Правила дома сидра

АВТОР: ИРВИНГ Д.
ГЛАВА ПЕРВАЯ

УСЫНОВЛЕННЫЙ СЕНТ-ОБЛАКОМ

Вбольнице при отделении мальчиков сиротского приюта, что вСент-Облаке, штат Мэн, работали всего две медсестры: среди прочихобязанностей им было предписано давать имена новорожденным и следитьза тем, чтобы их крохотные пенисы хорошо заживали после обязательногообрезания. В те дни (1920-е годы) все мальчики, появившиеся вСент-Облаке, подвергались обрезанию, поскольку приютский врач вПервую мировую войну немало намучился (по разным причинам) снеобрезанными солдатами. Этот врач, по совместительству заведовавшийотделением мальчиков, особой религиозностью не отличался: для негообрезание было не обрядом, а чисто медицинской операцией, проводимойв гигиенических целях. Звали его д-р Уилбур Кедр, и, хотя от неговсегда исходил легчайший запах эфира, одна из сестер, думая о нем,нет-нет и вспоминала твердую, долговечную древесину хвойного дерева,имеющего то же название. Что касается имени Уилбур, она его терпетьне могла; самая мысль, что столь идиотское сочетание звуковприходится произносить вместе с такой солидной фамилией, казалась ейоскорбительной.
Другаямедсестра пребывала в уверенности, что влюблена в у д-ра Кедра. Икогда была ее очередь давать имя младенцу, она частенько нарекала егоДжоном Кедром, или Джоном Уилбуром (ее отца звали Джон), или ещеУилбуром Уолшем (Уолш – девичья фамилия матери). Несмотря начувства, питаемые к д-ру Кедру, его фамилия всегда оставалась для неетолько фамилией, не вызывая никаких древесных ассоциаций. Ей имяУилбур нравилось – такое удобное, делай что хочешь – хотьимя, хоть фамилию. Когда же «Джон» ей надоедал или втораямедсестра пробирала ее за скудость воображения, пределом ееизобретательности были Роберт Кедр или Джек Уилбур, ей было,по-видимому, невдомек, что Джек – ласкательное от Джона.
Если бынаш герой получил свое имя от этой романтической дурочки, он, скореевсего, был бы Кедр или Уилбур в сочетании с Джоном или Робертом, чтоуж совсем было бы скучно. Но в тот раз имена давала другая сестра, ион стал Гомером Буром.
Отец этоймедсестры занимался бурением колодцев – делом честным,нелегким, требующим терпения и точности – и, по ее убеждению,обладал всеми перечисленными качествами, что придавало слову«бурение» серьезный, глубокий, даже фундаментальныйсмысл. А Гомером звали одного из бесчисленных котов, живших в еесемье. Эта медсестра, все звали ее сестра Анджела, редко повторялась,давая имена своим подопечным; зато бедняжка сестра Эдна умудриласьсоздать трех Джонов Уилбуров и даже двух Джонов Кедров Третьих.Сестра Анджела хранила в памяти неисчерпаемый запас полезных извучных слов, которые с успехом использовала в качестве фамилий,взять хотя бы Мейпл, Филдз, Бук, Хилл, Нот, Дей, Уотерс (и это лишьмалая часть), и чуть менее внушительный список имен, почерпнутый изсемейных анналов: часть из них принадлежала близким и дальнимродственникам, остальные – покойным и здравствующимчетвероногим любимцам (Феликс, Фаззи, Дымка, Кудри, Джо, Лужок, Эд ит.д.).
Разумеется,большинство сирот недолго носили придуманные сестрами имена.Мальчикам было легче подыскать семью еще в младенческом возрасте, имногие не только не знали полученного при рождении имени, но непомнили даже сестер Анджелу и Эдну – первых женщин,заботившихся о них в этом мире. Более того, д-р Кедр строгопридерживался правила не сообщать приемным родителям любовнопридуманное имя. В Сент-Облаке считалось, что ребенок, покинув приют,начинает новую жизнь; и все-таки, если мальчик задерживался в приюте,сестре Анджеле и сестре Эдне, да и самому д-ру Кедру было нелегкосмириться, что их Джон Уилбур или Джон Кедр (а также Хилл, Кудри,Мейпл, Джо, Нот или Дымка Уотерс) будет всю жизнь зваться как-тоиначе.
А вотГомер сумел-таки сохранить данное ему при рождении имя; он столькораз возвращался в Сент-Облако после неудачных усыновлений, чтоработники приюта не устояли перед его очевидной целеустремленностью иприют стал для него отчим домом. Нелегко было на это пойти, но сестраАнджела, сестра Эдна и в конце концов, сам д-р Кедр были вынужденысогласиться, что Гомер Бур неотторжим от Сент-Облака. И оставиливсякие попытки подыскать упрямцу семью.
СестраАнджела, обожавшая кошек и сирот, заметила однажды, что Гомер Бур,должно быть, очень полюбил придуманное ею имя, раз так упорно боролсяза право его носить.
ГородокСент-Облако, что в штате Мэн, почти весь девятнадцатый век быллагерем лесорубов. Лагерь с годами превратился в поселок, выросшийвокруг лесопильного завода, который был построен в речной долине наровной местности, что облегчало прокладку первых дорог итранспортировку тяжелого оборудования. Первыми поселенцами былифранко-канадцы – лесорубы, пильщики и вальщики леса, затемпоявились трелевщики, сплавщики, за ними проститутки, бродяги,грабители, и наконец была построена церковь. Первоначально лагерьпросто называли «Облачный», потому что стоял в низине иоблака над ним подолгу не рассеивались. По утрам над бурной рекойвисел густой туман; а в трех милях вверх по течению ревели пороги, ивоздух в окрестностях, включая поселок, был насыщен водяной пылью.Когда сюда пришли первые лесорубы, безжалостному истреблению лесамешали единственно несметные полчища комаров и другой мошкары; этиисчадия ада предпочитали густые туманы безветренных долин внутреннихрайонов Мэна морозному воздуху гор и яркому солнцу океанскогопобережья.
Д-р Кедрбыл не только врач и заведующий отделением мальчиков (он и основалэтот приют), но взял еще на себя обязанности летописца Сент-Облака.Согласно д-ру Кедру, лагерь лесорубов «Облачный» сталСент-Облаком «благодаря пристрастию ревностных католиков,населявших глухие углы штата, цеплять эту приставку к любомуназванию, как будто она могла облагородить самое мерзопакостноеместо». К этому времени (спустя полвека после прихода первыхлесорубов) лагерь уже превратился в поселок при лесопильном заводе.Лес вокруг на многие мили был вырублен, бревна больше не загромождалиреку, исчезли хижины, где ютились изувеченные лесорубы –придавленные деревом или упавшие с него; теперь взор привлекаливысокие аккуратные штабеля свежераспиленных досок, сохнущих поднеярким затуманенным солнцем. Весь поселок был припорошен опилками идревесной пылью, зачастую невидимой невооруженным глазом, но дающей осебе знать астматическим свистом, чихом и свербящими носами жителей.На смену синякам и переломам пришли порезы, швы, шрамы; местныестрастотерпцы гордо демонстрировали глубокие раны (а иногдаотсутствие частей тела), нанесенные острыми зубьями пил.Пронзительный вой пилорам был столь же присущ Сент-Облаку, кактуманы, испарения, влажность, изнуряющие население внутренних районовМэна в долгие, холодные, со снегопадами зимы и делающие невыносимойудушливую жару лета, когда единственное облегчение приносили редкиеливни с грозами.
Весны вэтой части Мэна не бывало вовсе, если не считать той поры марта –апреля, когда тает снег и все тонет в непролазной грязи. Весной жизньв городе замирала; тяжелые грузовозы стоят, из дому не выйдешь,вздувшаяся от талого снега река мчится вниз как угорелая, так что иводный путь отрезан. Весна в Сент-Облаке приносила беду: пьянство,драки, изнасилования, самоубийства. Только у проституток горячаяпора; щедрый весенний посев давал богатые всходы, и приют вСент-Облаке работал без простоев.
Ну аосень? В ежедневной хронике приютских событий д-р Кедр коснулся иосени. Все его записи, кроме тех, что начинались словами «Здесь,в Сент-Облаке», предварялись вступительной фразой: «Вдругих местах на земле…»
«Вдругих местах на земле, – писал д-р Кедр, –осень – пора урожая. Осенью пожинают плоды весенне-летнихтрудов, запасаясь провиантом на долгий зимний сон природы. Здесь, вСент-Облаке, осень длится всего пять минут».
Впрочем,какого еще климата ожидать от места, где сам собой вырос сиротскийприют? Можно ли вообразить подобное заведение вблизи фешенебельныхкурортов? Откуда взяться сиротам в земле, текущей млеком и медом?
Ведядневник, д-р Кедр демонстративно экономил бумагу. Писал мелким,убористым почерком на обеих сторонах листа. И конечно, не оставлялполей. «Здесь, в Сент-Облаке, – писал он, –кто, думаете, главный враг мэнских лесов? Кто тот негодяй, что плодитникому не нужных детей, загромождает реку топляком, превращаетплодородные долины в пустыню, изъеденную половодьем? Угадайте, ктоэтот ненасытный губитель лесорубов с просмоленными руками ираздробленными пальцами, пильщиков – рабов лесопильни, чьиладони высохли и растрескались, а от пальцев осталось одновоспоминание? И почему этот обжора требует все больше и больше леса?»
Этимглавным врагом была для д-ра Кедра бумага, а если точнее, бумажнаякомпания «Рамзес». На доски леса всегда хватит, рассуждалд-р Кедр, а вот аппетит компании «Рамзес» неутолим,деревьев на нее не напасешься, особенно если не делать новых посадок.И в конце концов долина вокруг Сент-Облака совсем оголилась; там исям полез из земли подлесок – низкорослые сосны и осинник,бесполезный, как осока; начиная от Порогов-на-третьей-миле и кончаяСент-Облаком, красного леса не осталось и в помине. Сплавлять былонечего, и компания «Рамзес», бумажный флагман Мэна, напороге двадцатого века закрыла лесопильню, склад пиломатериалов иотправилась вниз по реке губить леса дальше.
Что жепосле нее осталось? Та же дрянная погода, опилки, израненные берега –огромные стволы сплавляемого леса, ударяясь о них, разрушали почву;брошенные строения – лесопильный завод с провалами пустых окон,гостиница-бордель с танцзалом на первом этаже и помещением для игры вбинго на втором, выходящем на реку, несколько бревенчатых домов икатолическая церковь для канадских лесорубов, новенькая, опрятная,словно и не действовала все прошедшие годы. Впрочем, где ей былотягаться с борделем, танцзалом или даже игрой в бинго. Д-р Кедр усебя в дневнике писал: «В других местах на земле играют впокер, теннис. А здесь, в Сент-Облаке, – в бинго».
Куда жедевались обитатели Сент-Облака? Все, кто работал на компанию,переехали вместе с ней вниз по реке. Но место совсем не вымерло,остались проститутки с детьми – немолодые и не слишкомпривлекательные. Приют церкви, не избалованный вниманием прихожан,тоже покинул Сент-Облако в кильватере компании «Рамзес».Надо же кому-то спасать человеческие души!
В«Краткой летописи Сент-Облака» (как назывался дневник)д-р Кедр документально засвидетельствовал, что по крайней мере однаиз местных проституток умела читать и писать. С последней баржей,уплывающей вместе с компанией «Рамзес» в цивилизованноебудущее, эта грамотея отправила письмо по адресу: «Чиновникуштата Мэн, отвечающему за сирот!»
Письмо,как ни странно, дошло до чиновника, отвечающего за сирот. Онодвигалось по инстанциям благодаря не столько «диковинностисодержания», как писал д-р Кедр, сколько отчаянной мольбе опомощи. И в конце концов попало в совет здравоохранения штата Мэн.Письмо никому не ведомой проститутки подсунули, как наживку, самомумладшему члену совета – «птенцу, только что выпорхнувшемуиз гнезда, то бишь из Гарвардской медицинской школы» (как самсебя назвал д-р Кедр). Коллеги по совету считали его безнадежнонаивным либералом и демократом. В письме говорилось: «ВСент-Облаке должен быть чертов доктор, чертова школа, чертовполицейский со своим чертовым законом, потому что все чертовы мужики(их и раньше было немного) отсюда смотались и бросили беспомощныхженщин и сирот на произвол судьбы!»
Председательсовета был старый, отошедший от дел врач, который искренне полагал,что из всех двуногих существ в мире только он и президент ТеддиРузвельт были сделаны не бананом.
– Почемубы вам не заглянуть в эту дыру, а, Кедр? – обратился он кмолодому коллеге, не подозревая, что эта полупросьба-полуприказ оченьскоро обернется для совета созданием штатного сиротского приюта. Ичто придет день, когда придется раскошелиться и федеральным властям.Но и этого будет мало, и взоры попечителей обратятся к менее надежнымисточникам финансирования – частным благотворителям.
Как бы тони было, в 1900-е годы, когда двадцатый век, такой еще юный имногообещающий, начал свое победное шествие по планете (коснувшись ивнутренних районов штата Мэн), д-р Кедр приступил к врачеваниюзастарелых пороков Сент-Облака. Эта работа была как будто специальносоздана для него. За почти двадцатилетний срок доктор лишь однаждыпокинул приют – когда началась Первая мировая война. Но вряд лина войне он был более полезен. В самом деле, кому еще можно былопоручить исправление зла, причиненного бумажной компанией «Рамзес»,как не человеку, носящему имя дерева, не подвластного воздействиювремени? У себя в дневнике, в самом его начале, д-р Кедр писал: «Естьли на свете более подходящее место для самоусовершенствования иборьбы с окружающим злом? Зло здесь не просто цветет пышным цветом.Можно сказать, оно почти что восторжествовало».
В 192…году, когда новорожденный Гомер Бур лишился крайней плоти и получилстоль звучное имя, сестра Эдна (та, что была влюблена) и сестраАнджела (та, что не была) вместе придумали для основателя приюта –прекрасного врача, местного летописца, героя войны (имевшего боевыенаграды) и заведующего отделением мальчиков – вполне подходящеепрозвище. Они назвали его Святой Кедр. В самом деле, почему бы и нет?Это он, силой своего авторитета, насовсем оставил в Сент-ОблакеГомера Бура, ибо во всем, что касалось приюта, он был непререкаемыйавторитет. Святой Кедр умудрился – и это в двадцатом веке! –найти место в жизни, где он действительно был полезен. А уразумев,что от Гомера никуда не деться, начал и его воспитывать пособственному образу и подобию.
«Таквот, Гомер, – сказал он, приняв то историческое решение, –надеюсь, ты будешь приносить пользу».
* * *
А Гомер,сколько себя помнил, всегда старался приносить пользу. По-видимому,это было свойство его характера. Его первые названые родители вернулиего в Сент-Облако, решив, что с ребенком что-то не ладно: он никогдане плакал. Проснутся ночью, жаловались они, а в доме ни звука. Новедь они завели младенца, чтобы избавиться от тишины! Они опрометьюбросались в детскую: уж не умер ли он? А Гомер тихонько лежал, жевалгубки беззубыми деснами, гримасничал, и все. Новоиспеченные родителивоображали, что он часами лежит так – мокрый, голодный –и молча терпит. Явно ненормальное явление!
Д-р Кедрпытался втолковать им, что дети в Сент-Облаке скоро привыкают самисправляться с трудностями. Как ни тряслись над своими питомцамисестры Анджела и Эдна, они физически не могли прийти на помощькаждому плачущему младенцу. И у сирот не было моды орать по ночам.Правда, в глубине души д-р Кедр сознавал, что Гомер и для Сент-Облакаисключение – так редко он плакал.
Опытподсказывал д-ру Кедру, что люди, которые могут с такой легкостьюотказаться от ребенка, вряд ли способны заменить сироте родителей.Из-за такого пустяка решить, что им подсунули идиота! И он не сталметать бисер перед свиньями. Гомер – крепкий, здоровыймладенец, а значит, его ожидает долгий, славный жизненный путь. И онвзял малыша обратно.
Вторыеродители иным образом реагировали на молчание Гомера, привычку жеватьгубки и тихонько лежать в постельке. Они принялись его бить ивыбили-таки из него нечто подобное детскому плачу. Это его и спасло.
Еслираньше он стоически переносил неудобства, то теперь, поняв, что отнего ждут слез и воплей, пошел им навстречу – надо же приноситьпользу! – и начал закатывать концерты. А поскольку онвсегда отличался кротостью нрава, то д-р Кедр, узнав, что младенец изСент-Облака своим ором нарушает покой Порогов-на-третьей-миле, весьмаудивился. К счастью, городок находился по соседству и слухи огорластом младенце распространились недели за две; и скоро дошли досестер Анджелы и Эдны, которые были арбитрами всех толков ипересудов, разнообразящих жизнь окрестных лесных, речных и бумажныхгородков. Услыхав, что их Гомер не дает жителям Порогов спать поночам, и сопоставив услышанное с тем, что сами о нем знали, онипрямиком двинулись к Святому Кедру.
– Этоне мой Гомер! – заявила сестра Анджела.
– Онвообще не способен плакать, Уилбур, – вторила сестра Эдна,не упускавшая случая вслух произнести дорогое имя, за что нередкополучала выговор от сестры Анджелы, которая находила в этомнеуместную фамильярность.
– ДокторКедр, – подчеркнуто официально обратилась она к нему, –если Гомер Бур и правда криком и плачем будит Пороги, значит, этасемья, куда вы его определили, не иначе как прижигает его тельцесигаретами.
Этого,конечно, не было. Горящие сигареты были пунктиком сестры Анджелы. Онаненавидела табак: торчащая изо рта сигарета пробуждала в ней ужасныевоспоминания. Однажды к ее отцу зашел канадский индеец поговорить околодце. А ее любимец, кастрированный и потому особенно ласковыйкотик по имени Бэндит – у него была полосатая мордочка,точь-в-точь енот, – прыгнул индейцу на колени, а тот –какой кошмар! – возьми и ткни в его розовый нос горящуюсигарету. Сестра Анджела именем этого котика своих подопечных неназывала, считала, что имя Бэндит больше подходит девочке.
Так вот,семейство из Порогов не были садистами в общепринятом смысле слова.Немолодой муж, молодая жена и взрослые дети от первого брака жили всевместе. Жена очень хотела ребенка, но не беременела. И тогда родиласьидея взять сироту, благо приют рядом. Но тут было однообстоятельство, о котором семья умолчала. Незадолго перед тем дочьмужа родила вне брака ребенка, ухаживать за ним не умела, и тот безконца плакал. Семье, конечно, это не нравилось, а взрослой дочеринадоело слушать попреки, она взяла свое чадо и ушла, оставив записку:«Осточертели ваши стенания. Всего вам хорошего. Надеюсь,скучать не будете».
А они,как ни странно, заскучали. Им стало не хватать милого, орущегомладенца и его мамы. И однажды кто-то сказал:
– Хорошобы у нас в доме опять плакал маленький.
Сказано –сделано, семейство отправилось в Сент-Облако и усыновило грудничка.
И надо жебыло случиться, что им достался самый тихий младенец. Гомер простопопал не в ту семью. Его молчание их возмутило, даже обидело. И ониустроили состязание, кто первый исторгнет из младенца рев, ктозаставит его громче и дольше орать.
Первыйраз он заплакал от голода. Очень громко кричал от щипков и шлепков,остались, между прочим, и отпечатки зубов. Но сильней всего заливалсяон от испуга. Семья даже сделала открытие: дети больше всего боятсявнезапности. В этом турнире они, как видно, добились блестящих личныхуспехов, ведь его вопли стали легендой в Порогах, где из-за шума водывообще трудно что-то расслышать, тем более – чем-то кого-тоудивить.
Река напорогах так сильно бурлила, что городок был, как ни прискорбно,идеальным местом для убийств: грохот способен был поглотить не толькокрик, но и выстрелы, да и с мертвым телом никаких проблем, бросьтетруп в бурлящую стремнину, его закрутит и понесет до самогоСент-Облака, что в трех милях вниз по реке. Представляете себе, скакой силой кричал Гомер!
Окологода сестра Анджела и сестра Эдна отучали Гомера с плачем просыпатьсясреди ночи и кричать из-за любого пустяка; скрипнет ли стул, хлопнетли дверь, войдет кто-нибудь внезапно – Гомер задавал такой рев,что случайный посетитель мог бы подумать: это не приют, а застенок,где детей подвергают немыслимым пыткам.
– Гомер,Гомер, – успокаивал его д-р Кедр, а побагровевшийскандалист набирал в легкие воздуха перед очередной руладой. –Из-за тебя нас обвинят в человекоубийстве. И еще, чего доброго,закроют!
СестрыЭдна и Анджела, познакомившись с семейством из Порогов, похоже,испытали даже больший шок, чем бедняжка Гомер.
И дажесам Святой Кедр долго не мог прийти в себя. Ведь он личноразговаривал с каждым членом семейства – и так ужасно ошибся!Он встретился с ними еще раз, приехав забрать Гомера.
До концажизни запомнит д-р Кедр панический страх, исказивший их лица, когдаон, ворвавшись к ним, взял малыша на руки. Этот их страх заставил егозадуматься над величайшей двойственностью отношения людей к детям,которая навсегда останется для него загадкой: плоть человеческаяжелает зачать ребенка, а ум зачастую противится. К несчастью,существуют извращенные умы, требующие, чтобы женщина родила ребенкавопреки своему желанию. Во имя чего? Зачем рождать на свет никому ненужных страдальцев?
Ну а тот,кто хочет ребенка, но не может или не умеет о нем заботиться, о чемдумает? И всякий раз, размышляя об этом, д-р Кедр вспоминалиспуганное до смерти семейство из Порогов-на-третьей-миле и слышалдушераздирающие вопли младенца Гомера. Тот, кто видел и слышал нечтоподобное, никогда не заставит женщину родить против ее воли. «Никтона свете! – записал в своем дневнике д-р Кедр. –Даже служащие компании „Рамзес“».
Имея хотькаплю здравого смысла, вы бы не стали осуждать аборты в егоприсутствии. А если бы стали, вам пришлось бы выслушать подробноеповествование о шести неделях, проведенных Гомером вПорогах-на-третьей-миле. Именно в разговоре, а не на ученом диспуте.Такие диспуты он вообще отвергал. Он был врач-акушер, но если егопросили сделать аборт, он делал, при условии, что операция не грозитздоровью женщины.
Только кчетырем годам Гомер избавился от ночных кошмаров, сопровождавшихсятакими воплями, что просыпались все обитатели приюта, а одна ночнаяняня даже уволилась («Второго такого дежурства, –сказала она, – мое сердце не выдержит»). Эти воплитак врезались в память Кедра, что еще много лет слышались ему во сне,и он, ворочаясь с боку на бок, бормотал: «Гомер, Гомер,успокойся, все хорошо».
Разумеется,ночью плакали и другие дети, но так громко не плакал никто.
– Какбудто его живого режут на куски, – говорила сестра Эдна.
– Илиприжигают сигаретой, – качала головой сестра Анджела.
Но толькоУилбур Кедр знал, какие кошмары мучают по ночам Гомера. «Какбудто его подвергают обрезанию, – писал он у себя вдневнике. – Кромсают его маленький пенис кусочек закусочком».
* * *
Третьяприемная семья Гомера Бура, которую тоже постигла неудача, как и двепредыдущие, обладала такими исключительными достоинствами, что еслибы кто стал судить по ней обо всем человечестве, сделал бы большуюглупость. Семья была идеальна во всех отношениях, иначе д-р Кедр неотдал бы туда Гомера. После истории с семейством изПорогов-на-третьей-миле д-р Кедр стал крайне осторожен.
ПрофессорДрейпер и его жена, женщина лет сорока, жили в Уотервилле (штат Мэн).В 193… году, когда Гомер отправился в Уотервилл, это былвесьма невзрачный университетский городок; но по сравнению сСент-Облаком или Порогами Уотервилл мог по праву считаться очагомнравственности и просвещения. Он тоже был расположен далеко отпобережья, но не в долине, а на возвышенности – здесь уженачинались предгорья, – что давало его жителям некиедуховные преимущества (как и тем, кто живет на обширной равнине илизатерянном среди океана острове). Эти счастливцы имеют возможностькак бы глянуть за край земли. Перспектива раздвигающихся горизонтовобогащает душу. Так по крайней мере полагал профессор Дрейпер,прирожденный лектор и педагог.
Замкнутыедолины, развивал он свою мысль, обнесенные, как оградой, лесом,ограничивающим кругозор, обладают свойством подавлять высшиепроявления человеческого духа и поощрять низменные мелочныеинстинкты.
– Спокойно,Гомер, – говорила в этих случаях миссис Дрейпер. –Профессор любит ораторствовать. Не принимай его слова совсем ужвсерьез.
Все всемье звали ее Мамулей; Дрейпера же никто, даже взрослые дети ивнуки, не величал иначе, как Профессор. Даже д-р Кедр не знал егоимени. При всей его склонности к нравоучениям и витиеватой манеревыражаться, он был в общем человек неплохой, легкий в общении, к томуже слушать его было всегда забавно.
– Мокрыеботинки, – однажды заявил он Гомеру, –неотъемлемая черта штата Мэн. Их следует принимать как данность. Твоерешение вопроса оставлять их на подоконнике на тот маловероятныйслучай, что проглянет чахлое мэнское солнце, заслуживает, Гомер,всяческого уважения за оптимизм и позитивизм. Тем не менее я быпредложил тебе иное решение проблемы мокрых ботинок, которое, заметь,никоим образом не зависит от погодных условий и основано наиспользовании более надежного источника тепла, а именно печки. Еслипринять во внимание тот факт, что обувь промокает именно в те дни,когда нет солнца, то, согласись, печное решение вопроса имеет ряднеоспоримых преимуществ.
– Непринимай уж слишком всерьез, Гомер, слова Профессора, –напомнила приемышу миссис Дрейпер, которую сам Профессор всегданазывал Мамулей (а Мамуля его – Профессором).
Даже еслиГомер и не считал разглагольствования Профессора простыми и ясными,они его не раздражали. Пусть студенты и коллеги Дрейпера на кафедреистории считают его претенциозным занудой и разбегаются при егоприближении, как кролики из-под носа добросовестной, но заторможеннойохотничьей собаки. Это не могло повлиять на отношение Гомера кпервому в его жизни отцу, достойному сравнения с д-ром Кедром.
Гомераокружили в Уотервилле заботой, какой он никогда прежде не знал.Сестра Эдна и сестра Анджела занимались им только в экстренныхслучаях, а д-р Кедр скорее исполнял роль строгого, отстраненногонаблюдателя, хотя и любившего его всем сердцем. Миссис же Дрейпербыла настоящей «мамулей», заботливой и внимательной.Вставала задолго до его пробуждения и, пока он завтракал, пеклапирожки, которые чудесным образом оставались теплыми в ранце дополудня. Более того, она сама возила Гомера в школу на велосипеде –не по шоссе, а напрямик по пешеходным тропам; это был, как онаговорила, ее моцион.
Послелекций профессор Дрейпер заходил за Гомером на спортивную площадку –казалось, расписание уроков было специально составлено так, чтобыпоследний урок совпадал с последним занятием Профессора, –и они вместе возвращались домой. Зимой это был настоящий лыжныйпоход: искусство ходить на лыжах Профессор приравнивал к умениючитать и писать.
«Упражнятьнадо и тело и ум, Гомер», – любил повторятьпрофессор.
Легкопонять, почему этот человек произвел столь благоприятное впечатлениена Уилбура Кедра. Он был живым воплощением полезности.
Честноговоря, Гомеру нравилось это размеренное, лишенное неожиданностейсуществование. Сирота еще больше, чем обычные дети, нуждается внезыблемом, предсказуемом распорядке жизни. Именно поэтому д-р Кедрникогда не отступал от раз и навсегда заведенного распорядка.Завтраки, обеды и ужины поглощались в строго отведенные часы. Повечерам д-р Кедр читал вслух в спальне мальчиков, начиная и кончаячтение всегда в одно время, даже если случалось остановиться на самоминтересном месте. Мальчишки просили – еще немножко, хоть пятьминуточек, но Святой Кедр был неумолим. «Завтра продолжим в тоже время», – говорил он под вздох разочарования. Онвоспитывал в сиротах то, что представлялось ему главным, –ощущение стабильности жизни. «Здесь, в Сент-Облаке, –писал он в своей хронике, – ребенок чувствует себязащищенно, поскольку уверен, что все обещанное сбывается. Обещаниедля него – залог завтрашнего дня. И он живет, предвкушаяследующее обещание. Только так действуя, медленно, но неуклонно,можно воспитать в сироте чувство защищенности».
Это«медленно, но неуклонно» как нельзя лучше описывает образжизни Дрейперов. Каждое действие заключало в себе полезный урок, вкаждом углу уютного богатого дома находилось что-то достойноевнимания, сулящее в будущем принести пользу.
– ЭтоРуфус. Он очень старый, – знакомил Профессор Гомера сосвоей собакой. – Это коврик Руфуса, его владение. КогдаРуфус спит в своих владениях, не буди его, он может тяпнуть.
Говоряэто, Профессор будил древнего пса, тот ощеривался, клацал зубами иозадаченно принюхивался, чуя забытые запахи прошлого – такпахло когда-то от теперь уже взрослых детей Профессора, обзаведшихсясемьями и собственными детьми.
Гомерпознакомился со всеми ними в День благодарения. Этот день в семьеДрейперов превращался в грандиозное празднество, способное пробудитьв любой семье комплекс неполноценности. Мамуля превзошла себя вприготовлении лакомых блюд. Профессор сочинил выступления на всемыслимые и немыслимые темы: сравнительный анализ белого и темногомяса домашней птицы; последние выборы; возможные конфигурации вилокдля салата; преимущества романа девятнадцатого века (не говоря уже овсех других преимуществах прошлого столетия); искусство приготовленияклюквенного соуса; истинная сущность покаяния; польза физическихупражнений (включая сравнительную оценку рубки дров и катания наконьках); послеобеденный сон – один из семи смертных грехов.Каждое мудреное выражение Профессора встречалось его взрослыми детьми(двумя замужними дочерьми и женатым сыном) одобрительным хором, вкотором преобладали восклицания:
– Вотименно, Профессор!
– Таконо всегда и бывает!
– Истиннаяправда, Профессор!
Этиавтоматические реплики умеренно разбавлялись любимой присказкойМамули: «Спокойно, спокойно, не принимайте слова Профессорасовсем уж всерьез!»
Гомервыслушивал это нескончаемое сотрясение воздуха, как инопланетянин,силящийся расшифровать язык барабанного боя неведомого племени. Он тои дело терял нить разговора. Бессмыслица происходящего душила его. И,лишь став гораздо старше, он задался вопросом: что больше тогдаотвращало его – самодовольство, то явное, то подспудное, или жеэнтузиазм, с коим отправлялось это насквозь фальшивое торжество?
Постепенножизнь в Уотервилле разочаровывала его, происходящее становилосьпрепятствием на пути к самому себе, к тому, чем ему предстояло стать.Ему вспомнились Дни благодарения в Сент-Облаке. Да, они были не такиешумные и богатые, как у Дрейперов, но в них было большечеловеческого, и он чувствовал там, что нужен. Случалось, пургойобрывало электрические провода – и он по всему дому зажигалсвечи и керосиновые лампы. Кормил самых маленьких, помогал мыть накухне посуду, успокаивал вместе с сестрами Эдной и Анджелой плачущихмалышей и даже был курьером д-ра Кедра – самое ответственное ипочетное дело в Сент-Облаке. Словом, к десяти годам, еще задолго дотого, как д-р Кедр сказал то знаменитое напутствие, в Гомере ужеокрепло ощущение своей полезности.
Чем жевсе-таки День благодарения у Дрейперов так разительно отличался отпраздника в Сент-Облаке? Как кулинар, Мамуля не знала себе равных;стало быть, дело не в еде – в Сент-Облаке еда как раз неотличалась изысканностью. Может, молитва благодарения? В Сент-Облакемолитва была довольно проста и прозаична, ведь д-р Кедр был неочень-то религиозен.
– Вознесемблагодарение… – начинал он и делал паузу, как будто ивпрямь решал, за что благодарить. И чуть погодя объявлял: – Завсе то доброе, что мы ежедневно получаем. – При этихсловах д-р Кедр сдержанно оглядывал сидевших вокруг брошенных,нежеланных детей и произносил окрепшим голосом: – Вознесемблагодарение за то, что у нас есть сестра Анджела и сестра Эдна. Зато, что есть выбор… За возможность начать новую жизнь, –добавил он однажды, бросив взгляд на Гомера.
Однимсловом, молитва в Сент-Облаке отличалась разумностью и сдержанностью– отличительными свойствами д-ра Кедра.
УДрейперов же молитва была странным, весьма продолжительным действом,что, по-видимому, объяснялось особым – семейным –пониманием сущности покаяния. Согласно профессору Дрейперу, истинноепокаяние следует начинать с объявления себя грешником. Молитвублагодарения Профессор начал словами: «Повторяйте за мной: ягрешен, я сам себе омерзителен, но я возношу благодарение за всехчленов моей семьи!» И все хором повторили эти слова, дажеГомер, даже Мамуля, которая на сей раз воздержалась от своеголюбимого: «не относитесь так уж всерьез…»
ПриютСент-Облако был не очень сентиментальным местом, но благодарственнаямолитва произносилась от всего сердца. Первый раз Гомер заметилфальшь в семье Дрейперов именно в День благодарения. В отличие отСент-Облака, жизнь в Уотервилле зиждилась на крепких устоях, дети ивнуки были желанные. В чем же тогда каяться? Может, счастью, удачевсегда сопутствует чувство вины? Фамилия Кедр (как объяснили Гомеру)означает дерево. Но тогда Богу (в Уотервилле его без конца поминали)подошло бы название чего-то более прочного – льда или, скажем,скалы. Бог Дрейперов был трезвый Бог, но День благодарения вУотервилле, к удивлению Гомера, обернулся настоящей попойкой.
Повыражению Мамули, Профессор в тот день «изрядно перебрал».Это, похоже, означало, что он превысил дневную дозу, от которой,прибавила Мамуля, он бывал лишь навеселе. Обе замужние дочери, да иженатый сын тоже, как видно, перебрали. По случаю праздника Гомеру (ивнукам) позволили пойти спать позже, и он оказался свидетелемзабавного представления. Он и раньше слышал, засыпая, возню налестнице, стуки, скрипы, шуршание, чей-то приглушенный укоряющийголос. Выяснилось, что голос принадлежал Профессору, протестующемупротив насильственных действий Мамули, которая волокла его полестнице в спальню: там подняла его на руки и не очень вежливоуложила спать, проявив незаурядную физическую силу.
– Вотчто значит регулярные тренировки! – воскликнул взрослыйженатый сын и вывалился из зеленого шезлонга на коврик подле стариныРуфуса, словно раскусил во рту ампулу с цианистым калием.
– Яблокоот яблони! – воскликнула одна из замужних дочерей.
Втораязамужняя дочь молчала – она мирно спала в кресле-качалке,опустив пальцы до вторых костяшек в почти полный бокал,балансировавший, подобно канатоходцу, у нее на коленях.
Оставленныебез присмотра внуки с упоением попирали все домашние правила и устои.Увещевательные речи Профессора были забыты.
ГомерБур, которому еще не было десяти, поднялся к себе в комнату и лег впостель. Чтобы уснуть, он часто прибегал к испытанному средству:вспоминал один особенно грустный эпизод из жизни Сент-Облака –отъезд матерей из приютской больницы, которая соединялась сотделением мальчиков длинным переходом (в нем когда-то хранилисьзапасные лезвия к циркулярным пилам). Было еще очень рано и совсемтемно, шел снег, подсвеченный огнями стоявшего у дверей больницыфургона. Гомер всегда плохо спал, часто пробуждаясь ни свет ни заря –как раз когда подъезжал фургон, привозивший со станции работниц –поварих, уборщиц и первую смену больничного персонала. Фургон,собственно, был списанным железнодорожным вагоном, зимой его ставилина полозья, превратив в огромные сани, запряженные лошадьми. Иногдаснега на дороге было мало, и полозья со скрежетом высекали избулыжников снопы искр (их сменяли на колеса лишь с приходом весны).На самодельном сиденье рядом с закутанным в пледы возницей горелфонарь ярким, но неровным светом, напоминавшим пламя факела; внутриже вагона теплились лишь слабые огоньки. В то раннее утро возлевагона топтались в снегу несколько женщин, ожидая, когда из неговыйдут приехавшие. Гомер никого из этих женщин не знал, вид у них былробкий, будто пристыженный. Служащие приюта, выходившие из вагона,старались держаться от них подальше, одна даже обронила какую-тогрубость. Что именно, Гомер не расслышал, но женщин как порывом ветраотбросило от обидчицы. Они поднимались в вагон, понурив головы, неглядя друг на друга, не перекидываясь словечками. А возница, веселый,добродушный малый, готовый вступить в разговор с любым пассажиром влюбую погоду, молчал, точно набрал в рот воды.
Вагонмедленно развернулся и заскользил по обледенелой дороге к станции. Восвещенные окошки было видно, что одни женщины прячут лицо в ладони,другие сидят безучастно, окаменело, как на похоронах, боясьшелохнуться, чтобы не потерять самообладания.
В то утроГомер впервые увидел мам, навсегда оставивших своих детей вСент-Облаке. Он их почти не разглядел, но хорошо, что видел ихсейчас, когда все позади, а не накануне, в день приезда, с огромнымиживотами, придавленных грузом забот. Выглядели они совсем не так, каклюди, сбросившие наконец тяжкое бремя, его собственные глаза былисвидетелями этому. Никогда в жизни не видал он более несчастныхсуществ; и, наверное, не случайно покидали они приют в предутренниечасы.
В туночь, завершившую День благодарения у Дрейперов, Гомер, чтобы скорееуснуть, вспоминал этих матерей, ожидавших на снегу фургон, но неограничился только виденным. Когда сон не шел, он совершал сженщинами весь их путь до станции, садился с ними на поезд, провожалдо жилищ; он отыскивал среди них мать и шел за ней. Было трудновообразить себе, как она выглядит, где живет, откуда родом,воротилась ли в родные места. Еще труднее было представить себе отца.Как она вернулась к нему, если вернулась? Подобно многим сиротам,Гомеру казалось, что он часто встречает родителей, но те не узнаютего. Когда он был маленький, его много раз ловили на том, что он,расширив глаза, смотрел на чужую женщину, иногда с явной любовью,иногда с интуитивной враждебностью. «Перестань, Гомер, –говорил ему в таких случаях д-р Кедр. – Просто не думай обэтом, и все». Но и став взрослым, Гомер Бур частенько замечал,что смотрит на идущую мимо женщину тем же вопрошающим взглядом.
В ту ночьв Уотервилле он так отчаянно вглядывался в образы родителей, что,казалось, еще миг – и они материализуются; но именно в этот мигон в изнеможении уснул. Его бесцеремонно разбудил один из внуков,мальчик постарше его. Гомер совсем забыл, что в ту ночь он будет скем-то делить постель – дом был переполнен гостями.
– Ану подвинься, – потребовал мальчик. Гомер подвинулся.
– Ине вздумай доставать свой петушок, – добавил мальчик,хотя, разумеется, причин для такого заявления не было. –Знаешь, что такое содомия? – помолчав немного, спросилмальчик.
– Нет, –ответил Гомер.
– Знаешь,не ври. В Сент-Облаке вы все этим занимаетесь. Трахаете друг друга!Только попробуй прикоснись ко мне, отправишься обратно в приют безсвоего петушка, – пригрозил мальчишка. – Я егоотрежу и скормлю собаке.
– Руфусу? –спросил Гомер.
– Ему,а кому же! Будешь еще врать, что не знаешь про содомию?
– Незнаю, – повторил Гомер.
– Сейчасузнаешь! Хочешь покажу?
– Неочень.
– Хочешь,хочешь, – заявил мальчишка и попытался было проделать то,о чем Гомер и слыхом не слыхал.
Внук этотосвоил технику содомии в очень дорогой частной школе, но вот кричатьво всю силу легких там его не обучили; Гомер же еще в младенчествеовладел этим искусством и сейчас счел за благо огласить дом своимзнаменитым воплем.
Вопльразбудил Мамулю, спавшую сном праведницы (остальные Дрейперыпребывали в отключке), и, конечно, всех внуков, которые были младшеГомера и к тому же не знали его легендарной способности, так чтовопль вызвал среди них настоящую панику. Даже дряхлый Руфус и тотзалязгал зубами.
– Богаради! Что здесь происходит? – ворвалась Мамуля в спальнюГомера.
– Онхотел трахнуть меня. Ну я ему и наподдал, – сообщил ученикочень дорогой частной школы.
Гомерсилился справиться со всей легендарной способностью, вернуть ееобратно на страницы истории. По младости лет он еще не знал, чтовзрослые верят внукам больше, чем приемышам.
«Здесь,в Сент-Облаке, – писал д-р Кедр, –происхождению значения не придается. Это жестоко и унижаетдостоинство. Увы, в других местах на земле сирота, чья родословнаянеизвестна, всегда вызывает подозрение».
Мамуляотлупила Гомера, доказав, что семейству из Порогов по этой частидалеко до нее. И отвела до утра в котельную; там было сухо, тепло,стояла раскладушка, которую летом брали с собой в походы.
Еще тамсохло много пар обуви, одна из которых принадлежала Гомеру. Подобралон и сухие носки по ноге. Нашел теплый, почти сухой комбинезон иоблачился в него. Он понимал, что Мамуля и Профессор слишком дорожатсемейной репутацией и не станут поднимать шум из-за какой-то тамсодомии. Так что если он хочет вернуться в Сент-Облако, а он ужехотел, действовать надо самому.
Во времяэкзекуции Мамуля намекнула Гомеру, как его будут воспитывать, исказала, что верит в его скорое исправление.
А вкотельной велела встать на колени перед раскладушкой и повторять заней странную молитву Профессора.
– Ягрешен, я сам себе омерзителен, – повторял Гомер, чувствуяфальшь каждого слова.
Ноникогда еще он так не нравился сам себе: еще немного – и онпоймет наконец, кто он, что он и какую пользу сможет приносить вжизни. Он был уверен, произойти это может только в Сент-Облаке.
Поцеловавего на ночь, Мамуля сказала:
– Непридавай значения, Гомер, всему, что пишет о содомии Профессор. И непринимай все его речи так уж всерьез.
Гомер Буррешил не дожидаться речи Профессора еще и на эту тему. Вышел изкотельной; снегу выпало по колено, но это не остановило его.Профессор Дрейпер научил его преодолевать пешком заснеженныепространства. Гомер оказался отличным ходоком. Очень скоро он вышелна главную улицу, которая привела его на широкое, уходящее вдальшоссе. Уже рассвело, когда возле него притормозил первый грузовик,груженный бревнами. Как раз то, что нужно, решил Гомер.
– Мненадо в Сент-Облако, – сказал он водителю. – Язаблудился, не знаю, куда идти.
В 193…году каждый лесозаготовитель знал, где находится Сент-Облако. Номальчик шел в противоположную сторону.
– Тыидешь не туда, малыш, – сказал он Гомеру. –Поверни и поймай машину, которая едет в обратном направлении. А тыправда из Сент-Облака? – спросил водитель. Он, как имногие, полагал, что дети обычно бегут из приюта, а не возвращаются внего.
– Япросто там живу, – попытался объяснить Гомер, но водительмахнул ему рукой и уехал.
По мнениюд-ра Кедра, этот бессердечный водитель, оставивший ребенка одного надороге в такой снегопад, наверняка работал на компанию «Рамзес».Следующий грузовик был также с лесоповала, шел порожняком за новойпартией бревен, и Сент-Облако был ему по пути.
– Тысирота? – спросил водитель, узнав, куда держит путь Гомер.
– Нет, –ответил Гомер. – Я просто пока там живу.
В 193…году по заснеженным дорогам штата Мэн ездили медленно. Сильносмеркалось, когда Гомер добрался наконец до родного дома. Было так жетемно, как и тогда на рассвете, когда он впервые увидел мам,оставивших в приюте детей. Какое-то время Гомер стоял у дверейбольницы, наблюдая, как падает снег. Затем повернулся, подошел котделению мальчиков, постоял там. И опять вернулся к дверям больницы,где было больше света.
Он всееще думал, что сказать д-ру Кедру, когда у входа в больницуостановился почтовый фургон со станции – тот самый вагон наполозьях, привозящий и отвозящий невеселых пациенток Сент-Облака. Насей раз из него вышла всего одна женщина. У нее был такой огромныйживот, что возница хотел было проводить ее, боясь, что онапоскользнется, но, вспомнив, зачем она здесь, подумал, наверное, чтобогопротивное это дело – помогать таким женщинам. Развернулсвой вагон и покатил обратно на станцию. Женщина осторожно брела поколено в снегу, приближаясь к Гомеру. Вид у нее был такой потерянный,что он сам позвонил в дверь. И подумал: ей, наверное, тоже нужнособраться с духом, приготовиться к разговору с д-ром Кедром.
Если быкто увидел их сейчас, принял бы за мать и сына. Во взгляде, которымони обменялись, было именно это родственное взаимопонимание, какбудто они читали мысли друг друга. Гомера беспокоил предстоящийразговор с д-ром Кедром, но он понимал, что женщине труднее –она ведь не знакома с доктором и ничего не знает о Сент-Облаке.
Внутривспыхнул яркий свет, и Гомер различил величественный силуэт сестрыАнджелы, спешащей к дверям. Непонятно, что толкнуло его взять за рукубеременную женщину. Может, он заметил у нее на щеке замерзшую слезу,а может, самому захотелось опереться на чью-то руку. Но, увидев, каксестра Анджела вглядывается в снежную мглу, отпирая замерзший замок,Гомер успокоился и сказал женщине, беременной никому не нужнымребенком:
– Неволнуйтесь. Здесь все очень хорошие люди.
Женщина вответ с такой силой сжала Гомеру руку, что ему стало больно. И с егогуб чуть не сорвалось самое, казалось бы, не подходящее сейчас слово«мама!». Но в этот миг сестра Анджела совладала наконец сзамком и заключила Гомера в объятия.
– О-о! –воскликнула она. – Гомер! Мой, наш Гомер! Я так и знала,что ты вернешься! И поскольку рука беременной женщины все еще крепкосжимала руку Гомера – у обоих не хватало духу их разнять, –сестра Анджела повернулась к ней и тоже обняла. В эту минуту ейпочудилось, что эта женщина – такая же сирота, как Гомер, и также, как он, вернулась к себе домой.
* * *
Д-руКедру Гомер сказал, что в Уотервилле от него не было никакой пользы.Но тут позвонили Дрейперы, сообщили, что Гомер убежал, и объяснилипричину. Так что Гомеру пришлось-таки рассказать историю с содомией.Пьянство профессора немало удивило д-ра Кедра (пьяниц, как правило,он распознавал безошибочно); а услыхав о молитве, только развелруками. В результате записка, посланная д-ром Кедром Дрейперам,отличалась несвойственной ему лаконичностью.
«Покайтесь», –гласила она. На этом можно было поставить точку, но Кедр не удержалсяи приписал: «Вы грешны, вы должны быть сами себе омерзительны».
УилбурКедр понимал, что найти четвертую семью для Гомера будет не так-топросто. Поиски заняли три года – к этому времени Гомеру былоуже двенадцать лет – почти тринадцать. Кедр знал, в чем беда –нужны годы, чтобы Гомер, где бы то ни было почувствовал себя покойнои защищенно, как в Сент-Облаке.
«Здесь,в Сент-Облаке, – писал Кедр в своих хрониках, –у нас есть только одна проблема. То, что на свете были и будутсироты, нас не заботит; ситуация в принципе неразрешима, наше дело –как можно лучше заботиться о них. Не проблема и вечная нехваткаденег, приюты финансируются в последнюю очередь, и с этим ничего неподелаешь. Нас не касается и то, что женщина, забеременев, иногда нехочет ребенка. Наверное, придет когда-то просвещенное время, и закондаст ей право избавляться от нежеланного ребенка. Но и тогдаостанутся женщины необразованные, запутавшиеся, испуганные. Так что ив самые просвещенные времена никому не нужные дети все равно будутрождаться на свет.
Иконечно, всегда будут дети-сироты, чье рождение ожидалось, как маннанебесная, но которых обездолил несчастный случай или злонамеренноенасилие. Но это тоже не наша проблема. Здесь, в Сент-Облаке, мы неможем впустую тратить духовные и физические силы, коих и так немного,на борьбу с темными сторонами жизни. Здесь, в Сент-Облаке, естьтолько одна проблема. Имя ей – Гомер Бур. С этим мальчиком мыдобились особых успехов. Сиротский приют стал для него отчим домом.Это-то и есть проблема. Государственное учреждение не может и недолжно вызывать в детях любовь, какая уместна только в семье. А темболее приют для сирот. Ведь это всего лишь пересадочный пункт на путик лучшей жизни. И нельзя превращать его в монстра – начальную иконечную станцию, представляющуюся сироте единственным надежным наземле пристанищем.
Ничто неможет оправдать жестокость, но здесь, в сиротском приюте, нам,возможно, вопреки себе, надо сдерживать свою любовь; если это неудастся, мы создадим приют, который ни один сирота не захочетпокинуть по доброй воле. И мы породим новый человеческий подвиг –вечного сироту, ибо его отчим домом будет сиротский приют. Да проститменя Господь (или кто там вместо него), я своими руками вырастилвечного сироту: имя его – Гомер Бур, и похоже, что он останетсяв Сент-Облаке навсегда».
Кдвенадцати годам Гомер знал Сент-Облако как свои пять пальцев.Досконально изучил газовые плиты и дровяные сараи, плавкиепредохранители, бельевые шкафы, прачечную, кухню; все укромныеуголки, где ночевали кошки; знал всех поименно, кто в какую сменуработает; когда привозят почту; кто получает письма; где поступившимматерям бреют лобки; сколько времени они остаются в приюте, когдауезжают и в какой нуждаются помощи. Он знал расписание всех звонков,вообще-то он сам их и давал; знал всех преподавателей, опознавал ихпо походке с расстояния двухсот ярдов, когда они шли со станции. Зналв приюте всех девочек, но те немногие, что были старше, почему-то егопугали; он редко заглядывал к ним в отделение и то только попоручению д-ра Кедра, разнося его послания и прописанные имлекарства. Заведующая отделением девочек не имела медицинскогообразования, и д-р Кедр лечил девочек сам – либо приходил вотделение, либо они шли к нему. Заведующей была ирландка из Бостона,работавшая какое-то время в Новоанглийском приюте для малолетнихбродяжек. Звали ее миссис Гроган, хотя она никогда не поминаламистера Грогана, да и увидев ее, вряд ли кто заподозрил бы, что у неебыл когда-нибудь спутник жизни; наверное, слово «миссис»нравилось ей больше, чем «мисс». Миссис Гроганпринадлежала к обществу «Маленькие служители Господни».Д-ра Кедра это вначале насторожило, но миссис Гроган не делалапопыток превратить Сент-Облако в филиал общества, и факт этот самсобой забылся. Скорее всего, ей было не до общества; она не толькозаведовала отделением девочек, на ней лежал весь учебный процесс,каким бы хилым он в Сент-Облаке ни был.
Длясирот, которые кончали в приюте шестой класс, образование на этомзавершалось. Но таких было немного. Школа-шестилетка находилась вПорогах-на-третьей миле – всего одна остановка на поезде. Но в193… году поезда часто опаздывали, да и машинист, работавшийпо четвергам, обычно в Сент-Облаке не останавливался. Видно, принималего за вымерший город – столько в нем было заколоченных домов,а может, не одобрял женщин, сходивших на этой станции.
В школебыла всего одна комната, и ученики презрительно относились к сиротам,которые изредка появлялись на уроках. Особенно заносились дети изсемей, где их самих унижали (одно с другим, как известно, связано).Так что Гомер шесть лет обучался скорее бойцовским качествам, чемнаукам. Он часто пропускал уроки – три четверга из каждыхчетырех, еще раз в неделю из-за опоздания поезда, да зимой несколькодней по болезни. А в сильные снегопады поезда вообще переставалиходить.
Урокибыли и в самом приюте, из Порогов приезжали сюда две учительницы иучитель, которые тоже страдали от капризов тогдашних железных дорог.Одна учила сирот математике, вообще-то она была счетовод натекстильной фабрике – «настоящий живой бухгалтер»,говорила о ней сестра Эдна; только почему-то этот «живойбухгалтер» категорически отказывался учить детей алгебре игеометрии, явно предпочитая умножению и делению сложение и вычитание(Гомер был уже великовозрастным юнцом, когда д-р Кедр обнаружил, чтоон не знает таблицы умножения).
Грамматикуи правописание преподавала в Сент-Облаке состоятельная вдоваводопроводчика. Методика у нее была жесткая и запутанная. Она давалаученикам цепочки слов без заглавных букв и знаков препинания,изобиловавшие к тому же ошибками. Надо было исправить в словахошибки, соединить их в предложения и расставить по местам точки изапятые. Затем вдова исправляла работы цветными чернилами, отчегоокончательный вариант сильно смахивал на черновик мирного договорамежду двумя малограмотными воюющими сторонами. Самый текст всегдаоставался загадкой для Гомера, даже после всех ее исправлений. А делобыло в том, что тексты она брала из семейного псалтыря. Гомер же вцеркви ни разу не был и ни одного псалма не слыхал; рождественскиегимны, которые пела миссис Гроган, он, конечно, знал, но вдова былане так глупа и к рождественским песнопениям в своих целях неприбегала. Гомер столько бился над разгадыванием этих шарад, что поночам его стали мучить кошмары.
Историюпреподавал школьный учитель на пенсии из Кэмдена, несчастныйстарикан, живший в семье дочери, так как сам о себе он уже заботитьсяне мог. Учебников у него не было, и всю историю он излагал по памяти,считая, что даты вообще ни к чему. Он мог полчаса с пафосомораторствовать о Месопотамии, но стоило ему на миг умолкнуть –перевести дух или глотнуть воды, – он вдруг оказывался вТрое или Риме; иногда он выдавал длинные пассажи из Фукидида, но,запнувшись, заканчивал их Наполеоном на Эльбе.
– Онумеет раздвигать исторические горизонты, – сказала как-тосестра Эдна д-ру Кедру. – Это развивает в детях чувствоисторической всеобщности.
– Всякийраз, как я пытаюсь вникнуть в то, что он говорит, –возразила сестра Анджела, возведя глаза к небу, – мнеприходит в голову сотня доводов в пользу войны.
НасколькоГомер понял, сестра Анджела хотела этим сказать, что не следуетслишком долго заживаться на этом свете. Нетрудно догадаться, ввидувсего этого, что учение нравилось Гомеру гораздо меньше любойприютской работы.
Из всехзанятий Гомер больше всего любил готовить д-ру Кедру кусок длявечернего чтения в спальне мальчиков – наметить число страниц,которых хватило бы на двадцать минут, – дело нелегкое,ведь Гомер вслух читал медленнее, а про себя быстрее, чем д-р Кедр.Двигаясь черепашьим шагом, д-р Кедр читал «Большие надежды»Диккенса несколько месяцев, а «Давида Копперфильда»больше года. Окончив «Копперфильда», д-р Кедр объявилГомеру, что начнет сначала «Большие надежды» – ведьвсе воспитанники, слушавшие этот роман, кроме Гомера, разумеется,успели к этому времени покинуть приют.
Впрочем,мало кто из них понимал Диккенса. Его язык был слишком труден, да онивообще еще плохо понимали язык взрослых обитателей Сент-Облака. Нод-ра Кедра это не смущало, главное – читать вслух. Того, кто непонимал, словесный поток убаюкивал, а те немногие, что следили заходом событий, получали возможность хотя бы во сне покинуть накрыльях фантазии Сент-Облако.
Диккенсбыл любимым писателем д-ра Кедра. И конечно, он не случайно выбралэти романы, ведь в том и другом говорилось о судьбе сироты. («Что,черт побери, можно еще читать сиротам?» – вопрошал он всвоем дневнике.)
ВоображениеГомера живо рисовало ему картины и образы диккенсовских романов;виселица на болоте «со свисающими с нее цепями, в которыенекогда был закован пират», сирота Пип и арестант Магуич,прекрасная Эстелла и мстительная мисс Хэвишем обогащали яркимиподробностями его сновидения. Заснув вечером после чтения д-ра Кедра,он следовал за призрачными тенями матерей, исчезающих из Сент-Облакапод покровом темноты, садился с ними в почтовый вагон, запряженныйлошадьми, а позднее в автобус, пришедший на смену вагону, –это новшество было для Гомера зримым свидетельством прогресса.Правда, автобусы в Сент-Облаке не прижились. И с тех пор женщиныприходили и уходили пешком, что познакомило Гомера с обратнойстороной прогресса.
Матерейон часто видел во сне, а вот мужчины… Хоть бы один раз женщинапришла сюда не одна! Где же они были, что делали, пока женщинаоставалась в Сент-Облаке? Гомеру очень нравился отрывок из «Большихнадежд», где Пип, отправляясь в путь, говорит: «Туман,лежавший повсюду, величаво поднялся, как занавес, и предо мной безконца и края распростерлась земля». Любой мальчишка изСент-Облака предостаточно знал о туманах. Они заволакивали реку,городишко, приют. Ползли сверху от Порогов-на-третьей-миле, поглощалиродителей. И те исчезали навсегда, канув в мутное молоко тумана.
– Гомер, –как-то сказал д-р Кедр, – придет день, и ты увидишь океан.Ты уже знаешь горы. Но горы по сравнению с океаном ничто. Надпобережьем часто висит туман. Он бывает гуще, чем у нас. А когдарассеется… Словом, Гомер, это надо видеть своими глазами.
Но океануже был знаком Гомеру. Сколько раз представлял он себе туман,величаво поднявшийся, как занавес… В ответ он только улыбнулсяд-ру Кедру и, извинившись, ушел – пора было даватьдесятичасовой звонок. И вот когда он начал звонить, за ним вСент-Облако приехала семья. Д-р Кедр так хорошо его подготовил, чтоон их сразу узнал. Шел 193… год, Гомеру было двенадцать лет.
Эта пара,говоря современным языком, была ориентирована на спорт. В штате Мэнони были известны как заядлые любители всех видов спорта под открытымнебом. В чем только они не пробовали себя: байдарки, хождение подпарусом, альпинизм, глубоководное ныряние, туризм по местамдевственной природы – всего и не перечислишь. Могли совершитьстомильный марш-бросок по пересеченной местности, словом, настоящиеспортсмены, презирающие физкультуру, в которой нет риска.
Увидевих, Гомер прозвонил десять часов четырнадцать раз, так он былпотрясен их видом: крепкими мускулами, упругим шагом, его охотничьейшляпой, ее мачете для рубки кустарника, он висел в ножнах, расшитыхиндейским бисером, пристегнут к патронташному ремню, на обоих былисапоги в обтяжку. Они приехали на самодельном предшественникенынешних вездеходов, таком прочном, что он мог бы служить клеткой дляносорога. Гомер вмиг сообразил – его ждет охота на медведей икрокодилов вдали от обжитых мест. Он ударил бы в колокол пятнадцатыйраз, но сестра Эдна успела остановить его.
УилбурКедр был на сей раз крайне осторожен. За душу Гомера можно было неопасаться. Мальчик, дважды прочитавший «Большие надежды»и «Копперфильда», кроме того, прослушавший в спальневечером оба романа от корки до корки и тоже дважды, духовноподготовлен к жизни лучше многих других. А вот физическое егоразвитие оставляло желать лучшего. Спорт, по мнению д-ра Кедра,занятие легкомысленное сравнительно с другими более насущными, таксказать фундаментальными. Физкультура в Сент-Облаке была не в чести.Если шел дождь, мальчишки играли в футбол в столовой, в ясную погодубегали в салки на дворе или гоняли консервную банку. Иногда играли вдетский бейсбол, причем мяч подавали сестры – Эдна или Анджела.Мяч делался из носков с помощью клейкой ленты, и, конечно, отскок унего был неважный. Против походной жизни д-р Кедр, в общем, ничего неимел, хотя мало что понимал в ней. Столько энергии тратится впустую,думал он, но, может, хоть это разовьет в мальчике чувство юмора.
Фамилиясупругов уже рассмешила сестер Эдну и Анджелу. Фамилия была Винкль1,его звали Грант, ее – Билли. Винкли принадлежали к оченьнебольшому кругу богатых людей штата Мэн. Их бизнес, как они в шуткуназывали свое увлечение, прибыли не приносил, да они в ней и ненуждались, купаясь в деньгах с рождения, зато открывал неограниченныевозможности ублажать главную страсть их жизни. Они умели подвергатьопасности своих клиентов: то заведут в дремучий лес и оставятплутать, то спустят на байдарке по горной реке с перспективой если неутонуть, то разбиться о пороги. Винкли вносили посильную лепту виндустрию псевдошоковых развлечений, которая паразитирует на людях,чья жизнь так стерильна, что только опасности могли еще пробудить вних какое-то подобие чувств. Рассказ Винклей об их бизнесе непроизвел впечатления на д-ра Кедра, он понимал, эти взрослые простоиграют и хотят при этом называть свои игры более серьезным словом. Вних его привлекло другое – они были счастливы до безумия. АУилбур Кедр давно подметил: среди взрослых, как и среди сирот,подобное счастье встречается крайне редко.
«Вдругих местах на земле, – писал он в своей „летописи“, –способность испытывать безумное счастье считается особым свойствомума. Здесь, в Сент-Облаке, мы говорим: безумно счастливы те, в комнет ни грана ума. А потому назовем это редкое состояние свойством неума, а души». Говоря о душе, д-р Кедр часто бывал не оченьпочтителен. Особенно любил подтрунивать над этим возвышеннымпредметом в операционной, смущая покой сестры Эдны и сестры Анджелы.
Вскрыводнажды брюшную полость, д-р Кедр театральным жестом указал нагладкий бордового цвета орган, лежащий справа ниже ребер. Он походилна трехфунтовую буханку хлеба или на слизня, состоящего из двухогромных доль. «Смотрите, – прошептал Кедр. –Ее очень редко можно увидеть, нам посчастливилось застать ее спящей.Скорее смотрите, пока она не проснулась!» Сестры во все глазавоззрились на загадочный орган. «Душа!» –благоговейно прошептал Кедр. Это была, разумеется, печень, самаякрупная железа человеческого организма, частично наделеннаясвойствами, приписываемыми душе, способная к тому же регенерироватьклетки. Д-р Кедр считал печень важнее души.
Не важно,чем было «безумное» счастье Винклей – свойством умаили свойством души, в любом случае д-р Кедр надеялся, что хоть малаятолика его передастся Гомеру. Винкли мечтали о ребенке давно, «чтобыделить с ним радость общения с природой», поведали они д-руКедру, и, конечно, сделать его счастливым. Глядел на них Уилбур Кедр,глядел – и вдруг его осенило. Где уж им зачать ребенка, онивечно в походе, в борениях, не про них заповедь: «Плодитесь иразмножайтесь». Впрочем, подумал он, вглядевшись в БиллиВинкль, может, она не совсем женщина?
Грантизлагал ему свои планы, а д-р Кедр пытался рассмотреть егофизиономию, которая пряталась между белесой челкой, скрывающей низкийлоб, и русой бородой; виднелись только кряжи скул, над ними –глаза, все остальное пространство заросло густой бородой, для стрижкикоторой Билли Винкль и носила, наверное, мачете.
Дляначала Винкли решили взять Гомера в небольшое путешествие позаповеднику на севере штата. Пойдут на байдарке, кое-где потащат ееволоком. Цель путешествия – наблюдать жизнь лосей и знакомствос горными реками.
СвятойКедр рассудил, что такое путешествие под опекой искушенных Винклей небудет для Гомера опасно. Другое дело, захочет ли он насовсем остатьсяс ними. Бесшабашная отвага Винклей вряд ли его отпугнет. Какоймальчишка не мечтает о путешествиях? Но сами Винкли очень скоро могутдо смерти надоесть Гомеру. Какая удачная мысль – отправиться впробное путешествие! Заповедник, горная река, лоси, а между теммальчик проверит, сможет ли вынести долгие годы общения с Винклями.
– Нуа если тебе в лесах и горах понравится, – бодро-веселосообщил Грант Винкль Гомеру, – тогда нас ждет следующаяпрогулка – в открытом океане.
«Наверное,они там плавают верхом на китах», – подумал Гомер.
«Будутдразнить акул», – представил себе Кедр.
Взвесиввсе «за» и «против», он решил: пусть Гомередет. Гомер не возражал. Ради Святого Кедра он был готов на все.
– Толькосмотрите, никаких опасных затей, – строго предостерег КедрВинклей.
– Господьс вами! – воскликнула Билли. Грант был не менеекатегоричен.
Д-руКедру было известно, что через северный заповедник шлаодна-единственная дорога, проложенная когда-то компанией «Рамзес»и бывшая по сей день ее собственностью. Рубить в заповеднике деревьякомпании было строжайше запрещено. Пожалуй, только это –близость к местам, где орудует компания «Рамзес» –всерьез и заботило доктора Кедра.
Всамодельном охотничьем фургоне Винклей было тесновато. Груз поражалразнообразием – байдарка, палатка, рыболовные снасти, кухоннаяутварь, оружие. Для водителя и пассажиров оставалось совсем маломеста. И Гомеру пришлось довольствоваться коленями Билли. Сиденьеоказалось широким, но не слишком удобным, колени у нее были твердые,как кремень. До этого Гомеру лишь один раз довелось ощутить под собойженские колени. Случилось это в Сент-Облаке во время ежегодных гонокна трех ногах.
Этошутливое состязание приют устраивал каждый год для жителейСент-Облака в благотворительных целях. Собранные деньги шли на нуждыприюта, так что участвовать приходилось всем. Последние два годапобедителем был Гомер – только потому, что с ним в паре бежаласамая старшая девочка приюта, она фактически несла его на своем бедреи финишную черту пересекала бегом. Гонки эти заключались в следующем:мальчиков и девочек разбивали на пары, подбирая по возрасту,связывали нога к ноге и пускали бежать наперегонки. Высокая сильнаядевочка, пара Гомера, явно мошенничала, таща его на себе, поэтому онии побеждали. А в прошлом году уже на финише она споткнулась и упала,нечаянно усадив Гомера себе на колени. Пытаясь встать, он случайносхватился за ее грудь, а она больно ущипнула его за то, что ученикчастной школы в Уотервилле назвал «петушком». Звали ееМелони, хотя официально нарекли Мелоди: секретарша отделения девочекплохо печатала на машинке и сделала в имени ошибку, такое иногдаслучалось. Но ошибка оказалась удачной – в девочке ничегомелодичного не было, другое дело «Мелони», ведь «Мелон»значит «дыня»: ее не по годам развитые груди вызывалиименно эту ассоциацию. Мелони тогда было шестнадцать лет, но сколькона самом деле, никто в приюте не знал.
Весьдолгий путь в заповедник Гомер опасался, вдруг Билли Винкль возьмет иущипнет его «петушок». Он видел в окно, как постепенноостаются позади дома, фермы со стадами, вскоре перестали попадатьсявстречные машины и тягачи. И вот наконец единственная дорога опустеласовсем; по большей части она шла вдоль реки, которая мчалась имнавстречу со скоростью курьерского поезда. Впереди, казалось, вомногих часах езды маячила гора, увенчанная снежной шапкой, хотя надворе был июль; название горе дали еще индейцы.
– Вонмы куда едем, – показал мальчику на гору Грант Винкль. –Чуть ниже границы снега – озеро.
– Лосиэто озеро обожают, – добавила Билли. – Тебе онотоже понравится.
Гомер вэтом не сомневался. Вот оно – настоящее приключение! И на душелегко, ведь д-р Кедр обещал, никто не заставит его остаться с ними,если он не захочет.
Винклиостановились на ночлег засветло. Между дорогой и бурно несущейсярекой поставили палатку о трех комнатах. В одной зажгли плитку, чтобысварить ужин; в другой Билли сразу же стала упражняться – селасто раз из положения лежа (Гомер придерживал ей ноги); Грант темвременем ловил форель. Было очень прохладно, и комары им недосаждали. Свет в палатке горел допоздна, полог был откинут, и внутрьвливался свежий ночной воздух. Грант и Билли рассказывали о своихприключениях. (Впоследствии д-р Кедр запишет у себя в дневнике: «Очем еще, черт побери, они могли рассказывать?»)
Грантвспомнил шестидесятилетнего адвоката, который нанял их, чтобыпосмотреть, как рожает медведица. И Билли продемонстрировала Гомерушрамы от медвежьих когтей. Потом был рассказ о клиенте, пожелавшем,чтобы его отправили на утлой лодчонке в открытое море – хотелизведать, что чувствуют люди, попавшие в экстремальные условия. Онхотел доплыть до берега на одном весле. А Винклям поручил не спускатьс него глаз и в случае чего прийти на помощь. Фокус заключался в том,чтобы их присутствие было незаметно. По ночам этот придурок засыпал,его относило далеко в море, и Винкли тихохонько подтягивали его ближек берегу. А утром, даже если земля виднелась, он снова сбивался скурса. И все-таки пришлось его спасать, когда обнаружилось, что онутоляет жажду морской водой. Клиент так рассердился, что выписал имничтожный чек. Но в конце концов все-таки заплатил достойный«приключенческий гонорар».
Термин«приключенческий гонорар» придумала Билли.
Гомерпонимал, что его предполагаемых родителей не очень-то развеселятистории из приютской жизни. Вряд ли будет иметь успех и рассказ о Днеблагодарения в Уотервилле. Но ему хотелось внести свой вклад вромантическую атмосферу первого настоящего приключения. На помощьпришел Диккенс. Д-р Кедр позволил ему взять с собой томик «Большихнадежд» – Гомер любил эту книгу больше, чем«Копперфильда». И он спросил Винклей, не хотят ли онипослушать пару страничек из его любимой книжки. Согласие, разумеется,было получено, насколько они помнили, им никто никогда не читалвслух. Гомер слегка нервничал: он прекрасно знал текст, но никогдаеще не читал перед малознакомой аудиторией.
И онпревзошел себя! Ему удалось даже воспроизвести акцент Джо Гарджери,как он его себе представлял. А дойдя до места, где мистер Уопслкричит «Нет!» с бессильной злобой смертельно усталогочеловека, Гомер почувствовал, что нашел верный тон для всей книги и,возможно, обнаружил в себе в тот вечер свой первый талант. Ксожалению, его таланта хватило только на то, чтобы погрузить Винклейв глубокий сон. Но Гомер продолжал читать, теперь уже для себя, иостановился лишь в конце седьмой главы. «Может, дело тут не вмоем чтении, – думал он. – Может, дело в самихВинклях: их сморили сто упражнений, ловля форели и вообще всенапряжение походной жизни, какой бы привлекательной она ни казаласьсо стороны».
Гомераккуратно расправил складки на огромном спальном мешке Винклей, вкотором они свободно умещались вдвоем. Задул лампы, перешел к себе вкомнату и заполз в спальный мешок. Он лежал головой к поднятомупологу, видел звездное небо, слушал шум бурлящей воды. Ничего общегос Порогами-на-третьей-миле. Здешняя горная река была совсем другой.Она несла кристально чистые воды по дну глубокого узкого ущелья, ложеее было усеяно округлыми валунами, а в зеркальных заводях плескаласьфорель. Гомер мечтал о завтрашнем дне, вот только никак не могвообразить себе лося. Очень ли он большой? Неужели даже большеВинклей?
Гомердоверял Винклям и ни капельки их не боялся. Их очевидная чужеродностьслегка настораживала, но явно ничего опасного – просто чутьизмененный человеческий подвид. Когда он засыпал, Винкли в егодетском сознании даже перепутались с лосями. Утром его разбудилизвуки, несомненно, издаваемые этими обитателями леса; но он тут жепонял, что ошибся, звуки шли из соседней комнаты. Винкли энергичноприветствовали новый день. Хотя Гомер никогда прежде не слышал, какзанимаются сексом люди и спариваются лоси, он сразу сообразил, чтотам у них происходит. Будь сейчас рядом д-р Кедр, он бы немедленнонашел новое объяснение бесплодию Винклей: их мощное совокупление,решил бы он, наверняка убивает (или пугает до смерти) и яйцеклетку исперматозоидов.
Гомерделикатно притворился спящим. Чтобы разбудить его, Винкли придумалиигру. Ворвались в комнату на четвереньках, как огромные псы, и сталихватать зубами спальный мешок. «А теперь купаться!» –вдоволь наигравшись, объявили они. Такие большие, такие сильные!Гомер не мог надивиться, глядя на эти горы активной плоти. И все же,как они будут купаться в этом бурлящем потоке, ведь он мгновенноразмозжит их о валуны и унесет прочь? Сам Гомер не умел плавать дажев спокойной воде.
Но Винклибыли асы в любом виде спорта под открытым небом и, конечно, зналитолк в снаряжении. Сначала через пороги был переброшен канат –«страховочный», как они объяснили. На одном его концебыла похожая на грабли связка шипов, которая точно легла в расщелинумежду скалами на другом берегу, затем Грант прикрутил к канату двадругих покороче, которые заканчивались сложным устройством –крючками, металлическими петлями и ремнями безопасности. Прикрепивсвободный конец первого каната к палатке, Винкли защелкнули у себя наталии ремни безопасности и зависли над самой стремниной. Купаниеначалось. Винклей мотало в бурлящей воде, как надувные игрушки, ноникуда не сносило, ведь их крепко держала хитроумная привязь. Гомер судовольствием глядел, как они резвятся в воде – то нырнут сголовой, точно их утянуло на дно, секунда-другая, и они опять ввоздухе – прыгают, прогуливаются по кипящей воде. Винкли игралипосредине реки, точно гигантские светловолосые выдры. Гомер почтиуверовал в их неограниченную власть над стихиями, по крайней мере надводной, и поймал себя на том, что и сам хотел бы принять участие в ихзахватывающей дух игре. Но крикни он им сейчас, они все равно неуслышат, даже издай свой знаменитый вопль, рев водоворота поглотитзвук любой силы.
Так Гомери стоял на берегу, любуясь своими намечающимися родителями. Вдруг унего под ногами словно бы задрожала земля. И в памяти сейчас жевсплыли глупые сказки из дурно написанных детских книжек, в них землявсегда содрогалась в предвестье чего-то ужасного. Лучше об этом недумать, но земля-то и правда дрожит! И тут ушей его коснулся глухойрокот.
Гомербросил взгляд на Винклей, не сомневаясь, что ситуация им подвластна.Винкли действительно ныряли вокруг порогов, как ни в чем не бывало.Но ведь им ничего не слышно! И дрожания земли не чувствуют –под ногами-то у них вода!
Боже,ведь это лоси, подумал Гомер. Он весь подобрался, глянул на ноги иувидел, что они, помимо его воли, выбивают чечетку. Целое сталолосей! Рокот перемежался более резкими звуками, как будто палили изпистолетов. Он опять посмотрел на Винклей и по их лицам понял –они тоже слышат пальбу и догадались, что происходит: поведение ихизменилось, беспечную веселость как рукой сняло. Они заспешили кберегу, на лицах, все чаще исчезающих под хлопьями пены, застыл явныйиспуг, взгляды устремлены вверх по течению.
Гомертоже взглянул туда – и в самое время: сверху по реке двигалсясплав, от него до стоянки оставалось не больше тридцати ярдов.Шальные бревна, толстенные, высотой с телеграфный столб, ударившись овалун, как из пушки, выскакивали из воды и, пролетев по воздуху футовдвадцать, крушили росшие по берегам деревья, оставляя в лесупроплешины. Остальная масса таких же гигантских бревен катилась внизпо течению, гоня перед собой водяной вал. Мутная от ила вода быланасыщена кусками коры, камнями и комьями земли, выбитыми из берегов.Компания «Рамзес» назовет это потом сплавом скромныхразмеров – всего-то четыреста, ну от силы семьсот бревен.
Гомерсорвался с места и бежал сломя голову, пока не выскочил на дорогу,недосягаемую для обезумевших бревен. Обернулся, сплав как раз шелмимо стоянки: палатку, к которой был привязан канат, оторвало отземли и вместе со всем содержимым, включая томик Диккенса, закрутилосреди бревен и понесло. Компания «Рамзес» трое сутокискала потом тела Билли и Гранта.
Гомер Бурбыл на удивление спокоен. Посмотрел вверх по течению, ожидая оттудановых неприятностей. Но там было все тихо. Гомер тяжело вздохнул иполез в охотничий фургон Винклей, который без палатки и кухоннойутвари показался ему пустым. Нашел рыболовные снасти, но не решилсяпойти ловить рыбу – от этой чертовой реки лучше держатьсяподальше. Обнаружил и несколько ружей, как из них стрелять, он незнал, но уверенности они прибавили. Он выбрал самое большое и грозноена вид – двуствольный дробовик двенадцатого калибра и,вооружившись им, пешком двинулся в обратный путь.
К полуднюон сильно проголодался, но скоро услыхал позади звук приближающегосятягача с лесозаготовок, судя по натужному пыхтенью мотора, тягач шелс грузом. В один день два таких везенья: не умея плавать, Гомерпросто не мог составить Винклям компанию, и вот теперь в этомбезлюдье – идущий в его сторону грузовик. «ВСент-Облако», – приказал он ошарашенному водителю,на которого тяжеленный дробовик произвел сильное впечатление.
Грузовикпринадлежал компании «Рамзес», и поначалу д-р Кедр пришелв ярость, увидев его у дверей больницы. «Если только неэкстренный случай, – заявил он потрясенной сестре Эдне, –я и пальцем не пошевельну ради кого-то из этой компании!»Признаться, при виде Гомера он испытал разочарование, а заметивдробовик, встревожился.
– Ты,я вижу, не оставил Винклям никаких шансов, – суровопроизнес д-р Кедр.
И тогдаГомер в подробностях объяснил ему, почему так скоро вернулся.
– Тыхочешь сказать, что Винклей больше нет? – переспросил д-рКедр.
– Ихунесло, – кивнул Гомер Бур. – Один миг, и все.
Тут-тоУилбур Кедр и решил никогда больше не искать родителей Гомеру Буру.Вот тут-то он и сказал, что Гомер может жить в Сент-Облаке сколькозахочет. Тут-то и произнес свою знаменитую фразу: «Ну что ж,Гомер, надеюсь, ты будешь приносить пользу».
ДляГомера ничего проще не могло быть. Он всегда чувствовал, сироты длятого и рождаются на свет – чтобы приносить пользу.
ГЛАВА ВТОРАЯ

РАБОТА ГОСПОДНЯ

УилбурКедр был коренной житель штата Мэн. Он родился в 186… году вПортленде; мать его была молчаливая опрятная женщина, жившая в числепрочей обслуги – кухарок и экономок – в доме Нила Доу,мэра Портленда и отца сухого закона, действующего в штате Мэн. НилДоу даже выставил один раз свою кандидатуру в президенты отПрогибиционистской партии, но собрал едва десять тысяч голосов –убедительное свидетельство того, что избиратели были мудрее материУилбура Кедра: она боготворила своего хозяина и считала себя скорееего сподвижницей в борьбе за всеобщую трезвость, чем служанкой (кемона на самом деле была).
Знаменательно,что отец Уилбура Кедра был пьяница – нелегкая участь вПортленде времен мэра Доу. При нем разрешалось выставлять вмагазинных витринах разве что пиво и шотландский эль, которые отецУилбура Кедра поглощал в огромных количествах; эти слабые напитки,говорил он, нужно пить ведрами, если хочешь как следует надраться.Юный Уилбур никогда не видел отца пьяным – тот никогда нешатался, не падал, не лежал в отключке, не кричал, и язык никогда незаплетался. У него скорее был вид человека постоянно удивленного,посещаемого частыми и неожиданными откровениями, которые застигалиего на ходу или в середине фразы, словно он сию минуту вспомнил (или,наоборот, забыл) что-то очень важное, занимавшее его мысли вот ужемного дней.
Он безконца покачивал головой и всю жизнь распространял одну басню: будтосудно «Грейт-истерн» водоизмещением девятнадцать тысячтонн, построенное в Портленде, предназначалось для рейсов в СевернойАтлантике между Европой и штатом Мэн. Отец Уилбура Кедра был твердоубежден, что два лучших причала в Портлендском порту были воздвигнутыспециально для «Грейт-истерн», что новый огромный отельпостроен в Портленде исключительно для пассажиров «Грейт-истерн»и что судно «Грейт-истерн» до сих пор не вернулось вродной порт лишь оттого, что этому препятствует чья-то злая воля илипросто глупость, а может, и подкупленный конкурентами чиновник.
ОтецУилбура Кедра работал токарем на строительстве «Грейт-истерн»,и, возможно, отупляющий визг токарного станка вкупе с постояннымзвоном в ушах от поглощаемого в избытке пива были причиной этогостранного заблуждения. Судно «Грейт-истерн» вовсе непредназначалось для рейсов между Портлендом и Европой; первоначальнооно строилось для сообщения с Австралией; но бесчисленные задержки соспуском на воду довели его владельцев до банкротства, а для плаванияв наших широтах оно оказалось непригодно. И в конце концов где-тосгинуло.
Словом, уотца Уилбура Кедра сохранились весьма путаные воспоминания о техднях, когда он работал токарем. И он крайне отрицательно относился кборьбе за трезвость, убеждениям жены и к ее хозяину, мэру Нилу Доу.По мнению отца Уилбура Кедра, судно «Грейт-истерн» невозвращалось в Портленд главным образом из-за «сухого закона»– этого проклятья рода человеческого, обрекшего его наунизительную зависимость от шотландского эля и горького пива.Поскольку Уилбур помнил отца в более поздние годы его жизни, когдаистория «Грейт-истерн» забылась и отец работалносильщиком на Портлендском вокзале, то он мог только гадать, почемуработа на токарном станке считалась пиком его трудовой карьеры.
В детствеУилбуру Кедру не приходило в голову, что у отца нет пальцев на однойруке («несчастный случай», объяснял он) по той причине,что он и стоя у токарного станка накачивался пивом; и что, возможно,превращением токаря в носильщика объясняется тот пыл, с каким матьборолась за трезвость. Разумеется, со временем он понял, что егородители принадлежали к классу обслуги. Их жизненное фиаско сталоуроком для Уилбура, и, по свидетельству его преподавателей, учился онкак зверь.
ХотяУилбур Кедр рос в особняке мэра, он ходил в дом только через черныйход и трапезы делил с прислугой великого трезвенника: отец обедал впортовых кабаках, где каждый день напивался. Учился Уилбур Кедрхорошо, ибо предпочитал общество книг разговорам о пользе трезвости,которые с утра до вечера вела прислуга мэра Доу.
Окончившколу, он поступил в Боуденский колледж, а затем и в Гарвардскуюмедицинскую школу, где увлечение бактериями чуть не сделало его«лабораторной крысой». В лучшем случае он стал быбактериологом. Преподаватели утверждали, что у него естьисследовательская жилка, к тому же ему нравился идеальный порядоклаборатории. Но у него был и собственный дополнительный стимул. Почтивесь первый год занятий в медицинской школе он носил в себе некуюбактерию, причинявшую ему физические и душевные страдания, так что имдвигал не только научный интерес – он искал панацею от своейхвори. У него была гонорея: можно сказать, нечаянный подарок отца.Его старик, вконец окосевший от пива, так возгордился успехамиУилбура, что не мог отпустить его в университет без подарка. И нанялдля сына портлендскую проститутку, устроив ему ночь наслаждения водной из меблирашек в районе порта. Был 188… год. Отказатьсяот такого подарка сын счел неудобным. Старшему Кедру так застиланостальгия по токарному станку, что он редко проявлял внимание ксыну; воинствующая праведность матери была не менее эгоистична;неудивительно, что юного Уилбура тронули отцовские чувства и желаниехоть что-то для него сделать.
Проституткаиз меблирашек (просоленное дерево, влажные от морского бризазанавески и постельное белье) напомнила Уилбуру хорошенькую служанку,работавшую у мэра Портленда; он зажмурился и представил себе, чтовкушает запретный плод во флигеле особняка мэра, где жили слуги.Открыв глаза, Уилбур увидел при свете свечи растяжки, испещрявшиеживот проститутки; но тогда он понятия не имел, что это такое.Проститутку же растяжки на животе не смущали. Заснул он, прижавшисьщекой к ее животу, и, засыпая, с опаской подумал, вдруг эти бороздкинавсегда отпечатаются у него на щеке, так сказать, пометят его.Разбудил его резкий, неприятный запах дыма; он быстро отодвинулся отженщины, стараясь не потревожить ее сна. В комнате, сидя на стуле,куда проститутка положила свою одежду, кто-то курил сигару –Уилбур видел, как ее кончик разгорается при каждой затяжке. Он решил,что это очередной клиент, терпеливо ждущий очереди, и спросил, незажжет ли тот новую свечу: в темноте он не мог отыскать одежду. К егоудивлению, ему ответил голос молодой девушки. «Меня ты мог быиметь дешевле», – сказала она. Другой свечи ненашлось, и он не разглядел ее. Девушка помогла ему найти разбросаннуюодежду, добросовестно пыхтя сигарой, отчего комната наполниласькрасноватыми вспышками и клубами дыма. Он поблагодарил ее за помощь иудалился.
Утром, ксвоему немалому смущению, он встретил эту проститутку в бостонскомпоезде, оказавшуюся при свете дня весьма разговорчивой моложавойособой, в руке она держала картонку с непринужденностью завзятойпокупательницы; вагон был переполнен, и Уилбур почел долгом уступитьей место. С проституткой ехала молодая девушка. «Моя дочь», –бросила она, указав на девушку большим пальцем. Дочь напомнилаУилбуру, что они уже встречались, дохнув ему в лицо на редкостьвонючей сигарой. Она была моложе Уилбура.
Проституткузвали миссис Уиск – «Рифмуется с „писк“!»– пошутил отец Уилбура. Миссис Уиск рассказала Уилбуру, что онавдова, живет в Бостоне, где ведет добропорядочный образ жизни, ачтобы поддерживать его, вынуждена продавать себя в каком-нибудьзахолустном городке. Она умоляла Уилбура не выдавать ее, беспокоясь освоей репутации в Бостоне. Уилбур не только клятвенно заверил, чтобудет нем как рыба, но и дал ей денег – больше, чем заплатилотец. Какая то была сумма, он узнал позднее: отец рассказал Уилбуру,что миссис Уиск пользуется безупречной репутацией в Портленде, ночтобы поддерживать ее, приходится иногда продавать себя в Бостоне.Только по старой дружбе – «Всего один раз!» –согласилась она сделать исключение для отца Уилбура и столь низкопасть в своем родном городе.
ОтецУилбура не знал, что у миссис Уиск есть дочь, которая – по еесобственному признанию – стоит дешевле матери и не претендуетна безупречную репутацию ни в Бостоне, ни в Портленде. Этанеулыбчивая девушка на протяжении всей поездки до бостонскогоСеверного вокзала не проронила ни слова; за нее красноречиво говорилиее прокуренное дыхание и презрительный взгляд. Уилбур не сталзаострять внимание отца на одном маленьком противоречии: в каком жевсе-таки городе миссис Уиск пользуется безупречной репутацией, и ужтем более не сказал ему, что подцепил у миссис Уиск триппер, окотором сама она могла и не подозревать.
ВГарвардской медицинской школе Уилбур узнал, что гонококки могутгодами обитать у женщин в фаллопиевых трубах; болезнь становитсяявной, когда в области таза появляется абсцесс. Прочие симптомы,например влагалищные выделения, могут просто долгое время незамечаться.
А вотУилбур Кедр симптомы заметил сразу: в те допенициллиновые временаинфекция в организме юного Уилбура жила много месяцев, возбудив в немживейший интерес к бактериологии; в конце концов она сама собой сошлана нет, но оставила на память о себе рубцы в мочеиспускательномканале и хронический простатит. А также приучила его к эфиру, которыйспасал от нестерпимого жжения при мочеиспускании. Этот единственный итакой болезненный сексуальный опыт да еще воспоминания о безрадостномбраке родителей вполне убедили будущего врача в санитарной ифилософской оправданности воздержания.
В том же188… году, когда Уилбур Кедр стал врачом, скончался борец затрезвость Нил Доу. Безутешная мать Уилбура не смогла оправиться отудара и вскоре последовала за своим героем в могилу. Через несколькодней после похорон отец Уилбура, распродав все, что нашел в комнатахна половине прислуги, в которых Кедры столько лет прожили по милостипочившего мэра, сел на поезд и отправился в Монреаль, город, менеепомешанный на трезвости, чем Портленд, где и доконал свою печень.Тело бывшего токаря доставили в Портленд по той же железной дороге,что не так давно увезла его из родного города. Уилбур Кедр встретилпоезд и собственноручно препроводил останки отца на кладбище. Вовремя ординатуры у молодого д-ра Кедра были среди пациентов умирающиеот цирроза. И он представил себе последние дни отца. Вместо печенисплошные рубцы, желтая кожа из-за разлития желчи, стул светлый, мочатемная, кровь не свертывается. Сомнительно, чтобы отец при всем этомзаметил еще и импотенцию – обычную спутницу алкоголизма.
* * *
Как былобы трогательно, если бы на стезю акушерства молодого Кедра подвиглаутрата родителей! Участвовать в пополнении рода человеческого –это ли ни прекрасно! Но нет, его туда привел путь, усеянныйбактериями. Главным бактериологом Гарвардской медицинской школы былнекий доктор Гарольд Эрнст, оставшийся в памяти потомков главнымобразом как один из первых университетских питчеров, подающихкрученые мячи; он же стал первым среди университетских бейсболистовбактериологом. Молодой Уилбур Кедр приходил в лабораторию рано утромзадолго до доктора Эрнста. Он там был совсем один, но одиноким себяне чувствовал в присутствии великого множества бактерий: и тех, чтовыращивались в чашках Петри, и тех, что населяли его уретру ипредстательную железу.
Ондоставал свой пенис и выдавливал из него капельку гноя на окрашенныйдиапозитив. Даже увеличенные в тысячу раз, злодеи, коих он каждоеутро разглядывал в микроскоп, были меньше рыжих лесных муравьев.
Годыспустя Кедр напишет у себя в дневнике, что гонококки были согнутывдвое, как долговязые гости в эскимосском иглу («Они словно втанце кланяются друг другу», – записал он).
МолодойКедр исследовал гной до тех пор, пока в лабораторию не являлся докторЭрнст, приветствуя своих микроскопических подопечных, как будто онибыли его партнеры по бейсбольной команде.
– Честноеслово, Кедр, – заявил однажды утром знаменитыйбактериолог, – когда вы смотрите в микроскоп, у вас такойвид, словно вы замышляете страшную месть!
Конечно,лицо Уилбура Кедра ничего такого не выражало. Просто он стряхивал ссебя, прилагая немалые усилия, эфирный дурман. Молодой медик давнообнаружил, что эта летучая жидкость с приятным вкусом –безопасное, но сильно действующее болеутоляющее средство. За долгиемесяцы борьбы со зловредными гонококками Кедр приобрел большой опытпо части вдыхания эфира. И к тому времени как свирепые бактерииутратили свою вирулентность, Кедр превратился в настоящего наркомана.Пользовался он так называемым «капельным» методом. Однойрукой прижимал самодельную маску ко рту и носу (конус из плотнойбумаги, обернутый несколькими слоями марли), другой смачивал этотконус эфиром: прокалывал небольшую банку с эфиром английскойбулавкой, по ней на марлю через петлю булавки стекали капли нужногоразмера и частоты. Точно таким же образом давал он эфир своимпациенткам, только доза у них была куда больше. Лежа на койке, ончувствовал, как рука, держащая банку, начинает дрожать, и опускал еена пол; постепенно другая рука, прижимавшая конус к лицу, слабела,пальцы разжимались, и конус соскальзывал на пол. Поэтому Кедр и незнал, что такое панический страх, который чувствуют пациенты,вдыхающие наркоз. Маска падала до того, как наступало удушье.
Когдамолодой д-р Кедр, работая в Южном отделении Бостонского родильногодома, стал принимать роды в бедных кварталах города, болеутоляющеедействие эфира уже прочно отложилось в его памяти. И он всегда брал ссобой марлевую маску с эфиром, хотя зачастую к наркозу прибегатьбывало поздно. Разумеется, если время позволяло, он пользовалсяэфирной маской, не разделяя мнения коллег постарше, что обезболиваниепри родах – насилие над природой: ведь рожать детей в мукахпредписано свыше.
Своегопервого новорожденного Кедр принял у одной литовки в квартире безгорячей воды на верхнем этаже дома, стоявшего на улице, которая, каквсе соседние в этом районе, была загажена конским навозом, гнилымиовощами и фруктами. В доме не было льда, начнись послеродовоекровотечение, нечего будет положить на живот. Когда он пришел, наплите уже кипела вода в большой кастрюле. Хорошо бы ошпарить кипяткомвсю квартиру, подумал доктор Кедр. Он отправил мужа за льдом, измерилженщине таз и наметил положение плода. Слушая его сердцебиение, Кедрнаблюдал краем глаза за кошкой, играющей с дохлой мышью.
Здесь жебыла и будущая бабушка, разговаривающая с роженицей по-литовски. Кдоктору Кедру она обращалась с помощью странных жестов, отчего онзаподозрил в ней старческое слабоумие. Она старалась втолковать ему,что большая бородавка у нее на лице доставляет ей то ли наслаждение,то ли страдание – что именно, он понять не мог; может, онахотела, чтобы врач удалил ее до или после родов. Бородавку онадемонстрировала весьма необычно, то подставит под нее ложку, как быпоказывая, что бородавка вот-вот отвалится, то накроет чашкой итотчас опять явит на всеобщее обозрение. Этот фокус с бородавкой онапроделывала каждые десять – пятнадцать минут, и всякий раз стаким чувством, что доктор Кедр заключил: в голове у старухи дольшедесяти минут ничего не держится.
Вернувшисьсо льдом, муж наступил на кошку, та дико заверещала, и Кедр намгновение подумал, что ребенок уже родился. Слава Богу, обошлось безщипцов. Роды были быстрые, неопасные и громкоголосые. Обмыватьмладенца муж отказался, и услуги свои предложила бабушка. Пришлосьсогласиться, хотя сочетание слабоумия и возбужденности могло привестик несчастному случаю. Разъяснив ей (насколько возможно без знаниялитовского языка), как моют ребенка – ни в коем случае неокунать в кипяток и не обливать холодной водой из-под крана, –Кедр занялся последом, который упорно не желал отходить. Кровотечениестановилось сильнее, и Кедр подумал, что может столкнуться ссерьезной проблемой.
Он струдом упросил мужа наколоть льда – здоровенный мужик притащилцелую глыбу, держа ее в огромных щипцах, которые позаимствовал упродавца, и теперь стоял посреди кухни с этими щипцами на плече вугрожающей позе.
Принесеннаяглыба могла бы охладить кровоточащие матки сразу нескольких рожениц,а возложенная на одну пациентку, сплющила бы в лепешку вместе сматкой и ее самое. Тем временем намыленный младенец, выскользнув избабушкиных рук, шлепнулся на грязные тарелки, мокнущие в раковине; ив ту же секунду муж опять наступил на кошку.
