэту изысканную обувь, был чрезвычайно польщен сделанным замечанием,хотя, услышав его, и спрятал ноги под кресло.
– МиссШарп! – сказал Джордж Осборн. – Вы, какискусная художница, должны были бы написать большое историческоеполотно на тему о сапогах. Седли надо будет изобразить в кожаныхштанах, в одной руке у него пострадавший сапог, другою он держит меняза шиворот. Эмилия стоит около него на коленях, воздевая к немуручонки. Картина должна быть снабжена пышной аллегорической надписью,вроде тех, какие бывают на заглавных страницах букварей и катехизиса.
– Ксожалению, я не успею, – ответила Ребекка. –Обещаю вам написать потом, когда… когда я уеду. – Иголос ее упал, а сама она приняла такой печальный и жалостный вид,что каждый почувствовал, как жестока к ней судьба и как грустно будетим всем расстаться с Ребеккой.
– Ах,если бы ты могла еще пожить у нас, милочка Ребекка! –воскликнула Эмилия.
– Зачем? –промолвила та еще печальнее. – Для того чтобы потом я былаеще несча… чтобы мне еще труднее было расстаться с тобою? –И она отвернулась.
Эмилиябыла готова дать волю своей врожденной слабости к слезам, которая,как мы уже говорили, была одним из недостатков этого глупенькогосозданья. Джордж Осборн глядел на обеих девушек с сочувствием илюбопытством, а Джозеф Седли извлекал из своей широкой груди нечтоочень похожее на вздох, не сводя, однако, глаз со своих нежно любимыхгессенских сапог.
– Сыграйте-канам что-нибудь, мисс Седли… Эмилия, – попросил Джордж,почувствовавший в эту минуту необычайное, почти непреодолимое желаниесхватить в свои объятия упомянутую молодую особу и расцеловать ее привсех. Эмилия подняла на него глаза… Но если бы я заявил, что онивлюбились друг в друга в эту самую минуту, то, пожалуй, ввел бы вас взаблуждение. Дело в том, что эти двое молодых людей были с детствапредназначены друг другу и последние десять лет об их помолвкеговорилось в обоих семействах как о деле решенном. Они отошли кфортепьяно, находившемуся, как это обычно бывает, в малой гости-пой,и, так как было уже довольно темно, мисс Эмилия, естественно, взялапод руку мистера Осборна, которому, разумеется, было легче, чем ей,проложить себе путь между кресел и оттоманок. Но мистер Джозеф Седлиостался таким образом с глазу на глаз с Ребеккой у стола в гостиной,где та была занята вязанием зеленого шелкового кошелька.
– Едвали нужно задавать вопрос о ваших семейных тайнах, –сказала мисс Шарп. – Эти двое сами выдают себя.
– Кактолько он получит роту, – отвечал Джозеф, – ядумаю, дело будет слажено. Джордж Осборн – чудесный малый.
– Аваша сестра – прелестнейшее в мире созданье, –добавила Ребекка. – Счастлив тот, кто завоюет ее сердце! –С этими словами мисс Ребекка Шарп тяжело вздохнула.
Когдамолодой человек и девушка сойдутся и начнут толковать на такиеделикатные темы, между ними устанавливается известная откровенность икороткость. Нет нужды дословно приводить здесь разговор, которыйзавязался между мистером Седли и Ребеккой; беседа их, как можносудить по приведенному выше образчику, не отличалась ни особеннымостроумием, ни красноречием; она редко и бывает такой в частномкругу, да и вообще где бы то ни было, за исключением развевысокопарных и надуманных романов. И так как в соседней комнатезанимались музыкой, то беседа, разумеется, велась в тихом изадушевном тоне, хотя, если говорить правду, нашу парочку уфортепьяно не мог бы потревожить и более громкий разговор, настолькоона была поглощена своими собственными делами.
Чуть лине в первый раз за всю свою жизнь Джозеф Седли беседовал без малейшейробости и стеснения с особой другого пола. Мисс Ребекка засыпала еговопросами об Индии, что дало ему случай рассказать много интересныханекдотов об этой стране и о самом себе. Он описал балы вгубернаторском дворце и как в Индии спасаются от зноя в жаркую пору,прибегая к опахалам, циновкам и тому подобному; очень остроумнопрошелся насчет шотландцев, которым покровительствовалгенерал-губернатор, лорд Минто; описал охоту на тигра и упомянул отом, как вожак его слона был стащен со своего сиденья разъяреннымживотным. Как восхищалась мисс Ребекка губернаторскими балами, какона хохотала над рассказами о шотландцах-адъютантах, называя мистераСедли гадким, злым насмешником, и как испугалась, слушая рассказ ослоне!
– Радивашей матушки, дорогой мистер Седли, – воскликнула она, –ради всех ваших друзей, обещайте никогда больше не принимать участияв таких ужасных экспедициях!
– Пустяки,вздор, мисс Шарп, – промолвил он, поправляя своиворотнички, – опасность придает охоте только большуюпрелесть!
Джозефникогда не участвовал в охоте на тигра, за исключением единственногослучая, когда произошел рассказанный им эпизод и когда он чуть не былубит, – если не тигром, то страхом. Разговорившись, Джозефсовсем осмелел и наконец до того расхрабрился, что спросил миссРебекку, для кого она вяжет зеленый шелковый кошелек. Он самудивлялся себе и восхищался своей грациозной фамильярностью.
– Длятого, кто у меня его попросит, – отвечала мисс Ребекка,бросив на Джозефа пленительный взгляд.
Седли ужесобирался произнести одну из самых красноречивых своих речей и началбыло: «О мисс Шарп, вы…», как вдруг романс,исполнявшийся в соседней комнате, оборвался и Джозеф так отчетливоуслышал звук собственного голоса, что умолк, покраснел и в сильномволнении высморкался.
– Приходилосьли вам видеть вашего брата в таком ударе? – шепнул Эмилиимистер Осборн. – Ваша подруга просто творит чудеса!
– Темлучше, – сказала мисс Эмилия.
Подобновсем женщинам, достойным этого имени, она питала слабость ксватовству и была бы в восхищении, если бы Джозеф увез с собой вИндию жену. Кроме того, эти несколько дней постоянного пребываниявместе разожгли в Эмилии чувство нежнейшей дружбы к Ребекке и открылией в подруге миллион добродетелей и приятных качеств, которых она незамечала в Чизике. Ведь привязанность молодых девиц растет так жебыстро, как боб Джека в известной сказке, и достигает до небес в однуночь. Нельзя осуждать их за то, что после замужества эта Selmsuchtnach der Liebe Жажда любви (нем.). ослабевает. Люди сентиментальные,любящие выражаться пышно, называют это «тоской по идеалу»,но на самом деле это просто значит, что женщина чувствует себянеудовлетворенной, пока не обзаведется мужем и детьми, на которых иможет излить всю свою нежность, растрачиваемую дотоле по мелочам.
Истощиввесь свой небольшой запас романсов или же достаточно пробыв в малойгостиной, мисс Эмилия сочла своим долгом попросить подругу спеть.
– Выне стали бы меня слушать, – заявила она мистеру Осборну(хотя знала, что говорит неправду), – если бы до этогоуслыхали Ребекку.
– Ая предупреждаю мисс Шарп, – ответил Осборн, –что считаю мисс Эмилию Седли первой певицей в мире, правильно это илинеправильно!
– Вотувидите, – возразила Эмилия.
ДжозефСедли был настолько любезен, что перенес свечи к фортепьяно. Осборнзаикнулся было, что прекрасно можно посидеть и в потемках, но миссСедли, рассмеявшись, отказалась составить ему компанию, и нашапарочка последовала за мистером Джозефом. Ребекка пела гораздо лучшеподруги (хотя никто, конечно, не мешал Осборну оставаться при своеммнении), а на этот раз она превзошла самое себя и, по правде сказать,изумила Эмилию, которая не знала за ней таких талантов. Она спелакакой-то французский романс, из которого Джозеф не понял ни единогослова, а Осборн даже сказал, что ничего не понял, а затем исполниламножество популярных песенок – из тех, что были в моде летсорок тому назад, – где воспеваются британские моряки, нашкороль, бедная Сьюзен, синеокая Мэри и тому подобное. Как известно,они не блещут музыкальными достоинствами, но зато больше говорятсердцу и принимаются публикой лучше, чем приторно-слащавые lagrime,sospiri и felicita Слезы, вздохи и восторги (итал.). бессменнойДоницеттиевой музыки, которою нас угощают теперь.
Вантрактах между пением, которое соблаговолили прослушать также Самбо,подававший чай, восхищенная кухарка и даже экономка миссисБленкинсон, собравшиеся на лестничной площадке, велась подобающаяслучаю сентиментальная беседа.
Средипесенок была одна такого содержания (ею и завершился концерт):
Над топями нависла мгла,
Уныло ветер выл,
А горница была тепла,
В камине жарок пыл.
Малютка сирота прошел,
Заметил в окнах свет,
Почувствовал, как ветер зол,
Как снег крутится вслед.
И он замечен из окна,
Усталый, чуть живой,
Он слышит: чьи-то голоса
Зовут к себе домой.
Рассвет придет, и гость уйдет.
(В камине жарок пыл…)
Пусть небо охранит сирот!
(Уныло ветер выл…)
Здесьзвучало то же чувство, что и в ранее упомянутых словах: «Когдая уеду». Едва мисс Шарп дошла до последних слов, как «звучныйголос ее задрожал». Все почувствовали, что тут кроется намек наее отъезд и на ее злополучное сиротство. Джозеф Седли, любившиймузыку и притом человек мягкосердечный, был очарован пением и сильнорасчувствовался при заключительных словах романса. Если бы он былпосмелее и если бы Джордж и мисс Седли остались в соседней комнате,как предлагал Осборн, то холостяцкой жизни Джозефа Седли пришел быконец и эта повесть так и осталась бы ненаписанной. Но, закончивроманс, Ребекка встала из-за фортепьяно и, подав руку Эмилии, прошлас ней в полумрак большой гостиной; тут появился мистер Самбо сподносом, на котором были сандвичи, варенье и несколько сверкающихбокалов и графинов, немедленно обративших на себя внимание ДжозефаСедли. Когда родители вернулись из гостей, они нашли молодежьнастолько погруженной в беседу, что никто из них не слышал, какподъехала карета; мистер Джозеф был застигнут на словах:
– Дорогаямисс Шарп, возьмите ложечку варенья – вам надо подкрепитьсяпосле вашего замечательного… вашего… вашего восхитительногопения!
– Браво,Джоз! – сказал мистер Седли.
Услышавнасмешку в хорошо знакомом отцовском голосе, Джоз тотчас же впал втревожное молчание и вскоре распрощался. Он не провел бессонной ночив размышлениях, влюблен он в мисс Шарп или нет; любовная страстьникогда не служила помехой ни аппетиту, ни сну мистера Джозефа Седли;он подумал только, как было бы чудесно слушать такие романсы,возвратившись домой после службы, какая distinguee Хорошо воспитанная(франц.). эта девица и как говорит по-французски, лучше самойгенерал-губернаторши, а уж какую сенсацию она произвела бы накалькуттских балах! «Несомненно, бедняжка влюбилась в меня! –думал он. – В сущности, она не беднее большинства девушек,уезжающих в Индию. Право же, она не хуже других!» И среди такихразмышлений он заснул.
Нужно лиговорить, что мисс Шарп долго томилась бессонницей, все думая,приедет он завтра или нет. Ночь прошла, и мистер Джозеф Седли самымисправным образом явился в отчий дом – и когда же? –до второго завтрака! Подобной чести он еще не оказывал Рассел-сквер.Джордж Осборн каким-то образом тоже оказался уже здесь, расстроив всепланы Эмилии, которая села писать письма своим двенадцати любимейшимподругам на Чизикской аллее, в то время как Ребекка занималасьвчерашним рукоделием. Когда подкатила коляска Джо и в то время как,после обычного громоподобного стука в дверь и торжественной суеты впередней, совершалось трудное восхождение богли-уолахскогоэкс-коллектора по лестнице в гостиную, между Осборном и мисс Седлипроизошел телеграфный обмен многозначительными взглядами, и нашапарочка с лукавой улыбкой воззрилась на Ребекку, которая,представьте, даже заалелась и поникла головкой, свесив свои рыжеватыелокончики до самого вязанья. Как забилось ее сердце при появленииДжозефа – Джозофа в сияющих скрипучих сапогах, пыхтевшего отподъема по лестнице, Джозефа в новом жилете, красного от жары иволнения, с румянцем, пылавшим из-за его стеганой косынки! Это былволнующий миг для всех; а что касается Эмилии, то, мне кажется,сердечко у нее билось даже сильнее, чем у непосредственнозаинтересованных лиц.
Самбо,широко распахнув двери и доложив о прибытии мистера Джозефа, вошелследом за коллектором, скаля зубы и неся два красивых букета, которыенаш галантный волокита приобрел на Ковент-Гарденском рынке. Они небыли так объемисты, как те копны сена, которые нынешние дамы носят ссобой в конусах из кружевной бумаги, но девицы пришли в восторг отподарка, поднесенного Джозефом каждой с чрезвычайно церемоннымпоклоном.
– Браво.Джо! – воскликнул Осборн.
– Спасибо,Джозеф, голубчик, – сказала Эмилия, готовая расцеловатьбрата, если бы он только пожелал, (А за поцелуй такой милой девушки,как Эмилия, я, не задумываясь, скупил бы все оранжереи мистера Ли!)
– Обожественные, божественные цветы! – воскликнула мисс Шарп,изящно нюхая и прижимая их к груди и возводя в экстазе взоры кпотолку. Очень может быть, что она прежде всего освидетельствовалабукет, чтобы узнать, нет ли там какого-нибудь billet doux Любовнаязаписка (франц.)., спрятанного среди цветов; по письма не было.
– Ачто, Седли, у вас в Богли-Уолахе умеют разговаривать на языкецветов? – спросил, смеясь, Осборн,
– Чепуха,вздор! – отвечал этот нежный воздыхатель. –Купил букеты у Натана. Очень рад, если они вам нравятся. Ах да,Эмилия! Я заодно купил еще ананас и отдал Самбо. Вели подать кзавтраку. Очень вкусна и освежает в такую жаркую погоду.
Ребекказаявила, что никогда не пробовала ананасов и просто жаждет узнать ихвкус.
Такзавязалась беседа. Не знаю, под каким предлогом Осборн вышел изкомнаты и почему Эмилия вскоре тоже удалилась, – вероятно,чтобы присмотреть, как будут нарезать ананас. Джоз остался наедине сРебеккой, которая опять принялась за свое рукоделие; зеленый шелк иблестящие спицы быстро замелькали в ее белых тонких пальчиках.
– Какуюизумительную, и-зу-у-мительную песенку вы спели нам вчера, дорогаямисс Шарп, – сказал коллектор. – Я чуть непрослезился, даю вам честное слово!
– Этопотому, что у вас доброе сердце, мистер Джозеф. Все семейство Седлиотличается этим.
– Яне спал из-за вашего пения всю ночь, а сегодня утром еще в постеливсе пробовал припомнить мотив. Даю вам честное слово! Голлоп, мойврач, приехал ко мне в одиннадцать (ведь я жалкий инвалид, как вамизвестно, и мне приходится видеть Голлопа ежедневно), а я, ей-богу,сижу и распеваю, как чижик!
– Ахвы, проказник! Ну, дайте же мне послушать, как вы поете!
– Я?Нет, спойте вы, мисс Шарп. Дорогая мисс Шарп, спойте, пожалуйста!
– Вдругой раз, мистер Седли, – ответила Ребекка со вздохом. –Мне сегодня не поется; да к тому же надо кончить кошелек. Не поможетели вы мне, мистер Седли? – И мистер Джозеф Седли, чиновникОст-Индской компании, не успел даже спросить, чем он может помочь,как уже оказался сидящим tete-a-tete С глазу на глаз (франц.). смолодой девицей, на которую бросал убийственные взгляды. Руки егобыли протянуты к ней, словно бы с мольбою, а на пальцах был надетмоток шелка, который Ребекка принялась разматывать.
В этойромантической позе Осборн и Эмилия застали интересную парочку,вернувшись в гостиную с известием, что завтрак подан. Шелк был уженамотан на картон, но мистер Джоз еще не произнес ни слова.
– Яуверена, милочка, вечером он объяснится, – сказала Эмилия,сжимая подруге руку.
А Седли,посовещавшись с самим собою, мысленно произнес:
– Чертвозьми, в Воксхолле я сделаю ей предложение!
ГЛАВА V

НАШ ДОББИН

ДракаКафа с Доббином и неожиданный исход этого поединка надолго останутсяв памяти каждого, кто воспитывался в знаменитой школе доктора Порки.Последний из упомянутых юношей (к нему иначе и не обращались, как:«Эй ты, Доббин!», или: «Ну ты, Доббин!»,прибавляя всякие прозвища, свидетельствовавшие о мальчишескомпрезрении) был самым тихим, самым неуклюжим и, но видимости, самымтупым среди юных джентльменов, обучавшихся у доктора Порки. Отец егобыл бакалейщиком в Лондоне. Носились слухи, будто мальчика приняли взаведение доктора Порки на так называемых «началахвзаимности», – иными словами, расходы по содержаниюи обучению малолетнего Уильяма возмещались его отцом не деньгами, анатурой. Так он и обретался там – можно сказать, на самом днешкольного общества, – чувствуя себя последним из последнихв грубых своих плисовых штанах и куртке, которая чуть не расползаласьпо швам на его ширококостном теле, являя собой нечто равнозначноестольким-то фунтам чаю, свечей, сахара, мыла, чернослива (которыйлишь в весьма умеренной пропорции шел на пудинги для воспитанниковзаведения) и разной другой бакалеи. Роковым для юного Доббинаоказался тот день, когда один из самых младших школьников, бежавшихпотихоньку в город в недозволенную экспедицию за миндалем в сахаре икопченой колбасой, обнаружил фургон с надписью: «Доббин и Радж,торговля бакалейными товарами и растительными маслами, Темз-стрит,Лондон», с которого выгружали у директорского подъезда разныетовары, составлявшие специальность этой фирмы.
Послеэтого юный Доббин уже не знал покоя. На него постоянно сыпалисьужаснейшие, беспощадные насмешки. «Эй, Доббин! –кричал какой-нибудь озорник. – Приятные известия вгазетах! Цены на сахар поднимаются, милейший!» Другой предлагалрешить задачу: «Если фунт сальных свечей стоит семь с половинойпенсов, то сколько должен стоить Доббин?» Такие замечаниясопровождались дружным ревом юных сорванцов, надзирателей и вообщевсех, кто искренне думал, что розничная торговля – постыдное ипозорное занятие, заслуживающее презрения и насмешек со стороныпорядочного джентльмена.
«Твойпапенька, Осборн, ведь тоже купец!» – заметил как-тоДоббин, оставшись с глазу на глаз с тем именно мальчуганом, который инавлек на него всю эту бурю. Но тот отвечал надменно: «Мойпапенька джентльмен и ездит в собственной карете!» После чегомистер Уильям Доббин забился в самый дальний сарай на школьном дворе,где и провел половину праздничного дня в глубокой тоске и унынии. Ктоиз нас не помнит таких часов горькой-горькой детской печали? Кто такчувствует несправедливость, кто весь сжимается от пренебрежения, ктос такой болезненной остротой воспринимает всякую обиду и с такойпылкой признательностью отвечает на ласку, как не великодушныймальчик? И сколько таких благородных душ вы коверкаете, уродуете,обрекаете на муки из-за слабых успехов в арифметике или убогойлатыни?
Так иУильям Доббин из-за неспособности к усвоению начал названного языка,изложенных в замечательном «Итонском учебнике латинскойграмматики», был обречен прозябать среди самых худших учениковдоктора Порки и постоянно подвергался глумлениям со стороны одетых впереднички румяных малышей, когда шел рядом с ними в тесных плисовыхштанах, с опущенным долу застывшим взглядом, с истрепанным букварем вруке, чувствуя себя среди них каким-то великаном. Все от мала довелика потешались над ним: ушивали ему эти плисовые штаны, и без тогоузкие, подрезали ремни на его кровати, опрокидывали ведра и скамейки,чтобы он, падая через них, ушибал себе ноги, что он выполнялнеукоснительно, посылали ему пакеты, в которых, когда их открывали,оказывались отцовские мыло и свечи. Не было ни одного самогомаленького мальчика, который не измывался бы и не потешался бы надДоббином. И все это он терпеливо сносил, безгласный и несчастный.
Каф,напротив, был главным коноводом и щеголем в школе Порки. Он тайкомприносил в спальню вино. Он дрался с городскими мальчишками. Посубботам за ним присылали его собственного пони, чтобы взять молодогохозяина домой. У него в комнате стояли сапоги с отворотами, в которыхон охотился во время каникул. У него были золотые часы с репетицией,и он нюхал табак не хуже самого доктора Порки… Он бывал в опере исудил о достоинствах главнейших артистов, предпочитая мистера Кипамистеру Кемблу. Он мог за один час вызубрить сорок латинских стихов.Он умел сочинять французские вирши. Да чего только он не знал, чеготолько не умел! Говорили, будто сам доктор его побаивается.
Признанныйкороль школы, Каф правил своими подданными и помыкал ими, какнепререкаемый владыка. Тот чистил ему сапоги, этот поджаривал ломтикихлеба, другие прислуживали ему и в течение всего лета подавали мячипри игре в крикет. «Сливу», иначе говоря, Доббина, онособенно презирал и ни разу даже не обратился к нему по-человечески,ограничиваясь насмешками и издевательствами. Однажды между обоимимолодыми джентльменами произошла с глазу на глаз небольшая стычка.Слива сидел в одиночестве, трудясь над письмом к своим домашним,когда Каф, войдя в классную, приказал ему сбегать по какому-топоручению, предметом коего были, по-видимому, пирожные.
– Немогу, – говорит Доббин, – мне нужно закончитьписьмо.
– Ах,ты не можешь? – говорит мистер Каф, выхватывая у него изрук этот документ (в котором было бог весть сколько помарок, поправоки ошибок, но на который было потрачено немало дум, стараний и слез:бедный мальчик писал матери, безумно его любившей, хотя она и былатолько женой бакалейщика и жила в комнате за лавкой на Темз-стрит). –Не можешь? – говорит мистер Каф, – А почему,например? Не успеешь, что ли, написать своей бабке Сливе завтра?
– Неругайся! – сказал Доббин, в волнении вскакивая с парты.
– Ну,что же, сэр, пойдете вы? – гаркнул школьный петушок.
– Положиписьмо, – отвечал Доббин, – джентльмены нечитают чужих писем!
– Яспрашиваю тебя, пойдешь ты наконец?
– Нет,не пойду! Не дерись, не то в лепешку расшибу! – заоралДоббин, бросаясь к свинцовой чернильнице с таким яростным видом, чтомистер Каф приостановился, спустил засученные было обшлага, сунулруки в карманы и удалился прочь с презрительной гримасой. Но с техпор он никогда не связывался с сыном бакалейщика, хотя, надо сказатьправду, всегда отзывался о нем презрительно за его спиной.
Спустянекоторое время после этого столкновения случилось так, что мистерКаф в один ясный солнечный день оказался поблизости от беднягиУильяма Доббипа, который лежал под деревом на школьном дворе,углубившись в свои любимые «Сказки Тысячи и одной ночи»,вдали от всех остальных школьников, предававшихся разнообразнымзабавам, – совершенно одинокий и почти счастливый. Если былюди предоставляли детей самим себе, если бы учителя пересталидонимать их, если бы родители не настаивали на руководстве их мыслямии на обуздании их чувств, – ибо эти мысли и чувстваявляются для всех тайной (много ли, в сущности, вы или я знаем друг одруге, о наших детях, о наших отцах, о наших соседях? А насколько жеболее прекрасны и священны мысли бедного мальчугана или девочки,которыми вы беретесь управлять, чем мысли той тупой и испорченнойсветом особы, что ими руководит!), – если бы, говорю я,родители и учителя почаще оставляли детей в покое, то особого вредаот этого не произошло бы, хотя латыни, возможно, было бы усвоенопоменьше.
Итак,Уильям Доббин позабыл весь мир и вместе с Синдбадом Мореходом былдалеко-далеко в Долине Алмазов или с принцем Ахметом и феей Перибанув той удивительной пещере, где принц нашел ее и куда все мы охотносовершили бы экскурсию, как вдруг пронзительные вопли, похожие надетский плач, пробудили его от чудных грез. Подняв голову, он увиделперед собой Кафа, избивавшего маленького мальчика.
Это былмальчуган, наболтавший о фургоне. Но Доббин не был злопамятен, вособенности по отношению к маленьким и слабым.
– Каквы смели, сэр, разбить бутылку? – кричал Каф маленькомусорванцу, размахивая над его головой желтой крикетной битой.
Мальчикубыло приказано перелезть через школьную ограду (в известном местечке,где сверху было удалено битое стекло, а в кирпичной кладке проделаныудобные ступеньки), сбегать за четверть мили, приобрести в кредитпинту лимонаду с ромом и под носом у всех докторских караульщиков темже путем вернуться на школьный двор. При совершении этого подвигамалыш поскользнулся, бутылка выпала у него из рук и разбилась,лимонад разлился, пострадали панталоны, и он предстал перед своимвластелином, весь дрожа в предвидении заслуженной расплаты, хотя и нив чем не повинный.
– Какпосмели вы, сэр, разбить ее? – кричал Каф. – Ахты, мерзкий воришка! Вылакал весь лимонад, а теперь врешь, что разбилбутылку. Ну-ка, протяни руку!
Палкатяжело опустилась на руку ребенка. Раздался крик. Доббип поднялголову. Фея Перибану исчезла в глубине пещеры вместе с принцемАхметом; птица Рох подхватила Синдбада Морехода и унесла из ДолиныАлмазов далеко в облака, и перед честным Уильямом снова были будни:здоровенный малый лупил мальчугана ни за что ни про что.
– Давайдругую руку, – рычал Каф на своего маленького школьноготоварища, у которого все лицо перекосилось от боли.
Доббинвстрепенулся, все мышцы его напряглись под узким старым платьем.
– Получай,чертенок! – закричал мистер Каф, и палка опять опустиласьна детскую руку. Не ужасайтесь, дорогие леди, каждый школьникпроходит через это. По всей вероятности, ваши дети тоже будутколотить других или получать от них трепку. Еще удар – но тутвмешался Доббин.
Не могусказать, что на него нашло. Мучительство в школах так же узаконено,как и кнут в России. Пожалуй, даже не по-джентльменски (в известномсмысле) препятствовать этому. Быть может, безрассудная душа Доббинавозмутилась против такого проявления тиранства, а может быть, онподдался сладостному чувству мести и жаждал помериться силами с этимнепревзойденным драчуном и тираном, который завладел здесь всейславой, гордостью и величием, развевающимися знаменами, барабаннымбоем и приветственными кликами солдат. Каковы бы ни были егопобуждения, но только он вскочил на ноги и крикнул:
– Довольно,Каф, перестань мучить ребенка… или я тебе…
– Илиты что? – спросил Каф, изумленный таким вмешательством, –Ну, подставляй руку, гаденыш!
– Ятебя так вздую, что ты своих не узнаешь! – отвечал Доббинна первую часть фразы Кафа, и маленький Осборн, захлебываясь от слез,с удивлением и недоверием воззрился на чудесного рыцаря, внезапноявившегося на его защиту. Да и Каф был поражен не меньше. Вообразитесебе нашего блаженной памяти монарха Георга III, когда он услышалвесть о восстании североамериканских колоний; представьте себенаглого Голиафа, когда вышел вперед маленький Давид и вызвал его напоединок, – и вам станут понятны чувства мистераРеджинальда Кафа, когда такое единоборство было ему предложено.
– Послеуроков, – ответствовал он, но сперва внушительно помолчали смерил противника взглядом, казалось, говорившим: «Пишизавещанье и не забудь сообщить друзьям свою последнюю волю!»
– Идет! –сказал Доббин. – А ты, Осборн, будешь моим секундантом.
– Какхочешь, – отвечал маленький Осборн: его папенька, видители, разъезжал в собственном экипаже, и потому он несколько стыдилсясвоего заступника.
И в самомделе, когда настал час поединка, он, чуть ли не стыдясь, сказал:«Валяй, Слива!» – и никто из присутствовавшихмальчиков не издал этого поощрительного возгласа в течение первыхдвух или трех раундов сей знаменитой схватки. В начале ее великийзнаток своего дела Каф, с презрительной улыбкой на лице, изящный ивеселый, словно он был на балу, осыпал своего противника ударами итрижды подряд сбил с ног злополучного поборника правды. При каждомего падении раздавались радостные крики, и всякий добивался честипредложить победителю для отдыха свое колено.
«Нуи вздует же меня Каф, когда все это кончится», –думал юный Осборн, помогая своему защитнику встать на ноги.
– Лучшесдавайся, – шепнул он Доббину, – велика бедалупцовка! Ты же знаешь, Слива, я уже привык!
Но Слива,дрожа всем телом, с раздувающимися от ярости ноздрями, оттолкнулсвоего маленького секунданта и в четвертый раз ринулся в бой.
Не имеяпонятия о том, как надо отражать сыпавшиеся на него удары, –а Каф все три раза нападал первый, не давая противнику временинанести удар, – Слива решил перейти в атаку и, будучилевшой, пустил в ход именно левую руку, закатив изо всех сил двезатрещины: одну в левый глаз мистера Кафа, а другую в его красивыйримский нос.
На сейраз, к изумлению зрителей, свалился Каф.
– Отменныйудар, клянусь честью! – сказал с видом знатока маленькийОсборн, похлопывая своего заступника по спине. – Двинь егоеще раз левой, Слива!
Леваярука Сливы до самого конца действовала без промаха. Каф каждый развалился с ног. На шестом раунде почти столько же человек вопило:«Валяй, Слива!» – сколько кричало: «Валяй,Каф!» На двенадцатом раунде наш чемпион, как говорится,совершенно скис и не знал, на каком он свете: то ли ему защищаться,то ли нападать. Напротив, Слива был невозмутим, точно квакер. Егобледное как полотно лицо, широко открытые сверкающие глаза, глубокорассеченная нижняя губа, из которой обильно струилась кровь,придавали ему вид свирепый и ужасный, вероятно, наводивший страх нина одного зрителя. И тем не менее его бестрепетный противникготовился схватиться в тринадцатый раз.
Если бы яобладал слогом Непира или «Белловой жизни», я постаралсябы достодолжным образом изобразить этот бой. То была последняя атакагвардии (вернее, была бы, только ведь все это происходило задолго добитвы при Ватерлоо), то была колонна Нея, грудью шедшая наЛя-Эй-Сент, ощетинившись десятью тысячами штыков и увенчаннаядвадцатью орлами, то был рев плотоядных бриттов, когда они,низринувшись с холма, сцепились с неприятелем в дикой рукопашнойсхватке, – другими словами, Каф поднялся неизменно полныйотваги, но едва держась на ногах и шатаясь, как пьяный. Слива же,бакалейщик, по усвоенной им манере, двинул противника левой рукой внос, и повалил его навзничь.
– Ядумаю, теперь с него хватит! – сказал Слива, когда егосоперник грянулся о землю так же чисто, как на моих глазах свалился влузу бильярдный шар, срезанный рукой Джека Спота. В самом деле, когдазакончился счет секунд, мистер Реджинальд Каф либо не мог, либо несоблаговолил снова подняться на ноги.
Тогда всешкольники подняли такой крик в честь Сливы, что можно было подумать,будто это ему они с первой минуты желали победы. Доктор Порки,заслышав эти вопли, выскочил из кабинета, чтобы узнать причину такогошума. Он, разумеется, пригрозил жестоко выпороть Сливу, но Каф, темвременем пришедший в себя и омывавший свои раны, выступил вперед изаявил:
– Этоя виноват, сэр, а не Слива… не Доббин. Я издевался над мальчуганом,вот он и вздул меня, и поделом,
Такойвеликодушной речью он не только избавил победителя от розги, но ивосстановил свое верховенство над мальчиками, едва не утерянное из-запоражения.
ЮныйОсборн написал домой родителям следующий отчет об этом событии.
«Шугеркеин – Хаус.
Ричмонд, марта 18.. г.
Дорогая маменька!
Надеюсь, вы здоровы. Пришлитемне, пожалуйста, сладкий пирог и пять шиллингов. У нас здесь был боймежду Кафом и Доббином. Каф, как вы знаете, был заправилой в школе,Сходились они тринадцать раз, и Доббин ему всыпал. Так что Каф теперьна втором месте. Драка была из-за меня. Каф меня бил за то, что яуронил бутылку с молоком, а Слива за меня заступился. Мы называем егоСливой, потому что отец его бакалейщик – Слива и Радж,Темз-стрит, Сити. Мне кажется, раз он дрался за меня, вам следовалобы покупать у них чай и сахар. Каф ездит домой каждую субботу, нотеперь не может, потому что у него два синяка под глазами. За нимприезжает белый пони и грум в ливрее на гнедой кобыле. Как бы мнехотелось, чтобы папенька тоже подарил мне пони! А затем остаюсь
ваш почтительный сын
Джордж Седли Осборн.
P. S. Передайте поклон маленькойЭмми. Я вырезываю для нее карету из картона. Пирог пришлите,пожалуйста, не с тмином, а с изюмом».
Вследствиеодержанной победы Доббин необыкновенно вырос в мнении своих товарищейи кличка «Слива», носившая сперва презрительный характер,стала таким же почтенным и популярным прозвищем, как и всякое другое,обращавшееся в школе. «В конце концов он же не виноват, чтоотец его бакалейщик!» – заявил Джордж Осборн,пользовавшийся большим авторитетом среди питомцев доктора Порки,несмотря на свой чрезвычайно юный возраст. И все согласились с егомнением. С тех пор всякие насмешки над Доббином из-за его низкогопроисхождения считались подлостью. «Старик Слива»превратилось в ласкательное и добродушное прозвище, и ни одинябеда-надзиратель не решался над ним глумиться.
Подвлиянием изменившихся обстоятельств окрепли и умственные способностиДоббина. Он делал изумительные успехи в школьных науках. Самвеликолепный Каф, чья снисходительность заставляла Доббина толькокраснеть да удивляться, помогал ему в разборе латинских стихов,репетировал его после занятий, с торжеством перетащил из младшего всредний класс и даже там обеспечил ему хорошее место. Оказалось, чтохотя Доббин и туп по части древних языков, но зато по математикенеобычайно сметлив. К общему удовольствию, он прошел третьим поалгебре и на публичных летних экзаменах получил в награду французскуюкнижку. Надо было видеть лицо его матушки, когда «Телемак»(этот восхитительный роман!) был поднесен ему самим доктором вприсутствии всей школы, родителей и публики, с надписью: «GulielmoDobbin». Все Школьники хлопали в ладоши в знак одобрения исимпатии. А румянец смущения, нетвердая походка, неловкость Сливы ито количество ног, которое он отдавил, возвращаясь на свое место, –кто может все это описать или сосчитать? Старый Доббин, его отец,впервые почувствовавший уважение к сыну, тут же при всех подарил емудве гинеи; большую часть этих денег Доббин потратил на угощение всехшкольников от мала до велика и после каникул вернулся в школу уже всюртучной паре.
Доббинбыл слишком скромный юноша, чтобы предположить, будто этой счастливойпеременой во всех своих обстоятельствах он обязан собственномумужеству и великодушию: по какой-то странности он предпочел приписатьсвою удачу единственно посредничеству и благоволению маленькогоДжорджа Осборна, к которому он с этих пор воспылал такой любовью ипривязанностью, какая возможна только в детстве, – такойпривязанностью, какую питал, как мы читаем в прелестной сказке,неуклюжий Орсои к прекрасному юноше Валентину, своему победителю. Онсидел у ног маленького Осборна и поклонялся ему. Еще до того, как ониподружились, он втайне восхищался Осборном. Теперь же он стал егослугой, его собачкой, его Пятницей. Он верил, что Осборн обладаетвсяческими совершенствами и что другого такого красивого, храброго,отважного, умного и великодушного мальчика нет на свете. Он делился сним деньгами, дарил ему бесчисленные подарки – ножи, пеналы,золотые печатки, сласти, свистульки и увлекательные книжки с большимираскрашенными картинками, изображавшими рыцарей или разбойников; намногих книжках можно было прочесть надпись: «Джорджу Осборну,эсквайру, от преданного друга Уильяма Доббина». Эти знакивнимания Джордж принимал весьма благосклонно, как и подобало еговысокому достоинству.
И вотлейтенант Осборн, явившись на Рассел-сквер в день, назначенный дляпосещения Воксхолла, возвестил дамам:
– МиссисСедли, надеюсь, я не очень стесню вас. Я пригласил Доббина, своегосослуживца, к вам обедать, чтобы потом вместе ехать в Воксхолл. Онпочти такой же скромник, как и Джоз.
– Скромник!Вздор какой! – заметил грузный джентльмен, бросаяпобедоносный взгляд на мисс Шарп.
– Да,скромник, но только ты несравненно грациознее, Седли! –прибавил Осборн со смехом. – Я встретил его у Бедфорда,когда разыскивал тебя; рассказал ему, что мисс Эмилия вернуласьдомой, что мы едем вечером кутить и что миссис Седли простила емуразбитую на детском балу чашу для пунша. Вы помните эту катастрофу,сударыня, семь лет тому назад?
– Когдаон совершенно испортил пунцовое шелковое платье бедняжке миссисФламинго? – сказала добродушная миссис Седли. –Какой это был увалень! Да и сестры его не отличаются грацией! ЛедиДоббин была вчера в Хайбери вместе со всеми тремя дочками. Что запугала! Боже мой!
– Олдермен,кажется, очень богат? – лукаво спросил Осборн. –Как, по-вашему, сударыня, не составит ли мне одна из его дочерейподходящей партии?
– Вотглупец! Хотела бы я знать, кто польстится на такую желтую физиономию,как у вас!
– Этоу меня желтая физиономия? Что же вы скажете, когда увидите Доббина?Он трижды перенес желтую лихорадку: два раза в Нассау и раз наСент-Китсе.
– Ну,ладно, ладно! По нашим понятиям, и у вас физиономия достаточножелтая. Не правда ли, Эмми? – сказала миссис Седли. Приэтих словах мисс Эмилия только улыбнулась и покраснела. Взглянув набледное интересное лицо мистера Джорджа Осборна, на его прекрасныечерные вьющиеся выхоленные бакенбарды, на которые молодой джентльмени сам взирал с немалым удовлетворением, она в простоте своегосердечка подумала, что ни в армии его величества, ни во всем широкоммире нет и не было другого такого героя и красавца.
– Мненет дела до цвета лица капитана Доббина, – сказала она, –или до его неуклюжести. Знаю одно – мне он всегда будетнравиться! – Несложный смысл этого заявления заключался втом, что Доббин был другом и защитником Джорджа.
– Яне знаю среди сослуживцев лучшего товарища и офицера, –сказал Осборн, – хотя, конечно, на Адониса он не похож! –И он простодушно взглянул на себя в зеркало, по перехватилустремленный на него взгляд мисс Шарп. Это заставило его слегкапокраснеть, а Ребекка подумала: «Ah, mon beau monsieur! А, мойкрасавчик! (франц.). Кажется, я теперь знаю вам цену!»
Этакаядерзкая плутовка!

Вечером,когда Эмилия вбежала в гостиную в белом кисейном платьице,предназначенном для побед в Воксхолле, свежая, как роза, и распевая,как жаворонок, навстречу ей поднялся очень высокий, нескладноскроенный джентльмен, большерукий и большеногий, с большимиоттопыренными ушами на коротко остриженной черноволосой голове, вбезобразной венгерке со шнурами и с треуголкой, как полагалось в тевремена, и отвесил девушке самый неуклюжий поклон, какой когда-либоотвешивал смертный.
Это былне кто иной, как капитан Уильям Доббин, *** пехотного полка еговеличества, вернувшийся по выздоровлении от желтой лихорадки изВест-Индии, куда служебная фортуна занесла его полк, между тем какстоль многие его храбрые товарищи пожинали военные лавры наПиренейском полуострове.
Приехав кСедли, он постучался так робко и тихо, что дамы, бывшие наверху,ничего не слышали. Иначе, можете быть уверены, мисс Эмилия никогда неосмелилась бы влететь в комнату распевая. Во всяком случае, звонкий исвежий ее голосок прямехонько проник в капитанское сердце и свил себетам гнездышко. Когда Эмилия протянула Доббину ручку для пожатия, онтак долго собирался с мыслями, прежде чем заключить ее в свою, чтоуспел подумать:
«Возможноли! Вы та маленькая девочка, которую я помню в розовом платьице, такеще недавно – в тот вечер, когда я опрокинул чашу с пуншем, какраз после приказа о моем назначении? Вы та маленькая девочка, окоторой Джордж Осборн говорил как о своей невесте? Какой же вы сталицветущей красавицей, и что за сокровище получил этот шалопай!»Все это пронеслось у него в голове, прежде чем он успел взять ручкуЭмилии и уронить треуголку.
Историякапитана Доббина, с тех пор как он оставил школу, вплоть до момента,когда мы имеем удовольствие встретиться с ним вновь, хотя и не быларассказана во всех подробностях, но все же, думается, достаточнообозначилась для догадливого читателя из разговоров на предыдущихстраницах. Доббин, презренный бакалейщик, стал олдерменом Доббином, аолдермен Доббин стал полковником легкой кавалерии Сити, в те днипылавшего воинственным азартом в своем стремлении отразитьфранцузское нашествие. Корпус полковника Доббина, в котором старыймистер Осборн был только незаметным капралом, удостоился смотра,произведенного монархом и герцогом Йоркским. Полковник и олдермен былвозведен в дворянское достоинство. Сын его вступил в армию, а вскорев тот же полк был зачислен и молодой Осборн. Они служили в Вест-Индиии в Канаде. Их полк только что вернулся домой; привязанность Доббипак Джорджу Осборну оставалась и теперь такой же горячей и беззаветной,как в то время, когда оба они были школьниками.
И вот всеэти достойные люди уселись за обеденный стол. Разговор шел о войне ио славе, о Бони, о лорде Веллингтоне и о последних новостях в«Газете». В те славные дни каждый ее номер приносилизвестие о какой-нибудь победе; оба храбреца жаждали видеть и своиимена в списках славных и проклинали свой злосчастный жребий,обрекший их на службу в полку, который не имел случая отличиться.Мисс Шарп воспламенилась от таких увлекательных разговоров, но миссСедли, слушая их, дрожала и вся слабела от страха. Мистер Джозприпомнил несколько случаев, происшедших во время охоты на тигров, ина сей раз довел до конца свой рассказ о мисс Катлер и военном врачеЛансе. Он усердно потчевал Ребекку всем, что было на столе, да и самжадно ел и много пил.
Субийственной грацией бросился он отворять двери перед дамами, когдате покидали столовую, а вернувшись к столу, начал наливать себе бокалза бокалом красного вина, поглощая его с лихорадочной быстротой.
– Здоровозакладывает! – шепнул Осборн Доббину, и наконец насталчас, и была подана карета для поездки в Воксхолл.
ГЛАВА VI

ВОКСХОЛЛ

Я знаю,что наигрываю самый простенький мотив (хотя вскоре последует инесколько глав потрясающего содержания), по должен напомнитьблагосклонному читателю, что мы сейчас ведем речь только о семействебиржевого маклера на Рассел-сквер; члены этого семейства гуляют,завтракают, обедают, разговаривают, любят, как это бывает вобыкновенной жизни, и никакие бурные или необычайные события ненарушают мирного течения их любви. Положение дел таково: Осборн,влюбленный в Эмилию, пригласил старого приятеля пообедать и потомпрокатиться в Воксхолл. Джоз Седли влюблен в Ребекку. Женится ли онна ней? Вот главная тема, занимающая нас сейчас.
Мы моглибы разработать эту тему в элегантном, в романтическом или бурлескномстиле. Предположим, мы, при тех же самых положениях, перенесли быместо действия на Гровнер-сквер. Разве для некоторой части публикиэто не было бы интересно? Предположим, мы показали бы, как влюбилсялорд Джозеф Седли, а маркиз Осборн воспылал нежными чувствами к ледиЭмилии – с полного согласия герцога, ее благородного отца. Иливместо высшей знати мы обратились бы, скажем, к самым низшим слоямобщества и стали бы описывать, что происходит на кухне мистера Седли:как черномазый Самбо влюбился в кухарку (а так оно и было на самомделе) и как он из-за нее подрался с кучером; как поваренка изобличилив краже холодной бараньей лопатки, а новая femme de chambre Горничная(франц.). мисс Седли отказывалась идти спать, если ей не дадутвосковой свечи. Такие сценки могли бы вызвать немало оживления исмеха, и их, пожалуй, сочли бы изображением настоящей жизни. Или,наоборот, если бы нам пришла фантазия изобразить что-нибудь ужасное,превратить любовника femme de chambre в профессионального взломщика,который врывается со своей шайкой в дом, умерщвляет черномазого Самбоу ног его хозяина и похищает Эмилию в одной ночной рубашке, с темчтобы продержать ее в неволе до третьего тома, – мы легкомогли бы сочинить повесть, полную захватывающего интереса, и читательзамирал бы от ужаса, пробегая с жадностью ее пламенные страницы.Вообразите себе, например, главу под названием:
Ночное нападение
«Ночь была темная, бурная,тучи черные-черные, как чернила. Буйный ветер срывал колпаки сдымовых труб и сбивал с крыш черепицу, нося и крутя ее по пустыннымулицам. Ни одна душа не решалась вступить в единоборство с этойбурей; караульные ежились в своих будках, но и там их настигалнеугомонный, назойливый дождь, и там их убивали молнии, с грохотомнизвергавшиеся с неба, – одного застигло как разнасупротив Воспитательного дома.
Обгорелая шинель, разбитыйфонарь, жезл, разлетевшийся на куски от удара, – вот ивсе, что осталось от дородного Билла Стедфаста. На Саутгемптон-роупорывом ветра сорвало с козел извозчика и умчало – куда? Увы!ветер не доносит к нам вестей о своих жертвах, и лишь чей-топрощальный вопль прозвенел вдалеке. Ужасная ночь! Темно, как вмогиле. Ни месяца – какое там! – ни месяца, низвезд. Ни единой робкой, дрожащей звездочки. Одна выглянула было,едва стемнело, померцала среди непроглядной тьмы, но тут же в испугеспряталась снова.
– Раз, два, три! –Это условный знак Черной Маски.
– Мофи, –произнес голос на лестнице, – ты что там копаешься? Давайсюда инструмент. Мне это раз плюнуть.
– Ну-ну, мелимелево, – сказал Черная Маска, сопровождая свои словастрашным проклятием. – Сюда, ребята! Заряжай пистоли. Есликто заорет, ножи вон и выпускай кишки. Ты загляни в чулан, Блаузер!Ты, Марк, займись сундуком старика! А я, – добавил онтихим, но еще более страшным голосом, – займусь Эмилией.
Настала мертвая тишина.
– Что это? –спросил Черпая Маска. – Никак, выстрел?»
А топредположим, что мы избрали элегантный стиль.
«Маркиз Осборн только чтоотправил своего petit tigre Маленького пажа (франц.). с любовнойзаписочкой к леди Эмилии.
Прелестное создание приняло ееиз рук своей femme de chambre mademoiselle Анастази.
Милый маркиз! Какаяпредупредительность! Его светлость прислал в своей запискедолгожданное приглашение на бал в Девоншир-Хаус.
– Кто эта адскикрасивая девушка? – воскликнул весельчак принц Дж-джК-мбр-джский в тот вечер в роскошном особняке на Пикадилли (он толькочто приехал из оперы). – Дорогой мой Седли, ради всехкупидонов, представьте меня ей!
– Монсеньер, ее зовутСедли, – сказал лорд Джозеф с важным поклоном.
– Vous avez alors unbien beau nom! – Вы носите громкое имя! (франц.). –сказал молодой принц, с разочарованным видом поворачиваясь накаблуках и наступая на ногу старому джентльмену, стоявшему позади ине сводившему восхищенных глаз с красавицы леди Эмилии.
– Trente milletonnerres! Тридцать тысяч проклятий! (франц.). – завопилажертва, скорчившись от agonie du moment Мгновенной боли (франц.)..
– Прошу тысячуизвинений у вашей милости, – произнес молодой etourdiПовеса (франц.)., краснея и низко склоняя голову в густых белокурыхлоконах. (Он наступил на любимую мозоль величайшему полководцу своеговремени.)
– Девоншир! –воскликнул принц, обращаясь к высокому, добродушному вельможе, чертыкоторого обнаруживали в нем кровь Кэвендишей. – На дваслова! Вы не изменили решения расстаться с вашим брильянтовыможерельем?
– Я уже продал его задвести пятьдесят тысяч фунтов князю Эстергази.
– Und das war garnicht teuer, potztausend! Совсем не дорого, черт возьми! (нем.). –воскликнул вельможный венгерец»
– ит. д., и т. д.
Такимобразом, вы видите, милостивые государыни, как можно было бы написатьнаш роман, если бы автор этого пожелал; потому что, говоря по правде,он так же знаком с нравами Ньюгетской тюрьмы, как и с дворцами пашейпочтенной аристократии, ибо наблюдал и то и другое только снаружи. Нотак как я не знаю ни языка и обычая воровских кварталов, ни тогоразноязычного говора, который, по свидетельству сведущих романистов,звучит в салонах, то нам приходится, с вашего позволения, скромнопридерживаться середины, выбирая те сцены и те персонажи, с которымимы лучше всего знакомы. Словом, если бы не вышеприведенное маленькоеотступление, эта глава о Воксхолле была бы такой короткой, что она незаслужила бы даже названия главы. И все же это отдельная глава, ипритом очень важная. Разве в жизни всякого из нас не встречаютсякоротенькие главы, кажущиеся сущим пустяком, но воздействующие навесь дальнейший ход событий?
Сядемпоэтому в карету вместе с компанией с Рассел-сквер и поедем в садыВоксхолла. Мы едва найдем себе местечко между Джозом и мисс Шарп,которые сидят на переднем сиденье. Напротив жмутся капитан Доббин иЭмилия, а между ними втиснулся мистер Осборн.
Сидевшиев карете все до единого были убеждены, что в этот вечер Джозпредложит Ребекке Шарп стать миссис Седли. Родители, оставшись дома,ничего против этого не имели. Между нами будь сказано, у старогомистера Седли было к сыну чувство, весьма близкое к презрению. Онсчитал его тщеславным эгоистом, неженкой и лентяем, терпеть не могего модных замашек и откровенно смеялся над его рассказами, полнымисамого нелепого хвастовства.
– Яоставлю этому молодцу половину моего состояния, – говорилон, – да и, помимо этого, у него будет достаточно своегодохода. Но я вполне уверен, что, если бы мне, тебе и его сестрегрозило завтра умереть с голоду, он только сказал бы: «Вот такштука!» – и сел бы обедать как ни в чем не бывало. Апотому я не намерен тревожиться о его судьбе. Пускай себе женится наком хочет. Не мое это дело.
С другойстороны, Эмилия, девица столь же благоразумная, сколь и восторженная,страстно мечтала об этом браке. Раз или два Джоз порывался сообщитьей нечто весьма важное, что она очень рада была бы выслушать, нотолстяка никак нельзя было заставить раскрыть душу и выдать свойсекрет, и, к величайшему разочарованию сестры, он только испускалглубокий вздох и отходил прочь.
Тайна этазаставляла трепетать нежное сердечко Эмилии. И если она незаговаривала на столь щекотливую тему с самой Ребеккой, товознаграждала себя долгими задушевными беседами с Бленкинсоп,экономкой, которая кое-что намеками передала старшей горничной,которая, возможно, проболталась невзначай кухарке, а уж та, будьтеуверены, разнесла эту новость по всем окрестным лавочкам, так что оженитьбе мистера Джоза теперь судили и рядили во всем околотке.
МиссисСедли, конечно, держалась того мнения, что ее сын роняет себя бракомс дочерью художника. «Бог с вами, сударыня! – сжаром возражала миссис Бленкинсоп. – А разве сами мы небыли только бакалейщиками, когда выходили замуж за мистера Седли? Даи он ведь в ту пору служил у маклера простым писцом! У нас и всех-токапиталов было не больше пятисот фунтов, а вот ведь как разбогатели!»То же самое твердила и Эмилия, и добродушная миссис Седли постепеннодала себя уговорить.
МистерСедли ни во что не желал вмешиваться. «Пусть Джоз женится наком хочет, – говорил он, – не мое это дело. Удевочки нет ничего за душой, а много ли я взял за миссис Седли? Она,кажется, веселого нрава и умна и, быть может, приберет его к рукам.Лучше она, дорогая моя, чем какая-нибудь черномазая миссис Седли, асо временем дюжина бронзовых внучат».
Счастье,по-видимому, улыбалось Ребекке. Когда шли к столу, она брала Джозапод руку, словно это было в порядке вещей; она усаживалась рядом сним на козлах его коляски (Джоз и в самом деле был совершенный денди,когда, восседая на козлах, невозмутимо и величаво правил своимисерыми), и, хотя никто еще и слова не произнес насчет брака, все,казалось, понимали, в чем тут дело. Она жаждала только одного –предложения, и, ах, как ощущала теперь Ребекка отсутствие маменьки –милой нежной маменьки, которая обстряпала бы дельце в десять минут ив коротеньком деликатном разговоре с глазу на глаз исторгла бы важноепризнание из робких уст молодого человека!
Таковобыло положение вещей, когда карета проезжала по Вестминстерскомумосту.
Но вотобщество высадилось у Королевских садов. Когда величественный Джозвылезал из закряхтевшего под ним экипажа, толпа устроила толстякушумную овацию, и надо сказать, что смущенный и красный Джоз имелвесьма солидный и внушительный вид, шагая под руку с Ребеккой.Конечно, Джордж принял на себя заботы об Эмилии. Та вся сияла отсчастья, как розовый куст под лучами солнца.
– Слушай,Доббин, будь другом, – сказал Джордж, –присмотри за шалями и прочим!
И вот,пока он в паре с мисс Седли двинулся вперед, а Джоз вместе с Ребеккойпротискивался в калитку, ведущую в сад, честный Доббинудовольствовался тем, что предложил руку шалям и заплатил за входвсей компании.
Онскромно пошел сзади. Ему не хотелось портить им удовольствие. Ребеккаи Джоз его ни капельки не интересовали, но Эмилию он считал достойнойдаже блестящего Джорджа Осборна, и, любуясь на эту чудесную парочку,гулявшую по аллеям, и радуясь оживлению и восторгу молодой девушки,он отечески наблюдал за ее безыскусственным счастьем. Быть может, ончувствовал, что ему самому было бы приятнее держать в руке ещечто-нибудь, кроме шалей? (Публика посмеивалась, глядя на неуклюжегомолодого офицера с такой странной пошей.) По нет: Уильям Доббин былмало склонен к себялюбивым размышлениям. И поскольку его другнаслаждался, мог ли он быть недоволен? Хотя, по правде сказать, ниодна из многочисленных приманок Воксхолла – ни сто тысяч«добавочных» лампионов, горевших, однако, ежевечерне; нимузыканты в треуголках, наигрывающие восхитительные мелодии подзолоченой раковиной в центре сада; ни исполнители комических исентиментальных песенок, до которых так охоча публика; ни сельскиетанцы, отплясываемые ретивыми горожанами обоего пола подпритопывание, выклики и хохот толпы; ни сигнал, извещающий, чтоmadame Саки готова взобраться по канату под самые небеса; ниотшельник, запертый в своей ярко освещенной келье; ни темные аллеи,столь удобные для свиданий молодых влюбленных; ни кружки крепкогопортера, которые не уставали разносить официанты в старых поношенныхливреях; ни залитые огнями беседки, где веселые собутыльники делаливид, будто насыщаются почти невидимыми ломтиками ветчины, –ни все это, ни даже милейший, неизменно приветливый, неизменноулыбающийся своей дурацкой улыбкой Симпсон, который, помнится, какраз в ту пору управлял этим местом, ничуть не занимали капитанаУильяма Доббина.
Он таскалс собой белую кашемировую шаль Эмилии и, постояв и послушав узолоченой раковины, где миссис Сэмон исполняла «Бородинскуюбитву» (воинственную кантату против выскочки-корсиканца,который незадолго перед тем хлебнул горя в России), попробовал было,двинувшись дальше, промурлыкать ее про себя и вдруг обнаружил, чтонапевает тот самый мотив, который пела Эмилия, спускаясь к обеду.
Доббинрасхохотался над самим собой, потому что пел он, говоря по совести,не лучше филина.
Самособою разумеется, что наши молодые люди, разбившись на парочки, далидруг другу самое торжественное обещание не разлучаться весь вечер –и уже через десять минут разбрелись в разные стороны. Так всегдаделают компании, посещающие Воксхолл, но лишь для того, чтобы потомсойтись к ужину, когда можно поболтать о приключениях, пережитых заэто время.
Какие жеприключения достались в удел мистеру Осборну и мисс Эмилии? Этотайна. Но можете быть уверены в одном: оба были совершенно счастливы,и поведение их было безупречно. А так как они привыкли за этипятнадцать лет бывать вместе, то такой tete-a-tete не представлял дляних ничего нового.
Но когдамисс Ребекка Шарп и ее тучный кавалер затерялись в глубине пустыннойаллеи, где блуждало не больше сотни таких же парочек, искавшихуединения, то оба почувствовали, что положение стало до крайностищекотливым и критическим. Теперь или никогда, говорила себе миссШарп, настал момент исторгнуть признание, трепетавшее на робких устахмистера Седли. До этого они посетили панораму Москвы, и тут какой-тоневежа, наступив на ножку мисс Шарп, заставил ее откинуться с легкимвскриком прямо в объятия мистера Седли, причем это маленькоепроисшествие в такой степени усилило нежность и доверчивость нашегоджентльмена, что он снова поведал Ребекке, по меньшей мере в десятыйраз, несколько своих излюбленных индийских историй.
– Какбы мне хотелось повидать Индию! – воскликнула Ребекка.
– Всамом деле? – вопросил Джозеф с убийственной нежностью и,несомненно, собирался дополнить этот многозначительный вопрос ещеодним, более многозначительным (он уже начал пыхтеть и отдуваться, иручка Ребекки, находившаяся у его сердца, ощутила лихорадочнуюпульсацию этого органа), но вдруг – какая досада! –раздался звонок, возвещавший о начале фейерверка, началась толкотня исуматоха, и наши интересные влюбленные были невольно подхваченыстремительным людским потоком.
КапитанДоббин подумывал было присоединиться к компании за ужином: он, честноговоря, находил развлечения Воксхолла не слишком занимательными.Дважды прошелся он мимо беседки, где обосновались обе соединившиесятеперь пары, но никто не обратил на него никакого внимания. Стол былнакрыт на четверых. Влюбленные парочки весело болтали между собою, иДоббин понял, что он так основательно забыт, как будто его никогда ине было на свете.
«Ябуду тут только de trop Лишний (франц.)., – подумалкапитан, глядя на них с унынием. – Пойду лучше побеседую сотшельником». И с этими мыслями он побрел прочь от гудевшейтолпы, от шума и гама веселого пира в темную аллею, в конце которойобретался пресловутый затворник из папье-маше. Особенного развлеченияэто Доббину не сулило, – да и вообще мыкаться в полномодиночестве по Воксхоллу, как я убедился на собственном опыте, одноиз очень небольших удовольствий, выпадающих на долю холостяка.
Темвременем обе парочки благодушествовали в своей беседке, ведя приятныйдружеский разговор. Джоз был в ударе и величественно помыкал лакеями.Он сам заправил салат, откупорил шампанское, разрезал цыплят и съел ивыпил большую часть всего поданного на стол. Под конец он сталуговаривать всех распить чашу аракового пунша: все, кто бывает вВоксхолле, заказывают араковый пунш.
– Человек!Аракового пунша!
Араковыйпунш и положил начало всей этой истории. А чем, собственно, чашааракового пунша хуже всякой другой причины? Разве не чаша синильнойкислоты послужила причиной того, что прекрасная Розамонда покинулаэтот мир? И разве не чаша вина была причиной смерти АлександраВеликого? По крайней мере, так утверждает доктор Лемприер. Таким жеобразом чаша пунша повлияла на судьбы главнейших действующих лиц того«романа без героя», который мы сейчас пишем. Она оказалавлияние на всю их жизнь, хотя большинство из них не отведало из нее икапли.
Молодыедевицы не притронулись к пуншу, Осборну он не понравился, так что всесодержимое чаши выпил Джоз, этот толстый гурман. А следствием того,что он выпил все содержимое чаши, явилась некоторая живость, сперваудивившая, всех, по потом ставшая скорее тягостной. Джоз принялсяразглагольствовать и хохотать так громко, что перед беседкойсобралась толпа зевак, к великому смущению сидевшей там ни в чем неповинной компании. Затем, хотя его об этом не просили, Джоз затянулпесню, выводя ее необыкновенно плаксивым фальцетом, который таксвойствен джентльменам, находящимся в состоянии подпития, чем привлекк себе почти всю публику, собравшуюся послушать музыкантов взолоченой раковине, и заслужил шумное одобрение слушателей.
– Браво,толстяк! – крикнул один. – Бис, ДэниелЛамберт! – отозвался другой. – Ему бы по канатубегать при такой комплекции! – добавил какой-то озорник, кневыразимому ужасу девиц и великому негодованию мистера Осборна.
– Радибога, Джоз, пойдем отсюда! – воскликнул этот джентльмен; идевицы поднялись с места.
– Стойте,душечка, моя любезная, разлюбезная! – возопил Джоз, теперьсмелый, как лев, и обхватил мисс Ребекку за талию. Ребекка сделаладвижение, но не могла вырвать руку. Хохот в саду усилился. Джозпродолжал колобродить – пить, любезничать и распевать.Подмигивая и грациозно помахивая стаканом перед публикой, онприглашал желающих в беседку – выпить с ним по стаканчикупунша.
МистерОсборн уже приготовился сбить с ног какого-то субъекта в сапогах сотворотами, который вознамерился воспользоваться этим предложением, идело грозило кончиться серьезной передрягой, как вдруг, по счастью,джентльмен по фамилии Доббин, прогуливавшийся в одиночестве по саду,показался у беседки.
– Прочь,болваны! – произнес этот джентльмен, расталкивая плечомтолпу, которая тотчас рассеялась, не устояв перед его треуголкой исвирепым видом, после чего он в крайне взволнованном состоянии вошелв беседку.
– Господибоже! Да где же ты пропадал, Доббин? – сказал Осборн,выхватывая у него белую кашемировую шаль и закутывая в нее Эмилию. –Присмотри-ка тут, пожалуйста, за Джозом, пока я усажу дам в экипаж.
Джозхотел было встать и вмешаться, но достаточно было Осборну толкнутьего одним пальцем, как он снова, пыхтя, повалился на свое место, имолодому офицеру удалось благополучно увести девиц. Джоз послал имвслед воздушный поцелуй и захныкал, икая: «Господь с вами,господь с вами!» Затем, схватив капитана Доббина за руку игорько рыдая, он поведал этому джентльмену тайну своей любви. Онобожал девушку, которая только что их покинула; своим поведением онразбил ее сердце, он это отлично понимает, но он женится на ней недалее чем завтра, в церкви св. Георгия, что на Ганновер-сквер. Ондостучится до архиепископа Кентерберийского в Ламбете – честноеслово, достучится! – и поднимет его на ноги. Играя на этойструне, капитан Доббин умненько уговорил его уехать пока что из садаи поспешить в Ламбетский дворец. А когда они очутились за воротами,Доббин без труда довел мистера Джоза Седли до наемной кареты, котораяи доставила его в целости и сохранности на квартиру.
ДжорджОсборн благополучно проводил девиц домой, и когда дверь за нимизахлопнулась и он стал переходить через Рассел-сквер, он вдруг такрасхохотался, что привел в изумление ночного сторожа. Пока девушкиподнимались по лестнице, маленькая Эмилия только жалобно посмотрелана подругу, а затем поцеловала ее и отправилась спать, не сказав нислова.
«Онсделает мне предложение завтра, – думала Ребекка. –Он четыре раза назвал меня своей душенькой, он жал мне руку вприсутствии Эмилии. Он сделает мне предложение завтра». Того жемнения была и Эмилия. Вероятно, она уже думала о том, какое платьенаденет, когда будет подружкой невесты, о подарках своей миленькойневестушке и о той, другой, церемонии, которая последует вскоре заэтой и в которой она сама будет играть главную роль, и т. д., и т. и.
Онеопытные молодые создания! Как мало вы знаете о действии араковогопунша! Что общего между вечерними напитками и утренними пытками?Насчет этого могу засвидетельствовать как мужчина: нет на свете такойголовной боли, какая бывает от пунша, подаваемого в Воксхолле.Двадцать лет прошло, а я все еще помню последствия от двух стаканов –да что там – от двух рюмок! – только двух, даю вамчестное слово джентльмена! А Джозеф Седли, с его-то больной печенью,проглотил по меньшей мере кварту этой отвратительной смеси!
Следующееутро, которое, по мнению Ребекки, должно было явиться зарей еесчастья, застало Джоза Седли стенающим в муках, не поддающихсяникакому описанию. Содовая вода еще не была изобретена, и легкое пиво– можно ли этому поверить? – было единственнымнапитком, которым несчастные джентльмены успокаивали жар похмелья. Завкушением этого-то безобидного напитка Джордж Осборн и застал бывшегоколлектора Богли-Уолаха охающим на диване в своей квартире. Доббинбыл уже тут и по доброте души ухаживал за своим вчерашним пациентом.При виде простертого перед ними почитателя Бахуса оба офицерапереглянулись, и даже лакей Джоза, в высшей степени чинный икорректный джентльмен, молчаливый и важный, как гробовщик, с трудомсохранял серьезность, глядя на своего несчастного господина.
– МистерСедли очень буйствовали вчера, сэр, – доверительно шепнулон Осборну, поднимаясь с ним по лестнице. – Все хотелипоколотить извозчика, сэр. Пришлось капитану втащить их на руках,словно малого ребенка.
Мгновеннаяулыбка пробежала при этом воспоминании по лицу мистера Браша, нототчас же черты его снова приняли обычное выражение непроницаемогоспокойствия, и, распахнув дверь в приемную, он доложил:
– МистерОсборн!
– Какты себя чувствуешь, Седли? – начал молодой человек,производя беглый осмотр жертвы. – Все кости целы? А тамвнизу стоит извозчик с фонарем под глазом и повязанной головой иклянется, что притянет тебя к суду.
– Тоесть как это к суду?.. – спросил Седли слабым голосом.
– Зато, что ты поколотил его вчера, – не правда ли, Доббин? Выбоксируете, сэр, что твой Молине. Ночной сторож говорит, что никогдаеще не видел такой чистой работы. Вот и Доббин тебе скажет.
– Да,у вас была схватка с кучером, – подтвердил капитанДоббин, – и вообще вы были в боевом настроении.
– Аэтот молодец – помнишь, в Воксхолле, в белом сюртуке? Как Джозна него напустился! А дамы как визжали! Ей-богу, сэр, сердцерадовалось, на вас глядя. Я думал, что у вас, штатских, не хватаетпороха, но теперь постараюсь никогда не попадаться тебе на глаза,когда ты под мухой, Джоз!
– Правда,я становлюсь страшен, когда меня выведут из терпения, –изрек Джоз с дивана, состроив такую унылую и смехотворную гримасу,что даже учтивый капитан не мог больше сдерживаться и вместе сОсборном прыснул со смеху.
Осборнбезжалостно воспользовался представившимся ему случаем. Он считалДжоза размазней и, мысленно разбирая со всех сторон вопрос опредстоящем браке между ним и Ребеккой, не слишком радовался, чточлен семьи, с которой он, Джордж Осборн, офицер *** полка, собиралсяпородниться, допустит мезальянс, женившись бог знает на ком –на какой-то гувернанточке!
– Тыпотерял терпение? Бедный старикан! – воскликнул Осборн. –Ты страшен? Да ты на ногах не мог стоять, над тобой все в садупотешались, хотя сам ты заливался горькими слезами! Ты распустилнюни, Джоз. А помнишь, как ты пел?
– Тоесть как это пел? – удивился Джоз.
– Нуда, чувствительный романс, и все называл эту Розу, Ребекку –или как ее там, подружку Эмилии! – своей душечкой,любезной, разлюбезной.
Ибезжалостный молодой человек, схватив Доббина за руку, сталпредставлять всю сцену в лицах, к ужасу ее первоначальногоисполнителя и невзирая на добродушные просьбы Доббинапомилосердствовать.
– Зачеммне его щадить? – ответил Осборн на упреки своего друга,когда они простились с бедным страдальцем, оставив его на попечениидоктора Голлопа. – А по какому, черт возьми, праву онпринял на себя покровительственный тон и выставил нас на всеобщеепосмешище в Воксхолле? Кто эта девчонка-школьница, которая строит емуглазки и любезничает с ним? К черту! Семейка уже и без того неважная!Гувернантка – дело почтенное, но я бы предпочел, чтобы мояневестка была настоящая леди. Я человек широких взглядов, но у меняесть гордость, и я знаю свое место, – пусть и она знаетсвое! Я собью спесь с этого хвастливого набоба и помешаю емусделаться еще большим дураком, чем он есть на самом деле. Вот почемуя посоветовал ему держать ухо востро, пока он окончательно не угодилей в лапы!
– Чтоже, тебе видней, – сказал Доббин с некоторым, впрочем,сомнением. – Ты всегда был заядлый тори, и семья твоя однаиз старейших в Англии. Но…
– Пойдемнавестить барышень, и приударь-ка лучше ты за мисс Шарп, –перебил лейтенант своего друга.
Но на сейраз капитан Доббин отклонил предложение отправиться вместе с Осборномк молодым девушкам на Рассел-сквер.
КогдаДжордж с Холборпа спустился на Саутгемптон-роу, он засмеялся, увидевв двух различных этажах особняка Седли две головки, кого-товысматривавшие.
Дело втом, что мисс Эмилия с балкона гостиной нетерпеливо поглядывала напротивоположную сторону сквера, где жил мистер Осборн, поджидаяпоявления молодого офицера. А мисс Шарп из своей спаленки в третьемэтаже наблюдала, не появится ли на горизонте массивная фигура мистераДжозефа.
– СестрицаАнна караулит на сторожевой башне, – сказал ОсборнЭмилии, – но никто не показывается! – И, хохочаот души и сам в восторге от своей шутки, он в смехотворных выраженияхизобразил мисс Седли плачевное состояние, в котором находился еебрат.
– Несмейся, Джордж, не будь таким жестоким, – просила вконецрасстроенная девушка, но Джордж только потешался над ее жалостной иогорченной миной, продолжая находить свою шутку чрезвычайно забавной;когда же мисс Шарп сошла вниз, он начал с большим оживлениемподтрунивать над ней, описывая действие ее чар на толстяка-чиновника.
– Омисс Шарп, если бы вы только видели его утром! –воскликнул он. – Как он стонал в своем цветастом халате!Как корчился на диване! Если бы вы только видели, как он показывалязык аптекарю Голлопу!
– Ктоэто? – спросила мисс Шарп.
– Кто?Как кто? Капитан Доббип, конечно, к которому, кстати, все мы были таквнимательны вчера!
– Мыбыли с ним страшно невежливы, – заметила Эмми, сильнопокраснев. – Я… я совершенно забыла про него.
– Конечно,забыла! – воскликнул Осборн, все еще хохоча. –Нельзя же вечно думать о Доббине, Эмилия! Не правда ли, мисс Шарп?
– Крометех случаев, когда он за обедом опрокидывает стаканы с вином, –заявила мисс Шарп, с высокомерным видом вскидывая голову, –я ни одной секунды не интересовалась существованием капитана Доббина.
– Отлично,мисс Шарп, я так и передам ему, – сказал Осборн.
Мисс Шарпготова была возненавидеть молодого офицера, который и не подозревал,какие он пробудил в ней чувства.
«Онпросто издевается надо мной, – думала Ребекка. –Не вышучивал ли он меня и перед Джозефом? Не спугнул ли его? Бытьможет, Джозеф теперь и не придет?» На глазах у нее выступилислезы, и сердце сильно забилось.
– Вывсе шутите, – улыбнулась она через силу. –Продолжайте шутить, мистер Джордж, ведь за меня некому заступиться. –С этими словами Ребекка удалилась из комнаты, а когда еще и Эмилия супреком взглянула на него, Джордж Осборн почувствовал нечтонедостойное мужчины – угрызения совести: напрасно он обиделбеззащитную девушку!
– Дорогаямоя Эмплия, – сказал он. – Ты слишком мягка. Тыне знаешь света. А я знаю. И твоя подружка мисс Шарп должна понимать,где ее место.
– Неужелиты думаешь, что Джоз не…
– Честноеслово, дорогая, не знаю. Может – да, а может, и нет. Ведь я имне распоряжаюсь! Я только знаю, что он очень глупый, пустой малый ивчера поставил мою милую девочку в крайне тягостное и неловкоеположение. «Душечка моя, любезная, разлюбезная!» –Он опять расхохотался, и так заразительно, что Эмми не могла несмеяться вместе с ним.
Джоз таки не приехал в этот день. Но Эмилия ничуть не растерялась. Маленькаяинтриганка послала своего пажа и адъютанта, мистера Самбо, наквартиру к мистеру Джозефу за какой-то обещанной книгой, а заодновелела спросить, как он себя чувствует. Ответ, данный через лакеяДжоза, мистера Браша, гласил, что хозяин его болен и лежит в постели– только что был доктор. «Джоз появится завтра», –подумала Эмилия, но так и не решилась заговорить на эту тему сРебеккой. Та тоже ни единым словом не обмолвилась об этом в течениевсего вечера.
Однако наследующий день, когда обе девушки сидели на диване, делая вид, чтозаняты шитьем, или писанием писем, или чтением романов, в комнату,как всегда приветливо скаля зубы, вошел Самбо с пакетом под мышкой иписьмом на подносе.
– Письмомисс от мистера Джозефа, – объявил он.
Какдрожала Эмилия, распечатывая письмо! Вот его содержание:
«Милая Эмилия!
Посылаю тебе «Сиротку влесу». Мне вчера было очень плохо, и потому я не приехал.Уезжаю сегодня в Челтнем. Пожалуйста, попроси, если можешь, любезнуюмисс Шарп извинить мне мое поведение в Воксхолле и умоли ее проститьи позабыть все, что я наговорил в возбуждении за этим злополучнымужином. Как только я поправлюсь – а здоровье мое сильнорасстроено, – я уеду на несколько месяцев в Шотландию.
Остаюсь преданный тебе
Джоз Седли».
Это былсмертный приговор. Все было кончено. Эмилия не смела взглянуть набледное лицо и пылавшие глаза Ребекки и только уронила письмо наколени подруги, а сама вскочила и побежала наверх к себе в комнатувыплакать там свое горе.
Бленкинсоп,экономка, тотчас же пришла утешать свою молодую госпожу. И Эммиоблегчила душу, доверчиво поплакав у нее на плече.
– Неогорчайтесь, мисс, – уговаривала ее Бленкинсоп. –Мне не хотелось говорить вам. Но все у нас в доме ее невзлюбили,разве только сперва она понравилась. Я собственными глазами видела,как она читала письмо вашей маменьки. Вот и Пиннер говорит, что онавечно сует нос в вашу шкатулку с драгоценностями и в ваши комоды, даи во все комоды, и что она даже спрятала к себе в чемодан вашу белуюленту.
– Ясама ей подарила, сама подарила! – воскликнула Эмилия. Ноэто не изменило мнения мисс Бленкинсоп о мисс Шарп.
– Неверю я этим гувернанткам, Пиннер, – заметила она старшейгорничной. – Важничают, задирают нос, словно барыни, ажалованья-то получают не больше нашего.
Теперьвсем в доме, кроме бедняжки Эмилии, стало ясно, что Ребекке придетсяуехать, и все от мала до велика (тоже за одним исключением) былисогласны, что это должно произойти как можно скорее. Наша добраядевочка перерыла все свои комоды, шкафы, ридикюли и шкатулки,пересмотрела все свои платья, косынки, безделушки, вязанья, кружева,шелковые чулки и ленты, отбирая то одну вещицу, то другую, чтобыподарить целый ворох Ребекке. Потом она отправилась к своему отцу,щедрому английскому коммерсанту, пообещавшему подарить дочери столькогиней, сколько ей лет, и упросила старого джентльмена отдать этиденьги Ребекке, которой они очень нужны, тогда как сама она ни в чемне нуждается.
Онаобложила данью даже Джорджа Осборна, и тот с величайшей готовностью(как и всякий военный, он был щедрой натурой) отправился в магазин наБонд-стрит и приобрел там самую изящную шляпку и самый щегольскийспенсер, какие только можно было купить за деньги.
– Этоподарок от Джорджа тебе, милая Ребекка! – сказала Эмилия,любуясь картонкой, содержавшей эти дары. – Какой у неговкус! Ну кто может сравниться с Джорджем!
– Никто, –отвечала Ребекка. – Как я ему благодарна! – Апро себя подумала: «Это Джордж Осборн расстроил мой брак», –и возлюбила Джорджа Осборна соответственно.
Собраласьона к отъезду с величайшим спокойствием духа и приняла все подаркимилой маленькой Эмплии без особых колебаний и отнекиваний,поломавшись только для приличия. Миссис Седли она поклялась, конечно,в вечной благодарности, но не навязывалась чересчур этой доброй даме,которая была смущена и явно старалась избегать ее. Мистеру Седли онапоцеловала руку, когда тот наградил ее кошельком, и испросиларазрешения считать его и впредь своим милым добрым другом ипокровителем. Старик был так растроган, что уже собирался выписать ейчек еще на двадцать фунтов, но обуздал свои чувства: его ожидалакарета, чтобы везти в а званый обед. И он быстро удалился со словами:
– Прощайте,дорогая моя, господь с вами! Когда будете в городе, заезжайте к намнепременно… Во дворец лорд-мэра, Джеймс!
Наконецпришло время расставаться с мисс Эмилией… Но над этой картиной янамерен задернуть занавес. После сцены, в которой одно действующеелицо проявило полную искренность, а другое отлично провело свою роль,после нежнейших ласк, чувствительных слез, нюхательных солей инекоторой толики подлинного душевного жара, пущенных в ход в качествереквизита, – Ребекка и Эмилия расстались, причем перваяпоклялась подруге любить ее вечно, вечно, вечно…
ГЛАВА VII

КРОУЛИ ИЗ КОРОЛЕВСКОГО КРОУЛИ

В числесамых уважаемых фамилий на букву К в Придворном календаре за 18.. годзначится фамилия Кроули: сэр Питт, баронет, проживающий в Лондоне наГрейт-Гонт-стрит и в своем поместье Королевское Кроули, Хэмпшир. Этопочтенное имя в течение многих лет бессменно фигурировало также и впарламентском списке, наряду с именами других столь же почтенныхджентльменов, представлявших в разное время тот же округ.
По поводугородка Королевское Кроули рассказывают, что королева Елизавета водну из своих поездок по стране остановилась в Кроули позавтракать ипришла в такой восторг от великолепного хзмпншрского пива,поднесенного ей тогдашним представителем фамилии Кроули (красивыммужчиной с аккуратной бородкой и стройными ногами), что возвела с тойпоры Кроули в степень избирательного округа, посылающего в парламентдвух представителей. Со дня этого славного посещения поместьеполучило название «Королевское Кроули», сохранившееся заним и поныне. И хотя с течением времени, вследствие тех перемен,какие вносят века в судьбы империй, городов и округов, КоролевскоеКроули перестало быть тем многолюдным городком, каковым оно было вэпоху королевы Бесс, – или, лучше сказать, простодокатилось до того состояния парламентского местечка, когда егообычно именуют «гнилым», – это не мешало сэруПитту Кроули с полным основанием и с присущим ему изяществомговорить: «Гнилое? Еще чего? Мне оно приносит добрых полторытысячи в год!»
Сэр ПиттКроули (свое имя получивший в честь Великого коммонера) был сыномУолпола Кроули, первого баронета, который служил по Ведомству Сургучаи Тесьмы в царствование – Георга II, когда, как и многие другиепочтенные джентльмены того времени, был обвинен в растрате. А УолполКроули был, о чем едва ли нужно распространяться, сыном ДжонаЧерчилля Кроули, получившего ото имя в честь знаменитоговоеначальника эпохи царствования королевы Анны. Родословное древо(висящее в Королевском Кроули) упоминает далее Чарльза Стюарта,позднее прозванного Бэйрбоуном Кроули, сына Кроули –современника Иакова I, и, наконец, того самого Кроули времен королевыЕлизаветы, изображенного на переднем плане картины, с раздвоеннойбородой и в латах. Из его-ю груди, как водится, и растет дерево, наглавных ветвях которого начертаны вышеупомянутые славные имена. Рядомс именем сэра Питта Кроули, баронета (героя настоящей главы),значатся имена его брата, преподобного Кътога Кроули (звезда Великогокоммонера уже закатилась, когда его преподобие родился), приходскогосвященника в Кроу-ли-и-Снэйлби, а также разных других представителейфамилии Кроули, мужеского и женского полу.
Сэр Питтбыл женат первым браком на Гризели, шестой дочери Манго Бинки, лордаБинки, и, стало быть, родственнице мистера Дандаса. Она подарила емудвух сыновей: Питта, названного так не столько в честь отца, скольков честь дарованного нам небом министра, и Родона Кроули, названногопо имени друга принца Уэльского, который, став его величествомГеоргом IV, так основательно забыл этого друга. Много лет спустяпосле кончины леди Кроули сэр Питт повел к алтарю Розу, дочь мистераДж. Досона из Мадбери, от которой у него было две дочери, и вот дляних-то и была теперь приглашена мисс Ребекка Шарп на должностьгувернантки. Из чего следует, что нашей молодой особе предстояловойти в семейство, обладавшее весьма аристократическими связями, ивращаться в гораздо более изысканном кругу, чем скромное общество наРассел-сквер, которое она только что покинула.
Распоряжениевыехать к своим воспитанницам она получила в записке, начертанной настаром конверте и гласившей:
«Сэр Питт Кроули проситмисс Шарп и багаш быть здесь во вторник, так как я уезжаю вКоролевское Кроули завтра рано утром.
Грейт-Гонт-стрит».
Ребекка,насколько ей было известно, никогда еще не видела ни одного баронета,и вот, как только она распрощалась с Эмилией и пересчитала гинеи,которые положил ей в кошелек щедрый мистер Седли, как только осушилаплаточком глаза (закончив эту операцию в тот момент, когда каретазавернула за угол), она принялась мысленно рисовать себе, какимдолжен быть баронет. «Интересно, носит ли он звезду? –думала она. – Или это только у лордов бывают звезды? Но,уж конечно, он в придворном костюме с кружевным жабо, а волосы у негослегка припудрены, как у мистера Ротона в Ковент-Гарденском театре.Наверно, он страшно гордый и на меня будет смотреть с презрением. Чтож, придется мне нести свой крест безропотно, но, по крайней мере, ябуду знать, что нахожусь в благородном семействе, а не среди каких-товульгарных торгашей». И она задумалась о своих друзьях наРассел-сквер с той самой философической горечью, с которой лисица визвестной басне высказывается о винограде.
Выехавчерез Гонт-сквер на Грейт-Гонт-стрит, карета остановилась наконец увысокого мрачного дома, зажатого между двух других высоких и мрачныхдомов, на каждом из которых поверх среднего окна гостиной красовалсятраурный герб. Таков обычай домов на Грейт-Гонт-стрит – из этихмрачных кварталов, по-видимому, никогда не уходит смерть. Ставни наокнах в доме сэра Питта были закрыты и только внизу, в столовой,приоткрыты, и за ними виднелись шторы, аккуратно обернутые старымигазетами.
ГрумДжон, на сей раз правивший лошадьми, не пожелал спуститься с козел,чтобы позволить, и попросил пробегавшего мимо мальчишку-молочникаисполнить за него эту обязанность. Когда раздался звонок, междустворками ставен в столовой показалась чья-то голова, и вслед за темдверь открыл человек в линялых штанах и гетрах, в грязном старомсюртуке и обтрепанной косынке вокруг зарос шей волосами шеи,плешивый, с плутоватой физиономией, на которой похотливо поблескивалисерые глазки и плотоядно ухмылялся рот.
– Здесьживет сэр Питт Кроули? – окликнул его с козел Джон.
– Да,здесь, – отозвался человек у двери, утвердительно кивнувголовой.
– Стащи-катогда пожитки, – сказал Джон.
– Тащисам, – ответил швейцар.
– Невидишь, что ли, мне нельзя отойти от лошадей. Ну, бери, любезный,авось мисс даст на пиво, – прибавил Джон и насмешливозаржал, уже нисколько не стесняясь, так как отношения мисс Шарп с егохозяевами были прерваны и она ничего не дала слугам, уезжая.
Лысыйчеловек в ответ на это обращение вынул руки из карманов, подошел кэкипажу и, вскинув на плечо чемодан мисс Шарп, понес его в дом.
– Возьмите-каэту корзину и шаль и откройте мне дверцу! – сказала миссШарп и вышла из кареты в страшном негодовании. – Я напишумистеру Седли и сообщу ему о вашем поведении, – пригрозилаона груму.
– Ах,пожалуйста, не пишите, – ответил носитель этойдолжности. – Надеюсь, вы ничего не забыли? А как насчетплатьиц мисс Эмилии, которые должны были пойти барыниной горничной?Захватили их? Надеюсь, они вам будут впору! Закрой дверцу, Джим, изнее ничего не выжмешь, – продолжал Джон, указывая большимпальцем на мисс Шарп. – Плохая от нее пожива, скажу тебе,плохая! – И с этими словами грум мистера Седли тронуллошадей. Сказать по правде, он был влюблен в названную горничную инегодовал, что ее ограбили, отдав другой то, что ей полагалось поправу.
Войдя, поуказанию субъекта в гетрах, в столовую, Ребекка нашла это помещениетаким же малоуютным и унылым, какими обычно бывают подобныеапартаменты, когда знатные семейства уезжают из города. Верные покоикак будто оплакивают отсутствие своих хозяев. Турецкий ковер самскатался и смиренно уполз под буфет; картины притаились под листамиоберточной бумаги; висячая лампа закуталась в коричневый холщовыйчехол; оконные занавески напялили на себя всякую ветошь; мраморныйбюст сэра Уолпола Кроули глядит из своего темного угла на голыестолы, на медный каминный прибор, обильно смазанный жиром, и напустые подносы для карточек на каминной доске; ящик с бутылкамиукрылся под ковром; стулья, перевернутые вверх тормашками ипоставленные друг на друга, жмутся к стенам; а в темном углу, противмраморного сэра Питта, взгромоздился на столик старомодный грубыйпоставец, запертый на замок.
Однакопоближе к камину собралось кое-какое общество: два табурета, круглыйстол, погнутая старая кочерга и щипцы, а на слабо потрескивавшем огнегрелся сотейник. На столе лежали кусочек сыра и ломоть хлеба, а рядомс жестяным подсвечником стояла кружка с остатками черного портера.
– Обедали?Так я и думал. Вам не жарко? Хотите глоток пива?
– Гдесэр Питт Кроули? – надменно произнесла мисс Шарп.
– Хе-хе!Я и есть сэр Питт Кроули! Помните, вы должны мне пинту пива за то,что я перенес ваши веши. Хе-хе-хе! Спросите у Тинкер, кто я такой!Миссис Тинкер, познакомьтесь: мисс Шарп. Мисс гувернантка –миссис поденщица! Ха-ха-ха!
Леди, ккоторой адресовались, как к миссис Тинкер, только что вошла в комнатус трубкой и пачкой табаку, за которыми она была послана за минуту доприбытия мисс Шарп. Она вручила требуемое сэру Питту, занявшему своеместо у камина.
– Гдефартинг сдачи? – сказал он. – Я дал вам триполупенса. Где же сдача, старуха?
– Вот! –ответила миссис Тинкер, швыряя монету. – Только баронетами под стать хлопотать о каких-то фартингах!
– Фартингв день – семь шиллингов в год, – отвечал членпарламента. – Семь шиллингов в год – это проценты ссеми гиней. Берегите фартинги, старуха Тинкер, – и к вампотекут гинеи.
– Можетебыть уверены, барышня, что это сэр Питт Кроули, – угрюмозаявила миссис Тинкер, – судя уже по тому, как он трясетсянад своими фартингами. Вы скоро его узнаете!
– И,наверное, полюбите, мисс Шарп, – добавил старый джентльменпочти любезным тоном. – У меня уж такое правило: спервасправедливость, а уж потом щедрость.
– Онза всю свою жизнь и фартинга никому не подал, – проворчалаТинкер
– Верно!И никогда не подам! Это против моих правил. Ступайте и принесите ещеодин табурет из кухни, Тинкер, если хотите сидеть. А потом мыпоужинаем.
Тутбаронет полез вилкой в сотейник, стоявший на огне, и вытащил оттуданемного требухи и луковицу. Разделив все это на две более или менееравные части, он одру протянул миссис Тникер.
– Видители, мисс Шарп, когда меня не бывает здесь, Тинкер получает на харчи.Если же я в городе, то она обедает за семейным столом. Ха-ха-ха! Ярад, что мисс Шарп не голодна. А вы, Тинк?
И онипринялись за свой скудный ужин.
Послеужина сэр Питт Кроули закурил трубку, а когда совсем стемнело, зажегтростниковую свечу в жестяном подсвечнике и, вытащив из бездонногокармана целый ворох бумаг, принялся читать их и приводить в порядок.
– Яздесь по судебным делам, моя дорогая, этому я и обязан тем, что будуиметь удовольствие ехать завтра с такой хорошенькой спутницей.
– Вечноу него судебные дела, – заметила миссис Тинкер, взявшисьза кружку с портером.
– Пейте,пейте себе на здоровье! – сказал баронет. – Да,моя дорогая. Тиикер совершенно права: я потерял и выиграл большетяжб, чем кто-либо другой в Англии. Вот посмотрите: Кроули,баронет, – против Снэфла. Я его в порошок сотру, или небыть мне Питтом Кроули! Поддер и еще кто-то – против Кроули,баронета. Попечительство о бедных прихода Спэйлби – противКроули, баронета. Им нипочем не доказать, что земля общинная. Плеватья на них хотел – земля моя! Она в такой же мере принадлежитприходу, как вам или вот Тинкер! Я побью их, хотя бы мне это стоилотысячу гиней. Посмотрите-ка бумаги! Можете почитать их, если хотите!А что, у вас хороший почерк? Я воспользуюсь вашими услугами, когда мыбудем в Королевском Кроули, так и знайте, мисс Шарп. Мамашу япохоронил, и, значит, мне нужна какая-нибудь переписчица.
– Старухабыла не лучше его! – заметила Тинкер. – Тянулак суду каждого поставщика и прогнала за четыре года сорок восемьлакеев.
– Прижимистабыла, что говорить, – спокойно согласился баронет. –Но очень ценная для меня женщина – сберегала мне расходы науправителя.
И в такомоткровенном тоне, к великой потехе вновь прибывшей, беседапродолжалась довольно долго. Каковы бы ни были свойства сэра ПиттаКроули, хорошие или дурные, но только он ни малейшим образом нескрывал их. Он не переставая разглагольствовал о себе – то нагрубейшем и вульгарнейшем хэмпширском наречии, то принимая тонсветского человека. Наконец, раз десять наказав мисс Шарп, чтобы онабыла готова в пять часов утра, он пожелал ей спокойной ночи.
– Выляжете сегодня с Тинкер, – сказал он. – Кроватьбольшая, места хватит на двоих. На этой постели умерла леди Кроули.Спокойной ночи!
Послетакого пожелания сэр Питт удалился, и угрюмая Тинкер, с тростниковойсвечою в руке, провела девушку по большой холодной каменной лестниценаверх, мимо больших мрачных дверей гостиной, у которых ручки былиобернуты бумагой, в большую, выходившую на улицу спальню, где ледиКроули почила вечным сном. Кровать и комната имели такой похоронный иунылый вид, что можно было вообразить, будто леди Кроули не толькоумерла в этой спальне, по что дух ее и до сих пор здесь обитает. Покастарая поденщица читала молитвы, Ребекка с величайшей живостьюобежала всю комнату, заглянула в огромные гардеробы, шкафы и комоды,попробовала, не открываются ли ящики, которые оказались запертыми, иосмотрела мрачные картины и туалетные принадлежности.
– Кабыне то, мисс, что совесть у меня чиста, мне было бы не по душе улечьсяна эту постель, – промолвила старуха.
– Тутместа хватит на нас обеих да еще на пяток духов! –заметила Ребекка. – Расскажите-ка мне все о леди Кроули,сэре Питте Кроули и о всех, о всех решительно, миленькая моя миссисТинкер!
Но изстарухи Тинкер нашему маленькому следователю ничего не удалосьвытянуть. Указав Ребекке, что кровать служит местом для сна, а не дляразговоров, она подняла в своем уголке постели такой храп, какойможет производить только нос праведницы. Ребекка долго-долго лежалане смыкая глаз, думая о завтрашнем дне, о новом мире, в который онавступила, и о своих шансах на успех в нем. Ночник мерцал в тазу.Каминная доска отбрасывала большую черную тень на половину пыльного,выцветшего старого коврика на стене, вышитого, без сомнения, ещепокойной леди, и на два маленьких портрета, изображавших двух юнцов –одного в студенческой мантии и другого в красном мундире, вродесолдатского. Засыпая, Ребекка именно его выбрала предметом своихсновидений.
В четыречаса такого нежно-розового летнего утра, что даже Грейт-Гонт-стритприняла более приветливый вид, верная Тинкер, разбудив девушку инаказав ей готовиться к отъезду, отодвинула засовы и сняла крюки сбольшой входной двери (их звон и скрежет спугнули спящее эхо наулице) и, направив свои стопы на Оксфорд-стрит, взяла там на стоянкеизвозчичий экипаж. Нет никакой надобности вдаваться здесь в такиеподробности, как номер этой колесницы, или упоминать о том, чтоизвозчик расположился в такую рань по соседству с Суоллоу-стрит внадежде, что какому-нибудь молодому повесе, бредущему, спотыкаясь,домой из кабачка, может понадобиться его колымага и он заплатит емусо щедростью подвыпившего человека.
Равнымобразом нет надобности говорить, что извозчик, если у него и былинадежды, подобные только что указанным, жестоко разочаровался, ибодостойный баронет, которого он отвез в Сити, не дал ему ни единогогроша сверх положенного. Тщетно возница взывал к лучшим чувствамседока, тщетно бушевал, пошвыряв картонки мисс Шарп в канаву упостоялого двора и клянясь, что судом взыщет свои чаевые.
– Несоветую, – сказал один из конюхов, – ведь этосэр Питт Кроули.
– Совершенноправильно, Джо, – одобрительным тоном подтвердилбаронет, – желал бы я видеть того человека, который с меняполучит на чай.
– Даи я тоже! – добавил Джо с угрюмой усмешкой, втаскиваябагаж баронета на крышу дилижанса.
– Оставьдля меня место на козлах, капитан! – закричал членпарламента кучеру, и тот ответил: «Слушаю, сэр Питт!»,дотрагиваясь до своей шляпы и кляня его в душе (он пообещал место накозлах молодому джентльмену из Кембриджа, который наверняка наградилбы его кроной), а мисс Шарп была устроена на заднем сиденье внутрикареты, увозившей ее, так сказать, в широкий мир.
Едва линужно здесь описывать, как молодой человек из Кембриджа мрачноукладывал свои пять шинелей на переднее сиденье и как он мгновенноутешился, когда маленькой мисс Шарп пришлось уступить свое место вкарете и перебраться на империал, и как он, укутывая ее в одну изсвоих шинелей, пришел в отличнейшее расположение духа; как занялисвои места внутри кареты страдающий одышкой джентльмен, жеманнаядама, заверявшая всех и каждого, что она еще в жизни не ездила впочтовой карете (в карете всегда найдется такая дама – вернее,увы! находилась, – ибо где они теперь, почтовые кареты?),и, наконец, толстая вдова с бутылкой бренди; как работник Джотребовал денег за свои услуги и получил всего шесть пенсов отджентльмена и пять засаленных полупенсов от толстой вдовы; как вконце концов карета тронулась, осторожно пробираясь по темнымпереулкам Олдерсгета; как она одним духом прогремела мимо увенчанногосиним куполом собора св. Павла и бойко пронеслась мимо въезда наФлитский рынок, давно уже вместе со зверинцем отошедший в областьтеней; как она миновала «Белого Медведя» на Пикадилли инырнула в утренний туман, курившийся над огородами, что тянутся вдольулицы Найтс-бридж; как остались позади Тэрнхем-Грин, Брентфорд иБегшот, – едва ли нужно говорить здесь обо всем этом!Однако автор этих строк, не раз совершавший в былые дни в такую жеясную погоду такое же замечательное путешествие, не может невспоминать о нем без сладостного и нежного сожаления. Где она теперь,большая дорога и ее веселые приключения, обыкновенные, как самажизнь? Неужто для старых честных кучеров с угреватыми носами ненашлось своего рода Челси или Гринвича? Где они, эти славные ребята?Жив ли старый Уэллер или умер? И куда девались трактирные слуги да исами трактиры, в которых они прислуживали, и увесистые кускихолодного ростбифа? Где красноносый коротышка-конюх с звенящимведром, – где он и все его поколение? Для тех великихгениев, что сейчас еще ковыляют в детских платьицах, а когда-нибудьбудут писать романы, обращаясь к милым потомкам нынешнего читателя,эти люди и предметы станут такой же легендой и историей, как Ниневия,Ричард Львиное Сердце или Джек Шеппард. Пассажирские кареты будутпредставляться им романтической небывальщиной, а четверка гнедыхуподобится таким баснословным созданиям, как Буцефал или Черная Бесс.Ах, как лоснилась их шерсть, когда конюхи снимали с них попоны, и какони дружно пускались вперед! И ах, как дымились их бока и как онипомахивали хвостами, когда, добравшись до станции, с нарочитойстепенностью въезжали на постоялый двор. Увы! Никогда уже не услышиммы звонкого рожка в полночь и не увидим взлетающего вверх шлагбаума!Но куда же, однако, везет нас скорая четырехместная почтовая карета«Трафальгар»? Давайте же высадимся без дальнейшихпроволочек в Королевском Кроули и посмотрим, как там поживает миссРебекка Шарп.
ГЛАВА VIII,

ПРИВАТНАЯ И КОНФИДЕНЦИАЛЬНАЯ

«От мисс Ребекки Шарп кмисс Эмлии Седли,
Рассел-сквер, Лондон
(Свободно от почтовых сборов.Питт Кроули)
Моя драгоценнейшая, любимейшаяЭмилия! С каким смешанным чувством радости и печали берусь я за перо,чтобы написать своему самому дорогому другу! О, какая разница междусегодняшним днем и вчерашним! Сегодня я без друзей и одинока; вчера ябыла дома, с нежно любимой сестрой, которую всегда, всегда будуобожать!
Не стану рассказывать, в какихслезах и тоске провела я роковой вечер, в который рассталась с тобой.Тебя ожидали во вторник радость и счастье в обществе твоей матушки ипреданного тебе юного воина, и я поминутно представляла себе, как тытанцуешь у Перкинсов, где ты была, конечно, украшением бала. Меня встарой карете отвезли в городской дом сэра Питта Кроули, где я былапередана на попечение сэра П., подвергшись сперва самому грубому инахальному обращению со стороны грума Джона. (Увы, бедность инесчастье можно оскорблять безнаказанно!) Там мне пришлось провестиночь на старой жуткой кровати, бок о бок с ужасной, мрачной старойслужанкой, которая присматривает за домом. Ни на один миг не сомкнулая глаз за всю ночь!
Сэр Питт ничуть не похож на техбаронетов, которых мы, глупенькие девочки, воображали себе,зачитываясь в Чизике «Сесилией». Право, трудно себепредставить кого-нибудь менее похожего на лорда Орвиля. Представьсебе коренастого, приземистого, неимоверно вульгарного и неимоверногрязного старика в заношенном платье и обтрепанных старых гетрах,который курит ужасную трубку и сам готовит себе какой-то ужасный ужинв кастрюле. Говорит он как последний мужлан, и надо было бы тебеслышать, какими поносными словами он ругал старуху служанку иизвозчика, отвезшего нас на постоялый двор, откуда отправляласькарета, – та самая, в которой мне и пришлось совершитьпутешествие, сидя большую часть пути на империале.
Служанка разбудила меня чутьсвет, и мы отправились на постоялый двор, где мне сперва былоотведено место внутри кареты. Но когда мы прибыли в селение,называемое Ликингтон, и полип страшный дождь, то – поверишьли? – меня заставили занять наружное место. Сэр Питт –один из владельцев этих карет, и когда в дороге явился новыйпассажир, пожелавший получить место внутри, я была вынужденапересесть наверх, под дождь; впрочем, мой сосед, молодой джентльмениз Кембриджского колледжа, очень любезно закутал меня в одну из своихмногочисленных шинелей.
И этот джентльмен и кондукторхорошо знают, по-видимому, сэра Питта и изрядно потешались над ним.Оба с полным единодушием называли его старым сквалыгою, чтообозначает очень прижимистого, скупого человека. Он дрожит над каждымгрошом, говорили они (а такую мелочность я ненавижу). Молодойджентльмен пояснил мне, что два последних перегона мы плелись тактихо потому, что сэр Питт восседал на козлах, а он владелец лошадей,которых запрягают на эту часть пути. «Зато и буду же я ихстегать до самого Скуошмора, когда вожжи перейдут в мои руки!»– говорил молодой студент. «Жарьте вовсю, мистер Джек!»– поддакивал кондуктор. Когда я уяснила себе смысл этой фразы,поняв, что мистер Джек намерен сам править остальную часть пути ивыместить свою досаду на лошадях сэра Питта, то, разумеется,расхохоталась тоже.
Однако в Мадберн, в четырехмилях от Королевского Кроули, нас ожидала карета с четверкойвеликолепных лошадей, в сбруе, украшенной гербами, и мы самымпарадным образом совершили свой въезд в парк баронета. К дому ведетпрекрасная аллея в целую милю длиной, а около сторожки у ворот (надстолбами которых красуются змея и голубь, поддерживающие герб Кроули)привратница сделала нам тысячу реверансов, открывая во всю ширьстарые резные чугунные ворота, напомнившие мне такие же у нас впротивном Чизике.
– Эта алея тянется нацелую милю, – сказал сэр Питт. – Тут строевоголесу на шесть тыщ фунтов. Как, по-вашему, пустячки? – онвместо «аллея» говорит «алеа», а вместо«тысяч» – «тыщ», представляешь? Усадилс собой в карету некоего мистера Ходсона, своего приказчика изМадбери, и они повели беседу о каких-то описях за долги и продажеимущества, об осушке и пропашке и о всякой всячине насчет арендаторови фермеров, – многого я совершенно не поняла. Сэма Майлсанакрыли с поличным, когда он охотился в господском лесу, а ПитераБэйли отправили наконец в работный дом.
– Так ему и надо! –сказал сэр Питт. – Он со своей семейкой обдувал меня наэтой ферме целых полтораста лет!
Наверное, это какой-нибудьстарый арендатор, который не мог внести арендной платы. Сэр Питт могбы, конечно, выражаться поделикатнее, говорить, скажем, «обманывал»,вместо «обдувал», но богатым баронетам не приходитсяособенно стесняться насчет стиля, не то что нам, бедным гувернанткам!
По дороге мое внимание привлеккрасивый церковный шпиль над купой старых вязов в парке, а передвязами, посреди лужайки и между каких-то служб, –старинный красный дом, весь увитый плющом, с высокими трубами и сокнами, сверкавшими на солнце.
– Это ваша церковь,сэр? – спросила я.
– Разумеется…провались она! – сказал сэр Питт (но только он, милочка,употребил еще более гадкое выражение). – Как поживаетБьюти, Ходсон? Бьюти – это мой брат Бьют, – объяснилон мне. – Мой брат – пастор! Ха-ха-ха!
Ходсон тоже захохотал, а затем,приняв более серьезный вид и покачивая головой, заметил:
– Боюсь, что емулучше, сэр Пии. Он вечером выезжал верхом взглянуть на наши хлеба.
– Подсчитать, сколькоему придется с десятины, чтоб его (тут он опять ввернул то же самоегадкое слово)… Неужели же грог его не доконает? Он живуч, словносам… как бишь его? – словно сам Мафусаил!
Мистер Ходсон опять захохотал.
– Молодые людиприехали из колледжа. Они отколотили Джона Скроггинса так, что тотедва ноги унос.
– Как? Отколотилимоего младшего лесника? – взревел сэр Питт.
– Он попался на землепастора, сэр, – ответил мистер Ходсон.
Тут сэр Питт, вне себя отбешенства, поклялся, что если только уличит их в браконьерстве насвоей земле, то не миновать им каторги, ей-богу! Потом он заметил:
– Я продал правопредоставления бенефиции, Ходсон. Никто из этого отродья не получитее.
Мистер Ходсон нашел, что баронетпоступил совершенно правильно; а я поняла из всего этого, что обабрата не ладят между собой, как часто бывает с братьями, да и ссестрами тоже. Помнишь в Чизике двух сестер, мисс Скретчли, как онивсегда дрались и ссорились, или как Мэри Бокс постоянно колотилаЛуизу?
Но тут, завидев двух мальчиков,собиравших хворост в лесу, мистер Ходсон по приказанию сэра Питтавыскочил из кареты и кинулся на них с хлыстом.
– Вздуйте их,Ходсон! – вопил баронет. – Выбейте из бродяг ихмерзкие душонки и тащите обоих ко мне домой! Я их отдам под суд, небудь я Питт Кроули!
Мы услышали, как хлыст мистераХодсона заходил по спинам несчастных мальчуганов, ревевших во всегорло, а сэр Питт, убедившись, что злоумышленники задержаны, подкатилк парадному подъезду.
Все слуги высыпали намнавстречу, и мы…
. . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На этом месте, милочка, я былапрервана вчера страшным стуком в дверь. И кто же, по-твоему, это был?Сэр Питт Кроули собственной персоной, в ночном колпаке и халате. Ну ифигура! Я отшатнулась при виде такого посетителя, а он вошел вкомнату и схватил мою свечу.
– Никаких свечейпосле одиннадцати, мисс Бекки, – сказал он мне. –Можете укладываться в потемках, хорошенькая вы плутовка (так он меняназвал). И если не желаете, чтобы я являлся к вам каждый вечер засвечкой, запомните, что надо ложиться спать в одиннадцать часов.
Сказав это, он и мистер Хорокс,дворецкий, со смехом удалились. Можешь быть уверена, что я не станупоощрять в дальнейшем подобные визиты. Поздно вечером были спущены сцепи две огромные собаки-ищейки, которые всю ночь лаяли и выли налуну.
– Этого пса я зовуХватом, – сообщил мне сэр Питт. – Он загрызкак-то человека, право слово, и справляется с быком. Мать его преждезвали Флорой, но теперь я дал ей кличку Аврора, потому что она отстарости не может кусаться. Хе, хе.
Перед господским домом –вообрази себе пребезобразное старомодное кирпичное здание с высокимипечными трубами и фронтонами в стиле королевы Бесс – тянетсятерраса, охраняемая с обеих сторон фамильной змеей и голубем, аотсюда вход прямо в огромную залу. Ах, моя милочка, эта зала такая жепустынная и унылая, как в нашем дорогом Удольфском замке! Тамогромнейший камин, куда можно было бы упрятать половину пансиона миссПинкертон, и решетка таких размеров, что на ней можно при желанииизжарить целого быка! Кругом по стенам развешано уж и не знаю сколькопоколений Кроули: одни с бородами, в жабо; другие в чудовищнойвеличины париках и в диковинных башмаках с загибающимися кверхуносками; дамы облачены в длинные прямые корсеты и платья-панцири, анекоторые с длинными локонами и – представь себе, милочка! –пожалуй, и вовсе без корсетов. В одном конце залы – широкаялестница, вся из черного дуба, такая мрачная, что уж мрачнее и бытьне может, и по обеим ее сторонам высокие двери с прибитыми над нимиоленьими головами, – они ведут в бильярдную, библиотеку,большую желтую залу и в гостиные. На втором этаже по меньшей мередвадцать спален, и в одной из них кровать, на которой спала королеваЕлизавета. По всем этим великолепным покоям меня водили сегодня утроммои новые ученицы. Могу тебя уверить, что ни одно помещение невыигрывает от того, что в нем постоянно закрыты ставни, и нестановится от этого более уютным; а когда их открывали, я так идумала, что на нас откуда-нибудь из угла выскочит привидение! Нашаклассная помещается во втором этаже, и из нее одна дверь ведет в моюспальню, а другая в спальню девиц. Затем идут апартаменты мистераПитта – мистера Кроули, как его здесь называют, –старшего сына, и покои мистера Годона Кроули – он офицер, как иеще некто, и находится сейчас в полку. Словом, недостатка в помещениитут нет, могу тебя уверить! Мне кажется, в этом доме можно было быразместить все население Рассел-сквер, да и то еще осталось бы место!
Через полчаса после нашегоприезда зазвонил большой колокол к обеду, и я спустилась в столовуюсо своими двумя ученицами (это худенькие, невзрачные создания десятии восьми лет). Я сошла вниз в твоем чудном кисейном платьице (из-закоторого мне так нагрубила противная мисс Пиннер, когда ты мнеподарила его); дело в том, что я буду здесь на положении члена семьи,кроме дней больших приемов, когда мне положено обедать с барышняминаверху.
Ну, так вот, большой колоколпрозвонил к обеду, и мы все собрались в маленькой гостиной, гдеобыкновенно проводит время леди Кроули. Миледи – вторая женасэра Питта и мать девочек. Она дочь торговца железным и скобянымтоваром, и ее брак с сэром Питтом считался блестящей для нее партией.Видно, что когда-то она была хороша собой, но теперь глаза у неевечно слезятся, словно они оплакивают ее былую красоту. Она бледна,худа, сутуловата и, очевидно, не умеет за себя постоять. Пасынок ее,мистер Кроули, тоже находился здесь. Он был в полном параде, важный ичинный, как гробовщик! Он бледен, сухощав, невзрачен, молчалив. Унего тонкие ноги, полное отсутствие груди, бакенбарды цвета сена иволосы цвета соломы. Это вылитый портрет в бозе почившей матушки –Гризельды из благородного дома Бинки, чье изображение висит надкамином.
– Это новаягувернантка, мистер Кроули, – сказала леди Кроули, подходяко мне и взяв меня за руку, – мисс Шарп.
– Гм! –произнес мистер Кроули, мотнув головой, и опять погрузился в чтениекакой-то объемистой брошюры.
– Надеюсь, вы будетеласковы с моими девочками, – сказала леди Кроули, взглянувна меня своими красноватыми глазами, вечно полными слез.
– Ну да, мама,конечно, будет! – отрезала старшая. Я с первого же взглядапоняла, что этой женщины мне нечего опасаться.
– Кушать подано,миледи! – доложил дворецкий в черном фраке и огромномбелом жабо, напомнившем мне одно из тех кружевных украшений временкоролевы Елизаветы, которые изображены на портретах в зале. ЛедиКроули, приняв руку, предложенную ей мистером Кроули, направиласьвпереди всех в столовую, куда последовала за ними и я, ведя за рукусвоих маленьких учениц.
Сэр Питт уже восседал там ссеребряным жбаном в руках, – он, видимо, только чтопобывал в погребе. Он тоже приоделся – то есть снял гетры иоблек свои пухлые ножки в черные шерстяные чулки. Буфет уставленсверкающей посудой – старинными чашами, золотыми и серебряными,старинными блюдами и судками, словно в магазине Рандела и Бриджа. Всясервировка тоже из серебра, и два лакея, рыжие, в ливреяхканареечного цвета, вытянулись по обе стороны буфета.
Мистер Кроули прочел длиннуюпредобеденную молитву, сэр Питт сказал «аминь», и большиесеребряные крышки были сняты.
– Что у нас на обед,Бетси? – спросил баронет.
– Кажется, суп избаранины, сэр Питт, – ответила леди Кроули.
– Mouton aux navetsБаранина с репой (франц.)., – важно добавил дворецкий (онпроизнес это «мутонгонави»), – на первоеpotage de mouton a l’Ecossaise Бараний суп по-шотландски (франц.).. Вкачестве гарнира pommes de terre an naturel и chou-fleur a l’eauВареный картофель и цветная капуста (франц.)..
– Баранина естьбаранина, – сказал баронет, – и ничего не можетбыть лучше. Какой это баран, Хорокс, и когда его зарезали?
– Из черноголовыхшотландских, сэр Питт… Зарезали в четверг.
– Кто что взял?
– Стил из Мадберивзял седло и две ноги, сэр Питт. Он говорит, что последний баран былчересчур тощ, – одна, говорит, шерсть да кости, сэр Питт.
– Не желаете лиpotage, мисс… э… мисс Скарн? – спросил мистер Кроули.
– Отличнаяшотландская похлебка, моя милая, – добавил сэр Питт, –хоть ее и называют как-то по-французски.
– Мне кажется, сэр, вприличном обществе принято называть это блюдо, как я его назвал, –произнес мистер Кроули высокомерно.
И лакеи в канареечных ливреяхстали разносить суп в серебряных тарелках одновременно с mouton auxnavets. Затем был подан эль с водой, причем нам, молодым особам,налили его в рюмки. Я не большой знаток эля, но могу сказать почистой совести, что предпочитаю воду.
Пока мы наслаждались трапезой,сэру Питту пришло на мысль спросить, куда девались бараньи лопатки.
– Вероятно, их съелив людской, – ответила смиренно миледи.
– Точно так,миледи, – подтвердил Хорокс, – да ведь этопочитай и все, что нам досталось.
Сэр Питт разразился хриплымсмехом и продолжал свою беседу с мистером Хороксом.
– А черный поросенокот кентской матки, должно быть, здорово разжирел?
– Да не сказать, чтолопается от жиру, сор Питт, – ответил дворецкий ссерьезнейшим видом. Но тут сэр Питт, а за ним и обе девочки началинеистово хохотать.
– Мисс Кроули, миссРоза Кроули, – заметил мистер Кроули, – вашсмех поражает меня своей крайней неуместностью.
– Успокойтесь,милорд, – сказал баронет, – мы отведаем всубботу поросятники. Заколоть его в субботу утром, Джон Хорокс! МиссШарп обожает свинину. Не правда ли, мисс Шарп?
Вот, кажется, и все, что язапомнила из застольной беседы. По окончании трапезы перед сэромПиттом поставили кувшин с кипятком и графинчик из поставца,содержавший, по-моему, ром. Мистер Хорокс налил мне и моим ученицампо рюмочке вина, а миледи – целый бокал. Когда мы перешли вгостиную, леди Кроули вынула из ящика своего рабочего стола какое-тобесконечное вязанье, а девочки засели играть в крибедж, вытащивзасаленную колоду карт. У нас горела всего только одна свеча, но затов великолепном старинном серебряном подсвечнике. И после несколькихвесьма скупых вопросов, заданных миледи, мне для собственногоразвлечения был предоставлен выбор между томом проповедей и той самойброшюрой о хлебных законах, которую мистер Кроули читал перед обедом.
Так мы и просидели около часа,пока не послышались шаги.
– Бросьте карты,девочки! – закричала миледи в страшном испуге. –Положите на место книги мистера Кроули, мисс Шарп! – Иедва мы успели выполнить эти приказания, как в комнату вошел мистерКроули.
– Мы продолжим нашувчерашнюю беседу, молодые девицы, – сказал он, –каждая из вас будет поочередно читать по странице, так что мисс…э… мисс Шорт будет иметь случай послушать вас. – Ибедные девочки принялись читать по складам длинную унылую проповедь,произнесенную в капелле Вифезды в Ливерпуле по случаю обращения вхристианство индейцев племени Чикасо. Не правда ли, какойвосхитительный вечер!
В десять часов слугам былоприказано позвать сэра Питта и всех домочадцев на общую молитву. СэрПитт пожаловал первый, с изрядно раскрасневшимся лицом и довольнонеуверенной походкой. За ним явились дворецкий, обе канарейки,камердинер мистера Кроули, еще трое слуг, от которых сильно неслоконюшней, и четыре женщины, причем одна из них, разодетая, как язаметила, в пух и прах, прежде чем бухнуться на колени, смерила меняуничтожающим взглядом.
После того как мистер Кроулипокончил со своими разглагольствованиями и назиданиями, нам быливручены свечи, а затем мы отправились спать. И вот тут-то меня ипотревожили, не дав дописать письмо, о чем я уже сообщала моейдрагоценной Эмилии.
Спокойной ночи! Целую тысячу,тысячу, тысячу раз!
Суббота. Сегодня в пять часовутра я слышала визг черного поросенка. Роза и Вайолет вчера знакомилименя с ним, а также водили на конюшню, на псарню и к садовнику,который снимал фрукты для отправки на рынок. Девочки клянчили у негопо кисточке оранжерейного винограду, но садовник уверял, что сэр Питтпересчитал каждую ягодку и он поплатится местом, если даст имчто-нибудь. Милые девочки поймали жеребенка на конном дворе ипредложили мне покататься верхом, а потом давай скакать на нем сами,пока прибежавший со страшными ругательствами грум не прогнал их.
Леди Кроули вечно вяжет что-тоиз шерсти. Сэр Питт вечно напивается к концу дня. Мне кажется, онкоротает время с Хороксом, дворецким. Мистер Кроули вечно читаетпроповеди по вечерам. Утром он сидит запершись в своем кабинете илиже ездит верхом в Мадбери по делам графства, а то в Скуошмор –по средам и пятницам, – где проповедует тамошнимарендаторам.
Передай от меня сто тысячблагодарностей и приветов своим милым папе и маме. Что твой бедныйбратец, поправился ли он после аракового пунша? Ах, боже мой! Кат;мужчинам следовало бы остерегаться этого гадкого пунша.
Вечно, вечно твоя
Ребекка «.
Принимаявсе это в соображение, я считаю совершенно правильным и полезным длянашей дорогой Эмилии Седли на Рассел-сквер, что она и мисс Шарпрасстались. Ребекка, разумеется, шаловливое и остроумное существо; ееописания бедной леди, оплакивающей свою красоту, и джентльмена с«бакенбардами цвета сена и волосами цвета соломы»бесспорно очень милы и указывают на известный житейский опыт. Хотято, что она могла, стоя на коленях, думать о таких пустяках, какленты мисс Хорокс, вероятно, немало поразило нас с вами. Но пустьлюбезный читатель не забывает, что наша повесть в веселой желтойобложке носит наименование «Ярмарки Тщеславия», а ЯрмаркаТщеславия – место суетное, злонравное, сумасбродное, полноевсяческих надувательств, фальши и притворства. И хотя изображенный наобложке моралист, выступающий перед публикой (точный портрет вашегопокорного слуги), и заявляет, что он не носит ни облачения, ни белоговоротничка, а только такое же шутовское одеяние, в какое наряжена егопаства, однако ничего не поделаешь, приходится говорить правду,поскольку уж она нам известна, независимо от того, что у нас наголове: колпак ли с бубенцами или широкополая шляпа; а раз так –на свет божий должно выйти столько неприятных вещей, что и не приведибог.
Я слышалв Неаполе одного собрата по ремеслу, когда он, проповедуя на морскомберегу перед толпой откровенных и честных бездельников, вошел в такойазарт, изобличая злодейство своих выдуманных героев, что слушатели немогли устоять: вместе с сочинителем они разразились градомругательств и проклятий по адресу выдуманного им чудовища, так что,когда шляпа пошла по кругу, медяки щедро посыпались в нее срединастоящей бури сочувствия.
С другойстороны, в маленьких парижских театрах вы не только услышите, какпублика выкрикивает из лож: «Ah, gredin! Ah, monstre!»Ах, негодяй! Ах, чудовище! (франц.). – и осыпает ругательствамивыведенного в пьесе тирана, – бывает и так, что самиактеры наотрез отказываются исполнять роли злодеев, вроде, например,des infames Anglais Гнусных англичан (франц.)., неистовых казаков итому подобное, и предпочитают довольствоваться меньшим жалованьем, нозато выступать в более естественной для них роли честных французов. Ясопоставил эти два случая, дабы вы могли видеть, что автор этойповести не из одних корыстных побуждений желает вывести на чистуюводу и строго покарать своих злодеев; он питает к ним искреннююненависть, которую не в силах побороть и которая должна найти выход вподобающем порицании и осуждении.
Итак,предупреждаю моих благосклонных друзей, что я намерен рассказать овозмутительной низости и весьма сложных, но – как я надеюсь –небезынтересных преступлениях. Мои злодеи не какие-нибудь желторотыеразини, смею вас уверить! Когда мы дойдем до соответствующих мест, мыне пожалеем ярких красок. Нет, нет! Но, шествуя по мирной местности,мы будем поневоле сохранять спокойствие. Буря в стакане воды –нелепость. Предоставим подобного рода вещи могучему океану и глухойполуночи. Настоящая глава – образец кротости и спокойствия.Другие же… Но не будем забегать вперед.
И я хочупросить позволения, на правах человека и брата, по мере того как мыбудем выводить наших действующих лиц, не только представлять их вам,но иногда спускаться с подмостков и беседовать о них; и если ониокажутся хорошими и милыми, хвалить их и жать им руки; если ониглуповаты, украдкой посмеяться над ними вместе с читателем; если жеони злы и бессердечны, порицать их в самых суровых выражениях, какиетолько допускает приличие.
Иначе выможете вообразить, что это я сам язвительно насмехаюсь надпроявлениями благочестия, которые мисс Шарп находит такими смешными;что это я сам добродушно подшучиваю над пошатывающимся старым Силеном– баронетом, тогда как этот смех исходит от того, кто не питаетуважения ни к чему, кроме богатства, закрывает глаза на все, кромеуспеха. Такие люди живут и процветают в этом мире, не зная ни веры,ни упования, ни любви; давайте же, дорогие друзья, ополчимся на нихсо всей мощью и силой! Преуспевают в жизни и другие – шарлатаныи дураки, и вот для борьбы с такими-то людьми и для их обличения,несомненно, и создан Смех!
ГЛАВА IX

СЕМЕЙНЫЕ ПОРТРЕТЫ

Сэр ПиттКроули был философ с пристрастием к тому, что называется низменнымисторонами жизни. Его первый брак с дочерью благородного Бинкисовершился с благословения родителей, и при жизни леди Кроули ончастенько говорил ей, что хватит с него одной такой анафемскисварливой клячи хороших кровей и что разрази его бог, если он послеее смерти возьмет еще раз жену такого сорта. После кончины миледи онсдержал обещание и выбрал себе второй женой мисс Розу Досон, дочьмистера Джона Томаса Досона, торговца железным и скобяным товаром вМадбери. Каким счастьем было для Розы стать леди Кроули!
Давайтеже подведем итог ее счастью. Прежде всего она отказалась от ПитераБатта, молодого человека, с которым до этого водила дружбу и которыйвследствие разочарования в любви пошел по плохой дороге, началзаниматься контрабандой, браконьерством и другими непохвальнымиделами. Затем она, как это и подобало, разошлась со всеми друзьямиюности и близкими, которых миледи, конечно, не могла принимать вКоролевском Кроули. Но и в своем новом положении и новой жизненнойсфере она не нашла никого, кто пожелал бы отнестись к ней приветливо.Да и что тут удивительного? У сэра Хадлстона Фадлстона было тридочери, и все они рассчитывали стать леди Кроули. Семейство сэраДжайлса Уопшота было оскорблено тем, что предпочтение не оказаноодной из девиц Уошпот, а остальные баронеты графства негодовали нанеравный брак своего собрата. Мы умалчиваем о простых смертных,которым предоставляем ворчать анонимно.
Сор Питт,по собственному его заявлению, никого из них в медный грош не ставил.Он обладал своей красавицей Розой, – а что еще можетпотребоваться человеку, чтобы жить в свое удовольствие? Он только изнал, что напиваться каждый вечер, иногда поколачивал красавицу Розуи, уезжая в Лондон на парламентскую сессию, оставлял ее в Хэмпширебез единого друга на белом свете. Даже миссис Бьют Кроули, женапастора, отказалась поддерживать с ней знакомство, заявив, что ееноги не будет в доме дочери торговца.
Так какединственными дарами, которыми ее наделила природа, были розовыещечки да белая кожа и так как у нее не было ни ярко выраженногохарактера, ни талантов, ни собственного мнения, ни любимых занятий иразвлечений, ни той душевной силы и бурного темперамента, которыечасто достаются в удел совсем глупым женщинам, то ее власть надсердцем сэра Питта была весьма кратковременной. Розы на ее щекахувяли, от прелестной стройности фигуры не осталось и помину послерождения двух детей, и она превратилась в доме своего супруга впростой автомат, от которого было столько же пользы, сколько и отфортепьяно покойной леди Кроули. Как и большинство блондинок с нежнымцветом лица, она носила светлые платья преимущественно оттенкамутно-зеленой морской волны или же грязновато-небесно-голубого цвета.День и ночь она вязала что-нибудь из шерсти или сидела за другимрукоделием. В течение нескольких лет она изготовила покрывала на всекровати в Кроули. Был у нее цветничок, к которому она, пожалуй,питала привязанность, но, кроме этого, она ко всему относиласьравнодушно. Когда супруг обращался с нею грубо, она оставаласьапатичной, когда он бил ее – плакала. У нее не хваталохарактера даже на то, чтобы пристраститься к вину, и она толькогорько вздыхала, целыми днями просиживая в ночных туфлях ипапильотках, О Ярмарка Тщеславия, Ярмарка Тщеславия! Если бы не ты,Роза была бы жизнерадостной девушкой, а Питер Батт и мисс Роза сталибы счастливыми мужем и женой на уютной ферме, среди любимой семьи и сдостаточной долею удовольствий, забот, надежд и борьбы. Но на ЯрмаркеТщеславия титул и карета четверней – игрушки более драгоценные,чем счастье. И если бы Генрих VIII или Синяя Борода были еще живы иесли бы который-нибудь из них пожелал обзавестись десятой по счетусупругой, как, по-вашему, разве они не добились бы красивейшей из техдевиц, которые должны представляться ко двору в нынешнем сезоне?
Тягостноетомление матери, как и следует предположить, не пробудило особойпривязанности к ней в ее маленьких дочках, и они чувствовали себякуда лучше в людской и в конюшнях; а так как у садовника-шотландца,по счастью, была добрая жена и хорошие дети, то девочки нашли у них вдомике небольшое, но здоровое общество и кое-чему научились – вэтом и состояло все их образование до приезда мисс Шарп.
ПриглашениеРебекки в замок объяснялось настояниями мистера Питта Кроули,единственного друга или покровителя, какого когда-либо имела ледиКроули, и единственного человека, кроме ее детей, к которому онапитала хотя бы слабую привязанность. Мистер Питт пошел в благородныхБинки, своих предков, и был очень вежливым, благовоспитаннымджентльменом. Окончив курс и вернувшись домой из Крайст-Черча, онначал налаживать ослабевшую домашнюю дисциплину, невзирая на отца,который его побаивался. Он был человек столь непреклонных правил, чтоскорее умер бы с голоду, чем сел за обед без белого галстука.Однажды, вскоре после того как он вернулся домой, закончив курс наук,дворецкий Хорокс подал ему письмо, но положив оное на поднос. МистерПитт бросил на слугу суровый взгляд и отчитал его так резко, что стех пор Хорокс боялся его как огня. Весь дом трепетал перед ним:папильотки леди Кроули снимались в более ранний час, когда Питт бывалдома, грязные гетры сэра Питта исчезали с горизонта, и хотя этотнеисправимый старик продолжал держаться других застарелых привычек,он не накачивался ромом при сыне и обращался к прислуге лишь в самойсдержанной и вежливой форме. И слуги замечали, что сэр Питт вприсутствии сына не посылал леди Кроули к черту.
Это Питтнаучил дворецкого докладывать: «Кушать подано, миледи!» –и настоял на том, чтобы под руку водить миледи к обеду. Он редкоразговаривал с мачехой, но когда разговаривал, то с величайшимуважением, и никогда не забывал при уходе ее из комнаты поднятьсясамым торжественным образом, открыть перед нею дверь и отвеситьучтивый поклон.
В Итонеего прозвали «Мисс Кроули», и там, как я вынужден сприскорбием сказать, младший брат Родон здорово его поколачивал. Хотяего способности были не блестящи, но он восполнял недостаток талантапохвальным прилежанием и за восемь лет пребывания в школе, насколькоизвестно, пи разу не подвергся тому наказанию, которого, как принятодумать, может избежать разве только ангел.
Вуниверситете карьера его была в высшей степени почтенной. Здесь онготовился к гражданской деятельности; – в которую должнобыло ввести его покровительство дедушки, лорда Бинки, –ревностно изучая древних и современных ораторов и участвуя встуденческих диспутах. Но хотя речь его лилась гладко, а слабенькийголос звучат напыщенно и самодовольно и хотя он никогда не высказывалиных чувств и мнений, кроме самых избитых и пошлых, и не забывалподкреплять их латинскими цитатами, все же он не добился большихотличий, – и это несмотря на свою посредственность,которая, казалось бы, должна была стяжать ему лавры. Сочиненная импоэма не была даже удостоена приза, хотя друзья наперебой пророчилиего мистеру Кроули.
Окончивуниверситет, он сделался личным секретарем лорда Бинки, а затем былназначен атташе при посольстве в Пумперникеле, и этот пост занимал сотменной честью, добросовестно отвозя на родину, министру иностранныхдел, пакеты, состоявшие из страсбургского пирога. Пробыв в этойдолжности десять лет (в том числе и после безвременной кончины лордаБлики) и находя, что продвижение на дипломатическом поприщесовершается слитном медленно, он бросил службу, успевшую набить емуоскомину, предпочитая стать помещиком.
Повозвращении в Англию мистер Кроули написал брошюру о солоде –как человек честолюбивый, он любил быть на виду у публики – игорячо высказывался за освобождение негров. По этому случаю он былудостоен дружбы мистера Уилберфорса, политикой которого восторгался,и вступил в знаменитую переписку с преподобным Сайласом Хорнблоуэромоб обращении в христианство ашантиев. Он ездил в Лондон, если не напарламентские сессии, то, по крайней мере, на происходившие в маерелигиозные собрания. В своем графстве он был судьей и неустаннымревнителем христианского просвещения, разнося и проповедуя его средитех, кто, по его мнению, особенно в нем нуждался. Ходили слухи, чтоон питает нежные чувства к леди Джейн Шипшенкс, третьей дочери лордаСаутдауна, сестра которой, леди Эмили, написала такие восхитительныеброшюры, как «Истинный компас моряка» и «Торговкаяблоками Финчлейской общины».
То, чтомисс Шарп писала о его занятиях в Королевском Кроули, отнюдь некарикатура. Он заставлял слуг предаваться благочестивым упражнениям,как уже упоминалось, и (что особенно служит ему к чести) привлекал кучастию в них и отца. Он оказывал покровительство молитвенному домуиндепендентов прихода Кроули, к великому негодованию своегодяди-пастора и, следовательно, к восхищению сэра Питта, который дажесоблаговолил побывать на их собраниях раз или два, что вызвалонесколько громовых проповедей в приходской церкви Кроули, обращенныхв упор к старой готической скамье баронета. Впрочем, простодушный сэрПитт не почувствовал всей силы этих речей, ибо всегда дремал во времяпроповеди.
МистерКроули самым серьезным образом считал, что старый джентльмен обязануступить ему свое место в парламенте – в интересах нации ивсего христианского мира, но Кроули-старший и слышать об этом нехотел. Оба были, конечно, слишком благоразумны, чтобы отказаться оттысячи пятисот фунтов в год, которые приносило им второе место впарламенте от округа (в ту пору занятое мистером Кводруном с carteblanche Полной свободой действий (франц.). по невольничьему вопросу).Да и в самом деле, родовое поместье было обременено долгами, и доходот продажи представительства приходился как нельзя более кстати домуКоролевского Кроули.
Поместьедо сих пор не могло оправиться от тяжелого штрафа, наложенного наУолпола Кроули, первого баронета, за учиненную им растрату вВедомстве Сургуча и Тесьмы. Сэр Уолпол, веселый малый, мастер инажить и спустить деньгу (Alien! appetens sui profusus Стремящийся кчужому упускает свое (лат.)., – как говаривал со вздохоммистер Кроули), в свое время был кумиром всего графства, так какбеспробудное пьянство и хлебосольство, которым славилось КоролевскоеКроули, привлекали к нему сердца окрестных дворян. Тогда погреба былиполны бургонского, псарни – собак, а конюшни – лихихскакунов. А теперь те лошади, что имелись в Королевском Кроули,ходили под плугом или запрягались в карету «Трафальгар».Кстати, упряжка этих самых лошадей, оторвавшись в тот день от своихбесчисленных повинностей, и доставила в поместье мисс Шарп, –ибо, как ни мужиковат был сэр Питт, однако у себя дома он весьмащепетильно охранял свое достоинство и редко выезжал иначе, как начетверке цугом; и хотя у него к обеду и была лишь вареная баранина,зато подавали ее на стол три лакея.
Если быскаредность вела к богатству, сэр Питт Кроули, наверное, был быкрезом; с другой стороны, окажись он каким-нибудь стряпчим впровинциальном городке, где единственным принадлежащим ему капиталомбыла бы его голова, он, возможно, с ее помощью добился бы весьмазначительного положения и влияния. Но, на свою беду, он был наделенгромким именем и большим и даже не заложенным еще поместьем, –и оба эти обстоятельства скорее вредили ему, чем помогали. Он питал ксутяжничеству страсть, которая обходилась ему во много тысячежегодно, и, будучи, по его словам, слишком умен, чтобы дать себяграбить одному агенту, предоставил запутывать свои дела целой дюжинеи никому из них не верил. Он был таким прижимистым землевладельцем,что только вконец разорившиеся горемыки решались арендовать у негоземлю, и таким расчетливым сельским хозяином, что буквально тряссянад каждым зерном для посева; и мстительная при рода платила ему темже – обсчитывая его на урожае и награждая более щедрых хозяев.Он участвовал во всевозможных спекуляциях: разрабатывал копи, покупалакции обществ для постройки каналов, поставлял лошадей для почтовыхкарет, брал казенные подряды и был самым занятым человеком и судьейво всем графстве. Так как ему не хотелось платить честным управителямна своих гранитных каменоломнях, то он имел удовольствие узнать, чточетверо его надсмотрщиков удрали в Америку, захватив с собой поцелому состоянию. Из-за непринятия вовремя мер предосторожности егоугольные шахты заливало водой; казна швыряла ему обратно контракты напоставку мяса, оказавшегося испорченным; и любому содержателю почты вкоролевстве было известно, что сэр Питт терял больше лошадей, чемкто-либо другой во всей стране, потому что плохо их кормил, да ипокупал по дешевке. В обращении с людьми он был обходителен и прост идаже предпочитал общество какого-нибудь фермера или барышникаобществу джентльмена, вроде милорда – своего сына. Он любилвыпить, загнуть крепкое словцо и переброситься шуткой с фермерскимидочками. Всем было известно, что он и шиллинга не даст на доброедело, но у него был веселый, лукавый, насмешливый нрав, и он могпошутить с арендатором или распить с ним бутылку вина, а наутроописать его имущество и продать с молотка; мог балагурить сбраконьером, которого он с таким же неизменным добродушием наследующий день отправлял на каторгу. Его галантность по отношению кпрекрасному полу была уже отмечена мисс Ребеккой Шарп. Словом, средивсех баронетов, пэров и членов палаты общин Англии вряд ли нашелся быдругой такой хитрый, низкий, себялюбивый, вздорный и малопорядочныйстарик. Багровая лапа сэра Питта Кроули готова была полезть в любойкарман, только не в его собственный. Как почитатели английскойаристократии, мы с величайшим огорчением и прискорбием вынужденыпризнать наличие столь многих дурных качеств у особы, имя которойзанесено в генеалогический словарь Дебрета.
Товлияние, какое мистер Кроули имел на отца, объяснялосьпреимущественно денежными расчетами: баронет позаимствовал у сынанекоторую сумму из наследства его матери и не находил для себяудобным выплатить эти деньги. По правде сказать, он чувствовал почтинепреодолимое отвращение ко всяким платежам, и заставить егорасплатиться с долгами можно было только силой. Мисс Шарп подсчитала(она, как мы скоро услышим, оказалась посвященной в большую частьсемейных тайн), что одни лишь платежи по процентам его кредиторамобходились почтенному баронету в несколько сот фунтов ежегодно. Нотут таилось для него неизъяснимое наслаждение, от которого он не моготказаться: он испытывал какое-то злобное удовольствие, заставляянесчастных томиться и ждать, перенося дела из одной судебнойинстанции в другую, оттягивая от сессии к сессии и стараясь всяческиотдалить момент уплаты. Что пользы быть членом парламента, говорилон, если все равно приходится платить долги! Таким образом егоположение сенатора приносило ему немало преимуществ.
ЯрмаркаТщеславия! Ярмарка Тщеславия! Вот перед нами человек едва грамотный инисколько не интересующийся чтением, человек с привычками и хитрецойдеревенщины, чья жизненная цель заключается в мелком крючкотворстве,человек, никогда не знавший никаких желаний, волнений или радостей,кроме грязных и пошлых, – и тем не менее у него завидныйсан, он пользуется почестями и властью. Он важное лицо в своейстране, опора государства. Он верховный шериф и разъезжает взолоченой карете. Великие министры и государственные мужи ухаживаютза ним; и на Ярмарке Тщеславия он занимает более высокое положение,чем люди самого блестящего ума или незапятнанной добродетели,
У сэраПитта была незамужняя сводная сестра, унаследовавшая от материкрупное состояние. Хотя баронет и предлагал ей дать ему эти деньгивзаймы под закладную, но мисс Кроули предпочла найти своим капиталамболее надежное помещение. Впрочем, она выражала намерение разделитьсвое состояние по духовной между вторым сыном сэра Питта и семействомпастора и раз или два уже оплачивала долги Родона Кроули в бытностьтого в колледже и за время его службы в армии. Мисс Кроули былапредметом великого почитания, когда приезжала в Королевское Кроули,потому что на ее счете у банкиров значилась такая сумма, котораяделала старушку желанной гостьей где угодно.
Какой веспридает любой старой даме подобный вклад у банкира! С какой нежностьюмы взираем на ее слабости, если она наша родственница (дай богкаждому нашему читателю десяток таких!), какой милой и добройстарушкой мы ее считаем! С какой улыбкой младший компаньон фирмы«Хобс и Добс» провожает ее до украшенной ромбом кареты,на козлах которой восседает разжиревший, страдающий одышкою кучер!Как мы, осчастливленные ее приездом, ищем случая оповестить всехдрузей о том положении, какое она занимает в свете! Мы говорим (ивполне искренне): «Хотел бы я иметь подпись мисс Мак-Виртер начеке в пять тысяч фунтов!» – «Ну, для нее этопустяк!» – добавляет ваша жена. «Она мне роднаятетка», – отвечаете вы рассеянным, беспечным тоном,когда ваш друг спрашивает, не родственница ли вам мисс Мак-Виртер.Ваша жена постоянна посылает ей маленькие доказательства своей любви,ваша дочурка вышивает для нее шерстью бесконечные ридикюли, подушки искамеечки для ног. Какой славный огонь пылает в приготовленной длянее комнате, когда тетушка приезжает к вам погостить, хотя ваша женазашнуровывает свой корсет в нетопленной спальне! Весь дом во время еепребывания принимает праздничный, опрятный и приветливый вид, какогоу нею не бывает в иную пору. Вы сами, мой милый, забываете вздремнутьпосле обеда и внезапно оказываетесь страстным любителем виста (хотянеизменно проигрываете). А какие у вас бывают прекрасные обеды:ежедневно дичь, мальвазия и самая разнообразная рыба, выписаннаяпрямо из Лондона. Даже кухонная челядь приобщается к общемублагоденствию, и, пока у вас проживает толстяк-кучер мисс Мак-Виртер,пиво становится значительно крепче, а потребление чая и сахара вдетской (где кушает ее камеристка) и вовсе не учитывается. Так этоили не так? Я обращаюсь к вам, средние классы! О силы небесные, еслиб вы ниспослали мне какую-нибудь старую тетушку с ромбовидным гербомна дверцах кареты и с накладкой светло-кофейного цвета! Ах, какиеридикюли стали бы ей вышивать мои дочки, и оба мы с Джулией какстарались бы ее ублажать! О сладостное видение! О безумные мечты!
ГЛАВА X

МИСС ШАРП ПРИОБРЕТАЕТ ДРУЗЕЙ

И вот,когда Ребекка заняла столь доверенное положение в милом семействе,портреты которого мы набросали на предыдущих страницах, эта юная лединатурально сочла своим долгом, как она говорила, стать приятной своимблагодетелям и всячески завоевать их доверие. Можно ли не восхищатьсятаким чувством признательности со стороны бедной сироты? А если тут ибыл известный расчет и некоторая доля корысти, то кто по увидит вэтом проявления вполне естественного благоразумия? «Я одна насвете, – рассуждала эта безродная девушка. – Ямогу надеяться только на то, что заработаю своим трудом. И если уэтой дурехи с розовой мордашкой – Эмилии, которой я вдвоеумнее, есть десять тысяч фунтов и обеспеченное положение, то беднаяРебекка (а ведь я сложена куда лучше Эмилии) может полагаться толькона себя да на собственный ум. Ну что ж, посмотрим, не выручит ли менямой ум и не удастся ли мне в один прекрасный день доказать Эмилии моедействительное над нею превосходство! И ие потому, что плохо отношуськ бедной Эмилии, – кто может не любить такое безобидное,добродушное создание? По все же счастлив тот день, когда я займу вобществе место выше ее. Да почему бы, собственно, и нет?» Такнаш маленький романтический друг рисовал себе картины будущего. И насне должно смущать, что неизменным обитателем ее воздушных замков былпреданный супруг. О чем же и думать молодым особам, как не о мужьях?О чем ином помышляют их милые маменьки? «Я сама должна бытьсвоей маменькой», – думала Ребекка, не безболезненной досады вспоминая о неудаче с Джозом Седли.
Итак, онапришла к мудрому решению сделать свое положение в семействеКоролевского Кроули приятным и прочным и с этой целью положилазавязать дружбу со всеми, кто мог так или иначе помешать ее планам.
Посколькуледи Кроули не принадлежала к числу таких лиц и, больше того, былаженщиной столь вялой и бесхарактерной, что с нею никто не считался вее собственном доме, то Ребекка скоро нашла, что не стоит добиватьсяее расположения, – да и, по правде говоря, его иневозможно было снискать. В разговорах с ученицами она обычноназывала миледи «бедной мамочкой», и хотя относилась кней со всеми знаками должного уважения, но главную часть своеговнимания благоразумно обратила на остальных членов семейства.
Вотношении своих питомиц, чьей симпатией она полностью заручилась, ееметод был более чем прост. Она не забивала их юных мозгов чрезмернымучением, но, наоборот, предоставляла им полную самостоятельность вприобретении знаний. И правда, какое образование скорее достигаетцели, если не самообразование? Старшая девочка отличаласьпристрастием к чтению, а в старой библиотеке Королевского Кроули былонемало произведений изящной литературы прошлого столетия как нафранцузском, так и на английском языках (книги были приобретеныминистром по Ведомству Сургуча и Тесьмы в период его опалы); и таккак никто никогда не тревожил книжных полок, кроме одной Ребекки, тоона и получила возможность играючи преподать мисс Розе Кроули немалополезных сведений.
Такимобразом, они с мисс Розой прочли много восхитительных французских ианглийских книг, среди которых следует упомянуть сочинения ученогодоктора Смоллета, остроумного мистера Генри Фильдинга, изящного иприхотливого monsieur Кребийона-младшего, необузданной фантазиейкоторого так восхищался наш бессмертный поэт Грэй, и, наконец,всеобъемлющего мосье Вольтера. Однажды, когда мистер Кроулиосведомился, что читает молодежь, гувернантка ответила: «Смоллета». –«Ах, Смоллета! – отозвался мистер Кроули, совершенноудовлетворенный. – Его история скучновата, но хотя бы нестоль опасна, как история мистера Юма. Вы ведь историю читаете?»– «Разумеется», – ответила мисс Роза, неприбавив, однако, что это была история мистера Хамфри Клинкера. Вдругой раз он был неприятно поражен, застав сестру с книгойфранцузских комедий, но гувернантка заметила, что таким путем легчеусвоить французский разговорный язык, и мистеру Кроули пришлось сэтим согласиться. Мистер Кроули, как дипломат, чрезвычайно гордилсясвоим умением говорить по-французски (ибо все еще был светскимчеловеком), и ему доставляли немалое удовольствие комплименты,которыми гувернантка осыпала его за успехи в этой области.
У миссВайолет наклонности были более грубые и буйные, чем у ее сестры. Оназнала заповедные местечки, где неслись куры; она ловко лазила подеревьям и разоряла гнезда пернатых певцов, охотясь за иххорошенькими пестрыми яичками. Первым ее удовольствием было объезжатьлошадь и носиться по полям, подобно Камилле. Она была любимицей отцаи конюхов. Она была кумиром и грозой кухарки, потому что всегданаходила укромные уголки, где хранилось варенье, и когда добираласьдо банок, учиняла на них опустошительные набеги. С сестрой у нейбывали постоянные баталии. Мисс Шарп если и открывала ее проделки, тоне сообщала о них леди Кроули, которая могла бы насплетничать отцуили, чего доброго, мистеру Кроули, но давала обещание не говоритьникому, если мисс Вайолет станет хорошей девочкой и будет любить своюгувернантку.
Смистером Кроули мисс Шарп была почтительна и послушна. Она частосоветовалась с ним относительно тех или иных французских выражений,которых не понимала, хотя ее мать и была природной француженкой, имистер Кроули, к ее полному удовлетворению, растолковывал ей трудныеместа. Но, помимо оказания ей помощи по части светской литературы, онбывал настолько любезен, что подбирал для Ребекки книги болеесерьезного содержания и в своих беседах особенно часто обращался кней. Она безмерно восхищалась его речью в Обществе вспомоществованияплемени Квошимабу; проявляла интерес к его брошюре о солоде; нередкобывала растрогана, и даже до слез, его вечерними назиданиями ипроизносила: «О, благодарю вас, сэр!» – с такимвздохом устремляя взоры к небесам, что мистер Кроули иной разудостаивал Ребекку рукопожатия. «Как-никак, а кровьсказывается, – говаривал этот аристократ-проповедник. –Как благотворно действуют на мисс Шарп мои слова, тогда как никогодругого они здесь не трогают! Я слишком тонок, слишком изыскан,придется упростить свой слог, – но она его понимает: ведьее мать была Монморанси».
Да, да,представьте, по материнской линии мисс Шарп происходила из этогославного рода. Конечно, она не упоминала о том, что мать ееподвизалась на сцене: этого не вынесла бы щепетильность набожногомистера Кроули. Какое множество знатных эмигрантов повергла в нищетуэта ужасная революция! Не успела Ребекка хорошенько осмотреться вдоме Кроули, как в запасе у нее оказалось множество рассказов о еепредках. Некоторые из них мистеру Кроули вскоре посчастливилось найтив словаре д’Озье, имевшемся в отцовской библиотеке, но этообстоятельство лишь укрепило его веру в их подлинность и в знатностьпроисхождения Ребекки. Можем ли мы предположить, основываясь на такойлюбознательности и поисках в словаре, – могла ли нашагероиня предположить, что мистер Кроули заинтересовался ею? Нет, речьмогла идти разве только о дружеском участии. Ведь мы уже упоминали,что мистер Кроули дарил своим вниманием леди Джейн Шипшенкс.
Раз илидва он делал Ребекке замечание насчет ее обычая играть с сэром Питтомв триктрак и говорил, что эточ богопротивное занятие и лучше бы ейзаняться чтением «Наследия Трампа», или «Слепойпрачки из Мурфильдоа», или какого-либо другого серьезногопроизведения; на что мисс Шарп отвечала, что ее дорогая маменькачасто играла в эту игру со старым графом де Триктраком илидостопочтенным аббатом дю Корнетом, – и всегда у неенаходилось оправдание как для этого, так и для других морскихразвлечений.
Но нетолько игрой в триктрак маленькая гувернантка снискала расположениесвоего нанимателя, она находила много способов быть ему полезной. Снеутомимым терпением перечитала она судебные дела, с которыми еще доее приезда в Королевское Кроули обещал познакомить ее сор Питт; онавызвалась переписывать его письма и ловко изменяла их орфографию всоответствии с существующими правилами; она интересовалась решительновсем, что касалось имения, фермы, парка, сада и конюшни, и оказаласьтакой приятной спутницей, что баронет редко предпринимал своюпрогулку после раннего завтрака без Ребекки (и детей, конечно!). Итут она советовала ему, какие деревья подрезать шпалерами, какиегрядки вскопать, и обсуждала с ним, не пора ли уже приступить куборке и каких лошадей взять под плуг, а каких запрячь в подводы Онане пробыла и года в Королевском Кроули, как уже приобрела полнейшеедоверие сэра Питта; застольные беседы, прежде происходившие между ними дворецким, мистером Хороксом, теперь велись только между сэромПиттом и мисс Шарп. Она была почти хозяйкой в доме, когдаотсутствовал мистер Кроули, но вела себя в своем новом высокомположении с такой скромностью и осмотрительностью, что нисколько незадевала кухонных и конюшенных властей, с которыми была всегдаприветлива и мила. Она стала совсем другим человеком – не тоннадменной, болезненно самолюбивой и обидчивой девочкой, какую мызнали раньше; и эта перемена характера доказывала большоеблагоразумие, искреннее желание исправиться и, во всяком случае,свидетельствовала о незаурядной выдержке и твердости характера.Сердце ли диктовало эту новую систему покорности и смирения, принятуюнашей Ребеккой, покажут дальнейшие ее дела. Система лицемерия,которой надо следовать годами, редко удается особе двадцати снебольшим лет. Впрочем, читателям следует помнить, что наша юная погодам героиня была взрослой по своему жизненному опыту, и мы напраснопотратили время, если не убедили их, что Ребекка была на редкостьумна. Старший и младший сыновья семейства Кроули – подобноджентльмену и даме в ящичке, предсказывающим погоду, –никогда не живали вместе, они от души ненавидели друг друга; нужносказать, что Родон Кроули, драгун, питал величайшее презрение кродительскому дому и редко туда наведывался, если не считать тоговремени, когда тетушка наносила свой ежегодный визит.
Мы ужеупоминали о выдающихся заслугах этой старой дамы. Она обладалакапиталом в семьдесят тысяч фунтов и почти что усыновила Родона. Затоона решительно не выносила старшего племянника, считая его размазней.В свою очередь, мистер Питт без малейших колебаний заявлял, что душаее безвозвратно погибла, и высказывал опасение, что шансы его брата взагробном мире немногим лучше. «Она величайшая безбожница, –говаривал мистер Кроули. – Она водится с атеистами ифранцузами. Все во мне трепещет, когда я подумаю об ее ужасном,ужаснейшем положении и о том, что она, стоя одной ногой в могиле,может так предаваться суетным, греховным помышлениям, мерзкойраспущенности и сумасбродству!» И в самом деле, старая даманаотрез отказывалась выслушивать его вечерние назидания, и во времяее приездов в Королевское Кроули мистеру Кроули приходилось на времяпрекращать свои благочестивые беседы.
– Никакихпроповедей, Питт, когда приедет мисс Кроули, – говорил емуотец, – она писала, что не намерена выносить пустословие.
– Осэр, вспомните о благе ваших слуг!
– Дану их в болото! – отвечал сэр Питт; но сыну казалось, чтоим угрожает место и похуже, если они лишатся благодати его поучений.
– Нуи наплевать, Питт! – говорил отец в ответ на возражениясына. – Не такой же ты болван, чтобы дать трем тысячамежегодного дохода уплыть из наших рук?
– Чтотакое деньги по сравнению с душевными благами, сэр! –упорствовал мистер Кроули.
– Тыхочешь сказать, что старуха не оставит этих денег тебе?
И –кто знает, – может быть, таковы и были мысли мистераКроули.
Стараямисс Кроули, вне всякого сомнения, была нечестивицей. У нее былуютный особнячок на Парк-лейн, и так как во время лондонского сезонаона позволяла себе пить и есть довольно неумеренно, то на летоуезжала в Харроугет или Челтнем. Это была на редкость гостеприимная ивеселая старая весталка; в свое время, по ее словам, она былакрасавицей (все старухи когда-то были красавицами – мы этоотлично знаем!). Ее считали bel esprit Острой на язык (франц.). истрашной радикалкой. Она побывала во Франции (где, говорят, Сен-Жюствнушил ей несчастную страсть) и с той поры навсегда полюбилафранцузские романы, французскую кухню и французские вина. Она читалаВольтера и знала наизусть Руссо, высказывалась вольно о разводе ивесьма энергически о женских правах. Дома в каждой комнате у неевисели портреты мистера Фокса, боюсь, не поигрывала ли она с ним вкости, когда этот государственный муж находился в оппозиции; когда жеон стал у власти, она кичилась тем, что склонила на его сторону сэраПитта и его сотоварища по представительству от Королевского Кроули,хотя сэр Питт и сам по себе перебежал бы к Фоксу, без всяких хлопотсо стороны почтенной дамы. Нужно ли говорить, что после смертивеликого государственного деятеля-вига сэр Питт счел за благоизменить свои убеждения.
Сиядостойная леди привязалась к Родону Кроули, когда тот был ещемальчиком, послала его в Кембридж (потому что второй племянник был вОксфорде), а когда начальствующие лица предложили молодому человекупокинуть университет после двухлетнего в нем пребывания, купилаплемяннику офицерский патент в лейб-гвардии Зеленом полку.
Молодойофицер слыл в городе первейшим и знаменитейшим шалопаем и денди.Бокс, крысиная травля, игра в мяч и езда четверней были тогда в модеу пашей английской аристократии, и он с увлечением занимался всемиэтими благородными искусствами. И хотя Родон Кроули служил в гвардии,еще не имевшей случая проявить свою доблесть в чужих краях, посколькуее обязанностью было охранять особу принца-регента, он имел уже насвоем счету три кровопролитные дуэли (поводом к которым былакарточная игра, любимая им до страсти) и таким образом в полной мередоказал свое презрение к смерти.
– Ик тому, что последует за смертью, – добавлял мистерКроули, возводя к потолку глаза, цветом напоминавшие ягодыкрыжовника. Он никогда не переставал печься о душе брата, как и одушах всех тех, кто расходился с ним во мнениях: в этом находятутешение многие серьезные люди.
Взбалмошная,романтичная мисс Кроули, вместо тою чтобы приходить в ужас отхрабрости своего любимца, после каждой такой дуэли уплачивала егодолги и отказывалась слушать то, что ей нашептывали про егобеспутства. «Со временем он перебесится, – говорилаона. – Он в десять раз лучше этого нытика и ханжи, своегобратца».
ГЛАВА XI

СЧАСТЛИВАЯ АРКАДИЯ

Познакомивчитателя с честными обитателями замка (чья простота и милая сельскаячистота нравов, несомненно, свидетельствуют о преимуществедеревенской жизни перед городской), мы должны представить ему такжеих родственников и соседей из пасторского дома – Бьюта Кроули иего жену.
Егопреподобие Бьют Кроули, рослый, статный весельчак, носившийширокополую пасторскую шляпу, пользовался несравненно большейпопулярностью в своем графстве, чем его брат – баронет. В своевремя он был загребным в команде Крайст-Черча, своего колледжа, иукладывал лучших боксеров в схватках студентов с «городскими».Пристрастие к боксу и атлетическим упражнениям он сохранил ивпоследствии: на двадцать миль кругом ни одного боя не обходилось безего присутствия; он не пропускал ни скачек, ни рысистых испытаний, нилодочных гонок, ни балов, ни выборов, ни парадных обедов, ни простохороших обедов по всему графству и всегда находил способ побывать наних. Гнедую кобылу пастора и фонари его шарабана можно было встретитьза десятки миль от пасторского дома, торопился ли он на званый обед кФадлстону, или к Роксби, или к Уопшоту, или к знатным лордам графства– со всеми ними он был на дружеской ноге. У него был отличныйголос, он певал: «Южный ветер тучи погоняет…» – илихо гикал в припеве под общие аплодисменты. Он выезжал на псовуюохоту в куртке цвета «перца с солью» и считался одним излучших в графстве рыболовов.
МиссисКроули, супруга пастора, была пребойкая маленькая дама, сочинявшаяпроповеди для этого достойного священнослужителя. Будучи домовитойхозяйкой и проводя время по большей части в кругу своих дочерей, онаправила в пасторской усадьбе полновластно, мудро предоставляя супругуделать за стенами дома все, что ему угодно. Он мог приезжать иуезжать, когда ему хотелось, и обедать в гостях сколько вздумается,потому что миссис Кроули была женщиной экономной и знала ценупортвейна. С тех самых пор, как миссис Бьют прибрала к рукам молодогосвященника Королевского Кроули (она была хорошего рода – дочьпокойного полковника Гектора Мак-Тэвиша; они с маменькой ставили наБьюта в Харроугете и выиграли), она была для него разумной ирачительной женой. Впрочем, несмотря на все ее старания, он невылезал из долгов. Ему пришлось по меньшей мере десять летвыплачивать долги по студенческим векселям, выданным еще при жизниотца. В 179… году, едва освободясь от этого бремени, он поставилсто против одного (из двадцати фунтов) против «Кенгуру»,победителя на дерби. Пришлось пастору занять денег под разорительныепроценты, и с тех пор он бился как рыба об лед. Сестра иногдавыручала его сотней фунтов, по он, конечно, возлагал все свои надеждына ее смерть, когда «Матильда, черт ее побери, –говаривал он, – должна будет оставить мне половину своихденег!»
Такимобразом, у баронета и его брата были все причины ненавидеть другдруга, какие только могут существовать у двух братьев. Сэр Питтнеизменно одерживал верх над Бьютом в бесчисленных семейных распрях.Молодой Питт не только не увлекался охотой, но устроил молитвенныйдом под самым носом у дяди. Родон, как известно, притязал на большуючасть состояния мисс Кроули. Эти денежные расчеты, эти спекуляции нажизни и смерти, эти безмолвные битвы за неверную добычу внушаютбратьям самые нежные чувства друг к другу на Ярмарке Тщеславия. Я,например, знаю случай, когда банковый билет в пять фунтов послужиляблоком раздора, а затем и вконец разрушил полувековую привязанностьмежду двумя братьями, и могу только радоваться при мысли, скольпревосходна и нерушима любовь в нашем меркантильном мире. Труднопредположить, чтобы прибытие в Королевское Кроули такой личности, какРебекка, и постепенное снискание ею благосклонности всех тамошнихобитателей остались незамеченными для миссис Бьют Кроули. МиссисБьют, которой было в точности известно, на сколько дней хватало взамке говяжьего филе, сколько белья поступало в большую стирку,сколько персиков созревало на южной шпалере, сколько порошковпринимала миледи, когда была больна, – ибо такие вопросыгорячо принимаются к сердцу провинциальными кумушками, –миссис Бьют, говорю я, не могла оставить без внимания объявившуюся взамке гувернантку и не произвести самого тщательного расследования еепрошлого и репутации. Между прислугой обоих семейств было самоеполное взаимопонимание. На кухне у пасторши всегда находилась добраякружка эля для замковой челяди, весьма неизбалованной по частивыпивки, – пасторше было, разумеется, в точности известно,сколько солоду идет в замке на каждую бочку пива, – акроме того, слуг, так же как их господ, связывали родственные узы. Итаким-то путем каждое семейство бывало великолепно осведомлено о том,что делается у другого. Кстати, это общее правило: пока вы друзья свашим братом, его поступки для вас безразличны; но если выпоссорились, то каждый его шаг становится известен вам так подробно,словно вы за ним шпионите.
Оченьскоро Ребекка стала занимать постоянное место в бюллетенях,получаемых миссис Бьют Кроули из замка. Содержание их было примернотаково:
«Закололи черногопоросенка – весил столько-то – грудинку посолили –свиной пудинг и окорока подавали к обеду. Мистер Кремп из Мадберисовещался с сэром Питтом относительно заключения в тюрьму ДжонаБлекмора – мистер Питт был на молитвенном собрании (сперечислением имен всех присутствовавших) – миледи в обычномсвоем здоровье – барышни проводят время с гувернанткой».
Затемпоступило донесение:
«Новая гувернантка всемикомандует – сэр Питт в ней души не чает – мистер Кроулитоже – он читает ей брошюры».
«Негоднаятварь!» – кипятилась маленькая, живая, хлопотливаячерномазая миссис Бьют Кроули.
Наконецпоследовали донесения, что гувернантка «обошла» всех икаждого, пишет для сэра Питта письма, ведет его дела, составляетотчеты – словом, прибрала к рукам весь дом: миледи, мистераКроули, девочек и всех, всех, – на что миссис Кроулизаявила, что гувернантка хитрющая бестия и что все это неспроста.Таким образом, жизнь в замке давала пищу для разговоров в пасторскомдоме, и зоркие глазки миссис Бьют видели все, что происходило вовражеском стане, да и еще многое сверх того.
«От миссис Бьют Кроули к
мисс Пинкертон, Чизикская
аллея. Пасторский дом в
Королевском Кроули,
декабрь 18.. года.
Милостивая государыня!
Хотя уже столько лет прошло стех пор, как я пользовалась вашими чудными и драгоценныминаставлениями, я по-прежнему питаю самые нежные и самые почтительныечувства к мисс Пинкертон и милому Чизику. Надеюсь, вы в добромздоровье. В интересах общества и дела воспитания все мы молимПровидение, чтобы оно сохранило нам мисс Пинкертон еще на долгие,долгие годы. Когда мой друг, леди Фадлстон, в разговоре со мнойупомянула, что ее милые девочки нуждаются в воспитательнице (пусть яслишком бедна, чтобы нанять гувернантку для своих девочек, но разве яне получила образования в Чизике?), я, разумеется, воскликнула: «Скем же нам посоветоваться, как не с превосходнейшей, несравненноймисс Пинкертон?» Словом, нет ли у вас, милостивая государыня,на примете какой-нибудь молодой особы, чьи услуги могли быпригодиться моему доброму другу и соседке? Смею вас уверить, что онарешится взять гувернантку только по вашему выбору.
Мой милый супруг пользуетсяслучаем заявить, что он одобряет все, что исходит из школы миссПинкертон. Как мне хотелось бы представить его и моих любимых девочекдругу моей юности, предмету восхищения Великого лексикографа нашейстраны! Мистер Кроули просит меня передать, что, если вам когда-либослучится попасть в Хэмпшир, он надеется приветствовать вас в нашемсельском пасторском доме. Это скромный, но счастливый приют
любящей вас
Марты Кроули.
P. S. Брат мистера Кроули,баронет, с которым мы, увы, не находимся в тех отношениях теснойдружбы, какие подобают братьям, пригласил для своих маленьких дочерейгувернантку, удостоившуюся, как мне передавали, чести получитьобразование в Чизике. До меня доходят различные толки о ней. И таккак я принимаю горячее участие в своих драгоценных маленькихплемянницах и хотела бы, невзирая на семейные разногласия, видеть ихсреди своих собственных детей, и так как я стремлюсь оказать вниманиевсякой вашей воспитаннице – то, пожалуйста, дорогая миссПинкертон, не откажите рассказать мне историю этой молодой особы,которой я, из любви к вам, мечтаю оказать самое дружескоерасположение.
М. К.»
«От мисс Пинкертон к миссис
Бьют Кроули. Джонсон-Хаус,
Чизик, декабрь 18.. г.
Милостивая государыня!
Честь имею подтвердить получениевашего любезного письма, на которое спешу ответить. Сколь радостнодля особы, пребывающей в неусыпных трудах и тревогах, убедиться, чтоее материнские заботы вызывают ответное расположение, и узнать вмилой миссис Бьют Кроули мою превосходней тую ученицу минувших лет.жизнерадостную и блещущую многими талантами мисс Марту Мак-Тэвиш. Ясчастлива иметь на своем попечении дочерей многих леди, которые быливашими сверстницами в моем заведении, – и какое же бы мнедоставило удовольствие, если бы и ваши драгоценные девочки нуждалисьв моем воспитательном руководстве!
Свидетельствуя чувства своегополного уважения к леди Фадлстон, я имею честь (через посредствописьма) рекомендовать ее милости двух моих друзей, мисс Таффин и миссХоки.
Каждая из этих юных особспособна в совершенстве обучать греческому, латыни и начаткамдревнееврейского, затем математике и истории, испанскому,французскому и итальянскому, а также географии, музыке –вокальной и инструментальной, танцам без помощи учителя и основаместествознания. В обращении с глобусом обе они очень искусны.Вдобавок ко всему этому мисс Таффин – дочь покойногопреподобного Томаса Таффина (члена совета колледжа Corpus Christi вКембридже) – изрядно умеет по-сирийскому и сведуща в вопросахгосударственного устройства. Но так как ей всего лишь восемнадцатьлет от роду и она обладает на редкость привлекательной наружностью,то, быть может, приглашение этой молодой особы встретит известныепрепятствия в семействе сэра Хадлстона Фадлстона.
С другой стороны, мисс ЛетицияХоки в отношении наружности менее счастливо одарена. Ей двадцатьдевять лет, и лицо у нее сильно изрыто оспой. Она немножкоприхрамывает, у нее рыжие волосы и легкое косоглазие. Обе девицыотличаются всеми нравственными и христианскими добродетелями. Ихусловия, конечно, соответствуют тому, него заслуживают ихсовершенства. Посылая свою благодарность и свои почтительныеприветствия его преподобию Бьюту Кроули, имею честь быть, милостиваягосударыня,
вашей верной и покорной слугой,
Барбарою Пинкертон.
P. S. Мисс Шарп, о которой выупоминаете, гувернантка сэра Питта Кроули, баронета и членапарламента, была моей воспитанницей, и я не могу сказать о ней ничегодурного. Правда, она не хороша собой, но мы не в силах руководитьпредначертаниями природы. Правда и то, что ее родители славилисьдурной репутацией (отец у нее был художник и несколько разбанкротился, а мать, как я потом узнала, к своему ужасу, танцевала вопере), но все же у нее значительные дарования, и я не могу сожалетьо том, что взяла ее в свой пансион из милости. Боюсь только, как быпринципы ее матери, которая была представлена мне в качествефранцузской графини, вынужденной эмигрировать от ужасов минувшейреволюции, но которая, как я потом открыла, была особой самогонизкого происхождения и нравственности, – как бы этипринципы в один прекрасный день не оказались унаследованныминесчастной молодой женщиной, которую я призрела вследствие того, чтоона была всеми отвергнута. Но до сей поры ее принципы (насколько мнеизвестно) были безупречны, и я уверена, что не произойдет ничеготакого, что изменило бы их к худшему в избранном и утонченном кругувысокославного сэра Питта Кроули».
«От мисс Ребекки Шарп
к мисс Эмилии Седли.
Я не писала моей милой Эмилииуже много недель, ибо что нового могла бы я сообщить тебе о техразговорах и происшествиях, которые имеют место в Замке Скуки, как яокрестила его. Какое тебе дело до того, хорошо или плохо уродилсятурнепс, сколько весил откормленный боров – тринадцать стоуновили четырнадцать, и идет ли впрок скоту откармливание свекловицей? Современи моего последнего письма к тебе все дни у нас проходили, какодин. Перед завтраком прогулка с сэром Питтом и его потомством; послезавтрака – занятия (какие ни на есть) в классной; послеклассной – чтение и писание бумаг с сэром Питтом касательносудебных дел, аренды, каменноугольных копей, каналов (я превратиласьв его секретаря); после обеда – поучения мистера Кроули илиигра в триктрак с баронетом; за любым из этих развлечений милединаблюдает с одинаковой невозмутимостью. Она стала несколькоинтереснее, потому что за последнее время начала прихварывать, и этообстоятельство привлекло в замок нового посетителя в лице молодогодоктора. Ну, душечка, молодым женщинам никогда не следуетотчаиваться! Молодой доктор дал попять одной твоей приятельнице, чтоесли она пожелает стать миссис Глаубер, то окажется же даннымукрашением его врачебного кабинета! Я ответила нахалу, что золоченыйпестик и ступка уже являются достаточным для него украшением. В самомделе, как будто я рождена для того, чтобы быть женой деревенскоголекаря! Мистер Глаубер отправился восвояси, серьезно опечаленныйтаким отпором, принял жаропонижающее и теперь совершенно исцелился.Сэр Питт весьма одобрил мое решение; мне кажется, ему было бы жальпотерять своего маленького секретаря. Я уверена, что старый пройдохарасположен ко мне, насколько вообще в его натуре питать расположениек кому-либо. Вот еще – выйти замуж! И притом за деревенскогоаптекаря, после того как… Нет, нет, нельзя так скоро забыватьстарые отношения, о которых не стану больше распространяться.Вернемся к Замку Скуки.
С некоторых пор это уже не ЗамокСкуки. Дорогая моя, сюда приехала мисс Кроули, на раскормленныхлошадях, с жирными слугами, с жирной болонкой, – великаябогачка мисс Кроули, с семьюдесятью тысячами фунтов в пятипроцентныхбумагах, перед которой – или, вернее, перед которыми –раболепствуют оба ее брата. У бедняжки весьма апоплексический вид; неудивительно, что братья страшно тревожатся за нее. Если бы ты тольковидела, как они чуть не дерутся, бросаясь поправить ей подушки илиподать кофе! «Когда я приезжаю в деревню, – говоритгостья (она не без юмора!), – то оставляю свою приживалку,мисс Бригс, дома. Мои братцы у меня за приживалок, милочка! И что этоза достойная пара!»
Когда она прибывает в деревню,двери нашего замка открываются настежь и, по крайней мере, целыймесяц кажется, будто сам сэр Уолпол восстал из мертвых. У насустраиваются званые обеды; мы выезжаем в парадных каретах четверней;лакеи облачаются в новенькие ливреи канареечного цвета; мы пьемкрасное вино и шампанское, словно привыкли пить их каждый день; дажев классной горят восковые свечи, и мы греемся у разведенного в каминеогня. Леди Кроули заставляют облачаться в самые яркие ее платья,цвета зеленого горошка, а мои воспитанницы сбрасывают свои грубыебашмаки и старые узенькие клетчатые платьица и щеголяют в шелковыхчулках и кисейных оборках. Роза попала вчера в большую беду:уилтширская свинья (ее любимица, преогромных размеров) сбила девочкус ног и изорвала на ней очень миленькое шелковое сиреневое платье сцветочками. Случись это неделю назад, сэр Питт страшно изругал быдочку, нахлестал бы ее по щекам и целый месяц продержал на хлебе иводе. Но он только сказал: «Вот я задам вам, мисс, когда уедеттетушка!» – и посмеялся над происшествием, словно это былсущий пустяк. Бог даст, до отъезда мисс Кроули гнев его пройдет.Надеюсь на это ради мисс Розы. Каким очаровательным успокоителем имиротворцем являются деньги! И особенно благотворно воздействие миссКроули и ее семидесяти тысяч фунтов сказывается на поведении обоихбратьев. Я имею в виду баронета и пастора (не наших братьев), которыененавидят друг друга круглый год и только на Рождестве проникаютсявзаимной любовью. Я писала тебе в прошлом году, что у этогоомерзительного жокея-пастора хватает нахальства читать нам в церквинескладные проповеди, на которые сэр Питт неизменно отвечает храпом.Но с приездом сюда мисс Кроули о ссорах нет и помину. Замок наноситвизиты пасторскому дому и vice versa И обратно (лат.).. Пастор ибаронет беседуют о свиньях и браконьерах и о делах графства в самойдружелюбной форме и не затевают свар за стаканом вина, насколько мнеприходится наблюдать; правда, мисс Кроули и слышать не хочет ни окаких сварах и клянется, что оставит деньги шропширским Кроули, еслиее будут оскорблять здесь. Мне кажется, будь эти шропширские Кроулиумными людьми, они могли бы получить все. Но шропширский Кроули –священник, такой же как его хэмпширский кузен, и он смертельнооскорбил мисс Кроули (которая бежала к нему в припадке гнева на своихнесговорчивых братьев) какими-то слишком чопорными суждениями онравственности.
Он, кажется, не прочь был быперенести богослужения к себе на дом!
С приездом мисс Кроули нашидушеспасительные книжки откладываются, а мистер Питт, которого миссКроули не выносит, находит для себя более удобным отправиться вгород. Зато здесь появился молодой денди – «шалопай»,так. кажется, они называются, – капитан Кроули, и, мнедумается, тебе небезынтересно узнать, что это за личность.
Так вот, это молодой денди оченькрупных размеров. Он шести футов ростом, говорит басом, не стесняетсяв выражениях и помыкает прислугой, которая тем не менее его обожает.Он щедро сыплет деньгами, и слуги готовы сделать для него все. Напрошлой неделе сторожа чуть не убили бейлифа и его помощника, которыеявились из Лондона арестовать капитана и подстерегали его у оградыпарка, – их избили, окатили водой и собирались былозастрелить, как браконьеров, но тут вмешался баронет.
Капитан, сколько я моглазаметить, от всей души презирает отца и называет его старым чертом,старым греховодником и старым хреном, не говоря уж о всяких другихмиленьких прозвищах. Среди местных дам он пользуется ужаснейшейрепутацией. Он привозит с собой своих охотничьих лошадей, водиткомпанию с окрестными помещиками, приглашает к обеду кого вздумает, асэр Питт и пикнуть не смеет из боязни обидеть мисс Кроули и лишитьсянаследства, когда она умрет от удара. Рассказать тебе, какимвниманием удостоил меня капитан? Непременно расскажу, это так мило.Как-то вечером у нас вздумали потанцевать; был сэр Хадлстон Фадлстонс семейством, сэр Джайлс Уопшот с дочерьми и еще много гостей. Таквот я услышала, как капитан сказал: «Черт возьми, премилаядевчурка!» – имея в виду вашу покорнейшую слугу, и тут жеоказал мне честь протанцевать со мною в контрдансе. Он очень недурнопроводит время с помещичьей молодежью, кутит, бьется об заклад,устраивает верховые прогулки и разговаривает только об охоте истрельбе. О наших деревенских барышнях говорит, что с ними «тощища»,и, право, мне кажется, что он не так уж ошибается. Поглядела бы ты, скаким презрением они смотрят на меня, бедняжку! Когда они танцуют, ясажусь за фортепьяно и смирненько играю. Но как-то капитан пожаловалв гостиную из столовой, несколько разрумянившись, и, увидев меня затаким занятием, заявил во всеуслышание, что я здесь танцую лучшевсех, и поклялся, что пригласит музыкантов из Мадбери.
– Я сыграю вамконтрданс, – с большой готовностью предложила миссис БьютКроули (маленькая черномазая старушка в тюрбане, несколько сутулая ис бегающими глазками). И после того как капитан и твоя бедненькаяРебекка протанцевали, она, представь себе, удостоила менякомплимента, похвалив грацию моих движений! Раньше ничего подобногоне бывало. И это – гордячка миссис Бьют Кроули, двоюроднаясестра графа Типтофа, не удостаивающая своими посещениями ледиКроули, кроме тех случаев, когда в имении гостит ее золовка!Бедненькая леди Кроули! Во время таких увеселений она обычно сидит усебя наверху и глотает пилюли.
Миссис Бьют внезапно воспылалако мне нежными чувствами. «Дорогая моя мисс Шарп, –говорит она мне как-то, – отчего вы с девочками никогда незаглянете к нам в пасторский дом? Их кузины будут так счастливы сними повидаться!» Я поняла, куда она метит. Синьор Клементинедаром обучал нас играть на фортепьяно. Миссис Бьют рассчитываетполучить бесплатную учительницу музыки для своих детей. Я насквозьвижу все ее подходцы, словно она сама их мне расписала. Но я пойду кней, так как решила быть любезной со всеми, – разве это необязанность бедной гувернантки, у которой нет ни одного друга, ниодного покровителя на свете? Супруга пастора наговорила мне уймукомплиментов по поводу успехов, сделанных моими ученицами, и,несомненно, думала тронуть этим мое сердце – бедненькаяпростодушная провинциалка! – словно я хоть капелькуинтересуюсь моими ученицами.
Твоя индийская кисея и розовыйшелк, драгоценная моя Эмилия, по общим отзывам, очень мне к лицу.Теперь эти платья уже порядком поизносились, но ведь мы, бедныедевушки, не можем заводить себе des fraiches toilettes Новые туалеты(франц.).. Счастливица, счастливица ты! Тебе стоит только поехать наСент-Джеймс-стрит, и твоя добрая маменька накупит тебе всего, что тыпопросишь. Прощай, моя милочка.
Любящая тебя
Ребекка.
P. S. Хотела бы я, чтобы тывидела физиономии девиц Блекбрук (дочерей адмирала Блекбрука),милочка, – красивых молодых особ в платьях, выписанных изЛондона, когда капитан Родон избрал меня, бедняжку, своей дамой! Вотони. Вышло очень похоже. Прощай, прощай!»
Когдамиссис Бьют Кроули (подвохи которой наша умница Ребекка так легкоразгадала) заручилась у мисс Шарп обещанием навестить ее, она убедилавсемогущую мисс Кроули походатайствовать перед сэром Питтом, идобродушная старая леди, сама любившая повеселиться и видеть всехвокруг себя веселыми и довольными, пришла в полный восторг и выразилаготовность установить мирные и родственные отношения между братьями.Было решено единогласно, что младшие представители обоих семействбудут отныне часто посещать друг друга; и дружеские отношенияпродолжались ровно столько времени, сколько жизнерадостная стараяпосредница гостила тут и поддерживала общий мир.
– Зачемты пригласила к нам на обед этого негодяя Родона Кроули? –пенял пастор супруге, когда они возвращались к себе домой парком. –Я этого молодца не желаю видеть. Он смотрит на нас, провинциалов,сверху вниз, как на негров. Все ему не нравится, да подавай емунепременно моего вина с желтой печатью, а оно обходится мне по десятьшиллингов за бутылку, чтоб ему неладно было! А ко всему прочему унего такая ужасная репутация: он игрок, он пьяница, – светне видел такого распутника и негодяя. Он убил человека на дуэли, онпо уши в долгах и ограбил меня и мое семейство, оттягав у нас большуючасть состояния мисс Кроули. Уокси говорит, что она отказала ему позавещанию, – тут пастор погрозил кулаком лупе, произнесячто-то весьма похожее на ругательство, – целых пятьдесяттысяч фунтов, так что в дележку пойдет не больше тридцати тысяч, –прибавил он меланхолически.
– Мнекажется, она долго не протянет, – ответила его супруга. –Когда мы встали из-за стола, у нее было ужасно красное лицо. Пришлосьраспустить ей шнуровку.
– Онавыпила семь бокалов шампанского, – заметил его преподобие,понизив голос. – Ну и дрянным же шампанским отравляет насмой братец; но вы, женщины, ни в чем не разбираетесь.
– Мырешительно ни в чем не разбираемся, – подтвердила миссисБьют Кроули.
– Послеобеда она пила вишневую наливку, – продолжал егопреподобие, – а к кофе – кюрасо. Я и за пять фунтовне выпил бы рюмки этой гадости: от ликера у меня убийственная изжога!Она не перенесет этого, миссис Кроули! Она обязательно помрет! Тутникакое здоровье не выдержит. Ставлю пять против двух, что Матильдане протянет и года.
Предаваясьтаким важным размышлениям и задумавшись о долгах, о сыне Джиме вуниверситете, и о сыне Фрэнке в Вуличе, я о четырех дочерях –бедняжки далеко не красавицы, и у них нет ни гроша сверх того, что имдостанется из наследства тетки, – пастор и его супруганекоторое время шли молча.
– Небудет же Питт таким отъявленным негодяем, чтобы продать право напредоставление бенефиций. А этот размазня-методист, его старшийсынок, так и метит попасть в парламент, – продолжал мистерКроули после паузы.
– СэрПитт Кроули на все способен, – заметила его супруга. –Надо убедить мисс Кроули, пусть заставит его пообещать приходДжеймсу.
– Питтпообещает тебе что хочешь! – отвечал его достойный брат. –Обещал же он оплатить мои студенческие векселя, когда умер отец;обещал же пристроить новый флигель к пасторскому дому; обещал отдатьмне поле Джибса и шестиакровый луг, – а выполнил он своиобещания? И сыну этакого-то человека – негодяю, игроку,мошеннику, убийце Родону Кроули – Матильда оставляет большуючасть своих денег! Не по-христиански это, ей-богу! Этот молодойнечестивец наделен всеми пороками, кроме лицемерия, то досталось егобратцу!
– Тише,друг мой! Мы еще на земле сэра Питта! – остановила еюжена.
– Яговорю – он вместилище всех пороков, миссис Кроули. Нераздражайте меня, сударыня! Разве не он застрелил капитана Маркера?Разве не он ограбил юного лорда Довдейла в «Кокосовой Пальме»?Разве не он помешал бою между Биллом Сомсом и Чеширским Козырем,из-за чего я потерял сорок фунтов? Ты знаешь, что это все егопроделки! А что касается женщин, то чего тут рассказывать!.. Ты жезнаешь – в моей судейской камере…
– Радибога, мистер Кроули, – взмолилась дама, –избавьте меня от подробностей!
– Иты приглашаешь этого негодяя к себе в дом! – продолжалпастор, все более распаляясь. – Ты – мать малыхдетей, жена священнослулжителя англиканской церкви! Черт возьми!
– БьютКроули, ты дурак! – заявила пасторша с презрением.
– Ну,ладно, сударыня, пускай я дурак, – я ведь не говорю,Марта, что я так умен, как ты, да и не говорил никогда. Но я не желаювстречаться с Родоном Кроули, так и знай! Я поеду к Хадлстону –обязательно, миссис Кроули, – посмотреть его чернуюгончую. И поставлю против псе пятьдесят фунтов за Ланселота. Ей-богу,так и сделаю! А то и против любого пса в Англии! Лишь бы невстречаться с этой скотиной Родосом Кроули!
– МистерКроули, вы, по обыкновению, пьяны, – ответила ему жена.
Но наследующее утро, когда пастор выспался и потребовал пива, миссисКроули напомнила ему его обещание съездить в субботу к сэру ХадлстонуФадлстону. Пастор знал, что там предстоит крупная выпивка, и потомубыло решено, что он вернется домой в воскресенье утром, пораньше,чтобы не опоздать к богослужению. Таким образом, мы видим, чтоприхожанам Кроули одинаково повезло и на помещика и на священника.
Прошло нетак много времени с водворения мисс Кроули в замке, а чары Ребеккиуже пленили сердце благодушной лондонской жуирки, как пленили онисердца наивных провинциалов, которых мы только что описывали.Однажды, собираясь на свою обычную прогулку в экипаже, она сочланужным приказать, чтобы маленькая гувернантка сопровождала ее доМадбери. Они еще и вернуться не успели, как Ребекка завоевала еерасположение: она заставила мисс Кроули четыре раза рассмеяться и всюдорогу ее потешала.
– Эточто еще за выдумка – не разрешать мисс Шарп обедать сгостями! – выговаривала старуха сэру Питту, затеявшемупарадный обед и пригласившему к себе всех окрестных баронетов. –Милейший мой, уж не воображаешь ли ты, что я стану беседовать с ледиФадлстон о детской или же обсуждать всякие юридические кляузы с этимпростофилей, старым сэром Джайлсом Уопшотом? Я требую, чтобы миссШарп обедала с нами. Пусть леди Кроули обедает наверху, если большенет места! Но мисс Шарп должна быть! Во всем графстве с нею однойтолько и можно разговаривать!
Конечно,после такого приказа мисс Шарп, гувернантка, получила распоряжениеобедать внизу со всем знатным обществом. И когда сэр Хадлстон свесьма торжественным и церемонным видом предложил руку мисс Кроули и,подведя ее к столу, уже готовился занять место с нею рядом, стараяледи пронзительно крикнула:
– БеккиШарп! Мисс Шарп! Идите сюда, садитесь со мной и развлекайте меня, асэр Хадлстон пусть сядет с леди Уопшот.
Когдавечер закончился и кареты покатили со двора, ненасытная мисс Кроулисказала: «Пойдем ко мне в будуар, Бекки, и разберем-ка там покосточкам всю честную компанию!» И парочка друзей отличновыполнила это, оставшись с глазу на глаз. Старый сэр Хадлстон ужасносопел за обедом; у сэра Джайлса Уошпота смешная манера громкочавкать, когда он ест суп, а миледи, его жена, как-то подмаргиваетлевым глазом. Все это Бекки великолепно изображала в карикатурномвиде, не забывая посмеяться и над темой обеденных бесед –политика, война, квартальные сессии, знаменитая охота с гончими –и над другими тяжеловесными и скучнейшими предметами, о которыхбеседуют провинциальные джентльмены. А уж туалеты барышень Уопшот изнаменитую желтую шляпу леди Фадлстон мисс Шарп разнесла в пух, квеликому удовольствию своей слушательницы.
– Милочка,вы настоящая trouvaille Находка (франц.)., – повторяламисс Кроули. – Я очень хочу, чтобы вы приехали ко мне вЛондон. Но только мне нельзя будет подтрунивать над вами, как надбедняжкой Бригс… Нет, нет, маленькая плутовка, вы слишком умны! Неправда ли, Феркин?
МиссисФеркин (приводившая в порядок скудные остатки волос, которые ещеросли на макушке у мисс Кроули) вздернула нос кверху и сказала субийственным сарказмом:
– Янахожу, что мисс очень умна!
В миссисФеркин, естественно, говорила ревность, ибо какая же честная женщинане ревнива.
Отвергнувуслуги сэра Хадлстона Фадлстона, мисс Кроули приказала, чтобы РодонКроули впредь предлагал ей руку и вел ее к столу, а Бекки несла бы занею ее подушку; или же она будет опираться на руку Бекки, а подушкупонесет Родон.
– Мыдолжны сидеть вместе, – заявила она. – Ведь вовсем графстве, прелесть моя, нас всего трое честных христиан (вкаковом случае необходимо признаться, что религия в Хэмпширскомграфстве стояла на весьма низком уровне).
Такоепохвальное благочестие не мешало мисс Кроули, как мы уже говорили,придерживаться весьма либеральных убеждений, и она пользоваласьвсяким случаем, чтобы высказывать их в самой откровенной форме.
– Чтозначит происхождение, милочка? – говорила она Ребекке. –Посмотрите на моего брата Питта, посмотрите на Хадлстонов, которыеживут здесь со времен Генриха Второго, посмотрите на бедного Бьюта,нашего пастора, – разве кто-нибудь из них может сравнитьсяс вами по уму или воспитанию? Да уж какое там с вами! Они не ровнядаже бедной милой Бригс, моей компаньонке, или Боулсу, моемудворецкому. Вы, прелесть моя, маленькое совершенство, вы положительномаленькое сокровище! У вас больше мозгов, чем у половины графства, иесли бы заслуги вознаграждались по достоинству, вам следовало бы бытьгерцогиней. Впрочем, нет! Вовсе не должно быть никаких герцогинь, –но вам не пристало занимать подчиненное положение. И я считаю вас,дорогая моя, равной себе во всех отношениях и… подбросьте-ка,пожалуйста, угля в огонь, милочка! А потом – не возьмете ли вывот это мое платье, его нужно немножко переделать, ведь вы такаямастерица!
И стараяфилантропка заставляла равную себе бегать по ее поручениям, исполнятьобязанности портнихи и каждый вечер читать ей вслух на сон грядущийфранцузские романы.
Вописываемое нами время, как, возможно, помнят более пожилые нашичитатели, великосветское общество было повергнуто в немалое волнениедвумя происшествиями, которые, как пишут газеты, «могли бы датьзанятие джентльменам в мантиях». Прапорщик Шефтон похитил ледиБарбару Фицзурс, дочь и наследницу графа Брейна, а бедняга Вир Вейн,джентльмен, пользовавшийся до сорока лет безупречной репутацией иобзаведшийся многочисленным семейством, самым внезапным и гнуснымобразом покинул свой дом из-за мисс Ружемон, шестидесятипятилетнейактрисы,
– Этобыло поистине неотразимой чертой милого лорда Нельсона, –говорила мисс Кроули, – ради женщины он готов был на все.В мужчине, способном на это, должно быть что-то хорошее. Я обожаюбезрассудные браки. Больше всего мне нравится, когда знатный человекженится на дочери какого-нибудь мельника, как сделал лордФлауэр-дейл. Все женщины приходят от этого в такое бешенство! Яхотела бы, чтобы какой-нибудь великий человек похитил вас, моядорогая. Не сомневаюсь, что вы для этого достаточно миленькая!
– Сдвумя форейторами!.. Ах, как это было бы восхитительно! –призналась Ребекка.
– Аеще мне нравится, когда какой-нибудь бедняк убегает с богатойдевушкой. Я мечтаю, чтобы Родон похитил какую-нибудь девушку!
– Какуюдевушку, богатую или бедную?
– Ахвы, дурочка! У Родона нет ни гроша, кроме тех денег, что я даю ему.Он crible de dettes По уши в долгах (франц.).. Ему нужно поправитьсвои дела и добиться успеха в свете.
– Ачто, он очень умен? – спросила Ребекка.
– Умен?Да что вы, душечка! У него в голове и мыслей никаких не бывает, кромекак о лошадях, о своем полку, охоте да игре! Но он должен иметь успех– он так восхитительно испорчен! Разве вы не знаете, что онубил человека, а оскорбленному отцу прострелил шляпу? Его боготворятв полку, и все молодые люди у Уотьера и в «Кокосовой Пальме»клянутся его именем!
Когдамисс Робекка Шарп посылала своей возлюбленной подруге отчет омаленьком бале в Королевском Кроули и о том, как капитан Кроуливпервые выделил ее из ряда других, она, как это ни странно, дала несовсем точный отчет об этом случае. Капитан отличал ее и раньшебесчисленное количество раз. Капитан раз десять встречался с нею валлеях парка. Капитан сталкивался с нею в полсотне разных коридоров игалерей. Капитан по двадцати раз в вечер наваливался на фортепьяноРебекки, когда та пела (миледи по нездоровью проводила время у себянаверху, и никто не вспоминал о ней). Капитан писал Ребекке записочки(какие только был в силах сочинить и кое-как накропать неуклюжийверзила-драгун, – но женщины охотно мирятся с тупостью вмужчине). Однако, когда он вложил первую свою записочку между нотныхстраниц романса, который Ребекка пела, маленькая гувернантка,поднявшись с места и пристально глядя в лицо Родону, грациозноизвлекла сложенное треугольником послание, помахала им в воздухе, кактреугольной шляпой, и, подойдя к неприятелю, швырнула записочку вогонь, а затем, сделав капитану низкий реверанс, вернулась на место иначала снова распевать – веселее, чем когда-либо.
– Чтослучилось? – спросила мисс Кроули, потревоженная в своейпослеобеденной дремоте неожиданно прерванным пением.
– Фальшиваянота! – отвечала со смехом мисс Шарп, и Родон Кроули весьзатрясся от гнева и досады.
Как милобыло со стороны миссис Бьют Кроули, увидавшей явное пристрастие миссКроули к новой гувернантке, позабыть о ревности и ласково встретитьмолодую особу в пасторском доме, и не только ее, но и Родона Кроули,соперника ее мужа по части пятипроцентных бумаг старой девы! Междумиссис Кроули и ее племянником установилась нежная дружба. Он бросилохотиться; он отклонял приглашения к Фадлстонам, у которых одниторжества сменялись другими; он перестал обедать в офицерскомсобрании в Мадбери. Самым его большим удовольствием было забрести впасторский дом, куда ездила теперь и мисс Кроули. А так как маменькабыла больна, то почему бы и девочкам баронета не прогуляться туда смисс Шарп? Вот дети (милые создания) и приходили с мисс Шарп. Авечерами часть гостей обычно возвращалась домой пешком. Конечно, немисс Кроули – та предпочитала свою карету. Но прогулка прилунном свете по нивам пастора, а потом (если пройти через парковуюкалитку) среди темных деревьев и кустов, по лабиринту аллей вплоть досамого Королевского Кроули приводила в восторг двух таких любителейприроды, как капитан и мисс Ребекка.
– Ах,эти звезды! Эти звезды! – вздыхала мисс Ребекка, обращая кним свои искрящиеся зеленые глаза. – Я чувствую себякаким-то бесплотным духом, когда взираю на них!
– О…да! Гм!.. Черт!.. Да, я тоже это чувствую, мисс Шарп, –отвечал второй энтузиаст. – Вам не мешает моя сигара, миссШарп?
Напротив,мисс Шарп больше всего на свете любила запах сигар на свежем воздухеи как-то даже попробовала покурить – с прелестнейшими ужимкамивыпустила облачко дыма, слегка вскрикнула, залилась тихим смехом ивернула деликатес капитану. Тот, покручивая ус, тотчас же раскурилсигару так, что на конце ее появился яркий огонек, пылавший в темныхзарослях красной точкой.
– Черт!..Э-э!.. Ей-богу… э-э, – божился капитан, – вжизни не курил такой чудесной сигары! – Его умственноеразвитие и умение вести беседу были одинаково блестящи и вполнеподобали тяжеловесному молодому драгуну.
Старыйсэр Питт, сидевший с трубкою за стаканом пива и беседовавший с ДжономХороксом насчет барана, предназначенного на убой, заметил как-то изокна кабинета эту парочку, поглощенную приятной беседой, и,разразившись страшными ругательствами, поклялся, что, если бы не миссКроули, он взял бы Родона за шиворот и вытолкал за дверь, какпоследнего мерзавца.
– Да,хорош! – заметил мистер Хорокс. – Да и лакейего Флетерс тоже гусь лапчатый. Такой поднял содом в комнате экономкииз-за обеда и эля, что любому лорду впору! Но, мне думается, миссШарп ему под стать, сэр Питт, – прибавил он, помолчавнемного.
И в самомделе, она была под стать – и отцу и сыну.
ГЛАВА XII,

ВЕСЬМА ЧУВСТВИТЕЛЬНАЯ

Но поранам распроститься с Аркадией и ее любезными обитателями,упражняющимися в сельских добродетелях, и отправиться обратно вЛондон, чтобы узнать, что сталось с мисс Эмилией.
«Мыею нимало не интересуемся, – пишет мне какая-тонеизвестная корреспондентка красивым бисерным почерком в записочке,запечатанной розовой печатью. – Она бесцветна ибезжизненна», – тут следует еще несколько не менеелюбезных замечаний в том же роде, о коих я бы не упомянул, если быони, в сущности говоря, не были скорее лестными для упомянутоймолодой особы.
Развелюбезный читатель, вращающийся в обществе, никогда не слыхал подобныхзамечаний из уст своих милых приятельниц, которые не перестаютудивляться, чем обворожила его мисс Смит или что заставило майораДжонса сделать предложение этой ничтожной дурочке и хохотушке миссТомпсон, которой решительно нечем гордиться, кроме личика восковойкуклы? «Ну что, в самом деле, особенного в розовых щечках иголубых глазках?» – спрашивают наши милые моралистки имудро намекают, что природные дарования, совершенство ума, овладение«Вопросами мисс Меннол», дамские познания в областиботаники и геологии, искусство стихоплетства, умение отбарабанитьсонаты в духе герцовских и тому подобное являются для особы женскогопола куда более цепными качествами, чем те мимолетные прелести,которые через короткий срок неминуемо поблекнут. Слушать рассужденияженщин о ничтожестве и непрочности красоты – вещь крайненазидательная.
Но хотядобродетель несравненно выше, и злополучным созданиям, которые, насвою беду, наделены красотою, нужно всегда помнить об ожидающей ихсудьбе, и хотя весьма вероятно, что героический женский характер,которым так восхищаются женщины, объект более славный и достойный,чем милая, свежая, улыбающаяся, безыскусственная, нежная маленькаядомашняя богиня, которой готовы поклоняться мужчины, –однако женщины, принадлежащие к этому последнему и низшему разряду,должны утешаться тем, что мужчины все-таки восхищаются ими и что,несмотря на все предостережения и протесты наших добрых приятельниц,мы продолжаем упорствовать в своем заблуждении и безумии и будемкоснеть в них до конца наших дней. Да вот хотя бы я сам: сколько ниповторяли мне разные особы, к которым я питаю величайшее уважение,что мисс Браун – пустейшая девчонка, что у миссис Уайт только иесть, что ее petit minois chiffonne Смазливое личико (франц.)., амиссис Блек не умеет слова вымолвить, однако я знаю, что у меня быливосхитительные беседы с миссис Блек (но, конечно, сударыня, они недля разглашения), я вижу, что мужчины целым роем толкутся предкреслом миссис Уайт, а все молодые люди стремятся танцевать с миссБраун: поэтому я склоняюсь к мысли, что презрение своих сестерженщина должна расценивать как большой комплимент.
Молодыеособы, составлявшие общество Эмилии, не скупились на такие изъявлениядружбы. Например, едва ли существовал другой вопрос, в котором девицыОсборн – сестры Джорджа, и mesdemoiselles Доббин выказывали бытакое единодушие, как в оценке весьма ничтожных достоинств Эмилии,выражая при этом изумление по поводу того, что могут находить в нейих братья.
– Мыс нею ласковы, – говорили девицы Осборн, две изящныечернобровые молодые особы, к услугам которых были наилучшиегувернантки, модистки и учителя. И они обращались с Эмилией такласково и снисходительно и покровительствовали ей так несносно, чтобедняжка и в самом деле лишалась в их присутствии дара слова иказалась дурочкой, какой они ее считали. Она старалась изо всех силполюбить их, как этого требовал долг по отношению к сестрам еебудущего мужа. Она проводила с ними долгие утра – скучнейшие,тоскливейшие часы. Она выезжала с сестрами на прогулку в их огромнойпарадной карете в сопровождении сухопарой мисс Уирт, их целомудреннойгувернантки. Они развлекали Эмилию тем, что возили ее на всякиедушеспасительные концерты, на оратории и в собор св. Павлаполюбоваться на приютских детей, но наводили такой страх на свою юнуюподружку, что она не решалась приходить в волнение от пропетогодетьми гимна. Дом у Осборнов был роскошный; стол у их отца богатый ивкусный; их общество – чинно и благородно; их самодовольство –безгранично; у них была самая лучшая скамья в церкви Воспитательногодома; все их привычки были торжественны и добропорядочны, а все ихразвлечения невыносимо скучны и благопристойны. И после каждоговизита Эмилии (о, как она бывала рада, когда они заканчивались) миссДжейн Осборн, мисс Мария Осборн и мисс Уирт, целомудреннаягувернантка, с возрастающим изумлением вопрошали друг друга:
– Чтонашел Джордж в этом создании? Как же так? – воскликнетпридирчивый читатель. Возможно ли, чтобы Эмилия, у которой было вшколе столько подруг и которую так любили там, вступив в свет,встретила лишь пренебрежение со стороны своего же разборчивого пола?Милостивый государь, в заведении мисс Пинкертон не было ни одногомужчины, кроме престарелого учителя танцев. Не могли же девицы всамом деле ссориться из-за него! Но когда Джордж, их красавец брат,стал убегать сейчас же после утреннего завтрака и не обедал дома разшесть в неделю, то нет ничего удивительного, что заброшенные сестрысочли себя вправе на него дуться. Когда молодой Буллок (совладелецфирмы «Халкер, Буллок и Кo» – банкирский дом,Ломбард-стрит), ухаживавший за мисс Марией последние два сезона,позволил себе пригласить Эмилию на котильон, то как, по-вашему, моглоэто понравиться вышеозначенной девице? А между тем, как существобесхитростное и всепрощающее, она сказала, что очень рада этому. «Яв таком восторге, что вам нравится милочка Эмилия, –заявила она с большим чувством мистеру Буллоку после танца. –Она обручена с моим братом Джорджем; правда, в ней нет ничегоособенного, но она предоброе и пренаивное создание. У нас все так еелюбят!» Милая девушка! Кто может измерить всю глубинупривязанности, выраженную этим восторженным гак?
Мисс Уирти обе эти любящие молодые особы столь упорно и столь часто внушалиДжорджу Осборну, как велика приносимая им жертва и какое этосумасбродное великодушие с его стороны снизойти до Эмилии, что я,признаться, боюсь, не возомнил ли Джордж, будто он и в самом делеодин из замечательнейших людей во всей британской армии, и непозволял ли поэтому любить себя из беззаботной покорности судьбе.
Впрочем,хоть он и уходил куда-то каждое утро, о чем мы уже упоминали, иобедал дома только по воскресеньям, причем его сестры думали, чтовлюбленный юноша сидит пришитый к юбке мисс Седли, на самом деле онне всегда бывал у Эмилии, когда, по мнению окружающих, должен былпроводить время у ее ног. Во всяком случае, не раз случалось, что,когда капитан Доббин заходил проведать друга, старшая мисс Осборн(она всегда бывала очень предупредительна к капитану, с большиминтересом слушала его военные рассказы и осведомлялась о здоровье егомилой матушки), со смехом указывая на противоположную сторону сквера,говорила:
– О,вам следует пройти к Седли, если вам нужен Джордж! Мы его не видим сутра до поздней ночи!
Накаковые речи капитан отвечал смущенным и натянутым смехом и, какподобает человеку, знающему тонкости светского обращения, менялразговор, переводя его на какие-нибудь интересные для всех предметы,вроде оперы, последнего бала у принца в Карлтон-Хаусе или же погоды –этой благодарной темы для светских разговоров.
– Нуи простофиля же твой любимчик! – говорила мисс Мария миссДжейн после ухода капитана. – Ты заметила, как онпокраснел при упоминании о дежурствах бедного Джорджа?
– Какжаль, что Фредерик Буллок не обладает хотя бы долей его скромности,Мария! – отвечала старшая сестра, вскинув голову.
– Скромности?Ты хочешь сказать – неуклюжести, Джейн! Я вовсе не хочу, чтобыФредерик обрывал мне кисейные платья, как это было на вечере у миссисПеркигс, когда капитан Доббин наступил тебе на шлейф.
– Ну,Фредерику было трудно наступить на твое платье, ха-ха-ха! Ведь онтанцевал с Эмилией!
На самомже деле капитан Доббин так покраснел и смутился только потому, чтодумал об одном обстоятельстве, о котором считал излишним оповещатьмолодых особ. Он уже заходил к Седли – конечно, под предлогомсвидания с Джорджем, – но Джорджа там не было, и бедняжкаЭмилия с печальным, задумчивым личиком одиноко сидела в гостиной уокна. Обменявшись с капитаном пустячными, ничего не значащимифразами, она решилась спросить: правда ли, будто полк ждет приказавыступить в заграничный поход, и видел ли сегодня капитан Доббинмистера Осборна.
Полк ещене получал приказа выступить в заграничный поход, и капитан Доббин невидел Джорджа.
– Вероятно,он у сестер, – сказал капитан. – Не пойти ли заним и не привести ли сюда лентяя?
Эмилияласково и благодарно протянула ему руку, и капитан отправился на тусторону сквера. Эмилия все ждала и ждала, но Джордж так и не пришел.
Бедноенежное сердечко! Оно продолжает надеяться и трепетать, тосковать иверить. Как видите, о такой жизни мало что можно написать. В ней такредко случается то, что можно назвать событием. День-деньской одно ито же чувство: когда он придет? Одна лишь мысль, с которой и засыпаюти пробуждаются. Мне думается, что в то самое время, как Эмилиярасспрашивала о нем капитана Доббина, Джордж был в трактире наСуоллоу-стрит и играл с капитаном Кенноном на бильярде. Джордж былвеселый малый, он любил общество и отличался во всех играх, требующихловкости.
Однажды,после трехдневного его отсутствия, мисс Эмилия надела шляпу ипомчалась к Осборнам.
– Как!Вы оставили брата, чтобы прийти к нам? – воскликнулимолодые особы. – Вы поссорились, Эмилия? Ну, расскажитенам!
Нет,право, никакой ссоры у них не было.
– Даразве можно с ним поссориться! – говорила Эмилия сглазами, полными слез. Она просто зашла… повидаться со своимидорогими друзьями: они так давно не встречались. И в этот день онаказалась до того глупенькой и растерянной, что девицы Осборн и ихгувернантка, провожая гостью взором, когда та печально возвращаласьдомой, пуще прежнего дивились, что мог Джордж найти в бедноймаленькой Эмилии.
Да иничего в этом нет странного! Как могла Эмилия раскрыть свое робкоесердечко для обозрения перед нашими востроглазыми девицами? Лучше емубыло съежиться и притаиться. Я знаю, что девицы Осборн отличноразбирались в кашемировых шалях или розовых атласных юбках; и еслимисс Тернер перекрашивала свою в пунцовый цвет и перешивала потом вспенсер или если мисс Пикфорд делала из своей горностаевой пелеринымуфту и меховую опушку, то, ручаюсь вам, эти изменения не ускользалиот глаз двух проницательных молодых особ, о которых идет речь. Но,видите ли, есть вещи более тонкого свойства, чем меха или атлас, чемвсе великолепие Соломона, чем весь гардероб царицы Савской, –вещи, красота которых ускользает от глаз многих знатоков. Естькроткие, скромные души, которые благоухают и нежно расцветают в тихихтенистых уголках; и есть декоративные цветы величиной с добрую меднуюгрелку, способные привести в смущение само солнце. Мисс Седли непринадлежала к разряду таких подсолнечников, и, мне кажется, было быни с чем не сообразно рисовать фиалку величиной с георгин. Поистине,жизнь юной простодушной девушки, еще не выпорхнувшей из родительскогогнезда, не может отличаться такими волнующими событиями, на какиепретендует героиня романа. Силки или охотничьи ружья угрожаютвзрослым птицам, вылетающим из гнезда в поисках пищи, а то и ястребналетит, от которого то ли удастся спастись, то ли придетсяпогибнуть; между тем как птенцы в гнезде ведут очень спокойный иотнюдь не романтический образ жизни, лежа на пуху и соломе, пока ненаступает и их черед расправить крылья. В то время как Бекки Шарпгде-то в далекой провинции носилась на собственных крыльях, прыгала светки на ветку и, минуя множество расставленных силков, успешно иблагополучно поклевывала свой корм, Эмилия безмятежно пребывала усебя дома на Рассел-сквер. Если она и выходила куда, то лишь внадежном сопровождении старших. Никакое бедствие, казалось, не моглообрушиться на нее или на этот богатый, приветливый, удобный дом,служивший ей ласковым приютом. У матери были свои утренние занятия,ежедневные прогулки и те приятные выезды в гости и по магазинам,которые составляют привычный круг развлечений, или, если хотите,профессию богатой лондонской дамы. Отец, совершал свои таинственныеоперации в Сити, жившем кипучей жизнью в те дни, когда война бушевалапо всей Европе и судьбы империй ставились на карту; когда газета«Курьер» насчитывала десятки тысяч подписчиков; когдаодин день приносил известие о сражении при Виттории, другой – опожаре Москвы, или в обеденный час раздавался рожок газетчика,трубивший на весь Рассел-сквер о таком, например, событии: «Сражениепод Лейпцигом – участвовало шестьсот тысяч человек –полный разгром французов – двести тысяч убитых». СтарикСедли раз или два приезжал домой с очень озабоченным лицом. Да и неудивительно, ведь подобные известия волновали все сердца и все биржиЕвропы.
Между темжизнь на Рассел-сквер, в Блумсбери, протекала так, как если бы вЕвропе ничего решительно не изменилось. Отступление от Лейпцига невнесло никаких перемен в количество трапез, которые вкушал в людскоймистер Самбо. Союзники вторглись во Францию, но обеденный колоколзвонил по-прежнему в пять часов, как будто ничего не случилось. Недумаю, чтобы бедняжка Эмилия хоть сколько-нибудь тревожилась за исходбоев под Бриенном и Монмирайлем или чтобы она серьезно интересоваласьвойной до отречения императора, но тут она захлопала в ладоши,вознесла молитвы – и какие признательные! – и отполноты души бросилась на шею Джорджу Осборну, к удивлению всехсвидетелей такого бурного проявления чувств. Свершилось, миробъявлен, Европа собирается отдыхать, корсиканец низложен, и полкулейтенанта Осборна не придется выступать в поход. Вот ход рассуждениимисс Эмилии. Судьба Европы олицетворялась для нее в поручике ДжорджеОсборне. Для него миновали все опасности, и Эмилия благословляланебо. Он был ее Европой, ее императором, ее союзными монархами иавгустейшим принцем-регентом. Он был для нее солнцем и луной. И мнекажется, Эмилия воображала, будто парадная иллюминация и бал водворце лорд-мэра, данный в честь союзных монархов, предназначалисьисключительно для Джорджа Осборна.
Мы ужеговорили о корыстии, эгоизме и нужде, как о тех бессердечныхнаставниках, которые руководили воспитанием бедной мисс Бекки Шарп. Ау мисс Эмилии Седли ее главной наставницей была любовь; и простоизумительно, какие успехи сделала наша юная ученица под руководствомэтой столь популярной учительницы! После пятнадцати– иливосемнадцатимесячных ежедневных и постоянных прилежных занятий стакой просвещенной воспитательницей какое множество тайн позналаЭмилия, о которых понятия не имели ни мисс Уирт, ни черноглазыедевицы, жившие по ту сторону сквера, ни даже сама старуха миссПинкертон из Чизика! Да и, по правде говоря, что могли в этомпонимать такие чопорные и почтенные девственницы? Для мисс П. и миссУ. нежной страсти вообще не существовало: я не решился бы дажезаподозрить их в этом. Мисс Мария Осборн питала, правда,«привязанность» к мистеру Фредерику-Огастесу Буллоку,совладельцу фирмы «Халкер, Буллок и Кo», но ее чувствабыли самые респектабельные, и она точно так же вышла бы замуж заБуллока-старшего, потому что все ее домыслы были направлены на то, начто и полагается их направлять всякой хорошо воспитанной молодойледи: на особняк на Парк-лейн, на загородный дом в Уимблдоне, накрасивую коляску, на пару чудовищно огромных лошадей и выездныхлакеев и на четвертую часть годового дохода знаменитой фирмы «Халкер,Буллок и Кo», – словом, на все блага и преимущества,воплощенные в особе Фредерика-Огастеса. Если бы был уже изобретенфлердоранж (эта трогательная эмблема женской чистоты, ввезенная к намиз Франции, где, как правило, дочерей продают в замужество), то,конечно, мисс Мария надела бы на себя венок непорочности и уселась быв дорожную карету рядом со старым, лысым, красноносым подагрикомБуллоком-старшим и с похвальным усердием посвятила бы свою прекраснуюжизнь его счастью. Только старый-то джентльмен был уже давно женат, ипотому мисс Мария отдала свое юное сердце младшему компаньону.Прелестные распускающиеся цветы померанца! На днях я видел, как некаяновобрачная (в девичестве мисс Троттер), разукрашенная ими, впорхнулав дорожную карету у церкви св. Георга (Ганновер-сквер), а за неюпроковылял лорд Мафусаил. С какой чарующей скромностью она опустилана окнах экипажа шторки – о милая непорочность! Набракосочетание съехалась чуть ли не половина всех карет ЯрмаркиТщеславия.
Не такогорода любовь завершила воспитание Эмилии и за какой-нибудь годпревратила славную молодую девушку в славную молодую женщину, котораястанет хорошей женой, едва лишь пробьет счастливый час. Юнаясумасбродка эта (быть может, со стороны родителей было оченьнеразумно поощрять ее в таком беззаветном поклонении и глупыхромантических бреднях) полюбила от всего сердца молодого офицера,состоявшего на службе его величества и нам уж несколько знакомого.Она начинала думать о нем с первой же минуты своего пробуждения, иего имя было последним, которое она поминала в своих вечернихмолитвах. В жизни не видела она такого умного, такогообворожительного мужчины; как он хорош верхом на коне, какой онтанцор – словом, какой он герой! Рассказывают о поклонепринца-регента! Но разве можно сравнить это с тем, как кланяетсяДжордж! Эмилия видела мистера Браммела, которого все такпревозносили. Но можно ли этого человека ставить рядом с ее Джорджем?Среди молодых щеголей, посещавших оперу (а в те дни были щеголи ненынешним чета, они появлялись в опере в шапокляках!), не было ниодного под стать Джорджу! С ним мог сравниться только сказочныйпринц; как великодушно с его стороны снизойти до ничтожной Золушки!Будь мисс Пинкертон наперсницей Эмилии, она, несомненно, попыталасьбы положить предел этому слепому обожанию, но едва ли с большимуспехом. Такова уж природа некоторых женщин. Одни из них созданы дляинтриг, другие для любви; и я желаю каждому почтенному холостяку,читающему эти строки, выбрать себе жену того сорта, какой ему большепо душе.
Подвластью своего всепоглощающего чувства мисс Эмилия самым бессовестнымобразом оставила в небрежении всех своих двенадцать милых подруг вЧизике, как обычно и поступают такие себялюбивые особы. Разумеется, унее было только одно на уме, а мисс Солтайр была слишком холодна длянаперсницы, писать же мисс Суорц, курчавой и смуглой наследнице сСент-Китса, Эмилии и в голову не приходило. Она брала к себе напраздники маленькую Лору Мартин и, боюсь, сделала ее поверенной своихтайн, пообещав бедной сиротке взять ее к себе после своего замужестваи преподав ей бездну всяких сведений относительно любовной страсти,которые, вероятно, были исключительно полезны и новы для этой юнойособы. Увы, увы! Боюсь, что ум у Эмилии был недостаточно уравновешен!
Но что жеделали ее родители, как они не уберегли это сердечко, позволив емутак сильно биться? Старик Седли, по-видимому, мало обращал вниманияна творившееся вокруг. В последнее время он казался оченьозабоченным, дела в Сити поглощали его целиком. Миссис Седли былатакой покладистой и безучастной натурой, что даже не ревновала дочь.Мистер Джоз находился в Челтнеме, где выдерживал осаду со стороныкакой-то ирландской вдовушки. Весь дом был в распоряжении Эмилии, и –ах! – иной раз она чувствовала себя в нем слишкомодинокой, – не то чтобы ее одолевали сомнения, ибо Джорджунужно же бывать в казармах конной гвардии и он не всегда можетотлучиться из Чатема! Кроме того, он должен навещать друзей и сестери показываться в обществе (ведь он – украшение всякогообщества!), когда бывает в Лондоне; а когда бывает в полку, тослишком утомляется, чтобы писать длинные письма. Я знаю, где Эмилияпрячет пакет с письмами, и могу пробраться в ее комнату и исчезнутьнезаметно, как Иакимо… Как Иакимо? Нет, это некрасивая роль. Лучшея поступлю, как Лунный Свет, и, не причиняя вреда, загляну в постель,где грезят во сне вера, красота и невинность.
Но еслиписьма Осборна были кратки и отличались слогом, свойственным воину,то нужно признать, что, вздумай мы напечатать письма мисс Седли кмистеру Осборну, нам пришлось бы растянуть этот роман на такоеколичество томов, что он оказался бы не под силу и самомучувствительному читателю. Эмилия не только исписывала целые листывдоль и поперек и даже крест-накрест, в самых противоестественныхкомбинациях, не оставляя живого места на полях и между строк, но ибез зазрения совести выписывала целые страницы из стихотворныхсборников и подчеркивала отдельные слова и фразы с самым неистовымжаром, являя все признаки расстройства, свойственного такомудушевному состоянию. Она не была героиней. Ее письма были полныповторений. Она нередко забывала о грамматике, а в стихах несоблюдала размера. Но, о mesdames, если вам не разрешаетсявзволновать преданное вам сердце иной раз и не по правилам синтаксисаили если вас нельзя любить, пока вы не усвоите разницы междутрехстопником и четырехстопником, то пусть тогда поэзия летит кчертям и да погибнут самым жалким образом все школьные учителя.
ГЛАВА XIII,