Воспользовавшисьзамешательством бабушки и мужа, Кедр нащупал через стенку животаверхнюю часть матки и с силой надавил. Женщина закричала и сжала егоруки; оставив младенца среди грязной посуды, бабушка сзади обхватилаКедра и вцепилась зубами в его загривок. Муж одной рукой извлекребенка из раковины, другой занес щипцы над головой Кедра. И в этомгновение везучий Уилбур Кедр почувствовал, что плацента наконецотделилась от матки и благополучно вывалилась наружу. Не поведябровью, он указал на нее мужу с бабушкой, которые отнеслись к ней,казалось, с большим благоговением, чем к новорожденному. Своимируками обмыв ребенка и дав матери препарат спорыньи, он молчараскланялся с домочадцами и вышел на площадку. Едва затворил за собойдверь, как внутри началось светопреставление: бабушка, муж,охлаждаемая льдом роженица – все хором что-то орали –по-литовски, конечно, – и младенец внес свой вклад впервую семейную ссору. Кедр подумал: наверное, роды и появление врачалишь на краткий миг прервали бурное течение жизни этого семейства.
Оносторожно спустился по темной лестнице и на ощупь выбрался наружу;при этом наступил на гниющую головку кочанного салата, расплющившуюсяпод его подошвой с податливостью черепа новорожденного младенца. Насей раз он не спутал отчаянный кошачий вопль с детским криком. Поднялголову и успел увидеть, как из литовского окна что-то вылетело, какиз пушки. Целились явно в него, но он счастливо увернулся. Какое жеоскорбление, понятное, возможно, только литовцу, мог он нанести этимбеднягам? К его ужасу, выброшенным предметом оказалась та самая кошка– теперь она бездыханная лежала у его ног. Ужас его умеряламысль: хорошо, что выбросили не ребенка, ведь могли бы. Правда,профессор в Гарварде говорил, что «новорожденные обладаютупругостью каучука», но и кошкам, Кедр знал, упругости незанимать; однако этой кошке в тот день, как видно, суждено былопогибнуть.
«Здесь,в Сент-Облаке, – напишет впоследствии д-р Кедр, –я не перестаю с благодарностью вспоминать Южный район Бостона».Столько детей родилось с его помощью; он иногда думал, что те часы,когда он водворял их в этот мир, будут, возможно, самыми безоблачнымив их жизни. Оценил он и роль тамошних проституток – онинеизменно напоминали ему о жгучем подарке миссис Уиск. Встретивпроститутку, он видел, как в микроскоп, копошащихся в ней бактерий, аподумав о бактериях, вспоминал дурманящее тепло эфира. Доктор Кедр некурил и не пил. Но изредка баловал себя эфиром (минимальной дозой,одной понюшкой) для поддержания духа.
* * *
Как-тоночью Уилбур дремал на дежурстве в Южном отделении Бостонскогородильного дома. Один из врачей поднял его известием, что в больницупоступила тяжелая пациентка и что заниматься ею – его очередь.Хотя она сильно исхудала и утратила моложавость, так поразившую егово время их краткого знакомства, Кедр сразу узнал в ней миссис Уиск.У нее были сильные боли, затрудненное дыхание, глаза расширены отиспуга. Сестра приемного отделения спросила ее имя, и она никак немогла его выговорить.
– Рифмуетсяс «писк», – пришел ей на помощь доктор Кедр.
Еслимиссис Уиск и узнала его, то виду не подала. Кожа у нее на ощупь былахолодная, пульс сильно учащен, живот твердый и белый, как костяшкипальцев сжатой в кулак руки; Кедр не обнаружил ни родовых схваток, нисердцебиения плода, которого невольно вообразил похожим на молчаливуюдочь миссис Уиск. Интересно, сколько сейчас лет ее дочери? Да столькоже, сколько ему, мелькнуло в голове, и тут же стал ясен диагноз:внутреннее кровотечение в брюшной полости. Дежурный по отделениюподобрал доноров, и Кедр без промедления приступил к операции.
– МиссисУиск, – тихо окликнул он ее, надеясь, что она все-такивспомнит его.
– Какпоживает твой отец, Уилбур? – спросила она, не успел онеще взяться за скальпель.
Брюшнаяполость была вся заполнена кровью; он стал промокать ее салфетками искоро обнаружил, что кровь идет из шестидюймового разрыва в заднейстенке матки. Кедр сделал кесарево сечение и извлек умершего во чреверебенка, чье исхудалое личико с презрительной гримаской и впрямьнапоминало лицо любительницы сигар. И у Уилбура Кедра вдруг мелькнуламысль: все-таки странно, что миссис Уиск пришла в больницу одна.
Операцияпроходила гладко. Воспоминания о дочери, о болезни, от которой онлишь недавно избавился, не мешали ему; случай казался довольнобанальным. Он уже стал зашивать матку и не смог: нитки в тканях умиссис Уиск не держались. Стенки матки были как мягкого сорта сыр. Апопробуйте наложить швы, скажем, на камамбер. Выбора не было, маткупришлось удалить. После всех переливаний крови состояние миссис Уиск,к удивлению доктора Кедра, было довольно хорошим.
Наутро онпроконсультировался со старшим хирургом. Врачи-акушеры Бостонскогородильного дома, как правило, имели хорошую хирургическую подготовку,Кедр курс хирургии проходил в Массачусетсской клинике, но состояниематки миссис Уиск поставило в тупик и старшего хирурга. Необъяснимбыл и разрыв матки – швов от хирургических вмешательств небыло. Плацента тоже ни при чем – детское место на другойстороне. И никакой опухоли.
МиссисУиск держалась молодцом двое суток. Узнав от Уилбура о смертиродителей, стала его утешать. «С твоей матерью я, разумеется,не была знакома», – призналась она. И сновазаволновалась о своей репутации, взяв с него слово сохранить еетайну. (Он уже и так сохранил, не сказал хирургам о своем подозрении,что матка миссис Уиск может быть следствием гонореи.) Между прочим, вголове у него промелькнуло, не появился ли в жизни миссис Уиск итретий город, спасающий ее репутацию.
На третьисутки брюшная полость миссис Уиск опять наполнилась кровью, и УилбуруКедру пришлось вскрывать шов; на сей раз у него появились опасения,что может обнаружиться что-то серьезное. Но крови в брюшной полостиоказалось немного, и он с облегчением вздохнул. Удаляя кровь, онслучайно задел кишку и проткнул насквозь. Поднял ее, чтобы зашитьповреждение, а она расползлась у него в руках. Если и другие органы умиссис Уиск как желе, долго она не протянет.
МиссисУиск протянула еще три дня. В ту ночь, когда она умерла, Кедруприснился кошмар – его пенис отвалился у него в руках; онпопытался пришить его на место, но тот распадался на куски; затемточно так же отвалились пальцы. Пальцы для хирурга важнее, чем пенис,подумал он. Как это характерно для хирурга! И как характерно длясамого Уилбура Кедра.
История смиссис Уиск еще укрепила его мнение об опасности половых связей. И онначал ждать, что его скоро постигнет та же участь. Но вскрытие,произведенное известным патологоанатомом, дало неожиданный результат.
– Цинга, –заявил патологоанатом.
Что с нихвзять, с патологоанатомов, подумал Уилбур Кедр. Какая тут, к черту,цинга!
– МиссисУиск была проститутка, – почтительно напомнил онпатологоанатому, – а не морской волк.
Нопатологоанатом категорически заявил: ни гонорея, ни беременность тутни при чем. Миссис Уиск скончалась от этой чумы мореходов, в ееорганизме нет даже следа витамина С. И патологоанатом заключил:«Распад соединительной ткани, сопровождаемый внутреннимкровотечением. Сомнений никаких – цинга».
Хотяоткуда взяться цинге, так и осталось загадкой. Миссис Уиск умерла неот венерической болезни, и д-р Кедр успел-таки выспаться одну ночь.Но на вторую на сцене появилась дочь миссис Уиск.
– Развесегодня моя очередь? – запротестовал он спросонья, когдаколлега опять разбудил его.
– Онаутверждает, что вы ее лечащий врач, – пожал плечамиколлега.
Дочьмиссис Уиск, которая стоила когда-то дешевле матери, преобразилась донеузнаваемости; теперь она наверняка заломила бы цену, какая матери ине снилась. Тогда в поезде она выглядела моложе Уилбура, сейчасказалась старше его. Подростковая замкнутость сменилась презрительнойразвязностью. Косметика, украшения, духи – ни в чем нет меры,одета вызывающе. Волосы, заплетенные в толстую косу с воткнутым в неепером чайки, так натянули кожу, что вены на висках и мышцы шеивздулись и напряглись, как будто любовник-садист схватил ее за косу ис силой потянул назад.
Вместоприветствия она протянула Уилбуру Кедру флакон с бурой жидкостью, откоторого сквозь неплотно закрытую пробку шел едкий незнакомый запах.
Назахватанной грязными пальцами этикетке разобрать что-нибудь былоневозможно.
– Вотчто ее укокошило, – заявила девушка, и из горла еевырвался глухой хрип. – Я это не употребляю. Есть другиеспособы.
– Вымисс Уиск? – с некоторым сомнением спросил Уилбур Кедр,пытаясь уловить тяжелый сигарный дух.
– Яже сказала, есть другие способы! – повторила мисс Уиск. –У меня не такой срок, как у нее, еще не дергается. Уилбур Кедрпонюхал флакон; он понимал, о чем она. Мать была на пятом месяце,значит, ребенок уже шевелился. Для верующих врачей первое шевелениеплода означало обретение души, но Уилбур Кедр в существование душивообще-то не верил. Вплоть до середины девятнадцатого века законотносился к абортам просто (и, по мнению Кедра, разумно) –позволял прерывать беременность до первого шевеления; такой аборт дляжизни матери не опасен, правда, на четвертом месяце плод уже прочнокрепится к матке, и извлечь его оттуда труднее.
Вот и этабурая жидкость в склянке, что сейчас держал в руке Уилбур Кедр, несмогла извлечь плод из чрева миссис Уикс, хотя, вероятно, именно онаумертвила плод и превратила ее внутренности в подобие манной каши.
– Это,наверное, сильный яд, – заметила суровая дочка миссисУиск, пока Уилбур Кедр протирал заляпанную этикетку своим драгоценнымэфиром.
«Французскаялунная настойка», – наконец прочитал он.
«Восстанавливаетрегулярность месячных!
Снимаетблокирующие факторы!»
(Блокирующиефакторы, насколько было известно молодому Кедру, означалибеременность.)
«Противопоказания:замужним дамам не рекомендуется.
Почтивсегда вызывает выкидыш!»
Разумеется,именно последнее предостережение и побудило миссис Уиск принимать безконца это адское зелье.
ВГарвардской медицинской школе Кедр многое узнал о средствах,вызывающих аборт. Одни, например спорынья, которую Кедр прописывалпосле родов для лучшего сокращения матки, или экстракт шишковиднойжелезы, непосредственно действуют на мускулатуру матки. Другие –попросту сильнодействующие слабительные: вызывая аборт, ониодновременно разрушают кишечник. Там же Кедр работал с трупами двухженщин, погибших от скипидара, распространенного в то время домашнегосредства прерывания беременности. В восьмидесятых и девяностых годахпрошлого века женщины еще травили себя стрихнином и рутовым маслом.Что касается «французской лунной настойки», она оказаласьпижмовым маслом; миссис Уиск так долго принимала ее и в такихколичествах, что организм полностью утратил способность усваиватьвитамин С. Это и превратило ее ткани в «камамбер». Такчто патологоанатом оказался совершенно прав: умерла она от цинги.
МиссисУиск могла бы найти и другие способы изгнания плода. Ходили слухи,что один известный мастер подпольных абортов был и самый процветающийсутенер в Южном районе. За аборт он брал чуть ли не пятьсот долларов,что было явно не по карману многим его клиенткам, и онирасплачивались тем, что становились его «девочками». Егоштаб-квартира, как и другие подобные заведения, называлась просто«Гаррисон-2» – туманно и не без намека. Один изстационаров Южного отделения Бостонского родильного дома находился наГаррисон-стрит, так что на местном языке «Гаррисон-2»явно означало что-то полуофициальное, если не сказать нелегальное.
Вероятно,у миссис Уиск имелись веские основания отказаться от услугкакого-нибудь из этих Гаррисонов. И дочь ее, как видно, знала, чемгрозят эти заведения, потому и решила обратиться к Уилбуру Кедру: авдруг он поможет.
– Яже сказала, не дергается, – втолковывала дочь миссис Уискмолодому д-ру Кедру. – Раз, раз и готово. Я смоюсь отсюдачерез пару минут.
Былодалеко за полночь. Дежурный врач спал сном праведника,сестра-анестезиолог тоже спала. Коллега, разбудивший Кедра, видел ужепятый сон.
Раскрытиешейки матки на любом месяце беременности, как правило, вызывает еесокращения, и содержимое извергается наружу. Да и вообще, любойпредмет, попав в матку, обычно производит этот желанный эффект:сокращение матки и выкидыш. Молодой Уилбур Кедр молча уставился надочь миссис Уиск: ему показалось, что пол под ним заходил ходуном.Как будто он опять стоял в движущемся вагоне портлендского поезда,опершись о спинку сиденья миссис Уиск, еще не зная, что заразилсятриппером.
– Тыхочешь сделать аборт? – тихо произнес Уилбур Кедр, впервыевыговорив это слово вслух.
Дочьмиссис Уиск выдернула перо чайки из косы и ткнула его острым концом вгрудь Кедра.
– Делайдело или слезай с горшка, – сказала она. При этих словахвонючий сигарный дух коснулся наконец его ноздрей.
УилбурКедр слышал, как храпит во сне сестра-анестезиолог. Для аборта ненадо столько эфира, сколько для родов; хватит чуть больше егособственной дозы. Можно не брить лобок, раз надо спешить: это передродами брить обязательно. А вот без эфира не обойтись. Областьвлагалища он обработает красным мертиолатом. Будь у него такоедетство, как у дочери миссис Уиск, он бы тоже не захотел потомства.Значит так, нужен набор расширителей с Дугласовыми наконечниками,которые легко вводятся в матку и не ранят ткани, когда их извлекаешьнаружу. Если расширить шейку матки до нужного диаметра, щипцы вообщене нужны, разумеется при условии, что беременность не большедвенадцати недель. А если и понадобятся – так только дляудаления плаценты и крупных фрагментов зародыша. В медицинскомучебнике они называются «продукты зачатия»: их соскребаютсо стенок матки кюретками, самой маленькой проникая во все еезакутки.
Но тогдаУилбур Кедр был еще очень молод, и он вдруг заколебался. Неизвестно,сколько времени дочь миссис Уиск будет отходить от наркоза и что онскажет медсестре, если та вдруг проснется, или дежурному врачу, еслипридется оставить девушку до утра в случае, скажем, сильногокровотечения. Очнулся он от раздумья, почувствовав резкий укол вгрудь; неукротимая дщерь миссис Уиск опять ткнула острием пера чайки,на этот раз посильнее.
– Онне дергается! Не дергается, я тебе говорю! – кричала нанего мисс Уиск, снова и снова вонзая перо, пока оно не сломалось унее в руке. Оставив перо в рубашке, она резко повернулась, тяжелаякоса слегка ударила его по лицу, опять обдала его сигарным перегароми выбежала из приемной, хлопнув дверью. Кедр вынул из рубашки перо изаметил, что руки у него испачканы «французской луннойнастойкой».
Не точтобы у нее был неприятный запах, но он заглушал эфир, ужезавладевший д-ром Кедром. И его душевному равновесию пришел конец.
* * *
В«Гаррисоне-2» – одном из нескольких – кнаркозу не прибегали. Проблема обезболивания их волновала меньшевсего. Роль эфира там отводилась музыке. Ансамбль «Германскийхор» пел в приемной немецкие песни, и пел вдохновенно.Возможно, дочь миссис Уиск и оценила их пение, но ни слова не сказалао музыке неделю спустя, когда опять появилась в больнице. Никто незнал, как она сюда попала; судя по всему, девушку дотащили до дверейбольницы и оставили. Она была сильно избита, возможно, за то, что несмогла заплатить за аборт. Распухшее лицо на ощупь было горячее исухое, как каравай хлеба, только что вынутый из печи. Из-за оченьвысокой температуры и ригидности живота, твердого, как стекло,дежурный врач с ночной медсестрой заподозрили перитонит. Уилбура жеони разбудили потому, что к плечику платья дочери миссис Уиск былаприколота записка:
«ДокторКедр – делай дело или слезай с горшка!»
К другомуплечу, подобно эполету, были приколоты женские трусики, отчего платьесъехало на одну сторону. Как скоро обнаружилось, запасной пары у неене было; и трусики, видимо, были приколоты, чтобы не потерялись.Самый поверхностный осмотр показал Уилбуру Кедру, что аборт кончилсянеудачей. Плод без признаков сердцебиения остался в матке, которуюсжало сильнейшим спазмом. Что до кровотечения и перитонита, они моглибыть следствием любого способа прерывания беременности, которыеприменялись в «Гаррисоне-2». Во-первых, там использовалсяинструмент водолечебниц – шприц с трубкой для введения в матку;разумеется, ни трубка, ни вода не кипятились, а шприц употреблялся идля других надобностей. Был и отсасывающий аппарат –герметическая стеклянная банка, из которой воздух откачивался спомощью ножного насоса. Она, конечно, извлекала плод, но при этомсосала через поры кровь, причиняя непоправимый вред мягким тканям. Инаконец, электричество, согласно табличке на двери: «Снимаемфактор, блокирующий менструацию, электрическим током!» Снималаэтот фактор гальваническая батарея Макинтоша с подсоединенными к нейпроводами, подающими ток к внутривагинальному и внутриматочномуэлектродам, снабженным резиновыми рукоятками; они защищали врача отудара током.
Дочьмиссис Уиск умерла, не успел д-р Кедр начать операцию. Она не сказалаему ни слова, осталась только записка: «Доктор Кедр –делай дело или слезай с горшка», – приколотая кплечу; температура у нее была сорок два градуса. Дежурный врач счелнеобходимым спросить Кедра, знал ли он усопшую: записка носила явноинтимный характер.
– Онарассердилась на меня за то, что я отказался делать аборт, –объяснил Уилбур Кедр.
– Иправильно, что отказался! – сказал дежурный врач.
Но самУилбур Кедр ничего правильного в этом не видел. Все оболочки ивнутренние органы брюшной полости у мисс Уиск были воспалены, маткапроколота в двух местах, а мертвый плод, как она сказала, и правда«не дергался».
Наутрод-р Кедр нанес «Гаррисону» визит, хотел своими глазамиувидеть, что же там происходит; узнать, куда идут женщины после того,как их выставят за дверь. Он всегда будет помнить последний вздохдочери миссис Уиск, пыхнувший ему в лицо табачным перегаром. Оннаклонился к ней, и вдруг в глазах у него поплыл огонек сигары,освещающий в темноте его одежду. Если гордыня – грех, размышлялд-р Кедр, то величайший из грехов – гордыня добродетели.Когда-то он переспал с матерью в присутствии дочери, потом оделся присвете ее сигары. И теперь будет всю жизнь преспокойно обходиться безсекса. Но он не имеет никакого права осуждать других людей за секс.
* * *
У двери,где висела табличка, обещавшая возвращение менструации с помощьюэлектрического тока, его приветствовало пенье «Германскогохора». Сопровождал хор только расстроенный, дребезжащий рояль.Ни гобоя, ни английского рожка, ни меццо-сопрано, и все же музыкаотдаленно напомнила Кедру малеровскую1«Киндертотенлидер». Многие годы спустя, когда он впервыеуслыхал грохот воды в Порогах-на-третьей-миле, на память ему пришлипесни, извергающиеся из «Гаррисона», будто семеннаяструя. Он постучал в дверь, с тем же успехом он мог бы заорать во всюглотку, его бы все равно никто не услышал. Кедр распахнул дверь ивошел внутрь – никто даже не взглянул в его сторону;«Германский хор» продолжал петь. Рояль был действительноединственным инструментом, стульев не хватало даже для женщин, так жекак и пюпитров. Мужчины сгрудились в отдалении от женщин. Дирижерхора стоял подле рояля. Худой лысый мужчина без рубашки, но вгрязно-белом стоячем воротничке (наверное, чтобы преградить дорогуручейкам пота), глаза полузакрыты, как во время молитвы, рукиотчаянно молотят воздух, насыщенный табачным дымом и вонью дешевогопива, напоминающей смрад, идущий от застоявшейся мочи. Хор покорноповиновался движениям его мельтешащих рук.
«Грозныйили критически настроенный Бог, – подумал Уилбур Кедр, –давно бы поразил нас громом небесным». Он обогнул рояль ипрошел в единственную открытую дверь. И оказался в комнате, в которойне было ничего – ни мебели, ни даже окна. Только еще одназакрытая дверь. Д-р Кедр распахнул ее и очутился в приемной: на столегазеты, в горшках живые цветы, окно, раскрытое настежь.Посетительницы – их было четверо – сидели парами. Газетникто не читал, цветами не любовался, в окно не выглядывал, глазавсех устремлены в пол. С его появлением ни одна не подняла головы. Законторкой с блокнотом и ящиком для денег сидел подтянутый мужчина иел из миски что-то, похожее на бобы. Мужчина был молод, силен и ковсему безучастен. В рабочем комбинезоне и нижней рубашке с короткимирукавами, на шее, как свисток у тренера, ключ от ящика с деньгами.
Он тожебыл лыс, как и дирижер, и д-р Кедр подумал, что, скорее всего, головыу них обриты.
Мужчиназа столом, показавшийся Уилбуру хористом, пропускающим одну-двепесни, не взглянув на вошедшего, произнес:
– Эй,тебе сюда нельзя! Пусть твоя дама приходит одна или с подружкой.
Хор пел,краем уха слышал Уилбур, что-то про дорогую матушку. Так, кажется,переводится mutterlein.
– Яврач, – сказал д-р Кедр.
Человек,продолжая есть, поднял глаза на д-ра Кедра. Певцы в передней комнатеперевели дыхание, и в наступившей тишине Кедр отчетливо услыхал, какложка быстро и ловко выскребает миску; за дверью кого-то вырвало:содержимое желудка с характерным звуком шлепнулось в металлическийтаз. Одна из женщин в приемной заплакала. Д-р Кедр не успелопределить кто, как певцы, набрав в легкие воздух, снова запели. Насей раз что-то о крови Христовой, перевел про себя Кедр.
– Чтовам угодно? – спросил мужчина за столом у Кедра.
– Яврач, хочу поговорить с вашим врачом, – объяснил Кедр.
– Здесь,кроме вас, врача нет, – сказал мужчина.
– Тогдая хотел бы предложить свои услуги. Медицинская консультация.Бесплатно.
Мужчинавнимательно изучал лицо Кедра: казалось, хотел в нем почерпнуть ответна услышанное предложение.
– Выздесь не один, – произнес он после долгой паузы. –Ждите своей очереди.
Этимсобеседники пока удовлетворились, и Кедр присоединился к ожидающим,сев между двумя парами, находившимися в комнате. Все увиденное такпоразило его, что, узнав одну из пар, он не очень сильно удивился.
Слева отнего рядом с бородавчатой матушкой безмолвно сидела литовка, укоторой он не так давно принимал роды (первые в своей жизни). Хотяони упорно не глядели на него, Кедр одобряюще улыбнулся и кивнул.Литовка была месяце на пятом, такой поздний аборт был всегда опасен,даже при благоприятных обстоятельствах. И Кедр вдруг с ужасом понял,что не сможет объяснить им этого, они ведь говорят толькопо-литовски. И наверное, воспринимают его как акушера. К тому же онничего не знает о ее первом ребенке, как растет, жив ли. Д-р Кедрнервно притопнул ногой и перевел взгляд на другую парочку –тоже, судя по всему, мать с дочерью, но обе гораздо моложе, чемлитовки, и на глаз не определить, какая беременна. Ну хоть этот-тоаборт будет проще! Дочь на вид казалась совсем девочкой, вряд ли бедастряслась с ней, но тогда за каким дьяволом мать притащила ее ссобой? Что, она так остро нуждалась в компании или этот походзамышлялся как наставление? Смотри, мол, такое и с тобой можетслучиться!
А хор ужебился в истерике, захлебываясь в любви к Господу и трепеща передслепой судьбой (verblendenen Geschike).
УилбурКедр вперился в закрытую дверь, за ней явно кого-то вырвало. Враскрытое окно влетела пчела и сразу же вылетела обратно; так ейпоказалось тут жутко, что, наверное, и цветы приняла заискусственные. Кедр заметил, что старуха литовка узнала его –более того, придумала новый способ демонстрировать бородавку, котораяза это время слегка изменила цвет, да и волоски на ней подросли. Онапальцами мяла кожу вокруг бородавки до покраснения, казалось,бородавка вот-вот лопнет, как созревший фурункул. Ее беременная дочьне замечала омерзительного представления, устроенного матерью; еевзор иногда падал на Кедра, но она его явно не узнавала и сидела,уставившись в пол с типично литовским, по его мнению, выражениемлица. Возможно, ее муж выбросил-таки ребенка в окно и она лишиласьрассудка, подумал Кедр. На мгновение ему показалось, что хор впередней запел по-литовски, но тут донеслось что-то о сражении между«Gott und Schicksal» – явно между Богом и Судьбой,явно по-немецки.
Крик,прорвавшийся через закрытую дверь, перекрыл ликующие голоса,уверявшие, что Бог одержал победу. Девочка вскочила со стула, села,обхватив руками плечики, и в голос заплакала. Потом уткнулась вколени матери, пытаясь подавить рыдания. Значит, это она плакала.Значит, дочь нуждается в аборте, а не мать. Девочке на вид было летдесять – двенадцать, не больше.
– Простите, –обратился Кедр к матери, – я врач.
Онпочувствовал себя актером, знающим силу своего таланта, но однойнеудачной фразой погубившим свое выступление. «Я врач».Ну и что из этого следует?
– Таквы врач, – с горечью произнесла мать; Кедр обрадовался ужетому, что говорит она не по-литовски. – Чем вы можете нампомочь? – спросила женщина.
– Какойу нее срок? – вопросом на вопрос ответил Кедр.
– Месяцатри. – В ее голосе послышались настороженные нотки. –Но я им уже заплатила.
– Сколькоей лет? – спросил Кедр.
Девочкаподняла голову с материнских колен; убрала попавшую в ротгрязновато-серую прядь русых волос.
– Мнеуже четырнадцать, – проговорила она, словно оправдываясь.
– Четырнадцатьбудет на следующий год, – уточнила мать. Кедр встал иобратился к кассиру:
– Вернитеим деньги. Этой девочкой я буду заниматься.
– Ятак понял, что вы пришли насчет консультации, – сказалкассир.
– Чтобыдать консультацию, – поправил его доктор Кедр.
– Можетекое-что и узнать, – заявил собеседник. – Воплату услуг входит задаток. А задаток не возвращается.
– Какойзадаток? – осведомился Кедр.
– Допустим,половина, – сказал он.
– »Eureganze Macht!» – пел хор.
«Дабудет воля твоя», – перевел Уилбур Кедр.Студенты-медики обычно неплохо знают немецкий.
Зловещаядверь, наконец отворилась, и в приемную осторожно выглянулапрестарелая пара, похожая на чем-то озадаченных бабушку с дедушкой;они были похожи друг на друга, как многие супруги, долго прожившиевместе. Сейчас их лица выражали вместе смущение и любопытство. Обабыли маленькие, сгорбленные, за их спинами на больничной койке подпростыней лежала женщина, неподвижная, как кукла, с открытыми, ноневидящими глазами. Таз, куда ее рвало, стоял на полу, нарасстеленном полотенце, прямо у нее под рукой.
– Онговорит, что он врач, – сказал кассир, не глядя в сторонустаричков. – Говорит, что пришел дать бесплатнуюмедицинскую консультацию. Говорит, чтобы этим дамам вернули деньги.Говорит, что сам позаботится о юной леди.
По тому,как седенькая старушка по-хозяйски расположилась или, точнее,утвердилась в дверном проеме между приемной и операционной, Кедрпонял: именно она здесь главная; седовласый старичок, судя по всему,был ее ассистентом. Старушка идеально смотрелась бы в уютнойкухоньке, где пекутся вкусные пирожки и куда то и дело прибегаютсоседские ребятишки.
– ДокторКедр, – представился он, кланяясь с чуть излишнейофициальностью.
– Значит,доктор Кедр, – безо всяких эмоций произнесла старушка. –Ну что ж, знаете, как говорят, делай дело или слезай с горшка.
Этуспециалистку звали в округе «миссис Санта-Клаус». Не онапридумала эту поговорку, не она писала и ту записку. Дочь миссис Уискнаписала ее сама, перед тем как пойти сюда. Она хорошо знала, что ейгрозит: после визита к миссис Санта-Клаус можно протянуть ноги.
Д-р Кедрменьше всего ожидал увидеть кого-то вроде миссис Санта-Клаус. Он былуверен, что, встретившись с любым потрошителем женщин, будет хозяиномположения. Он и сейчас еще пытался им стать. Зашел в операционную,взял со стола первое, что попалось под руку, так просто, длясамоутверждения. Это оказалось всасывающее устройство – банка,соединенная коротким шлангом с ножным насосом. Банка удобно легла вего ладонь, и он тут же вообразил, где еще она могла бы столь жеудобно устроиться. К его вящему изумлению, миссис Санта-Клаус тут жепривела в действие ножной насос. Кровь с силой хлынула к порамладони, но он успел вовремя оторвать банку, отделавшись лишь кровавымволдырем чуть выше запястья.
– Нукак? – агрессивно осведомилась миссис Санта-Клаус. –Что же вы нам посоветуете, доктор?
Женщинапод простыней, как бы торопя ответ, потянула Кедра к себе; лоб ее быллипкий от пота.
– Выне понимаете, что делаете, – сказал д-р Кедр миссисСанта-Клаус.
– Покрайней мере, я хоть что-то делаю, – со спокойнойвраждебностью произнесла старушка. – Если вы умеете лучше,почему не делаете? – спросила она. – Если иправда умеете, почему бы вам не научить меня?
Женщинапод простыней все еще была не в себе, но силы уже возвращались к ней.Она села и стала себя ощупывать; почувствовала руками свое платье иокончательно осознала происходящее.
– Пожалуйста,выслушайте меня, – обратился к ней д-р Кедр. –Если у вас будет температура или сильное кровотечение, немедленноидите в больницу. Немедленно.
– Ядумала, вы меня пришли консультировать, – вмешалась миссисСанта-Клаус. – Мне-то что вы посоветуете?
Кедр неслышал ее. Вернулся в приемную и велел матери с девочкой идти с ним.Но мать все волновалась из-за денег.
– Верниим деньги! – распорядилась миссис Санта-Клаус.
– Задатокне возвращается, – упрямо повторил кассир.
– Верниим все, вместе с задатком! – гневно приказала старушка.
Она тожевышла в приемную проследить, чтобы кассир вернул деньги. Затемповернулась к д-ру Кедру и тронула его за плечо.
– Спроситеу нее, кто отец, – сказала она.
– Меняэто не касается, – отрезал Кедр.
– Верно, –согласилась старушка. – По крайней мере в этом вы правы. Авы все-таки спросите. Любопытная история.
Кедрснова как не расслышал. Тогда миссис Санта-Клаус обратилась к материс дочерью.
– Скажитеему, кто отец, – приказала она.
Дочьзашмыгала носом и стала тихонько поскуливать, но миссис Санта-Клауссмотрела только на мать.
– Рассказывай, –властно повторила она.
– Моймуж, – прошептала женщина и добавила, словно требовалиськакие-то пояснения: – Ее отец.
– Слышали?Ее отец! – Миссис Санта-Клаус взглянула на д-ра Кедра. –Понятно?
– Да,понятно, благодарю вас, – сказал д-р Кедр и поддержалтринадцатилетнюю пациентку за плечи – та начала с закрытымиглазами оседать на пол.
– Таже история примерно с третью всех девочек-подростков, –саркастически проинформировала Кедра миссис Санта-Клаус. Тон у неебыл такой, точно в этом случае виноват был именно он. –Каждая третья беременна от отца или брата. Изнасилование, –пояснила миссис Санта-Клаус. – Кровосмешение, понимаете?
– Да,благодарю вас, – повторил Кедр, увлекая девочку за собой идернув за рукав мать, чтобы та поторапливалась.
– Делайдело или слезай с горшка! – крикнула им вслед миссисСанта-Клаус.
– Сраныеконовалы! – вторил ей кассир. – Какой от вастолк!
Хорпродолжал петь. Кедру почудилось, что он уловил слова «vomkeinen Sturm crschrecket» – не убоимся бури.
В пустойкомнате, отделявшей хор от абортов, Кедр и мать с дочерью нос к носустолкнулись с той самой женщиной из-под простыни. Ее все еще шатало,взгляд блуждал, платье приклеилось к потной спине.
– Прошувас, запомните! – воззвал к ней Кедр. – Еслиповысится температура, будет сильное кровотечение… – Итут он увидел женские трусики, приколотые к плечику платья. Этотзнакомый эполет, видимо, служил эмблемой «Гаррисона-2»,чем-то вроде ленточки за отвагу.
Судя повсему, женщина и не подозревала, что ее трусики находятся не там, гдеим положено. Кедру представилось, что Южный район наводненшатающимися женщинами с трусиками на плече. Неустранимая метка, какта давняя буква «А», выжигаемая женщине на груди впуританской Новой Англии.
– Подождите! –крикнул Кедр, схватив женщину за трусики.
Она явноне собиралась ждать, дернулась, пытаясь освободиться, английскаябулавка раскрылась и уколола Кедра в руку. Когда женщина ушла, онмашинально сунул трусики в карман пиджака и забыл про них.
Он провелмать и дочь через переднюю комнату, обычно сотрясаемую хоровымпением, но сейчас у исполнителей был антракт, скрашенный кружкойпива. Худой лысый дирижер только-только уткнулся в шапку пены, как вкомнате появился д-р Кедр с женщинами: дирижер поднял глаза; белаяпена образовала пышные усы над верхней губой и сверкнула на кончикеноса. Дирижер повернулся в сторону Кедра, воздел руку с пивнойкружкой и возгласил тост. «Возблагодарим Господа! –выкрикнул он. – И впредь приходите на помощь заблудшимдушам, док!»
– Данкешен, – дружно поддержал его хор. Разумеется, не мог этотхор петь малеровские «Песни об умерших детях», но именноони тогда ему слышались.
* * *
«Вдругих местах на земле, – запишет Уилбур Кедр уже вСент-Облаке, – высоко ценится способность действовать бездолгих размышлений, но оптимальным образом. Здесь, в приюте, время наразмышления наверняка будет больше».
Послетого случая он стал в Бостоне знаменитостью. Но долго это не моглопродолжаться. Кедр привел мать с девочкой к себе в больницу. С егослов дежурный врач записал в журнале:
«Девочкатринадцати лет. Таз узкий. Мягкие ткани повреждены в ходе двухтяжелых досрочных родов, в результате чего образовались множественныерубцы. Это ее третья беременность, ставшая следствием изнасилования иинцеста. Показано кесарево сечение, которое, принимая во вниманиефизическое и психическое состояние ребенка (ибо она еще ребенок),представляет опасность для жизни. Ввиду вышеизложенного мною приняторешение произвести аборт».
– Выэто серьезно? – переспросил дежурный.
– Да, –кивнул Уилбур Кедр и, обращаясь к сестре-анестезиологу, добавил: –Приготовьте все для аборта.
Операциязаняла не больше двадцати минут; искусное обращение Кедра с эфиромвсегда вызывало зависть у его коллег. Он применил набор расширителейс Дугласовыми наконечниками, а также две кюретки – среднего ималого размера. Разумеется, у девочки не было ни рубцов, ниповрежденных тканей. Это была ее первая, а не третья беременность, даи таз, невзирая на хрупкое телосложение, был не такой уж узкий. Этивымышленные детали, коими Уилбур Кедр снабдил дежурного врача, должныбыли придать его отчету большую убедительность. В результате никто вБостонском родильном доме ни разу не оспорил решения Кедра сделатьэтот аборт, никто никогда даже не упоминал о нем, но д-р Кедрпочувствовал: что-то вокруг него изменилось.
Онзаметил, как стихают разговоры при его появлении. Ощутил некую общуюотчужденность; не то, чтобы его намеренно избегали, но не сталиникуда приглашать. Обедал он в одиночестве в соседней немецкойтаверне, ел свиные ножки с кислой капустой. Однажды вечером выпилдаже пива и вспомнил отца. Эта кружка пива стала в его жизни первой ипоследней.
В те годыжизнь Уилбура Кедра, казалось, была подчинена закону единственногораза: одна кружка пива, один половой акт, один аборт. Исключением былтолько эфир. Новость о появлении еще одного благодетеля, безопасного,в отличии от миссис Санта-Клаус, распространилась по Южному району сбыстротой молнии.
Первой кнему обратилась высокая тощая женщина с кошелкой и бельевой сумкой,подошла к нему, точно материализовалась из воздуха, когда он пил утележки с фруктами свежеприготовленный апельсиновый сок.
– Онеще не дергается, – прошептала она на ухо Уилбуру Кедру. –Сколько это будет стоить? Не дергается, клянусь вам.
Онипреследовали его повсюду. Просыпаясь среди ночи в Южном отделении, онкаждый раз задавал будившему его коллеге один и тот же вопрос: «Развесегодня моя очередь?» И получал столь же неизменный ответ: «Онаговорит, что вы ее лечащий врач».
Какистинный уроженец штата Мэн, Уилбур Кедр раньше всегда смотрел людямпрямо в глаза, теперь же все больше вниз или в сторону; собеседникамприходилось ловить его взгляд, в этом он больше не отличался отжителей мегаполиса. Вместе с каталогом хирургических инструментов онполучил по почте экземпляр книги миссис У. X. Максуэлл «Женщина-врач– женщинам Америки». До конца 187… года миссисМаксуэлл руководила гинекологической больницей в Нью-Йорке. «Авторосновала эту больницу не только для беременных женщин, –писала миссис Максуэлл. – Она твердо убеждена, что ввидунемилосердного отношения общества к заблудшим и оступившимся этинесчастные должны иметь некое прибежище, приют, где могли быбеспрепятственно поразмыслить над своим горьким прошлым, навсегда сним проститься и укрепить свою решимость более мудро поступать вбудущем. Душа настоящего врача не бывает излишне милосердной!»
Разумеется,Уилбур Кедр сознавал, что Южный район изобилует примераминемилосердного отношения к заблудшим и что в глазах этих заблудших они есть прибежище от суровой реальности.
Врезультате он сам стал искать прибежища. Вернулся в штат Мэн.Обратился в совет здравоохранения, чтобы ему нашли местоврача-акушера, где он мог бы приносить пользу. Подыскивая ему работув новых районах, совет обратил внимание на его прекрасный диплом иизбрал своим членом. Уилбур Кедр ожидал назначения в родной городПортленд, тихую гавань его детства, где еще стояли старый особнякмэра – в нем он вырос – и просоленные меблирашки, гдемиссис Уиск так немилосердно приобщила его к взрослой жизни.
Интересно,будет ли он скучать по Южному району и его обитателям: по хироманту,уверявшему, что он проживет долгую жизнь, обзаведясь множеством (и несчесть!) детей. Это пророчество лишний раз убедило Кедра вправильности выбранной им стези врача-акушера; по гадалке,предсказавшей молодому Кедру, что он ни в чем не пойдет по стопамотца: она не ошиблась – он ничего не понимал в токарныхстанках, не выносил алкоголя и был уверен, что уж печень-то у негобудет в порядке до последней минуты; по китайскому лекарю,уверявшему, что сможет вылечить триппер, прикладывая к пенису смесьзеленых листьев и хлебной плесени. Китаец был недалек от истины:хлорофилл, содержавшийся в листьях, уничтожает бактерии гангрены, нобессилен против танцующих гоноккоков, а вот пенициллин, полученный изхлебной плесени, оказался для них настоящим ядом. Годы спустя Кедрмечтал – вот бы соединить голову Гарольда Эрнста (бактериологаиз Гарвардской медицинской школы и знаменитого питчера, подающегозакрученные мячи) с головой китайского знахаря из Южного района. Ниодна бы болезнь не устояла!
«Толькосиротство устояло бы», – записал доктор Кедр,очнувшись от мечтаний.
БлагодаряБостонскому дому он стал задумываться и о сиротах. В 189… годув браке официально состояло меньше половины всех матерей. А в уставеродильного дома было сказано, что его пациентками могут быть толькозамужние либо недавно овдовевшие женщины, причем безупречнойрепутации.
Этоусловие поставили добропорядочные граждане, пожертвовавшие первыетысячи долларов на родильный дом для бедняков. На практике же родыпринимались почти у всех: тогда вдруг объявилось поразительно многоженщин, утверждавших, что они вдовы или замужем за моряками, ушедшимив плавание и где-то сгинувшими. «Вместе с „Грейт-истерн“», –всегда приходило на ум Уилбуру Кедру в таких случаях.
Интересно,размышлял он, почему это в Портленде нет ни сирот, ни детей илиженщин, нуждающихся в помощи? В уютном Портленде Уилбур Кедрчувствовал себя не у дел; по иронии судьбы, пока он сидел и ждалместа, где будет полезен, то самое письмо проститутки о брошенныхженщинах и сиротах, двигаясь по инстанциям, неотвратимо сокращалорасстояние между ним и Сент-Облаком.
В те днитомительного ожидания Уилбур Кедр вдруг получил необычноеприглашение. Его общества внезапно возжаждала некая миссисЧеннинг-Пибоди из Бостона; семейство Ченнинг-Пибоди каждое летопроводило в своей вилле на берегу океана восточнее Портленда. Вприглашении было сказано, что молодой доктор Кедр, по всейвероятности, скучает по бостонскому высшему кругу, к коему,несомненно, принадлежит, а стало быть, не откажется от партии втеннис или крокет, а может, и от прогулки на яхте; визит завершитсяобедом в обществе семейства Ченнинг-Пибоди и их друзей. Разумеется,д-р Кедр никакого касательства к бостонскому высшему обществу неимел. Фамилия Ченнинг-Пибоди ассоциировалась у него с Кембриджем илиБикон-Хиллом, куда никто его никогда не приглашал. Он знал, конечно,что Ченнинги и Пибоди – старинные бостонские роды, но подобноесочетание встретил впервые. Он объяснил его себе тем, что Ченнинги иПибоди, наверное, устраивают совместный прием и, чтобы упроститьдело, пишут в приглашении эти фамилии через дефис.
Чтокасается яхты, он никогда не плавал ни на яхте, ни без нее. Онродился в Мэне, и, как всякого уроженца Мэна, его не очень-то тянулокупаться в океане. Здешние прибрежные воды, по его мнению, годилисьтолько для омаров да еще разве для курортников. Для тенниса и крокетау него не было подходящей одежды; он как-то увидел изображенную наакварели незнакомую игру на лужайке: игроки били деревяннымимолотками по деревянным шарам. Наверное, и в самом деле здорово,только сначала хотелось бы потренироваться в одиночестве, безсвидетелей.
Поездка ссамого начала вызвала у него отрицательные эмоции. Пришлось заплатитьуйму денег таксисту, да и одет он явно не по сезону, у него был всегоодин выходной костюм, темный и слишком теплый. Он не надевал его ниразу после того памятного визита к миссис Санта-Клаус. Поднимаямедное кольцо на парадной двери виллы Ченнинг-Пибоди (Кедр решилсразу же представиться хозяевам – очень уж не хотелось бродитьодному среди веселых, одетых в белое гостей, увлеченно гоняющихшары), он остро осознал, что костюм его не только слишком темный итеплый, но еще и изрядно помятый. В кармане пиджака обнаружились тесамые трусики; Уилбур Кедр еще разглядывал их, вспоминая, как онивызывающе смотрелись на плече у женщины, когда миссис Ченнинг-Пибодираспахнула перед ним дверь.
Д-р Кедрпоспешно скомкал их, сделав вид, что в руке у него носовой платок, вкоторый он только что высморкался. Но по тому, как миссисЧеннинг-Пибоди быстро отвела взгляд, Кедр понял – она опозналав них предмет женского туалета.
– ДокторКедр? – довольно уверенно спросила миссис Ченнинг-Пибоди,словно именно трусики подсказали ей, кто перед ней.
Надоповернуться и уйти, подумал Уилбур Кедр, но вместо этого произнес:«Да, доктор Кедр» – и вежливо поклонился хозяйке,огромного роста женщине с загорелым лицом и шлемом серебристо-серыхволос, обтянувшим голову, грозную на вид, как пушечное ядро.
– Выдолжны познакомиться с моей дочерью, – заявила хозяйка. –И со всеми остальными, конечно! – добавила она,разразившись громовым смехом, от которого д-ра Кедра прошиб холодныйпот.
Всеостальные, насколько он понял, были Ченнинги, или Пибоди, или то идругое вместе. Имена у многих смахивали на фамилии: Кэбот, Чедуик,Лоринг, Сапфир – глядевший на мир тусклыми карими глазками. Ноиз всей компании самой некрасивой, какой-то даже дохлой оказаласьдочь миссис Ченнинг-Пибоди, с которой она так настоятельно советовалаему познакомиться. Ее звали Мисси.
– Мисси? –переспросил Уилбур Кедр. Девушка кивнула и пожала плечами.
Задлинный обеденный стол их посадили рядом. Напротив сидел молодойчеловек приблизительно одного с ними возраста в белом теннисномкостюме, то ли Чедуик, то ли Кэбот. Вид у него был мрачный, словно онтолько что поссорился с мисс Ченнинг-Пибоди или, напротив, хотел бысам сидеть рядом с ней. А может, это ее брат, которому хочется сидетьподальше от нее, мелькнуло у Уилбура Кедра.
Девушка,прямо сказать, выглядела неважно. Среди загорелых родственников онавыделялась какой-то прозрачной бледностью; в тарелке ковырялась безовсякого аппетита. Обед был из тех, когда каждое новое блюдосопровождается полной сменой тарелок, и чем натянутее становиласьзастольная беседа, тем громче и настойчивее звучал звон серебра.Напряжение явно сгущалось. И создавалось оно не темой беседы, аскорее полным ее отсутствием.
Дряхлый,отошедший от дел хирург, сидевший по другую руку, – не тоЧеннинг, не то Пибоди, казалось, был очень разочарован, узнав, чтоего молодой коллега – врач-акушер. Это не помешало, однако,старому чудаку спросить у д-ра Кедра, каков его любимый приемвыталкивания плаценты из матки в нижнюю часть полового тракта. УилбурКедр описал доктору Пибоди (или доктору Ченнингу, или как его там)этот прием, понизив голос; но старичок оказался туг на ухо ипотребовал, чтобы д-р Кедр говорил громче. Общий разговор за столомне клеился, беседовали только два врача, теперь д-р Кедр объяснялвозможные повреждения промежности при родах, коснулся способовсдерживания головки ребенка, техники надрезов входа во влагалище вслучае угрозы разрывов. Ведя ученую беседу, Уилбур Кедр заметил: цветлица у Мисси меняется, как кожа хамелеона. Из бледной она сталажелтой, потом в лице разлился оттенок весенней травки, потомбледность опять взяла верх, и тут Мисси потеряла сознание. Кожа ее наощупь была холодной и липкой, глаза закатились. Мать с мрачныммолодым человеком в белом теннисном костюме (то ли Кэбот, то лиЧедуик) вынесли ее из-за стола.
– Ейнужен воздух, – объявила миссис Ченнинг-Пибоди, но как развоздуха-то в штате Мэн хоть отбавляй.
УилбурКедр теперь уже точно знал, что сейчас нужно Мисси. Ей нужен аборт.Об этом говорили и мрачный вид молодого Чедуика (или Кэбота), иозабоченное ворчание старого хирурга, вдруг заинтересовавшегосясовременными акушерскими методами, отсутствие тем для общегоразговора и даже нарочито громкий стук ножей, вилок и тарелок. Таквот почему его пригласили сюда. Мисси Ченнинг-Пибоди, страдающей оттоксикоза, требуется аборт. Значит, и богатые не могут обойтись безабортов. Значит, и богатые, которые, по мнению Кедра, все всегдаузнают последними, прослышали о нем. Ему захотелось встать и уйти, носудьба уже крепко держала его за шиворот. Иногда приклеенный ярлыккак-то незаметно становится призванием; Уилбур Кедр почувствовал, чтопризван. Письмо проститутки из Сент-Облака было уже совсем близко, онполучит его и откликнется на его зов. Но сперва послужит призваниюздесь.
Он вышелиз-за стола. Мужчин отослали в другую комнату – курить сигары.Дамы обступили вошедшую няню (или гувернантку, что, в общем, тожеприслуга) с ребенком на руках и защебетали вокруг него. Уилбур Кедртоже решил взглянуть, дамы расступились. Малыш был розовощекий ижизнерадостный, месяцев трех от роду, но на его щеке были явнозаметны следы щипцов. «Наверняка останется шрам. Я с этимсправляюсь лучше», – подумал он.
– Развене прелесть, доктор Кедр? – обратилась к нему одна изженщин.
– Плохо,что на щечке отметина от щипцов, – сказал д-р Кедр, и дамыразом умолкли.
МиссисЧеннинг-Пибоди повела его в холл, оттуда в уже приготовленную длянего комнату.
– Унас небольшая проблема, – по дороге сказала она.
– Накаком месяце? – спросил он миссис Ченнинг-Пибоди. –Уже дергается?
Дергаетсяили нет, но подготовились к чистке чрева Мисси – лучше нечего ижелать. Небольшой кабинет, где на стенах висели портреты мужчин ввоенных мундирах, а на полках по стойке «смирно»выстроились шеренги книг (которых лет сто никто не трогал), превращенв идеальную операционную. На переднем плане мрачноватой комнаты –массивный стол, на нем подстилка, поверх которой прорезиненная ткань.На столе в правильной гинекологической позе – Мисси. Лобок ужевыбрит и протерт антисептическим раствором. Словом, домашняя работавыполнена «на отлично». Во всем чувствовалась опытнаярука, скорее всего дряхлого семейного врача-хирурга. Тут были спирт,зеленое мыло, щеточка для ногтей (которыми он немедленновоспользовался), набор из шести металлических расширителей, трикюретки в кожаном футляре, выстланном изнутри атласом. И наконец,хлороформ с маской, и этот их просчет – откуда им знать, чтоУилбур Кедр отдавал предпочтение эфиру – почти примирил его сними.
Не мог онпростить им одного – очевидного отвращения, которое они питалик нему. У стола, как на страже, стояла женщина за шестьдесят, вернаяслужанка, бывшая, возможно, повивальной бабкой множества маленькихЧеннинг-Пибоди, включая и Мисси. Старуха окинула Кедра высокомерным ивместе острым взглядом, как будто ожидала, что д-р Кедр рассыплется впризнательности, а она демонстративно не услышит его. Тут же была имиссис Ченнинг-Пибоди, которой явно претило близко подойти к нему,все-таки она пересилила себя и взяла протянутый пиджак. После чегод-р Кедр попросил ее выйти.
– Пришлитесюда того молодого человека, – распорядился Кедр. –Его место здесь. – Он говорил о мрачном юнце в беломтеннисном костюме, не важно, кто он, гневающийся брат илипровинившийся любовник.
«Этилюди нуждаются во мне, и они же меня презирают», –думал Кедр, тщательно моя руки. Окунул руки по локоть в спирт и опятьподумал: скольких врачей, должно быть, знает семейство Ченнинг-Пибоди(и сколько врачей наверняка имеется в самом семействе!), но ни к комуиз своего круга они не обратились с этой «небольшой проблемой».Слишком чисты.
– Вамнужна моя помощь? – осведомился мрачный молодой человек.
– Вобщем, нет, – отозвался Кедр. – Ни к чему неприкасайтесь, станьте за моим левым плечом и внимательно следите затем, что будет происходить.
КогдаУилбур Кедр пустил в ход кюретку, вся классовая надменность молодогоЧедуика (а может, Кэбота) вмиг улетучилась; при первом появлении насвет божий «продуктов зачатия» прокурорская окаменелостьчерт сменилась приятной размягченностью, а лицо стало под статьтеннисному костюму.
– Стенкиматки, – начал объяснять д-р Кедр, – этотвердая мышечная ткань, и если матка выскоблена начисто, ее стенкииздают легкий скрипящий звук. Это означает, что продукты зачатияполностью удалены. Напрягите слух и ждите. Ну что, слышите? –спросил он.
– Нет, –прошептал молодой человек.
– Может,я не совсем точно выразился, – сказал Уилбур Кедр. –Возможно, это скорее ощущение, чем звук. Но мне звук слышитсяявственно. Как будто песок на зубах скрипит, – добавил он,наблюдая за тем, как молодого Чедуика (или Кэбота) рвет в сложенныековшиком ладони. – Измеряйте температуру каждый час, –сказал Кедр суровой служанке, державшей наготове стерилизованныеполотенца. – Если начнется сильное кровотечение илиподнимется температура, немедленно вызывайте меня. И обращайтесь сней как с принцессой, – приказал Уилбур Кедр пожилойженщине и мертвенно-бледному, выжатому, как лимон, молодомучеловеку. – Следите, чтобы у нее не появилось чувствавины.
Онзаглянул под веки Мисси, еще не очнувшейся после наркоза, и решилнемедленно откланяться, как подобает джентльмену. Надевая пиджак,обнаружил в нагрудном кармане толстый конверт, считать не стал, ноприкинул на глаз – в конверте больше пятисот долларов. Обслугаесть обслуга, опять особняк мэра с черным ходом для слуг. Значит,никаких больше приглашений от Ченнинг-Пибоди не будет – ни напартию тенниса, ни на обед, не говоря уже о морских прогулках.
Пятьдесятдолларов Кедр вручил старой служанке, она уже успела обмыть гениталииантисептическим раствором и положить стерильную прокладку. Долларовдвадцать сунул несчастному теннисисту, отворившему двери в садглотнуть свежего воздуха. Теперь можно и уйти. Сунул руку в карманпиджака, опять нащупал трусики, не отдавая себе отчета, взял со столащипцы и двинулся искать старого хирурга, но в столовой были толькослуги, убиравшие грязную посуду. Каждому досталось долларовдвадцать-тридцать.
Егодряхлый коллега крепко спал в кресле в соседней комнате. Д-р Кедрвынул из кармана трусики и щипцами пришпилил их к лацкану отставногохирурга.
Затемотыскал кухню и оставил там еще долларов двести.
Выйдя изособняка, он отдал последние двести долларов садовнику, стоявшему наколенях посреди цветочной клумбы у парадной двери. Хорошо бы пустойконверт вернуть лично миссис Ченнинг-Пибоди, но величественная дамаявно от него пряталась. Он сложил конверт вдвое и хотел повесить егона медное кольцо; но конверт, сдуваемый ветром, не желал висеть накольце. Рассердившись, Кедр скомкал конверт и швырнул белый бумажныйшарик на зеленую травку аккуратно подстриженного газона, которыйогибала подъездная аллея. Двое игроков в крокет прервали игру насоседней лужайке и изумленно воззрились сперва на скомканную бумажку,а затем на синее летнее небо, словно ожидая, что оттуда вот-вотгрянет гром и убьет д-ра Кедра на месте.
Наобратном пути в Портленд Уилбур Кедр задумался о последнем столетии вистории медицины. С чего все началось? Сначала узаконили аборты,потом пришел черед более сложных операций вроде внутриматочнойдекапитации и пульверизации плода (вместо не такого уж безопасногокесарева сечения). Он снова и снова шепотом повторял эти мудреныеслова: декапитация, пульверизация. В Портленд он вернулся с готовойконцепцией. Итак, он, врач-акушер, способствует рождению детей. Это –говорят его коллеги – работа Господня. Но он еще и делаетаборты, споспешествует матерям. Для коллег это работа дьявола, он,однако, уверен – обе эти работы угодны Богу. Как верно заметиламиссис Максуэлл, «душа настоящего врача не бывает излишнемилосердной».
Впоследствии,стоило ему усомниться в своем призвании, он вызывал в памяти прошлое– переспал однажды с матерью, после чего оделся при светесигары дочери. Затем всю жизнь преспокойно обходился без секса. Таккакое же он имел право осуждать ближнего своего за секс? И ещевспоминал, что мог сделать и не сделал для дочери миссис Уиск и чемэто кончилось.
Он будетпомогать деторождению, но будет помогать и мамам.
А вПортленде его уже ждало письмо из Сент-Облака. Когда члены советаздравоохранения штата Мэн проводили его в Сент-Облако, они, конечно,не знали о его чувствах к сиротам, равно как и о желании поскорееуехать из Портленда, этой тихой гавани, которую во время оно покинулосудно «Грейт-истерн», чтобы никогда не возвращаться. Онине узнают, что уже в первую неделю работы д-р Кедр создал вСент-Облаке сиротский приют (деваться-то было некуда); принял роды утрех женщин (один младенец желанный, два – нет, но и желанныйстал сиротой) и сделал третий в своей жизни аборт. Несколько летприобщал он местное население к достижению цивилизации –противозачаточным средствам, так что соотношение – один абортна троих новорожденных – сохранялось довольно долго. Современем оно стало один к четырем, а затем и один к пяти.
В Первуюмировую войну, когда Уилбур Кедр находился во Франции, замещавший еговрач отказался делать аборты; рождаемость сразу выросла, число сиротудвоилось; но врач, замещающий Кедра, говорил сестрам Эдне и Анджеле,что послан на эту землю творить работу Господню, а не дьявола. Этивыражения привились и стали слетать с уст не только сестер, но потоми самого д-ра Кедра. В письмах из Франции, которые он слал своимверным сподвижницам, д-р Кедр писал: что-что, а работу дьявола онвидит здесь каждый день – раны от осколков снарядов, гранат,шрапнели, засоренные землей и клочками одежды; и, конечно, газоваягангрена, эта чума Первой мировой войны. Уилбур Кедр на всю жизньзапомнил, как потрескивает, если дотронешься, зараженная гниющаяплоть.
«Скажитеэтому идиоту (его замене), – писал Кедр сестрам Анджеле иЭдне, – что в приюте любая работа – Господня. Все,что мы делаем, делаем для сирот. Ограждаем их от страданий!»
За годывойны сестра Эдна и сестра Анджела усвоили эти фразы, отвечающиереалиям Сент-Облака: работа Господня и работа дьявола. Д-р Кедр невозражал, он любил говорить – от слова не сделается, была быпольза. При этом, конечно, сестры были согласны с Кедром, любаяработа в приюте – Господня.
С первойсерьезной проблемой они столкнулись лишь в 193… году. Этапроблема была Гомер. Он столько раз покидал Сент-Облако ивозвращался, что пришлось искать ему применение. Подросток,разменявший второй десяток лет, должен приносить пользу. «Носумеет ли он понять все как надо?» – гадали сестры Эдна иАнджела, да и сам д-р Кедр. Гомер видел, как матери приезжают иуезжают, оставляя младенцев. А вдруг он начнет их считать? Ведь онсразу обнаружит, что младенцев меньше, чем мам, заметит, что не увсех беременных огромные животы, а многие даже не остаются на ночь.Нужно ли объяснять ему все – ломали они головы.
– Уилбур, –сказала сестра Эдна, и сестра Анджела укоризненно возвела глаза кнебу, – наш мальчик давно знает приют как свои пятьпальцев. Он сам обо всем догадается.
– Онвзрослеет с каждой минутой, – подхватила сестра Анджела. –Каждый день приносит ему что-то новое.
В приютебыло заведено не помещать женщин, оправляющихся после аборта, в тойже палате, где родившие мамы готовились к расставанию со своимимладенцами. Этого не мог не заметить даже ребенок. Кроме того, Гомеручасто приходилось опорожнять мусорные бачки, все, даже изоперационной с особой крышкой, которые доставлялись прямо кмусоросжигателю.
– Ачто, если он заглянет в бачок, Уилбур? – спросила сестраЭдна д-ра Кедра.
– Еслион уже такой большой, что заглядывает в бачки, значит, пора егоучить, – ответил Святой Кедр.
Скореевсего, слова Кедра значили: такой большой, что может разобраться всодержимом бачка. После родов и аборта в бачок отправлялось почтиодно и то же: кровь и слизь, вата и марля, плацента и лобковыеволосы. Сестры наперебой уверяли д-ра Кедра, что для аборта лобокпациентки можно не брить, но Кедр был неумолим: раз вся работа –Господня, говорил он, ни в чем не будет различий. Бачки, которыеГомер носил к мусоросжигателю, содержали вещественную историюСент-Облака: обрывки шелковых хирургических ниток, мыльную воду отклизм и еще то, что Гомер (боялись сестры Эдна и Анджела) мог бы тамневзначай обнаружить, – «продукты зачатия»,другими словами, человеческие эмбрионы или узнаваемые их части.
Он иобнаружил, узнав таким образом (ему было уже тринадцать –несчастливое число), что в Сент-Облаке извлекают на свет Божий и тех,кто «дергается» и кто «не дергается».Возвращаясь однажды с пустым бачком в больницу, он увидел на землечеловеческий плод, выпавший из бачка на пути к мусоросжигателю.Откуда здесь взялась эта странность, подумал Гомер, с неба, что ли,упала. Нагнулся, поднял и стал искать взглядом гнездо. Но деревьевпоблизости не было. А птица не может снести яйцо на лету, да и упадионо здесь, рядом осталась бы скорлупа.
Может,это выкидыш какого-нибудь животного? В сиротском приюте, особенноесли при нем такая больница, слово это не редкость. Но какого? Весилон меньше фунта, длина – дюймов восемь, на почти прозрачнойголовке что-то темнеет, да ведь это зачатки волос, не перьев; насморщенном личике как будто брови, заметны даже ресницы. А это что забледно-розовые точечки на груди величиной с большой палец? Неужелисоски? А крохотные скорлупки на кончиках пальцев рук и ног –это же ногти! Держа находку в ладони на вытянутой руке, Гомерпомчался прямиком к д-ру Кедру. Кедр сидел за пишущей машинкой вкабинете сестры Анджелы, печатая письмо в Новоанглийский приют длямалолетних бродяжек.
– Ячто-то нашел, – сказал Гомер и протянул руку.
Кедр взялу него плод и поместил на белый лист бумаги, лежащий на столе сестрыАнджелы. Плоду было месяца три, от силы четыре. До аборта он,по-видимому, еще «не дергался», но был уже близок кэтому.
– Чтоэто такое? – спросил Гомер Бур.
– РаботаГосподня, – сказал Уилбур Кедр, главный святойСент-Облака. Ибо сию минуту ему открылось: это тоже работа Господня –учить Гомера всему, что он знал сам. Дабы мальчик умел отличить доброот зла. Работа Господня – тяжкий труд, но раз уж хватило духувзвалить его на себя, исполнять его надо наилучшим образом.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПРИНЦЫ МЭНА, КОРОЛИ НОВОЙ АНГЛИИ

«Здесь,в Сент-Облаке, – писал в дневнике д-р Кедр, –мы относимся к сиротам как к отпрыскам королевских фамилий».
Отголоскомэтого, по-видимому, и было ежевечернее благословение, произносимоед-ром Кедром в темноте над рядами кроватей в отделении мальчиков.Благословение следовало сразу за вечерним чтением; после несчастногослучая с Винклями д-р Кедр возложил эту обязанность на Гомера,который ему рассказал, с каким чувством читал Диккенса в походнойпалатке Винклей и что получилось у него это совсем неплохо, правда,Винкли почему-то заснули. Таланты надо поощрять, подумал д-р Кедр, ктому же это прибавит Гомеру уверенности в себе.
Шел 193…год. Гомер стал читать мальчикам «Давида Копперфильда»чуть не на другой день после того, как первый раз увидел человеческийэмбрион. Читал перед сном ровно двадцать минут, ни больше ни меньше.Пожалуй, на чтение романа у него уйдет больше времени, чем у Диккенсана его написание. На первых порах он слегка запинался, и мальчишкинемного младше его посмеивались над ним, но очень скоро Гомер сталчитать идеально. Часто уже в постели он громко шептал себе первуюфразу романа. Она действовала на него благотворно, как молитва, иглаза у него сами собой смыкались.
«Этистраницы покажут, стану ли я главным героем собственной жизни, или имбудет кто-то другой», – шептал Гомер. Емувспоминалась котельная Дрейперов в Уотервилле, сухость в глазах иносу; водяной вал, смывший Винклей; холодная, влажная запятаяэмбриона, мертво покоившаяся у него на ладони. Вот кому никогда уж нестать героем собственной жизни.
В спальнегас свет, сестра Эдна или сестра Анджела спрашивали, не хочет ли ктопоследний раз глотнуть воды или сходить на горшок; под потолком слабомерцал заметный во тьме волосок лампы, одни мальчишки уже спали ивидели сны, другие переживали приключения Давида Копперфильда; и воттогда отворялась дверь, ведущая в коридор, стены и водопроводныетрубы которого были окрашены в больничные цвета, в светлом проемепоявлялась голова д-ра Кедра, и он громко произносил:
– Спокойнойночи! Спокойной ночи, принцы Мэна, короли Новой Англии! –(Мертвая запятая эмбриона никогда не станет ни принцем, ни королем.)
Бам! –хлопала дверь, темнота воцарялась еще раз, и сироты оставалисьнаедине каждый со своими царственными образами. Каких принцев икоролей они вообразят? О каком будущем станут мечтать? Какуюкоролевскую семью, распахнувшую им объятия, увидят во сне? Какуюпринцессу, готовую их полюбить? Рассеется ли мрак, окутавший их,когда хлопнула дверь и стихли шаги д-ра Кедра и сестры Анджелы (илисестры Эдны)? (Эмбрион, скорчившийся у него на ладони, никогда неуслышит этих шагов. А какие у него маленькие, сморщенные ушки!)
У Гомерабыли свои мечтания. Он и не помышлял расстаться с Сент-Облаком.Королевский двор был для него здесь, в приюте. Принцы и короли никудане уезжали, не мечтали о морских путешествиях, никогда не виделиокеана. И все-таки даже Гомеру благословение д-ра Кедра поднималодух, вселяло надежду. Принцы Мэна, короли Новой Англии были главнымигероями своих жизней. Это ему ясно виделось в темноте спальни. Этоему внушил, как внушают отцы, д-р Кедр.
Вестисебя, как подобает королю или принцу, можно и здесь, в Сент-Облаке.Наверное, в этом и заключался смысл вечернего благословения.
ГомерБур, воображая себя принцем, благоговейно взирал на своего короля,стараясь не упустить ни слова, ни движения. Да вдруг вспоминалневзначай холодную, влажную мертвенность того эмбриона, который всене выходил у него из головы.
– Онхолодный, потому что мертвый? – спросил он однажды д-раКедра.
– Да, –ответил д-р Кедр. – В каком-то смысле он никогда не былживой.
– Небыл живой, – как эхо повторил Гомер.
– Естьженщины, которые просто не могут прервать беременность, –сказал д-р Кедр. – Такая женщина чувствует в себе живогоребенка с первой секунды зачатия и уверена, что он должен родиться,хоть он ей не нужен, ей его не вырастить. Тогда она едет сюда, родити оставляет ребенка нам. А мы ищем ему семью.
– Такполучается сирота, – сказал Гомер. – И кто-тодолжен усыновить его.
– Обычномы находим семью.
– Обычно, –кивнул Гомер. – По большей части.
– Раноили поздно, – уточнил д-р Кедр.
– Аиногда, – сказал Гомер Бур, – женщина не хочетродить ребенка. И не родит.
– Иногдаона с самого начала понимает, что ребенок ей ни к чему.
– Иребенок с первой секунды сирота?
– Можносказать и так.
– Иона убивает его, – продолжал Гомер.
– Еслихочешь. Но можно и по-другому сказать: избавляется от него, пока онеще не стал ребенком. Прерывает беременность. В первые три или четыремесяца эмбрион, или плод (не ребенок!), еще не имеет собственнойжизни. Он живет за счет матери. Он еще не развился.
– Несовсем развился, – поправил Гомер д-ра Кедра.
– Неможет самостоятельно двигаться. – У него еще нетнастоящего носа, – вспомнил Гомер. У того эмбриона былодве дырочки, как на пятачке поросенка.
– Еслиженщина сильная и знает, что никто на свете не будет любить ееребенка, она приходит сюда, и я помогаю ей.
– Акак эта помощь называется? – спросил Гомер.
– Аборт, –ответил д-р Кедр.
– Точно, –опять кивнул Гомер. – Аборт.
– Ав руке ты тогда держал абортированный плод. Трехмесячный эмбрион.
– Трехмесячныйэмбрион, – повторил Гомер.
У негобыла несносная привычка повторять окончания фраз, как будто онтренировался произносить слова перед чтением «ДавидаКопперфильда».
– Вотпочему, – продолжал терпеливо объяснять д-р Кедр, –некоторые женщины не похожи на беременных. Эмбрион, то есть плод, ещетак мал, что ничего не заметно.
– Ноони все беременные? – спросил Гомер. – Значит,эти все женщины или родят сироту, или убивают его?
– Да, –ответил д-р Кедр. – Я просто врач. Делаю то, что онихотят, помогаю родить сироту или делаю аборт.
– Сиротуили аборт, – повторил Гомер.
* * *
– Увас, Уилбур, появилась еще одна тень, – пошутила сестраЭдна.
– ДокторКедр, – сказала сестра Анджела, – вы обрелиэхо, другими словами, попугая.
– ГосподьБог, или что там есть, – ответил им д-р Кедр, –простит меня, что я сотворил себе ученика. Тринадцатилетнего ученика.
Кпятнадцати годам Гомер так хорошо читал вслух, что старшие девочкиобратились с просьбой к д-ру Кедру, пусть Гомер и им почитаетДиккенса.
– Толькостаршим девочкам? – спросил Гомер.
– Конечно,нет, – ответил Кедр. – Если уж читать, то всем.
– Точно, –согласился Гомер. – А кому первым – мальчикам илидевочкам?
– Девочкам.Девочки ложатся спать раньше мальчиков.
– Да? –спросил Гомер.
– Да.Во всяком случае у нас.
– Начинатьс того места, где я остановился у мальчиков? Он перечитывал «ДавидаКопперфильда» уже четвертый раз (вслух третий) и дошел дошестнадцатой главы: «Новенький во всех смыслах».
Но д-рКедр решил, что девочкам-сиротам лучше слушать про девочек, ведьмальчикам он выбрал книгу про сироту Давида. И дал Гомеру романБронте «Джейн Эйр».
Гомерсразу заметил, что девочки более благодарные слушатели, в худшуюсторону их отличало одно – когда Гомер появлялся в спальне илиуходил, они хихикали. Зато с каким наслаждением они слушали, ведь«Джейн Эйр» не столь интересная книжка, как «ДавидКопперфильд». И пишет Шарлотта Бронте хуже, чем Чарльз Диккенс.Да и Джейн просто пискля, а девочки просили в конце прочитать ещехотя бы страничку. Но неумолимый Гомер отчитает двадцать минут,скорее вон из спальни и бегом в отделение мальчиков. Ночной воздухснаружи часто пах опилками, которых давно не было и в помине. Толькотьма хранила еще след канувшего в Лету Сент-Облака, запахи лесопильнии даже тяжелую вонь сигар рабочих-пильщиков.
– Ночьюиногда вдруг дохнет древесиной и сигарным дымом, – говорилГомер д-ру Кедру. И у того всплывало воспоминание, от которого морозподирал по коже.
Вотделении девочек пахло не так, как у мальчиков, хотя в остальномбыло все то же – наружные трубы, больничный цвет стен, тот жераспорядок дня. Пахло приятнее, но дух был гуще; лучше это или нет,Гомер не мог решить.
На ночьдевочки и мальчики одевались одинаково – майки и трусы. КогдаГомер приходил к девочкам, они были уже в постелях, по пояс укрытыодеялами, одни лежали, другие сидели. У нескольких наметились груди,и они прикрывали их скрещенными руками; все, кроме одной, самойстаршей и физически развитой. Она была старше и крупнее Гомера. Этоона пересекала финишную прямую, приподняв его на бедро, в знаменитыхгонках на трех ногах. Звали ее Мелони (по замыслу – Мелоди);это ее груди коснулся однажды Гомер, а она ущипнула его пенис.
Мелонислушала его, сидя на заправленной кровати в позе индейца, ночныетрусы тесноваты, кулаки упираются в бедра, локти растопыренынаподобие крыльев, полные груди выставлены вперед, над резинкойтрусов – складка голого живота. Каждый вечер заведующаяотделением миссис Гроган говорила ей:
– Тыпростудишься, Мелони.
– Нет, –коротко отвечала та.
МиссисГроган только вздыхала. Она старалась внушить девочкам – наэтом зижделся ее авторитет, – что, вредя себе и другим,они причиняют боль ей, их воспитательнице.
– Выделаете мне больно, – говорила она, глядя, как девочкидерутся, таскают друг друга за волосы, вцепляются в глаза, бьюткулаками по лицу. – Очень, очень больно.
Надевочек этот воспитательный прием действовал. Но не на Мелони. МиссисГроган любила ее больше всех, но завоевать ее расположение былабессильна.
– Еслиты заболеешь, Мелони, мне будет больно. Оденься, пожалуйста, –плачущим голосом просила миссис Гроган (за что и получила прозвищеПлакса). – Ты совсем раздета. Мне очень, очень больносмотреть на тебя.
Но Мелонисидела не шелохнувшись, не сводя глаз с Гомера. Она была крупнеемиссис Гроган, слишком велика для детского приюта. Слишком велика дляудочерения. Девочкой ее уже не назовешь, думал Гомер. Выше сестрыЭдны, выше сестры Анджелы, ростом почти с д-ра Кедра, тело какналитое. Гомер уже несколько лет не участвовал в гонках на трехногах, но знал, что Мелони очень сильная. Он именно из-за нееотказался от гонок. Ведь бегать-то в паре приходилось с ней –они в приюте самые старшие.
Читая«Джейн Эйр», Гомер старался не глядеть на Мелони, стоилоподнять на нее глаза, он чувствовал своим бедром ее бедро. Он знал,она недовольна, что он не участвует в гонках. И еще он боялся, вдругона поймет, что его волнует ее полнота, что полнота кажется ему,сироте, даром Небес.
Чувствительныесцены из «Джейн Эйр» (слишком чувствительные для Гомера)исторгали слезы из глаз девочек, миссис Гроган громко вздыхала, дажевсхлипывала. А Мелони, слушая эти умильные сцены, начинала тяжело,прерывисто дышать, как будто они будили в ней едва сдерживаемый гнев.
Конецчетвертой главы оказался последней каплей.
– «Тотвечер отличался особым покоем, разлитой в мире гармонией, –прочитал Гомер и, услыхав злобное шипение, храбро продолжал дальше: –Бетси рассказала мне несколько очаровательных историй и спела своинежные песенки. – К счастью, оставалось всего однопредложение, но могучая грудь Мелони уже пришла в движение. –Даже в моей жизни (щебетала Джейн) проглядывало иногда солнышко», –успел прочитать Гомер заключительную фразу.
– Проглядывалосолнышко! – взорвалась Мелони, возмущенная, на ее взгляд,явной фальшью. – Пусть бы приехала сюда! Посмотрела, какздесь проглядывает солнышко!
– Ах,Мелони, – вздохнула миссис Гроган. – Тыпричиняешь мне боль.
– Солнышко! –взвилась опять Мелони.
Всяспальня заволновалась. Девочки полезли под одеяло, некоторыезаплакали.
– Мнетак больно от твоих слов, – лепетала миссис Гроган. –Я этого не вынесу.
Гомерпоспешил уйти, глава все равно кончилась. На этот раз к хихиканью,обычно сопровождавшему его уход, примешивались всхлипывания исаркастические возгласы Мелони.
– Проглядывает,как же! – кричала она вслед Гомеру. – Может,где и проглядывает.
– Тынам всем делаешь больно, – увещевала ее миссис Гроган.
Ночьснаружи была полна запахов. Пахло не только опилками, но еще чем-тоедким – не то духами из бывшего борделя, не то застарелым потомиз зальцы для игры в бинго. И ко всему примешивались идущие от рекииспарения.
Вотделении мальчиков его уже ждали. Младшие успели уснуть. Остальныележали с открытыми глазами и ртами, как птенцы в гнезде, ожидающиепищи. Гомеру казалось, он кормит их своим голосом и они вечно просятеще. Как от сытости, от чтения у них начинали слипаться глаза, но самГомер не мог заснуть. Он лежал после вечернего благословения; втемноте еще витали его отголоски. И он жалел, что спит не в детской смладенцами – их плач наверняка действует усыпляюще.
Сиротыпостарше мешали ему спать, производя различные шумы. Один из ДжоновУилбуров спал на прорезиненной простыне, и Гомер бодрствовал вожидании, когда Джонни наконец помочится. Иногда он будил мальчика,вел в туалет, нацеливал маленький пенис и шептал: «Пи-пи-пи,Джон Уилбур. Писай здесь, писай!» Спящий мальчик оседал у негов руках, не чая вернуться в постель, в родную теплую лужу.
Иногдаже, выйдя из терпения, Гомер подходил к кровати Джона Уилбура ишепотом приказывал: «Писай!» Приказ исполнялсянезамедлительно.
Болеепечально дело обстояло с больным маленьким Фаззи Буком, «крестником»сестры Анджелы. Фаззи мучил постоянный сухой кашель. Красные глазаслезились. Спал он внутри палатки с увлажнителем воздуха: водяноеколесо с вентилятором, приводимое в действие батарейкой,разбрызгивало всю ночь в палатке водяной пар. Грудь Фаззи хрипела,как будто в ней работал маленький, теряющий обороты моторчик;влажные, прохладные простыни, которыми он был обернут, трепыхалисьвсю ночь, как поверхность огромного полупрозрачного легкого. Водяноеколесо, вентилятор, затрудненное дыхание Фаззи – все этосливалось в один протяжный шум; если бы что-нибудь одно вдругумолкло, Гомер не понял бы, какие два звука продолжают жить.
По мнениюд-ра Кедра, у Фаззи Бука была аллергия на пыль, а мальчик родился ивсе годы жил в бывшей лесопильне – не самое лучшее для негоместо. Но ребенку с хроническим бронхитом не так-то легко подыскатьсемью. Кто согласится денно и нощно терпеть этот надсадный кашель?
Когдакашель Фаззи Бука становился невыносим, когда легкие, водяное колесои вентилятор – все, что поддерживало жизнь Фаззи, –начинали сверлить голову, Гомер, неслышно ступая, шел в детскую. Тамвсегда дежурила одна из сестер. Они обычно не спали, подходя то кодной кроватке, то к другой. Иногда младенцы, как сговорившись, велисебя тихо, дежурная сестра засыпала, и Гомер на цыпочках проходилмимо нее.
Однажды вдетской он увидел мать, отказавшуюся от ребенка. Она не искала своюмалышку, просто стояла в больничном халате посреди детской сзакрытыми глазами, впитывая в себя запахи и звуки спящих младенцев.Гомер боялся, что она разбудит сестру Анджелу, дремавшую на дежурнойкойке, и сестра Анджела на нее рассердится. Медленно, осторожно, как,по мнению Гомера, надо обращаться с лунатиками, он отвел женщину впалату для матерей. Матери часто просыпались, когда он заглядывал кним, просили пить, и он приносил им стакан воды.
Женщины,приезжавшие делать аборт, редко оставались на ночь. После абортовприходят в себя быстрее, чем после родов. Д-р Кедр заметил, что онипредпочитают приехать спозаранку и уехать в тот же день снаступлением сумерек. Днем плач новорожденных не так слышен из-зашумных игр старших детей, разговоров матерей и сестер, а именнодетский плач особенно волновал женщин после аборта. По ночам, если несчитать журчания, доносившегося изредка с кровати Джона Уилбура, икашля Фаззи Бука, все было тихо. Разве что ухнет сова или заплачетмладенец. Не составляло труда заметить, что женщинам после абортатяжело слышать их плач. Роды принимаются не по графику, зато абортыд-р Кедр всегда назначал на утро, после чего женщина днем отдыхала ивечером покидала приют. Некоторые жили далеко, он советовал имприезжать накануне: на ночь он даст снотворное, а за день успеютнабраться сил для обратной дороги.
Женщины,приехавшие вечером, никогда не ночевали в одной палате с пациенткамина сносях или уже родившими. Гомер, бродя в бессонные ночи поСент-Облаку, видел, что лица у этих женщин во сне так же тревожны,как лица родивших или готовых родить. Гомер пытался представить себе,среди спящих и бодрствующих, лицо собственной матери. Куда она уехалапосле родов? А может, ей и некуда было ехать? Что в те дни думал егоотец (если знал, что будет отцом), пока она здесь лежала? И вообще,знала ли она, кто отец?
Женщиныиногда спрашивали его:
– Этоу тебя практика?
– Тыбудешь врачом, когда вырастешь?
– Тытоже сирота?
– Сколькотебе лет? Тебя не усыновляли?
– Может,тебя взяли, а потом вернули?
– Тебездесь нравится?
И онотвечал:
– Можносказать и так.
– Наверно,буду, доктор Кедр – очень хороший учитель.
– Да,сирота.
– Скорошестнадцать. Были попытки, но усыновление не для меня.
– Ясам захотел вернуться.
– Да,мне здесь нравится.
– Значит,ты отказался бы, если бы кто захотел тебя усыновить? –спросила одна из женщин, с огромным животом под туго натянутойпростыней.
– Отказалсябы. Точно.
– Иты даже не думаешь об этом?
– Думаю.Но сколько бы ни думал, все равно не передумаю. Буду здесь, поканужен. Пока приношу пользу.
Беременнаяженщина заплакала. Гомер боялся взглянуть на нее, живот у нее,казалось, сию минуту лопнет.
– «Покаприношу пользу», – повторила она сквозь слезы, какбудто переняла у Гомера повторять окончания фраз. Спустила к ногампростыню, задрала больничную рубашку. Сестра Эдна уже побрила ее.
Женщинаположила руки на огромный живот.
– Гомер, –прошептала она. – Хочешь принести пользу?
– Да. –У Гомера перехватило дыхание.
– Никто,кроме меня самой, не клал мне на живот руку. Никто не прикладывал ухопослушать, как он там. Нельзя беременеть, если некому слушать, какребенок ворочается у тебя под сердцем. Правда?
– Незнаю, – проговорил Гомер.
– Аты не можешь положить мне на живот свою руку?
– Конечно,могу, – сказал Гомер и коснулся ладонью твердого горячегоживота.
– Приложисюда ухо, – попросила женщина.
Онприблизил к животу ухо, и женщина с силой прижала его к себе. Внутриу нее как будто били на барабане. Вся она была горячая, каквыключенный, но еще не остывший мотор. Если бы Гомер видел океан, онсравнил бы ее еще с колыханием прибоя, с волнами, набегающими наберег и откатывающимися назад.
– Нельзяродить ребенка, если никто не хочет спать, положив сюда голову, –шептала женщина, похлопывая ладонью по животу рядом с головой Гомера.
«Кудасюда?» – думал Гомер, ведь на всем животе и грудях небыло ни одного плоского местечка. Груди были все-таки болееподходящей подушкой, но она говорила не о них. Вслушиваясь в бурлениеи ворочание у нее в животе, Гомеру не верилось, что там только одинребенок. Ему померещилось, что там целый народ.
– Хочешьпринести пользу? – спросила женщина, продолжая тихоплакать. – Поспи так немного.
Он сделалвид, что спит на этом живом валуне, к которому она все прижимала иприжимала его голову. Он первый понял, что у нее стали отходить воды;наплакавшись, она забылась коротким сном. Гомер, не будя ее, пошелискать сестру Эдну. И с первыми проблесками зари родилась крепкая,восьми фунтов, девочка. Сестры Эдна и Анджела девочкам имен недавали; нарекли ее через несколько дней – не то миссис Гроган,любившая ирландские имена, не то секретарша, которая плохо печаталана машинке (это из-за нее Мелони упустила шанс именоваться Мелоди),но обожала придумывать девочкам имена.
Сколькопотом ни искал Гомер эту девочку, так и не смог найти. Вглядывался впоявившихся той ночью детей, как будто не сомневался, что ночноебдение на животе ее матери обострит его чувства и он опознает ее.
Ноконечно, он ее не нашел. Примет на ней никаких не было, единственнойподсказкой были звуки материнского чрева.
Он дажеМелони посвятил в эту игру. Но Мелони, верная себе, отнеслась к ней снасмешкой.
– Что,по-твоему, девочка могла сделать такого в животе, чтобы ты потомузнал ее? Булькнуть, пукнуть или стукнуть тебя пяткой по уху? –сказала она.
Гомерничего не ответил. Это была его сокровенная игра – для себя и ссобой. Сироты любят такие игры. Есть еще одна стародавняя игра:сирота вдруг вообразит, что родители, одумавшись, теперь всюду ищутего. А Гомер целую ночь провел с матерью уже потерявшейся девочки,узнал, что и отец никогда не будет ее искать. Может, потому он ипытался найти ее. Она наверняка будет когда-нибудь играть в«одумавшихся родителей», так пусть хоть один человек наземле ищет ее, даже если это просто другой сирота.
* * *
Д-р Кедррешил поговорить с Гомером о Мелони.
– Злость– смешная штука… – сказал он, уверенный, однако,что это не совсем так.
– Ячто хочу сказать, – перебил его Гомер. – Ясогласен, отрывок с этим самым солнышком и правда слишкомчувствительный. Читаешь его, и тебя коробит. Но Джейн Эйр именно такговорит, просто она такая. Что тут поделаешь. А Мелони почему-тозашлась от злости.
И д-рКедр стал рассказывать. Мелони – одна из немногих сирот,родившихся не в больнице приюта. Ее нашли рано утром у больничнойдвери. Ей было года четыре, может пять, она всегда была крупныйребенок, и точно определить, сколько ей лет, никто не мог. До восьмиили девяти лет она молчала, и д-р Кедр даже подумал, что имеет дело сумственно отсталым ребенком. Но проблема заключалась в другом.
– Мелонивсегда была злюка, – говорил д-р Кедр. – Мы незнаем, где она родилась, у кого, что пережила в раннем детстве. И онасама вряд ли сознает причину своего озлобления. – Кедрзамолчал, взвешивая, сказать ли Гомеру, что Мелони пробовали отдатьна воспитание более четырех раз. И все-таки решился. –Мелони претерпела несколько неудачных удочерений, –осторожно произнес он. – Попроси ее рассказать об этом,если представится случай. Рассказывая, она даст выход накопившейсязлобе. Как раз то, что в ее случае нужно.
– Спроситьоб удочерении? – Гомер покачал головой. – Незнаю. Я никогда ни о чем с ней не разговариваю.
Д-р Кедртут же пожалел о сказанном. Наверное, Мелони помнит о своей первойсемье. Они вернули ее обратно, утверждая, что она укусила их любимуюсобачку, подравшись из-за мяча. Ладно бы один раз. Но она все времяее кусала, уверяли они. Подкрадется к собаке, когда та ест или спит,и куснет. Собака чуть не сошла с ума.
От вторыхи третьих родителей Мелони сама сбежала, объяснив побег тем, что отцыили братья в этих семействах проявляли к ней нездоровый интерес.Четвертая семья обвинила Мелони в нездоровом интересе к младшейдочери. Пятые родители из-за Мелони разошлись. Жена утверждала, чтомуж соблазнил приемную дочь. Муж утверждал, что приемная дочь самасоблазнила его, применив насилие. Мелони прокомментировала ситуациюнедвусмысленно. «Меня соблазнить не может никто», –гордо заявила она миссис Гроган. В шестом семействе вскоре послепоявления Мелони умер муж, и жена отправила ее назад в Сент-Облако,написав, что одна не сможет воспитывать Мелони, чувствуя себянедостаточно к этому подготовленной. (В разговоре с миссис ГроганМелони отпустила только одно замечание: «Видели бы вы этунеподготовленную!»)
Не дайБог Гомеру услышать все это из уст самой Мелони, подумал д-р Кедр. Исовсем огорчился. Чему только он не учит Гомера, допустил до такихопераций! Так почему же старается оградить его от темных сторонжизни?
СестраАнджела называла Гомера ангелом, это было в ее характере. Сестру Эднувосхищала его душевная чистота и другие добродетели. И все равно д-раКедра беспокоило общение Гомера с «падшими» созданиями,которым в Сент-Облаке оказывали помощь, с теми горемыками, которыхздесь тщательно выскабливали и которые уезжали, оставив толькопродукты зачатия, и с матерями, бросившими детей, в чьих судьбах он,конечно, искал сходство с судьбой матери. Какой след они оставляют вего душе?
У Гомерабыло приветливое, открытое лицо; оно отражало любое чувство, любуюмысль, как поверхность равнинного озера малейшее изменение погоды. Унего была сильная рука, на которую можно опереться, и глаза, которымне боишься довериться. Какие истории ему предстоит выслушать, аглавное, в каком тоне они будут преподноситься? Не грязь волновалад-ра Кедра, а жизненная философия.
А тут ещеМелони, этот чемпион-тяжеловес отделения девочек, изливает на Гомерасвою озлобленность. Это еще цветочки, думал д-р Кедр, ягодки –впереди. Ее потенциальные возможности по части просвещения Гомеравиделись ему безграничными и чудовищными.
Мелонивзялась просвещать Гомера во второй же вечер чтений. Гомер пришел вспальню рано, чтобы пораньше уйти. В спальне царил беспорядок; многиедевочки еще не легли; увидев его, они запищали, поспешно пряча пододеяло голые ноги. Гомер смутился, стоял как потерянный посрединеспальни под свисающей с потолка голой электрической лампочкой ибезуспешно искал глазами миссис Гроган, которая всегда была так добрак нему. При этом он крепко сжимал в руках «Джейн Эйр»,точно боялся, что девчонки силой вырвут ее у него.
Онзаметил, что Мелони, почти голая, уже сидит на постели в своейобычной позе. Встретив ее буравящий взгляд, он опустил глаза, отвел всторону, взглянул на свои руки, сжимающие «Джейн Эйр».
– Эй,ты! – услыхал он ее возглас, обращенный к нему, и вслед заним шиканье девочек, призывающих к тишине. – Эй, ты! –повторила Мелони.
Он поднялна нее глаза и вдруг увидел выставленный в его сторону огромный голыйзад устрашающих размеров – Мелони успела встать на четвереньки.На одном из тугих бедер лежала синеватая тень, скорее всего от ушиба;между округлых ягодиц темнел, вперясь в Гомера, немигающий глаз.
– Эй,Солнышко! – опять сказала Мелони. Гомер стал пунцовый, какнебесное светило на утренней или вечерней заре. –Солнышко, солнышко, – приговаривала Мелони. Так и родилосьэто прозвище, подаренное сироте Гомеру Буру сиротой Мелони.
* * *
Гомеррассказал д-ру Кедру о поступке Мелони, и д-р Кедр засомневался,мудро ли он поступил, позволив Гомеру читать у девочек. Но обратногохода нет. Запретить читать – все равно что понизить вдолжности, Гомер может потерять веру в себя. Работая в сиротскомприюте, колебаться нельзя. А он колебался, обдумывая судьбу Гомера,значит, в нем говорят отцовские чувства. Мысль, что он позволил себеэту слабость, стал отцом, обреченным на вечные колебания,подействовала на него так угнетающе, что он обратился к верномуутешителю – эфиру, без которого уже не мог жить.
ВСент-Облаке штор на окнах не было. Окна провизорской, угловойкомнаты, смотрели на юг и восток. И по мнению сестры Эдны, д-р Кедрвставал с зарей именно из-за восточного окна. Белая железная койкавсегда выглядела так, словно ночью на нее не ложились. Д-р Кедрпоследний шел спать и утром первый вставал, почему и ходили слухи,что он вообще никогда не спит. По ночам в кабинете сестры Анджелы онпечатал на машинке летопись Сент-Облака. Сестры давно забыли, почемуэта комната называется «кабинет сестры Анджелы». Это былоединственное административное помещение приюта, и д-р Кедр всегда тамписал. Спал же он в провизорской, которая считалась его комнатой, и,возможно, д-р Кедр хотел, чтобы контора справедливости ради числиласьза кем-то еще.
Кромеокон в провизорской было две двери (вторая вела в туалет с душевой).Два окна, две двери – стало быть, ни одной стены, где можнопоставить мебель, и сирая больничная койка примостилась под восточнымокном. В центре комнаты стоял провизорский стол, вокруг котороговыстроился лабиринт запертых шкафов с хрупкими стеклянными дверцами.Считалось удобным держать медикаменты, перевязочный материал ихирургические инструменты поближе друг к дружке. Но у Кедра были нато и свои соображения. Лабиринт шкафов в центре, оставляя проход кдверям в туалет и коридор, скрывал от постороннего взгляда его койку.Из коридора ее, во всяком случае, не было видно; существенноеобстоятельство, ведь в приюте ни одна дверь не запиралась.
Заставленнаяшкафами провизорская служила хорошим укрытием для эфирных отключекд-ра Кедра. Он любил тяжесть этих баллончиков весом в четверть фунта.Эфир – дело тонкое, требующее навыка и знания приемов. Жгучийна вкус, легко испаряющийся, эфир в два раза тяжелее воздуха; д-рКедр мастерски давал наркоз своим пациенткам, у которых первыесекунды удушья вызывали панический страх. Нервным и ослабленным ондля начала капал на маску цитрусовое масло, а уж потом эфир.
Сам он ненуждался в цитрусовой поблажке. Он слышал стук баллончика, которыйрука ставила на пол возле кровати, но не всегда улавливал мгновение,когда пальцы другой руки разжимались и маска под действием егодыхания сваливалась с лица. Но обычно он чувствовал, как его ватныепальцы отпускают ее, странно, но именно эта рука первая возвращаласьк жизни и начинала нашаривать маску, которой на лице уже не было. Онвсегда слышал, если кто звал его перед дверью, и был уверен, чтосумеет вовремя откликнуться.
– ДокторКедр! – то и дело звали сестра Анджела, сестра Эдна илиГомер.
И ихголоса тотчас возвращали его из эфирных странствий.
– Сейчасиду! – откликался д-р Кедр. – Я тут прилеготдохнуть. В конце концов, это провизорская, а в провизорских всегдапахнет эфиром. И разве человек, который столько работает и так малоспит (если спит вообще), не может днем ненадолго прилечь?
Мелонипервая открыла Гомеру глаза на отрицательные стороны д-ра Кедра:во-первых, у него была одна вредная привычка и, во-вторых,диктаторские наклонности.
– Послушай,Солнышко, – сказала она однажды Гомеру, когда ониспускались к берегу. – Почему твой драгоценный доктор несмотрит на женщин? Он действительно не смотрит, поверь мне. Несмотрит даже на меня, а ведь все мужики, старики и мальчишки еще каксмотрят. Даже ты, Солнышко. Ты тоже на меня смотришь.
На сейраз Гомер смотрел в сторону.
– Аты заметил, чем от него всегда пахнет? – спросила Мелони.
– Эфиром.Он ведь хирург. Вот от него и пахнет эфиром.
– По-твоему,это нормально, да?
– Да, –ответил Гомер.
– Какнавозом и молоком от фермера с молочной фермы?
– Да.
– Чепуха,Солнышко. От твоего любимого доктора пахнет так, как будто эфир течету него в жилах. Вместо крови.
На этоГомер предпочел ничего не ответить. Макушкой он как раз доставал доплеча Мелони. Они шли по голому, подтачиваемому водой берегу там, гдестояли заброшенные дома; размывая берег, река обнажала фундаментыэтих домов; у некоторых ни фундаментов, ни подвалов не было, онистояли на деревянных сваях, которые потихоньку догнивали в воде.