ЧУВСТВИТЕЛЬНАЯ, НО БОГАТАЯ И ДРУГИМСОДЕРЖАНИЕМ

Боюсь,что джентльмен, к которому были адресованы письма мисс Эмилии,отличался критическим складом ума. Где бы ни находился поручикОсборн, за ним по пятам следовало такое множество записок, что вофицерском собрании ему покоя не было от всяких шуточек. В концеконцов он приказал слуге передавать их ему, только когда он будетодин у себя в комнате. Кто-то видел, как он зажигал одной из нихсигару, к ужасу капитана Доббина, который, я уверен, не пожалел быбанковского билета за такой автограф.
Долгоевремя Джордж старался держать свои сердечные дела в секрете. Что тутбыла замешана дама – этого он не скрывал. «И не первая, –говорил прапорщик Спуни прапорщику Стаблу. – Этот Осборн –настоящий дьявол! В Демераре дочка судьи просто с ума по нем сходила,и потом еще эта красавица квартеронка мисс Пай в Сент-Винсенте. А ужс тех пор как полк вернулся домой, он, говорят, стал сущимДон-Жуаном, ей-богу!»
По мнениюСтабла и Спуни, стать «сущим Дон-Жуаном, ей-богу» –значило обладать самым лестным для мужчины качеством. Да и вообщерепутация Осборна среди полковой молодежи стояла очень высоко. Онотличался во всех видах спорта, и в пении застольных песен, и насмотрах; сыпал деньгами, которыми его щедро снабжал отец, и одевалсялучше всех в полку, обладая самым богатым и добротным гардеробом.Солдаты его обожали. Он мог перепить всякого другого офицера всобрании, не исключая старика Хэвитопа, полковника; он мог устоять вбоксе даже против рядового Наклза, который раньше выступал на ринге икоторого давно произвели бы в капралы, не будь он отпетым пьяницей;был лучшим игроком в крикетной команде полкового клуба; скакал насобственной лошади Молнии и выиграл гарнизонный кубок на квебекскихскачках. Не только Эмилия боготворила Осборна – Стабл и Спунивидели в нем некоего Аполлона; Доббин считал его Чудо-Крайтоном, асупруга майора, миссис О’Дауд, соглашалась, что он блестящий кавалери напоминает ей Фицджеральда Фогарти, второго сына лорда Каслфогарти.
Итак,Стабл, Спуни и вся остальная компания предавались самым романтическимдогадкам насчет корреспондентки Осборна, высказывая мнение, что внего влюбилась некая герцогиня в Лондоне, или что это дочь генерала –она сговорена с другим, а сама без памяти от Джорджа, или женанекоего члена парламента, которая спит и видит, как бы бежать с нимна четверке вороных; называли и другие жертвы страсти, восхитительнопламенной, романтической и одинаково компрометантной для обеихсторон. Но в ответ на все эти догадки Джордж хранил упорное молчание,предоставляя своим юным почитателям и друзьям изобретать всякиеистории и разукрашивать их всеми средствами своей фантазии.
В полкутак бы ничего и не узнали, если бы не нескромность капитана Доббина.Однажды капитан сидел за завтраком в офицерском собрании, когдаКудахт, помощник полкового лекаря и оба ранее названных достойныхджентльмена обсуждали на все лады интрижку Осборна. Стабл твердил,что его дама сердца – герцогиня и что она близка ко дворукоролевы Шарлотты, а Кудахт божился, что она оперная певица самойнезавидной репутации. Услышав это, Доббин так возмутился, что, хотярот его был набит яйцами и хлебом с маслом и хотя ему вообщеследовало бы молчать, не удержался и выпалил:
– Кудахт,вы совершеннейший болван! Вечно вы несете чепуху и сплетничаете.Осборн не собирается убегать с герцогинями или губить модисток. МиссСедли – одна из самых очаровательных молодых особ, какиекогда-либо жили на свете. Джордж давным-давно с ней: помолвлен. И яникому не советовал бы говорить о ней гадости в моем присутствии!
На этомДоббин прервал свою речь, весь красный от волнения, и едва непоперхнулся чаем. Спустя полчаса эта история облетела весь полк, и втот же вечер жена майора, миссис О’Дауд, написала своей сестреГлорвине в О’Даудстаун, чтобы та не торопилась с отъездом из Дублина:молодой Осборн, оказывается, давно помолвлен.
В тот жесамый вечер за стаканом шотландского грога она, как водится,поздравила поручика, и Осборн, взбешенный, отправился домой отчитатьДоббина (который отклонил приглашение на вечер к майорше О’Дауд исидел у себя в комнате, играя на флейте и, как мне думается, сочиняястихи самого меланхолического свойства) – за то, что он выдалего тайну.
– Койчерт просил тебя трезвонить о моих делах? – набросилсяОсборн на приятеля. – За каким дьяволом нужно знать всемуполку, что я собираюсь жениться? К чему позволять этой болтунье,старой ведьме Пегги О’Дауд, трепать мое имя за ее распроклятым ужиноми звонить в колокола о моей помолвке на все три королевства? Да,кроме того, Доббин. какое ты имел право говорить, что я помолвлен, ивообще вмешиваться в мои дела?
– Мнекажется… – начал капитан Доббин.
– Наплевать,что тебе кажется! – перебил его младший товарищ. –Я тебе кругом обязан, я это знаю, знаю слишком хорошо! Но не хочу явечно выслушивать всякие твои наставления только потому, что ты меняна пять лет старше! Не стану я, черт возьми, терпеть твой тонпревосходства, твое проклятое снисхождение и покровительство. Да,снисхождение и покровительство! Хотелось бы мне знать, чем я тебяхуже?
– Тыпомолвлен? – прервал его капитан Доббин.
– Какое,черт подери, дело тебе или кому угодно, помолвлен я или нет?
– Тыстыдишься этого? – продолжал Доббин.
– Какоевы имеете право, сэр, задавать мне подобный вопрос, хотелось бы мнезнать?
– Великийбоже! Уж не собираешься ли ты отказаться от помолвки? –спросил Доббин, вскакивая с места.
– Инымисловами, вы меня спрашиваете, честный ли я человек или нет? –окончательно разъярился Осборн. – Это вы имеете в виду? Запоследнее время вы усвоили себе со мной такой тон, что будь я… еслистану и дальше это терпеть!
– Чтоже я такого сделал? Я только говорил тебе, что ты невнимателен кочень милой девушке, Джордж. Я говорил тебе, что, когда ты ездишь вЛондон, тебе нужно сидеть у нее, а не в игорных домах в районеСент-Джеймса,
– Очевидно,вы не прочь получить обратно свои деньги, – сказал Джорджс усмешкой.
– Конечно,не прочь и всегда был не прочь, разве тебе это не известно? –ответил Доббин. – Ты говоришь, как подобает благородномучеловеку.
– Нет,к черту, Уильям, прошу прощения! – перебил его Джордж впорыве раскаяния. – Ты выручал меня по-дружески один богзнает сколько сотен раз! Ты вызволял меня из множества всяких бед!Когда гвардеец Кроули обыграл меня на такую огромную сумму, я пропалбы, если бы не ты. Непременно пропал бы, не спорь! Но только зачем тывечно изводишь меня, пристаешь со всякими расспросами. Я очень люблюЭмилию, я обожаю ее… и тому подобное. Не смотри на меня сердито.Она само совершенство, я знаю это. Но, видишь ли, всякий интерестеряется, когда что-нибудь само дается тебе в руки. Черт побери! Полктолько что вернулся из Вест-Индии, надо же мне немного побеситься, апотом, когда я женюсь, я исправлюсь… Честное слово, я образумлюсь!И… слушай, Доб, не сердись, я отдам тебе в следующем месяце тусотню фунтов – отец, я знаю, раскошелится! И я отпрошусь уХэвитопа в отпуск, съезжу в Лондон и завтра же повидаюсь с Эмилией…Ну, как? Удовлетворен?

– Натебя, Джордж, нельзя долго сердиться, – промолвилдобряк-капитан, – а что касается денег, старина, то тыведь сам знаешь: нуждайся я в них, и ты поделишься со мной последнимшиллингом.
– Конечно,Доббин, честное слово! – заявил Джордж с необычайнымвеликодушием, хотя, по правде сказать, у него никогда не бывалосвободных денег.
– Одногоя только желал бы: чтобы ты, Джордж, наконец перебесился. Если бы тывидел личико бедняжки мисс Эмми, когда она на днях справлялась у меняо тебе, ты послал бы свои бильярды куда-нибудь подальше. Поезжайутешь ее, негодный! Поди напиши ей длинное письмо. Сделай что-нибудь,чтобы ее порадовать. Для этого так мало нужно.
– Онаи в самом деле чертовски в меня влюблена, – сказал Осборнс самодовольным видом и отправился в офицерское собрание заканчиватьвечер в кругу веселых товарищей.
Темвременем на Рассел-сквер Эмплия смотрела на луну, озарявшую тихуюплощадь так же, как и плац перед Чатемскими казармами, где былрасквартирован полк поручика Осборна, и размышляла, чем-то сейчасзанят ее герой. Быть может, он на бивуаке, думалось ей; быть может,делает обход часовых; быть может, дежурит у ложа раненого товарищаили же изучает военное искусство в своей одинокой комнатке. И еетихие думы полетели вдаль, словно были ангелами и обладали крыльями,вниз по реке, к Чатему и Рочестеру, стремясь заглянуть в казармы, гденаходился Джордж… Если принять это в соображение, то, пожалуй,удачно, что ворота оказались запертыми и часовой никого не пропускалв казармы, – бедному ангелочку в белоснежных одеждах непривелось услышать, какие песни орали наши молодые люди за стаканомпунша.
На другойдень после упомянутой беседы в Чатемских казармах молодой Осборн,решив показать другу, как он держит слово, собрался ехать в Лондон,чем вызвал горячее одобрение капитана Доббина.
– Мнехотелось бы сделать ей какой-нибудь подарочек, – призналсяДжордж другу, – но только я сижу без гроша, пока отец нерасщедрится.
Доббин немог допустить, чтобы такой порыв великодушия и щедрости пропал зря, ипотому ссудил Осборна несколькими фунтовыми билетами, которые тот ипринял, немного поломавшись.
И яосмеливаюсь утверждать, что Джордж непременно купил бы для Эмилиичто-нибудь очень красивое, но только при выходе из экипажа наФлит-стрит он загляделся на красивую булавку для галстука в витринекакого-то ювелира – и не мог устоять против соблазна. Когда онзаплатил за нее, у него осталось слишком мало денег, чтобы позволитьсебе какое-нибудь дальнейшее проявление любезности. Но ничего:поверьте, Эмилии вовсе не нужны были его подарки. Когда он пожаловална Рассел-сквер, лицо у нее просияло, словно Джордж был ее солнцем.Маленькие горести, опасения, слезы, робкие сомнения, тревожные думымногих дней и бессонных ночей были мгновенно забыты под действиемэтой знакомой неотразимой улыбки. Когда он появился в дверяхгостиной, великолепный, с надушенными бакенбардами, разливая сияние,словно какое-то божество, Самбо, прибежавший доложить о капитанеОсборне (на радостях он произвел молодого офицера в следующий чин),тоже просиял сочувственной улыбкой, а увидев, как девушка вздрогнула,залилась румянцем и быстро поднялась, оставив свой наблюдательныйпункт у окна, поспешил ретироваться; и как только дверь за нимзакрылась, Эмилия, вся трепеща, бросилась на грудь к Джорджу Осборну,словно это было естественное убежище, где она могла укрыться. Обедная, растревоженная малютка! Самое красивое дерево в лесу, с самымпрямым стволом, с самыми крепкими ветвями и самой густой листвой, накотором ты собираешься вить свое гнездо и ворковать, может быть,обречено на сруб и скоро с треском рухнет… Какое старое-староесравнение человека со строевым лесом! Джордж между тем нежно целовалЭмилию в лоб и сияющие глаза и был весьма мил и добр; а она думала отом, что ею брильянтовая булавка в галстуке (которой она еще на немне видала) – самое прелестное украшение, какое только можносебе вообразить.
Наблюдательныйчитатель, от которого не ускользнуло кое-что и в прошлом поведениинашего молодого офицера и который сохранил в памяти наш рассказ ократкой беседе, имевшей место между ним и капитаном Доббином,вероятно, пришел уже к кое-каким заключениям касательно характерамистера Осборна. Некий циник-француз сказал, что в любовных делахвсегда есть две стороны: одна любит, а другая позволяет, чтобы еелюбили. Иногда любящей стороной является мужчина, иногда женщина. Нераз бывало, что какой-нибудь ослепленный пастушок по ошибке принималбесчувственность за скромность, тупость за девичью сдержанность,полнейшую пустоту за милую застенчивость, – одним словом,гусыню – за лебедя! Быть может, и какая-нибудь наша милаячитательница наряжает осла во всю пышность и блеск своеговоображения, восхищаясь его тупоумием, как мужественной простотой,преклоняясь перед его себялюбием, как перед мужественной гордостью,усматривая в его глупости величественную важность; словом, обходясь сним так, как блистательная фея Титания с неким афинским ткачом. Мнесдается, я видел, как разыгрываются в этом мире подобные «комедииошибок». Во всяком случае, несомненно, что Эмилия считаласвоего возлюбленного одним из самых доблестных и неотразимых мужчинво всей империи. Вполне возможно, что и сам Осборн придерживалсяэтого мнения.
Джорджбыл несколько легкомыслен. Но разве не легкомысленны многие молодыелюди? И разве девушкам не правятся больше повесы, чем рохли? Простоон еще не перебесился, но скоро перебесится. Выйдет в отставку –ведь мир уже объявлен, корсиканское чудовище заключено на островеЭльба, всякому продвижению по службе настал конец, и нет никакихперспектив для дальнейшего применения его несомненных военныхталантов и его доблести. Получаемых от отца средств в добавление кприданому Эмилии хватит на то, чтобы уютно устроиться где-нибудь вдеревне, в какой-нибудь местности, где можно развлекаться спортом.Джордж стал бы немножко охотиться, немножко заниматься сельскимхозяйством, и они с Эмилией были бы счастливы. О том, чтобыоставаться в армии в качестве женатого человека, наш герой и думатьне хотел. Представьте себе миссис Джордж Осборн на офицерскойквартире в какой-нибудь провинциальной дыре. Или, еще того хуже, вОст– или Вест-Индии, в обществе офицеров, под крылышком майоршимиссис О’Дауд. Эмилия умирала со смеху, слушая рассказы Осборна омайорше. Нет, он слишком горячо любит Эмилию, чтобы заставлять еесносить вульгарные выходки этой ужасной женщины и обрекать на суровуюдолю жены военного. О себе-то он не заботится, но его дорогая девочкадолжна запять в обществе место, подобающее его жене. Можете бытьуверены, что она соглашалась со всеми этими планами, как согласиласьбы со всякими другими, лишь бы они исходили от того же лица.
Поддерживаятакой разговор и строя бесчисленные воздушные замки (которые Эмилияукрашала всевозможными цветниками, тенистыми аллеями, деревенскимицерквами, воскресными школами и тому подобным, тогда как мыслиДжорджа были направлены на конюшни, псарни и винный погреб), нашаюная чета провела очень весело часа два. А так как в распоряжениипоручика был всего лишь один день и его ждала в Лондоне куча самыхнеотложных дел, то было внесено предложение, чтобы Эмилия пообедала усвоих будущих золовок. Это предложение было с радостью принято.Джордж проводил Эмилию к сестрам и там оставил ее (причем Эмилия наэтот раз болтала и щебетала с таким оживлением, что удивила молодыхдевиц, решивших, что Джордж, пожалуй, может сделать из нее что-нибудьпутное), а сам отправился по своим делам.
Другимисловами, он вышел из дому, съел порцию мороженого в кондитерской наЧаринг-Кросс, примерил новый сюртук на Пэл-Мэл, забежал к «СтаромуСлотеру» проведать капитана Кеннона, сыграл с капитаномодиннадцать партий на бильярде, из которых выиграл восемь, и вернулсяна Рассел-сквер, опоздав на полчаса к обеду, но зато в отличнейшемрасположении духа.
Всовершенно ином состоянии духа был старый мистер Осборн. Когда этотджентльмен приехал из Сити и был встречен в гостиной дочерьми ичопорной мисс Уирт, они сразу увидели по его лицу – оно и влучшую-то пору было одутловатым, торжественно-важным и желтым –и по нахмуренным, судорожно подергивающимся черным бровям, что за егошироким белым жилетом бьется сердце, чем-то расстроенное ивзволнованное. Когда же Эмилия подошла к нему поздороваться, что онавсегда делала с превеликим трепетом и робостью, старик что-то глухопроворчал вместо приветствия и выпустил ее руку из своей большойволосатой лапы, не сделав ни малейшей попытки пожать эти маленькиепальчики. Он мрачно оглянулся на старшую дочь, которая безошибочнопоняла значение этого взгляда, вопрошавшего: «На кой черт оназдесь?» – и сейчас же ответила:
– Джорджв городе, папа. Он поехал в казармы и будет к обеду.
– Ах,вот как, он здесь? Имей в виду, Джейн, ждать с обедом мы его небудем!
С этимисловами достойный муж опустился в свое любимое кресло, и варистократически холодной, пышно обставленной гостиной воцариласьмертвая тишина, нарушаемая только испуганным тиканьем большихфранцузских часов.
Когдаэтот хронометр, увенчанный жизнерадостной бронзовой группой,изображавшей жертвоприношение Ифигении, гулко, словно почтенныйосипший соборный колокол, отсчитал пять ударов, мистер Осборн яростнодернул за сонетку, и в гостиную поспешно вошел дворецкий.
– Обедать! –рявкнул мистер Осборн.
– МистерДжордж еще не вернулся, сэр, – доложил слуга.
– Кчерту мистера Джорджа, сэр! Разве я не хозяин в доме? Обедать!
МистерОсборн грозно насупился, Эмилия задрожала. Остальные три дамыобменялись взглядами, посылая друг другу телеграфные знаки. Послушныйколокол на нижнем этаже зазвонил, извещая о трапезе. Когда звонзамолк, глава семейства засунул руки в широкие карманы длинногосинего сюртука с бронзовыми пуговицами и, не дожидаясь дальнейшегоприглашения, стал спускаться по лестнице один, хмурясь через плечо начетырех женщин.
– Вчем дело, дорогая? – спрашивали они друг дружку,сорвавшись со своих мест и на цыпочках поспешая за родителем.
– Должнобыть, фонды упали на бирже, – прошептала мисс Уирт; и стрепетом, в молчанье, оробевшая дамская компания трусцой последовалаза своим мрачным главою. Все молча расселись за столом. Старикпробурчал молитву, прозвучавшую с суровостью проклятия. Большиесеребряные крышки были сняты с блюд. Эмилия дрожала, сидя на своемместе, – она была ближайшей соседкой грозного Осборна, и,кроме нее, по сю сторону стола никого больше не было –свободное место принадлежало Джорджу.
– Супу? –замогильным голосом вопросил мистер Осборн, схватив разливательнуюложку и пронизывая взором Эмилию. Налив ей и всем остальным, оннекоторое время не произносил ни слова.
– Уберитетарелку мисс Седли, – приказал он наконец. –Она не может есть этот суп, да и я не могу. Он никуда не годится.Уберите суп, Хикс, а ты, Джейн, завтра же прогони кухарку!
Сделавэти замечания насчет супа, мистер Осборн очень кратко высказалсяотносительно рыбы, также в весьма свирепом и ядовитом тоне, и помянулнедобрым словом Биллингсгетский рынок с решительностью, вполнедостойной этого места; после чего он в полном молчании стал питьвино, принимая все более и более грозный вид, пока резкий стук вдверь не возвестил о прибытии Джорджа, отчего все несколькооживились.
Он не могприйти раньше. Генерал Дагилет заставил его дожидаться вконногвардейских казармах. Все равно, супу или рыбы. Дайтечто-нибудь. Ему совершенно безразлично. Чудесная баранина, да и всечудесно!
Радужноенастроение молодого офицера представляло разительный контраст ссуровостью его отца. И Джордж в течение всего обеда без умолкуболтал, к полному восхищению всех, а особенно одной изприсутствующих, называть которую нет надобности.
Кактолько молодые леди покончили с апельсинами и стаканом вина, которымобычно завершались унылые трапезы в доме мистера Осборна, был дансигнал к отплытию, и дамы поднялись со своих мест и удалились вгостиную. Эмилия надеялась, что Джордж скоро присоединится к ним. Онапринялась играть его любимые вальсы (лишь недавно ввезенные в Англию)на большом, одетом в кожаный чехол рояле с высокими резными ножками.Но эта маленькая уловка не привлекла Джорджа. Он оставался глух кпризыву вальсов; звуки становились все нерешительнее и постепеннозамирали. Огорченная музыкантша оставила наконец в покое огромныйинструмент. И хотя три ее приятельницы исполнили несколько бравурныхпьесок, представлявших самое свежее и блестящее пополнение ихрепертуара, Эмилия не слышала ни единой ноты и сидела задумавшись,предчувствуя сердцем какую-то беду. Нахмуренные брови старикаОсборна, и обычно-то грозные, никогда еще так не страшили Эмилию. Еговзгляд провожал ее до порога столовой, словно она была в чем-товиновата. Когда ей подали кофе, она вздрогнула, точно дворецкий,мистер Хикс, предложил ей чашу с ядом. Какая тайна скрывалась за всемэтим? О женщины! Они возятся и нянчатся со своими предчувствиями илюбовно носится с самыми мрачными мыслями, как матери с увечнымидетьми.
Угрюмыйвид отца заронил некоторые опасения и в душу Джорджа Осборна. Еслиродитель так хмурит брови, если у него такой невероятно желчный вид,то как выжать из него деньги, в которых молодой офицер отчаяннонуждался? И Джордж пустился расхваливать родительское вино. Это былобычный способ умаслить старого джентльмена.
– Мыникогда не получали в Вест-Индии такой мадеры, как ваша, сэр.Полковник Хэвитоп вылакал три бутылки из тех, что вы послали мнепрошлый раз.
– Правда? –сказал старый джентльмен. – Она обходится мне по восемьшиллингов за бутылку.
– Невозьмете ли вы шесть гиней за дюжину такой мадеры, сэр? –продолжал Джордж со смехом. – Один из самых великих людейв королевстве хотел бы приобрести такого винца.
– Дачто ты? – проворчал старик. – Что ж, желаю емуудачи!
– Когдагенерал Дагилет был в Чатеме, сэр, Хэвитоп давал завтрак в его честьи попросил меня ссудить ему несколько бутылок вашей мадеры. Генералуона страшно поправилась, и он пожелал приобрести дляглавнокомандующего целую бочку. Он правая рука его королевскоговысочества!
– Да,вино недурное! – заметили нахмуренные брови, и настроениеих явственно улучшилось. Джордж собирался уже воспользоватьсяблагоприятной минутой, чтобы поговорить о деньгах, когда отец, опятьнапустивший на себя важность, велел сыну, впрочем довольно сердечнымтоном, позвонить, чтобы подали красного вина.
– Посмотрим,Джордж, уступит ли оно мадере, которая, конечно, к услугам егокоролевского высочества.
А пока мыбудем распивать вино, я хочу поговорить с тобой об одном важном деле.
Эмилия,сидевшая наверху в тревожном ожидании, слышала звонок, требовавшийкрасного вина. Невольно она подумала, что это какой-то зловещийзвонок, предвещающий недоброе. Если вас постоянно томят предчувствия,то некоторые из них обязательно сбудутся, будьте уверены!
– Вотчто мне хотелось бы знать, Джордж, – начал старыйджентльмен, смакуя первые глотки вина. – Вот что мнехотелось бы знать: как у тебя и… гм… и у этой малышки наверхуобстоят дела?
– Мнекажется, сэр, это нетрудно заметить, – сказал Джордж ссамодовольной усмешкой. – Достаточно ясно, сэр… Какоечудесное вино!
– Чтоэто значит – достаточно ясно, сэр?
– Чертвозьми, сэр, не нажимайте на меня так энергически! Я человекскромный. Я… гм… не считаю себя покорителем сердец, но долженпризнаться, что она чертовски влюблена в меня!.. Всякий это заметит,если он не слепой.
– Аты сам?
– Даразве, сэр, вы не приказывали мне жениться на ней? А ведь япай-мальчик! И разве наши родители не уладили этот вопрос внезапамятные времена?
– Нечегосказать, пай-мальчик! Вы думаете, я по слышал о ваших делах, сэр, слордом Тарквином, с капитаном гвардии Кроули, достопочтенным мистеромДьюсэйсом и тому подобное? Берегитесь, сэр, берегитесь!
Старыйджентльмен произносил эти аристократические имена с величайшимсмаком. Где бы он ни встречал вельможу, он раболепствовал перед ним ивеличал его милордом с таким пылом, на какой способен толькосвободнорожденный бритт. Приезжая домой, он выискивал в Книге пэровбиографию этого лица и поминал его на каждом третьем слове, хвастаясьсиятельным знакомством перед дочерьми. Он простирался перед ним ниц игрелся в его лучах, как неаполитанский нищий греется на солнце.Джордж встревожился, услышав перечисленные фамилии. Он испугался, неосведомлен ли отец о некоторых его делишках за карточным столом. Ностарый моралист успокоил его, заявив невозмутимо:
– Ну,ладно, ладно! Молодые люди все одинаковы. Меня утешает, Джордж, чтоты вращаешься в лучшем английском обществе… надеюсь, что это так,верю и надеюсь… мои средства дают тебе эту возможность.
– Благодарювас, сэр, – сказал Джордж, сразу хватая быка за рога. –Но нельзя жить среди такой знати, не имея ни гроша в кармане. А мойкошелек – вот, взгляните, сэр! – И он поднял двумяпальцами подарочек, связанный Эмилией и содержавший в себе последнийфунтовый билет из числа полученных от Доббина.
– Выне будете нуждаться, сэр. Сын английского купца не будет нуждаться,сэр! Мои гинеи не хуже, чем у них, Джордж, мой мальчик! И я нетрясусь над ними. Зайди к мистеру Чопперу, когда будешь завтра вСити: у него найдется кое-что для тебя. Я не жалею денег, когда мнеизвестно, что ты в хорошем обществе, потому что в хорошем обществе тыне свихнешься. Не думай, что во мне говорит гордость. Я рожден вскромной доле, но тебе больше повезло. Воспользуйся же своимположением, водись со знатной молодежью. Многим из них не под силуистратить шиллинг там, где ты можешь кинуть гинею, мой мальчик. А чтокасается розовых шляпок (тут из-под нависших бровей был брошенмногозначительный, но не очень приятный взгляд) – что ж,мальчишки все одинаковы! Есть только одна вещь, которой я приказываютебе избегать, а в случае непослушания не дам тебе больше нишиллинга, клянусь богом! Это касается игры, сэр!
– Нуконечно, сэр! – сказал Джордж.
– Однаковернемся к вопросу об Эмилии. Почему бы тебе не жениться накакой-нибудь девице познатнее дочери биржевого маклера, Джордж? Вотчто мне хотелось бы знать!
– Ведьэто дело семейное, сэр, – сказал Джордж, пощелкиваяорехи. – Вы с мистером Седли договорились о пашем бракечуть ли не сто лет тому назад!
– Так-тооно так, но времена меняются, сэр. Я не отрицаю, что Седли помог мнесколотить состояние, или, вернее сказать, направил мои способности италанты по верному пути, вследствие чего я и завоевал то руководящееположение, которое, смею надеяться, я занимаю в торговле свечнымсалом и в Сити. Я доказал Седли свою признательность, и он подверг ееслишком серьезным испытаниям за последнее время, сэр, как это вамподтвердит, сэр, моя чековая книжка. Джордж! Скажу тебе по секрету:мне не нравится, как идут дела у мистера Седли. Мой главныйконторщик, мистер Чоппер, придерживается того же мнения, а он человекопытный и знает биржу, как никто в Лондоне. «Халкер и Буллок»сторонятся Седли. Боюсь, что он промахнулся в своих расчетах.Говорят, будто судно «Jeune Emilie» «Юная Эмилия»(франц.)., захваченное американским капером «Меласса»,принадлежало ему. Так и знай: пока я не буду уверен, что за Эмилиейдают десять тысяч приданого, ты не женишься на ней. Не желаю вводитьв свою семью дочь банкрота! Ну-ка, налей мне еще вина… или лучшепозвони, чтобы подали кофе!
С этимисловами мистер Осборн развернул вечернюю газету, и Джордж понял поэтому намеку, что беседа кончена и папаша хочет немножко вздремнуть.
Онпоспешил наверх к Эмилии в очень веселом расположении духа. Чтозаставило его быть в этот вечер таким внимательным к ней, чего уждавно не замечалось, так усердно занимать ее, быть таким нежным,таким блестящим собеседником? Великодушное ли его сердце прониклосьтеплотой в предвидении несчастья, или же мысль об утрате этогомаленького сокровища заставила Джорджа ценить его больше?
Эмилиямного дней потом жила впечатлениями этого счастливого вечера,вспоминала слова Джорджа, его взгляды, романсы, которые он пел, егопозу, когда он склонялся над ней или же смотрел на нее издали. Ейказалось, что никогда еще ни один вечер в доме мистера Осборна непроходил так быстро. И впервые наша молодая девица едва нерассердилась, когда за нею раньше времени явился мистер Самбо с еешалью.
Наследующее утро Джордж зашел к Эмилии и нежно с нею распрощался, азатем поспешил в Сити, где посетил мистера Чоппера, главногоконторщика отца, и получил от этого джентльмена документ, который иобменял у «Халкера и Буллока» на целую кучу денег. КогдаДжордж входил в банкирскую контору, старый Джон Седли выходил изприемной банкира с очень мрачным видом, но крестник был слишкомвесело настроен, чтобы заметить угнетенное состояние достойногобиржевого маклера или печальный взгляд, которым окинул его старыйдобряк. Молодой Буллок не выглянул из приемной с веселой улыбкой,чтобы проводить старика, как это бывало в прежние годы.
И когдаширокие двери банкирского дома «Халкер, Буллок и Кo»закрылись за мистером Седли, кассир мистер Квил (чье человеколюбивоезанятие состоит в том, чтобы выдавать хрустящие банковые билеты изящика конторки и выбрасывать медной лопаточкой соверены) подмигнулмистеру Драйверу, конторщику, сидевшему справа от него. МистерДрайвер подмигнул в ответ.
– Невыгорело, – шепнул мистер Драйвер.
– Да,дело дрянь! – сказал мистер Квил. – Какпозволите уплатить вам, мистер Джордж Осборн?
Джорджживо рассовал по карманам кучу банковых билетов, и в тот же вечер вофицерском собрании он рассчитался с Доббином, вернув ему пятьдесятфунтов.
И в этотсамый вечер Эмилия написала ему нежнейшее из своих длинных писем.Сердце ее было преисполнено любви, но все еще чуяло беду. «Почемумистер Осборн так мрачен? – спрашивала она. –Не вышло ли у них чего-нибудь с ее отцом? Бедный папа вернулся изСити таким расстроенным, что все домашние за него в тревоге», –словом, целых четыре страницы любви, опасений, надежд и предчувствий.
– БедняжкаЭмми… милая моя маленькая Эмми! Как она влюблена в меня, –говорил Джордж, пробегая глазами ее послание. – Чертвозьми, до чего же голова трещит от этого пунша!
В самомделе – бедняжка Эмми!
ГЛАВА XIV

МИСС КРОУЛИ У СЕБЯ ДОМА

Околотого же времени к чрезвычайно уютному и благоустроенному дому наПарк-лейн подъехала дорожная коляска с ромбовидным гербом на дверцах,с недовольною особою женского пола, в зеленой вуали и локончиках, назаднем сиденье, и с величественным слугой на козлах – очевидно,доверенным лицом своих господ. Это был экипаж нашего друга миссКроули, возвращающийся из Хэмпшира. Стекла кареты были подняты;жирная болонка, чья морда и язык обычно высовывались в одно изокошек, покоилась на коленях недовольной особы. Когда экипажостановился, из кареты был извлечен объемистый сверток шалей, –для чего оказалась необходимой помощь нескольких слуг и молодой леди,сопровождавшей эту груду одежды. Сверток содержал в себе мисс Кроули,которая была немедленно доставлена наверх и уложена в постель, вспальне, надлежащим образом протопленной для приема болящей. Задоктором для мисс Кроули были разосланы гонцы. Врачи явились,посовещались, прописали лекарства и исчезли. Молодая спутница миссКроули по окончании консилиума вышла к ним, выслушала наставления, азатем употребила по назначению противогорячечные средства,прописанные учеными мужами.
Наследующий день из Найтсбриджских казарм прискакал капитанлейб-гвардии Кроули. Его вороной взрыл копытами солому, разостланнуюперед домом страждущей тетушки. Капитан с большим участием расспросило здоровье своей любезной родственницы. По-видимому, имелисьоснования для самых худших опасении: он нашел горничную мисс Кроули(недовольную особу женского пола) необычайно сердитой и удрученной;мисс Бригс, компаньонку тетушки, он застал всю в слезах, одинокосидящей в гостиной. Мисс Бригс поспешила домой, услышав^ болезнисвоего любимого друга. Она хотела лететь к ее ложу, к тому ложу,которое она, Бригс, так часто оправляла в часы болезни. Но ее недопустили в апартаменты мисс Кроули. Какая-то чужая подавала ейлекарства, чужая из провинции, какая-то противная мисс… Тут слезыпрервали речь компаньонки, и она спрятала свои оскорбленные чувства исвой бедный старенький красный носик в носовой платок.
РодонКроули послал сердитую горничную доложить о его приезде, и новаякомпаньонка мисс Кроули, живо спустившаяся из спальни больной,протянула маленькую ручку капитану, предупредительно поспешившему ейнавстречу, смерила презрительным взглядом растерявшуюся Бригс и,поманив за собой молодого гвардейца, увела его вниз, в пустыннуютеперь парадную столовую, видевшую в своих стенах столько званыхобедов.
Здесь онибеседовали вдвоем минут десять, обсуждая, несомненно, симптомыболезни старой хозяйки дома. К концу этой беседы резко зазвонилзвонок в столовой, и на него немедленно отозвался мистер Боулс,величественный дворецкий мисс Кроули (который – разумеется,случайно – оказался у замочной скважины и простоял у двери втечение большей части разговора). Капитан вышел из дому, покручиваяусы, и вскочил на своего вороного, рывшего копытами солому, квосхищению маленьких сорванцов, собравшихся на улице. Он взглянул наокна столовой, сдерживая лошадь, которая выкидывала курбеты и красивоприплясывала на месте. На одно мгновение в окне показалась молодаяособа, но затем ее фигурка исчезла, – без сомнения, онаудалилась наверх и опять приступила к выполнению трогательныхобязанностей милосердия.
Кто жебыла эта молодая женщина, хотелось бы мне знать? Вечером в малойстоловой был подан скромный обед на две персоны (тем временем миссисФеркин, горничная миледи, бросилась в опочивальню хозяйки и всехлопотала там, пока, за временной отлучкой самозванки, местооставалось свободным), и новая сиделка уселась с мисс Бригс за мирнуютрапезу.
Бригс отволнения не могла проглотить ни кусочка. Молодая особа с отменнымизяществом разрезала курицу и так отчетливо попросила подливки изяиц, что бедная Бригс, перед которой находилась эта великолепнаяприправа, вздрогнула и после неудачных попыток удержать в рукенепослушную соусную ложку снова впала в состояние истерики,разразившись рыданиями.
– Можетбыть, вы дадите мисс Бригс стакан вина? – обратиласьмолодая особа к мистеру Боулсу, величественному дворецкому.
Тот подалвино. Бригс машинально схватила стакан, судорожно проглотила вино,тихо постонала и принялась ковырять вилкой курицу.
– Мнекажется, мы обойдемся и без любезных услуг мистера Боулса, –заявила молодая особа с величайшей мягкостью. – МистерБоулс, сделайте милость, мы позвоним, когда вы нам понадобитесь.
Боулсотправился вниз, где, между прочим, накинулся с самыми страшнымиругательствами на ни в чем не повинного лакея, своего подчиненного.
– Какаяжалость, что вы принимаете все это так близко к сердцу, мисс Бригс, –сказала молодая леди спокойным, чуть насмешливым тоном.
– Мойбесценный друг так болен и не же-е-е-е-лает видеть меня! –воскликнула мисс Бригс в неудержимом порыве горя.
– Онавовсе не так плоха. Утешьтесь, дорогая мисс Бригс. Она простообъелась, вот и все. Ей уже гораздо лучше. Скоро она выздоровеет. Онаослабела от банок и лекарств, но теперь ей станет легче. Прошу вас,утешьтесь и выпейте еще вина.
– Нопочему же, почему она не хочет меня видеть? – захныкаламисс Бригс. – О Матильда, Матильда, последвадцатитрехлетней привязанности так-то ты платишь своей бедной,бедной Арабелле?
– Непроливайте столь обильных слез, бедная Арабелла, –заметила ее собеседница с легкой усмешкой. – Она не хочетвас видеть только потому, что вы будто бы не так хорошо за нейухаживаете, как я. Мне же не доставляет никакого удовольствияпросиживать без сна все ночи. Я хотела бы, чтобы вы меня заменили.
– Развея не дежурила у этого дорогого ложа в течение многих лет? –возопила Арабелла. – А теперь…
– Атеперь она предпочитает других. Знаете, у больных людей бываютподобные фантазии, и им приходится потакать. Когда она поправится, яуеду.
– Никогда,никогда! – воскликнула Арабелла, с остервенением вдыхая изфлакона нюхательную соль.
– Никогдане поправится или я никогда не уеду? Что вы имеете в виду, миссБригс? – спросила ее собеседница с тем же вызывающимдобродушием. – Вздор! Через две недели она будетздоровехонька, и я уеду к своим маленьким ученицам в КоролевскоеКроули и к их матери, которая больна гораздо серьезнее, чем наш друг.Вам нечего ревновать ее ко мне, дорогая моя мисс Бригс. Я беднаямолоденькая девушка, без единого друга на свете и никому не делаюзла. Я не хочу оттеснить вас и лишить благосклонности мисс Кроули.Она позабудет меня через неделю после моего отъезда, а еепривязанность к вам создавалась годами. Пожалуйста, налейте мненемного вина, дорогая мисс Бригс, и давайте будем друзьями. Право, януждаюсь в друзьях!
В ответна этот призыв миролюбивая и мягкосердечная Бригс безмолвно протянуласопернице руку, но с тем большей остротой почувствовала свою обиду истала горько сетовать на непостоянство Матильды. Через полчаса, когдаобед окончился, мисс Ребекка Шарп (потому что, как ни странно, таковобыло имя той, которую до сей поры мы изобретательно называли «молодойособой») отправилась снова наверх в покои своей пациентки и ссамой изысканной вежливостью выпроводила оттуда бедную Феркин.
– Благодарювас, миссис Феркин, так будет хорошо. Как чудесно вы все делаете! Япозвоню, когда понадобится.
– Благодарювас! – И Феркин сошла вниз, охваченная бурой ревности, темболее опасной, что ей приходилось таить ее в своей груди.
Но эта либуря распахнула дверь гостиной, когда горничная проходила по площадкепервого этажа? Нет, дверь была тихонько приоткрыта рукою мисс Бригс.Бригс стояла на страже. Бригс ясно слышала, как скрипнули ступенилестницы, когда Феркин спускалась по ним, и как звенела ложка вкастрюльке из-под кашицы, которую несла женщина, в чьих услугах ненуждались.
– Ну,Феркин, – сказала Бригс, когда горничная вошла вкомнату. – Ну, Джейн?
– Часот часу не легче, мисс Бригс, – ответила та, покачавголовой.
– Развеей не лучше?
– Онавсего только один раз и заговорила со мной. Я спросила ее, неполегчало ли ей, и она велела мне попридержать мой глупый язык. Ох,мисс Бригс, никогда я не думала, что доживу до такого дня!
И чувстваее неудержимо хлынули наружу.
– Скажите,Феркин, что за особа эта мисс Шарп? Вот уж не думала я, когдапредавалась святочному веселью в благородном доме моих близкихдрузей, преподобного Лайонеля Деламира и его любезной супруги, чтомне придется увидеть, как чужой человек вытеснил меня из сердца моейлюбимой, все еще горячо любимой, Матильды!
МиссБригс, как можно судить по оборотам ее речи, отличалась склонностью кизящной литературе чувствительного толка и даже выпустила как-то всвет – по подписке – томик своих стихотворений «Трелисоловья».
– Всеони там с ума посходили от этой девицы, мисс Бригс, –отвечала Феркин. – Сэр Питт ни за что не хотел отпускатьее сюда, да не посмел отказать мисс Кроули. Миссис Бьют, пасторша, –еще того хуже: просто жить без нее не может! Капитан совсем от неебез ума. Мистер Кроули смертельно ее ревнует. С тех пор как миссКроули занемогла, она никого не хочет возле себя видеть, кроме миссШарп. А почему и отчего – не знаю. Скорей всего, она их всехоколдовала!
Ребеккапровела эту ночь в неусыпном бдении у постели мисс Кроулщ но наследующую ночь старая леди так спокойно спала, что Ребекке тожеудалось чудесно отдохнуть несколько часов, устроившись на диванчике,поставленном в ногах у ложа ее покровительницы. Очень скоро миссКроули настолько оправилась, что могла уже сидеть и от всей душихохотать над импровизацией Ребекки, с большим искусством изображавшейразобиженную мисс Бригс. Всхлипывания и причитания Бригс и ее манераприбегать к помощи носового платка передавались ею с такимсовершенством, что мисс Кроули совсем развеселилась, к изумлениюприехавших докторов, которые при малейших заболеваниях этой достойнойсветской дамы обычно находили ее в состоянии самого жалкого уныния истраха смерти.
КапитанКроули заезжал ежедневно и получал от мисс Ребекки бюллетени оздоровье тетушки. Оно столь быстро улучшалось, что бедной Бригс былопозволено повидаться со своей благодетельницей. Люди с нежным сердцеммогут себе представить чувства этой сентиментальной особы итрогательный характер свидания.
Вскоремисс Кроули стала чаще допускать к себе верную Бригс. Ребекке пришлов голову передразнивать почтенную даму в лицо с самым невинным видоми неподражаемой серьезностью, что придавало этим мимическим сценамдвойную пикантность в глазах ее достойной приятельницы.
Причины,повлекшие за собой прискорбную болезнь мисс Кроули и ее отъезд изимения брата, были столь непоэтического свойства, что их едва лиудобно пояснить на страницах нашей благопристойной и чувствительнойповести. В самом деле, можно ли сказать о деликатной особе женскогопола, принадлежащей к лучшему обществу, что она объелась и опилась ичто обильный ужин из горячих омаров в доме пастора послужил причинойзаболевания, упорно приписываемого самой мисс Кроули исключительнодействию сырой погоды? Припадок был такой острый, что Матильда –как выразился его преподобие – едва не «окочурилась».Памятуя о ее духовной, все семейство было охвачено лихорадкойожидания, а Родон Кроули уже твердо рассчитывал, что к началулондонского сезона у него будет, по крайней мере, сорок тысяч фунтов.Мистер Кроули прислал тетушке пачку тщательно подобранных брошюрок,дабы подготовить ее к переходу с Ярмарки Тщеславия и с Парк-лейн влучший мир. Но какой-то сведущий саутгемптонский врач, приглашенныйвовремя, одержал победу над омаром, чуть было не оказавшимся роковымдля мисс Кроули, и влил в нее достаточно сил для возвращения вЛондон. Баронет не скрывал своей досады при таком обороте дел.
В товремя как все ухаживали за мисс Кроули и гонцы из пасторского домаежечасно привозили нежным родственникам вести о ее здоровье, в самомзамке лежала тяжелобольная дама, на которую никто не обращалвнимания, – леди Кроули. Добряк доктор только покачалголовой, осмотрев больную (сэр Питт согласился на его визит, так какплатить за него особо не приходилось), и леди Кроули предоставилитихонько угасать в ее одинокой спальне, уделяя ей не больше внимания,чем какой-нибудь сорной траве в парке.
Молодыедевицы тоже оказались в небрежении, лишившись бесценных благ,приносимых им уроками гувернантки. Мисс Шарп была такой нежнойсиделкой, что мисс Кроули соглашалась принимать лекарства не иначекак из ее рук. Феркин была низложена еще задолго до отъезда своейхозяйки из деревни; эта верная служанка по возвращении в Лондон нашладля себя горькое утешение в том, что мисс Бригс терзается темп жемуками ревности и терпит такое же поношение, как и она, миссисФеркнн.
КапитанРодон получил продление отпуска по случаю болезни тетки и, послушныйдолгу, нес дежурство в ее доме. Он все время торчал у тетки впередней (больная лежала в парадной спальне, в которую можно быловойти через маленькую голубую гостиную). Здесь он то и делосталкивался с отцом; а если Родон тихонечко проходил по коридору, томожно было наперед знать, что дверь, за которой скрывается его отец,приотворится и в щель выглянет лицо старого джентльмена, похожее наморду гиены. Что заставило их так выслеживать друг друга? Несомненно,благородное соперничество: кто из них окажется внимательнее к дорогойстрадалице, лежащей в парадной спальне. Ребекка выходила и утешала ихобоих, вернее – то одного, то другого. Оба достойныхджентльмена горели нетерпением узнать новости о больной из уст еемаленькой доверенной посланницы.
Заобедом, к которому Ребекка спускалась на полчаса, она поддерживаламир между отцом и сыном, а потом исчезала на всю ночь. Тогда Родонуезжал верхом в 15-й полк, стоявший в Мадбери, и оставлял папашу вобществе мистера Хорокса и рома. Ребекка провела у одра мисс Кроулитакие томительные две недели, какие только могут выпасть на долюсмертного; но нервы у нее, как видно, были железные, и ее ничуть неизнуряли ни уход за больной, ни скука такого существования.
Лишьмного, много времени спустя она позволила себе признаться, как тяжелыбыли ее обязанности; какой несносной пациенткой оказалась веселаястаруха, какой она была капризницей и злючкой, какими страдалабессонницами, как боялась смерти; сколько долгих ночей лежала она,стеная, словно в безумном мучительном бреду, осаждаемая видениямитого будущего мира, о котором и слышать не хотела, когда бывала вдобром здравии. Представь себе, о прекрасная юная читательница,суетную, себялюбивую, противную, неблагодарную, неверующую старуху вкорчах от боли и страха, да еще без парика! Представь ее себе и, покаты еще не состарилась, научись молиться и любить!
Мисс Шарпс неистощимым терпением бодрствовала у этого неприглядного ложа.Ничто не ускользало от ее внимания, и, как мудрая управительница, онанаучилась извлекать пользу из всего решительно. В последующие дни онарассказывала множество забавных историй о болезни мисс Кроули, –историй, которые заставляли эту даму заливаться краской смущения подслоем искусственного румянца. Но за время ее болезни Ребекка ни разуне вышла из себя и всегда была начеку; засыпала легко, как человек счистой совестью, и в любую минуту могла погрузиться в освежающеезабытье. Да и по ее внешнему виду вы не заметили бы следов большойусталости. Правда, лицо у нее немного побледнело, а круги под глазамистали чуть темнее. Но когда бы мисс Шарп ни выходила из комнатыболящей, она всегда улыбалась, всегда была свежа и опрятна и так жемила в своем халатике и чепце, как в самом прелестном вечернемтуалете.
Так думалкапитан, – он бешено, до безумия влюбился в Ребекку.Зубчатая стрела любви пробила его толстую кожу. Шесть недель теснойблизости и вынужденных встреч обрекли его на заклание. Егонаперсницей каким-то образом оказалась тетушка-пасторша. Миссис Бьютсначала подняла племянника на смех – она заметила этусумасбродную страсть – и стала его предостерегать, но кончилатем, что признала малютку Шарп самым умным, самым забавным, чудесным,добродушным, наивным и милым созданием во всей Англии. Однако Родонуне следует шутить с ее чувствами: милая мисс Кроули никогда ему этогоне простит. Ведь она тоже без ума от гувернанточки и любит эту Шарп,как дочь. Родон должен уехать, вернуться в свой полк, в гадкийЛондон, и не играть чувствами бедной простодушной девушки.
Много,много раз эта участливая дама, снисходя к отчаянному положениюлейб-гвардейца, доставляла ему, как мы видели, случай встретиться смисс Шарп в пасторском доме и проводить ее домой. Милостивыегосударыни, когда мужчина известного сорта влюблен, то хоть он ивидит крючок и леску и весь тот снаряд, с помощью которого будетпойман, тем не менее он заглатывает приманку – он вынужден кней подойти, он вынужден ее проглотить, – и вот егоподсекают и вытаскивают на берег. Родон догадывался о намерениимиссис Бьют поймать его Ребеккой, – он не отличался умом,но кой-какой опыт успел приобрести. Свет забрезжил в потемках егодуши – или так ему показалось – после одного егоразговора с миссис Бьют.
– Попомнимое слово, Родон, – сказала она. – В одинпрекрасный день мисс Шарп будет твоей родственницей.
– Какойродственницей? Кузиной, э, миссис Бьют? Уж не Джеймс ли страдает ноней, а? – осведомился игривый офицер.
– Ищиближе, – сказала миссис Бьют, сверкнув черными глазами.
– НеПитт ли? Ну нет, ему она не достанется. Подлец ее не стоит. К тому жеу него расчеты на леди Джейн Шипшенкс.
– Вы,мужчины, ничего не замечаете. Эх ты, простак, слепец! Ежели чтослучится с леди Кроули, мисс Шарп станет твоей мачехой, так и знай.
РодонКроули, эсквайр, протяжно свистнул в знак своего изумления при такомоткрытии. Отрицать это было трудно: явная склонность отца к мисс Шарпне ускользнула и от него. Проделки почтенного родителя были емуизвестны. Более бессовестного старого греховодника… фью-ю!.. И, неокончив фразы, он зашагал домой, покручивая усы и вполне уверенный,что им найден ключ к загадочному поведению миссис Бьют.
«Нуи ну, честное слово! – думал Родон. – До чегодошло! Эта баба хочет погубить бедную девочку для того, чтобы она немогла войти в семью в качестве леди Кроули!»
Встретившисьс Ребеккой наедине, он с присущим ему изяществом пошутил надпривязанностью к ней отца. Она гневно вскинула голову, взглянула емупрямо в лицо и сказала:
– Ну,хорошо, предположим, он привязался ко мне. Так ведь не только онодин, не правда ли, капитан Кроули? Не думаете ли вы, что я боюсьего? Или вы полагаете, что я не сумею защитить свою честь? –заявила маленькая женщина с высокомерием королевы.
– О…а… почему же… я просто предостерегаю вас… будьте, знаете,осторожны… вот и все! – ответил растерявшийся усач.
– Вынамекаете на что-то неблаговидное? – сказала она,вспыхнув.
– О…черт… да что вы… мисс Ребекка, – защищалсянеповоротливый драгун.
– Ужне полагаете ли вы, что у меня нет чувства собственного достоинстватолько потому, что я бедна и одинока, или потому, что им не обладаютбогачи? Вы думаете, что если я гувернантка, так я лишена понятий, техправил чести и хорошего воспитания, какие есть у вас, хэмпширскихдворян? Я – Мопморанси. Чем, по-вашему, Монморанси хуже Кроули?
Когдамисс Шарп пребывала в волнении и ссылалась на свою родню со стороныматери, она всегда говорила с легким иностранным акцептом, которыйпридавал особую прелесть ее чистому, звонкому голосу.
– Нет, –продолжала она, все больше воспламеняясь, – я могуперенести бедность, но не позор, пренебрежение, но ненадругательство, да еще от кого – от вас!
Еечувства вырвались наружу, и она залилась слезами.
– Кчерту, мисс Шарп… Ребекка… ей-богу… клянусь своей душой… я иза тысячу фунтов не стал бы… Погодите, Ребекка!..
Она ушла.В тот день она выезжала кататься с мисс Кроули. Это было еще доболезни последней. За обедом Ребекка была необычайно остроумна ивесела, но не желала обращать ни малейшего внимания на все намеки,кивки, неловкие оправдания посрамленного, безумно влюбленногогвардейца. Такого рода стычки постоянно происходили во время этоймаленькой войны – о них утомительно рассказывать, –и кончались они всегда одинаково: тяжелая кавалерия Кроули терпелапоражения в изматывающих схватках с противником и, что ни день,обращалась в бегство.
Если быбаронет из Королевского Кроули не боялся упустить сестринонаследство, он никогда бы не позволил, чтобы его милые девочкилишались тех благ образования, которыми их наделяла бесценнаявоспитательница. Старый дом казался без нее опустевшим – стольполезной и приятной сумела сделать себя Ребекка. Письма сэра Питта непереписывались и не исправлялись; книги велись неаккуратно; все егодомашние дела и многообразные проекты оставались в небрежении, с техпор как уехал его маленький секретарь. Уже самый тон и орфографиямногочисленных писем, которые сэр Питт посылал Ребекке, умоляя ее иповелевая ей вернуться, показывали, сколь необходим ему этот личныйсекретарь. Чуть ли не каждый день приносил освобожденное от почтовыхсборов письмо баронета к Ребекке с настоятельными просьбами вернутьсяили же с обращенными к мисс Кроули убедительными представленияминасчет печального положения дел с образованием его дочерей. Но миссКроули не удостаивала вниманием эти дипломатические ноты.
МиссБригс не получила формальной отставки, но ее положение в качествекомпаньонки превратилось в пустую видимость и насмешку. Компанию ей впустой гостиной составляла отныне жирная болонка да иной раз –в комнате экономки – недовольная Феркин. С другой стороны, хотястарая леди и слышать не хотела об отъезде Ребекки, однако та незанимала никакой определенной должности на Парк-лейн. Подобно многимсостоятельным людям, мисс Кроули привыкла пользоваться услугаминизших до тех пор, пока это было ей нужно, и, нимало не задумываясь,отпускала их от себя, едва эта надобность проходила. Некоторымбогатым людям органически несвойственна благодарность, да и труднождать ее от них. Они принимают услуги людей неимущих как нечтодолжное. Но и у вас, бедные паразиты и смиренные блюдолизы, малооснований жаловаться. В ваших дружеских чувствах к богачу столько жеискренности, как и в его ответном к вам расположении. Вы любитеденьги, а не самого человека! И если бы Крез и его слуга поменялисьролями, то ты отлично знаешь, о несчастный плут, в чью пользурасположило бы тебя твое подобострастие!
И я неуверен, что, несмотря на всю простоту, живость, кротость и неутомимуювеселость Ребекки, хитрая лондонская старуха, на которую расточалисьвсе эти сокровища дружбы, не относилась с первых же дней с затаеннойподозрительностью к своей нежной сиделке и приятельнице. Должно быть,в голове у мисс Кроули не раз мелькала мысль, что никто ничего неделает даром. Если она отдавала себе отчет в своих собственныхчувствах по отношению к миру, то должна была знать цену чувствамэтого мира по отношению к себе. Быть может, задумывалась она и надтем, что таков обычный удел людей – не иметь ни одногоистинного друга, если сам никого не любишь.
Но покаБекки была для нее очень нужна и полезна; поэтому она подарила ейдва-три новых платья, старое ожерелье и шаль и выказывала свою дружбутем, что перемывала с новой фавориткой косточки всем близким знакомым(можно ли найти более трогательное доказательство расположения?) идовольно неопределенно подумывала о каком-то великом благодеянии дляРебекки в будущем – не выдать ли ее замуж за аптекаря Клампа,или не устроить ли ее счастье каким-нибудь еще образом? В крайнемслучае, когда Ребекка ей прискучит и начнется разгар лондонскогосезона, ее можно будет отослать обратно в Королевское Кроули.
Когдамисс Кроули перешла на положение выздоравливающей и начала спускатьсяв гостиную, Бекки пела ей и всячески ее развлекала; когда же онанастолько оправилась, что могла выезжать, Бекки сопровождала ее. И вовремя этих выездов какое из всех мест на свете могло привлечь миссКроули, преисполненную благодушия и чувства дружбы, как не дом ДжонаСедли, эсквайра, на Рассел-сквер в Блумсбери.
Мы знаем,что еще до этого события между обеими любящими подругами шла горячаяпереписка. Однако за короткий срок пребывания Ребекки в Хэмпширевечная дружба молодых девиц (следует ли в том признаться?)значительно ослабела и так износилась и выдохлась с возрастом, чтогрозила окончательно захиреть. Да и не мудрено. Ведь каждая из нихбыла занята собственными важными делами: Ребекке надо было думать освоем преуспеянии у нанимателей, а у Эмилии была своя всепоглощающаятема. Когда обе приятельницы встретились и бросились друг другу вобъятия с пылкостью, отличающей молодых девиц при свидании, Ребеккаразыграла свою роль с отменной стремительностью и энергией. Бедная жемаленькая Эмми густо покраснела, целуя подругу, ибо ее мучилочувство, что она виновата перед нею в чем-то очень похожем нахолодность.
Первая ихвстреча была весьма краткой. Эмилия как раз собиралась идти гулять.Мисс Кроули ждала внизу в коляске, и слуги ее дивились на эту частьгорода, где они очутились, и глазели на честного Самбо, черного лакеяиз Блумсбери, принимая его за одного из забавных туземцев этойместности. Но когда Эмилия вышла на улицу, прелестная, с ласковойсвоей улыбкой (ведь должна же была Ребекка представить ее своемудругу; и мисс Кроули безумно хотелось взглянуть на нее, но только онабыла слишком тяжело больна, чтобы выйти из экипажа), когда, говорю я,Эмилия вышла на улицу, парк-лейнская ливрейная аристократия и вовсерастерялась, не будучи в состоянии понять, как подобное существомогло появиться на свет божий в Блумсберп. Мисс Кроули былаположительно пленена нежным, зардевшимся от смущения личиком девушки,так робко и так грациозно приближавшейся к ней, чтобызасвидетельствовать уважение покровительнице своей подруги.
– Чтоза цвет лица, душенька! Какой милый голосок! – говориламисс Кроули, когда их экипаж после этого краткого свидания покатил взападную часть города. – Милая моя Шарп, ваша юная подругаочаровательна. Привезите ее ко мне на Парк-лейн, слышите?
У миссКроули был отличный вкус. Ей нравилась естественность манер, а легкаяробость только выгодно ее оттеняла. Она любила видеть около себяхорошенькие личики в такой же мере, как красивые картины и дорогойфарфор. В тот день она раз десять с восхищением отозвалась об Эмилиии упомянула о ней и при Родоие Кроули, когда тот, по чувству долга,прибыл разделить с тетушкой ее цыпленка.
Конечно,Ребекка не преминула сообщить, что Эмилия уже просватана… запоручика Осборна… ее давнишняя любовь!
– Неслужит ли он в армейском полку? – спросил капитан Кроули ивспомнил не без труда – как оно и подобает гвардейцу –номер полка: – Не в *** ли?
Ребеккаподтвердила, что, кажется, полк именно этот самый.
– Фамилияего капитана, – прибавила она, – Доббин.
– Неуклюжий,долговязый малый, – продолжал Кроули, – на всехнатыкается? Я знаю его. А этот Осборн такой смазливый хлыщ с большимичерными бакенбардами?
– Огромнейшими, –подтвердила Ребекка Шарп, – и он ими необычайно гордится,могу вас уверить.
КапитанКроули довольно заржал в ответ. И так как дамы потребовали от негообъяснений, он удовлетворил их любопытство, как только справился совладевшим им приступом веселости.
– Онвоображает, что умеет играть на бильярде, – сказалРодон. – Я обыграл его на двести фунтов в «КокосовойПальме». Никакой он не игрок. В тот день он все спустил бы, неуведи его вовремя приятель – капитан Доббин, чтоб емупровалиться!
– Родон,Роден, не будь таким гадким! – заметила мисс Кроули, придяв полный восторг.
– Нопозвольте, сударыня, из всех армейских молокососов, которых я знавал,этот молодец, пожалуй, самый желторотый! Тарквин и Дьюсэйс вытягиваюту него столько денег, сколько их душе угодно. Он готов продатьсясамому дьяволу, лишь бы его увидели в компании с лордами. Платит вГрпнвпче за их обеды, а они приводят с собой целую ораву гостей.
– И,надо думать, миленьких гостей!
– Совершенноверно, мисс Шарп! Как всегда, справедливо, мисс Шарп. Необычайномилых, хо-хо-хо! – И капитан хохотал все раскатистее игромче, очень довольный своей остротой.
– Родон,не будь таким противным! – воскликнула его тетка.
– Ну,что ж! Отец у него деляга: говорят, он чудовищно богат. К черту этихторгашей, их не мешает маленько распотрошить. Я еще не покончилсчетов с Осборном, так и знайте, Хо-хо-хо!
– Фи,капитан Кроули! Надо предостеречь Эмилию. Муж – игрок!
– Ужаспо,не правда ли, а? – сказал капитан с превеликой важностью.И вдруг прибавил, словно осененный счастливой мыслью: –Ей-богу, сударыня, давайте пригласим его сюда!
– Аего можно принимать в обществе? – осведомилась тетушка.
– Можноли его принимать? Ну конечно! Вполне! Вы и не отличите его отдругих! – отвечал капитан Кроули. – Давайтепригласим его, когда вы понемногу возобновите свои приемы. Да иэту… как бишь это говорится… а, мисс Шарп?.. Ну, его пассию…Пусть и она приходит! Ей-богу, напишу ему записку и позову его.Посмотрим, умеет ли он играть в пикет так же хорошо, как и набильярде. Где он живет, мисс Шарп?
Мисс Шарпсообщила капитану Кроули городской адрес Осборна, и через несколькодней после этого разговора Осборн получил написанное каракулямиписьмо капитана Родона с вложением пригласительной записочки от миссКроули.
Ребекка,в свою очередь, отправила приглашение милой Эмилии, и та немалообрадовалась, смею вас уверить, узнав, что Джордж будет в числегостей. Эмилия провела все утро на Парк-лейн с дамами и былапрекрасно ими принята. Ребекка обращалась с ней покровительственно ичуть свысока: ведь она была много умнее Эмилии, а ее кроткая имиролюбивая подруга всегда готова была уступить, если кому-нибудьприпадала охота ею командовать; она выслушивала приказы Ребекки сполнейшей покорностью и смирением. Мисс Кроули тоже встретила еенеобычайно милостиво. Она продолжала восторгаться маленькой Эмилией,говорила о ней вслух, не смущаясь ее присутствием, словно та быласлужанкой, куклой или картиной, и выражала свое восхищение свеличайшей благосклонностью. Меня восхищает то восхищение, с какимзнать взирает порой на обыкновенных смертных. Нет приятнее зрелища,чем то, когда обитатели Ярмарки проявляют снисходительность.Чрезмерное благоволение мисс Кроули, пожалуй, утомило их беднуюгостью, и мне сдается, что из всех трех особ женского пола наПарк-лейн Эмилии больше всего понравилась честная мисс Бригс. Онасразу почувствовала к ней симпатию, как и вообще ко всем приниженными кротким людям. Эмилия не была, как говорится, женщиной с запросами.
Джорджполучил приглашение отобедать вместе с капитаном Кроули «en garon» Без дам (франц.)..
Параднаякарета Осборнов доставила его с Рассел-сквер на Парк-лейн. Надосказать, что сестры Джорджа, которые не были приглашены, проявиливеличайшее равнодушие к такому пренебрежению, но все-таки отыскали всписке баронетов имя сэра Питта Кроули и прочитали все, что этот трудмог сообщить о семействе Кроули, его родословной, о Бинки, ихродственниках и пр., и пр. Родон Кроули встретил Джорджа Осборна счрезвычайным радушием и любезностью: расхвалил его игру на бильярде,осведомился, когда ему будет угодно получить реванш, интересовалсяполком Осборна и тут же предложил бы ему сыграть в пикет, если бымисс Кроули решительно не запретила в своем доме всякую игру наинтерес. Поэтому кошелек молодого офицера не был облегченгостеприимным хозяином – по крайней мере, в этот день. Вовсяком случае, они условились встретиться где-нибудь в ближайшее жевремя – взглянуть на лошадь, которую собирался продать Кроули,и испытать ее в Парке, а затем пообедать вместе и провести вечерок ввеселой компании.
– Конечно,если вам не надо дежурить подле этой хорошенькой мисс Седли, –сказал Кроули, многозначительно подмигивая. – Впрочем, оначертовски мила, клянусь честью, Осборн! – соблаговолил ондобавить. – Куча денег, я полагаю, а?
Осборн несобирался дежурить – он с удовольствием составит Кроуликомпанию. И когда они встретились на следующий день, капитан похвалилмастерскую езду своего нового приятеля – что мог сделать, непокривив душой, – и познакомил его с тремя или четырьмямолодыми людьми самого высшего круга, весьма польстив этимпростоватому молодому офицеру.
– Кстати,как поживает маленькая мисс Шарп? – с фатовским видомосведомился Осборн у своего друга за стаканом вина. –Славная девчурка! Пришлась ли она вам ко двору в Королевском Кроули?Мисс Седли очень к ней благоволила прошлый год.
КапитанКроули свирепо глянул на лейтенанта узенькими щелочками своих голубыхглаз и все время наблюдал за ним, когда тот отправился наверх, чтобывозобновить знакомство с хорошенькой гувернанткой. Однако поведениеее должно было успокоить Родона, если бы в груди нашеголейб-гвардейца и шевельнулось нечто вроде ревности.
Когдамолодые люди поднялись наверх, Осборн был представлен мисс Кроули, азатем направился к Ребекке с покровительственной небрежнойразвязностью; он намеревался быть ласковым и протежировать ей. Желаяобойтись с ней, как с подругой Эмилии, он даже протянул ей левую рукусо словами: «Ну, как поживаете, мисс Шарп?», ожидая, чтоона будет сражена такой честью.
Мисс Шарпподала ему свой правый указательный палец и кивнула с такойубийственной холодностью, что Родон Кроули, наблюдавший за ними изсоседней комнаты, едва не прыснул, увидя полное поражениелейтенанта, – тот вздрогнул, осекся и в невероятномсмущении соблаговолил наконец взять протянутый ему пальчик.
– Даона и самому дьяволу не даст спуску, ей-богу! – воскликнулв восторге капитан. А поручик для начала любезно осведомился уРебекки, как ей нравится ее новое место.
– Моеместо? – холодно произнесла мисс Шарп. – Дочего же с вашей стороны мило напомнить мне об этом! Место довольносносное, жалованье достаточно хорошее – не такое, пожалуй,высокое, как мисс Уирт получает у ваших сестриц на Рассел-сквер. Акак они, кстати, поживают?.. Впрочем, мне не следовало бы об этомспрашивать.
– Почемуже? – спросил озадаченный мистер Осборн.
– Дапотому, что они никогда не удостаивали меня разговора или приглашенияк себе, пока я гостила у Эмилии. Но мы, бедные гувернантки, как вамизвестно, привыкли к таким щелчкам.
– Дорогаямисс Шарп, что вы! – воскликнул Осборн.
– Покрайней мере, в некоторых семействах, – продолжалаРебекка. – Впрочем, вы и представить себе не можете, какаяиногда наблюдается разница. Мы не так богаты в Хэмпшире, как вы,счастливцы из Сити. Но зато я в семье джентльмена из хорошегостаринного английского рода. Быть может, вы знаете, что отец сэраПитта отказался от звания пэра? И вы видите, как со мной обращаются.Мне тут очень хорошо. Право, у меня, пожалуй, отличное место. Но капвы любезны, что справляетесь об этом!
Осборнбыл вне себя от бешенства. Маленькая гувернантка издевалась над нимдо тех пор, пока наш юный британский лев не почувствовал себя крайненеловко. К тому же он не сумел проявить достаточного присутствия духаи найти какой-нибудь предлог, чтобы уклониться от этой в высшейстепени усладительной беседы.
– Мнеказалось, что раньше вам весьма даже нравились семейства из Сити, –сказал он надменно.
– Выхотите сказать – в прошлом году, когда я только что выскочилаиз этой ужасной вульгарной школы? Конечно, нравились! Разве каждойдевушке не приятно бывает приезжать домой на праздники? Да и могла лия судить тогда? По, ах, мистер Осборн, эти полтора года научили менясмотреть на жизнь совершенно другими глазами! Полтора года,проведенных – простите меня, что я так говорю, –среди джентльменов… Что же касается милой Эмилии, то она, ясогласна с вами, настоящее сокровище и будет одинаково мила в любомобществе. Ну вот, я вижу, вы начинаете приходить в хорошеерасположение духа. Ах, уж эти чудаки из Сити! А мистер Джоз? Какпоживает наш несравненный мистер Джозеф?
– Сдаетсямне, что несравненный мистер Джозеф был вам не так уж неприятен впрошлом году, – любезно отпарировал Осборн.
– Какэто жестоко с вашей стороны! Ну, что ж, говоря entre nous Между нами(франц.)., сердце мое из-за него не разбилось. Однако, если бы онтогда попросил меня сделать то, на что вы намекаете своими взглядами(кстати, весьма выразительными и учтивыми), я не ответила бы ему«нет»!
Взглядмистера Осборна, казалось, говорил: «В самом деле? Вы весьма быего обязали!»
– Выдумаете, что для меня была бы большая честь породниться с вами? Бытьневесткой Джорджа Осборна, эсквайра, сына Джона Осборна, эсквайра,сына… кто был ваш дедушка, мистер Осборн? Ну, не сердитесь! Вы неможете изменить свою родословную, а я не отрицаю, что могла бы выйтизамуж за мистера Джо Седли. А что еще оставалось делать беднойдевушке без гроша в кармане? Теперь вы знаете мой секрет. Как видите,я с вами откровенна. И если принять в расчет все эти обстоятельства,ваши намеки делают вам честь – очень любезно и вежливо с вашейстороны. Эмилия, милочка! Мы с мистером Осборном беседуем о твоембедном брате Джозефе. Что, как он?
Такимобразом, Джордж был разбит наголову. Нельзя сказать, чтобы Ребеккабыла права, но она с величайшей ловкостью повела дело так, что Осборноказался кругом неправым. И он обратился в постыдное бегство,чувствуя, что, продлись эта беседа еще минуту, его поставили бы вдурацкое положение в присутствии Эмилии.
ХотяРебекка и одержала над ним победу, но Джордж был выше низких сплетенили мести по отношению к женщине; он только не мог удержаться, чтобыне шепнуть на следующий день капитану Кроули кое-какие своисоображения относительно мисс Ребекки: она, мол, особа лукавая,опасная, отчаянная кокетка и т. д. Со всеми этими мнениями Родон,смеясь, согласился – и со всеми ими, без исключения, миссРебекка ознакомилась в тот же день, и они только подкрепили еедавнишнее отношение к мистеру Осборну. Женский инстинкт говорил ей,что это Джордж помешал успеху ее первой матримониальной затеи, и онапитала к поручику соответствующие чувства.
– Япросто предостерегаю вас, – говорил Джордж Родону Кроули смногозначительным видом (он купил у Родона лошадь и проиграл емупосле обеда несколько десятков гиней), – просто лишьпредостерегаю. Я знаю женщин и советую вам держать ухо востро.
– Спасибовам, мой милый, – ответил капитан, и взгляд его выражалособую благодарность. – Вы, как я вижу, малый не промах!
И Джорджушел, в полном убеждении, что Кроули молодчина.
Онрассказал Эмилии обо всем, что сделал, и как он посоветовал РодонуКроули – чертовски хорошему, прямому малому – бытьнастороже и опасаться этой хитрой шельмы Ребекки.
– Когоопасаться? – изумилась Эмилия.
– Твоейприятельницы, гувернантки. Что ты так на меня смотришь?
– ОДжордж! Что ты наделал! – воскликнула Эмилия.
Взор ееженских глаз, обостренный любовью, мгновенно обнаружил тайну, которойне видели ни мисс Кроули, ни бедная девственница Бригс, ни тем болееглупые гляделки этого молодого, довольного собою и своимибакенбардами поручика Осборна.
Дело втом, что, когда Ребекка закутывала Эмилию в шали в одной из комнатверхнего этажа, нашим приятельницам удалось незаметно переглянуться ивступить в один из тех маленьких заговоров, которые составляютпрелесть женской жизни. Эмилия вдруг подошла к Ребекке и, взяв обе ееруки в свои, проговорила:
– Ребекка,я все понимаю!
Ребеккапоцеловала ее.
И большени звука не было произнесено обеими девушками об этом восхитительномсекрете. Но ему суждено было очень скоро выплыть наружу.
Невдолгепосле описанных выше событий, когда мисс Ребекка Шарп все еще гостилана Парк-лейн в доме своей покровительницы, среди множества траурныхгербов на Грейт-Гонт-стрит, которые всегда украшают этот мрачныйквартал, можно было заметить некое прибавление семейства: теперь гербвисел и на доме сэра Питта Кроули, но возвещал он не о кончинедостойного баронета – это был женский траурный герб. Нескольколет тому назад он служил поминальной данью старухе матери сэра Питта,вдовствующей леди Кроули. Когда кончился срок его службы, траурныйгерб вышел в отставку и с тех пор отлеживался где-то в недрах дома.Теперь его снова извлекли на свет божий – в честь бедной РозыДосон. Сэр Питт опять овдовел. Геральдические знаки, красовавшиеся нащите рядом с собственным гербом сэра Питта, не имели, конечно,никакого отношения к бедняжке Розе. У нее не было своего герба. Нопредставленный здесь херувим годился для нее в такой же мере, как идля матери сэра Питта, а под херувимом, охраняемым справа и слеваголубем и змеей рода Кроули, вилась надпись: «Resurgam»Воскресну (лат.).. Гербы, траурные щиты и надпись «Resurgam»– какая благодарная тема для размышлений моралиста!
Толькоодин молодой мистер Кроули навещал всеми забытое ложе. Она покинулаэтот мир, ободренная теми словами утешения, которые он оказался всостоянии ей преподать. На протяжении многих лет она видела ласкутолько от него; лишь его дружба хоть сколько-нибудь согревала этуслабую, одинокую душу. Ее сердце умерло гораздо раньше тела. Онапродала его, чтобы стать женой сэра Питта Кроули. Матери и дочериповседневно совершают такие сделки на Ярмарке Тщеславия.
Когдаледи Кроули скончалась, ее супруг обретался в Лондоне, поглощенныйодним из своих бесчисленных проектов и занятый бесконечными тяжбами.Тем не менее он находил время частенько заглядывать на Парк-лейн иотправлять Ребекке массу писем, умоляя ее, предписывая, приказывая ейвернуться в деревню к своим юным ученицам, которые остались безвсякого призора из-за болезни их матери. Но мисс Кроули и слышать нехотела об отъезде Ребекки. Хоть в Лондоне не было ни одной светскойдамы, которая более хладнокровно покидала бы своих друзей, как толькоей надоедало их общество, и хоть мало было дам, которым так скоронадоедали бы их друзья, – однако, пока ее прихоть длилась,привязанность ее не зияла предела, и старуха все еще с величайшейэнергией цеплялась за Ребекку.
Известиео смерти леди Кроули вызвало в семейном кругу мисс Кроули не большеогорчения или толков, чем этого следовало ожидать.
– Придется,пожалуй, отложить прием, назначенный на третье, – сказаламисс Кроули. И прибавила, помолчав: – Надеюсь, у моего братцадостанет приличия не жениться еще раз!
– То-товзбесится Питт, если старик снова женится! – заметил Родонс обычным уважением к своему старшему брату.
Ребекканичего не сказала. По-видимому, она была поражена и опечалена большевсех. Она вышла из комнаты, прежде чем Родон уехал от них в тот день,но случайно они встретились внизу, когда племянник уезжал,распрощавшись с тетушкой, и между ними произошла какая-то беседа.
Наследующее утро Ребекка, выглянув в окно, напугала мисс Кроули, мирнозанятую чтением французского романа, тревожным восклицанием:
– Сударыня,сэр Питт приехал!
Вслед заэтим сообщением раздался стук баронета в дверь.
– Дорогаямоя, я не могу его видеть. Я не хочу его видеть. Передайте Боулсу,что меня нет дома, или ступайте вниз и скажите, что я чувствую себяочень плохо и никого не принимаю. Мои нервы сейчас положительно не всостоянии выносить моего братца! – вскричала мисс Кроули иснова принялась за чтение.
– Онаочень больна и не может принять вас, сэр, – заявилаРебекка, сбежав вниз к сэру Питту, который уже собирался подняться.
– Темлучше, – ответил сэр Питт, – мне нужно видетьвас, мисс Бекки. Пойдемте со мной в столовую. – И оба онипрошли в эту комнату.
– Яхочу, чтобы вы вернулись в Королевское Кроули, мисс, –сказал баронет, устремив взор на Ребекку и снимая черные перчатки ишляпу, повязанную широкой креповой лентой. Взгляд его имел такоестранное выражение в следил за Ребеккой с таким упорством, что миссШарп стало страшно.
– Янадеюсь скоро приехать, – промолвила она тихим голосом, –как только мисс Кроули станет лучше, я вернусь к… к милым девочкам.
– Выговорите так все ли три месяца, Бекки, – возразил сэрПихт, – а сами по-прежнему вешаетесь на шею моей сестре,которая отшвырнет вас, как старый башмак, когда вы ей прискучите!Говорю вам: вы мне нужны! Я уезжаю на похороны. Едете вы со мной? Даили нет?
– Яне смею… мне кажется… будет не совсем прилично… жить одной… свами, сэр, – отвечала Бекки, по-видимому, в сильномволнении.
– Говорювам, вы мне нужны, – сказал сэр Питт, барабаня пальцами постолу. – Я не могу обходиться без вас. Я не понимал этогодо вашего отъезда. Все в доме идет кувырком! Он стал совсем другим.Все мои счета опять запутаны. Вы должны вернуться. Возвращайтесь!Дорогая Бекки, возвращайтесь!
– Вернуться…но в качестве кого, сэр? – задыхаясь, произнесла Ребекка.
– Возвращайтесьв качестве леди Кроули, если вам угодно, – сказал баронет,комкая в руках свою траурную шляпу. – Ну! Это васудовлетворит? Возвращайтесь и будьте моей женой. Вы заслуживаетеэтого но своему уму. К черту происхождение! Вы такая же достойнаяледи, как и все другие, кого я знаю. В вашем мизинчике больше мозгов,чем у жены любого нашего баронета во всем графстве. Хотите ехать? Даили нет?
– Осэр Питт! – воскликнула Ребекка, взволнованная до глубиныдуши.
– Скажите«да», Бекки, – продолжал сэр Питт. –Я старик, но еще крепок. Меня хватит еще лет на двадцать. Вы будетесчастливы со мной, увидите! Можете делать, что вашей душе угодно.Тратьте денег, сколько хотите. И во всем решительно поступайтепо-своему. Я выделю на ваше имя капитал. Я все устрою. Ну вот,глядите!
И старикупал на колени, уставившись на нее, как сатир.
Ребеккаотшатнулась, являя своим видом картину изумления и ужаса. Напротяжении нашего романа мы еще ни разу не видели, чтобы она терялаприсутствие духа. Но теперь это произошло, и она заплакала самыминеподдельными слезами, какие когда-либо лились из ее глаз.
– Осэр Питт! – промолвила она. – О сэр… я… яуже замужем!
ГЛАВА XV,

В КОТОРОЙ НА КОРОТКОЕ ВРЕМЯПОЯВЛЯЕТСЯ СУПРУГ РЕБЕККИ

Всякомучитателю, склонному к чувствительности (а других нам и не надобно),должна понравиться картина, которой закончился последний акт нашеймаленькой драмы; ибо что может быть прекраснее образа Амура наколенях перед Психеей?
Но когдаАмур услышал от Психеи ужасное сообщение, что она уже замужем, онподнялся с ковра, где стоял в униженной позе, и разразилсявосклицаниями, от которых бедная маленькая Психея, и без тогоповергнутая в ужас собственным признанием, пришла в полноерасстройство чувств.
– Замужем?Вы шутите! – закричал баронет после первого взрыва яростии изумления. – Вы смеетесь надо мной, Бекки! Да комупридет в голову жениться на вас, когда у вас гроша нет за душой?
– Замужем!Замужем! – повторила Ребекка, горько рыдая. Голос еепрерывался от волнения, носовой платочек был прижат к глазам,источающим потоки слез, и она бессильно прислонилась к каминнойдоске, подобная статуе скорби, способной растрогать самоезачерствелое сердце.
– Осэр Питт, дорогой сэр Питт, не сочтите меня неблагодарной,неспособной оценить вашу доброту. Только ваше благородство исторгло уменя мою тайну.
– Кчертям благородство! – завопил сэр Питт. – Закем это вы замужем? Где вы поженились?
– Позвольтемне вернуться с вами в деревню, сэр. Позвольте мне ухаживать за вамитак же преданно, как и раньше. Не разлучайте, не разлучайте меня смилым Королевским Кроули!
– Значит,молодчик вас бросил, так, что ли? – сказал баронет,начиная, как он воображал, понимать. – Ладно, Бекки!Возвращайтесь, если хотите. Что с возу упало, то пропало. Во всякомслучае, я сделал вам предложение по всем правилам. Возвращайтесь комне гувернанткой, все равно – все будет по-вашему.
Ребеккапротянула ему руку. Она рыдала так, что сердце у нее разрывалось.Локончики упали ей на лицо и рассыпались по мраморной каминной доске,на которую она уронила голову.
– Так,значит, негодяй удрал, а? – повторил сэр Питт, делаягнусную попытку утешить ее. – Ничего, Бекки, я позабочусьо вас.
– Осэр! С какой гордостью вернулась бы я в Королевское Кроули, чтобывзять на себя заботу о детях и о вас, как было прежде, когда выговорили, что вам по сердцу услуги вашей маленькой Ребекки. Когда яподумаю о том, что вы мне только что предложили, сердце моепереполняется благодарностью – право, так. Я не могу быть вашейженой, сэр… позвольте же мне… позвольте мне быть вашей дочерью.
С этимисловами Ребекка с трагическим видом в свою очередь упала на колени и,схватив корявую черную лапу сэра Питта и сжав ее в своих ручках(красивых, беленьких и мягких, как атлас), взглянула ему в лицо свыражением трогательной мольбы и доверия, как вдруг… как вдругдверь распахнулась, и в комнату ворвалась мисс Кроули.
МиссФеркин и мисс Бригс, чисто случайно оказавшиеся у дверей вскоре послетого, как баронет с Ребеккой вошли в столовую, увидели – такжечисто случайно приникнув к замочной скважине – старогоджентльмена, распростертого перед гувернанткой, и услышаливеликодушное предложение, сделанное ей. Не успело оно вырваться изего уст, как миссис Феркин и мисс Бригс устремились вверх полестнице, вихрем ворвались в гостиную, где мисс Кроули читалафранцузский роман, и передали старой леди ошеломляющую весть: сэрПитт стоит на коленях и предлагает мисс Шарп вступить с ним в брак! Иесли вы подсчитаете, сколько времени занял вышеозначенный диалог исколько времени понадобилось Бригс и Феркин, чтобы долететь догостиной, а мисс Кроули – чтобы удивиться и выронить из руктомик Пиго-Лебрена, а затем спуститься вниз по лестнице, то выувидите, что наша история излагается совершенно точно и что миссКроули должна была появиться именно в ту минуту, когда Ребеккаприняла свою смиренную позу.
– Наполу дама, а не джентльмен, – произнесла мисс Кроули свеличайшим презрением во взоре и голосе. – Мне передали,что вы стояли на коленях, сэр Питт. Ну, станьте же еще раз и дайтемне посмотреть на такую чудесную парочку.
– Яблагодарила сэра Питта Кроули, сударыня, – сказалаРебекка, вставая, – и говорила ему, что… что я никогдане стану леди Кроули.
– Отказала?! –воскликнула мисс Кроули, не веря своим ушам. Бригс и Феркин,вытаращив глаза и разинув рот, застыли в дверях.
– Да,отказала, – продолжала Ребекка скорбным голосом, полнымслез.
– Возможноли, что вы действительно сделали ей предложение, сэр Питт?! –вопросила старая леди.
– Да,сделал, – ответил баронет.
– Иона отказала вам, как она говорит?
– Отказала! –подтвердил сэр Питт, и лицо его расплылось в довольную улыбку.
– По-видимому,это обстоятельство не сокрушило вашего сердца, – заметиламисс Кроули.
– Никапельки, – отвечал сэр Питт с хладнокровием иблагодушием, которые привели изумленную мисс Кроули в полноенеистовство. Как! Старый джентльмен высокого звания падает на колениперед нищей гувернанткой и потом только хохочет, когда таотказывается выйти за него замуж; а эта самая нищая гувернанткаотвергает баронета с четырьмя тысячами фунтов годового дохода! Тутбыла тайна, которою мисс Кроули не могла постигнуть и котораяоставляла далеко позади замысловатые интриги любезного ейПиго-Лебрена.
– Ярада, что вы считаете это забавным, братец, – продолжалаона, ощупью пробираясь через дебри изумления.
– Нуи ну! – восхищался сэр Питт. – Кто бы могподумать! Вот хитрый бесенок! Вот лисичка-то! – бормоталон про себя, хихикая от удовольствия.
– Что– кто мог бы подумать? – закричала мисс Кроули,топая ногой. – Что же, мисс Шарп, уж не дожидаетесь ли вы,когда разведется принц-регент, если считаете наше семейство мало длясебя подходящим?
– Мояпоза, – сказала Ребекка, – когда вы вошли сюда,сударыня, не показывает, чтобы я отнеслась без должного уважения ктой чести, которую этот добрый… этот благородный человексоблаговолил оказать мне. Неужели вы думаете, что у меня нет сердца!Вы все полюбили меня и были так ласковы к бедной сироте, всемипокинутой девушке, и я этого не чувствую? О мои друзья! О моиблагодетели! Неужто вся моя любовь, моя жизнь, мое чувство долганедостаточны, чтобы отплатить вам за ваше доверие? Неужто вы нехотите допустить во мне даже чувства благодарности, мисс Кроули? Этоуж слишком!.. Сердце мое разрывается на части!.. – И онаопустилась в кресло с видом такого отчаяния, что большинствоприсутствовавших было растрогано ее горем.
– Выйдетевы за меня замуж или нет, но только вы хорошая девочка, Бекки, и яваш друг, запомните это, – заключил сэр Питт и, надев своютраурную шляпу, вышел из комнаты, к великому облегчению Ребекки. Яснобыло, что ее тайна осталась не открытой для мисс Кроули, и Ребеккамогла воспользоваться краткой передышкой.
Приложивплаток к глазам и отмахнувшись от услуг честной Бригс, котораясобиралась было последовать за ней наверх, она поднялась к себе вкомнату. Тем временем Бригс и мисс Кроули, обе в состояниивеличайшего возбуждения, принялись обсуждать странное событие; Феркинже, не менее взволнованная, нырнула в кухонные сферы, где разгласилао происшедшем всему тамошнему обществу, как мужскому, так и женскому.Эта новость так поразила миссис Феркин, что она сочла необходимымотписать о ней с вечерней же почтой, свидетельствуя «своенижайшее почтение миссис Бьют Кроули и пасторскому семейству… а сэрПитт приезжал сюда и сделал предложение мисс Шарп, а она отказалаему, и все очень удивляются».
Обе дамы,усевшись в столовой (куда достойная мисс Бригс, к своему великомувосхищению, была снова допущена для доверительного разговора со своейблагодетельницей), не могли вдоволь надивиться предложению сэра Питтаи отказу Ребекки. Бригс весьма проницательно намекнула, что тутобязательно должно быть какое-нибудь препятствие в виде прежнейпривязанности, иначе ни одна молодая здравомыслящая женщина неотвергла бы столь выгодного предложения.
– Авы сами, Бригс, приняли бы его, конечно? – любезноосведомилась мисс Кроули.
– Развея не приобрела бы тогда права назваться сестрой мисс Кроули? –ответила Бригс с робкой уклопчивостью.
– Аведь, в сущности, из Бекки вышла бы прекрасная леди Кроули! –заметила мисс Кроули (растроганная отказом девушки, она проявлялатерпимость и великодушие теперь, когда никто уже не требовал от неежертв). – Она смышленая девушка (у нее больше ума в одноммизинчике, чем во всей вашей голове, бедная моя Бригс). Манеры у неестали великолепные, после того как я их отшлифовала. Она –Монморанси, Бригс, а кровь все-таки сказывается, хоть я лично плюю наэто. И она сумела бы поставить себя среди этих напыщенных, глупыххэмпширцев куда лучше, чем та несчастная дочь торговца железом.
Бригс, посвоему обыкновению, поддакнула, и затем собеседницы стали обсуждатьвопрос о предполагаемой «прежней привязанности».
– Вам,бедным одиноким созданиям, трудно обойтись без какого-нибудьдурацкого увлечения, – заметила мисс Кроули. –Да вот и вы, разве не были влюблены в учителя чистописания (неревите, Бригс, вечно вы ревете, он от этого не воскреснет)? Я думаю,что несчастная Бекки тоже оказалась сентиментальной дурочкой… икакой-нибудь аптекарь, домоправитель, живописец, молодой викарий,вообще кто-нибудь в этом роде…
– Бедняжка,бедняжка! – сказала Бригс, мысленно возвращаясь надвадцать четыре года вспять, к чахоточному молодому учителючистописания, чей русый локон и чьи письма, прекрасные в своейнеразборчивости, она благоговейно хранила у себя наверху в старойконторке. – Бедняжка, бедняжка! – повторилаБригс. Снова она была восемнадцатилетней девушкой со свежими щечками,сидела в церкви во время вечерней службы, и оба они с чахоточнымучителем чистописания пели дрожащими голосами псалмы по одномумолитвеннику.
– Послетакого поступка Ребекки, – с энтузиазмом заявила миссКроули, – наше семейство обязано что-нибудь для неесделать. Выведайте, кто ее предмет, Бригс. Я помогу ему обзавестисьаптекою и стать на ноги. Или прикажу написать мой портрет. А топоговорю о нем с моим родственником епископом… И дам Ребеккеприданое; мы сыграем свадьбу. Бригс, вы займетесь устройствомзавтрака и будете подружкой невесты.
Бригсобъявила, что это будет восхитительно, клятвенно заверила, что еедорогая мисс Кроули всегда была добра и великодушна, и побежаланаверх, в спальню Ребекки, утешить ее и поболтать о предложении, оботказе и причинах последнего. А заодно намекнуть о благих намеренияхмисс Кроули и выпытать, кто тот джентльмен, который завладел сердцеммисс Шарп.
Ребеккабыла очень ласкова, очень нежна и растрогана. Она отозвалась сблагодарной горячностью на участливое отношение к ней Бригс,призналась, что у нее есть тайная привязанность, восхитительнаятайна. (Какая жалость, что мисс Бригс не пробыла еще с полминутки узамочной скважины!) Может быть, Ребекка сказала бы и больше, но черезпять минут после мисс Бригс в комнату Ребекки пожаловала сама миссКроули – неслыханная честь! Нетерпение ее одолело, она не всостоянии была дольше ждать свою медлительную посланницу. И вот онаявилась самолично и приказала Бригс удалиться из комнаты. Похваливблагоразумие Ребекки, она осведомилась о подробностях свидания ипредшествовавших обстоятельствах, приведших сэра Питта к стольнеожиданному шагу. Ребекка сказала, что она уже давно имела случайзаметить расположение, которым удостаивал ее сэр Питт (поскольку унего была привычка обнаруживать свои чувства весьма откровенным инепринужденным образом), но возраст баронета, его положение исклонности таковы, что они делают брак с ним совершенно немыслимым,не говоря уже о других причинах частного свойства, изложением коих ейне хотелось бы сейчас утруждать мисс Кроули. Да и вообще, может лисколько-нибудь уважающая себя и порядочная женщина выслушиватьпризнания вздыхателя в момент, когда еще не преданы земле останки егоскончавшейся супруги?
– Вздор,моя милая, вы никогда бы ему не отказали, не будь тут замешан кто-тодругой, – заявила мисс Кроули, сразу приступая к делу. –Расскажите мне про ваши причины частного свойства. Какие у васпричины частного свойства? Тут кто-то замешан. Кто же тронул вашесердце?
Ребеккаопустила глазки долу и призналась, что это так и есть.
– Выотгадали верно, дорогая леди, – сказала она нежным,задушевным голосом. – Вас удивляет, что у бедногоодинокого существа может быть привязанность, не правда ли? Но яникогда не слыхала, чтобы бедность ограждала от этого. Ах, если быэто было так!
– Моедорогое дитя! – воскликнула мисс Кроули, всегда готоваявпасть в сентиментальную слезливость. – Значит, нашастрасть не встречает ответа? Неужели мы томимся втайне? Расскажитемне все и позвольте вас утешить.
– Ах,если бы вы могли меня утешить, дорогая леди! – ответилаРебекка тем же печальным голосом. – Право, право же, януждаюсь в утешении!
И онаположила головку на плечо к мисс Кроули и заплакала так естественно,что старая леди, поневоле растрогавшись, обняла Ребекку почти сматеринской нежностью, сказала ей много успокоительных слов, уверяяее в своей любви и расположении, клялась, что привязана к ной, как кдочери, и сделает все, что только будет в ее власти, чтобы помочь ей.
– Атеперь, моя дорогая, скажите, что он? Не брат ли этой хорошенькоймисс Седли? Вы упоминали о какой-то истории с ним. Я приглашу егосюда, моя дорогая, и он будет ваш, обязательно будет ваш.
– Нерасспрашивайте меня сейчас, – сказала Ребекка. –Вы скоро все узнаете. Право, узнаете. Милая, добрая мисс Кроули!Дорогой мой друг, если я могу вас так называть!
– Конечно,можете, дитя мое, – отвечала старая леди, целуя ее,
– Сейчася не в силах говорить, – прорыдала Ребекка, – яслишком несчастна. Но только любите меня всегда… Обещайте, чтобудете всегда меня любить! – И среди взаимных слез –ибо волнение младшей женщины передаюсь старшей – мисс Кроулиторжественно дала такое обещание и покинула свою маленькую протеже,благословляя ее и восхищаясь ею, как чудным, бесхитростным,мягкосердечным, нежным, непостижимым созданием.
И вотРебекка осталась одна, чтобы подумать о внезапных и удивительныхсобытиях дня, о том, что произошло и что могло произойти. Какие же,по вашему мнению, были у мисс… – простите, у миссисРебекки – причины частного свойства? Если несколькимистраницами выше автор этой книги притязал на право заглядыватьукрадкой в спальню мисс Эмилии Седли. чтобы со всеведением романистарассказать о нежных муках и страстях, обступивших ее невинноеизголовье, то почему бы ему не объявить себя также и наперсникомРебекки, поверенным ее тайн и хранителем печати ее святая святых?
Так вот,Ребекка прежде всего дала волю искренним и горьким сожалениям о том,что счастье наконец-то постучалось к ней в дверь, а она былавынуждена от него отказаться. Эту естественную печаль, наверное,разделит с Ребеккой всякий здравомыслящий читатель. Какая добрая матьне пожалеет бедную бесприданницу, которая могла бы стать миледи ииметь свою долю в ежегодном доходе в четыре тысячи фунтов? Какаяблаговоспитанная леди из подвизающихся на Ярмарке Тщеславия непосочувствует трудолюбивой, умной, достойной всяческой похвалыдевушке, получающей такое почетное, такое выгодное и соблазнительноепредложение как раз тогда, когда уже вне ее власти принять его? Яуверен, что разочарование нашей приятельницы Бекки заслуживаетвсяческого сочувствия и обязательно его возбудит.
Помню, якак-то и сам был на Ярмарке, на званом вечере. Я заметил среди гостейстарою мисс Тодди, обращавшую на себя внимание тем, как она лебезилаи заискивала перед маленькой миссис Брифлес, женой адвоката, которая,правда, очень хорошего рода, но, как нам всем известно, бедна дотого, что уж беднее и быть нельзя. В чем же заключается, спрашивал ясебя, причина такого раболепия? Получил ли Брифлес место в судеграфства или его жене досталось наследство? Мисс Тодди сама рассеяламои недоумения с тон откровенностью, какая отличает ее во всем.
– Видители, – сказала она, – миссис Брифлес приходитсявнучкой сэру Джону Рэдхенду, который так заболел в Челтнеме, что непротянет и полугода. Папаша миссис Брифлес вступает в праванаследства, а следовательно, как вы сами понимаете, она станетдочерью баронета.
И Тоддипригласила Брнфлеса с женой отобедать у нее на следующей же неделе.
Если однавозможность стать дочерью баронета может доставить даме столькопочестей в свете, то как же мы должны уважать скорбь молодой женщины,утративший случай сделаться женой баронета! Кто мог думать, что ледиКроули так скоро умрет! «Она принадлежала к числу техболезненных женщин, которые могут протянуть и добрый десяток лет, –размышляла про себя Ребекка. – А я могла бы стать миледи!Могла бы вертеть этим стариком, как мне заблагорассудится. Могла быотблагодарить миссис Бьют за ее покровительство и мистера Питта заего несносную снисходительность. Я велела бы заново обставить иотделать городской дом. У меня был бы самый красивый экипаж во всемЛондоне и ложа в опере. И меня представили бы ко двору в ближайшем жесезоне…» Все это могло бы осуществиться, а теперь… теперьвсе было полно сомнений и неизвестности.
ОднакоРебекка была слишком решительной и энергичной молодой особой, чтобыдолго предаваться напрасной печали о непоправимом прошлом. А потому,посвятив ему надлежащую долю сожалений, она благоразумно обратила всесвое внимание на будущее, которое в эту минуту было для нее многоважнее, и занялась обзором своего положения и связанных с нимсомнений и надежд.
Преждевсего она замужем – это очень важное обстоятельство. Сэру Питтуоно известно. Признание вырвалось у нее не потому, что она былазастигнута врасплох, – скорее ее побудил к этому внезапномелькнувший у нее расчет. Рано или поздно ей нужно будет открыться,так почему не сейчас? Тот, кто не считал для себя зазорным сделать еесвоей супругой, не должен возражать против нее как против своейневестки. Но как отнесется к такому известию мисс Кроули – вотв чем вопрос. Некоторые опасения на этот счет у Ребекки были, но онапомнила все то, что мисс Кроули говорила по этому поводу: открытоепрезрение старой леди к вопросу о происхождении; ее смелыелиберальные взгляды; ее романтические наклонности; ее страстнуюпривязанность к племяннику и неоднократно выраженные добрые чувства ксамой Ребекке. Она так его любит, думалось Ребекке, что все емупростит. Она так привыкла ко мне, что без меня ей будет трудно, я вэтом уверена. Когда все выяснится, произойдет сцена, будет истерика,страшная ссора, а затем наступит великое примирение. Во всякомслучае, что пользы откладывать? Жребий брошен, и теперь ли, завтра ли– все равно. И вот, решив, что мисс Кроули нужно поставить обовсем в известность, молодая особа принялась размышлять о том, каксделать это получше. Встретить ли ей лицом к лицу бурю, котораяобязательно разразится, или же обратиться в бегство и переждать, покапервый бешеный порыв не уляжется? В состоянии такого раздумья Ребекканаписала следующее письмо:
«Мой бесценный друг!
Роковая минута, которую мы такчасто предвидели в наших разговорах, наступила. Моя тайна известна –наполовину. Я думала и передумывала, пока не пришла к выводу, чтонастало время открыть все. Сэр Питт явился ко мне сегодня и сделалмне – что бы ты думал? – формальное предложение. Вотнеожиданный пассаж! Бедная я, бедная! Могла бы стать леди Кроули. Какобрадовалась бы миссис Бьют, да и ma tante Моя тетушка (франц.). еслибы я заняла положение выше ее! Я могла бы стать кому-то маменькой, ане…
О, я трепещу, трепещу при мыслио том, что скоро все раскроется!
Сэр Питт знает теперь, что язамужем, но, видимо, не слишком огорчен, так как ему неизвестно, ктомой муж. Ma tante чуть ли не сердится, что я отказала ему. Но она –сама доброта и любезность – соблаговолила сказать, что я былабы хорошей женой сэру Питту, и клялась, что станет матерью для твоеймаленькой Ребекки. Нужно ли нам опасаться чего-либо, кроме минутнойвспышки гнева? Не думаю. Более того, я уверена, что нам ничто негрозит. Она так к тебе благоволит (гадкий, негодный ты сорванец!),что все простит тебе. А я положительно верю, что следующее место в еесердце принадлежит мне и что без меня она будет просто несчастной.Милый друг! Что-то говорит мне, что мы победим. Ты оставишь свойпротивный полк, бросишь игру и скачки и станешь пай-мальчиком. Мыбудем жить на Парк-лейн, и ma tante завещает нам все свои деньги.
Я постараюсь выйти завтра гулятьв три часа в обычное место. Если мисс Б. будет сопровождать меня,приходи к обеду, принеси ответ и вложи в третий том проповедейПортиаса. Но, во всяком случае, приходи к своей
Р.
Мисс Элизе Стайлс. По адресу
мистера Барнета, седельщика,
Найтсбридж».
Я уверен,что не найдется ни одного читателя этой маленькой повести, у которогоне хватило бы проницательности догадаться, что мисс Элиза Стайлс,заходившая за этими письмами к седельщику (по словам Ребекки, этобыла ее старая школьная подруга, с которой они за последнее времявозобновили оживленную переписку), носила медные шпоры и густыевьющиеся усы и была, конечно, не кем иным, как капитаном РодономКроули.
ГЛАВА XVI

ПИСЬМО НА ПОДУШЕЧКЕ ДЛИ БУЛАВОК

Как онипоженились, это ровно никого не касается. Что могло помешатьсовершеннолетнему капитану и девице, достигшей брачного возраста,выправить лицензию и обвенчаться в любой лондонской церкви? Всякийзнает, что если женщина чего-нибудь захочет, то непременно поставитна своем. Мне думается, что в один прекрасный день, когда мисс Шарпотправилась на Рассел-сквер провести утро со своей милой подружкоймисс Эмилией Се дли, вы могли бы увидеть некую особу, весьма похожуюна Ребекку, входящей в одну из церквей Сити в сопровожденииджентльмена с нафабренными усами, который через четверть часапроводил свою даму до поджидавшей ее наемной кареты, – ичто все это означало не что иное, как скромную свадьбу.
Да и ктоиз живущих станет отрицать безусловное право джентльмена жениться наком угодно, судя по тому, что мы ежедневно наблюдаем? Сколько умных иученых людей женились на своих кухарках! Разве сам лорд Элдон,рассудительнейший человек, не увез свою невесту тайком? Разве Ахилл иАякс не были влюблены в своих служанок? И можем ли мы ждать оттяжеловесного драгуна, наделенного сильными желаниями и карликовыммозгом, никогда не умевшего владеть своими страстями, чтобы онвнезапно взялся за ум и перестал любой ценой добиваться исполненияприхоти, которая засела ему в голову? Если бы люди заключали толькоблагоразумные браки, какой урон это нанесло бы росту народонаселенияна земле!
На мойвзгляд, брак мистера Родона был, пожалуй, одним из самых честныхпоступков, какие нам придется отметить в той части биографии этогоджентльмена, которая связана с настоящим повествованием. Никто нескажет, что недостойно человека увлечься женщиной или, увлекшись,жениться на ней. А удивление, восторг, страсть, безграничное довериеи безумное обожание, какими этот рослый воин мало-помалу началпроникаться к маленькой Ребекке, – все это чувства,которые – во всяком случае, по мнению дам – скорее делаютему честь. Когда Ребекка пела, каждая нота заставляла трепетать еголенивую душу и отдавалась в его грузном теле. Когда она говорила, оннапрягал все силы своего ума, чтобы внимать и удивляться. Если онабывала в шутливом настроении, он долго иереварнвал ее шутки и лишьполчаса спустя, уже на улице, начинал громко хохотать над ними –к изумлению своего грума, сидевшего рядом с ним в тильбюри, илитоварища, с которым он катался верхом на Роттен-роу.
Ее словабыли для него вещаниями оракула, самый пустячный ее поступок носилотпечаток непогрешимой мудрости и такта. «Как она поет! Какрисует! – думал он. – Как она справилась с этойноровистой кобылой в Королевском Кроули!» И он говаривалРебекке восхищенно:
– Ей-богу,Век, тебе бы быть главнокомандующим или архиепископомКентерберийским, клянусь честью!
И развеэто такой редкий случай? Разве мы не видим повседневно добродушныхГеркулесов, держащихся за юбки Омфал, и огромных бородатых Самсонов,лежащих у ног Далил?
И вот,когда Бекки сообщила Родону, что великая минута наступила и порадействовать, он выразил такую же готовность слушаться ее приказа, скакою пустился бы со своим эскадроном в атаку по команде полковника.
Ему непонадобилось вкладывать письмо в третий том Портпаса. На следующийдень Ребекка легко нашла способ отделаться от своей спутницы Бригс ивстретиться со своим верным другом в «обычном месте». Заночь она все обдумала и сообщила Родону результат своих решений.Конечно, он был на все согласен, а также уверен, что все обстоитотлично, что ее предложение лучшее из всех возможных, что мисс Кроулиобязательно смягчится со временем, или «утихомирится»,как он выразился. Если бы Ребекка пришла к противоположному решению,он принял бы его также безоговорочно. «У тебя хватит ума на насобоих, Бек, – говорил он, – ты навернякавыручишь нас из беды. Я не знаю никого, кто мог бы с тобойсравниться, а я на своем веку встречал немало пройдох». И сэтим нежным признанием, в котором заключался его символ веры,уязвленный любовью драгун распростился с Ребеккой и отправилсяприводить в исполнение свою часть плана, который Ребекка составиладля них обоих.
План этотсостоял в найме скромной квартирки для капитана и миссис Кроули вБромптоне или вообще по соседству с казармами. Дело в том, чтоРебекка решила – и, по нашему мнению, весьма благоразумно –бежать. Родон был вне себя от счастья, он склонял ее к этому уженесколько недель. Со всем пылом любви помчался он нанимать квартиру ис такой готовностью согласился платить две гинеи в неделю, чтоквартирная хозяйка пожалела, что запросила мало. Он заказалфортепьяно, закупил пол-оранжереи цветов и кучу всяких вкусных вещей.Что же касается шалей, лайковых перчаток, шелковых чулок, золотыхфранцузских часиков, браслетов и духов, то он послал их на квартиру срасточительностью слепой любви и неограниченного кредита. Облегчивдушу подобным излиянием щедрости, он отправился в клуб и тампообедал, с волнением ожидая великого часа.
Событияпредыдущего дня – благородное поведение Ребекки, отклонившейстоль выгодное предложение, тайное несчастье, тяготевшее над нею,кротость и безропотность, с какими она сносила превратности судьбы, –еще больше расположили к ней мисс Кроули. Такого рода события, каксвадьба, отказ или предложение, всегда приводят в трепет женскоенаселение дома и пробуждают все истерические наклонностипредставительниц прекрасного пола. В качестве наблюдателячеловеческой природы я регулярно посещаю в течение сезона светскихсвадеб церковь св. Георга, близ Ганновер-сквер. И хотя я никогда невидал, чтобы кто-либо из мужчин, друзей жениха, проливал слезы иличтобы приходские сторожа и церковнослужители проявляли хоть малейшиепризнаки расстройства чувств, но зато сплошь и рядом можно увидеть,как женщины, не имеющие никакого касательства к происходящемуторжеству, – старые дамы, давно вышедшие из брачноговозраста, дородные матроны средних лет, обремененные большимсемейством, не говоря уж о хорошеньких молоденьких созданиях врозовых шляпках (они ожидают своего производства в высший чин ипотому, естественно, интересуются церемонией), – так вот,говорю я, вы можете сплошь и рядом увидеть, как присутствующиеженщины проливают слезы, рыдают, сморкаются, прячут лица в крошечныебесполезные носовые платочки, и все – и старухи, и молодые –вздыхают от глубины души. Когда мой друг, щеголь Джон Пимлико,вступал в брак с очаровательной леди Белгрейвией Грин-Паркер, все такволновались, что даже маленькая, перепачканная нюхательным табакомстарушка, присматривавшая за церковными скамьями и проводившая меняна место, заливалась слезами. «А почему? – спросил ясебя. – Ведь ее-то не выдают замуж».
Словом,после истории с сэром Питтом мисс Кроули и Бригс предавалисьбезудержной оргии чувств, и Ребекка стала для них предметомнежнейшего интереса. В ее отсутствие мисс Кроули утешалась чтениемсамого сентиментального романа, какой только нашелся у нее вбиблиотеке. Малютка Шарп с ее тайными горестями стала героиней дня.
В тотвечер Ребекка пела слаще и беседовала занимательнее, чем когда-либона Парк-лейн. Она обвилась вокруг сердца мисс Кроули. О предложениисэра Питта она вспоминала с шутками и улыбкой, высмеивая его какстариковскую блажь; когда же она сказала, что не хотела бы для себяникакого иного жребия, кроме возможности остаться навсегда со своейдорогой благодетельницей, глаза ее наполнились слезами, а сердцеБригс – горестным сознанием собственной ненужности.
– Дорогаямоя крошка, – промолвила старая леди, – я непозволю вам тронуться с места еще много, много лет – можете вэтом не сомневаться. О том, чтобы возвратиться к моему противномубрату, после всего происшедшего не может быть и речи. Вы останетесьздесь со мною, а Бригс – Бригс часто выражала желание навеститьродных. Бригс, теперь вы можете ехать куда угодно! Ну, а вам, моядорогая, придется остаться и ухаживать за старухой.
Если быРодон Кроули присутствовал здесь, а не сидел в клубе и не тянул вволнении красное вино, наша парочка могла бы броситься на колениперед старой девой, признаться ей во всем и в мгновение ока получитьпрощение. Но в таком счастливом исходе было отказано молодой чете –несомненно, для того, чтобы можно было написать наш роман, в которомбудет рассказано о множестве изумительных приключений этих супругов –приключений, которые никогда не были бы ими пережиты, если бы импредстояло обитать под кровом удобного для них, но не интересного длячитателя прощения мисс Кроули.
В доме наПарк-лейн под командой миссис Феркин состояла молодая девушка изХэмпшира, которой вменялось в обязанность наряду с прочими ее деламистучать в дверь мисс Шарп и подавать кувшин горячей воды, так какФеркин скорее наложила бы на себя руки, чем стала оказывать подобныеуслуги незваной гостье. У этой девушки, выросшей в фамильномпоместье, был брат в эскадроне капитана Кроули, и если бы все тайноевышло наружу, то, пожалуй, оказалось бы, что она осведомлена о многихделах, имеющих весьма близкое касательство к нашей истории. Во всякомслучае, девушка приобрела себе желтую шаль, пару зеленых башмаков иголубую шляпу с красным пером на три гинеи, подаренные ей Ребеккой; атак как малютка Шарп вовсе не отличалась чрезмерной щедростью, то,надо полагать, Бетти Мартин получила эту взятку за оказанные еюуслуги.
Наутропосле предложения, сделанного сэром Питтом Кроули своей гувернантке,солнце встало, как обычно, и в обычный час Бетти Мартин, горничная,прислуживавшая наверху, постучала в дверь мисс Шарп.
Ответа непоследовало, и Бетти постучала вторично. По-прежнему полная тишина.Тогда Бетти, но выпуская из рук кувшина с горячей водой, открыладверь и вошла в комнату.
Беленькаяпостелька под кисейным пологом оставалась такой же аккуратной иприбранной, как и накануне, когда Бетти собственноручно помогалапривести ее в порядок. Два чемоданчика, перевязанные веревками,стояли в одном углу комнаты, а на столе перед окном – наподушечке для булавок, на большой пухлой подушечке для булавок, срозовой подкладкой, просвечивавшей сквозь сетку, связанную, наподобиедамского ночного чепца, в диагональ, – лежало письмо.Вероятно, оно пролежало тут всю ночь.
Беттиподошла к нему на цыпочках, словно боялась разбудить его, обвелавзглядом комнату с видом изумленным, но и довольным, взяла письмо сподушечки, ухмыляясь, повертела в руках и, наконец, понесла вниз, вкомнату мисс Бригс.
Желал быя знать, каким образом Бетти могла решить, что письмо адресовано миссБригс? Все обучение Бетти свелось к тому, что она посещала воскреснуюшколу миссис Бьют Кроули, так что в писаных буквах она разбиралась нелучше, чем в древнееврейских текстах.
– Омисс Бригс! – воскликнула девушка. – О мисс!Наверное, что-нибудь случилось: в комнате мисс Шарп никого нет, напостели никто не спал, а сама она сбежала, вот только оставила вамэто письмо, мисс!
– Что?! –закричала Бригс, роняя гребень и рассыпая но плечам жидкие прядивыцветших волос. – Побег? Мисс Шарп убежала? Что же это,что же это? – И, живо сломав аккуратную печать, онапринялась, как говорится, пожирать глазами содержание письма, ейадресованного.
«Дорогая мисс Бригс, –писала беглянка, – столь нежное сердце, как ваше,отнесется с жалостью и сочувствием ко мне и простит меня. Обливаясьслезами и вознося к небу молитвы и благословения, покидаю я тот дом,где бедная сиротка всегда встречала ласку и любовь. Обязательства,стоящие даже выше обязательств перед моей благодетельницей, отзываютменя, Я иду, послушная велению долга, к мужу, Да, я замужем. Мойсупруг приказывает мне следовать за ним в скромное жилище, которое мызовем своим.
Дражайшая мисс Бригс, сообщитеэту весть моему дорогому, моему возлюбленному другу иблагодетельнице, – ваше доброе сердце подскажет вам, какэто сделать. Скажите ей, что, прежде чем уйти, я оросила слезами еедорогое изголовье – то изголовье, которое столь часто оправлялаво время ее болезни… у которого мечтаю снова бодрствовать. О, скакой радостью я вернусь на дорогую мне Парк-лейн! Как трепещу вожидании ответа, который решит мою судьбу! Когда сэр Питтсоблаговолил предложить мае руку, оказав мне честь, которой язаслуживаю, по словам возлюбленной моей мисс Кроули (благословляю ееза то, что она сочла бедную сиротку достойной стать ее сестрой!), япризналась сэру Питту в том, что я замужем. Даже он простил меня. Ноу меня не хватило смелости сказать ему все: что я не могу быть егоженой – потому что я его дочь! Я связала свою жизнь сдостойнейшим, благороднейшим человеком: Родон мисс Кроули – мойРодон, Это по его распоряжению я открываюсь теперь перед вами иследую за ним в наше скромное жилище, как последовала бы на крайсвета. О мой добрый и ласковый друг, заступитесь перед любимойтетушкой моего Родона за него и за бедную девушку, к которой вся егоблагородная родия проявила такую ни с чем не сравнимую приязнь.Упросите мисс Кроули принять своих детей. Не могу ничего большеприбавить, по призываю тысячу благословений на всех в том милом доме,который я покидаю.
Ваша любящая и заранееблагодарная Ребекка Кроули.
Полночь».
Не успелаБригс дочитать этот трогательный и захватывающий документ,восстанавливавший ее в положении первой наперсницы мисс Кроули, как вкомнату вошла миссис Феркин.
– Приехалас почтовой каретой из Хэмпшира миссис Бьют Кроули и просит чаю. Непозаботитесь ли вы о завтраке, мисс?
Кизумлению Феркин, мисс Бригс, запахнув полы своего капота,устремилась вниз к миссис Бьют с письмом, содержащим изумительнуюновость, причем жиденькая косичка ее растрепалась и развеваласьсзади, а папильотки все еще гроздьями окаймляли ее чело.
– Омиссис Феркин, – задыхаясь, доложила Бетти, –вот оказия! Мисс Шарп взяла да и сбежала с капитаном. Они удрали вГретна-Грин.
Мыпосвятили бы целую главу описанию чувств миссис Феркин, если бы пашувеликосветскую музу не занимали в большей степени страсти,обуревавшие ее высокопоставленных хозяек.
Когдамиссис Бьют Кроули, окоченевшая от ночного путешествия и гревшаяся утолько что затопленного и весело потрескивающего камина в столовой,услышала от мисс Бригс о тайном браке, она заявила, что самопровидение привело ее к такое время для оказания голубушке миссКроули поддержки в постигшем ее горе и что Ребекка – хитраямаленькая бестия, лично она никогда ни минуты в том не сомневалась.Что касается Родона, то для нее всегда было загадкой, как он сумелтак ловко обойти старуху, ведь это пропащая душа, мот, распутник, –она, миссис Бьют, давно это говорила. Хорошо еще, что его мерзкийпоступок откроет голубушке мисс Кроули глаза на истинный характерэтого невозможного человека. Затем миссис Бьют с аппетитом напиласьчаю с горячими гренками, а так как в доме оказалось теперь свободноепомещение, то ей уже не надо было больше ютиться в Глостерскойкофейной, куда доставила ее портсмутская почтовая карета, и онаприказала лакею, состоявшему под началом у мистера Боулса, доставитьей оттуда ее чемоданы.
МиссКроули, надо вам сказать, не покидала своей комнаты почти до полудня– она пила по утрам шоколад в постели, пока Бекки Шарп читалаей «Морнинг пост», или как-нибудь иначе убивала время.Заговорщицы внизу условились между собой щадить чувства дорогой леди,пока она не появится в гостиной. Тем временем старухе доложили, чтомиссис Бьют Кроули прибыла с почтовой каретой из Хэмпшира,остановилась в «Глостере», шлет свой привет и любовь миссКроули и просит разрешения позавтракать с мисс Бригс. Прибытие миссисБьют в другое время не вызвало бы особого восторга, но теперь онобыло принято с удовольствием. Мисс Кроули радовалась возможностипосудачить с невесткой о покойной леди Кроули, о предстоящихприготовлениях к похоронам и о внезапном предложении сэра Питта,сделанном Ребекке.
Лишьпосле того как старая леди погрузилась в свое обычное кресло вгостиной и между дамами произошел предварительный обмен приветствиямии расспросами, заговорщицы решили, что пора приступить к операции.Кто не восхищался искусными и деликатными маневрами, какими женщины«подготавливают» друзей к дурным новостям! Обеприятельницы мисс Кроули пустили в ход такую машинериютаинственности, прежде чем преподнести ей новость, что довели старухудо надлежащего градуса сомнений и тревоги.
– Иона отказала сэру Питту, моя голубушка, голубушка мисс Кроули, потомучто… мужайтесь, – говорила миссис Бьют, –потому что не могла поступить иначе.
– Конечно,тут были причины, – заметила мисс Кроули. – Оналюбит кого-то другого. Я так и сказала вчера Бригс.
– Любиткого-то другого! – произнесла, задыхаясь, Бригс. –О мой дорогой друг, она уже замужем!
– Ужезамужем! – повторила миссис Бьют. Обе они сидели, стиснувруки и поглядывая то друг на друга, то на свою жертву.
– Пришлитеее ко мне, как только она вернется. Этакая негодница! Как же онапосмела не рассказать мне? – воскликнула мисс Кроули.
– Онане скоро вернется. Приготовьтесь, дорогой друг: она ушла из домунадолго… она… она совсем ушла.
– Божемилосердный, а кто же будет мне варить шоколад? Пошлите за нею идоставьте ее обратно. Я желаю, чтобы она вернулась, –кипятилась старая леди.
– Онаисчезла этой ночью, сударыня! – воскликнула миссис Бьют.
– Онаоставила мне письмо, – добавила Бригс, – онавышла замуж за…
– Подготовьтеее, ради бога! Не мучайте ее, моя дорогая мисс Бригс.
– Закого она вышла замуж? – крикнула старая дева, приходя вбешенство.
– За…родственника…
– Онаотказала сэру Питту, – закричала жертва. –Говорите же. Не доводите меня до сумасшествия!
– Осударыня!.. Подготовьте ее, мисс Бригс… она вышла замуж за РодонаКроули.
– Родонженился… на Ребекке… на гувернантке… на ничтож… Вон из моегодома, дура, идиотка! Бригс, вы – безмозглая старуха! Как выосмелились! Это ваших рук дело… вы заставили Родона жениться,рассчитывая, что я лишу его наследства… Ото вы сделали, Марта! –истерически выкрикивала несчастная старуха.
– Я,сударыня, буду уговаривать члена такой фамилии жениться на дочериучителя рисования?
– Еемать была Монморанси! – воскликнула старая леди, со всеймочи дергая за сонетку.
– Еемать была балетной танцовщицей, да и сама она выступала на сцене илиеще того хуже, – возразила миссис Бьют.
МиссКроули издала заключительный вопль и откинулась на спинку кресла вобмороке. Пришлось отнести се обратно в спальню, которую она толькочто покинула. Одни припадок следовал за другим. Послали за доктором –прибежал аптекарь. Миссис Бьют заняла пост сиделки у кровати больной.
– Ееродственники должны быть при ней, – заявила эта любезнаяженщина.
Не успелиперенести старуху в ее спальню, как появилось новое лицо, которомутоже необходимо было преподнести эту новость, – сэр Питт.
– ГдеБекки? – сказал он, входя в столовую. – Где еепожитки? Она поедет со мной в Королевское Кроули.
– Развевы не слышали умопомрачительной вести об ее утаенном от всех союзе? –спросила Бригс.
– Амне какое до него дело? – возразил сэр Питт. –Я знаю, что она замужем! Не все ли равно? Скажите ей, чтобы онасейчас же спускалась и не задерживала меня.
– Аразве вы из осведомлены, сэр, – продолжала мисс Бригс, –что она покинула наш кров, к ужасу мисс Кроули, которую чуть не убилавесть о браке ее с капитаном Родоном?
Когда сэрПитт Кроули услышал, что Ребекка вышла замуж за его сына, онразразился такой бешеной бранью, которую неудобно повторять здесь.Бедная Бригс, содрогаясь, выскочила из комнаты. Вместе с нею и мызакроем дверь за обезумевшим стариком, дошедшим до неистовства ипотерявшим разум от ненависти и несбывшихся желаний.
Деньспустя, вернувшись в Королевское Кроули, он как сумасшедший ворвалсяв комнату, которую занимала Ребекка, растоптал ногами ее коробки икартонки и расшвырял ее бумаги, одежду и прочие пожитки. Мисс Хорокс,дочь дворецкого, завладела некоторыми вещами Бекки; другие досталисьдевочкам, и они разыгрывали в них свои комедии. Это произошло черезнесколько дней после того, как их бедная мать отправилась в местосвоего последнего упокоения и была положена, никем не оплаканная иникому не нужная, в склеп, где лежали одни чужие.
– Авдруг старуха не угомонится? – говорит Родон своеймаленькой жене, когда они сидели вдвоем в уютной бромптонскойквартирке. Ребекка все утро пробовала новое фортепьяно. Новыеперчатки пришлись ей удивительно впору; новые шали замечательно былией к лицу; новые кольца блестели на ее маленьких ручках, и новые часытикали у ее талии. – А вдруг она не утихомирится? А,Бекки?
– Тогдая сама устрою твою судьбу, – ответила она. И Далилапотрепала Самсона по щеке.
– Неттого, что ты не могла бы сделать! – согласился он, целуямаленькую ручку. – Ей-богу. А пока едем в «Звезду иПодвязку» обедать, честное слово.
ГЛАВА XVII,

О ТОМ, ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХКАПИТАН ДОББИН ПРИОБРЕЛ ФОРТЕПЬЯНО

Если естьна Ярмарке Тщеславия выставка, на которую рука об руку приходят иЧувство и Сатира, где вы натыкаетесь на самые неожиданные контрасты,как смехотворные, так и печальные, где одинаково уместно и горячеесочувствие, и открытое, беспощадное осмеяние, – так этоодно из тех публичных сборищ, объявления о коих пачками публикуютсяежедневно на последней странице газеты «Таймс» и на коихс таким достоинством председательствовал покойный мистер ДжорджРобинс. Мне думается, в Лондоне нет человека, который не побывал бына этих сборищах, и каждый, кто чувствует в себе жилку моралиста, неможет не задуматься с внезапным и странным холодком в душе о том,когда настанет и его черед и когда по иску Диогена или указаниюсудебного исполнителя аукционист пустит с молотка библиотекупокойного Эпикура, его мебель, посуду, гардероб и изысканные вина.
У любогоиз посетителей Ярмарки Тщеславия, будь он хоть самый черствыйсебялюбец, сердце сжимается от сострадания при виде этой непригляднойстороны похорон скончавшегося друга. Останки милорда Богача покоятсяи семенном склепе; ваятели вырежут надпись на могильной плите,правдиво вещающую о его добродетелях и о скорби наследника, которыйуже распоряжается его добром. Какой гость, сидевший за столом Богача,пройдет без вздоха мимо знакомого дома, где в семь часов так веселозагорались огни, где так гостеприимно распахивались парадные двери иподобострастные слуги звонко выкрикивали ваше имя от площадки кплощадке, пока вы поднимались по удобной лестнице и пока оно недостигало того покоя, где радушный старый Богач приветствовал своихдрузей! Сколько их у него было и с каким благородством он ихпринимал! Как остроумны бывали здесь люди и как они становилисьугрюмы, едва за ними закрывалась дверь! И сколь обходительны бывализдесь те, кто поносил и ненавидел друг друга во всяком ином месте. Онбыл чванлив, но при таком поваре чего не проглотишь! Он был, пожалуй,скучноват, но разве такое вино не оживляет всякой беседы? «Нужнораздобыть несколько бутылок его бургонского за любую цену!» –кричат безутешные друзья в его клубе. «Я приобрел эту табакеркуна распродаже у старого Богача, – говорит Пинчер, пускаяее по рукам, – одна из метресс Людовика Пятнадцатого;миленькая вещица, не правда ли? Прелестная миниатюра!» И тутначинается разговор о том, как молодой Богач расточает отцовскоесостояние.
Но как,однако, изменился дом! Фасад испещрен объявлениями, на которыхжирными прописными буквами перечисляется по статьям все выставленноена продажу. Из окна верхнего этажа свесился обрывок ковра; сполдюжины носильщиков толчется на грязном крыльце; сени кишатпотрепанными личностями с восточной наружностью, которые суют вам вруки печатные карточки и предлагают за вас торговаться. Старухи иколлекционеры наводнили верхние комнаты, щупают пологи у кроватей,тычут пальцами в матрацы, взбивают перины и хлопают ящиками комодов.Предприимчивые молодые хозяйки вымеряют зеркала и драпировки,соображая, подойдут ли они к их новому обзаведению (Сноб будет потомнесколько лет хвастать, что приобрел то-то или то-то на распродаже уБогача), а мистер Аукционист, восседая на большом обеденном столекрасного дерева внизу в столовой и размахивая молоточком из слоновойкости, выхваливает свои товары, пуская в ход все доступные емусредства красноречия – энтузиазм, уговоры, призывы к разуму,отчаяние, – орет на своих помощников, подтрунивает наднерешительностью мистера Дэвидса, наседает на мистера Мосса, умоляет,командует, вопит – пока молоток не опускается с неумолимостьюрока и мы не переходим к следующему номеру. О Богач, кто мог быподумать, сидя за широчайшим столом, на котором сверкало серебро истоловое белье ослепительной белизны, что в один прекрасный день мыувидим на почетном месте такое блюдо, как орущий Аукционист!
Распродажаподходила к концу. Великолепная гостиная работы лучших мастеров,знаменитый ассортимент редких вин (все они приобретались по любойцене покупателем-знатоком, обладавшим отличным вкусом), богатейшийфамильный серебряный сервиз были проданы в предшествующие дни.Некоторые из самых тонких вин (пользовавшихся большой славой средилюбителей-соседей) были куплены дворецким нашего друга, ДжонаОсборна, эсквайра, с Рассел-сквер, для своего хозяина, знавшего ихочень хорошо. Небольшая часть самых расхожих предметов из столовогосеребра досталась каким-то молодым маклерам. И вот, когда публикустали соблазнять всякой мелочью, восседавший на столе оратор принялсярасхваливать достоинства портрета, который он хотел сбыть с руккакому-нибудь наивному покупателю: ото было уже далеко не тоизбранное и многочисленное общество, которое посещало аукцион впредшествовавшие дни.
– Номертриста шестьдесят девять! – надрывался Аукционист. –Портрет джентльмена на слоне. Кто даст больше за джентльмена наслоне? Поднимите картину повыше, Блоумен, и дайте публикеполюбоваться на этот номер!
Какой-тодолговязый бледный джентльмен в военном мундире, скромно сидевший устола красного дерева, не мог удержаться от улыбки, когда этот ценныйпомер был предъявлен к осмотру мистером Блоуменом.
– Поверните-каслона к капитану, Блоумен! Сколько мы предложим за слона, сэр?
Нокапитан, весь залившись краской и совершенно сконфузившись,отвернулся. Аукционист тем временем продолжал, повергая его в ещебольшее смущение:
– Ну,скажем, двадцать гиней за это произведение искусства? Пятнадцать?Пять? Назовите вашу цену! Да ведь один джентльмен без слона стоитпять фунтов.
– Удивляюсь,как слон не свалится под ним, – заметил какой-то присяжныйшутник. – Уж больно седок-то упитанный.
Этозамечание (едущий на слоне был изображен весьма дородным мужчиной)вызвало дружный смех в зале.
– Непытайтесь сбить цену этой редкостной вещи, мистер Мосс, –сказал мистер Аукционист, – пусть уважаемая публикахорошенько рассмотрит этот шедевр; поза благородного животного вполнеотвечает натуре; джентльмен в нанковом жакете, с ружьем в руках,выезжает на охоту; вдали виднеется баньяновое дерево и пагода; переднами, очевидно, какой-то примечательный уголок наших славныхвосточных владений. Сколько даете за этот номер? Прошу вас,джентльмены, не задерживайте меня здесь на целый день.
Кто-тодал пять шиллингов. Услыхав это, военный джентльмен взглянул в тусторону, откуда исходило такое щедрое предложение, и увидел другогоофицера, под руку с молодой дамой. Оба они, казалось, весьмазабавлялись происходившей сценой; в конце концов картина пошла заполгинеи и досталась им. Заметив эту парочку, сидевший у стола ещебольше прежнего удивился и сконфузился: голова его ушла в воротник ион отвернулся, как будто желая избежать неприятной встречи.
Мы несобираемся перечислять здесь все другие предметы, которые Аукционистимел честь предложить открытому соисканию в этот день, кроме лишьодной вещи: это было маленькое фортепьяно, доставленное вниз сверхнего этажа (большой рояль из гостиной был вывезен раньше).Молодая дама попробовала его быстрой и ловкой рукой (заставив офицераснова покраснеть и вздрогнуть), и когда настала очередь фортепьяно,агент дамы стал торговать его.
Но тут онвстретил препятствие. Еврей, состоявший в роли адъютанта при офицереу стола, стал наддавать цену против еврея, нанятого покупщикамислона, и из-за маленького фортепьяно загорелась оживленная битва,которую Аукционист усиленно разжигал, подбодряя обоих противников.
Наконец,когда соревнование уже порядочно затянулось, капитан и дама, купившиеслона, отказались от дальнейшей борьбы; молоток опустился, Аукционистобъявил: «За мистером Льюисом, двадцать пять!» И такимобразом шеф мистера Льюиса стал собственником маленького фортепьяно.Сделав это приобретение, он выпрямился в своем кресле с видомвеличайшего облегчения и в эту самую минуту был замечен своиминеудачливыми соперниками. Дама сказала своему кавалеру:
– Слушай,Родон, ведь это капитан Доббин!
Вероятно,Бекки была недовольна новым фортепьяно, взятым для нее напрокат, илиже хозяева инструмента потребовали его обратно, отказав в дальнейшемкредите; а может быть, ее особенное пристрастие к тому фортепьяно,которое она только что пыталась приобрести, объясняетсявоспоминаниями о давно минувших днях, когда она играла на нем вкомнате нашей милой Эмилии Седли?
Ибоаукцион происходил в старом доме на Рассел-сквер, где мы провелинесколько вечеров в начале этого повествования. Старый добряк ДжонСедли разорился. Его имя было объявлено в списке неисправныхдолжников на Лондонской бирже, а за этим последовали его банкротствои коммерческая смерть. Дворецкий мистера Осборна скупил частьзнаменитого портвейна и перевез его в погреб по другую сторонусквера. Что же касается дюжины столовых серебряных ложек и вилокпрекрасной работы, продававшихся на вес, и дюжины таких же десертных,то нашлось три молодых биржевых маклера (фирма «Дейл, Спигот иДейл» на Треднидл-стрит), которые раньше вели дела со старикоми видели с его стороны много хорошего в те дни, когда он был так мили любезен со всеми, с кем ему приходилось вести дела, –они-то и послали доброй миссис Седли эти жалкие обломки крушения,выразив тем свое уважение к ней. Что же касается фортепьяно, то,поскольку оно принадлежало Эмилии и та могла больно чувствовать егоотсутствие и нуждаться в нем теперь, а капитан Уильям Доббин умелиграть на нем так же, как танцевать на канате, нам остаетсяпредположить, что капитан приобрел его не для собственной надобности.
Словом,фортепьяно было в тот же вечер доставлено в крошечный домик на улице,идущей от Фулем-роуд, – на одной из тех лондонских улочек,которые носят такие изысканно-романтические названия (эту, вчастности, именовали: Виллы св. Аделаиды, Анна-Мария-роуд, Вест) игде дома кажутся кукольными; где обитатели, выглядывающие из оконбельэтажа, должны, как представляется зрителю, сидеть, опустив ноги вгостиную нижнего этажа; где кусты в палисадниках круглый год цветутдетскими передничками, красными носочками, чепчиками и т. и.(роlyandria polygynia); где до вас доносятся звуки разбитыхклавикордов и женского пения; где пивные кружки висят на заборах,просушиваясь на солнышке; где по вечерам вы встретите конторщиков,устало бредущих из Сити. На одной из таких улиц и находилось жилищемистера Клепа, конторщика мистера Седли, и в этом убежище приклонилголову добрый старик с женой и дочерью, когда произошел крах.
ДжозСедли, когда известие о постигшем семью несчастье дошло до него,поступил так, как и следовало ожидать от человека с его характером.Он не поехал в Лондон, но написал матери, чтобы она обращалась к егоагентам за любой суммой, какая ей потребуется, так что его добрые,удрученные горем старики родители могли на первых порах не страшитьсябедности. Совершив это, Джоз продолжал жить по-прежнему в челтнемскомпансионе. Он ездил кататься в своем кабриолете, пил красное вино,играл в вист, рассказывал о своих индийских похождениях, аирландка-вдова по-прежнему утешала и улещала его. Денежный подарокДжоза, как ни нуждались в нем, не произвел на родителей большоговпечатления; и я слышал, со слов Эмилии, что ее удрученный отецвпервые поднял голову в тот день, когда был получен ящичек с ложкамии вилками вместе с приветом от молодых маклеров; он разрыдался, какребенок, и был растроган гораздо больше, чем даже его жена, которойбыло адресовано это подношение. Эдвард Дейл, младший компаньон фирмы,непосредственный исполнитель этого поручения, давно уже заглядывалсяна Эмилию и теперь воспользовался случаем, чтобы сделать ейпредложение, невзирая ни на что. Женился он много позже, в 1820 году,на мисс Луизе Кате (дочери владельца фирмы «Хайем и Кате»,видного хлеботорговца), взяв за нею крупный куш. Сейчас онвеликолепно устроен и живет припеваючи со своим многочисленнымсемейством в собственной элегантной вилле на Масуэл-Хилл. Однаковоспоминание об этом добром малом не должно отвлекать нас от главнойтемы нашего рассказа.
Надеюсь,читатель составил себе слишком хорошее мнение о капитане и миссисКроули, чтобы предположить, будто им могла прийти в голову мысльнаведаться в столь отдаленный квартал, как Блумсбери, если бы онизнали, что семейство, которое они решили осчастливить своимпосещением, не только окончательно сошло со сцены, но и осталось безвсяких средств и не могло уже пригодиться молодой чете. Ребекка былачрезвычайно поражена, когда увидела, что в уютном старом доме, гдеона была так обласкана, хозяйничают барышники и маклаки, а укромноедостояние жившей в нем семьи отдано на поток и разграбление. Черезмесяц после своего бегства она вспомнила об Эмилии, и Родон сдовольным ржанием выразил полнейшую готовность опять повидаться смолодым Джорджем Осборном.
– Оночень приятный знакомый, Бек, – заметил шутник. –Я охотно продал бы ему еще одну лошадь. И я с удовольствием сразилсябы с ним на бильярде. В нашем положении он был бы нам, так сказать,весьма полезен, миссис Кроули. Ха-ха-ха! – Эти слова неследует понимать в том смысле, что у Родона Кроули было заранееобдуманное намерение обобрать мистера Осборна. Он только искал этимсвоей законной выгоды, которую на Ярмарке Тщеславия каждыйгуляка-джентльмен считает должной данью со стороны своего ближнего.
Старухатетка не слишком торопилась «угомониться». Прошел целыймесяц. Мистер Боулс продолжал отказывать Родону в приеме; его слугамне удавалось получить доступ в дом на Парк-лейн; его письмавозвращались нераспечатанными. Мисс Кроули ни разу не вышла из дому –она была нездорова, – и миссис Бьют все еще жила у нее ине оставляла ее ни на минуту. Это затянувшееся пребывание пасторши вЛондоне не предвещало молодым супругам ничего хорошего.
– Черт,я начинаю теперь понимать, почему она все сводила нас в КоролевскомКроули, – сказал как-то Родон.
– Вотлукавая бабенка! – вырвалось у Ребекки.
– Нучто же! Я об этом не жалею, если ты не жалеешь! –воскликнул капитан, все еще страстно влюбленный в жену, котораявместо ответа наградила его поцелуем и, конечно, была немалоудовлетворена великодушным признанием супруга.
«Еслибы он не был так непроходимо глуп, – думала она, –я могла бы что-нибудь из него сделать». Но она никогда недавала ему заметить, какое составила себе о нем мнение: по-прежнему,с неиссякаемым терпением слушала его рассказы о конюшне и офицерскомсобрании, смеялась его шуткам, выказывала живейший интерес к ДжокуСпатердашу, у которого пала упряжная лошадь, и к Бобу Мартингейлу,которого забрали в игорном доме, и к Тому Синкбарзу, которыйпредполагал участвовать в скачках с препятствиями. Когда Родонвозвращался домой, она была оживленна и счастлива; когда он собиралсякуда-нибудь, она сама торопила его; если же он оставался дома, онаиграла ему и пела, приготовляла для него вкусные напитки, заботиласьоб его обеде, грела ему туфли и баловала как мокла. Лучшие из женщин– лицемерки (я это слышал от своей бабушки). Мы и не знаем, какмного они от нас скрывают; как они бдительны, когда кажутся нампростодушными и доверчивыми; как часто их ангельские улыбки, которыене стоят им никакого труда, оказываются просто-напросто ловушкой,чтобы подольститься к человеку, обойти его или обезоружить, –я говорю вовсе не о записных кокетках, но о наших примерных матронах,этих образцах женской добродетели. Кому не приходилось видеть, какжена скрывает от всех скудоумие дурака-мужа или успокаивает яростьсвоего не в меру расходившегося повелителя? Мы принимаем это любезноенам рабство как нечто должное и восхваляем за него женщину; мыназываем это прелестное лицемерие правдой. Добрая жена и хозяйка –по необходимости лгунья. И супруг Корнелии был жертвой обмана так же,как и Потифар. – но только на другой манер.
Этитрогательные заботы превратили закоренелого повесу Родона Кроули всчастливого и покорного супруга. Его давно не видели ни в одном иззлачных мест, которых он был завсегдатаем. Приятели справлялись о немраза два в его клубах, но не особенно ощущали его отсутствие: вбалаганах Ярмарки Тщеславия люди редко ощущают отсутствие того илидругого из своей среды. Сторонящаяся общества, всегда улыбающаяся иприветливая жена, удобная квартирка, уютные обеды и непритязательныевечера – во всем этом было очарование новизны и тайны. Их бракеще не стал достоянием молвы; сообщение о нем еще не появилось в«Морнинг пост». Кредиторы Родона слетелись бы к нимтолпой, если бы узнали о его женитьбе на бесприданнице. «Моиродные на меня не ополчатся», – говорила Ребекка сгорьким смехом. И она соглашалась спокойно ждать, когда старая теткапримирится с их браком, и не требовала для себя места в обществе. Такжила она в Бромптоне, не видя никого или видясь лишь с теми немногимисослуживцами мужа, которые допускались в ее маленькую столовую. Всеони были очарованы Ребеккой. Скромные обеды, смех, болтовня, а потоммузыка восхищали всех, кто принимал участие в этих удовольствиях.Майору Мартингейлу никогда не пришло бы в голову спросить у них ихбрачное свидетельство. Капитан Сннкбарз был в полнейшем восторге отискусства Ребекки приготовлять пунш. А юный поручик Спатердаш (оннеобычайно пристрастился к игре в пикет, и потому Кроули частенькоего приглашали) был явно и без промедления пленен миссис Кроули. Ноосмотрительность и осторожность ни на минуту ее не покидали, арепутация отчаянного и ревнивого вояки, укрепившаяся за Кроули, былаеще более надежной и верной защитой для его милой женушки.
В Лондонеесть немало высокородных и высокопоставленных джентльменов, никогдане посещавших дамские гостиные. Поэтому, хотя о женитьбе РодонаКроули, может быть, и говорили по всему графству, где, разумеется,миссис Бьют разгласила эту новость, но в Лондоне в ней сомневалисьили на нее не обращали внимания, а то и вовсе о ней не знали. Родон скомфортом жил в кредит. У него был огромный капитал, состоявший издолгов, а если тратить его с толком, такого капитала может хватитьчеловеку на много-много лет. Некоторые светские жуиры умудряются житьна него во сто раз лучше, чем живут даже люди со свободнымисредствами. В самом деле, кто из лондонских жителей не мог бы указатьдесятка человек, пышно проезжающих мимо него, в то время как сам онидет пешком, – людей, которых балуют в свете и которыхпровожают до кареты поклоны лавочников; людей, которые не отказываютсебе ни в чем и живут неизвестно на что. Мы видим, как Джек Мотгарцует в Парке или катит на своем рысаке по Пэл-Мэл; мы едим егообеды, подаваемые на изумительном серебре. «Откуда все этоберется? – спрашиваем мы. – И чем этокончится?» – «Дорогой мой, – сказалкак-то Джек, – у меня долги во всех европейских столицах».В один прекрасный день должен наступить конец, но пока Джек живет всвое удовольствие; всякому лестно пожать ему руку, все пропускаютмимо ушей темные слушки, которые время от времени гуляют о нем вгороде, и его называют добродушным, веселым и беспечным малым.
Увы, надопризнаться, что Ребекка вышла замуж как раз за джентльмена такогосорта. Дом его был полная чаша, в нем было все, кроме наличных денег,в которых их menage Хозяйство (франц.). довольно скоро почувствовалострую нужду. И вот, читая однажды «Газету» инатолкнувшись на извещение, что «поручик Дж. Осборн, вследствиепокупки им чина, производится в капитаны вместо Смита, которыйпереводится в другой полк», Родон и высказал о поклонникеЭмилии то мнение, которое привело к визиту наших новобрачных наРассел-сквер.
КогдаРодон с женой, увидев капитана Доббина, поспешили к нему, чтобырасспросить о катастрофе, обрушившейся на старых знакомых Ребекки,нашего приятеля уже и след простыл, и кое-какие сведения им удалосьсобрать только от случайного носильщика, или старьевщика, попавшегосяим на аукционе.
– Посмотри-кана этих носатых, – сказала Бекки, весело усаживаясь вколяску с картиною под мышкой. – Точно коршуны на полебитвы.
– Незнаю. Никогда не бывал в сражении, моя дорогая. Спроси у Мартннгейла,он был в Испании адъютантом генерала Блейзиса.
– Оночень милый старичок, этот мистер Седли, – заметилаРебекка. – Право, мне жаль, что с ним случилась беда.
– Ну,у биржевых маклеров банкротство… они к этому, знаешь, привыкли, –заявил Родон, сгоняя муху, севшую на шею лошади.
– Какжаль, Родон, что нам нельзя приобрести что-нибудь из столовогосеребра, – мечтательно продолжала его супруга. –Двадцать пять гиней чудовищно дорого за это маленькое фортепьяно. Мывместе покупали его у Бродвуда для Эмилии, когда она окончила школу.Оно стоило только тридцать пять.
– Этот…как его там… Осборн… теперь, пожалуй, даст тягу, раз семействоразорилось. Недурной афронт для твоей хорошенькой приятельницы. А,Бекки?
– Думаю,что она это переживет, – ответила Ребекка с улыбкой. И онипокатили дальше, заговорив о чем-то другом.

ГЛАВА XVIII

КТО ИГРАЛ НА ФОРТЕПЬЯНО, КОТОРОЕПРИОБРЕЛ ДОББИН

Но вотнаш рассказ неожиданно попадает в круг прославленных лиц и событий исоприкасается с историей. Когда орлы Наполеона Бонапарта,выскочки-корсиканца, вылетели из Прованса, куда они спустились послекороткого пребывания на острове Эльбе, и потом, перелетая сколокольни на колокольню, достигли наконец собора Парижскойбогоматери, то вряд ли эти царственные птицы хотя бы краешком глазаприметили крошечный приход Блумсбери в Лондоне – такой тихий ибезмятежный, что вы бы подумали, будто шум и хлопание их могучихкрыльев никого там не встревожили.
«Наполеонвысадился в Каннах». Это известие могло вызвать панику в Вене,спутать карты России, загнать Пруссию в угол, заставить Талейрана иМеттерниха переглянуться или озадачить князя Гарденберга и даже нынездравствующего маркиза Лондондерри; но каким образом эта новостьмогла смутить покой молодой особы на Рассел-сквер, перед домомкоторой ночной сторож протяжно выкликал часы, когда она спала;молодой леди, которую, когда она гуляла по скверу, охраняли решетка иприходский сторож; которую, когда она выходила из дому всего лишьзатем, чтобы купить ленточку на Саутгемптон-роу, сопровождалчерномазый Самбо с огромною тростью; леди, о которой всегдазаботились, которую одевали, укладывали в постель и оберегалимногочисленные ангелы-хранители, как состоявшие, так и не состоявшиена жалованье? Bon Dieu, – скажу я, – разве нежестоко, что столкновение великих империй не может свершиться, неотразившись самым губительным образом на судьбе безобидной маленькойвосемнадцатилетней девушки, воркующей или вышивающей кисейныеворотнички у себя на Рассел-сквер? О нежный, простенький цветочек!Неужели грозный рев военной бури настигнет тебя здесь, хоть ты иприютился под защитою Холборна? Да, Наполеон делает свою последнююставку, и счастье бедной маленькой Эмми Седли каким-то образомвовлечено в общую игру.
В первуюочередь этой роковой вестью было сметено благосостояние отца Эмми.Все спекуляции злосчастного старого джентльмена за последнее времятерпели неудачу. В то время смелые коммерческие начинания рушились,купцы банкротились, государственные процентные бумаги падали, когда,по расчетам старика, им следовало бы повышаться. А впрочем, стоит ливдаваться в подробности! Если успех наблюдается редко и достигаетсямедленно, то каждому известно, как быстро и легко происходитразорение. Старик Седли ни с кем не делился своим горем. Казалось,все шло по-старому в его мирном и богатом доме: благодушная хозяйка,ничего не подозревая, проводила время в обычной хлопотливойпраздности и несложных повседневных заботах; дочь, неизменнопоглощенная одной – эгоистической и нежной – мыслью, незамечала ничего в окружающем мире, пока не произошел тотокончательный крах, под тяжестью которого пала вся эта достойнаясемья.
Однаждывечером миссис Седли писала приглашения на званый вечер. Осборны ужеустроили таковой у себя, и миссис Седли не могла остаться в долгу.Джон Седли, вернувшийся из Сити очень поздно, молча сидел у камина,между тем как жена его оживленно болтала; Эмми поднялась к себенаверх, чем-то удрученная, почти больная.
– Онанесчастлива, – говорила мать, – Джордж Осборнневнимателен к ней. Меня начинает раздражать поведение этих господ.Вот уже три недели, как девицы к нам глаз не кажут, и Джордж два разаприезжал в город, а к нам не заходил – Эдвард Дейл видел его вопере. Эдвард охотно женился бы на Эмилии, я уверена, да и капитанДоббин, по-моему, тоже не прочь, но у меня, откровенно говоря, сердцене лежит к этим военным. Подумаешь, каким денди стал Джордж! И этиего военные замашки! Надо показать некоторым людям, что мы не хужеих. Только подай надежду Эдварду Дейлу – и ты увидишь! Намследует устроить у себя вечер, мистер Седли. Что же ты молчишь, Джон?Не назначить ли, скажем, вторник, через две недели? Почему ты неотвечаешь? Боже мой, Джон, что случилось?
ДжонСедли поднялся с кресла навстречу жене, кинувшейся к нему. Он обнялее и торопливо проговорил:
– Мыразорены, Мэри. Нам придется начинать сызнова, дорогая. Лучше, чтобыты узнала все сразу.
Произносяэти слова, он дрожал всем телом и едва держался на ногах. Он думал,что это известие сразит его жену – жену, которая за всю жизньне слышала от него резкого слова. Но хотя удар был для неенеожиданным, миссис Седли проявила большую душевную выдержку, чем семуж. Когда он бессильно упал в кресло, жена приняла на себяобязанности утешительницы. Она взяла его дрожащую руку, покрыла еепоцелуями и обвила ею свою шею; она называла его своим Джоном –своим милым Джоном, своим старичком, своим любимым старичком; онаизлила на него множество бессвязных слов любви и нежности. Ее кроткийголос и простодушные ласки довели это скорбное сердце до невыразимоговосторга и грусти, подбодрили и успокоили исстрадавшегося старика.
Толькоодин раз на протяжении долгой ночи, которую они провели, сидя вместе,когда бедный Седли излил перед ней душу, рассказав историю своихпотерь и неудач, поведав об измене некоторых стариннейших друзей и облагородной доброте других, от кого он всего меньше этого ждал, –словом, принес полную повинную, – только в од ном случаеего верная жена не сумела справиться со своим волнением.
– Божемой, боже мой, это разобьет сердце Эмми! – сказала она.
Отецзабыл о бедной девочке. Она лежала наверху без сна, чувствуя себянесчастной. Дома, среди друзей и нежных родителей, она была одинока.Много ли найдется людей, которым вы, читатель, могли бы всерассказать? Как возможна откровенность там, где нет сочувствия? Ктозахочет излить душу перед теми, кто его не поймет? Именно так одинокабыла наша кроткая Эмилия. У нее не было никакой поверенной, с тех поркак ей было что поверять. Она не могла поделиться со старухой матерьюсвоими сомнениями и заботами; будущие же сестры с каждым днемказались ей все более чужими. А у Эмми были дурные предчувствия иопасения, в которых она не смела признаться даже себе самой, хотявтайне терзалась ими.
Ее сердцеупорствовало в убеждении, что Джордж Осборн достоин ее и верен ей,хотя она чувствовала, что это не так. Сколько раз она обращалась кнему, не встречая никакого отклика! Сколько у нее было случаевзаподозрить его в эгоизме и равнодушии! Но она упрямо закрывала наэто глаза. Кому могла рассказать бедная маленькая мученица о своейежедневной борьбе и пытке? Сам герой Эмми слушал ее только в пол-уха.Она не решалась признаться, что человек, которого она любит, ниже ее,или подумать, что она поторопилась отдать ему свое сердце. Чистая,стыдливая, Эмилия была слишком скромна, слишком мягка, слишкомправдива, слишком слаба, слишком женщина, чтобы, раз отдав, взять егообратно. Мы обращаемся, как турки, с чувствами наших женщин, да ещетребуем, чтобы они признавали за нами такое право. Мы позволяем ихтелам разгуливать довольно свободно, их улыбки, локончики и розовыешляпки заменяют им покрывала и чадры. Но душу их дозволено видетьтолько одному-единственному мужчине, а они и рады повиноваться исоглашаются сидеть дома не хуже рабынь, прислуживая нам и выполняявсю черную работу.
В такомодиночестве и в таких мучениях пребывало это нежное сердечко, когда вмарте, в лето от Рождества Христова 1815-е Наполеон высадился вКаннах. Людовик XVIII бежал, вся Европа пришла в смятение,государственные бумаги упали и старый Джон Седли разорился.
Мы непоследуем за достойным маклером через все те пытки и испытания, черезкоторые проходит всякий разоряющийся делец до наступления своейкоммерческой смерти. Его несостоятельность огласили на бирже; он непоявлялся у себя в конторе; векселя его были опротестованы; признаниебанкротства оформлено. Дом и обстановка на Рассел-сквер были описаныи проданы с молотка, и старика с семьей, как мы видели, выбросили наулицу, предоставив им искать себе приюта где угодно.
У ДжонаСедли не хватило мужества произвести смотр своим слугам, которыевремя от времени появлялись на наших страницах, но с которыми онтеперь, по бедности, вынужден был расстаться. Всей этой почтеннойчеляди было выплачено жалованье с той точностью, какую обычновыказывают в таких случаях люди, задолжавшие большие суммы. Слуги ссожалением покидали хорошее место, но сердце их не разрывалось отгоря при расставании с обожаемыми хозяином и хозяйкой. ГорничнаяЭмилии не скупилась на соболезнования, но ушла, успокоившись на том,что устроится лучше в каком-нибудь более аристократическом кварталегорода. Черномазый Самбо в ослеплении, свойственном его профессии,решил открыть питейное заведение. Честная миссис Бленкинсоп,помнившая рождение Джоза и Эмилии, да и пору жениховства Джона Седлии его жены, пожелала остаться при них без содержания, так как скопиласебе на службе у почтенной семьи кругленький капиталец; и потому онапоследовала за своими разоренными хозяевами в их новое скромноеубежище, где еще некоторое время ухаживала за ними и ворчала на них,прежде чем уйти окончательно.
Впререканиях Седли с его кредиторами, которые начались теперь и дотого истерзали униженного старика, что он за шесть недель состарилсябольше, чем за пятнадцать предшествовавших лет, – самымнесговорчивым, самым упрямым противником оказался Джон Осборн, егостарый друг и сосед, Джон Осборн, которому он помог выйти в люди,который был ему кругом обязан и сын которого должен был жениться наего дочери. Любого из этих обстоятельств было бы достаточно, чтобыобъяснить жестокосердие Осборна.
Когдаодин человек чрезвычайно обязан другому, а потом с ним ссорится, тообыкновенное чувство порядочности заставляет его больше враждовать сосвоим бывшим другом и благодетелем, чем если бы это было совершеннопостороннее лицо. Чтобы оправдать собственное жестокосердие инеблагодарность, вы обязаны представить своею противника злодеем.Дело не в том, что вы жестоки, эгоистичны и раздражены неудачей своейспекуляции – нет, нет, – это ваш компаньон вовлеквас в нее из самого низкого вероломства и из самых злостныхпобуждений. Хотя бы для того, чтоб быть последовательным, гонительобязан доказывать, что потерпевший – негодяй, иначе он,гонитель, сам окажется подлецом.
К томуже, как общее правило (и это позволяет всем неумолимым кредиторамжить в ладу со своей совестью), человек, попавший в бедственноеположение, редко бывает честен до конца, – во всякомслучае, такова видимость. Банкроты всегда что-то утаивают; онипреувеличивают свои шансы на удачу; они скрывают истинное положениевещей; они говорят, что их предприятие процветает, когда онобезнадежно; на краю банкротства они не перестают улыбаться (невеселаяэто улыбка); они готовы ухватиться за любой предлог для полученияотсрочки или каких-нибудь денег, лишь бы отдалить, хотя бы нанесколько дней, неизбежное разорение: «Ну и погибай, когда тытак бесчестен», – говорит кредитор, торжествуя, и начем свет стоит ругает потерпевшего крушение. «Глупец, ну стоитли хвататься за соломинку!» – говорит здравый смыслутопающему, «Негодяй, чего ты брыкаешься, не лучше липримириться и упокоиться в „Газете“, откуда уже нетвозврата!» – говорит преуспеяние бедняге, которыйотчаянно барахтается в темной пучине. Кто не замечал, с какойготовностью ближайшие друзья и честнейшие люди подозревают и обвиняютдруг друга в обмане, как только дело коснется денежных расчетов! Всетак поступают. Мне думается, каждый из нас прав, а все остальные –мошенники.
Осборна,ко всему прочему, беспокоила и злила память о прежних благодеянияхстарика Седли, а это всегда служит к усилению враждебности. Наконец –ему нужно было расстроить свадьбу своего сына и дочери Седли. А таккак дело зашло действительно далеко и было затронуто счастье, а можетбыть, и репутация бедной девушки, то требовалось представитьсильнейшие резоны для разрыва, и Джону Осборну нужно было доказать,что Джон Седли поистине гнусная личность.
И вот насобраниях кредиторов он держал себя с такой неприязнью и презрениемпо отношению к Седли, что едва не довел бедного банкрота до разрывасердца. Он тотчас же запретил Джорджу всякое знакомство с Эмилией,угрожая сыну проклятием, если тот нарушит приказ, и всячески чернилневинную девушку, понося ее как низкую и лукавую интриганку. Какчасто злоба и ненависть порождаются тем, что вам приходится клеветатьна ненавистного человека и верить клевете, как мы уже говорили,единственно для того, чтобы быть последовательным.
Когдаокончательный крах наступил, когда было возвещено о банкротстве, былпокинут Рассел-сквер и заявлено, что между Эмилией и Джорджем всекончено – кончено все между нею и ее любовью, между нею и еесчастьем, между нею и ее верой в людей, – заявлено в формегрубого письма от Джона Осборна, сообщавшего в нескольких короткихстроках, что в силу недостойного поведения ее отца все обязательства,связывавшие оба семейства, считаются расторгнутыми, –когда пришел этот неотвратимый приговор, он не поразил ее так сильно,как ожидали родители, вернее – мать (потому что сам Джон Седлибыл совершенно сражен крахом своих дел и ударом, нанесенным егочести). Эмилия приняла это известие очень спокойно и только сильнопобледнела. Оно было лишь подтверждением мрачных предчувствий, ужедавно появившихся у нее. Это было простое чтение приговора,вынесенного за преступление, в котором Эмилия была повинна с давнихпор, – преступление, заключавшееся в том, что она полюбиланеудачно, слишком горячо, вопреки рассудку. Своих мыслей онапо-прежнему никому не высказывала. Едва ли она была несчастнеетеперь, когда убедилась, что все со надежды рухнули, чем прежде,когда чувствовала сердцем беду, но не смела в этом признаться. Онапереехала из большого дома в маленький, не замечая ничего или неощущая никакой разницы; старалась как можно больше оставаться в своейкомнатке, молча чахла и таяла день ото дня. Я не хочу сказать, чтовсе особы женского пола таковы. Милая моя мисс Буллок, не думаю,чтобы ваше сердце от этого разбилось. Вы здравомыслящая молодаяженщина, с надлежащими правилами. Не стану утверждать, что и моесердце разбилось бы. Оно страдало, – однако, сознаюсь,все-таки выжило. Но есть души, которые так уж созданы –нежными, слабыми и хрупкими.
Всякийраз, когда старый Джон Седли задумывался о положении дел у Джорджа сЭмилией или заговаривал об этом, он проявлял почти такое жеозлобление, как и сам мистер Осборн. Он осыпал бранью Осборна и егосемью, называл их бессердечными, низкими и неблагодарными. Нет силына земле, клялся он, которая понудила бы его выдать дочь за сынатакого негодяя; он приказал Эмми изгнать Джорджа из своих помыслов ивернуть ему все подарки и письма, какие она когда-либо от негополучила.
Онаобещала исполнить это и пыталась повиноваться. Собрала две-трибезделушки, достала письма из шкатулки, перечла их – словно незнала наизусть, – но расстаться с ними не могла, это быловыше ее сил. И она спрятала их у себя на груди – так матьбаюкает умершее дитя. Юная Эмилия чувствовала, что умрет илинемедленно сойдет с ума, если у нее вырвут это последнее утешение.Как, бывало, она заливалась румянцем и как зажигались у нее глаза,когда приходили эти письма! Как она убегала к себе с бьющимсясердцем, чтобы прочесть их, когда никто ее не увидит! Если они бывалихолодны, то с какой настойчивостью эта маленькая влюбленнаясумасбродка старалась истолковать их в противоположном смысле! Еслиони бывали кратки или эгоистичны, сколько она находила извинений дляписавшего их!
Надэтими-то ничего не стоящими клочками бумаги она думала, думала безконца. Она переживала свою прошедшую жизнь – каждое письмо,казалось, воскрешало перед нею какое-нибудь событие прошлого. Какхорошо она помнила их все! Взгляды Джорджа, звук его голоса, егоплатье, что он говорил и как – эти реликвии и воспоминания обумершей любви были для Эмилии единственным, что осталось у нее насвете. Делом ее жизни стало стеречь труп Любви.
Какойжеланной представлялась ей теперь смерть. «Тогда, –думала она, – я всегда буду с ним». Я не восхваляюповедения Эмилии и не собираюсь выставлять его в качестве образца длямисс Буллок. Мисс Буллок умеет управлять своими чувствами гораздолучше, чем это бедное создание. Мисс Буллок никогда нескомпрометировала бы себя, как безрассудная Эмилия, которая отдаласвою душу в бессрочный залог и отписала сердце в пожизненноевладение, а взамен ничего не получила, кроме хрупкого обещания, вмигразлетевшегося вдребезги и превратившегося в ничто. Затянувшаясяпомолвка – это договор о товариществе, который одна сторонавольна выполнить или порвать, но который поглощает весь капиталдругого участника.
Поэтомубудьте осторожны, молодые девицы; будьте осмотрительны, когдасвязываете себя обещанием. Бойтесь любить чистосердечно; никогда невысказывайте всего, что чувствуете, или (еще того лучше) старайтесьпоменьше чувствовать. Помните о последствиях, к которым приводятнеуместная честность и прямота; и не доверяйте ни себе самим, ни комудругому. Выходите замуж так, как это делается во Франции, гдеподружками невесты и ее наперсницами являются адвокаты. Во всякомслучае, никогда не обнаруживайте чувств, которые могут поставить васв тягостное положение, и не давайте никаких обещаний, которые вы внужную минуту не могли бы взять обратно. Вот способ преуспевать,пользоваться уважением и блистать добродетелями на Ярмарке Тщеславия.
Если быЭмилия могла слышать все замечания по ее адресу, исходившие из тогокруга, откуда разорение отца только что изгнало ее, она увидела бы, вчем заключаются ее преступления и до какой степени она рисковаласвоей репутацией. Подобного преступного легкомыслия миссис Смитникогда не встречала, такую ужасную фамильярность миссис Броун всегдаосуждала, и да послужит этот финал предостережением для еесобственных дочерей.
– КапитанОсборн, разумеется, не женится на дочери банкрота, –говорили обе мисс Доббин. – Достаточно того, что ее папашаих надул. Что же касается маленькой Эмилии, то ее сумасбродствоположительно превосходит все…
– Чтовсе? – взревел капитан Доббин. – Разве не былиони помолвлены с самого детства? И разве это не тот же брак? Да смеетли кто на земле произнести хоть слово против этой прекраснейшей,чистейшей, нежнейшей девушки, истинного ангела?
– Перестань,Уильям. Ну что ты распетушился? Мы ведь не мужчины, мы с тобойдраться не можем, – уговаривала его мисс Джейн. –Да и что мы, собственно, такого сказали о мисс Седли? Только чтоповедение ее было от начала до конца чрезвычайно неблагоразумным,чтобы не сказать больше. А родители ее, конечно, вполне заслужилисвое несчастье.
– Ане сделать ли тебе самому предложение, Уильям, раз мисс Седли теперьсвободна? – язвительно спросила мисс Энн. – Этобыло бы весьма подходящее родство. Ха-ха-ха!
– Мнежениться на ней? – горячо воскликнул Доббин, багровокраснея. – Если вы, мои милые, так швыряетесь своимипривязанностями, то не думайте, что она на вас похожа. Смеяться ииздеваться над этим ангелом! Она ведь вас не слышит, а к тому жебедная девушка так несчастна и одинока, что вполне заслуживаетнасмешек. Продолжай свои шуточки, Энн! Ты у нас известная острячка,все в восторге от твоих острот.
– Ядолжна еще раз напомнить тебе, что мы не в казарме, Уильям, –заметила мисс Энн.
– Вказарме? Ей-богу, я очень хотел бы, чтобы кто-нибудь заговорил так вказарме, – воскликнул этот разбуженный британский лев. –Хотелось бы мне услышать, как кто-нибудь произнес бы хоть словопротив нее, клянусь честью! Но мужчины не говорят таких вещей; этотолько женщины соберутся вместе и давай шипеть, гоготать и кудахтать.Ну, брось, Энн, не реви! Я только сказал, что вы обе гусыни, –добавил Уил Доббин, заметив, что красные глазки мисс Энн начинают, пообыкновению, увлажняться. – Ладно, вы не гусыни, вы павы,все что хотите, но только оставьте, пожалуйста, мисс Седли в покое.
«Этопросто неслыханно, это такое ослепление – увлечься глупенькойдевочкой, ничтожной кокеткой!» – в полном согласии думалимамаша и сестры Доббина. И они трепетали, как бы Эмилия не подцепилавторого своего поклонника и капитана, раз ее помолвка с Осборномрасстроилась. Питая подобные опасения, эти достойные молодые девушкисудили, несомненно, по собственному опыту, вернее, на основаниисобственных представлений о добре и зле (потому что до сей поры у нихне было еще случая ни выйти замуж, ни отказать жениху).
– Славабогу, маменька, что полку приказано выступить за границу, –говорили девицы. – Одной опасности наш братец, во всякомслучае, избежал.
Так онодействительно и было; и, таким образом, на сцене появляетсяфранцузский император и принимает участие в представлении домашнейкомедии Ярмарки Тщеславия, которую мы сейчас разыгрываем и котораяникогда не была бы исполнена без вмешательства этого августейшегостатиста. Это он погубил Бурбонов и мистера Джона Седли. Это егоприбытие в столицу призвало всю Францию на его защиту и всю Европу нато, чтобы выгнать его вой. В то время как французский народ и армияклялись в верности, собравшись вокруг его орлов на Марсовом поле,четыре могущественные европейские рати двинулись на великую chasse al’aigle Охоту на орла (франц.)., и одной из них была британскаяармия, в состав которой входили два наших героя – капитанДоббин и капитан Осборн.
Известиео бегстве Наполеона и его высадке было встречено доблестным ***полкомс энтузиазмом, попятным всем, кто знает эту славную воинскую часть.Начиная с полковника и кончая самым скромным барабанщиком, всепреисполнились надежд, честолюбивых стремлений и патриотическойярости и, как за личное одолжение, благодарили французскогоимператора за то, что он явился смутить мир в Европе. Настало время,которого так долго ждал ***полк, – время показатьтоварищам по оружию, что он сумеет драться не хуже ветерановиспанской войны и что его доблесть и отвага не убиты Вест-Индией ижелтой лихорадкой. Стабл и Спуни мечтали получить роту, не приобретаячипа покупкой. Супруга майора О’Дауда надеялась еще до окончаниякампании (в которой она решила принять участие) подписываться: «женаполковника О’Дауда, кавалера ордена Бани». Оба наших друга(Доббин и Осборн) были взволнованы так же сильно, как и все прочие, икаждый по-своему – мистер Доббин очень спокойно, а мистерОсборн очень шумно и энергически – намеревался исполнить свойдолг и добиться своей доли славы и отличий.
Волнение,охватившее страну и армию в связи с этим известием, было стольвелико, что на личные дела не обращали внимания. Поэтому, вероятно,Джордж Осборн, только что произведенный, как извещала «Газета»,в командиры роты, занятый приготовлениями к неизобежному походу ижаждавший дальнейшего повышения по службе, был не так уж сильнозатронут другими событиями, хотя во всякое другое время они неоставили бы его холодным. Признаться, он был не слишком удрученкатастрофой, постигшей доброго старого мистера Седли. В тот самыйдень, когда состоялось первое собрание кредиторов несчастногоджентльмена, Джордж примерял свой новый мундир, удивительно емушедший. Отец рассказал ему о злостном, мошенническом и бесстыдномповедении банкрота, напомнил о том, что уже и раньше говорил обЭмилии, что их отношения порваны навсегда, и тут же подарил сынукрупную сумму денег для уплаты за новый мундир и эполеты, в которыхДжордж выглядел таким красавцем. Деньги всегда нужны были этому юномурасточителю, и он взял их без лишних разговоров. Особняк Седли, гдеДжордж провел столько счастливых часов, был весь обклеенобъявлениями, и, выйдя из дому и направляясь к «СтаромуСлотеру» (где он останавливался, приезжая в Лондон), он увидел,как они белеют в лунном сиянии. Итак, этот уютный дом закрыл своидвери за Эмилией и ее родителями; где-то они нашли себе пристанище?Мысль об их разорении сильно опечалила молодого Осборна, Весь вечерон сидел, угрюмый и мрачный, в общей зале у Слотера и, как былозамечено его товарищами, много пил.
Некотороевремя спустя туда заглянул Доббин и сделал приятелю замечание, ноДжордж заявил, что пьет потому, что у него скверно на душе. Когда жеДоббин пустился в непрошеные намеки и спросил многозначительно, нетли чего новенького, молодой офицер отказался разговаривать на этутему, признавшись, впрочем, что он чертовски расстроен и несчастлив.
Три дняспустя Доббин зашел к Осборну в казарму. Молодой капитан сидел,опустив голову на стол с разбросанными на нем бумагами, явно всостоянии полнейшего уныния.
– Она…она вернула мне вещицы, которые я ей дарил… какие-то проклятыебезделушки. Вот, посмотри!
На столележал пакетик, надписанный хорошо знакомым почерком и адресованныйкапитану Джорджу Осборну, а кругом валялось несколько вещиц: кольцо,серебряный ножик, купленный Джорджем для Эмми на ярмарке, когда онбыл еще мальчиком, золотая цепочка и медальон с прядью волос.
– Всекончено, – произнес Осборн со стоном скорбногораскаяния. – Вот, посмотри, Уил, прочти, если хочешь. Онуказал на письмецо в несколько строк:
«Папенька приказал мневернуть вам эти подарки, сделанные в более счастливые дни, и я пишувам в последний раз. Я думаю – нет, я знаю, – что вычувствуете так же больно, как и я, удар, обрушившийся на нас. Но ясама возвращаю вам слово, ввиду его невыполнимости при нашемтеперешнем несчастье. Я уверена, что вы тут ни при чем и неразделяете жестоких подозрений мистера Осборна – самогогорького из того, что выпало на нашу долю. Прощайте! Прощайте! Молюбога, чтобы он дал мне силы перенести эту невзгоду, как и все другие,и благословлять вас всегда.
Э.
Я буду часто играть нафортепьяно – на вашем фортепьяно. Это так похоже на вас –прислать его мне».
У Доббинабыло на редкость доброе сердце. Вид страдающих детей и женщин всегдаего расстраивал. Мысль об Эмилии, одинокой и тоскующей, терзала егобезмерно. И он пришел в волнение, которое всякий, кому угодно, воленсчесть недостойным мужчины. Он поклялся, что Эмилия ангел, с чем отвсего сердца согласился Осборн. Джордж снова переживал всю историю ихжизней, – он вновь видел перед собой Эмилию от раннего еедетства до последних дней, такую прекрасную, такую невинную, такуюочаровательно простодушную, безыскусственно влюбленную и нежную.
Какоенесчастье потерять все это; иметь – и не сохранить! Тысячимилых сердцу воспоминаний и видений толпой нахлынули на него –и всегда он видел ее доброй и прекрасной. И Джордж краснел отраскаяния и стыда, ибо воспоминания о собственном эгоизме ихолодности были особенно мучительны рядом с этой совершеннойчистотой. На время и слава и война – все было позабыто, и обадруга говорили только об Эмилии.
– Гдеони? – после долгой беседы и продолжительного молчанияспросил Осборн, по правде сказать, немало удрученный мыслью, что онне предпринял ничего, чтобы узнать, куда Эмилия переехала. –Где они? В записке нет адреса.
Доббинзнал. Он не только отослал фортепьяно, но и отправил миссис Седлиписьмо, испрашивая позволения навестить ее. И накануне, перед тем какотправиться в Чатем, он видел миссис Седли, а также и Эмилию; большетого: это Доббин привез с собой прощальное письмо Эмилии и пакетик,которые так растрогали его и Джорджа.
Добрякубедился, что миссис Седли страшно рада его приходу и оченьвзволнована прибытием фортепьяно, которое, по ее догадкам, былоприслано Джорджем в знак его дружеского расположения. Капитан Доббинне стал разуверять почтенную даму; выслушав с большим сочувствием еежалобную повесть, он вместе с ней скорбел о их потерях и лишениях ипорицал жестокую неблагодарность мистера Осборна по отношению ксвоему бывшему благодетелю. Когда же она несколько облегчилапереполненную душу и излила все свои горести, Доббин набралсясмелости и попросил разрешения повидаться с Эмилией, которая, каквсегда, сидела у себя наверху. Мать привела ее вниз, трепещущую отволнения.
Вид у неебыл такой истомленный, а взгляд выражал такое красноречивое отчаяние,что честный Уильям Доббин испугался; на бледном застывшем личикедевушки он прочел самые зловещие предзнаменования. Просидевминуту-другую в обществе капитана, Эмилия сунула ему в руку пакетиксо словами:
– Передайте,пожалуйста, это капитану Осборну и… и… надеюсь, он здоров… иочень мило с вашей стороны, что вы зашли нас проведать… нам оченьнравится наш новый дом! А я… я, пожалуй, пойду к себе, маменька,мне нездоровится.
С этимисловами бедная девочка присела перед капитаном, улыбнулась и побрелак себе. Мать, уводя ее наверх, бросала через плечо на Доббинатревожные взгляды. Но добряк не нуждался в таком призыве. Он и самгорячо любил Эмилию. Невыразимая печаль, жалость и страх овладели им,и он удалился, чувствуя себя преступником.
Услышав,что его друг разыскал Эмилию, Осборн начал горячо и нетерпеливорасспрашивать о бедной девочке. Как она поживает? Что она говорила?Какой у нее вид? Товарищ взял его за руку и взглянул ему в лицо.
– Джордж,она умирает! – сказал Уильям Доббин и больше не в силахбыл вымолвить ни слова.
В домике,где семейство Седли нашло себе пристанище, сложила прислугойжизнерадостная девушка-ирландка. Не раз в течение этих дней веселаятолстушка пыталась отвлечь внимание Эмилии от грустных мыслей иразвеселить ее, но тщетно: Эмми была слишком удручена и не только неотвечала, но даже не замечала ее ласковых попыток.
Четыречаса спустя после беседы Доббина и Осборна добродушная девушкавбежала в комнату Эмилии, где та сидела, по обыкновению, одна иразмышляла над письмами – своими маленькими сокровищами. Войдяс лукавым и радостным видом, служанка всячески старалась привлечьвнимание Эмилии, но та не поднимала головы.
– МиссЭмми! – окликнула наконец служанка.
– Иду, –отвечала Эмми, не оглядываясь.
– Васспрашивают, – продолжала служанка. – Тутчто-то… тут кто-то… словом, вот вам новое письмо… не читайтебольше тех… старых.
И онаподала ей письмо, которое Эмми взяла и стала читать.
«Я должен тебя видеть, –было написано в нем. – Милая моя Эмми, любовь моя…дорогая моя суженая, приди ко мне».
Джордж имать Эмми стояли за дверью и ждали, когда она прочтет письмо.
ГЛАВА XIX

МИСС КРОУЛИ НА ПОПЕЧЕНИИ СИДЕЛКИ

Мы ужевидели, что, как только какое-нибудь событие более или менее важноедля семейства Кроули, становилось известным горничной, миссис Феркпн,эта особа считала себя обязанной сообщить о нем миссис Бьют Кроули впасторский дом; и мы уже упоминали о том, с каким особенным дружескимрасположением и приязнью относилась эта доброжелательная дама кдоверенной служанке мисс Кроули. Такой же преданной дружбой дарилаона и мисс Бригс, компаньонку, и приобрела ее ответную преданностьтем, что не жалела никаких посулов и знаков внимания, которые такдешево обходятся и все же очень ценны и приятны для получающего их. Всамом деле, всякий хороший хозяин и домоправитель должен знать, какдешевы и вместе с тем полезны такие средства и какой приятный вкусони придают даже самым постным блюдам. Что за враль и идиот сказал,будто «соловья баснями не кормят»? В обществе, какизвестно, басни считаются чем-то вроде универсального соуса, и неттакого куска, который они не помогли бы вам проглотить. Подобно томукак бессмертный Алексис Суайе приготовит вам за полушку чудесный суп,какого иной невежда-повар не сварил бы из многих фунтов овощей иговядины, так искусный художник может с помощью нескольких простых иприятных фраз достичь гораздо большего успеха, чем какой-нибудьпачкун, обладай он целым запасом благ, куда более существенных. Малотого, мы знаем, что блага существенные часто отягощают желудок, междутем как большинство людей способны переварить любое количествопрекрасных слов и всегда с восторгом принимаются за новую порциюэтого кушанья. Миссис Бьют так часто говорила Бригс и Феркин о своейгорячей любви к ним и о тол, что она, на месте мисс Кроули, сделалабы для таких замечательных и таких верных друзей, что означенные дамывозымели к почтенной пасторше глубочайшее уважение и питали к нейтакую благодарность и доверие, как если бы она уже осыпала ихдрагоценными знаками своего внимания.
С другойстороны, Родон Кроули, как и подобает такому себялюбивому инедалекому драгуну, никогда не старался улещать адъютантов своейтетушки и с полнейшей откровенностью выказывал обеим свое презрение –заставлял Феркин при случае стаскивать с себя сапоги, гонял ее вдождь с каким-нибудь унизительным поручением, а если когда и дарил ейгинею, то швырял деньги так, словно давал пощечину. А посколькутетушка избрала Бригс мишенью для своих насмешек, то капитан следовалее примеру и отпускал по адресу компаньонки шутки такого жеделикатного свойства, как удар копытом его боевого коня. Между теммиссис Бьют советовалась с мисс Бригс по всем вопросам, требующимтонкого вкуса и суждения, восхищалась ее стихами и на тысячи ладовдоказывала, как высоко она ее ценит. Поднося Феркин какой-нибудьгрошовый подарок, она сопровождала его столькими комплиментами, чтомедные гроши превращались в золото в благодарном сердце горничной,которая, между прочим, не упускала из виду и будущее и весьмауверенно ждала каких-то баснословных выгод в тот день, когда миссисБьют вступит во владение наследством.
Наразличие в поведении племянника и тетки почтительно предлагаетсяобратить внимание каждому, кто впервые вступает в свет. Хвалите всехподряд, скажу я таким людям, бросьте чистоплюйство, говоритекомплименты всякому в глаза – и за глаза, если у вас естьоснование думать, что они дойдут по назначению. Никогда не упускайтеслучая сказать ласковое слово. Подобно тому как Колннгвуд не могвидеть ни одного пустого местечка у себя в имении, чтобы не вынуть изкармана желудь и не посадить его тут же, так и вы поступайте скомплиментами на протяжении всей вашей жизни. Желудь ничего не стоит,но из него может вырасти огромнейший дуб.
Словом,пока Родон Кроули процветал, ему повиновались лишь с угрюмойпокорностью; когда же он впал в немилость, никто не желал ни помочьему, ни пожалеть его. Зато, когда миссис Бьют приняла командованиедомом мисс Кроули, весь тамошний гарнизон с восторгом отдался подначало такой предводительницы, ожидая всяких наград и отличий от еепосулов, щедрости и ласковых слов.
МиссисБьют Кроули была далека от мысли, что Родон признает себя побежденнымс первого же раза и не сделает попытки снова овладеть потеряннойпозицией. Она считала Ребекку слишком ловкой, умной и отчаяннойпротивницей, чтобы та могла покориться без борьбы, и заранееготовилась к сражению и была постоянно начеку в ожидании вылазки,подкопа или внезапной атаки.
Преждевсего, хотя город и был ею взят, могла ли она быть уверена в самойглавной его обитательнице? Устоит ли мисс Кроули и не лелеет ли она втайниках сердца желания встретить с распростертыми объятиямиизгнанную соперницу? Старая леди была привязана к Родону и к Ребекке,которая ее развлекала. Миссис Бьют отдавала себе отчет в том, чтоникто из ее приверженцев не умеет быть приятен этой искушеннойгорожанке. «Пение моих девочек после этой противной гувернанткиневыносимо слушать, это я отлично знаю, – чистосердечнопризнавалась себе жена пастора. – Старуха всегдаотправлялась спать, когда Марта и Луиза разыгрывали свои дуэты.Неуклюжие манеры Джима и болтовня моего бедняги Бьюта о собаках далошадях донельзя ей докучали. – Если я перевезу ее к себедомой, она со всеми нами переругается и сбежит, в этом нет нималейшего сомнения, и, того гляди, опять попадет в лапы ужасномуРодону и станет жертвой гадючки Шарп. Впрочем, сейчас, как я понимаю,она очень больна и в течение нескольких недель не сможет двинуться сместа. Тем временем надо придумать какой-нибудь план для ее защиты отпроисков этих бессовестных людей».
Если бымисс Кроули даже в самые благополучные ее минуты сказали, что онабольна или что у нее плохой вид, перепуганная старуха послала бы задомашним врачом. Теперь же – после внезапного семейногопроисшествия, которое могло бы расшатать и более крепкие нервы, она ив самом деле чувствовала себя прескверно. Во всяком случае, миссисБьют сочла своим долгом объявить и доктору, и аптекарю, икомпаньонке, и прислуге, что мисс Кроули чуть ли не при смерти. Онаприказала по колено устлать улицу соломой и снять с парадных двереймолоток, сдав его на хранение мистеру Боулсу. Она настояла на том,чтобы доктор заезжал дважды в день, и через каждые два часа пичкаласвою пациентку лекарством. Когда кто-нибудь входил в комнату, онаиспускала такое зловещее «тсс!», что пугала беднуюстаруху, лежавшую в постели, и так бдительно оберегала ее покой, чтобольная не могла повернуть голову, не увидев устремленных на неебисерных глазок миссис Бьют, которая прочно обосновалась в креслах уее ложа. Глаза эти, казалось, светились в темноте (миссис Бьютдержала занавески спущенными), когда она бесшумно двигалась покомнате, как кошка на бархатных лапках. Так мисс Кроули и лежалацелыми днями – много дней подряд, – а миссис Бьютчитала ей вслух душеспасительные книги и бодрствовала долгими,долгими ночами, прислушиваясь к протяжным крикам ночного сторожа да кпотрескиванию ночника. В полночь – на сон грядущий –больную посещал вкрадчивый аптекарь, а затем ей предоставлялосьсмотреть на искрящиеся глазки миссис Бьют и на желтый отсвет,отбрасываемый тростниковой свечой на темный потолок. Сама Гигейя невыдержала бы такого режима, а тем более бедная старуха, жертвабольных нервов. Мы уже говорили, что когда эта почтеннаяобитательница Ярмарки Тщеславия бывала в добром здравии и хорошемрасположении духа, то придерживалась таких свободных взглядов насчетрелигии и морали, каким мог бы позавидовать сам мосье Вольтер; нокогда она хворала, болезнь ее усугублялась ужаснейшим страхом смерти,и старая грешница малодушно ему поддавалась.
Поученияи благочестивые размышления у ложа страждущего, конечно, неуместны вбеллетристике, и мы не собираемся (по примеру некоторых нынешнихроманистов) заманивать публику на проповедь, когда читатель платитденьги за то, чтобы посмотреть комедию. Но и без проповедей следуетдержать в памяти ту истину, что смех, суета и шумное веселье, которыеЯрмарка Тщеславия выставляет напоказ, не всегда сопутствуют актеру вего частной жизни, и нередко им овладевают уныние и горькоераскаяние. Воспоминание о самых пышных банкетах едва ли способноподбодрить заболевшего прожигателя жизнп. Память о самых красивыхплатьях и блестящих победах в свете очень мало способна утешитьотцветшую красавицу. Быть может, и государственные деятели визвестные периоды своей жизни не испытывают большого удовольствия,вспоминая о самых замечательных своих триумфах. Ведь успехи и радостивчерашнего дня теряют свое значение, когда впереди забрезжит хорошоизвестное (хотя и неведомое) завтра, над которым всем нам рано илипоздно придется задуматься. О братья по шутовскому наряду! Разве небывает таких минут, когда нам тошно от зубоскальства и кувырканья, отзвона погремушек и бубенцов на шутовском колпаке? И вот, дорогиедрузья и спутники, моя приятная задача в том и состоит, чтобыпрогуляться вместе с вами по Ярмарке для осмотра ее лавок и витрин, апотом вернуться домой и после блеска, шума и веселья, оставшисьнаедине с собою, почувствовать себя глубоко несчастным.
«Еслибы у моего бедного мужа была голова на плечах, – думаламиссис Бьют Кроули, – то при нынешних обстоятельствах какбы он мог быть полезен этой несчастной старой леди! Он мог бызаставить ее раскаяться в своем ужасном вольнодумстве; он мог быпонудить ее выполнить свой долг и окончательно разорвать с этимгнусным нечестивцем, опозорившим себя и свою семью; мог бы склонитьее воздать должное моим дорогим девочкам и обоим мальчикам, которыетребуют, да и, несомненно, заслуживают всяческой помощи, какую толькомогут оказать им родственники».
И так какненависть к пороку всегда есть шаг вперед на пути к добродетели, томиссис Бьют Кроули старалась внушить своей невестке должноеотвращение к многообразным провинностям Родона Кроули, предъявивтакой их перечень, которого, право же, было бы вполне достаточно,чтобы осудить целый полк молодых офицеров! Когда человек совершитдурной поступок, ни один моралист не указывает всему свету на егоошибку с большей готовностью, чем его собственные родичи. Так имиссис Бьют проявила самый родственный интерес к истории Родона,обнаружив необычайную осведомленность. Она собрала все подробности оего безобразной ссоре с капитаном Маркером, завершившейся тем, чтоРодон, виноватый во всем, застрелил капитана. Она знала, чтонесчастный лорд Довдейл, мать которого переехала в Оксфорд, чтобыруководить воспитанием юноши, и который до приезда в Лондон неприкасался к картам, попал в лапы к Родону в клубе «КокосовойПальмы», и этот гнусный соблазнитель и развратитель юношестванапоил его до бесчувствия и обчистил на четыре тысячи фунтов. Онаописывала в живейших подробностях страдания помещичьих семейств,разоренных Родоном: сыновей, ввергнутых в пучину бесчестия и нищеты,дочерей, обольщенных и доведенных до погибели. Она знала бедныхторговцев, которых Родон обобрал до нитки, не брезгуя самыми низкимимошенническими проделками; знала, с каким возмутительным коварствомон надувал великодушнейшую из теток и какой неблагодарностью инасмешками отплатил за все ее жертвы. Она сообщала эти сведения миссКроули постепенно, не щадя старухи, полагая это своей священнойобязанностью христианки и матери семейства и не чувствуя ни малейшихугрызении совести или сострадания к жертве, которую обрекал назаклание ее язык; наоборот, она, по всей вероятности, считала свойпоступок весьма похвальным и кичилась той решительностью, с которойего совершала. Да, если требуется очернить человека, то уж, будьтеуверены, никто не сделает этого лучше его родственников. А вотношении злополучного Родона Кроули должно признать, что и однойголой истины было бы достаточно, чтобы осудить его, а потому всеклеветнические измышления друзей только доставляли им напрасныехлопоты.
Ребекке,на правах новой родственницы, также было уделено обширнейшее место вбескорыстных дознаниях миссис Бьют. Эта неутомимая правдоискательница(отдав строжайшее приказание не принимать гонцов или писем от Родона)взяла карету мисс Кроули и отправилась к своему старому другу миссПинкертон, в дом Минервы на Чизикской аллее, и, объявив ужасную вестьоб обольщении капитана Родона девицей Шарп, в свою очередь, узнала отмисс Пинкертон немало странных подробностей относительно рождения идетства экс-гувернантки. У друга лексикографа оказалась масса всякихинтересных сведении. Лисе Джемайме было приказано принести всерасписки и письма учителя рисования. Одно было из долговогоотделения, другое умоляло об авансе, третье благодарило чизикских дамза их готовность приютить Ребекку. Последним документом, вышедшимиз-под пера незадачливого художника, было письмо, в котором он, насмертном одре, поручал свою осиротевшую девочку покровительству миссПинкертон. Среди этой коллекции были также и детские письма Ребекки,умолявшей о помощи отцу или выражавшей свою признательность. Пожалуй,на Ярмарке Тщеславия нет лучших сатир, чем письма. Возьмите связкуписем от человека, бывшего вашим закадычным другом лет десять томуназад – закадычным другом, которого вы сейчас ненавидите.Взгляните на пачку писем от вашей сестры: вы с ней души не чаяли другв друге, пока не поссорились из-за наследства в двадцать фунтов!Достаньте детские каракули вашего сына – того самого, которыйвпоследствии разбил вам сердце своей черствостью и непочтительностью;а то возьмите связку своих собственных писем, исполненных неудержимойстрасти и бесконечной любви и возвращенных вам вашей невестой, когдаона вышла замуж за набоба, – невестой, до которой вамтеперь столько же дела, сколько до королевы Елизаветы. Клятвы,любовь, обещания, признания, благодарность – как забавно читатьвсе это спустя некоторое время. На Ярмарке Тщеславия следовало быиздать закон, предписывающий уничтожение всякого письменногодокумента (кроме оплаченных счетов от торговцев) по истеченииопределенного, достаточно короткого промежутка времени. А всем этимшарлатанам и человеконенавистникам, публикующим о продаже вечныхяпонских чернил, пожелаем провалиться в тартарары вместе с ихзлополучным изобретением! Лучшими чернилами на Ярмарке Тщеславиябудут те, которые совершенно выцветают в два-три дня, оставляя бумагучистой и белой, чтобы на ней можно было написать кому-нибудь другому.
Отрезиденции мисс Пинкертон неутомимая миссис Бьют прошла по следамШарпа и его дочери до квартиры на Грик-стрит, где проживал покойныйживописец и где на стенах гостиной до сих пор висели портреты хозяйкив белом атласе и ее супруга в медных пуговицах, написанные Шарпом всчет квартирной платы. Миссис Сток, женщина словоохотливая, сразу жерассказала все, что знала о мистере Шарпе: какой это был беспутныймалый и какой добродушный весельчак; как за ним вечно охотилисьсудебные исполнители и надоедливые заимодавцы; как он, к ужасу своейдомохозяйки, жил с женой в свободном браке и обвенчался с ней лишьнезадолго до ее смерти (впрочем, она всегда терпеть не могла этуженщину); какой забавной хитрой лисичкой была его дочка; как онапотешала их своими шуточками и передразниванием, как бегала за джиномв трактир и была известна во всех студиях квартала, –короче сказать, миссис Бьют собрала такой полный отчет ородственниках своей новой племянницы, а также о ее воспитании иповедении, который едва ли бы пришелся той по вкусу, узнай она, что оней производится такое следствие.
Обо всемэтом доскональном розыске было во всех подробностях доложено миссКроули. Миссис Родон Кроули – дочь балетной танцовщицы. Она исама танцевала. Служила моделью художникам. Была воспитана, как иподобает дочери ее матери: пила джин вместе с отцом, и т. д., и т. и.Словом, это пропащая женщина, вышедшая замуж за пропащего человека. Амораль рассказа миссис Бьют была такова: эта милая парочка –отъявленные проходимцы, и ни одному приличному человеку не следует сними знаться.
Таков былматериал, собранный предусмотрительной миссис Бьют на Парк-лейн, –так сказать, провиант и боевые припасы на случай осады, которой, какона знала, мисс Кроули обязательно подвергнется со стороны Родона иего жены.
Но если вдействиях миссис Бьют была допущена ошибка, то таковая заключалась вее чрезмерной ретивости: она, пожалуй, перестаралась. Без сомнения,она пеклась о здоровье мисс Кроули гораздо больше, чем это былонеобходимо. И хотя старуха всецело отдалась в ее власть, последняябыла столь тягостна и сурова, что жертва была склонна освободиться отнее при первом же удобном случае. Женщины-правительницы –украшение своего пола, – женщины, устраивающие все длявсех и каждого, знающие гораздо лучше самих заинтересованных лиц, чтодля них полезно, иной раз не принимают в расчет возможности домашнегобунта или каких-либо других нежелательных последствий, проистекающихот превышения власти.
Вот имиссис Бьют, действуя, несомненно, с самыми лучшими намерениями, –она изнуряла себя до полусмерти, отказываясь от сна, обеда и чистоговоздуха ради болящей невестки, – так далеко зашла в своихпопечениях о здоровье старой дамы, что едва не вогнала ее в гроб.Как-то в разговоре с мистером Клампом. постоянным аптекарем миссКроули, она указала на принесенные ею жертвы и на их результат.
– Могусказать, дорогой мой мистер Кламп. – говорила она, –я делаю все, чтобы поставить на ноги нашу драгоценную больную, чьесердце растерзал неблагодарный племянник. Я никогда не считаюсь ни скакими лишениями и готова на любые жертвы.
– Вашапреданность поистине изумительна, – отвечал мистер Кламп снизким поклоном, – но…
– Современи своего приезда я, кажется, ни разу и глаз не сомкнула. Яготова поступиться сном, здоровьем, любыми удобствами, если этоготребует долг. Когда у моего бедного Джеймса была оспа, разве япозволила какой-нибудь наемнице ухаживать за ним? Ни в коем случае!
– Выпоступили, как истинная мать, сударыня… как лучшая из матерей,но…
– Какмать семейства и жена английского священника, я смиренно верю, чтодержусь добрых правил, – произнесла миссис Бьют снесокрушимой твердостью духа, – и пока мое естествопозволяет мне, никогда, никогда, мистер Кламп, не покину я поста, накоторый поставил меня долг. Другие могут разными огорчениями довестидо одра болезни эту седую голову (тут миссис Бьют взмахнула рукой,указывая на одну из принадлежащих мисс Кроули накладок кофейногоцвета, надетую на подставку в ее будуаре), но я никогда не покину ее.Ах, мистер Кламп! Я боюсь, я знаю, что это ложе нуждается в духовномутешении столько же, сколько и во врачебной помощи.
– Яхотел заметить, сударыня, – снова перебил ее Кламп кротко,но решительно, – я хотел заметить, когда вы стали выражатьчувства, делающие вам честь, что, как мне кажется, вы понапраснутревожитесь о нашем милом друге и жертвуете ради нее своим здоровьемслишком расточительно…
– Яжизни не пощажу для исполнения своего долга или ради любогородственника моего мужа, – прервала его миссис Бьют.
– Да,сударыня, если бы это было нужно. Но мы не желаем, чтобы миссис БьютКроули стала мученицей, – галантно промолвил Кламп. –Поверьте, доктор Сквилс и я – мы оба обсудили положение миссКроули с величайшим усердием и тщательностью. Мы находим, что у нееудрученное состояние духа, что она нервничает. Семейные событиявзволновали ее…
– Племянникдоведет ее до гибели! – воскликнув миссис Кроули.
– …взволновалиее, а вы явились, как ангел-хранитель, сударыня, положительно, какангел-хранитель, уверяю вас, чтобы облегчить ей бремя невзгод. Нодоктор Сквилс и я – мы думаем, что наш любезный друг вовсе не втаком состоянии, которое вызывает необходимость пребывания в постели.Она в угнетенном состоянии духа, по затворничество только увеличиваетугнетенность. Ей нужна перемена: свежий воздух и развлечения –это самые восхитительные средства, какие знает медицина, –сказал мистер Кламп, улыбаясь и показывая свои прекрасные зубы. –Убедите ее встать, сударыня, стащите ее с постели и заставьтевоспрянуть духом, настаивайте на том, чтобы она предпринималанебольшие прогулки в экипаже. Они восстановят розы и на ваших щеках,если только я смею дать такой совет уважаемой миссис Бьют Кроули.
– Онаможет случайно увидеть своего ужасного племянника в Парке; мнеговорили, что этот субъект катается там с бесстыжей соучастницейсвоих преступлений, – заметила миссис Бьют (выпустив котаиз мешка), – и это нанесет ей такой удар, что нам придетсяопять уложить ее в постель. Пока я при ней, я не позволю ей выезжать.А что касается моего здоровья, то что мне до него! Я с радостью отдаюего, сэр. Я приношу эту жертву на алтарь семейного долга.
– Честноеслово, сударыня, – объявил тут напрямик мистер Кламп, –я не отвечаю за ее жизнь, если она по-прежнему будет сидеть взапертив этой темной комнате. Она так нервна, что мы можем потерять ее влюбой день. И если вы желаете, чтобы капитан Кроули стал еенаследником, то предупреждаю вас откровенно, сударыня, вы делаетебуквально все, чтобы угодить ему.
– Божемилостивый! Разве ее жизнь в опасности? – воскликнуламиссис Бьют. – Почему, почему же, мистер Кламп, вы несказали мне об этом раньше?
Накануневечером, за бутылкой вина в доме сэра Лаппина Кроля, супруга которогособиралась подарить ему тринадцатое благословение неба, у мистераКлампа было совещание с доктором Сквилсом относительно мисс Кроули иее болезни.
– Чтоза гарпия эта бабенка из Хэмпшира, Кламп! Зацапала в свои лапыстаруху Тилли Кроули, – заметил Сквплс. –Отличная мадера, не правда ли!
– Чтоза дурак Родон Кроули, – ответил Кламп, – взялда и женился на гувернантке! Хотя в девчонке что-то есть.
– Зеленыеглазки, прекрасный цвет лица, чудесная фигурка, хорошо развитаягрудная клетка, – заметил Сквплс. – Что-то вней есть… А Кроули и всегда был дурак, поверьте мне, Кламп.
– Ещебы не дурак, – согласился аптекарь.
– Конечно,старуха от него откажется, – сказал врач и после минутногомолчания прибавил: – Надо думать, что, когда она умрет,наследникам достанется немало.
– Умрет? –подхватил Кламп с усмешкой. – Да предложи мне кто двестифунтов в год, я и то не пожелаю ей смерти.
– Этахэмпширская баба доконает ее в два месяца, мой милый, если будет сней еще возиться, – продолжал доктор Сквилс. –Женщина старая, охотница покушать, нервный субъект; начнетсясердцебиение, давление на мозг, апоплексия – и готово.Поднимайте ее на ноги, Кламп, вывозите гулять – иначе плакаливаши двести фунтов в год – никто их вам тогда не предложит.
И вот наосновании этого-то совета достойный аптекарь и поговорил с миссисБьют Кроули так откровенно.
Захвативв свои руки старуху, одинокую, без близких людей, прикованную кпостели, миссис Бьют не раз приставала к ней с разговорами озавещании. Но у мисс Кроули такие мрачные разговоры еще большеусиливали страх смерти. И миссис Бьют поняла, что надо сперва вернутьпациентке бодрое расположение духа и поправить ее здоровье, а тогдауж можно будет подумать о благочестивой цели, которую почтеннаяпасторша имела в виду. Но куда вывозить ее – вот новаяголоволомка! Единственным местом, где старуха, по всей вероятности,не встретилась бы с противным Родоном, была церковь, но миссис Бьютсправедливо считала, что посещение церкви не очень развеселит миссКроули. «Надо будет съездить осмотреть замечательныеокрестности Лондона, – решила миссис Бьют. – Яслышала, что во всем мире нет таких живописных уголков». И воту нее пробудился внезапный интерес к Хэмстеду и Хорнси; она нашла,что и Далич по-своему очарователен, и, усадив свою жертву в карету,стала таскать ее по всем этим идиллическим местам, разнообразя ихмаленькие путешествия беседами о Родоне и его жене и рассказываястарой леди всевозможные истории, которые могли бы еще большевооружить ее против этой нечестивой четы.
Пожалуй,миссис Бьют натянула струну чересчур уж туго. Хоть она и добиласьтого, что мисс Кроули и слышать не хотела о строптивом племяннике, нозато старуха возненавидела и свою мучительницу и втайне боялась ее, апотому жаждала от нее отделаться. Вскоре она решительно взбунтоваласьпротив Хайгета и Хорнси. Ей хотелось прокатиться по Парку. МиссисБьют знала, что они могут встретиться там с ненавистным ей Родоном, ибыла нрава. Однажды на круговой аллее показалась открытая коляскаРодона. Ребекка сидела рядом с мужем. Во вражеском экипаже миссКроули занимала свое обычное место, имея слева от себя миссис Бьют, анапротив – пуделя и мисс Бригс. Момент был захватывающий, и уРебекки сердце забилось быстрее при виде знакомого выезда. Едва обаэкипажа поравнялись, она всплеснула руками и обратила к старой девелицо, дышащее любовью и преданностью. Сам Родон вздрогнул, и щеки егопод нафабренными усами покрылись густым румянцем. Однако в другомэкипаже только старая Бригс почувствовала волнение и в превеликойрастерянности уставилась на своих прежних друзей. Капор мисс Кроулибыл решительно обращен в сторону Серпентайна, а миссис Бьют в этуминуту как раз восторгалась пуделем, называя его милочкой, деткой,красавчиком. Оба экипажа продолжали путь в веренице других, каждый всвою сторону.
– Всепропало, ей-богу, – сказал Родон жене.
– Попробуйеще разок, Родон, – отвечала Ребекки. – Неудастся ли тебе сцепиться с ними колесами, милый?
У Родонане хватило смелости проделать такой маневр. Когда экипажи опятьвстретились, он только привстал в своей коляске и выжидательно поднесруку к шляпе, глядя на старуху во все глаза. На этот раз мисс Кроулине отвернулась; она и миссис Бьют взглянули племяннику прямо в лицо,словно не узнавая его. Родон с проклятием упал на сиденье и,выбравшись из вереницы экипажей, пустился во весь дух домой.
Это былблестящий и решительный триумф для миссис Бьют. Но она чувствовалаопасность повторения подобных встреч, так как видела явное волнениемисс Кроули, и потому решила, что для здоровья ее дорогого друганеобходимо оставить на время столицу, и весьма настоятельнорекомендовала Брайтон.
ГЛАВА XX,