Гомера сМелони притягивал дом с небольшой верандой, нависавшей над рекой, чтоизначально не предусматривалось. Теперь же сквозь широкие щели в полувиднелись бурно мчащиеся потоки.
Домкогда-то был общежитием рабочих лесопильни старого Сент-Облака; в немне было и следов уюта, присущего человеческому жилью; все начальствои даже мастера, работавшие на компанию «Рамзес», жили вномерах гостиницы, вторую половину которой занимал бордель. В этом жедоме влачили существование пильщики, складские рабочие, сплавщикилеса – словом, все, кто стоял на самой нижней ступенилесопильного производства.
Какправило, дальше веранды они не шли. Внутри не было ничего интересного– одна пустая кухня и несколько убогих спален, о чемединственно свидетельствовали полуистлевшие матрасы, населенныемышами. Сент-Облако связывала с миром железная дорога, поэтому здеськогда-то находили приют бродяги; они метили свою территорию на манерсобак, писая вокруг матрасов, менее пострадавших от мышей. Несмотряна то что стекла в окнах были выбиты и зимой в комнатах наметалосугробы, по всему дому стоял неистребимый запах мочи.
Поднявшисьна веранду, Мелони с Гомером увидели на половицах черную змею,пригревшуюся на нежарком еще весеннем солнце.
– Эй,Солнышко, смотри, – сказала Мелони и с удивительным для еедородности проворством схватила дремлющую змею за загривок.
Это былагадюка почти трех футов длиной. Она билась и извивалась в рукеМелони, которая держала ее умело, ниже головы, не причиняя змеевреда. Схватив ее, Мелони тут же о ней забыла, возвела глаза к небу,точно ожидала знамения, и продолжала беседовать с Гомером.
– Твойдрагоценный доктор, Солнышко, – сказала Мелони, –знает о тебе больше, чем ты сам. И обо мне, может быть, больше, чем язнаю.
Гомер ина это ничего не сказал. Он опасался Мелони, тем более со змеей вруке. «Ей ничего не стоит и меня так же ловко сцапать, –думал он. – Еще запустит в меня змеей».
– Тыдумал когда-нибудь о своей матери? – спросила Мелони,глядя в небо. – Хотел узнать, кто она, почему оставилатебя, кто был твой отец, ну и все такое?
– Да.
Гомер неотрывал глаз от змеи. Она обвила руку Мелони, затем развила кольца иповисла, как веревка; то раздувалась, то опадала, по собственномухотению. Ощупав хвостом могучее бедро Мелони, уложила туловище на еевнушительной талии – самом, как ей показалось, безопасном месте– и угомонилась.
– Мнесказали, что меня нашли у больничного входа, – продолжалаМелони. – Может, оно так, а может, и нет.
– Яродился здесь, – сказал Гомер.
– Так,во всяком случае, тебе это преподнесли.
– Мнедала имя сестра Анджела, – возразил Гомер, приведя вдоказательство хорошо известный ему факт.
– Еслибы тебя подкинули, все равно тебя бы назвал кто-то из сестер.
Мелонивсе смотрела в небо, забыв про змею. «Она выше меня, –думал Гомер, – старше и знает гораздо больше. К тому же вруке у нее змея», – напомнил он себе и оставилпоследние слова Мелони без ответа.
– Солнышко, –отсутствующе проговорила Мелони, – подумай сам: если тыродился в Сент-Облаке, об этом должна быть в журнале запись. Твойдрагоценный доктор знает, кто твоя мать. У него в архивах есть ееимя. Тебя обязательно зарегистрировали. Этого требует закон.
– Закон, –эхом откликнулся Гомер.
– Записьдолжна быть, – продолжала Мелони. – И должноиметься твое дело, Солнышко, где вся твоя история.
– …История, –повторил Гомер. В его глазах встал образ д-ра Кедра, сидевшего замашинкой в кабинете сестры Анджелы. Если и есть какие-то записи, онинаверняка где-нибудь там.
– Хочешьзнать, кто твоя мать, – сказала Мелони, –начинай поиски. Найди свое дело. И мое заодно. Ты, Солнышко, такбыстро читаешь, что у тебя это много времени не займет. Наши историибудут поинтереснее, чем «Джейн Эйр». Моя-то уж точноинтересней, могу поспорить. И кто знает, что окажется в твоей.
Гомерпозволил себе отвлечься от змеи. Он смотрел в щель между половицамина плывущие внизу предметы: вон толстый сук, похожий на сапог, может,даже чья-то нога, уносимая вешней водой. Услыхав звук, подобныйсвисту хлыста, Гомер отскочил в сторону, как он мог забыть про змею!Мелони вращала гадюку над головой, все еще глядя в небо; она большене ждала знака, а смотрела в одну точку – на рыжего коршуна. Онвисел в небе над рекой в ленивом круговом парении, характерном дляохотящихся хищников. Хорошенько раскрутив змею, Мелони метнула ее насередину реки, и коршун сразу же ринулся за ней. Змея не успела ещекоснуться воды и поплыть к берегу, спасая жизнь, а коршун уже вошел впике. Змея не боролась с течением, она вписалась в него, стараясьплыть под таким углом, который привел бы ее как можно скорее набезопасную отмель, в заросли папоротника на берегу.
– Смотри,смотри, Солнышко! – позвала Мелони. Коршун настиг змею вдесяти метрах от берега и взмыл с ней в небо – змея билахвостом, извивалась, но исход борьбы был уже ясен.
– Асейчас я покажу тебе еще кое-что, – сказала Мелони.
– Да, –сказал Гомер, весь обратившись в зрение и слух.
Сначалакоршун с трудом нес змею, ее вес и движения мешали полету. Но чемвыше он летел, тем ему становилось легче. Как будто воздух в небеобладал другими свойствами, чем тот, каким дышат на земле змеи.
– Солнышко! –проявляя нетерпение, позвала опять Мелони и повела Гомера по лестницевнутрь старого дома в одну из полутемных спален. В комнате пахло так,словно в ней был кто-то живой, но в темноте трудно было разобрать,что там в глубине – матрас, начиненный мышами, или человеческоетело. Мелони с силой дернула ветхий ставень, висевший на одной петле,открыла его. И встала на колени на матрас у стены, освещеннойоткрытым окном. На стене, приколотая одной ржавой кнопкой, виселастарая фотография – чуть выше уровня изголовья давноотсутствующей кровати. От кнопки вниз по бурому фону фотобумаги шелржавый подтек.
Гомервидел в других комнатах старые фотографии и сначала не обратил на этувнимания. На снимках были обычно матери, дети, отцы – словом,семейные фото, занимающие воображение сирот.
– Идисюда, Солнышко, – позвала Мелони. – Взгляни.
Онапыталась ногтями отколупнуть кнопку, но кнопка сидела в дереве неодно десятилетие. Гомер встал на колени рядом. Он не сразу понял, чтоизображает снимок; наверное, его смущала близость Мелони; после техгонок, когда они вместе упали на финише, он ни разу не был физическитак близко к ней.
Разобрав,что на фото, но не уловив в нем смысла, Гомер совсем смутился, какможно смотреть на такое в присутствии Мелони! Но глаз не отвел, ещеподумает, что он трус. Изображение свидетельствовало о том, как лихопреломлялась действительность в творческом сознании фотографов началавека. Снимок обрамляла дымка, что-то вроде стилизованных облаков,создавая не то траурный, не то романтический эффект. И позирующиесовершали свой сногсшибающий акт то ли в раю, то ли в аду.
По мнениюГомера – в аду. Действующие лица – длинноногая девица инизенький пони. Обнаженная женщина, разбросав ноги в позе парящегоорла, лежала на ковре, в котором безнадежно перепутались персидские ивосточные мотивы (впрочем, Гомер этой путаницы не заметил); понистоял над ней хвостом к голове, пропустив ее тело между ног,параллельно своему крупу. Голова опущена, точно пони собираетсящипать травку, прямо к густой копне лобковых волос, морда слегкасмущенная не то из-за нацеленного объектива, не то от стыда; хотя,возможно, не смущенная, а попросту глупая. Пенис у пони был толще идлиннее, чем рука Гомера, но девице пришлось-таки изогнуть шею, чтобыдотянуть пенис до рта. Щеки у нее раздулись, глаза чуть не вылезли изорбит; но по лицу не поймешь, лопнет ли она от смеха или задохнетсяот этого странного кляпа. Что до пони, то его лохматая морда выражалакак бы напускное безразличие, под которым скрывалось сдержанноедостоинство животного.
– Повезлопони, а, Солнышко? – Мелони взглянула на Гомера, которогопробрала дрожь: ему вдруг явился образ фотографа, сочинившего этудьявольскую композицию – женщина и пони, обрамленные не торайскими облаками, не то испарениями преисподней. На мгновение изпрошлого восстал злой дух камеры-обскуры, автор фотошедевра. Но еготут же сменил хозяин матраса, на котором они с Мелони стояликоленопреклоненные, словно молились его святыне. Пильщик прикрепил еенад самой подушкой, чтобы утром, продрав глаза, насладиться ее видом:пони и женщина заменили ему семейный альбом. Вот что сокрушилоГомера; вымотанный работой обитатель ночлежки смотрит на этот снимок,потому что нет у него никого – ни детей, ни матери, ни отца; нижены, ни возлюбленной; ни друга, ни брата.
Нонесмотря на почти физическую боль в сердце, он не мог оторватьвзгляда от фотографии. Мелони же с неожиданной девичьейзастенчивостью продолжала, потупившись, выковыривать ржавую кнопку,стараясь при этом не загородить рукой фотографию.
– Еслия отколупну этот чертов снимок, – сказала она, –я подарю его тебе.
– Мнеон не нужен, – неуверенно произнес Гомер.
– Ещекак нужен. Вот мне он ни к чему. Пони меня не интересуют.
Сломавноготь и поцарапав палец, она выколупала наконец кнопку из дерева, нафотографию упали свежие капельки крови и тут же высохли, приняв цветржавого подтека, пересекшего гриву пони и бедро молодой женщины.Мелони сунула пораненный палец в рот и, прижав нижнюю губу к зубам,вручила фотографию Гомеру.
– Понялменя, Солнышко? – спросила она Гомера. – Тывидишь, что делает эта женщина?
– Да, –ответил Гомер.
– Аты бы хотел, чтобы я сделала тебе то же?
Онасунула весь палец в рот, зажала его губами и стала ждать, что Гомерответит, но он опять промолчал. Мелони вынула палец изо рта иприкоснулась к неподвижным губам Гомера. Он не шевельнулся, несмотрел на ее палец, боясь, что, если взглянет, его глаза скажут«нет».
– Еслихочешь, чтобы я тебе это сделала, Солнышко, – сказалаМелони, – найди мое личное дело. – Онапридавила пальцем его губы. – Найдешь, можешь почитать,если тебе интересно, – прибавила она, убрав наконецпалец. – А теперь дай мне твой, – приказалаона.
Но Гомер,держа снимок в обеих руках, не шевельнулся.
– Дайже палец, не укушу, – уговаривала его Мелони.
Онпротянул ей левую руку, держа фото в правой, вернее сказать, протянулей сжатый кулак, так что ей пришлось сначала разжать его.
– Взглянина фото, Солнышко, – велела она; он взглянул. Мелони легкопостукала его пальцем по своим зубам и при этом произнесла: –Достань запись, и я сделаю тебе то же. Береги этот снимок ихорошенько подумай.
Но уГомера в уме сейчас свербило одно: скорее бы кончилось это кошмарноестояние на коленях рядом с Мелони, на этом матрасе – местеобитания многих поколений мышей, с обжигающей руку фотографией ипальцем у нее во рту. Как вдруг на крышу прямо над головой соглушительным стуком хлопнулось что-то тяжелое, вроде человеческоготела, и тут же раздался хлопок полегче, словно тело подпрыгнуло;Мелони от испуга прикусила Гомеру палец – он не успел егоотдернуть. Стоя на коленях, они прижались друг к другу и затаилидыхание. Гомер чувствовал, как сердце его колотится о груди Мелони.
– Чтоэто? – прошептала Мелони.
Гомер ина этот вопрос не ответил. Ему представилось – на крышу с небеснизринулось тело привидения пильщика – хозяина фотографии,которая приклеилась к его пальцам. В руках у пильщика по пиле –уши его привыкли слышать в вечности только визг циркулярных пил. Вэтом стуке мертвого груза о крышу Гомеру почудился зловещий отголосоквжикания старинных пил. А что это за протяжный, высокий звук, почтичеловеческий, тонкий, как папиросная бумага? Наверное, плачноворожденных – первых сирот Сент-Облака…
Горячейщекой он чувствовал, как бьется жилка на шее Мелони. По крыше кто-тоходил – легчайшие, почти воздушные шаги, как будто тело,ударившись о крышу, опять стало призраком.
– ГосподиИисусе Христе! – воскликнула Мелони, оттолкнув Гомера стакой силой, что он ударился о стену.
Шаги накрыше от произведенного шума участились, и призрак издалпронзительный двусложный посвист, несомненно принадлежащий коршуну.
Мелони,видно, не знала, кто издает подобные крики, потому что сама в страхевзвизгнула, но Гомер сразу понял, кто ходит по крыше. Он сбежал внизпо лестнице и, перепрыгнув через щели веранды, остановился у перил. Иуспел увидеть, как коршун взмыл с крыши; на этот раз он легко несзмею, она висела ровно, как кусок водопроводной трубы. Непонятно,почему коршун бросил ее – не удержал или нарочно отпустил,догадавшись, что это самый верный, хоть и не профессиональный способубийства. Но это не так уж и важно, падение с такой высоты убилозмею, что и требовалось, ведь мертвую нести легче: не извивается, небьет по груди. А Гомер ни с того ни с сего подумал, что змея немногодлиннее пениса пони, правда не такая толстая.
Мелони,переводя дух, стояла на веранде рядом с Гомером. Коршун наконецскрылся из вида, и она еще раз повторила:
– Храниэтот снимок и хорошенько подумай.
В такихнаставлениях Гомер не нуждался. Что-что, а думать он думал – обочень многих вещах!
* * *
«Вюности, – писал Уилбур Кедр, – у человекапервый раз в жизни появляется секрет, который приходится скрывать оттех, кого любишь».
Первыйраз в жизни Гомер утаил что-то от д-ра Кедра и, конечно, от сестерАнджелы и Эдны. Утаил фотографию женщины с пенисом пони во рту. Авместе с ней свое первое недовольство Д-ром Кедром. И первоевожделение, пробужденное не только женщиной, державшей во ртуневероятный орган пони, но и предложением Мелони. Вместе сфотографией под матрасом приютской койки хоронились его страхи, чтоможет обнаружиться в записях о его рождении. И конечно, желаниеприоткрыть завесу над тайной матери.
Ондоставал фотографию из-под матраса три или четыре раза в день, аночью во время бессонницы рассматривал при слабом дрожащем светесвечи. Глаза женщины не казались тогда такими выпученными. Неровноепламя свечи колыхало гриву пони, и Гомеру чудилось, что шевелятся ищеки молодой женщины. Он смотрел на снимок и слышал, как писает ДжонУилбур, как хрипло дышит Фаззи Бук; это трио – легкие,вентилятор и водяное колесо – было удачным сопровождением дляженщины и пони, будоражащих воображение Гомера.
Что-тоизменилось в Гомере, в его бессоннице; и д-р Кедр сразу это заметил;перемена, собственно, заключалась в том, что Гомер, тая что-то отд-ра Кедра, стал подозрителен, ему мнилось, что д-р Кедр неотступнонаблюдает за ним. Когда он крался на цыпочках в кабинет сестрыАнджелы, он был уверен, что д-р Кедр нарочно ночь напролет стучит намашинке. Наблюдает за его действиями.
– Тебенужна моя помощь, Гомер? – спрашивал изредка д-р Кедр.
– Нет,мне просто не спится.
– Да,этому горю не поможешь.
А д-рКедр только и мог писать свою летопись по ночам. Днем кабинет Анджелывечно занят, единственное место для интервью с намечающимисяродителями и телефонных разговоров. Он был весь завален бумагами д-раКедра, перепиской с другими приютами, агентствами по усыновлению, сбудущими родителями, тут был и его замечательный (сдобренный местамимрачноватым юмором) дневник, называемый Кедром «Краткаялетопись Сент-Облака», хотя это название явно устарело –дневник из месяца в месяц разбухал. И каждая новая запись начиналасьодним и тем же: «Здесь, в Сент-Облаке» или «Вдругих местах на земле».
Средибумаг д-ра Кедра хранились исчерпывающие истории семей, но толькотех, кто брал на воспитание сирот. Вопреки уверениям Мелони д-р Кедрне вел записей о настоящих родителях. В записи о рождении значилисьлишь дата рождения младенца, пол, вес в фунтах, рост в дюймах, имя,данное сестрами (если мужского пола), миссис Гроган или секретаршейотделения девочек (если женского). Личное дело сироты включало ещеболезни и прививки – вот, собственно, и все. Гораздо толще былипапки с историями усыновителей. Д-р Кедр старался выведать о них всюподноготную.
«Здесь,в Сент-Облаке, – писал он, – все равно, нарушаюли я правила или создаю новые, мной руководит одно – забота обудущем сироты. Поэтому я и уничтожаю все сведения о матерях. Беднаяженщина, давшая жизнь ребенку и оставившая его у нас, принимает оченьтрудное решение, нельзя чтобы в будущем ей приходилось принимать егоеще раз. Необходимо сделать все, чтобы сирота не искал родителей,уберечь его от встречи с ними.
Я всегдадумаю только о них, сиротах. Конечно, когда-нибудь они захотят узнатьтайну своего рождения, проявят любопытство. Но какая от этого польза.Не прошлое залог будущего. А сироты – особенно сироты! –должны именно о нем думать.
Что будетхорошего, если родная мать по прошествии лет раскается в принятомкогда-то решении? Конечно, по архивным документам легко было бы найтиребенка. Но моя забота не восстановление биологических корней, аустройство жизни родившихся в приюте детей».
ЗаставГомера в кабинете сестры Анджелы – Гомер искал что-то в егобумагах, – д-р Кедр дал ему прочитать этот кусок из своей«летописи».
– Ятут ищу одну вещь, – заикаясь проговорил Гомер. –Но не могу найти.
– Язнаю, что ты ищешь, Гомер, – сказал д-р Кедр. –Но поиски твои бесполезны.
«Поискибесполезны», – было в записке, которую Гомер передалМелони во время очередного вечернего чтения. Каждый вечер они сМелони обменивались бессловесными посланиями; она глубоко совала врот палец и выпучивала глаза, передразнивая женщину с фотографии, начто Гомер отрицательно мотал головой, давая понять, что ничего покане нашел. Мелони отнеслась к записке с сомнением, что сейчас жеотразилось на ее подвижном лице.
– Гомер, –сказал д-р Кедр. – Я не помню твоей матери. Я даже непомню тебя, когда ты родился. Ты для меня стал Гомером гораздо позже.
– Ядумал, что есть закон, – бормотал Гомер. Ему вспомнилисьслова Мелони о законе, требующем точной регистрации рождений.
Но УилбурКедр, создатель и летописец Сент-Облака, был сам себе закон. По д-руКедру, жизнь сироты начиналась в тот день, когда он, д-р Кедр,переставал путать его с другими сиротами. Если же удавалось найтисироте семью раньше (дай-то Бог!), то именно там начиналась егожизнь. Таков был непреложный закон Кедра. В конце концов, взял же онна себя ответственность, опираясь на традиционные представления,единолично решать необходимость аборта, выбирать между жизньюмладенца и матери.
– Ямного думал о тебе, Гомер, – сказал д-р Кедр. –И думаю все больше и больше. Но не трачу попусту время, не силюсьвообразить, каков ты был, когда родился. И тебе не советую тратитьнапрасно силы и время.
И далпрочитать Гомеру неоконченное письмо, вынув его из машинки; письмопредназначалось коллеге из Новоанглийского приюта для малолетнихбродяжек, созданного прежде Сент-Облака.
Письмобыло дружеское (переписка, по-видимому, длилась не один год),выдержанное в тоне привычной полемики, как пишут постоянномуоппоненту, оттачивая свои взгляды.
«Ребенкаследует усыновлять до наступления подросткового возраста, порыпервого сокрытия правды, по той причине, что рядом с ним в это времядолжны быть любящие и любимые люди, – писал д-р Кедр. –Подросток скоро начинает понимать, что обман так же соблазнителен,как секс, но более доступен. И что легче всего обманывать тех, ктотебя любит. Любящие люди меньше других склонны замечать лживость, нои у них рано или поздно открываются глаза. Если же рядом их нет,некому пристыдить маленького лжеца, отучить от неправды. Сирота, ненашедший семьи до этого опасного возраста, так потом и будетобманывать себя и других.
В этукошмарную пору жизни подросток лжет себе и уверен, что может обманутьвесь мир. Уверен, что не попадется. И существует опасность, чтоподросток-сирота, не имеющий близких, так никогда и не станетвзрослым».
Д-р Кедр,конечно, знал, что к Гомеру эти рассуждения не относятся. Его любилисестры Анджела и Эдна и сам он, наперекор себе. Гомер не толькосознавал, что его любят, но, несомненно, и сам любил всех. Так чтоего поре сокрытия правды не грозило затянуться надолго.
А вотМелони – разительный пример, подтверждающий правоту д-ра Кедра,подумал Гомер, отдавая ей записку.
– Зачемты ищешь мать? – спросил он.
– Яее убью, – без колебания ответила Мелони. –Может быть, отравлю. А если она не такая большая и сильная, как я,что вполне вероятно, задушу ее собственными руками.
– Собственнымируками, – механически повторил Гомер.
– Аты бы что сделал, если бы нашел мать? – спросила Мелони.
– Незнаю, – сказал он. – Наверное, стал бырасспрашивать.
– Расспрашивать! –воскликнула Мелони с тем же презрением в голосе, с каким передразниларадующуюся солнышку Джейн Эйр.
Гомерзнал, его коротенькая записка: «Поиски бесполезны» –не успокоит Мелони. Сам же он, как всегда, внял рассуждениям д-раКедра, но до конца своих тайн не открыл. Фотография женщины с понивсе еще лежала у него под матрасом; он так часто на нее смотрел, чтобумага в конце концов утратила жесткость. Честно признаться, разговорс д-ром Кедром разочаровал Гомера; значит, не найти ему матери Мелонии не испытать умопомрачительного ощущения, подаренного судьбойбесчувственному пони.
* * *
– Чтоэто значит: «Поиски бесполезны»?! – крикомвопрошала Мелони. Они с Гомером опять стояли на парящей веранде дома,в котором столько лет провели женщина и пони. – Строит изсебя Господа Бога! Распоряжается нашей жизнью!
«Здесь,в Сент-Облаке, – писал д-р Кедр, – передо мнойвстал выбор: взять на себя прерогативу Бога распоряжаться судьбамидругих людей или просто плыть по течению. Жизненный опыт подсказывал– всем или почти всем управляет случай. Так что люди, уповающиена победу добра над злом, должны по возможности вмешиваться в ходсобытий. Играть роль Бога. Такие случаи редко выпадают. Но здесь, вСент-Облаке, чаще, чем в других местах. Наверное, потому, что те, кток нам приезжает, уже отдали дань случаю».
– Чертбы его побрал! – кричала Мелони, но река ревела ещегромче, а пустой дом слыхивал и не такое, и Гомер промолчал. –Не повезло тебе, Солнышко, – вдруг выпалила Мелони. –Да? – Но Гомер как воды в рот набрал. – Да?! –крикнула во все легкие Мелони, на что лес за рекой откликнулся толькокоротеньким «а-а!».
Мелониударила могучей ножищей по трухлявой балюстраде, и целая секциярухнула в реку.
– Воттак-то! – крикнула Мелони, но лес был такой густой, чтопоглотил без остатка возглас Мелони. Промолчал, как Гомер. –Господи Иисусе! – воскликнула Мелони, но мэнские лесаопять не откликнулись.
Старыйдом, кажется, проскрипел что-то, а может, вздохнул. Такой домразрушить непросто, хотя время и другие вандалы частично сделали своедело. Мелони пошла искать, к чему еще приложить силы. Гомер побрелследом, стараясь держаться на безопасном расстоянии.
– Солнышко, –позвала его Мелони, но тут увидела целое стекло в окне и разбила. –Солнышко, – повторила она, – у нас с тобойникого нет. Если ты сейчас скажешь, что у тебя есть я, а у меня –ты, я тебя убью.
Гомер незнал, как ее утихомирить, и опять не проронил ни слова.
– Еслиты мне скажешь, что у нас есть твой обожаемый доктор или приют, –продолжала Мелони, топнула ногой по доске, проломила ее и, схвативобеими руками, стала расшатывать один из обломков. – Еслиты это скажешь, то перед смертью я буду тебя пытать.
– Угу, –кивнул Гомер.
Вооружившисьдоской, Мелони стала бить ею по перилам ведущей наверх лестницы;перила с балясинами отвалились легко, но толстый столб, держащийпервый пролет, стоял прочно. Отшвырнув доску, Мелони заключила его всвои медвежьи объятия.
– Чертбы вас всех побрал! – обругала она д-ра Кедра, свою мать,Сент-Облако и весь мир. Попробовала повалить столб, но он никак неотдирался от балки, идущей под полом. Тогда Мелони схватила кусокперил и стала, крутя им, как дубинкой, колотить по столбу, пока оннаконец не рухнул. Попыталась его поднять, не смогла и рявкнула наГомера: – Помоги мне! Ты что, ослеп?!
Взявшисьвдвоем за столб, они, как тараном, пробили им стену кухни.
– Почемуты молчишь? Неужели тебя не мучает, кто с нами это сотворил? Тебечто, все равно?
– Незнаю, – ответил Гомер.
Затемстали вместе крушить один из столбов, на котором держался второйэтаж. Нанесли три удара, каждый раз отскакивая в сторону. Послечетвертого столб рухнул. И сейчас же что-то над головами пришло вдвижение. Бросив таран, Мелони схватила рухнувший столб, попыталасьразбежаться с ним, но сила инерции вынесла ее через порог на веранду.В тот же миг одна из верхних спален обрушилась в кухню. Тут же следомот крыши веранды отвалился кусок и увлек за собой в реку остатокперил. Даже Мелони поразил масштаб разрушений. Она почти нежно взялаГомера за руку и потащила за собой на второй этаж – частьлестницы еще уцелела, вместе с комнатой, где когда-то пильщиклюбовался по утрам фотографией женщины с пони.
– Помогимне, – мягко сказала Мелони Гомеру. Подошли к окну,сорвали ставню, висевшую на одной петле, бросили вниз и смотрели, какона, пробив крышу и пол веранды, плашмя упала в реку.
– Здорово,правда? – почему-то упавшим голосом произнесла Мелони.
Онасидела на том самом матрасе, где они стояли на коленях в тот день,когда с небес на крышу дома шлепнулась брошенная коршуном змея.
– Помогимне, – сказала еще раз Мелони и рукой пригласила его сестьрядом. – Помоги, не то я сбегу, – сказала она иприбавила: – Помоги, не то убью кого-нибудь.
По-видимому,убить и сбежать было в ее понятии одно и то же. Да, Мелони не так-толегко помочь, но Гомер все-таки сделал попытку.
– Неубивай никого, – сказал он. – И не сбегай.
– Азачем оставаться? – возражала Мелони. – Ты ведьне останешься. Нет, ты не сбежишь. Тебя кто-нибудь усыновит.
– Никтоне усыновит. Да я ни к кому больше и не поеду.
– Поедешь.
– Нет.Так что, пожалуйста, не сбегай и не убивай.
– Значит,если я останусь, ты тоже останешься? Да? Ты это хотел сказать? –спросила Мелони. «Это ли он хотел сказать?» –подумал Гомер. Но Мелони, по обыкновению, не дала ему времени нараздумье. – Обещай, Солнышко, что не уедешь, пока яздесь, – сказала она. Придвинулась к нему, взяла за руку,разжала пальцы и положила его указательный себе в рот. –Счастливчик пони, – проговорила она, но Гомер не былуверен, что пони очень уж повезло. Старый дом закряхтел. Мелониподвигала языком его палец. – Обещай, Солнышко, что неуедешь, пока я здесь, – повторила она.
– Да, –кивнул Гомер.
Мелониукусила палец.
– Обещаю, –сказал Гомер.
Еще одинкусок лестницы рухнул в кухню, жалобно скрипели покосившиесястропила, поддерживающие остаток крыши веранды.
Что жетак завладело его вниманием, когда Мелони, достав его маленькийпенис, затолкала его себе в рот? Он не боялся, что старый дом рухнети убьет их, хотя основания для страха были. Не думал о предысторииматраса, на котором они лежали; она, конечно, была чудовищна даже померкам Мелони. Не думал о собственной утраченной предыстории и о том,что лежать так с Мелони – значит предавать д-ра Кедра. Частичноего внимание отвлекали звуки: чмокание Мелони, его и ее прерывистоедыхание. Этот шум похоти вызвал в памяти маленького Фаззи Бука иаппарат, увлажняющий легкие. Его грубая механическая работа всегданапоминала Гомеру, как хрупка человеческая жизнь.
ПенисГомера во рту у Мелони сначала слегка вырос, но потом вдруг съежился,и Мелони удвоила усилия. Больше всего Гомеру мешала злополучнаяфотография, она отчетливо стояла у него в глазах. Он видел дажечистый четырехугольник на стене, где она недавно висела. Именно онаразбудила его похоть, но вот теперь была явной помехой. Если раньшеженщина с пенисом пони во рту напоминала предложение Мелони, тотеперь и женщина и Мелони вызывали одно чувство – сострадание куниженным. Пони на фотографии, как и полагается бессловесной скотине,являл полнейшее равнодушие к происходящему. И Гомер чувствовал, чтоего пенис во рту у Мелони становится все меньше, каким, по егопонятию, вообще никогда не был.
Мелонивдруг резко оттолкнула его. Такое унижение!
– Чертвозьми! – крикнула она. – Что с тобой? Неговори, что дело во мне, а не в тебе!
– Точно,не в тебе, – сказал Гомер.
– Ещебы во мне! – кипела Мелони, губы у нее распухли, дажепоявились ссадины, на глазах навернулись слезы.
Онавыдернула из-под него матрас, сложила вдвое и выбросила в окно.Матрас упал на крышу веранды и застрял в дыре, проделанной ставнем.Увидев, что матрас не спикировал в воду, Мелони взбеленилась, сталакрушить ближайшую койку и плакала, не пряча слез. Гомер, как вовторой вечер чтения «Джейн Эйр», поспешил уйти, ещепопадешь под горячую руку! Сбежал по шатким ступеням вниз, ступилногой на веранду, она затрещала и тяжело обрушилась в реку. Гомерпотерял было равновесие. Услыхал, как над головой на остатки крышиупала не то койка, не то кусок стены. Спрыгнул на землю и бросилсябежать на открытое место, подальше от рушившегося дома. Мелони,должно быть, видела его из окна второго этажа.
– Запомни,Солнышко, – крикнула она ему вдогонку, – тыобещал, что никуда не уедешь, пока я здесь. Не оставишь меня одну.
– Запомню! –крикнул он в ответ и быстро зашагал в сторону городка и дальше нахолм, где стоял сиротский приют.
Он былеще на берегу, когда Мелони удалось наконец обрушить в реку остаткиверанды вместе с частью второго этажа. Гомер остановился и долгосмотрел, как вниз по реке уплывает чуть не половина старого дома. Ион подумал, что Мелони, дай ей волю, могла бы спустить по реке весьгородок. Но он не стал смотреть на дальнейший погром. А в приютепоспешил прямо в отделение мальчиков. Поднял матрас, хотел немедленноизбавиться от фотографии. Но фотография исчезла.
– Этоне я взял, – сказал Фаззи Бук.
Хотя былполдень, Фаззи все еще находился в увлажняющей палатке. Значит, опятьначалось ухудшение. По ночам он всегда в ней спал, она была, таксказать, его спальней. Если же оставался в ней на день, палаткастановилась лечебницей. Каждый день ему что-то вливали и делалианализы, как говорил д-р Кедр. Гомер стоял у трепещущего, дышащего,хрипящего аппарата и допрашивал Фаззи, куда делась фотография.Выяснилось, что Джон Уилбур напрудил в постели такую лужу, что сестраАнджела велела ему лечь пока на кровать Гомера, а сама стала менятьполусгнивший матрас. И тут Джон Уилбур под матрасом Гомера нашелфотографию.
– Ачто было дальше? – спросил Гомер задыхающегося Фаззи.
СестраАнджела вернулась с новым матрасом, увидела фотографию и взяла ссобой. Конечно, Джон Уилбур не стал запираться и сказал, где нашелее, поведал Гомеру девятилетний Фаззи – после Гомера он былсамый старший в отделении мальчиков. Гомер хотел было пойти и побитьДжона, но передумал, Джон был совсем маленький, только и умел чтописать в постель. К тому же это еще удлинило бы список грехов.
– Ачто это было? – спросил Фаззи.
– Тыже видел, – ответил Гомер.
– Видел,но все-таки что? – Лицо у Фаззи было явно испуганное.Лужок Грин решил, что женщина ест кишки пони, и убежал в туалет.Уилбур Уолш тоже убежал куда-то.
А ДжонУилбур, наверное, опять надул в постель, в сердцах подумал Гомер.
– Чтоони делали? – допытывался Фаззи Бук. – Этаженщина… как же она дышала? – сам едва дыша,спрашивал он.
КогдаГомер уходил из спальни, Фаззи заходился хрипом. При дневном свете онвыглядел совсем прозрачным, казалось, можно разглядеть все егоорганы, выбивающиеся из сил, чтобы поддерживать жизнь.
Гомердумал найти д-ра Кедра в кабинете сестры Анджелы, но там его не было.Какое счастье, что ни сестры Анджелы, ни сестры Эдны поблизости нет.Сестра Анджела говорила снаружи у входа с уборщиком, который вывозилнесжигаемый мусор, объясняла ему, что сделать с матрасом ДжонаУилбура. И Гомер пошел в провизорскую, нет ли д-ра Кедра там.
Этот деньвыдался особенно тяжелым. Д-р Кедр лежал на койке, прижав к лицумаску, более, чем обычно, пропитанную эфиром. Случай вандализма –разрушение так называемого «барака пильщиков» – неочень расстроил д-ра Кедра, во всяком случае, гораздо меньше, чемгорожан, видевших своими глазами, как Мелони и Гомер крушили старыйдом. Он не сомневался – зачинщиком и главным исполнителем былаМелони. Для чего еще брошенные дома, говорил себе д-р Кедр, как недля того, чтобы дать выход инстинкту разрушения у детей. А то, что пореке уплыло чуть не полдома, наверняка преувеличение.
Онвдохнул пары эфира и стал думать о том, что действительно огорчилоего, – о фотографии. О женщине и пони. Фотографияозначала, что пришла пора возложить на Гомера более серьезныеобязанности, учить его более серьезным предметам.
Сюжет наснимке не был для д-ра Кедра потрясением. Ведь он как-никак работал вЮжном районе Бостона. Таких фотографий в его время было пруд пруди, вБостонском родильном доме их продавали десять центов штука.
Но Кедракак громом поразила женщина на фотографии: он сразу узнал бравую дочьмиссис Уиск. Помнил, как у нее раздувались щеки – она былазаядлой курильщицей, любила еще тогда совать в рот всякую гадость. Акогда ее привезли в больницу с острым перитонитом –последствием неописуемой операции, сделанной в «Гаррисоне-2», –глаза у нее были вот так же выпучены. Фотография вернула д-ра Кедра впрошлое, напомнила, что пришлось испытать этой женщине. Напомнила,что он мог немного облегчить ей жизнь, совсем немного, если бы сделалтогда аборт. Мог бы тогда спасти ее. Пусть ненадолго. Несчастная дочьмиссис Уиск должна была стать его первой пациенткой – и нестала.
Интересно,сколько она заработала, позируя с пони перед объективом? Хватило бына аборт? Скорее всего, нет. И фотографы-то были дрянные. Не заметилиее роскошной каштановой косы, которая могла бы послужить эффектнойподробностью; уложенная на плечо и обнаженную грудь, она бы ещеподчеркнула белизну кожи. Даже просто откинутая назад, вызвала бывосхищение, такая это была длинная, толстая, ровная коса. А фотографпросто не заметил ее. Она лежала у щеки дочери миссис Уиск,свернувшись змеей, в тени короткой волосатой ноги пони. Бездарныйснимок убил красоту косы. Не зная этой женщины, нельзя былоразобрать, что за пятно темнеет справа от ее напряженно застывшеголица.
– Прошуменя простить, – сказал д-р Кедр, вдохнув эфир. Дочьмиссис Уиск не ответила.
– Простите,прошу вас, – повторил д-р Кедр, сделал выдох. И ему вдругпочудилось, что она зовет его:
– ДокторКедр!
– Рифмуетсяс «писк», – шептал д-р Уилбур Кедр. Он сделалглубокий, глубже нельзя, вдох. Рука выпустила маску, и маскаскатилась под койку.
– ДокторКедр! – еще раз позвал Гомер. Запах эфира показался емусильнее, чем обычно; и он пошел сквозь лабиринт шкафов к окну,посмотреть, здесь ли д-р Кедр.
– «Делайдело или слезай с горшка», – услыхал Гомер егоголос. (Вдох – выдох.)
– Прошупрощения, – сказал д-р Кедр, увидав возле кровати Гомера.Слишком порывисто сел; голова была легкая, комната перед глазамиплыла. – Прошу прощения, – еще раз повторил он.
– Всев порядке, – сказал Гомер. – Простите, чторазбудил вас.
– Рифмуетсяс «писк», – повторил Уилбур Кедр свою страннуюфразу.
Взаставленной провизорской влажный ватный шарик посылал во все стороныпахучие позывные.
– Садись,Гомер, – сказал д-р Кедр, видя, что тот уже сидит. Как емухотелось, чтобы именно сейчас голова была свежая, ведь предстоиточень важная беседа с мальчиком. Гомер ждет нагоняя не вообще, а вточных и ясных словах. Но д-р Кедр не мог сейчас говорить точно иясно.
– Вандализм! –воскликнул он. – Порнография!
Ничегосебе начало, мелькнуло у него в голове. Гомер сидел на краю кровати ипокорно ждал. Д-р Кедр вдохнул, как ему казалось, чистого воздуха; нозапах эфира был так силен, что вгонял в сон и зажигал звезды напотолке провизорской.
– Вандализм,Гомер, это одно, – продолжал д-р Кедр, – апорнография совсем другое.
– Точно, –ответил Гомер, с каждой минутой взрослея, набираясь опыта.
– Впрочем,для наших отношений, Гомер, более важно другое – ты утаил отменя правду. Верно?
– Да, –ответил Гомер.
– Прекрасно, –сказал Кедр. Звезды на потолке заблестели так ярко, что он подумал,уж не под ночным ли небом они беседуют. Он откинул голову назад,подальше от паров эфира, потерял равновесие и упал на подушку.
– Выхорошо себя чувствуете? – забеспокоился Гомер.
– Прекрасно! –от души воскликнул д-р Кедр. И вдруг засмеялся, никогда еще Гомер неслышал, как д-р Кедр смеется. – Послушай, Гомер, –наконец начал он свое наставление, время от времени прерывая егосмешком. – Ты уже так вырос, что можешь разрушить дом имастурбировать, глядя на фотографию женщины, сосущей пенис у пони.Значит, ты вполне можешь быть моим ассистентом.
Эта мысльпоказалась ему такой забавной, что он зашелся от смеха. Гомеру тожеэто показалось смешным, и он несмело улыбнулся.
– Тыпонял, что я хочу сказать? – Д-р Кедр заболтал ногами ввоздухе, наблюдая, как над ним плывет небосвод, усеянный звездами. –Я буду учить тебя хирургии, – крикнул он, что вызвало уобоих теперь уже пароксизм смеха, даже слеза прошибла. –Обучу всем тонкостям акушерства, – продолжал д-р Кедр.
Гомертоже упал на постель, рядом с Кедром.
– «РаботаГосподня» и «работа дьявола», Гомер, –это ведь две работы! – кричал д-р Кедр.
Гомер отсмеха даже закашлялся. И чуть не упал с койки, когда Кедр, какволшебник, извлек откуда-то ту самую фотографию и помотал ею у негоперед носом.
– Тыуже такой большой, что тебя интересуют подобные вещи, –сказал он. – Значит, ты можешь делать любую работувзрослых!
Это быласоломинка, способная сломать спину верблюду. Д-р Кедр сунулфотографию Гомеру, не то, изнемогая от хохота, уронил бы ее на пол.
– Слушайменя, Гомер! Ты пройдешь университетский курс медицины, не окончивдаже средней школы! – прорывались сквозь смех слова.
Этопоказалось Гомеру особенно забавным, но д-р Кедр вдруг посерьезнел ивырвал фотографию.
– Посмотривот на это, – сказал д-р Кедр. Оба сели на край койки, иКедр положил фотографию себе на колено, крепко ее придерживая. –Я тебе сейчас покажу, чего ты не знаешь, – продолжал он. –Смотри вот сюда. – Он показал на косу, едва различимую втени пони. – Что это? – спросил он Гомера. –Юность! Вам всегда кажется, что вы знаете все, – произнесон укоризненно.
Гомеруловил новый тон в голосе д-ра Кедра и стал вглядываться в эту частьснимка, на которую раньше не обращал внимания. Наверное, какое-топятно на ковре, возможно кровь, вытекшая из уха женщины.
– Ну? –спросил д-р Кедр. – Это не «Давид Копперфильд»и не «Джейн Эйр». В них нет того, что тебе необходимознать, – почти с издевкой проговорил он.
Медицинскийуклон в разговоре укрепил догадку Гомера, на снимке наверняка кровь.Что еще может увидеть врач в этом загадочном пятне?
И онсказал:
– Кровь!У женщины из уха идет кровь.
Д-р Кедрподбежал с фотографией к провизорскому столу.
– Кровь? –переспросил. – Кровь! – опять взглянул нафотографию. – Это не кровь, дуралей! Это – коса!
Он ещераз показал фотографию Гомеру. И больше никогда в жизни Гомер этойфотографии не видел, хотя сам доктор потом часто на нее смотрел: онхранил ее среди страниц «Краткой летописи Сент-Облака» исмотрел на нее не из похотливого интереса, а потому что онанапоминала ему о женщине, которой он дважды нанес обиду. Спал с еематерью в ее присутствии и не оказал медицинской помощи, на которуюона была вправе рассчитывать. А то, что она напомнила о себе такойфотографией, только делало острее осознание ошибок. Д-р Кедрпредпочитал именно такое восприятие своих ошибок.
Он былсуров не только к другим.
Он и заГомера взялся сурово, если вспомнить, под какие раскаты смеха былначертан план обучения. Дело нешуточное – приобщить юнца к ихработе. Хирургия, акушерство, обычные роды и даже «Р-К» –все требовало углубленного и длительного обучения.
– Тыдумаешь, Гомер, большое геройство – смотреть на женщину спенисом пони во рту? – сказал на другой день д-р Кедр насвежую голову. – Тебе уже пора заниматься чем-то болеесерьезным. Возьми-ка вот это. – С этими словами онпротянул Гомеру сильно потрепанную «Анатомию» Грея иприбавил: – Внимательно изучи все, что там есть. Заглядывай внее три, даже четыре раза в день. И еще вечером перед сном. Забудьпенис пони и займись анатомией.
«Здесь,в Сент-Облаке, – когда-то записал в „летописи“Уилбур Кедр, – я мало пользуюсь „Анатомией“Грея. А вот во Франции в Первую мировую заглядывал в нее ежедневно.Это была моя единственная походная карта».
Кедротдал Гомеру справочник акушера, записи, сделанные в Гарвардскоймедицинской школе и позже в ординатуре; занятия начал с лекций похимии и изучения университетского учебника. Определил в провизорскойугол для простейших опытов по бактериологии, хотя вид чашек Петри всееще вызывал у него приступы боли – он не любил мир,открывающийся под микроскопом. И еще не любил Мелони. За то, что онанесомненно имела над Гомером власть. Так он по крайней мере считал.
Кедрдогадывался, что Гомер с Мелони занимаются сексом: думал, чтоинициатива исходила от Мелони (в этом он был прав) и что связьпродолжается только ее стараниями, что было, пожалуй, не совсем так:связь как-то сама собой вошла в их жизнь. Власть же Мелони надГомером, столь неприятная д-ру Кедру, уравновешивалась чувством,которое она, несомненно, питала к Гомеру. Вспомнить хотя бы вырванноеу Гомера обещание не покидать без нее Сент-Облако. Но д-р Кедр этогоне замечал. Он считал Мелони головной болью миссис Гроган и несознавал, что забота о Гомере застит ему, и он многое просто невидит.
Однаждыон послал Гомера за лягушкой, дал задание ее вскрыть – изучатьвнутренние органы, по «Анатомии» Грея, конечно, их невыучишь. Гомер спустился к берегу первый раз после того, как спассябегством из дома, разрушаемого Мелони. Половины дома как не бывало –впечатляющее зрелище!
Но большевсего поразили Гомера увиденные первый раз роды. Не столько искусствод-ра Кедра (ничего неожиданного в этом не было) или профессиональнаясогласованность действий сестер Анджелы и Эдны – Гомерапотрясла слаженная работа организма матери и плода до вмешательстваакушера, весь естественный механизм родов: ритмичность схваток, хотьпроверяй по ним часы, выталкивающая сила мышц матки, и все при этомподчинено одному неминуемому результату – рождению ребенка.Самым необъяснимым было то, что новорожденный воспринимал новую длянего среду как нечто враждебное, ту самую среду, чьим воздухом еголегкие будут дышать до последнего дня. Так неласково встретилмладенца этот мир, что казалось, будь его воля, он навсегда быостался там, откуда явился. Неплохо для начала, сказала бы Мелони,будь она рядом. Конечно, физическая близость с ней доставляла Гомеруудовольствие, и все-таки он, поеживаясь, отметил, что половой акт сампо себе более прихотлив, чем роды.
Читая удевочек «Джейн Эйр», Гомер обратил внимание, что впоследнее время Мелони как-то сникла; не то чтобы совсем сложилаоружие или совсем ушла в себя. Чувствовалась в ней какая-тоугнетенность, как будто что-то надломилось в ее душе. У д-ра Кедра небыло истории ее рождения, в этом она заблуждалась, а отказ отзаблуждения бывает иногда слишком дорого стоит. А тут еще два такихунижения: маленький пенис Гомера почему-то у нее во рту стал ещеменьше, а начавшаяся потом близость очень быстро ему приелась. Да ещефизическая усталость, думал Гомер. Шутка ли, одна уничтожила такойкусище рукотворной истории Сент-Облака. Сплавила по реке полдома!Устанешь тут!
Что-тоизменилось и в нем самом, в его восприятии «Джейн Эйр»;тот или иной эпизод обретал новый смысл под действием недавнихсобытий. Слишком много на него свалилось – находка срамнойфотографии, первый сексуальный опыт такой неудачный, безрадостнаясвязь с женщиной, «Анатомия» Грея, первые увиденные роды.Читая «Джейн Эйр», он теперь больше понимал тревогигероини, которые недавно казались скучными и надуманными. А ведьДжейн-то вправе была тревожиться. И надо же, чтобы после всегопережитого ему попалась именно эта фраза из середины десятой главы. Вней Джейн, мечтая, как уедет из школы, начинает понимать, что мирогромен, а жизнь ее – «крохотная песчинка».Возможно, Гомеру померещилось, что девочки с особым вниманием слушаютэту главу, а Мелони ловит каждое слово, точно никогда ее не слышала.И тут как раз эта фраза:
«Как-топосле полудня я вдруг почувствовала, что больше не в силах выноситьэто длящееся восемь лет однообразие жизни».
Он читалэти слова, и у него запершило в горле, он откашлялся, сделав короткуюпаузу, как бы выделив мысль Джейн. Стал было продолжать, но Мелониостановила его:
– Что,что, Солнышко? Прочти-ка это место еще раз.
– «Как-топосле полудня я вдруг почувствовала, что больше не в силах выноситьэто длящееся восемь лет однообразие жизни».
– Яее понимаю, – сказала Мелони горько, но без надрыва.
– Твоислова, Мелони, причиняют мне боль, – мягко проговориламиссис Гроган.
– Яее понимаю, – повторила Мелони. – И ты тоже,Солнышко, – добавила она. – А пожила бы Джейнтак целых шестнадцать лет! Что бы она тогда сказала?
– Успокойся,деточка, не растравляй себе душу, – уговаривала Мелонимиссис Гроган.
И Мелонивдруг расплакалась. Она была уже совсем взрослая и не могла уткнутьсяв колени миссис Гроган, чтобы та погладила ее по головке. Взглядмиссис Гроган говорил, что Гомеру лучше уйти. Но он еще не дочиталглавы, не кончил даже абзаца.
«Яжаждала свободы»… – продолжал он и вдруг замолчал:слишком жестоко продолжать. Джейн Эйр облекла их чувства в слова. Онис Мелони пережили несколько таких вечеров – когда отбезысходности не хотелось даже шевельнуть пальцем.
В ту ночьснаружи воздух был лишен запахов, лишен истории. Было просто оченьтемно.
Вернувшиськ себе в отделение, Гомер узнал от сестры Анджелы, что Джона Уилбураусыновили и уже увезли.
– Такаяхорошая семья, – радостно сообщила сестра Анджела. –Отец семейства тоже долго писался по ночам. Они будут добры с Джоном.
Вечеромтого дня, когда очередной воспитанник покидал Сент-Облако, д-р Кедрнемного менял вечернее благословение.
– Давайтепорадуемся за Джона Уилбура, – сказал он в тот вечер,обращаясь к темной спальне. – Джон нашел семью. Спокойнойночи, Джонни.
– Спокойнойночи, Джонни! Спокойной ночи, Джон Уилбур, – нестройнымхором повторили за ним мальчики.
Сделавторжественную паузу, д-р Кедр прибавил свое обычное:
– Спокойнойночи, принцы Мэна, короли Новой Англии!
Передсном при свете свечи Гомер немного почитал «Анатомию»Грея, это ему позволялось. В ту ночь некому было писать в постель, ноотсутствовали какие-то еще привычные звуки. Гомер скоро понял какие:д-р Кедр распорядился перевести Фаззи Бука с его шумной аппаратурой вбольницу. Его поместили в отдельную палату рядом с операционной,поближе к сестрам. Видно, ему с его хозяйством потребовалсядополнительный уход.
Познакомившисьс работой расширителя и кюретки, Гомер понял, на кого похож Фаззи Бук– точь-в-точь человеческий эмбрион, только говорящий, такая жепрозрачная кожа, изогнутая серпом спина, потому-то он и выгляделтаким уязвимым. Как будто находился в той стадии, когда плоду ещеположено зреть во чреве матери. Д-р Кедр объяснил, что Фаззи родилсянедоношенным и легкие у него так никогда и не расправились. Что этозначит, Гомер уразумел, разглядев несколько узнаваемых органов вовремя банальной операции – удаления продуктов зачатия.
– Тыменя слушаешь, Гомер? – спросил Уилбур Кедр, закончивоперацию.
– Да, –ответил Гомер.
– Яне утверждаю, что это правильно, понимаешь? Я говорю только, что этоее решение. Женщина вправе распоряжаться своей судьбой.
– Точно, –кивнул Гомер.
В тотвечер он долго не мог уснуть, все время думал о Фаззи Буке. Спустилсявниз и пошел в палату рядом с операционной, в ней никого не было. Онстоял, прислушиваясь к ночным звукам. По хрипам легких, шуму водяногоколеса и вентилятора он всегда легко определял местопребывание Фаззи.
Тишинаударила его по барабанным перепонкам сильнее, чем стук упавшей накрышу змеи, Мелони тогда еще прикусила ему палец. Бедняжка Мелони,слушает «Джейн Эйр», как будто ей читают про еесобственную жизнь; в последние дни она только однажды прервала егочтение. Напомнила про обещание («Помнишь, ты обещал, что неуедешь, пока я здесь? Ты дал мне слово»).
– Гдеон? – спросил д-ра Кедра Гомер. – Где Фаззи?
Д-р Кедрсидел за пишущей машинкой в кабинете сестры Анджелы, в которомдопоздна засиживался почти каждую ночь.
– Ядумал, как лучше тебе сказать, – тихо произнес д-р Кедр.
– Выговорите, что я ваш ученик, да? Тогда говорите мне все прямо. Вы мойучитель. Не надо ничего утаивать от меня.
– Точно,Гомер, не надо, – согласился д-р Кедр.
Какизменился этот мальчик! Время в приюте измеряется другими мерками.Как же он не заметил, что Гомеру уже пора бриться? Почему не научилего этому? «Раз уж я взвалил на себя эту ношу, я в ответе завсе», – напомнил себе Кедр.
– УФаззи были очень слабые легкие, Гомер, – сказал он. –Они так до конца и не расправились. Он не был защищен от дыхательныхинфекций.
Гомерничего не ответил. Он жалел, что Фаззи видел его фотографию. Онстановился взрослым; в душе его шла работа, рождающая чувствоответственности. Фотография сильно разволновала Фаззи; конечно, ниГомер, ни сам д-р Кедр не могли помочь его легким, но лучше бы онэтой фотографии не видел.
– Чтовы скажете малышам? – спросил Гомер.
УилбурКедр посмотрел на Гомера; Господи, как он любил это свое творение.Отцовская гордость мешала ему говорить. Любовь к Гомеру действовалана него, как эфир.
– Аты как думаешь, что им сказать? – ответил он на вопросвопросом.
Гомерзадумался, ему предстояло принять первое взрослое решение. В 193…году – ему немного не было шестнадцати лет. Он начал изучатьмедицину, когда сверстники учатся водить машину. Гомер водить еще неумел, а Уилбур Кедр так никогда и не научится.
– По-моему, –начал наконец Гомер, – малышам надо сказать то, что выговорите всегда. Скажите, что Фаззи Бука усыновили.
Гомерменялся не по дням, а по часам. Д-р Кедр записал в «Краткойлетописи»: «До чего я ненавижу отцовство! И те чувства,которые оно рождает. Они убивают объективность, перечеркивают правилачестной игры. Меня огорчает, что я лишаю Гомера детства, что никогдав жизни он не был просто мальчишкой. А ведь многие сироты предпочлибы вот так лишиться детства, только бы избежать пустого, сиротского.Может, лишив его детства, я спасаю его от чего-то гораздо худшего?Черт бы побрал эти путаные ощущения отца! Родительская любовь, какоблако, застит верную линию поведения». Написав эту строку,Уилбур Кедр вспомнил обманчивое облако, кокетливо обрамляющее фотодочери миссис Уиск – продукцию фотостудии начала века. Иперешел к следующему абзацу, посвященному погоде и облакам (вовнутренних районах Мэна погода всегда ужасна, облака в Сент-Облаке ипроч.).
Взвесивсовет Гомера, д-р Кедр решил ему последовать. Никакой лживой бахромы,украшающей это решение не было. И на другой день вечером онотправился в спальню мальчиков, намереваясь произнести вечернееблагословение с довеском, предложенным его юным учеником. Но должнобыть, из-за того, что предстояло сказать неправду, он сбился спривычной последовательности и начал не с Фаззи Бука, а сблагословения.
– Спокойнойночи, принцы Мэна, короли Новой Англии, – обратился ктемноте д-р Кедр; спохватившись, что говорит не то, охнул, да такгромко, что один из малышей подпрыгнул на кровати.
– Чтослучилось? – воскликнул Лужок, которого рвало при каждойудобном и неудобном случае (но почему-то не вырвало при виде женщины,пожирающей кишки пони, хотя мутило сильно).
– Ничегострашного, – с чувством проговорил д-р Кедр, но всяспальня уже переполошилась.
В этойожившей темноте ему предстояло сказать обычные слова о необычном.
– Давайтепорадуемся за Фаззи Бука, – произнес он, нарушив порядоквечернего благословения.
В спальневоцарилась тишина, «слышно как муха пролетит», Гомер зналэту поговорку.
– ФаззиБук нашел семью, – продолжал д-р Кедр. –Спокойной ночи, Фаззи.
Промахд-ра Кедра сгустил в спальне смутную тревогу, и Гомер сразу уловилее.
– Спокойнойночи, Фаззи, – уверенно прозвучал его голос, и следомпискнуло еще несколько голосов.
Когда д-рКедр закрыл за собой дверь, Гомеру вспомнилась еще одна поговорка:«тишина оглушала».
Первымтишину нарушил Лужок.
– Гомер, –позвал он.
– Да, –откликнулся Гомер.
– Ктомог взять Фаззи, а, Гомер?
– Правда,кто? – подхватил Уилбур Уолш.
– Тот,у кого есть дыхательный аппарат получше, чем у доктора Кедра, –ответил Гомер. – Его новая семья производит такиеаппараты. Это их бизнес.
– СчастливчикФаззи, – сказал кто-то. – Аппараты, семья,бизнес…
– Спокойнойночи, Фаззи, – прошептал Лужок, и Гомер с облегчениемвздохнул – мальчишки поверили.
ГомерБур, которому не было еще шестнадцати лет, ученик врача-акушера,ветеран бессонницы, спустился вниз к реке, в воды которой канулостолько артефактов Сент-Облака.
Шум рекиуспокаивал лучше, чем сонная тишина спальни. Гомер стоял на берегу втом месте, где еще недавно нависала веранда «барака пильщиков».С нее он смотрел, как коршун камнем упал с неба, и змея не достигласпасительного берега, а ведь плыла так быстро.
Если быУилбур Кедр увидел сейчас Гомера, он опять бы разволновался, слишкомуж рано Гомер прощается с детством. Д-ру Кедру помогал засыпать эфир,а у Гомера лекарства от бессонницы не было.
– Спокойнойночи, Фаззи, – крикнул он, стараясь достать голосом другойберег. Но леса Мэна – таково уж их свойство – неоткликнулись эхом.
Онзаставит их отозваться.
– Спокойнойночи, Фаззи! – крикнул Гомер во всю силу легких. –Спокойной ночи!
Он кричали кричал – взрослый ребенок, чей плач когда-то был знаменит нетолько в Порогах-на-третьей миле, но и во всей округе.
– Спокойнойночи, Фаззи Бук!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЮНЫЙ ДОКТОР БУР

«Вдругих местах земли, – писал Уилбур Кедр, –есть то, что принято называть обществом. В Сент-Облаке общества нет,а потому и не существует понятия, что лучше, что хуже, а ведь в любомобществе это четко определено. Нам проще, не из чего выбирать, выборза нас раз навсегда сделан. Вот почему наши дети так жаждут общества,какого угодно, с пересудами, интригами, чем больше, тем лучше. И есливыпадет случай, сирота ныряет в общество с головой, как выдра вводу».
Когда д-рКедр писал эти слова, он думал о Гомере. Мелони и профессия акушера –вот и весь его выбор. Им с Мелони предрешено быть вместе, другогопартнера просто нет. Живи они в нормальном обществе, ихнесоответствие друг другу сыграло бы свою роль, но в Сент-Облаке этоне имело значения. То же с профессией: взяв что можно от жалкихсеятелей просвещения, подвизавшихся в Сент-Облаке, Гомеру ничего неоставалось, как заняться хирургией, или, точнее, акушерством. И тем,чему проще всего научить – владению расширителем и кюреткой.
Гомер велзаписи на полях институтских тетрадей д-ра Кедра. Уилбур Кедр и тогдауже писал убористо, но оставлял на листках много свободного места.Так что можно обойтись без новых тетрадей, слишком уж велика ценабумаги. Стоит только глянуть в окно – лес сведен, на его местесироты, и все во имя этого атрибута цивилизации.
Подзаголовком «Р-К» Гомер писал: «Самое безопасное –применять ногодержатели. Согласно правилам д-ра Кедра, перед абортомнеобходимо снять волосы с лобка. Влагалище обрабатываютантисептическим раствором (некоторые слова Гомер выводил заглавнымибуквами, в унисон привычке повторять концы фраз и ключевые слова),затем на ощупь определяют величину МАТКИ: одну руку кладут на брюшнуюстенку, два-три пальца другой вводят во влагалище. Затем с помощьюзеркала, похожего на утиный клюв, открывают доступ к шейке матки.(Шейка матки, записал он в скобках как напоминание, – этонижняя суженная часть матки.) В ней имеется отверстие, так называемыйзев. У беременной матки шейка вздута и лоснится.
С помощьюнабора металлических расширителей ШЕЙКУ МАТКИ расширяют и вводятАБОРТНЫЕ ЩИПЦЫ. Это специальные щипцы, с помощью которых постепенноудаляют все содержимое матки».
Подсодержимым матки Гомер разумел кровь и слизь. Это называлось«продукты зачатия».
«Спомощью КЮРЕТКИ СТЕНКИ МАТКИ выскабливаются дочиста, пока непослышится характерный скрип».
Вот ивсе, что записал Гомер в тетради д-ра Кедра о выскабливании,сопроводив запись небольшим примечанием: «МАТКА, о которойможно прочитать в специальной литературе, – это та частьгенитального тракта, в полость которой внедряется плодное яйцо».На полях против записи Гомер поставил номер страницы «Анатомии»Грея, где начинается глава «Женские органы размножения»,содержащая соответствующую информацию и рисунки.
К 1940году Гомер Бур, которому не было двадцати, принял, как акушер,несчетное количество родов и ассистировал при абортах, число которыхравнялось тогда одной четверти числа родов. Многие роды он провелсам, конечно, под наблюдением д-ра Кедра, но делать аборты емузапрещалось. Надо сперва окончить мединститут, говорил Кедр, ипоработать в больнице. Не потому, что это очень сложная операция.Напротив, она довольно проста. Но аборты делают врачи, следуявнутреннему убеждению, что это их долг. А такое убеждениескладывается на основе личного опыта, которого у Гомера пока еще небыло.
Д-р Кедрмечтал о спонсоре, который послал бы Гомера учиться в колледж; это нетолько путь в высшую медицинскую школу, но и во внешний мир, лежащийза пределами Сент-Облака.
Но какнайти спонсора, ломал голову д-р Кедр. Может, обратиться к своемупостоянному корреспонденту из Новоанглийского приюта для малолетнихбродяжек, у них такой длинный список благотворителей. Не напишешь жев объявлении: «Опытный акушер-гинеколог ищет спонсора дляпоступления в колледж плюс расходы на высшее медицинскоеобразование». Где то общество, та ниша, куда Гомер мог бывписаться, ломал голову д-р Кедр.
Но самоеглавное – отвадить Мелони от Гомера. Как эта пара удручалаУилбура Кедра! В его глазах они были равнодушные, надоевшие другдругу супруги. От той сексуальной тяги, которую Мелони как-тоудавалось поддерживать в начале их нескладного жениховства, давно ужене осталось следа. Если и случалась между ними близость, она неприносила им радости. За завтраком они сидели вместе, но всегдамолча, иногда в отделении мальчиков, иногда девочек; вместерассматривали потрепанную «Анатомию» Грея, точно это былатлас дорог, по которым они будут странствовать, если когда-нибудьвырвутся из Сент-Облака.
Мелонидаже перестала убегать. Д-ру Кедру казалось, что они опутаныкакими-то безрадостными, бессловесными узами. Их угрюмый тандемнапоминал ему дочь миссис Уиск, которая была обречена на вечный союзс пони. Мелони и Гомер никогда не грызлись, не спорили; Мелониперестала повышать голос. Если их когда и тянуло друг к другу, товлечение возникало не от наплыва чувств, а просто от безысходнойскуки.
Д-р Кедрдаже нашел ей работу в Порогах-на-третьей миле – ухаживать забогатой старухой, живя в ее доме на полном пансионе. Старуха,наверное, давно уже выжила из ума и жаловалась бы даже на ангела; наМелони она, во всяком случае, жаловалась не переставая: и нечуткая, ислова от нее не добьешься, а уж помочь выйти из ванны – лучше ине проси, на такую нарвешься грубость. Этому д-р Кедр мог поверить.Мелони тоже была недовольна, ей не хотелось жить в людях.
– Яхочу утром уходить на работу, а вечером возвращаться домой, –объяснила она д-ру Кедру и сестрам Эдне и Анджеле.
«Домой», –покачивая головой, думал д-р Кедр.
ПодыскалиМелони другую работу, здесь, в городке, но хозяину требовалсячеловек, умеющий водить машину. Кедр нашел шофера, который согласилсядавать Мелони уроки вождения. Она, однако, проявила такое лихачество,что парень побоялся с ней ездить, и Мелони лишь с третьего заходасдала экзамен и получила права. Но на работе – она возилаинструмент и материалы на строительную площадку – долго неудержалась. Не смогла объяснить, откуда на спидометре взялись лишниедвести миль.
– Мнебыло скучно ездить по одному маршруту. Вот я и каталась, гдехотела, – объяснила она д-ру Кедру и, пожав плечами,прибавила: – И еще пару дней встречалась с одним парнем.
Кедрупришлось с огорчением признать, что Мелони, которой было ужедвадцать, не годится ни для какой работы, ни для удочерения.Единственной ее зацепкой в жизни была дружба с Гомером, хотя онимогли весь день не перемолвиться словом. Все их отношения сводились ктому, что она просто присутствовала рядом с Гомером (хотя, конечно,она не из тех, кто просто присутствует). Мелони раздражала д-раКедра. Наверное, и Гомера, думал он.
УилбурКедр никогда никого так не любил, как этого юношу, и не представлялсебе, как будет жить, если Гомер вдруг покинет Сент-Облако; но онпонимал, рано или поздно это случится, если Гомера потянет туда, гдеесть из чего выбирать. Была у него мечта: потолчется Гомер средилюдей и вернется обратно. «Да только кто в здравом уме захочетвернуться в Сент-Облако?» – спрашивал себя Кедр.
В штатеМэн много маленьких городишек, но ни одного такого унылого, какСент-Облако.
Кедрлежал на койке в провизорской, дышал эфиром и вспоминал тихую гаваньПортленда, перебирал в уме городки к востоку и западу от него,обласкивая губами их добрые, чисто мэнские названия. (Вдох, выдох.)Он буквально ощущал вкус этих городков, их меняющиеся, как клубыдыма, имена: Кеннебанк и Кеннебанк-порт, Вассалборо, Ноблборо иУолдеборо, Уэскассет и Уэст-Бат, Дамарискотта и Френдшип,Пенобскот-Бей и Сагадахок-Бей, Ярмут и Кэмден, Рокпорт и Арандел,Рамфорд, Биддефорд и Ливермор-Фоллз.
* * *
К востокуот Кейп-Кеннета, заплеванного курортного местечка, находился напобережье хорошенький городок Сердечная Бухта, а к западу от этогогородка с морским названием дремал Сердечный Камень, обязанный своимназванием необитаемой скале, которая словно плавала, напоминая брюходохлого кита, посреди безупречной в остальном бухты. Крошечныйнеобитаемый островок был бельмом на глазу у жителей Сердечной Бухты,и они наверняка назвали соседний городишко по этой запятнаннойптичьим пометом белой скале. Она была плоская, с небольшим уклоном, иво время прилива на поверхности плавало лишь небольшое белое пятно.Поэтому, наверное, скалу иногда называли Дохлый кит.
В самомже Сердечном Камне никакой скалы не было, и вообще зря соседисмотрели на него свысока. Он находился всего в пяти милях отпобережья, с окружающих его холмов (правда, не со всех) был виденокеан, и на улицах чувствовалось его освежающее дыхание.
Но чтоподелаешь, по сравнению с Сердечной Бухтой все окрестные городкивыглядели беспородными дворнягами. Жители Бухты презирали Камень нестолько за простенькую старомодность двух его магазинов –универсального «Сэнборна» и «Скобяной лавкиТитуса», сколько за Питьевое озеро и летние домики на егоболотистых берегах. Питьевое озеро с его не очень-то питьевой водойбыло скорее большим прудом; к середине июля дно его становилосьилистым, поверхность затягивали водоросли; но для жителей СердечногоКамня это было единственное место летнего отдыха с купанием, к томуже оно находилось в двух шагах и от Камня и от Кеннетских Углов, такчто переезд на дачу особых трудов не составлял. Летними домиками,рассыпанными по берегам, пользовались и осенью в охотничий сезон. Ихназвания свидетельствовали об изобретательности и соревновательномдухе хозяев; тут были: «Эхо», «Раненый олень»(увенчанный оленьими рогами), «Вечные каникулы» (у домабыл лодочный причал). Соседский дом именовался «Дубочки»и воображению невольно рисовался хозяин с физиономией, источающейпатоку. Был еще дом с простым честным именем «Шермонова дыра».
В 194…году берега Питьевого озера были уже вполне обжиты, а к 195…-мукатера, гребные лодки и моторные, буксирующие водных лыжников, вомножестве бороздили его мутные воды, лопасти моторов без концапутались в водорослях, зато весла на взмахе радовали глаз длиннойзеленой бахромой. Вот только яхты стояли как приклеенные кнеподвижной водяной глади, играющей всеми цветами радуги отнакопленных годами детской мочи и бензина. Озеро к тому же былоотличным рассадником комаров.
В Мэнедесятки прелестных уединенных озер, Питьевое к таковым не относилось.Случайно попавшего в эти места любителя природы с байдаркой ждалоразочарование. Безрассудным, безвременно погибшим Винклям здесь явнобы не понравилось; воду из Питьевого озера никто, конечно, без особойнужды не пил; на этот счет ходило немало обидных шуток, пущенныхжителями Сердечной Бухты, которые с незапамятных времен хаялисоседний городок единственно из-за этого озера, пребывающего в стольплачевном состоянии.
Увидеввпервые озеро, Гомер сказал себе: если кто-нибудь когда-нибудьподумает о летнем отдыхе для бедных сирот Сент-Облака, болотистаялощина между «Эхом» и «Шермоновой дырой» –самое подходящее для этого место.
* * *
Но не всевокруг Сердечного Камня было столь безотрадно – поколения егожителей обратили близлежащие земли в плодородные угодья, фруктовыесады и молочные фермы. В 194… году вдоль Питьевого шоссетянулись на несколько миль ухоженные, обильно плодоносящие яблоневыесады, принадлежащие ферме «Океанские дали». Даже помнению скупых на похвалу обитателей Бухты, сады были образцовые. Хотяадминистративно они находились в черте Камня, но по виду принадлежалискорее Бухте. Площадки перед фермерским домом вымощены, между нимиклумбы цветущих роз, вокруг бассейна зеленый газон, идущий до самыхяблонь; ухаживали за газоном и цветниками те же садовники, чьимиусилиями содержались в порядке лужайки и клумбы городка, лежащего наберегу океана.
Даже имяхозяина «Океанских далей» больше подходило бы жителюСердечной Бухты, во всяком случае, в Сердечном Камне оно звучалонекоторым диссонансом. Это было вполне объяснимо, ведь УоллесУортингтон был родом из Нью-Йорка; он хорошо разбирался в денежныхоперациях и сообразил вложить свой капитал в яблочную ферму незадолгодо того, как все другие инвестиции пошли прахом. Владея яблоневымисадами, он оставался до мозга костей джентльменом, что было заметнодаже по одежде. Разумеется, он ничего не понимал в яблочном деле ипотому нанимал управляющих.
Уортингтонбыл бессменным членом совета клуба Сердечной Бухты. Кроме него, ниодин житель Сердечного Камня не удостаивался такой чести. Половинажителей Сердечного Камня работала у него в садах, и он пользовалсяредкой привилегией – его в равной мере почитали в том и другомгородке.
УилбуруКедру Уоллес Уортингтон напомнил бы кого-нибудь из Ченнинг-Пибоди, вчьем особняке он делал второй в жизни аборт – аборт богатых,как он говорил. А Гомеру он показался бы настоящим королем НовойАнглии.
Пожив вэтих двух городках и познакомившись с их историей, вы бы узнали, чтожена Уоллеса Уортингтона отнюдь не была королевой во всех отношениях.Держалась как королева – да и выглядела как королева с головыдо пят. Но старожилы помнили, что Олив Уортингтон хоть и родилась вСердечной Бухте, но не в лучшем районе. Человеческое общество так ужустроено, что даже в таких глухих городишках кварталы делятся налощеные и малоприглядные.
ОливУортингтон родилась на свет Божий как Алис Бин. Она была дочерьюБрюса Бина, сборщика моллюсков и младшей, «умной» сестройбурильщика колодцев Баки Бина. Прозвище «умная сестра»,казалось, намекало на то, что брат ее особым умом не отличался. Но онбыл, однако, поумнее отца, неудачника Брюса. Бурение колодцев(профессия отца сестры Анджелы, давшая Гомеру фамилию) было деломдоходным, моллюски отставали от него, как шутят в Мэне, «и вдолларах, и в милях».
ОливУортингтон выросла, торгуя устрицами с кузова грузовичка, которыйвсегда подтекал из-за тающего в нем льда. Ее мать Мод целыми днями неразжимала рта, может потому, что беспрестанно курила; на кухонномстоле, заставленном косметикой вперемежку с раковинами, на толстойразделочной доске стояло треснутое зеркальце, перед которым онакрасилась. Иногда к флакону с помадой прилипал черный ошметокустрицы, а пепельницей ей неизменно служила большая раковина. Умерлаона от рака легких, когда Олив еще училась в школе.
Алис Бинстала Алис Уортингтон, выйдя замуж за Уоллеса Уортингтона, а имя«Алис» сменила на «Олив», честно заполнивсоответствующую форму в муниципалитете; в ее случае дело упрощалосьтем, что в имени надо было сменить всего лишь две буквы. Местныеострословы так и этак склоняли ее имя, оно каталось у них на языке,точно косточка малопонятного овоща того же имени. За спиной кое-ктоеще называл ее Алис, но только брату Баки позволялось называть ее такв лицо. Люди к ней относились с почтением и, раз уж ей так хотелось,величали ее Олив. Общий приговор был таков: пусть она вышла заУортингтона, а значит, породнилась с деньгами, став хозяйкой яблочнойфермы, но она все равно продешевила себя.
Веселый,общительный, любящий развлечения, Уоллес Уортингтон был к тому жечеловек добрый и даже щедрый. Он боготворил Олив, любил в ней все:серые глаза, светло-пепельные волосы с платиновым отливом, ееобразованную речь, коей часто подражали в местном клубе. Этимпоследним она была обязана брату Баки: копая колодцы, он разбогател иотправил сестру учиться в колледж. Возможно, именно этим она ипривлекла внимание Уоллеса Уортингтона. И скорее всего поэтому, какблагодарная сестра, позволяла Баки называть ее Алис. Она терпеливопереносила его набеги на свои владения, что само по себе было бы впорядке вещей, но его сапоги всегда облепляла рыжая глина,извлеченная из земных недр, какую только и мог принести в домбурильщик колодцев. Олив прятала раздражение, когда он в своихсапожищах расхаживал по всему дому, называя ее «Алис-малышка»,а в жаркий день, сняв только сапоги, нырял в чистейшую воду бассейна.После его ухода вода еще долго бурлила в нем, как океанский прибой, ана стенках оставался грязно-бурый окоем, как в ванне после купаниячумазого мальчишки.
Выигрышот замужества, спасшего Олив от судьбы Алис Бин, уравновешивалостранное поведение Уоллеса Уортингтона, с которым явно творилосьчто-то неладное. При том, что он был настоящий джентльмен: радел освоих работниках (купил всем страховые полисы, тогда как работникидругих ферм влачили в то время жалкое существование), необидноподшучивал в клубе над республиканцами, любил радовать людейприятными затеями (все машины «Океанских далей» украшалаего монограмма на большом красном яблоке) – словом, при всехего достоинствах у него был некий изъян: казалось, что он всегда влегком подпитии, такое он проявлял иногда озорство и детскуюнепоседливость. И жители обоих городков были единодушны во мнении:жизнь с Уоллесом Уортингтоном не сахар.
Он былпьян, когда на теннисном корте укоротил сетку, откромсав от нееширокую полосу лезвием складного ножа, – наверное, долгомучился, натягивая ее. Он был пьян опять же в клубе, когда у д-раДарриримпла случился инсульт. Уоллес окунул почтенного старца вбассейн (разумеется, на мелком месте), чтобы привести того в чувство,как он потом объяснил. Бедняга чуть не утонул в довершение к удару.Оскорбленные до глубины души Дарриримплы в знак протеста сложили ссебя членство клуба. Уоллес был пьян и тогда, когда въехал у себя наферме в пятисотгаллонный распылитель «Харди», забрызгавсебя и свой белый кадиллак химикалиями, отчего колени у негопокрылись сыпью, а красная обивка кадиллака пошла белесыми пятнами.Он был пьян, когда пожелал вести трактор с прицепом, нагруженнымполовиной всех ульев Аиры Титкома; не доехав метров пяти допересечения Питьевого шоссе с просекой Дей, он опрокинул на землю всеулья вместе с медом и миллионами разгневанных пчел. Их жертвами сталион сам, Эверет Тафт, его жена Толстуха Дот и ее сестренка ДебраПеттигрю, которые работали в это время в соседнем саду.
Но всупружеской верности Уоллеса не сомневался никто; циникипосмеивались: столько пить – ни с какой другой женщиной неполучится; впрочем, наверное, и с Олив тоже. Хотя, очевидно, с Оливодин раз-таки получилось; у него был сын, которому в описываемоевремя шел двадцать первый год. Он был высок, красив и обаятелен, какотец; с сизо-дымчатыми глазами матери, но, в отличие от нее, светлыйшатен – у Олив волосы были светло-пепельные, у него –цвета гречишного меда. Уоллес Уортингтон-младший был так добр ипрекрасен, что все ласково звали его Уолли. А Уортингтона-старшегопосле рождения сына стали именовать Сениором, даже Олив, а современем и Уолли.
Это,конечно, самая поверхностная информация о Сердечной Бухте и ее соседеСердечном Камне. И если бы д-р Кедр знал только это, он, наверное,попытался бы помешать Гомеру отправиться жить в те края, решив, чтожизнь там слишком сложна для сироты: вряд ли он отличит правду отзлословия и не запутается в сословных предрассудках. Но СердечнаяБухта и Сердечный Камень были для него только романтические названия,к тому же видевшиеся сквозь эфирные пары.
Если бы,однако, д-р Кедр поближе узнал Уоллеса Уортингтона, он бы скоропонял, что окружающие к нему несправедливы. Да, Сениор много пил, всепьющие много пьют, но мало кто так себя ведет. Дело в том, что Сениоралкоголиком не был, и д-р Кедр скоро поставил бы безошибочныйдиагноз. Уортингтон страдал болезнью Альцгеймера. Для этой болезнихарактерны ослабление интеллекта и памяти, симптомы ее –гиперактивность, непоседливость, неадекватная оценка происходящего.Болезнь прогрессирует на глазах и за год-два сводит больного вмогилу. Обыватели же Сердечной Бухты, при всей своей сметливости, неуловили разницы между алкоголизмом и болезнью и пребывали вуверенности, что владеют тайной семьи Уортингтонов. А это былклассический случай органического прогрессирующего слабоумия.
Заблуждалисьони и насчет Олив Уортингтон. Она, бесспорно, заслужила свое новоеимя. Конечно, она мечтала расстаться с устричным счастьем родителей.Но Олив умела работать, помнила, как быстро тает в грузовичке лед икак скоро портятся устрицы. В руках у нее спорилась любая работа. Онасразу сообразила, что муж ее, знающий толк в денежных операциях, вяблочном деле ничего не смыслит, и сама занялась фермой. Хорошимработникам повысила зарплату, нерадивых уволила, наняла молодых идобросовестных. Для тех, кто старался, пекла яблочные пироги и училапечь их жен. В яблочном павильоне поставила плиту с духовкой и сталапечь пиццы – сорок восемь за один раз. И торговля в павильоне,где раньше продавались только сидр1и яблочное желе, сразу оживилась. Она щедро оплатила погибшие ульяАйры Титкома, и скоро на прилавке появился мед «яблоневыйцвет». В конце концов, Олив поступила на курсы и постигла всюяблочную науку – что такое перекрестное опыление, как сажаютмолодые деревца, прививают черенки, прорежают кроны, как борются смышами, какие химикалии используют для опрыскивания. Теперь ей былоизвестно про яблони больше, чем ее управляющим, и она охотно делиласьс ними всем, что знала сама.
В памятиОлив всплывали иногда молчаливый образ матери, завороженнойсобственным стареющим отражением в треснувшем зеркальце; грязнаякухня, всюду раковины, полные окурков, ватные тампоны цвета глины ссапог Баки и присыпанные пеплом (ими она наносила на лицо румяна).Эти видения прибавляли ей сил. Она помнила, откуда вырвалась, и несомневалась, что заслужила свое место в яблоневом раю. Приняв изненадежных рук Сениора «Океанские дали», она завела наферме образцовый порядок, неутомимо работая за него и для него.
Вечером,вернувшись из клуба – Олив всегда сама водила машину, –она оставляла спящего Сениора на переднем сиденье. Домой егопереносил возвращающийся поздно Уолли, которого на подушке ждалазаписка Олив с просьбой позаботиться об отце. Уолли всегда выполнялпросьбу, он был золотой ребенок не только по внешности. Но как-то,вернувшись домой в сильном подпитии, Уолли не смог перенести отца. Иутром Олив Уортингтон устроила ему настоящий разгон.
– Тыможешь во всем походить на отца. Кроме пьянства, – сказалаона Уолли. – Если ты в этом пойдешь по его стопам, фермытебе не видать как своих ушей. Не получишь ни единого цента, ниединого яблока. Думаешь, отец сможет мне помешать?
Уолливзглянул на отца, который по его вине проспал всю ночь на переднемсиденье кадиллака, испещренном белесыми пятнами после того случая сраспылителем. Да, отец, пожалуй, не сможет ничему помешать.
– Думаю,не сможет, – вежливо согласился он. И не только потому,что был хорошо воспитан (он мог бы учить клубных юнцов, крометенниса, и хорошим манерам). Он знал, что мать вышла замуж всего лишьза деньги, которые, правда, можно было куда-то вложить. Нопроцветающая ферма была делом ее рук. (Д-р Кедр очень ценил в людяхтрудолюбие, которое дает плоды.)
Самоепечальное заключалось в том, что и Олив не понимала истинногосостояния мужа. Несчастный Сениор страдал неизлечимым слабоумием,алкоголизм был только побочным явлением.
Вашисоседи могут многое знать о вас, но, конечно, не все.Уортингтон-старший терялся в догадках, почему день ото дня ему всехуже и хуже. И склонен был сам винить в этом пьянство. Старался питьменьше, и все равно утром не помнил, что говорил или делал накануне;все равно дряхлел с устрашающей быстротой; не кончив одно дело,хватался за другое, бросал куртку здесь, шляпу там, забывал ключи отмашины в оставленной где-то куртке. Пил меньше, и все равно вел себякак маразматик. Это до такой степени удручало его, что он снованалегал на спиртное. Так он и пал жертвой двух зол – болезниАльцгеймера и алкоголя, оставаясь в глазах окружающих добродушнымпьянчужкой с внезапными перепадами настроения. В просвещенномобществе его бы лечили и опекали как идеального пациента. Каковым онна самом деле и был.
В этомединственном отношении оба городка ничем не отличались отСент-Облака. Тяжело больной Сениор, так же как Фаззи Бук, былобречен.
* * *
Гомерпервый раз открыл «Анатомию» Грея в 193… году,начав со строения скелета. С костей. В 194…-м он совершал ужетретье путешествие по ее страницам, иногда прихватывая с собойМелони. Непредсказуемая, как всегда, Мелони заинтересовалась нервнойсистемой, особенно двенадцатым двигательным нервом, управляющимдвижениями языка.
– Чтотакое двигательный нерв? – спросила она, высунув язык.
Гомерстал было объяснять и не смог от какого-то отвращения. Он в шестойраз перечитывал «Давида Копперфильда», в седьмой –«Большие надежды» и в четвертый – «ДжейнЭйр». Вчера дошел до места, на каком Мелони всегда морщилась, аГомеру становилось не по себе.
В началедвенадцатой главы Джейн говорит: «Глупо внушать людям, чтосамое лучшее для них – покой. Человек должен действовать. Иесли у него этой возможности нет, он сам ее создает».
– Запомни,Солнышко, – сказала Мелони, прервав его чтение. –Пока я здесь, ты никуда не уйдешь. Ты дал мне слово.
Гомерунадоели эти напоминания. И он с вызовом прочитал многозначительнуюстроку еще раз.
«Глуповнушать людям, что самое лучшее для них – покой. Человек должендействовать. И если у него этой возможности нет, он сам ее создает».
МиссисГроган даже вздрогнула – ей почудилась в голосе Гомера глухаяугроза.
Гомерпереписал эту строку четким убористым почерком, не хуже, чем у д-раКедра, и перепечатал на машинке сестры Анджелы, сделав всего две-триошибки. Дождавшись, когда Святой Кедр удалится «немноговздремнуть», тихонько вошел в провизорскую и положил цитату из«Джейн Эйр» на его усталую, вздымающуюся и опадающуюгрудь. Д-ра Кедра не так встревожило содержание записки, как мысль,что мальчик знает о его тайном пристрастии – подумать только,вошел, не боясь разбудить, и даже положил записку на грудь! И он ведьне проснулся, но, может, потому, что на этот раз превысил обычнуюдозу, мучился сомнениями д-р Кедр. Может, Гомер с умыслом придавилзаписку эфирной маской, намекая на что-то?
«Ходистории, – писал д-р Кедр, – определяютмельчайшие, часто нераспознанные ошибки». Эта его мысль какнельзя лучше подкрепляется историей названия Сердечной Бухты, схожейв какой-то мере с происхождением имени Мелони. Моряка, открывшегопрелестную бухту, на берегу которой вырос городок, звали Сердж. Поего имени бухта и была названа изначально. Имя первооткрывателя современем забылось, и как-то само собой, возможно в результате ошибкиписаря, Бухта Серджа превратилась в более понятное Бухта Сердца. Апотом уж местные жители стали нежно называть свой городок: СердечнаяБухта. Этот моряк Сердж первый расчистил и плодородную долинуСердечного Камня, вознамерившись стать фермером, но жители СердечногоКамня название своего городка с его именем не связывают.
«Сердце– мускульный мешок конической формы, находящийся в груднойполости…» – шпарил Гомер, вызубрив наизусть чутьне всю «Анатомию». К 194… году он уже видел сердцатрех трупов, которых раздобыл для него д-р Кедр (каждый труппрослужил науке два года).
Всетрупы, разумеется, были женские, не на мужских же изучать акушерствои гинекологию. Достать их было целой проблемой (с двумя пришлосьсразу же расстаться – один прибыл в воде, которой полагалосьбыть льдом, другой, наверное, плохо забальзамировали). Но три трупаГомер помнил прекрасно, правда, имя дал только третьему –сработало наконец чувство юмора. Гомер назвал покойницу Кларой вчесть слабой, беспомощной матери Давида Копперфильда, позволившейнегодяю мистеру Мэрдсону так скверно обращаться с ней и ее сыном.
– Тыбы лучше назвал ее Джейн, – посоветовала Мелони. Она хотьи отождествляла себя с Джейн Эйр, но временами ненавидела ее и в тотдень питала к ней именно это чувство.
– Аможет, Мелони? – пошутил Гомер, но чужой юмор не доходилдо нее. Мелони слышала только себя.
На трупеномер два Гомер тренировался перед своим первым кесаревым сечением.Во время операции взгляд д-ра Кедра был как прикован к его рукам,отчего Гомер не ощущал их своими: они двигались с такой плавнойточностью, что Гомеру невольно думалось, уж не открыл ли д-р Кедрспособ делать идеальный разрез силой своей мысли, так что руки быликак бы и ни при чем.
Затянувшаясябеседа д-ра Кедра, пришедшего забрать прибывший на его имя труп, сначальником станции, послужила причиной первого знакомства Гомера сэклампсией, или «родильными судорогами», как называли этоосложнение в Бостонском родильном доме в дни юности Уилбура Кедра. Вту минуту, когда д-р Кедр потребовал у начальника станциисопроводительный документ, которым снабжаются путешествующие трупы, ивыказал желание поскорее забрать бедняжку Клару, Гомер никак не могнайти на трупе номер два подвздошную вену. Но у него было оправдание– труп номер два отслужил свое, в нем почти все было уженераспознаваемо. Надо заглянуть в «Анатомию» Грея,подумал Гомер, как вдруг в комнату ворвалась с отчаянным воплемсестра Эдна: ее обычная реакция, когда она видела Гомера в обществекадавра номер два. Как будто заставала его с Мелони.
– Ой,Гомер! – Она ничего больше не могла прибавить, а толькобила воздух руками, как испуганная курица крыльями.
Наконецей удалось жестом махнуть в сторону провизорской. Гомер немедленнобросился туда: на полу лежала женщина с выпученными, невидящимиглазами, так что в первое мгновение Гомер принял ее за труп, закоторым отправился на станцию д-р Кедр. Но тут женщина зашевелилась,и Гомер понял – перед ним труп без пяти минут. Судорогиначались с подергивания лица и скоро распространились по всему телу.Лицо, только что пылавшее, посинело до черноты и залоснилось. Она стакой силой ударила пятками об пол, что туфли слетели с ног иоткрылись отекшие лодыжки. Челюсти у нее были стиснуты, губы иподбородок в кровавой пене, язык, к счастью, прикушен, не дай Бог, онзапал бы в дыхательное горло. Дышала женщина с трудом, воздух изгруди вырывался с хрипом и свистом; Гомер нагнулся над ней, и в лицоему фонтаном брызнула слюна, напомнив ярость брызг, летевших с реки,которая смыла на его глазах чету Винклей.
– Эклампсия, –сказал Гомер сестре Эдне и вспомнил объяснение д-ра Кедра: словодревнегреческое, имеет отношение к вспышкам света, которые видитбольная в первые секунды припадка.
Гомерзнал, если беременность протекает под наблюдением врача, эклампсииможно избежать. Ей предшествуют очевидные симптомы: повышенноедавление, белок в моче, отеки ног и рук, головные боли, тошнота,рвота и, конечно, яркие вспышки света в глазах. Больным требуетсяпостельный режим, строгая диета, ограниченное питье, регулярноеосвобождение кишечника. Если указанный режим не помогает, вызываютпреждевременные роды; судороги, почти всегда, сразу же прекращаются,и ребенок часто родится живым. Но пациентки д-ра Кедра не тольконикогда не обращались к врачам, но даже не подозревали, чтосуществуют женские консультации. И вот пожалуйста – пациенткапри последнем издыхании даже по меркам д-ра Кедра.
– ДокторКедр на станции, – спокойно произнес Гомер, подняв глазана сестру Эдну. – Пошлите за ним кого-нибудь. Вы с сестройАнджелой нужны здесь, будете мне помогать.
Он поднялженщину и понес в родильную, ощущая ее холодную влажную кожу,напомнившую ему труп номер один и труп номер два, который лежалсейчас, раскромсанный, на столе в комнате, отведенной д-ром Кедромдля анатомических занятий, за стеной которой была приютская кухня. Израссказов д-ра Кедра Гомер помнил: в прошлом веке врач-акушер дал быпациентке эфир и, применив расширитель шейки матки, вызвалискусственные роды, что в большинстве случаев заканчивалось смертьюроженицы.
Д-р Кедреще в Бостонском родильном доме узнал, что первым делом надоназначить больной дигиталис per-os, он поддерживает сердце и не даетразвиться отеку легких. Гомер слушал хлюпающее дыхание женщины идумал: даже если он помнит объяснения д-ра Кедра, похоже, что этойженщине помощь уже не нужна. Он знал, при эклампсии показаноконсервативное лечение, и уж если вызывать роды, то их течение повозможности должно быть естественным. Женщина на столе застонала,голова и пятки одновременно ударили по столу, огромный живот взмыл ввоздух, рука отскочила в сторону и наотмашь ударила Гомера по лицу.
Женщинуиногда убивает один-единственный припадок, но бывает, что онаостается жива и после сотого. А вот сколько припадков выдержала этаженщина – один или девяносто, этого Гомер, естественно, незнал.
Минутчерез пять вернулась с сестрой Анджелой сестра Эдна. Гомерраспорядился дать женщине морфий, а сам ввел в вену магнезию, чтобыснизить давление. Затем попросил сестру Эдну взять у больной мочу, асестру Анджелу проверить мочу на белок. Больная была в сознании,отвечала на вопросы, но сказать, сколько у нее было припадков, немогла. Она их не помнила, чувствовала только их приближение ипоследующее состояние опустошенности. Родить, по ее словам, ейпредстояло еще через месяц.
Сприближением судорог Гомер дал ей вдохнуть немного эфира, надеясь,что это уменьшит их интенсивность. Припадок на этот раз имел инойхарактер, хотя по силе не уступал первому: движения были болееплавны, протяженны, но, пожалуй, даже более мощны. Гомер налег ей нагрудь, но тело ее взвилось, как отпущенное пружиной лезвие ножа, иГомер слетел с нее, как перышко. Во время следующей паузы Гомерисследовал влагалище – шейка матки еще не сгладилась и маточныйзев не раскрылся, значит, роды еще не начались. Гомер мучилсясомнениями, начинать ли роды. Как ему не хотелось принимать эторешение! Куда же девался Кедр?
Задоктором отправили воспитанника, у которого вечно тек нос; онвернулся один, без доктора, распустив сопли до нижней губы и размазавпо щеке. Сопли засохли, и получился точь-в-точь след от ударахлыстом. Звали мальчугана Кудри Дей (имя придумала, конечно, сестраАнджела); шмыгая носом, он сообщил, что д-р Кедр уехал на поезде вПороги-на-третьей миле, куда начальник станции, в приступерелигиозного фанатизма, отправил прибывший медленной скоростью труп.Начальник станции отказался его принять, и труп последовал дальше.Разъярившись на начальника, д-р Кедр вскочил в следующий поезд, начавпогоню.
– Ох! –всплеснула руками сестра Эдна.
Гомерначал давать больной дигиталис. В очередную передышку спросил,оставит ли она ребенка в приюте или приехала сюда как в ближайшийродильный дом, другими словами – нужен ли ей этот ребенок.
– Выдумаете, он умрет? – не ответив, спросила женщина.
– Конечно,нет, – улыбнулся Гомер ободряющей улыбкой д-ра Кедра, апро себя подумал, если в ближайшие часы роды не вызвать, ребенокнаверняка погибнет; если поспешить с родами, очень вероятно, чтопогибнет мать.
Женщинарассказала, что приехала сюда с попутной машиной, потому что у нееникого во всем свете нет, взять ребенка ей некуда, но она очень-оченьхочет, чтобы он родился живой.
– Да, –кивнул головой Гомер, как будто сам принял это решение.
– Выочень молоды, – сказала женщина. – Я не умру?
– Нет,конечно. – Гомер опять улыбнулся, подражая Кедру: может,хоть это придаст ему солидности.
Но последвенадцати часов борьбы с эклампсией (было уже семь припадков) Гомери думать забыл про солидность.
Посмотревна сестру Анджелу, помогающую держать бьющуюся в судорогах женщину,Гомер сказал:
– Будемвызывать роды. Надо вскрыть плодный пузырь.
– Яуверена, Гомер, ты знаешь, что делать. – Сестра Анджелатоже попыталась ободряюще улыбнуться, но улыбка явно не получилась.
Черездвенадцать часов начались потуги. Гомер потом так и не мог вспомнить,сколько припадков перенесла женщина. Теперь его больше беспокоило,что с Кедром; страх мешал принимать роды, и он силился его подавить.
Еще черездва часа женщина родила здорового мальчугана почти шести фунтов.Состояние ее, как и ожидал Гомер, сразу улучшилось. Судороги сталименьше, давление снизилось, белок в моче упал.
Вечеромэтого дня Уилбур Кедр вместе со спасенной Кларой – скоро такнарекут труп номер три – усталый, но торжествующий вернулся вСент-Облако.
Наканунеутром он имел бурное объяснение с начальником станции, который непринял странствующий в одиночку труп. Вскочив в следующий поезд, Кедрдоехал до Порогов-на-третьей-миле. Но и там начальника станции чутьне хватил удар. Клара проехала еще одну станцию, потом еще одну, д-рКедр следовал за ней по пятам, отставая на один поезд. Если бы кто ипринял эту необычную посылку, так только затем, чтобы предать ееземле. Но в обязанности начальников похороны заблудившихся трупов невходят, так зачем же принимать труп, за которым никто не придет –адресат-то в Сент-Облаке! Тем более что преданию земле он явно непредназначался: контейнер издавал неземные звуки – хлюпаньебальзамирующего состава; кожа была как гуттаперча, сквозь которуюпроступали вены и артерии цвета космических бездн. «Что бы этони было, – категорически заявил начальник станцииПорогов-на-третьей-миле, – мне оно ни к чему».
Так Клараминовала Пороги, Мизери-клин, Мокси-клин, Ост-Мокси. На станцииГармония (штат Мэн), где Клара задержалась минут на пять, напугав дополусмерти станционный персонал, д-р Кедр устроил грандиозныйскандалище.
– Этомое тело! – вопил он. – На нем мое имя! Онопредназначено для студента-медика, проходящего практику в моейбольнице «Сент-Облако». Это мое тело! Слышите вы, мое! –бушевал он. – Почему вы отправили его не в ту сторону? Покакому праву лишили меня наглядного пособия?
– Оноприбыло к нам, а не в Сент-Облако, – оправдывалсяначальник станции. – Там, мне сдается, его не приняли.
– Нашначальник совсем спятил! – Д-р Кедр от ярости дажеподпрыгнул – невысоко, чуть-чуть. Но тоже произвел впечатлениеслегка спятившего.
– Может,оно так, а может, и нет, – продолжал железнодорожныйстраж. – Тело адресовано не нам, и я его не принял.
– Господипомилуй! Ведь это не вурдалак!
– Ая и не говорю, что вурдалак! Хотя кто его знает. За две минуты неразберешь!
– Обормоты! –крикнул д-р Кедр, едва успев вскочить на подножку отходящего поезда.
ВКорнвилле, где поезд не останавливался, д-р Кедр выглянул в окошко икрикнул двум работникам с картофельных ферм, которые махали вследпоезду:
– ВМэне идиотов не сеют, не жнут!
ВСкоухегене спросил у начальника, куда, тысяча чертей, приедет в концеконцов его тело.
– ВБат, наверное, – ответил тот. – Ведь егопослали оттуда, а по указанному адресу никто его не востребовал.Значит, рано или поздно вернется обратно.
– Какникто не востребовал! Я востребовал! – кричал д-р Кедрчуть не до хрипа.
Мертвоетело отправила в Сент-Облако батская городская больница. Это был трупженщины-донора, которая перед смертью завещала свои бренные останкинауке. А патологоанатом этой больницы знал, что д-ру Кедру как разнужен свежий женский труп.
ПоймалКлару д-р Кедр в Аугусте. Аугуста оказалась вполне здравомыслящимпоселением – по меркам Мэна. Начальник станции обратилвнимание, что тело едет не в ту сторону, и решил вернуть его поуказанному адресу.
– Конечно,не в ту! – продолжал кипятиться д-р Кедр.
– Какая-тодьявольщина. Что они там у вас, читать разучились? –удивился начальник станции.
– Нетолько разучились. Они вообще все сбрендили! Этим чертовым городкамнеплохо бы каждый день получать по трупу!
Всюдолгую дорогу обратно, с Кларой на руках, д-р Кедр никак не могуспокоиться. На каждой станции, нанесшей ему оскорбление, особенно вГармонии, да и в Ост-Мокси и Мокси-клине, впрочем, и на всехостальных он сообщал на остановках начальникам станций, что он о нихдумает.
– Дебилвилл! –прокричал он в окошко на станции Гармония. – Вот как васнадо было назвать! Вы и понятия не имеете, что такое гармония!
– Намвсю гармонию перепутал ваш чертов труп! – ответили ему сплатформы.
– Кретинбург! –успел он крикнуть в окно уже под стук колес.
Когдапоезд наконец прибыл в Сент-Облако, начальника станции, к огромномуразочарованию Кедра, на месте не оказалось. «Ушел обедать», –сказал кто-то, хотя был уже вечер.
– Может,все-таки ужинать? – не преминул съехидничать Кедр. –Перепутал, наверное, день с вечером.
Д-р Кедрнанял каких-то двух придурков, и они потащили Клару наверх вприютскую больницу.
Он оченьудивился, увидев в прозекторской искромсанный труп номер два. Гомер сэтой эклампсией совсем про него забыл и не вынес его, а Кедр велелтащить Клару прямо туда, не подготовив носильщиков к ожидавшему ихсюрпризу. Один в панике рванул вон и врезался в стену. Поднялсястрашный переполох. Кедр бегал по дому в поисках Гомера, изливаядушу:
– Гомер!Гомер! Я проехал чуть не половину чертова Мэна, гонялся за твоимтрупом! А ты даже не побеспокоился все привести в порядок! У этихидиотов совсем разум отшибло! Гомер, Гомер, – перешел д-рКедр на более спокойный тон: нельзя все-таки взваливать нажелторотого юнца все чертову работу взрослых.
Непереставая бурчать себе под нос, д-р Кедр заглядывал во все комнаты.А Гомер, как свалился на белую больничную койку Кедра, так и спал вотуже третий час мертвым сном. Возможно, крепости сна способствовалипары эфира, постоянно витающие над этой койкой у восточного окна.Хотя вряд ли он сейчас нуждался в снотворном – шутка сказать,чуть не сорок часов принимал роды, осложненные эклампсией.
Ксчастью, д-р Кедр скоро наткнулся на сестру Анджелу, помешавшую емуразбудить Гомера.
– Чтоздесь происходит, хотел бы я знать? – спросил он, ужеслегка поостыв. – Неужели никому не интересно, где ястолько времени пропадал? И почему этот юноша оставил на всеобщееобозрение труп, по виду побывавший в руках маньяка-убийцы? Оставь васвсего на одну ночь, и все пойдет кувырком.
И тогдасестра Анджела рассказала ему, что сразу после его ухода на станциюпришла женщина с тяжелейшим случаем эклампсии, тяжелее она невстречала, а ей, как и Кедру, многое довелось повидать на веку. Еще вБостонском родильном доме он не раз сталкивался со смертью рожениц отэклампсии; и даже в 194… году она уносила четверть всехпогибающих во время родов младенцев.
– ИГомер справился? – спросил д-р Кедр сестер.
Онпрочитал отчет, посмотрел роженицу, которая чувствовала себяпрекрасно, недоношенного, но вполне здорового ребенка.
– Онвсе время держался спокойно, почти так же, как вы, – свосторгом говорила сестра Эдна. – Вы можете им гордиться.
– Онпросто ангел, – вторила ей сестра Анджела.
– Немногозадумался перед тем как вскрыть пузырь, – вспоминаласестра Эдна. – Но все сделал правильно.
– Онни разу ни в чем не усомнился, – прибавила сестра Анджела.
Да, Гомервсе сделал правильно, думал Уилбур Кедр, допустил всего однумаленькую ошибку: не записал точного числа припадков во вторые сутки(тем более что в первые все было подсчитано безупречно) и совсем неупомянул о силе и количестве судорог (если они были) после началасхваток. Но нечего придираться, Уилбур Кедр был хороший учитель ипонимал: критика сейчас неуместна. Все самое трудное решено верно,роды Гомер принял идеально.
– Аведь ему нет еще двадцати, так ведь? – спросил д-р Кедр.
Но сестраЭдна уже пошла спать, она тоже едва держалась на ногах. В еесновидениях героическое поведение Гомера еще усилит любовь к Кедру, иночной отдых будет ей в радость. Сестра Анджела была все еще у себя вкабинете. Д-р Кедр спросил, почему крохотный новорожденный еще неназван; она ответила, сегодня не ее очередь, а сестра Эдна оченьустала.
– Очередь– это просто формальность. Я хотел бы, чтобы ребенок был названеще сегодня. Вас ведь не убудет, если вы дадите ему имя вне очереди.
Но сестреАнджеле пришла в голову отличная мысль. Это младенец Гомера, он спасего и мать. Пусть он и называет.
– Выправы, пусть, – согласился д-р Кедр. Его переполнялагордость – его ученик блестяще выдержал первый трудный экзамен.
Назавтрабыл день присвоения имен. Гомер наречет новый труп Кларой и даст имясвоему первому сироте. И конечно, назовет его Давид Копперфильд.Сейчас он читал у мальчиков «Большие надежды», эта книганравилась ему больше, но не назвать же ребенка Пипом, да и малышДавид был симпатичнее. Так что выбор имени не потребовал долгихраздумий. В то утро он проснулся хорошо отдохнувший, готовый кпринятию куда более трудных решений.
Он спал,не просыпаясь, всю ночь. Проснулся только однажды, еще с вечера; лежана железной койке д-ра Кедра, вдруг явственно ощутил его присутствие.Слава Богу, Кедр вернулся, наверное, стоит рядом и смотрит на него.Но Гомер не открыл глаз; от д-ра Кедра сладковато веяло эфиром (какот женщин духами), слышалось его ровное дыхание. Вдруг на лоб Гомерулегла ладонь – легкая ладонь врача, щупающего, нет ли упациента жара. Гомер Бур, уже опытный акушер, знающий гинекологию нехуже любого практикующего врача (а ему еще нет двадцати), лежал оченьтихо, притворяясь, что спит.
Д-р Кедрнаклонился и едва слышно поцеловал его в губы.
– Хорошаяработа, Гомер, – прошептал он. И Гомер почувствовал ещеодин поцелуй, легкий, как пушинка. – Хорошая работа, моймальчик, – тихо повторил д-р Кедр и ушел.
У Гомерапо щекам текли слезы, скоро все лицо стало мокрое, так сильно он неплакал, даже когда умер Фаззи Бук, и ему тогда удалось обманутьЛужка; он вообще с того вечера ни разу не плакал. А сейчас не могунять слез, плакал и плакал, молча, без всхлипов – утром надобудет сменить наволочку на подушке д-ра Кедра, промокла насквозь.
Гомерплакал, потому что первый раз в жизни ощутил поцелуй отца.
Конечно,Мелони целовала его. Раньше, теперь уже давно этого нет и в помине. Исестры Эдна с Анджелой целовали; у них это выходит глупо, но так оницелуют всех сирот. Д-р Кедр никогда его не целовал. И вот сейчаспоцеловал два раза.
Гомер Бурплакал, потому что только в тот вечер узнал, как сладок отцовскийпоцелуй, плакал, потому что думал, вряд ли еще когда-нибудь УилбурКедр поцелует его, да и вряд ли поцеловал бы, знай, что Гомер неспит.
Изпровизорской д-р Кедр отправился полюбоваться на спящую здоровым сномроженицу, задавшую Гомеру столько хлопот, и на ее привыкающего кновой среде младенца, которого утром нарекут Давидом Копперфильдом(Давид Копперфильд-младший, будет шутливо называть его д-р Кедр).После чего пошел в кабинет сестры Анджелы, где его ждала пишущаямашинка. Но сегодня он не мог писать. Даже не мог думать, такразволновался, поцеловав Гомера. Гомер Бур первый раз в жизнипочувствовал поцелуй отца. А Уилбур Кедр первый раз в жизни целовалсына. После того дня в портлендских меблирашках, когда миссис Уискнаградила его гонореей, он никогда никого не целовал. Да и тотпоцелуй не был залогом любви, его просто влекло тогда кнеизведанному. «Господи, – думал д-р Кедр, –что со мной будет, если Гомер когда-нибудь покинет нас».
* * *
Проместо, куда уедет Гомер, нельзя сказать, что жизнь там кипит, что онаможет пробудить дерзкие мечтания или же что она юдоль скорби ибеспросветного мрака. Место, куда попадет Гомер, будет простоприятным. Только вот как Гомер, с его прошлым, воспримет простыеприятности жизни? Соблазнят ли они его? Да и можно ли вообще устоятьперед их соблазном?
ЖителямСердечной Бухты и Сердечного Камня были неведомы темные стороныжизни. И они не были одержимы стремлением приносить человечествупользу.
Конечно,Олив Уортингтон страдала от набегов братца Баки, после них на стенкахбассейна оставался желто-бурый окоем, а паласы в доме пятналиотпечатки его сапожищ. Никуда не денешься, брат, которому онастольким обязана. Конечно, Олив тревожило будущее Уолли, будет ли онучиться, продолжит ли после нее яблочный бизнес или этот прелестныймальчик пойдет в отца, станет вторым Сениором – празднымшалопаем, вызывающим сострадание. Но разве можно сравнить эти заботыс горестями обитателей Сент-Облака? Вспомните «работу Господню»и «работу дьявола» – и первые покажутся вампустяками. Бурей в стакане воды.
Но и вприятных местах бывают свои беды. Беда, заглянувшая в оба городка,была вполне тривиальной; началась она, как и следовало ожидать, слюбви.
«Здесь,в Сент-Облаке, – писал Уилбур Кедр, – влюбитьсянет никакой возможности. Слишком большая роскошь». Д-р Кедр неведал, что сестра Эдна влюблена в него с первого дня, но в одном онбыл прав: отношения Гомера с Мелони любовью не назовешь. Осадок,оставшийся у них в сердцах после того, как схлынула страсть,разумеется, любовью не был. И фотография дочери миссис Уиск с пенисомпони во рту (самый древний артефакт Сент-Облака) даже отдаленно ненапоминала любовь. Между этим совокуплением и любовью была та жепропасть, что между Сент-Облаком и двумя нашими городками.
«Вдругих местах на земле, – писал Уилбур Кедр, –люди, наверное, только и делают, что влюбляются».
Влюбляются,конечно, хоть и не так часто. Юный Уолли Уортингтон считал, например,что к двадцати годам был влюблен дважды; затем раз в двадцать одингод и вот теперь, в 194…-м (он был старше Гомера на три года),влюбился опять, не подозревая вначале, что эта любовь на всю жизнь.
Девушка,покорившая его сердце, была дочерью ловца омаров; был он, разумеется,не простой ловец, и дочь у него была особенная. Реймонд Кендел дотонкости знал свое дело, служа примером всем другим ловцам. Следя заним в бинокль, они учились у него снимать и наживлять ловушки. Да иво всем старались ему подражать; он меняет причальные канаты –и они меняют; он не выходит в море, а сидит дома или чинит в докеловушки – и они чинят свои. Но где им было тягаться с РеймондомКенделом, у него было столько поставлено ловушек, что его черные соранжевым буйки вносили немалую путаницу в состязания университетскихкоманд. Члены клуба Сердечной Бухты, выпускники Йельскогоуниверситета, не раз умоляли его сменить цвет буйков счерно-оранжевого на синий с белым, но всегда слышали в ответ одно: онне в игрушки играет, а делает дело.
КлубСердечной Бухты выходил окнами на дальнюю оконечность бухты, гдеиздавна стоял дом над омаровым садком и пирс с причалом РеймондаКендела. Будь он менее твердый человек, он давно бы пошел навстречуклубу и навел чистоту и порядок в своих владениях. Его хозяйство, навзгляд курортников, было уродливым пятном, портящим красоту(природную и рукотворную) побережья. На окнах спальни висели буйки вразной стадии окрашенности. Ожидающие починки ловушки штабелямивысились на пирсе, загораживая, как экраном, яхты. Стоянка машинвсегда забита, и не только машинами покупателей (для них всегда нехватало места), но и другим транспортом – грузовиками илегковушками, которые Рей ремонтировал; тут же отдыхали разлапистые,в мазуте, моторы его омаровой флотилии.
Всятерритория вокруг дома, заставленная разобранными машинами имеханизмами, казалось, находится в разгаре авральных работ: всеразмонтировано, не завершено, не просохло. Это столпотворениесопровождал к тому же постоянный шум – жужжал мотор,нагнетающий кислород в омаровый садок под домом, постукивалработающий вхолостую движок моторной лодки; и, конечно, все источалозапахи – пахло просмоленными канатами, омарами (по запаху ихлегко спутать с морской рыбой), мазутом, бензином, от которых водавокруг пирса радужно переливалась; самый же пирс был устланводорослями, усыпан ракушками береговичков и украшен, как флагами,желтыми брезентовыми робами, развешанными для просушки. РеймондКендел жил работой и любил видеть вокруг себя объекты приложениясвоего труда. Выдающаяся в море коса была его художественноймастерской.
Он был нетолько мастер ловить омаров, но и первоклассный механик; все, чтодругой бы выбросил, у него шло в дело. И он никогда не представлялсяловцом омаров: не то чтобы считал этот труд зазорным. Но у него былталант механика, он им гордился и предпочитал называть себя«жестянщиком».
Клубныезавсегдатаи сетовали, что Кендел развел на берегу бухты такоебезобразие, но не очень громко; Реймонд Кендел чинил и клубные«жестянки». Наладил, например, фильтр плавательногобассейна, и это в те дни, когда ни у кого еще бассейнов не было,никто в фильтрах ничего не смыслил, да и сам он ни одного в руках недержал. Вся починка заняла у него десять минут. Закончив ее, онсказал: «Кажется, будет работать».
О РееКенделе говорили: он выбрасывает только остатки пищи – швыряетв воду за борт катера или с мостков причала. Тем, кто корил его. Рейотвечал: «Я подкармливаю омаров, которые кормят меня» илиже: «Я кормлю чаек, они голодные, не то что мы с вами».
Поговаривали,что он гораздо богаче, чем Уортингтоны; никто никогда не видел, чтобыон что-нибудь покупал; единственным его расходом была дочь. Как и вседети членов клуба, она училась в дорогой школе-пансионе; кроме того,Рей платил за нее достаточно большой ежегодный членский взнос, и,конечно, за себя, хотя появлялся в клубе только затем, чтобычто-нибудь починить. Она училась плавать в клубном бассейне сподогретой водой, играла в теннис на корте, который частоосчастливливал своим присутствием Уортингтон-младший. У дочериКендела был собственный автомобиль, достойный собрат тем, чтозаполняли стоянку Рея. Чудище, собранное из еще годных частейотслуживших свое машин: некрашеное крыло прикручено проволокой, накапоте эмблема Форда, на кузове – Крайслера; правая дверца неоткрывается. Зато аккумулятор и двигатель действовали безотказно.Если у кого-нибудь на клубной стоянке машина не заводилась, хозяинбросался искать дочь Рея Кендела; в багажнике ее уродца имеласьрукоятка, которой она могла завести любую машину.
Говорили,что Рей Кендел скопил капитал, работая механиком у Олив Уортингтон;он зарабатывал не только омарами, но еще содержал в порядке машинныйпарк фермы «Океанские дали». Олив Уортингтон платила емунаравне с управляющим: он превосходно разбирался в яблочном деле ибыл при этом отличным механиком, хотя работал всего два часа в день итолько в удобное для себя время. Иногда появлялся утром, объяснив,что в море сейчас не выйдешь, иногда к концу дня; на ферме всегдачто-нибудь ломалось: то откажет распылитель у «Харди», точто-нибудь с насосом опрыскивателя, то забарахлит карбюратор утрактора, или выйдет из строя сенокосилка. Рей с ходу видел, чтослучилось с косилкой, что отказало в вилоподъемнике, почемуостановился конвейер, заглох мотор у грузовика, что разладилось всидровом прессе. За два часа он делал то, на что у другого ушел быдень, и делал на совесть. И никогда ничего не просил купить, новыйкарбюратор, например, или ножи для косилки.
Олив самапредлагала заменить что-нибудь.
– Вамне кажется, Рей, – вежливо спрашивала она, –что неплохо бы купить новое сцепление для трактора?
Но уРеймонда Кендела, хирурга в своем деле, было, как у врачей,отвращение к смерти. Выбросить деталь и поставить вместо нее новуюзначило для него расписаться в собственном бессилии инекомпетентности.
И онпочти всегда отвечал ей:
– Зачемже, Олив? Я чинил его раньше, починю и на сей раз. Чинить – мояспециальность.
Оливособенно уважала Рея Кендела за то презрение, которое он питал кнеумехам и бездельникам. Она разделяла его чувства и была благодарнаему, что в число этих дармоедов он не включал ни Сениора, ни ее отцаБрюса Бина. Сениор Уортингтон умел шутя делать деньги: посидит часокза телефоном, и вот пожалуйста – прибыль.
– Урожайяблок, – как-то сказала Олив, – можно спасти,даже если в пору цветения плохая погода.
Плохойпогодой был сильный ветер, дующий с океана; он запирал пчел АйрыТиткома в ульях, мешая их лету, а диких сдувал обратно в леса, гдеони опыляли все, кроме яблонь.
– Яблокипереживут даже плохую осень, – продолжала она.
Осеньюбыли страшные дожди. Мокрые яблоки выскальзывали из рук, падали, наних появлялись бочки, такие яблоки годны только на сидр. Иразумеется, ураган, настоящее бедствие для прибрежных садов.
– Дажеесли со мной что случится, – говорила Олив, –урожай вряд ли погибнет. (При этих словах Сениор Уортингтон с Уоллибурно протестовали.) А вот если мы потеряем Рея Кендела, «Океанскимдалям» придет конец.
Этим Оливхотела сказать: рано или поздно сломаются все машины, купишь новые, аони через неделю выйдут из строя. Да нового и не накупишься. А«жестянщик» Рей умел поддерживать старое в рабочемсостоянии бесконечно долго.
– Думаю,мама, что без Рея и обоим городкам пришел бы конец, –заметил Уолли.
– Давайтеза него выпьем, – радостно предложил Сениор Уортингтон итут же опрокинул в рот рюмку.
У Оливстало трагическое лицо, и Уолли переменил разговор.
Рейкаждый день работал на ферме «Океанские дали», но никтоникогда не видел, чтобы он съел хоть одно яблоко; да и до омаров былне большой охотник, предпочитая жареного цыпленка, свиную отбивнуюили даже гамбургер. Во время одной из клубных регат кто-то изучастников учуял (во всяком случае, он это утверждал), как Рей Кенделжарил на катере гамбургер, выйдя в море снимать ловушки.
Носколько бы люди ни критиковали этические и эстетические принципы РеяКендела, как бы ни морщили нос, видя из окна клуба вещественныедоказательства его неустанных трудов, коими Рей так любил себяокружать, в его очаровательной дочери никто не находил никакихизъянов, кроме разве имени. Но в этом, разумеется, вины ее не было. Всамом деле, какая женщина в здравом уме назвала бы себя Кендис(уменьшительное – Кенди, что, как известно, значит «конфетка»).Но все знали, что так звали ее покойную мать, а значит, мать тожебыла ни при чем. Кенди так нарекли в честь матери, умершей во времяродов. Реймонд дал дочери имя жены, которую все любили; при ее жизнивладения Кендела – двор и пирс – содержались вотносительном порядке. У кого хватит духу критиковать имя, выбранноепо любви.
Познакомившисьс Кенди, вы тотчас бы увидели – ничего конфетного в ней нет.Она была мила и приветлива, но уж никак не слащава; отличаласьприродной красотой, какая часто расходится со вкусом толпы; во всем,что она делала, проявлялись положительные стороны ее характера;практическая жилка уживалась с добротой; вежливость спринципиальностью, энергии ей было не занимать. Если порой лицо ееомрачалось облачком, так только из-за имени, но она никогда непозволила бы себе оскорбить чувства отца (да и вообще ничьи). От отцаона унаследовала трудолюбие, а полученное благодаря его щедростиобразование развило в ней ум, так что и физический и умственный трудбыли ей в радость. Конечно, сверстницы из клуба (да и все другиедевушки двух городков) в глубине души завидовали вниманию, которое ейоказывал Уолли Уортингтон, но никто никогда не сказал о ней плохогослова. Родись она даже сиротой в приюте Сент-Облака, и там она былабы общей любимицей.
Онанравилась даже Олив Уортингтон, а Олив всегда подозрительноотносилась к девушкам, которые влюблялись в Уолли; старалась понять,что их в нем привлекает на самом деле. Она хорошо помнила, как ейсамой хотелось вырваться из ее устричного окружения и воцарить средизелени и яблонь на ферме Уортингтонов «Океанские дали».Это воспоминание настораживало, и она силилась проникнуть в помыслыего подружек: что им нужно – «Океанские дали» илиее сын.
Но сКенди никаких сомнений не было; она явно считала, что лучше ее доманад омаровым садком ничего нет. Она восхищалась упрямой твердостьюотца, гордилась его трудолюбием. И отец обожал ее, ни в чем ей неотказывая. Она не искала богатого жениха и предпочитала купание вокеане (правда, подальше от неуютного пирса отца) плавательнымбассейнам клуба и «Океанских далей», где, она знала, ейвсегда были рады. Признаться, Олив Уортингтон даже думала, что КендиКендел, пожалуй, слишком хороша для ее сына, который был неусидчив,другими словами, не очень трудолюбив. Но зато он был красивый идобрый.
И ещеКенди вызывала в Олив какую-то смутную боль, связанную сзапечатлевшимся в памяти образом матери – оцепеневшая кукласреди косметики и устриц. Олив завидовала безоблачной любви Кенди кматери, которую та никогда не видела; ее душевная чистота рождала вОлив чувство вины: сама она презирала бессловесность матери,никчемность отца, вульгарность брата.
Кендипоклонялась матери пред маленькими алтарями, воздвигнутыми РеемКенделом по всему дому над бурлящим омаровым садком. Везде стояли ивисели ее фотографии с совсем юным отцом (на фотографиях он был такнеузнаваемо молод, так улыбчив, что иногда казался Кенди таким женеведомым существом, как и мать).
МатьКенди умела сглаживать острые углы в характере Рея. Она излучаладоброту, которой хватало на всех; но и энергии в ней было не меньше,чем в Рее, эта их энергия передалась дочери. На кофейном столике вкухне, рядом с разобранным магнето и системой зажигания, красовалсятриптих – свадебные фотографии Рея и Кендис, которыеувековечили тот единственный случай, когда Рей Кендел появился вклубе не в рабочей одежде.
Фотографияна ночном столике в спальне Рея (рядом с поломанным переключателем)изображала Кендис и Рея в брезентовых штормовках; они вместе тянутомаровые ловушки, море неспокойно, Кендис беременна, и для всех ясно,особенно для Кенди, что эта работа уже слишком тяжела для нее.
В еесобственной спальне висело фото матери в том возрасте, в каком Кендибыла сейчас сама (и, кстати сказать, Гомер). Тогда ее еще звалиКендис Толбот (Толботы были первые поселенцы Сердечной Бухты истарейшие члены клуба). Одетая в длинное белое платье (теннисныйкостюм!), она очень походила на Кенди. В то лето они познакомились,Рей был немного старшее ее; сильный, готовый все починить, во всевдохнуть жизнь, он выглядел простовато, смуглое лицо слишкомсерьезно, зато в нем не было ни капли тщеславия, и другие юнцы изклуба в сравнении с ним казались светскими денди и балованнымимаменькиными сынками.
Кендибыла светлая шатенка, в мать, но волосы у нее были все-таки темнее,чем у матери, Уолли и Олив, у которой уже пробивалась седина. От отцаона взяла смуглую кожу, темно-карие глаза и рост. Рей Кендел былвысок ростом (серьезный недостаток для ловца омаров и механика,добродушно говорил Рей: ловушки с омарами тянешь нагнувшись –большая нагрузка на поясницу, а механик вечно торчит под машиной иликопается в двигателе, ему сам Бог велел быть коротышкой). Для девушкиКенди была, пожалуй, чересчур высока, что малость пугало ОливУортингтон. Единственный недостаток, по ее мнению, в выборе сына.
Олив исама была высокого роста (выше Сениора, особенно когда тот напивался)и не очень-то одобряла людей выше себя. Уолли был выше, и когда онаотчитывала его за какую-нибудь провинность, это действовало ей нанервы.
– АКенди выше тебя? – как-то спросила она Уолли, слегканахмурившись.
– Нет,мама. Мы с ней одного роста, – ответил Уолли.
И ещеодно беспокойство – эти двое походили друг на друга как двекапли воды, так может, их любовь – особый вид нарциссизма иливоплощение мечты о братьях и сестрах. Уилбур Кедр скоро нашел бы сОлив общий язык, у него тоже была на редкость беспокойная натура. Побеспокойству они вместе могли бы заткнуть за пояс весь мир. Было уних еще одно общее свойство – оба делили мир на свойсобственный и «весь остальной». Оба умника понимали,почему так страшатся «остального» мира: ведь и в своемсобственном, несмотря на все их старания, подвластны им были толькопериферийные области.
Летом194… года Кенди Кендел и Уолли Уортингтон влюбились друг вдруга, и оба городка удовлетворенно вздохнули – наконец-то!Можно лишь удивляться, что этого не случилось раньше. Всем уже давнобыло ясно, что Кенди и Уолли – идеальная пара. Даже сухарь РейКендел был доволен. Конечно, Уолли немного несобран, но не лентяй, и,согласитесь, у мальчика золотое сердце. Но особенно ему по душе былаОлив, ее неистощимое трудолюбие.
Бедногоже Сениора все очень жалели – он был как пятое колесо в этойвеликолепной четверке. Пьянство на глазах состарило его за один год.
– Вотувидишь, Алис, – сказал как-то не отличавшийся тактом БакиБин, – скоро твой муженек начнет писать в штаны.
Кенди проОлив думала, что та будет прекрасной свекровью. Представляя мать взрелом возрасте (в котором ей было отказано в том, еще плохоустроенном мире), Кенди воображала ее похожей на Олив; несомневалась, что мать приобрела бы ее лоск, если бы не ее английский.Через год и Кенди поедет учиться в колледж, но и не подумаетковеркать язык. Во всем остальном Олив Уортингтон была великолепна;Сениора, конечно, жаль, но, в общем, он человек очаровательный.
Так чтовзаимная любовь Кенди и Уолли доставляла всем одну радость и обещалазавершиться браком из тех, что заключаются на небесах. Впрочем,жители городков верили, что истинная любовь всегда венчается такимбраком. Предполагалось, что Кенди и Уолли поженятся, когда обаокончат колледж, хотя для Кенди в этом необходимости не было. Но,зная беспокойную натуру Олив, можно было догадаться, что она узритнекие подводные течения, способные разрушить этот идиллический план.Шел 194… год, в Европе второй год полыхала война, и многиеожидали, что в скором времени война перекинется и на другие страны.Но Олив, как всякая мать, мысли о войне гнала прочь.
ЗатоУилбур Кедр не переставал думать о войне в Европе. Перерастет война вмировую – Гомеру призыва в армию не миновать, в таком онвозрасте. В очень плохом возрасте, по мнению Кедра; и, будучи знающиммедиком, предпринял некие шаги, которые уберегли бы Гомера от войны,если Америка в нее вступит.
Кедр былединственный летописец Сент-Облака; предавая бумаге хронику местныхсобытий, он, как правило, не искажал их; но иногда его заносило, иУилбур Кедр пускался в сочинительство. Он очень не любил историй сплохим концом, вроде истории Фаззи Бука и еще нескольких сирот, чьяжизнь оборвалась в стенах приюта. У д-ра Кедра рука не поднималасьписать о смерти. Так разве не мог он изредка потешить себя –придумать печальной истории счастливый конец.
Темнемногим сиротам, которые умерли в приюте, Уилбур Кедр сочинялдлинную интересную жизнь. Так, Фаззи Буку подарил жизнь, о какоймечтал для Гомера. Началась она с исключительно удачного усыновления(оба родителя были описаны досконально), затем излагалось интенсивноелечение дыхательного недуга Фаззи, завершившееся полным исцелением;после чего молодой человек поехал учиться не куда-нибудь, а вБоуденский колледж («альма матер» самого Уилбура Кедра),затем поступил в Гарвардскую высшую медицинскую школу, окончивкоторую стал врачом-ординатором сначала в Бостонской клинике, а позжев Бостонском родильном доме. Он лепил из Фаззи Бука влюбленного всвое дело первоклассного акушера-гинеколога. Фиктивная история былапродумана самым тщательным, достойным подражания образом, как все,что делал д-р Кедр, исключая, конечно, употребление эфира. И онгордился, что многие выдуманные истории куда более правдоподобны, чемто, что случалось с сиротами в жизни.
ЛужокГрин, например, был усыновлен семьей из Бангора по фамилии Трясини.Ну кто, скажите на милость, мог бы поверить, что Лужок игрой случаябудет именоваться Роберт Трясини? В историях Кедра подобныхнелепостей не было. Трясини владели семейной фирмой, торгующеймебелью. Лужок (его новая семья дала ему скучное имя Роберт) оченьнедолго учился в Мэнском университете; учению помешала женитьба наместной красавице. Чтобы содержать семью, он вошел в дело и сталкоммивояжером.
«Этона всю жизнь, – писал он д-ру Кедру о девушке, из-закоторой бросил учиться. – Мне, правда, очень нравитсяторговать мебелью».
И вкаждом письме Лужок Грин, то бишь Роберт Трясини, спрашивал: «Агде Гомер Бур? Что с ним случилось?» Еще немного, думал Кедр, ион предложит организовать ежегодные встречи бывших сирот! Несколькодней он ходил, бурча что-то себе под нос, размышляя, что же ответитьЛужку про Гомера; ему так хотелось похвалиться, что Гомер потрясающесправился с тяжелейшим случаем эклампсии, но он понимал, что не увсех вызовут восторг его занятия с Гомером, равно как «работаГосподня» и «работа дьявола», процветающие вСент-Облаке. И д-р Кедр туманно отвечал: «Гомер все еще снами». Лужок любил всюду совать свой нос. И конечно, во всехписьмах спрашивал про Фаззи Бука. И Уилбур Кедр в очередном письме,ни на йоту не отступая от «Летописи», излагал поэтапножизнь Фаззи, держал, так сказать, Лужка в курсе дела.
А просьбуоб адресе Фаззи как бы и не заметил. Роберт Трясини, юный торговецмебелью, по мнению Кедра, был из тех дураков, которым, что втемяшитсяв голову, колом не выбьешь. И д-р Кедр боялся, пошли он Лужку адресасирот, он всех взбудоражит и создаст-таки если не общество сиротСент-Облака, то хотя бы клуб ежегодных встреч.
– Жаль,что его усыновили в Мэне, лучше бы он уехал за тысячу миль отсюда, –пожаловался он сестре Эдне и сестре Анджеле. – Этот Лужокникогда не отличался умом. Пишет мне, как будто я директор частнойшколы-пансионата. Еще предложит журнал выпускников издавать!
Толькопотом он сообразил, что жалобы его упали не на ту почву. Эти двесентиментальные души с восторгом бы приняли участие в журнале.
Отправляясирот к новым родителям, они каждого отрывали от сердца и всегдапомнили. Будь их воля, они ежегодно устраивали бы встречи«выпускников». «Что там, каждый год, –ворчал Кедр, – каждый бы месяц!»
Он лежалу себя в провизорской и думал о том маленьком изменении, которое внесс дальним прицелом в историю Гомера Бура; когда-нибудь, еслипотребуется, он посвятит в это Гомера. Он был очень доволен, что смогтак тонко вплести ниточку выдумки в правдивое повествование егожизни. Конечно, он ничего не писал о медицинских успехах Гомера.Занося в летопись очередной аборт, д-р Кедр навлекал на себя угрозууголовного преследования; конечно, Гомера такой опасности онподвергать не мог. О нем д-р Кедр записал другое – у мальчикаврожденный порок сердца. Причем внес эти строки в самую первую о немзапись; для чего нашел в своих завалах пожелтевшие от времени листкибумаги, переписал, а затем и перепечатал несколько начальных страниц,в которых излагалась история Гомера. Затем как бы случайно упомянулпорок сердца еще в нескольких местах; упоминания были всегдакороткие, отсутствовали сугубо медицинские термины; слова «порок»,«нарушение», «слабость» вряд ли убедили быхорошего детектива и даже просто хорошего врача, коих, боялся д-рКедр, ему предстоит в будущем убеждать. Больше всего он опасалсяГомера, его медицинских познаний. Но пока беспокоиться рано, а нуждапридет, глядишь, что-нибудь и придумается.
Этой«нуждой» в понятии Кедра была война. («Прости,Гомер, – слышался д-ру Кедру обрывок воображаемогоразговора, – но я должен тебе это сказать, у тебя больноесердце, с таким сердцем много не повоюешь, не выдержит».) Аподтекст был такой: если Гомер пойдет на войну, не сдюжит сердцесамого д-ра Кедра.
Он таклюбил Гомера, что ради него пошел на фальсификацию истории. В этойобласти знаний он выступал как любитель, но преклонялся перед ней какпрофессионал. И все-таки пошел на обман. Чтобы обезопасить Гомера.
В однойиз ранних записей о Гомере была строчка, которую он потом уничтожил(по причине эмоционального тона, неуместного для историческиххроник); строчка эта гласила: «Никого, никогда я не любил таксильно, как этого мальчика».
Сталобыть, Уилбур Кедр лучше, чем Олив Уортингтон, подготовился кпеременам, коими чревата война. Зато Олив предвидела другое – вматримониальные планы Кенди и Уолли грозило вмешаться вполне реальноеобстоятельство – незапланированная беременность. Жаль, что самиони как-то об этом не думали.
И когдаКенди обнаружила, что беременна (ее девственность, разумеется,похитил Уолли), оба не только расстроились, но и в немалой степениудивились. Узнай об этом Олив, она тоже бы расстроилась, но вряд лиудивилась бы. Не удивился бы и Уилбур Кедр: он хорошо знал, этослучается постоянно, хотя зачастую нежданно – негаданно.
Но Кендии Уолли, такие чистые, прекрасные, пылкие, просто не могли этомуповерить. Они не боялись признаться родителям, но их потряслаперспектива отказа от лелеемых планов и женитьбы раньше намеченногосрока.
Может,Уолли нуждался в университетском дипломе, чтобы унаследовать«Океанские дали»? Ничуть не бывало. А разве Кенди так ужнужно учиться дальше? Разумеется, нет. Она и без колледжа смогла быразвить себя, совершенствовать полученное воспитание. Так, может,Уолли подавал блестящие надежды как ученый? Да нет! Он выбрал главнымпредметом ботанику только по настоянию матери. Олив надеялась, что,изучив жизнь растений, сын ее будет с большей охотой заниматьсяяблочной фермой.
– Мыпросто совсем к этому не готовы, – сказала Кенди. –Не готовы, и все. Ты считаешь, что ты готов?
– Ятебя люблю, – ответил добрый, верный, решительный Уолли.
И Кендиего любила, Кенди, не проронившая слезинки, узнав, что беременна.
– Новедь сейчас не время, да, Уолли? – спросила она.
– Яхочу быть твоим мужем. Хоть завтра, – не покривив душойсказал честный Уолли; но при этом прибавил такое, чего Кенди никак отнего не ожидала. В отличие от матери, Уолли о войне думал не раз. –А что, если будет война? – сказал он. – То естьесли нас в нее втянут?
– Что«а что, если»? – не поняла Кенди.
– Какчто? Если будет война, я пойду воевать. Я хочу и должен идти, –сказал Уолли. – Но вот как же ребенок? Если родитсяребенок, идти на войну нельзя.
– Авообще, значит, можно? – спросила Кенди.
– Яхочу сказать только одно. Будет война, меня призовут, и я пойдувоевать. Вот и все, – объяснил Уолли. – Этоведь наша страна. К тому же война – это геройство, и я стольковсего увижу! Такой шанс упускать нельзя.
Кендидала ему пощечину. И тут же расплакалась – от негодования.
– Война– это геройство, да? Нельзя упускать шанс?
– Конечно,будет ребенок, тогда другое дело. Тогда я никуда не пойду. Это будетнечестно, – сказал Уолли.
Он былнаивен и неразумен, как малое дитя.
– Акак же я? – спросила Кенди вдвойне потрясенная –словами Уолли и своей пощечиной. Она нежно приложила ладонь кпокрасневшей щеке Уолли и прибавила: – При чем здесь ребенок?Ты что, правда хочешь идти воевать? А как же я? Останусь одна?
– Ноэто когда будет, да и вообще будет ли. А нам надо решать, что делатьсейчас. Я говорю о ребенке.
– По-моему,ребенок сейчас не нужен, – сказала Кенди.
– Ноделать это без врача нельзя.
– Да,нельзя, – согласилась Кенди. – А что, естьврачи, которые это делают?
– Вообще-тоя о таких врачах не слыхал, – сказал Уолли. Он былджентльмен и не мог рассказать Кенди, что в Кейп-Кеннете, по слухам,есть коновал, который делает это за пятьсот долларов.
Приедешьна автостоянку, завяжешь глаза и ждешь. Подойдет человек, возьметтебя за руку и отведет к нему. А потом приведет обратно к машине. Ивсе это время на глазах у тебя повязка. Но хуже другое: сначала надопойти к местному почтенному доктору, рыдать, биться в истерике, иесли он поверит, что ты на грани безумия, то скажет, где стоянка икак себя вести с коновалом. А иначе отправит домой ни с чем.
Вот чтознал об этом Уолли. И он, разумеется, не хотел подвергать Кендитакому ужасу. Да к тому же сомневался, что она сможет убедительноразыграть отчаяние. Вместо всей этой глупости он предпочел быжениться на Кенди и получить в придачу младенца. Он правда этогохотел. Если не сейчас, то когда-нибудь.
История сконовалом лишь отчасти соответствовала действительности. Надо было всамом деле нанести визит местному доктору и притвориться, что сходишьс ума. И если он поверит, что, выйдя от него, ты пойдешь и утопишься,даст адрес автостоянки и расскажет про коновала. Все это так. НоУолли не знал другой, более гуманной части. Будешь себя вестиспокойно и с достоинством, доктор не станет прибегать ко всей этойгалиматье с коновалом, и если поверит, что перед ним здравомыслящаяособа, которая не предаст его, тут же в кабинете сделает ей аборт зате же пятьсот долларов. Если же разыграть психопатку, аборт тожесделает он, в том самом кабинете, за те самые деньги. Только придетсяждать на стоянке с завязанными глазами и думать, что аборт сделаетконовал, – такова цена истерики. Несправедливо в том идругом случае одно – пятьсот долларов за медицинскую услугу.
Уолли нестал собирать достоверную информацию о докторе и коновале. Он найдетврача, который делает аборты, из-под земли выроет. Только вот у когоспросить? В клубе не у кого: рассказывали, что один из членов клубасо своей подругой ради аборта совершили круиз в Швецию. Этот вариантне для них.
Работники«Океанских далей», возможно, знали менее экзотическиеспособы. Уолли на ферме любили все и, за немногим исключением,сохранили бы из мужской солидарности его тайну. Выбор его в первуюочередь пал на одного холостяка; холостяки больше нуждаются вподобных услугах, чем женатые, а этот к тому же был известныйвертопрах. Звали его Эрб Фаулер; жестокий красавец с тонкими усикамина смуглой губе, он был всего несколькими годами старше Уолли.
Нынешняядевушка Эрба в горячую пору сбора яблок работала в упаковочном цехе,а в те месяцы, когда торговал яблочный павильон, стояла с другимиженщинами за прилавком. Эта простая девчонка была моложе Эрба, ночуть старше Кенди, звали ее Лиз Тоуби, а местные парни прозвали ееЛиз-Пиз, на что Эрб Фаулер не обращал внимания. У него, поговаривали,есть еще подружка. Карманы Эрба были набиты презервативами. Он таскалих с собой днем и ночью; и если кто заговаривал с ним о сексе, Эрблез в карман и швырял в собеседника пакетик, говоря при этом: «Этоты видел? Свобода гарантирована!»
Уолли нераз нарывался на эту идиотскую шутку, она порядком ему надоела, да ине то было настроение, чтобы еще раз стать мишенью резинок Эрба. Ноон вообразил, что Эрб, несмотря на прорву презервативов, навернякаобрюхатил не одну девчонку – судя по его виду, он ни одной недавал спуску.
– Эрб! –обратился к нему Уолли.
Былпасмурный весенний день, занятий в университете не было, и Уоллиработал с Эрбом в складском подвале, который по весне пустовал. Оникрасили стремянки; кончили их, стали красить опоры для конвейеров,которые в сезон работали не переставая. Каждый год все оборудованиекрасили заново.
– Онсамый, – откликнулся Эрб. Сигарета, как обычно, приклеенак губам, глаза скошены вниз, веки полуопущены, длинное лицо закинуто,чтобы еще и носом втягивать дым.
– Эрб,я, знаешь, о чем хотел тебя спросить, – начал Уолли. –Если девушка забеременела, что надо делать? – И прибавил спростодушным лукавством: – Я ведь знаю, как ты дорожишьсвободой.
Эти словасразу отбили у Эрба охоту шутить, наверное, он даже мысленноперекрестился; рука замерла на взлете, пакетик отправился обратно вкарман.
– Когоэто ты трахнул? – спросил Эрб.
– Яне говорю, что кого-то трахнул, – поправил его Уолли. –Я просто спросил, что надо делать. На всякий случай.
ЭрбФаулер разочаровал Уолли. Он поведал ему все о той же таинственнойавтостоянке, коновале и пятистах долларах.
– Может,Злюка Хайд знает что-то еще, – прибавил Эрб. –И поделится с тобой, что он в таких случаях делает, –ухмыльнулся Эрб Фаулер. Хорошим манерам его в детстве явно необучали.
Но Уоллине обиделся, улыбнулся в ответ и пошел искать Злюку.
ЗлюкаХайд был, напротив, душа человек. У его родителей было полдюжинымальчишек. Злюка был самый младший. Братья дразнили его, били. Ипрозвали Злюкой, скорее всего, из зловредности. А Злюка выросдобрейшим существом, под стать ему была и жена его Флоренс. Она тожеработала на упаковке яблок, а в сезон стояла за прилавком. У них былостолько детей, что Уолли не мог запомнить, как кого зовут, и вечно ихпутал. Потому-то он и решил, что Злюка Хайд ничего про аборты незнает.
– УЗлюки ушки на макушке, – продолжал ерничать Эрб. –Понаблюдай за ним. Молчит и мотает себе на ус.
И Уоллиотправился на поиски Злюки Хайда. Злюка вощил деревянные частипресса: сидровый аппарат был под его началом. Благодаря его миролюбиюему обычно доверяли все производство сидра, включая отношения ссезонниками, жившими в бараке, одно крыло которого занимал сидровыйпресс. Барак называли здесь «домом сидра». Олив стараласьблизко не подпускать к сезонникам задиру Эрба.
Уоллинемного посмотрел, как работает Злюка Хайд. Крепкий, острый запахперебродившего сидра и прошлогодних яблок чувствовался в сырую погодуособенно сильно. Но Злюке, по-видимому, он нравился, да и Уолли былоприятно его вдыхать.
– Привет,Злюка, – сказал наконец Уолли.
– Ая уж подумал, ты запамятовал, как меня звать, – приветливооткликнулся Злюка Хайд.
– Тычто-нибудь знаешь про аборты?
– Знаю,что это грех. И еще знаю, что Грейс Линч сделала аборт. Но ей ясочувствую, как ты понимаешь.
ГрейсЛинч была женой Вернона Линча. Уолли, как, впрочем и все, знал, чтоВернон избивает ее. Детей у них не было; говорили, что он отбил ейдетородные органы. В сезон Грейс пекла с другими женщинами яблочныепироги. Интересно, подумал Уолли, где она сегодня работает?
Впригожий весенний день в садах работы хоть отбавляй, но в дождьничего не остается, как мыть и красить, скоблить и вощить, готовитьсидровый пресс, его механизмы и весь барак к новому урожаю.
Загодявощить пресс – в этом был весь Злюка. Вполне возможно, чтопридется вощить еще раз, перед тем как пресс поглотит первую порциюяблок. Злюка терпеть не мог мыть и красить и в дождь все свое времяотдавал обожаемому прессу.
– Акому нужен аборт? – спросил Злюка Хайд.
– Подружкеприятеля, – ответил Уолли. Ответь он так Эрбу, тот немедляполез бы в карман за известным пакетиком. Но Хайд был добряк иникогда не радовался чужим бедам.
– Этоплохо, Уолли, – сказал он. – Ты поговори сГрейс. Но не подходи к ней, если Вернон поблизости.
Об этомможно было не предупреждать. Уолли часто видел на руках Грейс синяки– следы ручищ Вернона. А недавно он с такой силой рванул ее ксебе, нагнув при этом голову, что вышиб лбом все ее зубы. Уолли обэтом знал, потому что зубному врачу заплатил Сениор – Грейссказала ему и Олив, что упала со стремянки. Несколько лет назадВернон избил негра, сезонного работника. Сборщики яблок рассказывалисальные анекдоты, негр рассказал свой, и Вернону не понравилось, чточерный посмел смеяться над такими вещами. «Неграм надозапретить заниматься сексом, – сказал он Уолли. –И так сколько их расплодилось».
Произошлоэто в Старом саду. Вернон сшиб негра с лестницы, а когда тот поднялсяна ноги, стал бить его кулаком по лицу. Он избивал его, покауправляющий Эверет Тафт с пчеловодом Айрой Титкомом не оттащили егоот работника. Негру наложили на губы, подбородок и даже язык большедвадцати швов. И конечно, все понимали: ни с какой лестницы Грейс непадала.
«Злюкой»,а может, еще как похуже надо было звать не Хайда, а Вернона.
– Уолли! –крикнул вдогонку Злюка Хайд. – Только, пожалуйста, неговори, что это я послал тебя к ней.
И Уоллиотправился искать Грейс. Он ехал по раскисшей колее, отделявшей садЖаровню (он находился в низине, и летом в нем было жарко, как впекле) от сада Дорис, получившего название по имени чьей-то жены.Подъехал к амбару номер два (садовые машины и аппараты размещались вдвух амбарах; в дальнем – амбаре номер два – стояливонючие опрыскиватели). Там сейчас работал Вернон Линч; держа в рукахраспылитель с длинным, как игла, дулом, он красил в пунцовый цветпятисотгаллонный опрыскиватель «Харди». На Верноне былреспиратор, защищающий от ядовитых паров краски (в таких маскахопрыскивают деревья), куртка-штормовка и штаны из брезента. Уоллисразу узнал его, несмотря на скрывавшую лицо маску: Вернон направлялструю краски характерным движением, точно держал огнемет. Уоллипоехал дальше, разумеется не спросив у него, где сейчас работаетГрейс. Его передернуло, когда он представил себе, какая грязнаяругань сорвалась бы в ответ с губ Вернона.
Вбезжизненном яблочном павильоне с пустыми полками женщины-работницыдымили сигаретами и болтали. Работы весной мало, и, увидев хозяйскогосына, они не побросали стаканчики с кофе, не погасили сигарет и неразбежались по рабочим местам. Просто отодвинулись друг от друга инеловко заулыбались.
ФлоренсХайд, жена Злюки, даже не притворилась, что чем-то занята, затянуласьи выдохнула дым.
– Привет,красавчик! – окликнула она Уолли.
– Привет,Флоренс, – улыбнулся в ответ Уолли.
ТолстухаДот Тафт, которая каким-то чудом пробежала целую милю, спасаясь отпчел Айры, когда Сениор перевернул прицеп с сучьями, вынула сигаретуизо рта, подняла с пола пустой ящик, опять поставила, вспоминая, кудадела метлу.
– Привет,золотко! – весело приветствовала она Уолли.
– Чтоновенького? – осведомился Уолли.
– Поканичего, – сказала Айрин Титком. Засмеялась и отвернулалицо. Она всегда смеялась и всегда отворачивалась, чтобы скрыть шрамот ожога, точно видела вас впервые и не хотела, чтобы вы заметили еешрам.
Как-тоАйра Титком сидел ночью у своих ульев с ружьем в одной руке икеросиновой лампой в другой: кто-то повадился разорять пасеку –медведь или енот. Айрин знала об этом и все-таки удивилась, когдадонесшийся со двора голос мужа разбудил ее. Он стоял на лужайке переддомом и водил лампой. Она видела в темноте только ее огонек. Айрапопросил поджарить яичницу с беконом, если не трудно: очень емунадоело караулить злоумышленника, даже есть захотелось.
Мурлычапод нос песенку, Айрин жарила яичницу, в это время Аира подошел ккухонному окну и постучал, хотел узнать, не готова ли еда. Айринникак не ожидала увидеть мужа в облачении пчеловода. Конечно, она стораз видела в нем мужа, но ей в голову не пришло, что он в нем пойдеткараулить медведя. К тому же она не знала, как выглядит костюм ночью,при свете керосиновой лампы.
А Айранадел костюм на тот случай, если пуля нечаянно угодит в улей. Онвовсе не хотел напугать жену, но бедная Айрин, выглянув в окно, вдругувидела белое, озаренное дрожащим языком пламени привидение. Так воткто разоряет улья! Дух пчеловода, который жил здесь сто лет назад!Он, наверное, убил несчастного Аиру и теперь подбирается к ней!Сковородка подпрыгнула у нее в руках, и горячий свиной жирвыплеснулся в лицо. Айрин еще повезло, что уцелели глаза. Ох уж этидомашние несчастные случаи! Подстерегают человека на каждом шагу.
– Аты зачем к нам зашел, Большой Брат? – спросила Уоллитолстуха Дот Тафт.
Женщины,работающие в яблочном павильоне, постоянно поддразнивали его.Великолепный Уолли позволял шутить с собой. А эта троица к тому жезнала его с пеленок.
– Онхочет нас покатать на машине! – смеялась Айрин Титком,отвернув лицо.
– Пригласилбы нас в кино, а, Уолли? – шутила Флоренс Хайд.
– Пригласишь,все что угодно для тебя сделаю! – вторила ей Толстуха Дот.
– Нууважь нас! – взвизгнула Флоренс.
– Аможет, у Уолли на уме другое. Может, он хочет рассчитать нас! –хохотнула Айрин, и все трое так и покатились. Толстуха Дотразразилась гомерическим хохотом, Флоренс Хайд поперхнулась дымом, иДот буквально зашлась от смеха.
– Ачто, Грейс сегодня не работает? – как бы случайно спросилУолли, дождавшись, пока женщины успокоятся.
– Ахты Господи! Вот ведь кого он хочет видеть! – воскликнулаДот Тафт. – Интересно, что он в ней такого нашел, чего унас нет?
Синяков,подумал в ответ Уолли. Сломанных ребер, вставных зубов, настоящей,непридуманной боли – и, застенчиво улыбнувшись, сказал:
– Мненадо кое-что у нее спросить.
Застенчивостьбыла напускная, с этими женщинами отношения у Уолли были самыенепринужденные.
– Держупари, она Уолли откажет! – засмеялась опять Айрин.
– Авот и нет. Перед Уолли ни одна женщина не устоит, –продолжала подтрунивать Флоренс.
Уоллиопять подождал, пока смех стихнет. Толстуха Дот наконец сжалилась надним:
– Грейсчистит большую духовку. В которой пекут пироги.
– Большоеспасибо, леди, – раскланялся Уолли и, посылая воздушныепоцелуи, поспешил удалиться.
– Какойты жестокий, Уолли, – бросила ему вдогонку Флоренс Хайд. –Мы будем ревновать.
– Ау Грейс, между прочим, духовка даже очень горячая! –сказала Толстуха Дот, и опять за спиной Уолли раздался взрыв хохота,смешанного с кашлем.
– Смотрине обожгись! – подхватила Айрин Титком. Уолли ушел с ещебольшим азартом, а женщины продолжали болтать и дымить сигаретами.
Он неудивился, что Грейс Линч досталась в дождливый день самая чернаяработа. Женщины ее жалели, но она была среди них чужая. Всегдадержалась особняком, точно боялась, вдруг кто-нибудь набросится нанее и побьет, как Вернон. Словно бесконечные побои убили в нейдушевный настрой, необходимый для дружбы с этой веселой троицей.
ГрейсЛинч была моложе других женщин и худа, как скелет; худобой онавыделялась среди всех работниц яблочного павильона. Даже Лиз-Пиз,подружка Эрба Фаулера, была полнее ее. Даже у младшей сестренки ДотТафт, что в сезон вместе со всеми пекла яблочные пироги, и у той накостях было больше плоти.
ЗубыГрейс еще не вставила; плотно сжатый рот и запавшие губы придавалилицу мрачную сосредоточенность. Уолли никогда не слышал ее смеха, аздешним работницам непристойные шутки были нужны как воздух –что-то ведь должно скрашивать скуку их жизни. Грейс была среди нихсловно запуганная дворняга. Ела ли она яблочный пирог, пила ли сидр,ее лицо никогда не выражало удовольствия. Она не курила, хотя в194…-м курили все, даже Уолли. Боялась любого шума,сторонилась работающих механизмов.
Уоллинадеялся, что на Грейс будет кофта с длинными рукавами, так ему былотяжко видеть ее синяки.
Когда оннашел ее, она по пояс засунулась в духовку огромной плиты, соскребаявнутри нагар; на ней была блузка с длинными рукавами, но оба рукава,чтоб не запачкать, были закатаны выше локтей. Шаги Уолли испугали ее,она вскрикнула, дернулась назад и ушибла локоть о петлю дверцы.
– Прости,что я испугал тебя, Грейс, – быстро проговорил Уолли.
Кто бы ниприблизился к ней, Грейс начинала метаться и вечно обо что-нибудьударялась. Она ничего не ответила Уолли, только потерла ушибленныйлокоть, стояла перед ним потупясь, то прижимая руки к тощим грудям,то опуская. Может, хотела спрятать их, отвлечь внимание от синяков.При всей своей уравновешенности Уолли всегда испытывал внутреннеенапряжение, разговаривая с Грейс, казалось, она или сорвется с местаи убежит, или бросится на него не то затем, чтобы вцепиться ногтями,не то – чтобы целовать, тыча ему в рот острым как нож языком.Вдруг она приняла его взгляд, ищущий у нее на теле новые синяки, запроявление мужского интереса? Может, поэтому он так напрягся?
«Этабедняжка просто сумасшедшая», – заметил однажды ейКендел в разговоре с Уолли. Так что, скорее всего, дело в этом.
– Грейс, –сказал Уолли, заметив, что ее стала бить крупная дрожь.
Онатискала в руках металлическую мочалку с такой силой, что по руке унее потекла грязная пена, пачкая блузку и рабочие джинсы, тугообтягивающие худые бедра. Изо рта выставился единственный зуб,наверное вставной, прикусив краешек нижней губы.
– Ох,Грейс, – сказал Уолли, – у меня проблема.
Грейссмотрела на него с таким испугом, точно ничего страшней этих словникогда не слыхала.
– Ячищу духовку, – неожиданно сказала она и отвернулась.
Неужелиона опять полезет в этот черный зев и придется остановить ее, –подумал Уолли и в тот же миг понял: ей он может доверить все (да и нетолько он). Грейс ни с кем не осмелится поделиться услышанным, а еслибы осмелилась, делиться ей не с кем.
И Уолливыпалил:
– Кендибеременна.
Грейспошатнулась, точно ее ударило резким порывом ветра или параминашатыря, которым она оттирала духовку. Опять вскинула на Уолликруглые кроличьи глаза.
– Мненужен совет, Грейс, – проговорил Уолли и вдруг подумал:если Вернон сейчас их застанет, сочтет себя вправе поколотитьГрейс. – Пожалуйста, расскажи, что ты об этом знаешь.
– Сент-Облако, –просипела сквозь сжатые губы Грейс.
Уоллисначала не понял: почему Сент? Что это за святой? Может, это кличкаеще одного ужасного коновала? Судьба явно не благоволит Грейс, онанаверняка попала в руки к настоящему живодеру.
– Незнаю, как зовут врача, – продолжала таинственно шептатьГрейс, опустив глаза, и уже больше ни разу не взглянула на Уолли. –Это место так называется – Сент-Облако. Врач хороший, добрый,делает хорошо.
Этинесколько фраз были для Грейс подвигом, речью с трибуны.
– Тольконе отпускай ее одну, хорошо, Уолли? – Грейс дотронулась донего и тут же отдернула руку, как от раскаленной плиты.
– Конечно,не отпущу, – обещал ей Уолли.
– Когдасойдете с поезда, спросите приют, – прибавила Грейс и сэтими словами нырнула обратно в духовку, так что Уолли не успел ипоблагодарить ее.
ГрейсЛинч ездила туда одна. Вернон даже не знал о поездке, а то навернякапобил бы ее.
Грейсприехала туда вечером, только-только стемнело. Согласно правилам, еепоместили отдельно от рожениц; она так волновалась, что снотворное,данное Кедром, не подействовало, и она всю ночь не сомкнула глаз,прислушиваясь к незнакомым звукам. Гомер тогда еще не был ученикомКедра, и если видел Грейс, то не запомнил. Впоследствии, когда онипознакомятся, Грейс тоже его не узнает.
Онапришла вовремя, срок небольшой, и аборт не дал никаких осложнений,если не считать будущих снов. Впрочем, у пациенток д-ра Кедра послеабортов серьезных осложнений никогда не было. Да и после другихопераций, если, конечно, пациентка не страдала каким-нибудь душевнымрасстройством. Но тут уж д-р Кедр был ни при чем.
СестраЭдна и сестра Анджела отнеслись к ней ласково, и д-р Кедр был хорошийи добрый, как выразилась Грейс; и все-таки тяжело ей было вспоминатьСент-Облако. И причиной была не сама операция и не собственныеневзгоды, а вся атмосфера дома, которую она ощутила во времябессонной ночи. Насыщенный испарениями воздух давил, как камень, отбурлящей реки веяло смертью, младенцы верещали, как помешанные, ухалисовы, кто-то рядом ходил, где-то стучала пишущая машинка (д-р Кедрпечатал в кабинете сестры Анджелы), из соседнего дома донесся вопль.Наверное, крикнула во сне Мелони.
Послеухода Уолли Грейс не смогла работать. У нее заболел низ живота,точь-в-точь как в Сент-Облаке. Она пошла в павильон, сказалаженщинам, что ей неможется, и попросила домыть плиту. Никто на еесчет не стал проезжаться. Толстуха Дот предложила отвести домой, аАйрин Титком и Флоренс Хайд (все равно делать особенно нечего)обещали в два счета прикончить духовку, как говорят в Мэне. И ГрейсЛинч пошла отпрашиваться у Олив – ей уже сильно нездоровилось.
Олив,разумеется, отпустила ее, а когда позже увидела Вернона Линча, так нанего взглянула, что тот даже поежился. Он в это время мыл насадку нараспылителе в амбаре номер два. Олив ехала мимо в видавшем видыфургоне и одарила его таким взглядом, что Вернон подумал, уж не хочетли она его рассчитать. Но мысль эта тотчас вылетела у него из головы,они там долго не задерживались. Он посмотрел на отпечаток шинхозяйского фургона на раскисшей колее и бросил ей вслед грязнуюприбаутку: «Хочешь, дам пососать, богатая б-дь».Ухмыльнулся и продолжал мыть насадку.
В тотвечер Уолли и Кенди сидели на пирсе Рея Кендела, и Уолли рассказал ейто немногое, что узнал про Сент-Облако.
– Яслыхала только, что Сент-Облако – это детский дом, –тихо проговорила Кенди.
Обапонимали, на два дня их из дому никто не отпустит. И Уолли попросил уСениора кадиллак на один день: выедут утром пораньше и вечеромвернутся.
– Конецвесны – лучшее время проехаться по побережью. Летом будетслишком много туристов. А вдали от берега умрешь от жары, –сказал он отцу и пошел говорить с матерью.
– Правда,мы наметили поездку на рабочий день, – сказал он. –Но, мама, один день погоды не делает. А нам с Кенди так хочетсяпрокатиться, устроить себе короткие каникулы.
Олив нестала возражать, но в который раз с сокрушением подумала, выйдет личто-нибудь путное из ее сына.
РейКендел был, как всегда, с головой в работе. Эта прогулка с Уоллидоставит дочери удовольствие. Уолли прекрасно водит машину, может,чуть быстрее, чем следует, но кадиллак Сениора – Рей знал точно– машина надежная. Он сам за ней смотрит. И он с легким сердцемотпустил Кенди.
Наканунепоездки Кенди и Уолли пошли спать рано, но долго не могли уснуть. Каки полагается влюбленным, каждый думал о том, как подействует надругого предстоящий шаг. Уолли боялся, вдруг Кенди после абортапочувствует отвращение к сексу. А Кенди тревожилась, не изменится лик ней Уолли.
В ту ночьд-р Кедр и Гомер тоже не спали. Кедр сидел за машинкой в кабинетесестры Анджелы; он видел в окно, как Гомер расхаживает по темномудвору с керосиновой лампой в руке. «Что с ним?» –подумал Кедр и вышел наружу.
– Неспится, – сказал Гомер.
– Чтотакое на этот раз? – спросил Кедр.
– Может,совы мешают, – ответил Гомер.
Керосиноваялампа вырывала из тьмы небольшое пространство; дул сильный ветер, чторедко случалось в Сент-Облаке. Порывом задуло лампу, но сзади из окнакабинета Анджелы падал свет – единственный огонь на много милькругом. Их тени в светлом пространстве взбежали по обнаженному склонухолма до темной кромки леса; тень д-ра Кедра там затерялась, а теньГомера, шагнув через лес, устремилась в небо. Тут-то они иобнаружили, что Гомер выше учителя.
– Вотчерт! – воскликнул Кедр, распахнув руки, и тень его сталапохожа на тень волшебника, готового поделиться всеми своимисекретами.
Онвзмахнул руками, как летучая мышь крыльями.
– Гляди, –сказал он Гомеру. – Я волшебник.
ГомерБур, ученик волшебника, тоже взмахнул руками.
Дулсильный, свежий ветер. Туман, всегда висевший над Сент-Облаком,рассеялся; звезды сияли ярко и холодно; чистый воздух не пах ниопилками, ни сигарным дымом.
– Чувствуете,какой ветер? – сказал Гомер. Возможно, этот ветер и недавал ему спать.
– Ветерс побережья, – сказал Уилбур Кедр; он глубоко втянул носомвоздух, пытаясь уловить запах соли. Да, это ветер, дующий с океана,редкий гость в их местах.
Откуда быон ни дул, Гомеру он нравился.
Обамужчины дышали ветром и каждый думал: «Что со мной будетзавтра?»
ГЛАВА ПЯТАЯ

ГОМЕР НАРУШИЛ СЛОВО

Начальникстанции Сент-Облака был существом одиноким и малопривлекательным,жертва цветных каталогов и безумных религиозных брошюр, ежемесячноприходящих по почте. Брошюры мало-помалу приобретали вид комиксов; натитульном листе последней был изображен скелет в солдатском мундире,парящий в небе на крылатой зебре над полем битвы, нескольконапоминающим окопы Первой мировой войны. Другие брошюры были не стольвпечатляющи, но начальник станции был уже до того заморочен сюжетами«религии – почтой», что в его религиозные кошмарывплетались домашняя утварь, лифчики кормящих матерей, складные стульяи гигантские овощи – словом, все, что рекламировалось цветнымикаталогами. Бывало, он просыпался в холодном поту, увидев во снелетающие гробы, стартовавшие с образцовых овощных грядок. Один изкаталогов был целиком посвящен рыболовному снаряжению, и какое-товремя привидевшиеся кадавры разгуливали в болотных сапогах с сетями иудочками; другой рекламировал бюстгальтеры и «грации», иначальника станции особенно пугали летающие мертвецы, затянутые вкорсеты.
Абсолютнобезумны были брошюры, пропагандирующие новое откровение, сутькоторого сводилось к тому, что на земле непрерывно растет числонеприкаянных мертвецов, которым отказано в вечном спасении; иначальнику станции представлялось, что в местах большего скоплениялюдей (Сент-Облако к таковым не относился) небо переполнено ихпроклятыми душами.
ЯвлениеКлары д-ра Кедра на станцию зловеще вписалось в картины ночныхкошмаров; с тех пор свихнувшийся бедняга встречал каждый поезд,втянув голову в плечи, с искаженным от страха лицом, хотя д-р Кедр изаверил его, что в ближайшие год-два новых трупов не будет.
Дляначальника станции Судный день был не менее осязаем, чем погода,хорошая или плохая. Больше всего он боялся первого поезда,развозившего молоко. В любую погоду тяжелые бидоны были одеты инеем.Пустые бидоны, подвозимые к поезду, жестяно бренчали, ударяясь друг одруга и металлические ступеньки вагона, точь-в-точь похоронный звон.С первым утренним поездом прибывала почта; начальник станции жаждалновых каталогов, но сердце его трепетало – вдруг снова явитсятруп, хлюпающий в заморозке, или «религия – почтой»напомнит (в еще более страшных образах) о скором (чуть ли не завтра)пришествии Судного дня. Жизнь начальника станции подтачивали страхи,которые он пытался отогнать исступленной утренней молитвой.
Его пугаллюбой пустяк, при виде мертвого животного, что бы ни было причинойсмерти, начальника станции начинало трясти. Он верил, что душиживотных тоже витают в воздухе, и есть опасность, что одной из них оннечаянно поперхнется. Будешь тут страдать бессонницей, как УилбурКедр или Гомер, не обладая при этом преимуществами, которые даютэфир, образование или молодость.
Но в этотраз он заснул, и, без сомнения, его разбудил ветер; подхватил,наверное, летучую мышь и бросил о стену дома. Конечно, летучая тварьразбилась, и теперь ее окаянная душа кружит за окном, стремясьпроникнуть внутрь.
Ветерявно крепчал, пересчитал спицы на велосипеде, взвыл, сорвал его скрючков и швырнул на выложенную кирпичом дорожку, звонок на рулезвякнул, как будто велосипед пыталась украсть неприкаянная душа.Начальник станции сел в постели и заголосил.
В однойиз брошюр было сказано, что крик – если и не верная, то хотькакая-то защита от парящих в воздухе душ. Вопли и правда возымелиэффект, разбудили спящего под застрехой голубя. Голубь не сова, нелюбит бодрствовать по ночам; и он запрыгал по крыше, ища болееспокойного места. Начальник станции откинулся на спину и вперил взорв потолок, ожидая, что чья-то душа в сию минуту низринется на него.Он не сомневался, воркование голубя – это причитания грешника,терзаемого адскими муками. Он встал и выглянул из окна: свет ночникаслабо освещал небольшую грядку, он сам вчера вскопал ее. Свежие комьяземли потрясли его, значит, уже и могила готова! Он быстро оделся ивыбежал на улицу.
«Религия– почтой» учила, что бесприютные души не вселяются вдвижущееся тело. Самое опасное – спать или стоять. И начальникстанции стал мерить быстрым шагом ночные улицы Сент-Облака. Ему всюдублазнили привидения. «Поди прочь», – угрожающехрипел он то темному дому, то шороху, то неясной тени. Где-то залаяласобака. Шаги начальника станции спугнули енота, рывшегося в мусоре,но живых зверей он не боялся, шуганул енота, и тот, к его вящемуудовольствию, огрызнулся. Он шел, стараясь держаться подальше отквартала заброшенных домов. Какой разгром учинила там толстаядевчонка из приюта! Это не девчонка, а сущий дьявол. В заброшенныхдомах, он знал, неприкаянные души так и кишат и отличаются особойсвирепостью.
Вблизидетского приюта было спокойнее. Правда, д-ра Кедра он боялся, ноперед детьми (и их душами) чувствовал себя храбрецом. Как всетрусливые люди, со слабыми он был задира. «Паршивки», –шептал он, подходя к отделению девочек. Странно, что не воображаютсяте кошмарные вещи, которые можно проделать с этой великаншей,«губительницей», как он ее называл. Она не раз являласьему в сновидениях, обычно как манекенщица для «граций» ибюстгальтеров. Он недолго задержался у отделения девочек, глубоковтягивая ноздрями воздух – вдруг донесется запах Мелони,разрушительницы домов. Но ветер был слишком силен, кружил какбешеный. Да ведь это ветер Судного дня! – сообразилначальник станции и припустил дальше. Медлить нельзя – сейчассцапает душа грешника.
Он шелвдоль темной стороны отделения мальчиков. Кабинет сестры Анджелы, вкотором свет обычно горел всю ночь, был на другой стороне. Начальникстанции поднял голову и увидел за домом голый, в оврагах, склонхолма. Странно, источника света нет, а весь холм до черной кромкилеса залит огнем. Какая-то чертовщина.
Другой быпролил слезу над своей впечатлительностью. А он еще стал корить себя.Уже за полночь, а он не спит. Как будет встречать первый поезд,который приходит затемно большую часть года? Из вагонов выходят тесамые женщины… начальник станции содрогнулся. Иные в свободномплатье, спрашивают приют, а вечером возвращаются, лицапепельно-серые, как у привидений в ночных кошмарах. Такое же былолицо у Клары, подумал начальник станции (он, конечно, не знал именитрупа). Он видел ее всего один раз, какой-то миг. И такаянесправедливость, она является ему во сне чуть не каждую ночь.
Ему вдругпочудились невдалеке человеческие голоса, он опять посмотрел поверхдома на освещенный склон холма, две гигантские тени (Уилбура Кедра иГомера Бура) протянулись одна до леса, другая – до неба. Двавеликана махали длинными, в обхват холма, руками. Ветер подхватил ихголоса, он уловил слово «волшебник»! И тогда он понял:ходи хоть до утра, беги бегом, спасенья ему нет. На этот раз онпропал. Последняя мысль была – время для него и мираисполнилось.
* * *
Ветер сокеана все еще дул в Сент-Облаке. Даже Мелони это заметила, небрюзжала с утра, заставила себя встать, хотя почти всю ночьпроворочалась с боку на бок. Ей чудилось, что какой-то зверь топчетсяпо двору вокруг отделения, заглядывает в мусорные баки. На рассветеона увидела двух женщин, бредущих со станции в сторону приюта.Женщины шли молча, они не знали друг друга, но, конечно, подозревали,что каждую привело сюда. Головы понурены, одеты слишком тепло длявесны. Мелони смотрела, как ветер облепляет на них толстые зимниепальто. На вид не беременные, подумала Мелони и напомнила себе сестьвечером у окна, посмотреть, как они пойдут обратно к вечернемупоезду; учитывая, что они здесь оставят, наверное, полетят как накрыльях, тем более под гору. Правда, каждый раз женщины возвращались,точно тащили на себе двойную ношу. Ступали тяжело, просто неверилось, что они дочиста выскоблены.
Нет, недочиста, думала Мелони, не весь груз оставили они в Сент-Облаке. ХотяГомер ничего ей не рассказывал про больницу, Мелони умела собирать покрупицам горестные женские истории (утраты, ошибки, несбывшиесянадежды, упущенные возможности); глаз у нее на всякую беду былнаметан.
Ступив запорог, Мелони сразу почуяла в воздухе что-то необычное, принесенноеветром. Она не видела трупа начальника станции, он лежал на пустыре вгустых зарослях травы, куда выходила задняя дверь отделениямальчиков, которой очень редко пользовались (у больницы был свойчерный ход).
Из своегоокна в мир (в кабинете сестры Анджелы) д-р Кедр тоже не мог видетькоченеющее тело жертвы «религии – почтой». И не егоотлетевшая душа беспокоила сейчас д-ра Кедра. Бессонные ночи бывали ираньше, ветер с океана был хоть и редкий, но знакомый гость. Утромуспели подраться девочки, одной рассекли губу, другой – бровь.Но Гомер аккуратнейшим образом зашил губу, а бровью занимался самКедр – шов наружный, на лице, нужна опытная рука.
У двухженщин, дожидавшихся аборта, были маленькие сроки, и, по мнениюсестры Эдны, обе вполне здоровы – духовно и физически. В палатерожениц лежит почти жизнерадостная женщина из Дамарискотты; у неетолько что начались схватки, роды вторые, вряд ли какие будутнеожиданности. Д-р Кедр даже решил доверить эти роды Гомеру, нетолько потому, что они обещают быть легкими, но роженице, по словамсестры Анджелы, очень понравился Гомер; рта не закрывает, когда онподходит к ней, выложила о себе всю подноготную.
Так отчего же кошки на сердце скребут, размышлял д-р Кедр. Что разладилось?Какое облачко появилось на горизонте?
Запаздывалапочта, на кухню не подвезли молока. Кедр не знал, да и какое ему доэтого дело, что на станции из-за отсутствия начальника порядка ещеменьше, чем обычно. Никто не сообщил ему, что начальник станцииисчез. Не заметил Уилбур Кедр и легкой сумятицы среди душ, обитающихв небе над Сент-Облаком. Обремененный земными заботами, он не могпозволить себе возвышенных размышлений о душе.
Вплоть донынешнего утра и Гомер о душе не думал. Душа не входила в числопреподаваемых ему предметов. А поскольку в комнате, где он изучалКлару, окон не было, отнюдь не начальник станции (точнее, не егоотлетевшая душа) предстал перед Гомером.
Д-р Кедрпопросил Гомера произвести вскрытие плода.
Такслучилось, что в то утро к ним привезли беременную женщину изПорогов-на-трстьей-миле, скончавшуюся от ножевых ран, возможно, онасама себе их и нанесла. Ничего сверхординарного дляПорогов-на-третьей-миле; но женщина была на сносях, и возможностьизвлечь живого младенца из утробы мертвой матери была уникальна дажедля Сент-Облака. Д-р Кедр хотел спасти ребенка, но ребенок, почтидевятимесячный плод, тоже получил удар ножом. И так же, как мать,истек кровью.
Неродившийсяплод (как предпочитал называть его д-р Кедр) был бы мальчиком, чтосразу бросилось в глаза Гомеру, впрочем, в этом никто бы неусомнился. И как там ни называй его, это был вполне доношенныймладенец. Д-р Кедр попросил Гомера в более точных медицинскихтерминах установить причину смерти.
Гомервзял было анатомические щипцы д-ра Кедра, но понял, что можетобойтись большими ножницами. Он легко вскрыл грудную клетку, разрезавее посередине, и сейчас же заметил, что перерезана легочная артерия,рана находилась всего в полудюйме от зияющего артериального протока;у человеческого зародыша артерии пупочного канатика вдвое уже аорты;но Гомер еще никогда не заглядывал внутрь плода. У новорожденногопупочные сосуды через десять дней превращаются в сухую ниточку. Этоне чудо, а результат первого вдоха, который блокирует пуповину ираскрывает легкие. Пуповина для плода – окольный путь, покоторому кровь, минуя легкие, поступает в аорту. .
Гомера непоразило то, что легким плода не так уж и нужна кровь, плод ведь недышит; поразило его другое: ножевая рана перерезала пупочную артерию,и получился как бы второй глаз в пару с маленьким отверстиемпупочного канатика. Открытое отверстие говорило само за себя –плод не успел сделать первого вдоха.
Жизньплода в утробе – история развития жизни вообще. Гомер зажалрассеченную артерию остроконечным зажимом. Раскрыл «Анатомию»Грея на главе, посвященной человеческому эмбриону. И был потрясен –как он раньше не обращал внимания, что «Анатомия» Греяначинается не с плода, она им заканчивается. Плод представляетинтерес в последнюю очередь.
Гомервидел продукт зачатия на разных стадиях развития; иногда в полнойсохранности, иногда едва узнаваемые кусочки. Но почему именно старыечерно-белые рисунки в «Анатомии» Грея произвели на неготакое сильное действие, он не мог сказать. Там был профиль головкичетырехнедельного эмбриона («еще не дергается», заметилбы доктор Кедр), в нем почти нет ничего человеческого; позвоночникизогнут под углом согнутого запястья, а там, где костяшки сжатогокулака, лицо страшной рыбы, живущей под толщей воды, куда непроникает свет; такой рыбы никто никогда не видел, она можетпривидеться только в кошмарном сне; рот расположен как у угря, глазапо бокам головы, точно ждут нападения слева и справа. Увосьминедельного зародыша («еще не дергается») есть нос ирот и даже, пожалуй, выражение лица. Сделав это открытие – увосьминедельного зародыша есть выражение лица, Гомер вдруг явственноощутил в нем присутствие того, что люди называют «душой».
Онпоместил младенца из Порогов в неглубокий эмалированный поднос, двумязажимами укрепил разрез грудной полости, еще одним вытянул повышеперерезанную легочную артерию. Щечки у младенца ввалились, точночьи-то невидимые ладони сдавили с боков лицо; он лежал на спине,упираясь локтями в края подноса, воздев окоченевшие ручкиперпендикулярно грудной клетке. Крошечные пальчики растопырились, какбудто ловили мяч.
Гомера неволновал неряшливый вид обрезанной пуповины, которая была слишкомдлинна, он аккуратно подрезал ее и перевязал. На малюсеньком пенисезапеклась капелька крови, Гомер снял ее. Пятнышко засохшей крови наослепительно белой эмали легко стерлось намоченным в спирте ватнымтампоном. Тельце ребенка на белом фоне, казалось, на глазахприобретает пепельно-серый оттенок. Гомер почувствовал дурноту, успелотвернуться к раковине, и его вырвало. Он открыл кран, старые трубызавибрировали, загудели. От этих труб, а может, от кружившейсяголовы, не только комната, но и весь приют ходил ходуном. Гомер забылпро ветер с океана, который все еще дул с неослабевающей силой.
Он ни вчем не винил д-ра Кедра. Он знал, как легко взвалить вину на одногочеловека. Д-р Кедр не был ни в чем виноват; он лишь делал то, во чтосвято верил. Если для сестер Эдны и Анджелы он был святой, то длянего он был еще и отец. Кедр знал, что он делает и ради кого. Но этаего чепуха – дергается, не дергается – не действовала наГомера. Называйте как хотите: плод, эмбрион, продукт зачатия, думалГомер, дело не меняется, человеческий зародыш – живое существо.И что бы вы ни делали, как ни называли – вы его убиваете. Онсмотрел на перерезанную легочную артерию, которую так искусно обнажилв грудной клетке младенца из Порогов-на-третьей-миле. «ПустьКедр называет его как хочет, это его право; плод так плод, прекрасно.Но для меня, – думал Гомер, – это младенец. УКедра есть право выбора. У меня оно тоже есть».
Он взялподнос в руки и понес его по коридору, как несет гордый официантособое блюдо особому гостю. В это время вечно сопливый Кудри Дейтащил в сторону кабинета сестры Анджелы большую картонную коробку.Ему не разрешалось здесь играть, но Кудри вечно изнывал от скуки; лезкуда не надо и был всегда начеку, как пугливый зайчишка. Гомеркартонную коробку узнал, в ней привезли новые баллончики для клизм,он сам ее распаковывал.
– Чтотам у тебя? – спросил Кудри Дей у Гомера, держащего подносс мертвым младенцем на уровне плеч (Кудри Дей доставал ему только допояса).
Приблизившиськ коробке, Гомер обнаружил, что в ней сидит ДавидКопперфильд-младший. Кудри катал его.
– Сейчасже уходите отсюда, – велел ему Гомер.
– Гомел! –крикнул из коробки Давид Копперфильд.
– Дурак,не Гомел, а Гомер, – поправил его Кудри Дей.
– Гомел! –опять крикнул его крестник.
– Пожалуйста,выметайтесь отсюда, – повторно приказал Гомер.
– Чтотам у тебя? – не унимался Кудри Дей и протянул к подносуруку.
Гомеруспел перехватить чумазую ручонку и вывернул ее за спину, удерживаяпри этом поднос с младенцем с ловкостью жонглера. Кудри попыталсябороться.
– Ой, –воскликнул он.
ДавидКопперфильд встал на ноги в коробке, но потерял равновесие и опятьсел на дно. Гомер чуть-чуть дернул вверх заведенную за спину руку,Кудри согнулся пополам и уперся лбом в край коробки.
– Пусти, –взмолился он.
– Пущу,если сейчас же исчезнешь. Идет? – сказал Гомер.
– Идет, –ответил Кудри Дей. Гомер отпустил его, и мальчишка прибавил: –С тобой шутки плохи.
– Точно, –согласился Гомер.
– Гомел!Гомел! – все кричал стоящий в коробке Давид Копперфильд.
Кудри Дейвытер нос драным рукавом и, резко дернув коробку, уронил своегопассажира.
– Тычто! – захныкал малыш.
– Замолчисейчас же, – приказал ему Кудри.
И потащилящик к выходу, бросив на прощание грустно-покорный, полный немоймольбы взгляд. Он тащил ящик, покачиваясь на ходу – легко литащить такую тяжесть! Гомер обратил внимание, что ботинки у Кудринадеты не на ту ногу, один шнурок развязался. Но он больше не сталвыговаривать ему, это уж было бы слишком, Кудри был выдумщик инеряха. Но выдумку надо поощрять, она важнее опрятности. Тем болеедля сироты.
– Пока,Кудри, – сказал Гомер вслед согнутой спине мальчика,незаправленная рубаха свисала у того до самых колен.
– Пока,Гомер, – ответил, не поворачиваясь, Кудри. Когда онпоравнялся с провизорской, оттуда вышла сестра Эдна.
– Надеюсь,ты не собираешься здесь играть, – строго проговорила она.
– Мыуже уходим, уходим, – заверил ее Кудри Дей.
– Медна, –закричал со дна коробки Давид Копперфильд.
– НеМедна, дурак, а Эдна, – поправил его Кудри.
А Гомеркак раз подошел к открытой двери кабинета сестры Анджелы; д-р Кедрсидел за машинкой, но не печатал, а смотрел в окно, даже лист бумагине был заложен в каретку. В отсутствующем выражении его лица Гомерзаметил ту счастливую отрешенность, какую вызывали пары эфира, когдад-р Кедр удалялся в провизорскую «немного вздремнуть».Наверное, это греющее душу состояние д-р Кедр умел вызывать, простоглядя в окно. Гомер думал, что д-р Кедр эфиром заглушает боль; онподозревал, что в Сент-Облаке у всех всегда что-то болит, и д-р Кедрпризван эту боль исцелять. Самого Гомера от приторного запаха эфирамутило, и он никогда бы не стал его применять как болеутоляющеесредство. Гомер еще не знал, что существует непреодолимое влечение.Лицо у д-ра Кедра выражало такую отрешенность, что Гомер остановилсяв дверях, не решаясь нарушить ее своей мрачной ношей; он уже былоповернулся, чтобы уйти.
Но нетут-то было. Соприкосновение с душой даром не проходит, а родившеесяощущение некоей миссии требует не мимоходом брошенных фраз, а болееосязаемого действия. Помедлив на пороге кабинета сестры Анджелы,Гомер решительно двинулся к столу и с металлическим стуком опустилподнос на каретку машинки. Маленький трупик оказался на уровне шеид-ра Кедра – совсем близко, может цапнуть, как говорят в Мэне.
– ДокторКедр! – позвал Гомер Бур.
Д-р Кедрочнулся и посмотрел поверх младенца на Гомера.
– Причинавнутреннего кровотечения, – продолжал Гомер, –перерезана дыхательная артерия. В чем вы сами можете убедиться.
Д-р Кедрпосмотрел на поднос, помещенный на машинку. Он вглядывался вмладенца, как в исписанную им страницу: хочу казню, хочу помилую.
За окномкто-то что-то кричал, но ветер так мочалил слова, что разобрать ихсмысл было невозможно.
. –Господи, помилуй, – произнес Уилбур Кедр, глядя наперерезанную артерию.
– Ядолжен вам сказать одну вещь, я никогда не буду делать аборты,никогда, – вдруг выпалил Гомер. Это решение логическивытекало из перерезанной артерии. Во всяком случае, по мнению Гомера.
Но д-рКедр был явно в недоумении.
– Небудешь? Что не будешь? – переспросил он.
Крикиснаружи усилились, но более внятными не стали. Гомер и д-р Кедр молчаглядели друг на друга, разделенные мертвым младенцем изПорогов-на-третьей-миле.
– Иду,иду, – послышался голос сестры Анджелы.
– ЭтоКудри Дей, – объяснила сестре Анджеле сестра Эдна. –Я только что выпроводила его отсюда вместе с коробкой иКопперфильдом.
– Никогда, –повторил Гомер.
– Значит,не одобряешь? – спросил его д-р Кедр.
– Яне вас не одобряю. Я это не одобряю. Я этого делать не могу.
– Ноя ведь тебя никогда не принуждал. И не буду. Такие решения человекпринимает сам.
– Точно, –кивнул Гомер.
Открыласьвходная дверь, но что кричал Кудри Дей, все равно нельзя былоразобрать. В стойке у двери провизорской звякнули пробирки, и тут д-рКедр с Гомером первый раз явственно услыхали: «Мертвец!»
– Мертвец!Мертвец! Мертвец! – кричал Кудри Дей. Его истошные воплиаранжировались нечленораздельными выкриками Копперфильда-младшего.
– Какоймертвец, Кудри? Где? – ласково спросила мальчика сестраАнджела.
Кудрипервый обнаружил станционного начальника, но не узнал его. Он виделего лицо долю секунды.
– Там!Какой-то дядя! – объяснял он сестрам Анджеле и Эдне.
Отчетливоуслыхав ответ Кудри Дея, д-р Кедр встал из-за стола и, обойдя Гомера,вышел в коридор.
– Иесли для вас это не так важно, – проговорил ему вследГомер, – позвольте мне больше не участвовать в этом. Этоваш долг, я понимаю. Но я хотел бы приносить пользу как-то иначе. Яни в чем вас не обвиняю. Я просто не могу больше этого видеть.
– Мнеэто надо обдумать, Гомер, – ответил д-р Кедр. –Пойдем посмотрим, кто там у них умер.
Идя заКедром по коридору, Гомер заметил, что дверь в родильную закрыта инад ней горит лампочка – значит, сестры Эдна и Анджелаприготовили там двух женщин к аборту. Схватки у роженицы изДамарискотты были еще слабые и нечастые, так что родильнаяпонадобится не скоро. Жестоко заставлять женщин ждать аборта, темболее подготовленных к нему, в этом Гомер был согласен с д-ромКедром. Поэтому он приоткрыл дверь в родильную, сунул туда голову и,не глядя на женщин, сказал:
– Врачскоро придет, не волнуйтесь, пожалуйста.
И тут жераскаялся, что обнадежил их. Не успел он затворить дверь, как КудриДей опять закричал: «Мертвец, мертвец».
МалышКудри Дей принадлежал к тем суетливым, непоседливым натурам, чьиблагие начинания зачастую оборачиваются неприятностями. Когда емунаконец надоело возить Копперфильда в коробке, он решил столкнуть егос площадки у задних дверей отделения мальчиков. Уф, как тяжело тащитькоробку наверх! Втащив, он увидел, что площадка как бы парит надподъездной дорогой (ей очень редко пользовались) и уходящим внизсклоном, поросшим высокой травой. Сейчас он научит Копперфильдалетать! Совсем невысоко, и в коробке не страшно, да потом еще можносъехать вниз, как на санках. Правда, картонная коробка навернякаразвалится, и тогда он останется один на один с Копперфильдом, а этонестерпимо скучно. Но Копперфильд и в коробке уже надоел. Всебезопасные возможности коробки исчерпаны, Копперфильд не возражает –ему ведь невдомек, какую проказу задумал Кудри, голова его ниже краевкоробки. И Кудри Дей столкнул коробку вниз, позаботившись, чтобы онаприземлилась, сохранив вертикальное положение, и ее пассажир несломал себе шею. Коробка упала набок и, конечно, развалилась,Копперфильд-младший вылетел из нее и приземлился в траве, храбровстал на не совсем крепкие ножки, как только что вылупившийся птенец,тут же упал и кубарем покатился по склону. Стоя на площадке, КудриДей наблюдал, как шевеление травы обозначает траекторию его спуска.Трава была такая высокая, что самого Копперфильда не было видно.
Он неушибся, не поранился. Только не мог понять, что происходит –Кудри Дея нет, и коробка куда-то девалась, а он уже так к ней привык.Перестав катиться, он попытался встать, но у него поплыло в глазах,да еще земля вся в колдобинах, и он сел на что-то круглое и твердое,как камень; глянул – голова станционного начальника, лицомвверх, глаза открыты. В оцепеневших чертах смертельный ужас ибезропотное приятие судьбы.
Подростокили взрослый наверняка обомлел бы от страха, увидев, что сидит наголове трупа, но юный Давид Копперфильд воспринял ее как элементокружающего мира, скорее с любопытством, чем с ужасом. Коснувшисьлица, он ощутил неживой холод, и в нем, видимо, сработал безошибочныйдетский инстинкт – тут что-то неладно. Его как сорвало сголовы, но он тут же упал, покатился вниз, вскочил на ноги, побежал,опять упал, покатился, опять вскочил. И вдруг завыл по-собачьи. КудриДей бросился сквозь заросли к нему на помощь.
– Неплачь, не плачь! – кричал на бегу Кудри.
АКопперфильд все бежал и падал, кружа и странно повизгивая.
– Даостановись ты наконец! – заорал что было мочи Кудри Дей. –А то я тебя никогда не найду!
И вдругнаступил на что-то длинное и круглое, выскочившее из-под ноги каксорванная ветром ветка. Это была рука начальника станции. Потерявравновесие, Кудри уперся руками в его грудь и увидел широко открытыеглаза на застывшем лице, смотревшие куда-то мимо. И тогда в травестали кружить два визжащих, заблудившихся, как в тумане, щенка.Справедливости ради надо сказать, что Кудри не убежал с пустыря, покане нагнал Копперфильда, – поступок, свидетельствующий отом, что природой ему были отпущены храбрость и чувство долга.
Мелони изокна наблюдала за этой необъяснимой гонкой на пустыре; она могла быокликнуть Кудри и сказать, где Копперфильд, – сверху ейвсе было видно. Но она решила не вмешиваться. И обнаружила своеприсутствие, только когда Кудри Дей поймал Копперфильда и поволоквокруг отделения мальчиков ко входу в больницу.
– Эй,Кудри, опять ты надел ботинки не на ту ногу! – прокричалаона. – Идиот!
Но ветербыл такой сильный, что Кудри не услышал ее, да и она его не слышала.И Мелони бросила в окно еще одно слово, не обращенное ни к кому:благодаря ветру можно искренне, во всю силу легких, выразить то, чточувствуешь, хотя в общем-то ей не хотелось кричать. И Мелони, пожавплечами, произнесла:
– Скучища!
А дело,кажется, начинало принимать интересный оборот: на дорожке, ведущей кпустоши, появились д-р Кедр с Гомером, следом за ними трусили сестрыЭдна и Анджела. Все четверо, очевидно, что-то искали в траве.
– Чтовы ищете? – крикнула в окно Мелони. Но то ли ветер опятьотнес ее слова, то ли компанию слишком увлекли поиски, только никтоиз них не откликнулся. И Мелони пошла сама взглянуть, что тампроисходит.
В душе унее шевельнулось тревожное предчувствие. Да не все ли равно! СлаваБогу, хоть что-то случилось. Не важно что – Мелониприветствовала любое возмущение привычного хода жизни.