В КОТОРОЙ КАПИТАН ДОББИН БЕРЕТ НАСЕБЯ РОЛЬ ВЕСТНИКА ГИМЕНЕЯ

Сам незная как, капитан Уильям Доббин оказался главным зачинщиком,устроителем и распорядителем свадьбы Джорджа Осборна и Эмилии. Еслибы не он, брак его друга не состоялся бы; капитан не мог непризнаться в этом самому себе и горько улыбался при мысли, что именноему на долю выпали заботы об этом брачном союзе. И хотя такоепосредничество было, несомненно, самой тягостной задачей, какая моглаему представиться, однако, когда речь шла о долге, капитан Доббиндоводил дело до конца без лишних слов и колебаний. Придя кнеоспоримому выводу, что мисс Седли не снесет удара, если будетобманута своим суженым, он решил сделать все, чтобы сохранить ейжизнь.
Не станувдаваться в мельчайшие подробности встречи между Джорджем и Эмилией,когда наш бравый капитан был приведен обратно к стопам (не лучше лисказать – в объятия?) своей юной возлюбленной стараниямичестного Уильяма, своего друга. И более холодное сердце, чем Джорджа,растаяло бы при виде этого милого личика, столь сильно изменившегосяот горя и отчаяния, и при звуках нежного голоса и простых и ласковыхслов, которые рассказали ему ее многострадальную повесть. И так какЭмилия не лишилась чувств, когда трепещущая мать привела к нейОсборна, а только склонила голову на плечо к возлюбленному и залиласьсладостными, обильными и освежающими слезами, облегчавшими ей сердце,старая миссис Седли, также почувствовав величайшее облегчение, сочлаза лучшее предоставить молодых людей самим себе. Поэтому она покинулаЭмми, которая плакала, припав к руке Джорджа и смиренно ее целуя, какбудто Осборн был ее верховым властелином и повелителем, а она,Эмилия, – кающейся грешницей, ожидающей милости иснисхождения.
Такоепреклонение и нежная безропотная покорность необычайно растрогалиДжорджа Осборна и польстили ему. В этом простом, смиренном, верномсоздании он видел преданную рабыню, и душа его втайне трепетала отсознания своего могущества. Он пожелал быть великодушным султаном,поднять до себя эту коленопреклоненную Эсфирь и сделать ее королевой.К тому же ее горе и красота растрогали его не меньше, чем покорность,поэтому он ободрил девушку и, так сказать, поднял ее и простил, Всенадежды и чувства, увядавшие и иссыхавшие в ней, с тех пор как солнцеее затмилось, сразу ожили под его щедрыми лучами. Вы не узнали бы всияющем личике Эмилии, покоившемся в тот вечер на подушке, ту самуюдевушку, которая лежала тут накануне такая измученная, безжизненная,такая равнодушная ко всему окружающему. Честная горничная-ирландка,восхищенная переменой, попросила разрешения поцеловать это личико,так внезапно порозовевшее. Эмилия, словно дитя, обвила руками шеюдевушки и поцеловала ее о г всего сердца. Да она и была почти чтодитя. В эту ночь она и спала, как ребенок, глубоким здоровым сном, –а какой источник неописуемого счастья открылся ей, когда онапроснулась при ярком свете утреннего солнца!
«Сегодняон опять будет здесь, – подумала Эмилия. – Нетчеловека благороднее и лучше». И, по правде сказать, Джорджсчитал себя одним из самых великодушных людей на свете и полагал, чтоприносит невероятную жертву, женясь на этом юном создании.
ПокаЭмилия и Осборн проводили время наверху в восхитительном tete-a-tete,старая миссис Седли и капитан Доббин беседовали внизу о положении дели о надеждах и будущем устройстве молодых людей. Миссис Седли,соединив влюбленных и оставив их крепко обнявшимися, с истинноженской логикой утверждала, что никакая сила не может склонитьмистера Седли к согласию на брак его дочери с сыном человека, которыйтак бесстыдно, так чудовищно обошелся с ним. И она начала пространнорассказывать о более счастливых днях и былом великолепии, когдаОсборн жил очень скромно на Нью-роуд и жена его бывала предовольна,получая кое-какие обноски Джоза, которыми миссис Седли снабжала еепри рождении какого-нибудь из маленьких Осборнов. Дьявольскаянеблагодарность этого человека – она в том уверена –разбила сердце мистера Седли. Нет, никогда, никогда не согласится онна этот брак.
– Так,значит, им придется бежать, сударыня, – сказал Доббин,смеясь, – по примеру капитана Родона Кроули и приятельницымисс Эмми, маленькой гувернантки.
– Данеужели? Вот никогда бы не подумала! – Миссис Седли пришлав необычайное волнение, услышав эту новость. Рассказать бы об этомБленкинсоп: Бленкинсоп всегда относилась с недовернем к мисс Шарп.«Счастливо отделался Джоз!» – И она пустиласьописывать хорошо нам знакомую историю любовных похождений Ребекки иколлектора Богли-Уолаха.
Впрочем,Доббин не так страшился гнева мистера Седли, как другогозаинтересованного родителя, и признавался себе, что его весьмабеспокоит и смущает поведение старого угрюмого тирана, коммерсанта сРассел-сквер. «Ведь он решительно запретил этот брак, –размышлял Доббин, которому было известно, каким диким упорствомотличался Осборн и как он всегда держался своего слова. –Единственным для Джорджа шансом на примирение, – рассуждалего друг, – было бы отличиться в предстоящей кампании.Если он умрет, за ним умрет и Эмилия. А если ему не удастсяотличиться?.. Что ж, у него есть какие-то деньги от матери – иххватит на покупку майорского чина… А то придется ему бросить армию,уехать за море и попытать счастья где-нибудь на приисках Канады илигрудью встретить трудности жизни где-нибудь в деревенской глуши».Сам Доббин с такой спутницей жизни не побоялся бы и Сибири. Странносказать: этот бестолковый и в высшей степени неосмотрительный молодойчеловек ни на минуту не задумался над тем, что недостаток средств длясодержания изящного экипажа и лошадей и отсутствие надлежащегодохода, который позволил бы его обладателям достойно принимать своихдрузей, должны были бы явиться безусловным препятствием к союзуДжорджа и мисс Седли.
Все этивеские соображения заставили его прийти к выводу, что брак долженсостояться как можно скорее. Как знать, уж не хотелось ли ему самому,чтобы со всем этим было раз навсегда покончено? Так иные, когдаумирает близкий человек, торопятся с похоронами или, если решенорасстаться, спешат с разлукой. Несомненно одно: мистер Доббин, взявдело в свои руки, повел его с необычайным рвением. Он неотступнодоказывал другу, что надо действовать твердо и решительно, уверял,что примирение с отцом не заставит себя ждать, пусть только в«Газете» будет с похвалой упомянуто имя Джорджа. Еслипонадобится, он сам отправится и к тому и к другому родителю ипоговорит с ними. Во всяком случае, он молил Джорджа покончить с этимдо приказа о выступлении полка в заграничный поход, которого ждали содня на день.
Поглощенныйэтими матримониальными проектами, мистер Доббин с одобрения исогласия миссис Седли, не пожелавшей обсуждать этот вопрос со своимсупругом, отправился на поиски Джона Седли в кофейню «Тапиока»,обычное его теперь пристанище в Сити, где с закрытием его собственнойконторы, с тех пор как на него обрушилась судьба, бедный разбитыйстарик ежедневно проводил время, – здесь он писал письма,получал письма, связывал их в какие-то таинственные пачки, которыепостоянно торчали из карманов его сюртука. Я не знаю ничего болееплачевного, чем деловитость, суетливость и таинственностьразорившегося человека. Он показывает вам письма от богачей, онраскладывает перед вами эти затасканные, засаленные документы,говорящие о сочувствии и обещающие поддержку, и в глазах его светитсятоскливый огонек: здесь все его надежды на восстановление доброгоимени и благосостояния. Моего любезного читателя, без сомнения, нераз останавливал такой злосчастный неудачник. Он отводит васкуда-нибудь в уголок, вытаскивает из оттопырившегося кармана сюртукасвязку бумаг, развязывает ее и, взяв веревочку в зубы, отбираетизлюбленные письма и раскладывает перед вами. Кому незнаком этотскорбный, беспокойный, полубезумный взгляд, устремленный на вас свыражением безнадежности?
Доббин втаком именно состоянии и застал Джона Седли, некогда жизнерадостного,цветущего и преуспевающего. Сюртук его, обычно такой щеголеватый иопрятный, побелел по швам, а на пуговицах сквозила медь. Лицоосунулось и было небрито; жабо и галстук повисли тряпкой надмешковатым жилетом. Бывало, в прежние времена, угощая приятеля вкофейне, Седли кричал и смеялся громче всех, и все лакеи суетилисьоколо него. А теперь просто больно было смотреть, как смиренно ивежливо разговаривал он в «Тапиоке» с Джоном, старымподслеповатым слугой в грязных чулках и стоптанных туфлях, наобязанности которого было подавать рюмки с облатками, оловянныечернильницы вместо оловянных кружек и клочки бумаги вместо сандвичейпосетителям этого мрачного увеселительного заведения, где, кажется,ничего иного и не употреблялось. Что же касается Уильяма Доббина,которому мистер Седли частенько жертвовал монету-другую в дни егоюности и над которым сотни раз подшучивал, то старый джентльмен оченьробко и нерешительно протянул ему руку и назвал его «сэром».Под впечатлением этой робости и искательности бедного старика чувствостыда и раскаяния овладело Уильямом Доббином, словно он и сам былкак-то повинен в неудачах, доведших Седли до такого унижения.
– Оченьрад вас видеть, капитан Доббин, сэр, – произнес старик,несмело взглянув на посетителя (чья долговязая фигура и военнаявыправка вызвали искру какого-то оживления в подслеповатых глазахлакея, шмыгавшего взад-вперед в стоптанных бальных туфлях, иразбудили старуху в черном, дремавшую за стойкой, среди грязныхнадбитых кофейных чашек). – Как поживают достойныеолдермен и миледи, ваша добрейшая матушка, сэр? –Произнося это «миледи», он оглянулся на лакея, словножелая сказать: «Слышите, Джон, у меня еще есть друзья, и к томуже особы знатные и почтенные». – Вы пожаловали комне по какому-нибудь делу, сэр? Мои молодые друзья, Дейл и Спигот,ведут за меня все дела, пока не будет готова моя новая контора. Ведья здесь только временно, капитан. Чем мы можем служить вам, сэр? Неугодно ли чего-нибудь выпить или закусить?
Доббин ввеличайшем замешательстве стал отказываться, уверяя, что ничуть неголоден и не испытывает жажды. Дел у него никаких решительно нет, ион зашел только осведомиться о здоровье мистера Седли и пожать рукустарому другу. И, безбожно кривя душой, капитан добавил:
– Матушкамоя вполне здорова… то есть была очень нездорова и только ожидаетпервого ясного дня, чтобы выехать и посетить миссис Седли. Какпоживает миссис Седли, сэр? Надеюсь, она в добром здоровье?
Тут онумолк, пораженный полнейшим несообразием своих слов, ибо день былтакой ясный и солнце так ярко светило, как только это возможно вКофин-Корте, где находится кофейня «Тапиока»; мистерДоббин также вспомнил, что видел миссис Седли всего час тому назад,когда подвез Осборна в Фулем на своем шарабане и оставил его тамtete-a-tete с мисс Эмилией.
– Мояжена будет счастлива повидаться с миледи, – отвечал Седли,вытаскивая свои бумаги. – У меня тут очень любезноеписьмецо от вашего батюшки, сэр. Прошу вас передать ему от меняпочтительнейший привет. Леди Доббин найдет нас в домике, которыйнесколько меньше того, где мы привыкли принимать наших друзей. Но онуютен, а перемена воздуха полезна для моей дочери… она все хворалав городе… Вы помните маленькую Эмми, сэр?.. Да, она сильноприхварывала.
Взорыстарого джентльмена блуждали, пока он говорил. Он думал о чем-тодругом, перебирая в руках бумаги и теребя красный истертый шнурок.
– Вычеловек военный, – продолжал он, – и яспрашиваю вас, Уил Доббин, мог ли кто рассчитывать на возвращениеэтого корсиканского злодея с Эльбы? Когда союзные монархи были здесьв прошлом году и мы задали им обед в Сити, сэр, и любовались на ХрамСогласия, на фейерверки и китайский мост в Сент-Джеймском парке, могли какой разумный человек предположить, что мир на самом деле незаключен, хотя мы уже отслужили благодарственные молебны? Я спрашиваювас, Уильям, мог ли я предполагать, что австрийский император –изменник, проклятый изменник, и ничего больше? Я говорю то, что есть:это подлый изменник и интриган, который только и думает, как бывернуть своего зятя. И я утверждаю, что бегство Бонн с Эльбы –это не что иное, как заговор и хитрый обман, сэр, в котором замешанадобрая половина европейских держав, – они спят и видят,как бы вызвать падение государственных бумаг и разорить нашу страну.Вот почему я здесь, Уильям. Вот почему мое имя пропечатали в«Газете». Я доверился русскому императору ипринцу-регенту. Вот посмотрите. Вот мои бумаги. Вот какой был курс нагосударственные бумаги первого марта и что стоили французскиепятипроцентные, когда я купил их на срок. А какой их курс теперь? Тутбыл сговор, сэр, иначе этот мерзавец никогда не удрал бы. Где быланглийский комиссар? Почему он позволил ему убежать? Его следовало бырасстрелять, сэр, – предать военно-полевому суду ирасстрелять, ей-богу!
– Мысобираемся прогнать Бони, сэр, – сказал Доббин,встревоженный яростью старика: жилы вздулись у него на лбу, и онгневно барабанил кулаком по своим бумагам. – Мы собираемсяпрогнать его, сэр, – герцог уже в Бельгии, и мы со дня надень ждем приказа о выступлении.
– Недавайте ему пощады! Привезите нам голову негодяя, сэр! Пристрелитеподлеца, сэр! – ревел Седли. – Я и сам пошел быв армию, клянусь… Но я разбитый старик, разоренный этим проклятымнегодяем… и шайкой воров и мошенников, наших же англичан, которых ясам вывел в люди, сэр, и которые катаются теперь в каретах, –добавил он дрогнувшим голосом.
Доббинбыл немало взволнован при виде этого некогда доброго старого друга,почти обезумевшего от горя и кипевшего старческой злобой. Пожалейтепадшего джентльмена, вы все, для кого деньги и репутация –главнейшие блага. А ведь так оно и есть на Ярмарке Тщеславия.
– Да, –продолжал старик, – бывают же такие ехидны – ты ихотогреваешь, а потом они жалят тебя. Бывают такие нищие – тыпомогаешь им сесть на лошадь, а они же первые давят тебя. Вы знаете,на кого я намекаю. Уильям Доббин, мой мальчик. Я говорю об этомгордеце, об этом разбогатевшем негодяе с Рассел-сквер, которого язнавал без гроша в кармане. Молю бога и надеюсь, что еще увижу еготаким же пищим, каким он был до того, как я ему помог.
– Якое-что слышал об этом, сэр, от моего друга Джорджа, –заметил Доббин, стараясь поскорее подойти к цели. – Ссорамежду вами и его отцом крайне огорчила его, сэр. И я даже имею к вампоручение от Джорджа.
– А,так вот какое у вас дело! – крикнул старик, вскочив сосвоего места. – Что? Пожалуй, он еще шлет мнесоболезнование? Так, что ли? Весьма любезно со стороны этогонапыщенного нахала с его фатовскими замашками и вест-эндскимчванством. Он, чего доброго, все еще шатается около моего дома. Еслибы мой сын обладал храбростью настоящего мужчины, он пристрелил быего. Это такой же негодяй, как и его отец. Не желаю, чтобы его имяупоминалось в моем доме. Проклинаю тот день, когда я позволил емупереступить мой порог. Я предпочту увидеть свою дочь мертвой, чемзамужем за ним.
– Джорджне виноват в жестокости своего отца, сэр. Если ваша дочь любит его,то вы сами немало способствовали этому. Кто дал вам право надругатьсянад привязанностью двух молодых людей? Неужели ради своего каприза выготовы сделать их несчастными?
– Запомните,это не его отец разрывает брак, – выкрикнул старыйСедли. – Это я запрещаю! Его семья и моя рассталисьнавеки. Я низко пал, но но настолько. Нет, нет! И вы так и скажитевсему их отродью – сыну, отцу и сестрам, всем, всем!
– Яубежден, сэр, что у вас нет ни власти, ни права разлучать этихмолодых людей, – отвечал Доббин тихим голосом. –И если вы не дадите дочери своего согласия, она никоим образом недолжна считаться с вашей волей. Нет разумного оправдания тому, чтобыона умерла или влачила жалкое существование только из-за вашегоупорства. По моему мнению, она уже так крепко связана брачнымобязательством, как если бы оглашение их брака было сделано во всехлондонских церквах. И может ли быть лучший ответ на обвиненияОсборна, – а ведь он вас действительно обвиняет, –чем просьба его сына позволить ему войти в вашу семью и жениться навашей дочери?
Казалось,проблеск чего-то похожего на удовлетворение пробежал по лицу старогоСедли, когда перед ним был выдвинут этот довод. Но он все ещепродолжал твердить, что никогда не даст согласия на брак Эмилии сДжорджем.
– Придетсяобойтись без вашего согласия, – заявил, улыбаясь, Доббин ирассказал мистеру Седли, как давеча рассказывал миссис Седли, опобеге Ребекки с капитаном Кроули. Это, очевидно, позабавило старогоджентльмена.
– Вы,господа капитаны, ужасный народ! – промолвил он,перевязывая свои бумаги, и на лице его показалось какое-то подобиеулыбки, к изумлению только что вошедшего подслеповатого лакея,который еще не разу не видал подобного выражения лица у мистераСедли, с тех пор как тот повадился в эту унылую кофейню.
Мысль онанесении своему врагу, Осборну, такого удара, видимо, смягчиластарого джентльмена, и, когда их беседа закончилась, они с Доббиномрасстались добрыми друзьями.
– Сестрыговорят, что у нее брильянты с голубиное яйцо, – смеясь,говорил Джордж. – Представляю, как они идут к ее цветулица! Когда она увешается своими драгоценностями – должно быть,получается настоящая иллюминация. А ее черные волосы вьются, как уСамбо. Наверное, она продела себе в нос кольцо, когда ездилапредставляться ко двору… Ей бы в волосы пучок перьев – и этобудет настоящая belle sauvage! Прекрасная дикарка (франц.).
ТакДжордж, беседуя с Эмилией, потешался над наружностью молодой особы, скоторой недавно познакомились его отец и сестры и которая былапредметом величайшего поклонения для семейства на Рассел-сквер.Говорили, что у нее без счету всяких плантаций в Вест-Индии, кучаденег в государственных бумагах и что имя ее отмечено тремязвездочками в списке акционеров Ост-Индской компании. У нее былдворец за Темзой и дом на Портленд-Плейс. Имя богатой вест-индскойнаследницы было упомянуто весьма лестно в «Морнинг пост».Миссис Хаггистон, вдова полковника Хаггистона, ее родственница,вывозила ее в свет и вела ее дом. Она только что вышла из школы, гдезаканчивала образование, и Джордж с сестрами встретился с нею навечере в доме старого Халкера, на Девон-шир-Плеис («Халкер,Буллок и Кo» были постоянными лондонскими агентами ее семьи вВест-Индии); обе мисс Осборн осыпали ее любезностями, и наследницапринимала их авансы весьма добродушно. «Быть сиротой в ееположении и при ее деньгах – как это интересно!» –говорили девицы Осборн. Вернувшись с бала, они просто бредили новойподругой и без конца рассказывали о ней своей компаньонке мисс Уирт.Сестры сговорились с новой знакомой о постоянных встречах и наследующий же день взяли карету и поехали ее навестить. МиссисХаггистон, вдова полковника Хаггистона и родственница лорда Бинки,беспрестанно о нем говорившая, неприятно поразила неискушенных девицсвоим надменным видом и слишком большой склонностью вспоминать накаждом слове своих знатных родственников. Но сама Рода была вышевсяких похвал – искреннейшее, милейшее, приятнейшее создание –правда, нуждающееся в легкой шлифовке, но зато уж такое безобидное.Девушки сразу стали называть друг друга по имени.
– Посмотрелабы ты на нее в придворном туалете, Эмми, – рассказывалОсборн, смеясь. – Она примчалась к сестрам показать его,перед тем как ехать представляться ко двору во всем параде. Вывозитее миледи Бинки, родственница Хаггистон. Эта Хаггистон в родствебуквально со всеми. Брильянты у нее горели огнями, как Воксхолл в тотвечер, когда мы там были (помнишь Воксхолл, Эмми? И как Джоз распевалтам своей душечке, м-милоч-чке?). Брильянты и бронза, дорогая, –подумай, какое чудесное сочетание. А в волосах – то есть вшерсти – белые перья. Серьги величиной с подсвечник, их прямоможно зажечь, ей-богу! А желтый атласный шлейф волочился за нею,словно хвост кометы.
– Сколькоей лет? – спросила Эмми, которой Джордж трещал просмуглолицую красотку в утро их примирения, – трещал так,как, наверно, не мог бы никто в мире.
– Даэтой чернокожей принцессе, хотя она только что со школьной скамьи,должно быть, года двадцать два, двадцать три. А посмотрела бы ты наее каракули! Полковница Хаггистон пишет за нее все письма, но как-тов минуту откровенности она сама вооружилась пером и написала моимсестрам. Она пишет вместо «атлас» – «атласт»,а вместо «дворец» – «творец».
– Ах,это, наверное, мисс Суорц, наша пансионерка, та, что жила в отдельнойкомнате, – догадалась Эмми, вспомнив добродушнуюдевочку-мулатку, которая так бурно сокрушалась, когда Эмилия покидалапансион мисс Пинкертон.
– Она,совершенно верно! – подхватил Джордж. – Отец еебыл немецкий еврей, говорят – рабовладелец, имевший какое-тоотношение к Каннибальским островам. Он «мер в прошлом году, имисс Пинкертон завершила ее образование. Она может сыграть нафортепьяно две пьески, умеет петь три романса, может писать, когдарядом сидит миссис Хаггистон и исправляет ей ошибки. Джейн и Марияуже полюбили ее, как сестру.
– Жаль,что они меня не полюбили, – промолвила задумчиво Эмми. –Они всегда обходились со мной так холодно.
– Дорогоемое дитя, они полюбили бы тебя, если бы у тебя было двести тысячфунтов, – отвечал Джордж. – Так уж онивоспитаны. В нашем обществе поклоняются чистогану. Мы живем средибанкиров и крупных дельцов Сити, черт бы их всех побрал, и каждый,кто разговаривает с тобой, побрякивает в кармане гинеями. Таков этотосел Фред Буллок, который собирается жениться на Марии, таковГолдмор, директор Ост-Индской компании, таков Дипли, торговецсалом, – это по нашей линии, – добавил Джордж спринужденным смехом и краснея. – Проклятие всей этой шайкепошляков и загребателей денег! Я засыпаю на их торжественных обедах.Я стыжусь дурацких парадных вечеров у моего отца. Я привык жить сджентльменами, с людьми светскими и благовоспитанными, Эмми, а не скучкой торгашей, объедающихся черепаховым супом. Милочка, ты одна внашем кругу настоящая леди и по наружности, и по речам, и по образумыслей. И это потому, что ты ангел, и иначе быть не может. Невозражай! Ты у нас одна-единственная леди. Разве не говорила того жемисс Кроули, которая вращалась в лучших кругах Европы? А что касаетсяКроули, лейб-гвардейца, то, черт его побери, он славный малый. И мнеон нравится тем, что женился на девушке, которую полюбил.
Эмилиятоже восхищалась мистером Кроули, и по той же причине. Она былауверена, что Ребекка будет с ним счастлива, и, смеясь, выражаланадежду, что Джоз утешится. Наша парочка продолжала болтать, как встарые времена. К Эмилии вернулась ее прежняя вера в Джорджа, хотьона то и дело из милого кокетства поминала мисс Суорц и дажепризналась – какая лицемерка! – что ее ужаснопугает, как бы Джордж не позабыл ее для этой наследницы, ради еекапиталов и угодий на Сент-Китсе. На самом деле она была слишкомсчастлива, чтобы испытывать какие-либо опасения, сомнения илипредчувствия, и, видя опять рядом с собой Джорджа, не боялась никакихнаследниц, никаких красавиц, да и вообще ничего на свете.
КапитанДоббин вернулся к молодым людям, преисполненный сочувствия к ним, –и на сердце у него потеплело, когда он увидел, как Эмилия опятьрасцвела, как она смеется, щебечет и распевает за фортепьяно старыезнакомые романсы; исполнение их прервал звонок, возвещавший о приходемистера Седли. Еще до его появления Джорджу было приказаноретироваться.
Если несчитать первой приветственной улыбки – да и та была лицемерной,так как Эмилия сочла прибытие капитана Доббина несвоевременным, –мисс Седли ни разу не обратила внимания на Доббина в течение еговизита. Но он был доволен уж тем, что видел Эмилию счастливой и самсодействовал этому счастью.
ГЛАВА XXI

ССОРА ИЗ-ЗА НАСЛЕДНИЦЫ

Нетрудновоспылать любовью к молодой особе, наделенной такими достоинствами,как мисс Суорц. И вот в душу старого мистера Осборна вкралась великаячестолюбивая мечта, и мисс Суорц призвана была ее осуществить. Онпоощрял с величайшим, рвением и дружелюбием нежную приязнь своихдочерей к молодой наследнице и заявлял, что ему, как отцу, доставляетискреннейшее удовольствие видеть, что любовь его девочек избрала себедостойный предмет.
– Внашем скромном особняке на Рассел-сквер, моя дорогая, –говаривал он мисс Роде, – вы не найдете того великолепия ине встретите того круга, к которому привыкли в Вест-Энде. Мои дочерипростые, бесхитростные девочки, но сердце у них золотое, и они питаютк вам привязанность, которая делает им честь, – да, делаетим честь. Я простой, обыкновенный скромный английский купец, честный,как могут засвидетельствовать мои почтенные друзья Халкер и Буллок,бывшие доверенные вашего покойного батюшки, царствие ему небесное. Вынайдете у нас дружную, простую, счастливую и – надеюсь, могутак сказать – почтенную семью; простой стол, простых людей, ногорячий прием, дорогая моя мисс… Рода, – позвольте мнетак вас называть, потому что сердце мое, право, полно горячей к вамприязни. Я человек откровенный, и вы мне нравитесь. Бокалшампанского! Хикс, шампанского мисс Суорц!
Нетникакого сомнения, что старик Осборн верил всему, что говорил, а егодочери совершенно искренне заявляли о своей любви к мисс Суорц. НаЯрмарке Тщеславия люди, естественно, льнут к богачам. И если самыйзаурядный обыватель с умилением взирает на большое богатство (вызываюлюбого представителя пашей так называемой порядочной публики положаруку на сердце сказать, что понятие «богатство» незаключает в себе чего-то приятного ему и внушающего благоговение; даи вы сами, если вам шепнуть, что ваш сосед за столом –счастливый обладатель полумиллиона, – разве не будетеразглядывать его с особым интересом?), если даже заурядный обывательтает при виде богатства, то что уж говорить об испытанных людяхсвета. Их чувства, можно сказать, рвутся наружу, чтобы приветствоватьбольшие деньги, а сердце готово воспылать любовью к неотразимомуобладателю оных. Я знаю многих почтенных особ, которые не считаютсебя вправе снизойти до дружбы с человеком, не имеющим известноговеса или положения в обществе. Они дают волю своим чувствам только вподобающих случаях. И вот вам доказательство: большинство членовсемьи Осборнов на протяжении пятнадцати лет не способно было проявитьхоть сколько-нибудь сердечное отношение к Эмилии Седли, а к миссСуорц они за один вечер воспылали такой любовью, которой только можетпожелать самый восторженный поклонник дружбы с первого взгляда.
Какая этобыла бы партия для Джорджа (в полном единодушии заявляли сестры имисс Уирт) и насколько же мисс Суорц лучше этой ничтожной Эмилии!Такой блестящий молодой человек, как Джордж, с его прекраснойвнешностью и положением, с его дарованиями, был бы для нее самымподходящим мужем. Картины балов на Порт-ленд-Плейс, представлений кодвору, знакомства с доброй половиной пэров волновали воображениемолодых девиц, и они только и говорили что о своей милой новойподруге, о Джордже да о его важных знакомых.
СтарикОсборн тоже думал, что мулатка будет отличной партией для его сына.Джордж выйдет в отставку, пройдет в парламент, займет видное место ив высшем свете, и в государстве. Кровь у него вскипела радостнымволнением от переизбытка верноподданнических чувств, и он уже видел,как имя Осборнов украшено дворянским титулом, пожалованным его сыну,и мечтал о том, что станет родоначальником славной линии баронетов.Он усиленно разнюхивал в Сити и на бирже, пока не разузнал всеотносительно состояния наследницы, порядка и способа размещения еекапиталов и местоположения принадлежащих ей недвижимостей.
ФредБуллок, один из его главных осведомителей, был бы не прочь и сампоторговаться за нее (как выразился наш юный банкир), но только онуже записал себе на приход Марию Осборн. Не имея возможностизаполучить мисс Суорц в качестве жены, бескорыстный Фред весьмаодобрял ее в качестве невестки. «Пусть Джордж вступает в игру ивыигрывает ее, – таков был его совет. – Нотолько куй железо, пока горячо. Сейчас ее еще не знают в Лондоне, ачерез несколько недель явится из Вест-Энда какой-нибудь распроклятыймолодчик с титулом и разоренным родовым поместьем и выставит за дверивсех нас, дельцов из Сити, как это сделал в прошлом году лордФицруфус с мисс Грогрем, даром что она уже была просватана за Подераиз фирмы „Подер и Браун“. Чем скорее, тем лучше, мистерОсборн. Вот мое мнение», – советовал наш мудрец.Впрочем, когда мистер Осборн покинул приемную банка, мистер Буллоквспомнил Эмилию, какая она хорошенькая, как привязана к ДжорджуОсборну, и потратил, по крайней мере, десять секунд своегодрагоценного времени на сожаления о злой беде, обрушившейся нанесчастную девушку.
Такимобразом, в то время как благие намерения самого Джорджа Осборна и егодобрый друг и гений Доббин влекли нашего повесу обратно к ногамЭмилии, родитель Джорджа и его сестры занимались устройством для негоэтой великолепной партии, ни на минуту не помышляя, что он можетвоспротивиться их плану.
КогдаОсборн-старший, по его собственному выражению, изъяснялся «намеками»,то даже самый заведомый тупица не мог понять его превратно. Так,спуская лакея с лестницы основательным пинком, он как бы давал емупонять, что в его услугах больше не нуждаются. Миссис Хаггистон онзаявил со своей обычной прямотой и деликатностью, что выпишет ей чекна пять тысяч фунтов в тот самый день, когда его сын женится на ееподопечной. Это тоже был тонкий намек и чрезвычайно ловкийдипломатический ход. В конце концов он и Джорджу сделалсоответствующий намек – то есть приказал ему жениться на миссСуорц, и баста, – как приказал бы дворецкому откупоритьбутылку вина или конторщику составить деловое письмо. Этот властныйнамек сильно смутил Джорджа. Он переживал первые восторги и сладостьсвоего второго романа с Эмилией, невыразимо для него приятного.Контраст между манерами и внешностью Эмилии и наследницы делал самуюмысль о союзе с последней смешной и ненавистной. Что толку в пышныхэкипажах и оперных ложах, думал он, если его увидят там в обществечерномазой прелестницы! Прибавьте ко всему, что Осборн-младшпй неуступал в упрямстве старшему: когда ему чего-либо хотелось, он былтак же тверд в стремлении добиться своего и так же быстро приходил вярость, когда бывал раздражен, как и его отец в свои наиболее грозныеминуты.
В первыйдень, когда мистер Осборн сделал ему недвусмысленный намек, что ондолжен повергнуть свои чувства к ногам мисс Суорц, Джордж попыталсяоттянуть решение.
– Вамследовало бы подумать об этом раньше, сэр, – сказал он. –Сейчас ничего не сделаешь, когда мы каждую минуту ждем приказавыступать в заграничный поход. Подождите до моего возвращения, еслитолько я вернусь. – И тут он стал доказывать, что времявыбрано крайне неудачно, так как полк со дня на день может покинутьАнглию; что те немногие дни и недели, которые ему еще остаетсяпробыть дома, должны быть посвящены делам, а не ухаживаниям. Этоуспеется, когда он вернется домой в майорском чине. – А яобещаю вам, – сказал он с самоуверенным видом, –что так или иначе, но вы увидите в «Газете» имя ДжорджаОсборна.
Ответ наэто отца основывался на сведениях, полученных им в Сити; при малейшемпромедлении вест-эндские молодчики обязательно зацапают наследницу.Если сын не женится на мисс Суорц сейчас, то, во всяком случае, можетзаручиться письменным ее обещанием, которое вступит в силу по еговозвращении в Англию. А кроме того, человек, который может получатьдесять тысяч в год дома, должен быть дураком, чтобы рисковать своейжизнью за границей.
– Значит,вы хотите, чтобы я оказался трусом, сэр, а наше имя было опозореноради денег мисс Суорц? – перебил его Джордж.
Этозамечание озадачило старого джентльмена, но так как ему все-такинужно было ответить сыну, а решение его было непреклонно, то онсказал:
– Выбудете обедать завтра у меня, сэр. И всякий раз, когда у нас бываетмисс Суорц, извольте быть дома, чтобы засвидетельствовать ей своеуважение. Если вам нужны деньги, обратитесь к мистеру Чопперу.
Такимобразом, на пути Джорджа возникло новое препятствие, мешавшее егопланам относительно Эмилии. И об этом у него с Доббином было не однотайное совещание. Мы уже знаем мнение его друга насчет того, какойлинии поведения ему следовало держаться. Что же касается Осборна, то,когда он задавался какой-нибудь целью, всякое новое препятствие, илископление их, только усиливало его решимость.
Смуглолицыйпредмет заговора, составленного старейшинами клана Осборнов, –мисс Суорц – знать не знала всех планов, ее касавшихся (как нистранно, ее приятельница и наставница предпочла о них умолчать), и,принимая лесть молодых девиц за неподдельные чувства, да и обладая ктому же, как мы уже имели случай показать, горячей и необузданнойнатурой, отвечала на их любовь с чисто тропическим жаром. Хотя,признаться, были у мисс Суорц и другие, более личные мотивы, которыевлекли ее в дом на Рассел-сквер. Короче говоря, она находила, чтоДжордж Осборн очаровательный молодой человек. Было что-то в повадкеДжорджа, одновременно развязной и меланхолической, томной и пылкой,что заставляло угадывать в нем человека, обуреваемого страстями,скрывающего какие-то тайны и пережившего на своем веку многомучительного и опасного. Голос у него был звучный и проникновенный.Он мог сказать: «Какой чудный вечер!» – илипредложить своей соседке мороженого таким печальным и задушевнымтоном, точно сообщал ей о смерти ее матушки или собирался признатьсяв любви. Он оставлял далеко за флагом всех молодых щеголей отцовскогокруга и был героем среди этих людей третьего сорта. Кое-кто из нихподшучивал над ним и ненавидел его. Другие, вроде Доббина,фанатически восторгались им. Так и сейчас его бакенбарды возымелисвое действие и начали обвиваться вокруг сердца мисс Суорц.
Кактолько представлялся случай встретиться с Джорджем на Рассел-сквер,эта наивная простушка рвалась навестить своих дорогих девиц Осбори.Она безрассудно сорила деньгами, покупая новые платья, браслеты,шляпы и чудовищные перья. Она украшала свою особу с невероятнымстаранием, чтобы понравиться завоевателю, и выставляла напоказ всесвои простенькие таланты, чтобы приобрести его благосклонность.Девицы с величайшей серьезностью умоляли ее немного помузицировать, иона с готовностью принималась петь три своих романса и играть двесвои пьески столько раз, сколько ее о том просили, причем каждый развсе с большим и большим удовольствием. Во время этих усладительныхразвлечений ее покровительница и мисс Уирт сидели рядом, склонившисьнад «Книгой пэров» и сплетничая о знати.
На другойдень после разговора с отцом Джордж, незадолго до обеда, сидел,небрежно развалясь на диване в гостиной, в очень милой и естественноймеланхолической позе. Он побывал, по указанию отца, у мистера Чопперав Сити (старый джентльмен хотя и давал сыну крупные суммы, но никогдане устанавливал ему определенного содержания, и награждал, толькокогда бывал в хорошем расположении духа). После этого он провел тричаса в Фулеме с Эмилией, со своей дорогой маленькой Эмилией, авернувшись домой, застал в гостиной сестер, разодетых внакрахмаленный муслин, обеих вдов, кудахтавших на заднем плане, ипростушку Суорц в атласном платье излюбленного ею янтарного цвета, вбраслетах, украшенных бирюзой, в бесчисленных кольцах, цветах ивсевозможных финтифлюшках и побрякушках. Во всем этом убранстве онабыла так же элегантна, как трубочист в воскресный день.
Послетщетных попыток вовлечь брата в разговор девушки затараторили о модахи последнем приеме во дворце. Джорджу вскоре стало тошно от ихболтовни. Он сравнивал их поведение с поведением маленькой Эмми; ихрезкое визгливое кудахтанье – с мелодическими звуками еенежного голоска; их позы, их локти, их накрахмаленные платья –с ее скромными мягкими движениями и застенчивой грацией. Бедняжкамисс Суорц сидела на том месте, которое прежде занимала Эмми. Еепокрытые драгоценностями руки лежали растопыренные на обтянутыхжелтым атласом коленях. Ее побрякушки и серьги сверкали, и онаусиленно вращала глазами. Она утопала в самодовольстве и считала себяочаровательной. Сестры уверяли, будто никогда не видывали, чтобы ккому-нибудь так шел желтый атлас.
«Чертпобери, – рассказывал потом Джордж Осборн своемузакадычному другу, – она была похожа на китайскогоболванчпка, который только и делает, что скалит зубы да киваетголовой. En-богу, Уил, я едва-едва сдержался, чтобы не запустить внее диванной подушкой!» Однако он ничем не обнаруживал своихчувств.
Сестрызаиграли «Битву под Прагой».
– Бросьтеиграть эту треклятую пьесу, – взревел Джордж со своегодивана. – Я от нее взбешусь. Сыграйте что-нибудь вы, миссСуорц, пожалуйста. Спойте что хотите, но только не «Битву подПрагой».
– Неспеть ли мне «Синеокую Мэри» или арию из «Кабинета»? –предложила мисс Суорц.
– Спойтеэту миленькую арию из «Кабинета»! – подхватилисестры.
– Ужеслышали! – подал реплику с дивана наш мизантроп.
– Ямогла бы спеть «Флюви дю Тахи», – продолжаламисс Суорц кротким голоском, – но только не знаю слова. –Это был самый свежий номер из репертуара достойной молодой особы.
– О,«Fleuve du Tage» «Река Тахо» (франц.)., –сказала мисс Мария, – у нас есть ноты. – И онаотправилась за нужной тетрадью.
А нотыэтого романса, весьма в то время популярного, были подарены молодымдевицам одной их юной приятельницей, написавшей свое имя на обложке.Мисс Суорц, закончив песенку под аплодисменты Джорджа (ибо онвспомнил, что это был любимый романс Эмилип) и надеясь, что ее, бытьможет, попросят бисировать, сидела, перелистывая страницы нотнойтетради, как вдруг взгляд ее упал на заголовок и она увидела надпись:«Эмилия Седли», выведенную в уголке.
– Боже! –воскликнула мисс Суорц, быстро повернувшись на фортепьянномтабурете. – Неужели это моя Эмилия? Эмилия, котораяучилась в пансионе мисс Пинкертон в Хэммерсмите? Я знаю, это она. Этоее ноты… Расскажите мне о ней… где она?
– Неупоминайте этого имени, – поспешно сказала мисс МарияОсборн. – Ее семья себя опозорила. Отец ее обманулбатюшку, и здесь, у нас, лучше о ней не вспоминать. – Такмисс Мария отомстила Джорджу за его грубое замечание о «Битвепод Прагой».
– Выподруга Эмилии? – воскликнул Джордж, вскакивая с места. –Да благословит вас бог за это, мисс Суорц! Не верьте тому, чтоговорят мои сестрицы. Ее-то уж, во всяком случае, не за что бранить.Она лучшая…
– Несмей говорить о ней, Джордж, – взвизгнула Джейн. –Папенька запрещает!
– Ктоможет мне запретить? Хочу и буду говорить о ней! –возразил Джордж. – Я говорю, что она лучшая, милейшая,добрейшая, прелестнейшая девушка во всей Англии. Обанкротился Седлиили нет, но только мои сестры не стоят и мизинца Эмилии. Если вы еелюбите, навестите ее, мисс Суорц. Ей нужны сейчас друзья. И повторяю:да благословит бог всякого, кто отнесется к ней по-дружески. Каждый,кто отзовется о ней хорошо, – друг мне! Всякий, кто скажето ней дурное слово, – мой враг! Благодарю вас, миссСуорц. – И он подошел к мулатке и пожал ей руку.
– Джордж!Джордж! – взмолилась одна из сестер.
– Заявляю, –яростно продолжал Джордж, – что буду благодарен каждому,кто любит Эмилию Сед… – Он остановился: старик Осборнстоял в комнате с помертвевшим от гнева лицом; глаза у него гореликак раскаленные угли.
ХотяДжордж и замолк, не докончив фразы, все же кровь в нем вскипела, исейчас его не испугали бы все поколения дома Осборнов. Мгновенноовладев собой, он ответил на гневный взгляд отца взглядом, стольоткровенным по таившейся в нем решимости и вызову, что старший Осборнв свою очередь смутился и отвернулся. Он почувствовал, что ссоранеизбежна.
– МиссисХаггистон, позвольте мне проводить вас к столу, – сказалон. – Предложи руку мисс Суорц, Джордж. – Ишествие тронулось.
– МиссСуорц, я люблю Эмплию, и мы с ней помолвлены чуть ли не с детства, –заявил Осборн своей даме. И в течение всего обеда он болтал с такиможивлением, которое удивляло даже его самого, а отца заставилонервничать вдвойне, потому что битва должна была начаться, как толькодамы выйдут из-за стола.
Разницамежду отцом и сыном заключалась в том, что, в то время как отец был вгневе раздражителен и лют, сын обладал гораздо большей выдержкой иотвагой и мог не только наступать, но и отражать наступление. Он тожеприготовился к решительной схватке с отцом, по это не помешало емуприступить к обеду с полнейшим хладнокровием и прекрасным аппетитом.Наоборот, старший Осборн нервничал и много пил. Он путался вразговоре со своими соседками; хладнокровие Джорджа только пуще егобесило, и он чуть не обезумел, когда Джордж, взмахнув салфеткой, спреувеличенным поклоном распахнул перед дамами двери из столовой, азатем, налив себе вина, принялся смаковать его, глядя отцу прямо вглаза и как будто говоря: «Господа гвардейцы, стреляйтепервыми!» Старик тоже возобновил запас картечи, по когда онналивал себе вино, графин предательски зазвенел о стакан.
Послепродолжительной паузы, весь побагровев, с перекошенным лицом, оннаконец начал:
– Каквы смели, сэр, упомянуть имя этой особы у меня в гостиной, да еще вприсутствии мисс Суорц? Я вас спрашиваю, сэр, как вы посмели этосделать?
– Остановитесь,сэр, – сказал Джордж, – я не потерплю ни откого таких слов, сэр. Выражение «как вы смели» неуместнопо отношению к капитану английской армии.
– Ябуду говорить своему сыну то, что захочу. Я могу оставить его безединого шиллинга, если захочу. Я могу превратить его в нищего, еслизахочу. Я буду говорить, что хочу! – воскликнул старик.
– Яджентльмен, хотя и ваш сын, сэр, – надменно отвечалДжордж. – Всякого рода сообщения, которые вы имеете мнесделать, или приказания, какие вам угодно будет мне отдать, япопросил бы излагать таким языком, к какому я привык.
КогдаДжордж напускал на себя высокомерный тон, это всегда преисполнялородителя или великим трепетом, или великим раздражением. СтарыйОсборн втайне боялся своего сына, как джентльмена более высокоймарки. Вероятно, моим читателям по собственному опыту, приобретенномуна нашей Ярмарке Тщеславия, известно, что люди низменной души ниперед кем так не теряются, как перед истинным джентльменом.
– Мойотец не дал мне образования, какое получили вы, он не предоставил мнени тех преимуществ, какие имелись у вас, ни тех денежных средств,какими вы располагаете. Если бы я вращался в том обществе, гденекоторые господа бывали благодаря моим средствам, пожалуй, у моегосына не было бы никаких резонов, сэр, кичиться своим превосходством исвоими вест-эндскими замашками (эти слова старик Осборн произнессамым язвительным тоном). Но в мое время не считалось достойнымджентльмена оскорблять своего отца. Если бы я сделал что-либоподобное, мой отец спустил бы меня с лестницы, сэр!
– Яникак не оскорбил вас, сэр. Я сказал, что прошу вас помнить, что вашсын такой же джентльмен, как и вы сами. Я очень хорошо знаю, что выдаете мне кучу денег, – продолжал Джордж (ощупывая пачкубанковых билетов, полученных утром от мистера Чоппера). –Вы упоминаете об этом довольно часто, сэр. Незачем опасаться, что яэто забуду!
– Яхочу, чтобы вы помнили и о другом, сэр! – отвечал отец. –Я хочу, чтобы вы запомнили, что в этом доме – пока вамжелательно, капитан, оказывать ему честь своим присутствием – яхозяин и что это имя… что вы… что я…
– Чтоприкажете, сэр? – спросил Джордж с легкой усмешкой,наливая себе еще стакан красного вина.
– …! –выругался отец непечатным словом, – …чтоб имя этих Седлиникогда здесь не произносилось, сэр!.. Ни одного имени из всей этойпроклятой шайки, сэр!
– Этоне я, сэр, упомянул имя мисс Седли. Мои сестры стали отзываться о нейдурно в разговоре с мисс Суорц. А я, клянусь, буду защищать ее где быто ни было. При мне никто не посмеет пренебрежительно отзываться обэтой девушке. Наше семейство уж и без того нанесло ей достаточновсяких обид и могло бы, я полагаю, вести себя приличнее теперь, когдаона находится в унижении. Я застрелю всякого, кроме вас, кто скажетпротив нее хоть слово.
– Продолжайте,сэр, продолжайте, – произнес старый джентльмен: от гневаглаза его готовы были выскочить из орбит.
– Продолжать?Но о чем же, сэр? О том, как мы обошлись с этой девушкой, с этимангелом? Кто твердил мне, чтобы я любил ее? Вы! Я мог бы выбирать и вдругом месте, поискать, пожалуй, где-нибудь повыше, а не в вашемкругу, по я повиновался. А теперь, когда ее сердце стало моим, выприказываете мне отшвырнуть его прочь и наказать ее, может быть, дажеубить, – за чужие ошибки. Клянусь небом, это позор! –говорил Джордж, взвинчивая себя все больше и больше, с нарастающейгорячностью и словно в каком-то экстазе. – Стыдно игратьчувствами молодой девушки… такого ангела, как она. Эмилпя настольковыше всех, среди кого она живет, что могла бы возбудить зависть; ноона так добра и кротка, что просто удивительно, как кто-то мог еевозненавидеть. Если я брошу ее, сэр, то, как по-вашему, забудет онаменя?
– Яне желаю, сэр, выслушивать всякие сентиментальные благоглупости ичепуху! – закричал отец. – У меня в семье небудет браков с нищими. Если вам не терпится выбросить восемь тысячгодового дохода, которые только ждут знака вашего, чтобы свалитьсявам в руки, поступайте как знаете. Но тогда, клянусь богом, забирайтесвои пожитки и убирайтесь из этого дома на все четыре стороны! Ну,что же, сэр? Намерены вы поступить, как я вам приказываю, или нет?Спрашиваю в последний раз.
– Женюсьли я на этой мулатке? – проговорил Джордж, поправляя своиворотнички. – Мне не нравится ее масть, сэр. Предложите еенегру, сэр, который подметает улицу у Флитского рынка. Я не собираюсьжениться на готтентотской Венере.
МистерОсборн рванул шнурок звонка, которым обычно требовал дворецкого,когда надо было подать еще вина, и с почерневшим лицом приказал емувызвать карету для капитана Осборна.
– Всекончено, – сказал страшно бледный Джордж, входя час спустяк Слотеру.
– Чтослучилось, мой мальчик? – спросил Доббин. Джорджрассказал, что произошло у него с отцом.
– Женюсьна ней завтра же! – воскликнул он. – С каждымднем, Доббин, я люблю ее все больше.
ГЛАВА XXII

СВАДЬБА И НАЧАЛО МЕДОВОГО МЕСЯЦА

Самыйупорный и храбрый враг не может устоять против голода. ПоэтомуОсборн-старший был довольно спокоен насчет своего противника всражении, которое мы только что описали, и с уверенностью ждалбезоговорочной сдачи Джорджа, едва лишь у того выйдут припасы. Жаль,конечно, что молодой человек запасся провиантом в тот самый день,когда произошло сражение. Но, по мнению старика Осборна, такаяпередышка была только временной и могла лишь отсрочить капитуляциюДжорджа. В течение нескольких дней между отцом и сыном не былоникакого общения. Первый сердился на такое молчание, но нетревожился, потому что знал, каким образом можно принажать на Джорджа(так он выражался), и только ждал результатов этой операции. Онсообщил сестрам Джорджа, чем кончился их спор, но приказал им необращать на это внимания и встретить Джорджа по его возвращении, какбудто ничего не произошло. Прибор для Джорджа ставился каждый день,как обычно, и, может быть, старый джентльмен ожидал сына даже снекоторым нетерпеньем. Однако Джордж не появлялся. О нем справлялисьу Слотера, но там сказали, что он со своим другом, капитаном Доббшюм,выехал на города.
Как-тораз, в бурный, ненастный день в конце апреля – дождь так ихлестал по мостовой старинной улицы, где находилась кофейняСлотера, – в помещение этой кофейни вошел Джордж Осборн,очень осунувшийся и бледный, хотя одетый довольно щегольски – всиний сюртук с медными пуговицами и в нарядный желтый жилет по модетого времени. Там уже был его друг, капитан Доббин, тоже в синемсюртуке с медными пуговицами, расставшийся на сей раз с военныммундиром и серыми брюками, которые обычно облекали его долговязуюфигуру.
Доббинпровел в кофейне с час времени, если не больше. Он перебрал всегазеты, но не мог ничего в них прочесть: он не меньше ста разпосмотрел на часы и столько же раз на улицу, где лил дождь и стучалидеревянные галоши прохожих, отражавшихся в мокрых плитах тротуара; онотбивал зорю по столу; сгрыз себе ногти почти до живого мяса (онпривык украшать таким способом свои огромные руки); пыталсяуравновесить чайную ложку на крышке молочника; опрокинул его, и т.д., и т. д. Словом, обнаруживал все признаки беспокойства и прибегалко всем тем отчаянным попыткам развлечься, к которым обращаются люди,когда они очень встревожены, или смущены, или чего-то ждут.
Кое-ктоиз его товарищей, завсегдатаев кофейни, подшутил над великолепием егокостюма и над его возбужденным видом. Один даже спросил, несобирается ли Доббин жениться. Доббин засмеялся и сказал, что, когдаэто событие произойдет, он пошлет этому своему знакомому (майоруУогстафу из инженерных войск) кусок пирога. Наконец появился ДжорджОсборн, очень изящно одетый, но страшно бледный и взволнованный, какмы уже упоминали. Он вытер свое бледное лицо большим желтым шелковымплатком, сильно надушенным, пожал руку Доббину, взглянул на часы иприказал лакею Джону подать кюрасо. С нервной торопливостью онпроглотил две рюмки этого ликера. Доббин осведомился о его здоровье.
– Немог заснуть ни на минуту до самого рассвета, Доб, –пожаловался он. – Адская головная боль и лихорадка. Всталв девять часов и отправился в турецкие бани. Знаешь, Доб, я чувствуюсебя совершенно также, как в то утро, в Квебеке, когда садился наМолнию перед скачкой.
– Ия тоже, – отвечал Уильям. – Я черт знает какволновался в то утро, гораздо больше тебя. Помню, ты отличнопозавтракал. Поешь и теперь чего-нибудь.
– Тыхороший парень, Уил. Я выпью за твое здоровье, дружище, и прощайтогда…
– Нет,нет! Двух рюмок достаточно, – перебил его Доббин. –Эй, Джон, уберите ликеры! Возьми кайенского перцу к цыпленку.Впрочем, торопись, нам уже пора быть на месте.
Былооколо половины двенадцатого, когда происходила эта короткая встреча иразговор между обоими капитанами. У подъезда их ждала карета, вкоторую слуга капитана Осборна уложил шкатулку и чемодан своегохозяина. Оба джентльмена поспешно добежали под зонтиком до экипажа, алакей взгромоздился на козлы, проклиная дождь и мокрого кучера рядомс собой, от которого валил пар.
– Мынайдем у церкви экипаж получше, – заявит он, –хоть это утешение.
И каретапокатила по Пикадилли, где Эпсли-Хаус и больница св. Георгия ещещеголяли красным одеянием, где горели масляные фонари, где Ахиллесеще не появился на свет божий; где еще не воздвигалась арка Пимлико ибезобразное конное чудовище не подавляло ее и всю окрестность, –и, миновав Бромптон, подъехали к некоей церкви вблизи Фулем-роуд.
Здесьожидала карета, запряженная четверкой, и рядом – парадныйнаемный экипаж. Из-за проливного дождя собралась лишь очень небольшаякучка зевак.
– Чтоза чертовщина! – воскликнул Джордж. – Ведь язаказал просто пару.
– Мойбарин велел заложить четверку, – ответил слуга мистераДжозефа Седли, поджидавший их; он вместе с лакеем мистера Осборнапроследовал за Джорджем и Уильямом в церковь, и оба ливрейныхаристократа решили, что «свадьба совсем никудышная, нет низавтрака, ни свадебных бантов».
– Ну,вот и вы, – сказал наш старый друг Джоз Седли, выходя имнавстречу. – Ты опоздал на пять минут, милый Джордж. Чтоза погодка, а? Черт подери, точь-в-точь начало дождливого сезона вБенгалии. Но ты увидишь, что моя карета непроницаема для дождя. Ну,идемте! Матушка с Эмми в ризнице.
ДжозСедли был великолепен. Он раздобрел еще больше. Воротничок егорубашки стал еще выше; лицо у него покраснело еще сильнее; брыжипеной вздымались из-под пестрого жилета. Лакированная обувь тогда ещене была изобретена, но гессенские сапоги на его внушительных ногахсияли так, что их можно было принять за ту самую пару, перед которойбрился джентльмен, изображенный на старинной картинке. А насветло-зеленом сюртуке Джоза красовался пышный свадебный бант,подобный огромной белой магнолии.
Словом,Джордж принял великое решение: он собирался жениться. Отсюда егобледность и взвинченность, его бессонная ночь и утреннее возбуждение.Многие мне признавались, что, проходя через это, они испытывали такиеже точно чувства. Без сомнения, проделав эту церемонию три-четырераза, вы к ней привыкнете, – но окунуться в первый раз –страшно, с этим согласится всякий.
Невестабыла одета в коричневую шелковую ротонду (как потом сообщил мнекапитан Доббин), а на голове у нее была соломенная шляпка с розовымилентами. На шляпку была накинута вуаль из белых кружев шантильи –подарок невесте от мистера Джозефа Седли, ее брата. Капитан Доббин, всвою очередь, испросил позволения подарить ей золотые часы сцепочкой, которыми она и щеголяла, а мать подарила ей своюбрильянтовую брошь, чуть ли не единственную драгоценность, которую ейудалось сохранить. Во время венчания миссис Седли сидела на скамье,заливаясь слезами, а ирландка-прислуга и миссис Клен, квартирнаяхозяйка, утешали ее. Старик Седли не пожелал присутствовать.Посаженым отцом был поэтому Джоз, а капитан Доббин выступал в ролишафера своего друга Джорджа.
В церквине было никого, кроме церковнослужителей, небольшого числа участниковбрачной церемонии да их прислуги. Оба лакея сидели поодаль спрезрительным видом. Дождь хлестал в окна. В перерывы службы былслышен его шум и рыдания старой миссис Седли. Голос пастора мрачнымэхом отдавался от голых стен. Слова Осборна: «Да, обещаю», –прозвучали глубоким басом. Ответ Эмми, сорвавшийся с ее губок, шелпрямо от сердца, но его едва ли кто-нибудь расслышал, кроме капитанаДоббина.
Когдаслужба окончилась, Джоз Седли выступил вперед и поцеловал сестру впервый раз за много месяцев. От меланхолии Джорджа не осталось иследа, вид у него был гордый и сияющий.
– Теперьтвоя очередь, Уильям, – сказал он, ласково кладя руку наплечо Доббина. Доббин подошел и прикоснулся губами к щечке Эмилии.
Затем онипрошли в ризницу и расписались в церковной книге.
– Богда благословит тебя, старый мой друг Доббин! – воскликнулДжордж, схватив друга за руку, и что-то очень похожее на слезыблеснуло в его глазах.
Уильямответил лишь кивком. Сердце его было так переполнено, что он не могсказать ни слова.
– Пишисейчас же и приезжай как можно скорее, слышишь? –промолвил Осборн.
МиссисСедли с истерическими рыданиями распрощалась с дочерью, и новобрачныенаправились к карете.
– Прочьс дороги, чертенята! – цыкнул Джордж на промокшихмальчишек, облепивших церковные двери. Дождь хлестал в лицо молодым,когда они шли к экипажу. Банты форейторов уныло болтались на ихкуртках, с которых струилась вода. Несколько ребятишек прокричалидовольно печальное «ура», и карета тронулась,разбрызгивая грязь.
УильямДоббин, стоя на паперти, провожал ее глазами, являя собойдовольно-таки нелепую фигуру. Кучка зевак потешалась над ним. Но онне замечал ни их хохота, ни их самих.
– Поедемдомой и закусим, Доббин, – раздался чей-то голос, пухлаярука легла ему на плечо, и честный малый очнулся от своих грез… Нодуша у него не лежала к пиршеству с Джозом Седли. Он усадил плачущуюмиссис Седли вместе с ее спутницами и Джозом в карету и расстался сними без всяких лишних слов. Эта карета тоже отъехала, и мальчишкиопять прокричали ей вслед насмешливое напутствие.
– Вотвам, пострелята, – сказал Доббин и роздал им несколькомедяков, а затем отправился восвояси один, под проливным дождем. Всекончено. Они повенчаны и счастливы, дай им этого бог! Никогда еще, содня своего детства, он не чувствовал себя таким несчастным иодиноким. С болью в сердце он нетерпеливо ждал, когда пройдут первыенесколько дней и он опять увидит Эмилию.
Днейчерез десять после только что описанной церемонии трое знакомых наммолодых людей наслаждались тем великолепным видом, какой Брайтонраскрывает перед путешественником: на стрельчатые окна с однойстороны и синее море – с другой. Иной раз восхищенный лондонецсмотрит на океан, улыбающийся бесконечными морщинками ряби,испещренный белыми парусами, с сотнями кабинок для купания, лобзающихкайму его синей одежды.
А то,наоборот, какой-нибудь чудак, которого человеческая природаинтересует больше, чем красивые виды, предпочитает обратить своивзоры на стрельчатые окна и на многообразную человеческую жизнь заними. Из одного окна доносятся звуки фортепьяно, на котором молодаяособа в локончиках упражняется по шести часов ежедневно, к великойрадости своих соседей. У другого окна смазливая нянька Поллиукачивает на руках мистера Омниума, в то время как у окна этажом нижеДжекоб, его папаша, завтракает креветками и пожирает страницы«Таймса». Вот там, еще дальше, девицы Лири выглядывают изокон, поджидая, когда по берегу промаршируют молодые артиллерийскиеофицеры. А там – делец из Сити, с видом заправского моряка и сподзорной трубой, похожей на пушку-шестифунтовку, наводит свой снарядна море и следит за каждой купальной кабинкой, за каждой лодкой длякатанья, за каждой рыбачьей лодкой, которая приближается к берегу илиотходит от него, и т. д. Но разве у нас есть досуг заниматьсяописанием Брайтона: Брайтона – этого чистенького Неаполя сблаговоспитанными лаццарони, Брайтона, который всегда выглядитблестящим, веселым и праздничным, словно куртка арлекина; Брайтона,который во времена нашего повествования отстоял от Лондона на семьчасов, теперь отделен от него только сотней минут и можетприблизиться к нему еще бог знает насколько, если только не явитсяЖуанвиль и не подвергнет его невзначай бомбардировке?
– Чтоза чертовски красивая девушка вот там, в квартире над модисткой! –обратился один из трех прогуливавшихся джентльменов к другому. –Честное слово, Кроули, вы заметили, как она мне подмигнула, когда япроходил мимо?
– Неразбивайте ей сердца, Джоз, плут вы этакий! – ответилдругой. – Не играйте ее чувствами, этакий вы донжуан!

– Ах,полно! – сказал Джоз Седли, испытывая искреннееудовольствие и самым убийственным образом строй глазки горничной, окоторой только что говорилось. В Брайтоне Джоз был еще великолепнее,чем на свадьбе своей сестры. На нем были роскошные жилеты, любой изкоих мог бы послужить украшением записному франту. Фигуру его облекалсюртук военного образца, украшенный галуном, кисточками, чернымипуговицами и шнурами. Последнее время он усвоил себе военную выправкуи военные привычки. Он прогуливался со своими двумя друзьямиофицерами, позвякивая шпорами, невероятно чванясь и бросаясмертоубийственные взгляды на всех служанок, достойных погибнуть отего взоров.
– Чтоже мы станем делать, друзья, до возвращения дам? – спросилщеголь.
(Дамыпоехали кататься в его коляске.)
– Давайтесыграем на бильярде, – предложит один из друзей –высокий, с нафабренными усами.
– Нет,к черту! Нет, капитан, – ответил Джоз, нескольковстревоженный. – Сегодня никаких бильярдов, любезный мойКроули! Достаточно вчерашнего дня!
– Выочень хорошо играете, – заметил Кроули со смехом. –Как по-вашему, Осборн? Ведь он замечательно срезал пятерку, а?
– Феноменально! –подтвердил Осборн. – Джоз дьявольски играет на бильярде,да и во всем другом столь же силен! Жаль, что здесь нельзяпоохотиться на тигра, а то бы мы уложили несколько штучек до обеда!(Смотри, какая идет хорошенькая девочка! Что за ножка, а, Джоз?)Расскажи-ка нам эту историю об охоте на тигра и как ты убил его вджунглях. Это изумительная история, Кроули! – Тут ДжорджОсборн зевнул. – А здесь, надо сознаться, скучновато. Чемже мы займемся?
– Пойдемтепосмотрим на лошадей, которых Спефлер привел с ярмарки в Льюисе, –предложил Кроули.
– Ане пойти ли нам к Даттону поесть пирожного? – сказалпроказник Джоз, испытывавший желание погнаться сразу за двумязайцами. – Там у Даттона есть дьявольски хорошенькаядевчонка!
– Ане пойти ли нам встретить «Молнию»? Сейчас как развремя, – сказал Джордж. Это предложение одержало верх инад конюшнями и над пирожным, и молодые люди направились к конторепассажирских карет, чтобы поглазеть на прибытие «Молнии».
По дорогеони повстречались с экипажем – открытой коляской Джоза Седли,украшенной пышными гербами, – с тем самым великолепнымэкипажем, в котором Джоз обычно разъезжал по Челтнему, сложив нагруди руки и в шляпе набекрень, величественный и одинокий, или же, вболее счастливые дни, в компании дам.
Сейчасдам в экипаже было две: одна – миниатюрная, с рыжеватымиволосами, одетая по последней моде; другая – в коричневойшелковой ротонде и в соломенной шляпке с розовыми лептами, с румянымкруглым счастливым личиком, на которое радостно было смотреть. Онаостановила экипаж, когда тот приблизился к трем джентльменам, нопосле такого проявления самостоятельности смутилась и покраснеласамым нелепым образом.
– Мычудно прокатились, Джордж, – сказала она, – имы… и мы так рады, что вернулись. А ты, Джозеф, пожалуйста, приходис ним домой пораньше.
– Невводите наших супругов в соблазн, мистер Сед-ли, гадкий, гадкий вычеловек! – добавила Ребекка, грозя Джозу прехорошенькимпальчиком в изящной французской лайковой перчатке. –Никаких бильярдов, никакого курения, никаких шалостей!
– Дорогаямоя миссис Кроули… что вы! Честное слово! – вот все, чтомог в ответ произнести Джоз. Но зато ему удалось принять живописнуюпозу: он стоял, склонив голову на плечо, глядя с веселой улыбкойснизу вверх на свою жертву и заложив за спину руку, опирающуюся натрость, а другой (на которой было брильянтовое кольцо) теребя своибрыжи и жилеты. Когда экипаж отъезжал, он послал дамам воздушныйпоцелуй рукою, украшенной брильянтом. Ах, как ему хотелось, чтобывесь Челтнем, весь Чауринги, вся Калькутта видели его в этой позе,когда он махал рукой такой красавице, находясь в общество такогознаменитого щеголя, как гвардеец Родон Кроули!
Наши юныеновобрачные выбрали Брайтон местом своего пребывания на первыенесколько дней после свадьбы. Сняв комнаты в Корабельной гостинице,они наслаждались полным комфортом и покоем, пока к ним неприсоединился Джоз. Но он был не единственным, кого они здесьвстретили. Возвращаясь как-то днем к себе в гостиницу после прогулкипо берегу моря, они нежданно-негаданно столкнулись с Ребеккой и еесупругом. Все тотчас же узнатли друг друга. Ребекка кинулась вобъятия своей драгоценнейшей подруги, Кроули и Осборн обменялисьдовольно сердечным рукопожатием; и Бекки за один день добилась того,что Джордж позабыл о краткой, но неприятной беседе, которая как-топроизошла между ними.
– Помните,как мы встретились с вами в последний раз у мисс Кроули и я так грубообошлась с вами, дорогой капитан Осборн? Мне показалось, что вынедостаточно внимательны к нашей дорогой Эмилии. Это-то меня ирассердило! И я была с вами дерзка, неприветлива, бестактна! Проститеменя, пожалуйста!
ТутРебекка протянула ему руку с такой прямотой, с такой подкупающейграцией, что Осборну лишь оставалось пожать эту руку. Смиренным иоткрытым признанием своей неправоты чего только не добьешься, сынмой! Я знавал одного джентльмена, весьма достойного участника ЯрмаркиТщеславия, который нарочно чинил мелкие неприятности своим ближним,чтобы потом самым искренним и благородным образом просить у нихпрощенья. И что же? Мой друг Кроки Дил был повсюду любим и считалсяхоть и несколько несдержанным, но честнейшим малым. Так ц ДжорджОсборн принял смирение Бекки за искренность.
У обеихмолодых парочек нашлось много о чем поговорить друг с другом. Был данподробный отчет об обеих свадьбах; жизненные планы обсуждались свеличайшей откровенностью и взаимным интересом. О свадьбе Джорджадолжен был сообщить его отцу капитан Доббин, друг новобрачного, имолодой Осборн порядком трепетал в ожидании результатов этогосообщения. Мисс Кроули, на которую возлагал надежды Родон, все ещевыдерживала характер. Не имея возможности получить доступ в ее дом наПарк-лейн, любящие племянник и племянница последовали за нею вБрайтон, где их эмиссары вечно торчали у тетушкиных дверей.
– Посмотрелибы вы на тех друзей Родона, которые вечно торчат у наших дверей, –со смехом сказала Ребекка. – Тебе приходилось когда-нибудьвидеть кредиторов, милочка? Или бейлифа и его помощника? Двое этихпротивных субъектов всю прошлую неделю дежурили напротив нас, улавочки зеленщика, так что мы до воскресенья не могли выйти из дому.Если тетушка не смилостивится, то что же мы будем делать?
Родон сгромким хохотом рассказал с десяток забавных анекдотов о своихкредиторах и об умелом и ловком обращении с ними Ребекки. Он клялсясамым торжественным образом, что во всей Европе нет женщины, котораятак умела бы заговаривать зубы кредиторам, как его жена. Ее практиканачалась немедленно после их свадьбы, и супруг нашел в своей женебесценное сокровище. У них был самый широкий кредит, но и счетов коплате было видимо-невидимо. Наличных же денег почти никогда нехватало, и супругам приходилось всячески изворачиваться. Быть может,эти денежные затруднения плохо отражались на состоянии духа Родона?Ничуть. Всякий на Ярмарке Тщеславия, вероятно, замечал, как отличноживут те, кто увяз по уши в долгах, как они ни в чем себе неоткалывают, как они жизнерадостны и легкомысленны. У Родона с женойбыли лучшие комнаты в гостинице, хозяин, внося в столовую первоеблюдо, низко кланялся им, как самым своим именитым постояльцам. Родонругал обеды и вина с дерзостью, которой не мог бы превзойти ни одинвельможа в стране. Долговременная привычка, благородная осанка,безукоризненная обувь и платье, прочно усвоенная надменность вобращении часто выручают человека не хуже крупного счета в банке.
Молодыесупруги постоянно посещали друг друга в гостинице. После двух илитрех встреч джентльмены сыграли как-то вечером в пикет, пока их женысидели в сторонке, занимаясь болтовней. Такое времяпрепровождение, атакже приезд Джоза Седли, который появился в Брайтоне в своей большойоткрытой коляске и не замедлил сыграть с капитаном Кроули несколькопартий на бильярде, в известной степени пополнили кошелек Родона иобеспечили ему некоторый запас наличных денег, без коих дажевеличайшие умы иной раз обрекаются на бездействие.
Итак,наши три джентльмена отправились встречать карету «Молния».С точностью до одной минуты, переполненная пассажирами внутри иснаружи, словно подгоняемая знакомыми звуками почтового рожка,«Молния» стремительно пролетела по улице и подкатила кконторе.
– Смотрите-ка!Старина Доббин! – в восторге закричал Джордж, усмотрев наимпериале своего старого приятеля, которого он уже давно поджидал.
– Ну,как поживаешь, старина? Вот хорошо, что приехал! Эмми будет такрада! – сказал Осборн, горячо пожимая руку своемутоварищу, как только тот спустился на землю. А затем добавил болеетихим и взволнованным голосом: – Что нового? Был ты наРассел-сквер? Что говорят отец? Расскажи мне обо всем.
Доббинбыл очень бледен и серьезен.
– Явидел твоего отца, – ответил он. – Как здоровьеЭмилии… миссис Джордж? Я расскажу тебе все, но я привез одну, самуюглавную, новость, и она заключается в том, что…
– Нуже, выкладывай, старина! – воскликнул Джордж.
– Мыполучили приказ выступать в Бельгию. Уходит вся армия… гвардия ивсе. У Хэвитопа разыгралась подагра, и он в бешенстве, что не можетдвинуться с места. Командование полком переходит к О’Дауду, и мыотплываем из Чатема на будущей неделе.
Этоизвестие громом разразилось над нашими влюбленными и заставило всехджентльменов очень серьезно задуматься.
ГЛАВА XXIII

КАПИТАН ДОББИН ВЕРБУЕТ СОЮЗНИКОВ

Что этоза таинственный месмеризм, который присущ дружбе и под действиемкоторого человек, обычно неповоротливый, холодный, робкий, становитсясообразительным, деятельным и решительным ради чужого блага? Подобнотому как Алексис после нескольких пассов доктора Эллиотсона начинаетпрезирать боль, читает затылком, видит на расстоянии многих миль,заглядывает в будущую неделю и совершает прочие чудеса, на которые онне способен в обычном состоянии, – точно так же мы видим ив повседневных делах, как под влиянием магнетизма дружбы скромникстановится дерзким, лентяй – деятельным, застенчивый человек –самоуверенным, а человек вспыльчивый – осмотрительным имиролюбивым. С другой стороны, что заставляет законника отказыватьсяот ведения собственного дела и обращаться за советом к ученомусобрату? И что побуждает доктора, если он захворает, посылать засвоим соперником, вместо того чтобы обследовать свой язык передкаминным зеркалом и написать самому себе рецепт за собственнымписьменным столом? Предлагаю ответить на эти вопросы рассудительнымчитателям, которые знают, какими мы бываем в одно и то же времялегковерными и скептиками, уступчивыми и упрямыми, твердыми, когдаречь идет о других, и нерешительными, когда дело касается нас самих.Во всяком случае, верно одно: наш друг Уильям Доббин, который обладалтаким покладистым характером, что, если бы его родители нажали нанего хорошенько, он, вероятно, пошел бы в кухню и женился бы накухарке, и которому ради собственных интересов трудно было бы перейтичерез улицу, проявил такую энергию и рачительность в устройстве делДжорджа Осборна, на какую не способен самый хитроумный эгоист,преследующий свои цели.
Пока нашдруг Джордж и его молодая жена наслаждались первыми безоблачнымиднями своего медового месяца в Брайтоне, честный Уильям оставался вЛондоне в качестве полномочного представителя Джорджа, чтобыдовершить деловую сторону их брака. На его обязанности было навещатьстарика Седли и его жену и поддерживать в отце Эмилии бодрость духа,затем теснее сблизить Джоза с зятем, дабы положение и достоинствоколлектора Богли-Уолаха в какой-то мере искупили в глазах обществападение его отца и примирили с таким союзом старика Осборна: наконецему предстояло сообщить последнему о браке сына таким образом, чтобывозможно меньше прогневить старого джентльмена.
И вот,прежде чем предстать перед главой дома Осборнов с означенной вестью,Доббин счел политичным обзавестись друзьями среди остальной частисемейства и, если возможно, привлечь на свою сторону дам. «Вдуше они не могут сердиться, – думал он. –Никогда еще ни одна женщина не сердилась по-настоящему из-заромантического брака. Немножко пошумят, но потом непременнопримирятся с братом. А затем мы втроем поведем атаку на старогомистера Осборна». И вот лукавый пехотный капитан, уподобясьМакиавелли, стал выискивать хитроумные способы или уловки, при помощикоторых можно было бы осторожно и постепенно довести до сведениядевиц Осборн тайну их брата.
Наводякое-какие справки относительно приглашений, полученных матерью, ондовольно скоро определил, кто из друзей миледи устраивает у себяприемы в этом сезоне и где он вероятнее всего может повстречаться ссестрами Осборн. И хотя к раутам и вечерним приемам он питалотвращение, какое, увы, наблюдается у многих разумных людей, однакона этот раз он проявил к ним большой интерес и вскоре выяснил, накаком из них должны были присутствовать девицы Осборн. Появившись наэтом балу, он протанцевал несколько раз с обеими сестрами и был сними до крайности любезен, а затем набрался храбрости и попросилстаршую сестру мисс Осборн уделить ему для беседы несколько минут наследующее утро, так как он имеет сообщить ей, как он выразился,чрезвычайно интересную новость.
Что жезаставило мисс Осборн отшатнуться, устремить на мгновение взор накапитана Доббина, а потом опустить глаза долу и задрожать, точно онаготова была упасть без чувств в его объятия и не сделала этого лишьпотому, что Доббин очень кстати наступил ей на ногу и тем вернул сейдевице самообладание? Почему мисс Осборн так ужасно взволновалась,услышав просьбу Доббина? Этого мы никогда не узнаем. Но когда Доббинявился к ним на следующий день, то Марии не случилось в гостиной, амисс Уирт ушла под предлогом позвать ее, так что капитан и мисс ДжейнОсборн оказались вдвоем. Оба сидели так тихо, что было отчетливослышно, как на камине тикают часы, украшенные жертвоприношениемИфигении.
– Какойчудесный был вчера бал, – начала наконец мисс Осборн,чтобы подбодрить гостя, – и как… и какие вы сделалиуспехи в танцах, капитан Доббин! Наверное, кто-нибудь обучал вас, –добавила она с милым лукавством.
– Выпосмотрели бы, как я танцую шотландский танец с супругой майораО’Дауда из нашего полка или джигу… вы видели когда-нибудь джигу?Но, мне кажется, с вами всякий сумеет танцевать, мисс Осборн, ведь вытак отлично танцуете!
– Асупруга майора молода и красива, капитан? – продолжаласвой допрос прелестница, – Ах, как, должно быть, ужаснобыть женой военного! Я удивляюсь, как это им хочется танцевать, даеще в такое страшное время, когда у нас война! О капитан Доббин, ятрепещу при мысли о нашем дорогом Джордже и об опасностях, грозящихбедному солдату. А много у вас в полку женатых офицеров, капитанДоббин?
– Честноеслово, это уж она чересчур в открытую играет, –пробормотала мисс Уирт. Но ее замечание было сделано как бы в скобкахи не проникло сквозь щелку приоткрытой двери, у которой гувернанткапроизнесла его.
– Одиниз наших молодых офицеров только что женился, – ответилДоббин, подходя прямо к цели. – Это была очень стараяпривязанность, но молодые оба бедны, как церковные крысы!
– О,как восхитительно! – О, как романтично! –воскликнула мисс Осборн, когда капитан сказал: «стараяпривязанность» и «бедны».
Еесочувствие придало ему храбрости.
– Лучшийофицер из всей нашей полковой молодежи, – продолжалДоббин. – Храбрее и красивее его не найдется в армии. Акакая у него очаровательная жена! Как бы она вам понравилась! Как выее полюбите, когда узнаете поближе, мисс Осборн!
Собеседницаего подумала, что решительная минута настала и что волнение Доббина,внезапно им овладевшее и проявлявшееся в подергиваниях лица и в том,как он постукивал по полу своей огромной ногой и быстро расстегивал изастегивал пуговицы мундира и т. д…. – словом, повторяю,мисс Осборн подумала, что, когда капитан оправится от смущения, онвыскажется до конца, и с нетерпением приготовилась слушать. Но тутчасы с Ифигенией начали после предварительных конвульсий унылоотбивать двенадцать, и мисс Осборн показалось, что бой их затянетсядо часу, – так долго они звонили, по мнению взволнованнойстарой девы.
– Ноя пришел сюда не за тем. чтобы говорить о браке… то есть об этомбраке… то есть… нет, я хочу сказать… дорогая моя мисс Осборн,это касается нашего дорогого друга Джорджа, – запинаясь,промолвил Доббин.
– Джорджа? –повторила она таким разочарованным тоном, что Мария и мисс Уиртрасхохотались, стоя за дверью, и даже сам Доббин – подумайте,какой сердцеед нашелся! – едва сдержал улыбку, ибо и емубыло кое-что известно об истинном положении дел. Джордж частенькоотпускал на этот счет милые шуточки и поддразнивал его: «Чертвозьми, Уил, почему ты не женишься на старушке Джейн? Она охотно затебя пойдет, если ты посватаешься. Ставлю пять против двух, чтопойдет!»
– Да,Джорджа, – продолжал Доббин. – У него вышлакакая-то неприятность с мистером Осборном. А я так его люблю… ведьвы знаете, мы были с ним как братья… и я надеюсь… я молю бога,чтобы ссора была улажена. Мы отправляемся в заграничный поход, миссОсборн. Ждем приказа о выступлении со дня на день. Кто знает, чтоможет случиться во время кампании! Не волнуйтесь, дорогая миссОсборн! Но, во всяком случае, отцу с сыном нужно расстаться друзьями.
– Никакойссоры не было, капитан Доббин, произошла лишь обычная размолвка спапой, – заявила мисс Осборн. – Мы со дня надень поджидаем возвращения Джорджа. Папа желал ему добра. Пустьтолько он вернется, и я уверена, что все отлично уладится. А милаяРода, хоть и уехала от нас в страшном, страшном гневе, простит его, яэто знаю. Женщина, капитан, прощает даже слишком охотно!
– Такойангел, как вы, конечно, простит, я в том уверен, – сказалмистер Доббин с адским коварством. – Но ни один мужчина непростит себе, если он причинит страдание женщине. Что бы выпочувствовали, если бы мужчина поступил с вами вероломно?
– Япогибла бы… Я выбросилась бы из окна… Я бы отравилась… Я бызачахла… и умерла. Да, да, я бы умерла! – воскликнуламисс Осборн, которая, впрочем, пережила уже один или два романа, дажене помыслив о самоубийстве.
– Естьи другие, – продолжал Доббин, – наделенныетаким же верным и нежным сердцем, как вы. Я говорю не о вест-индскойнаследнице, мисс Осборн, по о той девушке, которую полюбил Джордж икоторая с самого своего детства росла с мыслью о нем одном. Я виделее в бедности, когда сердце ее было разбито, но она не роптала, нежаловалась. Я говорю о мисс Седли. Дорогая мисс Осборн, можете ли вы,с вашим великодушным сердцем, сердиться на брата за то, что оностался ей верен? Простила ли бы ему его собственная совесть, если быон ее бросил? Будьте ей другом… она всегда вас любила… Я пришелсюда по поручению Джорджа сообщить вам, что он почитает своиобязательства по отношению к ней своим священнейшим долгом, и будуумолять, чтобы, по крайней мере, вы были на его стороне.
Когдамистером Доббином овладевало сильное волнение, он мог после первыхдвух-трех смущенных слов говорить совершенно плавно. И было очевидно,что в данном случае его красноречие произвело известное впечатлениена особу, к которой он обращался.
– Ну,знаете, – промолвила она, – все это…чрезвычайно странно… чрезвычайно прискорбно… совершеннонеобычайно… что скажет папа? Чтобы Джордж пренебрег такойвеликолепной партией, какая ему представлялась… Но, во всякомслучае, он нашел отважного защитника в вашем лице, капитан Доббин.Впрочем, это ничему не поможет, – продолжала она, немногопомолчав. – Я очень сочувствую бедной мисс Седли, от всейдуши… самым искренним образом, уверяю вас. Мы никогда не считалиэто хорошей партией, хотя всегда были ласковы к мисс Седли, когда онабывала у нас, – очень ласковы. Но папа ни за что несогласится, я это знаю. И всякая хорошо воспитанная молодая женщина,понимаете… со стойкими принципами… обязана… Джордж долженотказаться от нее, капитан Доббин, право же, должен.
– Значит,мужчина должен отказаться от любимой женщины как раз тогда, когда еепостигло несчастье? – воскликнул Доббин, протягиваяруку. – Дорогая мисс Осборн! От вас ли я слышу такойсовет? Нет, невозможно, вы должны отнестись к ней по-дружески. Он неможет от нее отказаться. Неужели вы думаете, что мужчина отказался быот вас, если бы вы были бедны?
Этотловко заданный вопрос немало растрогал сердце мисс Джейн Осборн,
– Незнаю, капитан, следует ли нам, бедным девушкам, верить тому, чтоговорите вы, мужчины, – ответила она, – Нежноесердце женщины так склонно заблуждаться. Боюсь, что вы жестокиеобманщики, – тут Доббин совершенно безошибочнопочувствовал пожатие руки, протянутой ему девицей Осборн.
Онвыпустил эту руку в некоторой тревоге.
– Обманщики? –произнес он. – Нет, дорогая мисс Осборн, не все мужчинытаковы. Вот ваш брат – не обманщик. Джордж полюбил Эмилию Седлиеще в то время, когда они были детьми. Никакое богатство в мире незаставило бы его жениться на другой женщине! Неужели он должен теперьее покинуть? Неужели вы бы ему это посоветовали?
Что моглаответить мисс Джейн на такой вопрос, да еще имея в виду собственныецели? Ей было нечего отвечать, и потому она уклонилась от ответа,сказав:
– Нучто же! Если вы не обманщик, то, во всяком случае, большойромантик. – Капитан Уильям пропустил это замечание безвозражений.
Наконец,решив после еще некоторых тонких намеков, что мисс Осборн достаточноподготовлена к восприятию известия в целом, он открыл своейсобеседнице всю правду.
– Джорджне мог отказаться от Эмилии… Джордж женился на ней.
И тут онописал все известные нам обстоятельства, приведшие к браку; какбедная девушка наверняка бы умерла, если бы ее возлюбленный несдержал своего слова, как старик Седли наотрез отказался датьсогласие на брак и пришлось выправить лицензию; как Джоз Седлиприезжал из Челтнема, чтобы быть посаженым отцом, как затемновобрачные поехали в Брайтон в экипаже Джоза, на четверке лошадей,чтобы провести там свой медовый месяц, и как Джордж рассчитывает нато, что его дорогие, милые сестры примирят его с отцом, –а они, наверное, это сделают, как женщины любящие и нежные. И затем,испросив разрешение (охотно данное) повидаться с мисс Осборн еще рази справедливо полагая, что сообщенная им новость будет не позднее чемчерез пять минут рассказана другим двум дамам, капитан Доббиноткланялся и покинул гостиную.
Едва онуспел выйти из дому, как мисс Мария и мисс Уирт вихрем ворвались кмисс Осборн, которая и поведала им все подробности изумительнойтайны. Нужно отдать им справедливость: ни та, ни другая сестра небыли особенно разгневаны. В тайных браках есть что-то такое, на чтоне многие женщины могут серьезно сердиться. Эмилия даже выросла в ихглазах благодаря отваге, которую она проявила, согласившись наподобный союз. Пока они обсуждали эту историю и трещали о ней,высказывая предположения о том, что сделает и что скажет папенька,раздался громкий стук в дверь, от которого заговорщицы вздрогнули,как от карающего удара грома. «Это, должно быть, папенька», –подумали они. Но это был не он. Это был только мистер ФредерикБуллок, приехавший, по уговору, из Сити, чтобы сопровождать девиц навыставку цветов.
Самособой разумеется, что этот джентльмен недолго пребывал в неведенииотносительно великой тайны. Но когда он ее услышал, на его лицеотразилось изумление, далеко не похожее на сентиментальное сочувствиесестер Осборн. Мистер Буллок был человеком светским и младшимкомпаньоном богатой фирмы. Ему было известно, что такое деньги, и онзнал им цену. Восхитительный трепет надежды сверкнул в его глазках изаставил его улыбнуться своей Марии – при мысли, что благодарятакой глупости со стороны мистера Джорджа мисс Мария поднялась теперьв ионе на тридцать тысяч фунтов, по сравнению с тем, что онрассчитывал получить за нею в приданое.
– Чертвозьми, Джейн! – сказал он, поглядывая с некоторыминтересом даже на старшую сестру. – Илз пожалеет, чтопошел на попятный! Ведь вам теперь цена тысяч пятьдесят!
До этойминуты мысль о деньгах не приходила сестрам в голову; но Фред Буллокс изящной веселостью подшучивал над ними по этому поводу во время ихпредобеденной прогулки, и к тому времени, когда они, закончивутренний круг развлечений, возвращались обедать, обе девицы весьмавыросли в собственных iлазах. Пусть мой уважаемый читатель неподнимает крика по поводу тако) о эгоизма и не считает егопротивоестественным. Не дальше как сегодня утром автор этой повестиехал в омнибусе из Ричмонда. Сидя на империале, он, пока менялилошадей, обратил внимание на трех маленьких девочек, возившихся надороге в луже, очень грязных, дружных и счастливых. К этим тремдевочкам подбежала еще одна кротка. «Полли! –сообщила она. – Твоей сестре Пегги дали пенни». Тутвсе дети моментально вылезли из лужи и побежали подлизываться кПегги. И когда омнибус трогался с места, я видел, как Пегги,сопровождаемая толпой ребятишек, с большим достоинством направляласьк лотку ближайшей торговки сластями.
ГЛАВА XXIV,