Совсеминые чувства волновали в это время Кенди Кендел и Уолли Уортингтона;последние три часа в кадиллаке царило неловкое молчание; предстоящеевызывало в них гамму чувств, которые разговором не заглушить. Былоеще темно, когда, выехав из Сердечной Бухты, они свернули сприморского шоссе и стали удаляться от берега, надеясь, что ветерскоро перестанет беспощадно дуть в спину; ветер, однако, неослабевал. Уолли так внимательно изучил накануне карту, что кадиллакудалялся от океана с целеустремленностью раковины, точнее,заключенной в ней жемчужины, стремящейся к берегу в руки ловца.Позади уже осталась сотня миль, а ветер по-прежнему дул, да с такойсилой, что, пожалуй, было бы лучше поднять верх; но Уолли как раз илюбил кадиллак за то, что в нем можно ездить, подставив себя стихиям.К тому же шум ветра в ушах делал молчание не столь гнетущим. И Кендиполностью отдалась езде, ветер отчаянно трепал ее русые волосы, и онииногда плотными прядями облепляли ей лицо, пряча от Уолли еговыражение. Но Уолли хорошо знал свою подругу и догадывался, что оносейчас выражает.
Он бросилвзгляд на книгу у нее на коленях, открытую все на той же странице сзагнутым уголком. Время от времени она принималась читать ее, но тутже возвращала на колени. Это была «Крошка Доррит»,обязательное чтение для учениц выпускного класса (Кенди кончала школуна будущий год). Она уже раз пять или шесть бралась за нее, но никакне могла вчитаться и решить наконец, нравится ли ей этот романДиккенса.
Уолли, небольшой охотник до книг, не удостоил взглядом ее названия, отметивтолько, что она все время открыта на странице с загнутым уголком. Ондумал о Кенди, о Сент-Облаке. Аборт в его воображении был уже позади.Кенди легко его перенесла; доктор весело шутит, молодые, красивыесестры улыбаются; их столько, что хватило бы для целой армии,находящейся в состоянии войны; а на лужайке резвятся милые, смешные,с щербатыми улыбками дети-сиротки.
Вбагажнике стремительно мчащегося кадиллака Уортингтона-старшего Уолливез для сирот три полных ящика гостинцев. В сезон он взял бы с собойяблок и сладкий сидр, но весной нет ни яблок, ни сидра, и он вез то,что, по его мнению, не уступало осенним дарам. В ящиках были банки случшим яблочным желе Уортингтонов и лучшим яблочным медом АйрыТиткома. Конечно, цель поездки – аборт, но он едет туда какСанта-Клаус (д-р Кедр вряд ли одобрил бы это сравнение, у него всееще были живы в памяти аборты в «Гаррисоне-2»).
Вид уКенди довольный, воображал Уолли, как у человека, которому только чтовытащили огромную занозу. Смешно сказать, но операционную для абортовфантазия Уолли наделила праздничной атмосферой родильной, где на светявляются желанные дети, ее наполняют восторженные возгласы,поздравления, а кругом прелестные сиротки Сент-Облака, у каждого вруке банка со сластями, и все счастливы, как медвежата, лакомящиесямедом.
Кендизахлопнула книгу, опустила на колени, и Уолли почувствовал: порачто-то сказать.
– Кактебе книга? – спросил он.
– Никак, –ответила Кенди и рассмеялась.
Онущипнул ее за колено, хотел засмеяться, но сжалось горло. Кенди тоженаградила его щипком, с тем же чувством и силой. Какое счастье,подумал Уолли, что они так похожи.
Солнцебыло уже высоко, а они все мчались сквозь бедные, смиренныегородишки, точно заблудившаяся королевская чета; жемчужно-белыйкадиллак, красная обивка с причудливыми разводами – следы однойиз проказ Сениора, ослепительно прекрасные пассажиры заставилиоглянуться не одного встречного прохожего. Все, кто их видел в тоутро, никогда не забудут это промелькнувшее мимо чудо!
– Немногоосталось, – сказал Уолли, сочтя за лучшее в этот разпросто опустить руку на колено Кенди рядом с «Крошкой Доррит».Кенди положила поверх его руки свою.
Темвременем Мелони явно с какой-то целью прошествовала через холл квыходу, чем привлекла доброе, недремлющее око миссис Гроган.
– Что-тослучилось, деточка? – спросила она.
– Незнаю, – пожала плечами Мелони. – Но держу пари,новый парень в нашу дыру не пожаловал.
«Мелонисегодня сама кротость, – подумала миссис Гроган. –Девочка стала гораздо мягче». Действительно стала –немного, самую малость.
Мелонинаверняка шла по какому-то делу. Миссис Гроган, долго не раздумывая,двинулась за ней.
– Боже,какой ветер! – воскликнула она, переступив порог.
«Тычто, только проснулась», – подумала Мелони, нопромолчала. Может, и правда, безразличие, мало-помалу овладевавшееею, смягчило слегка ее нрав.
– Начальникстанции, – сказал Гомер, первый увидевший мертвого.
– Этоткретин, – буркнул д-р Кедр, путаясь ногами в траве.
– Кретинне кретин, но он мертв, – отозвался Гомер.
Нашел гдеумереть, только лишние неприятности приюту, хотел было сказать д-рКедр, но сдержался. Если и он стал мягче, то тоже совсем немного.
ВСент-Облаке ничто не располагало к смягчению характеров.
Услыхавшорох травы, Гомер увидел спешащую к ним Мелони.
«ОГосподи! – взмолился он из самой глубины сердца. –Дай мне возможность вырваться отсюда!» Мощный порыв ветраотбросил с его лба волосы, он словно стоял на капитанском мостике,плывя навстречу разбушевавшемуся океану, которого он никогда невидел.
* * *
А д-рКедр думал о «больном» сердце Гомера Бура. Как лучшесказать ему о вымышленном недуге, чтобы не напугать молодогочеловека, не вызвать в его памяти смертельный ужас, застывший намертвом лице станционного начальника. «И что могло этомудуралею привидеться?» – спрашивал себя Кедр, помогаяволочить тело к дверям больничного отделения.
Кудри Дейне любил бездельничать и с удовольствием отправился на станциюсообщить о случившемся, выполняя поручение д-ра Кедра: юныйКопперфильд увязался за ним, что, конечно, сказалось на скоростиходьбы, но зато обеспечило ему собеседника. Дело в том, что Кудри несовсем уразумел послание, которое взялся доставить, а Копперфильд былидеальный слушатель, чем Кудри и воспользовался, повторив егонесколько раз вслух. На Копперфильда послание не произвело никакогодействия, но сам Кудри вздохнул с облегчением: теперь все более илименее встало на свои места. Во всяком случае, так ему показалось.
– Начальникстанции умер, – декламировал Кудри, спускаясь вниз похолму.
ДавидКопперфильд при этом то ли согласно кивал, то ли голова простомоталась на прыгающих плечиках: скорость спуска была так велика, чтолевая рука, за которую Кудри его тащил, задралась выше уха.
– Несколькочасов инфаркта, сказал доктор Кедр, – с сомнениемпродолжал Кудри Дей, но, трижды повторив фразу, утвердился в ееправильности. Д-р же Кедр на самом деле сказал: у начальника станции,по всей вероятности, несколько часов назад случился инфаркт. –Передайте родственникам и знакомым, – отчеканивал Кудри, –что скоро будет открытие. – Опять что-то не то. На этотраз, сколько он ни твердил фразу, ощущение неладности не проходило.Может, не открытие, а открытка? Такая машина, открытая, в которойвозят мертвых. Конечно, в «открытой машине» смысла тоженемного, но хоть какой-то есть, этого для Кудри было достаточно –во всем, что его окружало, смысла вообще почти не было.
– Умел! –радостно провозгласил Давид Копперфильд, когда они подошли к станции.
Наскамейке, спинкой обращенной к путям, сидели, развалясь, двабездельника, из тех, что целые дни проводят на станции, точно это нежелезнодорожный вокзал, а увеселительное заведение, где немытых,нечесаных городских забулдыг ожидают сердобольные и покладистыекрасотки.
– Умел!Умел! – тщетно взывал к ним Копперфильд, они не удостоиливниманием посланцев д-ра Кедра.
Совсемеще юный помощник начальника станции лепил собственный официальныйлик по образу и подобию своего на редкость непривлекательного шефа. Всилу чего его мальчишеская физиономия являла резкий контраст разлитойв ней брюзгливой желчности старого пердуна, помноженной на злобностьживодера, обожающего свою работу. Он был глуповат от природы; вподражание начальнику, притеснял слабых (детей, залезших с ногами наскамейку, иначе как окриком не сгонял), лебезил перед сильными мирасего. И конечно, был презрительно холоден с женщинами, которые, сойдяс поезда, спрашивали дорогу в приют. Он ни разу ни одной из них непомог, не поддержал под локоть, когда они вечером садились в поезд, –первая ступенька вагонов была слишком высокая, особенно для хорошовыскобленных женщин.
Тем утромпомощник начальника был в особенно злобном настроении. Дав одному избездельников пятнадцать центов, он велел ему сходить домой кначальнику станции; тот скоро вернулся и сообщил, что на дорожкеваляется велосипед начальника, должно, ночью его сорвало ветром, аутром никто не убрал. Плохой знак, подумал помощник. С одной стороны,ему было страшно взвалить на себя обязанности начальника, он ничего вних не смыслил, но с другой – ему льстило, что сегодня он будетза главного. Увидев спешащих через площадь приютских оборвышей, онпочувствовал, как в нем проснулся начальственный пыл. Подходя кплатформе и размазывая одной рукой по лицу сопли, а другой крепкодержа Копперфильда, Кудри Дей раскрыл было рот, чтобы произнестизаготовленную речь, но не успел.
– Вонотсюда! – рявкнул помощник. – Вам здесь неместо!
Кудриостановился как вкопанный. Давид Копперфильд от неожиданностизашатался и чуть не упал. Но Кудри Дей хорошо знал, им нигде на земленет места; он собрал в кулак всю свою решимость и очень громкопроизнес-таки отрепетированную речь:
– Начальникстанции умер. Несколько часов инфаркта, сказал д-р Кедр. Сообщитеродным и близким, скоро приедет «открытая машина».
Тут уж изабулдыги встрепенулись. На помощника нахлынул поток самыхпротиворечивых чувств: начальник станции умер, возможно, следующимначальником будет он. Неужели бывает многочасовой инфаркт, как это,наверное, больно! И при чем здесь «открытая машина», чтоона сулит – беду или надежду?
– Какая,какая машина? – спросил он.
Кудри Дейзаподозрил, что брякнул что-то не то, но отступать было поздно.Известно, что на трусов и подлецов лучше всего действует твердость. Издоровый инстинкт подсказал Кудри: на этот раз не столь важнопередать смысл, сколько проявить твердость характера.
– Чтобыувезти, – не моргнув глазом сказал он. Бездельники наскамейке так и подпрыгнули, вот уж они не думали, что начальникстанции такая важная птица.
– Тыхочешь сказать «катафалк»? – спросил помощник.В Порогах-на-третьей-миле был один, он сам его видел, длинный черныйавтомобиль, еле-еле едет, как будто его тащат мулы.
– Открытка, –повторил Кудри Дей, для которого «катафалк» вообще ничегоне значил. – Такой автомобиль, – пояснил он, –открытый.
Никто нешевельнулся, не проронил ни слова, возможно, у присутствующих сталимедленно проявляться симптомы многочасового инфаркта: наверняка наэтом не кончится, до конца дня случится что-то еще. И в ту минуту нашоссе, идущем мимо станции, появился жемчужно-белый открытый кадиллакУолли Уортингтона.
Провожаемыедесятками восхищенно изумленных взглядов на улочках глухих городков,Кенди и Уолли были, однако, не подготовлены к тому, что ожидало их вСент-Облаке, – у помощника станционного начальника глазаполезли на лоб, а у изумленных бездельников отвалилась челюсть.
– Нувот мы и в Сент-Облаке, – с явно фальшивым энтузиазмомпроговорил Уолли.
Кенди немогла удержаться, потянулась и ущипнула его за ногу, «КрошкаДоррит» соскользнула у нее с колен и, прошуршав по скрещеннымлодыжкам, упала на пол машины. Больше всего, однако, ее поразилимальчишки. Кудри Дей, несмотря на чумазое лицо и взлохмаченныеволосы, сиял как начищенный пятак; его улыбка была лучом света,пробившимся сквозь наслоения грязи и поведавшим миру о скрытом подними бриллианте. Лицо в грязных подтеках дышало такой надеждой, что уКенди захватило дух, а когда она увидела розовый разинутый ротикюного Копперфильда, глаза ее увлажнились и предметы окружающего мирастали терять очертания. С его нижней, набухшей как слеза, губысвисала чистая, здоровая нитка слюны, почти касаясь стиснутыхкулачков, которые он прижимал к животу, как будто ослепительныйкадиллак нанес ему удар под ложечку, и он не может опомниться.
Глядя наэту странную группу, Уолли подумал, что, пожалуй, возглавляет еепомощник начальника станции.
– Простите,пожалуйста, – обратился он к изваянию с раскрытым ртом инемигающими глазами, – не скажете ли вы, где приют?
– Каквы быстро приехали, – оторопело пролепетал помощник. Белыйкатафалк! Уж не говоря о неземной красоте перевозчиков трупов; надевушку он просто не мог смотреть, ее образ останется у него в памятидо конца дней.
– Простите? –не понял Уолли. У этого человека не все дома, надо спроситького-нибудь еще. Глянул мельком на забулдыг на скамейке – ну отэтих вряд ли чего добьешься. Малыш, распустивший слюни – онипоблескивали на солнце, как сосулька, и почти касались зеленых оттравы колен в ямочках, – вряд ли умеет говорить. –Привет! – Уолли все-таки обратился к нему.
– Умел, –сообщил Копперфильд, и слюни его задрожали, как мишура на елке.
Опятьосечка, вздохнул Уолли и поискал взглядом глаза Кудри Дея. Искатьпришлось недолго, они были прикованы к Кенди.
– Привет, –сказал он ему.
Кудри струдом, чуть не с болью сглотнул застрявший в горле комок. Мокрыйкончик носа совсем разбух, но он энергично вытер его локтем.
– Тыне можешь нам сказать, как ехать в приют? – спросил Уолли.
КудриДей, в отличие от помощника и двух забулдыг, знал, что эти подобияангелов явились сюда не за тем, чтобы забрать никому не нужное тело.Они едут в приют для сирот, хотят кого-то усыновить –подсказало ему заколотившееся сердце. «Господи, –думал Кудри Дей, – пусть это буду я!»
ДавидКопперфильд, не выходя из транса, протянул руку и коснулсябезупречной монограммы на дверце кадиллака – золотые инициалыУортингтона-старшего на яблоке «красное сладкое» сбанальным, в виде сердечка, листком цвета весенней зелени. Кудрилегким взмахом сбросил с яблока чумазую ручонку.
«Хочу,чтобы они усыновили меня, – опять подумал он. –Нужно действовать. Такой случай больше не повторится».
– Япокажу вам дорогу, если вы нас подвезете, – сказал он.
Кендиулыбнулась и открыла заднюю дверцу. Ее несколько удивило, что Кудри,подсадив Копперфильда в машину, оставил его на полу. Она не заметила,что, коснувшись теплой, красной в белесых пятнах кожи сиденья, ДавидКопперфильд в страхе отдернул руку; он никогда еще не видел и нещупал кожи, подумал, что сиденье – какой-то зверь, и предпочелсесть на пол. Для него тот день был полон невероятных событий –утром катание в картонной коробке из-под клизм, первая проба летать,сидение на мертвой голове. Что еще его ждет? Когда кадиллак поехал,он не выдержал и расплакался – ведь он первый раз в жизни ехалв автомобиле.
– Онникогда не видел машин, – объяснил Кудри.
Сам онтоже никогда не трогал кожаной обивки, но сидел на роскошном сиденье,как будто был рожден ездить в таких машинах. Он, конечно, несообразил, что белесые разводы на сиденье всего только результатнеосторожности, – к несчастью, он будет постояннообманываться подобным образом, принимать желаемое за действительное.
– Помедленнее,Уолли, – сказала Кенди, – малыш боится.
Онаперегнулась через спинку сиденья, протянула руки к юномуКопперфильду, и рев тотчас же прекратился. Он узнал волосы,обрамляющие лицо, протянутые руки, добрую улыбку; все это былознакомо по сестрам Эдне и Анджеле. Не то что мужчины, думалКопперфильд, которые берут тебя одной рукой и несут на бедре;мужчинами для него были д-р Кедр и Гомер. Кудри Дей тоже иногданосил, но он еще был слабак и часто его ронял.
– Нуполно, не плачь, не надо бояться, – говорила Кенди и,перенеся малыша через спинку сиденья, усадила к себе на колени.
Копперфильдулыбнулся, потрогал ее волосы, таких красивых он никогда не видал,даже подумал, наверное, ненастоящие. И никогда еще ни от кого такхорошо не пахло. От ткнулся ей в шею и громко понюхал. Кенди крепкообняла его и поцеловала в голубую жилку на виске. Взглянула на Уоллии чуть не заплакала.
КудриДей, изнывая от зависти, вцепился в кожаное сиденье, Что бы такоесделать, лихорадочно думал он, чтобы они захотели взять его. Какимнадо быть, чтобы взяли, спрашивал он себя и не находил ответа. Поймалв зеркале заднего обозрения глаза Уолли; смотреть, как Кенди ласкаетКопперфильда, было выше человеческих сил.
– Тыодин из сирот? – спросил Уолли, надеясь, достаточнотактично.
– Ктоже еще! – громко воскликнул Кудри и мысленно одернул себя,не слишком ли много энтузиазма прозвучало у него в голосе. –Я не просто один из сирот, – прибавил он. – Ялучше всех.
Услыхавэти слова, Кенди рассмеялась и обернулась к нему. Кудри почувствовал,как кожа сиденья поползла у него из рук. Надо что-то сказать, носопли текли так сильно – что ни скажи, все будет плохо. Неуспел он вытереть локтем нос, Кенди протянула ему носовой платок. Непросто дала, а крепко прижала к носу.
– Сморкай, –приказала она.
Такое сним было всего один раз, когда сестра Эдна вытерла ему нос своимплатком. Он зажмурился и деликатно сморкнул.
– Ещераз, – сказала Кенди. – Сморкай как следует. Ион сморкнул, да так, что в голове у него сразу прояснилось.
От запахаплатка все поплыло перед глазами, он зажмурился и стал писать вштаны. Это потрясло его, он откинулся на огромную спинку сиденья ивдруг увидел, что ладонь у Кенди полна его соплей, а она ни капли несердится, только вид озабоченный. Наверное, от этого он все писал иписал, не мог остановиться. Кенди недоуменно и сострадательносмотрела на него.
– Налевоили направо? – весело спросил Уолли, притормозив уповорота в отделение мальчиков.
– Налево, –крикнул Кудри, открыл правую дверцу машины и прибавил: –Простите! Я даже ночью не писаюсь! Я просто замерз. И разволновался.У меня был такой трудный день. Я правда хороший, – кричалон. – Я лучше всех!
– Нерасстраивайся и садись обратно, – скомандовал Уолли, ноКудри уже бежал со всех ног по пустоши к дальнему углу здания.
– Бедныймальчик описался, – сказала Кенди.
Уоллисмотрел, как нежно держит она малыша, и у него тоже защемило сердце.
– Давайне будем этого делать, – сказал он. –Пожалуйста. Ты родишь ребенка. Я хочу его, хочу от тебя. Все будетчудесно. Мы просто сейчас повернем и поедем домой, –умолял он ее.
– Нет,Уолли, – твердо сказала Кенди. – Нам еще ранозаводить детей.
С этимисловами она прижалась лицом к влажной шейке Давида Копперфильда, отмалыша пахло медом и немного затхлостью.
Кадиллакне двигался с места.
– Тыуверена? – шепнул ей Уолли. – Не надо бы этогоделать.
Кендипотому и любила его – он всегда знал, когда что сказать. Онабыла более практична, чем Уолли Уортингтон; упрямая в отца, она неотступала от раз задуманного; мямлей ее никто не назвал бы.
– Мальчиксказал налево, вот и поезжай налево, – распорядилась она.
МиссисГроган, стоя у дверей отделения девочек, смотрела на кадиллак. Она невидела, как убежал Кудри Дей, не могла различить, кого держит наколенях молодая красивая девушка (красивее она в жизни не видела).Наверное, своего ребенка. Спутник ее тоже хорош собой, пожалуй, дажеслишком хорош для мужа, как говорят в Мэне.
Оченьмолоды, рассуждала миссис Гроган, вряд ли возьмут кого-нибудь в дети.А жаль, судя по всему, люди богатые. Кадиллак ничего ей не говорил, авот облик пассажиров сомнений не оставлял. Как странно, она гляделана эту богатую, красивую пару и радовалась. А ведь богатые людиникогда не вызывали у нее теплых чувств, у нее в отделении стольконеудочеренных девочек, которых она обожала и жалела. Но личной обидыона никогда ни к кому не питала. Впрочем, у нее в жизни почти ничеголичного не было.
Автомобильне двигался с места, и миссис Гроган лучше рассмотрела, кто в немсидит. Бедненькие, думала она. Конечно, это не замужняя пара, но уних есть ребенок. Его или ее родители хотят лишить их наследства,ясно как Божий день. На них может лечь пятно позора. И вот ониприехали в Сент-Облако, чтобы отдать своего ребенка в приют. Но ониколеблются. Она хотела броситься к ним, умолять: не делайте этого!Уезжайте отсюда! Воображаемая драма привела ее в ужас. «Неделайте этого», – прошептала она, собрав все своисилы для передачи телепатического сигнала.
И Уоллиэтот сигнал принял, когда сказал Кенди: «Не надо бы этогоделать». Тем не менее машина тронулась с места и повернула неназад, а подъехала прямо к дверям больницы. Сердце у миссис Гроганупало. Мальчик или девочка? – беззвучно спрашивала онасебя.
«Чтоза херня там происходит?» – подумала Мелони, вернувшись ксвоему окну.
В спальнегорел яркий верхний свет, и Мелони видела в стекле свое отражение.Вот белый кадиллак въехал на ее нижнюю губу и остановился, по щекепробежал куда-то Кудри Дей, а на шее – руки красивой молодойдевушки обнимали Давида Копперфильда.
Мелониразглядывала себя как в зеркале. Ее ничего не расстраивало – нитяжелые черты лица, ни близко посаженные глаза, ни вечно лохматыеволосы, словом, внешность ее не волновала. Огорчалась она из-запустоты во взгляде, отсутствия в глазах жизненной энергии (что-что, аэнергия еще совсем недавно била в ней через край). Мелони не помнила,когда она смотрелась в зеркало последний раз.
И еще еебеспокоила такая же пустота во взгляде Гомера, она только сегодня этозаметила, когда Гомер поднимал тело начальника станции; не отсутствиенапряженной думы, а полная пустота – ни мыслей, ни чувств.Теперь она боялась Гомера. Как все переменилось! Ей так хотелосьнапомнить ему о его обещании. «Ты ведь не уедешь от нас?»– чуть не спросила она и не решилась. «Возьми меня ссобой, если решишь уехать», – вертелось на языке,но, увидев в его взгляде пустоту, какую и в себе ощущала последнеевремя, не могла произнести ни слова.
«Ктоэти красавчики? – спрашивала она себя. – Откудаэта машина?» Она не видела лиц, но даже затылки их нарушали еедушевное равновесие. Медового оттенка волосы молодого человека такшли к его загорелой шее, что ее пробрала дрожь. И как это прическа уженщин может быть столь безупречной – волосок к волоску, нерассыпаются, не путаются? Наверное, это особая стрижка, вон как онировно ложатся у этой девушки на прямые, хрупкие на вид плечи. И какизящно, именно изящно, держит она на коленях этого заморыша, думалаМелони. Наверное, слово «заморыш» она прошептала, потомучто стекло вдруг запотело от ее дыхания, и изображение исчезло, акогда стекло очистилось, она увидела, что машина едет ко входу вбольницу. Эти люди слишком прекрасны, думала Мелони, у них не можетбыть нужды в абортах. Чисты и безупречны и потому не трахаются.Слишком чисты для этого. Эту красивую девушку, наверное, удивляет,что она не беременеет. Она не знает, что для этого всего-то надопереспать с мужчиной. Приехали, чтобы усыновить кого-нибудь. Но посебе они здесь никого не найдут. Слишком уж хороши. Она такненавидела их, что плюнула прямо в свое скучное отражение и смотрела,как слюна медленно ползет вниз по стеклу. Не хочется даже шевельнутьпальцем. Будь это раньше, пошла бы пошаталась вокруг кадиллака, вдругони в нем что оставили – она бы стянула. А сейчас даже этотсоблазн не может оторвать ее от окна.
* * *
Д-р Кедрсделал первый аборт, ассистировала на этот раз сестра Эдна. ПопросилГомера проверить, как идут схватки у женщины из Дамарискотты. Второйаборт ассистировала сестра Анджела, но д-р Кедр настоял наприсутствии Гомера, пусть учится, как давать пациенткам эфир. Сам онбыл такой искусник, что первая женщина во время аборта разговаривалас сестрой Эдной, а боли при этом не чувствовала. Она говорила иговорила обо всем на свете, перескакивая с одного на другое, чтодоставляло сестре Эдне огромное удовольствие.
Гомерналожил второй женщине на лицо маску и ругнул себя – далслишком большую дозу эфира.
– Лучшеизбыток, чем недостаток, – утешала его сестра Анджела, онадержала голову женщины и машинально поглаживала подушечками пальцевее бледные виски. Кедр попросил Гомера ввести женщине во влагалищезеркало, Гомер подчинился и теперь угрюмо смотрел на отраженную взеркале блестевшую шейку матки с крепко сжатым зевом; шейкуобволакивала чистейшая слизь, и Гомеру показалось, что она купается вутренних розовых облаках, подсвеченных встающим солнцем.
Если быУолли Уортингтон глянул сейчас в зеркало, он сравнил бы матку сяблоком в бледно-розовой стадии созревания. Только вот что это замаленькая щелка? – удивился бы он.
– Каквыглядит шейка матки? – спросил д-р Кедр.
– Прекрасно, –ответил Гомер.
К егоудивлению, Кедр протянул ему пулевые щипцы. Простой инструмент,которым захватывают переднюю губу шейки матки, после чего зондируютглубину матки и начинают вводить расширители.
– Выпомните, что я вам сказал? – спросил Гомер у д-ра Кедра.
– Тебепретит прикасаться к шейке матки? – ответил вопросом Кедр.
Гомервзял пулевые щипцы и захватил ими губу шейки матки, не допустив ниодной ошибки. «Но я не прикоснусь ни к одной кюретке, –подумал он. – Это сделать д-р Кедр меня не заставит».
Но д-рКедр даже не стал его просить.
– Спасибоза помощь, – сказал он.
Самизмерил полость матки и расширил канал шейки. Попросил только податькюретку, Гомер подал.
– Помните,я спросил вас, необходимо ли мое присутствие? – тихопроговорил Гомер. – Если это не так важно, я бы предпочелничего этого не видеть. Помните наш разговор?
– Нотебе надо это видеть, – ответил д-р Кедр, прислушиваясь кзвукам, издаваемым кюреткой, и стараясь тише дышать. – Моемнение таково, – продолжал д-р Кедр, – твоеучастие ограничится наблюдением и ассистированием, пустьнепрофессиональным. Цель – усвоить ход операции и научиться ееделать, даже если ты этого не хочешь. Разве я кому-нибудь что-нибудьнавязываю? Когда ко мне приходит всеми брошенная женщина и говорит,что она против аборта и хочет родить ребенка, еще одного сироту, ячто, давлю на нее? Давлю? Никогда, – говорил д-р Кедр,продолжая выскабливание. – Я принимаю роды, черт бы всепобрал. Ты думаешь, сколько родившихся здесь детей будут счастливы?Думаешь, жизнь сироты сахар? Конечно, ты так не думаешь. Но разве якогда-нибудь возражал? Никогда. И даже ничего не советовал. Я делаюто, что женщины просят – аборт или еще одного сироту.
– Ятоже сирота, – вставил Гомер.
– Развея требую, чтобы ты думал как я?
– Новы этого хотите.
– Женщинам,которые сюда приходят, все равно, чего я хочу, – сказалУилбур Кедр.
Онположил кюретку среднего размера и протянул руку за маленькой,которую Гомер уже приготовил и автоматически протянул.
– Яхочу приносить пользу, – начал было Гомер, но д-р Кедрпродолжал, как не слыша:
– Тогдане прячь голову в песок. Не вороти носа. Тебе это непозволительно. Тысам мне сказал, и сказал правильно: «Я хочу приносить пользу,хочу все знать, участвовать в жизни приюта, не надо ничего таить отменя». Ты мне это внушил. И ты прав, – сказал д-рКедр. Но тут же поправился: – Был прав.
– Ноон живой, – сказал Гомер Бур. – И в этом вседело.
– Тыучастник процесса, – продолжал Кедр. – Сегодняроды, завтра аборт. Твое неодобрение замечено. Оно законно. Ты вправеиметь собственное мнение. Но ты не вправе быть недоучкой, делать своюработу кое-как. А представь, что в один прекрасный день твои взглядыизменятся.
– Ониникогда не изменятся.
– Нухорошо. А если, вопреки желанию, тебе придется все-таки – радиспасения жизни матери – сделать…
– Яне врач.
– Точно,до совершенства тебе еще далеко. Хоть десять лет учись здесь, всеравно профессионалом не будешь. Но что касается гинекологии и всего,что с ней связано, тут я могу тебе помочь стать первокласснымспециалистом. Точка. Ты уже сейчас больше знаешь, чем многие такназываемые опытные акушерки, черт бы их побрал.
Гомервидел, что работа с малой кюреткой уже подходит к концу, приготовилнесколько ватных тампонов и подал один д-ру Кедру.
– Яникогда не заставлю тебя, Гомер, делать что-то против твоей воли, –никак не мог успокоиться д-р Кедр. – Но ты будешьнаблюдать, узнавать, запоминать то, что я делаю. Иначе для чего я?Разве мы посланы на эту землю бездельничать? Что, по-твоему, значит –приносить пользу? Ты думаешь, я тебя оставлю в покое, допущу, чтобыты превратился в Мелони?
– Апочему вы не учите ее? – спросил Гомер.
Вопросвопросов, подумала сестра Анджела, но голова женщины в этот мигслегка дернулась у нес в руках, она застонала, и сестра Анджела,нагнувшись, коснулась губами ее уха.
– Всеидет хорошо, миленькая, – прошептала она. –Врач уже все кончил. Сейчас будете отдыхать.
– Тыпонимаешь меня, Гомер? – спросил д-р Кедр.
– Да.
– Ноты не согласен?
– Точно.
«Ахты дерзкий, упрямый, жалеющий себя, своевольный, высокомерный,несмышленый юнец», – подумал Уилбур Кедр, но вместовсего этого только сказал:
– Может,ты еще передумаешь и захочешь быть врачом.
– Мненечего передумывать. Я никогда не хотел быть врачом.
Кедрпосмотрел на испачканный кровью тампон – ровно столько, сколькоположено, – и протянул руку за свежим тампоном, ужеприготовленным Гомером.
– Так,значит, ты не хочешь быть врачом? – опять спросил он.
– Нет, –ответил Гомер. – Думаю, что нет.
– Ноу тебя слишком мало других возможностей. Не из чего выбирать, –философски заметил Кедр, и у него защемило сердце. – Да,это я виноват, что ты не любишь медицину.
И сестраАнджела, куда менее сентиментальная, чем сестра Эдна, вдругпочувствовала, что сейчас заплачет.
– Нив чем вы не виноваты, – поспешил сказать Гомер. УилбурКедр опять проверил, не началось ли кровотечение.
– Здесьбольше делать нечего, – коротко бросил он. –Если не возражаешь, побудь с ней, пока не кончится действие эфира. Тыее здорово оглушил, – прибавил он, заглянув женщине подоттянутое веко. – Я сам приму роды женщины изДамарискотты. Я ведь не знал, что тебе вообще медицина не по душе.
– Этоне так, – ответил Гомер. – Я приму роды у этойженщины. Даже буду счастлив.
Но УилбурКедр уже отвернулся от пациентки и покинул операционную.
СестраАнджела быстро взглянула на Гомера; взгляд ее был вполне нейтральныйи, уж конечно, не испепеляющий и даже не презрительный, но и несочувственный. И не дружеский, подумал Гомер. И прошествовала вследза д-ром Кедром, оставив Гомера с пациенткой, выбирающейся из эфирныхпаров.
Гомерпроверил тампоном, нет ли кровотечения, почувствовал, как женщинапальцами коснулась его запястья.
– Яподожду, пока ты сходишь за каталкой, золотко, –произнесла она, едва шевеля языком.
В душевойотделения мальчиков было несколько кабинок; д-р Кедр умылся надумывальником холодной водой и глянул в зеркало – не осталось лина лице следов слез; он не чаще Мелони смотрелся в зеркало и егопоразил собственный вид: сколько времени он выглядит уже такимстариком. Он покачал головой и в зеркале позади себя увидел на полугруду мокрой одежды Кудри Дея.
– Кудри! –позвал он.
Д-р Кедрбыл уверен, что в душевой, кроме него, никого нет, но в одной изкабин был Кудри Дей и тоже плакал.
– Уменя был очень плохой день, – донеслось из кабины.
– Давайс тобой об этом поговорим, – предложил д-р Кедр, и КудриДей покинул добровольное заточение.
На нембыла более-менее чистая одежда, но явно чужая. Это были старые вещиГомера, из которых Гомер давно вырос, а Кудри еще не дорос.
– Яхочу хорошо выглядеть, чтобы эта красивая пара усыновила меня, –объяснил Кудри.
– Усыновилатебя? – переспросил д-р Кедр. – Какая пара?
– Высами знаете какая. – Кудри был уверен, что этоприглашенные д-ром Кедром усыновители. – Очень красиваятетя в белой машине.
«Убедного ребенка бред», – подумал Уилбур Кедр, взялКудри на руки и сел с ним на край раковины, чтобы понаблюдать за егосостоянием.
– Может,они приехали за кем-то другим? – упавшим голосом спросилКудри. – Тете понравился Копперфильд, а он даже еще неумеет говорить.
– Сегоднянет никаких усыновлений, Кудри. Я ни с кем не договаривался.
– Может,они просто так приехали, посмотреть? – предположилКудри. – Хотят выбрать самого лучшего?
– Такне делается, Кудри, – сказал всерьез обеспокоенный д-рКедр. Неужели малыш думает, что Сент-Облако – это зоомагазин,куда можно приехать просто так, развлечения ради?
– Яне знаю, как это делается. – Кудри опять заплакал. А ведьукатали сивку крутые горки, вдруг на секунду подумал Д-р Кедр,находясь под впечатлением увиденного в зеркале. Он чувствовал, чтосдаст, хорошо бы его самого кто-нибудь усыновил, просто взял бы иувез отсюда. Он прижал к груди мокрое от слез лицо мальчика,зажмурился, и в глазах у него поплыли звезды, которые являлись обычнопод влиянием эфира. Сейчас они безжалостно напомнили ему капли кровина стерильных тампонах, которых он повидал тысячи. Он посмотрел наКудри Дея и засомневался: усыновит ли его кто-нибудь; вдруг емугрозит стать вторым Гомером Буром.
СестраАнджела помедлила у дверей в душевую, слушая, как д-р Кедр утешаетКудри Дея. Она больше беспокоилась о д-ре Кедре, чем о мальчике.Сестре Анджеле и во сне не могло присниться, что между д-ром Кедром иГомером, так любящими друг друга, когда-нибудь возникнет это упрямоепротивостояние. Ее удручало, что она бессильна им помочь. Какоесчастье – зачем-то зовет сестра Эдна, дела отвлекут от горькихмыслей. Она решила поговорить сначала с Гомером, это легче; но покане знала, что скажет тому и другому.
Гомерпобыл со второй женщиной, пока окончилось действие наркоза; онпереложил ее с операционного стола на каталку и навесил по бокамперильца, на случай если у нее закружится голова. Заглянул в соседнююкомнату, первая женщина уже сидела в постели; но он подумал, что имсейчас лучше побыть в одиночестве, и оставил вторую в операционной.Женщине из Дамарискотты наверняка еще не пришло время родить. Вкрошечной больнице так тесно, а он мечтает о собственной комнатке.Надо, однако, первым делом попросить прощения у д-ра Кедра. Как могливсе те слова сорваться у него с языка? Причинить д-ру Кедру такуюболь! Гомер чуть не плакал и поспешил в провизорскую; между прутьямижелезной койки торчали, как он было подумал, ноги д-ра Кедра: койку,всю, кроме изножья, загораживали шкафы с медикаментами. И Гомеробратился к ногам, мысленно удивившись их слишком большому размеру; иеще его удивило, что д-р Кедр, человек аккуратный, лег на кровать втуфлях, облепленных грязью.
– Д-рКедр, – сказал Гомер, – простите меня.
Никакогоответа. Ругая себя, Гомер подумал, что д-р Кедр, пожалуй, не в самоеподходящее время удалился «немного вздремнуть».
– Проститеменя, я вас очень люблю, – продолжал Гомер немного громче.
Затаилдыхание, прислушался: дыхания не слышно; встревоженный, он зашел зашкаф и увидел на кровати бездыханное тело начальника станции. Гомеру,конечно, и в голову не пришло, что до этого раза никто никогда необъяснялся начальнику станции в любви.
СестрыЭдна и Анджела не могли найти для него другого места. Они перенеслисюда тело из операционной, чтобы пощадить чувства женщин, которымКедр делал аборт. Не положишь же его в палату рожениц или в спальнюмальчиков – то-то был бы переполох.
– Вотчерт, – выругался Гомер.
– Чтослучилось? – спросил д-р Кедр, проходя мимо провизорскойна руках с Кудри Деем.
– Датак, пустяки, – ответил Гомер.
– УКудри Дея сегодня плохой день, – объяснил д-р Кедр.
– Нерасстраивайся, Кудри, – махнул Гомер мальчику.
– Кнам кто-то приехал. Как в зоомагазин. Хотят кого-то взять в дети, –выпалил Кудри.
– Мнекажется, ты что-то напутал, – сказал д-р Кедр.
– Скажиим, Гомер, что я лучше всех. Скажешь? – попросил Кудри.
– Нуконечно. Ты и правда у нас лучше всех.
– Уилбур! –позвала сестра Эдна. Они с сестрой Анджелой что-то живо обсуждали уоткрытых дверей больницы.
Д-р Кедр,его строптивый ученик и второй по возрасту воспитанник двинулись наих голоса, посмотреть, что еще там стряслось.
А вокругкадиллака собралась тем временем небольшая, но шумная толпа.
– Жалко,ребятки, что не яблочный сезон, – говорил Уолли, раздаваянаправо и налево банки с медом и яблочное желе. – Мы быпривезли яблок и сидра. Знаете, какой он вкусный.
Со всехсторон к нему тянулись грязные жадные ручонки. Мэри Агнес Корк,вторая по возрасту в отделении девочек, ухитрилась завладеть ужетретьей банкой. Уроки Мелони, как действовать в таких случаях, непропали даром. «Мэри Агнес» было любимое имя миссисГроган, а «Корк» – название графства в Ирландии,где она родилась. Чуть не каждая третья новорожденная получала этуфамилию.
– Банокмного! – ободряюще воскликнул Уолли, когда Мэри Агнес,опустив за ворот блузки две банки меда и одну желе, потянулась зачетвертой.
МалышДымка Филдз, открыв банку с желе, стал есть из нее прямо пятерней.
– Гораздовкуснее помазать на тост и съесть утром на завтрак, –наставительно заметил Уолли, но Дымка взглянул на него так, словнотосты были для него экзотической едой, а не обычным завтраком. Вовсяком случае, вид его говорил, что он намерен тут же на месте этубанку прикончить.
МэриАгнес тем временем углядела на заднем сиденье кадиллака розовуюзаколку для волос. Она посмотрела на Кенди и уронила на землю вторуюбанку с желе.
– Эхты, – улыбнулась Кенди и нагнулась за банкой. Мэри Агнесмгновенно стянула заколку под восхищенным взглядом крошки ДжонаУолша. На голой коленке Мэри Агнес Кенди заметила не то запекшуюсякровь, не то след ржавчины и ее стало мутить. Она хотела послюнявитьпалец и стереть рыжее пятно. Но у нее все поплыло перед глазами, онавыпрямилась и протянула девочке банку. В это время из дверей больницывышла группа взрослых, и Кенди забыла о недомогании – они ведьприехали сюда не забавляться с детьми.
– Ядоктор Кедр, – произнес мужчина в летах (и немалых),обращаясь к Уолли, потрясенному быстротой, с коей Дымка поглощалсодержимое банки.
– УоллиУортингтон, – сказал Уолли, одной рукой затряс рукудоктора, другой протянул ему банку с медом, при этом продолжаяговорить: – Собственный мед из «Океанских далей».Это, знаете ли, в Сердечном Камне, что рядом с Сердечной Бухтой.
– СердечнойБухтой, – повторил д-р Кедр, разглядывая мед. От юношиявно веет океанским ветром. Но и хрустом стодолларовых банкнот. Чейже это на них лик?
– Нуговори же, Гомер, – толкнул Кудри Дей Гомера, махнув наКенди. Но мог бы и не махать. С того самого мига, как он вышел водвор, Гомер видел только ее. Юный Копперфильд прилип к ее ноге, ноэто не сказалось на грации ее движений, и никакое облачко не омрачалосияния ее лица. – Скажи ей, что я лучше всех.
– Добрыйдень, – приветствовала Гомера Кенди, потому что средиподошедших он был выше всех, такой же высокий, как Уолли. –Я Кенди Кендел. Надеюсь, мы ни от чего вас не оторвали?
«Оторвалиот двух абортов, одних родов, одной смерти, двух вскрытий и одногоспора», – подумал Гомер Бур, но в ответ произнес:
– Онлучше всех!
«Слишкомсухо, – подумал Кудри Дей, – без всякоговыражения».
– Этопро меня, – сказал он, шагнув вперед. –Слышали, что он сказал? Я лучше всех.
Кендинагнулась к нему, потрепала по всклоченным волосам.
– Конечно,лучше, – улыбнулась она и, выпрямившись, прибавила,взглянув на Гомера: – Вы здесь работаете? Или вы один…
Кендизамолчала, не зная, вежливо ли прозвучит – «один из них».
– Несовсем, – ответил Гомер, подумав, что он действительно несовсем то и не совсем другое.
– Егозовут Гомер Бур, – вмешался Кудри, поскольку Гомер забылпредставиться. – Его уже нельзя усыновить, он переросток.
– Вижу, –смутившись, сказала Кенди. Надо поговорить с врачом, а тут такаятолпа, она даже немного рассердилась на Уолли.
– Унас большая яблочная ферма, – объяснял Уолли д-ру Кедру. –Она принадлежит отцу. Но всем заправляет мать.
«Чтоэтому идиоту здесь надо?» – подумал Кедр.
– Ятак люблю яблоки! – воскликнула сестра Эдна.
– Будьяблочный сезон, я привез бы полную машину. А между прочим, вы моглибы посадить здесь яблони. – Уолли махнул рукой на голыйсклон, возвышающийся над ними: – Посмотрите на этот холм. Онвесь в оползнях. Его надо засадить деревьями. Я могу прислатьсаженцев. Через шесть-семь лет у вас будут свои яблоки. И вы сто летне будете на них тратиться.
«Господи, –думал Уилбур Кедр, – мне только не хватало ста летяблочного счастья».
– Правда,Уилбур, это было бы прекрасно! – восторженно сказаласестра Эдна.
– Изаведете свой сидровый пресс, – развивал свою мысльУолли. – Сидр и яблоки – вот вам и занятие длядетей.
«Имне занятие надо искать, – думал Кедр, – аместо, где жить».
Наверное,какие-нибудь благотворители, гадала сестра Анджела. И, прижав губы куху д-ра Кедра, прошептала: «Большое пожертвование», –чтобы предотвратить грубость со стороны Кедра.
«Слишкоммолоды, – подумал Кедр. – Таким еще раношвыряться деньгами».
– Апчелы! – воскликнул Уолли. – Надо обязательнозавести пчел. Захватывающе интересно для детей. И не так опасно, какдумают многие. Будет свой мед. К тому же наглядный урок общежития.Пчелы создали идеальное общество.
«Дазамолчи ты, Уолли», – думала Кенди, понимая, однако,почему Уолли не может остановиться. Ему была внове обстановка,которую нельзя прямо сейчас взять и исправить. Место было стольбезнадежно, что оставалось только молча принять его, а он еще неумел, не брыкаясь, справляться с шоком, безмолвно впитыватьувиденное, как губка поглощает воду. Эти словесные излияниядиктовались добрыми намерениями; Уолли верил, что мир можно улучшить,надо только его разумно направить и организовать.
Д-р Кедрглядел на детей, набивающих рты медом и желе. «Неужели ониприехали сюда только затем, чтобы поиграть с сиротами и перекормитьсладким?» – недоумевал он. Если бы он взглянул на Кенди,он сразу бы понял, зачем эта пара здесь. Но д-р Кедр не был большойохотник смотреть в глаза женщинам, насмотрелся в тяжелые минуты ихжизни под яркими лампами операционной. Сестра Анджела иногдаспрашивала себя, сознает ли д-р Кедр, что избегает смотреть наженщин; интересно, это побочный эффект профессии врача-акушера или,наоборот, акушерами становятся мужчины, равнодушные к женщинам.
А Гомерне был равнодушен: он всегда смотрел женщинам в глаза. «Вот,наверное, почему, – думала сестра Анджела, –ему так мучительно видеть женщину в акушерском кресле. Смешно, –думала она, – он так внимательно следит за всем, чтоделает д-р Кедр, и ни разу не взглянул, как мы с сестрой Эдной бреемженщин». Он был тверд в споре с Кедром, надо ли брить лобки.Гомер считал, что не надо, да и женщинам это не нравится. «Ненравится? – кипятился д-р Кедр. – Что у меня,увеселительное заведение?»
Кендисовсем растерялась; никто, видно, не понимает, зачем она здесь.Малыши не отходят от нее, крутятся у ног; а этот застенчивый смуглыйкрасивый юноша наверняка ее ровесник, хотя и выглядит старше…Неужели придется ему сказать о цели ее приезда в Сент-Облако? Неужелиникто сам не догадается, взглянув на нее? И Гомер взглянул, глаза ихвстретились. Кенди показалось, что он уже видел ее много раз,наблюдал, как она растет, знает ее обнаженной; видел даже тот акт,приведший к беде, из-за которой она здесь. А Гомер безошибочнопрочитал в глазах незнакомой красавицы, в которую влюбился с первоговзгляда, привычное жалкое выражение нежеланной беременности.
– Идемтевнутрь, там вам будет удобнее, – тихо сказал он.
– Да,спасибо, – ответила Кенди, стыдясь поднять на него глаза.
Д-р Кедр,увидев, как девушка пошла к дверям больницы, узнал ту особую,скованную походку, появляющуюся у человека, когда он идет, опустивглаза. «Да ведь это еще один аборт», –догадался он. Повернулся и пошел вслед за ними, а Дымка Филдз,покончив с желе, принялся за банку меда. Он ел мед без особогоудовольствия, но так целеустремленно, что когда другой мальчишканечаянно его толкнул, он ни на секунду не отвел глаз от своеймаленькой лапки, которой, как ложкой, черпал из банки. Когда жекто-то толкнул посильнее, в горле у него не то булькнуло, не торыкнуло, он весь окостыжился, готовый защищать банку до последнеговздоха.
Гомер велдевушку в кабинет сестры Анджелы, но, подойдя к двери, увидел ручкимертвого младенца, воздетые над белым эмалированным подносом, которыйвсе еще стоял на пишущей машинке; его ладошки, как и раньше, ловилимяч. Реакция Гомера была мгновенной, он развернулся и направил Кендиназад в коридор.
– ДокторКедр, – представил он Кедра по дороге в провизорскую.
УилбурКедр совсем забыл про мертвого младенца на подносе в кабинете сестрыАнджелы.
– Может,мы предложим мисс Кендел сесть, – довольно грубо сказал онГомеру.
Забыл они про мертвого начальника станции. Увидев на кровати грязные туфлибедного безумца, отвел Гомера в сторону и сердито прошептал:
– Пощадилбы чувства бедной девушки.
На чтоГомер ответил шепотом же: по его мнению, лучше увидеть ноги мертвогоначальника станции, чем целиком мертвого младенца.
Д-р Кедрв ответ только охнул.
– Яприму роды у женщины из Дамарискотты, – прибавил все также шепотом Гомер.
– Хорошо,только не торопись, – напутствовал его д-р Кедр.
– Ячто хотел сказал – ей ассистировать я не буду. –Гомер посмотрел на Кенди. – Близко не подойду.
Кедрвнимательно посмотрел на девушку, кажется, он что-то стал понимать.Девушка была очень красива, даже Кедр заметил; и он не помнил, чтобычье-то присутствие так разволновало Гомера. «Ах вон что, Гомервообразил, что влюбился, – подумал Кедр. – Иличто готов влюбиться. Как это я сразу не сообразил? Что же происходитс Гомером? Он все еще мальчишка, идеализирующий женщин? Или мужчина,готовый любить?»
Уоллипредставился Гомеру. Д-р Кедр подумал про него – вот существо сяблочным желе вместо мозгов. И говорит почему-то шепотом.
Д-руКедру было невдомек, что Уолли принял мертвеца (он видел на койкетолько его ноги) за спящего человека.
– Оставьте,пожалуйста, нас с мисс Кенди на минутку, – сказал д-рКедр. – Все вместе побеседуем в другой раз. Вы, Эдна,будете ассистировать мне, Анджела поможет Гомеру принять роды уженщины из Дамарискотты. Гомер, – обратился он к Уолли иКенди, – первоклассная повивальная бабка.
– Правда? –воскликнул Уолли. – Ух ты!
Гомерхранил молчание. Сестра Анджела, внутренне вскипев при слове«повивальная бабка» (она верно уловила в тоне Кедраснисходительную нотку), ласково коснулась руки Гомера и сказала: –Я тебе дам запись частоты схваток.
СестраЭдна, чья всепрощающая любовь к д-ру Кедру разгорелась пуще прежнего,бодро заявила, если мисс Кендел требуется комната, надо сделатьнекоторые перемещения.
– Пожалуйста,займитесь этим, – распорядился д-р Кедр и повторил: –Оставьте нас с мисс Кенди вдвоем.
Гомер недвинулся с места, как прирос к полу, не замечая, что глаз не сводит сКенди. Мальчишка рехнулся, подумал Уилбур Кедр. Да и «яблочноежеле» не шевелится.
– Необходимокое-что объяснить мисс Кенди о предстоящей операции. –Кедр повернулся к Уолли, к Гомеру было бесполезно обращаться. –Например, о возможном кровотечении, – продолжал он, сделавупор на последнем слове, может, хоть оно возымеет действие.
И оновозымело – яблочный румянец на щеках Уолли исчез. Возможно, вэтом сыграл роль и густой сладковатый запах эфира в провизорской.
– Еебудут резать? – жалобно спросил он Гомера.
Ничего неответив, Гомер схватил Уолли за руку, вывел в коридор, оттуда насвежий воздух, да так быстро, что у Уолли хватило сил какое-то времясопротивляться подступившей дурноте. Его вырвало, когда они добежалидо склона холма, того самого, где Уолли размечтался посадить сад, апрошедшей ночью мерились ростом две тени.
Двамолодых человека ходили вверх и вниз по склону холма вдольвоображаемых рядов яблонь.
Гомерначал было объяснять операцию, которая предстояла Кенди, но Уоллихотел говорить про яблоки.
– Вашхолм – идеальное место для разбивки стандартного сада сорок насорок, – сказал он, сделал сорок шагов вдоль склона изатем строго перпендикулярно повернул вверх.
– Еслименьше трех месяцев, – говорил Гомер, –применять щипцы нет надобности. Просто расширяют шейку матки икюретками выскабливают.
– Ябы рекомендовал четыре ряда макинтошей, затем ряд красных сладких, –вел свою партию Уолли. – Половина деревьев –макинтоши. Остальные – всякие другие сорта, десять процентовкрасные сладкие, десять или пятнадцать кортленды и болдуины. Неплохопосадить несколько грейвенстинов. Этот ранний сорт очень хорош дляпирогов.
– Резатьне будут, – продолжал Гомер, – но небольшоекровотечение возможно. Мы говорим – мазня, потому что кровиобычно мало. Доктор Кедр потрясающе дает эфир. Так что не волнуйтесь,она ничего не почувствует. Потом, конечно, почувствует. –Гомер старался быть честным. – Что-то вроде легкихсхваток. Доктор Кедр говорит, иногда еще остается в душе неприятныйосадок.
– Едемс нами на побережье, – вдруг предложил Уолли. –Нагрузим машину саженцами, через день-два вернемся и вместе разобьемсад. Много времени это не займет.
– Согласен, –кивнул Гомер.
«Побережье!Неужели я увижу побережье, – думал он. – Идевушка. Я поеду в машине с этой девушкой!»
– «Повивальнаябабка»! Надо же! Вы, наверное, хотите стать врачом? –спросил Уолли.
– Врядли, – ответил Гомер. – Я еще не решил.
– Анаш семейный бизнес – яблоки. Я учусь в колледже. Только немогу понять, зачем.
«Колледж», –подумал Гомер.
– Аотец Кенди ловит омаров. Но она тоже собирается поступать в колледж.
«Омары, –думал Гомер. – Океанское дно!»
Сподножия холма им махала сестра Анджела.
– Дамарискоттаначинает рожать! – кричала она Гомеру.
– Надоидти принимать роды, – сказал он Уолли.
– Ухты! – опять изумился Уолли. Ему не хотелось уходитьотсюда. – Я, пожалуй, останусь здесь. Мне лучше ничего неслышать, – добавил он, улыбнувшись Гомеру доброй,признательной улыбкой.
– Аслышать почти нечего, – сказал Гомер, думая не о женщинеиз Дамарискотты, а о Кенди. Вспомнил скрипящий звук кюретки, нопожалел нового друга и не стал посвящать его в такие подробности.
Расставшисьс Уолли на склоне холма, он чуть не бегом бросился вниз; обернулся,махнул Уолли. Молодой человек его возраста! Его роста! Только Уоллиболее мускулист. От занятий спортом, решил д-р Кедр. Сложение героя –ему вспомнились герои, которым он старался помочь во Франции в Первуюмировую. Их мускулистые, без жировой прослойки тела были изрешеченыпулями. Д-р Кедр недоумевал, почему, глядя на Уолли, он подумал оних.
«Лицоу Уолли красивое. Черты изящнее, чем у Гомера. Но Гомер тоже красив.Уолли сильнее, но кость у него тоньше. Во взгляде ни капельки злости;глаза человека добрых намерений. Торс героя, а лицо…благодетеля», – заключил д-р Кедр, смахнув на полсветлый завиток с лобка, прилипший к внутренней стороне бедра Кенди,чуть ниже согнутого задранного колена. Сменил среднего размеракюретку на маленькую и заметил, что веки у девушки дрогнули, а сестраЭдна подушечками больших пальцев массирует ей виски. Губы у нееслегка приоткрыты, несмотря на молодость, в ней на удивление нетникакой скованности, а под действием эфира она просто спокойно спит.Особую прелесть ее лицу придавало выражение невинности. Чем этодостигалось, д-р Кедр не мог понять.
Онпочувствовал, что Эдна заметила его интерес к девушке, опятьоборотился к зеркалу и с помощью малой кюретки завершил операцию.
«Благодетель, –не выходило из головы у д-ра Кедра. – Неужели Гомервстретил своего благодетеля?»
Почти тоже думал и Гомер: наконец-то ему встретился принц Мэна, король НовойАнглии. И даже пригласил к себе в замок. Он столько раз перечитывалДавида Копперфильда и лишь сегодня понял, что испытал Давид, впервыеувидев Стирфорта. «В моих глазах это был человек, наделенныйвсесильным могуществом, – рассуждал Давид Копперфильд. –Будущее, озаренное лунным светом, выступило наконец из тумана. Егошаги четко отпечатались в саду, о котором я всю ночь мечтал, пока шелсюда».
«Будущеевыступило наконец из тумана, – шептал Гомер. –Я увижу океанский берег!»
– Тужьтесь, –приказал он женщине из Дамарискотты и спросил: – А Дамарискоттана побережье?
Шеяженщины напряглась, рука с побелевшими костяшками пальцев вцепилась вруку сестры Анджелы.
– Совсемрядом! – крикнула женщина и вытолкнула свое дитя вСент-Облако, его скользкая головка идеально легла в уверенную ладоньправой руки Гомера. Ладонь скользнула дальше вдоль гибкой шейкимладенца, левой рукой он приподнял слегка ягодицы и вызволил его насвет Божий, как любил говорить д-р Кедр.
Родилсямальчик. «Стирфорт», – назвал Гомер Бурвторого принятого без помощи Кедра младенца. Перерезал пуповину иулыбнулся, услыхав здоровый плач новорожденного.
Кенди,очнувшись от эфира, тоже услыхала плач и содрогнулась. Если бы д-рКедр взглянул на нее сейчас, он бы все-таки подметил в ее лицеосознание вины.
– Мальчикили девочка? – спросила она еще нетвердо, так что ееуслыхала только сестра Эдна. – Почему он плачет?
– Всев порядке, милая, – успокаивала ее сестра Эдна. –Все уже позади.
– Яхочу родить ребенка, в будущем, – сказала Кенди. –У меня он будет?
– Конечно.У тебя их будет столько, сколько захочешь, и они будут такиекрасивые!
– Увас родятся принцы Мэна! – вдруг сказал д-р Кедр. –Короли Новой Англии!
«Ишьты, старый козел, – подумала сестра Эдна. –Заигрывает с пациенткой». И ее любовь к Кедру на мигподернулась рябью.
«Какаястранная мысль, – проплыло в голове у Кенди, –но почему я их вижу так неотчетливо. (Она еще не совсем пришла всознание.) И отчего там плачет младенец?» Д-р Кедр заметил ещеодин завиток, почти не различимый на ее смугловатой коже. Наверное,потому сестра Эдна и не увидела его. Он слушал плач младенца женщиныиз Дамарискотты и уговаривал себя: «Не будь эгоистом, внушиГомеру, пусть подружится с ними». Уилбур Кедр глянул украдкойна приходящую в себя девушку, ее лицо излучало свет, сулившийнадежду.
«Аяблоки люди всегда будут есть, – думал он. –Это будет хорошая жизнь».
Эмалевоеяблоко с золотой монограммой на дверце кадиллака поманило Мелони –она все-таки оторвалась от окна и вышла наружу; попыталась отодратьяблоко, но оно не поддавалось. Соблазнило ее появление Мэри Агнес,прижимавшей к груди костлявыми руками пирамиду банок с медом и желе;и Мелони пошла посмотреть, что же происходит у отделения мальчиков.Но там уже ничего не происходило. «Такая уж моя судьба, –сетовала Мелони, – мне никогда ничего не достается».Даже эти красавчики куда-то исчезли, а ей было любопытно поближе наних взглянуть. И разжиться нечем – вот только на полу машинываляется какая-то старая книжка. Перст судьбы, решила потом Мелони,что книжка лежала названием вверх. «Крошка Доррит» –это ни о чем не говорило, но Чарльз Диккенс – любимец Гомера,это она знала точно. И она стащила книжку – не для себя, дляГомера, не подозревая, что совершила первый в жизни неэгоистичныйпоступок. В тот миг она не думала, что Гомер в благодарность ласкововзглянет на нее. Она просто от всего сердца сказала себе: это подарокдля Солнышка!
ОбещаниеГомера не покидать без нее Сент-Облака много значило для Мелони, онадаже не сознавала, как много. И тут она увидела Уолли. Он шел ксвоему кадиллаку, то и дело оборачиваясь на холм. Мысленным взором онуже видел плодоносящий сад, сбор урожая, высокие лестницы в кронах,сирот, срывающих яблоки. В межрядьях пирамиды ящиков, трактор,тянущий прицеп, полный яблок, – неплохой выдался урожай.
Толькогде им взять трактор? – размечтавшись, Уолли споткнулся,устоял на ногах, огляделся кругом, вот и кадиллак. А Мелони уже впанике исчезла. Столкнуться наедине с этим красивым парнем? Она невыдержит его безразличия. Если он ужаснется ее безобразию –куда ни шло, да ей и нравилось ужасать людей. А вдруг он просто незаметит ее – вот что невыносимо. Или еще хуже – протянетбанку с медом, – да она раскроит ему этой банкой череп.«Меня медом не купишь», – подумала Мелони,опуская за пазуху «Крошку Доррит», поближе к колотящемусясердцу.
Онапереходила дорогу между отделениями как раз в ту минуту, когдапомощник станционного начальника по этой дороге поднимался кбольнице. Она не узнала его с первого взгляда – так онразоделся. Для Мелони он всегда был дурень в униформе, напускавший насебя Бог весть что, хотя работал, по ее мнению, на глупейшей в миреработе – встречал и провожал поезда. Пустынность станциинавевала на Мелони такую тоску, что она очень редко там появлялась.
Настанцию ходят по одной причине – куда-нибудь ехать; но весьдень там торчать, воображая, что путешествуешь, – болеепечального и глупого занятия нельзя придумать. И вот этот оболтусидет к ним, под носом, как всегда, намек на усики, которые он раституже второй год, но вырядился – умора и только. Как на похороны.
Мелонипопала в точку. Простой, но тщеславный паренек был потрясенкадиллаком и подумал, что если выкажет взрослую солидность, как тоготребует печальное событие, его непременно назначат начальникомстанции. Он до смерти боялся д-ра Кедра, при мысли о беременныхженщинах хотелось куда-нибудь спрятаться, но ему втемяшилось вголову, что долг велит пойти и проститься с усопшим. Легкий запашокблевотины он связал с новорожденными, отчего его самого позывало нарвоту; но он все-таки шел, преодолевая отвращение и страх, чтопридавало его глуповатому мальчишескому лицу чуть ли не взрослоевыражение, если бы не комический пушок на верхней губе, портивший вседело.
К тому жеон тащил в гору каталоги и брошюры; они больше не понадобятсястанционному начальнику, и он решил этим подношением снискать милостьв очах д-ра Кедра. Не мог сообразить пустой головой, зачем д-ру Кедрусоветы огородникам и реклама женского белья и как он отнесется к темкарам, которыми грозила д-ру Кедру и другим греховодникам «религия– почтой».
Большевсего в приюте ему были ненавистны Гомер и Мелони. Он завидовалспокойной, взрослой уверенности Гомера и боялся вечного зубоскальстваМелони. И вот эта Мелони собственной персоной преградила ему дорогу.
– Чтоэто у тебя под носом? – спросила она. –Кукушкин лен?
Мелонибыла выше его, да еще дорога шла в гору. Она возвышалась над ним каккаланча, и он пропустил ее насмешку мимо ушей.
– Яиду лицезреть тело, – с достоинством произнес он.
Будь онсообразительнее, он никогда бы не сказал этих слов.
– Мое? –невинно спросила Мелони и, увидев, как он испуганно заморгал глазами,прибавила: – Я не шучу.
Онаобожала во всем брать верх, но если противник тут же сдавался, вдругтеряла азарт. Помощник начальника станции врос в землю, всем своимвидом давая понять, что не двинется с места, пока бездыханный нерухнет на землю!
И Мелони,отступив в сторону, сказала:
– Ладно,я пошутила.
Онпокраснел, спотыкаясь, побрел дальше и уже свернул к отделениюмальчиков, как Мелони опять бес за язык дернул.
– Побрейся,тогда дам, – крикнула она.
Беднягудаже пошатнуло от ее слов, а Мелони продолжала упиваться очевиднымсвидетельством своей силы. Он обогнул дом, и белый катафалк(кадиллак) ослепил его. Если бы в эту минуту в небесах запелиангельские голоса, помощник упал бы перед ним на колени, усыпав землюзлополучными каталогами. Тот же свет, что озарял кадиллак, нимбомсиял вокруг белокурой головы мускулистого молодого человека, водителякатафалка. Ощутив легшую на его плечи ответственность, помощникначальника станции затрепетал.
Он робкоприблизился к Уолли, который стоял, прислонясь к кадиллаку, и курилсигарету – в глазах его все еще маячила картина цветущих яблоньв Сент-Облаке. На землю его вернуло явление, он бы сказал, зловещеговида служителя похоронного бюро.
– Япришел лицезреть тело, – вымолвило явление.
– Тело? –переспросил, поежившись, Уолли. – Чье тело?
Страхсказать или сделать неловкость парализовал помощника. Мир переполненправилами этикета, о которых он понятия не имеет. Наверное, бестактноупоминать о теле, говоря с человеком, чье дело возить покойников.
– Тыщапардонов! – выпалил помощник, он где-то недавно вычиталэто выражение.
– Тыщачего? – спросил, не скрывая тревоги, Уолли.
– Какэто неосмотрительно с моей стороны, – пролепетал помощник,криво поклонился и поспешил стушеваться.
– Развекто-нибудь умер? – встревожился Уолли, но помощник ужескрылся в дверях больницы. И притаился в темном углу коридора,лихорадочно соображая, что делать дальше.
Совершенноочевидно, он нанес тяжкую обиду утонченной, легкоранимой душеводителя катафалка. Очень эта профессия деликатная, укорял он себя.Каких еще ошибок он наделает? В том месте, где он прятался рядом спровизорской, сильно пахло эфиром; помощник, конечно, не знал, чтотело, которое он пришел лицезреть, находилось всего в десяти шагах отнего. Ему чудился запах младенцев, один плакал где-то совсем рядом.Когда родятся дети, думал он, женщины держат ноги вверх, так чтопятки нацелены в потолок; эта картина пригвоздила его к полу. «Пахнеткровью», – прошептал он; чувствуя, как его одолеваетпанический страх, он вжался в стену, и Уолли, войдя следом, незаметил его. Скорей бы узнать, кто умер! Уолли бросился впровизорскую, в нос шибануло эфиром, и его опять стало мутить. Увиделна койке ноги, шепотом принес извинение и выбежал в коридор.
И тутуслыхал обращенные к Кенди слова Анджелы, она уже могла сидеть, иУолли без спроса влетел в операционную, но радость, написанная на еголице, была так велика – слава Богу, Кенди жива! –что сестра Анджела не рассердилась на него за бесцеремонноевторжение.
– Входите,пожалуйста. Мы себя чувствуем гораздо лучше, – заговорилаона в задушевной больничной манере, употребляя множественное числовместо единственного. – Нам еще рано бегать и прыгать, носидим мы уже прекрасно. Правда? – Сестра Анджела взглянулана Кенди и, заметив, что та просияла при виде Уолли, поняла, что ихлучше оставить вдвоем.
ВСент-Облаке не помнили ни одной трогательной истории о «его»присутствии в операционной; Анджела и радовалась, и не верила глазамсвоим – эти двое любят друг друга! «Уборку сделаюпотом, – подумала она, – или попрошу Гомера».
А уГомера с д-ром Кедром шел свой разговор. Сестра Эдна увезла женщинуиз Дамарискотты в палату рожениц и уложила в постель; д-р Кедросматривал новорожденного, которого принимал Гомер, юного Стирфорта(Кедр уже успел раскритиковать имя – Стирфорт все-таки былподловат, может, Гомер эту главу забыл? Да еще такая смерть! Однимсловом, не имя, а каинова печать). Но сейчас речь шла уже не оСтирфорте.
– Уоллисказал, это займет не больше двух дней, – говорил Гомер. –Как я понял, надо погрузить саженцы на машину. Сорок деревьев. Мне быочень хотелось увидеть океан.
– Конечно,тебе надо ехать, Гомер, – сказал д-р Кедр. Он пощупалпальцем животик новорожденного; другим проверил хватательный рефлекс,затем направил слабый лучик света в один глаз младенца, потом вдругой.
– Меняне будет всего два дня, – продолжал Гомер. Уилбур Кедрпокачал головой, сначала Гомер подумал, что Кедр заметил у ребенкакакой-то дефект. Но Кедр вдруг сказал:
– Дватак два. Но я тебе советую воспользоваться случаем, ухватиться залюбую возможность. А для этого двух дней маловато, а?
Гомеруставился на д-ра Кедра, но тот осматривал ушки Стирфорта.
– Еслиты, Гомер, понравишься этой молодой паре и если они тебе понравятся,то, как знать… – Д-р Кедр замолчал было, но тут жеприбавил: – Ты, я думаю, познакомишься с их родителями, и еслиты им понравишься… Полагаю, надо понравиться.
Говоряэто, он не глядел на Гомера, у которого расширялись глаза, апроверял, как перевязана пуповина. Стирфорт все это время заливался,не умолкая.
– Мы,думаю, оба знаем, Гомер, – продолжал д-р Кедр, –что тебе надо уехать дольше чем на два дня. Ты понимаешь, конечно, яговорю не об усыновлении. Хорошо бы для начала найти там на летоработу! Вдруг тебя пригласят погостить подольше, что я хотел сказать…Если, конечно, тебе там понравится.
С этимисловами д-р Кедр взглянул на Гомера, и взгляды их встретились.
– Японял, – после небольшой паузы сказал Гомер.
– Можетстаться, конечно, что ты захочешь через два дня вернуться, –с чувством произнес д-р Кедр, и оба как по команде отвернулись –жест, символизирующий их отношение к такой возможности. –Тогда возвращайся. Ты ведь знаешь, тебя здесь всегда ждут, –добавил Кедр, моя руки.
Ипоспешил уйти, передав младенца Гомеру. И Гомер опять не успелсказать, как он любит д-ра Кедра. Помощник начальника станции виделиз своего угла, как Уилбур Кедр повел в провизорскую сестер Эдну иАнджелу.
Наверное,эфирный дух провизорской подействовал успокаивающе на Кедра, и онсмог отдать соответствующие распоряжения своим верным сподвижницам.
– Надоподсчитать наши возможности, – сказал он. – Мнебы хотелось, чтобы мальчик взял с собой все деньги, сколько мы сможемвтроем наскрести. И подыщите ему мало-мальски приличную одежду.
– Надва дня? – спросила сестра Эдна.
– Сколькоже денег ему нужно на два дня? – подхватила сестраАнджела.
– Длянего это шанс. Вы что, не понимаете? – перешел внаступление д-р Кедр. – Думаю, через два дня он невернется. Надеюсь, что не вернется. Во всяком случае, «такскоро, – добавил он и почувствовал, что у него занылосердце, напомнив то, что он совсем запамятовал, –„больное“ сердце Гомера. Как он скажет ему об этом? Где?Когда?
Д-р Кедрпошел через коридор взглянуть, как чувствует себя Кенди. Он знал, онис Уолли хотят ехать как можно скорее, путь им предстоял неблизкий. Иесли Гомер действительно уезжает, пусть лучше уедет в спешке, бездолгих сборов, хотя двадцать лет никто не назвал бы поспешнымисборами. Пусть едет немедленно, д-ру Кедру нужно скорее узнать,сможет ли он пережить разлуку.
«Думаю,что не смогу», – пронеслось у него в голове. Онпроверил стерильным тампоном, нет ли у Кенди кровотечения; Уолли приэтом смотрел в потолок, в пол, на свои руки.
– Всеидет хорошо, – сказал д-р Кедр.
Хотелбыло прибавить, что, если заболит низ живота или начнетсякровотечение, можно всегда обратиться к Гомеру, но передумал, не надовзваливать на мальчика еще эти заботы. К тому же сейчас д-р Кедр несмог бы произнести его имя.
– Онитебя берут? – спросил Гомера Кудри Дей, увидев, что тотскладывает вещи.
– Ноони не усыновляют меня, – успокаивал его Гомер. –Я вернусь через два дня.
– Ониберут тебя, – сказал Кудри, и лицо его так жалобносморщилось, что Гомер отвернулся.
Д-р Кедрбыл доморощенный историк, но знал силу воздействия полученнойкогда-то информации. И он поведал Кенди и Уолли о слабом сердцесвоего питомца. Не только потому, что боялся сказать Гомеру:зароненное сегодня зерно, предвидел Кедр, с течением времени даствсходы.
– Яникогда ни с кем не отпускал его, даже на два дня, не предупредивхотя бы в нескольких словах о его состоянии, – сказал д-рКедр. Чудесное слово «состояние»! Если слышишь его из устврача, оно производит магическое действие.
Кенди,казалось, забыла, что только что перенесла аборт, а к щекам Уоллиопять прилила кровь.
– Унего слабое сердце, – продолжал Уилбур Кедр. –Я не говорю ему об этом, потому что не хочу волновать. От этого егосердцу будет только хуже, – поверял д-р Кедр свою «тайну»двум чистым душам, доверчиво и горячо внимавшим ему. – Донынешнего дня он не подвергался никаким опасным воздействиям. Не зналникаких травм, ни душевных, ни физических, никаких упражнений,превышающих его силы, – говорил д-р Кедр, сочинившийидеальную жизненную историю для человека, которому следует соблюдатьосторожность и держаться подальше от опасных ситуаций. Этой историипредстоит стать якорем спасения для Гомера. Такую историю, понималд-р Кедр, мог сочинить только отец. Дело оставалось за малым –заставить сына поверить в нее.
А Гомер вэти минуты, сколько ни старался, не мог выдумать никакой истории,чтобы смягчить горе Кудри Дея, который спрятался под несколькоподушек и одеяло и безутешно рыдал.
– Зачем,ну зачем тебя усыновлять? – причитал он сквозь рыдания. –Ты уже совсем большой, уже врач.
– Яуезжаю всего на два дня, – заладил Гомер, но с каждымразом его слова звучали все менее убедительно.
– Онивыбрали тебя! Я не могу в это поверить! – выкрикивал КудриДей.
Подошласестра Анджела и села на кровать Кудри рядом с Гомером. Вдвоем онисокрушенно глядели на рыдающий холмик, укрытый одеялом.
– Этовсего на два дня, – беспомощно произнесла сестра Анджела.
– ДокторКедр говорит, что Гомер живет с нами, чтобы нас защищать! Разве такзащищают? – доносилось из-под одеяла.
СестраАнджела шепнула Гомеру, если он пойдет уберет операционную, онапосидит с Кудри, пока тот успокоится. Ей не хотелось заниматьсяуборкой в присутствии милой молодой пары, в эти минуты лучше побытьнаедине.
– Твоидрузья сейчас наслаждаются обществом друг друга, – шепнулаона Гомеру.
«Моидрузья! – подумал Гомер. – Неужели это возможно– друзья?!»
– Тыне самый лучший! – плакал под одеялом Кудри.
– Конечно,нет, – сказал Гомер, ласково похлопал его по одеялу, ноКудри сжался в комок и затаил дыхание. – Пока, –попрощался Гомер.
– Предатель! –выкрикнул из-под одеяла Кудри и почувствовал легкое прикосновениеруки сестры Анджелы. Тело его расслабилось, и он заплакал еще горше.
СестреЭдне удалось наконец остановить плач юного Стирфорта, вернее сказать,она просто дождалась, когда он утихнет сам; выкупала его, одела,завернула, и он заснул у нее на руках, выпив, по ее мнению, вполнедостаточно смеси. После чего сестра Эдна положила его в кроватку изакончила уборку комнаты, в которой он появился на свет. Накрыласвежей простыней стол, протерла сияющие подколенники и как раз в этовремя в комнату, шатаясь, вошел д-р Кедр с закоченевшим теломначальника станции через плечо, слегка изогнувшимся на манер длинноголиста фанеры.
– Уилбур! –укоризненно воскликнула сестра Эдна. – Почему вы непопросили Гомера помочь?
– Надопривыкать обходиться без Гомера, – резко заметил д-р Кедр,бросая тело на стол.
«ОГосподи, – подумала сестра Эдна, – теперь будетна всех срывать сердце».
– Полагаю,вы не видели мои анатомические щипцы? – спросил ее д-рКедр.
– Кусачки?
– Ониназываются щипцы, – сказал Кедр. – Если бы вымогли раздеть его… Ладно, пойду спрошу у Гомера.
Гомерпостучал в дверь операционной, где Кенди только что оделась с помощьюУолли, у которого все выпадало из рук. Кенди стояла прильнув к Уолли– странная поза, показалось Гомеру, как будто они участникиконкурса на лучших танцоров и ждут аплодисментов судей.
– Отдохнитенемного, – сказал Гомер, не поднимая на Кенди глаз. –Самое лучшее выйти на свежий воздух, я скоро освобожусь, вот толькоуберу этот стол. – И добавил неловко, обратившись кдевушке: – Вы хорошо себя чувствуете?
– Да,конечно, – ответила Кенди, взглянула мельком на Гомера иободряюще на Уолли.
В этуминуту вошел д-р Кедр и спросил Гомера, не знает ли он, где егоанатомические щипцы.
– УКлары, – ответил виновато Гомер, – я взял их,думал понадобятся при вскрытии плода.
– Анатомическиещипцы при вскрытии плода не применяют.
– Знаю,я пользовался ножницами, – ответил Гомер, чувствуя, чтослова «вскрытие», «плод» действуют на Уолли иКенди как вид кровоточащей раны. – Я сейчас их принесу.
– Ненадо, – остановил его Кедр. – Заканчивайуборку, а вы двое ступайте подышите воздухом, – сказал д-рКедр молодой паре, принявшей его совет за приказ, чем он и был.
Онидвинулись по коридору к выходу, вышли из операционной и, приближаяськ входной двери, могли бы обнаружить прятавшегося в углу помощникастанционного начальника, но того так потряс вид д-ра Кедра,выходящего из провизорской с трупом через плечо, что он покинул своеукрытие и крадучись последовал за устрашающим видением. В паникесвернул не туда и очутился в провизорской, где уставился на глину,оставленную туфлями его начальника на чистой простыне. Тем временемУолли и Кенди, миновав двери провизорской, вышли наружу.
– Есливы уверены, что это инфаркт, зачем так спешить со вскрытием? –спросил д-ра Кедра Гомер.
– Нелюблю сидеть без дела, – ответил Кедр и сам удивился,услыхав в своем голосе едва сдерживаемый гнев. Надо бы сказатьГомеру, что он очень его любит и хочет занять себя чем-то особеннотрудным в последние минуты перед разлукой. Признаться, что ему такхотелось лечь на койку в провизорской и подышать эфиром, да койкузанял этот бедняга – начальник станции.
Притянутьбы к себе Гомера, обнять, поцеловать… Он уповал только на то,что Гомер знает, до какой степени самоуважение у д-ра Кедра зиждетсяна его способности владеть собой. И он ничего не сказал; оставилГомера одного в операционной, а сам пошел искать анатомические щипцы.
Гомерпротер дезинфицирующим раствором стол. Завязывая мешок с побочнымипродуктами, заметил у себя на колене завиток волос с лобка почтипрозрачной белокурости – чистейшие, тончайшие волоски Кенди,приставшие к его колену. Он поднес их к свету и опустил к себе вкарман.
СестраЭдна раздевала начальника станции и плакала: д-р Кедр сказал им сАнджелой, что никаких проводов с охами и ахами не будет. Кенди иУолли должны быть уверены, что у Гомера и в мыслях нет остаться у нихдольше, чем на два дня. Чтобы ничего такого не было, сказал д-р Кедр.Ни обнять, ни поцеловать, хлюпала сестра Эдна, ни поплакать. Ее слезыне действовали на станционного начальника, с чьего лица так и несошел страх. И она не замечала его, вся отдалась своему горю,оплакивая запрет, наложенный Кедром на проявление чувств в минутыпрощания. «Мы все сделаем вид, будто ничего особенного непроисходит, – сказал д-р Кедр. – И точка».
«Ничегоособенного не происходит!» – думала сестра Эдна. Когдад-р Кедр вошел с щипцами в руках, начальник станции был уже раздет доносков.
– Никакихслез, – сказал он сурово. – Хотите всеиспортить?
СестраЭдна сдернула с трупа носки, швырнула в Кедра и оставила его наединес трупом.
Гомер Буртщательно осмотрел операционный стол, окинул его последним прощальнымвзглядом. Вынул из кармана завиток с лобка Кенди и опустил вбумажник. Еще раз пересчитал деньги, которые ему дал д-р Кедр. Почтипятьдесят долларов.
Онвернулся в спальню мальчиков; сестра Анджела все еще сидела накровати Кудри Дея, который все еще плакал. Она поцеловала Гомера, непереставая гладить Кудри поверх одеяла; Гомер тоже поцеловал ее ивышел из спальни, не сказав ни слова.
– Онивыбрали его, я не могу в это поверить, – повторял сквозьрыдания Кудри.
– Онвернется, – шептала, утешая его, сестра Анджела. «НашГомер! – думала она. – Я знаю, что он вернется!Он ведь знает, где его дом!»
А сестраЭдна, чтобы успокоиться, пошла в провизорскую и обнаружила тамдрожащего помощника начальника станции.
– Вампомочь? – спросила сестра Эдна, справившись со слезами.
– Япришел лицезреть тело, – прошептал помощник.
Впровизорскую через коридор донесся характерный щелк – д-р Кедррассек начальнику станции грудную клетку. «Вряд ли, –подумала сестра Эдна, – он захочет лицезреть тело втеперешнем состоянии».
– Д-рКедр еще не закончил вскрытие, – сказала она.
– Япринес каталоги для д-ра Кедра. – Помощник начальникастанции протянул ей тяжеленный пакет.
– Спасибо, –взяла пакет сестра Эдна, но юный недотепа в траурном одеянии, каквидно, не думал уходить. Наверное, пары эфира в провизорской немногооглушили его. – Вы хотели бы подождать? –спросила сестра Эдна.
Помощникблагодарно кивнул.
– Последняядверь направо, – махнула сестра Эдна в сторону коридора. –Посидите там, подождите.
Освободившисьот каталогов, помощник начальника станции налегке устремился вкабинет сестры Анджелы, где к вящему удовольствию обнаружил несколькокресел. Естественно, в кресло за письменным столом он не сел; нонапротив было еще два разномастных кресла, на вид более удобных. Вних обычно сидели приглашенные для беседы супруги, пожелавшие взятьна воспитание сироту. Это были низкие, очень мягкие кресла, помощниквыбрал более пухлое. Сел и тотчас пожалел о выборе, оказавшись чутьли не на полу; все в кабинете сразу как бы выросло и нависло над ним.А сиди сейчас за столом д-р Кедр, помощник начальника оказался быбуквально у него под ногами.
В глазапомощнику бросился белый эмалированный не то поднос, не то кювет,стоявший на пишущей машинке. Но он сидел так низко, что не могразглядеть его содержимое. Над бортиками подноса парили две крошечныеручки, помощник начальника видел, однако, только кончики пальцевмертвого младенца из Порогов-на-третьей-миле. Ему никогда недоводилось «лицезреть» не только недоношенного плода, нои новорожденного младенца; и он понятия не имел, какими малюсенькимимогут быть человеческие пальцы. Со своего места – сидеть емустановилось все более неудобно – он продолжал оглядывать темныеуглы кабинета, но взгляд его то и дело возвращался к торчащим изподноса пальчикам. Он не верил глазам своим: неужели это пальцы? Чтобы это ни было, оно очень-очень похоже на настоящие пальцы.Постепенно он забыл обо всем остальном, взгляд его не отрывался отэтой диковины. Один внутренний голос подначивал: «Встань ивзгляни, что это!» Другой – глубже вдавливал его вкресло. «Нет, это, конечно, не пальцы!» – убеждалон себя, продолжая сидеть и смотреть.
СестраЭдна хотела посоветовать д-ру Кедру хоть раз в жизни дать волючувствам, сказать Гомеру, что любит его, но не решалась. Она стояла удвери родильной и слушала. Грудная клетка начальника станции ещенесколько раз хрустнула. Сестра Эдна даже не поморщилась, она быланастоящий профессионал. Четкие, решительные звуки щипцов говорили отом, что д-р Кедр принял решение работой заглушить боль сердца. Чтож, чужое решение надо уважать, сказала она себе. И вышла наружупосмотреть, что делает молодая пара.
Юношаделал то, чем так любят заниматься мужчины, – поднявкапот, копался в машине; девушка полулежала на просторном заднемсиденье. Верх кадиллака был все еще спущен. Сестра Эдна нагнулась кКенди.
– Вытак красивы, – шепнула она.
Кендитепло ей улыбнулась.
СестраЭдна видела, что девушке неможется.
– Следитеза кровотечением, – сказала она, – если что,обратитесь к Гомеру. Особенно если будет болезненно сокращаться маткаили, не дай Бог, поднимется температура. Обещайте, милая, что небудете стесняться.
– Обещаю, –покраснев, отвечала Кенди.
Мелонитем временем, стараясь изо всех сил, выводила посвящение на «КрошкеДоррит», которую украла для Гомера. Из уборной донеслисьмалоприятные звуки – Мэри Агнес Корк рвало.
– Прекрати! –крикнула Мелони, но Мэри Агнес выворачивало наизнанку. Она съела трибанки желе и одну меда. Это все мед, думала она.
ДымкуФилдза уже кончило рвать. Он съел все свои банки да еще одного изУолшей. И теперь, страдая, лежал на кровати и слушал, как рыдаетКудри Дей, а сестра Анджела успокаивает его.
Гомеру«Солнышке» Буру.
На память
О данномслове, —
написаланаконец Мелони и выглянула в свое любимое окно: во дворе ничегоинтересного. Еще не смеркалось, две женщины, приехавшие утреннимпоездом, не скоро еще пойдут вниз по склону холма, спеша к обратномупоезду, который увезет их в неизвестность.
И Мелониприписала еще одну строчку:
Слюбовью, Мелони.
МэриАгнес в уборной опять захрипела, и ее опять вырвало.
– Чертовасучка, кретинка, – выругалась Мелони.
Гомервошел в родильную, когда д-р Кедр успешно выпростал из грудной клеткисердце станционного начальника. Никаких признаков сердечногозаболевания, никаких омертвевших тканей. («Инфаркта не было», –сказал он Гомеру, не глядя на него.) Словом, сердце целехонько.
– Уначальника станции сердце было здоровое, – продолжал д-рКедр.
Беднягуубил не «обширный инфаркт», как он подозревал. Причинасмерти – резкая смена сердечного ритма.
– Думаю,что аритмия! – сказал д-р Кедр Гомеру.
– Сердцепросто остановилось, и все? – спросил Гомер.
– Скореевсего, он пережил какой-то испуг, шок, – заметил д-р Кедр.
В этоможно было поверить, глядя на искаженное страхом лицо начальникастанции.
– Точно, –сказал Гомер.
– Возможенеще тромб в сосудах мозга, – предположил Уилбур Кедр испросил: – Где надо искать?
– Уоснования ствола мозга, – ответил Гомер.
– Молодец, –сказал Уилбур Кедр.
Увидевоснование ствола, Гомер решил, самое время сказать д-ру Кедру однуочень важную вещь, пока тот поглощен делом и обе руки заняты.
– Яочень люблю вас… – А теперь скорее прочь, пока глазаразличают дверь.
– Ия тебя люблю, – ответил Уилбур Кедр, после чегоминуту-другую не смог бы разглядеть тромб, если бы таковой иоказался. Услыхал краткое «точно» и звук хлопнувшейдвери.
Наконецоснование ствола стало опять отчетливо видно – никакого тромба,конечно, не было.
– Аритмия, –повторил д-р Кедр для себя и прибавил, как будто еще говорил сГомером: – Точно. – Потом отложил инструмент всторону и долго стоял, держась за операционный стол.
Выйдянаружу, Гомер бросил сумку с вещами в багажник, улыбнулся Кенди,помог Уолли поднять верх кабриолета; скоро стемнеет, и Кенди назаднем сиденье будет холодно ехать с открытым верхом.
– Черездва дня увидимся! – слишком громко воскликнула сестраЭдна.
– Черездва дня, – слишком спокойно проговорил Гомер. Она чмокнулаего в щеку, он ласково потрепал ее по руке.
И сестраЭдна почти бегом бросилась к двери в больницу. Так что Кенди и Уоллидаже восхитились замечательной резвостью этой немолодой женщины. Асестра Эдна, вбежав в провизорскую, упала как подкошенная на койкуд-ра Кедра; может, сердце у нее и было слишком мягкое, зато желудоккрепкий; она и думать забыла, что на этой койке почти весь деньлежало мертвое тело, грязь его туфель еще темнела на белой простыне,служащей покрывалом.
Д-р Кедрвсе еще держался за операционный стол, когда больничную тишинувзорвал вопль помощника начальника станции. Вопль был однократный,после чего послышались частые громкие повизгивания. Кенди и Уолли неслыхали вопля, Уолли успел завести мотор.
Помощникдолго не мог расстаться с теплыми объятиями кресла.
Он нехотел видеть, что в этом белом эмалированном подносе, но крошечныепальчики манили его; какая-то сила тянула к подносу; повинуясь ей, онвстал и подошел к столу – глазам его предстал на расстояниивытянутой руки вскрытый человеческий плод в натуральную величину; ипомощник начальника станции (как недавно Кудри Дей) описался. Онхотел бежать, но, к ужасу своему, не мог оторвать ноги от пола, воттут он и издал вопль, опустился на четвереньки и, скуля, какнашкодивший пес, пополз к выходу. У двери в родильную путь емупреградил д-р Кедр.
– Чтос вами? – строго спросил д-р Кедр.
– Явам принес его каталоги, – прохрипел помощник, глядя над-ра Кедра с пола.
– Каталоги? –с явным отвращением произнес д-р Кедр. – Встаньте. Такнельзя!
Схватилпод мышки хлюпающего, дрожащего помощника и поставил на ноги.
– Яхотел лицезреть тело, – жалобно протестовал тот.
Д-р Кедртолько пожал плечами. «Почему это человечество окружает смертьтаким пиететом?» – подумал он и толкнул несчастного юнцав родильную, где тот с порога лицезрел не только тело, но сердце имозг своего шефа.
– Внезапноерезкое изменение пульса, – объяснил д-р Кедр. –Что-то испугало его до смерти.
Этонесчастный помощник мог понять, хотя, скорее, поверил бы, чтоначальник станции не то попал под колеса поезда, не то пал жертвойнекой кровожадной силы, повинной и в смерти неописуемого младенца вподносе на пишущей машинке Кедра.
– Спасибо, –прошептал помощник и, стуча ботинками, как метеор, промчался покоридору, отчего сестра Эдна, поперхнувшись рыданиями, смолкла;рыдая, она не слышала ни его вопля, ни взвизгиваний.
СестраАнджела, видя безутешность Кудри Дея, устроилась поудобнее на егокровати, приготовившись провести возле него весь долгий вечер, аможет, и ночь.
Д-р Кедрсидел на своем обычном месте за машинкой; мертвый младенец,препарированный Гомером, не мешал ему. Он был даже рад, что Гомер неуспел закончить работу, требующую сосредоточенного внимания; емуочень была нужна сейчас такая работа, очень-очень нужна. За окномбыстро темнело, он зашевелился в кресле, протянул руку и включилсвет. Затем уселся поудобнее – сколько вечеров он провел в этомкресле! Казалось, он ожидает кого-то. Ночь еще не опустилась наземлю, но за окном явственно слышалось уханье совы. Ветер с океана,должно быть, уже стих.
Едвастало смеркаться, Мелони опять подошла к окну и увидела отъезжающийкадиллак. Правый его бок был обращен к ней, и она сразу узнала вчеловеке на переднем сиденье Гомера Бура. Он сидел к ней в профиль,не двигаясь, не смея вздохнуть. Если бы они увиделись перед отъездом,если бы, хуже того, ему пришлось объяснять свой отъезд, он не мог бысказать ей, что вернется через два дня: Мелони умела отличить правдуот лжи. Она мельком увидела красивую девушку с длинными ногами назаднем сиденье и подумала, что за рулем, наверное, тот молодойкрасавчик. Она успела долгим взглядом проводить Гомера, запечатлеть впамяти его профиль. Потом в сердцах захлопнула «Крошку Доррит»,размазав еще не высохшие чернила посвящения, и швырнула ее об стену;только миссис Гроган услыхала этот резкий звук – Мэри Агнеспродолжала опорожнять в туалете желудок.
Мелони,вытянувшись, лежала на кровати, отказавшись от ужина.
Обеспокоеннаямиссис Гроган подошла к ней, пощупала лоб. У девочки явно жар, номиссис Гроган не стала докучать ей лекарствами.
– Оннарушил данное слово, – единственно что произнесла Мелони,и немного погодя прибавила: – Гомер Бур покинул Сент-Облако.
– Утебя небольшой жар, – сказала миссис Гроган; но когдавечером Гомер не пришел читать «Джейн Эйр», миссис Гроганзадумалась. И позволила Мелони почитать девочкам вместо него.
Голосдевушки звучал до странности монотонно. Чтение Мелони еще сильнеерасстроило миссис Гроган. «Лелеять в сердце тайную любовь –безумие, а если эта любовь безответна и скрыта ото всех, она можетразрушить жизнь», – прочитала Мелони на одной ноте,без точек и запятых.
Столь жебезуспешной оказалась попытка сестры Анджелы почитать мальчикамДиккенса. Описания были для нее слишком длинны и запутанны, дойдя досередины, она теряла мысль и возвращалась назад, так что мальчишкискоро стали зевать.
А сестреЭдне предстояло в тот вечер произнести вечернее благословение. Д-рКедр так и не вышел из кабинета сестры Анджелы, сказал, что слушает,как кричит сова, и хочет еще послушать.
СестраЭдна очень мучилась, ни за что у нее не получится это благословение.Главное, что она сама толком его не понимала, считая чем-то вродешутливого контракта между д-ром Кедром и Вселенной.
– Спокойнойночи, принцы Мэна! Короли Новой Англии! – пронзительнопрокричала она, сунув голову в дверь.
ДымкаФилдз, долго страдавший животом, в испуге проснулся, разбуженный ееголосом, а Кудри Дей особенно громко взвыл, но вскоре опять перешелна умеренный плач. «Где Гомер?» – прошепталонесколько голосов, а сестра Анджела все гладила Кудри Дея по спине втемноте спальни.
СестраЭдна, очень встревоженная поведением д-ра Кедра, набралась храбростии пошла в кабинет сестры Анджелы. Она скажет ему сейчас, пусть идет впровизорскую, примет добрую понюшку эфира и погрузится в счастливыесновидения. Но, подходя к полосе света, одиноко падающей в коридор изкабинета сестры Анджелы, сестра Эдна все больше и больше робела. Онаничего не знала о вскрытии плода и, осторожно заглянув в кабинет,испытала легкий шок, увидев распотрошенного младенца. Решимостьпоговорить с д-ром Кедром мгновенно улетучилась. А Уилбур Кедр, сидяза машинкой, сочинял первое из многих писем, которые он напишетГомеру. Он пытался упорядочить свои мысли, смягчить тревоги.«Пожалуйста, береги себя, не болей, будь счастлив», –думал Уилбур Кедр; темнота вокруг него потихоньку сгущалась; воздетыеручки убиенного младенца из Порогов-на-третьей-миле как бы с мольбойтянулись к нему.
ГЛАВА ШЕСТАЯ

«ОКЕАНСКИЕ ДАЛИ»

Первыедве недели после отъезда Гомера Уилбур Кедр не прикасался к почте,уйдя с головой в нескончаемые приютские заботы. Сестра Анджеласамоотверженно боролась с длинными запутанными предложениями ЧарльзаДиккенса, что странным образом развлекало мальчишек. Затаив дыхание,они внимали каждому слову романа, предвкушая очередную схватку сестрыАнджелы с синтаксисом великого романиста. А в спальне девочек миссисГроган безропотно страдала, слушая невыносимую интерпретацию Мелониромана Шарлотты Бронте: все абзацы читались на одной ноте, без точеки запятых. И только в конце двадцать седьмой главы миссис Грогануловила в голосе Мелони легчайшее присутствие несокрушимого духаДжейн Эйр.
– «Ясама о себе позабочусь, – читала Мелони. – Да,я одинока, у меня нет друзей, нет никакой опоры, но я с тем большимуважением отношусь к самой себе».
«Пожалуйста,ради Бога, будь умницей», – думала миссис Гроган ина другой день сказала д-ру Кедру, что, хотя голос Мелони удручаетее, девочку надо поощрить, доверить ей еще какую-нибудь обязанность.
В концеконцов сестра Анджела взмолилась: она больше не в силах читатьДиккенса. И тут д-р Кедр неожиданно для всех взорвался (Гомеротсутствовал уже три недели) – ему наплевать, кто, что и комучитает; перестал вечером благословлять мальчиков, и сестра Эдна, хотьи не понимала благословения, неукоснительно, после чтения, открываладверь к мальчикам и благословляла на сон грядущий своих «принцевМэна», славных маленьких «королей Новой Англии».
Обеспокоеннаяпроисходящей в Мелони переменой, миссис Гроган стала ходить с ней вотделение мальчиков и вместе с притихшей спальней слушала «Большиенадежды». Мелони бубнила страницу за страницей без ошибок испотыканий; сцены радостного оживления в солнечный день звучали в ееустах так же уныло, как описания тумана и ночной тьмы. Понапряженному лицу Мелони миссис Гроган видела, что Мелони читаетосознанно, но объектом ее мыслей был не Чарльз Диккенс, сквозь егостроки она силилась уловить черты Гомера. Иногда лицо ее выражалотакую работу мысли, что, казалось, ей вот-вот удастся обнаружитьследы Гомера в диккенсовской Англии (д-р Кедр отказался сообщить ей,куда уехал Гомер).
Но в том,что Мелони своей монотонностью напрочь убивала диккенсовский дух, асочные описания тускнели, как выцветшие фото, большой беды не было. Вдевочке нет чувства юмора, печалилась сестра Эдна. Но мальчишкам этобыло не важно, Мелони их устрашала, и потому они слушали ее с большимвниманием, чем Гомера. Иногда интерес к книге вызывается не сюжетом.Питомцы Сент-Облака ничем не отличались от любой другой аудитории: винтригу романа они вплетали свои личные надежды, воспоминания,тревоги, которые не имели никакого отношения к тому, что делал сосвоими героями Диккенс и что Мелони делала с ним самим.
Оставивдевочек без присмотра, миссис Гроган испытывала беспокойство. И взялаза правило читать им после «Джейн Эйр» коротенькуюмолитву, добрую и проникновенную, призванную охранять их до еевозвращения на пару с лунным светом, еще долго озарявшим без разборучистые и не очень чистые постели. Даже Мэри Агнес притихала послеэтой молитвы, если и не становилась образцом послушания.
Знаймиссис Гроган, что молитву сочинили в Англии (автором ее был кардиналНьюмен1),она, возможно, и не стала бы ее читать; она слышала ее по радио,запомнила наизусть и часто утешалась ею перед сном. А с начала чтенийДиккенса в отделении мальчиков стала утешать ею других.
– «Господи, –говорила она, стоя в дверях рядом с нетерпеливо дергающейся Мелони, –поддержи нас весь долгий день, пока не удлинятся тени, и не наступитвечер, не уляжется мирская суета, не утихнет лихорадка жизни, и небудет завершена дневная работа. Тогда ниспошли нам в своейнеизреченной милости мир, покой и святое отдохновение».
– Аминь, –завершала молитву Мелони, не то чтобы с насмешкой, но и без должногопочтения.
Онапроизносила «аминь» столь же заунывно, как читала Бронтеи Диккенса, и миссис Гроган пробирал озноб, хотя летние вечера былитеплые и влажные. Она семенила рядом с Мелони, делая два шажка накаждый ее один, старалась не отставать, преисполненная чувстваответственности. Последнее время Мелони только так и говорила. Из ееголоса вынута душа, думала миссис Гроган; она сидела в спальнемальчиков в тени широкой спины Мелони, у нее мелко стучали зубы и видбыл такой убитый, что среди мальчишек пошел слух, источником которогобыл наверняка Кудри Дей, что миссис Гроган в школе не училась и неумеет читать даже газет. А потому находится под пятой у Мелони.
Малыши,съежившись от страха в своих постелях, тоже чувствовали себя под этойпятой.
СеструЭдну очень беспокоили вечерние чтения Мелони, она не могла дождаться,когда заглянет в спальню со своим припевом: «Принцы Мэна,короли Новой Англии», – хотя одному Богу известно,что он означает. Она была уверена, ночные кошмары принцев и королей –следствие этих чтений и Мелони надо от них отстранить. Сестра Анджелавозражала: да, от Мелони веет злобной силой, но потому только, чтодевочка ничем серьезным не занята. А ночных кошмаров, скорее всего,больше не стало. Раньше малышей успокаивал Гомер, а теперь его нет,вот они и зовут сестер.
МиссисГроган склонялась к тому, что Мелони надо поручить какое-то настоящеедело; в душе девочки что-то сдвинулось, она или справится созлобленностью, если ей сейчас помочь, или еще сильнее озлобится.
Поговоритьс Кедром взялась сестра Анджела: пусть и Мелони приносит пользу, каквсе другие.
– Выхотите сказать, сейчас от нее слишком мало пользы? –спросил д-р Кедр.
– Точно, –кивнула сестра Анджела.
Д-р Кедрнахмурился – невыносимо слышать любимое словечко Гомера откого-то другого. И он так взглянул на сестру Анджелу, что та забыла,как оно произносится. Он отверг предложение учить Мелони медицине(надо же кому-то заменить Гомера). У Уилбура Кедра на этот счет былосвое мнение.
– Еслибы она была мальчиком, – поднялась на защиту Мелони сестраЭдна, – вы бы, Уилбур, давно нашли ей занятие.
– Нобольница при отделении мальчиков. От них не утаишь, что тут делается.Девочки – другое дело, – не очень уверенно защищалсяКедр.
– Мелонилучше всех знает, что тут происходит.
Д-р Кедрчувствовал, что загнан в угол. Он сердился на Гомера. Да, он сампозволил мальчишке уехать из Сент-Облака больше чем на два дня. Но отнего ни слуху ни духу почти полтора месяца, это уж слишком.
– Уменя больше не хватит сил учить подростка, – буркнул он.
– НоМелони не подросток, насколько я знаю, ей уже двадцать четыре года, аможет, и все двадцать пять.
«Господи,как это возможно, чтобы двадцатипятилетняя женщина жила в сиротскомприюте? – мысленно спросил себя д-р Кедр и тут же самответил: – Да так и возможно, сижу же я здесь чуть не полвека.Кто еще возьмется за такую работу? И кому нужна Мелони?»
И Кедрсказал:
– Ладно,я поговорю с ней, узнаю, что она сама думает.
Предстоящийразговор с Мелони приводил его в содрогание. Он ничего не мог с собойподелать: это она виновата в строптивости Гомера, даже последнюю еговспышку он объяснял ее дурным влиянием.
Кедрпонимал, что не прав, корил себя в черствости и… взялся задавно не читанную почту.
Средиписем оказалось длинное, но вполне деловое послание Олив Уортингтон,в конверт был вложен чек – весьма значительная сумма на нуждыприюта. Ее сына так «восхитил» приют, что он пригласил ксебе одного из «мальчиков» д-ра Кедра. Уортингтонысчастливы, что Гомер проведет у них лето. Они часто нанимают в сезон«школьников», и она искренне рада, что у ее сына Уоллипоявился напарник, молодой человек его лет, к которому судьба была нестоль благосклонна. Ей с мужем Гомер нравится – милый,воспитанный и трудолюбивый, «возможно, он окажет благотворноевлияние на Уолли». Она надеется, что, видя усердие Гомера,Уолли научится понимать важность ежедневного добросовестного труда. ИГомеру «пригодится в жизни приобретенное умение». ОливУортингтон видела, с каким рвением Гомер вникает в садоводческоедело, и заключила, что он наверняка до этого уже «чему-тосерьезно учился».
Оливсообщила, что Гомер попросил заработанные им деньги (с вычетом идущихна него расходов по усмотрению Олив) посылать в приют как ежемесячноепожертвование; а поскольку живет он вместе в Уолли в его комнате,одежда Уолли ему тоже впору, питается с Уортингтонами, то,разумеется, расходы его очень невелики. Она счастлива, что у ее сынавсе лето будет «друг с таким сильным и благородным характером».И она, пользуясь случаем, с удовольствием вносит свою лепту ввоспитание сирот Сент-Облака. «Дети (так она звала Уолли иКенди) рассказали мне, какие чудеса вы там совершаете. Они простосчастливы, что случайно наткнулись на вас».
УилбурКедр мог бы сказать Олив Уортингтон, что за ее яблонями ухаживаетпервоклассный акушер, но он только пробурчал: «серьезноеучение» останется втуне, если принять во внимание, чем Гомерсейчас занимается. Д-р Кедр, однако, скоро успокоился и написалответное письмо – теплое и тоже в меру деловое.
Пожертвованиес благодарностью принимается; все рады, что Гомер Бур стольположительным образом проявил полученное в Сент-Облаке воспитание.Впрочем, никто ничего другого и не ожидал от этого мальчика, о чем онпочтительно просит миссис Уортингтон передать Гомеру, а также сказатьему, что д-р Кедр ждет письма от него самого. Д-р Кедр счастлив, чтоГомер будет все лето заниматься таким здоровым трудом. Мальчика всемне хватает в Сент-Облаке, он приносил большую пользу, но для д-раКедра самое главное, чтобы Гомер был счастлив. Он поздравляет миссисОлив Уортингтон с таким прекрасным сыном, добрым и воспитанным; ивсегда будет рад видеть детей у себя в Сент-Облаке; подарок судьбыдля всех, что они случайно «наткнулись на приют».
УилбурКедр до скрежета стиснул зубы, подумав, что из всего, на что можнонаткнуться на свете, нет ничего более жесткого, чем Сент-Облако. Азатем, сделав героическое усилие, приступил к той части письма,которая зрела у него в голове вот уже месяц.
«Мойдолг сообщить вам еще кое-что о Гомере Буре. У мальчика слабоесердце», – писал д-р Кедр, взвешивая каждое слово.Он был еще более осторожен, чем в разговоре с Уолли и Кенди; писалточно и вместе туманно – именно так стал бы объяснять Гомеруякобы врожденную аномалию его сердца. – В сущности, егописьмо Олив Уортингтон было своего рода разминкой перед ответственнымматчем. Он как бы бросал в землю семена будущих всходов (чудовищнаяфраза, но он стал употреблять ее последнее время –унаследованные каталоги начальника станции все-таки сделали своедело). Д-р Кедр хотел, чтобы Гомер попал в «бархатныерукавицы», как говорят в Мэне.
ОливУортингтон помянула в письме, что Уолли учит Гомера водить машину, аКенди плавать. Д-р Кедр издал легкий рык – девица учит плавать!И заключил абзац предостерегающим советом: «Пусть все-такиГомер не очень увлекается плаванием».
Д-р Кедрне разделял мнения Олив Уортингтон, что юношам надо уметь плавать иводить машину. Сам д-р Кедр не умел ни того ни другого.
«Здесь,в Сент-Облаке, – писал он в „летописи“, –самое главное – знать акушерские приемы и уметь действоватьрасширителем и кюреткой. Пусть они там в других местах плавают иводят автомобили».
Онпоказал письмо Олив Уортингтон сестре Анджеле и сестре Эдне; обечитали его, обливаясь слезами. И обе заключили, что миссис Уортингтон– душенька, милая, добрая и интеллигентная, д-р Кедр ворчал:«душенька душенькой», но не странно ли, что мистерУортингтон почти не присутствует в ее письме? Что с ним такое? Почемуфермой управляет жена? – спрашивал он сестер, на что обе сукоризной отвечали, что он всегда готов усмотреть плохое там, гдебразды правления в руках женщины. И напомнили Кедру, что у негоназначен разговор с Мелони.
Мелонитем временем готовила себя к предстоящей встрече с д-ром Кедром. Лежав постели, читала и перечитывала строчки своего посвящения Гомеру натитульном листе украденной «Крошки Доррит».
Гомеру«Солнышке» Буру.
На память
О данномслове.
Слюбовью, Мелони.
Едвасдерживая сердитые слезы, Мелони принялась в который раз читать этотроман Диккенса.
Образжаркого, слепящего марсельского солнца – гнетущее сияние! –ошеломлял и сбивал с толку. В ее жизни не было ничего, что помогло бывоображению. Да еще такое совпадение – «Солнышку»про солнце! Мелони начинала страницу, теряла нить, еще раз начинала,и снова все путалось. Мелони пришла в ярость.
Отшвырнулакнижку и открыла сумочку, где хранилась всякая мелочь – заколкив роговой оправе не было, той самой, что Мэри Агнес украла изкадиллака, а Мелони на другой день выдернула из прически второй повозрасту воспитанницы. Ах вот что! Заколка опять украдена! Мелониподошла к постели Мэри Агнес и нашарила изящную вещицу под подушкой.Волосы у Мелони были короткие, заколка ей была не нужна, да она и незнала, как ей пользуются. Она сунула ее в карман туго натянутыхджинсов и ринулась в душевую, где Мэри Агнес мыла голову. Подлетев ккрану, Мелони вовсю пустила горячую, почти кипящую воду. Выскочивиз-под душа, Мэри Агнес упала на пол, извиваясь от боли –ошпаренное тело стало красным, как помидор. Мелони заломила ей рукуза спину и наступила всей своей тяжестью на плечо. Мелони не хотеланичего сломать и, услыхав хруст ключицы, в испуге отскочила отдевочки, чье тело из красного сделалось мертвенно-бледным. Мэри Агнеслежала на полу, дрожа и всхлипывая, не смея шевельнуть ни рукой, ниногой.
– Одевайся,я отведу тебя в больницу, – приказала Мелони. –У тебя что-то сломалось.
– Яне могу двигаться, – прошептала Мэри Агнес.
– Янечаянно, – сказала Мелони. – Но ведь язапретила тебе прикасаться к моим вещам.
– Утебя короткие волосы, зачем тебе заколка?
– Хочешь,чтобы я тебе еще что-нибудь сломала?
МэриАгнес хотела замотать головой и не смогла.
– Яне могу двигаться, – повторила она.
Мелонинаклонилась, чтобы помочь ей.
– Нетрогай меня! – закричала истошно Мэри Агнес.
– Нуи лежи. – Мелони пошла к двери. – И не смейбольше прикасаться к моим вещам.
В холлеотделения девочек Мелони сказала миссис Гроган, что Мэри Агнес что-тосломала, и отправилась на беседу с д-ром Кедром. Миссис Гроган,естественно, предположила, что Мэри Агнес сломала какую-то вещь –лампу, окно или даже кровать.
– Кактебе нравится книжка? – спросила она Мелони, которая всюдуносила с собой «Крошку Доррит», так и не одолев первойстраницы.
– Оченьмедленно читается, – ответила Мелони.
Она вошлав кабинет сестры Анджелы, где ее ждал д-р Кедр, запыхавшись и влегкой испарине.
– Чтоу тебя за книга? – спросил д-р Кедр.
– «КрошкаДоррит» Чарльза Диккенса, – ответила Мелони и села вкресло, почувствовав, как заколка впилась ей в бедро.
– Гдеты ее взяла? – спросил д-р Кедр.
– Этоподарок, – ответила Мелони, что было в какой-то мереправдой.
– Прекрасно, –ответил Кедр.
– Онаочень медленно читается, – пожала плечами Мелони.
Какое-томгновение они настороженно глядели друг на друга. Затем Кедр слегкаулыбнулся, и Мелони в ответ улыбнулась, но она не знала, идет ли ейулыбка, и согнала ее с лица. Поерзала в кресле – заколка сталаменьше колоть.
– Онведь не вернется обратно? – спросила Мелони; д-р Кедрпосмотрел на нее почтительно и с опаской, как смотрят на человека,читающего чужие мысли.
– Оннашел работу на лето, – ответил Кедр. – Ноконечно, могут подвернуться еще какие-то возможности.
– Можнопойти учиться, – опять пожала плечами Мелони.
– Яочень на это надеюсь, – ответил Кедр.
– Вы,наверное, хотите, чтобы он стал врачом?
На этотраз д-р Кедр изобразил безразличие и тоже пожал плечами.
– Этоуж как он сам захочет, – сказал он.
– Ятут кому-то сломала руку, – сообщила Мелони. –Или, может, что-то в грудной клетке.
– Вгрудной клетке? Когда это было?
– Нетак давно, – ответила Мелони. – Совсем недавно.Я нечаянно.
– Какэто произошло? – спросил д-р Кедр.
– Явывернула ей руку за спину, она лежала на полу. И я встала ногой наплечо, на то самое, которое вывернула.
– Ох! –только и смог сказать д-р Кедр.
– Что-тохрустнуло. Рука или грудная клетка.
– Наверное,это ключица, – предположил д-р Кедр. – Судя порассказу, ключица.
– Ключицаили нет, но я слышала хруст.
– Ачто ты при этом почувствовала?
– Незнаю, – опять пожала плечами Мелони. – Какую-тослабость, тошноту и… свою силу. Да, – прибавилаона, подумав, – слабость и силу.
– Может,тебе надо чем-то заняться?
– Здесь?
– Нуда, здесь, – ответил Кедр. – Я нашел бы тебенастоящую серьезную работу. Конечно, можно навести справки, нет личего-нибудь в других местах, не в приюте.
– Выхотите от меня избавиться? Или навалить побольше работы в приюте?
– Яхочу, чтобы ты делала то, что тебе по душе. Ты однажды сказала мне,что хочешь жить здесь. И я никогда не выгоню тебя отсюда. Я простоподумал, может, у тебя есть желание в чем-то себя попробовать?
– Вамне нравится, как я вечерами читаю? В этом дело?
– Данет! Ты будешь и дальше читать. Но ты могла бы помимо этого делатьеще что-то.
– Выхотите, чтобы я заменила Гомера Бура?
– Дляэтого надо, как Гомер, долго учиться. Но наверное, ты могла быпомогать сестре Анджеле и сестре Эдне. И даже мне. Может, ты сначалапосмотришь, что мы делаем? И решишь, нравится тебе наша работа илинет.
– Меняот нее тошнит.
– Тыее не одобряешь? – спросил д-р Кедр, явно озадачив Мелони.
– Что-что?
– Тысчитаешь, что делать аборты нельзя? Нельзя прерывать беременность,прежде времени извлекать плод?
– Ничегоя не считаю. Просто меня от этого тошнит. Принимать роды – фу,гадость. И выдирать ребенка из матери тоже гадость!
Кедрслушал Мелони с недоумением.
– Так,значит, ты не думаешь, что это плохо? – спросил он.
– Ачто тут плохого? Мне это просто противно. Кровь, всякие тамвыделения… И везде воняет. – Мелони подразумевалазапахи эфира и несвежей крови.
УилбурКедр глядел на Мелони и думал: «Господи, да ведь она большойребенок! Младенец-головорез!»
– Яне хочу работать в больнице, – прямо заявила Мелони. –Я могу сгребать листья… Согласна на всякую другую работу, развы считаете, что я не оправдываю своего пропитания.
– Ябы хотел, Мелони, чтобы ты была более счастлива, чем сейчас, –обдумывая каждое слово, произнес Кедр. Он был очень расстроен, видяперед собой создание, до которого никому в мире нет дела.
– Болеесчастлива! – Мелони даже подскочила в кресле, и краденаязаколка опять впилась ей в бедро. – Вы что, вообщесумасшедший или выжили из ума?
Д-р Кедрне возмутился, а только кивнул, взвешивая, какое утверждение Мелониболее справедливо.
– ДокторКедр! Доктор Кедр! – донесся из коридора голос миссисГроган.
– Уилбур! –перешла она с фамилии на имя, чем задела слегка сестру Эдну, котораясчитала обращение по имени к д-ру Кедру своей привилегией. –Мэри Агнес сломала руку!
УилбурКедр посмотрел на Мелони, которая еще раз попыталась изобразить налице улыбку.
– Тысказала, что это случилось «не так давно»? –нахмурился он.
– Ясказала «совсем недавно», – поправила егоМелони. Кедр пошел в провизорскую, осмотрел Мэри Агнес; ключицадействительно была сломана, и он распорядился сделать девочкерентген.
– Япоскользнулась на полу в душевой, – плакала Мэри Агнес. –Там очень скользко.
– Мелони! –позвал д-р Кедр.
Мелонипрогуливалась по коридору и, услыхав Кедра, вошла в провизорскую.
– Хочешьпосмотреть, как мы будем фиксировать сломанную кость?
Впровизорской было не повернуться: миссис Гроган, сестра Эдна, сам д-рКедр, Мелони, да еще за Мэри Агнес зашла сестра Анджела, чтобыотвести ее на рентген. Оглядев все собрание, Кедр вдруг увидел,какими старыми и хрупкими выглядят он сам и его сотрудницы всравнении с Мелони.
– Тыхотела бы помочь нам вправить вывихнутую руку? – еще разобратился он к крепкой, дородной молодой женщине.
– Нет, –ответила Мелони. – У меня есть дело. – С этимисловами она потрясла даже как бы с угрозой «Крошкой Доррит». –Надо подготовиться к вечернему чтению, – прибавила она.
И Мелонивернулась в отделение девочек, села у своего окна и, пока д-р Кедруправлялся с рукой Мэри Агнес, попыталась снова уразуметь, что такое«марсельское солнце».
«Дажесамая пыль побурела. Пространство вокруг колыхалось, точно воздух итот задыхался от жары», – пробежала она глазамистрочку, но мысли ее были далеко. «Солнышко, –думала она, – ну почему ты не взял меня с собой? Все равнокуда. Пусть не во Францию. Хотя это было бы здорово».
Грезя,она и не заметила, как «небесный зрак марсельского солнцасменился марсельской тюрьмой». «На всем лежал тюремныйналет, – читала она. – Как в колодце, впогребе, в склепе, в тюремной камере никогда не было солнца…»Мелони перестала читать. Оставила «Крошку Доррит» наподушке. Сняла с чьей-то кровати наволочку почище, положила в неесумочку с сокровищами, кое-какую одежду. Опустила туда же «ДжейнЭйр».
Вспартанской комнатке миссис Гроган нашла без труда кошелек и выгреблаиз него все наличные деньги, в общем какую-то ерунду, прихватилатяжелое зимнее пальто (пригодится и летом, если случится спать наземле). Миссис Гроган все еще была в больнице с Мэри Агнес; Мелонихотела проститься с ней (хоть и ограбила ее), но не было времени –она знала расписание поездов назубок, вернее сказать, на слух, в ееокно были слышны все прибытия и отправления.
Настанции она купила билет только до ливерморских водопадов. Новыймолодой начальник станции при всей своей глупости наверняка запомнит,куда она взяла билет, и сообщит об этом д-ру Кедру и миссис Гроган.Она знала, что в поезде сможет купить билет до любой станции,например до Портленда. Ей предстоит обследовать все мэнскоепобережье. Ведь номер на кадиллаке мэнский, а под золотой монограммойна яблоке выведено золотыми буквами «Океанские дали».Значит, эти яблочные сады на побережье. А то, что побережье Мэнапротянулось на тысячи миль, большого значения не имело. Поездтронулся, и, глядя в окно, Мелони сказала себе (произнося слова стакой яростью, что запотевшее от ее дыхания окно скрыло заброшенныедома этого богом забытого городишки):
– Яобязательно найду тебя, Солнышко!
* * *
Д-р Кедрстарался утешить миссис Гроган, которая расстраивалась только из-затого, что у нее в кошельке было совсем мало денег, девочке их надолгоне хватит.
– Ипальто у меня промокаемое, – сокрушалась она. –В нашем штате ей нужен хороший плащ.
УилбурКедр напомнил ей, что Мелони уже не маленькая:
– Ейдвадцать четыре года, если не двадцать пять.
– Сердцеу нее разбито, – громко вздыхала миссис Гроган. Д-р Кедр вутешение сказал, что Мелони взяла с собой «Джейн Эйр»,значит, куда бы она ни пошла, с ней всегда будет добрый друг исоветчик, который согреет ее надеждой; только бы она читала ее иперечитывала.
Что жекасается книжки, которую Мелони не взяла, она осталась для д-ра Кедраи миссис Гроган «неразрешимой загадкой». Они прочиталипосвящение «Гомеру „Солнышке“ Буру», котороеглубоко тронуло миссис Гроган. Оба они тоже спасовали перед «КрошкойДоррит». Миссис Гроган даже не добралась до «разбойничьей»тюрьмы: палящее солнце Марселя и ее ослепило. В отсутствие Гомера иМелони д-р Кедр вернулся к обязанностям вечернего чтеца. Девочкамвзялся читать «Крошку Доррит» – книжка явно продевочку. Но резкий контраст между раскаленным воздухом Марселя игубительной сыростью тюрьмы вызвал такую вспышку бессонницы в спальнедевочек, что Кедр вздохнул с облегчением, решив, дойдя до третьейглавы, никогда больше эту книжку не открывать. Глава имела не оченьвеселое название для сирот – «Домашний очаг».Начиналась она с описания воскресного вечера в Лондоне, осеняемогозвуками церковных колоколов.
– »Печальныеулицы в тюремном наряде сажи…» – прочитал он ивдруг остановился. «Хватит нам здесь своих печалей», –подумал он. – Может, немножко подождем и опять вернемся к«Джейн Эйр»? – спросил доктор Кедр.
Девочкидружно закивали.
Догадываясь,что у красивого юноши, щедрой рукой оделявшего сирот сладостями,наверняка и мать должна быть столь же щедрая, д-р Кедр написал ейследующее письмо:
«Дорогаямиссис Уортингтон!
Здесь, вСент-Облаке, у нас очень мало радостей, скрашивающих жизнь. И мыживем надеждой (и молимся об этом), чтобы они никуда не делись.Будьте так добры, скажите Гомеру, что его приятельница Мелони уехалаот нас неизвестно куда, взяв с собой наш единственный экземпляр«Джейн Эйр». Воспитанницы приюта привыкли слушать повечерам эту книгу; между прочим, им ее читал Гомер. Хорошо бы оннашел эту книгу и прислал нам, мы – девочки и я – будемтак ему благодарны. В других местах на земле есть книжные магазины».
Такимобразом, д-р Кедр убил сразу двух зайцев. Олив Уортингтон, конечно,сама найдет и пошлет им «Джейн Эйр» (и конечно, это будетновая книга), а Гомер узнает важную новость: Мелони вырвалась насвободу и где-то сейчас бродит. Гомеру, по мнению д-ра Кедра, надоэто знать и быть начеку.
Прочитавпосвящение Мелони на «Крошке Доррит», сестра Эднаразрыдалась. Она не относилась к читателям, что пожирают книгу закнигой, и одолела только посвящение. А сестру Анджелу Диккенс давноуложил на обе лопатки, она взглянула на марсельское солнце, заморгалаи первая страница так и осталась неперевернутой.
Многиегоды всеми отверженная книга, принадлежавшая Кенди, пролежала вкабинете сестры Анджелы; нервничающие посетители, ожидающие беседы сд-ром Кедром, листали «Крошку Доррит», как листают журналв приемной врача – рассеянно, думая о другом. Большинствопредпочитали смотреть странную подборку каталогов, рекламирующихсемена, рыболовные снасти и умопомрачительные дамские гарнитуры,надетые на нечто потустороннее: безголовые, безногие, безрукиеобрубки – общепринятые в те годы портновские манекены.
«Вдругих местах на земле, – начал однажды писать д-р Кедр, –имеются бюстгальтеры для кормящих матерей». Но дальше этогодело не пошло, запись так и осталась неоконченным фрагментом втолстенном томе «Краткой летописи Сент-Облака».
«КрошкеДоррит», кажется, вообще выпала такая судьба – остатьсянепрочитанной. Даже Кенди, долго удивляясь, куда могла деться стараякнига, и купив новую, не смогла одолеть ее, хотя «КрошкаДоррит» была обязательным чтением для выпускного класса. Онатоже пала жертвой солнечного удара, оставшись один на один смарсельским дневным светилом. Кенди объяснила свою неудачу тем, что«Крошка Доррит» слишком живо напоминала ей ту не оченьрадостную поездку в Сент-Облако и то, что там произошло с ней.
Особенноей запомнился обратный путь к побережью: она полулежала на заднемсиденье кадиллака, было темно, светились только панель управления икончик сигареты Уолли – эти яркие, но крошечные источники светане могли разогнать окружающий мрак. Протекторы большого автомобиляшуршали мягко, успокаивающе; ее радовало присутствие Гомера –не надо было ни говорить с Уолли, ни слушать его. Не слышала она и ихразговора. «Рассказывали всякие жизненные истории, –скажет ей потом Уолли. – У этого парня была еще та жизнь.Но лучше, если ты услышишь их от него самого».
Голоса ихзвучали так же мирно, как шорох колес, но Кенди, как ни устала, немогла заснуть. Вдруг у нее открылось кровотечение? –беспокоилась она. Она трижды просила Уолли остановиться междуСент-Облаком и побережьем, меняла тампоны, проверяя, все ли идет какнадо. Д-р Кедр дал ей на дорогу много тампонов, а вдруг все же нехватит? Она смотрела в затылок Гомера и думала: неужели придетсяобратиться к нему, если завтра ей станет хуже?
КогдаУолли на остановке пошел в туалет, Гомер, не оборачиваясь, заговорилс ней.
– Увас, наверное, болит низ живота, – сказал он, –почти так, как при месячных. И наверное, небольшое кровотечение. Еслипятна на тампоне не больше двух-трех дюймов в диаметре, тогда все впорядке. Так и должно быть.
– Спасибо, –прошептала Кенди.
– Завтракровотечение станет меньше. Послезавтра еще меньше. Если будет что-тобеспокоить, скажите, я помогу.
– Хорошо.
«Какстранно, – думала она. – Ему ведь столько лет,сколько мне, а он все это знает».
– Ая никогда не видел омаров, – сказал Гомер, чтобыпеременить разговор.
– Ивы никогда их не ели? – повеселевшим голосом спросилаКенди.
– Незнаю, стал бы я есть то, чего никогда не видел, – сказалГомер, и Кенди рассмеялась.
Она всееще смеялась, когда Уолли вернулся в машину.
– Мыговорим про омаров, – пояснил Гомер.
– Онии правда уморительные, – сказал Уолли, и теперь ужезасмеялись все трое.
– Да,правда, – сказала Кенди. – Знаешь, Уолли, Гомерникогда их не видел.
– Тыдаже не представляешь, какие они забавные, – сквозь смехпроговорил Уолли.
Кендивдруг перестала смеяться, у нее начались легкие схватки. А Гомерсмеялся не переставая.
– Вотпогоди, они еще станут с тобой разговаривать, – прибавилУолли. – Когда они что-то бормочут, можно умереть сосмеху.
– Азнаете, я ведь и океана никогда не видел, – переставсмеяться, сказал Гомер.
– Кенди,ты слышишь? – спросил Уолли.
Но Кендине ответила, она спала. Смех отнял у нее последние силы, усталостьвзяла свое, и она заснула.
– Аты правда никогда не видел океана? – переспросил Уолли.
– Правда.
– Этопечально, – сказал Уолли.
– Точно.
Немногопогодя Уолли спросил:
– Хочешьнемного повести машину?
– Яне умею.
– Неумеешь.
Ещенемного спустя – время уже близилось к полуночи – Уоллизадал еще вопрос:
– Аженщины у тебя были? Ну любовью ты занимался?
Но иГомер спал. Не шутка – так долго и весело смеяться с друзьями.
Юный, носо стажем ветеран бессонницы крепко спал. Уолли еще не так удивилсябы, узнай он, что Гомер никогда в жизни до этой минуты не смеялся сдрузьями. Если бы Гомеру пришлось отвечать на последний вопрос Уолли,он бы не знал, как назвать свои отношения с Мелони.
Сидя сдрузьями в темной тесноте машины, Гомер испытал незнакомое ему доселечувство защищенности. А какое ощущение свободы давал мчащийся внеизвестное автомобиль! Путешествия, перемены сопрягались в егопредставлении с величайшими усилиями; и эта поездка, не требующая отнего усилий, казалась ему чудом.
– Кенди! –шепотом позвал Уолли. Немного погодя тоже шепотом позвал Гомера.
Ему былоприятно, что он везет их, спящих, по окутанной мраком земле, что оних вожатый по стезям ночи, защитник от всего, что притаилось забегущей кромкой света автомобильных фар.
– Да,парень, – сказал он спящему Гомеру, – пора тебеприобщаться к радостям жизни.
Месяцспустя д-р Кедр, все еще не имея весточки от Гомера – самомуписать не позволяла гордость, – размышлял об этих«радостях жизни». Учится плавать! Интересно, а в чемплавают в подогретом бассейне? Как его подогревают? До сколькихградусов?
В 194…году клуб Сердечной Бухты мог похвалиться единственным на весь Мэнбассейном с подогретой водой. Хотя, по мнению Реймонда, глупо гретьводу для иных целей, кроме мытья и стряпни, для клубного бассейна оноднако придумал специальную нагревательную систему. Для него это былаочередная техническая задача.
– Аты поучись-ка плавать в океане, – сказал Рей Гомеру. –Твое тело начнет правильно реагировать на любой водоем.
– Какты можешь советовать? – заметила Кенди. – Тыведь сам не умеешь плавать.
– Ия о том же, – подмигнул Гомеру Рей. – Пойди наберег, нырни в океан – выскочишь как ошпаренный. Вода как лед,больше никогда ни в какую воду не полезешь.
Гомерунравился отец Кенди; он быстро освоился с хозяйством Рея –машинами, механизмами, аппаратами, которые применялись для ловлиомаров, в садке для поддержания их жизни и на яблочной ферме.
Вопрекипредсказанию Уолли, что омары повеселят его, Гомер даже не улыбнулся,когда первый раз их увидел. Они плотной массой выстилали дно садка,лезли друг на друга, с их клешнями что-то проделали, и они мотали имипод водой, как бесполезными дубинками. Не дай Бог упасть с борта вводу и пойти на дно! Гомер еще не знал, что дно океана не устланоомарами. Первое, что он спросил, увидев их, для чего вообще эти твариживут, а уж потом поинтересовался, что они едят и как размножаются.
– Кто-товедь должен очищать океан от всяких отбросов, – объяснилему Рей Кендел.
– Омар– это санитар океанского дна, – рассмеялся Уолли, онвсегда смеялся, когда разговор заходил про омаров.
– Берегот биологического мусора очищают чайки, а океанское дно –омары, – добавил Рей.
– Омарыи чайки питаются объедками, – сказала Кенди.
УилбурКедр на это заметил бы, что им выпала сиротская доля, подумал Гомер.К своему удивлению, он мог часами наблюдать – омаров ссодроганием, чаек с удовольствием, но и тех и других с благоговейнымуважением.
Спустягоды, став гордой обладательницей первого в Сердечном Камнетелевизора, Олив Уортингтон как-то заметила, что Гомер Бур смотрел наомаров, как смотрят телевизионные новости: брал стул, садился у садкаи не отрывал от них глаз.
Повоскресениям Гомер помогал Рею снимать ловушки – не за плату, ачтобы побыть на воде рядом с Реем. Остальные шесть дней он работал сУолли на ферме. Океан был виден только из одного сада, но близостьбольшой воды ощущалась во всем, особенно рано утром, когда еще лежиттуман, и в полдень, когда океанский бриз умеряет жару. Напоминали обокеане и чайки, в круговом полете они достигали фермы и сидели наверхушках деревьев, но яблокам предпочитали голубику, чем сильнодокучали Олив; выросшая в доме среди устричных раковин, она с детстване любила этих горластых птиц и теперь вела с ними постоянную войну,защищая крошечный участок, где выращивала ягоды; она укрывала ихнизко натянутой сеткой, но чайки и вороны – умные птицы, умеютнайти лазейку к запретному плоду.
Сироты,думал Гомер, чаек любят больше, чем ворон; не потому, что они умнееили красивее. Чайки – свободолюбивые птицы, наблюдая их, Гомерглубже осознавал, что свободен.
УилбурКедр понимал: свобода – самая опасная иллюзия для сирот. Когдаон получил наконец письмо от Гомера и прочитал это странноелаконичное послание, он был немного разочарован, не найдя в неммелких подробностей, составляющих самую плоть жизни. Но зато иллюзийи прочих глупостей там и в помине не было.
«Яучусь плавать, – писал Гомер (Знаю, знаю! Расскажиподробнее, как это происходит, мысленно просил Уилбур Кедр), –но лучше у меня получается водить машину, – продолжалГомер. – Миссис Уортингтон очень добрая и хорошая –(Догадываюсь!) – Она все-все знает про яблоки. Отец Кенди тожеочень хороший. Он часто берет меня с собой в море, мы тянем из водыловушки. И еще он объясняет мне, как работают двигатели» (Ты,надеюсь, надеваешь спасательный жилет? И знай, двигатель – невелика премудрость. Я мог бы тебе объяснить, как работает сердце,думал д-р Кедр, а его собственное сердце учило его, что оно не простомускульный мешок, гоняющий кровь).
«Кендии Уолли – замечательные, – писал Гомер. –Они всюду берут меня с собой. Сплю я в комнате Уолли. Ношу егоодежду, хорошо, что у нас один размер, хотя он сильнее меня. Кенди иУолли собираются жениться и хотят много детей. – (Написалбы лучше подробно об уроках плавания!) – Бедного мистераУортингтона все здесь называют „Сениор“ (Ага! Так,значит, там не все идеально. Что же все-таки с этим СениоромУортингтоном?)
Кедрспросил у сестер Эдны и Анджелы, есть ли такое имя – Сениор?Обе согласились, такого имени, пожалуй, нет.
– Ономне кажется довольно глупым, – заметил Уилбур Кедр.
СестраАнджела и сестра Эдна попеняли ему, что он несправедлив к мальчику.Гомер покинул их не только с его благословения, но и по егоподсказке. Они согласны, он должен был написать раньше; полторамесяца молчать – это уж чересчур. Но ведь это значит, что емухорошо, что он очень занят и рад, что может приносить пользу. У негопросто нет навыка писать письма, да и вообще что-нибудь писать.
– Вамхочется, Уилбур, чтобы он стал врачом, – сказала сестраЭдна. – Но ведь это его жизнь, и он волен еюраспоряжаться.
– Может,вы еще хотите, чтобы он стал писателем? – вторила сестраАнджела.
– Иникогда не женился, – продолжала наступать сестра Эдна.
«Япросто хотел, чтобы он приносил людям пользу, – усталодумал Кедр. – И жил подле меня, хотя это, конечно,эгоизм».
Д-р Кедрлюбил провизорскую. В ней можно укрыться от летней жары. Стекло иметалл создают ощущение прохлады. В ней даже бывает сыро, а парыэфира медленнее улетучиваются во влажном воздухе. Кажется, он сталвсе дальше забредать в эфирных скитаниях. И просыпается не так скоро,как раньше, старость, видно, подходит.
МиссисУортингтон прислала красивую новенькую «Джейн Эйр», иУилбур Кедр принялся с энтузиазмом читать ее девочкам, подзабытаяистория явно ободрила его дух. И даже примирила с хорошим концом«Больших надежд». (Он давно перестал верить, что Пип иЭстелла после всех жизненных перипетий стали в конце концовсчастливы. Как такое может случиться на земле хоть с однимчеловеком?)
Мало-помалупереписка д-ра Кедра с Гомером вошла в колею. Гомер излагал краткиефакты из жизни обитателей Сердечной Бухты и Сердечного Камня,приоткрыв для д-ра Кедра узкую щелочку в мир, напоминавшую полоскуокеана, видимую только из одного сада фермы Уортингтонов. Гомеротправлял в Сент-Облако одну-две странички раз в десять дней. На этотпроблеск на горизонте д-р Кедр отвечал богато аранжированнымпосланием. В нем были вопросы (всегда остававшиеся без ответа),имеющие целью выведать подробности, которыми Гомер пренебрегал, и,конечно, пространные описания беспросветного житья-бытья вСент-Облаке. Д-р Кедр возмущался настырным любопытством Лужка,регулярно писавшего ему, а сам засыпал Гомера рассказами оСент-Облаке, кои могли заполнить не только альманах однокашников, нои составить ежедневную хронику всего происходящего в больнице, приютеи городке. Послания Гомеру были длиннее самой длинной записи вдневниках д-ра Кедра; он писал их и отправлял на другой же день послетого, как от Гомера приходило хотя бы несколько строк.
– Мальчикупросто не угнаться за вами, Уилбур, – вступалась за Гомерасестра Эдна.
– Гдеуж с вами тягаться, – поддержала ее сестра Анджела.
– Чтоже такое, черт побери, с этим Сениором Уортингтоном? –недоумевал д-р Кедр.
– Гомерведь написал, что он пьет, – напомнила сестра Эдна. –Что вас еще волнует? Какой марке он отдает предпочтение?
Но УилбурКедр всего-навсего хотел, чтобы Гомер ответил так, как он его учил:точно описал состояние Сениора Уортингтона, проанализировав всестадии опьянения. Кедра интересовало, имеют ли они дело с человеком,которому доставляет удовольствие корчить дурака на людях, или этоболее трудный случай какого-то хронического недуга.
Гомерникогда раньше не видел пьяниц, тем легче ему было обмануться; ведьродные и знакомые Сениора тоже все пребывали в заблуждении. И онобъяснял себе явный распад личности длительным действием алкоголя.
Человек,которым столько лет восхищались обитатели Сердечной Бухты иСердечного Камня, особенно его золотым характером, сталраздражителен, вспыльчив, а порой агрессивен. После случая с пирогомОлив не отпускала его одного в клуб; он тогда запустил сладкимпирогом в грудь спасателя на водах, славного малого, дежурившего вбассейне, и хотел размазать бледно-фисташковые остатки ниже спинымилой молодой горничной, но, к счастью, не успел, его от этогоудержали.
– Пареньзаносчиво себя вел, – объяснил Сениор. – Ничеготакого не сделал, просто стоял и все.
– Агорничная?
– Япринял ее за кого-то другого, – жалко оправдывался он.
Оливувезла его домой. С горничной дело уладил Уолли. Кенди, употребив всесвое очарование, объяснилась со спасателем.
Сидя зарулем, Сениор часто терял направление в незнакомом месте, и Оливзапретила ему водить машину, если рядом не было Уолли или Гомера.Скоро он стал сворачивать не туда, даже когда ехал по знакомомумаршруту. Как-то Гомеру пришлось сменить его за рулем по дорогедомой; он и сам еще не очень разбирался в запутанной сетке улиц, носразу почувствовал, что Сениор заблудился.
Копаясь вкадиллаке, он стал делать чудовищные ошибки. Однажды продувалкарбюратор – пустяковая работа, Рей Кендел не раз емупоказывал, как это делается, – и вдохнул бензин вместе сокалиной: вместо того чтобы дуть, втянул эту отраву в себя.
У негорезко ухудшилась память; он мог целый час кружить по собственнойспальне, пока оденется; путал свой ящик с носками с ящиком Олив, гдележало ее белье. Однажды утром пришел в такую ярость, что спустился кзавтраку, накрутив на ноги ее бюстгальтеры. Обычно он был оченьприветлив с Гомером, ласков с Кенди и Уолли. А тут вдруг набросилсяна него – родной сын надевает без спросу его носки! Под запалнапустился и на Олив – ишь, превратила дом в сиротский приют,не посоветовавшись с ним.
– Тебебы в Сент-Облаке жилось лучше, чем в этом воровском притоне, –сказал он Гомеру и тут же расплакался, как ребенок. Стал проситьпрощения, положил голову Гомеру на плечо и безутешно рыдал. –Моим сердцем стал управлять ум, – говорил он сквозьрыдания.
Гомеробратил внимание, что в тот день Сениор не прикасался к спиртному ивсе равно вел себя как пьяный.
Бывало итак, Сениор три дня не пил, какой-то частицей сознания наблюдая засобой; и, видя, что не прекращает делать глупости, с горя напивался.Он забывал вначале сказать Олив об эксперименте, а когда вспоминал,был уже в стельку пьян. «Почему я ничего не помню?» –спрашивал он себя, и вопрос тотчас вылетал у него из головы.
Затодалекое прошлое помнил прекрасно. Пел Олив университетские песни,которые она давно позабыла, с умилением вспоминал романтическиевечера жениховства, рассказывал Уолли истории из его детства, а сГомером делился воспоминаниями, как закладывал первый сад, где теперьросли самые старые яблони.
– Вотгде я хотел построить дом, – сказал он Гомеру, когда они сУолли работали в саду, откуда виден был океан. Они формировали кроныяблонь, отпиливали внутренние ветки и все новые побеги, глядящиевнутрь, – словом, все то, что росло бы в тени. Былобеденный перерыв. Уолли хорошо знал эту историю и от нечего делатьполивал кока-колой муравейник.
– Обрезкаочень полезна яблоням, они будут купаться в солнечных лучах. Нельзяпозволять яблоням расти, как им хочется, – сказал УоллиГомеру.
– Каки мальчишкам, – крикнул Сениор и засмеялся. –Олив сказала, что здесь очень ветрено, – продолжал онрассказывать. – Женщины ветер не любят, не то чтомужчины, – доверительно сообщил он Гомеру. –Это факт. Хотя… – Сениор замолчал, широким движениемруки махнув в сторону океана, как бы включив и океан в число своихслушателей. Затем окинул взглядом яблони – знакомая аудитория,столько лет внимавшая его словам. – Ветер… –сказал он и опять остановился, вдруг ветер что подскажет ему. –Дом… – опять начал он и снова умолк.
– Этотсад видно со второго этажа дома, – после небольшой паузыобратился он к Гомеру.
– Точно, –ответил Гомер.
КомнатаУолли была на втором этаже. Гомер видел в окно этот сад, но океана небыло видно. Как из других комнат.
– Яназвал это место «Океанские дали», – объяснялСениор. – Потому что хотел дом построить именно здесь. Вэтом самом месте, – повторил он и посмотрел на пенящуюсякока-колу, которую Уолли медленно лил на муравьиную кучу. –Против мышей применяют отравленный овес и кукурузу, –перескочил Сениор на другой предмет. – Это оченьпротивно. – Гомер кивнул, Уолли посмотрел на отца. –Чтобы отравить полевых мышей, зерно разбрасывают по полю, сземлеройками борются по-другому: ищут норки и сыплют в нихотравленное зерно.
– Мыэто знаем, папа, – тихо проговорил Уолли.
– Полевыемыши то же, что луговые, – продолжал объяснять СениорГомеру, хотя Гомер это уже знал наизусть.
– Точно, –сказал он.
– Полевыемыши грызут кору деревьев, а землеройки корни, – цитировалСениор учебник из далекого прошлого.
Уоллиперестал поливать муравейник. Зачем Сениор пожаловал к ним вобеденный перерыв? Была же, наверное, у него какая-то цель. Он сиделза рулем в стареньком джипе, у которого не было номеров; на немтолько объезжали сады.
– Папа,что ты здесь собираешься делать? – спросил Уолли.
Сениортупо посмотрел на сына. Потом на Гомера; может, Гомер подскажетответ. Оглядел яблони, устремил взор в сторону океана, как бы ищаподдержки со стороны своих безъязыких слушателей.
– Яхотел построить дом здесь. Именно здесь! – Он опятьпосмотрел на Уолли. – Но твоя стерва-мать, говеннаяначальница, не позволила! – кричал он. –Такая-растакая сука! – Встал в джипе, оглядел все кругомнеузнающим взглядом; Уолли подошел к нему.
– Поедемдомой, папа, – сказал Уолли. – Я тебя отвезу.
Они селив фургон Уолли. Гомер поехал следом в джипе; в этой развалюхе онучился водить, Уолли убедил его, что с джипом уже ничего больше неможет случиться.
Да,алкоголь может погубить человека, думал Гомер.
Но уСениора были и другие симптомы; ему было пятьдесят пять, а вы бы далиему все семьдесят; у него стали появляться признаки мании величия,спутанность речи. Дурные привычки – их было мало, но они были –разрослись до гигантских размеров. Он всегда любил ковырять в носу,теперь же мог часами исследовать недра носа, вытирая руки о штаны илиобивку мебели. Баки Бин, не отличающийся деликатностью брат Олив,как-то сказал, что мог бы взять Сениора себе в напарники, так онмастерски бурит свой нос.
Неожиданнозаартачился спасатель на водах, принявший на свою грудь полновесныйудар пирога; Кенди учила Гомера плавать на мелком месте бассейна ввечерние часы. Он сказал, что в это время бассейн переполнен, урокиплавания дают рано утром, он сам на них присутствует, разумеется задополнительную плату. Гомер весь день на яблочной ферме, объяснялаему Кенди. Уолли после работы играет в теннис, а они как раз в этовремя плавают. Идеальное время.
– Идеальноедля вас, – упорствовал спасатель. – Даже неуговаривайте меня.
Былоочевидно, что он неравнодушен к Кенди. Одно дело – ревновать кУолли Уортингтону, к нему все ревновали, другое дело –смотреть, как она нянчится с этим «тяжелым случаем изСент-Облака». В клубе – правда, за спиной Кенди иУортингтонов – Гомера никто не называл сиротой иливоспитанником Сент-Облака. За ним прочно закрепилось прозвище«тяжелый случай из Сент-Облака».
Гомерсказал, что с удовольствием будет плавать в домашнем бассейнеУортингтонов; конечно, в клубе лучше, Уолли кончал играть, и ониехали на побережье, к Рею Кенделу или еще куда-нибудь. К тому жедомашний бассейн «Океанских далей» все чаще был занятСениором. Олив теперь редко пускала его в клуб. Дома с ним легчесправляться: даст ему джина с тоником, пойдут в бассейн, Сениор любилплавать на надувном матрасе. Но главная причина, почему предпочиталиклубный бассейн, состояла в другом – Гомеру (так считали все)вредно купаться в неподогретом бассейне, сердце может не выдержать.
И тогдаОлив решила, что будет сама давать Гомеру уроки плавания; ейслужитель клуба не посмеет приказывать; все трое – она, Кенди иУолли – боялись, что неподогретая вода – слишком большойриск для Гомера.
– Мненеудобно доставлять вам столько хлопот, – сказал Гомер,без сомнения, разочарованный, что руки, страхующие его, когда онбарахтается на неглубоком месте, будут принадлежать не Кенди, аОлив. – Мне совсем не холодно в вашем бассейне, –прибавил он.
– Вхолодной воде труднее учиться, – объяснила Кенди.
– Этоочень важно, – кивнула головой Олив.
– Вотнаучусь плавать и буду купаться в океане, а там вода холоднее, чем увас в бассейне.
ОГосподи, беспокоилась Олив. И написала д-ру Кедру письмо, изложивпроблему «холодной воды»; письмо вызвало у д-ра Кедралегкое угрызение совести. Но он поборол минутную слабость и ответилей, что холодная вода сама по себе не страшна, для сердца Гомераопасен испуг, который испытывает тонущий, вот такой ситуации следуетизбегать.
«Какаямерзкая ложь!» – думал д-р Кедр и все же отправил письмомиссис Уортингтон, которая оказалась прекрасным учителем. В ее рукахГомер моментально научился плавать.
– Когдаты передала его мне, – сказала она Кенди, – онбыл уже без пяти минут чемпион по плаванию.
Делообъяснялось просто – от уроков с Олив Гомер большогоудовольствия не получал. С Кенди он, возможно, никогда бы не научилсяплавать, тянул бы до конца лета.
БудьГомер волшебником, это лето никогда бы не кончилось: так он былсчастлив. Он не стыдился, что ему нравятся ковры, сплошь устилающиеполы в доме Уортингтонов; он вырос в доме, где были голые, дощатыестены, а полы покрывал линолеум, сквозь который еще ощущались подногами опилки. Никто не стал бы утверждать, что на стенах уУортингтонов висят произведения искусства, но Гомер никогда раньше невидел картин (если не считать портрета женщины с пони); даже кошка нацветочной клумбе, писанная маслом – верх слащавой безвкусицы(она висела в туалете Уолли), – восхищала Гомера;нравились ему и обои в цветочках. Но что он понимал в живописи, вобоях? Ему все обои казались прекрасны.
И емуочень нравилась комната Уолли. Он ведь никогда не писал писем изуниверситета, никогда не видел сувенирных футбольных мячей, накоторых запечатлен счет ответственных матчей. Не знал трофеевтеннисных встреч, старых учебников, корешков от билетов в кино,заткнутых под рамку зеркала (осязаемое свидетельство того вечера,когда Уолли первый раз пригласил Кенди в кино). Не знал даже, чтотакое кино. Уолли и Кенди как-то повезли его посмотреть фильм подоткрытым небом. Разве он мог вообразить существование подобного чуда?Слыхал ли он когда о людях, которые каждый день собираются в одномместе, чтобы сообща трудиться? Люди в «Океанских далях»были все замечательные. Он их любил. Больше всего ему нравился ЗлюкаХайд, он был всегда приветлив, объяснял, как все устроено, даже то,что и без объяснения ясно. Особенно Гомер любил слушать, как Злюкатолкует самоочевидные вещи.
Нравиласьжена Злюки Флоренс и другие женщины, которые все лето готовилияблочный павильон и дом сидра к приему нового урожая. Ему нравиласьТолстуха Дот Тафт, хотя сзади движения ее рук напоминали Мелони (окоторой он никогда не думал, даже получив известие, что она ушла изприюта). И младшая сестра Толстухи Дот Дебра Петтигрю, его ровесница,хорошенькая, пухленькая, но явно обещавшая с годами догнать сеструпышностью фигуры.
ЭверетТафт, муж Толстухи Дот, учил Гомера косить траву – косят междуяблонями, два раза в лето, скошенную траву ворошат, сушат, готовоесено частью прессуют в тюки и продают молочной ферме, что вКеннетских Углах. Оставшимся мульчируют землю вокруг молодыхдеревьев. На ферме «Океанские дали» ничего не пропадало.
Апчеловод Айра Титком, муж Айрин, у которой такой поразительный шрамна щеке, посвящал его в жизнь пчел:
– Онилюбят температуру не ниже шестидесяти пяти градусов1,и чтобы никакого ветра, инея или града. Пчела живет около тридцатидней, а работы сделает, сколько другому за жизнь не сделать. Не будуназывать имен. А мед – это их пища.
Гомерузнал, что пчелы цветкам яблонь предпочитают одуванчики, вот почемунадо сперва выкосить в междурядьях траву, а уж потом ставить подяблони ульи. Для перекрестного опыления в саду должны расти разныесорта – собирая нектар, пчелы переносят пыльцу с одной яблонина другую. Ульи выносят в сад ночью, когда пчелы спят, надо толькозакрыть дверцу летка; пчелы проснутся, а вылететь не могут. Улей вэто время совсем легкий, а через неделю так наполнится медом, чтоодному его не поднять. Если улей встряхнуть, пчелы начинают жужжать,их хорошо слышно сквозь деревянную стенку. Бывает, что из леткапотечет мед, какая-нибудь одна пчела увязнет в нем и вместе с медомокажется снаружи. Такая пчела может ужалить. Но в общем, выноситьулья безопасно.
Однаждыночью Гомер нес улей к прицепу, осторожно прижав и чувствуя внутри запрочными планками вибрацию; было прохладно, но улей был теплый, пчелычто-то энергично делали, повышая его температуру. Как инфекция вчеловеке, вдруг подумал Гомер. И еще ему вспомнилась женщина, которуюон спас от эклампсии, ее теплый, тугой живот. У нее в матке тожебурлила деятельность, производя тепло и напрягая стенки живота.Скольким женщинам клал Гомер ладонь на живот в свои неполные двадцатьлет. «Нет, мне больше нравится работа на яблочной ферме», –пронеслось у него в голове.
ВСент-Облаке жизнь была нежеланна, даже если и появлялась на свет. Нозачастую ее прерывали. Здесь же он взращивал жизнь. В «Океанскихдалях» все приносило пользу, все было желанно.
Гомерунравился даже Вернон Линч, хотя он уже знал, что тот избивает жену.Во взгляде Грейс Линч смешались страх, любопытство и мольба о чем-то,такой взгляд, даже отойдя, долго ощущаешь на себе.
ВернонЛинч показал ему, как опрыскивают деревья. Он заведовал пестицидами,то есть истреблением жизни. И в этом, по мнению Гомера, была логика.
– Толькораспустятся листья, и сразу беда, – сказал Линч. –Опрыскивать начинаем в апреле и не прекращаем до конца августа, досамого сбора. Опрыскиваем раз в семь – десять дней. Главныевредители – паутинный клещик и плодожорка. Опрыскивателей у насдва – фирм «Харди» и «Бин», каждыйрассчитан на пятьсот галлонов. Работаем в респираторе, чтобы ненанюхаться этой дряни. Респиратор должен прилегать к лицу как можноплотнее, иначе от него никакой пользы.
С этимисловами Вернон Линч надел респиратор на лицо Гомера и туго затянул. Ввисках у Гомера сразу застучало.
– Еслине промывать марлю в маске, можно задохнуться, – сказалЛинч. – Вот так. – И зажал рукой нос и ротГомера. Гомер стал задыхаться, а Линч продолжал: – И еще надопокрывать голову, не то облысеешь. – Линч все не отрывалруки от лица Гомера. – И носить очки, если не хочешьослепнуть.
«Какбы вырваться от него? – думал Гомер. – Может,упасть в обморок? Интересно, разрыв сердца правда бывает или этопросто так говорится?»
– Еслияд попадет в открытую царапину или порез, на бабах можно поставитькрест.
Гомерподнял плечи и качнулся в сторону Линча, точно хотел сообщить емунечто не передаваемое словами. «Я не могу дышать! Эй! Не могудышать! Эй ты, там!» И только когда колени у Гомераподогнулись, Вернон сорвал с его лица респиратор; ремешки проехалисьпо ушам и взлохматили волосы.
– Теперьты никогда не забудешь промывать марлю респиратора.
– Точно.
Ему и ЭрбФаулер нравился. Не прошло и двух минут знакомства, какпрофилактическое средство, описав в воздухе дугу, шлепнуло Гомера полбу. Злюка только успел произнести: «Это Гомер Бур, дружокУолли из Сент-Облака», – а он уже полез в карман зарезинкой.
– Еслибы все пользовались этими штучками, сирот бы не было, –сказал он при этом.
Гомер Буреще никогда не видел презервативов в яркой рекламной упаковке. Те,что д-р Кедр щедрой рукой раздавал женщинам в больнице, былизапечатаны в скучный, полупрозрачный пакетик, склеенный из чего-товроде вощеной бумаги. Д-р Кедр жаловался, что не может их напастись.Но Гомер-то знал, куда они девались: Мелони регулярно запускала рукув его запасы. Разумеется, именно она просветила его по этой части.
ПодружкаЭрба Фаулера наверняка умела профессионально обращаться с ними. КогдаГомер трогал себя, он думал о Лиз-Пиз, воображал, как ловкоуправляются с резинкой ее быстрые, проворные пальцы; как она держит вруке малярную кисть и, плотно сжав губы, кладет толстые мазки надеревянные полки яблочного павильона, сдувая со лба выбившуюся прядкуволос горьким от сигарет дыханием.
Думая оКенди, Гомер никогда не позволял себе мастурбировать. Во времябессонницы, лежа в двух шагах от Уолли, слушая его глубокое мирноедыхание, он воображал Кенди в своих объятиях, но эти объятия быливсегда чистые (ничего генитального, как говорила Мелони).
Кендикурила, но это у нее получалось так неестественно, даже манерно, чтосигарета часто падала к ней на колени. Тогда она вскакивала, быстростряхивала искры и, смеясь, восклицала:
– Какаяя неуклюжая!
«Толькокогда куришь», – думал Гомер.
А Лиз-Пизглотала одну сигарету за другой, жадно затягивалась и почти невыдыхала дыма. Куда он девается, удивлялся Гомер. Женщины постаршетоже были заядлые курильщицы, все, кроме Грейс Линч, которая никогда,ни при каких обстоятельствах не разлепляла губ. Флоренс, Айрин,Толстуха Дот Тафт курили так давно, что у них успел выработатьсяавтоматизм движений. Только Дебра Петтигрю курила как Кенди –изредка и неумело. Лиз-Пиз затягивалась быстро и сильно, наверное,все из-за этих бесконечных резинок, думал Гомер.
Ничто вобоих городках, начиная с бурлящей морской воды садка, где ждалисвоей участи омары, хлорированной чистоты клубного бассейна, рабочейсуеты в яблочном павильоне и кончая летней страдой в садах, ни разуне напомнило ему безотрадной жизни Сент-Облака. Но вот однажды пошелон с уборщиками и малярами приводить в порядок дом сидра. Снаружи домничего особенного не предвещал. Гомер не раз проезжал мимо нафермерских машинах. Это было легкое одноэтажное строение пододноскатной, довольно пологой крышей, напоминающее согнутую в локтеруку; внутри сгиба, куда вела двустворчатая дверь, стоял большойсидровый аппарат с прессом (мельничный барабан, насос, приводимый вдвижение мотором и огромный бак на тысячу галлонов).
Однокрыло занимала холодильная камера для хранения сидра. Другое –маленькая кухня, за которой стояли в два ряда железные, почтибольничные койки, на каждой – их было больше двадцати –аккуратно скатанный матрас и одеяло с подушкой. Несколько кроватей вразных местах отделялись от остального помещения висящими напроволоке одеялами, образуя, как померещилось Гомеру, что-то вродеминиатюрных больничных палат. Между кроватями – некрашеные, нопрочные тумбочки для вещей; там, где в стене розетка, на тумбочкенастольная лампа на гнущейся «гусиной шее». Обстановкабедная, но опрятная, как будто ее привезли сюда из какой-то больницыили конторы, где она отслужила свое, но могла еще приносить пользу.
Это крылодома напоминало сугубой прагматичностью военную казарму, но все-такив нем было достаточно признаков обычного человеческого жилья; так чтоза казенное заведение вы бы его не приняли. На окнах, например,висели выцветшие шторы – явно родные сестры гардин в столовойУортингтонов (откуда они и переселились в дом сидра). От изображенийдомашних животных и цветочных клумб веяло знакомым уютом, но картинывисели на крашеных стенах безо всякого порядка, то высоко, то слишкомнизко, так что невольно закрадывалась мысль, уж не маскируют ли ониизъяны в стенах от удара сапогом, кулаком или даже головой.
Гомерувдруг почудилось, что стены источают злобу и страх, так хорошознакомые ему после двадцати лет жизни в спальне отделения мальчиков вСент-Облаке.
– Чтоэто за дом? – спросил он Злюку Хайда, слушая, как по крышебарабанит дождь.
– Здесьделают сидр, – объяснил Злюка.
– Акто здесь ночует? Кто здесь живет? Какие люди? –расспрашивал Гомер.
В комнатебыло очень чисто, но ничего лишнего, только самое необходимое. И емувспомнились старые бараки Сент-Облака, где лесорубы и пильщикидалекого прошлого могли забыться во сне, отрешиться ненадолго отмерзостей жизни.
– Этожилье сезонников, сборщиков яблок, – сказал Злюка. –Они приезжают сюда, когда созревают яблоки.
– Черные, –прибавила Толстуха Дот Тафт, швыряя на пол ведра со швабрами. –Мы каждое лето наводим для них порядок. Моем, красим.
– Явощу деревянные части пресса, – сообщил Злюка, пусть Гомерне думает, что он делает здесь женскую работу, хотя Гомер с Уоллитолько тем и занимались все лето, что мыли и красили.
– Негры? –переспросил Гомер. – Сборщики яблок – негры?
– Черные,как сажа, не все, конечно, но многие, – сказала ФлоренсХайд. – Они хорошие.
– Да,неплохие, – кивнул Злюка.
– Однилучше, другие хуже, – вставила Толстуха Дот.
– Каквсе люди, – хихикнула Айрин Титком, пряча шрам.
– Хорошие,потому что миссис Уортингтон по-людски к ним относится, –высказался Злюка.
Во всемдоме пахло уксусом, вернее перебродившим сидром; запах был довольнокрепкий, но не гнилостный.
Подойдясо шваброй к ведру, Дебра Петтигрю улыбнулась Гомеру – он какраз тоже к нему подошел; Гомер сдержанно улыбнулся в ответ и подумал,где сегодня в такой дождь работает Уолли и что сейчас делает РейКендел. Наверное, вышел в море, Несмотря на ненастье, стоит на носукатера в своей блестящей зюйдвестке, а может, починяетэлектропроводку комбайна в амбаре номер два.
ГрейсЛинч скребла на кухне покрытые пластиком столы; почему-то Гомер незаметил ее раньше; он даже не знал, что она в их бригаде. Лиз Тоуби,выкурив сигарету, выбросила за дверь крошечный бычок и сказала, что уее швабры не работает выжималка.
– Заело,наверное, что-то, – хрипло прибавила она.
– Бабоньки,у Лиз выжималку заело, – сострила Толстуха Дот Тафт изаколыхалась от смеха всем своим тучным телом.
– БедняжкаЛиз, у нее испортилась выжималка, – подхватила Флоренс.
– Дазаткнитесь вы! – Лиз ткнула ногой швабру.
– Чтотам у вас происходит? – крикнул Злюка.
– УЛиз от больших трудов выжималка испортилась, – крикнула вответ Толстуха Дот.
Гомервзглянул на Лиз – она явно сердилась; перевел взгляд на ДебруПеттигрю – лицо у той вспыхнуло.
– Нежалеешь ты свою бедную выжималку, – прибавила АйринТитком.
– Ты,Лиз, не даешь ей отдыха. Слишком много швабр выжимаешь, –не унималась Флоренс Хайд.
– Дазамолчите вы! Как не стыдно! – увещевал разошедшихся бабЗлюка.
– Знамодело – от одной швабры выжималки не портятся – заключилаТолстуха Дот, тут уж и Лиз не выдержала, фыркнула. Скосила на Гомераглаза, но тот отвернулся. Дебра тоже посмотрела на него, он упорноглядел в сторону.
Вобеденный перерыв мимо ехал в зеленом фургоне Эрб Фаулер и неудержался, заглянул к женщинам.
– Фью-ю, –присвистнул он. – Год прошел, а здесь все еще разитчерномазыми.
– По-моему,пахнет уксусом, – сказал Злюка Хайд.
– Тычто, не чувствуешь? А ты, Лиз?
Лизпожала плечами.
– Чуешь,какая вонь? – спросил он Гомера.
– Ячувствую запах уксуса, прошлогодних яблок, старого сидра, –сказал Гомер и, увидев в воздухе знакомый пакетик, успел на лету егоперехватить.
– Тызнаешь, что с этим делают черномазые? – спросил Эрб ибросил второй пакетик Лиз Тоуби, которая машинально его поймала. –Покажи, Лиз, что делают черномазые.
Женщиныявно заскучали, они тысячу раз видели это дурацкое представление;Дебра Петтигрю сконфуженно взглянула на Гомера и демонстративноотвернулась. Лиз и сама чувствовала себя не лучше. Она выдернулапрезерватив из пакетика и сунула в него указательный палец, ноготьнатянул резинку, казалось, она вот-вот лопнет.
– Однаждылетом, – начал Эрб, – я говорю черномазым, нехотите болеть и рожать детей пачками, суйте в эти штуки свои члены.Вот так. – Эрб схватил руку Лиз и повертел перед всемипалец. – Через год они вернулись и говорят – непомогли нам твои резинки. Совали в них пальцы, совали, никакоготолку. И болеем, и детей опять наплодили.
Никто незасмеялся, Эрбу никто не верил, для всех это был анекдот с бородой. АГомера последние слова Эрба уж конечно не могли рассмешить.
ЭрбФаулер предложил свозить всю компанию в ресторанчик, что на дороге кПитьевому озеру. Гомер отказался ехать – миссис Уортингтонкаждое утро давала им с Уолли приготовленный ею самой завтрак. ИГомер всегда его ел, завтрак ему очень нравился; к тому же работникамне разрешалось отлучаться с фермы в обеденный перерыв, да еще вхозяйской машине, – в зеленом фургоне любила объезжатьсады Олив. Запрет был не очень строгий, но Гомер знал, если бы Уоллисегодня работал здесь, Эрб не осмелился бы предложить эту прогулку.
И ончестно съел на кухне свой завтрак, после чего заглянул в длиннуюкомнату с двумя рядами железных коек; туго скатанные матрасы содеялами напоминали спящих людей; полной иллюзии мешала толькомертвая неподвижность этих серых валиков на железных койках. Какбудто трупы, ждущие опознания, подумал Гомер.
Хотя всееще шел дождь, он вышел наружу посмотреть кладбище отслуживших своемашин – тягачей и трейлеров, которые с двух сторон обрамлялираскисшую дорогу, ведущую к дому. За домом была неровная площадка,поросшая жухлой травой; сюда приносили жмых, выбрасываемый прессом.За жмыхом приезжал хозяин свинофермы из Уолдоборо, «что у чертана куличках», объяснил Злюка Хайд Гомеру. Свиньи яблочный жмыхобожают.
Нанекоторых остовах были номера Южной Каролины. Гомер никогда не виделкарты Соединенных Штатов, глобус он держал в руках, но очень мелкогомасштаба, и штаты на нем не были обозначены. Он знал только, чтоЮжная Каролина где-то далеко на юге. Негры приезжают сюда нагрузовиках, узнал он от Злюки, а иногда в собственных машинах, но онитакие старые и разбитые, что часто находят здесь последнеепристанище. А как сезонники едут обратно, этого Злюка и сам не знал.
– ВоФлориде они собирают грейпфруты, – объяснял он, –где-то еще персики, а у нас яблоки. Все время на колесах, ездят исобирают что-нибудь. Одно слово, сезонники.
Гомернаблюдал за чайкой, она тоже вперилась в него взглядом с крыши домасидра. Она так нахохлилась, что Гомер вспомнил о дожде и вернулсявнутрь.
Развернулодин из матрасов, под голову положил одеяло с подушкой и лег; что-токак толкнуло его, и он понюхал подушку, но различил только слабыйзапах уксуса и еще, он бы сказал, затхлости. Вид подушки с одеяломговорил о человеческом жилье больше, чем запах, но чем глубже онзарывался в них лицом, тем сильнее и запах становился человеческим.Он вызвал в памяти сердитое лицо Лиз, вспомнил, как ее палец натянулпрезерватив, чуть не проткнув его ногтем. В воображении всплыл матрасиз барака пильщиков в Сент-Облаке, где Мелони впервые пробудила в немчувства, которые сейчас накатились. Он быстро расстегнул джинсы истал делать частые движения рукой, при этом старые пружины кроватизаскрипели особенно громко. Когда все кончилось, какой-то участоксознания словно высветлило. Он сел на кровати и увидел, что не онодин осмелился прилечь отдохнуть в доме сидра. И хотя женщина лежала,согнувшись, как чайка под дождем, как эмбрион или роженица во времясхваток, он сразу узнал в ней Грейс Линч.
Даже еслиона не видела его, не смотрела в его сторону, вряд ли ее обманулиритмичные скрипы пружины и характерный запах мужского семени, котороесейчас, как чашку, наполняло его ладонь. Тихонько ступая, он вышелнаружу и протянул руку под дождь. Чайка, все еще нахохлившисьсидевшая под дождем, вдруг проявила к нему плотоядный интерес –птицам иногда случалось полакомиться в этом месте падалью. Гомервернулся в дом. Грейс уже скатала свой матрас и теперь стояла у окна,прижав штору к лицу. Фигурка ее была едва различима, но Гомер знал,что она здесь, и разглядел ее.
– Ятам была, – тихо проговорила Грейс Линч, не глядя наГомера. – Откуда ты приехал, – пояснила она иприбавила: – Я там была и не понимаю, как ты мог там спать.
Вмертвенно-бледном свете, отпущенном непогодой, худоба Грейс быласравнима разве что с лезвием ножа. Выцветшая штора облепила ее какшалью; она не поднимала глаз на Гомера, в ее хрипловатом, дрожащемголосе не было ничего соблазнительного, и все же Гомер чувствовал,как его тянет к ней. Так тянет иногда человека, особенно в непогоду,увидеть какую-нибудь чертовщину. В Сент-Облаке привыкаешь кнесчастьям, но Грейс осенял такой ореол несчастья, что он казалсясияющим нимбом, и Гомер не мог устоять. Подошел к ней и взял ееслабые влажные ладони в свои.
– Странно, –сказала она. – Там было так ужасно, а я чувствовала себя вбезопасности.
Грейсположила голову ему на грудь, просунула острое колено между егоногами и начала костлявым бедром подниматься выше.
– Здесьсовсем не так, – прошептала она, – здесьопасно.
И еехудая рука скользнула ему в трусы с юркостью ящерицы. Спас егозеленый фургон, как раз в эту минуту подъехавший к дому.
Грейс какошпаренная отскочила от него. И когда подкрепившаяся горячим обедомкомпания ввалилась в дом, она усердно вычищала грязь из всех щелок накухонном столе с помощью не замеченной Гомером проволочной щетки,которая была все это время в заднем кармане ее джинсов. Наверное, онмного еще чего в ней не заметил, Грейс была воплощение скрытности. Ноее напряженный взгляд, которым она его проводила (он ехал на мягкихколенях Толстухи Дот обратно в яблочный павильон), дал ему яснопонять, что опасность, не важно какая, действительно подкарауливаетее на каждом шагу и что, куда бы он не уехал, жертвы Сент-Облакабудут всегда его преследовать.
* * *
Вечеромтого дня, когда Гомер едва уберегся от посягательства Грейс, у негобыло первое свидание с Деброй Петтигрю; тем вечером он первый раз вжизни смотрел кино из машины под открытым небом. Отправилисьвчетвером в кадиллаке Сениора. Уолли и Кенди впереди, Гомер с Дебройна пятнистом заднем сиденье, где два месяца назад Кудри Дей таксплоховал, потеряв над собой контроль. Гомер не знал, что кино подоткрытым небом, в сущности, для того и придумано, чтобы люди, сидящиена заднем сиденье, теряли над собой контроль.
– Гомерникогда не смотрел кино из машины, – сказал Уолли Дебре,когда они заехали за ней.
Умногочисленного семейства Петтигрю была прорва собак, некоторые былипривязаны цепью к бамперам машин, отживших, по мнению хозяев, свойвек, они так давно обосновались на газоне перед домом, что травыоплели даже рычаги управления и тормозные колодки. Когда Гомер шелзигзагами к дому Дебры, беснующиеся псы между застывших темныхсилуэтов машин чуть его не загрызли.
СемьяПеттигрю могла похвастаться не только плодовитостью, но идородностью: соблазнительно пышные формы Дебры были слабым намеком нанеограниченные в этом отношении фамильные возможности. В дверяхГомера приветствовала тучным колыханием телес мать Дебры,носительница ген, повинных в необъятных объемах Толстухи Дот.
– Дебра! –взвизгнула она. – Твой кавалер приехал. Привет, сладенькиймой, – протянула она руку Гомеру. – Слыхала,слыхала, какой ты хороший да пригожий. Ты уж прости нас забеспорядок.
Краснаядо ушей Дебра спешила увести Гомера, а мать, напротив, стараласьзатащить его в комнаты; Гомер успел ухватить взглядом несколькогигантских фигур, осклабившихся добрейшими улыбками –ангельскими по сравнению со свирепостью псов, заливавшихся лаем унего за спиной.
– Нампора ехать, мама, – взывала к матери Дебра, подталкиваяГомера к двери. – Мы опаздываем.
– Акакое такое важное дело вас ждет? – гаркнул кто-то вкомнатах, и весь дом затрясся от смеха; следом послышался кашель,хриплые вздохи, и тут собаки зашлись в таком яростном лае, что Гомерподумал, живым отсюда не выбраться.
– Тихо! –прикрикнула на собак Дебра. Собаки смолкли, но всего на мгновение.
Слова:«Гомер никогда не смотрел кино из машины» – Уоллипрокричал, чуть не сорвав горло.
– Явообще никогда не был в кино, – признался Гомер.
– Надоже, – улыбнулась Дебра. От нее приятно пахло, платьескрадывало пышность фигуры, и выглядела она чище и опрятнее, чем наферме, хотя и рабочий ее костюм был удобен и шел ей. В машине подороге в Кейп-Кеннет застенчивость Дебры как рукой сняло иобнаружился ее легкий, покладистый характер. Она была хорошенькая,веселая, добрая, работящая и глупенькая – в общем, славнаядевчушка, как говорят в Мэне. Будущее сулило ей в лучшем случаепригожего собой мужа, ненамного ее умнее и старше.
Летомсемейство Петтигрю жило на берегу Питьевого озера в одном из новыхдомов, которые росли как грибы в густо населенной болотистой низине;им очень скоро удалось придать летнему жилью давно обжитой, чуть лине обветшалый вид. Газон перед домом в одночасье оброс остовамиавтомобилей, между которыми рвались на цепи злобные твари, отличнопереносившие весенне-осенние переезды.
Подобновсем домам на берегу Питьевого озера, дом Петтигрю имел название; какбудто эти временные жилища были сироты, неполноценные с рождения, инуждались в завершающем мазке. Дом Петтигрю именовался просто:«Семья!».
– Меняубивает этот восклицательный знак, – сказал Уолли, когдакадиллак подъезжал к машинно-собачьему газону Дебры. – Какбудто они даже гордятся своей плодовитостью.
Но когдаДебра села в машину, Уолли был с ней безупречно любезен. Эта фальшь,с которой Гомер то и дело сталкивался в хорошем обществе, потрясалаего; прекрасные люди – а что Уолли был прекрасный человек,сомнений нет – в глаза знакомым говорили одно, за глаза –другое. В Сент-Облаке критические замечания были проще, а утаить ихбыло от того, кому они предназначались, невозможно.
Кино наавтостоянке в Кейп-Кеннете было такой же новинкой для Мэна, как итеплый бассейн в клубе Сердечной Бухты, хотя и гораздо менееполезной. Честно говоря, эта затея для штата Мэн вообще не годилась;вечерние туманы часто привносили в веселую комедию леденящие душумотивы фильма ужасов; вскоре после описываемых событий прикиноавтостоянке открыли кафе и туалеты, и если зритель удалялся понужде, он потом не мог найти свою машину до конца фильма.
Еще однойказнью египетской были комары. В 194… году, Когда Гомер первыйраз в жизни смотрел фильм в небе, гудение комаров было так сильно,что заглушало стрекот киноаппарата. Уолли и его друзьям комары недокучали: он брал с собой баллончик с пульверизатором и опрыскивалмашину внутри и снаружи, отгоняя комаров и вместе отравляя воздухзловонной жидкостью. Баллончики Уолли наполнял химикалиями, которымина ферме опрыскивали яблони. В соседних машинах часто протестовалипротив смрада и шипения баллончика; но комары допекали так, чтопротесты скоро смолкали, а кое-кто вежливо просил у Уолли баллончик итоже прыскал в машине ядом.
В 194…году ни кафе, ни туалетов на киностоянке не было. Мужчины, и молодыеи постарше, справляли малую нужду у грязной, в подтеках стены,отделявшей киноплощадку от дороги; эту стену облюбовали такжемальчишки Кейп-Кеннета – у одних не было денег, у других, помалолетству, машины; звука они не слышали, но за действием следили и,если фильм им не нравился, писали сверху на головы тех, кто писал настену.
Женщинамэто не грозило: почему-то считалось, что им неприлично отлучаться вовремя сеанса. Поэтому они лучше себя вели, меньше пилипрохладительных и иных напитков, но в остальном их поведение в машинебыло столь же предосудительно.
Весь тотвечер был для Гомера полон сюрпризов. Чего только люди не стерпят,чтобы себя потешить. Ладно бы не было других удовольствий, как вСент-Облаке. Вот уж точно охота пуще неволи. Сам он, правда, неочень-то понимал, чего хорошего смотреть фильм из окна машины. Номожет, в этом повинно его невежество?
Поразилоего и самое чудо кинематографа. Сидят они вчетвером в машине,впереди, слева, справа нетерпеливые зрители сигналят гудками, светомфар. Где-то рядом кого-то вырвало из окна машины. Как вдруг какой-тогигантский образ заполнил небо. Господи, это же чья-то морда! Камераотъехала назад, точнее, дернулась в сторону, и явилась вся голова,наподобие лошадиной. Это был верблюд, но Гомер не только живого, но инарисованного-то никогда не видел. И он подумал, наверное, этолошадь-мутант. Развитие эмбриона остановилось на этой уродливойстадии. Камера отъехала дальше. На чудовищном горбу восседалчернокожий всадник, голова которого почти до бровей замотана белым.Наверное, бинты! Свирепый черный кочевник-араб потрясал устрашающимкривым мечом; потом стал бить им плашмя шагающего вразвалку верблюда;перейдя на галоп, верблюд поскакал по нескончаемым барханам и скоровместе с всадником превратился в далекую точку на горизонте. И тутзаиграла музыка! Гомер подпрыгнул. На огромном экране побежали слова,название фильма, имена актеров, выводимые на песке невидимой рукой.
– Чтоэто? – спросил Гомер Уолли, имея в виду все –неизвестное животное, всадника, пустыню, титры, словом – все!
– Какой-тобессловесный бедуин, – ответил Уолли. «Бедуин»? –мысленно повторил Гомер и спросил:
– Этотакая лошадь?
– Какаялошадь? – в свою очередь спросила Дебра Петтигрю.
– Животное, –сказал Гомер, чувствуя, что попал впросак. Кенди повернулась и такласково посмотрела на Гомера, что у него захолонуло сердце.
– Тыникогда не видел верблюда?! – воскликнул Уолли.
– Какпо-твоему, где он мог его увидеть? – напустилась на негоКенди.
– Япросто удивился, – оправдывался Уолли.
– Яи негров никогда не видел, – сказал Гомер. –Это ведь был негр на верблюде?
– Чернокожийбедуин, – ответил Уолли.
– Надоже, – протянула Дебра, она смотрела на Гомера с легкимиспугом, точно на инопланетянина, принадлежащего совсем другой формежизни и почему-то оказавшегося на Земле.
Наконецтитры кончились. Черный бедуин исчез и больше ни разу не появился.Пустыня тоже исчезла, сыграв, наверное, какую-то роль. Фильм был пропиратов. Два больших корабля палили друг в друга из пушек; смуглыемужчины с длинными нечесаными волосами в широченных штанах твориличто-то страшное с приятными на вид, прилично одетыми представителямисильного пола. Негров среди них не было. Бедуин на верблюде, подумалГомер, наверное, какой-то символ. Его знакомство с беллетристикойограничивалось Чарльзом Диккенсом и Шарлоттой Бронте; и он не знал,как относиться к персонажам, которые берутся ниоткуда и неизвестнокуда исчезают. А также к произведениям, смысла которых никак неухватишь.
Пиратыперенесли на свой мерзкий корабль сундук с монетами и прекраснуюблондинку, потопили красивый корабль и поплыли дальше. Они диковеселились на палубе, пили, орали песни; насмехались над женщиной,глядя на нее со свирепым вожделением, но какая-то незримая силамешала им причинить ей более ощутимый вред. Бесчинствовали они целыйчас, убивая и калеча всех подряд, в том числе и друг друга. Женщинуже не трогали, вероятно затем, чтобы было кого и дальше осыпатьнасмешками. А она горько сетовала на судьбу, так что Гомер дажепрослезился.
Потомпоявился молодой человек, обожавший эту женщину. Он долго искал ее,переплыл океан, бегал по улицам горевших портов, ночевал в гнуснейшихгостиницах – притонах разврата, который всегда оставался закадром. Опустившийся на площадку туман оставил за кадром еще многоэпизодов, как Гомер ни силился хоть что-нибудь разглядеть. Его взглядбыл буквально прикован к небу. Какой-то частицей сознания он понимал,что Уолли и Кенди не очень-то увлечены фильмом, они скоро съехаликуда-то вниз на переднем сиденье, лишь изредка на спинке сиденьяпоявлялась рука Кенди. Дважды Гомер слышал, как она сказала: «Нет,Уолли», – один раз у нее в голосе прозвучалакатегоричность, какой Гомер ни разу еще не слыхал. Уолли смеялся,шептал что-то, и в горле у него как будто что-то булькало.
Краемглаза Гомер видел, что Дебра Петтигрю смотрит фильм безо всякогоинтереса. Изредка скосив на нее взгляд, он с недоумением отмечал, чтоглаза ее прикованы к нему, правда, в них нет теплоты, но нет излости. События на небе развивались, а Дебра не переставала удивленнона него таращиться. Один раз она дотронулась до его руки, он подумал,что она хочет что-то сказать, и вежливо повернулся к ней. Но онапродолжала молча на него взирать, и он опять устремил взгляд к небу.
Спасаясьот тюремщиков, блондинка много раз запиралась у себя в каюте, но имнеоднократно удавалось взломать дверь; казалось, они врываются к нейс единственной целью – доказать, что запоры для них непреграда. Ворвавшись, они привычно осыпали ее насмешками и уходили, аона опять запиралась.
– Мнекажется, я упустил что-то важное, – провозгласил Гомерпосле первого часа.
Кенди напереднем сиденье села как следует и повернулась к Гомеру, лицо еевыражало искреннее участие, а волосы взлохмачены не хуже, чем упиратов.
– Чтоупустил? – вымолвил, как во сне, Уолли. Во всяком случае,так показалось Гомеру.
– По-моему,ты упустил меня, – прошептала Гомеру на ухо Дебра,придвинувшись к нему. – Забыл, что я сижу рядом.
Гомернепонимающе взглянул на нее. Хотел объяснить, что, видимо, из-затумана прозевал какой-то важный поворот событий. Но не успел, Дебрапоцеловала его – аккуратно, стараясь не увлажнить слюной егогубы. Откинулась на спинку сиденья и улыбнулась.
– Теперьтвоя очередь, – сказала она.
Как раз вэтот миг Уолли открыл дверцу и побрызгал вокруг машины, напустиввнутрь ядовитый смрад. Кенди, сам Уолли и даже Дебра закашлялись.Гомер же во все глаза глядел на Дебру, и постепенно до него сталдоходить смысл киноплощадок под открытым небом.
Оносторожно поцеловал Дебру в маленький сухой ротик. Она ответилапоцелуем. Он сел поближе к ней, она положила голову ему на плечо иодну руку на грудь. Он тоже положил ей на грудь руку, но она отвелаее. Значит, и тут ему пока не все ясно, и Гомер стал осторожнонащупывать правила игры. Поцеловал Дебру в шею – это ничего,можно; она сама прижалась лицом к его шее, и что-то влажное дерзколизнуло его (ее язык!). Гомер высунул свой в насыщенный химикалиямивоздух, какой-то миг взвешивал, что бы сделать, поцеловал Дебру вгубы и попытался нежно просунуть язык к ней в рот – это былорешительно отвергнуто; ее язык выставил нахала наружу, и зубы надежнопреградили ему путь.
Ах вончто! – понял Гомер. Они играют в игру «можно –нельзя»: по животу гладить – пожалуйста, но грудикасаться нельзя. На бедро положить руку можно, а на колено нет, рукутут же убрали.
Дебраобняла его и стала целовать, поцелуи были дружеские и нежные, и онпочувствовал себя любимым щенком, во всяком случае, с ним онаобращалась стократ лучше, чем со своими собаками.
– Нет! –вдруг сказала Кенди, да так громко, что Гомер с Деброй отскочили другот друга.
Дебрарассмеялась и опять прильнула к нему.
Вывернувшею и закатив глаза, Гомер все-таки умудрялся смотреть фильм.Влюбленный молодой красавец, обойдя полсвета, настиг-такивозлюбленную, правда, уже в другом узилище. Она опять заперлась итеперь уже не пускала к себе своего воздыхателя. Он колотил в дверь,пытался ее взломать – ну просто досада берет.
Изокутанных туманом машин неслось: «Да брось ты ее!», «Ябы такую убил!» Гомер уразумел одно: насиловать ее никто несобрался. От смерти и секса ее берегла некая неосязаемая, каккейп-кеннетский туман, сила; в кадиллаке тоже никто не искал острыхощущений – ограничивались ласками, какими оделяют домашнихчетвероногих любимцев.
Вот также согревала Гомера любовь д-ра Кедра и сестер Эдны и Анджелы. Икогда фильм кончился, по его щекам текли слезы ему было хорошо стеми, у кого он теперь жил, но в ту пору жизни больше всех на светеон любил д-ра Кедра, даже больше, чем Кенди. Очень о нем скучал, но вСент-Облако не вернулся бы ни за какие сокровища. Его слезы вызвали вмашине переполох. Дебра подумала, что его так разволновал фильм.
– Нyне надо, не плачь, – успокаивала она его, обняв.
Кенди иУолли, сидевшие на переднем сиденье, повернулись. Кенди погладила егопо голове:
– Всехорошо, плачь. Я тоже иногда плачу в кино.
ДажеУолли был полон уважительного сочувствия.
– Знаешь,дружище, – сказал он, – мы понимаем, какой этодля тебя шок.
Тольковот как его больное сердце, думал при этом добряк Уолли. «Дорогоймальчик, – думала Кенди, – пожалуйста, нерастравляй свое сердце». Она потянулась через спинку сиденья,прижалась щекой к щеке Гомера и поцеловала его куда-то возле уха. И судивлением почувствовала, как сладок этот дружеский поцелуй. Удивилсяи Гомер, поцелуй Кенди пробудил в нем сильное неведомое дотолечувство, абсолютно не похожее на то, что он ощущал, когда Дебраосыпала его сухими мелкими поцелуями. Это чувство грянуло как громсреди ясного неба, и, глядя на доброе, красивое честное лицо Уолли,Гомер понял, у этого чувства нет будущего. Так вот что такое любовь,вот как она приходит, ей все равно, есть ли надежда. Как тотчернокожий кочевник, ни с того ни с сего вторгшийся в фильм опиратах.
«Яи есть этот чернокожий кочевник на верблюде, – подумалсирота Гомер Бур. – Как Уолли его назвал?»
Позжепроводив Дебру домой и едва не став жертвой ее свирепых собак, онспросил об этом Уолли. Он сидел теперь тоже на переднем сиденье управой дверцы.
– Бедуин, –ответил Уолли.
«Бедуин– это я» – подумал Гомер. Кенди скоро заснула ипривалилась к плечу Уолли, но она мешала его движениям, и оносторожно подвинул ее к Гомеру. И всю дорогу до Сердечной Бухты ееголова покоилась на его плече, а волосы нежно касались лица. Когдаони подъехали к омаровому царству Рея, Уолли остановил машину и,шепнув: «Эй, спящая красавица!» – поцеловал ее вгубы. Кенди проснулась, выпрямилась, какую-то долю секунды не моглапонять, где она; взглянула укоризненно на Уолли, на Гомера, как бынедоумевая, кто из них поцеловал ее.
– Всев порядке, – сказал Уолли. – Ты дома.
Дома,подумал Гомер, у Бедуина, пришедшего из ниоткуда и ушедшего в никуда,дома нет нигде…
* * *
Тем желетом в августе еще один бедуин покинул место, бывшее с рождения егодомом. Его новым местом жительства стал маленький прибрежный городокБутбей; сюда недавно переехали молодой аптекарь с женой и сразу жеотдались служению обществу. У д-ра Кедра эта пара вызывала сомнения,но он опасался, выдержит ли Кудри Дей еще одну зиму в Сент-Облаке.Конец лета – последний срок появления бездетных родителей,желающих взять сироту. Хорошая погода держится только первые дниосени, а оптимизм Кудри был уже на исходе, он так и не примирился сотъездом Гомера; верил, что Гомер коварством переманил красивуюмолодую пару, которую судьба уготовила для него.
Аптекарьи его жена не были красивой парой. Люди не злые и вполнесостоятельные, они не верили в возможность изящной, беззаботнойжизни. Своего положения они достигли ценой борьбы и неусыпных трудов.По их понятию, помогать ближнему – значит учить его бороться ссудьбой. Им нужен был сирота постарше, чтобы он после школы два-тричаса помогал в аптеке.
Своихдетей у них никогда не было – в этом они видели промысел Божий;Бог назначил им взять сироту, воспитать в нем самостоятельность ичувство ответственности; старания его будут вознаграждены – онизавещают ему аптеку. А он им будет опорой в старости, по всейвидимости, вожделенной. Обладая практической сметкой, они были вместеи добрые христиане, но все же не без роптания описывали неудачныепопытки родить ребенка. Ведя с ними переписку, д-р Кедр надеялся, чтоему удастся склонить их не менять Кудри имя: в таком возрасте имя ужесрастается с человеком. Но когда он увидел эту чету, надежды егорухнули; молодой аптекарь был лыс, голова как колено, д-р Кедр дажеподумал, уж не облысел ли он, испробовав на себе патентованноесредство для укрепления волос, а у жены были длинные, прямые, каксолома, патлы. Будущие родители Кудри Дея были потрясены его буйнойкудрявой шевелюрой. И д-р Кедр подумал, не станет ли их первойсемейной прогулкой визит в парикмахерскую.
Кудриотнесся к ним с таким же энтузиазмом, с каким они к его имени, но онотчаянно хотел расстаться с Сент-Облаком. Кедр видел, мальчик все ещелелеет мечту об излучающих сияние родителях, чей вид был бы отблескоминой, сказочной жизни, словом, о вторых Уолли и Кенди. О простенькойчете из Бутбея Кудри сказал: «А они ничего, по-моему, онихорошие. И Бутбей на побережье. Я наверняка полюблю океан».
Кедр нестал говорить мальчику, что аптекарь и его жена вряд ли любяткататься на лодках, загорать и ловить рыбу в открытом море (онподозревал, что, по их мнению, все водные забавы – пустая тратавремени, которую могут себе позволить только праздные туристы,впрочем, д-р Кедр и сам так считал). Что летом их аптека открыта всюсветлую часть суток и что эти трудолюбивые пчелки ни на минуту непокидают прилавка, торгуя кремами для загара и гордясь собственной,бледной круглый год кожей.
– Нельзябыть таким привередливым, Уилбур, – сказала сестра Эдна. –Аптека не так уж и плоха. Если мальчик простынет, не надо куда-тобежать за лекарством и микстурой от кашля.
– Онвсегда останется для меня Кудри, – сказала с вызовомсестра Анджела.
Страшнеедругое, думал Кедр. Он всегда останется Кудри для самого себя. Ивсе-таки д-р Кедр его отпустил: ему давно пора сказать «прости»Сент-Облаку. Это была главная причина.
Фамилиячеты была Ринфрет; Кудри они назвали Роем. Так вот Рой «Кудри»Ринфрет и стал жителем городка Бутбей. Аптека Ринфретов была наберегу бухты, но сами они жили в нескольких милях от побережья, такчто океана из дома не было видно. «Но морем на нашей улицепахнет, – с гордостью сказала миссис Ринфрет. –Подует восточный ветер, и сразу чувствуешь, что океан рядом».
Но тольконе с носом Кудри, думал Кедр. Нос у него вечно течет. Запахов он,наверное, совсем не чувствует.