В КОТОРОЙ МИСТЕР ОСБОРН СНИМАЕТ СПОЛКИ СЕМЕЙНУЮ БИБЛИЮ

Подготовивтаким образом сестер, Доббин поспешил в Сити выполнять вторую, болеетрудную часть принятой им на себя задачи. Мысль оказаться лицом клицу со старым Осборном немало его тревожила, и он не раз ужеподумывал о том, чтобы предоставить сестрам сообщить отцу тайну,которую, он был уверен, им не удастся долго скрывать. Но он обещалдоложить Джорджу, как примет известие Осборн-старший. Поэтому,отправившись в Сити в отцовскую контору на Темз-стрит, он послалоттуда записку мистеру Осборну с просьбой уделить ему полчаса дляразговора, касающегося дел его сына Джорджа. Посланный Доббинавернулся с ответом, что мистер Осборн велел кланяться и будет радвидеть капитана сейчас же; и Доббин незамедлительно отправился насвидание с ним.
Предвидямучительное и бурное объяснение и внутренне поеживаясь от невольныхукоров совести, капитан вошел в контору мистера Осборна нерешительнойпоходкой, с самым мрачным видом. Когда он проходил через первуюкомнату, где властвовал мистер Чоппер, этот последний приветствовалего из-за своей конторки веселым поклоном, что еще больше расстроилоДоббина. Мистер Чоппер подмигнул, кивнул головой и, указав пером нахозяйскую дверь, произнес: «Вы найдете патрона в отличномрасположении духа!» – вложив в эти слова совершеннонепонятную приветливость.
Вдовершение всего Осборн поднялся со своего места, крепко пожал рукукапитану и промолвил: «Как поживаете, дорогой мой?» –с такой сердечностью, что посланник бедняги Джорджа почувствовал себякругом виноватым. Рука его, словно мертвая, не ответила на крепкоепожатие старого джентльмена. Доббин чувствовал, что он был в большейили меньшей степени причиной всего происшедшего. Ведь это он убедилДжорджа вернуться к Эмилии; это он поощрял, одобрял и чуть ли не самзаключил тот брак, о котором явился теперь докладывать отцу Джорджа.А тот принимает его с приветливой улыбкой, похлопывает по плечу,называет «милым моим Доббином»! Да, посланцу Джорджа былоот чего повесить голову.
Осборнбыл в полной уверенности, что Доббин явился сообщить ему окапитуляции его сына. Мистер Чоппер и его патрон беседовали о Джорджекак раз в тот момент, когда прибыл посыльный от Доббина, и оба пришлик заключению, что Джордж решил принести повинную. Оба ожидали этогоуже несколько дней. «И, боже ты мой, Чоппер, какую мы теперьсыграем свадьбу!» – сказал мистер Осборн своему клерку;он даже прищелкнул толстыми пальцами и, побрякивая гинеями ишиллингами в своем огромном кармане, устремил на подчиненноготоржествующий взгляд.
Все также гремя деньгами в обоих карманах, Осборн с веселыммногозначительным видом поглядел из своего кресла и на Доббина, когдатот уселся напротив него, бледный и безмолвный. «Что заувалень, а еще армейский капитан, – подумал старикОсборн. – Удивительно, как это Джордж не научил его лучшимманерам!»
НаконецДоббин призвал всю свою храбрость и начал:
– Сэр,я привез вам весьма важное известие. Я был сегодня утром в казармахконной гвардии и узнал достоверно, что нашему полку будет приказановыступить в заграничный поход и отправиться в Бельгию в течение этойнедели. А вам известно, сэр, что мы не вернемся домой без потасовки,которая может оказаться роковой для многих из нас.
Осборнстал серьезен.
– Яне сомневаюсь, что мой с… то есть ваш полк, сэр, исполнит свойдолг, – произнес он.
– Французыочень сильны, сэр, – продолжал Доббин. –Русским и австрийцам понадобится много времени, чтобы подтянуть своивойска. Нам придется выдержать первый натиск, сэр, и – будьтепокойны – Бонн позаботится о том, чтобы дело было жаркое!
– Кчему вы это клоните, Доббин? – воскликнул его собеседник,беспокойно хмурясь. – Я полагаю, ни один британец непобоится каких-то треклятых французов, а?
– Яхочу лишь сказать, что перед тем как нам уходить и принимая вовнимание огромный и несомненный риск, которому каждый из насподвергается… если у вас с Джорджем произошла размолвка… было быхорошо, сор, если бы… если бы вы пожали друг другу руки, не так ли?Случись с ним что-либо, вы, как мне думается, никогда не проститесебе, что не помирились с сыном.
Произносяэти слова, бедный Уильям Доббин покраснел до корней волос ипочувствовал себя гнусным предателем. Если бы не он, этого разлада,быть может, никогда бы не произошло. Почему нельзя было отложить бракДжорджа? Какая была надобность так торопить его? Доббин сознавал, чтоДжордж, во всяком случае, расстался бы с Эмилией без смертельнойболи, Эмилия тоже могла бы оправиться от удара, причиненного ейпотерей жениха. Это его, Доббина. совет привел к их браку и ко всемутому, что вытекало отсюда. Почему же это произошло? Потому, что онлюбил Эмилию так горячо, что не в силах был видеть ее несчастной? Аможет потому, что для него самою муки неизвестности были такневыносимы, что он рад был покончить с ними разом, –подобно тому, как мы, потеряв близкого человека, торопимся спохоронами или, в предвидении неизбежной разлуки с любимыми, не можемуспокоиться, пока она не станет свершившимся фактом.
– Выхороший малый, Уильям, – промолвил мистер Осборн болеемягким тоном, – нам с Джорджем не следует расставаться вгневе, это так! Но послушайте меня. Я сделал для него столько,сколько не сделает для сына ни один отец. Ручаюсь вам, что он получалот меня втрое больше денег, чем вам когда-либо давал ваш батюшка! Ноя не хвастаюсь этим. Как я трудился ради него, как работал, не жалеясил, об этом я говорить не буду. Спросите Чоппера. Спросите егосамого. Спросите в лондонском Сити. И вот я предлагаю ему вступить втакой брак, каким может гордиться любой английский дворянин…Единственный раз в жизни я обратился к нему с просьбой – и онотказывает мне. Что же, разве я не прав? И разве это я затеял ссору?Чего же я ищу, как не его блага, ради которою я с самого его рождениятружусь, словно каторжник. Никто не может сказать, что во мне говориткакой-то эгоизм. Пусть он возвращается. Вот вам моя рука. Я говорю:все забыто и прощено! А о том. чтобы жениться теперь же, не можетбыть и речи. Пусть они с мисс Суорц помирятся, а пожениться могутпотом, когда он вернется домой полковником, потому что он будетполковником, черт меня подери, обязательно будет, уж за деньгами делоне станет. Я рад, что вы его образумили. Я знаю, это сделали вы,Доббин! Вы л прежде не раз выручали его из беды. Пусть возвращается!Мы с ним поладим. Приходите-ка сегодня к нам на Рассел-сквер обедать– приходите оба. Прежний адрес, прежний час! Будет отличнаяоленина, и никаких неприятных разговоров.
Этипохвалы и доверие острой болью пронзили сердце Доббина. По мере тогокак разговор продолжался в таком тоне, капитан чувствовал себя всеболее и более виноватым.
– Сэр, –произнес он, – я боюсь, что вы себя обманываете. Я дажеуверен, что это так. Джордж человек слишком возвышенных понятий,чтобы жениться на деньгах. В ответ на угрозу, что вы в случаенеповиновения лишите его наследства, с его стороны может последоватьтолько сопротивление.
– Чертвозьми, сэр, какая же это угроза, – предложить емуежегодный доход в восемь или десять тысяч фунтов? –заметил мистер Осборн все с тем же вызывающим добродушием. –Если бы мисс Суорц пожелала в супруги меня, я, черт подери, был бы кее услугам! Я не обращаю особого внимания на оттенок кожи! –И старый джентльмен хитро подмигнул и разразился хриплым смехом.
– Вызабываете, сэр, о прежних обязательствах, принятых на себя капитаномОсборном, – сказал Доббин очень серьезно.
– Какиеобязательства? На что вы, черт возьми, намекаете? Уж не хотите ли высказать, – продолжал мистер Осборн, вскипая гневом привнезапно осенившей его мысли, – уж не хотите ли высказать, что он такой треклятый болван, что все еще льнет к дочериэтого старого мошенника и банкрота? Ведь не явились же вы сюдасообщить мне, что он хочет на ней жениться? Жениться на ней –еще чего! Чтобы мой сын и наследник женился на дочери нищего! Да чертбы его побрал, если он это сделает! Пусть тогда купит себе метлу иподметает улицы! Она всегда лезла к нему и строила ему глазки, япрекрасно помню. И, конечно же, по наущению старого пройдохи, еепапаши.
– МистерСедли был вашим добрым другом, сэр, – перебил Доббин, срадостью чувствуя, что в нем тоже закипает гнев. – Быловремя, когда вы не называли его мошенником и негодяем. Этот брак –дело ваших рук! Джордж не имел права играть чувствами…
– Чувствами? –взревел старик Осборн. – Играть чувствами!.. Черт менявозьми, ведь это те же самые слова, которые произнес и мойджентльмен, когда важничал тут в четверг, две недели назад, и велразговоры о британской армии с отцом, который породил его. Так это вынастроили его, а? Очень вам благодарен, господин капитан! Так это выхотите ввести в мою семью нищих! Весьма вам признателен, капитан! Ещечего – жениться на ней! Ха-ха-ха! Да на что это ему? Ручаюсьвам – она и без этого мигом к нему прибежит!
– Сэр, –произнес Доббин с нескрываемой яростью, вскакивая на ноги, –я никому не позволю оскорблять эту молодую особу в моем присутствии,и меньше всего – вам!
– Ах,вот как! Вы, чего доброго, еще на дуэль меня вызовете? Подождите,дайте я позвоню, чтобы нам подали пистолеты! Мистер Джордж прислалвас сюда затем, чтобы вы оскорбляли его отца? Так, что ли? –кричал мистер Осборн, дергая сонетку.
– МистерОсборн, – возразил Доббин дрожащим голосом, –это вы оскорбляете лучшее в мире создание. Вам следовало бы пощадитьее, сэр, ведь она… жена вашего сына!
И,произнеся эти слова, Доббин вышел, чувствуя, что не в силах большеразговаривать, а мистер Осборн откинулся на спинку своего кресла,устремив вслед уходившему безумный взор. Вошел клерк, послушныйзвонку. И не успел капитан выйти на улицу со двора, где помещаласьконтора мистера Осборна, как его догнал мистер Чоппер, совсемзапыхавшийся и без шляпы.
– Радибога, что случилось? – воскликнул мистер Чоппер, хватаякапитана за фалды. – Хозяину дурно! Скажите, что сделалмистер Джордж?
– Онженился на мисс Седли пять дней тому назад, – отвечалДоббин. – Я был у него шафером, мистер Чоппер, а вы должныостаться ему другом.
Старыйклерк покачал головой.
– Есливы принесли такие вести, капитан, значит, дело плохо! Хозяин никогдаему этого не простит.
Доббинпопросил Чоппера сообщить ему о дальнейшем в гостиницу, где оностановился, и угрюмо зашагал в западную часть города, сильновзволнованный мыслями о прошедшем и о будущем.
Когдаобитатели дома на Рассел-сквер собрались в этот вечер к обеду, онизастали главу семьи на обычном месте, но выражение его лица было такмрачно, что домочадцы, хорошо знавшие это выражение, не смели ртараскрыть. Девицы и мистер Буллок, обедавший у них, поняли, чтоновость доведена до сведения мистера Осборна. Его грозный вид такподействовал на мистера Буллока, что тот затих и присмирел и толькобыл необычайно предупредителен к мисс Марии, рядом с которой сидел, ик ее сестре, занимавшей председательское место.
МиссУирт, таким образом, сидела в одиночестве на своей стороне стола,между нею и мисс Джейн Осборн оставалось пустое место. Это было местоДжорджа, когда он обедал дома, и для него, как мы говорили, всегдабыл приготовлен прибор на случай возвращения блудного сына. За времяобеда ничто не нарушало тишину, если не считать редких, шепотомпроизнесенных замечаний улыбавшегося мистера Фредерика да звонапосуды и серебра. Слуги бесшумно двигались вокруг стола, исполняясвои обязанности. Факельщики на похоронах – и те не отличаютсятаким мрачным видом, какой был у лакеев мистера Осборна! Оленина, накоторую он приглашал Доббина, была разрезана стариком в полнейшеммолчании, но кусок дичины, взятый им себе, убрали со стола почтинетронутым; зато пил он много, и дворецкий усердно наполнял егостакан.
Наконец,когда было подано последнее блюдо, глаза мистера Осборна, которые онпоочередно устремлял на каждого, остановились на приборе,поставленном для Джорджа. Мистер Осборн указал на прибор левой рукой.Дочери глядели на него, не понимая или не желая понять этот знак, даи лакеи сперва его не поняли.
– Убратьэтот прибор! – крикнул он наконец, вставая из-за стола, и,с проклятием оттолкнув кресло, удалился к себе.
Позадистоловой была комната, известная в доме под названием кабинета. Этобыло святилище главы семейства. Сюда мистер Осборн обычно удалялся ввоскресенье утром, когда ему не хотелось идти в церковь, и проводилздесь все утро, сидя в малиновом кожаном кресле и читая газету. Здесьстояли два-три стеклянных книжных шкафа с многотомными изданиями впрочных позолоченных переплетах: «Годичные ведомости»,«Журнал для джентльменов», «Проповеди Блепра»и «Юм и Смоллет». Годами мистер Осборн не снимал с полокни одного из этих томов, но никто из членов семейства никогда ни подкаким видом не посмел бы до них дотронуться. Исключением являлись тередкие воскресные вечера, когда не устраивалось званых обедов.Большая Библия в красном переплете и молитвенник вынимались тогда изуголка, где они стояли рядом с «Книгой пэров», прислугасозывалась звонком в парадную гостиную, и Осборн читал своемусемейству вечернюю службу неестественно громким и резким голосом.Никто в доме, ни чада, ни домочадцы, не входил в эту комнату безнекоторого трепета. Здесь мистер Осборн проверял счета экономки ипросматривал инвентарную книгу винного погреба, подаваемую дворецким.Отсюда ему была видна в глубине чистого, усыпанного гравием двориказадняя дверь конюшни, куда был проведен один из звонков. Кучервыходил в этот дворик, словно узник на казнь, и Осборн ругал его изокна кабинета. Четыре раза в год мисс Уирт являлась в эту комнату засвоим жалованьем, а дочери мистера Осборна – за своимикарманными деньгами. Джорджа, когда он был мальчиком, частенько дралив этой комнате, а мать сидела в это время на лестнице ни жива нимертва, прислушиваясь к ударам плетки. Мальчик никогда не кричал,когда его пороли, а после наказания бедная женщина украдкой ласкала ицеловала его и потихоньку давала ему денег.
Надкамином висел семейный портрет, перенесенный сюда из столовой послесмерти миссис Осборн: Джордж верхом на пони, старшая сестра подаетему букет цветов, а младшую мать держит за руку. Все с румянымищеками, большими красными ртами и глупо улыбаются друг другу, какпринято изображать на семейных портретах. Мать лежала теперь в земле,давно всеми забытая: у сектор и у брата появились свои разнообразныеинтересы, и они стали совершенно чужими друг другу. Через несколькодесятков лет, когда все изображенные на портрете состарились, какойгорькой сатирой кажутся такие наивные хвастливые семейные портреты –вся эта комедия чувств и лживых улыбок, и невинности, стользастенчивой и столь самодовольной! Почетное место в столовой,освобожденное семейной группой, занял парадный портрет самогоОсборна, его кресла и большой серебряной чернильницы.
Вот вэтот-то кабинет и удалился теперь старик Осборн, к великомуоблегчению всего небольшого общества, которое он покинул. Когда слугиушли, оставшиеся начали было беседовать оживленно, но вполголоса, апотом тихонько отправились наверх, причем мистер Булкок последовал задамами, осторожно ступая в своих скрипучих башмаках. У него нехватило духу в одиночестве пить вино, да еще так близко от страшногостарого джентльмена, сидевшего рядом, у себя в кабинете.
Уже давностемнело, когда дворецкий, не получая никаких распоряжений, решилсяпостучать в дверь и подать в кабинет восковые свечи и чай. Хозяиндома сидел в кресле, делая вид, будто читает газету, и когда слуга,поставив около него свечи и чайный прибор, удалился, Осборн поднялсяи запер за ним дверь на ключ. На этот раз не оставалось никакихсомнений: все домочадцы поняли, что надвигается какая-то страшнаякатастрофа и что мистеру Джорджу несдобровать.
В большомполированном бюро красного дерева у мистера Осборна был ящик,отведенный для дел и бумаг его сына. Здесь хранились все документы,касавшиеся Джорджа, с тех самых пор, как он был ребенком: здесь былиего тетрадки и альбомы для рисования с похвальными отзывами, спометками учителей; здесь были его первые письма, написанные крупнымкруглым почерком, с поцелуями папеньке и маменьке и с просьбой оприсылке пирогов. Не раз упоминался в них его дорогой крестный Седли.Проклятия срывались с помертвевших губ старика Осборна, и страшнаяненависть и злоба закипали у него в груди, когда он, просматриваяписьма, встречал это имя. Все бумаги были занумерованы, надписаны иперевязаны красной тесьмой. На них значилось: «От Джорджи спросьбой о 5 шиллингах. 23 апреля 18..; ответ – 25 апреля».Или: «Джорджи: относительно пони, 13 октября», и такдалее. В другом пакете были: «Счета доктора С.», «Счетапортного Джорджи и за экипировку; векселя на меня, выданные Дж.Осборном-младшим», и т. д. Его письма из Вест-Индии;»письма его агента и газеты, в которых было напечатано о егопроизводствах. Здесь же хранился детский хлыстик Джорджа, а в бумажкемедальон с его локоном, который всегда носила его мать.
Несчастныйпровел много часов, перебирая эти реликвии и раздумывая над ними. Егосамые честолюбивые мечты, самые заветные упования – все былоздесь. Как он гордился своим мальчиком! Более красивого ребенка он невстречал. Все говорили, что он похож на сына настоящего аристократа.Одна из принцесс королевской крови заметила его на прогулке в садахКью, поцеловала и спросила, как его зовут. Какой еще делец из Ситимог похвастаться таким сыном? Ни об одном принце так не заботились,как о нем. Его сын имел все, что можно было приобрести за деньги. СамОсборн приезжал и дни актов в школу на четверке лошадей, со слугами вновых ливреях, и одарял новенькими шиллингами учеников, товарищейДжорджа. А когда он отправился с Джорджем на судно его полка, передтем как юноша отплыл в Канаду, он задал офицерам такой обед, что нанем мог бы присутствовать сам герцог Йоркский. Разве он отказывалсякогда-либо платить по векселям, которые Джордж выдавал на него? Вотони, и все оплачены беспрекословно! Не у всякого генерала были такиелошади, на каких ездил Джордж! Он вспоминал сына в самые различныепериоды жизни, и тот вставал перед его глазами то после обеда, когдаприходил в столовую, смелый, как лорд, и отпивал из отцовской рюмки,сидя рядом с ним во главе стола; то верхом на пони в Брайтоне, когдаон перескочил через изгородь и не отставал от взрослых охотников; тов день, когда он был представлен принцу-регенту на парадном выходе ивесь Сент-Джеймский двор не мог похвастаться другим таким молодцом! Ивот конец всему! Жениться на дочери банкрота, пренебречь сыновнимдолгом и богатством! Какое унижение и ярость, какое крушениечестолюбивых надежд и любви, какую боль оскорбленного тщеславия идаже отцовской нежности познал теперь этот суетный старик!
Перебравбумаги и посидев в задумчивости то над одной, то над другой,погруженный в горчайшую из всех беспомощных печалей – ту, скакой несчастные вспоминают о счастливых минувших временах, отецДжорджа вынул всю кипу документов из ящика, где он держал ее такдолго, и запер в шкатулку, перевязав и запечатав своей печатью. Затемон открыл книжный шкаф и снял с полки большую красную Библию, окоторой мы уже говорили, – пышно разукрашенную и редкораскрываемую книгу, сверкающую золотом. Ее фронтиспис изображалАвраама, приносящего в жертву Исаака. Здесь, на первом чистом листе,Осборн, согласно обычаю, записывал четким писарским почерком датысвоего брака и смерти жены и дни рождения и имена своих детей: спервашла Джейн, затем Джордж Седли Осборн, потом Мария Фрэнсис, и дникрещения каждого. Взяв перо, Осборн тщательно вычеркнул имя Джорджа,и когда листок совершенно высох, поставил книгу обратно на место,откуда взял ее. Затем вынул из другого ящика, где хранились еголичные бумаги, какой-то документ и, перечтя его, скомкал, зажег отодной из свечей и не спускал с него глаз, пока тот не сгорел дотла накаминной решетке. Это было его духовное завещание. Когда оно сгорело,Осборн присел к столу и написал какое-то письмо, потом позвонил слугеи велел ему доставить утром по адресу. А утро уже наступило: когдастарик поднимался к себе в спальню, весь дом был залит солнечнымсветом и среди свежей зеленой листвы Рассел-сквер распевали птицы.
Заботясьо том, чтобы умилостивить всех членов семейства мистера Осборна и ихприсных, и желая снискать Джорджу в час постигшей его невзгоды какможно больше друзей, Уильям Доббин, которому было известно, какоевлияние оказывают на человеческую душу хороший обед и доброе вино,придя к себе в гостиницу, послал самое радушное приглашение ТомасуЧопперу, эсквайру, прося этого джентльмена отобедать с ним наследующий день у Слотера. Письмо застало мистера Чоппера еще в Сити,и он немедленно написал ответ, гласивший, что «мистер Чопперсвидетельствует свое глубокое уважение капитану Доббину и будет иметьчесть и удовольствие» и т. д. Приглашение и черновик ответа нанего были показаны миссис Чоппер и его дочерям, как только старшийклерк воротился вечером домой, в Семерстаун; и когда семействоуселось пить чай, то за столом только и было разговора, что облагородных офицерах и вест-эндских аристократах. Когда же девочкипошли спать, мистер и миссис Чоппер начали обсуждать странныесобытия, происходящие в семействе хозяина. Никогда еще клерк не виделего таким взволнованным. Войдя к мистеру Осборну после ухода капитанаДоб-бина, мистер Чоппер застал своего хозяина с почерневшим лицом ичуть ли не в обмороке. Старый конторщик был уверен, что междумистером Осборном и молодым капитаном произошла какая-то ужаснаяссора. Чопперу было дано распоряжение составить выписку всех сумм,выплаченных капитану Осборну за последние три года. «И цифраполучилась не маленькая», – заявил он, проникаясьеще большим уважением к своим хозяевам – и старому и молодому –за ту щедрость, с какой они сорили гинеями. Спор вышел как будто быиз-за мисс Седли. Миссис Чоппер клятвенно заверяла, что ей очень жальбедную девушку: подумать только – потерять такого красивогомолодого человека, как капитан! Мистер Чоппер не питал особогоуважения к мисс Седли, как к дочери неудачливого спекулянта, ивсегда-то платившего очень скудный дивиденд. Он уважал фирму Осборнапревыше всех других в лондонском Сиги, и его надеждой и желаниембыло, чтобы капитан Джордж женился на дочери какого-нибудьаристократа. Клерк спал в эту ночь гораздо спокойнее своегопринципала. А после раннего завтрака (который он съел с отменнымаппетитом, хотя его скромная чаша жизни подслащалась только сахарнымпеском) приласкал детей, нарядился в лучшее свое платье и рубашку сбрыжами и отправился в контору, пообещав восхищенной его видом женене очень налегать вечером на портвейн капитана Доббина.
Когдамистер Осборн явился в свое обычное время в Сити, вид его поразилвсех подчиненных, привыкших, по вполне понятным причинам, наблюдатьза выражением хозяйского лица, – до того он был бледен иутомлен. В двенадцать часов мистер Хигс (адвокатская контора Хигс иБолтунигс на Бедфор-роу), явившийся по экстренному вызову, былпроведен в кабинет мистера Осборна и беседовал с ним наедине свышечаса. Около часу дня мистер Чоппер получил записку, принесеннуюденщиком капитана Доббина, со вложением письма для мистера Осборна,которое клерк и передал по назначению, войдя в кабинет. Немногоспустя туда снова были приглашены мистер Чоппер и мистер Берч, второйклерк, которым было предложено расписаться в качестве свидетелей напредставленном им документе. «Я составил новое завещание», –сказал мистер Осборн, и вышеупомянутые джентльмены снабдили документсвоими подписями. Совершилось это в полном молчании. У мистера Хигсабыл чрезвычайно серьезный вид, когда он вышел в помещение конторы; онстрого поглядел на мистера Чоппера, но никаких объяснений непоследовало. Было замечено, что мистер Осборн в тот день держал себякак-то особенно тихо и кротко, к великому изумлению тех, кто с самогоутра ждал бури. Он никого не разносил, ни разу не выругался и ранооставил контору, а перед уходом еще раз вызвал к себе старшего клеркаи, дав ему общие указания, спросил с видимой неохотой: не известно лиему, в городе капитан Доббин или нет?
Чопперответил, что он, кажется, здесь. На самом деле это было прекрасноизвестно и тому и другому.
Осборнвзял со стола письмо, адресованное этому офицеру, и, передав егоклерку, попросил немедленно вручить Доббину в собственные руки.
– Теперь,Чоппер, – сказал он, берясь за шляпу и как-то странноглядя на клерка, – у меня будет легче на душе!
Ровно вдва часа (несомненно, по предварительному уговору) явился мистерФредерик Буллок, и они с мистером Осборном уехали вместе.
Командиром*** полка, в котором Доббин и Осборн командовали ротами, был старыйгенерал, проделавший свою первую кампанию в Квебеке под начальствомВульфа. Годы и болезни давно вывели его из строя, но он продолжалинтересоваться полком, главой которого по-прежнему числился, ирадушно приглашал кое-кого из своих молодых офицеров к столу, –гостеприимство, ныне, как мне кажется, отнюдь не распространенноесреди его собратьев. Особенно любил старый генерал капитана Доббина.Доббин был начитан по своей части и мог беседовать о ФридрихеВеликом, об императрице Терезии и об их воинах почти с таким жезнанием дела, как и сам генерал, который был равнодушен к триумфамнастоящего времени и все свои симпатии отдавал полководцам,прославившимся полвека тому назад. В то самое утро, когда мистерОсборн изменил свое духовное завещание, а мистер Чоппер надел лучшуюсвою рубашку с брыжами, генерал пригласил Доббина к себе позавтракатьи за завтраком сообщил своему любимцу – дня за два доопубликования – о том, чего все ожидали: о приказе выступать вБельгию. Приказ полку быть в готовности будет издан через день илидва, а так как кораблей для перевозки войск вполне достаточно, то непройдет и недели, как они будут уже на пути в Бельгию. В Чатеме полкпополнился новобранцами, и старый генерал выразил надежду, что полк,участвовавший в победоносном бою против Монкальма в Канаде и вразгроме мистера Вашингтона на Лонг-Айленде, сумеет показать себя ина нидерландских полях, бывших свидетелями многих кровопролитныхсражений.
– Итак,мой добрый друг, если у вас есть какая-нибудь affaire la Интрижка(франц.)., – сказал старый генерал, беря щепоточку табакудрожащими старческими пальцами, и затем указывая на то место под robede chambre Халатом (франц.)., где у него все еще слабо билосьсердце, – если у вас есть какая-нибудь Филлида, которуюнадо утешить, или если вам нужно попрощаться с папенькой и мамонькой,или же составить завещание, – рекомендую вам заняться этимбезотлагательно! – После чего генерал подал своемумолодому другу палец для пожатия и добродушно кивнул ему головой внапудренном парике с косичкой. А когда дверь за Доббином закрылась,взялся за перо и написал poulet Любовную записку (франц.). (онкичился своим знанием французского языка) мадемуазель Аменаиде изТеатра Его Величества.
Этоизвестие заставило Доббина призадуматься. Он вспомнил о своих друзьяхв Брайтоне и тут же устыдился, что Эмилия всегда занимала первоеместо в его думах (он думал о ней больше, чем об отце с матерью, осестрах и служебном долге; всегда – и наяву, и во сне, и вообщев течение всего дня и ночи). Вернувшись к себе в гостиницу, онотправил мистеру Осборну коротенькую записку, доводя до его сведенияо полученном известии, которое могло, как он надеялся, побудить отцак примирению с Джорджем.
Запискаэта, отправленная с тем же посыльным, который отнес наканунеприглашение Чопперу, немного встревожила достойного клерка. Она былаадресована ему, и, вскрывая конверт, он трепетал при мысли, уж неоткладывается ли, чего доброго, обед, на который он рассчитывал. Унего сразу отлегло от сердца, когда он убедился, что для него самогов конверте было только напоминание. («Я буду ждать вас вполовине шестого», – писал капитан Доббин.) Чопперочень входил в интересы хозяйского семейства, – но quevoulez-vous! Что вы хотите! (франц.). – парадный обед занималего гораздо больше, чем чьи бы то ни было чужие дела.
Доббинбыл уполномочен генералом передать полученное сообщение всем офицерамполка, каких он мог увидеть во время своих скитаний по городу.Поэтому он рассказал новость прапорщику Стаблу, повстречавшись с ниму агента, и тот со свойственным ему воинственным пылом немедленноотправился покупать новую саблю у поставщика военного снаряжения. Тамэтот юноша, – который хотя и достиг всего лишьсемнадцатилетнего возраста и ростом не превышал шестидесяти пятидюймов, к тому же был хил от рождения и сильно расшатал свое здоровьенеумеренным потреблением коньяка, но отличался несомненной отвагой ихрабростью льва, – начал взвешивать в руке, пробоватьсгибать и примерять оружие, с помощью которого он намеревался сеятьсмерть и ужас среди французов. Выкрикивая «га, га!» и снеобычайной энергией притопывая маленькой ножкой, он сделал два-тривыпада, наставляя острие на капитана Доббина, которых! со смехомпарировал его удары своей бамбуковой тростью.
МистерСтабл, как можно было судить но его росту и худобе, принадлежал клегкой инфантерии. Зато прапорщик Спуни, юноша рослый, состоял вгренадерской роте (капитана Доббина), и он тут же занялся примеркойновой медвежьей шапки, в которой имел свирепый не по возрасту вид.Затем оба юнца отправились к Слотеру и, заказав обед на славу,уселись писать письма родителям – письма, полные любви,сердечности, отваги и орфографических ошибок. Ах! Много сердецтревожно билось тогда по всей Англии! И во многих домах возносились кнебу слезные материнские молитвы!
Увидевюного Стабла, трудившегося над письмом за одним из столиков в общейзале «Слотера», причем слезы так и капали у него с носана бумагу (он думал о своей маменьке и о том, что, может быть,никогда ее больше не увидит), Доббин, собиравшийся написать письмоДжорджу Осборну, призадумался и закрыл конторку.
«Кчему писать? – сказал он себе. – Пусть онабезмятежно поспит эту ночь. Завтра утром я навещу своих родителей, апотом сам съезжу в Брайтон».
Он встал,подошел к Стаблу и, положив свою большую руку ему на плечо, подбодрилюного воина, сказав, что если он бросит пить коньяк, то станетхорошим солдатом, – так как всегда был благородным,сердечным малым. Глаза юного Стабла заблестели от этих слов, потомучто Доббин пользовался большим уважением в полку, как лучший офицер иумнейший человек.
– Спасибо,Доббин, – ответил он, утирая глаза кулаками. –Я как раз и писал… как раз и писал ей, что брошу! Ах, сэр, она такменя любит!
Тутнасосы опять заработали, и я не уверен, не замигали ли глаза и умягкосердечного капитана.
Обапрапорщика, капитан и мистер Чоппер отобедали все вместе, за однимстолом. Чоппер привез от мистера Осборна письмо, в котором тот вкоротких словах свидетельствовал свое уважение капитану Доббину ипросил его передать вложенный в письме пакет капитану ДжорджуОсборну. Больше Чоппер ничего не знал. Правда, он описал вид мистераОсборна, рассказал об его свидании с адвокатом, дивился тому, что егопатрон никого в тот день не обругал, и высказывал самые разнообразныепредположения и догадки, особенно когда вкруговую пошло вино. Но скаждым стаканом его рассуждения становились все более туманными и подконец сделались совсем непонятными. Поздно вечером капитан Доббинусадил своего гостя в наемную карету, между тем как тот только икал иклялся, что будет… ик!.. до скончания веков… ик!.. другомкапитану. Мы уже говорили, что капитан Доббин, прощаясь с миссОсборн, попросил у нее разрешения посетить ее еще раз, и старая девана следующий день поджидала его в течение нескольких часов. Можетбыть, если бы он пришел и обратился к ней с тем вопросом, на которыйона готова была ответить, – может быть, она объявила бысебя другом своего брата, и тогда могло бы произойти примирениеДжорджа с разгневанным отцом. Но сколько она ни ждала, капитан так ине пришел. У него было достаточно собственных дел: надо было посетитьи утешить родителей, пораньше занять место на империале кареты«Молния» и съездить к друзьям в Брайтон. Днем мисс Осборнслышала, как отец отдал приказ не пускать к нему на порог этогонадоедливого прохвоста капитана Доббина. Таким образом, всемнадеждам, какие мисс Осборн могла питать про себя, разом был положенконец. Явился мистер Фредерик Буллок и был особенно нежен с Марией ивнимателен к убитому горем старому джентльмену. Ибо хотя мистерОсборн и говорил, что у него станет легче на душе, но, по-видимому,средства, к которым он обратился, чтобы обеспечить себе душевныйпокой, оказались недействительными, и события минувших двух дней явнопотрясли его.
ГЛАВА XXV,

В КОТОРОЙ ВСЕ ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕЛИЦА СЧИТАЮТ СВОЕВРЕМЕННЫМ ПОКИНУТЬ БРАЙТОН

КогдаДоббина привели к дамам в Корабельную гостиницу, он напустил на себявеселый и беспечный вид, который доказывал, что этот молодой офицер скаждым днем становится все более ловким лицемером. Он пытался скрытьсвои личные чувства, вызванные, во-первых, видом миссис Джордж Осборнв ее новом положении, а во-вторых – страхом перед тем горем,какое ей, несомненно, доставит привезенная им печальная весть.
– Моемнение таково, Джордж, – говорил он приятелю, –что не пройдет и трех недель, как французский император нагрянет нанас со всей своей конницей и пехотой и заставит герцога такпоплясать, что в сравнении с этим испанская война покажется детскойзабавой. Но не надо, по-моему, говорить об этом миссис Осборн. Вконце концов нам, может быть, совсем не придется драться и нашепребывание в Бельгии сведется просто к военной оккупации. Многие такдумают, Брюссель переполнен светской знатью и модницами. –И между приятелями было решено представить Эмилии задачи британскойармии в Бельгии именно в таком безобидном свете.
Подготовивэтот заговор, лицемер Доббин весьма весело приветствовал миссисДжордж Осборн, попытался отпустить ей два-три комплимента по поводуее нового положения замужней дамы (впрочем, комплименты эти быличрезвычайно робки и неуклюжи), а затем стал распространяться насчетБрайтона, морского воздуха, местных развлечений, красот дороги идостоинств кареты «Молния» и лошадей – да такоживленно, что Эмилия ровно ничего не понимала, а Ребекка от душизабавлялась, наблюдая за капитаном, как, впрочем, она наблюдала завсяким, с кем только сталкивалась.
МаленькаяЭмилия, нужно в том признаться, была невысокого мнения о друге своегосупруга, капитане Доббине. Он пришепетывал, был некрасив, неотесан,чрезвычайно неуклюж и неловок. Она любила его за привязанность к мужу(конечно, заслуга тут невелика!) и считала, что Джордж оченьвеликодушен и мил, раз удостаивает дружбой своего собрата по полку.Джордж частенько передразнивал в ее присутствии шепелявую речьДоббина и его забавные манеры, хотя, нужно отдать ему справедливость,всегда отзывался с похвалой о замечательных качествах своего друга. Вдни недолгого своего триумфа Эмилия, будучи едва знакома с честнымУильямом, мало ценила его, и он отлично знал, какого она о неммнения, и покорно с этим мирился. Пришло время, когда она узнала еголучше и переменилась к нему, но до этого было еще далеко.
Что жекасается Ребекки, то не успел капитан Доббин пробыть и двух часов вих обществе, как она разгадала его тайну. Доббин ей не нравился, иона втайне его побаивалась. Да и сам он тоже не очень был к нейрасположен: он был так честен, что ее уловки и ужимки на него недействовали, и он с инстинктивным отвращением сторонился ее. А таккак Ребекка, подобно всем представительницам прекрасного пола, нечужда была зависти, то она еще больше невзлюбила Доббина за егообожание Эмилии. Тем не менее она была с ним очень почтительна иприветлива. Друг Осборнов! Друг дорогих ее благодетелей! Она клялась,что всегда будет искренне его любить. Она отлично помнит его по томувечеру в Воксхолле, сказала она лукаво Эмилии и немножко поиздеваласьнад ним, когда обе дамы удалились переодеваться к обеду. Родон Кроулине обратил на Доббина почти никакого внимания, считая его добродушнымпростофилей и неотесанным купеческим сынком. Джоз покровительствовалему с большим достоинством.
КогдаДжордж и Доббин остались вдвоем в номере капитана, тот вынул из своейдорожной шкатулки письмо, которое мистер Осборн поручил ему передатьсыну.
– Этоне отцовский почерк, – сказал Джордж с тревогой. Так оно иоказалось. Письмо было от поверенного мистера Осборна и гласилоследующее:
«Бедфорд-роу, мая 7, 1815г.
Сэр, я уполномочен мистеромОсборном уведомить вас, что он остается при решении, высказанномранее вам лично, и что вследствие брака, который вам угодно былозаключить, он отныне перестает считать вас членом своего семейства.Это решение окончательно и отмене не подлежит.
Хотя денежные средства,истраченные на вас до наступления вашего совершеннолетия, равно как ивекселя, которые вы за последние годы столь щедро выдавали на вашегобатюшку, далеко превышают по общему итогу ту сумму, на каковую вывправе притязать (она составляет третью часть состояния вашейматушки, покойной миссис Осборн, перешедшего после ее кончины к вам,к мисс Джейн Осборн и к мисс Марии Фрэнсис Осборн), однако яуполномочен мистером Осборном заявить вам, что он отказывается отвсяких претензий на ваше имущество, и сумма в две тысячи фунтов, вчетырехпроцентных бумагах, по курсу дня (то есть принадлежащая вамтретья часть суммы в шесть тысяч фунтов) будет уплачена вам или вашимпредставителям под вашу расписку
вашим покорным слугой
С. Хигсом.
P. S. Мистер Осборн просит менязаявить вам раз навсегда, что он заранее отказывается получать какиебы то ни было сообщения, письма или извещения от вас по сему предметуили но любому иному».
– Хорошоже ты уладил это дело! – сказал Джордж, свирепо глядя наУильяма Доббина. – Вот, посмотри-ка! – И онбросил ему отцовское письмо. – Нищий, черт побери, а всеиз-за моей распроклятой чувствительности! Почему нельзя былоподождать? Вполне возможно, что я погибну на войне, и что будетхорошего для Эмми, если она останется вдовой нищего? Все это тынаделал! Не мог успокоиться, пока не заставил меня жениться и неразорил! На какого дьявола мне две тысячи фунтов? Их не хватит и надва года! Я уже за то время, что мы здесь, продул Кроули сто сорокфунтов в карты и на бильярде. Нечего сказать, умеешь ты устраиватьчужие дела!
– Нельзяотрицать, что положение трудное, – спокойно отвечалДоббин, прочтя письмо. – И, как ты говоришь, я отчаститому причиной. Но есть люди, которые были бы не прочь поменяться стобой, – добавил он с горькой усмешкой. – Самподумай, много ли у нас в полку капитанов, имеющих две тысячи фунтовпро черный день? Ты должен жить на жалованье, пока твой отец несмягчится, а если ты умрешь, то оставишь жене сто фунтов годовогодохода.
– Неужелиты воображаешь, что человек с моими привычками в состоянии жить нажалованье и на какую-то сотню фунтов в год? – воскликнулДжордж в сердцах. – Надо быть дураком, чтобы так говорить,Доббин! Как мне, черт подери, поддерживать свое положение в свете натакие жалкие гроши? Я не могу изменить своих привычек! Я должен житьс удобствами! Я вскормлен не на овсянке, как Мак-Виртер, и не накартошке, как старый О’Дауд. Может, ты хочешь, чтобы моя женазанялась стиркой на солдат или ездила за полком в обозном фургоне?
– Ну,ладно, ладно, – сказал Доббин, по-прежнему добродушно. –Мы раздобудем для нее экипаж и получше! Но не забывай, милый мойДжордж, что ты сейчас всего лишь свергнутый с трона принц, и наберисьспокойствия на то время, пока бушует буря. Она скоро пронесется.Пусть только твое имя будет упомянуто в «Газете», и яручаюсь, что отец смилостивится к тебе.
– Упомянутов «Газете»? – повторил Джордж. – Ав каком отделе? В списке убитых и раненых, да еще, чего доброго, всамом начале его?
– Брось!Не оплакивай себя раньше времени, – заметил Доббин. –А если что-нибудь и случится, то ты знаешь, Джордж, что у менякое-что есть, я жениться не собираюсь и не забуду своего крестника вдуховном завещании, – прибавил он с улыбкой.
Спор их,как и десятки подобных разговоров между Осборном и его другом,закончился тем, что Джордж объявил, что на Доббина нельзя долгосердиться, и великодушно простил ему обиды, которые сам же нанес безвсякого к тому основания.
– Послушай-ка,Бекки, – закричал Родон Кроули из своей туалетной комнатыжене, наряжавшейся к ободу у себя в спальне.
– Что? –раздался в ответ звонкий голос Бекки. Она гляделась через плечо взеркало. С обнаженными плечами, в прелестном белом платье с небольшиможерельем и голубым поясом, она являла собою образ юной невинности идевического счастья.
– Какпо-твоему, что будет делать миссис Осборн, когда Осборн уйдет сполком? – спросил Кроули, входя в комнату; он исполнял насвоей макушке дуэт двумя огромными головными щетками и с восхищениемпоглядывал из-под свисающих волос на свою хорошенькую жену.
– Наверно,выплачет себе глаза, – отвечала Бекки. – Онауже раз пять принималась хныкать при одном упоминании об этом, когдамы были вдвоем.
– Атебе, видно, решительно все равно, – сказал Родон, задетыйза живое бесчувственностью своей жены.
– Ахты, гадкий! Да разве ты не знаешь, что я намерена ехать с тобой? –воскликнула Беккн. – Кроме того, ты совсем другое дело! Тыидешь адъютантом. генерала Тафто. Мы не состоим в строевых войсках! –сказала миссис Кроули, вздергивая головку с таким видом, что супругпришел в восторг и, нагнувшись, поцеловал ее.
– Родон,голубчик… как ты думаешь… не лучше ли будет получить эти деньги сКупидона до его отъезда? – продолжала Бекки, прикалываясногсшибательный бантик. Она прозвала Джорджа Осборна Купидоном. Онадесятки раз говорила ему о его красивой наружности. Она ласковопоглядывала на него за экарте по вечерам, когда он забегал к Родонуна полчасика перед сном.
Она частоназывала Джорджа ужасным ветреником и грозилась рассказать Эмми о еговремяпрепровождении и дурных сумасбродных привычках. Она подавала емусигары и подносила огонь: ей был хорошо известен эффект этогоманевра, так как в былые дни она испробовала его на Родоне Кроули.Джордж считал ее веселой, остроумной, лукавой, distmguee,восхитительной. Во время прогулок и обедов Векки. разумеется,совершенно затмевала бедную Эмми, которая робко сидела, не произносяни слова, пока ее супруг и миссис Кроули оживленно болтали, а капитанКроули и Джоз (вскоре присоединившийся к новобрачным) в молчаниипоглощали еду.
В душе уЭмми шевелилось предчувствие чего-то недоброго со стороны подруги.Остроумие Ребекки, ее веселый нрав и таланты смущали ее и вызывалитягостную тревогу. Они женаты всего лишь неделю, а Джордж уже скучаетс ней и жаждет другого общества! Она трепетала за будущее. «Какойя буду ему спутницей, – думала она, – ему,такому умному и блестящему, когда сама я такая незаметная иглупенькая! Как было благородно с его стороны жениться на мне –отречься от всего и снизойти до меня. Мне следовало бы отказать ему.но у меня не хватило духу. Мне следовало бы остаться дома и ухаживатьза бедным папой!» Она впервые вспомнила о своем небрежении кродителям (у бедняжки были, конечно, некоторые основания обвинятьсебя в этом) и покраснела от стыда. «О, я поступила оченьгадко, – думала она, – я показала себяэгоисткой, когда забыла о них в их горе… когда заставила Джорджажениться на мне. Я знаю, что недостойна его… Знаю, что он был бысчастлив и без меня… и все же… но ведь я старалась, старалась отнего отказаться».
Тяжело,когда такие мысли и признания тревожат молодую жену в первую женеделю после свадьбы. Но так оно было, и накануне приезда Доббина, вчудный, залитый лунным светом майский вечер, такой теплый иблагоуханный, что все окна были открыты на балкон, с которого Джорджи миссис Кроули любовались спокойной ширью океана, пока Родон и Джозбыли заняты в комнате игрою в триктрак, – Эмилия сидела вбольшом кресле, всеми забытая, и, глядя на обе эти группы,чувствовала отчаяние и угрызения совести, которые тяжким гнетомложились на эту нежную одинокую душу. Всего неделя, а вот до чегодошло! Будущее, если бы она заглянула в него, представилось бы ейпоистине мрачным. Но Эмми была слишком робка, если можно таквыразиться, чтобы заглядывать туда и пускаться в плавание по этомубезбрежному морю одной, без указчика и защитника. Я знаю, что миссСмит невысокого о ней мнения. Но, дорогая моя мисс Смит, много линайдется женщин, одаренных вашей изумительной твердостью духа?
– Чтоза чудесная ночь, как ярко светит месяц! – сказал Джордж,попыхивая сигарой и пуская дым к небесам.
– Каквосхитительно пахнут сигары на открытом воздухе! Я обожаю их аромат!Кто бы мог подумать, что луна отстоит от земли на двести тридцатьшесть тысяч восемьсот сорок семь миль, – прибавила Бекки,с улыбкой поглядывая на ночное светило. – Разве я неумница, что еще помню это? Да, да, мы все это учили в пансионе миссПинкертон. Как спокойно море, и воздух совсем прозрачный. Право же,я, кажется, могу разглядеть французский берег! – И взор ееблестящих зеленых глаз устремился вдаль, пронзая ночной мрак, словноона действительно что-то видела вдали. – Знаете, что ясобираюсь сделать в одно прекрасное утро? – продолжалаона. – Я убедилась, что плаваю великолепно, и воткак-нибудь, когда компаньонка моей тетки Кроули… знаете, этастарушка Бригс, – вы ведь помните ее?., такая особа скрючковатым носом, с длинными космами! – когда Бригсотправится купаться, я нырну к ней под кабинку и буду добиватьсяпримирения в воде. Что, разве плохо придумано?
Джорджрасхохотался при мысли о таком подводном свидании.
– Чтоу вас там? – крикнул им Родон, встряхивая стаканчик скостями. Эмилия же ни с того ни с сего расплакалась и быстро ушла ксебе в комнату, где могла проливать слезы без помехи.
Нашейистории суждено в этой главе то возвращаться вспять, то забегатьвперед самым беспорядочным образом; доведя рассказ до завтрашнегодня, мы будем вынуждены немедленно обратиться ко вчерашнему, чтобычитатель ничего не упустил из нашего повествования. Подобно тому какна приемах у ее величества кареты послов и высших сановников безпромедления отъезжают от подъезда, между тем как дамам капитанаДжонса приходится долго ждать свой наемный экипаж; подобно тому как вприемной министра финансов человек десять просителей терпеливо ждутсвоей очереди и их вызывают на аудиенцию одного за другим, по вдруг вкомнату входит депутат парламента от Ирландии или еще какая-нибудьважная особа и направляется прямо в кабинет товарища министрабуквально но головам присутствующих: точно так же и романиступриходится в развитии повествования быть не только справедливым, но ипристрастным. Он обязан рассказать обо всем, вплоть до мелочей, новажным событиям мелочи должны уступать дорогу. И, разумеется,обстоятельство, которое привело Доббина в Брайтон, – тоесть получение гвардией и линейной пехотой приказа о выступлении вБельгию и сосредоточение всех союзных армии в этой стране подкомандованием его светлости герцога Веллингтона, – такоезамечательное обстоятельство, говорю я, имело все права ипреимущества перед остальными, меньшими по своему значениюпроисшествиями, из коих главным образом и слагается наша повесть.Отсюда и произошли некоторый беспорядок и путаница, впрочем, вполнеизвинительные и допустимые. И сейчас мы продвинулись во времени запределы XXII главы лишь настолько, чтобы развести наших действующихлиц по их комнатам переодеваться к обеду, который состоялся в деньприезда Доббина в обычный час.
Джорджили был слишком мягкосердечен, или же чересчур увлекся завязываниемшейного платка, чтобы сразу сообщить Эмилии известие, привезенное емуиз Лондона товарищем. Когда же он вошел к ней в комнату с письмомповеренного в руке, вид у него был такой торжественный и важный, чтожена его, всегда готовая ждать беды, решила, что произошло нечтоужасное, и, подбежав к супругу, стала умолять своего миленькогоДжорджа рассказать ей все решительно. Получен приказ выступать заграницу? На будущей неделе ждут сражения? Сердце ее чуяло, что так ибудет!
МиленькийДжордж уклонился от вопроса о заграничном походе и, покачавмеланхолически головой, сказал:
– Нет,Эмми, дело не в этом. Не о себе я забочусь, а о тебе! Я получилдурные известия. Отец отказывается от всяких сношений со мной, онпорвал с нами и обрек нас на бедность. Я-то легко могу с этимпримириться, но ты, моя дорогая, как ты это перенесешь? Читай!
И он далей письмо.
Эмилия снежной тревогой во взоре выслушала своего благородного героя,выражавшего ей столь великодушные чувства, и, присев на кровать,стала читать письмо, которое Джордж подал ей с торжественнымтрагическим видом. Но по мере того как она читала, лицо еепрояснялось. Как мы уже имели случай упоминать, мысль разделитьбедность и лишения с любимым человеком отнюдь не пугает женщину,наделенную горячим сердцем. Маленькой Эмилии такая перспектива дажебыла приятна. Но потом она, как всегда, устыдилась, что почувствоваласебя счастливой в такой неподходящий момент, и, подавив свою радость,сдержанно проговорила:
– Ах,Джордж, у тебя, должно быть, сердце обливается кровью при мысли оразлуке с отцом!
– Нуконечно! – ответил Джордж с выражением муки на лице.
– Ноон не будет долго сердиться на тебя, – продолжала она. –Разве на тебя можно сердиться! Он должен будет простить тебя, мойдорогой, мой милый муж! Иначе я никогда себе этого не прощу.
– Менябеспокоит не мое несчастье, бедняжка моя Эмми, а твое, –сказал Джордж. – Что мне бедность! И к тому же, хоть я ине хочу хвастаться, но думаю, что у меня достаточно талантов, чтобыпробить себе дорогу в жизни.
– Разумеется! –перебила его жена и подумала, что война скоро кончится и Джорджасейчас же произведут в генералы.
– Да,я пробью себе дорогу не хуже всякого другого, – продолжалОсборн. – Но ты, дорогая моя девочка? Как я перенесу, чтоты лишена удобств и положения в обществе, на которые вправерассчитывать моя жена? Моя девочка – в казармах; жена солдата,да еще в походе, где она подвергается всевозможным неприятностям илишениям. Вот что разрывает мне сердце!
Эмми,совершенно успокоенная мыслью, что только это и тревожит ее мужа,взяла его за руку и с сияющим лицом стала напевать куплет изпопулярной песенки «Старая лестница в Уоппинге», вкоторой героиня, упрекнув своего Тома в холодности, обещает «иштаны ему штопать, и грог подавать», если он останется ейверен, будет с ней ласков и не бросит ее.
– Крометого, – промолвила она, помолчав, с таким прелестным исчастливым видом, какого можно пожелать всякой молодой женщине, –две тысячи фунтов – это же целая куча денег! Разве нет, Джордж?
Джорджпосмеялся ее наивности. Вскоре они сошли вниз к обеду, причем Эмилия,держа мужа под руку, продолжала напевать «Старую лестницу вУоппинге», и на душе у нее было легче, чем все эти последниедни.
Такимобразом, состоявшийся наконец обед против ожидания прошел весело иоживленно. Предвкушение похода отвлекало Джорджа от мрачных мыслей осуровом отцовском приговоре. Доббин по-прежнему балагурил без умолку.Он забавлял общество рассказами о жизни армии в Бельгии, где только иделают, что задают fetes Празднества (франц.)., веселятся имодничают. Затем, преследуя какие-то свои особые цели, наш ловкийкапитан принялся описывать, как супруга майора, миссис О’Дауд,укладывала свой собственный гардероб и гардероб мужа и как его лучшиеэполеты были засунуты в чайницу, а ее знаменитый желтый тюрбан срайской птицей, завернутый в бумагу, был заперт в жестяной футляриз-под майоровой треуголки. Можно себе представить, какой эффектпроизведет этот тюрбан при дворе французского короля в Генте или жена парадных офицерских балах в Брюсселе!
– ВГенте? В Брюсселе? – воскликнула Эмилия, внезапновздрогнув. – Разве получен приказ выступать, Джордж? Развеполк уже выступает?
Выражениеужаса пробежало по ее нежному улыбающемуся личику, и она невольноприжалась к Джорджу.
– Небойся, дорогая! – промолвил он снисходительно. –Переезд займет всего двенадцать часов. Это совсем не страшно. Ты тожепоедешь, Эмми!
– Я-тонепременно поеду, – заявила Бекки. – Ведь ясама почти офицер штаба. Генерал Тафто большой мой поклонник, неправда ли, Родон?
Родонрасхохотался своим громоподобным смехом. Уильям Доббин покраснел докорней волос.
– Онане может ехать, – сказал он. «Подумайте обопасности», – хотел он добавить. Но разве нестарался он доказать всеми своими речами, что никакой опасности нет?Он окончательно смешался и замолчал.
– Ядолжна ехать, и поеду! – с жаром воскликнула Эмми. ИДжордж, одобрив ее решительность, потрепал ее по щеке, спросил всехприсутствующих за столом, видели ли они когда-нибудь такую задорнуюженушку, и согласился на то, чтобы она его сопровождала.
– Мыпопросим миссис О’Дауд опекать тебя! – обещал он.
Какое ейбыло дело до всего остального, раз ее муж будет с нею? Казалось, имудалось отодвинуть разлуку. Да, впереди их ждала война и опасность,но могли пройти месяцы, прежде чем война и опасность надвинутсявплотную. Во всяком случае, это была отсрочка, и робкая маленькаяЭмилия чувствовала себя почти такой же счастливой, как если бы войнавовсе не предстояла. Даже у Доббина отлегло от сердца. Ведь для неговозможность видеть Эмилню составляла величайшую радость и надежду егожизни, и он уже думал про себя, как он будет охранять ее и беречь.«Будь она моей женой, я не позволил бы ей ехать», –подумал он. Но ее владыкой был Джордж, и Доббин не считал себя вправеотговаривать товарища.
Обнявподругу за талию, Ребекка наконец увела ее от обеденного стола, закоторым было обсуждено столько важных дел, а мужчины, оставшись однив весьма приподнятом настроении, стали распивать вино и вести веселыеразговоры.
Еще заобедом Родон получил от жены интимную записочку, и хотя он сейчас жескомкал ее и сжег на свечке, нам удалось прочесть ее, стоя позадиРебекки. «Великая новость! – писала она. –Миссис Бьют уехала. Получи у Купидона деньги сегодня же, так какзавтра он, по всей вероятности, уедет. Не забудь об этом. Р.».
И вот,когда мужчины собрались перейти к дамам пить кофе, Родон тронулОсборна за локоть и сказал ему ласково:
– Осборн,голубчик! Если вас не затруднит, я побеспокою вас насчет тойбезделицы!
Джорджаэто очень даже затрудняло, но тем не менее он вручил Родону в счетдолга порядочный куш банковыми билетами, которые достал из бумажника,а на остающуюся сумму выдал вексель на своих агентов сроком черезнеделю.
Когдаэтот вопрос был улажен, Джордж, Джоз и Доббин, закурив сигары, сталидержать военный совет и договорились, что на следующий день всемнужно ехать в Лондон в открытой коляске Джоза. Джоз, вероятно,предпочел бы остаться в Брайтоне до отъезда Родона Кроули, но Доббини Джордж уломали его, и он согласился отвезти всех в Лондон и велелзапрячь четверку, как подобало его достоинству. На этой четверке онии отправились в путь на следующий день, после раннего завтрака.Эмилия поднялась спозаранку и очень живо и ловко уложила своималенькие чемоданы, между тем как Джордж лежал в постели, скорбя отом, что у его жены нет горничной, которая могла бы ей помочь. Эмилияже только радовалась, что может сама справиться с этим делом. Смутнаянеприязнь по отношению к Ребекке переполняла ее; и хотя онирасцеловались на прощанье самым нежнейшим образом, однако намизвестно, что такое ревность, а миссис Эмилия обладала и этойдобродетелью в числе других, свойственных ее полу.
Намследует вспомнить, что, кроме этих лиц, посетивших Брайтон и теперьуехавших, там находился и еще кое-кто из наших старых знакомых, аименно мисс Кроули и ее свита. Хотя Родон с супругой проживали всегов нескольких шагах от квартиры, которую занимала немощная миссКроули, однако двери ее оставались закрытыми для них так женеумолимо, как в свое время в Лондоне. Пока миссис Бьют Кроули былаподле своей невестки, она принимала все меры к тому, чтобы еевозлюбленная Матильда не подвергалась волнениям, вызываемым встречамис племянником. Когда старая дева отправлялась кататься, верная миссисБыот сопровождала ее в коляске. Когда мисс Кроули выносили в портшезеподышать чистым воздухом, миссис Бьют шла рядом с одной стороны, ачестная Бригс охраняла другой фланг. И если им случалось встретитьРодона и его жену, то, несмотря на то, что он всякий раз угодливоснимал шляпу, компания мисс Кроули проходила мимо него с такимхолодным и убийственным безразличием, что Родон начал впадать вотчаяние.
– Мымогли бы с таким же успехом остаться в Лондоне, –говаривал капитан Кроули с удрученным видом.
– Удобнаягостиница в Брайтоне лучше долгового отделения на Чансери-лейн, –отвечала его жена, обладавшая более жизнерадостным характером. –Вспомни двух адъютантов мистера Мозеса, помощника шерифа, которыецелую неделю дежурили около нашей квартиры. Наши здешние друзья неблещут умом, мой милый Родон, но мистер Джоз и капитан Купидон все желучше, чем агенты мистера Мозеса!
– Удивляюсь,как это исполнительные листы не прислали сюда вслед за мною, –продолжал Родон все так же уныло.
– Когдаих пришлют, мы сумеем ускользнуть от них, – ответилаотважная маленькая Бекки и затем указала своему супругу на великоеудобство и выгоду встречи с Джо-зом и Осборном, в результате которойРодон весьма своевременно получил небольшую толику наличных денег.
– Ихедва хватит для уплаты по счету гостиницы! – проворчалгвардеец.
– Азачем нам платить? – возразила супруга, у которой на всебыл готов ответ.
Черезлакея Родона, который по-прежнему поддерживал знакомство с мужскойполовиной прислуги мисс Кроули и был уполномочен при всяком удобномслучае ставить ее кучеру выпивку, каждый шаг старой мисс Кроули былотлично известен нашей молодой чете. Ребекке пришла в головусчастливая мысль заболеть, и она пригласила того же аптекаря, которыйпользовал старую деву, так что, в общем, супруги были осведомленынеплохо. К тому же Бригс, хоть и вынужденная занять враждебнуюпозицию, не питала злобы R Родону и его жене. По доброте сердечнойона не умела долго таить обиду, и теперь, когда причина ревностиотпала, ее неприязнь к Ребекке тоже исчезла, и она помнила только еенеизменно ласковые слова и веселый нрав. Не говоря уж о том, что иона сама, и горничная миссис Феркин, и все домочадцы мисс Кроуливтайне стонали под игом торжествующего тирана – миссис Бьют.
Какнередко бывает, эта хорошая, но не в меру властная женщина хватилачерез край и немилосердно злоупотребляла своими преимуществами. Занесколько недель она довела больную до такого безропотногопослушания, что несчастная всецело подчинилась распоряжениям невесткии даже не смела жаловаться на свою рабскую зависимость ни Бригс, ниФеркин. Миссис Бьют с неукоснительной аккуратностью отмеряла стаканывина, которые мисс Кроули ежедневно дозволялось выпивать, к великомунеудовольствию Феркин и дворецкого, лишенных теперь возможностираспорядиться даже бутылкой хереса. Она решала, в каком количестве ив каком порядке давать мисс Кроули печенку, цыплят и сладкое. Ночьюли, днем ли, утром ли – она подавала больной отвратительныелекарства, прописанные доктором, и та глотала их так безропотно исмиренно, что Феркин говорила: «Бедная моя хозяйка принимаетлекарство покорно, что твой ягненок!» Она предписывала катаньев коляске или же прогулки в портшезе – одним словом, скрутилавыздоравливающую старую леди так, как и подобает распорядительной,заботливой, высоконравственной женщине. Если ее пациентка делаласлабые попытки сопротивляться и просила дать ей лишний кусочек заобедом или немножко меньше лекарства, сиделка грозила ей немедленнойсмертью, и мисс Кроули тотчас же сдавалась. «Совсем загрустила,бедняжка, – жаловалась Феркин компаньонке, – затри недели ни разу не назвала меня дурой!» В конце концовмиссис Бьют решила уволить честную горничную, а также толстогодворецкого мистера Боулса и самое Бригс и выписать своих дочерей изпасторского дома, с тем чтобы потом перевезти дорогую страдалицу вКоролевское Кроули, – как вдруг произошел прискорбныйслучай, вынудивший миссис Бьют отказаться от ее приятныхобязанностей. Преподобный Бьют Кроули, ее супруг, возвращаясь как-товечером домой, упал с лошади и сломал себе ключицу. У него началасьлихорадка, появились признаки воспаления, и миссис Бьют пришлосьоставить Сассекс и отбыть в Хэмпшир. Она пообещала вернуться к своемудражайшему другу, как только поправится Бьют, и уехала, оставивстрогие наказы всему дому насчет ухода за хозяйкой. Но едва оназаняла свое место в саутгемптонской карете, в доме мисс Кроули всевздохнули свободно и ощутили такую радость, какой не знали уже втечение многих недель. В тот же день мисс Кроули пропустила дневнойприем лекарства; в тот же день, позже, Боулс откупорил особую бутылкухереса для себя и миссис Феркин; и в тот же вечер мисс Кроули и миссБригс разрешили себе партию в пикет вместо чтения одной из проповедейПортиаса. Произошло то же, что в старинной детской сказочке: палкапозабыла бить собаку, и все мирно и счастливо вернулись к прерваннымделам.
Два-трираза в неделю, в очень ранний утренний час, мисс Бригс имелаобыкновение уходить к морю, занимать кабинку и плескаться в воде вфланелевом купальном костюме и клеенчатом чепце. Ребекке, как мызнаем, было известно это обстоятельство, и хотя она не выполниласвоей угрозы нырнуть под кабинку и застигнуть Бригс врасплох, подсвященной сенью тента, однако решила атаковать компаньонку, когда тавыйдет на берег, освеженная купаньем, набравшись новых сил и,вероятно, в хорошем расположении духа.
Поэтому,поднявшись наутро очень рано, Бекки принесла в гостиную, выходившуюна море, подзорную трубу и навела ее на ряд кабинок. Она увидела, какБригс показалась, вошла в купальню и погрузилась в морские волны.Бекки очутилась на берегу как раз в ту минуту, когда нимфа, на поискикоторой она явилась, ступила на прибрежную гальку. Это была премилаякартина: берег, лица купальщиц, длинный ряд утесов и зданий –все алело и сверкало в сиянии солнца. Выйдя из кабинки, Бригс увиделаРебекку, которая ласково, нежно улыбалась и протягивала ей своюхорошенькую белую ручку. Что оставалось Бригс, как не принять этоприветствие?
– МиссШ… Миссис Кроули! – сказала она.
МиссисКроули схватила ее руку, прижала к своему сердцу и, поддавшисьвнезапному порыву, обняла мисс Бригс и страстно ее поцеловала.
– Дорогой,дорогой друг! – произнесла она с таким неподдельнымчувством, что мисс Бригс, разумеется, сейчас же растаяла, и дажеслужанка при купальне размякла.
Ребеккабез труда завязала с Бригс долгий восхити тельный интимный разговор.Все, что произошло, начиная с того утра, когда Бекки внезапнопокинула дом мисс Кроули на Парк-лейн. и кончая долгожданным отъездоммиссис Бьют, – все это мисс Бригс изложила обстоятельно ис чувством. Все признаки болезни мисс Кроули и мельчайшие подробностиотносительно ее состояния и лечения были описаны с той полнотой иточностью, которыми упиваются женщины. Разве дамам надоедаеткогда-нибудь болтать друг с другом о своих недомоганиях и докторах?Бригс это никогда не надоедало, а Ребекка слушала ее без устали.Какое счастье, что милой, доброй Бригс, что верной, бесценной Феркинбыло позволено оставаться с их благодетельницей во все время ееболезни! Да благословит ее небо! Правда, она, Ребекка, как будто бынарушила свой долг по отношению к мисс Кроули, но разве не была еевина естественной и извинительной? Разве могла она отказать человеку,завладевшему ее сердцем? В ответ на такой вопрос сентиментальнаяБригс могла лишь возвести очи к небу, испустить сочувственный вздох,вспомнить, что она тоже много лет тому назад подарила кому-то своюпривязанность, и согласиться, что Ребекка вовсе уж не такаяпреступница.
– Могули я когда-нибудь позабыть ту, которая так пригрела одинокую сиротку?Нет, – говорила Ребекка, – хоть она иоттолкнула меня, я никогда не перестану ее любить, я посвящу служениюей всю свою жизнь! Милая моя мисс Бригс, я люблю и обожаю мисс Кроулибольше всех женщин в мире, как свою благодетельницу и как обожаемуюродственницу моего Родона. А после нее я люблю всех тех, кто преданей! Я никогда не стала бы обращаться с верными друзьями мисс Кроулитак, как поступала эта противная интриганка миссис Бьют. Родон, –продолжала Ребекка, – у которого такое нежное сердце, хотяпо своим манерам и виду он и может показаться грубым и равнодушным, –Родон сотни раз говорил со слезами на глазах, что он благословляетнебо за то, что у его дражайшей тетушки есть две такие изумительныесиделки, как преданная Феркин и несравненная мисс Бригс. Если же, какон весьма опасается, махинации этой ужасной миссис Бьют приведут ктому, что от одра мисс Кроули будут изгнаны все, кого она любит, ибедная леди останется во власти этих гарпий из пасторского дома, тоРебекка просит ее (мисс Бригс) помнить, что собственный дом Ребекки,при всей его скромности, будет всегда для нее открыт.
– Дорогойдруг, – воскликнула она страстно, – иные сердцане забывают благодеяний; не все женщины похожи на миссис Бьют Кроули!Впрочем, мне ли на нее жаловаться, – прибавила Ребекка, –хоть я и была орудием и жертвой ее козней, но разве не ей я обязанамоим дорогим Родоном?
И Ребеккаразоблачила перед мисс Бригс все поведение миссис Бьют в КоролевскомКроули, которое вначале было для нее загадкой, но достаточнообъяснилось впоследствии, когда вспыхнула взаимная любовь, которуюмиссис Бьют поощряла всеми правдами и неправдами, когда двое невинныхмолодых людей угодили в сети, расставленные им супругой пастора,полюбили друг друга, поженились и оказались обездоленными благодаряее хитрым проискам.
Все этобыло совершенно верно, и Бригс с полной ясностью поняла, что миссисБьют сама подстроила брак Родона и Ребекки. Но хотя последняя иоказалась невинной жертвой, однако мисс Бригс не могла скрыть от неесвоего опасения, что привязанность мисс Кроули безнадежно Ребеккойутрачена и старая леди никогда не простит племяннику стольнеблагоразумного брака.
На этотсчет у Ребекки имелось свое собственное мнение, и она по-прежнему нетеряла мужества. Если мисс Кроули не простит их сейчас, то, возможно,смилостивится в будущем. Даже и сейчас между Родоном и титуломбаронета стоит только хилый, болезненный Питт Кроули. Случись с нимчто-нибудь, и все будет хорошо! Так или иначе, но для нее уже былоудовлетворением раскрыть все козни миссис Бьют и как следует о нейпозлословить. Это могло оказаться полезным и для Родона. И Ребекка,проболтав добрый час со своим вновь обретенным другом, покинула миссБригс, нежно заверив ее в своем уважении и любви и не сомневаясь, чтопроисшедший между ними разговор будет в самом скором времени переданмисс Кроули. Между тем Ребекке пора было возвращаться в гостиницу,где все вчерашнее общество собралось за прощальным завтраком. Ребеккаи Эмилия распрощались очень нежно, как подобает двум женщинам,преданным друг другу, словно сестры; и Ребекка, неоднократноприбегнув к помощи носового платка, расцеловав подругу так, точно онирасставались навеки, и намахавшись из окна платочком (кстати сказать,совершенно сухим) вслед отъезжавшей карете, вернулась к столу.Уплетая креветки с большим аппетитом, если принять во внимание ееволнение, она рассказала Родону, что произошло во время ее утреннейпрогулки между нею и Бригс. Исполненная самых радужных надежд, она ив нем пробудила надежду. Ей почти всегда удавалось передать мужу всесвои мысли, как грустные, так и радостные.
– Теперь,мой милый, будьте любезны присесть к тому столу и написать письмецомисс Кроули, в котором сообщите ей, что вы хороший мальчик, и всетакое.
И Родонсел за стол и сразу написал:
«Брайтон, четверг.
Дорогая тетушка!..»
Но наэтом воображение доблестного офицера иссякло. Он только грыз кончикпера, заглядывая в лицо жене. Та невольно рассмеялась при виде егожалобной физиономии и, заложив руки за спину, стала расхаживать покомнате, диктуя письмо, которое Родон записал с ее слов.
– «Перед темкак покинуть отчизну и выступить в поход, который, может быть,окажется роковым…»
– Что? –удивился Родон, но, уловив все же юмор этой фразы, тотчас же записалее, ухмыляясь.
– «…который,очень может быть, окажется роковым, я прибыл сюда…»
– Почемубы не сказать: «приехал сюда», Бекки? «Приехалсюда» – тоже будет правильно, – прервал еедрагун.
– «…я прибылсюда, – твердо повторила Бекки, топнув ножкой, –чтобы сказать прости своему самому дорогому и давнишнему другу.Умоляю вас разрешить мне, до того, как я уеду, быть может, навсегда,еще раз пожать ту руку, которая в течение всей моей жизни расточаламне одни только благодеяния».
– Благодеяния, –отозвался эхом Родон, выводя это слово, в полном изумлении от своегоумения сочинять письма.
– «Я прошу васоб одном: простимся друзьями. Я разделяю гордость, присущую моемусемейству, хотя и не во всем. Я женился на дочери художника и нестыжусь этого союза…»
– Никапельки, вот уж нисколько, разрази меня гром! –воскликнул Родон.
– Ахты, старый глупыш, – сказала Ребекка, ущипнув мужа за ухо,и заглянула ему через плечо: не наделал ли он ошибок вправописании. – «Умоляю» не пишется через «а»,но «давнишний» – пишется!
И Родонпереправил эти слова, преклоняясь перед глубокими познаниями своеймаленькой хозяйки.
– «Я думал, чтовы были осведомлены о моей привязанности. – продолжалаРебекка. – Я знал, что миссис Бьют Кроули всяческиукрепляла и поощряла ее. Но я никого не упрекаю. Я женился на беднойдевушке и не жалею об этом. Оставляйте ваше состояние, милая тетя,кому захотите. Я никогда не посетую на то, как вы им распорядитесь.Поверьте, что я люблю вас, а не ваши деньги. Я желал бы помириться свами, прежде чем покину Англию. Позвольте мне повидать вас до моегоотъезда. Пройдет несколько недель, несколько месяцеви, быть может,будет уже поздно. Меня убивает мысль, что придется покинуть родп-ну,не услыхав от вас ласкового прощального привета».
– Втаком письме она не узнает моего слога, – заметилаБекки. – Я нарочно придумывала фразы покороче ипоэнергичнее.
И письмобыло отправлено тетушке, в конверте, адресованием мисс Бригс.
Стараямисс Кроули рассмеялась, когда Бригс с большой таинственностьювручила ей это простодушное и искреннее послание.
– Теперь,когда миссис Бьют уехала, можно и почитать, что он пишет, –сказала она. – Прочтите мне, Бригс.
КогдаБригс закончила чтение, ее покровительница расхохоталась еще веселее.
– Каквы не понимаете, дуреха вы этакая, – сказала она Бригс,которую письмо, казалось, растрогало своей искренностью, –как вы не понимаете, что сам Родон не написал тут ни единого слова!Он в жизни не писал мне ничего, кроме просьб о деньгах, и все егописьма перемазаны, полны ошибок и отличаются дурным слогом. Это имвертит эта маленькая змея-гувернантка! («Все они одинаковы, –подумала про себя мисс Кроули. – Все они жаждут моейсмерти и зарятся на мои деньги!») Я ничего не имею противсвидания с Родоном, – прибавила она, немного помолчав,тоном полнейшего равнодушия. – Пожать ему руку или нет –мне все равно. Если только не будет никакой сцены, то почему бы нам ине встретиться? Пожалуйста. Но человеческое терпение имеет своиграницы. И потому запомните, моя дорогая: я почтительно отказываюсьпринимать миссис Родон… что другое, а это мне не по силам.
И миссБригс пришлось удовольствоваться тем, что ее хлопоты увенчалисьуспехом лишь наполовину. Торопясь свести старуху с племянником, онарешила предупредить Родона, чтобы он поджидал тетушку на Утесе, когдамисс Кроули отправится в своем портшезе подышать воздухом.
Там они ивстретились. Не знаю, дрогнуло ли у мисс Кроули сердце при виде еепрежнего любимца, но она протянула ему два пальца с таким веселым идобродушным видом, словно они встречались всего лишь накануне. Что жекасается Родона, то он покраснел, как кумач, и чуть не оторвал миссБригс руку, так обрадовала и смутила его эта встреча. Быть может, еговзволновали корыстные чувства, а быть может, и любовь; может быть, онбыл тронут той переменой, которую произвела в его тетушке болезнь.
– Старухавсегда меня баловала, – рассказывал он потом жене, –и мне, понимаешь, стало как-то неловко и все такое. Я шел рядом сэтим, как это называется… и дошел до самых ее дверей, а там Боулсвышел, чтобы помочь ей войти в дом. И мне тоже страшно хотелосьзайти, но только…
– Иты не зашел, Родон! – взвизгнула его жена.
– Нет,моя дорогая! Хочешь верь, хочешь нет, но когда до этого дошло, яиспугался!
– Дурак!Ты должен был войти и уже никогда не уходить! –воскликнула Ребекка.
– Неругай меня, – угрюмо проговорил гвардеец. –Может быть, я и дурак, Бекки, но тебе не следовало бы так говорить. –Взгляд, который он метнул на жену, свидетельствовал о неподдельномгневе и не сулил ничего хорошего.
– Ну,полно, полно, голубчик! – сказала Ребекка, стараясьуспокоить своего разгневанного повелителя. – Но завтра тыопять ее подстереги и уж зайди к ней обязательно, – дажеесли она тебя не пригласит. – На что Родон ответил, чтопоступит, как ему заблагорассудится, и будет весьма признателен, еслиона станет выражаться повежливее. Затем оскорбленный супруг удалилсяи провел все утро в бильярдной – мрачный, надутый и молчаливый.
Но неуспел закончиться этот вечер, как Родону пришлось, по обыкновению,отдать должное высшей мудрости и дальновидности своей жены, ибо еепредчувствия относительно последствий допущенной им ошибкиподтвердились самым печальным образом. Мисс Кроули, несомненно,взволновалась, встретившись с племянником и пожав ему руку послестоль длительного разрыва. Она долго размышляла об этой встрече.
– Родоночень потолстел и постарел, Бригс, – сказала онакомпаньонке. – Нос у него стал красный, и весь он ужаснопогрубел. Женитьба на этой женщине безнадежно его опошлила. МиссисБьют уверяла меня, что оба они выпивают. И я не сомневаюсь, что таконо и есть. Да! От него разило джином. Я это заметила. А вы?
ТщетноБригс возражала, что миссис Бьют обо всех отзывается плохо; и еслией, Бригс, дозволено высказать свое скромное мнение, так ведь и самамиссис Бьют…
– Хитраяинтриганка? Да, это правда, и она обо всех говорит только дурное, ноя уверена, что та женщина спаивает Род она. Все эти люди низкогопроисхождения…
– Онбыл очень растроган, когда увидел вас, сударыня, – сказалакомпаньонка, – и если вы вспомните, что он отправляется наполе брани…
– Сколькоон посулил вам, Бригс? – вскричала старая дева, взвинчиваясебя до нервного исступления. – Ну вот, а теперь вы,конечно, разреветесь! Ненавижу сцены! За что только меня всегдарасстраивают? Ступайте плакать к себе в комнату, а ко мне пришлитеФеркин… Нет, стоите! Садитесь за стол, высморкайтесь, перестаньтереветь и напишите письмо капитану Кроули!
БеддаяБригс послушно уселась за бювар, испещренный следами твердого,уверенного, быстрого почерка последнего секретаря старой девы –миссис Бьют Кроули.
– Начнитетак: «Дорогой мистер Кроули». или нот: «Дорогойсэр», – этак будет лучше, и напишите, что миссКроули… нет, доктор мисс Кроули, мистер Кример, поручил вамсообщить, что здоровье мое в таком состоянии, что сильное волнениеможет мне быть опасно, и потому я вынуждена отказаться от всякихсемейных переговоров и каких бы то ни было свиданий. Затемпоблагодарите его за приезд в Брайтон и так далее и попросите неоставаться здесь дольше из-за меня. И еще, мисс Бригс, можетедобавить, что я желаю ему bon voyage Счастливого пути (франц.). ичто, если он потрудится зайти к моим поверенным на Грейз-инн-сквер.он найдет там для себя весточку. Да, это все. И это заставит егоуехать из Брайтона.
ДоброжелательнаяБригс с величайшим удовольствием записала последнюю фразу.
– Захватитьменя врасплох, чуть только уехала миссис Бьют! –возмущалась старуха. – Полнейшее неприличие! Бригс,дорогая моя, напишите миссис Кроули, чтобы она не трудиласьприезжать. Да, да. Может не трудиться… нечего ей приезжать… Я нехочу быть рабой в собственном доме… не хочу, чтобы меня морилиголодом и пичкали отравой. Все они хотят убить меня… все… все! –И одинокая старуха истерически разрыдалась.
Последняясцена плачевной комедии, которую она играла на подмостках ЯрмаркиТщеславия, быстро приближалась. Пестрые фонарики гасли один задругим, и гем-пый занавес готов был опуститься.
Заключительнаяфраза письма, отсылавшая Родона к поверенному мисс Кроули в Лондоне итак охотно написанная мисс Бригс, несколько утешила драгуна и егосупругу в их горе, вызванном отказом старой девы в примирении, ипроизвела то именно действие, на которое и была рассчитана, –то есть заставила Родона весьма поспешно выехать в Лондон.
ПроигрышамиДжоза и банковыми билетами Джорджа Осборна он уплатил по счету вгостинице, владелец которой, должно быть, и по сей день не знает, каклегко он мог лишиться этих денег. Дело в том, что Ребекка, подобногенералу, который перед битвой отсылает свой обоз в тыл,предусмотрительно уложила наиболее ценные вещи и отослала их спочтовой каретой, под охраной лакея Осборнов, которому было порученодоставить в Лондон сундуки своих господ. Родон с супругой вернулись вгород на следующий день в той же карете.
– Мнежаль, что я не повидал старушку перед отъездом, – сказалРодон. – Она так осунулась, так изменилась, что, наверно,долго не протянет. Интересно, какой же чек я получу у Уокси? Фунтовдвести… наверное, не меньше двухсот… ты как думаешь, Бекки?
Памятуячастые визиты адъютантов мидлсекского шерифа, Родон с женой невернулись к себе на квартиру в Бромптоне, а остановились в гостинице.Ребекке представился случай увидать этих джентльменов на следующийдень рано утром, по дороге к дому старой миссис Седли в Фулеме, кудаона отправилась навестить свою милочку Эмилию и брайтонских друзей.Однако все они уже выехали в Чатем, а оттуда в Харидж, чтобы отплытьс полком в Бельгию, – дома была только старушка миссисСедли, одинокая и плачущая.
КогдаРебекка вернулась к себе в гостиницу, ее муж успел уже побывать вГрейз-инне и узнать свою судьбу.
– Чертподери, Бекки, – крикнул он в бешенстве, – онадала мне всего двадцать фунтов!
Над нимижестоко подшутили, но шутка была так хороша, что Бекки громкорассмеялась, глядя на расстроенную физиономию Родона.
ГЛАВА XXVI

МЕЖДУ ЛОНДОНОМ И ЧАТЕМОМ

ПокинувБрайтон, наш друг Джордж, как и подобало знатной особе,путешествующей в коляске четверкой, важно подкатил к прекраснойгостинице на Кэвендиш-сквер, где для этого джентельмена и его молодойжены был уже приготовлен ряд великолепных комнат и превосходносервированный стол, окруженный полдюжиной безмолвных черных слуг.Джордж принимал Джоза и Доббина с видом вельможи, а робкая Эмилия впервый раз сидела на месте хозяйки «за своим собственнымстолом», по выражению Джорджа.
Джорджбраковал вино и третировал слуг совсем по-королевски; Джоз сгромадным наслаждением поглощал суп из черепахи. Суп разливал Доббин,потому что хозяйка, перед которой стояла миска, была так неопытна,что собиралась налить мистеру Седли супу, забыв положить в него стольлакомого черепашьего жиру.
Великолепиепира и апартаментов, в которых он происходил, встревожило мистераДоббина, и после обеда, когда Джоз уснул в большом кресле, онпопробовал образумить своего друга. Но напрасно он восставал противчерепахи и шампанского, уместных разве что на столе архиепископа.
– Япривык путешествовать, как джентльмен, – возразилДжордж, – и моя жена, черт возьми, будет путешествовать,как леди. Пока у меня есть хоть грош в кармане, она ни в чем не будетнуждаться, – сказал наш благородный джентльмен, вполнедовольный своим великодушием. И Доббин отступился и не стал егоубеждать, что для Эмилии счастье заключается не в супе из черепахи.
Вскорепосле обеда Эмилия робко выразила желание съездить навестить своюмать в Фулеме, на что Джордж, немного поворчав, дал разрешение. Онапобежала в огромную спальню, посреди которой стояла огромная, каккатафалк, кровать («на ней спала сестра императора Александра,когда сюда приезжали союзные монархи»), и с чрезвычайнойпоспешностью и радостью надела шляпку и шаль. Когда она вернулась встоловую, Джордж все еще пил красное вино и не обнаружил ни малейшегожелания двинуться с места.
– Разветы со мной не поедешь, милый? – спросила она.
Нет, у«милого» были в этот вечер «дела». Его лакейнаймет ей карету и проводит ее. Карета подкатила к подъездугостиницы, и Эмилия, сделав Джорджу несколько разочарованный реверанси напрасно взглянув раза два ему в лицо, печально спустилась вниз побольшой лестнице. Капитан Доббин последовал за нею, усадил ее ипроводил взглядом отъехавший экипаж. Даже лакей постыдился назватькучеру адрес, пока его могли услышать гостиничные слуги, и обещалдать нужные указания дорогой.
Доббинпошел пешком на свою старую квартиру у Слотера, вероятно, думая отом, как восхитительно было бы сидеть в этой наемной карете рядом смиссис Осборн. У Джорджа, очевидно, быта другие вкусы: выпивдостаточное количество вина, он отправился в театр смотреть Кипа вроли Шейлока. (Капитан Осборн был записной театрал и сам успешноисполнял комические роли в гарнизонных спектаклях.) Джоз проспал допозднего вечера и проснулся лишь оттого, что слуга с некоторым шумомубирал со стола графины, опоражнивая те, в которых еще что-топлескалось; была вызвана еще одна карета, и тучного героя отвезлидомой, прямо в постель.
Можетебыть уверены, что, как только карета подкатила к маленькой садовойкалитке, миссис Седли выбежала из дому навстречу плачущей и дрожащейЭмилии и прижала ее к сердцу с пылкой материнской нежностью. Старыймистер Клен, работавший без сюртука в своем садике, смущенно скрылся.Молодая ирландка-прислуга выскочила из кухни и с улыбкойприветствовала гостью. Эмилия едва могла дойти до дверей и поднятьсяпо лестнице в гостиную своих родителей.
Есличитатель обладает хотя бы малейшей чувствительностью, он легко себепредставит, как раскрылись все шлюзы и как мать с дочерью плакали,обнимаясь в этом святилище. Да и когда женщины не плачут – вкаких радостных, печальных или каких-нибудь иных случаях жизни? А ужпосле такого события, как свадьба, мать и дочь, конечно, имеют полноеправо дать волю своей чувствительности; это так сладостно и такоблегчает! Я знал женщин, которые целовались и плакали по случаюсвадьбы, даже будучи заклятыми врагами. Насколько же они большеволнуются, если любят друг друга! Добрые матери вторично выходятзамуж на свадьбах своих дочерей. Относительно же дальнейших событий –кто не знает, какими сверхматеринскими чувствами наделены всебабушки? В самом деле, пока женщина не сделается бабушкой, она частоне знает даже, что значит быть матерью. Не будем же мешать Эмилии иее матери, которые шепчутся и охают, смеются и плачут в сумеркахгостиной. Старый мистер Седли так и поступил. Он-то не догадался, ктобыл в карете, которая подъехала к их дому. Он не выбежал навстречусвоей дочери, хотя горячо расцеловал ее, когда она вошла в комнату(где он был, по обыкновению, занят своими бумагами, счетами идокументами), и, посидев немного с матерью и дочерью, благоразумнопредоставил маленькую гостиную в их полное распоряжение.
ЛакейДжорджа высокомерно взирал на мистера Клепа, в одном жилетеполивавшего розы. Однако перед мистером Седли он снисходительно снялшляпу. Старик расспрашивал его о своем зяте, о карете Джоза, о том,брал ли тот своих лошадей в Брайтон, о коварном предателе Бонапарте ио войне, пока из дома не вышла девушка-ирландка с закуской и бутылкойвина. Тогда старый джентльмен угостил лакея и вдобавок дал емузолотую монету, которую лакей сунул в карман со смешанным чувствомудивления и презрения.
– Заздоровье вашего хозяина и хозяйки, Троттер, – сказалмистер Седли, – а вот на это выпейте за свое собственноездоровье, Троттер, когда вернетесь домой.
Всеголишь девять дней прошло с тех пор, как Эмилия покинула это смиренноежилище, а как далеко казалось то время, когда она простилась с ним!Какая пропасть легла между нею и этой прошлой жизнью! Теперь онамогла оглянуться назад и словно со стороны увидеть молоденькуюдевушку, всецело поглощенную любовью и отвечавшую на родительскуюнежность нельзя сказать чтобы неблагодарностью, но равнодушием, в товремя как все ее помыслы были сосредоточены на одной желанной цели.Воспоминание о тех днях, еще таких недавних, но уже ушедших такдалеко, пробудило в ней чувство стыда, и вид добрых родителейнаполнил ее раскаянием. Приз был выигран, небесное блаженстводостигнуто, – так неужели же победителя по-прежнемутерзали сомнения и неудовлетворенность? Когда герои и героиняпереступают брачный порог, романист обычно опускает занавес, какбудто драма уже доиграна, как будто кончились сомнения и жизненнаяборьба, как будто супругам, поселившимся в новой, брачной стране,цветущей и радостной, остается только, обнявшись, спокойно шествоватьк старости, наслаждаясь счастьем и полным довольством. А между темнаша маленькая Эмилия, едва ступив на берег этой новой страны, уже стревогой оглядывалась назад, на покинутых друзей, посылавших ейпрощальный привет с другого, далекого берега.
В честьприезда новобрачной мать сочла нужным приготовить праздничноеугощение, а потому после первых же излияний оставила на минуту миссисДжордж Осборн и побежала в подвальный этаж, в своего родакухню-гостиную (где обитали мистер и миссис Клеи и куда по вечерам,закончив мытье посуды и сняв папильотки, приходила посидеть служанкамисс Фленниган); там она занялась приготовлением чая с разнымивкусными вещами. У каждого есть свои способы выражать нежные чувства:миссис Седли казалось, что горячая сдобная булочка и апельсинноеваренье на хрустальном блюдечке будут сейчас особенно приятны Эмилии.
Покавнизу приготовлялись эти лакомства, Эмилия, покинув гостиную,поднялась вверх по лестнице и, сама не зная как, очутилась вкомнатке, в которой жила до замужества, в том самом кресле, где онапровела так много горьких часов. Она упала в кресло, как в объятиястарого друга, и задумалась о минувшей неделе и о прежней своейжизни. Уже теперь печально и растерянно оглядываться назад, всегдатомиться о чем-то и, достигнув желанного, испытать больше сомнений искорби, чем радости, – вот что суждено было этой бедняжке,этой смиренной страннице, заблудившейся в огромной, шумной толпе наЯрмарке Тщеславия.
Так онасидела у себя в комнате, любовно воскрешая в мыслях образ Джорджа,перед которым преклонялась до замужества. Сознавала ли она, насколькоотличался Джордж, каким он был в действительности, от великолепногоюного героя, которого она боготворила? Должно пройти много-многолет, – да и человек должен быть уж очень плох, –чтобы гордость и тщеславие женщины позволили ей сознаться в этом.Затем перед мысленным взором Эмилии появились веселые зеленые глаза инеотразимая улыбка Ребекки, и ей стало страшно. Так просидела она ещенесколько времени, предаваясь обычным грустным мыслям о своейсудьбе, – такая же печальная и безучастная, какой засталаее простодушная прислуга-ирландка в тот день, когда принесла письмоДжорджа, в котором он снова просил ее стать его женой.
Эмилияпосмотрела на белую постельку, где она спала всего несколько днейназад, и подумала, как было бы хорошо поспать в ней эту ночь и,проснувшись утром, как прежде, увидеть мать, склоненную над ней сулыбкой. Затем она с ужасом вспомнила громадный парчовый катафалк вбольшой торжественной спальне, ожидавший ее в роскошной гостинице наКэвендиш-сквер. Милая белая постелька! Сколько долгих ночейпроплакала она на ее подушках! Как она отчаивалась, как мечталаумереть! Но теперь разве не исполнились все ее желания и разве еевозлюбленный, соединиться с которым она уже потеряла надежду, непринадлежит ей навеки? Добрая мама! Как нежно и терпеливо дежурилаона у этого изголовья! Эмилия подошла и опустилась на колени околопостели. И эта болезненно-робкая, по кроткая и любящая душа пыталасьнайти утешение в том, в чем – нужно сознаться – она егоредко искала. До сих пор ее религией была любовь; а теперьопечаленное, раненое, разочарованное сердце ощутило потребность вином утешителе.
Имеем лимы право повторять или подслушивать ее молитвы? Нет, друзья мои, этотайна, и нельзя разглашать ее на Ярмарке Тщеславия, о которой пишетсянаша повесть.
Однакоследует сказать, что, когда Эмилию позвали наконец к чаю, наша юнаяледи чувствовала себя гораздо бодрее; она уже не приходила вотчаяние, не оплакивала свою судьбу, не думала о холодности Джорджаили о глазах Ребекки. Она сошла вниз, расцеловала отца и мать,поговорила со стариком и даже развеселила его. Потом уселась зафортепьяно, купленное для нее Доббином, и пропела отцу все еголюбимые старые песенки. Чай она нашла превосходным и расхвалилаизысканный вкус, с каким варенье разложено по блюдечкам. Решивсделать всех счастливыми, она и сама почувствовала себя счастливой ивечером крепко заснула в своем огромном катафалке, а проснулась,улыбаясь, лишь тогда, когда Джордж вернулся из театра.
Наследующий день у Джорджа было гораздо более важное «дело»,чем смотреть мистера Кина в роли Шейлока. Тотчас по прибытии в Лондонон написал поверенным своего отца, милостиво сообщая о своемнамерении увидеться с ними на следующий день. Счета в гостинице, атакже проигрыши на бильярде и в карты капитану Кроули почти истощиликошелек молодого человека. Прежде чем отправиться в путешествие, егоследовало пополнить, а у Джорджа не было других путей, как тронутькапитал в две тысячи фунтов стерлингов, который поверенным былопоручено выплатить ему. В глубине души Джордж был уверен, что отецскоро смягчится. Какой родитель мог устоять против такогосовершенства, как он? Если же не удастся смягчить отца своимипрошлыми заслугами, то Джордж решил так необычайно отличиться впредстоящей кампании, что старый джентльмен должен будет уступить. Аесли нет? Ну что ж – перед ним открыт весь мир. Может быть, емуначнет везти в карты, да и двух тысяч хватит надолго.
И вот онснова отправил Эмилию в карете к ее матери со строгим распоряжением иcarte blanche обеим дамам закупить все необходимое для такой леди,как миссис Джордж Осборн, отправляющейся в заграничное путешествие. Уних был на это всего один день, и можно себе представить, какоживленно они его провели. Разъезжая в карете, как в былые времена,торопясь от портнихи в магазин белья, провожаемая за порограболепными приказчиками и услужливыми владельцами, миссис Седлисловно воскресла и впервые со времени их разорения чувствовала себяпо-настоящему счастливой. Да и самой миссис Эмилии не было чуждоудовольствие ездить по магазинам, торговаться, рассматривать ипокупать красивые вещи. (Какой мужчина, пусть даже наиболеефилософски настроенный, даст два пенса за женщину, которая вышеэтого?) Исполняя приказания мужа, Эмилия сама наслаждалась и накупилагору дамских нарядов, обнаружив большой вкус и требовательность, какуверяли в один голос приказчики.
Чтокасается предстоящей войны, то миссис Осборн не очень ее боялась.Бонапарт, конечно, будет разбит почти без боя. Из Маргета ежедневноотходили суда, переполненные знатными джентльменами и леди, ехавшимив Брюссель и Гент. Люди отправлялись не столько на войну, сколько наувеселительную прогулку. Газеты глумились над недостойным выскочкой ипроходимцем. Да разве этот жалкий корсиканец мог противостоятьевропейским армиям и гению бессмертного Веллингтона! Эмилияотносилась к Бонапарту с полным презрением. Нечего и говорить, чтоэто нежное и кроткое создание заимствовало свои взгляды отокружающих, в своей преданности она была слишком скромна, чтобымыслить самостоятельно. В общем, она и миссис Седли провеливосхитительный день в модных лавках, и Эмилия с большим увлечением ис большим успехом дебютировала в лондонском элегантном мире.
Между темДжордж, в фуражке набекрень, расправив плечи, с дерзким, воинственнымвидом отбыл на Бедфорд-роу и гордо вошел в контору поверенного, какбудто был властителем всех бледнолицых клерков, работавших в ней. Онприказал известить мистера Хигса, что его ожидает капитан Осборн,причем говорил таким покровительственным и высокомерным тоном, какбудто этот штафирка-адвокат, который был втрое умнее его, в пятьдесятраз богаче и в тысячу раз опытнее, являлся просто жалким подчиненным,обязанным немедленно бросить все дела, чтобы услужить капитану. Он нозаметил презрительного смешка, пробежавшего по комнате от старшегоклерка к практикантам, от практикантов к оборванным писцам и бледнымпосыльным в слишком узких куртках. Джордж сидел, постукивая тростьюпо сапогу и думая о том, какие они все жалкие твари. А жалкие тварибыли отлично осведомлены обо всех его делах. Они толковали о них сдругими клерками, сидя по вечерам в трактирах за пинтой пива.Господи! Чего только не знают лондонские поверенные и их клерки!Ничто не скроется от их любопытства, и они, оставаясь в тени, насамом деле управляют пашей столицей.
Можетбыть, входя в кабинет мистера Хигса, Джордж ожидал, что этотджентльмен передаст ему поручение от отца, какие-нибудь условия длямировой сделки. Может быть, он хотел, чтобы его холодность ивысокомерное обращение были приняты за энергию и решительность. Но,как бы там ни было, поверенный встретил его таким ледянымравнодушием, что надменные замашки Джорджа потеряли всякий смысл.Когда он вошел в комнату мистера Хигса, поверенный сделал вид, чтозанят составлением какого-то документа.
– Прошусадиться, сэр, – сказал он, – я через минутузаймусь вашим дельцем. Мистер По, достаньте, пожалуйста, нужныебумаги! – И он снова погрузился в писание.
По принесбумаги; его принципал исчислил стоимость облигаций в две тысячифунтов стерлингов по курсу дня и спросил капитана Осборна, желает лион получить свои деньги в виде чека на банк или же даст распоряжениео покупке на эту сумму ценных бумаг.
– Одногоиз душеприказчиков покойной миссис Осборн нет сейчас в городе, –промолвил он равнодушно, – но мой клиент готов идтинавстречу вашим желаниям и окончить дело как можно скорее.
– Дайтемне чек, сэр, – ответил угрюмо капитан. – Кчерту шиллинги и полупенсы, сэр! – добавил он, когдаадвокат начал точно вычислять сумму чека; и, льстя себя надеждой, чтоэтим великодушным жестом он пристыдил старого чудака, Джордж гордовышел из комнаты с бумагой в кармане.
– Черездва года этот молодец будет в долговой тюрьме, – заметилмистер Хигс мистеру По.
– Авы не думаете, сэр, что мистер Осборн смягчится?
– Выеще спросите, не смягчится ли гранитная колонна! – отвечалмистер Хигс.
– Этотдалеко пойдет, – сказал клерк. – Он женат всегонеделю, а я видел, как вчера после спектакля он вместе с другимиофицерами подсаживал в карету миссис Хайфлайер.
Тутдоложили о другом клиенте, и мистер Джордж Осборн исчез из памятиэтих почтенных джентльменов.
Чек былвыдан на контору наших знакомых Халкера и Буллока на Ломбард-стрит,куда Джордж и направил путь, все еще воображая, что делает дело, игде получил свои деньги. Когда Джордж вошел в контору, ФредерикБул-лок, эсквайр, склонив желтое лицо над бухгалтерской книгой, давалуказания писавшему в ней что-то скромному клерку. Едва он увиделкапитана, его желтое лицо приняло еще более восковой оттенок, и онвиновато проскользнул в заднюю комнату. Джордж так жадно рассматривалполученные деньги (у него еще никогда не бывало в руках такой большойсуммы), что не заметил ни мертвенно-бледной физиономии поклонникасвоей сестры, ни его поспешного бегства.
ФредБуллок, ежедневно обедавший теперь на Рассел-сквер, описал старикуОсборну визит и поведение его сына.
– Онявился с нахальным видом, – закончил Фредерик, –и забрал все до последнего шиллинга. Надолго ли хватит такому молодцунескольких сот фунтов стерлингов?
Осборнвыругался и заявил, что ему дела нет до того, скоро ли его сынрастратит деньги. Но Джордж в общем остался доволен тем, как устроилсвои дела. Весь его багаж и обмундирование были быстро собраны, и онс щедростью лорда оплатил покупки Эмилии чеками на своих агентов.
ГЛАВА XXVII,

В КОТОРОЙ ЭМИЛИЯ ПРИБЫВАЕТ В СВОЙПОЛК

Когдащегольская коляска Джоза подкатила к подъезду гостиницы в Чатеме,первое, что заметила Эмилия, было радостное лицо капитана Доббина,который уже целый час прогуливался по улице в ожидании приездадрузей. Капитан, в мундире с нашивками, в малиновом поясе и присабле, имел такую воинственную осанку, что толстяк Джоз началгордиться знакомством с ним и приветствовал капитана с сердечностью,которая сильно отличалась от его обращения в Брайтоне или наБонд-стрит.
Рядом скапитаном стоял прапорщик Стабл; как только коляска приблизилась кгостинице, у него вырвалось восклицание: «Ох, какая красавица!»– выражавшее чрезвычайное одобрение выбору мистера Осборна. Идействительно, Эмилия, одетая в свою свадебную ротонду и шляпку срозовыми лентами, разрумянившаяся от быстрой езды на чистом воздухе,была так прелестна и свежа, что вполне оправдывала комплиментпрапорщика. Доббин мысленно готов был расцеловать Стабла. ПомогаяЭмилии выйти из экипажа, Стабл заметил, какую прелестную ручку онаподала ему и какая очаровательная ножка легко ступила на землю. Онгусто покраснел и сделал самый изящный поклон, на какой только былспособен. Эмилия, заметив номер *** полка, вышитый на его фуражке,вспыхнула и отвечала, с своей стороны, улыбкой и реверансом, чтоокончательно сгубило прапорщика. Доббин с этого дня сделался особенноласков к мистеру Стаблу и вызывал его на разговоры об Эмилии, когдаони вместе гуляли или навещали друг друга. Среди всей славноймолодежи *** полка вошло в моду восхищаться миссис Осборн и обожатьее. Ее безыскусственные манеры и скромное, приветливое обращениезавоевали их простые сердца; трудно описать всю ее скромность иочарование. Но кто из вас не наблюдал этих качеств в женщинах и ненаделял их бездной и других достоинств, хотя единственное, что выслышали от такой особы, было, что она уже приглашена на следующуюкадриль или что сегодня очень жарко? Джордж, и без того всегда и вовсем первый в полку, еще больше поднялся во мнении полковой молодежи:он проявил благородство, женившись на бесприданнице, и к тому жевыбрал себе прелестную спутницу жизни.
Вгостиной, куда вошли паши путники, Эмилия, к своему удивлению, нашлаписьмо, адресованное супруге капитана Осборна. Это была треугольнаязаписочка на розовой бумаге, щедро запечатанная голубым сургучом соттиском голубка и оливковой ветви и надписанная крупным, хотя инеуверенным женским почерком.
– Этокаракули Пегги О’Дауд, – сказал, смеясь, Джордж. –Узнаю письмо по сургучным кляксам! – Действительно, этобыла записка от жены майора О’Дауда, просившей миссис Осборндоставить ей удовольствие провести у нее этот вечер в дружескомкругу.
– Обязательнопойди, – сказал Джордж. – Там ты познакомишьсясо всем полком. О’Дауд командует нашим полком, а Пегги командуетО’Даудом.
Но неуспели они посмеяться над письмом миссис О’Дауд, как дверьраспахнулась, и в комнату вошла полная и живая леди в амазонке всопровождении двух «наших» офицеров.
– Ябыла просто не в состоянии дождаться вечера. Джордж, милый друг,познакомьте меня с вашей женой! Сударыня, я счастлива познакомиться свами и представить вам моего мужа, майора О’Дауда. – Ивеселая леди в амазонке горячо пожала руку Эмилии, которая сразудогадалась, что перед нею та самая особа, над которой так частопосмеивался Джордж.
– Вы,конечно, не раз слышали обо мне от вашего мужа, –оживленно сказала леди.
– Нераз слышали о ней, – как эхо, отозвался ее муж, майор.
Эмилия сулыбкой отвечала, что она действительно слышала о ней.
– И,конечно, он говорил вам обо мне всякие гадости, –продолжала миссис О’Дауд, прибавив, что «этот Джордж –негодный человек».
– Вэтом я готов поручиться, – сказал майор с таким хитрымвидом, что Джордж расхохотался. Но тут миссис О’Дауд, взмахнувстеком, велела майору замолчать, а затем попросила представить еемиссис Осборн по всей форме.
– Дорогаямоя, – произнес Джордж торжественно, – это мойдобрый, хороший и чудесный друг Орилия Маргарита, иначе Пегги…
– Истиннаяправда, – вставил майор.
– ИначеПегги, супруга майора нашего полка, Майкла О’Дауда, и дочьФицджералда Берсфорда де Бурго Мелони рода Гленмелони, в графствеКилдэр.
– ИМериан-сквер в Дублине, – добавила леди со спокойнымдостоинством.
– ИМериан-сквер, конечно, – пролепетал майор.
– Тамвы и начали ухаживать за мной, мой милый майор, – сказалаледи, и майор согласился с этим, как соглашался со всем, что говорилаего супруга.
МайорО’Дауд, служивший своему королю во всех уголках земли и за каждоеповышение по службе плативший более чем равноценными ратнымиподвигами, был очень скромный, молчаливый, застенчивый и мягкийчеловек, во всем послушный жене, как мальчик на побегушках. Вофицерской столовой он сидел молча и много пил. Напившись, он такжемолча плелся домой. Говорил он только затем, чтобы со всеми во всемсоглашаться. Таким образом, он безмятежно и легко проходил свойжизненный путь. Жгучее солнце Индии ни разу не заставило егоразгорячиться, его спокойствия не могла поколебать даже вал-херенскаялихорадка. Он шел на батарею так же невозмутимо, как к обеденномустолу; с одинаковым удовольствием и аппетитом ел черепаховый суп иконину. У него была старушка мать, миссис О’Дауд из О’Даудстауна,которую он всегда во всем слушался, за исключением тех двух случаев,когда бежал из дому, чтобы поступить в солдаты, и когда решилжениться на этой ужасной Пегги Мелони.
Пеггибыла одной из пяти дочерей и одиннадцати чад благородного домаГленмелони. Ее муж хотя и приходился ей родственником, но сматеринской стороны и потому не обладал неоценимым преимуществомпринадлежать к семейству Мелони, которое она считала самымаристократическим в мире. Проведя девять сезонов в Дублине и два вБате и Челтнеме и не найдя там себе спутника жизни, мисс Мелониприказала своему кузену жениться на ней, когда ей было уже околотридцати трех лет, и честный малый послушался и увез ее в Вест-Индиюкомандовать дамами *** полка, в который он только что был переведен.
Не успеламиссис О’Дауд провести и получаса в обществе Эмилии (впрочем, этобывало и во всяком другом обществе), как уже выложила своему новомудругу все подробности своего рождения и родословной.
– Дорогаямоя, – сказала она добродушно, – когда-то мнеочень хотелось, чтобы Джордж стал моим братом, – моясестра Глорвина прекрасно подошла бы ему. Но что прошло, то прошло.Он оказался уже помолвлен с вами, так что вместо брата я нашласестру, и я так и буду смотреть на вас и любить вас, как члена семьи.Честное слово, у вас такое прелестное доброе личико и обращение, что,я уверена, мы сойдемся, и вы будете украшением нашей полковой семьи.
– Конечно,будет, – одобрительно подтвердил О’Дауд. И Эмилия быланемало удивлена и благодарна, неожиданно обретя столь многочисленныхродственников.
– Мывсе здесь добрые товарищи, – продолжала супруга майора. –Нет другого полка в армии, где бы вы нашли такое дружное общество илитакое уютное офицерское собрание. У нас нет ни ссор, ни дрязг, низлословия, ни сплетен. Мы все любим друг друга.
– Особенномиссис Медженис, – сказал, смеясь, Джордж.
– Сженой капитана Медженнса мы помирились, хотя она обращается со мнойтак, что есть от чего поседеть раньше времени.
– Аты-то купила себе такую великолепную черную накладку! –воскликнул майор.
– Мик.придержи язык, противный! Эти мужья вечно во все вмешиваются, дорогаямиссис Осборн. А что касается моего Мика, я часто говорю ему, чтобыон открывал рот, только когда отдает команду да когда ест или пьет.Когда мы останемся одни, я расскажу вам про наш полк и предостерегувас кой от чего. Теперь познакомьте меня с вашим братом; он бравыйкавалер и напоминает мне моего кузена Дена Мелони (Мелони из родаБелимелопи, моя дорогая, – знаете, того, что женился наОфелии Скулли из Устрис-Тауна, кузине лорда Поллуди). Мистер Седли, ясчастлива познакомиться с вами. Надеюсь, вы обедаете сегодня вофицерском собрании? (Не забудь этого чертова доктора, Мпк, и, радибога, не напивайся до вечера.)
– Сегоднястопятпдесятый полк дает нам прощальный обед, моя дорогая. –возразил майор. – Впрочем, мы достанем билет для мистераСедли.
– Бегите,Симпл (это прапорщик Симпл нашею полка, дорогая Эмилия, я забыла вамего представить), бегите скорей к полковнику Тэвишу, передайте емупоклон от миссис О’Дауд и скажите, что капитан Осборн привез своегошурина и приведет его в столовую стопятидесятого полка точно к пятичасам, а мы с вами, милочка, если вам угодно, слегка закусим здесь.
Преждечем миссис О’Дауд закончила свою речь, юный прапорщик уже мчался внизпо лестнице исполнять поручение.
– Дисциплина– душа армии! Мы пойдем выполнять свой долг, а миссис О’Даудостанется и просветит тебя, Эмми, – сказал капитан Осборн.Затем они с Доббином заняли места на флангах майора и вышли с ним,перемигиваясь через его голову.
И вот,оставшись вдвоем с повой приятельницей, стремительная миссис О’Дауд сместа выложила ей такое количество сведений, какого ни одна беднаямаленькая женщина не в силах была бы удержать в памяти. Онарассказала тысячу подробностей о той многочисленной семье, членомкоторой оказалась изумленная Эмилия.
– МиссисХэвитон, жена полковника, умерла на Ямайке от желтой лихорадки и отразбитого сердца, а все потому, что этот ужасный старик полковник, укоторого и голова-то лысая, как пушечное ядро, строил там глазкиодной мулатке. Миссис Медженис – добрая женщина, хотя и безобразования, только язык у нее как у дьявола и за вистом она готованадуть родную мать. Жена капитана Кирка таращит свои рачьи глаза приодном упоминании о честной семейной игре в карты (тогда как мой отец– уж на что был набожный человек – и мой дядя, деканМелони, и наш кузен, епископ, каждый вечер резались в мушку иливист). Впрочем, ни одна из них на этот раз не едет с нашим полком, –добавила миссис О’Дауд. – Фанни Медженис остается сматерью, а та у нее торгует углем и картофелем, кажется, вИзлингтон-Тауне под Лондоном, хотя сама Фанни всегда хвастаеткораблями своего отца и даже показывает их нам, когда они поднимаютсявверх по реке. Миссис Кирк со своими ребятами поселится здесь, наплощади Вифезды, чтобы быть поближе к своему любимому проповеднику,доктору Рэмшорну. Миссис Банни в интересном положении, –впрочем, это ее обычное состояние, ведь она уже подарила поручикусемерых. А жена прапорщика Поски, которая приехала к нам за двамесяца до вас, моя дорогая, уже раз двадцать так ссорилась с ТомомПоски, что их было слышно на всю казарму (говорят, дело у них дошлодо битья посуды, и Том так и не мог объяснить, почему у него синякпод глазом); теперь она возвращается к своей матери, которая держит вРичмонде пансион для девиц, – и поделом ей за то, чтосбежала из дому. А вы где получили образование, дорогая? Явоспитывалась у мадам Фленахан, Илиссус-Гров, Бутерс-Таун, возлеДублина, и на меня не жалели издержек. Правильному парижскомупроизношению нас обучала маркиза, а гимнастике – генерал-майорфранцузской службы.
В этойнескладной семье ошеломленная Эмилия сразу оказалась желаннойдочерью, с миссис О’Дауд в качестве старшей сестры. За чаем она былапредставлена остальным родственницам, и так как была тиха, добродушнаи не слишком красива, то и произвела на них самое выгодноевпечатление. Однако, когда приехали офицеры с обеда, который давал150-й полк, они стали так восхищаться Эмилией, что ее сестры,конечно, тут же начали находить в ней недостатки.
– Надеюсь,Осборн успел перебеситься, – сказала миссис Медженнсмиссис Банпп.
– Есливерно, что раскаявшийся повеса – лучший из мужей, то она будетвполне счастлива с Джорджем, – заметила миссис О’Дауд,обращаясь к Поски, которая теряла теперь в полку положениеновобрачной и досадовала на Эмилию, занявшую ее место. Что касаетсямиссис Кирк, то, как ученица доктора Рэмшорна, она задала Эмилиидва-три богословских вопроса, чтобы выяснить, пробудилась ли ее душа,истинная ли она христианка и т. д.; убедившись из простодушныхответов миссис Осборн, что та пребывает еще в полной тьме, она сунулаей в руки три грошовые книжонки с картинками, а именно: «Вопльв пустыне», «Прачка Уондсуортской общины» и «Лучшийштык английского солдата», призванные пробудить ее, прежде чемона уснет, ибо миссис Кирк умоляла Эмилию прочитать их в тот же вечерна сон грядущий.
Затомужчины все, как один, столпились вокруг хорошенькой жены своеготоварища и ухаживали за ней с истинно армейской галантностью. Этотмаленький триумф воодушевил Эмилию, глаза ее блестели, как звезды.Джордж гордился успехом жены и любовался тем, как живо и грациозно,хотя наивно и несколько робко, она принимает ухаживания мужчин иотвечает на их комплименты. А он в своем мундире – насколько онбыл красивее всех остальных! Она чувствовала, что он с нежностьюследит за нею, и вся сияла от удовольствия.
«Ябуду ласкова со всеми его друзьями, – решила она. –Я буду любить всех, как люблю его. Я буду стараться всегда бытьвеселой и довольной и создам ему счастливый дом».
Действительно,весь полк принял Эмилию с восторгом. Капитаны одобряли ее, поручикирасхваливали, прапорщики ею восторгались. Старый доктор Катлеротпустил одну или две шутки, но, так как они были профессиональногохарактера, повторять их не стоит; а Кудахт, его помощник, доктормедицины Эдинбургского университета, удостоил ее экзамена политературе, проверив ее знания на своих трех излюбленных французскихцитатах. Юный Стабл, переходя от одного к другому, шептал: «Ну,разве она не прелесть?» – и не спускал с нее глаз, покане подали пунш.
Чтокасается капитана Доббина, то он почти не говорил с нею в этот вечер.Зато он и капитан Портер из 150-го полка отвезли в гостиницу Джоза,который совсем раскис, после того как дважды с большим успехомрассказал об охоте на тигров – в офицерском собрании и навечере у миссис О’Дауд, принимавшей гостей в своем тюрбане с райскойптицей. Сдав чиновника на руки его слуге, Доббин стал прохаживатьсяоколо подъезда гостиницы, покуривая сигару. Между тем Джорджзаботливо укутал жену шалью и увел ее от миссис О’Дауд послемногочисленных рукопожатий юных офицеров, которые проводили ее доэкипажа и прокричали ей вслед «ура». Эмилия, выходя изколяски, протянула Доббину ручку и с улыбкой попеняла ему за то, чтоон так мало обращал на нее внимания весь этот вечер.
Капитанпродолжал губить свое здоровье, – он курил еще долго послетого, как гостиница и улица погрузились в сон. Он видел, как погассвет в окнах гостиной Джорджа и зажегся рядом, в спальне. Только подутро он вернулся к себе в казарму. С реки уже доносился шум иприветственные крики – там шла погрузка судов, готовившихся котплытию вниз по Темзе.
ГЛАВА XXIIII,