И вотодним вечером в конце августа 194… года д-р Кедр объявилмальчикам:
– Давайтепорадуемся за Кудри Дея! Кудри Дей нашел семью» –продолжал он, стараясь не обращать внимания на всхлипывания ДавидаКопперфильда. – Спокойной ночи, Кудри!
– Спокойнойночи, Кудди, – плакал юный Копперфильд.
Получивписьмо, в котором д-р Кедр подробно описывал усыновление Кудри Дея,Гомер дважды прочитал его ночью при свете луны, льющемся в комнатуУолли, который давно крепко спал.
Аптекарь!Новость расстроила его, и он поделился ею с Кенди и Уолли. Они сиделивечером на пирсе Рея Кендела и бросали в воду ракушки береговичков.Ракушки мелодично булькали, а Гомер все говорил и говорил. Онрассказывал о вечернем благословении доктора, о его неизменныхсловах: «Давайте порадуемся за Лужка, за Кудри…» –и о многом другом; пытался объяснить, что чувствуешь, слыша «принцыМэна, короли Новой Англии!»
– Мнепринцы казались похожими на тебя, – повернулся он к Уолли.
Кендивспомнила, что д-р Кедр ей тоже сказал эти слова.
– Толькоя их не поняла, – прибавила она. – Подумала,что это с его стороны любезность. Но что она значит, не поняла.
– Яи сейчас не понимаю, – сказал Уолли. – То естьто, как ты воображал себе принцев; каждый, наверное, воображалпо-своему.
Для Уоллибыло загадкой, как эти слова д-ра Кедра могли хоть в чьей-то фантазииродить образ человека, похожего на него.
– По-моему,в них есть легкая насмешка, – сказала Кенди. –Представить себе не могу, что он вкладывает в эти слова.
– Да, –согласился Уолли, – в них и правда есть что-тоироническое.
– Может,и есть, – сказал Гомер. – Может, он говорит ихне столько для сирот, сколько для себя.
И онрассказал им про Мелони, не все, конечно. Тяжело вздохнув, поведалисторию Фаззи Бука; бесподобно изобразил, как шумел дыхательныйаппарат Фаззи; они так смеялись, что заглушили бульканье очереднойракушки, не подозревая о печальном конце, Пока Гомер не дошел донего. «Фаззи нашел семью, спокойной ночи, Фаззи», –закончил он потухшим голосом свой рассказ.
Все троемолчали, даже ракушки перестали булькать, только вода тихонькоплескалась о сваи пирса; мерно покачивались яхты, стоявшие у причала,изредка натягивался и выскакивал из воды канат, с него звонко падаликапли в воду; если же напрягались толстые канаты, раздавался звук,похожий на скрежетание зубов.
– КудриДею я первому делал обрезание, – сказал Гомер, меняятему. – Конечно, доктор Кедр был рядом. Простая операция,ничего сложного.
Уоллипочувствовал, как его пенис шевельнулся и вылез на дюйм, словноулитка из раковины. Кенди ощутила в своем чреве легкий спазм иперестала качать ногами – они сидели на пирсе, свесивши ноги.Кенди подтянула колени к подбородку и обняла их.
– Кудрибыл мой первый опыт, и я обрезал его немного криво, –признался Гомер.
– Давайтесъездим в Бутбей, навестим его, – предложил Уолли.
«Чтомы там увидим?» – подумала Кенди и тихо проговорила:
– Онопять расстроится, описает кадиллак и будет говорить, что он лучшевсех.
– По-моему,не надо туда ездить, – сказал Гомер.
Вернувшисьс Уолли в «Океанские дали», он написал д-ру Кедру длинноеписьмо, какого еще ни разу не писал. Попытался объяснить, что такоекино под открытым небом, но рассказ свелся к критике фильма, и он егобыстренько закруглил.
Может,написать про Эрба Фаулера с его бесчисленными презервативами(презервативы д-р Кедр одобряет, но Эрба Фаулера он бы не одобрил)?Может рассказать, почему люди любят смотреть кино из автомобилей? Недля того ли, чтобы довести себя и подружку до любовной горячки,которую нельзя завершить соответствующим актом? (Д-ру Кедру это,конечно, совсем не понравится.) Или написать про Грейс Линч, как онавела себя, что сказала и как его потянуло к ней? Или о том, что онначинает влюбляться в Кенди, а может, уже влюбился (хотя этокатегорически запрещено)? А как написать д-ру Кедру, что он очень онем скучает, ведь это значило бы, что он хочет вернуться?! И онзавершил письмо в своей обычной манере – туманно. Последниеслова были: «Я помню, как вы поцеловали меня. Я тогда не спал».
«Да, –думал д-р Кедр, отдыхая в провизорской. – Я тоже этопомню. Почему я больше ни разу не поцеловал его? Почему? В другихместах на земле, оказывается, есть кино под открытым небом».
* * *
Передежегодным собранием попечительского совета д-р Кедр всегда подольшедышал эфиром. Он никогда не понимал, кому нужен этот совет, особенноего раздражали всевозможные опросы. В прежние времена в Мэне былштатный совет инспекторов здравоохранения; они никогда не задавалиникаких вопросов, ни во что не вмешивались. А попечительскому советунадо знать все. В этом году к тому же в совет ввели двух новыхчленов, которые еще не видели приюта, и потому было решено провестиочередное заседание в Сент-Облаке, хотя обычно попечители встречалисьв Портленде. Новые члены совета высказали желание посетить приют,остальные согласились, что и им не мешало бы в кои-то веки побыватьтам.
Былопрекрасное августовское утро, в воздухе уже чувствовалась освежающаяпрохлада сентября, теснившая влажную июльскую жару, которая ещедавала о себе знать; но Кедра в это утро раздражало все.
– Яне совсем понимаю, что такое кино под открытым небом, –сердито сказал он сестре Анджеле. – Гомер никогда ничеготолком не напишет.
– Да,не пишет, – удрученно согласилась сестра Анджела, снова иснова перечитывая письмо.
– Акуда они девают машины, когда смотрят фильм? – спросиласестра Эдна.
– Незнаю, – ответил д-р Кедр. – Но думаю, если выприехали смотреть кино под открытым небом, значит, будете смотреть измашины.
– Какэто из машины, Уилбур? – удивилась сестра Эдна.
– Чегоне знаю, того не знаю! – отрезал д-р Кедр.
– Высегодня встали не с той ноги, – заметила сестра Анджела.
– Непонимаю все-таки, зачем смотреть кино из машины? –мучилась любопытством сестра Эдна.
– Немогу и на этот вопрос ответить, – устало проворчал д-рКедр.
Ксожалению, у него был усталый, раздраженный вид и на заседаниисовета. И сестре Анджеле пришлось напомнить ему, что интересы приютапревыше всего: ей бы не хотелось, чтобы он с кем-то поссорился. Двановых члена совета так и рвались в бой, желая показать, что они ужево все досконально вникли. И у д-ра Кедра глаза метали молнии, как втот день, когда, вернувшись в приют с многострадальной Кларой, онобнаружил, что Гомер бросил на произвол судьбы предыдущего кадавра.
МиссисГудхолл ввели в совет благодаря особой напористости ее характера –она умела, как никто, собирать пожертвования. Когда-то она былазамужем за протестантским миссионером, покончившим с собой в Японии;и, вернувшись в родной штат Мэн, она решила направить энергию надело, которое поддается; Япония, как показал опыт, не поддавалась.Зато в Мэне «поддающихся» дел хоть отбавляй. Она считала,что Мэну не хватает одного – четкой организации. По ее мнению,прежде всего необходимо вливание свежей крови. От этой фразы,заметила сестра Анджела, д-р Кедр побледнел, как будто егособственная кровь из него вытекла.
– Неочень удачное выражение в разговоре с теми, кто работает вбольнице, – взорвался д-р Кедр, услыхав эту фразу в третийили четвертый раз.
Но это необескуражило нового члена совета.
МиссисГудхолл кисло похвалила строгий порядок в заведении д-ра Кедра,долгие годы его существования. И отдала должное стараниям д-ра Кедраи его помощниц. Но было бы хорошо, продолжала она, ввести в штатпомощника, «молодого ординатора, добросовестного труженика,знакомого с новыми идеями в акушерстве: приюту необходим прилив новыхсил».
– Яв курсе всех новых идей, – сказал д-р Кедр. – Ивполне справляюсь с количеством рождающихся младенцев.
– Прекрасно.А что вы скажете насчет помощника по административной части? –предложила миссис Гудхолл. – Пусть медицина останется ввашем ведении. Я имею в виду человека, которому не чужды новыепроцедуры усыновления. Он мог бы вести переписку, проводитьсобеседования.
– Мнене хватает одного – хорошей пишущей машинки, –твердо заявил д-р Кедр. – Пожалуйста, пришлите мне новуюмашинку. А помощника поберегите для тех, из кого песок сыплется.
Еще одинновый член совета оказался психоаналитиком. Психотерапия была длянего новым делом, но и в штате Мэн психиатрия в 194… году былановшеством. Звали его Гингрич; даже с малознакомым человеком онразговаривал так, как будто точно знал, какая забота его гложет. Онне сомневался, всех непременно что-то гложет. Если он угадывал что,удивив вас своей проницательностью, он таинственным шепотомприбавлял, что это не все, у вас в подсознании сидит еще что-то, хотявы можете об этом не подозревать. Вот как бы он истолковал фильм,начинающийся с бедуина верхом на верблюде: пленница пиратов во властинеосознанного желания выйти замуж, хотя судя по ее поступкам, еюруководит единственно влечение к свободе. Понимающий взгляд Гингрича,его сладкая улыбка с первой встречи обещали вам его сочувствие иподдержку, чего, возможно, вы не заслуживаете; мягкой, вкрадчивойречью он как бы внушал вам, что все на свете гораздо сложнее итоньше, чем вам по наивности кажется.
Остальныечлены попечительского совета, ровесники д-ра Кедра, были явнозапуганы этой парой: мужчиной, изъясняющимся только шепотом, иженщиной, голос которой подобен иерихонской трубе. Вдвоем они былинесокрушимы; к работе в попечительском совете они отнеслись не как кчему-то для себя новому (приют, жизнь сирот), а как к возможностиверховодить.
«ОГосподи», – вздыхала сестра Эдна.
«Кажется,не миновать беды, как будто у нас и без того их мало», –думала сестра Анджела. Вообще-то ничего плохого в предложении миссисГудхолл не было. Но она понимала, Уилбур Кедр боится связать себя порукам и ногам. Как мог он взять помощника, не зная его убеждений?Ведь это поставит под угрозу одну из «работ» приютскойбольницы.
– ДокторКедр, – вкрадчивым шепотом начал д-р Гингрич, –конечно же, никто не думает, что из вас сыплется песок.
– Ясам так иногда думаю, – отрезал д-р Кедр. – Ивам так думать не возбраняется.
– Толькопредставить себе, какая на ваших плечах ноша, – шепталсострадательно д-р Гингрич. – Человек, который столькотянет, вправе рассчитывать на максимальную помощь.
– Человек,который столько тянет, должен сам справляться со своимиобязанностями, – сказал д-р Кедр.
– Навас слишком тяжкое бремя. Нет ничего удивительного, что вы не хотитени с кем делиться даже малой толикой обязанностей.
– Мнебольше нужна пишущая машинка, чем помощник, – сказалУилбур Кедр, зажмурился, и в глазах у него поплыли вперебежку звезды– эфирные и небесные. Он провел по лицу ладонью и увидел, чтомиссис Гудхолл что-то записывает в угрожающе толстый блокнот.
– Теперьдавайте посмотрим, – громовым голосом произнесла она впротивовес мягчайшему д-ра Гингрича. – Вам ведь засемьдесят. А если точнее?
– Засемьдесят, – эхом откликнулся Кедр.
– Асколько миссис Гроган? – спросила миссис Гудхолл, какбудто той не было в комнате или она по дряхлости лет сама не моглаответить.
– Мнешестьдесят два, – воинственно ответила миссис Гроган, –и я свежа, как огурчик!
– Никтов этом не сомневается, – пропел мистер Гингрич.
– Асестре Анджеле? – Миссис Гудхолл вела допрос, ни на когоне глядя, вперив взор в свой блокнот.
– Мнепятьдесят восемь, – с достоинством сказала сестра Анджела.
– Анджелау нас крепка, как буйвол, – уточнила миссис Гроган.
– Мыв этом не сомневаемся, – ласково улыбнулся д-р Гингрич.
– Амне пятьдесят пять или пятьдесят шесть, – поспешиласказать сестра Эдна, не дожидаясь вопроса.
– Значит,вы не знаете точно, сколько вам лет? – сочувственноспросил д-р Гингрич.
– Послушайте, –вмешался д-р Кедр. – Конечно, мы все здесь выжившие из умастарики, ничего не помним, путаем возраст и так далее. Но взглянитена себя! – обратился он к миссис Гудхолл.
Та сразуже подняла голову. – Вы ведь тоже не надеетесь на своюпамять, записываете в блокнот каждое слово.
– Язаписываю, чтобы иметь общую картину того, что здесь происходит, –невозмутимо проговорила она.
– Тогдавам лучше послушать меня, – сказал д-р Кедр. –Я работаю здесь столько лет, что у меня в голове общая картина давносложилась.
– Яснокак день, вы здесь делаете замечательные вещи! –повернулся к Кедру д-р Гингрич. – Но ясно также, что всевы несете слишком большое бремя.
В егословах прозвучало такое сочувствие, что д-ру Кедру показалось, будтоего намылили нежнейшей детской губкой, и он возблагодарил Бога, чтод-р Гингрич не сидит рядом, а то ведь, пожалуй, и по головке погладит– такие любят дополнить словесное участие физическимприкосновением.
СестраЭдна, которая не обладала даром прозрения, несмотря на возраст, незнала, что такое приливы, и не верила ни в чох, ни в дурные приметы,вдруг почувствовала, как из самого ее нутра поднимается доселеневедомая мощная жажда насилия. Она смотрела на миссис Гудхолл стакой ненавистью, какой не питала ни к одному живому существу. «ОГосподи, – думала она, – вот он, враг!»
Сказав,что ей нездоровится, она поспешно вышла из кабинета сестры Анджелы, итолько юный Давид Копперфильд был свидетелем ее слез. Он все ещеоплакивал отъезд Кудри Дея и, увидев ее в душе мальчиков, заботливоспросил:
– Чтос тобой, Медна?
– Неволнуйся, Давид, все в порядке, – ответила сестра Эдна. Ноэто было не так. «Я вижу конец», – думала онас незнакомой ей болью.
Кедр тожевидел. Кто-то должен сменить его, и очень скоро. Он взглянул на свойграфик: завтра два аборта, до конца недели намечаются еще три. Инаверняка свалятся на голову незапланированные.
Пришлютмолодого врача. Он все это прекратит. Что же тогда будет?Беспокойство не покидало его; но тут в самое время подоспела новаямашинка, ведь она была существенной частью его обширного замысла,главным действующим лицом которого был Фаззи Бук.
«Большоеспасибо за новую пишущую машинку», – писал онпопечителям. Она приехала как раз вовремя, потому что старая (еслиони помнят, он хотел бы ее у себя оставить) совсем развалилась. Этобыло не совсем так, д-р Кедр сменил на ней шрифт, и теперь у нее былсовсем другой почерк.
Апечатала эта машинка письма д-ру Кедру от юного Фаззи Бука. Фаззиначал с того, что уведомил Кедра о своем горячем желании стать врачоми что это желание вселил в него д-р Кедр.
«Сомневаюсь,однако, что буду когда-нибудь относиться к абортам как вы, –писал Фаззи. – Меня интересует акушерство. И этим,конечно, я обязан вам. Что касается абортов, тут мы никогда не найдемобщий язык. Я знаю, вы делаете аборты из высших соображений и ссамыми лучшими намерениями. Но позвольте и мне иметь свои принципы».
И такдалее и все в том же духе. Письма Фаззи охватывали десяток лет. Одначасть принадлежала прошлому, другая будущему, в этих последних Кедроставлял пропуски, чтобы впоследствии сделать необходимые вставки. Изписем явствовало, что д-р Ф. Бук окончил Гарвардскую медицинскуюшколу, овладев всеми современными акушерскими приемами, в том числеуникальными приемами самого д-ра Кедра. При этом Фаззи Бук всегдаоставался верен своим убеждениям.
«Оченьсожалею, – писал он, – но я верю в душу и еесуществование в человеке с момента зачатия». Письма его сгодами приобрели слегка высокопарное звучание; он благоговел передд-ром Кедром, хотя в письмах и проскальзывали снисходительные нотки –молодые люди склонны иногда похлопать учителя по плечу, когда имкажется, что они в чем-то его превзошли. Д-р Кедр наделил Фаззи Букатой самой уверенной в себе непогрешимостью, которая, по его мнению,пришлась бы по вкусу противникам абортов.
Созданныйим д-р Бук в конце концов предложил себя в качестве замены д-руКедру, но только после того, как д-р Кедр уйдет на покой. Эта заменапокажет д-ру Кедру, что закон может и должен соблюдаться, что абортынедопустимы; разумное планирование семьи (контроль над рождаемостью ит.д.) со временем даст свои плоды, и Божеские и человеческие законыперестанут нарушаться, писал имеющий в душе страх Божий Фаззи Бук.
«Вожделенныеплоды», в этом д-р Кедр и д-р Бук сходились, – этоминимум никому не нужных детей, рождаемых на свет. «Что доменя, то я счастлив, что родился», – восторженнописал молодой д-р Бук. Миссионерская проповедь, да и только, подумалд-р Кедр. А ведь это мысль – сделать из Фаззи миссионера! Вотдаленных местах земли, где все еще живут дикари и куда он понесетсвою веру, никто не станет спрашивать у него медицинского диплома.
УилбурКедр трудился день и ночь и напечатал полностью два комплекта писем.Один от Фаззи Бука на старой машинке, которая ни для чего больше неупотреблялась, другой – ответы ему, напечатанные в двухэкземплярах. А в «Краткой летописи Сент-Облака» появилисьв разных местах ссылки на диалог учителя и ученика.
Согласнозамыслу, переписка резко оборвалась, когда Кедр в ответном письметвердо заявил: сменить его сможет только тот, кто разделяет егоубеждения. «Я буду работать, пока не упаду за операционнымстолом, – писал он. – И никогда не допущу,чтобы здесь, в Сент-Облаке, появился вместо меня верующий фанатик,которого больше волнует покой своей легкоранимой души, чемневыдуманные страдания ненужных, не знающих любви детей. Я сожалею,что ты стал врачом! – пробирал д-р Кедр несчастногоФаззи. – И очень жалею, что потратил столько сил накретина, который отказывает в помощи живым из-за надуманной жалости кнерожденным. Ты как врач не годишься для этого приюта. И переступишьего порог только через мой труп!»
На этописьмо д-р Кедр получил от д-ра Бука короткую сухую записку, вкоторой тот писал, что должен взвесить на весах совести свой личныйдолг перед д-ром Кедром и, наверное, еще больший перед обществом ивсеми будущими убиенными младенцами. Трудно жить в ладах с совестью,укрывая д-ра Кедра от руки правосудия, закончил он на угрожающейноте.
«Какаяпрекрасная история!» – думал д-р Кедр. Он трудился надней весь конец августа 194… года. Хотел полностью ее закончитьк возвращению Гомера в Сент-Облако после окончания летних работ.
Такимобразом Уилбур Кедр соорудил себе достойную замену – врача,который будет приемлем для любого начальства. Он создалврача-акушера, обладающего великолепной подготовкой и, будучисиротой, досконально знающего приютскую жизнь. Ему удалось сочинитьидеальную ложь, ведь будущий д-р Ф. Бук будет, с одной стороны,прекрасно делать аборты, а с другой – пользоваться репутациейпринципиального противника абортов. Когда д-р Кедр соберется напенсию (или когда его засекут – он этой возможности неисключал), будет кого предложить вместо себя. Конечно, он еще не вседо конца продумал, дело сугубо важное, необходимо предусмотреть все.
УилбурКедр лежал в провизорской в окружении парящих звезд – небесныхи эфирных. Он наделил Фаззи Бука жизненной ролью, с которой Фаззиникогда бы не справился. Как он мог справиться, если спасовал передпервой трудностью – несовершенным дыхательнымаппаратом-самоделкой. Дело за немногим, думал Уилбур Кедр,укачиваемый звездами. Как уговорить Гомера сыграть свою роль?
А Гомер вэто время глядел из окна спальни Уолли на далекие звезды Мэна, сады,слабо освещенные убывающим месяцем. Над садом, из которого виденокеан, блестела узенькая полоска. Гомер поднимал голову, опускал, аполоска не пропадала; этот слабый отблеск, казалось, что-то сигналилему. И ему вспомнилась ночь, когда он кричал Фаззи Буку безответное«спокойной ночи» и голос его поглощали дремучие мэнскиелеса.
Он сталгадать, что там блестит; на жестяной крыше дома сидра, наверное, естьгладкая блестящая полоска, не шире лезвия ножа, лучи месяцаотскакивают от нее и сигналят. Это крошечное сияние во тьме ночи былоиз тех явлений, которые, даже разгаданные, не перестают манить ксебе.
Уоллимирно дышал, видя десятый сон. Слушай его дыхание, не слушай –ничто тебе не поможет. «Беда в том, – думал Гомер, –что я люблю Кенди». А она предложила ему остаться в СердечнойБухте.
– Отецтебя полюбил, – сказала она Гомеру. – Он найдеттебе работу – на пирсе или на катере. Я уверена.
– Имама полюбила тебя, – прибавил Уолли. – Яуверен, тебе найдется работа в саду, особенно когда поспеют яблоки.Ей будет без меня одиноко. Ты останешься в моей комнате, где живешьсейчас. Держу пари, она будет счастлива.
Домсидра, окруженный садами, просигналил последний раз, крошечный огонеквспыхнул и погас, как единственный зуб во рту Грейс Линч, когда онана секунду приоткрыла рот, провожая его взглядом.
«Развея мог не влюбиться в Кенди? – думал он. – Такоставаться или нет? Если останусь, что я буду тут делать?»
Дом сидрастоял темный и тихий. Гомер вспомнил, как блестит перед операциейкюретка, а потом лежит на подносе, потускневшая от крови, ожидаяомовения.
«Аесли вернусь в Сент-Облако, там-то что делать?» –спрашивал он себя.
Сидя зановой машинкой в кабинете сестры Анджелы, д-р Кедр начал письмоГомеру. «Никогда не забуду, как я в тот вечер поцеловал тебя. Вмоей жизни нет более дорогого воспоминания», –напечатал он и остановился. Нет, это посылать нельзя, он вынул листиз машинки и спрятал его между страниц «Краткой летописи»– еще один эпизод, не предназначенный для читателя.
У ДавидаКопперфильда в тот день поднялась температура. Когда мальчишкизаснули, д-р Кедр пошел посмотреть, как малыш себя чувствует.Температура, слава Богу, спала, лоб холодный, на тощенькой шееиспарина, д-р Кедр осторожно вытер ее полотенцем. Убывающий месяцсветил слабо, и никто не видел, что он делает. Кедр наклонился ипоцеловал Копперфильда почти так же, как тогда Гомера. Потом перешелк другой кровати и поцеловал Дымку Филдза, от него пахло сосиской схлебом, и это подействовало на д-ра Кедра успокаивающе. Почему он ниразу больше не поцеловал Гомера, когда тот был рядом? Он переходил откровати к кровати и чмокал спящих мальчишек, всех имен не помнил, ноне пропустил никого.
В дверяхспальни он услыхал, как Дымка Филдз спросил сонным голосом:
– Что-тослучилось?
Никто неответил, наверное, все уже спали. «Вот бы он поцеловал меня!»– подумала сестра Эдна, у нее был обостренный слух на всенеобычное.
– Какэто прекрасно! – воскликнула, узнав об этом от сестрыАнджелы, миссис Гроган.
– По-моему,Кедр стареет, – заметила сестра Анджела.
Стоя уокна в спальне Уолли, Гомер не знал, что в тот вечер д-р Кедр послална его поиски целую стаю поцелуев.
Не зналон также, да ему это никогда не пришло бы в голову, что и Кенди неспала в ту ночь, лихорадочно спрашивая себя: что же делать, еслиГомер останется здесь, не уедет в Сент-Облако? За окном тяжелоколыхался океан. Ночная тьма и лунный свет постепенно шли на убыль.
Наконецобозначились очертания дома сидра; полоска на крыше больше ни разу невспыхнула, сколько Гомер ни всматривался в редеющие сумерки. Прошепчион сейчас: «Спокойной ночи, Фаззи Бук», – онбы не стал ожидать отклика, понял бы, что говорит с призраком.
И ещеодного он не знал: Фаззи Бук, как и Мелони, уже отправился на егопоиски.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПЕРЕД ВОЙНОЙ

В тотавгустовский день над приморским шоссе, связывающим бухту Йорк иОганквит, висело подернутое дымкой солнце. Не палящее солнце Марселяи не прохладное негреющее солнце, которое так часто встает надпобережьем Мэна в конце лета. Это было солнце Сент-Облака, туманное иплоское; Мелони обливалась потом и злилась, и, когда водительмолочного фургона, ехавший в глубь штата, предложил подвезти ее, онасела к нему в кабину.
Мелонизнала, что находится южнее Портленда и что эта часть штата Мэнотносительно невелика, но все-таки на поиски «Океанских далей»ушло несколько месяцев. Это не расхолодило ее, она была уверена, чторано или поздно ей повезет. В Портленде она очистила несколькокарманов и поправила свои дела, но ненадолго, в Киттери пришлосьопять прибегнуть к этому способу заработка. Мелони залезла в карман кматросу, его дружки схватили ее и чуть не изнасиловали, но онамужественно отбивалась; схватка закончилась тем, что ей выбили двапередних зуба и сломали нос. Нос сросся криво, а улыбка – ивообще-то редкая гостья на ее лице – исчезла совсем.
Первыедве фермы, куда она заглянула, были на берегу, но назывались онипо-другому. Про «Океанские дали» там никто не слыхал. Итогда Мелони двинулась в глубь штата: на одной из ферм кто-то сказал,что слышал о садах с таким названием, но они находятся довольнодалеко от берега. В Биддерфорде Мелони нанялась мыть бутылки намолочной ферме. Немного заработав, уволилась и пошагала дальше.
Яблочнаяферма между бухтой Йорк и Оганквитом так и называлась «Йорк».Опять не то. Но Мелони попросила высадить ее здесь. Все-таки этояблоневые сады; вдруг кто-нибудь из работников знает, где «Океанскиедали».
Старшийна ферме, увидев Мелони, подумал, что явилась первая сборщица яблок –решила, видно, опередить других сезонников.
– Урожайбудем собирать недели через три, – сказал он ей . –Сейчас рвем только грейвенстины. Но их мало, и сезонники пока ненужны.
– Вы,случайно, не слыхали о ферме «Океанские дали»? –спросила у него Мелони.
– Тытам работала? – поинтересовался он.
– Нет.Просто ищу эту ферму, – ответила Мелони.
– Звучиткак название курорта, – пошутил старший, но Мелони неулыбнулась в ответ, и он посерьезнел. – А тыпредставляешь, сколько у нас в Мэне мест с таким названием?
Мелонипожала плечами. Если на этой ферме через три недели будут наниматьработников, пожалуй, стоит остаться, подумала она. Может, кто-нибудьиз сезонников слышал о месте, куда уехал Гомер.
– Асейчас у вас есть какая-нибудь работа? – спросила она устаршего.
– Будетчерез три недели, если, конечно, умеешь собирать яблоки, –ответил он.
– Ачто тут трудного? – удивилась Мелони.
– Чтотрудного? Идем, покажу, – сказал он и повел ее черездовольно мрачный яблочный павильон, где две немолодые женщины писалина фанерке ценники.
В первомсаду, сразу за павильоном, старший прочитал Мелони целую лекцию обискусстве обрывать яблоки.
– Берешьв руки яблоко, – начал он, – чуть вышеплодоножки, видишь, торчит почка. Из нее тоже вырастет яблоко, ночерез год. Эта почка называется плодушка. Если оторвешь с яблокомплодушку, сорвешь не одно яблоко, а два. Никогда не дергай яблоки, аоткручивай, – учил Мелони старший, показывая, как этоделается.
Мелонипротянула руку и открутила яблоко по всем правилам, посмотрела настаршего и пожала плечами. Откусила яблоко, но оно оказалось совсемзеленым. Она плюнула и выбросила его.
– Этонозернспай, – объяснил бригадир. – Онисозревают в октябре. Мы их собираем последними.
Мелонистало скучно, и она пошла обратно к павильону.
– Ябуду платить десять центов за бушель, – бросил он ейвслед. – Пять за падалицу и с червоточиной. Судя по виду,силы у тебя есть. – Он почти догнал Мелони. –Наловчишься – будешь собирать девяносто бушелей в день. У менябыли парни, которые собирали по сотне бушелей. А это в день десятьдолларов. Приходи через три недели, я тебя возьму.
Оностановился возле женщин, пишущих ценники. Мелони уже вышла надорогу.
– Черезтри недели я буду далеко отсюда, – крикнула она,обернувшись.
– Жаль. –Старший проводил ее взглядом. – На вид она очень сильная.Готов биться об заклад, весит не меньше ста шестидесяти фунтов, –обратился он к одной из женщин.
– Обыкновеннаябродяжка, – бросила та.
Отшагавпочти милю, Мелони дошла до сада, где двое работников собиралигрейвенстины. Один из них помахал ей рукой. Мелони остановилась,хотела махнуть в ответ, но передумала и пошла дальше. Пройдя сотнюярдов, она услыхала шум подъезжающего сзади грузовика. Мужчины, каквидно, решили догнать ее. Грузовик подъехал со стороны обочины иостановился.
– Ты,вижу, потеряла дружка, – сказал тот, что был за рулем. –Не горюй, я не хуже его!
Мужчина,сидевший справа, открыл дверцу.
– Лучшене трогай меня, парень, – сказала Мелони водителю, но егоприятель уже обогнул грузовик и шел к ней.
Мелониперепрыгнула канаву и бегом бросилась в сад. Улюлюкая, тот погналсяза ней. Водитель выключил мотор и тоже кинулся в погоню. Он такспешил, что оставил дверцу открытой.
Спрятатьсябыло негде, но зато сад был бесконечный. Мелони миновала один ряд,другой, третий. Первый преследователь настигал ее. Но водитель,рыхлый, грузный, отставал все больше, пыхтя и отдуваясь. Мелони исама тяжело дышала, но бежала ровно, не сбавляя хода. Первый,худощавый, нагонял ее, она слышала за спиной его прерывистое дыхание.
Мелониперебежала просеку, за которой начинался еще один сад. Оглянулась –толстяк, отставший ярдов на двести, перешел на ходьбу.
– Держиее, Чарли! – кричал он приятелю.
Мелонивдруг остановилась, развернулась, перевела дыхание и, к удивлениюЧарли, ринулась навстречу ему, припадая к земле и подвываяпо-звериному. Не успел он остановиться и перевести дух, как Мелонибросилась на него, и они вместе упали на землю. Мелони уперласьколенями в его горло и ударила. Он захрипел и перевернулся на бок.Мелони вскочила на ноги и дважды пнула в лицо. Чарли изловчилсявстать на четвереньки, пряча лицо от ударов. Но Мелони, высокоподпрыгнув, приземлилась ему на поясницу. От боли он потерялсознание, и тогда Мелони выкрутила ему руки и укусила за ухо. Потомвстала, отдуваясь, и плюнула в поверженного врага. Толстяк темвременем перешел просеку и тоже оказался во втором саду.
– Чарли!Вставай! – кричал он, тяжело дыша.
Но Чарлине двигался. Мелони перевернула его на спину, расстегнула ремень ивыдернула из брюк. Между ней и толстяком было всего несколькодеревьев. Накрутив конец ремня на руку, Мелони опустила ее, пряжкапочти коснулась земли. Толстяк остановился в нескольких шагах.
– Чтоты сделала с Чарли? – спросил он.
И тутМелони стала вертеть ремень над головой. Она вертела его все быстрееи быстрее, так что медный квадрат пряжки засвистел в воздухе. Идвинулась на водителя. Ему было далеко за сорок, а может, и всепятьдесят. Седые, редкие волосы взмокли, большой живот вывалился изштанов. Мгновение он стоял и смотрел, как Мелони подходит к нему.Ремень – широкая кожаная лента в жирных и потных пятнах смедной пряжкой величиной в мужскую ладонь – то гудел, каксеверный ветер, то визжал, как коса в траве.
– Привет! –вдруг нелепо сказал толстяк.
– Комупривет-то, парень? – спросила Мелони.
Вдругрезко опустила ремень и хлестнула пряжкой ему по голени, где из-подзавернутых джинсов виднелась дряблая кожа. Мужчина согнулся, пытаясьруками прикрыть голые ноги, но Мелони, размахнувшись, ударила егопряжкой по лицу. Он охнул и сел и, схватившись за щеку, обнаружилглубокую рану длиной с сигарету. Не успел он сообразить, чтопроисходит, как пряжка со всей силой опустилась на переносицу. Яркаявспышка боли ослепила его. Одной рукой он пытался защитить голову,другой – схватить Мелони. Но она легко уворачивалась и била егокуда попало, водитель прижал колени к груди, уже обеими рукамизащищая голову. Какое-то время пряжка кромсала ему спину. НаконецМелони перестала бить пряжкой. По ногам и спине заходил другой конецремня. Казалось, она никогда не остановится.
– Ключив машине, парень? – спросила она между ударами.
– Да! –прохрипел толстяк.
НапоследокМелони хлестнула его еще раз-другой и пошла через дорогу, через сад,шлепая ремнем по яблоням – наловчилась им действовать.
Человек,которого звали Чарли, вроде пришел в себя, но не шевелился и неоткрывал глаз.
– Онаушла? – немного спустя спросил толстяк.
Он тожене двигался, сидел зажмурившись и боялся открыть глаза.
– Кажется,да, – ответил Чарли, но ни один не шелохнулся, пока непослышалось тарахтение мотора.
Мелонивдруг подумалось: спасибо д-ру Кедру, что нашел ей тогда работу и онавыучилась водить машину. Но тут же забыла о нем, развернула грузовики поехала обратно к яблочному павильону. Старший воззрился на нее сизумлением.
Вприсутствии женщин, делающих ценники, она рассказала, как дваработника хотели ее изнасиловать. Толстяк оказался мужем одной изних. Мелони настаивала, чтобы насильников уволили.
– Аих работу буду делать я. Одна за двоих, быстрее и лучше. Не товызывайте полицию, – прибавила она. – Ярасскажу, как они на меня напали.
Женатолстяка побледнела и слушала молча. Но ее напарница опять сказала:
– Даведь это бродяжка. Чего ее слушать?
– Бродяжка? –разъярилась Мелони. – А я могу делать еще кое-что. Лучше,чем ты. Думаю, ты на спине тьфу, дерьмо. – С этими словамиМелони стегнула ремнем в сторону женщин – те отскочили какошпаренные.
– Эге!Да ведь это ремень Чарли, – удивился старший.
– Точно, –сказала Мелони и вдруг, вспомнив Гомера, чуть не расплакалась. –Чарли его потерял, – добавила она. Пошла к грузовику,взяла из кузова свой узел – вещи, завернутые в пальто миссисГроган, – и затянула его ремнем.
– Яне могу уволить этих парней, – сказал старший. –Они работают здесь всю жизнь.
– Тогдавызывай полицию.
– Смотри-ка,она смеет тебе приказывать, – сказала жена толстяка.
– Молчи,дерьмо. Никому я не приказываю, – огрызнулась Мелони.
Старшийподумал немного и разрешил Мелони остаться. Жить она будет в доме,где делают сидр.
– Незнаю, захочешь ли ты остаться здесь, когда приедут сезонники. Иногдаони берут с собой жен и детей. Но если в бригаде будут одни мужчины,ты вряд ли останешься. Они все негры.
– Сейчася, во всяком случае, останусь, – сказала Мелони, оглядываянезнакомую для себя обстановку.
Ферма«Йорк» была меньше и беднее «Океанских далей».В доме, где делают сидр, меньше кроватей, не так удобно и чисто.Видно, о сезонниках никто особенно не заботился. Не было здесь ОливУортингтон. Резко пахло яблочным уксусом, стены вокруг прессазаляпаны высохшим яблочным жмыхом. В кухне, вместо плиты, большаяэлектрическая плитка, из-за которой часто вылетали старые пробки. Унасоса, дробилки и тусклых лампочек под потолком был другой щит спробками. В холодильной камере освещения не было, так что плесень вглаза не бросалась.
Но Мелониздесь явно понравилось. В Сент-Облаке ей приходилось наводить порядокв заброшенном жилье.
– Аэта ферма «Океанские дали»? Зачем она тебе? –спросил старший.
– Яищу любимого, – ответила Мелони.
У нееесть любимый? Такое трудно себе представить, подумал старший. И пошелпосмотреть, что с пострадавшими. Толстяка жена успела свозить вбольницу, но перестала с ним разговаривать (и будет злиться на негоеще три месяца). Он довольно спокойно говорил о наложенных швах, носильно разволновался, узнав, что Мелони остается на ферме, во всякомслучае на время сбора яблок, и будет жить в сидровом доме.
– Какты мог оставить ее, – кричал толстяк. – Она жеубийца!
– Азачем ты к ней приставал? Будешь приставать – уволю. Я еле ееутихомирил, – развел руками старший.
Утолстяка был сломан нос, в общей сложности ему наложили сорок швов:тридцать шесть на лицо и четыре на прокушенный язык.
Счеловеком, которого звали Чарли, возни было меньше – зашиливсего четыре раны на укушенном ухе. Но зато, прыгнув на его, Мелонисломала ему два ребра, да еще от ударов он заработал сотрясениемозга. А в пояснице начались такие боли, что в сезон он не смоглазить по лестнице собирать верхние яблоки.
– Господи,спаси и помилуй, не хотел бы я встретиться с ее дружком, –сказал Чарли старшему.
– Держисьот нее подальше, – посоветовал тот.
– Амой ремень у нее? – спросил Чарли.
– Заведешьс ней разговор о ремне – уволю. Купи себе новый.
– Дая к ней на пушечный выстрел не подойду, не то что ремень просить. Ачто, она сказала, ее дружок тоже сюда приедет? – спросилон старшего.
– Разона его ищет, – ответил тот, – значит, он еебросил. Испарился и адреса не оставил. Помоги ему Бог! – Ипотом еще несколько раз повторил шепотом последнюю фразу.
– Будьу тебя такая женщина, ты бы разве ее не бросил? – спросилаженщина, назвавшая Мелони бродяжкой.
– Во-первых,у меня такой женщины быть не может. А во-вторых, если бы была, я быее никогда не бросил. Побоялся.
Мелонилежала в сидровом доме на ферме «Йорк», недалеко от бухтыЙорк, западнее Оганквита. От Гомера ее отделяли сотни миль широкойполосы побережья. Мелони слушала возню мышей: то шмыгают туда-сюда,то грызут что-то. Одна рискнула взбежать к ней на матрас. Взмах ремня– и мышь, перелетев через четыре кровати, шмякнулась о стену.Пряжка перебила ей хребет. Мелони встала, подобрала трупик, воткнулав него острый кончик карандаша, а тупой вставила в щелку междупланками перевернутого ящика, который служил прикроватной тумбочкой,и передвинула ящик к изножью. Пусть трупик будет предупреждением дляостальных. И правда, мыши на какое-то время угомонились. Мелонилежала одна в пустом доме и читала «Джейн Эйр», а заокнами в темном саду на ветках незримо наливались яблоки.
Она двараза перечитала абзац в конце двадцать седьмой главы. «Несбыточныемечты, построенные на песке решения, – вот и все, что уменя осталось, вот с чем пускаюсь я странствовать».
Мелонизакрыла книгу, выключила свет и легла на спину. Острый запахяблочного уксуса наполнял ее широкие ноздри. Гомер Бур дышит таким жевоздухом, подумала она. Перед тем как заснуть, Мелони прошептала:«Спокойной ночи, Солнышко», – хотя слышали еетолько мыши.
* * *
Наследующий день в Сердечной Бухте пошел дождь. Лило по всему побережью– от Кеннебанкпорта до бухты Рождества. Дул северо-восточныйветер, такой сильный, что даже тяжелые, намокшие флаги на яхтах,стоявших у причала, поднимались под его порывами и вытягивались всторону берега. Мокрые полотнища флагов хлопали на ветру смонотонным, глухим звуком, и в такт ему, так же ровно и монотонно,ударялся о старые покрышки у края причала катер Рея Кендела.
Рей лежалпод трактором в амбаре номер два; то ремонтировал глушитель, то спал.Здесь, под большой знакомой машиной, спалось особенно хорошо. НогиРея торчали из-под трактора, порой он распластывался в такой страннойпозе, что можно было подумать, будто тяжелая машина раздавила его ион уже мертв. Случалось, кто-нибудь из работников замечал это ииспуганно спрашивал: «Рей? Это ты там?» Рей Кенделпробуждался ото сна, возвращался в действительность, как д-р Кедр сосвоих эфирных небес, и отвечал: «Да. Это я. Я здесь». –«Работаешь?» – спрашивал обеспокоенный собеседник.«Ага, – отвечал Рей. – Работаю. Все впорядке».
Дождь лили лил, ветер с океана дул так сильно, что чаек относило далеко отпобережья. На ферме «Йорк» они разбудили Мелони своимгвалтом, а в «Океанских далях» сгрудились на жестянойкрыше дома сидра. В доме кипела работа – уборка, чистка ипокраска.
ГрейсЛинч, как всегда, досталось самое противное дело – чиститьогромный чан для сидра. Она ползала внутри него на коленках, скребластенки и дно, и в гулком звуке ее движений было что-то по-животномускрытное – будто зверь, таясь, устраивал себе берлогу иливорочал в норе добычу. Злюка Хайд собирался уходить, по словам егожены Флоренс, на «очередную пустопорожнюю прогулку». Онобнаружил, что приводной ремень на транспортере ослаб, и решилотвезти его к Рею Кенделу, авось тот что-нибудь придумает.
– Что,интересно, Рей может придумать? – спросила Флоренс. –Закажет новый или отрежет кусок от старого?
– Наверное, –пожал плечами Злюка.
– Изачем тебе вообще сегодня транспортер?
– Ятолько отвезу Рею ремень, и все! – обиделся Злюка.
– Тебелишь бы поменьше работать, – бросила Флоренс, но Злюка ужевышел на улицу и зашлепал под дождем к машине; забираясь в фургон, онулыбнулся и подмигнул Гомеру.
– Нуи ленивец этот мой муж! – весело сказала Флоренс.
– Иногдаэто даже лучше, – заметила Айрин Титком, и все невольновзглянули в сторону чана, где лихорадочно скреблась Грейс Линч.
Айрин иФлоренс, как самые дотошные и аккуратные, красили оконные рамы ипереплеты в спальне дома сидра, а Гомеру, Толстухе Дот Тафт и младшейсестре Дот Дебре Петтигрю работа досталась не такая ответственная –они широкими, размашистыми мазками красили кухню.
– Выменя не стесняйтесь, – сказала Толстуха Дот Дебре иГомеру. – Я же не дуэнья какая-нибудь. Так что занимайтесьчем хотите.
Эти словасмутили Дебру, а Гомер, сконфузившись, улыбнулся. «Смешно! –подумал он. – Сходишь на свидание, поцелуешь девушку,раз-другой обнимешь – и все уже считают, что ты только о ней идумаешь». Хотя Дебра Петтигрю стояла рядом и красила ту жестену, мысли Гомера почему-то гораздо чаще обращались к скребущей чанГрейс Линч. Он дошел до выключателя около кухонной двери ипосоветовался с Толстухой Дот, что лучше – покрасить вокругвыключателя самому или дождаться Флоренс и Айрин – у нихкисточки тонкие, получится аккуратно.
– Дакрась прямо поверх выключателя, – сказала Толстуха Дот. –Мы всегда так делаем. Нужно просто освежить краску. Мы тут не картинырисуем!
Рядом свыключателем на стене висел пришпиленный кнопкой листок бумаги, буквына нем выцвели от солнца – на кухонных окнах не было занавесок.Гомеру показалось, что это какой-то список; внизу от листка былоторван кусок, значит, подумал Гомер, список старый и никому ненужен. Он вытащил кнопку из стены и хотел уже смять его и бросить вмусорную корзину, как вдруг обратил внимание на верхнюю строчку. Ипрочитал:
«ПРАВИЛАДОМА СИДРА»
Этоеще что? – изумился он и стал читать дальше. Правила былипронумерованы.
1.Пожалуйста, не работайте на прессе и дробилке, если вы пили.
2.Пожалуйста, не курите в постели и не зажигайте свечей.
3.Пожалуйста, не залезайте на крышу, если вы пили, –особенно ночью.
4.Пожалуйста, стирайте фильтрующие холсты сразу же после использования.
5.Пожалуйста, снимайте вращающуюся решетку сразу после отжима ипромывайте дочиста водой из шланга. Пока жмых не засох.
6.Пожалуйста, не носите с собой на крышу бутылки.
7.Пожалуйста, даже если вы выпили и вам очень жарко, не ходите спать вхолодильную камеру.
8.Пожалуйста, сдавайте список покупок старшему к семи часам утра.
9. Накрыше не должно быть больше шести человек одновременно.
Навернякабыли еще правила, но низ листка был оторван, и Гомеру они осталисьнеизвестны. Он протянул бумагу Толстухе Дот и спросил Дебру Петтигрю:
– Почемутам столько написано про крышу?
– Скрыши видно океан, – ответила Дебра.
– Ине только, – сказала Толстуха Дот. – Ночьюоттуда видно чертово колесо и огни аттракционов.
– Здорово, –вздохнул Гомер.
– Помне так ничего особенного, – пожала плечами ТолстухаДот, – а вот черные любят смотреть на огоньки.
– Онииногда целые ночи просиживают на крыше, – добавила Дебра.
– Апотом напиваются и падают вниз, – крикнула из спальногокрыла Флоренс Хайд.
– Иеще бьют бутылки и режутся, – подхватила Айрин Титком.
– Новсе-таки не каждую ночь, – возразила Толстуха Дот.
– Однаждыночью один так напился и так упарился на прессе, что пошел спать вхолодильную камеру. А проснулся с воспалением легких, –сказала Дебра Петтигрю.
– Нельзяпросто так «проснуться с воспалением легких», –сказал Гомер. – Болезнь начинается гораздо сложнее.
– Извини,пожалуйста, – сердито буркнула Дебра.
– Наэти правила никто не обращает внимания, – сказала ТолстухаДот. – Олив их каждый год вывешивает, но никто их нечитает.
– Этисезонные рабочие все равно как дети, – сказала ФлоренсХайд. – Если б Олив не покупала им еду, они бы умерли сголоду.
– Совсемне умеют организовать свою жизнь, – добавила Айрин Титком.
– Помню,у одного как-то рука попала в дробилку, – сказала ДотТафт. – Не просто кисть – вся рука.
– Кошмар, –поежилась Дебра Петтигрю.
– Да,кошмар, во что превратилась его рука, – кивнула ФлоренсХайд.
– Сколькошвов наложили? – спросил Гомер.
– Знаешь,а ты ужасно любопытный, – проговорила Дебра Петтигрю.
– Ноони же никому, кроме себя, вреда не делают, – философскизаметила Айрин Титком. – Ну хватил лишнего, ну свалился скрыши… Никто пока что не умирал, правда?
– Поканет, – сказала вдруг Грейс Линч. Она редко вступала вобщий разговор, и теперь ее резкий, тонкий голос, усиленныйпространством огромного чана, прозвучал так гулко и странно, что всезамолчали.
Работапродолжалась. Вскоре приехал в зеленом фургоне Уолли; вместе с ним измашины вышла Лиз Тоуби с ведерком и кистью. Уолли спросил, хватает ликистей и краски и не нужно ли чего-нибудь еще.
– Всеголишь твой поцелуй, красавчик, – отозвалась Флоренс Хайд.
– Свозинас в кино, – подхватила Толстуха Дот.
– Сделаймне предложение! – крикнула Айрин Титком.
Уоллиуехал под общий смех. Время было почти обеденное. Лиз-Пиз явноопоздала, хотя обычно приезжала с Эрбом Фаулером более или менеевовремя. В это утро вид у Лиз был особенно надутый, и какое-то времяникто не решался с ней заговорить.
– Дажеесли у тебя месячные, поздороваться все равно могла бы, –сказала наконец Толстуха Дот.
– Доброеутро, – буркнула Лиз.
– Ла-ди-да, –пропела Айрин Титком.
ДебраПеттигрю толкнула Гомера в бок; он посмотрел на нее, и она емуподмигнула. Работа шла своим чередом. Скоро приехал Эрб Фаулер ипредложил отвезти всех обедать в ресторанчик на дороге к Питьевомуозеру.
Гомерглянул в сторону чана – Грейс Линч не появлялась. Она всескребла и терла дно и, судя по всему, не собиралась приниматьприглашение Эрба. Гомер понимал, ему лучше уехать вместе со всеми,подальше от Грейс, но он утром решил осмотреть крышу дома сидра,отыскать то, что так загадочно отражало лунный свет. К тому же теперьон знал, что с крыши видно океан и чертово колесо в Кейп-Кеннете, иему очень захотелось залезть на крышу – не важно, что идетдождь.
Гомервышел из дома вместе со всеми, надеясь, что Грейс Линч решит, будтоон поехал на обед, и только возле машины сказал Эрбу Фаулеру, чтоостается. Тот вдруг сунул руку в карман и что-то опустил в карман егоджинсов. Когда все уехали, Гомер обнаружил презерватив и скорее полезна крышу.
Егопоявление переполошило чаек. Они взлетели шумно и суетливо, громкохлопая крыльями, и от неожиданности Гомер сам испугался, потому чтоне заметил их сразу – они сидели с подветренной стороны. Крышабыла скользкая от дождя; хорошо еще, что скат оказался не оченькрутой, иначе он вообще не смог бы залезть. С удивлением Гомеробнаружил, что к коньку крыши со стороны океана приторочены широкие итолстые старые доски. Скамейки! – подумал он. Хотя прибитыони были под углом, сидеть на них оказалось куда удобнее, чем нажести. Дождь все лил, Гомер сидел и пытался представить себе чудесныйвид, открывающийся с крыши, но в такую погоду трудно было разглядетьдаже дальние сады фермы, а океан и вовсе был скрыт от глаз, так чтоему оставалось только воображать себе чертово колесо в Кейп-Кеннете икак горят там в ясную ночь праздничные огни.
Он ужесовсем промок и собирался спускаться вниз, как вдруг увидел складнойнож – большой длинный клинок, воткнутый в скамейку возле конькакрыши. Рукоятка ножа, сделанная из искусственного рога, была сломанав двух местах. Гомер попытался вытащить лезвие из доски, и рукояткаразломилась пополам у него в руке. Наверное, именно поэтому нож иоставили здесь – со сломанной рукояткой его не закроешь какследует, а носить просто так небезопасно, да и лезвие совсемзаржавело.
И всякрыша кругом ржавая, ни одного чистого пятна – значит, лунныйсвет отражался не от нее. Гомер еще раз осмотрелся и заметил разбитоестекло – несколько больших кусков застряли в жестяном желобе.Должно быть, оно и отражает луну, решил Гомер.
Наверное,кто-то разбил здесь бутылку из-под пива или рома, виски или джина. Онпопытался представить себе, как эти черные пьют ночью на крыше, нодождь промочил его насквозь, а ледяной ветер пробирал до костей.Медленно спускаясь по скату крыши к тому краю, где легче всегоспуститься на землю, он обнаружил, что порезал руку, а войдя в дом,увидел, что кровь течет слишком сильно для такой маленькой ранки.Наверное, там застрял кусочек стекла, подумал он. Грейс Линч, должнобыть, слышала, как он промывает ранку под кухонным краном, еслитолько не догадалась, что он не уехал, еще раньше, когда он лазил покрыше. К удивлению Гомера, Грейс все еще сидела в чане.
– Помогимне, – крикнула она. – Я не могу вылезти.
Это былаложь; она просто хотела подозвать его. Но сироты доверчивы и наивны,любая ложь слишком сложна для их бесхитростной и простой натуры, иГомер, хотя с некоторым беспокойством, но все же ничего неподозревая, послушно подошел к чану. Грейс тут же схватила его зазапястья. Железная хватка ее тонких пальцев ошеломила Гомера; онпотерял равновесие и чуть не упал в чан, прямо на нее. Она быласовсем раздета, но Гомера поразила даже не самая нагота, а страшные,торчащие кости Грейс. Она походила на голодное животное из зверинцасредней руки, где зверей часто и сильно бьют. Крупные синяки темнелина ягодицах и бедрах, отпечатки больших пальцев на запястьях отливалигусто-лиловым цветом, но страшнее всего был желтовато-зеленыйкровоподтек на маленькой жалкой груди.
– Отпустименя, – попросил Гомер.
– Язнаю, что там делают, откуда ты приехал! – выкрикнула ГрейЛинч, дергая его за руки.
– Да, –кивнул Гомер, методично отдирая ее пальцы, но она ловко вскарабкаласьна стенку чана и сильно укусила его в руку.
Онпонимал, что придется оттолкнуть ее, но боялся, что она расшибется. Итут оба услышали, что к дому, хлюпая по лужам, подъезжает фургонУолли. Грейс Линч отпустила Гомера и поспешно оделась. Уолли сидел вфургоне под проливным дождем и сигналил, и Гомер выбежал узнать, чтослучилось.
– Быстрейлезь в машину, – крикнул Уолли. – Надо выручатьмоего придурочного папеньку – он что-то натворил у Санборнов.
Гомерневольно вздрогнул. Он вырос в мире, где нет отцов, и не представлялсебе, как человек, у которого отец есть, может назвать его«придурочным», пусть даже это и правда. На заднем сиденьемашины лежал пакет с грейвенстинами. Гомер положил яблоки на колени,и Уолли поехал по Питьевому шоссе к магазину Санборнов. Милдред иБерт Санборны были давние друзья Сениора; он учился с ними в школе иодно время даже встречался с Милдред – до того, какпознакомился с Олив, и до того, как Милдред вышла замуж за Берта.
УорренТитус, хозяин соседней скобяной лавки, стоял на крыльце их магазина иникого не пускал внутрь.
– Хорошо,что ты приехал, Уолли, – сказал он. – Твойпапаша здорово нашалил.
Гомер иУолли вбежали в магазин. Милдред и Берт удерживали Сениора в углувозле полок с бакалеей; Сениор уделал себя и пол вокруг мукой исахаром. Вид у него был затравленный, и Гомер вспомнил Грейс Линч.
– Чтослучилось, папа? – спросил Уолли.
Увидевего, Милдред Санборн облегченно вздохнула, но Берт глаз не спускал сСениора.
– Случилось,папа, – повторил Сениор.
– Немог найти собачью еду и разозлился, – объяснил Берт Уолли,все еще глядя на Сениора: он боялся, что тот снова начнет чудить ипорушит другие полки.
– Зачемты искал собачью еду, папа? – спросил Уолли.
– Собачьюеду, папа, – повторил Сениор.
– Похоже,он уже ничего не помнит, Уолли, – сказал Берт Санборн.
– Мыобъясняли ему, что у него нет собаки, – подхватилаМилдред.
– Помню-помню,чем мы с тобой занимались, Милли! – выкрикнул Сениор.
– Ну,опять пошло-поехало, – покачал головой Берт. –Успокойся, Сениор, – сказал он мягко. – Мы всетебе друзья.
– Мненужно покормить Блинки, – сказал Сениор.
– Унего в детстве была собака по кличке Блинки, – объяснилаУолли Милли Санборн.
– Сениор,если твой Блинки был бы жив, – сказал Берт Санборн, –он был бы старше нас.
– Старшенас, – повторил Сениор.
– Поехалидомой, папа, – сказал Уолли.
– Домой,папа, – повторил Сениор и покорно поплелся вместе с Уоллии Гомером к фургону.
– Знаешь,что я тебе скажу, Уолли? – Уоррен Титус открыл перед нимидверцу фургона. – Это не от пьянки. От него сейчас непахнет.
– Эточто-то другое, Уолли, – кивнул Берт Санборн.
– Аты кто? – Сениор уставился на Гомера.
– ГомерБур, мистер Уортингтон, – ответил Гомер.
– МистерУортингтон, – повторил Сениор.
Минутпять они ехали в полном молчании, и вдруг Сениор закричал:
– Заткнитесьвсе!
Оливвстречала их на подъездной дороге. На Сениора она даже не взглянула иобратилась к Уолли:
– Ужне знаю, что он пил сегодня утром, но точно не водку. От него непахло. Я бы не разрешила ему взять машину, если бы он пил.
– Кажется,выпивка тут ни при чем, мама, – сказал Уолли.
С помощьюГомера он отвел Сениора в спальню, снял с него ботинки и уговориллечь в постель.
– Азнаешь, я как-то раз трахнул Милли, – сказал Сениор сыну.
– Да,папа, конечно, – отозвался Уолли.
– Ятрахнул Милли, трахнул Милли! – повторил Сениор.
Чтобыотвлечь отца, Уолли стал читать ему шуточные стишки. Когда-то Сениорзнал их уйму и выучил им Уолли, но теперь с трудом вспоминал, хотяУолли читал медленно, строчку за строчкой.
– Папа,помнишь про герцогиню Кентскую? – спросил Уолли отца.
– Конечно, –кивнул Сениор, но не сказал больше ни слова.
– «Бедняжкагерцогиня Кентская… – начал Уолли, но Сениор неподхватил, и Уолли продолжил: – Дыра у нее слишком тесная».
– Тесная, –повторил Сениор.
Уолли ещераз продекламировал первые две строчки:
Бедняжкагерцогиня Кентская,
Дыра унее слишком тесная.
– Слишкомтесная! – крикнул Сениор. И пропел дальше:
Красоткаслезами заливается:
«Безкувалды не получается».
О Боже,подумал Гомер. Сениор озадаченно молчал. Они посидели с ним ещенемного и ушли, когда им показалось, что он заснул.
ВнизуГомер сказал Олив и Уолли, что, по его мнению, у Сениора какое-тоневрологическое заболевание.
– Неврологическое? –переспросила Олив.
– Какэто? – удивился Уолли.
НаверхуСениор опять закричал:
– Слишкомтесная!
У Гомератоже была привычка повторять последнее слово, но тут был явноособенный случай, и в письме к д-ру Кедру он прежде всего упомянулэтот симптом. «Сениор все время повторяет концы фраз», –писал Гомер и прибавил еще, что отец Уолли забывает названия самыхпростых вещей; на днях не смог попросить сигарету – словноонемел, показывая на нагрудный карман сына. «Как будто слово„сигарета“ напрочь выскочило у него из головы, –писал Гомер. – А во время последней поездки по магазинамСениор не мог открыть защелку на бардачке машины. И еще у негопоявилась странная манера снимать с себя пушинки. Такое впечатление,что ему кажется, будто на нем плохо почищенный пиджак».
ОливУортингтон сказала Гомеру, что их семейный врач, старикашка ещедревнее д-ра Кедра, твердо уверен, что все странности Сениора«исключительно алкогольного происхождения».
– ДокПеркинс уже совсем старый, мама, ему пора на покой, –заметил Уолли.
– ДокПеркинс знает, что говорит, – ответила Олив. –Он помог тебе появиться на свет.
– Готовпоспорить, это была нетрудная работа, – весело отозвалсяУолли.
«Несомневаюсь», – подумал Гомер. Ему казалось, чтоУолли в этой жизни все достается легко, безо всяких усилий. Не засчет других, что было бы дурно, а само собой и как бы по праву.Словно он принц штата Мэн, будущий король Новой Англии и рожден,чтобы всегда быть первым.
Ответноеписьмо д-ра Кедра было таким важным, что Гомер тут же отнес егомиссис Уортингтон.
«Гомер,то, что ты мне описал, очень похоже на прогрессирующее органическоепоражение мозга, – писал д-р Кедр. – Дляпочтенного возраста, в каком находится мистер Уортингтон, выбордиагнозов не так уж велик, и я почти уверен, что у него болезньАльцгеймера – разновидность старческого слабоумия. Это довольноредкое заболевание, я читал о нем в „Медицинском журнале НовойАнглии“. Один из симптомов болезни – постоянноестряхивание с одежды воображаемых соринок, невропатологи называют этоявление карфологией. По мере того как состояние больного ухудшается,что неминуемо при болезни Альцгеймера, он начинает повторять, какэхо, окончания фраз, которые слышит. Для этого тоже есть термин –эхолалия. А неспособность назвать даже самые обычные предметы,например сигареты, вызвана утратой способности узнавать их. То, чтоон не мог открыть бардачок в машине, то есть разучился совершатьпривычные действия, тоже типично для этой болезни и носит название„апраксия“. Ты обязательно должен убедить миссисУортингтон показать мужа невропатологу. Я точно знаю, что по крайнеймере один такой врач в Мэне есть. Но конечно, это всего лишь моепредположение».
– БолезньАльцгеймера? – удивилась Олив.
– Тыхочешь сказать, что отец серьезно болен? – спросил Уолли.
Всюдорогу к невропатологу Уолли проплакал.
– Простименя, папа, – говорил он отцу. Но Сениор даже казалсядовольным.
Невропатологподтвердил диагноз д-ра Кедра, и Сениор Уортингтон возликовал.
– Яболен! – повторял он гордо и чуть ли не счастливо, какбудто ему объявили, что он выздоровел, хотя на самом деле болезньбыла неизлечима. – Я болен! – восклицал Сениори радовался, как ребенок.
У негостало так легко на душе, правда совсем ненадолго. Значит, он непростой пьяница! И у Олив точно гора с плеч свалилась. Она плакала наплече у сына; а Гомера крепко обняла. И поцеловала – никто,кроме сестры Анджелы и сестры Эдны, так его не обнимал. МиссисУортингтон снова и снова повторяла слова благодарности: для нееслучившееся имело огромный смысл. Мужа она давно разлюбила –если вообще любила когда-нибудь, – но теперь снова моглауважать его и была бесконечно благодарна Гомеру и д-ру Кедру за то,что они вернули Сениору чувство собственного достоинства, а вместе сним и уважение жены.
УмиротворенныйСениор покинул этот мир в конце лета, незадолго до сбора урожая.Близкие не очень о нем скорбели – чувство облегчения пересилилогоречь утраты. Все давно уже знали, что Сениор Уортингтон умирает, ното, что он все-таки сумел умереть достойно – как сказал БертСанборн, «от достойной болезни», – оказалосьдля всех приятной неожиданностью.
Обитателиобоих городков никак не могли понять, что еще за «Альцгеймер»унес в могилу Уортингтона-старшего. В сороковые годы на побережьеМэна слов таких слыхом не слыхивали. Особенно недоумевали работники«Океанских далей», но Рей Кендел разрешил общеенедоразумение.
– Сениорасокрушил «Палец Геймера», – как-то раз объявилон.
ПалецГеймера! Ну, теперь все ясно.
– Надеюсь,этот палец не заразный, – сказала Толстуха Дот.
– Может,им только богатые болеют? – размышлял Злюка Хайд.
– Нет,эта болезнь – неврологическая, – пытался объяснитьГомер. Впрочем, это объяснение имело смысл только для него одного.
Наступилапора сбора урожая, и у работников появилась новая прибаутка.
– Смотрибудь начеку, – говорил кому-нибудь Эрб Фаулер. –Не то нарвешься ненароком на палец Геймера.
Если ЛизТоуби опаздывала, Флоренс Хайд, Айрин Титком или Толстуха Дотспрашивали ее: «Что случилось? Месячные. Или, может, палецГеймера под хвост попал?» А когда Грейс Линч приходилаприхрамывая или с новым синяком, каждый думал про себя: «Да,видать, досталось ей ночью от старика Геймера».
– Знаешь, –сказал как-то Уолли Гомеру, – ты должен стать врачом.По-моему, у тебя к этому дар.
– Вотдоктор Кедр – настоящий врач, – возразил Гомер. –А я просто бедуин.
* * *
Передначалом страды Олив Уортингтон украсила спальное крыло дома сидрасвежими цветами, напечатала новые правила – почти такие же, чтов прошлом году, – и повесила рядом с выключателем укухонной двери. Тогда-то она и предложила бедуину остаться с ней назиму.
– Ненавижу,когда Уолли уезжает в университет, – сказала она. –А теперь, без Сениора, станет еще тоскливей. Я буду так рада, если тысогласишься, Гомер. Живи в комнате Уолли. Я буду знать, что ночую вдоме не одна и по утрам есть с кем перемолвиться словом. –Она стояла на кухне возле окна, повернувшись спиной к Гомеру. Заокном качался на волнах надувной матрас, на котором любил плаватьСениор, но Гомер не знал точно, на него смотрит Олив или нет.
– Незнаю, как отнесется к этому доктор Кедр, – сказал Гомер.
– ДокторКедр мечтает, чтобы ты когда-нибудь поступил в колледж, –ответила Олив. – И я с ним согласна. Я поговорю насчеттебя в кейп-кеннетской школе. Может, они позанимаются с тобой,выяснят, что ты знаешь, а что еще надо подучить. У тебя ведь очень…странное образование. Доктор Кедр хотел бы, чтоб у тебя не былопробелов. – Гомер начал подозревать, что она цитируетписьмо доктора. – И чтобы ты выучил латынь, –добавила Олив.
– Латынь, –повторил Гомер. Вот это уж точно работа д-ра Кедра, подумал он, duramater1,старая добрая umbilicus2и все прочее. – Доктор Кедр хочет, чтобы я стал врачом, –сказал Гомер миссис Уортингтон. – Но я этого не хочу.
– Мнекажется, он хочет подстраховать тебя, если однажды ты передумаешь, –пояснила Олив. – Помнится, он писал не только о латыни, нои о греческом.
Они,должно быть, часто переписываются, подумал Гомер, а вслух сказал:
– Яхочу работать на яблочной ферме.
– Ятоже этого хочу, – кивнула Олив. – Мне нужнатвоя помощь, особенно сейчас, на уборке. Я же не предлагаю тебеучиться целыми днями. Если поговорить в школе, они навернякасогласятся заниматься с тобой по особой программе – в качествеэксперимента.
– Эксперимента, –повторил Гомер. Для бедуина вся жизнь – эксперимент.
Онвспомнил про сломанный нож на крыше дома сидра. Что, если этот ножоказался там не случайно, а именно потому, что он, Гомер, должен былнайти его? И осколок стекла, который подавал сигналы в лунныебессонные ночи… Может быть, и это какой-то знак?
Оннаписал письмо доктору Кедру и попросил разрешения остаться в«Океанских далях». «Я готов изучать биологию, –писал Гомер, – и другие естественные науки, но так линеобходима латынь? Ведь никто уже давно не говорит на этом языке».
«Иправда, зачем ему все эти знания?» – подумал Уилбур Кедр.То, что Гомер не знает греческого и латыни, было даже на рукудоктору. Многие медицинские термины имеют греческие и латинские корни– например, коарктация аорты. Этот термин означает относительномягкую форму врожденного порока сердца, которая постепеннокомпенсируется. У пациента в возрасте Гомера шумы в сердце могутвообще прекратиться. Только на рентгеновском снимке опытный врачсумеет распознать небольшое расширение аорты, а при легком теченииболезни единственным серьезным симптомом остается разве чтоповышенное давление. «Так что, Гомер, не учи латынь, если нехочешь», – думал Уилбур Кедр.
Д-р Кедрприкидывал, какой из пороков сердца лучше всего подойдет Гомеру, иначал склоняться в сторону стеноза клапана легочной артерии. «Ссамого рождения и в раннем детстве у Гомера Бура в сердцепрослушивались сильные шумы», – внес он в егоисторию болезни, прикидывая, хорошо ли это звучит. «В двадцатьодин год, – записал он где-то еще, – шумы почтине прослушиваются, но на рентгеновском снимке я по-прежнему нахожустеноз клапана легочной артерии». Он знал, что увидеть это наснимке почти невозможно. В том-то и был фокус: порок сердца у Гомераобнаружить сумел бы далеко не каждый врач, зато в записях болезньобозначена и сомневаться в ней не приходится.
«Еслине хочешь, не учи латынь и греческий, – писал д-р КедрГомеру. – Мы ведь живем в свободной стране».
Как раз вэтом Гомер начинал сомневаться. В конверт со своим письмом Кедрвложил письмо Лужка. Уилбур Кедр считал, что Лужок круглый дурак, подурак «на редкость упорный».
«Привет,Гомер, это я, Лужок», – писал тот. Правда, объяснялЛужок, теперь его зовут иначе – Роберт Трясини. «Мы –Трясини из Бангора, большая и крепкая мебельная семья».
«Мебельнаясемья?» – с недоумением подумал Гомер.
ДальшеЛужок с воодушевлением рассказывал, как встретил девушку своей мечтыи женился на ней, как избрал не колледж, а мебельное дело и каксчастлив был выбраться наконец из Сент-Облака. Он надеялся, что иГомер тоже «выбрался» оттуда.
«Нетли у тебя вестей от Фаззи Бука? – спрашивал ЛужокГомера. – Старина Кедр писал, что он процветает. Если тызнаешь его адрес, пришли мне, я ему напишу».
АдресФаззи Бука? Интересно, что имел в виду «старина Кедр»,когда написал «Фаззи процветает»? ГДЕ процветает и КАК? –спрашивал себя Гомер. Но все же ответил Лужку, что Фаззидействительно процветает, только вот адрес его куда-то запропастился;что работа на яблочной ферме полезна для здоровья и приятна во всехотношениях. Гомер писал, что в ближайшее время не собирается вБангор, но если окажется там, обязательно заглянет в «МебельТрясини», а вот идею Лужка о «встрече бывших питомцевСент-Облака» поддержать не может, да и д-р Кедр никогда бы еене одобрил. Гомер, конечно, скучает по сестре Анджеле, по сестре Эднеи по самому д-ру Кедру, но стоит ли возвращаться в прошлое? «Приютдля того и существует, чтобы вырасти и покинуть его навсегда, –писал Гомер Лужку. – Чтобы оставить сиротство в прошлом».
Послеэтого Гомер написал Д-ру Кедру.
«Чтоэто значит – „Фаззи процветает“? –спрашивал он. – Процветает в качестве ЧЕГО? Я знаю, Лужок– идиот, но если уж вы решили сообщить ему что-то про ФаззиБука, не лучше ли сначала рассказать об этом мне?»
В своевремя, в свое время, устало качал головой Уилбур Кедр. Он был оченьобеспокоен. Д-р Гингрич и миссис Гудхолл добились своего на очередномзаседании попечительского совета. И совет потребовал, чтобы Кедр,следуя рекомендациям д-ра Гингрича, писал отчеты об успехах инеудачах каждого усыновленного ребенка. А если дополнительнаябумажная работа окажется обременительной, совет порекомендовал быпринять предложение миссис Гудхолл и поискать помощника, «Неужелиим недостаточно моей летописи?» – удивленно спрашивалсебя д-р Кедр. В провизорской он позволил себе расслабиться, подышалнемного эфиром и успокоился. Гингрич и Гудхолл, бормотал он, Ричхол иГингуд… Гудджин и Холрич! В конце концов он даже развеселился.
– Чемуэто вы так радуетесь? – крикнула сестра Анджела изкоридора.
– Гудболси Динг-Донг! – весело отозвался Уилбур Кедр. Горя жаждоймести, он отправился в кабинет сестры Анджелы. У него родилсязамечательный план относительно Фаззи Бука. Надо сделать два звонка:в Боуденский колледж, где Фаззи Бук, по его задумке, успешно закончитобщее высшее образование, и в медицинскую школу Гарвардскогоуниверситета, где тот станет одним из первых студентов курса.Администратору в Боудене он, представившись, объяснил, что один изфондов выделил его приюту деньги специально на медицинскоеобразование особо одаренного студента, который чувствовал быпризвание работать в Сент-Облаке. Не может ли он, д-р Кедр,ознакомиться с личными делами выпускников последних лет, которыепосле окончания Боудена поступили на медицинские факультеты? Говоря сГарвардом, он преподнес слегка видоизмененную историю: опять спросилразрешения приехать и ознакомиться с личными делами; но деньги, якобыпожертвованные приюту, на этот раз предназначались для студента,который будет проходить в Сент-Облаке акушерскую практику.
Д-руКедру предстояло совершить первое путешествие после погони за Кларойи первый раз после той мировой войны ночевать не в провизорской. Надобыло узнать, как выглядят личные дела студентов в Боудене и вГарвардской медицинской школе. И создать личное дело Ф. Бука. И там итам он попросил пишущую машинку и немного бумаги – «одиниз ваших бланков для личных дел облегчил бы мою задачу» –и сделал вид, что перепечатывает несколько имен и характеристик.«Здесь так много прекрасных молодых людей, – вздыхалон, – вот только не знаю, сумеет ли кто-нибудь из нихвыдержать жизнь в Сент-Облаке. Мы ведь так изолированы». И,поблагодарив за помощь, поставил на место ящики с личными делами,среди которых на соответствующем месте под буквой «Б»появилось личное дело Фаззи Бука.
Повозвращении в Сент-Облако д-р Кедр отправил в Боуден и Гарвардзапросы на документы особо приглянувшихся ему выпускников сприпиской, что ограничил выбор несколькими кандидатами. Вскоре онполучил по почте копии личных дел, среди которых были документы иФаззи Бука.
Ещебудучи в Гарварде, он абонировал на имя Фаззи бокс в кембриджскомпочтовом отделении и теперь отправил начальнику почты письмо спросьбой пересылать всю корреспонденцию Фаззи Бука в Сент-Облако, нобокс сохранить – на тот случай, если молодой д-р Бук по зовусердца отправится работать в какую-нибудь дальнюю заокеанскую миссию.После этого послал в Кембридж пустой конверт и стал ждать еговозвращения.
Конвертвернулся. Д-р Кедр убедился, что система работает и можно действоватьдальше. Он сочинил историю жизни Фаззи Бука у приемных родителей пофамилии Уиск, отправил ее в попечительский совет, приложивкембриджский адрес Фаззи, и занялся другими питомцами. К счастью, проКудри Дея не надо было ничего придумывать, но имя «Рой Ринфрет»он печатал, морщась от отвращения; об остальных, включая Лужка,написал все как есть, правда, слова «Мебель Трясини»вызвали у него пароксизм смеха. Дойдя до Гомера Бура, задумался,стараясь как можно точнее и тщательнее подобрать слова, описывающиеего сердечную болезнь.
Средичленов совета не было ни кардиолога, ни рентгенолога, ни даже хирурга– только очень старый терапевт, который, по глубокому убеждениюд-ра Кедра, за всю жизнь не прочел ни одной книги. Д-ра Гингрича Кедрвообще считал не врачом, а пустым местом, как, впрочем, и всехпсихоаналитиков, а миссис Гудхолл намеревался запутать с помощьюмедицинской терминологии.
Памятуя отом, что людям льстит, когда им оказывают доверие, он конфиденциальносообщил совету попечителей, что самому Гомеру никогда не рассказывало его больном сердце. Конечно, писал он, его довод может показатьсяспорным, но лишнее беспокойство только осложнило бы проблемымальчика; ему не хотелось обременять Гомера этим опасным знанием,пока у него нет уверенности в отношениях с внешним миром. Но, написалд-р Кедр, в самое ближайшее время он сообщит Гомеру о болезни, аУортингтонов об этом уже проинформировал, может быть, именно потомуони так заботливы и внимательны к Гомеру. Конечно, им он не сталрассказывать о шумах в сердце и прочих симптомах стеноза клапаналегочной артерии, но совету попечитетелей, если угодно, с радостьюизложит все до мельчайших подробностей. Тут он представил себе миссисГудхолл, изучающую рентгеновский снимок, и опять едва нерасхохотался.
Под конецон написал, что всецело согласен с советом: отчеты о жизни питомцевприюта – блестящая идея; он сам, составляя их, получил огромноеудовольствие. Помощник же ему не нужен.
Наоборот,работая над отчетами, он ощущает «прилив сил», своегорода вдохновение. «Я всегда мысленно слежу за тем, как живетсяв новых семьях нашим питомцам», – закончил он.
«Толькоиногда от этих мыслей голова кругом идет», –вздохнул он про себя.
Д-р Кедрочень устал; он даже забыл сделать обрезание новорожденному мальчику,которого сестра Анджела уже приготовила к операции; женщину,ожидавшую аборта, перепутал с другой, у которой накануне принималроды, и сказал ей, что малыш здоров и прекрасно себя чувствует;случайно плеснул себе в лицо немного эфира, так что пришлосьпромывать глаза. Рассердился на себя за то, что заказал слишком многопрезервативов – повсюду натыкаешься на эти чертовы резинки; стех пор как уехала Мелони, воровать их некому. А вспомнив о Мелони,расстроился еще больше.
Вернувшисьв кабинет сестры Анджелы, он снова принялся за отчеты. Отчет проДавида Копперфильда и его шепелявость вышел совсем правдивый, толькоодно д-р Кедр утаил – что принимал Давида Гомер и он же дал емуимя. А вот про мальчика по имени Стирфорт слегка приврал –написал, что роды были совсем простые, с ними прекрасно справилисьсестра Эдна и сестра Анджела и вмешательство врача не понадобилось.Про Дымку Филдза рассказал все как есть: что мальчик припрятываетеду, а это типично скорее для девочек, и что у него началаразвиваться бессонница, которая не наблюдалась в Сент-Облаке «современ Гомера Бура».
Отвоспоминаний о тех днях на глазах навернулись слезы, но он справилсяс собой и взялся за отчет о Мэри Агнес Корк. Она беспокоит и его, имиссис Гроган, писал он; с тех пор как уехала Мелони, у нее частобывают депрессии. О Мелони он тоже написал правду, хотя о самыхварварских ее поступках предпочел умолчать. Кедр писал: «Скореевсего, Мэри Агнес считает себя духовной наследницей Мелони, нохарактер у нее не такой сильный, и вряд ли ей удастся взять на себяроль лидера». «Этому идиоту доктору Гингричу, это должнопонравиться», – подумал он, а вслух с презрениемповторил: «Роль!» Как будто у сирот есть право выбиратьсебе роли!
Вдруг, покакому-то наитию, Кедр поднялся, прошел в провизорскую, взял двапрезерватива и надул их, как воздушные шары: благо, что они всегдапод рукой. Затем маркировочным карандашом на одном вывел «ГИНГРИЧ»,на другом – «ГУДХОЛЛ». И, размахивая этимивеселенькими шариками, отправился искать сестру Анджелу или сеструЭдну.
Сестрывместе с миссис Гроган пили чай в отделении девочек.
– Ага! –воскликнул д-р Кедр, несказанно удивив дам. Обычно он заходил вотделение по вечерам, когда читали «Джейн Эйр», и ужсовсем дико было видеть его с надутыми, размалеваннымипрезервативами.
– ДокторГингрич и миссис Гудхолл, – возгласил д-р Кедр и важнопоклонился каждой даме. После чего схватил скальпель и проколол обашара.
МэриАгнес Корк, лежавшая в постели этажом выше – не знала куда себядеть от тоски, – так и подскочила, услыхав подобиевыстрела. Миссис Гроган остолбенело глядела на Кедра.
После егоухода первой пришла в себя сестра Эдна.
– Уилбуртак много работает, – сказала она, тщательно подбираяслова. – Удивительно, как это он еще находит время дляшуток.
МиссисГроган по-прежнему не могла выговорить ни слова, а сестра Анджелаотозвалась:
– По-моему,у старика размягчение мозгов.
СеструЭдну, похоже, задели эти слова; прежде чем ответить, она аккуратнопоставила чашку на блюдце.
– Мнекажется, это все из-за эфира, – сказала она тихо.
– Ида и нет, – отозвалась сестра Анджела.
– Думаете,и из-за Гомера Бура? – спросила миссис Гроган.
– Да, –кивнула сестра Анджела. – Эфир, Гомер, да и возрастсказывается… И потом эти новые попечители. В общем, всемувиной Сент-Облако.
– Иеще Мелони, – добавила миссис Гроган, но, выговорив этоимя, вдруг разрыдалась.
МэриАгнес Корк, услыхав наверху имя Мелони, тоже заплакала.
– Гомервернется, я знаю, – сказала сестра Анджела, но несдержалась и сама залилась слезами, так что сестре Эдне пришлосьутешать обеих.
– Нуполно, полно, – повторяла сестра Эдна, а сама спрашиваласебя: «Что с нами будет? Кто о нас позаботится? Кто он, этотчеловек, где сейчас ходит?»
– Господи…– начала миссис Гроган.
НаверхуМэри Агнес Корк склонила голову, сцепила ладони и сильно их сжала,чтобы вызвать в сломанной ключице боль.
– Господи,поддержи нас весь долгий день, пока тени не удлинятся и не наступитвечер, – молилась миссис Гроган, – не уляжетсямирская суета, не утихнет лихорадка жизни и не будет завершенадневная работа.
Ночью, втемноте, внимая уханью совы, сестра Эдна шептала про себя: «Аминь»– и прислушивалась к шагам д-ра Кедра. Совершая вечерний обход,он целовал каждого мальчишку – даже Дымку Филдза, которыйтаскал еду и прятал ее в постели (поэтому от нее всегда попахивало) икоторый сейчас притворялся, что спит.
* * *
Поднимаясьна чертовом колесе высоко над парком и пляжами Кейп-Кеннета, Гомерпытался отыскать глазами крышу дома сидра, но было темно и в доме негорел свет. Хотя если бы и горел или стоял бы ясный полдень, всеравно ничего не увидишь – слишком уж далеко. Это с крыши видныогни аттракционов, особенно чертово колесо, а в обратном направлениигляди не гляди – ничего не различишь.
– Яхочу быть летчиком, – сказал Уолли. – Оченьхочу летать. Если бы у меня был свой самолет и права, я бы опрыскивалсады и раскрасил его под истребитель. Терпеть не могу ездитьвверх-вниз по чертовым холмам на чертовом тракторе и таскать за собойна прицепе эти идиотские распылители.
Именноэтим занимался сейчас Рей, отец Кенди; Злюка Хайд заболел, и ЭверетТафт, старший работник, попросил Рея провести ночное опрыскивание –Рей, как никто, знал всю технику. Последнее опрыскивание передуборкой. Где-то там, далеко внизу, среди зеленых садов, погруженных вчерноту, Реймонд Кендел и Вернон Линч опрыскивают сады «Океанскихдалей».
Иногдаэту работу делал Уолли, а Гомер еще только учился. Иногда опрыскивалЭрб Фаулер, хотя всегда протестовал против ручной работы. «Какбудто мне ночью нечем заняться», – обычно говорилон. А сады лучше всего опрыскивать ночью, потому что к вечеру ветер сокеана стихал.
СегодняУолли не работал – это была его последняя ночь дома, наутровозвращаться в университет.
– Тытут навещай Кенди, пока меня не будет. Хорошо, Гомер? –сказал Уолли. Они пролетали над скалистым берегом и многолюднымпляжем Кейп-Кеннета, кое-где мерцали редкие костры прощальных летнихпикников; кабинка колеса опускалась вниз.
Кендиучилась последний год в женской школе-пансионе в Кэмдене; выходныеона будет проводить дома, а Уолли сможет приезжать из Ороно только наДень благодарения, Рождество и другие каникулы.
– Да, –кивнул Гомер.
– Еслибы я был военным летчиком, – сказал Уолли, – тоесть если бы служил в авиации и летал на бомбардировщике, я бы выбрал«Б-24», а не «Б-25». Стратегический, а нетактический, чтобы бомбить объекты, а не людей. И на истребителе низа что не стал бы летать – это ведь тоже убивать людей.
Гомер Бурне понимал, о чем говорит Уолли. Он не следил за военными сводками ине знал, что «Б-24» – это тяжелый четырехмоторныйстратегический бомбардировщик, предназначенный для бомбежки мостов,нефтеперерабатывающих заводов, нефтехранилищ и железных дорог. Онбомбит промышленные объекты, а не армию. Армией занимается «Б-25»– средний тактический бомбардировщик. Уолли изучал войну с кудабольшим интересом, чем ботанику или другие предметы в Мэнскомуниверситете. А от Гомера война, которую жители Мэна называли тогда«европейской», была очень далека. Люди, у которых естьсемьи, – вот кто думает о войне.
А бываютли войны у бедуинов? – размышлял Гомер. Если бывают, какони к ним относятся?
Он снетерпением ждал начала уборки и, сам не зная почему, с любопытствомдумал о встрече с чернокожими сезонниками. Интересно, похожи они насирот? Они ведь тоже бесприютные. Нужны они кому-нибудь или нет?
Гомерлюбил Уолли и поэтому велел себе выкинуть Кенди из головы. Он былрад, что принял это решение, и душевный подъем, посетивший его еще начертовом колесе, усилился. На вечер у него был план; Гомер Бур, как ивсе сироты привыкший к строгому распорядку дня, строил планы накаждый вечер, даже если он, как сегодняшний, и не обещал бытьинтересным.
Накадиллаке Сениора он отвез Уолли к Кенделам, где его ждала Кенди, иоставил их вдвоем. Рей еще несколько часов будет опрыскивать сады, иУолли с Кенди лучше попрощаться наедине. Затем поехал за ДебройПеттигрю, чтобы свозить ее на киноплощадку под открытым небом вКейп-Кеннете; это будет их первая поездка без Кенди и Уолли.Интересно, изменится ли на этот раз их игра «можно –нельзя»? Пробираясь между злобными собаками Петтигрю, он ругалсебя, что не горит желанием узнать, как Дебра будет вести себя.Огромный пес, заходясь лаем, клацнул зубами прямо перед его лицом;железная цепь врезалась ему в шею, полузадушенный зверь с хрипомрухнул на брюхо и стал медленно подниматься на лапы. И зачем людидержат собак? – не переставал удивляться Гомер.
Фильм,который они с Деброй смотрели, был вестерн. Из него Гомер уяснилодно: колесить по стране в вагоне поезда – опасноеудовольствие. И если уж решил все-таки куда-то ехать, сначаладоговорись с индейцами. Фильм был лишен всякого смысла, новоспользоваться резинками Эрба Фаулера, которые тот сунул ему вкарман «на всякий случай», Гомер все же не смог. ДебраПеттигрю вела себя куда раскованнее, но ее решимость не переходитьграниц нисколько не поколебалась.
– Нет! –сразу же завопила она.
– Исовсем не обязательно кричать, – сказал ей Гомер, поспешноубирая руку из запретного места.
– Да,но ты так делаешь уже второй раз, – заметила Дебра сточностью арифмометра и убежденностью праведницы.
И Гомервынужден был играть по правилам, существовавшим в Мэне в сороковыегоды: «поцелуй с объятьями» – пожалуйста, но то,что он делал с Мелони, то, чего, по-видимому, хотела Грейс Линч и чтоделали Кенди с Уолли, по крайней мере один раз, это ему категорическивозбранялось.
Но как жеКенди могла забеременеть? – спрашивал себя Гомер. Влажноеличико Дебры прижималось к его груди, волосы щекотали нос; на экранеповерх ее головы индейцы устроили настоящую резню. Ведь Эрб Фаулервсем сует в карманы свои дурацкие презервативы, и даже д-р Кедр веритв их защитную силу. Как же Уолли мог сделать Кенди ребенка? Странно.Уж Уолли-то всем обеспечен. И зачем такому счастливчику эта война?Сколько он еще будет бояться, что в его воспитании есть пробелы чтоон не знает всех общественных правил поведения? Неужели так со всемисиротами? Какие вопросы можно задать Уолли? Вдруг он покажетсянадоедой? Или это вполне законно – потребность знать? Онвспомнил, как Кудри Дей мучил его своими вопросами.
– Тыспишь, Гомер? – спросила Дебра.
– Нет, –ответил он. – Просто думаю.
– Очем?
– ПочемуУолли и Кенди этим занимаются, а мы нет?
Дебруэтот вопрос испугал или, по крайней мере, удивил своей прямотой. Вовсяком случае, она не сразу на него ответила.
– Ну-у, –протянула она наконец. – Они ведь любят друг друга.Правда?
– Точно, –ответил Гомер.
– Аты мне еще не говорил, что любишь. И я тебе тоже.
– Да, –кивнул Гомер. – Значит, без любви нельзя?
– Можносказать и так, – ответила Дебра, закусив нижнюю губу. Вэтом она была тверда, как кремень. – Если парень и девушкалюбят друг друга и она забеременеет, они поженятся, и все. Какаябеда, если с Кенди это случится, они сразу же пойдут к священнику.
Так,наверное, и будет в следующий раз, подумал Гомер, но вслух толькосказал:
– Понятно.
Так вот,оказывается, какие правила! Все дело в беременности, в нежеланиииметь ребенка. И всего-то!
А что,если вынуть из кармана презерватив и показать Дебре. Если ей боязнозабеременеть, есть выход из положения. Эрб Фаулер раздает «его»налево-направо. Но не примет ли она его предложение за намек, чтоблизость просто грубое развлечение. Еще подумает, что это его личноеотношение.
На экранепокачивалось копье с нанизанными человеческими скальпами –индейцы взирали на него как на сокровище, и этого Гомер никак не могпонять. Просвистела стрела и пришпилила руку кавалерийского офицера кдереву; зубами и другой рукой. Он пытался вытащить стрелу, но ничегоне получалось, а воинственный индеец с томагавком уже приближался кбедняге. Похоже, бледнолицему пришел конец, хотя он боролся допоследнего: большим пальцем проколотой руки старался взвести курокпистолета.
Почему быему не воспользоваться здоровой рукой? – удивился Гомер.Но большой палец все-таки заработал, офицеру удалось взвести курок, иГомер сделал вывод, что стрела прошла сквозь руку, не задев нерв,который заведует двигательными мышцами большого пальца. Повезломужику, подумал Гомер. Кавалерист выстрелил индейцу прямо в сердце –наверняка в сердце, потому что тот умер мгновенно. Забавно: Гомерсмотрел на экран, но видел перед собой изображение руки из «Анатомии»Грея.
Он отвезДебру домой, извинился, что не может проводить ее до двери –одна из собак сорвалась с цепи и бегала по двору. Она злобно билалапами по стеклу, которое Гомер успел вовремя закрыть, хрипло дышала,рычала, лязгала зубами. Стекло запотело, стало мокрым от собачьихслюней, и, разворачивая кадиллак, Гомер едва разбирал дорогу.
– Угомонись,Эдди! – кричала на собаку Дебра Петтигрю. –Кому говорят, Эдди, прекрати!
Но собакабежала за машиной чуть ли не целую милю.
Эдди.Кажется, сестра Анджела назвала кого-то из сирот этим именем. Точно,назвала, но его, должно быть, быстро усыновили. Такое тоже случалось.
Когда онприехал к Кенделам, Рей уже был дома. Он заваривал чай и грелморщинистые, в ссадинах руки, положив их на чайник; под сломанныминогтями чернело въевшееся машинное масло.
– Смотрите-ка,побывал в этом кино и жив остался! – сказал Рей. –Посиди со мной немного, попей чайку.
Кенди иУолли, прижавшись друг к другу, сидели на пирсе.
– Влюбленныепташки не боятся холода, – рассмеялся Рей. –Похоже, и не думают прощаться.
Гомер судовольствием согласился выпить чашку чая; он любил Рея и знал, чтотот тоже расположен к нему.
– Чтонового сегодня узнал? – спросил Рей.
Гомерхотел рассказать о правилах поведения с девушками на киноплощадках,но сообразил, что Рей говорит о другом, и ответил:
– Ничего.
– Неможет такого быть! Наверняка что-то узнал, – возразилРей. – Ты толковый ученик. Я сам был такой. Ты тольковзглянешь, как другой работает, и уже сам в этом мастер.
Реймногому научил Гомера: как менять масло, как смазывать мотор ирегулировать зажигание, как ремонтировать приборную доску иналаживать подачу топлива, как подтягивать сцепление и как сменитькарданный вал, показал даже, как работают клапаны. К удивлению Рея,Гомер все запоминал мгновенно и к концу лета знал про автомобилигораздо больше, чем Уолли. Но Рей любил Гомера не только за смекалкуи золотые руки. Он с почтением относился к одиночеству. А кто ужболее одинок, чем сирота?
– Так-то, –сказал Рей. – Готов поспорить на что угодно, тебя можновсему научить. Твои руки, что раз сделают, помнят всю жизнь.
– Точно, –улыбнулся Гомер. Ему вдруг вспомнился набор расширителей; как твердодержат расширитель большой и указательный пальцы, если подушечкасреднего упирается в стержень. И как точно движется инструмент,послушный твоим посылам. Одно легкое движение большого пальца –и утиные створки раздвинулись на требуемую ширину, открывая вход вовлагалище.
ГомерБур, двадцати одного года от роду, вдыхал пар горячего чая, и емубрезжила новая жизнь.
* * *
Гомер иУолли возвращались на кадиллаке в «Океанские дали».Живописная красота Сердечной Бухты – вода и скалы –постепенно сменялась более прозаическим ландшафтом Сердечного Камня.
– Знаешь,я тут о чем думал, – начал Гомер. – Не отвечай,если не хочешь, я просто хочу понять, как случилось, что Кендизабеременела. Ты что, не предохранялся?
– Конечнопредохранялся, – ответил Уолли. – Взялпрезерватив Эрба Фаулера, да только в нем оказалась дырка.
– Дырка? –переспросил Гомер.
– Совсеммаленькая, – сказал Уолли, – но этого оказалосьдостаточно.
– Хватилобы и микроскопической.
– Эрбих таскает в карманах, наверное, проткнул чем-нибудь.
– Большене пользуйся его резинками, – сказал Гомер.
– Конечноне буду, – кивнул Уолли.
КогдаУолли уснул, безмятежно, как принц, отрешенный от мирских дел, Гомервыскользнул из постели, отыскал брюки, вытащил из карманапрезерватив, прошел в ванную и наполнил холодной водой. Сквозькрошечную дырку из него потекла тонка струйка воды. Отверстие былобольше, чем от булавки, но меньше, чем от гвоздя. Видно, Эрб Фаулерпроколол его кнопкой или стрелкой компаса, подумал Гомер. Дырка былапроделана там, где нужно, – на кончике в центре, в самомопасном месте. Гомера передернуло: Эрб Фаулер нарочно протыкаетпрезервативы! Он вспомнил, как впервые увидел мертвый плод по дорогеиз мусоросжигателя – казалось, он упал с неба. Вспомнилраскинутые ручки зарезанного в чреве матери младенца изПорогов-на-третьей миле. И желто-синий синяк на груди Грейс Линч.Наверное, путешествие Грейс Линч в Сент-Облако тоже связано спрезервативами Эрба Фаулера.
ВСент-Облаке он видел мучительные страдания и более простые видыотчаяния, депрессию, жажду разрушения. Но это… это воплощенноезло, думал Гомер. «Встречал ли я раньше такое зло?» –спрашивал он себя. Вспомнилась женщина с пенисом пони во рту. Что жеделать, когда сталкиваешься со злом?
Онсмотрел в окно из комнаты Уолли, но в темноте пред его мысленнымвзором вставали иные картины: голый в расщелинах склон холма забольницей и отделением мальчиков в Сент-Облаке; лес на другом берегу,местами вырубленный, но все еще дремучий, не откликающийся на эхо;видел реку, унесшую его печаль о Фаззи Буке. Если б Гомер зналмолитву миссис Гроган, он, наверное, прочитал бы ее сейчас. Но онобычно успокаивал себя строками из «Давида Копперфильда»,из самого конца сорок третьей главы. (После нее шло еще двадцать слишним глав.) Слова, возможно, были слишком неопределенны длямолитвы, да и произносил их Гомер неуверенно. Не так, как если быверил в их истинность, он как бы силился придать им ее. Повторял их иповторял, вдруг они станут правдой, по крайней мере для него, ГомераБура.