В КОТОРОЙ ЭМИЛИЯ ВТОРГАЕТСЯ ВНИДЕРЛАНДЫ

Офицерыдолжны были отплыть со своим полком на транспортных судах,предоставленных правительством его величества; и спустя два дня послепрощального пира в апартаментах миссис О’Дауд транспортные суда подконвоем военных взяли курс на Остенде, под громкие приветствия совсех ост-индских судов, находившихся на реке, и воинских частей,собравшихся на берегу; оркестр играл «Боже, храни короля!»,офицеры махали шапками, матросы исправно кричали «ура».Галантный Джоз выразил согласие эскортировать свою сестру и майоршу,и так как большая часть их пожитков, включая и знаменитый тюрбан срайской птицею, была отправлена с полковым обозом, обе наши героининалегке поехали в Рамсгет, откуда ходили пакетботы, и на одном из нихбыстро переправились в Остенде.
Новаяпора, наступавшая в жизни Джоза, была так богата событиями, что онапослужила ему темой для разговоров на много последующих лет; дажеохота на тигров отступила на задний план перед его более волнующимирассказами о великой ватерлооской кампании. Как только он решилсопровождать свою сестру за границу, все заметили, что он пересталбрить верхнюю губу. В Чатеме он с большим усердием посещал военныепарады и ученья. Он со всем вниманием слушал рассказы своихсобратьев-офицеров (как впоследствии он иногда называл их) и старалсязапомнить возможно большее количество имен видных военных, в каковыхзанятиях ему оказала неоценимую помощь добрая миссис О’Дауд. В тотдень, когда они наконец сели на судно «Прекрасная Роза»,которое должно было доставить их к месту назначения, он появился врасшитой шнурами венгерке, в парусиновых брюках и в фуражке,украшенной нарядным золотым галуном. Так как Джоз вез с собой своюколяску и доверительно сообщал всем на корабле, что едет в армиюгерцога Веллингтона, все принимали его за какую-то важную персону –за интендантского генерала или, по меньшей мере, заправительственного курьера.
Во времяпереезда он сильно страдал от качки; дамы тоже все время лежали.Однако Эмилия сразу ожила, как только их пакетбот прибыл в Остенде иона увидела перевозившие ее полк транспортные суда, которые вошли вгавань почти в одно время с «Прекрасной Розой». Джоз,совсем обессиленный, отправился в гостиницу, а капитан Доббин,проводив дам, занялся вызволением с судна и из таможни коляски ибагажа, – мистер Джоз оказался теперь без слуги, потомучто лакей Осборна и его собственный избалованный камердинерсговорились в Чатеме и решительно отказались ехать за море. Этотбунт, вспыхнувший совершенно неожиданно и в самый последний день, таксмутил мистера Седли-младшего, что он уже готов был остаться вАнглии, но капитан Доббин (который, по словам Джоза, стал проявлятьчрезмерный интерес к его делам) пробрал его и высмеял – зря,мол, он в таком случае отпустил усы! – ив конце концовуговорил-таки отправиться в путь. Вместо хорошо упитанных ивышколенных лондонских слуг, умевших говорить только по-английски,Доббин раздобыл для Джоза и его дам маленького смуглогослугу-бельгийца, который не умел выражать свои мысли ни на одномязыке, но благодаря своей расторопности и тому обстоятельству, чтонеизменно величал мистера Седли «милордом», быстроснискал расположение этого джентльмена. Времена в Остендепеременились: из англичан, которые приезжают туда теперь, оченьнемногие похожи на лордов или ведут себя, как подобает представителямнашей наследственной аристократии. Большая часть их имеет потрепанныйвид, ходит в грязноватом белье, увлекается бильярдом и коньяком,курит дешевые сигары и посещает второразрядные кухмистерские.
Затокаждый англичанин из армии герцога Веллингтона, как правило, за всеплатил щедрой рукой. Воспоминание об этом обстоятельстве, безсомнения, приятно нации лавочников. Для страны, где торговлю чтятпревыше всего, нашествие такой армии покупателей и возможностькормить столь кредитоспособных воинов оказалось поистине благом. Ибострана, которую они явились защищать, не отличалась воинственностью.В течение долгих лет она предоставляла другим сражаться на ее полях.Когда автор этой повести ездил в Бельгию, чтобы обозреть своиморлиным взором ватерлооское поле, он спросил у кондуктора дилижанса,осанистого человека, имевшего вид заправского ветерана, участвовал лион в этом сражении, и услышал в ответ:
– Passi bete! Я не так глуп! (франц.).
Такойответ и такие чувства не свойственны ни одному французу. Зато нашфорейтор был виконт, сын какого-то обанкротившегося генерала Империи,и охотно принимал дорогой подачки в виде грошовой кружки пива.Мораль, конечно, весьма поучительная.
Этаплоская, цветущая, мирная страна никогда не казалась такой богатой иблагоденствующей, как в начале лета 1815 года, когда на ее зеленыхполях и в тихих городах запестрели сотни красных мундиров, а пошироким дорогам покатили вереницы нарядных английских экипажей; когдабольшие суда, скользящие по каналам мимо тучных пастбищ и причудливыхживописных старых деревень и старинных замков, скрывающихся междувековыми деревьями, были переполнены богатымипутешественниками-англичанами; когда солдат, заходивший в деревенскийкабачок, не только пил, но и платил за выпитое; а Доналд –стрелок шотландского полка Этот случай упомянут в «ИсторииВатерлооского сражения» мистера Глейга., квартировавший нафламандской ферме, – укачивал в люльке ребенка, пока Жан иЖанет работали на сенокосе. Так как наши художники питают сейчассклонность к военным сюжетам, я предлагаю им эту тему как нагляднуюиллюстрацию принципов «честной английской войны». Всеимело такой блестящий и безобидный вид, словно это был парад вХайд-парке. А между тем Наполеон, притаившись за щитом пограничныхкрепостей, подготовлял нападение, которое должно было ввергнуть этихмирных людей в пучину ярости и крови и для многих из них окончитьсягибелью.
Однаковсе так безусловно полагались на главнокомандующего (ибо несокрушимаявера, которую герцог Веллингтон внушал английской нации, не уступалапылкому обожанию, с каким французы одно время взирали на Наполеона),страна, казалось, так основательно подготовилась к обороне, и накрайний случай под рукой имелась такая надежная помощь, что тревогине было и в помине, и наши путешественники, из коих двое,естественно, должны были отличаться большой робостью, чувствовалисебя, подобно прочим многочисленным английским туристам, вполнеспокойно. Славный полк, с многими офицерами которого мыпознакомились, был доставлен по каналам в Брюгге и Гент, чтобы оттудадвинуться сухопутным маршем на Брюссель.
Джозсопровождал наших дам на пассажирских судах – на тех судах,роскошь и удобство которых, вероятно, помнят все, кто преждепутешествовал по Фландрии. Поили и кормили на этих медлительных, нокомфортабельных судах так обильно и вкусно, что сложилась дажелегенда об одном английском путешественнике, который приехал вБельгию на неделю и после первой же поездки по каналу пришел в такойвосторг от местной кухни, что не переставая плавал между Гентом иБрюгге, пока не были изобретены железные дороги, а тогда, совершивпоследний рейс вместе со своим судном, бросился в воду и утонул.Джозу не была суждена подобного рода смерть, но наслаждался онбезмерно, и миссис О’Дауд уверяла, что для полного счастья емунедостает только ее сестры Глорвины. Он целый день сидел на палубе ипотягивал фламандское пиво, то и дело призывая своего слугу Исидора игалантно беседуя с дамами.
Храбростьего была безгранична.
– ЧтобыБони напал на нас! – восклицал он. – Голубушкамоя Эмми, не бойся, бедняжка! Опасности никакой! Союзники будут вПариже через два месяца, поверь мне. Клянусь, я сведу тебя тогдапообедать в Пале-Рояль. Триста тысяч русских вступают сейчас воФранцию через Майнц-на-Рейне – триста тысяч, говорю я, подкомандой Витгенштейна и Барклая де Толли, моя милая! Ты ничего непонимаешь в военных делах, дорогая! А я понимаю и говорю тебе, чтоникакая пехота во Франции не устоит против русской пехоты, а изгенералов Бонн ни один и в подметки не годится Витгенштейну. Затеместь еще австрийцы, их пятьсот тысяч, не меньше, и находятся они внастоящее время в десяти переходах от границы, под предводительствомШварценберга и принца Карла. Потом еще пруссаки под командой храброгофельдмаршала. Укажите мне другого такого начальника кавалерии –теперь, когда нет Мюрата! А, миссис О’Дауд? Как вы думаете, стоит линашей малютке бояться? Есть ли основания трусить, Исидор? А, сэр?Принесите мне еще пива!
МиссисО’Дауд отвечала, что ее Глорвина не боится никого, а тем болеефранцузов, и, выпив залпом стакан пива, подмигнула, давая этимпонять, что напиток ей нравится.
Находясьпостоянно под огнем неприятеля или, другими словами, часто встречаясьс дамами Челтнема и Вата, наш друг чиновник утратил значительную долюсвоей прежней робости и бывал необычайно разговорчив, особенно когдаподкреплялся спиртными напитками. В полку его любили, потому что онщедро угощал молодых офицеров и забавлял всех своими военнымизамашками. И подобно тому как один известный в армии полк брал во всепоходы козла и пускал его во главе колонны, а другой передвигался подпредводительством оленя, так и ***полк, по утверждению Джорджа, неупускавшего случая посмеяться над шурином, шел в поход со своимслоном.
Современи знакомства Эмилии с полком Джордж начал стыдиться некоторыхчленов того общества, в которое он вынужден был ее ввести, и решил,как он сказал Доббину (чем, надо полагать, доставил тому большуюрадость), перевестись в скором времени в лучший полк, чтобы жена егоне общалась с этими вульгарными женщинами. Однако эта вульгарнаясклонность стыдиться того или иного общества гораздо болеесвойственна мужчинам, чем женщинам (исключая, конечно, великосветскихдам, которым она очень и очень присуща), и миссис Эмилия, простая иискренняя, не знала этого ложного стыда, который ее муж называлутонченностью. Так, капитан Осборн мучительно страдал, когда его женанаходилась в обществе миссис О’Дауд, носившей шляпу с петушинымиперьями, а на животе большие часы с репетицией, которые оназаставляла звонить при всяком удобном случае, рассказывая о том, какей подарил их отец, когда она садилась в карету после свадьбы; Эмилияже только забавлялась эксцентричностью простодушной леди и нискольконе стыдилась ее общества.
Во времяэтого путешествия, которое с тех пор старался совершить почти каждыйангличанин среднего круга, можно было бы встретить более образованныхспутников, но едва ли хоть один из них мог превзойти занимательностьюжену майора О’Дауда.
– Вывсе хвалите эти суда, дорогая! А посмотрели бы вы на наши суда междуДублином и Беллинесло. Вот там действительно быстро путешествуют! Лкакой прекрасный там скот. Мой отец получил золотую медаль (сам егопревосходительство отведал ломтик мяса и сказал, что в жизни не едаллучшего) за такую телку, какой в этой стране нипочем не увидишь.
А Джоз совздохом сознался, что такой жирной и сочной говядины, как в Англии,не найдется нигде на свете.
– Заисключением Ирландии, откуда к вам привозят отборное мясо, –сказала жена майора, продолжая, как это нередко бывает с патриотамиее нации, делать сравнения в пользу своей страны. Когда речь зашла осравнительных достоинствах рынков Брюгге и Дублина, майорша дала волюсвоему презрению.
– Вы,может быть, объясните мне, что означает у них эта старая каланча вконце рыночной площади? – говорила она с такой едкойиронией, что от нее могла бы рухнуть эта старая башня.
Брюггебыл полон английскими солдатами. Английский рожок будил нашихпутников по утрам; вечером они ложились спать под звуки английскихфлейт и барабанов. Вся страна, как и вся Европа, была под ружьем,приближалось величайшее историческое событие, а честная Пегги О’Дауд,которой это так же касалось, как и всякого другого, продолжалаболтать о Белинафеде, о лошадях и конюшнях Гленмелони и о том, какоетам пьют вино; Джоз Седли прерывал ее замечаниями о карри и рисе вДумдуме, а Эмилия думала о муже и о том, как лучше выразить ему своюлюбовь, словно важнее этого не было на свете вопросов.
Люди,склонные отложить в сторону учебник истории и размышлять о том, чтопроизошло бы в мире, если бы в силу роковых обстоятельств непроизошло того, что в действительности имело место (занятие в высшейстепени увлекательное, интересное и плодотворное!), – этилюди, несомненно, поражалитсь тому, какое исключительно неудачноевремя выбрал Наполеон, чтобы вернуться с Эльбы и пустить своих орловлететь от бухты Сен-Жуан к собору Парижской богоматери. Наши историкиговорят нам, что союзные силы были, по счастью, в боевой готовности ив любой момент могли быть брошены на императора, вернувшегося сЭльбы. У августейших торгашей, собравшихся в Вене и перекраивавшихевропейские государства по своему усмотрению, было столько причин дляссор, что армии, победившие Наполеона, легко могли бы перегрызтьсямежду собой, если бы не вернулся предмет их общей ненависти и страха.Один монарх держал армию наготове, потому что он выторговал себеПольшу и решил удержать ее; другой забрал половину Саксонии и не былсклонен выпустить из рук свое приобретение; Италия являлась предметомзабот для третьего. Каждый возмущался жадностью другого, и если быкорсиканец дождался в своем плену, пока все эти господа непередерутся между собой, он мог бы беспрепятственно занятьфранцузский трон. Но что бы тогда сталось с нашей повестью и со всеминашими друзьями? Что сталось бы с морем, если бы испарились все егокапли?
Между темжизнь шла своим чередом, и по-прежнему люди искали удовольствий, какбудто этому не предвиделось конца и как будто впереди не былонеприятеля. Когда наши путешественники приехали в Брюссель, где былрасквартирован их полк, – что все считали большойудачей, – они оказались в одной из самых веселых иблестящих маленьких столиц Европы, где балаганы Ярмарки Тщеславияманили взор самой соблазнительной роскошью. Здесь веласьрасточительная игра, здесь танцевали до упаду; пиры здесь приводили ввосторг даже такого гурмана, как Джоз; здесь был театр, гдепленительная Каталани восхищала слушателей своим пением;очаровательные прогулки верхом в обществе блестящих военных; чудесныйстаринный город с причудливой архитектурой и оригинальные костюмы –предмет удивления и восторгов маленькой Эмилии, которая никогда небывала за границей. Поселившись в прекрасной квартире, за которуюплатили Джоз и Осборн – последний не стеснялся расходами и былполон нежного внимания к жене – миссис Эмилия в течение двухнедель, что еще длился ее медовый месяц, была так довольна исчастлива, как дай бог всякой юной новобрачной, совершающей свадебноепутешествие.
Каждыйдень этого счастливого времени всем приносил что-нибудь новое иприятное. То нужно было осмотреть церковь или картинную галерею, топредстояла прогулка или посещение оперы. Полковые оркестры гремели сутра до ночи. Знатнейшие особы Англии прогуливались по парку. Это былнескончаемый военный праздник. Джордж, каждый вечер вывозивший жену всвет, был, как всегда, вполне доволен собой и клялся, что становитсянастоящим семьянином. Ехать куда-нибудь с ним! Уже это однозаставляло сердечко Эмилии радостно биться! Ее письма домой к материв то время были полны восторга и благодарности. Муж заставляет еепокупать кружева, наряды, драгоценности, всевозможные безделушки. О,это самый лучший, самый добрый, самый великодушный из мужчин!
Джорджглядел на лордов и леди, наводнявших город и появлявшихся во всехобщественный местах, и его истинно британская душа ликовала. Здесьэти знатные люди сбрасывали с себя самодовольную надменность цзаносчивость, которые нередко отличают их на родине, и, появляясьповсюду, снисходили до общения с простыми смертными. Однажды навечере у командующего той дивизией, к которой принадлежал полкДжорджа, последний удостоился чести танцевать с леди Бланш Тислвуд,дочерью лорда Бейрэкрса; он сбился с ног, доставая мороженое ипрохладительные напитки для благородной леди и ее матери, и,растолкав слуг, сам вызвал карету леди Бейракрс. Дома он такхвастался знакомством с графиней, что его собственный отец не мог быпревзойти его.
Наследующий же день он явился к этим дамам с визитом, сопровождал ихверхом, когда они катались в парке, пригласил всю семью на обед вресторан и был в совершенном восторге, когда они приняли приглашение.Старый Бейракрс, который не отличался большой гордостью, но зато имелотличный аппетит, пошел бы ради обеда куда угодно.
– Надеюсь,там не будет никаких других дам, кроме нас, – сказала ледиБейракрс, размышляя об этом приглашении, принятом слишком поспешно.
– Помилосердствуйте,мама! Не думаете же вы, что он приведет свою жену? –взвизгнула леди Бланш, которая накануне вечером часами кружилась вобъятиях Джорджа в только что вошедшем в моду вальсе. –Эти мужчины еще терпимы, но их женщины…
– Унего жена, – он только что женился, – говорят,прехорошенькая, – заметил старый граф.
– Нучто ж, моя милая Бланш, – промолвила мать, –если папа хочет ехать, поедем и мы; но, конечно, нам нет никакойнеобходимости поддерживать с ними знакомство в Англии.
Итак,решив не узнавать своего нового знакомого на Бонд-стрит, эти знатныеособы отправились к нему обедать в Брюсселе и, милостиво позволив емузаплатить за угощение, проявили свое достоинство в том, чтопрезрительно косились на его жену и не обменялись с ней ни словом. Втаких проявлениях собственного достоинства высокорожденная британскаяледи не имеет себе равных. Наблюдать обращение знатной леди с другою,ниже стоящею женщиной – очень поучительное занятие дляфилософски настроенного посетителя Ярмарки Тщеславия.
Этопиршество, на которое бедный Джордж истратил немало денег, было самымпечальным развлечением Эмилии за весь их медовый месяц. Она послаладомой матери жалобный отчет об этом празднике: написала о том, какграфиня не удостаивала ее ответом, как леди Бланш рассматривала ее влорнет и в какое бешенство пришел капитан Доббин от их поведения; какмилорд, когда все встали из-за стола, попросил показать ему счет изаявил, что обед был никудышный и стоил чертовски дорого. Однако,хотя Эмилия рассказала в своем письме и про грубость гостей, и прото, как ей было тяжело и неловко, тем не менее старая миссис Седлибыла весьма довольна и болтала о приятельнице Эмми, графине Бейракрс,с таким усердием, что слухи о том, как Джордж угощал пэров и графинь,дошли даже до ушей мистера Осборна в Сити.

Те, ктознает теперешнего генерал-лейтенанта, сэра Джорджа Тафто, кавалераордена Бани, и видели, как он, подбитый ватой и в корсете, почтикаждый день во время сезона важно семенит по Пэл-Мэл в своихлакированных сапожках на высоких каблуках, заглядывая под шляпкипроходящим женщинам, или гарцует на чудесном гнедом, строя глазкипроезжающим в экипажах по Парку, – те, кто виделтеперешнего сэра Джорджа Тафто, едва ли узнают в нем храброгоофицера, отличившегося в Испании и при Ватерлоо. Теперь у него густыевьющиеся каштановые волосы и черные брови, а бакенбардытемно-лилового цвета. В 1815 году у него были светлые волосы ибольшая плешь; фигура у него была полнее, теперь же он сильнопохудел. Когда ему было около семидесяти лет (сейчас ему подвосемьдесят), его редкие и совсем белые волосы внезапно сталигустыми, темными и вьющимися, а бакенбарды и брови приняли теперешнийоттенок. Злые языки говорят, что его грудь подбита ватой, а еговолосы – парик, так как они никогда не отрастают. Том Тафто, сотцом которого генерал рассорился много лет назад, говорил, будтоmademoiselle де Жезей из Французского театра выдрала волосы егодедушке за кулисами; но Том известный злопыхатель и завистник, апарик генерала не имеет никакого отношения к нашему рассказу.
Как-тораз, когда некоторые наши друзья из *** полка бродили по цветочномурынку Брюсселя после осмотра ратуши, которая, по словам миссисО’Дауд, оказалась далеко не такой большой и красивой, какгленмелонский замок ее отца, к рынку подъехал какой-то офицервысокого чина в сопровождении ординарца и, спешившись, выбрал самыйпрекрасный букет, какой только можно себе вообразить. Затеи этичудесные цветы были завернуты в бумагу, офицер снова вскочил на коня,препоручив букет ухмыляющемуся ординарцу, и поехал прочь с важным исамодовольным видом.
– Посмотрелибы вы, какие цветы у нас в Гленмелони! – говорила миссисО’Дауд. – У моего отца три садовника-шотландца и девятьпомощников. Оранжереи занимают целый акр, ананасы родятся каждоелето, как горох. Виноградные грозди у нас весят по шести фунтовкаждая, а цветы магнолии, говоря по чести и совести, величиной счайник.
Доббин,никогда не задиравший миссис О’Дауд, что с восторгом проделывалнегодный Осборн (к ужасу Эмилии, умолявшей его пощадить жену майора),отскочил вдруг в сторону, фыркая и захлебываясь, а потом, удалившисьна безопасную дистанцию, разразился громким, пронзительным хохотом, кизумлению рыночной толпы.
– Чегоэтот верзила раскудахтался? – заметила миссис О’Дауд. –Или у него кровь из носу пошла? Он всегда говорит, что у него кровьносом идет, – этак из него вся кровь должна была бывылиться. Разве магнолии у нас не с чайник величиной, О’Дауд?
– Совершенноверно, и даже больше, – подтвердил майор.
В это-товремя беседа и была прервана появлением офицера, купившего букет.
– Ох,хороша лошадь, черт побери! Кто это такой? – спросилДжордж.
– Еслибы вы видели Моласа, лошадь моего брата Моллоя Мелони, котораявыиграла приз в Каррахе!.. – воскликнула жена майора исобиралась продолжать свою семейную хронику, но муж прервал еесловами:
– Даэто генерал Тафто, который командует *** кавалернйскои дивизией, –и затем прибавил спокойно: – Мы с ним оба были ранены в ногупри Талавере.
– Послеэтого вы и получили повышение по службе, – смеясь, добавилДжордж. – Генерал Тафто! Значит, дорогая, и Кроулиприехали.
У Эмилииупало сердце – она сама не знала почему. Солнце словно светилоуже не так ярко, и высокие старинные фронтоны и крыши сразу потерялисвою живописность, хотя закат был великолепен и вообще это был однииз самых чудных дней конца мая.
ГЛАВА XXIX

БРЮССЕЛЬ

МистерДжоз нанял пару лошадей для своей открытой коляски и благодаря им исвоему изящному лондонскому экипажу имел вполне приличный вид вовремя своих прогулок по Брюсселю. Джордж купил себе верховую лошадь ивместе с капитаном Доббином часто сопровождал коляску, в которой Джозс сестрой ежедневно ездили кататься. В этот день они выехали в паркна свою обычную прогулку, и там предположение Джорджа о прибытииРодона Кроули и его жены подтвердилось. Среди маленькой кавалькады,сплошь состоявшей из английских офицеров в высоких чипах, они увиделиРебекку в очаровательной, плотно облегавшей ее амазонке, верхом напрекрасной арабской лошадке, на которой она ездила превосходно (этоискусство она приобрела в Королевском Кроули, где баронет, мистерПитт и сам Родон давали ей уроки); рядом с ней ехал доблестныйгенерал Тафто.
– Даэто сам герцог! – закричала миссис О’Дауд Джозу, которыйтут же покраснел, как пион. – А это, на гнедом, лордАксбридж. Какой у него бравый вид! Мой брат Моллой Мелони похож нанего как две капли воды.
Ребеккано подъехала к коляске; но, заметив сидевшую в ней Эмилию,приветствовала ее нежными словами и улыбкой, послала ей воздушныйпоцелуй, игриво помахала ручкой в сторону экипажа, а затем продолжалабеседу с генералом Тафто. Генерал спросил:
– Ктоэтот толстый офицер в фуражке с золотым галуном?
И Ребеккаответила, что это «один офицер Ост-Индской армии».
ЗатоРодон Кроули, отделившись от своей компании, подъехал к ним, сердечнопожал руку Эмилии, сказал Джозу: «Как живете, приятель?»– и так уставился на миссис О’Дауд и на ее черные петушьиперья, что той подумалось, уж не покорила ли она его сердце.
Джордж иДоббин, нагнавшие в это время коляску, отдали честьвысокопоставленным особам, среди которых Осборн сразу заметил миссисКроули. Он увидел, как Родон, фамильярно склонившись к его коляске,разговаривал с Эмилией, и так обрадовался, что ответил на сердечноеприветствие адыотанта с несколько даже излишней горячностью. Родон иДоббин обменялись сугубо сдержанными поклонами.
Кроулирассказал Джорджу, что они остановились с генералом Тафто в «Hoteldn Pare», и Джордж взял со своего друга обещание в самом скоромвремени посетить их,
– Страшножалею, что не встретился с вами три дня назад, – сказалДжордж. – Я давал обед в ресторане… было очень мило.Лорд Бейракрс, графиня и леди Бланш были так добры, что отобедали снами. Жаль, что вас не было.
Сообщивтаким образом старому знакомому о своих притязаниях на званиесветского человека, Джордж расстался с Родоном, который поскакал поаллее вслед за блестящей кавалькадой, в то время как Джордж и Доббинзаняли места по обе стороны экипажа Эмилии.
– Нуне красавец ли герцог! – заметила миссис О’Дауд. –Вы знаете, Уэлсли и Мелони в родстве. Но у меня, конечно, и в мысляхнет представиться его светлости, разве что он сам вспомнит о нашихродственных узах.
– Онзамечательный вопи, – сказал Джоз, чувствуя себя гораздосвободнее теперь, когда велнкий человек уехал. – Что можетсравниться с победой при Саламанке? А, Доббин? Но где он научилсясвоему искусству? В Индии, мой милый! Джунгли – отличная школадля полководца, заметьте это. Я ведь тоже с ним знаком, миссисО’Дауд; на одном балу в Думдуме мы оба танцевали с мисс Катлер,дочерью Катлера, который в артиллерии… чертовски хорошенькаядевушка!
Появлениевысоких особ служило им темой для разговора во время всей прогулки, иза обедом, и позже, до самого того часа, когда все собрались ехать воперу.
Казалось,они и не уезжали из старой Англии. Театр был переполнен знакомымианглийскими лицами и туалетами того сорта, какими издавна славятсяангличанки. Миссис О’Дауд занимала среди них не последнее место: налбу у нее вился кокетливый локон, а ее убор из ирландских алмазов ижелтых самоцветов затмевал, по ее мнению, все драгоценности, какиебыли в театре. Ее присутствие было пыткой для Осборна, но онанеизменно появлялась на всех сборищах, где бывали ее молодые друзья.Ей и в голову не приходило, что они не жаждут ее общества.
– Онабыла полезна тебе, дорогая, – сказал Джордж жене, которуюон мог с более спокойной совестью оставлять одну в обществе женымайора. – Но как приятно, что приехала Ребекка: теперь тыбудешь проводить время с нею, и мы можем отделаться от этой несноснойирландки.
Эмилия неответила ни да ни нет, – и как нам знать, о чем онаподумала?
Общий видбрюссельского оперного театра не произвел на миссис О’Дауд сильноговпечатления, так как театр на Фишембл-стрит в Дублине был гораздокрасивее, да и французская музыка, по ее мнению, не могла сравнитьсяс мелодиями ее родной страны. Эти и другие наблюдения она громковысказывала своим друзьям, самодовольно обмахиваясь большим скрипучимвеером.
– Родон,дорогой мой, кто эта поразительная женщина рядом с Эмилией? –спросила сидевшая в противоположной ложе дама (наедине она почтивсегда была вежлива со своим мужем, а на людях – неизменнонежна). – Видишь, вон то существо в тюрбане с какой-тожелтой штукой, в красном атласном платье и с огромными часами?
– Рядомс хорошенькой женщиной в белом? – спросил сидевший возленее джентльмен средних лет с орденами в петлице, в нескольких жилетахи с туго накрахмаленным белым галстуком.
– Хорошенькаяженщина в белом? Это Эмилия, генерал… Вы всегда замечаете всеххорошеньких женщин, негодный вы человек!
– Толькоодну, клянусь! – воскликнул восхищенный генерал, а дамаслегка ударила его большим букетом, который держала в руке.
– Аведь это он, – сказала миссис О’Дауд, – и букеттот самый, который он купил тогда на рынке.
КогдаРебекка, поймав взгляд подруги, проделала свой маленький маневр своздушным поцелуем, миссис О’Дауд, приняв приветствие на свой счет,ответила на него такой грациозной улыбкой, что несчастный Доббинфыркнул и выскочил из ложи.
Поокончании действия Джордж сразу же отправился засвидетельствоватьсвое почтение Ребекке. В коридоре он встретил Кроули, с которымобменялся замечаниями относительно событий последних двух недель.
– Нучто, мой чек оказался в порядке? – спросил Джордж смногозначительным видом.
– Вполном порядке, мой милый, – отвечал Родон. –Рад буду дать вам отыграться. Как панаша, смилостивился?
– Ещенет, – сказал Джордж, – но к тому идет; да уменя есть и свои деньги, полученные от матери. А тетушка вашасмягчилась?
– Подариламне двадцать фунтов, проклятая старая скряга!.. Когда же мы увидимся?Генерал во вторник не обедает дома. Может быть, вы приедете вовторник?.. Да, заставьте вы Седли сбрить усы. Какого черта нужныштатскому усы и эта дурацкая венгерка? Ну, а затем до свидания.Постарайтесь быть во вторник. – И Родон двинулся прочь сдвумя молодыми франтоватыми джентльменами, которые, так же как и он,состояли в штабе генерала.
Джорджостался не очень доволен приглашением на обед как раз в тот день,когда генерала не будет дома.
– Язайду засвидетельствовать свое почтение вашей жене, –сказал он, на что Родон ответил:
– Гм…Если хотите. – Вид у него при этом был весьма мрачный, аоба юных офицера лукаво переглянулись. Джордж попрощался с ним игордо проследовал по коридору к ложе генерала, номер которой онзаранее себе заметил.
– EntrezВойдите (франц.).. – раздался звонкий голосок, и наш другпредстал перед Ребеккой. Та мигом вскочила, захлопала в ладоши ипротянула Джорджу обе руки, так рада была она его видеть. Генерал сорденами в петлице грозно посмотрел на него, словно хотел сказать:«Кто вы такой, черт вас возьми?»
– Дорогойкапитан Джордж! – воскликнула Ребекка в упоении. –Вот мило, что вы зашли! А мы тут с генералом скучали tete-a-tete.Генерал, это капитан Джордж, о котором я вам рассказывала.
– Да? –проговорил генерал с едва заметным поклоном. – Какогополка, капитан Джордж?
Джорджназвал *** полк и горько пожалел, что не служит в каком-нибудьблестящем кавалерийском корпусе.
– Вы,кажется, недавно из Вест-Индии? В последней кампании не участвовали?Здесь расквартированы, капитан Джордж? – продолжал генералс убийственной надменностью.
– Вовсене капитан Джордж, глупый вы человек! Капитан Осбори, –перебила его Ребекка.
Генералхмуро поглядывал то на капитана, то на Ребекку.
– КапитанОсборн, да? Родственник Осборнов из Л.?
– Унас один герб, – ответил Джордж. И это действительно былотак: пятнадцать лет назад мистер Осборн, посоветовавшись с однимзнатоком геральдики с Лонг-Акра, выбрал себе в «Книге пэров»герб Осборнов из Л. и украсил им свою карету. Генерал ничего неответил на это заявление; он взял подзорную трубку – биноклей вто время еще не было – и сделал вид, что рассматриваетзрительную залу. Но Ребекка отлично видела, что его не вооруженныйтрубкой глаз смотрит в ее сторону и бросает на нее и на Джорджасвирепые взгляды. Она удвоила свою приветливость.
– Какпоживает дорогая Эмилия? Впрочем, нечего и спрашивать, –она так прелестна! А кто эта добродушная на вид особа рядом с нею:ваша пассия? О вы, негодные мужчины! А вон мистер Седли кушаетмороженое, и с каким наслаждением! Генерал, почему у нас нетмороженого?
– Прикажетепойти и принести вам? – спросил генерал, едва сдерживаябешенство.
– Позвольтемне пойти, прошу вас, – сказал Джордж.
– Нет,я хочу сама зайти в ложу к Эмилии. Дорогая, милая девочка! Дайте мневашу руку, капитан Джордж! – И, кивнув головой генералу,Ребекка легкой походкой вышла в коридор. Очутившись с Джорджемнаедине, она взглянула на него лукаво, словно хотела сказать: «Вывидите, каково положение дел и как я его дурачу». Но Джордж непонял этого, занятый своими собственными планами и погруженный всамодовольное созерцание своей неотразимости.
Проклятия,которыми вполголоса разразился генерал, как только Ребекка и еепохититель его покинули, были так выразительны, что, наверно, ни одиннаборщик не решился бы их набрать, хотя бы они и были написаны. Онивырвались у генерала прямо из сердца, – уму непостижимо,как человеческое сердце способно порождать подобные чувства и по меренадобности выбрасывать из себя такой огромный запас страсти ибешенства, ненависти и гнева!
Кроткиеглаза Эмилии тоже были с беспокойством устремлены на парочку,поведение которой так раздосадовало ревнивого генерала. ОднакоРебекка, войдя в ложу, бросилась к своей приятельнице с самымибурными выражениями радости, несмотря на то, что это происходило впубличном месте; она обнимала свою милую подругу ил виду у всеготеатра и главным образом на виду у подзорной трубки генерала,наведенной теперь на ложу Осборнов. С Джоном миссис Родонпоздоровалась также очень приветливо, а от большой брошки миссисО’Дауд и ее чудесных ирландских алмазов пришла в восторг и по хотелаверить, что они не прибыли прямым путем из Голконды. Она суетилась,болтала, вертелась и кривлялась, улыбалась одному и кокетничала сдругим, и все это на виду у ревнивой подзорной трубки, направленнойна нее с противоположной стороны залы. А когда начался балет (вкотором ни одна танцовщица не проявила столь совершенного искусствапантомимы и не могла сравняться с нею ужимками), она удалилась ксебе, на этот раз опираясь на руку капитана Доббина. Нет, нет,Джорджа она ни за что не возьмет с собой: он должен остаться со своейдорогой, прелестной маленькой Эмилией.
– Чтоза ломака эта женщина, – шепнул честный Доббин Джорджу,вернувшись из ложи Ребекки, куда он проводил ее в полнейшем молчаниии с мрачным видом могильщика. – Корчится, извивается,точно змея. Разве ты не видел, Джордж, что все время, пока она былаздесь, она просто разыгрывала комедию для того генерала напротив?
– Ломака?Разыгрывала комедию? Глупости! Она самая очаровательная женщина вАнглии, – отвечал Джордж, показывая свои белые зубы ипокручивая надушенные усы. – Ты совершенно не светскийчеловек, Доббин. Посмотри-ка на нее сейчас, она уже успела заговоритьТафто. Видишь, как он смеется? Господи, что у нее за плечи! Эмми,почему у тебя нет букета? У всех дам букеты.
– Такпочему же вы ей не купили? – заметила миссис О’Дауд.Эмилия и Уильям Доббин были благодарны ей за это своевременноезамечание. Но обе дамы заметно притихли. Эмилия была подавленаблеском, живостью и светским разговором своей соперницы. Даже миссисО’Дауд словно воды в рот набрала после блестящего появления Бекки иза весь вечер не сказала больше ни слова о своем Гленмелони.
– Когдаты наконец бросишь игру, Джордж? Ведь ты уже мне обещал сотни раз! –сказал Доббин своему приятелю несколько дней спустя после вечера,проведенного в опере.
– Акогда ты бросишь свои нравоучения? – последовал ответ. –И чего ты, черт возьми, беспокоишься? Играем мы по маленькой. Вчера явыиграл. Не думаешь же ты, что Кроули плутует. При честной игре вконце концов всегда одно на одно выходит.
– Ноедва ли он сможет заплатить тебе, если проиграет. – сказалДоббин.
Однакоего совет имел такой же успех, как и все вообще советы. Осборн иКроули встречались теперь постоянно. Генерал Тафто почти всегдаобедал вне дома. Джорджа радушно принимали в апартаментах, занимаемыхадьютантом и его супругой (и расположенных очень близко к покоямгенерала).
ПоведениеЭмилии, когда они с Джорджем явились в гости к Кроули и его жене,чуть не вызвало первой ссоры между супругами. Джордж сильно разбранилжену за ее явную неохоту идти к ним и за высокомерное и гордоеобращение с миссис Кроули, ее старой подругой. Эмилия не сказала нислова в ответ, но во время второго визита, который они отдали миссисРодов, она, чувствуя на себе взгляд мужа и Ребекки, испытующесмотревшей на нее, держалась еще более неловко и застенчиво, чем впервый раз.
Ребекка,конечно, была сама любезность и словно не замечала холодностиподруги.
– Эммикак будто загордилась с тех пор, как имя ее отца попало в… современи неудач мистера Седли, – сказала Ребекка, участливосмягчая свои слова ради Джорджа. – Когда мы были вБрайтоне, мне казалось, что она делала мне честь ревновать вас комне; а теперь она, вероятно, считает неприличным, что Родон, я игенерал живем в одном доме. Но, дорогой мой, как бы мы при нашихсредствах могли жить здесь без друга, который делил бы с намирасходы? Или вы думаете, что Родон не в состоянии позаботиться о моейчести? Но все же я очень обязана Эмми, очень обязана, –добавила миссис Родон.
– Ну,какая там ревность! – отвечал Джордж. – Всеженщины ревнивы…
– Ивсе мужчины также. Разве вы не ревновала меня к генералу Тафто, агенерал к вам в тот вечер в опере? Ведь он готов был съесть меня зато, что я пошла с вами навестить вашу глупенькую жену, как будто мнеесть дело до нее или до вас, – продолжала миссис Кроули,дерзко тряхнув головой. – Хотите остаться пообедать? Мойдрагун обедает у главнокомандующего. Важные, волнующие новости.Говорят, французы перешли границу. Мы здесь пообедаем с вамиспокойно.
Джорджпринял приглашение, хотя жене его немного нездоровилось. Не прошло ишести недель, как они поженились, а другая женщина уже глумилась наднею, и он не сердился на это. Он не сердился даже на себя, этотдобродушный малый.
«Конечно,это безобразие, – признавался он самому себе. –Но, черт возьми, если хорошенькая женщина вешается вам на шею, что жеостается делать? Я довольно-таки смел с женщинами», –часто говорил он, улыбаясь и многозначительно кивая Стаблу, Спуни идругим товарищам в офицерском собрании, которые уважали его за этоудальство. После военных побед победы любовные с давних временслужили источником гордости для мужчин на Ярмарке Тщеславия, иначепочему бы школьники хвастались своими амурными делами, а Дон-Жуанприобрел такую популярность?
Итак,мистер Осборн, твердо убежденный, что он неотразим и создан для того,чтобы побеждать женщин, не пытался противиться своей судьбе, апокорно подчинялся ей. Но так как Эмми не возмущалась и не мучила егоревностью, а только молча страдала, Джордж воображал, что она неподозревает того, о чем все его знакомые были отлично осведомлены, аименно, что он отчаянно волочится за миссис Кроули. Он катался с неюверхом, когда она бывала свободна. Он врал Эмилии про какие-то делана службе (каковым небылицам она нисколько не верила) и, оставив ееодну или с братом, проводил вечера в обществе Кроули, проигрывая мужуденьги и теша себя мыслью, что жена изнывает от любви к нему. Весьмавероятно, что эти двое никогда прямо не сговаривались, что она будетзавлекать юного джентльмена, а он – обыгрывать этогоджентльмена в карты, – но они прекрасно понимали другдруга, и Родон добродушно позволял Осборну бывать у них сколько душеугодно.
Джорджбыл так занят своими новыми друзьями, что они с Уильямом Доббиномпроводили вместе далеко не так много времени, как раньше. Джорджизбегал его и в обществе и в полку, – как мы уже видели,он недолюбливал нравоучения, которыми был не прочь угостить егостаршин приятель. Пусть некоторые поступки Джорджа и серьезноогорчали капитана Доббина, но какая польза была убеждать Осборна,что, несмотря на его пышные усы и высокое мнение о своей опытности,он еще мальчишка и что Родон сделал его своей жертвой, как многихдругих, и, выжав из него все возможное, отшвырнет от себя спрезрением? Джордж его не слушал; и так как Доббин, заходя кОсборнам, имел мало случаен встречаться со своим старым другом, тоони избегли многих тягостных и бесполезных разговоров. Таким образом,наш друг Джордж без помехи развлекался на Ярмарке Тщеславия.
Никогдаеще со времени Дария не было у армии такого блестящего обоза, кактот, что в 1815 году сопровождал армию герцога Веллингтона вНидерландах и в сплошных танцах и пиршествах довел ее, можно сказать,до самого поля сражения. Бал, который дала некая благороднаягерцогиня в Брюсселе 15 июня вышеупомянутого года, вошел в историю.Приготовления к нему взбудоражили весь город, и я слышал от некоторыхледи, живших в то время в Брюсселе, что дамы говорили о нем иинтересовались им куда больше, чем наступлением неприятеля. Билеты наэтот бал доставали ценою таких стараний, просьб и интриг, какие подстать только английским леди, жаждущим встретиться с высшей знатьюсвоей страны.
Джоз имиссис О’Дауд, страстно мечтавшие попасть на этот бал, напрасностарались достать билеты; зато некоторым нашим друзьям повезло. Так,например, Джордж, благодаря влиянию лорда Бейракрса и как бы вотплату за обед в ресторане, получил пригласительный билет на имякапитана и миссис Осборн, каковое обстоятельство заставило егочрезвычайно возгордиться. Доббин пользовался покровительствомгенерала, командовавшего дивизией, к которой принадлежал его полк,поэтому, явившись как-то к миссис Осборн, он, смеясь, показал ейтакое же приглашение, чем вызвал зависть Джоза и удивление Джорджа:как, черт возьми, Доббину удалось пролезть в общество? Мистер имиссис Родон тоже, разумеется, были приглашены – как друзьягенерала, командующего кавалерийской бригадой.
Вназначенный вечер Джордж, заказавший для Эмилии новое платье ивсевозможные украшения, повез ее на знаменитый бал, где она не зналани единой души. Разыскав леди Бепракрс, – которая даже неудостоила его поклоном, считая, что пригласительного билета для неговполне достаточно, – и усадив Эмилию на стул, онпредоставил ее собственным попечениям, считая, что поступил весьмапохвально, так как купил ей новое платье и привез на бал, где онавольна была развлекаться, как ей захочется. Ее размышления были не изприятных, и никто, кроме честного Доббина, их не нарушал.
Итак,великосветский дебют Эмилии оказался весьма неудачным (ее муж отметилэто с глухим раздражением), но зато для миссис Родон Кроули этотвечер был сплошным триумфом. Она приехала очень поздно: лицо еесняло, платье было совершенством; среди собравшихся знатных особ ипод направленными на нее лорнетами Ребекка казалась столь жехладнокровной и спокойной, как в прежнее время, когда водила вцерковь воспитанниц мисс Пинкертон. С многими из мужчин она уже былазнакома, и денди тотчас окружили ее. Что касается дам, то онишептались между собой о том, что Родон похитил ее из монастыря и чтоона сродни фамилии Монморанси. Она так прекрасно говорилапо-французски, что эти сведения казались правдоподобными, и всесоглашались, что манеры ее прелестны и что она distinguee. Пятьдесяткавалеров зараз толпились около нее, прося оказать честь танцевать сними. Но она отвечала, что уже приглашена и намерена танцевать оченьмало. Она направилась прямо к тому месту, где сидела Эмми, никем незамечаемая и глубоко несчастная. Чтобы доконать бедняжку, миссисРодон бросилась к ней, восторженно приветствуя свою дорогую Эмилию, исейчас же начала ей покровительствовать. Она разбранила платьеподруги и ее прическу, подивилась, как она могла быть так chausseeОбута (франц.)., и обещала прислать ей на следующее утро своюcorsetiere Корсетницу (франц.).. Она уверяла, что бал восхитительный,что тут собрались все, кого все знают, а таких, кого никто не знает,лишь очень, очень мало. За какие-нибудь две недели, после трех званыхобедов, эта молодая особа как нельзя лучше усвоила светский жаргон; итолько по ее прекрасному французскому выговору можно было догадаться,что она не родилась аристократкой.
Джордж,оставивший Эмми на стуле при входе в залу, не замедлил к нейвернуться, когда Ребекка осчастливила ее своим вниманием. Бекки какраз читала миссис Осборн нотацию по поводу безумств ее мужа.
– Радибога, милочка, не давай ему играть, – говорила она, –иначе он себя погубит. Он и Родон каждый вечер играют в карты, а ведьты знаешь, у него мало денег, и Родон вытянет из него все допоследнего шиллинга, если он не образумится. Отчего ты не запретишьему, беспечное ты существо! Отчего ты не приходишь к нам по вечерам,вместо того чтобы скучать дома в обществе этого капитана Доббина?Согласна, что он tres aimable Очень мил (франц.)., но разве можетнравиться мужчина с такими громадными ногами? Вот у твоего мужа ноги– прелесть! А, да вот и он! Где вы были, негодный? Эмми тут безвас все глаза выплакала. Вы пришли пригласить меня на кадриль?
Онаположила рядом с Эмилией шаль и букет и упорхнула танцевать сДжорджем. Только женщины умеют так ранить. Их маленькие стрелыотравлены ядом, который причиняет в тысячу раз больше боли, чемгрубое мужское оружие. Наша бедная Эмми не умела ни ненавидеть, ниязвить – как ей было защищаться от своего безжалостного врага?
Джорджтанцевал с Ребеккой два или три раза. Эмилия едва ли знала точно,сколько. Она сидела никем не замечаемая, в своем уголке, и толькоРодон подошел и довольно беспомощно попытался занять ее разговором;да позднее капитан Доббин, набравшись храбрости, принес ейпрохладительного питья и сел около нее. Ему не хотелось спрашивать,почему она так печальна, но она сама, стараясь объяснить слезы,навертывавшиеся ей на глаза, сказала, что ее расстроила миссисКроули, сообщившая ей, что Джордж много играет.
– Удивительноедело: когда человек увлечется картами, он позволяет обманывать себясамым явным плутам, – сказал Доббин; и Эмми согласилась: –Да, правда! – но думала она совсем о другом, и вовсе непотеря денег огорчала ее.
НаконецДжордж вернулся за шалью и цветами Ребекки. Она собиралась уезжать идаже не снизошла до того, чтобы подойти проститься с Эмилией. Беднаядевочка ни слова не сказала мужу и только еще больше пониклаголовкой. Доббин в это время был отозван к своему другу, генералудивизии, и о чем-то говорил с ним вполголоса, а потому не виделэтого. Джордж удалился с букетом в руках, но когда он передавал еговладелице, в нем лежала записка, свернувшаяся, словно змея, посредицветов. Ребекка сразу заметила ее. Она давно привыкла иметь дело сзаписками. Ребекка взяла цветы. Когда взгляды их встретились, Джорджпонял, что она знает о содержимом букета. Муж торопил ее,по-видимому, слишком погруженный в свои мысли, чтобы заметить немойразговор между его женой и приятелем. Да и замечать было, в сущности,нечего. Ребекка подала Джорджу руку, бросив на него один из своихбыстрых многозначительных взглядов, сделала реверанс и удалилась иззалы. Джордж, склоненный над ее рукой, ничего не ответил на замечаниеКроули, он даже не слышал его, так был взволнован и возбужден своейпобедой, – и, не сказав ни слова, дал им уйти.
Эмилиявидела лишь первую часть сцены с букетом. Конечно, было естественно,что Джордж пришел по поручению Ребекки за ее талью и цветами, запоследние дни она почти привыкла к таким вещам. Но сейчас этопереполнило чашу.
– Уильям, –сказала она, невольно цепляясь за Доббина, который снова был околонее, – вы такой добрый. Мне… мне нехорошо. Проводитеменя домой.
Она незаметила, что назвала его по имени, как называл его Джордж. Доббинпоспешно ушел с ней. Жила она поблизости; они пешком протискалисьчерез толпу, которая на улице была как будто еще гуще, чем в бальнойзале.
Джорджнесколько раз сердился на жену, когда, возвращаясь поздно домой,находил ее не в постели, поэтому Эмилия сразу же легла; но, хотя онане уснула, она не слышала непрерывного шума, гама и топота копыт наулице, – другие тревоги не давали ей покоя.
Между темОсборн, в радостном возбуждении, подошел к карточному столу и началбезрассудно понтировать. Он все время выигрывал.
– Сегоднямне во всем везет, – сказал он. Но даже счастье в игре немогло успокоить его, и спустя некоторое время он вскочил, сунул вкарман свой выигрыш и пошел к буфету, где выпил залпом несколькобокалов вина.
Здесь-тои нашел его Доббин в ту минуту, когда он, уже сильно навеселе, громкохохоча, рассказывал какую-то историю. У Доббина, уже давно бродившегомежду карточными столами в поисках своего друга, вид был настолько жебледный и серьезный, насколько Джордж был весел и разгорячен.
– Алло!Доб! Поди сюда, и выпьем, старина Доб! У герцога замечательное вино!Налейте-ка мне еще, сэр. – И он протянул дрожавший в егоруке бокал.
– Уходиотсюда. Джордж! – промолвил Доббин все так же серьезно. –Не пей больше!
– Непить? Да что может быть лучше! Выпей и ты, старина, ты что-то ужочень бледен. Твое здоровье!
Доббинподошел ближе и что-то прошептал ему. Джордж вздрогнул, дикопрокричал «ура!» и, осушив бокал, стукнул им по столу.Затем он быстро вышел под руку с другом.
– Неприятельперешел Самбру, – вот что сказал ему Уильям, –и наш левый фланг уже введен в дело. Идем… Мы выступаем через тричаса.
Джорджвышел на улицу, весь дрожа под впечатлением этого известии, стольдавно ожидаемого и все же столь неожиданного. Что были теперь любовьи интриги? Быстро шагая домой, он думал о тысяче вещей, но только необ этом – он думал о своей прошлой жизни и надеждах на будущее,о жене, о ребенке, с которым он, возможно, должен расстаться, неувидев его. О, если бы он не совершил того, что совершил в эту ночь!Если бы мог, по крайней мере, с чистой совестью проститься с нежнымневинным созданием, любовь которого он так мало ценил!
Он думало своей короткой супружеской жизни. В эти несколько недель он сильнорастратил свой маленький капитал. Как безумен и расточителен он был!Если с ним случится несчастье, что он оставит жене? Как он недостоинее! Зачем он женился? Он не годится для семейной жизни. Зачем он непослушался отца, который ни в чем ему не отказывал? Надежда,раскаяние, честолюбие, нежность и эгоистические сожаления переполнялиего сердце. Он сел и стал писать отцу, вспоминая то, что уже писалоднажды, когда ему предстояло драться на дуэли. Полосы зари слабоокрасили небо, когда он кончил свое прощальное письмо. Он запечаталего и поцеловал конверт. Он подумал, что напрасно оскорбил своеговеликодушного отца, вспомнил тысячи благодеяний, которые оказал емусуровый старик.
Ещераньше, едва вернувшись домой, Джордж заглянул в спальню Эмилии; оналежала тихо, с закрытыми глазами; он рад был, что она уснула. Егоденщик уже был занят приготовлениями к походу; он понял сделанный емузнак не шуметь, и все приготовления были очень быстро и бесшумноокончены «Разбудить ли Эмилию, – думал Джордж, –или оставить записку ее брату, прося сообщить ей страшную весть?»Он пошел снова взглянуть на нее.
Она неспала, когда Джордж в первый раз входил в ее комнату, но не открывалаглаз, чтобы даже этим не попрекнуть его. Но уже одно то, что онвернулся с бала так скоро после нее, успокоило ее робкое сердечко, и,повернувшись в его сторону, когда он осторожно выходил из комнаты,она задремала. Теперь Джордж вошел еще осторожнее и снова посмотрелна нее. При слабом свете ночника ему видно было ее нежное, бледноеличико; покрасневшие веки с длинными ресницами были сомкнуты, круглаябелая рука лежала поверх одеяла. Милосердный боже! Как она чиста, какхороша и как одинока! А он – какой он эгоист, грубый ибесчувственный! Охваченный жгучим стыдом, он стоял в ногах кровати исмотрел на спящую. Как он осмеливается, кто он такой, чтобы молитьсяза такое невинное создание? Бог да благословит ее! Он подошел ккровати, посмотрел на ручку, слабую, тихо лежавшую ручку, и бесшумносклонился над подушкой к кроткому, бледному личику.
Двепрекрасные руки нежно обвились вокруг его шеи.
– Яне сплю, Джордж, – проговорила бедняжка с рыданием, откоторого готово было разорваться ее сердечко, прижавшееся теперь такблизко к его сердцу. Она проснулась, но для чего? В эту минуту сплацдарма громко прозвучал рожок, подхваченный затем по всему городу;и от грохота барабанов пехоты и визга шотландских волынок весь городпроснулся.
ГЛАВА XXX

«Я МИЛУЮ ПОКИНУЛ…»

Мы непретендуем на то, чтобы нас зачислили в ряды авторов военных романов.Наше место среди невоюющих. Когда палубы очищены для военныхдействий, мы спускаемся вниз и покорно ждем. Мы только мешали бынашим храбрым товарищам, сражающимся у нас над головой. Поэтому мы непоследуем за *** полком дальше городских ворот и, предоставив майоруО’Дауду выполнять свой воинский долг, вернемся к его супруге, к дамами обозу.
Майор иего жена, как мы уже говорили, не были приглашены на бал, на которомв прошлой главе присутствовали другие наши знакомые; поэтому ониимели гораздо больше времени для здорового отдыха в постели, чем те,кто желал не только исполнять свой долг, но и веселиться.
– Помянимое слово, милая Пегги, – заметил майор, мирно натягиваяна уши ночной колпак, – что через день-другой здесьначнутся такие пляски, каких многие из этих плясунов в жизни невидывали.
Ему былогораздо приятнее улечься в постель после мирно выпитого стакана вина,чем идти куда-нибудь развлекаться. Пегги со своей стороны была бырада щегольнуть на балу своим тюрбаном с райской птицей, но известия,принесенные мужем, настроили ее очень серьезно.
– Хорошобы ты разбудила меня за полчаса до того, как протрубят сбор, –сказал майор жене. – Разбуди меня в половине второго,Пегги, милая, и посмотри, чтобы вещи были готовы. Может быть, я невернусь к утреннему завтраку, миссис О’Дауд. – С этимисловами, означавшими, что полк может выступить уже на следующее утро,майор замолчал и уснул.
МиссисО’Дауд, в папильотках и ночной кофточке, чувствовала, что, какхорошая хозяйка, она при создавшихся обстоятельствах должнадействовать, а не спать.
– Успеювыспаться, когда Мик уйдет, – решила она и приняласьупаковывать его походную сумку, почистила плащ, фуражку и остальноеснаряжение и все развесила и разложила по местам. В карманы плаща оназасунула некоторый, удобный в походе, запас провизии и плетенуюфляжку, или так называемый «карманный пистолет»,содержавший около пинты крепкого коньяку, который она и майор весьмаодобряли. Как только стрелки ее «репетитора» показалиполовину второго, а их механизм пробил роковой час (звук этот, поутверждению миссис О’Дауд, был точь-в-точь как у соборного колокола),она разбудила мужа и приготовила ему чашку самого вкусного кофе,какой можно было найти в это утро в Брюсселе. И кто станет отрицать,что все эти приготовления достойной леди так же доказывали ее любовь,как слезы и истерики более чувствительных женщин, и что чашка кофе,выпитая в компании с женой, пока по всему городу рожки трубят сбор ибьют барабаны, не в пример полезнее и более к месту, чем пустыеизлияния чувств? Поэтому майор явился на плац опрятно одетый, свежийи бодрый, и его чисто выбритое румяное лицо вселяло мужество вкаждого солдата. Все офицеры отдавали честь жене майора, когда полкпроходил мимо балкона, на котором стояла эта славная женщина,приветливо махая им рукой; и можно смело сказать, что вовсе неотсутствие храбрости, а скорее женская стыдливость и чувство приличияпомешали ей самолично повести в бой доблестный *** полк.
Повоскресеньям и в других торжественных случаях миссис О’Дауд имелаобыкновение с отменной серьезностью читать что-нибудь из огромноготома проповедей своего дядюшки-декана. Эти проповеди послужили ейбольшим утешением на корабле, когда они возвращались из Вест-Индии ичуть не потерпели крушения. После отбытия полка она обратилась к этойже книге, чтобы найти пищу для размышлений; вероятно, она не оченьмного понимала из того, что читала, и мысли ее бродили далеко, нолечь спать, когда тут же на подушке лежал ночной колпак бедного Мика,было невозможно. Так всегда бывает на свете. Джек и Доналд идут наратные подвиги, с ранцем за плечами, весело шагая под звуки песни «Ямилую покинул…», а «милая» остается дома истрадает – у нее-то есть время и думать, и грустить, ивспоминать.
Зная, какбесполезны сожаления и как чувствительность только делает людей болеенесчастными, миссис Ребекка мудро решила не давать воли своему горю иперенесла разлуку с супругом со спартанским мужеством. Сам Родон былгораздо более растроган при прощании, чем стойкая маленькая женщина,с которой он расставался. Она подчинила себе эту грубую, жесткуюнатуру. Родон любил, обожал жену, безмерно восхищался ею. Во всю своюжизнь он не знал такого счастья, какое в эти последние несколькомесяцев дала ему Ребекка. Все его прежние удовольствия: скачки,офицерские обеды, охота и карты, все прежние развлечения и ухаживанияза модистками и танцовщицами и тому подобные легкие победынескладного военного Адониса казались ему скучными и пресными посравнению с законными супружескими радостями, какими он наслаждался япоследнее время, Она всегда умела развлечь его, и он находил свой доми общество жены в тысячу раз более интересным, чем любое другое местоили общество, какое ему приходилось видеть. Он проклинал свои прошлыебезумства и скорбел о своих огромных долгах, которые оставалисьнепреодолимым препятствием для светских успехов его жены. Часто вовремя ночных бесед с Ребеккой он вздыхал по этому поводу, хотяраньше, когда был холост, долги нисколько его не беспокоили. Он самэтому поражался.
– Чертпобери, – говорил он (иногда, может быть, употребляя иболее сильное выражение из своего несложного лексикона), –пока я не был женат, мне дела не было, под каким векселем яподписывал свое имя, лишь бы Мозес согласился ждать или Леви –дать отсрочку. Но с тех пор как женился, я. честное слово, неприкасаюсь к гербовой бумаге, кроме, конечно, тех случаев, когдапереписываю старые векселя.
Ребеккавсегда умела рассеять его грусть.
– Ахты, глупенький! – говорила она. – Ведь еще естьнадежда на тетушку. А если она подведет нас, разве не останется того,что вы называете «Газетою»? Или, постой, если умрет дядяБьют, у меня есть еще один план. Приход всегда достается младшемусыну, – почему бы тебе не бросить армию и не пойти всвященники?
При мыслио таком превращении Родон разразился хохотом; раскаты громовогодрагунского голоса разнеслись в полночь по всей гостинице. ГенералТафто слышал их в своей квартире, этажом выше. Ребекка на другой деньс большим одушевлением изобразила всю сцену, к огромному удовольствиюгенерала, и даже сочинила первую проповедь Родона.
Но всеэто было уже в прошлом. Когда пришло известие, что кампания началасьи войска выступают в поход, Родон стал так серьезен, что Беккипринялась высмеивать его и даже несколько задела его гвардейскиечувства.
– Надеюсь,ты не думаешь, Бекки, что я трушу? – сказал он с дрожью вголосе. – Но я – отличная мишень, и если пуля меняуложит, я оставлю после себя одно, а может быть, и два существа,которых я хотел бы обеспечить, так как это я вовлек их в беду. Здесьнет ничего смешного, миссис Кроули.
Ребеккаласками и нежными словами постаралась успокоить обиженного супруга.Злые насмешки вырывались у нее лишь в тех случаях, когда живость ичувство юмора брали верх в этой богатой натуре (что, впрочем, бывалодовольно часто), но она умела быстро придать своему лицу выражениесвятой невинности.
– Омилый! – воскликнула она. – Неужели ты думаешь,что у меня нет сердца? – И, быстро смахнув что-то с глаз,она с улыбкой заглянула в лицо мужу.
– Ну,так вот, – сказал он, – если меня убьют,посмотрим, с чем ты останешься. Мне здесь порядочно повезло, и воттебе двести тридцать фунтов. У меня еще припасено в кармане десятьнаполеондоров. Мне этого вполне достаточно, потому что генерал за всеплатит по-княжески. Если меня убьют, я тебе, по крайней мере, ничегоне буду стоить… Не плачь, малютка: я еще, может быть, останусь жив,назло тебе. Лошадей я с собой не возьму, ни ту, ни другую, –я поеду на генеральском вороном, так будет дешевле; я говорил ему,что мой конь захромал. Если я не вернусь, ты за эту пару лошадейкое-что выручишь. Григ вчера еще предлагал мне девяносто за кобылу,прежде чем пришли эти проклятые известия, а я был так глуп, что нехотел ее отдать меньше чем за сотню. За Снегиря всегда можно взятьхорошую цену, но только лучше продай его здесь, а то у барышниковслишком много моих векселей, так что не стоит везти его в Англию. Замаленькую кобылу, которую тебе подарил генерал, тоже можно кое-чтовыручить; хорошо еще, что здесь нет проклятых счетов за содержаниелошадей, как в Лондоне, – добавил Родон со смехом. –Вот этот дорожный несессер стоил мне двести фунтов, – тоесть я задолжал за него двести; а золотые пробки и флаконы должныстоить тридцать – сорок фунтов. Будьте добры продать его,сударыня, а также мои булавки, кольца, часы с цепочкой и прочие вещи.Они стоят немало денег. Я знаю, мисс Кроули заплатила за часы сцепочкой сто фунтов. Черт возьми! Флаконы с золотыми пробками! Жалеютеперь, что не купил их побольше. Эдвардс навязывал мне серебрянуюмашинку для снимания сапог, и я мог еще прихватить несессер ссеребряной грелкой и серебряный сервиз. Ну, да что поделаешь, Бекки,обойдемся тем, что у нас есть.
Отдаваятаким образом прощальные распоряжения, капитан Кроули, который допоследнего времени, когда любовь овладела драгуном, редко думал оком-нибудь, кроме самого себя, теперь перебирал свои небогатыепожитки, стараясь сообразить, что можно превратить в деньги дляобеспечения жены на тот случай, если с ним что-нибудь произойдет. Емудоставляло удовольствие записывать карандашом, крупным ученическимпочерком, различные предметы своего движимого имущества, которыеможно было бы продать с выгодой для его будущей вдовы, например:
«Моямантоновская двустволка, скажем, – 40 гиней; мой плащ дляверховой езды, подбитый собольим мехом, – 50 фунтов; моидуэльные пистолеты в ящике розового дерева (те, из которых язастрелил капитана Маркера) – 20 фунтов; мои седельные сумки ипопона; то же самое системы Лори…» и т. д. И хозяйкой всегоэтого имущества он оставлял Ребекку.
Верныйсвоему плану экономии, капитан надел самый старый, поношенный мундири эполеты, оставив более новые на сохранение своей жене (или, можетбыть, вдове). И этот прославленный в Виндзоре и в Хайд-парке дендиотправился в поход, одетый скромно, словно сержант, и чуть ли не смолитвой за женщину, которую он покидал. Он поднял ее на руки и сминуту держал в объятиях, крепко прижимая к бурно бьющемуся сердцу.Потом, весь красный, с затуманенным взглядом, опустил ее наземь иоставил одну. Он ехал рядом со своим генералом и молча курил сигару,пока они догоняли бригаду, выступившую раньше. И только когда ониотъехали несколько миль от города, он перестал крутить усы и прервалмолчание.
Ребекка,как мы уже говорили, благоразумно решила не давать воли бесполезнойскорби при разлуке с мужем. Она помахала ему рукой и с минуту ещепостояла у окна после того, как он скрылся из виду. Соборные башни иостроконечные крыши причудливых старинных домов только что началикраснеть в лучах восходящего солнца. В эту ночь Ребекке не пришлосьотдохнуть. Она все еще была в своем нарядном бальном платье; еесветлые локоны немного развились и обвисли, а под глазами леглитемные круги от бессонной ночи.
– Какойу меня ужасный вид, – сказала она, рассматривая себя взеркале, – и как бледнит меня розовый цвет! Она сняла ссебя розовое платье, и при этом из-за корсажа выпала записка; Ребеккас улыбкой подняла ее и заперла в шкатулку. Затем поставила свой букетв стакан с водой, улеглась в постель и сладко заснула.
В городецарила тишина, когда в десять часов утра она проснулась и выпилакофе, который очень подкрепил и успокоил ее после всех тревог иогорчений.
Позавтракав,она возобновила расчеты, которые простодушный Родон производилминувшей ночью, и обсудила свое положение. В случае несчастья она,принимая в соображение все обстоятельства, была довольно хорошообеспечена. У нее были свои драгоценности и наряды, в добавление ктем, которые ей оставил муж. (Мы уже описывали и восхваляли щедрость,проявленную Родоном тотчас же после женитьбы.) Генерал, ее раб иобожатель, преподнес ей, помимо арабской кобылы, множество красивыхподарков в виде кашемировых шалей, купленных на распродаже имуществавдовы обанкротившегося французского генерала, и многочисленных вещициз ювелирных магазинов, свидетельствовавших о вкусе и богатствеобожателя. Что касается «тикалок», как бедный Родонназывал часы, то они тикали во всех углах ее комнат. Как-то развечером Ребекка мимоходом упомянула, что часы, которые ей подарилРодон, английского изделия и идут плохо, – и на следующееже утро ей были присланы прелестные часики фирмы Леруа, с цепочкой икрышкой, украшенной бирюзой, и еще одни – с маркой «Брегет»,усыпанные жемчугом и размером не больше полукроны. Одни купил ейгенерал Тафто, а другие галантно преподнес капитан Осборн. У миссисОсборн не было часов, хотя, нужно отдать справедливость Джорджу, еслибы она попросила, он тотчас купил бы их ей; что же касается почтенноймиссис Тафто, у нее в Англии были старинные часы, доставшиеся ей отматери, и они-то, пожалуй, могли бы заменить ту серебряную грелку, окоторой упоминал Родон. Если бы фирма «Хоуэл и Джеймс»опубликовала список покупателей, которым она продавала различныедрагоценности, как удивились бы многие семейства; а если бы все этиукрашения попали к законным женам и дочерям джентльменов, какоеобилие их скопилось бы в благороднейших домах Ярмарки Тщеславия!
Вычисливстоимость всех этик ценностей, миссис Ребекка убедилась, не безострого чувства торжества и удовлетворения, что в случае чего онаможет для начала рассчитывать по меньшей мере на шестьсот –семьсот фунтов. Она провела все утро самым приятным образом,разбирая, приводя в порядок, рассматривая и запирая под замок своеимущество. Среди записок в бумажнике Родона она нашла чек на двадцатьфунтов на банкира Осборна. Это заставило ее вспомнить о миссисОсборн.
– Пойдуразменяю чек, – сказала она, – а потом навещубедняжку Эмми.
Пусть этороман без героя, но мы претендуем, по крайней мере, на то, что у насесть героиня. Ни один мужчина в британской армии, выступавший впоход, даже сам великий герцог, не мог быть хладнокровнее среди всехопасностей и затруднений, чем эта неунывающая маленькая адъютантша.
У насесть и еще один знакомый, который не принял участия в военныхдействиях и поведение и чувства которого мы поэтому имеем правознать. Это наш друг, экс-коллектор Богли-Уолаха, покой которого, каки всех других, был в это раннее утро нарушен звуками военных рожков.Так как он был большой любитель поспать и понежиться в постели, то,вероятно, спал бы, как всегда, до полудня, несмотря на все барабаны,рожки и волынки британской армии, если бы сон его не был прорван, ипритом не капитаном Джорджем Осборном, который жил с ним в однойквартире и, как всегда, был слишком поглощен собственными делами илигорем от разлуки с женой, чтобы попрощаться со своим спящимшурином, – нет, не Джордж встал между сном и Джозом Седли,а капитан Доббин, который явился и поднял его, выразив желание пожатьему на прощание руку.
– Оченьлюбезно с вашей стороны, – сказал Джоз, зевая и мысленнопосылая капитана к черту.
– Я…я не хотел, видите ли, уехать, не простившись с вами, –проговорил бессвязно Доббин, – потому что, видите ли,кое-кто из нас, возможно, не вернется, и мне хотелось быпроститься… и все такое, видите ли…
– Чтовы хотите сказать? – спросил Джоз, протирая глаза.
Капитанне расслышал – он и не смотрел на толстого джентльмена в ночномколпаке, к которому, по его словам, относился с таким теплымучастием. Лицемер старательно прислушивался и смотрел в сторонуапартаментов Джорджа, крупно шагая по комнате, опрокидывая стулья,барабаня пальцами, грызя ногти и обнаруживая другие признаки сильноговнутреннего волнения.
Джозвсегда был неважного мнения о капитане, а теперь начал предполагать,что и храбрость его несколько сомнительна.
– Чемя могу вам быть полезен, Доббин? – спросил он насмешливымтоном.
– Вотчем, – ответил капитан, подходя к его кровати. –Через четверть часа мы выступаем, Седли, и, может быть, ни я, ниДжордж не вернемся. Помните же, что вы не должны двигаться из этогогорода, пока не убедитесь, как обстоят дела. Вы должны оставатьсяздесь, оберегать свою сестру, успокаивать ее, заботиться о ней. Есличто-нибудь случится с Джорджем, помните – у нее никого нет насвете, кроме вас. Если армии придется плохо, вы обязаны доставить ееблагополучно в Англию; и вы должны обещать мне под честным словом,что не покинете ее. Я верю, что вы иначе не поступите: что касаетсяденег, вы всегда были достаточно щедры. Кстати, вам не нужно денег? Яхочу сказать, хватит у вас золота, чтобы уехать в Англию в случаенесчастья?
– Сэр, –величественно заявил Джоз, – когда мне нужны деньги, язнаю, куда обратиться. Что касается сестры, вам нечего указывать мне,как я должен себя вести.
– Выговорите как мужественный человек, Джоз, – сказал капитандобродушно, – и я рад, что Джордж может оставить жену втаких надежных руках. Значит, я могу передать ему ваше честное слово,что в случае крайности вы не оставите ее?
– Конечно,конечно, – отвечал мистер Джоз, щедрость которого вотношении денег Доббин оценил правильно.
– Ивслучае поражения вы увезете ее невредимой из Брюсселя?
– Поражения?Черт побери, сэр, этого не может быть! Не старайтесь запугать меня, –закричал из-под одеяла герой. Доббин почувствовал облегчение, когдаДжоз так решительно признал свои обязанности по отношению к сестре.
«Покрайней мере, – думал капитан, – у нее будетбезопасное убежище, на случай если произойдет самое худшее».
Есликапитан Доббин рассчитывал для собственного успокоения и удовольствияповидать еще раз Эмилию, прежде чем их полк выступит в поход, то онбыл наказан по заслугам за такой непростительный эгоизм. Дверь изспальни Джоза вела в гостиную, общую для всей семьи, и против этойдвери была дверь в комнату Эмилии. Рожки разбудили всех, и теперь нек чему уже было скрывать правду. Денщик Джорджа укладывал вещи вгостиной. Осборн то и дело выходил из смежной спальни, бросая денщикуте предметы, которые могли пригодиться ему в походе. И Доббинупредставилась-таки возможность, на которую он надеялся, –еще раз увидеть лицо Эмилии. Но что это было за лицо! Такое бледное,растерянное и полное отчаяния, что память о нем преследовала егопотом, как сознание тяжкой вины, а вид его возбудил в нем невыразимуютоску и жалость.
Эмилиябыла в белом утреннем капоте, волосы ее рассыпались по плечам,большие глаза потускнели и были устремлены в одну точку. Желая помочьв сборах и показать, что в такую серьезную минуту и она может бытьполезна, Эмилия вынула из ящика офицерский шарф Джорджа и ходила взади вперед за мужем с шарфом в руках, молча глядя, как он укладывается.Вот она вышла из комнаты и стала, прислонившись к стене и прижимая кгруди шарф, на котором тяжелая красная бахрома алела, как кровь. Нашблагородный капитан, взглянув на нее, почувствовал в сердце боль ираскаяние. «Милосердный боже! – подумал он. –И такое горе я осмелился подглядеть!» И нечем было помочь,нечем облегчить это безмолвное отчаяние. Он стоял с минуту и смотрелна нее, бессильный и терзаемый жалостью, как отец смотрит на своегострадающего ребенка.
НаконецДжордж взял Эмми за руку и увел ее в спальню, откуда через минутувышел уже один. Прощание свершилось – он ушел.
«Славабогу, кончено, – подумал Джордж, спускаясь через триступеньки по лестнице и придерживая саблю. Он быстро побежал ксборному пункту, где строился полк и куда спешили солдаты и офицерыиз своих квартир. Кровь стучала у него в висках, щеки пылали:начиналась великая игра – война, и он был одним из ееучастников. Какой вихрь сомнений, надежд и восторга! Как многопоставлено на карту! Что были в сравнении с этим все азартные игры, вкоторые он когда-то играл! Он с детства увлекался всеми состязаниями,требовавшими смелости и ловкости. Он был чемпионом и в школе и вполку, всегда ему рукоплескали; на крикетном поле и на гарнизонныхскачках – всюду он одерживал сотни побед, и всюду, где бы он нипоявлялся, и женщины и мужчины любовались им и завидовали ему. Какиекачества в мужчине нравятся больше, чем физическое превосходство,ловкость, отвага? Сила и мужество с давних времен служили темой дляпесен и баллад; со времен осады Трои и до наших дней поэзия всегдавыбирала своим героем воина. Не потому ли, что люди – трусы вдуше, они так восхищаются храбростью и считают, что воинская доблестьбольше всех других качеств заслуживает похвал и поклонения?
Итак,заслышав волнующий боевой призыв, Джордж вырвался из нежных объятийне без чувства стыда, что дал себя задержать (хотя у его жены едва лихватило бы на это сил). Такое же горячее нетерпение испытывали всеего товарищи, уже знакомые нам, – от бравого майора,который вел полк в поход, до маленького прапорщика Стабла, которыйдолжен был нести в этот день знамя.
Солнцетолько что стало всходить, когда войска выступили из города. Это быловеликолепное зрелище: впереди колонны шел оркестр, играя полковоймарш, затем ехал командующий полком майор О’Дауд верхом на своемкрепыше Пираме; за ним шли гренадеры во главе со своим капитаном; вцентре развевались знамена, которые несли прапорщики; затем шелДжордж впереди своей роты. Он поднял голову, улыбнулся Эмплпи ипрошел дальше; и вскоре даже звуки музыки замерли вдали.
ГЛАВА XXXI,

В КОТОРОЙ ДЖОЗ СЕДЛИ ЗАБОТИТСЯ ОСВОЕЙ СЕСТРЕ

Такимобразом, все старшие офицеры были призваны к исполнению своего долга,и Джоз Седли остался во главе маленького гарнизона в Брюсселе, всостав которого входили больная Эмилия, слуга-бельгиец Исидор идевушка-прислуга. Хотя Джоз был расстроен и покой его был нарушенвторжением Доббина и всеми событиями этого утра, тем не менее оноставался в постели, ворочаясь без сна с боку на бок, пока не подошелего обычный час вставания. Солнце поднялось уже высоко, и нашидоблестные друзья *** полка отшагали немало миль, прежде чем нашчиновник вышел к завтраку в своем цветастом халате.
Отсутствиешурина не очень огорчало Джоза. Может быть, он был даже доволен, чтоОсборн уехал, потому что в присутствии Джорджа он играл весьмавторостепенную роль в доме и Осборн ни капельки не скрывал своегопренебрежения к толстяку штатскому. Но Эмми всегда была добра ивнимательна к брату. Она заботилась об его удобствах, наблюдала заприготовлением его любимых блюд, гуляла или каталась с ним (для этогопредставлялось много, слишком много случаев. – ибо где былв это время Джордж?). Кроткое личико Эмилии заставляло ее братаумерять свой гнев, а мужа – прекращать насмешки. Несколько разона робко упрекала Джорджа за его отношение к брату, но тот с обычнойсвоей резкостью обрывал эти разговоры.
– Ячеловек прямой, – говорил он, – и то, чточувствую, то и показываю, как должен делать всякий честный человек.Какого черта ты хочешь, дорогая, чтобы я почтительно относился ктакому дураку, как твой братец?
Итак,Джоз был рад отсутствию Джорджа. Штатская шляпа последнего иперчатки, оставленные на буфете, и мысль, что владелец их далеко,доставили Джозу какое-то смутное чувство торжества.
«Сегодня, –думал Джоз, – он уже не будет меня злить своим фатоватымвидом и наглостью».
– Унеситешляпу капитана в переднюю, – сказал он слуге Исидору.
– Можетбыть, она ему больше не понадобится, – отвечал лакей,хитро взглянув на своего господина. Он тоже ненавидел Джорджа, –тот проявлял в обхождении с ним истинно английскую грубость.
– Испросите мадам, придет ли она к завтраку, – важно сказалмистер Седли, спохватившись, что заговорил со слугой о своемнерасположении к Джорджу. Хотя, надо правду сказать, он уже не разбранил шурина в присутствии слуги.
Увы!Мадам не может прийти к завтраку и приготовить les tartines Тартинки(франц.)., которые любит мистер Джоз. Мадам слишком больна, она ссамого отъезда мужа находится в ужасном состоянии, – такдоложила ее bonne Горничная (франц.).. Джоз выразил свое сочувствиетем, что налил ей огромную чашку чаю (это был его способ проявлятьбратскую нежность), и сделал даже больше: он не только послал ейзавтрак, но стал придумывать, какие деликатесы будут ей всегоприятнее к обеду.
ЛакейИсидор мрачно наблюдал за тем, как денщик Осборна собирал своегокапитана в дорогу, – прежде всего потому, что он ненавиделмистера Осборна, который обращался с ним, как и со всеминижестоящими, очень высокомерно (слуги на континенте не мирятся с тойгрубостью, какую покорно терпят наши более благонравные английскиеслуги), а кроме того, ему было обидно, что столько добра уплывает унего из рук, чтобы попасть в руки других людей, когда англичанеоконфузятся. Относительно этого конфуза он, как и многие другие вБрюсселе и во всей Бельгии, не сомневался нисколько. Почти все былиуверены, что император отрежет прусскую армию от английской,уничтожит одну вслед за другой и не позже как через три дня вступит вБрюссель. Тогда все имущество его теперешних хозяев, которые будутубиты, или обратятся в бегство, или попадут в плен, законным образомперейдет в собственность мосье Исидора.
ПомогаяДжозу в утомительном и сложном ежедневном туалете, его верный слугасоображал, как он поступит с теми самыми предметами, с помощьюкоторых он украшал особу своего господина. Эти серебряные флаконы сдухами и туалетные безделушки пойдут в подарок одной девице, вкоторую он был влюблен; английский бритвенный прибор и булавку сбольшим рубином он оставит себе: она будет так красиво выделяться натонкого полотна сорочке с брыжами. А в этой сорочке, да еще вфуражке, обшитой золотым галуном, в венгерке, отделанной шнурами,которую нетрудно перешить по его фигуре, с тростью капитана,украшенной золотым набалдашником, с большим двойным кольцом срубинами, которое он затем даст переделать в пару восхитительныхсережек, он будет настоящим Адонисом и легко победит мадемуазель Реи.
«Какэти запонки пойдут мне! – думал он, застегивая манжеты напухлых запястьях мистера Седли. – Я давно мечтаю озапонках. А капитанские сапоги с медными шпорами, что стоят всоседней комнате, – parbleu! Черт побери! (франц.). –какой эффект они произведут на Allee Verte! Зеленой аллее (франц.).»
Итак,пока мосье Исидор своими бренными перстами придерживал нос господинаи брил ему нижнюю часть лица, воображение уносило его на Зеленуюаллею, где он в венгерке со шнурами разгуливал в обществе мадемуазельРен: он мысленно бродил в тени деревьев по берегам канала,рассматривал проплывающие мимо баржи, или освежался кружкой фаро наскамейке пивной по дороге в Лакен.
МистерДжоз Седли, к счастью для своего спокойствия, не подозревал, чтопроисходило в голове его слуги, так же как почтенный читатель и я незнаем того, что думают о нас Джон или Мэри, которым мы платимжалованье. Что думают слуги о своих господах?.. Если бы мы знали, чтодумают о нас наши близкие друзья и дорогие родственники, жизньпотеряла бы всякое очарование и мы все время пребывали бы вневыносимом унынии и страхе. Итак, слуга Джоза намечал себе жертву,подобно тому как один из поваров мистера Пейнтера на Ледихолл-стритукрашает ничего не подозревающую черепаху карточкой, на которойнаписано: «Суп на завтра».
СлужанкаЭмилии была настроена далеко не так эгоистически. Мало кто изподчиненных этого милого, доброго создания не платил ей обычной данипривязанности и любви за ее кротость и доброту. И действительно,кухарка Полина утешила свою хозяйку гораздо лучше, чем кто-либо изтех, кого она видела в это злосчастное утро. Когда она заметила, чтоЭмилия, молчащая, неподвижная и измученная, уже несколько часов сидиту окна, откуда она следила за исчезавшими вдали последними штыкамиуходившей колонны, эта честная женщина взяла Эмилию за руку исказала:
– Tenez,madame, est-ce qu’il n’est pas aussi a l’armee mon homme a moi? Ах,сударыня, а мой-то кавалер разве не в армии? (франц.).
Послечего она разразилась слезами, а Эмилия, упав к ней в объятия, тожерасплакалась, и обе стали жалеть и утешать друг друга.
Много разв это утро слуга мистера Джоза Исидор бегал в город, к воротам отелейи домов, расположенных вокруг парка, где жило больше всего англичан,и там, толкаясь среди других слуг, курьеров и лакеев, собирал всеновости и приносил домой бюллетени для осведомления своего хозяина.Почти все эти джентльмены были в душе приверженцами императора иимели собственное мнение относительно скорого окончания войны.Прокламация Наполеона, выпущенная в Авене, широко распространялась поБрюсселю. «Солдаты! – гласила она. –Настала годовщина Маренго и Фридланда, которые дважды уже решалисудьбы Европы. Мы были тогда слишком великодушны, как и послеАустерлица и Ваграма. Мы поверили клятвам и обещаниям государей иоставили их на тронах. Так встретим же их снова лицом к лицу! Развемы или они стали другими? Солдаты! Эти самые пруссаки, которые такдерзки сейчас, под Иеной шли на нас трое против одного, а подМонмирайлем шестеро против одного. Те из вас, кто был в плену вАнглии, могут рассказать своим товарищам об ужасах английскихпонтонов. Безумцы! Случайный успех ослепил их. Но если они вступят воФранцию, они найдут там только могилу!» А приверженцы Франциипредсказывали еще более скорое истребление врагов императора, и всекругом соглашались, что пруссаки и англичане вернутся во Францию неиначе как пленниками в хвосте победоносной армии.
Таковыбыли известия, собранные в течение дня, и они не могли не оказатьсвоего действия на мистера Седли. Ему донесли, что герцог Веллингтонвыехал в армию, авангард которой французы сильно потрепали накануневечером.
– Потрепали?Вздор! – сказал Джоз, мужество которого за завтракомвсегда возрастало. – Герцог выехал в армию, чтобы разбитьимператора, как он раньше разбивал всех его генералов.
– Егобумаги сожжены, имущество вывезено, а квартира очищается для герцогаДалматского, – отвечал Исидор. – Я знаю это отего собственного дворецкого. Люди милорда герцога Ричмонда ужеукладываются. Его светлость бежал, а герцогиня ожидает только, покауложат серебро, чтобы присоединиться к французскому королю в Остенде.
– Французскийкороль в Генте, – возразил Джоз, притворяясь, что не веритвздорным слухам.
– Онвчера ночью бежал в Брюгге, а сегодня отплывает в Остенде. ГерцогБеррийский взят в плен. Тем, кто хочет уцелеть, лучше уезжатьпоскорее, потому что завтра откроют плотины, – и как тогдабежать, раз вся страна будет под водой?
– Чепуха,сэр! Мы можем выставить втрое против того, сэр, что выставит Бонн! –запальчиво воскликнул мистер Седли. – Австрийцы и русскиеподходят. Он должен быть сокрушен и будет сокрушен! –заявил Джоз, ударяя рукой по столу.
– Пруссаковбыло трое против одного при Иене, а он в одну неделю взял всю ихармию и королевство. Под Монмирайлем их было шестеро против одного, аон рассеял их, как овец. Австрийская-то армия наступает, но ведет ееимператрица и Римский король. А русские? Русские отступят. Англичанамне будет пощады, – все помнят, как они жестоко обращалисьс нашими героями на своих проклятых понтонах. Взгляните, здесь всенапечатано черным по белому. Вот прокламация его величества,императора и короля, – сказал новоявленный приверженецНаполеона, не считавший более нужным скрывать свои чувства, и, вынувиз кармана прокламацию, грубо сунул ее в лицо своему господину, –он уже смотрел на расшитую шнурами венгерку и другие ценности как насвою добычу.
Джоз небыл серьезно напуган, но все же уверенность его поколебалась.
– Дайтемне пальто и фуражку, сэр, – сказал он, – иследуйте за мной. Я сам пойду и узнаю, насколько верны ваши рассказы.
Исидорпришел в бешенство, увидав, что Джоз надевает венгерку.
– Милордулучше не надевать военного мундира, – заметил он, –французы поклялись не давать пощады ни одному английскому солдату.
– Молчать!Слышите! – воскликнул Джоз и все еще с решительным видом ис непобедимой твердостью сунул руку в рукав. За совершением этогогеройского поступка его и застала миссис Родон Кроули, которая какраз явилась навестить Эмилию и, не позвонив, вошла в прихожую.
Ребеккабыла одета, как всегда, очень изящно и красиво; спокойный сон послеотъезда Родона освежил ее; приятно было смотреть на ее розовые щечкии улыбку, когда у всех в городе в этот день лица выражали тревогу игоре. Она стала смеяться над положением, в котором застала Джоза, инад судорожными усилиями, с какими дородный джентльмен старалсявлезть в расшитую куртку.
– Высобираетесь в армию, мистер Джозеф? – спросила она. –Неужели никто не останется в Брюсселе, чтобы защитить нас, бедныхженщин?
Джозунаконец удалось влезть в венгерку, и он пошел навстречу своейпрекрасной посетительнице, весь красный и бормоча извинения. Как оначувствует себя после всех событий сегодняшнего утра, после вчерашнегобала?
MonsieurИсидор исчез в соседней спальне, унося с собой цветастый халат.
– Какмило с вашей стороны справляться об этом, – сказала она,обеими ручками пожимая его руку. – До чего же у васхладнокровный и спокойный вид, когда все так напуганы!.. Как поживаетнаша маленькая Эмми? Расставание, вероятно, было ужасно, ужасно?
– Ужасно! –подтвердил Джоз.
– Вы,мужчины, можете все перенести, – продолжала леди. –Разлука или опасность – вам все нипочем. Признавайтесь-ка, ведьвы собирались уехать в армию и бросить нас на произвол судьбы? Язнаю, что собирались, – что-то говорит мне об этом. Я такиспугалась, когда эта мысль пришла мне в голову (ведь я иногда думаюо вас, когда остаюсь одна, мистер Джозеф), что немедленно бросиласьпросить, умолять вас не уезжать.
Эти словаможно было бы истолковать так: «Дорогой сэр, если с армиейпроизойдет несчастье и придется отступать, у вас очень удобныйэкипаж, в котором я надеюсь получить местечко». Я не знаю, вкаком смысле понял ее слова Джоз, но он был глубоко обиженневниманием к нему этой леди за все время их пребывания в Брюсселе.Его не представили ни одному из знатных знакомых Родона Кроули; егопочти не приглашали на вечера к Ребекке, ибо он был слишком робок,чтобы играть по крупной, и его присутствие одинаково стесняло иДжорджа и Родона, которые, вероятно, предпочитали развлекаться безсвидетелей.
«Воткак, – подумал Джоз, – теперь, когда я ейнужен, она приходит ко мне. Когда около нее никого больше нет, онавспомнила о старом Джозефе Седли!» Но, несмотря на этисомнения, он был польщен словами Ребекки о его храбрости.
Он сильнопокраснел и принял еще более важный вид.
– Мнехотелось бы посмотреть военные действия, – сказал он. –Каждому мало-мальски смелому человеку это было бы интересно. В Индиия кое-что видел, но не в таких больших размерах.
– Вы,мужчины, все готовы принести в жертву ради удовольствия, –заметила Ребекка. – Капитан Кроули простился со мноюсегодня утром такой веселый, точно он отправлялся на охоту. Что емуза дело, что вам всем за дело до страданий и мук бедной покинутойженщины? («Господи, неужели этот ленивый толстый обжорадействительно думал отправиться на войну?») Ах, дорогой мистерСедли! Я пришла искать у вас успокоения, утешения. Все утро я провелана коленях; я трепещу при мысли о той ужасной опасности, которойподвергаются наши мужья, друзья, наши храбрые войска и союзники. Япришла искать убежища – и что же? – последнийоставшийся у меня друг тоже собирается ринуться в эту ужасную битву!
– Сударыня, –отвечал Джоз, начиная смягчаться, – не тревожьтесь. Ятолько сказал, что мне хотелось бы там быть, – какойбританец не хотел бы этого? Но мой долг удерживает меня здесь: я немогу, бросить это бедное создание, – и он указал пальцемна дверь комнаты, где была Эмилия.
– Добрый,великодушный брат! – сказала Ребекка, поднося платок кглазам и вдыхая одеколон, которым он был надушен. – Я былак вам несправедлива – у вас есть сердце. Я думала, что у васего нет.
– О,клянусь честью! – воскликнул Джоз, и рука его невольнопотянулась к левой стороне груди, – вы ко мненесправедливы, да, несправедливы… дорогая миссис Кроули!
– Да,теперь я вижу, что ваше сердце предано вашей сестре. Но я помню, какдва года тому назад… по отношению ко мне… оно было таквероломно! – промолвила Ребекка и на минуту устремилавзгляд на Джоза, а затем отвернулась к окну.
Джозстрашно покраснел. Тот орган, в отсутствии которого упрекала егоРебекка, усиленно забился. Он вспомнил дни, когда бежал от нее, истрасть, которая вспыхнула в нем однажды, – дни, когда онкатал ее в своем экипаже, когда она вязала ему зеленый кошелек, когдаон сидел очарованный и смотрел на ее белые плечи и блестящие глаза.
– Язнаю, что вы считаете меня неблагодарной, – продолжалаРебекка тихим, дрожащим голосом, отходя от окна и снова взглядывая наДжоза. – Ваша холодность, ваше нежелание замечать меня,ваше поведение за последнее время и сейчас, когда я вошла вкомнату, – все это служит тому доказательством. Но разве уменя не было основания избегать вас? Пусть ваше сердце само ответитна этот вопрос. Или вы думаете, что мой муж был расположен приниматьвас? Единственные недобрые слова, которые я слышала от него (я должнаотдать в этом справедливость капитану Кроули), были из-за вас… Иэто были жестокие – да, жестокие слова!
– Господи!Да что же я сделал? – спросил Джоз, трепеща от смущения иудовольствия. – Что же я сделал, чтобы… чтобы…
– Разверевность – ничто? – продолжала Ребекка. –Он мучил меня из-за вас. Но что бы ни было когда-то… теперь моесердце всецело принадлежит ему. Я чиста перед ним. Не так ли, мистерСедли?
С дрожьювосторга Джоз взирал на жертву своих чар. Несколько ловких слов,нежных многозначительных взглядов – и сердце его воспламенилосьвновь, а горькие подозрения были забыты. Разве со времен Соломонаженщины не дурачили и не побеждали лестью даже и более умных мужчин,чем Джоз?
«Ну,теперь, если даже случится самое худшее, – подумалаБекки, – отъезд мне обеспечен и я получу удобное место вего коляске».
Неизвестно,к каким изъявлениям любви и преданности привели бы мистера Джозефаего мятежные страсти, если бы в эту минуту не вошел его слуга Исидор,чтобы навести в комнате порядок. Джоз, только что собиравшийсявыпалить признание, чуть не подавился чувствами, которые вынужден былсдержать. Ребекка, со своей стороны, решила, что ей пора идти утешатьсвою драгоценную Эмилию.
– Aurevoir До свидания (франц.)., – сказала она, посылаявоздушный поцелуй мистеру Джозу, и тихонько постучала к его сестре.Когда она вошла туда и затворила за собой дверь, Джоа бессильноопустился в кресло и стал дико озираться, вздыхать и пыхтеть.
– Этотсюртук очень узок милорду, – заявил Исидор, все еще неспуская глаз с вожделенных шнуров. Но «милорд» не слушал:мысли его были далеко. Он то вспыхивал, мысленно созерцаяочаровательную Ребекку, то виновато ежился, представляя себеревнивого Родона Кроули с закрученными зловещими усами и его страшныезаряженные дуэльные пистолеты.
ПоявлениеРебекки поразило Эмилию ужасом и заставило отшатнуться. Оно вернулоее к действительности и к воспоминаниям о вчерашнем вечере. В своемстрахе о будущем она забыла Ребекку, ревность – все, крометого, что Джордж уехал и находится в опасности. Пока эта оборотистаяособа бесцеремонно не зашла к ней, не нарушила чар, не приоткрыладвери, мы не смели входить в эту печальную комнату. Сколько временибедняжка простояла на коленях! Сколько часов провела она здесь вбезмолвных молитвах и горьком унынии! Военные хроникеры, которые даютблестящие описания сражений и побед, едва ли расскажут нам об этом.Это слишком низменная сторона пышного зрелища, – и вы неуслышите ни плача вдов, ни рыдания матери среди криков и ликованиягромкого победного хора. А между тем когда они не плакали –смиренные страдалицы с разбитым сердцем, чьи жалобы тонули воглушительном громе победы?
Послепервого мгновения ужаса, охватившего Эмилию, когда перед нейсверкнули зеленые глаза Ребекки и та, шумя шелковыми юбками иблестящими украшениями, бросилась с протянутыми руками, чтобы обнятьее, – чувство гнева взяло верх, смертельно-бледное лицо еевспыхнуло, и она ответила на взгляд Ребекки таким твердым взглядом,что соперница ее удивилась и даже немного оробела.
– Дорогаямоя, тебе очень нехорошо, – сказала она, протягивая рукуЭмилии. – Что с тобой? Я не могу быть спокойна, пока неузнаю, как ты себя чувствуешь.
Эмилияотдернула руку. Еще никогда в жизни эта кроткая душа не отказываласьверить или отвечать на проявление участия или любви. Но теперь онаотдернула руку и вся задрожала.
– Зачемты здесь, Ребекка? – спросила она, по-прежнему глядя нагостью своими большими печальными глазами. Та смутилась от этоговзгляда.
«Вероятно,она видела, как он передал мне письмо на балу», –подумала Ребекка.
– Неволнуйся, дорогая Эмилия, – сказала она, опустив глаза. –Я пришла только узнать, не могу ли я… хорошо ли ты себя чувствуешь?
– Аты себя как чувствуешь? – сказала Эмилия. –Думается мне, что хорошо. Ты ведь не любишь своего мужа. Если былюбила, ты не пришла бы сюда. Скажи, Ребекка, что я сделала тебе,кроме добра?
– Конечно,ничего, Эмилия, – отвечала та, не поднимая головы.
– Когдаты была бедна, кто тебя приголубил? Разве я не была тебе сестрой? Тывидела нас в более счастливые дни, прежде чем он женился на мне. Ябыла тогда всем для него, иначе разве он отказался бы от состояния иот семьи, чтобы сделать меня счастливой? Зачем же ты становишьсямежду много и моей любовью? Кто послал тебя, чтобы разделить тех,кого соединил бог, и отнять у меня сердце моего дорогого, моеголюбимого мужа? Неужели ты думаешь, что ты можешь его любить так, каклюблю я? Его любовь для меня – все. Ты знала это, и ты хотелаотнять его у меня. Стыдно, Ребекка! Злая, дурная женщина! Вероломныйдруг и вероломная жена!
– Эмилия,перед богом клянусь, я ни в чем не виновата перед своим мужем, –сказала Ребекка, отворачиваясь.
– Апередо мной тоже не виновата, Ребекка? Тебе не удалось, но тыстаралась. Спроси свое сердце – не так ли это?
«Онаничего не знает», – подумала Ребекка.
– Онвернулся ко мне. Я знала, что он вернется. Я знала, что никакаялесть, никакая ложь не отвратит его от меня надолго! Я знала, что онвернется! Я столько молилась об этом.
Бедняжкапроговорила эти слова с такой стремительностью и воодушевлением, чтоРебекка не нашлась, что ответить.
– Чтоя тебе сделала? – продолжала Эмилия уже более жалобнымтоном. – За что ты старалась отнять у меня мужа? Ведь онмой всего только шесть недель. Ты могла бы пощадить меня, Ребекка,хотя бы на это время. Но в первые же дни после нашей свадьбы тыявилась и все испортила. Теперь он уехал, и ты пришла посмотреть, какя несчастна? – продолжала она. – Ты достаточномучила меня последние две недели, пощадила бы хоть сегодня.
– Я…я… никогда не приходила сюда, – перебила Ребекка инекстати сказала правду.
– Верно,сюда ты не приходила, ты заманивала его к себе. Может быть, ты исегодня пришла отнять его у меня? – продолжала Эмилия,словно в бреду. – Он был здесь, а теперь его нет. На этойсамой кушетке, здесь, он сидел. Не прикасайся к ней! Здесь мы сиделии разговаривали. Я сидела у него на коленях и обнимала его, и мычитали «Отче наш». Да, он был здесь. И они пришли и увелиего, но он обещал мне вернуться.
– Ион вернется, дорогая, – сказала Ребекка, невольнотронутая.
– Посмотри, –продолжала Эмилия, – вот его шарф. Не правда ли, какойкрасивый цвет? – И, подняв бахрому, она поцеловала ее. Онаеще утром обвязала его себе вокруг талии. Теперь она, по-видимому,забыла свой гнев, свою ревность и даже самое присутствие соперницы.Она молча подошла к кровати и с просветленным лицом стала гладитьподушку Джорджа.
Ребекка,тоже молча, вышла из комнаты.
– Ну,как Эмилия? – спросил Джоз, который по-прежнему сидел вкресле.
– Еенельзя оставлять одну, – отвечала Ребекка. –Мне кажется, ей очень нехорошо! – И она удалилась с весьмасерьезным лицом, отвергнув просьбы Джоза остаться и разделить с нимранний обед, который он заказал.
Всущности, Ребекка была женщина не злая и услужливая, а Эмилию она,пожалуй, даже любила. Упреки подруги были скорее лестны Ребекке, какжалобы побежденной. Встретив миссис О’Дауд, которую проповеди декананисколько на этот раз не утешили и которая уныло бродила по парку,Ребекка подошла к ней, несколько удивив этим майоршу, не привыкшую ктаким знакам внимания со стороны миссис Родон Кроули. Услышав, чтобедняжка миссис Осборн находится в отчаянном состоянии и почтилишилась от горя рассудка, добрая ирландка тотчас же решила навеститьсвою любимицу и постараться ее утешить.
– Уменя и своих забот достаточно, – важно заметила миссисО’Дауд, – и я думала, что бедняжка Эмилия не оченьнуждается сегодня в обществе. Но если ей так плохо, как вы говорите,а вы не можете остаться с ней, хотя так всегда ее любили, я, конечно,попробую ей чем-нибудь помочь. До свидания, сударыня.
С этимисловами обладательница «репетитора» тряхнула головой изашагала прочь от миссис Кроули, общества которой она нисколько неискала.
Бекки сулыбкой на устах смотрела ей вслед. Она была очень чувствительна ковсему смешному, и парфянский взгляд, брошенный через плечоудалявшейся миссис О’Дауд, почти рассеял тяжелое состояние духамиссис Кроули.
«Моепочтение, сударыня, очень рада, что вы так веселы, –подумала Пегги. – Уж вы-то, во всяком случае, не выплачетесебе глаз от горя». И она быстрыми шагами направилась кквартире миссис Осборн.
Бедняжкавсе еще стояла возле кровати, где Ребекка оставила ее; она почтиобезумела от горя. Жена майора, женщина более твердая духом,приложила все старания, чтобы утешить свою юную приятельницу.
– Надокрепиться, милая Эмилия, – сказала она. – А товдруг вы расхвораетесь к тому времени, когда ваш муж пошлет за вамипосле победы. Ведь вы не единственная женщина, которая находитсясегодня в руках божьих.
– Язнаю. Знаю, что я дурная и слабохарактерная, – ответилаЭмилия. Она отлично сознавала свою собственную слабость. Присутствиеее более решительного друга подействовало на нее ободряюще. Вобществе миссис О’Дауд ей сразу стало лучше. Они долго пробыливместе; сердца их следовали все дальше и дальше за ушедшей колонной.Ужасные сомнения и тоска, молитвы, страх и невыразимое горесопровождали полк. Это была дань, которую платили войне женщины.Война всех одинаково облагает данью: мужчины расплачиваются кровью,женщины – слезами.
Вполовине третьего произошло событие, чрезвычайно важное вповседневной жизни мистера Джозефа: подали обед. Воины могутсражаться и погибать, но он должен обедать. Он вошел в комнатуЭмилии, чтобы уговорить ее поесть.
– Тытолько попробуй, – сказал Джоз. – Суп оченьхороший. Пожалуйста, попробуй, Эмми, – и он поцеловал ейруку. Он уже много лет не делал этого, за исключением того дня, когдаона выходила замуж.
– Тыочень добр и ласков, Джозеф, – ответила Эмилия. –И все добры ко мне; только, пожалуйста, позволь мне сегодня остатьсяу себя в комнате.
Затомайорше О’Дауд аромат супа показался очень привлекательным, и онарешила составить компанию мистеру Джозу. Они вдвоем уселись за стол.
– Господьда благословит эту пищу, – произнесла торжественно женамайора. Она думала о своем честном Мике, как он едет верхом во главеполка. – У бедных наших мужей будет сегодня плохой обед, –сказала она со вздохом, а потом, как истинный философ, принялась заеду.
НастроениеДжоза поднималось по мере того, как он ел. Он пожелал выпить заздоровье полка или под любым иным предлогом разрешить себе бокалшампанского.
– Выпьемза О’Дауда и за доблестный *** полк, – сказал он. галантнокланяясь своей гостье. – Что вы скажете на это, миссисО’Дауд? Исидор, наполните бокал миссис О’Дауд.
Но Исидорвнезапно вздрогнул, а жена майора выронила нож и вилку. Окна комнатыбыли раскрыты и обращены на юг, и оттуда донесся глухой, отдаленныйгул, прокатившийся над освещенными солнцем крышами.
– Чтоэто? – спросил Джоз. – Почему вы не наливаете,бездельник?
– C’estle feu! Это артиллерийский огонь! (франц.). – ответил Исидор,выбегая на балкон.
– Спасинас господи! Это пушки! – воскликнула миссис О’Дауд ибросилась к окну. Сотни бледных, встревоженных лиц выглядывали издругих окон. И скоро чуть ли не все население города высыпало наулицу.
ГЛАВА XXXII,

В КОТОРОЙ ДЖОЗ ОБРАЩАЕТСЯ ВБЕГСТВО, А ВОЙНА ПОДХОДИТ К КОНЦУ

Мы,жители мирного Лондона, никогда не видали и, бог даст, никогда неувидим такой ужасной суматохи и тревоги, какая царила в Брюсселе.Толпы народа устремились к Намюрским воротам, откуда доносился гул, амногие выезжали и дальше на гладкое шоссе, чтобы как можно раньшеполучить известия из армии. Все расспрашивали друг друга о новостях,и даже знатные английские лорды и леди снисходили до того, чторазговаривали с незнакомыми людьми. Сторонники французов, обезумев отвосторга, предсказывали победу императору. Купцы закрывали свои лавкии выходили на улицу, увеличивая разноголосый хор тревожных иторжествующих криков. Женщины бежали к церквам и заполняли часовни,преклоняли колени и молились на каменных плитах и ступенях. А пушкивдали грохотали не смолкая. Вскоре экипажи с путешественниками сталипоспешно покидать город через Гентскую заставу. Предсказанияприверженцев Франции начинали сбываться.
– Онотрезал одну армию от другой, – говорили кругом.
– Онидет прямо на Брюссель; он разобьет англичан и к вечеру будет здесь.
– Онразобьет англичан, – кричал Исидор своему хозяину, –и к вечеру будет здесь!
Исидорвыбегал на улицу и снова вбегал в дом, каждый раз возвращаясь сновыми подробностями бедствия. Лицо Джоза бледнело все больше ибольше: тревога овладевала толстяком. Сколько он ни пил шампанского,оно не прибавляло ему храбрости. Еще до того, как село солнце,нервозность его достигла такой степени, что у его друга Исидорасердце радовалось, на него глядя, – теперь-то венгерка сошнурами от него не уйдет!
Женщинывсе это время отсутствовали. Послушав с минуту пальбу, супруга майоравспомнила о своей приятельнице, находившейся в соседней комнате, ипобежала туда, чтобы побыть с Эмилией и по возможности утешить ее.Мысль, что она должна поддержать это кроткое, беспомощное создание,еще усилила прирожденную храбрость честной ирландки. Она провелаоколо пяти часов возле Эмилии, то уговаривая ее, то развлекаяоживленным разговором, по чаще храня молчание и мысленно воссылая кнебу горячие мольбы.
– Явсе время держала ее за руку, – говорила потоммужественная леди, – пока не село солнце и не прекратиласьпальба.
Полина,la bonne, стояла на коленях в ближайшей церкви, молясь за son homme aelle Своего кавалера (франц.)..
Когдагрохот канонады смолк, миссис О’Дауд вышла из комнаты Эмилии вгостиную, где Джоз сидел перед двумя пустыми бутылками. От храбростиего не осталось и следа. Раз или два он пробовал заглянуть в спальнюсестры с встревоженным видом, словно собираясь что-то сказать, носупруга майора все сидела на своем месте, и он уходил, так и необлегчив душу. Джоз стыдился сказать ей, что хочет бежать. Но когдаона появилась в столовой, где он сидел в сумерках в невеселомобществе пустых бутылок от шампанского, он решил открыть ей своенамерение.
– МиссисО’Дауд, – сказал он, – не будете ли вы добрыпомочь Эмилии собраться?
– Выхотите взять ее на прогулку? – спросила жена майора. –Помилуйте, она слишком слаба!
– Я…я приказал приготовить экипаж, – ответил он, –и… и почтовых лошадей. Исидор пошел за ними, – продолжалДжоз.
– Чтоэто вы затеяли кататься на ночь глядя? – возразила дама. –Разве не лучше ей полежать в постели? Я только что уложила ее.
– Поднимитеее, – сказал Джоз, – она должна встать,слышите! – И он энергически топнул ногой. –Повторяю, лошади заказаны. Все кончено, и…
– Ичто? – спросила миссис О’Дауд.
– …яеду в Гент, – заявил Джоз. – Все уезжают; местонайдется и для вас. Мы уезжаем через полчаса.
Женамайора посмотрела на него с безграничным презрением.
– Яне двинусь с места, пока О’Дауд не пришлет мне маршрута, –сказала она. – Вы можете ехать, если хотите, мистер Седли,но, смею вас уверить, мы с Эмилией останемся здесь.
– Онапоедет! – воскликнул Джоз, снова топнув ногой.
МиссисО’Дауд, подбоченясь, стала перед дверью спальни.
– Вычто, хотите отвезти ее к матери, – спросила она, –или сами хотите ехать к маменьке, мистер Седли? До свидания, желаювам приятного путешествия. Bon voyage, как у них тут говорится; ипослушайте моего совета: сбрейте усы, не то они вас доведут до беды.
– А,черт! – завопил Джоз вне себя от гнева, страха и унижения.В это время вошел Исидор и с самого порога тоже стал чертыхаться.
– Pasde chevaux, sacrebleu! Нет лошадей, черт возьми! (франц.). –прошипел разъяренный слуга.
Вселошади были в разгоне. Не только Джозеф поддался в этот день панике вБрюсселе.
Но страхуДжоза, и без того огромному и мучительному, суждено было за ночьдойти до крайних пределов. Как было уже упомянуто, Полина, la bonne,имела son homme a elle в рядах армии, высланной против императораНаполеона. Ее поклонник был бельгийский гусар и уроженец Брюсселя.Войска этой нации прославились в ту войну чем угодно, только нехрабростью, а молодой Ван-Кутсум, обожатель Полины, был слишкомхорошим солдатом, чтобы ослушаться приказа своего полковника бежать споля сражения. Когда гарнизон стоял в Брюсселе, молодой Регул (онродился в революционные времена) с большим комфортом проводил почтивсе свободное время у Полины на кухне. Несколько дней тому назад онпростился со своей рыдающей возлюбленной и отправился в поход, набивсебе карманы и сумку множеством вкусных вещей из ее кладовой.
И воттеперь для полка Регула кампания была окончена. Этот полк входил всостав дивизии под начальством наследного принца Оранского, и, еслисудить по длине усов и сабель и по богатству обмундирования иэкипировки, Регул и его товарищи представляли собой самый доблестныйотряд, какому когда-либо трубили сбор военные трубы.
Когда Нейринулся на авангард союзных войск, штурмуя одну позицию за другой,пока прибытие главных сил британской армии из Брюсселя не изменилохода сражения при Катр-Бра, бельгийские гусары, среди которыхнаходился и Регул, проявили величайшую расторопность в отступленииперед французами – их последовательно выбивали с одной позициина другую, которую они занимали с необыкновенным проворством. Отходих задержало лишь наступление британской армии с тыла. Таким образом,они вынуждены были остановиться, и неприятельская кавалерия(кровожадное упорство которой заслуживает самого сурового порицания)получила наконец возможность войти в соприкосновение с храбрымибельгийцами; но те предпочли встретиться с англичанами, а не сфранцузами и, повернув коней, поскакали сквозь английские полки,наступавшие сзади, и рассеялись во всех направлениях. Их полкперестал существовать; его нигде не было, не было даже штаба. Регулопомнился, когда уже скакал верхом за много миль от места сражения,совершенно один. И где ему было искать убежища, как не на кухне, вобъятиях верной Полины, в которых он и раньше так часто находилутешение?
Околодесяти часов на крыльце того дома, где, по континентальному обычаю,Осборны занимали один этаж, раздалось бряцанье сабли. Затемпослышался стук в кухонную дверь, и Полина, только что вернувшаяся изцеркви, чуть не упала в обморок, когда, открыв дверь, увидела передсобой своего измученного гусара. Он был бледен, как полночный драгун,явившийся тревожить Лепору. Полина непременно бы завизжала, но таккак ее крик мог привлечь хозяев и выдать ее друга, она сдержалась и,введя своего героя в кухню, стала угощать его пивом и отборнымикусками от обеда, к которому Джоз так и не притронулся. Гусардоказал, что он не привидение, уничтожив громадное количество мяса ипива, и тут же, с полным ртом, поведал страшную повесть.
Полк еговыказал чудеса храбрости и некоторое время сдерживал натиск всейфранцузской армии. Но под конец они были смяты, как и все британскиечасти. Ней уничтожает полк за полком. Бельгийцы тщетно пыталисьпомешать избиению англичан. Брауншвейгцы разбиты и бежали, их герцогубит. Это поистине une debacle Разгром (франц.).. Регул старался впотоках пива утопить свое горе по поводу поражения. Исидор, зашедшийв кухню, услышал этот разговор и кинулся сообщить о нем своемухозяину.
– Всекончено! – закричал он Джозу. – Милорд герцогвзят в плен, герцог Брауншвейгский убит, британская армия обращена вбегство; спасся только один человек, и он сейчас сидит на кухне.Подите послушайте его.
Джоз,шатаясь, вошел в кухню, где Регул все еще сидел на кухонном столе,крепко присосавшись к кружке пива. Собрав все свои знанияфранцузского языка, который он, скажем прямо, безбожно коверкал, Джозупросил гусара рассказать ему снова всю историю. Бедствияувеличивались по мере того, как Регул рассказывал. Он один во всемего полку не остался на поле сражения. Он видел, как пал герцогБрауншвейгский, как бежали черные гусары, как шотландцы были сметеныартиллерийским огнем.
– А*** полк? – задыхаясь, спросил Джоз.
– Изрубленв куски, – отвечал гусар; а Полина, услыхав это,воскликнула:
– Омоя госпожа, ma bonne petite dame! Моя миленькая госпожа! (франц.). –И ее крики и причитания разнеслись по всему дому.
Вне себяот ужаса, мистер Седли не знал, как и где искать спасения. Он ринулсяиз кухни назад в гостиную и бросил умоляющий взгляд на дверь Эмилии,которую миссис О’Дауд захлопнула и заперла на ключ перед самым егоносом. Вспомнив, с каким презрением она отнеслась к нему, онприслушался и подождал некоторое время около двери, а затем отошел отнее и решил выйти на улицу, в первый раз за этот день. Схватив свечу,он начал искать свою фуражку с золотым позументом, которую нашел наобычном месте, на подзеркальнике в передней, где привык кокетничать,взбивая волосы на висках и надвигая шляпу слегка набекрень, преждечем показаться людям. Такова сила привычки, что, несмотря навладевший им ужас, Джоз машинально стал взбивать волосы и прилаживатьфуражку. Затем он с изумлением поглядел на свое бледное лицо иособенно на усы, пышно разросшиеся за семь недель, истекших с ихпоявления на свет.
«Аведь меня и правда примут за военного», – подумалон, вспомнив слова Исидора о том, какая судьба уготована всейбританской армии в случае поражения. Пошатываясь, он вернулся вспальню и стал неистово дергать звонок, призывая прислугу.
Исидорявился на этот призыв и остолбенел: Джоз сидел в кресле, его шейныеплатки были сорваны, воротник отогнут, обе руки подняты к горлу.
– Coupez-moi,Исидор! – кричал он. – Vite! Coupez-moi! Режьтемне, Исидор! Скорей! Режьте! (Джоз говорит на ломаном французскомязыке. – Ред.)
В первыймомент Исидор подумал, что Джоз сошел с ума и просит, чтобы емуперерезали горло.
– Lesmoustaches! – задыхался Джоз. – Lesmoustaches… coupy, rasy, vite! Усы! Усы! Режьте! Брейте скорей!(искаж. франц.).
Так онизъяснялся по-французски – бегло, но отнюдь не безупречно.
Исидорвмиг уничтожил усы бритвой и с невыразимым восхищением услышалприказание своего хозяина подать ему шляпу и штатский сюртук.
– Neporly ploo… habit militaire… bonny… bonny a voo, prenny dehorsНе буду больше носить военный мундир… шапку тоже… отдаю вам…унесите прочь (искаж. франц.)., – пролепетал Джоз.
Наконец-товенгерка и фуражка были собственностью Исидора!
Сделавэтот подарок, Джоз выбрал из своего запаса одежды простой черныйсюртук и жилет, повязал на шею широкий белый платок и надел мягкуюкасторовую шляпу. Если бы он мог раздобыть широкополую шляпу, оннадел бы ее. Но он и без того был похож на толстого, цветущегопастора англиканской церкви.
– Vennymaintenong, – продолжал Джоз, – sweevy…ally… party… dang la roo Теперь идите… следуйте… ступайте…уходите на улицу (искаж. франц.).. – С этими словами онкубарем скатился вниз по лестнице и выбежал на улицу.
ХотяРегул клялся, что из всего его полка и чуть ли не из всей союзнойармии он единственный не был искрошен Неем в куски, заявление этобыло, по-видимому, неверно, и еще немало предполагаемых жертвспаслось от бойни. Десятки товарищей Регула вернулись в Брюссель, и,так как все они сознались, что бежали, в городе быстрораспространился слух о полном поражении союзников. Прибытие французовожидалось с часу на час, паника продолжалась, и всюду шлиприготовления к бегству.
«Нетлошадей, – с ужасом думал Джоз. Он сто раз заставилИсидора спросить у разных лиц, нельзя ли купить или нанять у нихлошадей, и при каждом отрицательном ответе сердце его сжималось всемучительнее. Что же, уйти пешком? Но на такой поступок его не могсклонить даже страх.
Почти всегостиницы, занятые англичанами в Брюсселе, выходили в парк, и Джознерешительно бродил по этому кварталу в толпе других людей,охваченных, как и он, страхом и любопытством. Он видел семейства,которым повезло больше, чем ему, – они раздобыли себелошадей и с грохотом выезжали из города. Другие же, как и он сам,несмотря ни на какие взятки или просьбы, не могли достать себенеобходимые средства передвижения. Среди этих незадачливых беглецовДжоз заметил леди Бейракрс с дочерью: они сидели в своем экипаже вворотах гостиницы, все их имущество было погружено, и единственнымпрепятствием к их отъезду было то же отсутствие движущей силы,которое приковало к месту и Джоза.
РебеккаКроули занимала помещение в той же гостинице, и у нее установилисьсамые холодные отношения с дамами семейства Бейракрс. Миледи Бейракрсделала вид, что не замечает миссис Кроули, когда они встречались налестнице, и везде, где упоминалось ее имя, неизменно плохо отзываласьо своей соседке. Графиню шокировала слишком близкая дружба генералаТафто с женой его адъютанта. Леди Бланш избегала Ребекки, какзачумленной. Только сам граф тайком поддерживал с нею знакомство,когда оказывался вне юрисдикции своих дам.
ТеперьРебекка могла отомстить этим дерзким врагам. В гостинице сталоизвестно, что капитан Кроули оставил своих лошадей, и, когда началасьпаника, леди Бейракрс снизошла до того, что послала горничную к женекапитана с приветом от ее милости и с поручением узнать, сколькостоят лошади миссис Кроули. Миссис Кроули ответила запиской, гдесвидетельствовала свое почтение и заявляла, что не привыкла заключатьсделки с горничными.
Этоткороткий ответ заставил графа самолично посетить апартаменты Бекки.Но и он добился не большего успеха.
– Посылатько мне горничную! – гневно кричала миссис Кроули. –Может быть, миледи еще прикажет мне оседлать лошадей? Кто желаетбежать из Брюсселя, леди Бейракрс или ее femme de chambre? –И это был весь ответ, который граф принес своей супруге.
Чего несделаешь в крайности! После неудачи второго посланца графиня самаотправилась к миссис Кроули. Она умоляла Бекки назначить цену; онадаже пригласила Бекки в Бейракрс-Хаус, если та даст ей возможностьтуда вернуться. Миссис Кроули только усмехнулась.
– Яне желаю, чтобы мне прислуживали судебные исполнители в ливреях, –заявила она, – да вы, вероятно, никогда и не вернетесь, покрайней мере, с брильянтами. Они останутся французам. Французы будутздесь через два часа, а я к тому времени уже проеду полдороги доГента. Нет, я не продам вам лошадей даже за два самых крупныхбрильянта, которые ваша милость надевала на бал.
ЛедиБейракрс задрожала от ярости и страха. Брильянты были зашиты у нее вплатье и в подкладке сюртука милорда, а часть их спрятана в егосапогах.
– Моибрильянты у банкира, бесстыжая вы особа! И лошадей я добуду! –сказала она.
Ребеккарассмеялась ей в лицо. Взбешенная графиня сошла во двор и уселась вкарету: ее горничная, курьер и супруг еще раз были разосланы по всемугороду отыскивать лошадей, – и плохо пришлось тому из них,кто вернулся последним! Ее милость решила уехать тотчас же, кактолько откуда-нибудь достанут лошадей, – все равно, ссупругом или без него.
Ребекка судовольствием глядела из окна на графиню, сидевшую в экипаже безлошадей; устремив на нее взгляд, она громко выражала свое сочувствиепо поводу затруднительного положения, в которое попала ее милость.
– Ненайти лошадей! – говорила она. – И это в товремя, когда все брильянты зашиты в подушках кареты! Какая богатаядобыча достанется французам, когда они придут сюда! Я имею в видукарету и брильянты, а не миледи.
Все этоона вслух сообщала хозяину гостиницы, слугам, постояльцам ибесчисленным зевакам, толпившимся во дворе. Леди Бейракрс готова былазастрелить ее из окна кареты.
Наслаждаясьунижением своего врага, Ребекка заметила Джоза, который тотчаснаправился к ней, как только ее увидел. Его изменившееся, испуганноежирное лицо сразу выдало ей его тайну. Он также хотел бежать и искалспособа осуществить свое желание.
«Воткто купит моих лошадей, – подумала Ребекка, – ая уеду на своей кобыле». Джоз подошел к ней и в сотый раз втечение этого часа задал вопрос: не знает ли она, где можно достатьлошадей?
– Чтоэто, и вы хотите бежать? – сказала со смехом Ребекка. –А я-то думала, что вы защитник всех женщин, мистер Седли.
– Я…я… не военный человек, – пробормотал он, задыхаясь.
– АЭмилия?.. Кто будет охранять вашу бедную сестричку? –продолжала Ребекка. – Неужели вы решаетесь ее покинуть?
– Какуюпользу я могу ей принести в случае… в случае, если придетнеприятель? – возразил Джоз. – Женщин онипощадят, но мой слуга сказал, что мужчинам они поклялись не даватьпощады… мерзавцы!
– Ужасно! –воскликнула Ребекка, наслаждаясь его растерянностью.
– Дая и не хочу покидать ее, – продолжал заботливый брат. –Она не будет покинута. Для нее найдется место в моем экипаже, и длявас так же, дорогая миссис Кроули, если вы пожелаете ехать… и еслимы достанем лошадей! – вздохнул он.
– Уменя есть пара лошадей, которую я могу продать, – сказалаРебекка.
Джоз чутьне бросился ей на шею.
– Выкатывайтеколяску, Исидор! – закричал он. – Мы нашли…мы нашли лошадей.
– Моилошади никогда не ходили в упряжи, – прибавила миссисКроули. – Снегирь разобьет экипаж вдребезги, если вы егозапряжете.
– Апод седлом он смирен? – спросил чиновник.
– Смирен,как ягненок, и быстр, как заяц, – ответила Ребекка.
– Каквы думаете, выдержит он мой вес? – продолжал Джоз.
Он ужевидел себя мысленно на лошади, совершенно забыв о бедной Эмилии. Да икакой любитель лошадей мог бы устоять перед подобным соблазном!
Ребекка вответ пригласила его к себе в комнату, куда он последовал за нею,задыхаясь от нетерпения заключить сделку. Едва ли какие-нибудь другиеполчаса в жизни Джоза стоили ему столько денег. Ребекка, исчисливстоимостью своего товара в соответствии с нетерпением покупателя и снехваткой оного товара на рынке, заломила за лошадей такую цену, чтодаже Джоз отшатнулся. Она продаст обеих или вовсе не будет продавать,заявила она решительно. Родон запретил их отдавать за меньшую цену,чем она назначила. Лорд Бейракрс с удовольствием даст ей эти деньги;и при всей ее любви и уважении к семейству Седли, дорогой мистерДжозеф должен понять, что бедным людям тоже надо жить, –словом, никто на свете не мог бы быть любезнее и в то же время болеетвердо стоять на своем.
Как иследовало ожидать, Джоз кончил тем, что согласился. Сумма, которую ондолжен был заплатить, была так велика, что ему пришлось проситьотсрочки, так велика, что представляла для Ребекки целое маленькоесостояние, и она быстро высчитала, что с этой суммой и с тем, что онавыручит от продажи имущества Родона, да еще с ее вдовьей пенсией, вслучае если муж будет убит, она окажется вполне обеспеченной и можеттвердо глядеть в лицо своей вдовьей доле.
Раз илидва в этот день она и сама подумывала об отъезде. Но рассудокподсказывал более здравое решение.
«Предположим,французы придут, – думала Бекки, – что онимогут сделать бедной офицерской вдове? Ведь времена осад иразграбления городов миновали. Нас спокойно отпустят по домам, или ясмогу недурно жить за границей на свой скромный доход».
Между темДжоз и Исидор отправились в конюшню посмотреть купленных лошадей.Джоз приказал немедленно оседлать их: он уедет сейчас же, в эту женочь. И он оставил слугу седлать лошадей, а сам пошел домойсобираться. Отъезд нужно держать в тайне; он пройдет в свою спальню сзаднего хода. Ему не хотелось встречаться с миссис О’Дауд и Эмилией исообщать им, что он задумал бежать.
Покасовершалась сделка Джоза с Ребеккой, пока осматривали лошадей, прошладобрая половина ночи. Но, хотя полночь давно миновала, город неуспокоился: все были на ногах, в домах горели огни, около дверейтолпился народ, на улицах не прекращалась суматоха. Самыеразноречивые слухи передавались из уст в уста: одни утверждали, чтопруссаки разбиты; другие говорили, что атакованы и побежденыангличане; третьи – что англичане твердо удерживают своипозиции. Последний слух передавался все упорнее. Французы непоявлялись. Отставшие солдаты приходили из армии, принося все более иболее благоприятные вести. Наконец в Брюссель прибыл адъютант сдонесением коменданту, который тотчас расклеил по городу афиши,сообщавшие об успехах союзников у Катр-Бра и о том, что французы подкомандой Нея отброшены после шестичасового боя. Адъютант, вероятно,прибыл в то время, когда Ребекка и Джоз совершали свою сделку иликогда последний осматривал свою покупку. Когда Джоз вернулся к себе,многочисленные обитатели дома толпились у крыльца, обсуждая последниеновости: не было никакого сомнения в их достоверности. И Джозотправился наверх сообщить приятное известие дамам, бывшим на егопопечении. Он не счел нужным сообщить им ни о том, что собирался ихпокинуть, ни о том, как он купил лошадей и какую цену заплатил заних.
Победаили поражение было, однако, делом второстепенным для тех, чьи мыслицеликом были заняты судьбою любимых. Эмилия, услышав о победе, ещеболее взволновалась. Она готова была сейчас же ехать в армию и слезноумоляла брата проводить ее туда. Ее страхи и сомнения достигли высшейстепени. Бедняжка, в течение нескольких часов бывшая словно встолбняке, теперь металась как безумная, – поистине жалкоезрелище! Ни один мужчина, жестоко раненный в пятнадцати милях отгорода, на поле битвы, где полегло столько храбрых, – ниодин мужчина не страдал больше, чем она, – бедная,невинная жертва войны. Джоз не мог вынести ее страданий. Он оставилсестру на попечении ее более мужественной подруги и снова спустилсяна крыльцо, где толпа все стояла, разговаривая и ожидая новостей.
Ужесовсем рассвело, а толпа не расходилась, и с поля сражения началиприбывать новые известия, доставленные самими участниками трагедии. Вгород одна за другой въезжали телеги, нагруженные ранеными; из нихнеслись душераздирающие стоны, и измученные лица печально выглядывалииз соломы. Джоз Седли с мучительным любопытством устремил взгляд наодну из этих повозок, – стоны, доносившиеся из нее, былиужасны; усталые лошади с трудом тащили телегу.
– Стой!Стой! – раздался из соломы слабый голос, и телегаостановилась около дома мистера Седли.
– Этоон! Я знаю, это Джордж! – закричала Эмилия и бросилась набалкон, бледная как смерть, с развевающимися волосами. Однако это былне Джордж, но то, что ближе всего было с ним связано, –известия о нем.
Это былбедный Том Стабл, двадцать четыре часа тому назад так доблестновыступивший из Брюсселя, неся полковое знамя, которое он мужественнозащищал на поле битвы. Французский улан ранил юного прапорщика в ногупикой; падая, он крепко прижал к себе знамя. По окончании сражениябедному мальчику нашлось место в повозке, и он был доставлен обратнов Брюссель.
– МистерСедли! Мистер Седли! – чуть слышно звал он, и Джоз,испуганный, подошел на его зов. Он сначала не мог узнать, кто егозовет. Маленький Том Стабл протянул из повозки свою горячую, слабуюруку.
– Меняпримут здесь, – проговорил он. – Осборн и… иДоббин говорили, что меня примут… Дайте этому человеку дванаполеондора. Мама вам отдаст.
Во времядолгих мучительных часов, проведенных и телеге, мысли юноши уносилисьв дом его отца-священника, который он покинул всего несколько месяцевназад, и в бреду он временами забывал о своих страданиях.
Дом былвелик, обитатели его добры: все раненые из этой повозки былиперенесены в комнаты и размещены по кроватям. Юного прапорщика внеслинаверх, в помещение Осборнов. Эмилия и жена майора кинулись к нему,как только узнали его с балкона. Можете представить себе чувстваобеих женщин, когда им сказали, что сражение окончено и что их мужьяживы. С каким безмолвным восторгом Эмилия бросилась на шею своейдоброй подруге и обняла ее и в каком страстном порыве она упала наколени и благодарила всевышнего за спасение ее мужа!
Нашеймолоденькой леди, в ее лихорадочном, нервном состоянии, никакой врачне мог бы прописать более целебного лекарства, чем то, которое послалей случай. Она и миссис О’Дауд неустанно дежурили у постели раненогоюноши, который тяжко страдал. Обязанности, возложенные на неесудьбой, не давали Эмилии времени размышлять о своих личных тревогахили предаваться, как она имела обыкновение, страхам и мрачнымпредчувствиям. Юноши просто и без прикрас рассказал им о событиях дняи подвигах наших друзей из доблестного *** полка. Они сильнопострадали. Они потеряли много офицеров и солдат. Во время атаки подмайором была убита лошадь, и все думали, что он погиб и что Доббинупридется, по старшинству, заменить его; и только после атаки, привозвращении на старые позиции, нашли майора, который сидел на трупеПирама и подкреплялся из своей походной фляжки. Капитан
Осборнсразил французского улана, ранившего прапорщика в ногу. (Эмилия такпобледнела при этом сообщении, что миссис О’Дауд велела рассказчикузамолчать.) А капитан Доббин в конце дня, хотя сам был ранен, взялюношу на руки и отнес его к врачу, а оттуда на повозку, котораядолжна была отвезти его в Брюссель. Это Доббин обещал вознице двазолотых, если тот доставит раненого в город, к дому мистера Седли, искажет жене капитана Осборна, что сражение окончено и что муж ее цели невредим.
– Аправо, у этого Уильяма Доббина предоброе сердце, – сказаламиссис О’Дауд, – хотя он всегда насмехается надо мной.
ЮныйСтабл клялся, что другого такого офицера нет в армии, и не переставалхвалить старшего капитана, его скромность, доброту и его удивительноехладнокровие на поле битвы. К этим его словам Эмилия отнесласьрассеянно, – она слушала внимательно лишь тогда, когдаречь заходила о Джордже, а когда имя его не упоминалось, она думала онем.
В заботахо раненом прапорщике и в мыслях о чудесном спасении Джорджа второйдень тянулся для Эмилии не так томительно долго. Для нее во всейармии существовал только один человек; и пока он был невредим, ходвоенных действий, надо признаться, мало интересовал ее. Известия,которые Джоз приносил с улицы, лишь смутно доходили до ее ушей, хотяэтих известий было достаточно, чтобы встревожить нашего робкогоджентльмена и многих других в Брюсселе. Конечно, французы отброшены,но отброшены после трудного, жестокого боя, в котором к тому жеучаствовала только одна французская дивизия. Император с главнымисилами находится около Линьи, где он наголову разбил пруссаков, итеперь может бросить все свои войска против союзников. ГерцогВеллингтон отступает к столице и под ее стенами, вероятно, дастбольшое сражение, исход которого более чем сомнителен. Все, на что онможет рассчитывать, это двадцать тысяч английских солдат, потому чтонемецкие войска состоят из плохо обученных ополченцев, а бельгийцывесьма ненадежны. И с этой горстью его светлость должен противостоятьста пятидесяти тысячам, которые вторглись в Бельгию под командойНаполеона. Наполеона! Какой полководец, как бы знаменит и искусен онни был, может устоять в борьбе с ним? Джоз думал обо всем этом итрепетал. Так же чувствовали себя и другие жители Брюсселя, ибо всезнали, что сражение предыдущего дня было только прелюдией кнеизбежной решительной битве. Одна из армий, действовавших противимператора, уже рассеяна. Немногочисленный отряд англичан, которыйпопытается оказать ему сопротивление, погибнет на своем посту, ипобедитель по трупам павших войдет в город. Горе тем, кого он тамзастанет! Уже были сочинены приветственные адреса, должностные лицавтайне собирались для совещаний, готовились помещения и кроилисьтрехцветные флаги и победные эмблемы, чтобы приветствовать прибытиеего величества императора и короля.
Бегствожителей все продолжалось, одно семейство за другим, разыскав экипаж илошадей, покидало город. Когда Джоз 17 июня явился в гостиницу кРебекке, он увидал, что большая карета Бейракрсов уехала наконец содвора: граф каким-то образом раздобыл пару лошадей без помощи миссисКроули и катил теперь по дороге в Гент. Людовик Желанный в этом жегороде упаковывал свой porte-manteau Чемодан (франц.).. Казалось,злая судьба никогда не устанет преследовать этого незадачливогоизгнанника.
Джозчувствовал, что вчерашняя передышка была только временной и что ему,конечно, скоро пригодятся его дорого купленные лошади. Весь этот деньего терзания были ужасны. Пока между Брюсселем и Наполеоном стоялаанглийская армия, не было необходимости в немедленном бегстве, новсе-таки Джоз перевел своих лошадей из отдаленной конюшни в другую,во дворе его дома, чтобы они были у него на глазах и не подвергалисьопасности похищения. Исидор зорко следил за дверью конюшни и держаллошадей оседланными, чтобы можно было выехать в любую минуту. Он ждалэтой минуты с великим нетерпением.
Послеприема, который Ребекка встретила накануне, у нее не было желаниянавещать свою дорогую Эмилию. Она подрезала стебли у букета, которыйпреподнес ей Джордж, сменила в стакане воду и перечла записку,которую получила от него.
– Бедняжка, –сказала она, вертя в руках записку, – как бы я могласразить ее этим! И из-за такого ничтожества она разбивает себесердце, – ведь он дурак, самодовольный фат, и даже нелюбит ее. Мой бедный, добрый Родон в десять раз лучше! – Иона принялась думать о том, что ей делать, если… если что-либослучится с бедным, добрым Родоном, и какое счастье, что он оставил ейлошадей.
Ближе квечеру миссис Кроули, не без гнева наблюдавшая отъезд Бейракрсов,вспомнила о мерах предосторожности, принятых графиней, и самазанялась рукоделием. Она зашила большую часть своих драгоценностей,векселей и банковых билетов в платье и теперь была готова ко всему –бежать, если она это найдет нужным, или остаться и приветствоватьпобедителя, будь то англичанин или француз. И я не уверен, что она вэту ночь не мечтала сделаться герцогиней и Madame la MarechaleСупругой маршала (франц.)., в то время как Родон на Мон-Сен-Жанскомбиваке, завернувшись в плащ, под проливным дождем, только и думал,что об оставшейся в городе малютке-жене.
Следующийдень был воскресенье. Миссис О’Дауд с удовлетворением убедилась, чтопосле короткого ночного отдыха оба ее пациента чувствуют себя лучше.Сама она спала в большом кресле в комнате Эмилии, готовая вскочить попервому же зову, если ее бедной подруге или раненому прапорщикупонадобится помощь. Когда наступило утро, эта неутомимая женщинаотправилась в дом, где они с майором стояли на квартире, и тщательнопринарядилась, как и подобало в праздничный день. И весьма вероятно,что, пока миссис О’Дауд оставалась одна в той комнате, где спал еесупруг и где его ночной колпак все еще лежал на подушке, а тростьстояла в углу, – горячая молитва вознеслась к небесам оспасении храброго солдата Майкла О’Дауда.
Когда онавернулась, она принесла с собой молитвенник и знаменитый томпроповедей дядюшки-декана, который неизменно читала каждоевоскресенье, быть может, не все понимая и далеко не все правильнопроизнося, – потому что декан был человек ученый и любилдлинные латинские слова, – но с большой важностью, свыражением и в общем довольно точно. «Как часто мой Мик слушалэти проповеди, – думала она, – когда я читалаих в каюте во время штиля!» Теперь она решила познакомить с нимпаству, состоявшую из Эмилии и раненого прапорщика. Такое жебогослужение совершалось в этот день и час в двадцати тысячахцерквей, и миллионы англичан на коленях молили отца небесного озащите.
Они неслышали грохота, который встревожил нашу маленькую паству в Брюсселе.Гораздо громче, чем те пугают, что взволновали их два дня назад,сейчас – когда миссис О’Дауд своим звучным голосом читалавоскресную проповедь – загремели орудия Ватерлоо.
Джоз,услышав эти зловещие раскаты, решил, что он не в силах больше терпетьтакие ужасы и сейчас же уедет. Он влетел в комнату больного, где троенаших друзей только что прервали свои благочестивые занятия, иобратился со страстным призывом к Эмилии.
– Яне могу больше этого выносить, Эмми, – воскликнул он, –и не хочу! Ты должна ехать со мной. Я купил для тебя лошадь, –не спрашивай, сколько это стоило, – и ты должна сейчас жеодеться и ехать со мною. Ты сядешь позади Исидора.
– Господипомилуй, мистер Седли, да вы действительно трус! – сказаламиссис О’Дауд, отложив книгу.
– Яговорю – едем, Эмилия! – продолжал Джоз. –Не слушай ты ее! Зачем нам оставаться здесь и ждать, чтобы насзарезали французы?
– Акак же *** полк, дружище? – спросил со своей постелиСтабл, раненый герой. – И… и вы ведь не бросите меняздесь, миссис О’Дауд?
– Нет,мой милый, – отвечала она, подходя к кровати и целуяюношу. – Ничего плохого с вами не будет, пока я возле вас.А я не двинусь с места, пока не получу приказа от Мика. И хороша бы ябыла, если бы уселась в седло позади такого молодца!
Представивсебе эту картину, раненый рассмеялся, и даже Эмилия улыбнулась.
– Яи не приглашаю ее! – закричал Джоз. – Я прошуне эту… эту… ирландку, а тебя, Эмилия. В последний раз –поедешь ты или нет?
– Безмоего мужа, Джозеф? – сказала Эмилия, удивленно взглянувна него и подавая руку жене майора. Терпение Джоза истощилось.
– Тогдапрощайте! – воскликнул он, яростно потрясая кулаком, ивышел, хлопнув дверью. На этот раз он действительно отдал приказ котъезду и сел на лошадь. Миссис О’Дауд услышала стук копыт, когдавсадники выезжали из ворот, и, выглянув в окно, сделала несколькопрезрительных замечаний по адресу бедного Джозефа, который ехал поулице, сопровождаемый Исидором в фуражке с галуном. Лошади,застоявшиеся за несколько последних дней, горячились и не слушалисьповода. Джоз, робкий и неуклюжий наездник, выглядел в седле отнюдь неавантажно.
– Эмилия,дорогая, посмотрите, он собирается въехать в окно! Такого слона впосудной лавке я никогда еще не видела!
Вскореоба всадника исчезли в конце улицы, в направлении Гентской дороги.Миссис О’Дауд преследовала их огнем насмешек, пока они не скрылись извиду.
Весь этотдень, с утра и до позднего вечера, не переставая грохотали пушки.Было уже темно, когда канонада вдруг прекратилась.
Все мычитали о том, что произошло в этот день. Рассказ этот постоянно наустах каждого англичанина, и мы с вами, бывшие детьми во временазнаменательной битвы, никогда не устаем слушать и повторять историюнашей славной победы. Память о ней до сих пор жжет сердца миллионамсоотечественников тех храбрецов, которые в тот день потерпелипоражение. Они только и ждут, как бы отомстить за унижение своейродины. И если новая война окончится для них победой и они, в своюочередь, возликуют, а нам достанется проклятое наследие ненависти излобы, то не будет конца тому, что зовется славой и позором, не будетконца резне – удачной то для одной, то для другой стороны –между двумя отважными нациями. Пройдут столетия, а мы, французы иангличане, будем по-прежнему бахвалиться и убивать друг друга, следуясамим дьяволом написанному кодексу чести.
Все нашидрузья геройски сражались в этой великой битве. Весь долгий день,пока женщины молились в десяти милях от поля боя, английская пехотастойко отражала яростные атаки французской конницы. Неприятельскаяартиллерия, грохот которой быт слышен в Брюсселе, косила рядыангличан, по когда одни падали, другие, уцелевшие, смыкались ещекрепче. К вечеру бешенство французских атак, всякий раз встречавшихстоль же бешеное сопротивление, стало ослабевать, – либовнимание французов отвлекли другие враги, либо они готовились кпоследнему натиску. Вот он наконец начался; колонны императорскойгвардии двинулись на плато Сен-Жан, чтобы одним ударом сместиангличан с высот, которые они, несмотря ни на что, удерживали весьдень; словно не слыша грома артиллерии, низвергавшей смерть санглийских позиций, темная колонна, колыхаясь, подступала все ближе.Казалось, она вот-вот перехлестнет через гребень, но тут она внезапнодрогнула и заколебалась. Потом остановилась, но все еще грудью квыстрелам. И тут английские войска ринулись вперед со своих позиций,откуда неприятелю так и не удалось их выбить, и гвардия повернулась ибежала.
ВБрюсселе уже не слышно было пальбы – преследование продолжалосьна много миль дальше. Мрак опустился на поле сражения и на город;Эмилия молилась за Джорджа, а он лежал ничком – мертвый, спростреленным сердцем.
ГЛАВА XXXIII,

В КОТОРОЙ РОДСТВЕННИКИ МИСС КРОУЛИВЕСЬМА ОЗАБОЧЕНЫ ЕЕ СУДЬБОЙ

Покаотличившаяся во Фландрии армия движется к французским пограничнымкрепостям, с тем чтобы, заняв их, вступить во Францию, пусть любезныйчитатель вспомнит, что в Англии мирно проживает немало людей, которыеимеют отношение к нашей повести и требуют внимания летописца.
Во времяэтих битв и ужасов старая мисс Кроули жила в Брайтоне, очень умеренноволнуясь по поводу великих событий. Несомненно, однако, что этивеликие события придавали некоторый интерес ежедневной печати, иБригс читала ей вслух «Газету», в которой, между прочим,на почетном месте упоминалось имя Родона Кроули и его производство вчин полковника.

– Какаяжалость, что молодой человек сделал такой непоправимый шаг в жизни! –заметила его тетка. – При его чине и отличиях он мог быжениться на дочери какого-нибудь пивовара, хотя бы на мисс Грейнс, ивзять приданое в четверть миллиона, или породниться с лучшими семьямиАнглии. Со временем он унаследовал бы мои деньги – или, можетбыть, его дети, – я не спешу умирать, мисс Бригс, хотя вы,может быть, и спешите отделаться от меня… А вместо этого емусуждено оставаться нищим, с женой-танцовщицей!..
– Неужели,дорогая мисс Кроули, вы не бросите сострадательного взора нагероя-солдата, чье имя занесено в летописи отечественной славы? –воскликнула мисс Бригс, которая была чрезвычайно возбуждена событиямипри Ватерлоо и любила выражаться романтически, когда представлялсяслучай. – Разве капитан, то есть полковник, как я могу еготеперь называть, не совершил подвигов, которые прославили имя Кроули?
– Бригс,вы дура, – ответила мисс Кроули. – ПолковникКроули втоптал имя Кроули в грязь, мисс Бригс. Жениться на дочериучителя рисования! Жениться на dame de compagnie (потому что она ведьбыла лишь компаньонкой, Бригс, только и всего; она была тем же, что ивы, только моложе – и гораздо красивее и умнее!). Хотелось бымне знать, были вы сообщницей этой отъявленной негодяйки, котораяоколдовала его и которою вы всегда так восхищались? Да, скорей всеговы были ее сообщницей. Но, уверяю вас, вы будете разочарованы моимзавещанием… Будьте столь любезны написать мистеру Уокси и сообщитьему, что я желаю его немедленно видеть.
МиссКроули имела теперь обыкновение чуть не каждый день писать своемуповеренному мистеру Уокси, потому что все прежние распоряженияотносительно ее имущества были отменены и она была в большомзатруднении, как распорядиться своими деньгами.
Стараядева, однако, значительно поправилась, что видно было по тому, какчасто и как зло она стала издеваться над мисс Бригс; все эти нападкибедная компаньонка сносила с кротостью и трусливым смирением,наполовину великодушным, наполовину лицемерным, – словом,с рабской покорностью, которую вынуждены проявлять женщины ее складав ее положении. Кому не приходилось видеть, как женщина тиранитженщину? Разве мучения, которые приходится выносить мужчинам, могутсравниться с теми ежедневными колкостями, презрительными и жестокими,какими донимают несчастных женщин деспоты в юбках? Бедные жертвы!..Но мы отклонились от нашей темы. Мы хотели сказать, что мисс Кроулибывала всегда особенно раздражительна и несносна, когда начиналапоправляться после болезни; так, говорят, и раны болят всего больше,когда начинают заживать.
Во времявыздоровления мисс Кроули единственной жертвой, которая допускалась кбольной, была мисс Бригс, но родичи, оставаясь в отдалении, незабывали своей дорогой родственницы и старались поддерживать память осебе многочисленными подарками, знаками внимания и любезнымизаписочками.
Преждевсего мы должны упомянуть о ее племяннике Родоне Кроули. Нескольконедель спустя после славной Ватерлооской битвы и после того как«Газета» известила о храбрости и о производстве в высшийчин этого доблестного офицера, дьеппское почтовое судно привезло вБрайтон, в адрес мисс Кроули, ящик с подарками и почтительное письмоот ее племянника-полковника. В ящике была пара французских эполет,крест Почетного легиона и рукоять сабли – трофеи с полясражения. В письме с большим юмором рассказывалось, что сабля этапринадлежала одному офицеру гвардии, который клялся, что «гвардияумирает, но не сдается», и через минуту после этого был взят вплен простым солдатом; солдат сломал саблю француза прикладом своегомушкета, после чего ею завладел Родон. Что касается креста и эполет,то они достались ему от полковника французской кавалерии, который патот его руки во время битвы. И Родон Кроули не мог найти лучшегоназначения для этих трофеев, как послать их своему любимому старомудругу. Разрешит ли она писать ей из Парижа, куда направляется армия?Он мог бы сообщить ей интересные новости из столицы и сведения онекоторых ее друзьях, бывших эмигрантах, которым она оказала такмного благодеяний во время их бедствий.
Стараядева велела Бригс ответить полковнику любезным письмом, поздравитьего и поощрить к продолжению корреспонденции. Его первое письмо былотак живо и занимательно, что она с удовольствием будет ждатьдальнейших.
– Конечно,я знаю, – объясняла она мисс Бригс, – что Родонстоль же не способен написать такое отличное письмо, как и вы, моябедная Бригс, и что каждое слово ему продиктовала эта умная маленькаянегодяйка Ребекка, – но почему бы моему племяннику непозабавить меня? Так пусть считает, что я отношусь к немублагосклонно.
Догадываласьли она, что Бекки не только написала письмо, но собрала и послалатрофеи, которые купила за несколько франков у одного из бесчисленныхразносчиков, немедленно начавших торговлю реликвиями войны? Романист,который все знает, знает, конечно, и это. Как бы то ни было, любезныйответ мисс Кроули очень подбодрил наших друзей, Родона и его супругу:тетушка явно смягчилась, значит, можно надеяться на лучшее. Онипродолжали развлекать ее восхитительными письмами из Парижа, куда,как и писал Родон, они имели счастье проследовать в рядахпобедоносной армии.
К женепастора, которая уехала лечить сломанную ключицу своего мужа впасторский дом Королевского Кроули, старая дева была далеко не такмилостива. Миссис Бьют, бодрая, шумливая, настойчивая и властнаяженщина, совершила роковую ошибку в отношении своей золовки. Она нетолько угнетала ее и всех ее домашних – она надоела миссКроули; будь у бедной мисс Бригс хоть капля характера, она была быосчастливлена поручением, данным ей благодетельницей, –написать миссис Бьют Кроули и сообщить ей, что здоровье мисс Кроулизначительно улучшилось с тех пор, как миссис Бьют оставила ее, ичтобы последняя ни в коем случае не трудилась и не покидала своейсемьи ради мисс Кроули. Такое торжество над дамой, которая обращаласьс мисс Бригс весьма высокомерно и жестоко, обрадовало бы многихженщин; но надо сказать правду: мисс Бригс была женщина без всякогохарактера, и как только ее врагиня оказалась в немилости, онапочувствовала к ней сострадание.
«Какя была глупа, – думала миссис Бьют (и вполнеосновательно), – что намекнула о своем приезде в этомдурацком письме, которое мы послали мисс Кроули вместе с цесарками! Ядолжна была бы, не говоря ни слова, приехать к этой бедной, милой,выжившей из ума старушке и вырвать ее из рук простофили Бригс и этойхищницы, femme de chambre. Ах, Бьют, Бьют, зачем только ты сломалсебе ключицу!»
Зачем, всамом деле? Мы видели, как миссис Бьют, имея в руках все козыри,разыграла свои карты чересчур тонко. Одно время она оказалась полнойхозяйкой в доме мисс Кроули, но, как только ее рабам представилсяслучай взбунтоваться, была бесповоротно оттуда изгнана. Однако самаона и ее домашние считали, что она стала жертвой ужасающего эгоизма иизмены и что ее самоотверженное служение мисс Кроули встретило самуючерную неблагодарность. Повышение Родона по службе и почетноеупоминание его имени в «Газете» также обеспокоило этудобрую христианку. Не смягчится ли к нему тетка теперь, когда он сталполковником и кавалером ордена Бани? И не войдет ли снова в милостьэта ненавистная Ребекка? Жена пастора написала для своего мужапроповедь о суетности военной славы и процветании нечестивых, которуюдостойный пастор прочел прочувствованным голосом, не поняв в ней нислова. Одним из его слушателей был Питт Кроули, – Питт,пришедший со своими двумя сводными сестрами в церковь, куда старогобаронета нельзя было теперь заманить никакими средствами.
Послеотъезда Бекки Шарп этот старый несчестивец к великому негодованиювсего графства и безмолвному ужасу сына всецело предался своимпорочным наклонностям. Ленты на чепце мисс Хорокс стали роскошнее,чем когда-либо. Все добродетельные семьи с опаской сторонились замкаи его владельца. Сэр Питт пьянствовал в домах своих арендаторов, а вбазарные дни распивал ром вместе с фермерами в Мадбери и в соседнихместах. Он ездил с мисс Хорокс в Саутгемптон в семейной каретечетверкой, и все население графства (не говоря уже о пребывающем впостоянном страхе сыне баронета) с недели на неделю ожидало, что вместной газете появится объявление о его женитьбе на этой девице.Поистине, мистеру Кроули приходилось нелегко. Его красноречие намиссионерских собраниях и других религиозных сборищах в округе, гдеон обыкновенно председательствовал и говорил часами, было теперьпарализовано, ибо, начиная свою речь, он читал в глазах слушателей:«Это сын старого греховодника сэра Питта, который сейчас скореевсего пьянствует где-нибудь в соседнем трактире». А однажды,когда он говорил о царе Тимбукту, пребывающем во мраке невежества, ио многочисленных женах, также пребывающих во тьме, какой-то еретикспросил из толпы: «А сколько их в Королевском Кроули,друг-святоша?» Эта неуместная реплика вызвала переполох средиустроителей собрания, и речь мистера Питта позорно провалилась. Чтоже касается двух дочерей баронета, то они бы совсем одичали (потомучто сэр Питт поклялся, что ни одна гувернантка не переступит егопорог), если бы мистер Кроули угрозами не заставил старогоджентльмена послать их в школу.
Но каковыбы ни были разногласия между родственниками, дорогие племянники иплемянницы мисс Кроули, как мы уже говорили, были единодушны в любвик ней и в выражении знаков своего внимания. Миссис Бьют послала ейцесарок и замечательную цветную капусту, а также премиленький кошелеки подушечку для булавок – работу ее дорогих девочек, которыепросили милую тетеньку сохранить для них хотя бы крошечное местечко вее памяти, а мистер Питт посылал персики, виноград и оленину. Этизнаки привязанности обычно доставлялись мисс Кроули в Брайтонсаутгемптонской каретой; а иногда она привозила и самого мистераПитта, потому что разногласия с сэром Питтом заставляли мистераКроули часто покидать дом, да и, кроме того, Брайтон имел для негоособую притягательную силу в лице леди Джейн Шипшенкс, о помолвкекоторой с мистером Кроули уже упоминалось в нашем рассказе. Эта ледии ее сестра жили в Брайтоне со своей матерью, графиней Саутдаун,женщиной решительной и весьма уважаемой серьезными людьми.
Следуетсказать несколько слов о миледи и ее благородном семействе, связанномузами родства, настоящего и будущего, с семейством Кроули. Про главусемейства Саутдаунов, Клемента Уильяма, четвертого графа Саутдауна,мало что можно сказать, кроме того, что он вошел в парламент (вкачестве лорда Вулзи) под покровительством мистера Уилберфорса инекоторое время оправдывал рекомендацию своего политическогокрестного и считался безусловно дельным молодым человеком. Но нетслов, чтобы передать чувства его почтенной матери, когда она, оченьскоро после смерти своего благородного супруга, узнала, что ее сынсостоит членом многих светских клубов и весьма сильно проигрался уУотьера и в «Кокосовой Пальме», что он занимает деньгипод будущее наследство и уже сильно пощипал семейное состояние, чтоон правит четверкой и пропадает на скачках и, наконец, что у него вопере постоянная ложа, куда он приглашает весьма сомнительнуюхолостую компанию. Упоминание его имени в обществе вдовствующейграфини теперь всегда сопровождалось тяжелыми вздохами.
ЛедиЭмили была на много лет старше своего брата и занимала почетное местов мире серьезных людей как автор восхитительных брошюр, ужеупоминавшихся здесь, многочисленных гимнов и других трудов духовногосодержания. Зрелая дева, имевшая лишь смутные представления о браке,почти все свои чувства сосредоточила на любви к чернокожим. Если неошибаюсь, именно ей мы обязаны прекрасной поэмой:
Далекий тропический остров
Молитвы мои осеняют,
Там синее небо смеется,
А черные люди рыдают…
Онапереписывалась с духовными лицами в большинстве наших ост– ивест-индских владений и втайне была неравнодушна к преподобномуСайласу Хорнблоуэру, которого дикари на Полинезийских островахизукрасили татуировкой.
Чтокасается леди Джейн, к которой, как было уже сказано, питал нежныечувства мистер Питт Кроули, то это была милая, застенчивая, робкая имолчаливая девушка. Несмотря на чудовищные грехи брата, она все ещеоплакивала его и стыдилась, что до сих пор его любит. Она посылалаему нацарапанные наспех записочки, которые тайком относила на почту.Единственная страшная тайна, тяготившая ее душу, состояла в том, чтоона вместе со старой ключницей однажды навестила украдкой Саутдаунана его холостой квартире в Олбепи, где застала его – своегопогибшего, но милого брата! – с сигарой во рту, передбутылкой кюрасо. Она восхищалась сестрой, она обожала мать, онасчитала мистера Кроули самым интересным и одаренным человеком послеСаутдауна, этого падшего ангела. Ее мать и сестра – этипоистине выдающиеся женщины – руководили ею и относились к нейс тем жалостливым снисхождением, на которое выдающиеся женщины такщедры. Мать выбирала для нее платья, книги, шляпки и мысли. Онаездила верхом, или играла на фортепьяно, или занималась каким-либодругим видом полезной гимнастики, в зависимости от того, что находиланужным леди Саутдаун; и та до двадцати шести лет водила бы свою дочьв передничках, если бы их не пришлось снять, когда леди Джейнпредставлялась королеве Шарлотте.
Узнав,что эти леди приехали в свой брайтонский дом, мистер Кроули первоевремя посещал только их одних, довольствуясь тем, что завозил в домтетки визитную карточку и скромно осведомлялся о здоровье больной умистера Боулса или у младшего лакея. Встретив однажды мисс Бригс,возвращавшуюся из библиотеки с целым грузом романов под мышкой,мистер Кроули покраснел, что было для него совершенно необычно,остановился и пожал руку компаньонке мисс Кроули. Он познакомил миссБригс со своей спутницей – леди Джейн Шишпенкс, говоря:
– ЛедиДжейн, позвольте мне представить вам мисс Бригс, самого доброго другаи преданную компаньонку моей тетушки. Впрочем, вы уже знаете ее какавтора прелестных «Трелей соловья», вызвавших у вас такоевосхищение.
ЛедиДжейн тоже покраснела, протягивая свою нежную ручку мисс Бригс,проговорила что-то несвязное, но очень любезное о своей мамаше ивысказала намерение навестить мисс Кроули и удовольствие по поводупредстоящего знакомства с друзьями и родственниками мистера Кроули.Прощаясь, она посмотрела на мисс Бригс кроткими глазами голубки, аПитт Кроули отвесил ей глубокий, почтительный поклон, какой он обычноотвешивал ее высочеству герцогине Пумперникель, когда состоял атташепри ее дворе.
О, ловкийдипломат и ученик макиавеллического Бинки! Он сам дал леди Джейнтомик юношеских стихов бедной Бригс: вспомнив, что он видел их вКоролевском Кроули, с посвящением поэтессы покойной жене его отца, онприхватил этот томик с собой в Брайтон, прочитал его дорогой всаутгемптонской карете и сделал пометки карандашом, прежде чемвручить его кроткой леди Джейн.
И не ктоиной, как он изложил перед леди Саутдаун огромные преимущества,которые могут проистечь из сближения ее семьи с мисс Кроули, –преимущества как мирского, так и духовного свойства, говорил он, ибомисс Кроули была в ту минуту совершенно одинока. Чудовищное мотовствои женитьба его брата Родона отвратили тетушку от этого пропащегомолодого человека. Алчный деспотизм и скупость миссис Бьют Кроулизаставили ее возмутиться против непомерных требований со стороны этойветви семейства; и хотя он сам всю жизнь воздерживался от того, чтобыискать дружбы мисс Кроули, – быть может, из ложнойгордости, – теперь он считал, что следует принять всевозможные меры как для спасения ее души от гибели, так и для того,чтобы состояние ее досталось ему, главе дома Кроули.
Какженщина решительная, леди Саутдаун вполне согласилась с обоимипредложениями своего будущего зятя и пожелала безотлагательнозаняться обращением мисс Кроули. У себя дома, в Саутдауне иТроттерморкасле, эта рослая, суровая поборница истины разъезжала поокрестностям в коляске в сопровождении гайдуков, разбрасывала пакетырелигиозных брошюр среди поселян и арендаторов и предписывала ГэферуДжонсу обратиться в истинную веру совершенно так же, как предписалабы Гуди Хиксу принять джемсов порошок, – без возражений,без промедления, без благословения церкви. Лорд Саутдаун, ее покойныйсупруг, робкий эпилептик, привык поддакивать всему, что думала илиделала его Матильда. Как бы ни менялась ее собственная вера (а на нееоказывали влияние бесконечные учителя-диссиденты всех толков), она,нимало не колеблясь, приказывала всем своим арендаторам и слугамверить одинаково с нею. Таким образом, принимала ли она преподобногоСондерса Мак-Нитра, шотландского богослова, или преподобного ЛукуУотерса, умеренного уэслианца, или преподобного Джайлса Джоулса,сапожника-иллюмината, который сам себя рукоположил в священники, какНаполеон сам короновал себя императором, – все домочадцы,дети и арендаторы леди Саутдаун должны были вместе с ее милостьюстановиться на колени и говорить «аминь» после молитвылюбого из этих учителей. Во время таких упражнений старому Саутдауну,ввиду его болезненного состояния, разрешалось сидеть у себя вкомнате, пить пунш и слушать чтение газет. Леди Джейн, любимая дочьстарого графа, ухаживала за ним и была ему искренне предана. Чтокасается леди Эмили, автора «Прачки Финчлейской общины»,то ее проповеди о загробных карах (именно в этот период, потом онаизменила свои убеждения) были так грозны, что до смерти запугивалиробкого старого джентльмена – ее отца, и доктора утверждали,что его припадки всегда следовали непосредственно за проповедями ледиЭмили.
– Я,конечно, навещу ее, – сказала леди Саутдаун в ответ напросьбы pretendu Жениха (франц.). ее дочери, мистера Питта Кроули. –Какой доктор лечит вашу тетушку?
МистерКроули назвал мистера Примера.
– Ввысшей степени опасный и невежественный врач, мой дорогой Питт!Всевышний избрал меня своим орудием, чтобы изгнать его из многихдомов, хотя в одном или двух случаях я опоздала. Я не могла спастибедного генерала Гландерса, который умирал по милости этогоневежественного человека – умирал! Он немного поправился отподжерсовских пилюль, которые я ему дала, но – увы! –было слишком поздно. Зато смерть его была прекрасна! Он ушел от нас влучший мир… Ваша тетушка, мой дорогой Питт, должна расстаться сКримером.
Питтвыразил свое полное согласие. Он тоже испытал на себе энергию своейблагородной родственницы и будущей тещи. Ему пришлось перепробоватьСондерса Мак-Нитра, Луку Уотерса, Джайлса Джоулса, пилюли Поджерса,эликсир Поки – словом, все духовные и телесные лекарствамиледи. Он никогда не уходил от нее иначе, как почтительно унося ссобой груду ее шарлатанских брошюр и снадобий. О мои дорогие собратьяи спутники – товарищи по Ярмарке Тщеславия! Кто из вас незнаком с такими благожелательными деспотами и не страдал от них!Напрасно вы будете говорить им: «Сударыня, помилосердствуйте,ведь в прошлом году я по вашему указанию принимал лекарство Поджерсаи уверовал в него. Зачем же, скажите, зачем я буду от негоотказываться и принимать пилюли Роджерса?» Ничто не поможет:упорная проповед-ница, если не убедит вас доводами, зальется слезами,и в конце концов протестующая жертва глотает пилюли и говорит: «Ну,ладно, ладно, пусть будет Роджерс!»
– Ачто касается ее души, – продолжала миледи, – тотут нельзя терять времени. Раз ее лечит Кример, она может умереть влюбой день, – и в каком состоянии, мой дорогой Питт, вкаком ужасном состоянии! Я сейчас же пошлю к ней преподобного мистераАйронса… Джейн, напиши записочку в третьем лице его преподобиюБартоломью Айронсу и проси его доставить мне удовольствие пожаловатько мне на чашку чая в половине седьмого. Он мастер пробуждать грешныедуши, и он должен повидаться с мисс Кроули сегодня же, прежде чем оналяжет спать. Эмили, дорогая, приготовь связочку брошюр для миссКроули. Положи туда: «Голос из пламени», «Иерихонскуютрубу» и «Разбитые котлы с мясом, или Обращенныйканнибал».
– И«Прачку Финчлейской общины», мама, – сказалаледи Эмили. – Лучше начать с чего-нибудь успокоительного.
– Погодите,дорогие леди, – сказал дипломат Питт. – Привсем моем уважении к мнению моей дорогой и уважаемой леди Саутдаун, ядумаю, что еще слишком рано предлагать мисс Кроули такие серьезныетемы. Вспомните, как она больна и как непривычны для нее размышления,связанные с загробным блаженством.
– Темболее нужно начать по возможности скорее, Питт, – сказалаледи Эмили, поднимаясь с места уже с шестью книжечками в руках.
– Есливы начнете так решительно, вы отпугнете ее. Я слишком хорошо знаюсуетную натуру тетушки и уверен, что всякая чересчур энергичнаяпопытка ее обращения приведет к самым плачевным результатам для этойнесчастной леди. Вы только испугаете ее и наскучите ей. Весьмавероятно, что она выкинет все книги и откажется от знакомства с теми,кто их прислал.
– Вы,Питт, такой же суетный человек, как и мисс Кроули, –сказала леди Эмили и выбежала из комнаты со своими книжками.
– Мненечего говорить вам, дорогая леди Саутдаун, – продолжалПитт тихим голосом, словно и не слышал этого вводного замечания, –насколько роковым может оказаться недостаток осторожности и такта длятех надежд, которые мы питаем в отношении имущества моей тети.Вспомните, у нее семьдесят тысяч фунтов; подумайте о ее возрасте, еенервозности и слабом здоровье. Я знаю, что она уничтожила завещание,написанное в пользу моего брата, полковника Кроули. Только лаской, ане запугиванием можем мы повести эту раненую душу по истинному пути,и, я думаю, вы согласитесь со мной, что… что…
– Конечно,конечно, – сказала леди Саутдаун. – Джейн,дорогая моя, можешь не посылать записку мистеру Айронсу. Если еездоровье так слабо, что рассуждения только утомят ее, мы подождем,пока ей станет лучше. Я завтра же навещу мисс Кроули.
– Иосмелюсь заметить, моя милая леди, – сказал Питт кроткимголосом, – лучше вам не брать с собой нашу дорогуюЭмили, – она слишком восторженна; лучше, если вас будетсопровождать наша милая и дорогая леди Джейн.
– Нуконечно, Эмили может испортить все дело, – сказала ледиСаутдаун и на этот раз согласилась отступить от своей обычнойпрактики, которая, как мы говорили, заключалась в том, что, преждечем наброситься на очередную жертву, которую она собиралась прибратьк рукам, она обстреливала ее градом брошюр (так же, как у французоватаке предшествовала бешеная канонада). Повторяем, леди Саутдаун –щадя здоровье больной, или заботясь о конечном спасении ее души, илиради ее денег – согласилась потерпеть.
Наследующий день огромная семейная карета Саутдаунов с графской коронойи ромбовидным гербом на дверцах (на зеленом щите Саутдаунов трипрыгающих ягненка, наискось – золотая перевязь с чернью и тремячервлеными табакерками – эмблема дома Бинки) торжественноподкатила к дому мисс Кроули, и высокий солидный лакей передалмистеру Боулсу визитные карточки ее милости для мисс Кроули и ещеодну – для мисс Бригс. В тот же вечер леди Эмили, помирившисьна компромиссе, прислала на имя мисс Бригс и для ее личногопотребления объемистый пакет, содержавший экземпляры «Прачки»и еще пять-шесть брошюр умеренного и нежного действия, а кроме того,несколько других, более сильно действующих – «Хлебныекрошки из кладовой», «Огонь и полымя» и «Ливреягреха» – в людскую, для прислуги.
ГЛАВА XXXIV

ТРУБКА ДЖЕЙМСА КРОУЛИ ВЫШВЫРНУТА ВОКНО

Любезностьмистера Кроули и ласковое обхождение леди Джейн сильно польстили миссБригс, и, когда старой мисс Кроули подали визитные карточки семьиСаутдаунов, она нашла возможность замолвить доброе слово за невестуПитта. Карточка графини, оставленная лично для нее, Бригс, доставиланемало радости бедной, одинокой компаньонке.
– Непонимаю, о чем думала леди Саутдаун, оставляя карточку для вас,Бригс, – сказала вольнолюбивая мисс Кроули, на чтокомпаньонка кротко отвечала, что, «она надеется, нет ничегоплохого в том, что знатная леди оказала внимание бедной дворянке».Она спрятала карточку в свою рабочую шкатулку среди самых дорогихсвоих сокровищ. Мисс Бригс рассказала также, как она встретиланакануне мистера Кроули, гулявшего со своей кузиной, с которой ондавно обручен, какая она добрая и милая и как скромно – если несказать просто – эта леди была одета; весь ее костюм, начинаясо шляпки и кончая башмачками, она описала и оценила с чисто женскойточностью.
МиссКроули позволила Бригс болтать и не спешила прерывать ее. Здоровьестарой леди поправлялось, и она уже начала тосковать по людям. МистерКример, ее врач, и слышать не хотел о ее возвращении к прежнемурассеянному образу жизни в Лондоне. Старая дева была рада найтикакое-нибудь общество в Брайтоне, и на следующий же день не толькобыло отправлено письмо с выражением благодарности за внимание, ноПитт Кроули был любезно приглашен навестить тетку. Он явился с ледиСаутдаун и ее дочерью. Вдовствующая леди ни слова не сказала осостоянии души мисс Кроули, но говорила с большим тактом о погоде, овойне и о падении этого чудовища Бонапарта, а больше всего одокторах-шарлатанах и о великих достоинствах доктора Поджерса,которому она в ту пору покровительствовала.
Во времяэтого визита Питт Кроули сделал ловкий ход, – такой ход,который показывал, что, если бы его дипломатическая карьера не былазагублена в самом начале, он мог бы многого достигнуть на этомпоприще. Когда вдовствующая графиня Саутдаун стала поноситькорсиканского выскочку, что было в то время в моде, доказывая, что ончудовище, запятнанное всеми возможными преступлениями, что он трус итиран, недостойный того, чтобы жить, что гибель его была предрешена ит. д., Питт Кроули вдруг стал на защиту этого «избранникасудьбы». Он описал первого консула, каким видел его в Париже вовремя Амьенского мира, когда он, Питт Кроули, имел удовольствиепознакомиться с великим и достойным мистером Фоксом, государственныммужем, которым – как сильно он сам, Питт Кроули, ни расходитсяс ним во взглядах – невозможно не восхищаться и который всегдабыл высокого мнения об императоре Наполеоне. Далее он с негодованиемотозвался о вероломстве союзников по отношению к свергнутомуимператору, который, великодушно отдавшись на их милость, был обреченна жестокое и позорное изгнание, в то время как Франция оказалась вовласти новых тиранов – шайки фанатичных католиков.
Такаяортодоксальная ненависть к католической ереси спасла Питти Кроули отгнева леди Саутдаун, а его восхищение Фоксом и Наполеоном чрезвычайновозвысило его в глазах мисс Кроули. (О ее дружбе с покойныманглийским сановником уже упоминалось.) Верная сторонница вигов, миссКроули в течение всей войны была в оппозиции; и хотя можно суверенностью сказать, что печальный конец императора не слишкомсильно взволновал старую леди, а плохое обращение с ним не лишило еесна, все же похвала Питта обоим ее кумирам нашла отклик в сердцететушки и очень содействовала тому, чтобы расположить ее в пользуплемянника.
– Авы что об этом думаете, дорогая? – спросила мисс Кроулиюную леди, которая с первого взгляда понравилась ей, как всегданравились хорошенькие и скромные молодые особы; хотя нужнопризнаться, что ее симпатии остывали так же быстро, как и возникали.
ЛедиДжейн сильно покраснела и сказала, что «она ничего не понимаетв политике и предоставляет судить о ней людям более умным, чем она; ихотя мама, без сомнения, права, но и мистер Кроули говорилпрекрасно». Когда гостьи стали прощаться, мисс Кроули выразиланадежду, что «леди Саутдаун будет так добра отпускать к нейиногда леди Джейн, когда та будет свободна, чтобы утешить беднуюбольную и одинокую старуху». Обещание было любезно дано, и дамырасстались очень дружески.
– Непускай ко мне больше леди Саутдаун, Питт, – сказала стараяледи. – Она глупая и напыщенная, как и вся родня твоейматери; я их всегда терпеть не могла. Но эту прелестную маленькуюДжейн приводи когда хочешь.
Питтобещал. Он не сказал графине Саутдаун, какое мнение его теткасоставила об ее милости, и та, напротив, думала, что произвела намисс Кроули самое приятное и величественное впечатление.
И вотледи Джейн, которая всегда готова была утешать болящих и, пожалуй,даже радовалась возможности время от времени избавляться от мрачныхразглагольствований преподобного Бартоломью Айронса и от обществаскучных приживальщиков, пресмыкавшихся у ног напыщенной графини, еематери, – леди Джейн сделалась частой гостьей в доме миссКроули, сопровождала ее на прогулки и коротала с нею вечера. Она былапо природе так добра и мягка, что даже Феркин не ревновала к ней, абезответной Бригс казалось, что ее покровительница обращается с неюне так жестоко в присутствии доброй леди Джейн. С этой юной леди миссКроули держала себя премило. Она рассказывала ей бесконечные историио своей молодости, причем совсем в другом тоне, чем в свое время –маленькой безбожнице Ребекке, потому что в невинности леди Джейн былочто-то такое, что делало неуместными легкомысленные разговоры, и миссКроули была слишком хорошо воспитана, чтобы оскорбить такую чистоту.Сама юная леди ни от кого не видела ласки, за исключением этой старойдевы, своего отца и брата; и она отвечала на engoument Увлечение(франц.). мисс Кроули неподдельной нежностью и дружбой.
В осенниевечера (когда Ребекка, самая веселая среди веселых победителей,блистала в Париже, а наша Эмилия, милая, сраженная горем Эмилия, –ах, где-то была она теперь?) леди Джейн сидела в гостиной мисс Кроулии нежно пела ей в сумерках свои простые песенки и гимны, пока солнцезаходило, а море с шумом разбивалось о берег. Когда песенкакончалась, старая дева переставала дремать и просила леди Джейн спетьчто-нибудь еще. Что касается Бригс и количества счастливых слез,пролитых ею, пока она сидела тут же, делая вид, что вяжет, и смотрелана великолепный океан, темневший за окном, и на небесные огни, яркоразгоравшиеся вверху, – кто, скажите, может измеритьсчастье и умиление Бригс?
Питт темвременем сидел в столовой с брошюрой о хлебных законах или смиссионерским отчетом и отдыхал, как подобает и романтическим инеромантическим мужчинам после обеда. Он тянул мадеру; строилвоздушные замки; думал о том, какой он молодец; чувствовал, чтовлюблен в Джейн более, чем когда-либо за все эти семь лет, в течениекоторых они были женихом и невестой и в течение которых Питт неощущал ни малейшего нетерпения; а после мадеры надолго засыпал. Когданаступало время пить кофе, мистер Боулс с шумом входил в столовую и,застав сквайра Питта в темноте, погруженного в брошюры, приглашал егонаверх.
– Мнетак хотелось бы, моя дорогая, найти кого-нибудь, кто сыграл бы сомной в пикет, – сказала мисс Кроули однажды вечером, когданазванный слуга появился в комнате со свечами и кофе. –Бедная Бригс играет не лучше совы; она так глупа! – Стараядева не упускала случая обидеть мисс Бригс в присутствии слуг. –Мне кажется, я бы лучше засыпала после игры.
ЛедиДжейн зарделась, так что покраснели даже ее ушки и тонкие пальчики; икогда мистер Боулс вышел из комнаты и дверь за ним плотно закрылась,она сказала:
– МиссКроули, я умею немножко играть. Я часто играла… с бедным дорогимпапа.
– Идитесюда и поцелуйте меня! Идите и сейчас же поцелуйте меня, милая,добрая малютка! – в восторге воскликнула мисс Кроули. И заэтим живописным и мирным занятием мистер Питт застал старую и молодуюледи, когда поднялся наверх с брошюрой в руках. Бедная леди Джейн,как она краснела весь вечер!
Нечего иговорить, что ухищрения мистера Питта Кроули не ускользнули отвнимания его дорогих родственников из пасторского дома в КоролевскомКроули. Хэмпшир и Сассекс находятся очень близко друг от друга, и умиссис Бьют были в Сассексе друзья, которые заботливо извещали ее обовсем – и даже больше, чем обо всем, – чтопроисходило в доме мисс Кроули в Брайтоне. Питт бывал там все чаще.Он месяцами не показывался у себя в замке, где его отвратительныйотец целиком посвятил себя рому и мерзкому обществу Хороксов. УспехиПитта приводили семью пастора в ярость, и миссис Бьют больше чемкогда-либо сожалела (хотя не сознавалась в этом) об ужасной ошибке,которую она совершила, так оскорбив мисс Бригс и обнаружив такоевысокомерие и скупость в обращении с Боулсом и Феркин, что средидомашних мисс Кроули не было никого, кто сообщил бы ей о том, что тамделалось.
– Ивсе это из-за ключицы Бьюта, – уверяла она. –Не сломай он ключицы, я ни за что бы оттуда не уехала. Я жертва долгаи твоей, Бьют, несносной и неуместной для священника страсти к охоте.
– Причем тут охота? Глупости! Это ты, Марта, нагнала на нее страху, –возразил пастор. – Ты умная женщина, Марта, но у тебядьявольский характер, и очень уж ты прижимиста.
– Тебябы давно прижали в тюрьме, Бьют, если бы я не берегла твоих денег.
– Этоя знаю, моя милая, – добродушно сказал пастор. –Ты умная женщина, но действуешь слишком уж круто. И благочестивый мужутешился объемистой рюмкой портвейна.
– Икакого дьявола нашла она в этом простофиле Питте Кроули? –продолжал пастор. – Ведь он последний трус. Я помню, какРодон – вот это настоящий мужчина, черт его возьми! –гонял его хлыстом вокруг конюшни, как какой-нибудь волчок, и Питт сревом бежал домой к мамаше. Ха-ха! Любой из моих мальчиков одолеетего одной рукой. Джим говорит, что его до сих пор вспоминают вОксфорде как «Мисс Кроули», этакий простофиля… знаешь,что, Марта… – продолжал его преподобие после паузы.
– Что? –спросила Марта, кусая ногти.
– Отчегобы нам не послать Джима в Брайтон? Может, он как-нибудь обойдетстаруху. Он ведь скоро кончает университет. Он всего два разапроваливался на экзаменах – как и я, – но у негобольшие преимущества – Оксфорд, университетское образование…Он знаком там с лучшими ребятами. Гребет в восьмерке своего колледжа.Красивый малый… Черт возьми, сударыня, напустим его на старуху искажем ему, чтобы отдул Питта, если тот будет что-нибудь говорить,ха-ха-ха!
– Джим,конечно, может съездить навестить ее, – согласиласьхозяйка дома и добавила со вздохом: – Если бы нам удалосьпристроить к ней хотя бы одну из девочек; но она их терпеть не может,потому что они некрасивы.
Пока матьговорила, эти несчастные образованные девицы, расположившись рядом вгостиной, деревянными пальцами барабанили на фортепьяно какую-тосложную музыкальную пьесу; целый день они или были заняты музыкой,или сидели с дощечкой за спиной, или зубрили географию и историю. Нокакая польза от всего этого на Ярмарке Тщеславия, если девицанизкоросла, бедна, некрасива и у нее дурной цвет лица? Единственный,на кого миссис Бьют могла рассчитывать, чтобы сбыть с рук одну издочерей, был младший приходский священник!
В этовремя в гостиную вошел вернувшийся из конюшни Джим с коротенькойтрубкой, заткнутой за ремешок клеенчатой фуражки, и заговорил с отцомо сент-леджерских скачках. Разговор между пастором и его женойпрервался.
МиссисБьют не ждала ничего особенно хорошего от посольства своего сынаДжеймса и проводила его в путь просто с горя. Да и юноша, после тогокак ему сказали, в чем будет состоять его миссия, также не ожидал отнее особенного удовольствия или выгоды; но он скоро утешился мыслью,что, может быть, старая дева преподнесет ему хорошенький сувенир,который даст ему возможность расплатиться с наиболее срочными долгамик началу предстоящего семестра, и потому беспрекословно занял место всаутгемптонской карете и в тот же вечер благополучно прибыл в Брайтонсо своим чемоданом, любимым бульдогом Таузером и большой корзинойразных разностей с фермы и огорода: от любящего пасторского семейства– дорогой мисс Кроули. Решив, что слишком поздно беспокоитьбольную леди в первый же день приезда, он остановился в гостинице иотправился к мисс Кроули только в середине следующего дня.
ДжеймсКроули, когда тетушка видела его в последний раз, был долговязыммальчишкой, в том неблагодарном возрасте, когда голос срывается снеземного дисканта на неестественный бас, а лицо нередко цвететукрашениями, от которых рекомендуется в качестве лекарства «Калидор»Роленда; когда мальчики украдкой бреются ножницами сестер, а виддругих молодых женщин повергает их в неизъяснимый страх, когдабольшие руки и ноги торчат из слишком коротких рукавов и штанин;когда присутствие этих юношей после обеда пугает дам, шепчущихся всумерках в гостиной, и несносно для мужчин за обеденным столом,которые перед лицом этой неуклюжей невинности должны удерживаться отсвободной беседы и приятного обмена остротами; когда после второгостакана папаша говорит: «Джек, мой мальчик, поди посмотри,какова погода», – и юноша, радуясь, что можно уйти,но досадуя, что он еще не настоящий мужчина, покидает неоконченныйбанкет. Джеймс тогда был нескладным подростком, а теперь стал молодымчеловеком, получившим все преимущества университетского образования иотмеченным тем неоценимым лоском, который приобретается благодаряжизни среди золотой молодежи, долгам, временному исключению изуниверситета и провалам на экзаменах.
Так илииначе, он был красивым юношей, когда явился представиться своейтетушке в Брайтоне, а красивая наружность всегда вызываларасположение капризной старой девы. Неловкость мальчика и способностьпостоянно краснеть усиливали это расположение: ей нравились этиздоровые признаки неиспорченности в молодом человеке.
Онзаявил, что «приехал сюда на несколько дней повидаться стоварищем по колледжу и… и… засвидетельствовать вам, сударыня,свое почтение и почтение отца с матерью, которые надеются, что вы вдобром здоровье».
Питтнаходился у мисс Кроули, когда доложили о юноше, и очень смутился приупоминании его имени. Старая леди с присущим ей чувством юморанаслаждалась замешательством своего корректного племянника. Она сбольшим интересом расспросила обо всем пасторском семействе идобавила, что хочет навестить их. Она принялась в лицо расхваливатьмальчика, сказала, что он вырос и похорошел, и пожалела, что егосестры не так красивы. Узнав, что он остановился в гостинице, она незахотела об этом и слышать и просила мистера Боулса немедленнопослать за вещами мистера Джеймса Кроули.
– Да,будьте добры, Боулс, – закончила она милостиво, –заплатите по счету мистера Джеймса.
Онабросила на Питта такой лукавый и торжествующий взгляд, что дипломатчуть не задохнулся от зависти. Как ни старался он расположить к себететку, она ни разу еще не приглашала его к себе погостить, а тутпоявился какой-то молокосос – и сразу стал желанным гостем.
– Прошупрощения, сэр, – сказал Боулс, выступая вперед с глубокимпоклоном, – в каком отеле Томас должен взять ваш багаж?
– Очерт! – воскликнул юный Джеймс и вскочил, явно чем-товстревоженный. – Я сам пойду.
– Куда? –спросила мисс Кроули.
– Втрактир «Под гербом Тома Крибба», – ответилДжеймс, густо краснея.
Услыхавэто название, мисс Кроули расхохоталась. Мистер Боулс, как старыйслуга семьи, фыркнул, но тут же подавил свою веселость; дипломаттолько улыбнулся.
– Я…я не знал, – добавил Джеймс, опустив глаза. – Яздесь в первый раз; это кучер присоветовал мне. – Юныйлжец! На самом деле Джеймс Кроули познакомился накануне всаутгемптонской карете с «Любимцем Татбери», который ехалв Брайтон на состязание с «Ротингдинским Бойцом», и,восхищенный беседой с «Любимцем», провел вечер в обществеэтого ученого мужа и его друзей в упомянутом трактире.
– Я…я лучше пойду и расплачусь сам, – продолжал Джеймс. –Вы не беспокойтесь, сударыня, – прибавил он великодушно.
Этаделикатность еще больше развеселила тетку.
– Ступайтеи оплатите счет, Боулс, – промолвила она, махнув рукой, –и принесите его мне! – Бедная леди: она не ведала, чтотворила!
– Там…там собачка, – сказал Джеймс с ужасно виноватым видом. –Лучше я сам схожу за ней. Она кусает лакеев за икры.
При такомзаявлении все общество разразилось хохотом, – даже Бригс иледи Джейн, которые сидели молча во время разговора мисс Кроули с ееплемянником; а Боулс, не говоря пи слова, вышел из комнаты.
МиссКроули, желая уязвить своего старшего племянника, продолжалаоказывать милостивое внимание юному оксфордцу. Раз начав, онарасточала ему любезности и похвалы без всякой меры. Питту онасказала, что он может прийти к обеду, а Джеймса взяла с собой напрогулку и торжественно возила его взад и вперед по скалистомуберегу, усадив на скамеечку коляски. Во время прогулки она удостоилаего любезной беседы, цитировала сбитому с толку юноше итальянские ифранцузские стихи, утверждала, что он отличный студент и она вполнеуверена в том, что он получит золотую медаль и кончит первым поматематике.
– Ха-ха-ха! –засмеялся Джеймс, ободренный этими комплиментами. – Первыйпо математике? Это из другой оперы!
– Кактак из другой оперы, дитя мое? – сказала леди.
– Первыхпо математике отличают в Кембридже, а не в Оксфорде, –ответил Джеймс с видом знатока. Он пустился бы, вероятно, и вдальнейшие объяснения, если бы на дороге не показался шарабан,запряженный сытой лошадкой; в нем сидели в белых фланелевых костюмахс перламутровыми пуговицами его друзья – «ЛюбимецТатбери» и «Ротингдинский Боец», а с ними трое ихзнакомых джентльменов; и все они приветствовали бедного Джеймса,сидевшего в коляске. Эта встреча удручающе подействовала на пылкогоюношу, и в продолжение всей остальной прогулки от него нельзя былоничего добиться, кроме «да» и «нет».
Повозвращении домой он обнаружил, что спальня ему приготовлена ичемодан доставлен; он также мог бы заметить на лице мистера Боулса,провожавшего его в отведенную ему комнату, выражение строгости,удивления и сострадания. Но он меньше всего думал о мистере Боулсе.Он оплакивал ужасное положение, в котором оказался, – вдоме, полном старух, болтающих по-французски и по-итальянски идекламирующих ему стихи.
– Вотвлопался-то, честное слово! – мысленно восклицал скромныйюноша, который терялся, когда с ним заговаривала даже самаяприветливая особа женского пола – даже мисс Бригс, а между теммог бы превзойти самого бойкого лодочника на Ифлийских шлюзах почасти жаргонного красноречия.
К обедуДжеймс явился, задыхаясь в туго затянутом шейном платке, и удостоилсячести вести вниз в столовую леди Джейн, в то время как Бригс и мистерКроули следом за ними вели старую леди со всем ее набором шалей,свертков и подушек. Половину времени за обедом Бригс занималась тем,что ухаживала за больной и резала курицу для жирной болонки. Джеймсговорил мало, но считал своей обязанностью угощать дам вином; сам онне отставал от мистера Кроули и осушил большую часть бутылкишампанского, которую мистеру Боулсу было приказано подать в честьгостя. Когда дамы удалились и кузены остались вдвоем, экс-дипломатПитт сделался очень общительным и дружелюбным. Он расспрашивалДжеймса о занятиях в колледже, о его видах на будущее, желал емувсяческих успехов – словом, был откровенен и мил. Язык уДжеймса развязался под влиянием портвейна, и он рассказал кузену освоей жизни, о своих планах, о своих долгах, о неудачах на экзамене,о ссорах с начальством в колледже, все время подливая из бутылок,стоящих перед ним, и беззаботно мешая портвейн с мадерой.
– Главнаярадость для тетушки, – говорил мистер Кроули, наполняясвой стакан, – чтобы гости в ее доме делали все, что имнравится. Это храм свободы, Джеймс, и ты доставишь тетке самоебольшое удовольствие, если будешь поступать, как тебе нравится, итребовать себе все, что захочешь. Я знаю, все вы в деревне смеетесьнадо мной за то, что я тори. Мисс Кроули достаточно либеральна, чтобыдопускать всякие убеждения. Она республиканка по своим принципам ипрезирает титулы и чины.
– Почемуже вы собираетесь жениться на дочери графа? – спросилДжеймс.
– Дорогоймой, не забудь, что леди Джейн не виновата в том, что она знатногорода, – дипломатично ответил Питт. – Она неможет изменить свое происхождение. А кроме того, ты ведь знаешь, чтоя тори.
– О,что касается этого, – сказал Джеймс, – ничто неможет сравниться с породой. Нет, черт возьми, ничто! Я-то не радикал,я понимаю, что значит быть джентльменом, черт подери! Возьмите хотябы молодцов на гребных гонках! Или боксеров! Или собак-крысоловов!Кто всегда побеждает? Тот, у кого порода лучше. Принесите-ка ещепортвейну, старина Боулс, пока я выдую этот графин до конца! Да, очем бишь я говорил?
– Мнекажется, ты говорил о собаках-крысоловах, – кротко заметилПитт, подавая ему графин, который он обещал «выдуть до конца».
– Оловле крыс, разве? Ну, а как вы сами, Питт, вы спортсмен? Хотите выувидеть собаку, которая здорово душит крыс? Если хотите, пойдемте сомной к Тому Кордюрою на Касл-стрит, и я покажу вам такогобультерьера!.. Фу, какой я дурак! – закричал Джеймс,разражаясь хохотом над своей собственной глупостью. –Вам-то какое дело до собак и крыс! Все это чепуха! Вы, пожалуй, неотличите собаку от утки!
– Этоверно. Кстати, – продолжал Питт все более ласково, –ты вот говорил о породе и о тех преимуществах, которые даетдворянское происхождение… А вот и новая бутылка!
– Порода– великая вещь, – сказал Джеймс, жадно глотаяпортвейн, – да, порода – это все, сэр, и в лошадях,и в собаках, и в людях. Вот в последний семестр, как раз перед тем,как я был временно исключен из университета… то есть, я хочусказать, перед тем, как я захворал корью, ха-ха! – я иРингвуд из колледжа Крайст-Черч. Боб Рингвуд, сын лорда Сппкбара,сидели за пивом в «Колоколе» близ Блейнгейм-Парка, когдалодочник из Бенбери предложил любому из нас сразиться с ним за кружкупунша. Я не мог: у меня рука была на перевязи; не мог даже сброситьсюртук. Проклятая кобыла упала вместе со мной за два дня до этого –когда я ездил в Эбингдон, – и я думал, рука у менясломана… Да, сэр, я не мог с ним сразиться, а Боб сразу же –сюртук долой! Три минуты он обрабатывал бенберийца и покончил с ним вчетыре раунда. Как он свалился, сэр! А почему так вышло? Порода, сэр,все порода!
– Тыничего не пьешь, Джеймс, – сказал бывший атташе. –В мое время в Оксфорде мы, видно, умели пить лучше, чем теперяшняямолодежь.
– Ну,ну! – сказал Джеймс, поднося к носу палец и подмигиваякузену пьяными глазами. – Без шуток, старина, нечего меняиспытывать! Вы хотите меня загонять, но это не пройдет! In vinoveritas Истина в вине (лат.)., старина, Mars, Bacchus, Apollo virorumМарс, Вакх, Аполлон [принадлежат] мужам (лат.)., а? Хотелось бы мне,чтобы тетушка послала этого вина родителю… шикарное вино!
– Аты попроси ее, – надоумил его Макиавелли, – апока не теряй времени. Помнишь, что говорит поэт: «Nunc vinopellite curas, Cras ingens iterabimus aequor» Теперь виномотгоните заботы, завтра в широкое пустимся море (Гораций, кн. 1, ода7) (лат.)., – и, процитировав эти слова с видомпарламентского оратора, поклонник Бахуса жестом заправского пьяницывлил в себя крошечный глоточек вина.
Когда впасторском доме откупоривали после обеда бутылку портвейна, юные ледиполучали по рюмочке смородиновки, миссис Бьют выпивала рюмочкупортвейна, а честный Джеймс обычно две; и так как отец хмурил брови,если он покушался на третью, то добрый малый большей частьювоздерживался и снисходил до смородиновки или до джина с водой тайкомна конюшне, где он наслаждался обществом кучера и своей трубки. ВОксфорде количество вина не было ограничено, зато качество его былоочень низкое; когда же, как в доме его тетки, были налицо иколичество и качество, Джеймс умел показать, что может воздать имдолжное, и едва ли нуждался в поощрениях кузена, чтобы осушить вторуюбутылку, принесенную мистером Боулсом.
Но кактолько настало время для кофе и возвращения дам, перед которымиДжеймс трепетал, приятная откровенность покинула юного джентльмена,и, погрузившись в свою обычную мрачную застенчивость, онограничивался весь вечер лишь словами «да» и «нет»,хмуро смотрел на леди Джейн и опрокинул чашку кофе.
Однакоесли он не разговаривал, то зевал самым жалким образом, и егоприсутствие внесло уныние в скромное вечернее времяпрепровождение:мисс Кроули и леди Джейн за пикетом, а мисс Бригс за работойчувствовали устремленные на них осовелые глаза и испытывалинеловкость под этим пьяным взглядом.
– Он,кажется, очень молчаливый, робкий и застенчивый юноша, –заметила мисс Кроули Питту.
– Онболее разговорчив в мужском обществе, чем с дамами, – сухоотвечал Макиавелли, может быть, несколько разочарованный тем, чтопортвейн не развязал язык Джеймсу.
Первуюполовину следующего утра Джеймс провел за письмом к матери, в которомдал ей самый благоприятный отчет о приеме, оказанном ему у миссКроули. Но – ах! – он и не подозревал, сколькоогорчений принесет ему наступающий день и как кратковременно будетего торжество! Джеймс позабыл об одном обстоятельстве, –пустячном, но роковом обстоятельстве, которое имело место в трактире«Под Гербом Крибба» в вечер накануне посещения им доматетушки. Произошло всего лишь следующее: Джим всегда отличалсявеликодушным нравом, а когда бывал навеселе, то делался особенногостеприимным. В тот вечер, угощая «Любимца Татбери» и«Ротингдинского Бойца» вместе с их друзьями, он два илитри раза заказывал джин, – так что в итоге мистеру ДжеймсуКроули было поставлено в счет не меньше восемнадцати стаканов этогонапитка по восемь пенсов за стакан. Конечно, не сумма этихвосьмипенсовиков, но количество выпитого джина оказалось роковым длярепутации бедного Джеймса, когда дворецкий его тетушки, мистер Боулс,отправился, по приказу своей госпожи, уплатить по счету юногоджентльмена. Хозяин гостиницы, боясь, как бы не отказались совсемуплатить, торжественно клялся, что молодой джентльмен сам поглотилвсе указанное в счете спиртное. В конце концов Боулс заплатил посчету, а вернувшись домой, показал его Феркин, которая пришла в ужаси отнесла счет к мисс Бригс (как главному счетоводу), которая в своюочередь сочла своим долгом упомянуть об этом обстоятельстве свойпокровительнице мисс Кроули.
Если быДжеймс выпил дюжины бутылок кларета, старая дева могла бы емупростить. Мистер Фоке и мистер Шеридан пили кларет. Джентльменывообще пьют кларет. Но восемнадцать стаканов джина, выпитых сбоксерами в гнусном кабаке, – это было отвратительноепреступление, которое не так-то легко простить. Все, как назло,обернулось против юноши: он явился домой, пропитанный запахомконюшни, где навещал своего бульдога Таузера, а когда он вывел псапогулять, то встретил мисс Кроули с ее толстой бленгеймской болонкой,и Таузер разорвал бы несчастную собачку, если бы она с визгом небросилась под защиту мисс Бригс, между тем как жестокий хозяинбульдога стоял подле, хохоча над этой бесчеловечной травлей.
В этот жедень застенчивость изменила злополучному юноше. За обедом он быложивлен и развязен ж отпустил несколько шуток по адресу Питта Кроули;он опять пил много вина, как и накануне, и, перебравшись в гостиную,начал развлекать дам отборными оксфордскими анекдотами. Он расписывалдостоинства боксеров Молине и Сэма Голландца, игриво предлагал ледиДжейн держать пари за «Любимца Татбери» противротингдинца или наоборот – как ей угодно, и под конец предложилкузену Питту Кроули помериться с ним силами в перчатках или безперчаток.
– Ещескажите спасибо, любезный, что я предоставил вам выбирать, –сказал он с громким хохотом, хлопнув Питта по плечу. – Мнеи отец советовал с вами не церемониться, – он сам готов наменя поставить. Ха-ха-ха!
С этимисловами обаятельный юноша хитро подмигнул бедной мисс Бригс и шутливоуказал большим пальцем через плечо на Питта Кроули.
Питту,может, быть, не слишком это нравилось, но в общем он был скореедоволен. Бедный Джеймс истощил наконец свой запас веселости и, когдастарая леди собралась уходить, прошел, шатаясь, через комнату сосвечой в руке и с нежнейшей пьяной улыбкой попытался расцеловатьстарушку. Потом он и сам отправился наверх, в свою спальню, вполнедовольный собой и с приятной уверенностью, что тетушкины деньги будутоставлены ему лично, предпочтительно перед его отцом и остальнымичленами семьи.
Казалосьбы, теперь, когда он очутился в своей комнате, он уже никак не могеще больше испортить дело. Но злополучный юноша нашел для этогосредство. Луна так ярко сияла над морем и Джеймс, привлеченный к окнуромантическим видом небес и океана, подумал, что недурно было былюбоваться всей этой красотой, покуривая трубку. Никто не услышитзапаха табака, решил он, если отворить окно и высунуть голову струбкой на свежий воздух. Так он и сделал. Но, возбужденный вином,бедный Джеймс совсем забыл, что дверь его комнаты открыта, а междутем легкий бриз, дувший в окно и образовавший приятный сквозняк,понес вниз по лестнице облака табачного дыма, которые, сохранив весьсвой аромат, достигли мисс Кроули и мисс Бригс.
Трубкадовершила дело, – семейство Бьюта Кроули так и не узнало,сколько тысяч фунтов она им стоила! Феркин ринулась вниз по лестницек Боулсу, который в это время громким замогильным голосом читалсвоему адъютанту «Огонь и полымя». Феркин сообщила емуужасную тайну с таким перепуганным видом, что в первую минуту мистерБоулс и его помощник подумали, что в доме грабители и Феркин,вероятно, увидела чьи-нибудь ноги, торчащие из-под кровати миссКроули. Однако, едва узнав, что случилось, дворецкий опрометьюбросился вверх по лестнице, вбежал в комнату ничего не подозревавшегоДжима и крикнул ему сдавленным от волнения голосом:
– МистерДжеймс! Ради бога, сэр, бросьте трубку! О мистер Джеймс, что вынаделали! – добавил он с чувством, вышвыривая трубку вокно. – Что вы наделали, сэр: мисс Кроули не выноситтабака!
– Такпускай она и не курит, – ответил Джеймс с безумным инеуместным смехом, считая весь эпизод превосходной шуткой. Однако наследующее утро настроение его сильно изменилось, когда помощникмистера Боулса, производивший манипуляции над сапогами гостя иприносивший ему горячую воду для бритья той бороды, появление котороймистер Джеймс так страстно призывал, подал ему в постель записку,написанную рукой мисс Бригс.
«Дорогойсэр, – писала она, – мисс Кроули провелачрезвычайно беспокойную ночь из-за того, что дом ее осквернентабачным дымом. Мисс Кроули приказала мне передать вам ее сожаление,что она по причине нездоровья не может повидаться с вами до вашегоухода, а главное – что убедила вас покинуть трактир, где вы,как она уверена, с гораздо большим удобством проведете те дни,которые вам еще осталось пробыть в Брайтоне».
На том икончилась карьера достойного Джеймса как кандидата на милостьтетушки. Он, сам того не зная, действительно сделал то, что угрожалсделать: он сразился с кузеном Питтом – и потерпел поражение.
Где жемежду тем находился тот, кто когда-то был первым фаворитом в этихскачках за деньгами? Бекки и Родон, как мы видели, соединились послеВатерлоо и проводили зиму 1815 года в Париже, среди блеска и шумноговеселья. Ребекка была очень экономна, и денег, которые бедный ДжозСедли заплатил за ее лошадей, вполне хватило на то, чтобы ихмаленькое хозяйство продержалось, по крайней мере, в течение года; ине пришлось обращать в деньги ни «мои пистолеты, те, из которыхя застрелил капитана Маркера», ни золотой несессер, ни плащ,подбитый собольим мехом. Бекки сделала себе из него шубку, в которойкаталась по Булонскому лесу, вызывая всеобщее восхищение. Если бы вывидели сцену, происшедшую между нею и ее восхищенным супругом, ккоторому она приехала после того, как армия вступила в Камбре! Онараспорола свое платье и вынула оттуда часы, безделушки, банковыебилеты, чеки и драгоценности, которые запрятала в стеганую подкладкув то время, как замышляла бегство из Брюсселя. Тафто был в восторге,а Родон хохотал от восхищения и клялся, что все это, ей-богу,интереснее всякого театрального представления. А ее неподражаемовеселый рассказ о том, как она надула Джоза, привел Родона прямо-такив сумасшедший восторг. Он верил в свою жену так же, как французскиесолдаты верили в Наполеона.
В Парижеона пользовалась бешеным успехом. Все французские дамы признали ееочаровательной. Она в совершенстве говорила на их языке. Она сразу жеусвоила их грацию, их живость, их манеры. Супруг ее был, конечно,глуп, но все англичане глупы, а к тому же в Париже глупый муж –всегда довод в пользу жены. Он был наследником богатой и spirituelleОстроумной (франц.). мисс Кроули, чей дом был открыт для столькихфранцузских дворян во время эмиграции. Теперь они принимали женуполковника в своих особняках.
«Почему бы, –писала одна знатная леди мисс Кроули, которая в трудные дни послереволюции, не торгуясь, купила у нее кружева и безделушки, –почему бы нашей дорогой мисс не приехать к своему племяннику иплемяннице и к преданным друзьям? Весь свет без ума от очаровательнойжены полковника и ее espiegle Шаловливой (франц.). красоты. Да, мывидим в ней грацию, очарование и ум нашего дорогого друга миссКроули! Вчера в Тюильри ее заметил король, и мы все завидоваливниманию, которое оказал ей Monsieur Сударь (в данном случае –титул, дававшийся во Франции младшему брату короля (франц.).. Если бывы могли видеть, как досадовала некая глупая миледи Бейракрс (орлиныйнос, ток и перья которой всегда торчат над головами всего общества),когда герцогиня Ангулемская, августейшая дочь и друг королей,выразила особое желание быть представленной миссис Кроули, как вашейдорогой дочери и protegee, и благодарила ее от имени Франции за всеблагодеяния, оказанные вами нашим несчастным изгнанникам! Она бываетна всех собраниях, на всех балах – да, она бывает на балах, ноне танцует. И все же как интересна и мила эта прелестная женщина,которая скоро станет матерью! Поклонников у нее без числа. Апослушать, как она говорит о вас, своей благодетельнице, своейматери, – даже злодей прослезился бы. Как она вас любит!Как мы все любим нашу добрейшую, нашу уважаемую мисс Кроули!»
Естьоснования опасаться, что это письмо знатной парижанки не помогломиссис Бекки завоевать расположение ее добрейшей, ее уважаемойродственницы. Напротив, бешенство старой девы не знало границ, когдаей стало известно об успехах Ребекки и о том, как она дерзковоспользовалась именем мисс Кроули, чтобы получить доступ в парижскоеобщество. Слишком потрясенная и душой и телом, чтобы написать письмопо-французски, она продиктовала Бригс яростный ответ на своем родномязыке, где начисто отрекалась от миссис Родон Кроули и предостерегалаобщество от козней этой хитрой и опасной особы. Но так как герцогиняX. провела в Англии всего лишь двадцать лет, она не понималапо-английски ни слова и удовольствовалась тем, что при следующейвстрече известила миссис Родон Кроули о получении от chere MeesДорогой мисс (франц.). очаровательного письма, полного благосклонныхотзывов о миссис Кроули, после чего та стала серьезно надеяться, чтостарая дева смягчится.
Темвременем не было англичанки веселее и обаятельнее ее; вечерниеприемы, которые она устраивала, были маленькими европейскимиконгрессами: пруссаки и казаки, испанцы и англичане – весь светбыл в Париже в эту памятную зиму. При виде того, сколько орденов илент собиралось в скромном салоне Ребекки, воя Бейкер-стритпобледнела бы от зависти. Прославленные воины верхом сопровождалиэкипаж Бекки в Булонском лесу или толпились в ее скромной маленькойложе в опере. Родон пребывал в отличнейшем состоянии духа. В Парижепока еще не было надоедливых кредиторов; каждый день избранноеобщество собиралось у Бери или Бовилье, игра шла вовсю, и Родонувезло. Тафто, правда, был не в духе: миссис Тафто по собственномупобуждению прибыла в Париж; кроме этого contretemps Помехи (франц.).,множество генералов толпилось теперь вокруг кресла Бекки, и когда онаехала в театр, она могла выбирать из десятка присланных ей букетов.Леди Бейракрс и подобные ей столпы английского общества, глупые ибезупречные, переживали муки ада при виде успеха этой маленькойвыскочки Бекки, ядовитые шутки которой больно ранили их целомудренныесердца. Но все мужчины были на ее стороне. Она воевала с женщинами снеукротимой храбростью, а они могли сплетничать о ней только на своемродном языке.
И так, впразднествах, развлечениях и довольстве, проводила зиму 1815-1816года миссис Родон Кроули, которая столь легко освоилась с жизньювысшего общества, точно ее предки целые столетия вращались в свете.Благодаря своему уму, талантам и энергии она действительно заслужилапочетное место на Ярмарке Тщеславия. Ранней весной 1816 года в газете«Галиньяни», в одном из занимательнейших ее столбцов,было помещено следующее сообщение: «26 марта супруга полковникалейб-гвардии Зеленого полка Кроули разрешилась от бремени сыном инаследником».
Известиеоб этом событии было перепечатано в лондонских газетах, откуда миссБригс и вычитала его для сведения мисс Кроули за завтраком вБрайтоне. Эта новость, хотя и не была неожиданной, вызвала перелом вделах семейства Кроули. Ярость старой девы дошла до высшей точки; онатотчас послала за своим племянником Питтом и за леди Саутдаун сБрансуик-сквер и потребовала немедленного бракосочетания, которое обасемейства так долго откладывали. При этом она объявила, что намеренавыдавать молодой чете ежегодно тысячу фунтов в продолжение всей своейжизни, а по окончании оной завещает большую часть имуществаплемяннику и дорогой племяннице, леди Джейн Кроули. Уокси явился,чтобы официально закрепить эти распоряжения. Лорд Саутдаун был усестры посаженым отцом; венчание совершал епископ, а не преподобныйБартоломью Айронс, чю очень обидело этого самозванного прелата.
Послесвадьбы Питту хотелось предпринять свадебное путешествие, как иподобало людям в их положении, но привязанность старой леди к ледиДжейн так сильно возросла, что, как она прямо в том призналась, онане могла расстаться со своей любимицей. Поэтому Питт и его женапереехали к мисс Кроули и поселились у нее; и к великой досадебедного мистера Питта, который считал очень несправедливым, что емуприходится выносить, с одной стороны, капризы тетки, а с другой –тещи, леди Саутдаун, жившая в соседнем доме, властвовала теперь надвсем семейством: над Питтом, леди Джейн, мисс Кроули, Бригс, Боулсом,Феркин и всеми вообще. Она безжалостно пичкала их своими брошюрами илекарствами, дала отставку Кримеру и водворила Роджерса – ивскоре лишила мисс Кроули какой бы то ни было власти. Бедняжка такприсмирела, что даже перестала изводить Бригс и с каждым днем все сбольшей нежностью и страхом привязывалась к племяннице. Мир тебе,добрая и эгоистичная, великодушная, суетная старая язычница! Мыбольше тебя не увидим. Будем надеяться, что леди Джейн нежноподдерживала ее и вывела своей любящей рукой из суеты и шума ЯрмаркиТщеславия.
ГЛАВА XXXV

ВДОВА И МАТЬ

Известияо битвах при Катр-Бра и Ватерлоо пришли в Англию одновременно.«Газета» первая опубликовала эти славные донесения, и всюстрану охватил трепет торжества и ужаса. Затем последовалиподробности: извещения о победах сменил нескончаемый список раненых иубитых. Кто в силах описать, с каким страхом разворачивались ичитались эти списки! Вообразите, как встречали в каждой деревушке,чуть ли не в каждом уголке всех трех королевств великую весть обитвах во Фландрии; вообразите чувства ликования и благодарности,чувства неутешного горя и безысходного отчаяния, когда люди прочлиэти списки и стало известно, жив или погиб близкий друг илиродственник. Всякий, кто возьмет на себя труд просмотреть эти газетытого времени, даже теперь вчуже почувствует этот трепет ожидания.Списки потерь печатались изо дня в день; вы останавливалисьпосредине, как в рассказе, продолжение которого обещано в следующемномере. Подумайте только, с каким волнением ждали ежедневно этихлистков по мере их выхода из печати! И если такой интерес возбуждалиони в нашей стране – к битве, в которой участвовало лишьдвадцать тысяч наших соотечественников, то подумайте о состоянии всейЕвропы в течение двадцати лет, предшествовавших этой битве, –там люди сражались не тысячами, а миллионами, и каждый из них,поразив врага, жестоко ранил чье-нибудь невинное сердце далеко отполя боя.
Известие,которое принесла знаменитая «Газета» семейству Осборнов,страшным ударом поразило обеих сестер и их отца. Но если девицыоткрыто предавались безудержной скорби, то тем горше было мрачномустарику нести тяжесть своего несчастья. Он старался убедить себя, чтоэто возмездие строптивцу за ослушание, и не смел сознаться, что он исам потрясен суровостью приговора и тем, что его проклятие так скоросбылось. Иногда он содрогался от ужаса, как будто и вправду былвиновником постигшей сына кары. Раньше еще оставались какие-товозможности для примирения: жена Джорджа могла умереть или сам он могприйти и сказать: «Отец, прости, я виноват». Но теперьуже не было надежды. Его сын стоял на другом краю бездны, не спускаяс отца грустного взора. Старик вспомнил, что видел однажды эти глаза– во время горячки, когда все думали, что юноша умирает, а онлежал на своей постели безмолвный, с устремленным куда-то скорбнымвзглядом. Милосердный боже! Как отец цеплялся тогда за доктора и скакой тоскливой тревогой внимал ему! Какая тяжесть свалилась с егосердца, когда после кризиса мальчик стал поправляться и в глазах его,обращенных на отца, снова затеплилось сознание! А теперь не моглобыть никаких надежд ни на поправку, ни на примирение, а главное –никогда уже не услышит он тех смиренных слов, которые одни могли бысмягчить оскорбленное тщеславие отца и успокоить его отравленнуюяростью кровь. И трудно сказать, что больше терзало гордое сердцестарика: то, что его сын находился за пределами прощения, или то, чтосам он никогда не услышит той мольбы о прощении, которой так жаждалаего гордость.