«Отстранившись,я смотрел, как призраки прошлого проплывают мимо. Но вот они исчезли,и моя жизнь началась заново».
* * *
Всю ночьГомер лежал без сна, нет, призраки прошлого не исчезли. Каккрошечные, но страшные дырки в презервативах – их трудноотыскать, смысл их неясен, но они здесь, никуда не делись.
УтромУолли без особой радости отправился в Ороно, на другой день вкэмденскую школу уехала Кенди. Накануне приезда сезонных рабочихГомер Бур, самый старший и рослый ученик кеип-кеннетской среднейшколы, присутствовал на первом уроке биологии. Войдя в школу, онзаблудился, попал в столярную мастерскую, и в лабораторию егопроводила его подружка Дебра Петтигрю. Биологический класс занималсяпо учебнику Бенсли «Практическая анатомия кролика»;некоторых учеников текст и иллюстрации пугали, а Гомер открыл его стрепетом. Только теперь он понял, как скучает по растрепанному тому«Анатомии» Грея д-ра Кедра. Бенсли не понравился Гомеру спервой страницы: Грей начинал со скелета, а Бенсли – с мышц. Нопреподаватель биологии бледный, изможденный мужчина по имени мистерГуд, оказался умнее, чем выглядел. Он объявил, что не будетпридерживаться учебника и начнут они, как и Грей, со скелета. Всевстало на свои места. И довольный Гомер начал рассматриватьжелтоватый скелет кролика. Класс затих, кое-кто смотрел на скелет сявным отвращением. Подождите, пока дело дойдет до мочеполовой системыподумал Гомер, ощупывая глазами совершенное строение костей, и тут жесам себе удивился: оказывается, он с нетерпением ждет этого разделаанатомии кролика.
Гомерсмотрел на череп кролика сбоку и проверял себя, мысленно называяотдельные части: черепная коробка, нос, нижняя челюсть, верхняячелюсть, межчелюстная кость… Он с благодарностью вспомнилКлару и тех, кто столь многому его научил.
Чтокасается Клары, то она наконец нашла упокоение, хотя, может, и не втом месте, которое выбрала бы сама. Похоронили ее на кладбищеСент-Облака, которое находилось в самой заброшенной части городка.Наверное, так и должно быть, думал д-р Кедр, ведь Клара и сама былазаброшенным существом, тело изучено вдоль и поперек, а вот любовьюявно обделена.
Увидевгроб, сестра Эдна схватилась за сердце, но сестра Анджела успокоиласе: ничего страшного, никто из сирот не умер. На кладбище д-ра Кедрасопровождала миссис Гроган; он знал, что она любит читать молитвы, ипопросил пойти с ним. В Сент-Облаке не было ни священника, ни раввинаи, если возникала нужда, приглашали из Порогов-на-третьей миле. Нод-р Кедр все больше замыкался в своем мирке и в тот раз не стал ни закем посылать. Уж если надо выслушивать молитвы, так лучше пусть ихчитает миссис Гроган.
Это былипервые похороны, на которых Уилбур Кедр плакал, и миссис Гроганпонимала, что плачет он не из-за Клары. Он не стал бы хоронить Клару,если б верил, что Гомер когда-нибудь вернется.
– Онне прав, – сказала сестра Анджела. – Дажесвятые ошибаются. Гомер вернется. Хочет он или нет, но его дом здесь.
Неужелиэто эфир, размышлял д-р Кедр. Неужели благодаря эфиру в нем открылсядар предвидения? И он наперед знал, что будет происходить. Например,что придет письмо для Ф. Бука, пересланное в Сент-Облако кембриджскимпочтовым отделением.
– Чтоза глупые шутки? – Сестра Анджела вертела конверт в руках.
– Дайте,пожалуйста, его мне, – сказал д-р Кедр. Письмо было отпопечительского совета, как он и предполагал. Вот почему онитребовали сведений о сиротах и их адреса! Теперь д-р Кедр точно знал,что его проверяют.
Письмо кФаззи начиналось с обычных добрых пожеланий; далее говорилось, чтосовет много знает о Фаззи от д-ра Кедра, но им желательно получитьбольше сведений о его пребывании в Сент-Облаке, естественно, тех,какими он хотел бы «поделиться» сам.
«Пребываниев Сент-Облаке» – эти слова звучали для Уилбура Кедрапочти мистически. Читая приложенную к письму анкету, он сперваразозлился, но потом, развлечения ради, стал гадать, какие вопросыпридумал зануда д-р Гингрич, а какие родились в ледяном мозгу миссисГудхолл. Представив себе, как Гомер, Лужок, Кудри Дей и другие будуткорпеть над этими дурацкими вопросами, он даже развеселился; но кпоставленной задаче отнесся очень серьезно: Фаззи долженбезукоризненно ответить на вопросы анкеты. Уилбур Кедр хотел, чтобысовет попечителей запомнил Фаззи Бука навсегда.
Анкетаисходила из ложной предпосылки: каждого ребенка усыновляют кпяти-шести годам. Эта глупость и другие убедили Уилбура Кедра в том,что выиграть битву с д-ром Гингричем и миссис Гудхолл будет нетрудно.В анкете было пять вопросов:
1. Как квам относились в Сент-Облаке, ласково или строго? Нас главным образоминтересует, не ощущали ли вы со стороны персонала неприязненногоотношения. Были ли вы под надлежащим надзором?
2.Получали ли вы необходимую медицинскую помощь?
3. Хорошоли вы были подготовлены к жизни в доме приемных родителей? Была липриемная семья выбрана правильно, с должным вниманием?
4. Естьли у вас предложения по улучшению воспитательной и организационнойработы приюта? (Особо отметьте: нужны ли Сент-Облаку молодые,энергичные люди? Есть ли необходимость увеличить штат?)
5.Делались ли попытки завязать связи между приютом и местным обществом?
– Местноеобщество! – воскликнул Уилбур Кедр. Он стоял у окна вкабинете сестры Анджелы и смотрел на пустынный склон холма, где Уоллихотел посадить яблоневый сад. Ну почему они тогда не вернулись, непривезли эти дурацкие деревья, хотя бы только за тем, чтобы доставитьему радость?
– Какоеобщество? – вопрошал он невидимого собеседника.
Может,надо было попросить начальника станции побеседовать с детьми нарелигиозные темы? Пусть бы он им рассказал о неприкаянных душах,парящих в небе. Или порадовал детей каталогами нижнего белья.
Садистскоесемейство из Порогов-на-третьей-миле могло бы раз в неделю даватьуроки, как истязать младенцев. Женщины после аборта – объяснитьсиротам, почему не хотят детей. А матери – поведать им, почемуони никому не нужны. Было бы весьма поучительно! «О Господи, –думал Уилбур Кедр. – Будь я моложе и энергичнее, какиебыли бы завязаны связи!»
Да,конечно, ошибки были. И, вспоминая их, д-р Кедр мрачно замкнулся надва часа. Если бы он умел делать аппараты для дыхания… Если бможно было подарить Фаззи Буку новые легкие!
ПустьГомер напишет попечителям, что был не совсем подготовлен лицезретьмертвого зародыша, упавшего с неба. Да и как «подготовить»сироту к истязаниям садистов, пьянству Дрейперов или несчастномуслучаю с Винклями? «Был ли у меня выбор? – спрашивалсебя д-р Кедр. – Может, не надо было учить Гомераакушерству? Но ведь чему-то учить надо».
«Мыпосланы на эту землю, чтобы приносить пользу, – писалУилбур Кедр (т.е. Фаззи Бук) попечительскому совету. –Нужно не критиковать, а делать дело, – утверждал молодойидеалист. – Гораздо лучше хоть что-то делать, чем сидетьсложа руки». «Выскажи им все, Фаззи!» –подстегивал себя д-р Кедр.
Фаззиподробно расписал попечителям, какая образцовая обстановка вСент-Облаке. «Именно благодаря доктору Кедру я захотел статьврачом, – писал он. – Старина Кедр всех насвдохновлял. Вы говорите об энергичности? Да этот старик полон сил!Хорошенько подумайте, прежде чем посылать в Сент-Облако молодыхлюдей. Кедр уходит их до полусмерти – через месяц попросятся вотставку! Вы что, думаете, медсестры не справляются с обязанностями?Сестра Анджела играет с детьми в бейсбол, да так, что можетпоказаться, это Олимпийские игры! Любят ли сирот? Еще как! Сестрытолько и делают, что целуют их и обнимают, но нюни распускать никомуне дают. Умеют наставить на путь истинный».
«Выспрашиваете, был ли за нами хороший надзор? – писал ФаззиБук. – Да там глаз с сирот не спускают! Мимо сестер Эдны иАнджелы мышка не пробежит. А девочки говорили, миссис Гроган знает,что они будут делать, когда им самим еще невдомек».
«Чтоможно сказать про общественные связи? – продолжал ФаззиБук. – Знаете, Сент-Облако – необыкновенное место.Помню, люди приезжали и поднимались на холм, только чтобы на насвзглянуть. Наверное, потому, что мы для них – идеальный примерсовместного человеческого общежития. Нескончаемый поток посетителей,как будто мы – одна из достопримечательностей штата Мэн».
«Достопримечательностьштата Мэн», – еле сдерживая переполнявшие егочувства, повторил Уилбур Кедр. Порыв ветра ворвался в открытое окнокабинета сестры Анджелы, принеся с собой черный дым из трубымусоросжигателя. Д-р Кедр очнулся и решил, что пора поставить точку,а то уж явно начинает заносить.
Завершивисторический труд, он отправился прилечь в провизорскую. Сестра Эдназаглянула в дверь, как он там; для нее достопримечательностью штатабыл сам Уилбур Кедр. О нем было главное ее беспокойство.
Проснувшись,Кедр снова занервничал. Время уходит; хорошо бы ему еще потянуть, вэтом все спасение. Историю можно переписать, но время ему неподвластно; вехи расставлены, скорость определена. Даже если онубедит Гомера поступить в Гарвардскую школу, на учение уйдут годы. АФаззи Бук станет врачом через год-другой. Д-р Кедр понимал: надопродержаться, пока Фаззи получит диплом и сможет заменить его вСент-Облаке.
Ему опятьзахотелось послушать молитву миссис Гроган, и он отправился вотделение девочек. Стоял в холле и слушал умиротворяющие слова. Ачто, если читать молитву и мальчикам? Хотя нет, мальчишки совсемзапутаются – вечернее благословение с принцами и королями, даеще молитва. Кедр иногда удивлял самого себя – чего только невзбредет в голову.
– Господи,поддержи нас весь долгий день, пока не удлинятся тени… неуляжется мирская суета… не будет завершена дневная работа.
Аминь,подумал Уилбур Кедр, святой из Сент-Облака, любитель эфира, стариксемидесяти с лишком лет. Позади длинный путь, но как много еще нужносделать!
* * *
Прочитаввопросы, присланные попечительским советом, Гомер не зная почему,забеспокоился. Конечно, д-р Кедр и другие стареют, но для него онивсегда были «немолоды». Он задумался, что станет сСент-Облаком, когда Кедр совсем одряхлеет, – эти мыслитакой болью отозвались в сердце, что он поспешно спрятал вопросник иконверт с обратным адресом в «Практическую анатомию кролика».К тому же сегодня был особенно хлопотливый день, наступила уборочнаяпора, и в «Океанских далях» к полудню ожидали сезонников.
Гомер смиссис Уортингтон встретили бригаду в яблочном павильоне и проводилив дом сидра, хотя в том и не было большой необходимости –больше половины сборщиков не первый раз в «Океанских далях»и хорошо знают дорогу. «Старый босс», как называла миссисУортингтон старшего сборщика, показался Гомеру совсем молодым. В этомгоду Олив впервые сама нанимала сезонников; прежде с ними списывалсяСениор Уортингтон. По убеждению Сениора, главное – из года вгод один и тот же хороший бригадир, тогда особых трудностей ссезонниками не будет.
Бригадиразвали Артур Роз, на вид он был примерно одних лет с Уолли, чутьстарше Гомера. Но Гомер знал, это только видимость, Роз уже пять илишесть сезонов возглавлял бригаду. До него с незапамятных времен былдругой босс. Но однажды на письмо Сениора ответил Роз, сообщавший,что теперь сам «будет за босса», потому что «старикдо смерти устал от путешествий». Позже выяснилось, что старикпопросту умер. Роз оказался прекрасным бригадиром, всегда привозилсборщиков сколько нужно, никто не сбегал, не пропускал работу из-запьянства больше, чем на день-другой. Он строго следил, чтобы не былодрак, особенно когда приезжали две-три женщины; с женщинами былииногда дети, но и они вели себя тихо. Конечно, случалось, кто-нибудьпадал с лестницы, но до серьезных травм не доходило. Бывалипроисшествия и на прессе, но только во время авральной ночной работы,когда уставшие за день работники подкреплялись спиртом и, разумеется,пикировали иногда с крыши дома сидра, хватив лишнего. Нозапретить эти ночные бдения, ставшие ритуалом, было невозможно.
Олив сголовой ушла в дела фермы. Днем ее все радовало, ночь же приносилатревогу; она была уверена, несчастья случаются с теми, кто поздноложится.
Незадолгодо страды Олив написала Артуру Розу, что Сениор умер и заниматьсянаймом будет теперь она. Письмо отправила по прежнему адресу –Южная Каролина, городок Грин, до востребования. Артур Роз ответилбыстро. Выразив соболезнование, он уверил ее, что бригада приедет,как всегда, вовремя и в полном составе. И сдержал слово. Олив никогдане называла Роза Артуром, разве что когда писала имя на конверте илиежегодной рождественской открытке («Счастливого Рождества,Артур!»). Впрочем, по имени его никто не звал. Почему –Гомеру не объяснили, скорее всего, для поддержания авторитета.Уважительное отношение к мистеру Розу Гомер особенно почувствовал,когда Олив их знакомила.
– Гомер, –сказала она, – это мистер Роз. А это Гомер Бур.
– Радпознакомиться, Гомер, – приветствовал его мистер Роз.
– Гомер– моя правая рука, – с чувством добавила Олив.
– Радэто слышать, Гомер! – сказал мистер Роз и пожал Гомеруруку – крепко, но второпях.
Поджарый,как большинство сезонников, он и одет был не лучше других. Но егопотрепанные вещи носили на себе отпечаток стиля: пиджак, пусть ветхийи грязный, был от двубортного костюма в полоску, явно принадлежавшегов прошлом какому-то щеголю. Поясом мистеру Розу служил шейный платокиз натурального шелка. И туфли были хорошие – для работы наферме это важно: старые, но заново подбитые, смазанные жиром и на видудобные, носки – в тон туфлям. У пиджака имелся кармашек длячасов: в нем золотые часы, которые, между прочим, шли. Роз частопривычным жестом извлекал их из кармашка и смотрел время, как будтовсе у него было расписано по минутам. Выбрит он был идеально,казалось, борода у него вообще не растет, гладкое лицо цветомнапоминало темный горький шоколад. Он постоянно жевал белые мятныепастилки, и от него всегда веяло приятной свежестью. Говорил идвигался он медленно и степенно, речь и манеры были сдержанные искромные, но, когда он просто стоял на месте и молчал, становилосьясно – этот человек порывист и в высшей степени решителен.
Былжаркий день бабьего лета. Океан – далеко, и легкая морскаяпрохлада не долетала до яблочного павильона. Мистер Роз и миссисУортингтон разговаривали на площадке возле павильона, средигрузовиков и фургонов, остальные сезонники сидели по своим машинам сопущенными стеклами, барабаня черными пальцами по горячему железу.Всего приехало семнадцать сборщиков и повар; к облегчению Олив, вэтом году ни женщин, ни детей не было.
– Оченькрасиво, – похвалил мистер Роз цветы в доме сидра.
Перед темкак уйти, миссис Уортингтон обратила его внимание на правила,прикнопленные в кухне рядом с выключателем.
– Пожалуйста,покажите их остальным, – попросила она. –Договорились?
– Конечно,я и сам всецело за правила, – с улыбкой отозвался тот.
КогдаГомер открывал для Олив дверцу фургона, мистер Роз сказал:
– Приходина первый отжим, Гомер. Конечно, у тебя есть дела поинтереснее –кино и всякое такое, но, если найдешь время, приходи. Посмотришь, каксделаем сущую безделицу – тысячу галлонов сидра. –Он переступил с ноги на ногу, словно застеснялся собственнойпохвальбы. – Все, что требуется, – восемь часовработы и сотни три бушелей яблок, – добавил он и сгордостью повторил: – И тысяча галлонов готова.
– МистерРоз – человек дела, – сказала Олив Гомеру наобратном пути к павильону. – Какое было бы для них самихсчастье, если бы все были такие, как он.
Гомер несовсем понял, что она хотела сказать. В ее голосе звучало ивосхищение, и сочувствие, и теплота, но все это было как бы подернутоледяной корочкой – одно ясно, ее отношение к мистеру Розунепоколебимо и складывалось на протяжении лет.
* * *
К счастьюдля Мелони, в бригаде сборщиков на ферме «Йорк» были двеженщины и ребенок; поэтому в доме сидра она чувствовала себя вбезопасности. Одна из женщин, жена бригадира, работала вместе совсеми, а другая, ее мать, готовила еду и присматривала за ребенком,которого почти не было слышно. На ферме был всего один душ – назабетонированной площадке позади сидрового барака, под бывшимивиноградными шпалерами, проржавевшими от времени и непогоды. Повечерам женщины мылись первые, и никто за ними не подглядывал.Бригадир, человек мягкий и спокойный, не возражал, что Мелони ночуетпод одной крышей с сезонниками. Все звали его «Ведь»,прозвище произошло от его пристрастия к этому словечку. Его сборщикибыли не так безоговорочно послушны, как сезонники мистера Роза. Егоникто не называл «мистер Ведь». Работал он усердно, но небыстро, и все равно сдавал больше сотни бушелей в день. Мелони скоропоняла, что он берет с рабочих комиссионные – по одному бушелюяблок с каждых двадцати.
– Ведьэто я нашел им работу, – объяснил он Мелони, добавив, чтокомиссионные «совсем пустяковые». Впрочем с Мелони онничего не брал. «Ты ведь сама работу нашла», –подмигивал он.
Через тридня она собирала уже по восемьдесят бушелей и, кроме того, помогаларазливать готовый сидр по бутылкам. Все это не радовало Мелони. Она увсех спрашивала про «Океанские дали», но никто ничего немог ей сказать.
Гомер, попростоте душевной, гораздо позже, чем Мелони, заметил, что и мистерРоз берет комиссионные со своих сборщиков. Роз работал быстрее всех,без спешки и суеты, никогда не ронял плоды и не ударял мешок сяблоками о перекладины стремянки. Но даже со всей своей сноровкой онмог бы собрать не больше ста десяти бушелей в день, а сдавал до сташестидесяти. Разницу и составляли комиссионные. Правда, мистер Розбрал совсем немного – по одному бушелю с каждых сорока, но вбригаде было пятнадцать человек, и никто из них не собирал меньшевосьмидесяти бушелей в день. Обычно мистер Роз быстро набирал сполдюжины бушелей, а потом немного отдыхал или наблюдал, как работаетбригада.
– Помедленнее,Джордж, – говорил он. – Ты мнешь плоды, на чтоони теперь сгодятся?
– Насидр, – отвечал Джордж.
– Верно, –кивал мистер Роз. – Вот только яблоки для сидра идут всегопо пяти центов за бушель.
– Ладно,понял, – отвечал Джордж.
– Воти хорошо, – говорил мистер Роз, – рад, чтопонял.
На третийдень пошел дождь, и работа в саду остановилась. Во время дождя яблокискользят из рук, да и рабочие чаще срываются с лестниц, но яблокампадение причиняет более ощутимый вред. Гомер пошел посмотреть напервый отжим сидра. Командовали здесь Злюка Хайд и мистер Роз, нодержались они поодаль, боясь забрызгаться. Двое сезонников стояли упресса, еще двое разливали сидр по бутылкам. Каждый час рабочиеменялись. Злюка следил за правильной установкой решеток: еслипоставить криво, весь отжим пойдет насмарку – три бушеля яблок,десять галлонов сидра. Да еще во все стороны разлетится жмых. Те, ктоработал у пресса, были в непромокаемых фартуках, остальные – врезиновых сапогах. Рев дробилки напомнил Гомеру визг циркулярных пил,которые ему мерещились в бессонные ночи. Насос гнал под пресс месивоиз мякоти, семян, кожуры и даже червей, если они попадались, месивонапоминало блевотину, «срыг», как говорила сестраАнджела. Из большой лохани под прессом сидр, с шумом пройдя сквозьвращающийся фильтр, сливался в тысячегаллонный чан, где еще недавноГрейс Линч демонстрировала Гомеру свою жалкую наготу. Через восемьчасов они и правда приготовили тысячу галлонов сидра. Лентатранспортера потянула дребезжащие бутылки в холодильную камеру.Промывал чан из шланга и ополаскивал решетки работник по прозвищуСук. Эту кличку он получил за умение ловко карабкаться по самымбольшим деревьям с ветки на ветку, с сука на сук без всяких лестниц.Другой сезонник, по прозвищу Герой, стирал холсты, снятые с решетокпресса. Злюка Хайд рассказал Гомеру, что Герой однажды и впрямьсовершил геройский поступок, правда, неизвестно какой. «Новсего лишь один», – укоризненно прибавил он, какбудто хотел сказать: стыдно иметь на счету только один подвиг, какимбы славным он ни был.
– Тебе,конечно, было скучно, – сказал мистер Роз Гомеру.
– Ноя узнал много нового, – солгал Гомер, не желаяразочаровать мистера Роза.
– Чтобыпонять всю прелесть работы на прессе, надо прийти смотреть ночью, –продолжал тот. – Сегодня мы просто работали в дождь.Другое дело, когда день рвешь яблоки, а ночью давишь сидр. Это надовидеть! – Он подмигнул Гомеру, как будто приоткрыл емуодну из тайн жизни, и протянул кружку сидра. Гомер целый день пилсидр, но эту кружку ему предложили так галантно, точно она былазалогом совместных ночных бдений, он взял кружку и сделал глоток. Изглаз у него брызнули слезы, лицо вспыхнуло, желудок обожгло огнем. Нислова не говоря, мистер Роз забрал у Гомера кружку и протянулработнику по прозвищу Сук. Тот допил огнедышащую смесь одним глотком,даже не поморщившись.
Загружаябутылки с сидром в фургон, Гомер краем глаза видел, как кружка отЗлюки Хайда перешла к Герою. Конечно, под неусыпным взором мистераРоза. Никто, кроме него, не знал, откуда берется ром. Прямо«хранитель тайн», подумал Гомер, но никак не могвспомнить, откуда эта фраза – не то из Чарльза Диккенса, не тоиз Шарлотты Бронте, но уж явно не из Грея или «Практическойанатомии кролика». Ничто не могло укрыться от глаз мистераРоза. Такую способность Гомер видел раньше только у д-ра Кедра, –а ведь они с Розом совсем разные люди и живут в разных мирах.
Работа вяблочном павильоне замерла. Толстуха Дот и другие женщины уныловзирали на дождь со своих мест возле упаковочной ленты транспортера.Никто не обрадовался сидру, который привез Гомер. Первый сидр всегдаслабый и водянистый – только такой получается из раннихмакинтошей и грейвенстинов. Злюка Хайд объяснил Гомеру, чтонастоящего сидра не будет до самого октября, и мистер Роз подтвердилего слова, важно кивнув. Для хорошего сидра нужны самые поздниеяблоки – золотой деликатес, зимний банан, болдуин и рассет.
– Тольков октябре сидр наберет вкус, – проговорила Толстуха Дот,равнодушно затягиваясь сигаретой.
Ее унылыйголос был созвучен настроению Гомера. Уолли уехал, и Кенди тоже; ванатомии кролика после Клары ничего нового для него не было.Сезонники, которых он так ждал, – самые обыкновенныетрудяги. Вся жизнь – работа, и только. Неужели он –незаметно для себя – стал совсем взрослым? Неужели так простопроисходит это важное превращение?
Наступилахорошая погода, и сборщики снова взялись за дело. К вечеру четвертогодня Злюка Хайд объявил, что ночью будет работа на прессе. Мистер Розопять пригласил Гомера в дом сидра, чтобы тот понял «всюпрелесть» ночной работы. Вечером Гомер поужинал с миссисУортингтон, помог ей вымыть посуду и только тогда сказал, чтособирается давить яблоки – вдруг надо помочь, работа нелегкая.«Какой ты молодец, Гомер!» – похвалила Олив. Гомерпожал плечами.
Ночьстояла прохладная, ясная. Самая лучшая погода для макинтошей –теплые солнечные дни и холодные ночи. Гомер полной грудью вдыхалсвежий запах яблок. Еще не стемнело, и можно было не держатьсядороги. Гомер шагал прямо по саду, между деревьями, и подошел к домусидра незамеченным. Он стоял в темноте, глядя на освещенные окна, иприслушивался к громыханию дробилки, к голосам и смешкам работников.На крыше тоже разговаривали и смеялись. Гомер долго стоял, слушал искоро с ясностью осознал, что белому человеку никогда не понять, очем говорят черные, – пока они сами этого не захотят.Голос мистера Роза звучал чище и выразительнее других, но и его словГомер не мог разобрать.
На ферме«Йорк» тоже готовили сидр, но Мелони до этого не былодела. Ее не интересовала ни работа пресса, ни разговоры сезонников.Бригадир Ведь дал ей понять, что его люди не хотят, чтоб она работалана прессе или на розливе, это ведь уменьшает их заработок. Но Мелонии так слишком устала от сбора яблок. Она лежала на кровати и читала«Джейн Эйр». В дальнем конце комнаты спал рабочий.Лампочка Мелони не мешала ему – он сильно перебрал пива. Другиеспиртные напитки Ведь запретил. Пиво хранилось в холодильной камере,рядом с прессом; во время работы мужчины пили его и чесали языки.Жена бригадира, добродушная женщина по имени Сандра, сидела накровати неподалеку от Мелони и вшивала молнию на брюках Сэмми, одногоиз сезонников. Других штанов у того не было. Время от времени онзаходил в ночлежную комнату, чтобы взглянуть, как двигаются дела уСандры. На нем болтались гигантского размера семейные трусы, из-подкоторых торчали короткие жилистые ноги с узловатыми коленками. МатьСандры, которую все называли просто Ма, лежала на соседней кроватипод высоченной грудой одеял. Одеял было куда больше, чем полагаетсяодному сезоннику, но Ма все время мерзла. Правда, это былоединственное, на что она жаловалась. Пищу она готовила простую, нообильную.
Потягиваяпиво, в спальню в который раз зашел Сэмми. Он принес с собой запахяблок, голые ноги у него были забрызганы соком и жмыхом.
– Нуи ноги! Ясно, почему ты так печешься о своих штанах, –сказала ему Сандра.
– Скоро,что ли? – спросил Сэмми. – Что ты тамковыряешься?
– Молниюзаело – это раз. А потом ты еще и выдрал ее из ширинки, –отозвалась Сандра.
– Ичего так поспешно расстегивался? – буркнула Ма. Она лежалапод одеялами не шевелясь, как колода.
– Вотчерт, – ругнулся Сэмми и пошел назад к прессу.
Иногда вдробилку попадала толстая плодоножка или сердцевина, и раздавалсякороткий рев, будто циркулярная пила налетала на сук. Ма тогдабормотала: «Ну вот, чьей-то руки нет. Нажравшись пива, и головупотеряешь». Несмотря ни на что, Мелони удавалось читать. Средисезонников она не чувствовала себя изгоем. Обе женщины относились кней хорошо, особенно когда поняли, что ей их мужчины не нужны.Мужчины уважали ее – и за работу, и за пропавшеговозлюбленного. Хоть и поддразнивали, но беззлобно. Одному из мужчинона наврала, и довольно удачно. Ложь, как она и надеялась, быстрораспространилась. Мужчину звали Среда, почему, никто ей не объяснил.Да она и не интересовалась. Среда все время расспрашивал ее про«Океанские дали», про возлюбленного, которого она ищет.Как-то раз Мелони осторожно примащивала лестницу к стволу дерева,усыпанного яблоками, стараясь ни одного не сбить. Среда помогал ей, иМелони вдруг спросила:
– Штаныу меня тесные, в обтяжку, правда?
– Ага, –кивнул Среда. – Все видно, что в карманах лежит.
Среда ещераз окинул ее взглядом. В кармане у Мелони лежала заколка в формесерпа. Прижатая поношенной тканью, она чуть ли не впивалась в бедро.Эту заколку Мэри Агнес Корк стащила у Кенди, а Мелони потом у самойМэри Агнес. Она ждала, когда отрастут волосы, а пока что носила ее вправом кармане брюк, как носят нож.
– Чтоэто? – спросил Среда.
– Членорез, –небрежно бросила Мелони.
– Чего? –не понял Среда.
– Чего-чего? –хмыкнула Мелони. – Ножичек, маленький, но острый. Как раздля члена.
– Длячего? – переспросил Среда.
– Длякончика члена, – уточнила Мелони. – Чик, и нет.Удобная штука.
Будь вбригаде любители поножовщины, кто-то, может, и попросил бы Мелонипоказать «членорез» – просто из любопытства. Ноникто не попросил, а слух разошелся. Про Мелони и так ходили истории,а после этого случая укрепилось твердое мнение, что с ней шуткиплохи. Даже пьяные никогда к ней не лезли. Во время отжима мужчинывсе время пили пиво и часто бегали во двор помочиться. Мелони ненравилось, что они справляют нужду под окнами ночлежки.
– Эй, –кричала она из окна, – не желаю это слушать! И не хочупотом дышать вонью. Неужто нельзя отойти подальше? Или темнотызабоялся?
Сандру иМа последняя фраза приводила в восторг, и они не упускали случая ееповторить. Заслышав журчание, они хором начинали кричать: «Эй,ты! Темноты забоялся?»
Всеотносились к грубости Мелони терпимо, даже с уважением. Единственно,что раздражало работников, – чтение по ночам. Никто из нихне умел читать. Мелони не сразу осознала, что в чтении им видитсячто-то враждебное, даже оскорбительное. Тем вечером, когда всеулеглись, Мелони, как обычно, спросила, не мешает ли ее лампочка.
– Лампочканикому не мешает, – отозвался Среда. Рабочие согласнозагудели, а Ведь спросил:
– Камеронапомните?
Послышалсясмех, и Ведь объяснил Мелони, что Камерон – он много летработал на ферме «Йорк» – боялся темноты, какмаленький, и всегда просил оставлять свет.
– Боялся,что его звери сожрут, – добавил Сэмми.
– Какиееще звери? – удивилась Мелони.
– Аон и сам не знал.
Мелониснова уткнулась в «Джейн Эйр». Через какое-то времяСандра сказала:
– Несвет нам мешает, Мелони.
– Ага,не свет, – подтвердил кто-то.
Мелонисперва не поняла, о чем речь, но вскоре заметила, что все рабочиеповернули головы и смотрят на нее.
– Нуладно, – сказала она. – Что же вам мешает?
– Ачто ты там такое читаешь? – спросил Среда.
– Да, –подхватил Сэмми, – что там написано, в этой книжке?
– Ничегоособенного, – отозвалась Мелони.
– Здорово,когда умеешь читать, да? – не отставал Сэмми.
– Да, –отмахивалась Мелони.
– Ишьты, зачиталась, – сказал Среда. – Может, твоякнига и нам глянется?
– Хотите,чтобы я почитала вслух? – спросила Мелони.
– Мнеодин раз вслух читали, – похвалилась Сандра.
– Нея, – буркнула Ма. – И не твой папаша.
– Ая и не говорю, что вы.
– Амне никто никогда не читал, – сказал Сэмми.
– Имне, – поддакнул кто-то.
Мужчины вожидании приподнялись на локтях. Даже Ма, разворошив кучу одеял,повернулась к Мелони и уставила на нее взгляд.
– Ану, все тихо, – скомандовал Ведь.
Впервые вжизни Мелони испугалась. Как будто после всех скитаний она сноваочутилась в отделении девочек. Но дело было не только в этом. Впервыеот нее чего-то ждали. «Джейн Эйр» значила для нее самойочень много, но что в Бронте поймут сезонники? В приюте она читалавслух малышам, детям, которые ничего не понимали и засыпали под еечтение. Но то были сироты, они жили по строгим предписаниям д-раКедра. Чтение вслух входило в обязанности Мелони. Она перечитывала«Джейн Эйр» уже в четвертый раз и сейчас была почти насередине.
– Ячитаю на сто восьмой странице, – сказала она. –До этого уже много произошло.
– Ничего,читай, где остановилась, – сказал Сэмми.
– Может,начать сначала?
– Читай,что читаешь себе, – сказал Ведь.
Непривычнодрожащим голосом Мелони начала:
– «Ветергудел высоко в ветвях дерева, осенявшего ворота…»
– Какэто – осенявшего? – спросил Сэмми.
– Воротабыли под его сенью, – объяснила Мелони. – Какпод навесом.
– Вродетого, что у нас над душем, – сказала Сандра.
– Ясно, –проговорил кто-то.
– «Нодорога, насколько я могла видеть, – продолжала Мелони, –была безмолвна и уединенна…»
– Аэто что значит? – опять вмешался Сэмми.
– Значит,там было тихо и пусто, – сказала Мелони.
– Теперьпонятно? – спросил Ведь, и рабочие отозвалисьодобрительным гулом.
– Хватитвам, не перебивайте! – крикнула Сандра.
– Нонадо же все понимать, – сказал Среда.
– Заткнитесьвсе! – отрезала Ма.
– Читайдальше, – попросил Ведь, и Мелони сделала еще однупопытку:
– «…Дорогабыла безмолвна и уединенна – длинная белая линия, залитаялунным светом. Только тени облаков пробегали по ней…»
– Как– пробегали? – спросил кто-то.
– Облакаплыли в небе, а на дороге двигались их тени, – объяснилаМелони.
– Этоя понял, – задумчиво проговорил Среда, – ятакое видел.
– Дапомолчи ты! – одернула его Сандра.
– «Чистые,младенческие слезы…» – начала было Мелони, новдруг запнулась. – Я и сама не знаю, что это за чистыеслезы, – сказала она. – Но не обязательнопонимать каждое слово.
– Верно, –согласился кто-то. И Мелони продолжала:
– «…Слезызатуманили мне глаза, слезы разочарования и нетерпения. Устыдившись,я вытерла их…» – Ну, теперь все понятно, –с облегчением вздохнул Среда.
– «…Изастыла на месте», – прочитала Мелони.
– Простыла,что ли? – спросил Сэмми.
– Данет, остановилась, просто встала на месте! – повысивголос, разъяснила Мелони и двинулась дальше:
– «…Лунаскрылась в своих покоях, опустив плотную завесу туч, ночь сталатемной, непроглядной…»
– Какстрашно, – прошептал Среда.
А Мелоничитала:
– «…Сильныйпорыв ветра принес с собой капли дождя. Я повторяла про себя: приди!Приди же! Я так хотела, чтобы он пришел! Я молча молилась об этом,сжимаясь от мрачных предчувствий…» – Мелони сновазапнулась, слезы застилали ей глаза, и она не могла разобратьстрочек.
Наступилодолгое молчание.
– Отчего она сжималась? – наконец испуганно спросил Сэмми.
– Незнаю! – всхлипнула Мелони. – Наверное, отстраха.
Какое-товремя все сочувственно слушали ее плач.
– Помне, так это очень грустная история, – прошептал Сэмми.
– Зачемты читаешь такое на ночь? Ведь страшно, – участливо сказалВедь.
Мелонимолча выключила свет и спрятала голову под одеяло. Когда все лампочкипогасли, на кровать к Мелони присела женщина, наверное Сандра, подтяжестью Ма пружины заскрипели бы куда громче.
– Спросименя, и я тебе скажу, забудь ты про этого парня, –прошептала она. – Никуда он негодный. Даже не сказал, кудаделся.
С тех поркак Мелони ушла из приюта, никто ни разу не погладил ее по голове.Она вдруг вспомнила миссис Гроган и так о ней заскучала, что забыла оГомере – но только на мгновение. Когда все заснули, она сновавключила свет – как бы кто ни относился к «Джейн Эйр»,Мелони эта книга всегда помогала. А сейчас ей особенно была нужнапомощь. Она прочитала еще двадцать страниц, но все ее мысли крутилисьвокруг Гомера. «Я должна проститься с тобой навсегда, –с отчаянием читала она. – Забыть о тебе и начать новуюжизнь среди новых людей». Истина этих слов навсегда захлопнуладля нее любимую книгу. Мелони сунула ее под матрас и, покидая ферму«Йорк», там ее и оставила. Если б она сейчас прочиталаотрывок из «Давида Копперфильда», тот самый, что Гомерповторял как молитву, она бы и Копперфильда вычеркнула из своейжизни. «…Я стоял и смотрел, как призраки прошлогопроплывают мимо…» «Как же! – подумалабы Мелони, – проплывают мимо!» Она прекрасно знала,что эти призраки следуют и за ней и за Гомером неотступно, как тень.Мелони плакала, пока не уснула. Она перестала надеяться, но при нейосталась прежняя одержимость, и глазами души она искала в темнотеисчезнувшего Гомера.
В тотвечер ей было бы не разглядеть его – Гомер притаился в тенидома сидра, отгороженный от работников освещенными окнами. Чихни онили упади, споткнувшись, вой дробилки скрыл бы все звуки и его всеравно никто не увидел бы. Иногда Гомер поднимал голову и гляделвверх, на крышу – там двигались, описывая круги, красныеогоньки сигарет. Вскоре стало холодно, и он пошел в дом посмотреть,как работает пресс и выпить кружку сидра с ромом. Мистер Розобрадовался приходу Гомера и протянул ему кружку, где было совсеммало сидра и много рома. Вместе они стали наблюдать за работой ислушать оркестр дробилки с насосом. Сезонник по имени Джек направлялструю. Поперек горла у него шел страшный шрам – след раны,после которой почти невозможно выжить. Другой мужчина, по кличкеАпельсин, с грохотом ворочал решетки, отважно подставляя себя подбрызги сидра свою кличку он получил, выкрасив однажды волосы воранжевый цвет. Но это было очень давно, теперь от краски и следа неосталось. От выпитого рома оба порядком одичали; работали состервенением, не обращая внимания на летящие в лицо яблочные клочья.Мистер Роз, с виду совсем трезвый, наблюдал за работой мужчин имашин, пущенных на полную мощность.
– Постарайтесьзакончить к полуночи, – коротко бросил он.
Джекнаправил месиво на верхнюю решетку. Апельсин выправил пресс. В другомконце комнаты двое работников, которых Гомер не знал, с предельнойбыстротой наполняли бутылки сидром. Вдруг один из них прыснул, адругой громко захохотал.
– Чтовас там рассмешило? – спросил мистер Роз.
И в ответуслыхал: в чан упала горящая сигарета. Джек с Апельсином тожезагоготали; Гомер, глядя на них, улыбнулся, но мистер Роз тихосказал:
– Придетсяее оттуда выудить. Незачем поганить сидр.
Мужчиныразом умолкли. Только машины продолжали работать, с пронзительнымвоем извергая потоки жижи.
– Лезьв чан, – скомандовал мистер Роз. – Ипоторапливайся.
Работник,уронивший сигарету, изумленно уставился в тысячегаллонный чан. Он былполон пока наполовину, но все равно в нем пришлось бы плавать.Мужчина неуверенно снял резиновые сапоги.
– Нетолько сапоги, – сказал мистер Роз. – Всеснимай. И прими душ. Живей поворачивайся, никаких простоев.
– Что? –взъелся рабочий. – Раздеваться и мыться, чтобы туда лезть?
– Тыгрязный, – тихо сказал мистер Роз. – Давайпоживее.
– Сейчас,разбежался, – ухмыльнулся рабочий. – Тебе надо– ты и лезь!
Наступиломолчание.
– Тызачем здесь, парень? – вмешался Апельсин.
– Атебе чего, – огрызнулся строптивый работник.
– Чтоты тут делаешь? – повторил Апельсин.
– Ответь,делаю из яблок сидр, – сказал Джек.
– Чего-чего? –переспросил работник.
– Простоскажи, делаю сидр и все, – опять сказал Джек.
МистерРоз повернулся к Гомеру:
– Пойдемна крышу, дружище, посмотрим, как там. – Взяв Гомера подлокоть, он мягко, но настойчиво повел его к выходу.
– Тычто, не знаешь мистера Роза? – донеслись до Гомера словаАпельсина.
– Хочешьпознакомиться с его ножичком? – подхватил Джек.
– Рукау него не дрогнет, он в этих делах мастак, – вразумлялАпельсин.
– Делайчто сказано и помалкивай, – заключил Джек.
Поднимаясьвслед за мистером Розом по лестнице, Гомер услыхал, как внизу зашумелдуш. Душ был в закутке внутри дома, не то что на ферме «Йорк».Оказавшись на крыше, Гомер огляделся, но увидел в темноте лишьогоньки сигарет. Уцепившись за руку мистера Роза, он на ощупьдвигался по настилу крыши, пока тот не нашел место, где сесть.
– Полагаю,Гомера не надо представлять, – сказал мистер Роз.Послышался гул приветствий. Присмотревшись, Гомер заметил Героя иСука. Кроме них, там был парень по имени Вилли, два-три работника,незнакомых Гомеру, и старый повар по прозвищу Котелок. Он и правдапоходил на низенькую чугунную кастрюлю, и моститься на крыше ему былотрудновато. Чья-то рука протянула Гомеру теплую пивную бутылку. В нейоказался ром.
– Гляньте,опять остановилось, – проговорил Сук, и все обратиливзгляды в сторону океана.
Ночныеогни Кейп-Кеннета почти скрывались за горизонтом, и с крыши виднелисьтолько их отражения на воде. Но чертово колесо сияло высоко и ярко.Вот оно остановилось, чтобы высадить пассажиров и забрать новых.
– Может,эта штука решила передохнуть, – сказал Сук и всезасмеялись,
– Облегчитьсязахотела, – добавил кто-то, и вокруг захохотали ещегромче.
– Явот что думаю, – сказал Вилли, – когда оноподходит близко к земле, ему положено остановиться.
Этопредположение озадачило компанию. Над крышей нависло напряженноемолчание. Но вот колесо снова поехало, и сезонники вздохнули соблегчением.
– Опятьпошло, – сказал Герой.
– Онокак звезда, – заметил старый повар Котелок. –Кажется, что холодное, а подойди поближе – сожжешься! Горячеекак огонь!
– Эточертово колесо, – сказал Гомер.
– Чего? –удивился Вилли.
– Чьеколесо? – переспросил Сук.
– Чертовоколесо, – сказал Гомер. – Там в Кейп-Кеннетеесть разные аттракционы. В том числе и чертово колесо.
МистерРоз толкнул его в бок, но Гомер не понял. Все вдруг притихли. Гомервзглянул на мистера Роза; тот укоризненно качал головой.
– Что-тоя об этом слыхал, – проговорил Котелок. –Кажется, такое было в Чарльстоне.
– Во,опять встало, – сказал Герой.
– Этолюди выходят из кабинок, – объяснил Гомер. –Одни выходят, а другие садятся.
– Люди? –изумился Сук. – Они что, катаются на этой штуке?
– Недури мне голову, Гомер, – хмыкнул Герой.
ОпятьГомер ощутил толчок под ребро, и мистер Роз тихо сказал:
– Вывсе такие дремучие, вот Гомер и подшучивает над вами. Бутылка с ромомопять пошла по рукам, но мистер Роз пропустил свою очередь.
– Вызнаете, откуда взялось это имя – Гомер? – Он обвелглазами рабочих. – Знаете, кто такой был Гомер?
– По-моему,я о таком слыхал, – отозвался Котелок.
– Гомер– это первый рассказчик в мире! – объявил мистер Рози, толкнув Гомера в бок еще раз, добавил: – Наш Гомер тожезнает много всяких историй.
– Черт, –буркнул кто-то.
– Такчто это за колесо, Гомер? – спросил Сук.
– Чертово.
Всегромко расхохотались.
– Воблин! Чертово колесо! – повторил Герой. –Офигеть можно!
Сновараздался взрыв хохота. Один из рабочих, которого Гомер не знал, дажескатился с крыши. Когда тот приземлился, Котелок крикнул:
– Эй,ты жив, черт сраный?
– Вроде, –уныло отозвался тот, и все опять засмеялись.
Внизуснова зашумел душ. Видно, рабочий уже выудил окурок из чана и теперьсмывал с себя сидр. Мистер Роз еле заметно кивнул.
– Вилли,Герой, – сказал он. – Ступайте разливать побутылкам.
– Дая только что оттуда, – проворчал Герой.
– Воти хорошо, значит, уже набил руку, – отозвался мистер Роз.
– Ямогу постоять на прессе, – предложил кто-то из темноты.
– Джекс Апельсином пока справляются, – ответил мистер Роз иподнялся.
Чутьеподсказало Гомеру, что лучше уйти вместе с ним. Спускаясь полестнице, они помогали друг другу. Мистер Роз все время молчал и,только оказавшись на земле, заговорил очень тихо и серьезно:
– Яхочу, чтоб ты понял: им не надо знать про колесо, ни к чему, да ониэтого и не хотят.
– Точно, –кивнул Гомер. Он еще немного постоял в темноте, глядя на освещенноеокно. Гомер уже пообвыкся с речью сезонников, и понимал почти все, очем говорилось на крыше.
– Опятьостановилось. – Это был голос Сука.
– Ага, –подхватил кто-то. – С него слезают люди.
Раздалсяновый взрыв хохота.
– Азнаете что, – начал Котелок, – вдруг этовоенная машина?
– Чего-чего?
– Ведьмы уже вроде как воюем, – объяснил Котелок. – Ягде-то слыхал об этом.
– Вотчерт, – ругнулся кто-то.
– Может,это такая штука для самолетов? – продолжал котелок. –Чтобы они ее издалека видели.
– Кто,самолеты? – спросил Герой.
– Опятьпоехало, – перебил их Сук.
Черезсады Гомер зашагал назад, к дому Уортингтонов. Олив оставила лестницуосвещенной, и у него потеплело на сердце. Проходя мимо двери в ееспальню, он заметил полоску света и тихо сказал:
– Спокойнойночи, миссис Уортингтон. Я вернулся.
– Добройночи, Гомер, – отозвалась она.
В комнатеУолли он встал у окна и долго глядел в ночную тьму. Дом сидра былслишком далеко, а ему так хотелось узнать, что сделают сезонники,когда огни в Кейп-Кеннете разом погаснут и колесо на ночьостановится. Интересно, что они скажут там, на крыше? Может, решат,что колесо прилетало с другой планеты, и теперь, с потушеннымиогнями, пустилось в обратный путь? А понравилось бы колесо ФаззиБуку? – думал Гомер Бур. Или Кудри Дею, или юномуКопперфильду? Хорошо было бы прокатиться на нем вместе с Мелони –всего один раз, только чтоб узнать, что она скажет. А вот д-р Кедрнаверняка ничего не сказал бы. Для него все тайны жизни уже открыты.
Наследующий день мистер Роз решил дать себе отдых и отправился напоиски Гомера. Тот работал приемщиком в жаровне – пересчитывалкорзины, грузил их на прицеп и выдавал рабочим аванс.
– Покажимне это колесо, – с улыбкой попросил мистер Роз.
– Чертовоколесо? – удивился Гомер.
– Яхотел бы взглянуть на него, если ты не против, – сказалмистер Роз. – Только никому ничего не говори, идет?
– Да, –кивнул Гомер. – Тогда надо поторопиться, иначе его закроютна зиму. Наверняка уже сейчас кататься на нем холодно.
– Япока не знаю, захочу ли кататься. Сперва надо взглянуть.
– Точно, –согласился Гомер.
МиссисУортингтон позволила Гомеру взять фургон, и вечером он заехал в домсидра за мистером Розом. Сезонники с любопытством взирали напроисходящее.
– Намнадо кое-что посмотреть в дальнем саду, – объяснил иммистер Роз.
– Чтоеще за дальний сад? – спросил Котелок у Героя, когда Гомери мистер Роз сели в фургон.
ДорогойГомер вспоминал, как катался на колесе вместе с Уолли. Тогда былогораздо теплее. М-р Роз все время молчал. Когда они подошли каттракционам, он и вовсе замкнулся в себе, и это было совсем на негоне похоже. Летний сезон кончился, толпа схлынула, и некоторыеаттракционы уже закрылись на зиму.
– Неволнуйтесь, – сказал Гомер. – Чертово колесобезопасное, там все продумано.
– Колесо-томеня не волнует, – бросил мистер Роз. – Тылучше посмотри, много здесь людей с моим цветом кожи?
Но Гомерне замечал никакой враждебности во взглядах окружающих. Будучисиротой, он привык, что на него глазеют, и не обращал на этовнимания. Но слова мистера Роза словно пробудили его. На нихдействительно все смотрели, и Гомер вдруг понял, что он в центревнимания, и вовсе не сиротство тому виной. Они подошли к колесу,очереди не было, пришлось только подождать, пока подъедет кабина.Колесо остановилось, и Гомер с мистером Розом сели рядом на однускамейку.
– Еслихотите, можем сесть на разные, – предложил Гомер.
– Пустьбудет так, – ответил мистер Роз.
Колесоначало подниматься, он сидел прямо, неподвижно и задерживал дыхание,пока они не поднялись на самую верхнюю точку.
– Вонтам наш сад, – показал Гомер, но мистер Роз смотрел тольковперед, прямо перед собой. Он даже не шевельнулся, как будтоустойчивость всего сооружения зависела именно от него.
– Непонимаю, что особенного в этом колесе? – вдруг сказал онровным, невыразительным голосом.
– Простоприятно покататься, да и вид красивый, – сказал Гомер.
– Видс крыши лучше, – возразил мистер Роз. Колесо началоопускаться, и он прибавил: – Хорошо, что я сегодня мало ел.
Ониопустились до земли, и кабина снова начала подниматься. Вокругаттракциона собралась большая толпа, но это была не очередь наследующую поездку – вместе с Гомером и мистером Розом на колесекатались всего две пары и один мальчик. Они опять поднялись на самыйверх, и только тогда Гомер понял, что зеваки внизу смотрят на мистераРоза.
– Пришлипоглазеть, как ниггер полетит вверх тормашками, – сказалмистер Роз. – Или начнет блевать. Ждут, что машинасломается под тяжестью черномазого. Не дождутся, я их развлекать несобираюсь.
– Пожалуйста,не волнуйтесь, – попросил Гомер.
– Этислова я слышу всю жизнь, парень, – сказал мистер Роз.
Они снованачали спускаться.
Вдругмистер Роз высунулся из кабины, чуть ли не вывалился и его вырвалопрямо на толпу. Люди вмиг бросились врассыпную, но не все сумелиотскочить вовремя. Кабина подъехала к нижней точке, и колесоостановилось, чтобы выпустить пассажира которому стало плохо. Зевакиуже разбежались – все, кроме молодого парня, которому досталосьбольше других. Когда Гомер с мистером Розом ступили на землю, пареньнаправился прямо к ним.
– Похоже,ты это сделал нарочно, – сказал он мистеру Розу.
– Тыхочешь сказать, я нарочно почувствовал себя плохо? –спросил мистер Роз.
Необорачиваясь, он пошел прочь, Гомер заспешил следом. Парень былпримерно одних лет с Гомером; может, даже учится в той же школе,подумал Гомер.
– Да,нарочно, – повторил парень.
– Тыкто такой? – спросил мистер Роз у парня, остановившись.
– Что? –не понял тот, но Гомер стал между ними и быстро проговорил:
– Моегодруга затошнило, пожалуйста, не приставайте к нему.
– Твоегодруга! – фыркнул парень.
– Спросименя, кто я такой, – сказал мистер Роз.
– Нуи кто ты такой, вонючий мистер? – закричал парень.
Гомервдруг оказался в стороне, а мистер Роз придвинулся вплотную к парню.В его дыхании не было запаха рвоты – он успел сунуть в ротмятную пастилку, и в его глазах снова горел огонь, потухший было начертовом колесе. Парня несколько изумила столь тесная близость. Онхоть и был много плотнее и выше, но все-таки растерялся.
– Таккто же ты такой, вонючий мистер? – повторил он уже не такуверенно.
МистерРоз расплылся в улыбке.
– Яработаю вышибалой, – сказал он, скромно потупясь.
Кто-торядом засмеялся, толпа стала собираться опять, и Гомер вздохнул соблегчением. Мистер Роз снова улыбнулся, и парень невольно улыбнулсяв ответ.
– Прости,что на тебя попало, – вежливо извинился мистер Роз.
– Даладно уж, – бросил молодой человек.
Сделавнесколько шагов, он вдруг остановился и ошеломленно уставился намистера Роза, но тот уже уходил под руку с Гомером. Парень, бледный,как полотно, смотрел им вслед. Его фланелевая куртка, все ещезастегнутая на молнию, была широко распахнута. На ней красовалсядлинный разрез – сверху донизу, исчезли и все пуговицы нарубашке. Он испуганно переводил взгляд с себя на спину мистера Роза,но тот не оборачивался. Парень наконец очнулся и поспешно скрылся втолпе.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ

УДАРЫ СУДЬБЫ

Урожай наферме «Йорк» был собран. Старший на ферме попросил Мелониостаться травить мышей.
– Надос ними покончить, пока земля не замерзла, не то они будут хозяйничатьздесь всю зиму, – сказал он.
Отравленныйовес и кукурузу разбрасывали вокруг деревьев, сыпали в мышиные норки.
Бедныемышки, подумала Мелони и на несколько дней осталась. Она толькоделала вид, что помогает. Увидев норку, старательно маскировала ее,нагребая поверх сухие листья. Ни разу не бросила внутрь отравленныхзерен и не рассыпала в междурядьях. От запаха яда ее тошнило, онавытряхивала отраву в кювет, набивала мешок песком и галькой и,раскидывая безобидную смесь, приговаривала: «Счастливоперезимовать, мышки!»
В баракестало совсем холодно. Для Мелони поставили железную печурку, котораятопилась дровами, дымоходную трубу вывели наружу в окно. Толькоблагодаря этой печке еще и можно было пользоваться уборной. В тоутро, когда в душе замерзла вода – он был во дворе, –Мелони решила двигаться дальше; одно плохо, некому будет спасатьмышей.
– Другогосада тебе сейчас не найти, – предупредил ее старший. Зимойработников не нанимают.
– Зимойя найду работу в городе, – ответила Мелони.
– Вкаком? – спросил он, но Мелони только пожала плечами.
РемнемЧарли она потуже стянула пожитки, с трудом влезла в пальто миссисГроган – оно было узко в плечах и бедрах, руки из рукавовторчали, но, глядя на Мелони, вы бы согласились, что в нем уютно.
– ВМэне нет настоящих городов, – продолжал уговаривать еестарший.
– Дляменя и городишко город, – отвечала Мелони. Глядя ей вслед,старший сборщик вспомнил: вот здесь, на этом месте, он уже однаждыпрощался с ней. Тогда была весна, а сейчас деревья голые, небоналилось свинцовой тяжестью, земля с каждым днем цепенеет, а дляснега рано – выпадет и тут же тает. И старшему вдруг захотелосьуйти вместе с Мелони куда глаза глядят.
– Наверное,скоро ляжет снег, – громко сказал он.
– Что? –переспросила одна из сборщиц.
– Пока! –крикнул старший вдогонку Мелони, но та не обернулась.
– Скатертьюдорожка, – прошипела вторая.
– Шлюха! –подхватила третья.
– Почемушлюха? С кем она спала? Кто видел? – возмутился старший.
– Обыкновеннаябродяжка, – сказала первая.
– Затоона ни на кого не похожа, – защищал он Мелони. Намгновение стало тихо, женщины вытаращили на него глаза.
– Втюрился! –наконец прорвало одну.
– Никакее пропавшему дружку завидует! Женщины рассмеялись.
– Нууж нет! – запротестовал старший. – Ему непозавидуешь. Надеюсь, она его не найдет. И ему и ей будет лучше.
Работница,чей муж пытался изнасиловать Мелони, не принимала участия вразговоре. Она открыла стоявший рядом с кассой большой, на всех,термос, хотела налить кофе, но вместо него в кружку посыпалисьотравленные зерна. Мелони, разумеется, не хотела никого отравить (дляэтого надо было бросить в кофе всего горсть зерен). Таков уж был еепрощальный привет. Работницы молча пялились на них, будто читали поним, как по картам, свое будущее.
– Понятнотеперь, что я хотел сказать? – спросил старший. Взяляблоко из корзины, смачно откусил; оно оказалось водянистое ибезвкусное, он сморщился и выплюнул откушенный кусок.
Мелонишагала по дороге в сторону океана, было очень холодно, но ходьбаскоро согрела ее. Машин – ни встречных, ни портных – небыло, приходилось рассчитывать на свои ноги. Наконец она вышла нашоссе, идущее вдоль побережья, и тут же подвернулась оказия. Изкабины притормозившего грузовика выглянул бойкий парнишка, белесый, срусыми волосами.
– Краскии шеллак из Ярмута к вашим услугам, – сказал он.
Пареньбыл немного моложе Гомера, но в остальном явно ему проигрывал.Парнишка гордо представился специалистом по обработке древесины.
Ужконечно, подумала Мелони, специалист, в лучшем случае коммивояжер, аскорее всего, просто развозит чей-то товар. Она скупо улыбнулась,пряча щербинку зубов. Парнишка неловко заерзал на сиденье, ожидаяответного приветствия. «Надо же, – подумалаМелони, – я могу любого смутить в считанные секунды».
– А…а куда вы идете? – спросил парнишка, его грузовик тащилсярядом с Мелони, от него несло красками, лаком, креозотом.
– Вгород, – ответила она.
– Вкакой?
ТутМелони позволила себе улыбнуться пошире, и парню представиласьнаглядная картина трагического прошлого ее рта.
– Аты в какой? – ответила она вопросом на вопрос.
– Яеду в Бат. – Парень уже явно нервничал.
– ВБат? – повторила она и пожала плечами. Такого города онане слыхала.
– Неочень большой, но город, – заверил ее специалист пообработке древесины.
Это былгород Клары. Д-р Кедр и Гомер могли бы в свое время сказать ей обэтом, но не сказали. Для Мелони это было неинтересно. Она питала кКларе одно чувство – зависть. Слишком много времени проводил сней Гомер. Но в Бат ей стоило ехать, там многие знали ферму«Океанские дали». Это был верный путь к Гомеру, о чемМелони, конечно, не подозревала.
– Такедем в Бат? – осторожно спросил парнишка.
– Точно, –невпопад ответила Мелони и ощерилась, улыбкой ее гримасу нельзя былоназвать, так скалит зубы собака.
На Деньблагодарения Уолли приехал домой. Кенди всю осень в субботу ивоскресение проводила дома, но Гомер ни разу не видел ее в отсутствиеУолли. Уолли очень этому удивился. Его удивление смутило Кенди, иГомер понял: она тоже искала предлога для встречи. Но смущаться былонекогда – в доме опять полно народа, Олив на седьмом небе отсчастья. В духовке – идейка, каждые пятнадцать минут надополивать ее собственным соком, пора сервировать стол, не до смущения.
РеймондКендел и раньше бывал в этот день у Уортингтонов, но первый раз безСениора. Минут пять он был подчеркнуто вежлив, но скоро увлексяинтересным деловым разговором с Олив.
– Отецсебя ведет как девушка на свидании, – сказала на кухнеКенди Олив.
– Япольщена, – рассмеялась та.
На этомлегкомысленные намеки и кончились. Гомер вызвался разделать индейкуна порции и проявил такое искусство, что Олив заметила:
– Бытьтебе, Гомер, хирургом!
Уоллирассмеялся. Кенди не знала, куда деть глаза. А Рей Кендел прибавил:
– Упарня золотые руки. Все, что они однажды делали, помнят всю жизнь.
– Такиеже, как у вас, Рей, – сказала Олив.
Гомерстарался как можно скорее покончить с индейкой. И тут Уолли заговорило войне. Он уже давно подумывает бросить университет и поступить влетную школу, объявил он.
– Когданачнется война – мы ведь можем в нее вступить, – яуже буду летчиком, – прибавил он.
– Ничегоподобного ты не сделаешь, – сказала Олив.
– Ичто тебя так тянет летать? – спросила Кенди. –Ты рассуждаешь как эгоист.
– Почемуэгоист? Это мой долг. Защита родины – долг каждого!
– Длятебя это еще одно приключение, – сказала Кенди. –А это и есть эгоизм.
– Тыничего подобного не сделаешь, – повторила Олив.
– Вту мировую войну меня не взяли по возрасту, я был слишком молод, –сказал Рей. – А в эту, если начнется, не возьмут, потомучто слишком стар.
– Вамповезло, – взглянула на него Олив.
– Ещекак, – кивнула Кенди.
– Незнаю, – пожал плечами Рей. – Я хотел пойтивоевать. Даже прибавил себе лет, но меня кто-то выдал.
– Стех пор вы поумнели, – сказала Олив.
– Поумнелили нет, но вот за техникой не угонишься. Начнись война, стольковсего придумают. Представить себе невозможно.
– Ая представляю. И ни о чем, кроме войны, не думаю, – горячопроговорил Уолли.
– Дажео смерти? – спросила Олив, унося остов индейки на кухню. –По-моему, ты просто не понимаешь, что такое смерть.
– Точно, –сказал Гомер, он-то видел не одну смерть. Кенди взглянула на него иулыбнулась.
– Тыбы хоть раз мне позвонил, Гомер, в субботу или воскресение, –сказала она.
– Да,правда, – сказал Уолли. – Почему ты не звонилКенди? А-а, знаю, – добавил он. – Ты был оченьзанят Деброй Петтигрю.
Гомеротрицательно покачал головой.
– НеДеброй, а анатомией кроликов, – послышался из кухни голосОлив.
– Анатомиейчего? – удивился Уолли.
Но и Оливошиблась. Изучая в школе биологию по программе последнего года, Гомерчерез три недели понял, что мистер знает о строении кроликанесравненно больше, чем его учитель, похожий на скелета Гуд.
УилбурКедр сразу бы догадался, в какой области Гомер превзошел своегонового наставника. Мистер Гуд потерпел фиаско, сравнивая мочеполовуюсистему кролика, овцы и человека. Внутриутробное развитие плодазанимает у кролика всего тридцать дней; на свет рождается от пяти довосьми крольчат. Как и полагается мелким грызунам, крольчиха имеетдве полноценные матки, они называются uterus duplex, т.е. «двойнаяматка». У женщины – Гомер это хорошо знал –фаллопиевы трубы подходят с двух сторон к одной матке, uterussimplex, что значит «простая матка». Третья разновидностьматки занимает промежуточное положение; она встречается у некоторыхмлекопитающих, например у овец. и называется uterus bicornis –«двурогая матка».
Беднягамистер Гуд, рисуя на белесой от мела доске эти три разновидности,спутал овцу и кролика; конечно, это была не такая уж большая ошибка,было бы куда хуже, если бы он наградил двумя матками женщину, новсе-таки ошибка, Гомер сразу ее эаметил и первый раз в жизни поправилчеловека, старше себя по рангу и возрасту. «В такой ситуации, –записал однажды Уилбур Кедр – сирота чувствует себя особеннонеуютно».
– Прошупрощения, сэр, – сказал Гомер Бур.
– Да,Гомер? – повернулся к ученику мистер Гуд, который приопределенном освещении походил своей незащищенностью напрепарированных кроликов, лежащих на лабораторных столах учеников.Казалось, с него содрали кожу, чтобы изучать по нему внутренниеорганы. В глазах притаилось терпение доброго, вконец измученногочеловека. Только глаза и были в нем живые.
– Всенаоборот, сэр, – сказал Гомер.
– Чтотакое? – не сразу понял мистер Гуд.
– Укролика две полноценные матки: uterus duplex. У овцы матка одна, нораздвоенная, то есть uterus bicornis.
Классзамер. Мистер Гуд заморгал; какой-то миг, не больше, походил наящерицу, воззрившуюся на муху.
– Аразве я не это самое сказал? – улыбнулся он.
– Нет,вы сказали совсем другое, – пронеслось по классу.
– Значит,я оговорился, – сказал мистер Гуд почти весело. –Я хотел сказать именно то, что говорит Гомер.
– Наверное,я не так вас понял, – пролепетал Гомер.
– Нет,ты все правильно понял, – шумели ученики.
КоротышкаБаки – у них с Гомером была кроличья тушка на двоих, –толкнув его в бок, прошептал:
– Гдеты всего этого набрался?
– Незнаю, обыщи, – ответил Гомер.
Этимсловечкам научила его Дебра. Они часто играли в одну игру. Гомерспрашивал ее о чем-то неизвестном, а она отвечала: «Не знаю,обыщи». Он лез ей за пазуху или еще куда-нибудь. Дебра смеяласьи, отталкивая его руку, говорила: «Не здесь!» Всегдасмеялась и всегда отталкивала. Uterus simplex Дебры Петтигрюоставалась для него за семью печатями.
– Онасказала: «Сделай мне предложение, тогда все у нас будет», –поведал Гомер Уолли, когда они вечером ложились спать.
– Незаходи с ней далеко, – посоветовал ему Уолли. Гомер нерассказал ему, как срезал учителя и как тот после этого переменился.Он и всегда походил на скелета, а сейчас на его лицо легла еще теньбессонных ночей: это был живой труп, изнемогщий от кроличьей анатомиии двойных маток. Глаза у него умоляли – скорей бы на пенсию,неужели возможно такое счастье!
У когоеще, вспоминал Гомер, он видел такое же выражение?
СестрыАнджела и Эдна и даже миссис Гроган могли бы ему подсказать.Разительная смесь предельной усталости и надежды, изнуряющей тревогии детской веры в будущее вот уже сколько лет даже в самые покойныеминуты читалась в лице д-ра Кедра. Подобное выражение скоро появитсяи у троих его верных помощниц.
– Чтос нами будет? – как-то утром спросила сестра Эдна сеструАнджелу.
Обечувствовали, что-то над ними нависло, на Сент-Облако надвигаютсябеды. Добрых женщин оскорбила анкета, которую миссис Гудхолл и д-рГингрич рассылали усыновленным сиротам, и полагали, что д-р Кедр также к ней отнесся. Но у д-ра Кедра было чувство юмора, его особеннопозабавили ответы бывшего Лужка, попечители нашли их такимипрекрасными, что послали их д-ру Кедру – решили его порадовать.
Навопрос: «Были ли вы под надлежащим надзором?» –Лужок ответил, что д-р Кедр и сестры буквально глаз с него неспускали. На вопрос: «Как обстояло дело с медицинской помощью?»– написал: «Лучше не могло и быть. Спросите об этом ФаззиБука, доктор Кедр только что сам за него не дышал. У Фаззи были такиеслабые легкие, так старина Кедр сам изобрел аппарат, –захлебывался от восторга Лужок, – подключил к нему Фаззи испас его». Что же до подбора родителей, тут д-р Кедр простогений. «Как можно было угадать, что я рожден торговать мебелью?А он угадал, – делился с попечителями Лужок Грин (нынеРоберт Трясини). – Личная собственность, частное владение,может, для кого и пустой звук, но для сирот эти слова (в том числе идомашняя мебель) значат очень, очень много».
– Кто-тоиз вас, должно быть, уронил его в детстве, и он зашиб головку, –сказал д-р Кедр сестрам Эдне и Анджеле, но было видно, что ответыЛужка ему приятны.
Совет,однако, его ответом не ограничился и, желая прослыть образцомнепредвзятости, отправил д-ру Кедру более кислый отзыв о Сент-Облаке.Рой Ринфрет из Бутбея (бывший Кудри Дей) кипел от обиды: «Хочетли младенец, чтобы ему перерезали пуповину? Вот и я так же хотелстать аптекарем! – писал Рой-Кудри Ринфрет. –Самая прекрасная на свете пара взяла сироту, которого незачем былоусыновлять. Он этого никогда не хотел. А меня сплавили этимаптекарям! За нами не было никакого присмотра. Маленькие дети сплошьи рядом натыкались на трупы, – жаловался Кудрипопечительскому совету. – Представьте себе, в тот самыйдень, когда я обнаружил в траве труп, родители, о каких Я мечтал всюжизнь, усыновили другого! Доктор Кедр сказал – у нас сиротскийприют, а не зоомагазин, где покупают щенков. А потом приехали этиаптекари и увезли меня в свою аптеку, как бесплатную рабочую силу.Хорошенькое усыновление!»
– Ахты неблагодарный сопляк! – рассердилась сестра Анджела.
– Кактебе не стыдно, Кудри Дей! – укоряла пустоту сестра Эдна.
– Еслибы он был сейчас здесь, я бы его хорошенько отшлепала, –сказала сестра Анджела.
Сестрынедоумевали, почему их Гомер не ответил на анкету попечителей. «Квопросу о неблагодарности»… – подумал д-р Кедр, нопопридержал язык. А сестра Анджела, посетовав, перешла к делу. Селаза стол и настрочила письмо Гомеру, ничего не сказав Д-ру Кедру –он устроил бы ей головомойку! «Гомер, ответы на анкету –то немногое, чем ты можешь помочь, – взывала она безобиняков к своему любимцу. – А мы все тут нуждаемся впомощи. Хотя ты там катаешься как сыр в масле, по крайней мере мнетак кажется, ты не имеешь права забывать, что твой дом здесь и чточеловек обязан приносить пользу. Если ты вдруг встретишь достойногомолодого врача или медсестру, которые с сочувствием отнесутся кнашему делу, рекомендуй им нас или нам их. Впрочем, ты и сам всепонимаешь, мы ведь не молодеем».
А д-рКедр на другой день тоже послал Гомеру письмо: «Дорогой Гомер,мне стало известно, что совет попечителей разослал нескольким бывшимвоспитанникам Сент-Облака довольно нелепый вопросник. Ответь на ихвопросы, как сочтешь нужным, только, пожалуйста, ответь. Иподготовься к более неприятным шагам с их стороны. Видишь ли, мнепришлось написать им о здоровье наших сирот. Я не сообщил им, что несумел справиться с Аспираторным заболеванием Фаззи Бука и что мы егопотеряли. Фаззи все равно не вернешь. Но я вынужден был написатьпопечителям о твоем сердце. Я подумал, если со мной что случится,кто-то должен об этом знать. Прости меня, что я раньше не рассказалтебе о твоем состоянии. Я много об этом думал, и я не хочу, чтобы тыузнал о своем сердце от кого-то другого. Пожалуйста, не пугайся!„Состояние“ слишком сильно сказано в твоем случае; когдаты был маленький, у тебя прослушивались шумы в сердце; но теперь ихпочти нет – я как-то слушал тебя, когда ты спал; ты, конечно,этого не помнишь. Я все откладывал разговор о твоем сердце, боясьтебя волновать. (Волнение могло бы причинить вред.) У тебя стенозклапана легочной артерии, вернее сказать, был стеноз. Только,пожалуйста, не волнуйся. С тобой все в порядке или почти в порядке.Если хочешь знать подробности, я тебе напишу. Сейчас главное, чтобысовет попечителей не расстроил тебя своими глупостями. Помни, тебенужно избегать стрессовых ситуаций. В остальном ты несомненно можешьвести нормальную жизнь».
«Нормальнаяжизнь! – подумал Гомер, прочитав письмо. –Бедуин, у которого шалит сердце. А доктор Кедр пишет, что я могувести нормальную жизнь. Я люблю девушку, невесту лучшего,единственного друга. Это ведь, выражаясь языком доктора Кедра,стрессовая ситуация. А Мелони, разве не была она постояннойстрессовой ситуацией!»
ВспоминаяМелони (это случалось редко), Гомер вдруг чувствовал, что скучает оней и сердился на себя, чего ради он о ней скучает. И гнал прочьмысли о приюте; чем дальше в прошлое уходила та жизнь, тем большеказалась невыносимой; но, странное дело, вспоминая Сент-Облако, онвсегда скучал о нем. Скучал о сестре Анджеле, сестре Эдне, о миссисГроган и, конечно, о докторе Кедре – обо всех. Он злился за этона себя, ведь о возвращении туда он не мог даже помыслить.
И как жеему нравилась жизнь в «Океанских далях!» Он любил Кенди,дорожил каждой секундой общения с ней. Когда она уезжала в Кэмден, онстарался о ней не думать. Но как можно не думать, если рядом Уолли.И, проводив Уолли в университет, Гомер вздохнул с облегчением. Но и онем той осенью он очень скучал.
«Когдасирота падает духом, он цепляется за соломинку, начинает лгать, –писал Уилбур Кедр. – Ложь приятна ему, это егоединственное творчество, живое дело. Она держит его начеку; ведь надовсе время помнить, что ты солгал, предвидеть возможные осложнения истараться не обнаружить лжи. Сирота не чувствую себя хозяином своейжизни и не верит, сколько ни убеждай, что такова вообще участь людей.Только строя воздушные замки, чувствуешь себя властелином судьбы.Ложь для сироты – соблазн. Я это знаю, я и сам говорю имнеправду. Люблю присочинить. Солгал – и, кажется, обманулсудьбу».
Вот втаком ключе и написал Гомер свои ответы: пропел дифирамб Сент-Облаку,упомянул ремонт заброшенных зданий как способ приобщения сирот кжизни местного общества. Он и в ответном письме сестре Анджелесолгал, правда, самую малость – написал, что «посеял»анкету, потому и не ответил до сих пор попечителям, не могли бы ониприслать еще один экземпляр. Получив его, Гомер тут же отправил ужеготовые ответы, сочиненные с великим старанием; пусть они там думают,что он написал их с ходу, без долгих размышлений.
Снапускным спокойствием ответил он и д-ру Кедру. Конечно, емуинтересно узнать о стенозе побольше. Надо ли ему ежемесячнопоказываться врачу? (Не надо, разумеется, ответил д-р Кедр.) Есть лисимптомы, которые Гомер может заметить сам? Можно ли ощутить шумы,если они опять появятся. (Не появятся, успокаивал его д-р Кедр. Еслине будешь волноваться.) Может ли почувствовать шумы, если онивсе-таки вернутся? (Ради бога, не волнуйся. Не будешь волноваться –не вернутся, внушал ему д-р Кедр.)
И Гомерстарался не волноваться, в комнате Уолли рядом с выключателемприколол вторую, незаполненную анкету; и она разделила участь правилдома сидра – висят на самом видном месте, но никто им неследует. Всякий раз, входя в комнату или выходя, Гомер пробегалвзглядом вопросы, на которые он так лихо ответил, слегка, правда,покривив душой. Среди них были настоящие перлы. Вот хотя бы такой:«Есть ли у вас предложения по улучшению воспитательной илиорганизационной работы приюта?» Хоть смейся, хоть плачь!
Новыезвуки сопровождали теперь бессонницу Гомера; голые ветви яблонь,освободившись от тяжелых плодов, клацали, стукаясь Друг о дружку, –в начале декабря дул особенно свирепый ветер. Гомер лежал в постели;мертвенный лунный свет явственно очерчивал скрещенные на груди руки.И ему представлялось, что яблони в предчувствии снегопада учатсястряхивать с ветвей снег.
Может,уже и деревья знали, что вот-вот грянет война. Но Олив Уортингтон овойне не думала. Каждый год слышала она клацание голых веток; ей былпривычен вид зимнего сада – то обнаженный, то в кружевах инея.Порывы ветра достигали порой такой силы, что деревья содрогались,сшибались ветвями, гнулись, напоминая пристывших к месту солдат вразных позициях рукопашного боя. Но у Олив за плечами было столькояблоневых битв первых дней декабря, что ей они не могли предвещатьвойны. И если иногда сад казался Олив особенно голым, она объяснялаэто тем, что первый раз встречает зиму одна, без Сениора.
«Взрослыене ищут в окружающем мире дурных предзнаменований, – писалд-р Кедр. – А сироты ищут их всегда и во всем».
Глядя вокно Уолли, Гомер искал в голых кронах знаки, предвещающие завтрашнийдень – его самого, Кенди и Уолли. Где-то там среди ветокзаблудилось будущее д-ра Кедра и даже Мелони. Что же будет с «работойГосподней»?
Война,бывшая уже на пороге, в Сент-Облаке ничем не давала о себе знать.Привычное и новое уравнивалось чехардой дел и забот. Беременностикончались абортами или родами. Сироты уезжали к приемным родителямили томились в ожидании. Во время бесснежных декабрьских холодовдревесная пыль канувшей в лету лесопильни вилась в воздухе, елаглаза, раздражала нос, горло; но выпадал снег, и пыль оседала наземлю. В оттепель наслоения тончайших опилок попахивали влажнойшерстью; налетал ветер, подхватывал слегка подсохшую пыль и рассеивалее поверх оставшегося кое-где снега. И опять слезятся глаза, текутносы и, сколько ни кашляй, свербит в горле.
– Давайтепорадуемся за Дымку, – сообщил в очередной раз д-р Кедр вспальне мальчиков. – Дымка нашел семью. Спокойной ночи,Дымка.
– Шпокойнойночи, Дымка, – прошепелявил Давид Копперфильд.
– Ночи,ночи! – громко кричал Стирфорт.
«Спокойнойночи, маленький обжора, – думала сестра Анджела. –Кто бы ни были твои новые родители, придется им запирать от тебяхолодильник».
Декабрьскимутром у того самого окна, где когда-то сидела Мелони и (молча иликомментируя) наблюдала за ходом событии приютской жизни, сидела МэриАгнес Корк и смотрела, как поднимаются в гору со станции по видунебеременные женщины.
По голомусклону холма, где не так давно воображение Уолли насадило молодойяблоневый сад, юный Копперфильд тащил вверх по первому, еще мокромуснегу картонную коробку из-под гигиенических пакетов; их в ней былочетыреста, Копперфильд это знал, потому что сам ее распаковывал; вкоробке сидел юный Стирфорт. Дотащив коробку почти до верха, ДавидКопперфильд осознал ошибочность своей затеи. Во-первых, нелегкотащить в гору Стирфорта, а во-вторых, под его тяжестью и из-замокрого снега дно у коробки размякло. Даже если он втащит ее наверх,можно ли съехать на ней, как на санках?
– Ночи,ночи, Дымка, – распевал в коробке Стирфорт.
– Молчи,дурак, – крикнул ему Копперфильд.
Д-р Кедрочень устал. И пошел отдохнуть в провизорской. Хмурый зимний светокрашивал белые стены в серые тона. И на какой-то миг Кедр потерялпредставление, что сейчас – день или вечер, осень или зима.«Отныне, – решил он, – каждое моедействие должно быть взвешенно и целенаправленно. Нельзя попустутратить время. У меня его нет».
Мысленнымвзором, затуманенным парами эфира, он вдруг увидел взеркале-расширителе шейку матки. Большой и указательный пальцыпривычно держали расширитель открытым; чья же это шейка матки? Назапястье у него легчайший завиток. Такой светлый, почти сливается сего бледной кожей. Д-р Кедр тряхнул рукой, и завиток поплыл ввоздухе. Оглушенный эфиром, он левой рукой попытался поймать его. Такведь это ее шейка матки! Как же ее звали?
– Такоеигрушечное имя, – громко сказал д-р Кедр. «Кенди!»– вспомнил он. И засмеялся.
СестраЭдна, проходя мимо провизорской, задержала дыхание и прислушалась ксмеху. И хотя она задержала дыхание, ее старые глаза заслезились отэфира. Да еще эта пыль. Да еще сироты – от них тоже нет-нет инабегут на глаза слезы.
Онаприоткрыла входную дверь, чтобы проветрить коридор. И увидела, как посклону холма съезжает вниз большая картонная коробка из-подстерильных пакетов. Что же в ней сейчас? Что-то очень тяжелое.Коробка едет медленно, толчками. То затормозит на голой земле, тоспоткнется о камень, свернет в сторону и опять скользит вниз. Первымиз нее вывалился Стирфорт, она сразу узнала его по слишком большимварежкам и лыжной шапочке, которая вечно съезжала ему на глаза. Оннемного проехался вниз рядом с коробкой, но на плоском местеостановился, встал и полез. Вверх за варежкой, которую потерял подороге.
Вторым изкоробки вылетел, конечно, Давид Копперфильд, он катился вниз, крепкосжимая в руках большой кусок намокшего картона, который разваливалсяна глазах.
– Шволочь! –крикнул Копперфильд. К счастью, из-за шепелявости его ругательствазвучали не так уж страшно.
– Закройтедвери! – крикнул д-р Кедр.
– Здесьнадо немного проветрить, – не без задней мысли ответилаЭдна.
– Ая было подумал, вы хотите заморозить неродившихся младенцев.
«Может,именно это очень скоро случится со всеми нами», –подумала сестра Эдна, не переставая гадать, что им сулит будущее.
Тяжелыйнадувной матрас, на котором так любил плавать Сениор Уортингтон, подпорывами декабрьского ветра метался от одной стенки плавательногобассейна к другой, обламывая ледяные корки, нарастающие по его краям.Олив и Гомер еще в начале осени спустили в бассейне треть воды, чтобыиз-за дождей и таяния снега вода не переливалась через край.
Крепчавшемухолоду никак не удавалось усмирить матрас, и он, подобно коню,сбросившему всадника, продолжал носиться по бассейну, подгоняемыйветром. Олив изо дня в день смотрела на него в кухонное окно; и Гомерждал, когда же она решится наконец от него избавиться.
В началедекабря Кенди на выходные ожидали домой. Гомер был в смятении. Чтоделать? Как увидеться? Позвонить? Пятница тяжелый день, в такие днитрудно принимать решения. Он отправился в школу пораньше, хотел доурока попросить у мистера Гуда тушку кролика в собственноераспоряжение. А если нельзя, пусть пересадит его на другое место.Баки ухитрился искромсать внутренности кролика до неузнаваемости, ивсе его разговоры вертелись вокруг одной темы – органовразмножения. От этого идиота можно было сойти с ума. Услыхав, что унекоторых сумчатых два влагалища, он пришел в невыразимый восторг.
– Представляешь,у них этого два! – толкнул он Гомера
– Точно, –кивнул Гомер.
– Тычто, не понял? – Баки еще сильнее толкнул его. –Представь, что ты опоссум. Ведь ты мог бы с другом трахать своюопоссумиху.
– Зачемэто мне? – удивился Гомер.
– Нет,ты подумай, две дырки! – распалялся Баки. –Глупая ты башка!
– Сомневаюсь,что опоссумов это очень волнует.
– Ая что говорю! Им-то это зачем. Две дырки, и у кого – уопоссумов! Они же, кретины, в этом ничего не смыслят. Представь, чтоу девушки твоей мечты две дырки, а она не дает. От этого можнорехнуться.
– Девушкимоей мечты, – повторил Гомер.
«Девушкумоей мечты любят двое, – подумал он. – Вот отчего можно рехнуться».
Словом, впятницу он отправился в школу пораньше. Хотел просить, чтобы егопосадили с кем-то другим. А лучше всего, дали бы другого кролика.
Когда онпришел, только что кончился урок географии. На доске все еще виселабольшая карта мира.
– Можноя на перемене посмотрю карту? – спросил Гомер учителягеографии. – Я потом скатаю ее и отнесу на место.
И вот онпервый раз смотрит на весь огромный земной шар, выглядевший на картенеправдоподобно плоским. Гомер скоро нашел штат Мэн – какой жеон, оказывается, маленький! А вот и Южная Каролина; он долгоразглядывал ее, как будто вдруг перед ним материализовалосьместожительство Роза и других сезонников. Он столько слышал последнеевремя про Германию. Вот и она, ее гораздо легче найти на карте, чемМэн. Но его поразили размеры Англии. Он так любил Диккенса, и в еговоображении Англия была огромной страной.
Океан,который и с пирса Рея Кендела поражал беспредельностью, таким жевыглядел и на карте, впрочем, как и все другие океаны. А вотСент-Облака, которое застило ему жизнь, на карте и вовсе не было. Ондолго искал его в Мэне с помощью учительской лупы, как вдруг до негодошло, что урок биологии уже начался и ученики во главе с мистеромГудом удивленно таращатся на него.
– Ищешьсвоего кролика, Гомер? – пошутил мистер Гуд.
Класс таки грохнул, так всем понравилась шутка учителя. Гомер вздохнул: опятьсегодня сидеть с помешавшимся на сексе Баки.
– Аты вот как на это взгляни, – шепнул ему Баки в концеурока. Будь у Дебры Петтигрю две дырки, может, до одной она бы тебядопустила. Видишь, какое преимущество!
Впрочем,в пятницу его опять мучила проблема, говоря языком Баки,двуутробности. Он провел вечер с Деброй. В Бате шел фильм с ФредомАстером, но в Бат ехать час туда, час обратно, да и что интересного вчечетке. Дебра несколько раз звала его с собой в танцевальный класс,но он только отшучивался. Если ей так нравится Фред Астер, ехала бысмотреть его фильм с кем-нибудь из танцоров. На пляж тоже не поедешь,долго в машине не просидишь – холодно. Олив давала ему свойзеленый фургон, но все кругом поговаривали, что скоро введутограничения на бензин, и тогда, надеялся Гомер, эти мучительныепоездки с Деброй сами собой прекратятся.
И онповез Дебру в парк Кейп-Кеннета. Залитое лунным светом, всеми забытоечертово колесо выглядело чем-то средним между лесами стартовойплощадки первого космического корабля и остовом доисторическогоживотного. Гомер стал рассказывать ей историю про Роза с его ножом,но быстро понял, что Дебра в дурном настроении, нечего и бисерметать. Она хотела смотреть фильм с участием Фреда Астера. И онипоехали наудачу в Кейп-Кеннет, но автомобильная киноплощадка на зимубыла закрыта. У обоих в памяти прокручивалась лента начинавшегосяромана, но было это не с ними и не прошлым летом, а лет сто назад.
– Непонимаю, как можно не любить танцы, – сказала Дебра.
– Ятоже не понимаю, – ответил Гомер.
Когда онподвез Дебру к зимнему жилищу семейства Петтигрю, было еще не поздно.Свирепые псы, его летние знакомые, бросились им навстречу. К зиме ониобросли густой шерстью, морды от разгоряченного дыхания посеребрилиней.
Третьегодня они обсуждали, не поехать ли на дачу Дебры, что на Питьевомозере, устроить маленький пикник; конечно, в доме холодно и придетсясидеть в потемках, не то кто-нибудь сообщит в полицию, что в домзалезли. И все-таки было заманчиво провести вечер без постороннихглаз. (Только зачем? Дебра Петтигрю недоступна, имей она даже триматки.) Но в этот тоскливый вечер (тут еще эти псы, чье дыханиекристаллизовалось на левом ветровом стекле) о пикнике не могло быть иречи.
– Азавтра что будем делать? – спросила, вздохнув, Дебра.Гомер наблюдал, как пес пытается отгрызть наружное зеркало.
– Яхотел в субботу позвонить Кенди. Она сегодня приехала из Кэмдена, –сказал Гомер. – Мы с ней всю осень не виделись. Уоллипопросил меня развлечь ее, свозить куда-нибудь.
– Тыс ней проведешь вечер без Уолли? – спросила Дебра.
– Точно, –кивнул Гомер.
Фургонбыл такой тупорылый, что псы доставали до ветрового стекла, не прыгаяна капот. Один подцепил когтями «дворник» и со щелкомсогнул его, вряд ли он сможет теперь чистить стекло.
– Значит,ты проведешь с ней вечер наедине?
– Скорейвсего, вместе с ее отцом. – Понятно, – сказалаДебра, выходя из машины. Какую-то долю секунды она помедлила, пес смордой добермана воспользовался этим, и в мгновение ока его передниелапы оказались в кабине, мощная грудь навалилась на сиденье, аопушенная инеем морда выросла, распустив слюни над рукояткойпереключения скоростей. Но Дебра успела крепко схватить его за ухо ивыволокла взвизгивающего пса из машины.
– Пока, –сказал Гомер, после того как захлопнулась дверца, и стер снабалдашника сразу же замерзшую собачью слюну.
Он дваждыпроехал мимо дома Кендела – никаких признаков, что Кенди дома.В пятницу она возвращалась домой поездом; в воскресение вечером Рейотвозил ее в школу на машине. «Завтра утром позвоню ей», –твердо решил Гомер.
Кендисказала, что хочет посмотреть фильм с Фредом Астером. Гомер невозражал.
– Ятоже давно хочу посмотреть этот фильм, – сказал он. Вконце концов, до Бата ехать не больше часа. Проезжая в Бате по мостучерез реку Кеннебек, они увидели несколько больших кораблей. Однибыли на плаву, другие пришвартованы в сухих доках. Верфи Бататянулись вдоль всего берега, даже в воскресение оттуда доносился стукмолотков и лязг металла. В кинотеатр приехали слишком рано и сталиискать итальянский ресторанчик, о котором говорил Рей. Если только онеще существует. Реймонд годами не бывал в Бате.
В 194…-м,особенно для приезжего, главным мотивом города были верфи, корабли имост через Кеннебек. Бат был промышленный город, и Мелони предстоялоочень скоро это узнать.
Мелонинашла работу на верфи, в цехе, выпускающем ходовые части. Конвейер,куда ее поставили, находился на втором этаже, на нем работали толькоженщины и мужчины-инвалиды. Ходовая часть, высасывающая первые месяцывсе силы Мелони, была половинкой подшипника, похожей на разрезанныйпополам окорок. Где собирали вторые половинки, она понятия не имела.Деталь, в которой было шесть круглых углублений, подъезжала наширокой ленте конвейера, задерживалась ровно на сорок пять секунд иехала дальше, уступив место следующей. В углублениях стояло густоемашинное масло глубиной до третьей фаланги указательного пальца.Рабочие на конвейере брали чистой рукой стальной шарик и опускаликаждый в свое гнездо. Шарики были размером чуть больше горошины, имполагалось быть без изъянов – трещин, зазубрин или налипшихметаллических стружек. На каждые две сотни хороших приходился одинбракованный, в конце смены женщины сдавали их мастеру. И еслиработнице за день не попалось ни одного негодного, мастер делал ейвыговор.
Законвейером одни сидели, другие стояли, кому как нравилось.
Мелони втечение дня несколько раз меняла положение. Если сидеть, лентадвигалась чересчур высоко, если стоять – слишком низко. В том идругом случае спина скоро начинала болеть, правда, в разных местах.Мелони не только не знала, кто и где собирает вторую половину детали,она понятия не имела, для чего эта штуковина нужна. И меньше всегоэтим интересовалась. Через две недели у нее наладился четкий рабочийритм: двадцать шесть, двадцать восемь секунд – отправить шарикив гнезда, десять секунд, не больше, набрать новую порцию безупречныхшариков. Сидя, она держала шарики в ложбинке между сдвинутыми ногами;стоя – в пепельнице (Мелони не курила); шарики иногда падали напол, но у нее всегда был запас.
Междурабочими циклами был промежуток, двенадцать – четырнадцатьсекунд; в эти секунды она смотрела налево, направо, закрывала глаза исчитала до трех, иногда до пяти. Мелони заметила, что существуют дваспособа работы за конвейером. Одни работницы, закончив цикл, тут женабирали новые шарики; другие ждали, когда подъедет очередная деталь,и только тогда за ними тянулись. Мелони видела недостатки обоихспособов.
– Однисначала выбирают, потом собирают, – сказала Мелони женщинаслева, – другие то и то делают одновременно.
– Ая чередую одно с другим, – сказала Мелони.
– Каким-тоодним способом легче работать, подруга, – посоветоваласоседка. Звали ее Дорис; у нее было трое детей, если глядеть на нееслева, она все еще казалась хорошенькой, но правую щеку украшалабольшая родинка, поросшая длинными волосами. Все двенадцать –четырнадцать секунд простоя Дорис курила.
Справа отМелони работал мужчина в инвалидной коляске. Ему было труднее: уронившарик, он не мог поднять его; шарики терялись в складках пледа,окутывавшего его ноги, попадали в механизм коляски; и когда он ехалпить кофе в обеденный перерыв, они негромко постукивали. Звалиинвалида Уолтер.
«Чертовышарики!» – восклицал он три-четыре раза в день.
Есликто-нибудь из рабочих заболевал, цепочку за конвейером выстраивализаново, и у Мелони появлялись другие соседи. Иногда это был слепойТрои. Он на ощупь определял пригодность подшипников и осторожноопускал их в густое невидимое масло. Трои был совсем немного старшеМелони, но уже работал на сборке несколько лет. Он потерял зрение насварочных работах. И компания была обязана держать его на работепожизненно.
– Покрайней мере, работа мне гарантирована, – повторял оннесколько раз на день.
Иногдасоседкой Мелони была девушка ее лет по имени Лорна, худенькая,хорошенькая блондинка.
– Этоеще не самая плохая работа, бывают хуже, – как-то сказалаона Мелони.
– Например?
– Сосатьчлен у бульдога.
– Незнаю, не пробовала. Но наверное, все бульдоги разные.
– Апочему же все мужики одинаковые? – спросила Лорна.
И Мелонирешила, что Лорна ей нравится. В семнадцать лет Лорна вышла замуж.
– Онбыл старше меня, – сказала она.
Семейнаяжизнь почему-то у них не заладилась. Муж работал механиком. Было емудвадцать один год.
– Онна мне женился, потому что я у него была первая, –объяснила Лорна.
Мелониповедала Лорне, что ее с любимым разлучила богатая женщина. Хужеэтого не бывает, согласилась Лорна.
– Ядумаю, с ним случилось одно из двух. Или он с ней не спит, потому чтоона не хочет, и тогда он вспоминает, что потерял. Или он с ней спит –и тогда тем более вспоминает, – сказала Мелони.
– Ха!Это уж точно, – согласилась Лорна. Ей Мелони тожепонравилась. – У меня есть друзья, – сказалаона. – Мы ходим вместе в кино, в пиццерию, ну тыпонимаешь.
Мелоникивнула, хотя сама она ни в пиццерию, ни в кино не ходила. Лорна былахудая, Мелони отличалась дородством, у Лорны всюду торчали кости, уМелони – телеса; Лорна была хрупкая блондинка с бледнымличиком, часто кашляла; Мелони – смуглая великанша, с легкими,которые работали как самый мощный вентилятор. И при всем том онискоро стали неразлучны.
Дажепопросили, чтобы на конвейере их поставили рядом, но получили отказ –приятельские отношения, а тем более болтовня на конвейере непоощрялись – снижают производительность труда. Так что Мелониработала рядом с Лорной только в те дни, когда рабочих за конвейеромпо какой-то причине переставляли, и ей постоянно приходилосьвыслушивать с одной стороны кудахтанье Дорис, с другой –чертыхания «Уолли на колесах», как его все звали, то идело ронявшего шарики. Но эта вынужденная разлука на время работытолько усиливала их обоюдную привязанность. В ту субботу они вместеработали сверхурочно и места на конвейере у них были рядом.
Как раз вто время, когда Кенди с Гомером ехали по мосту через Кеннебек,приближаясь к центру Бата, Лорна опустила за пазуху Мелони шарик. Этобыл условный знак, приглашающий к короткой беседе.
– Сегодняв городе идет фильм с Фредом Астером, – сказала она,сплюнув жевательную резинку. – Пойдем посмотрим!
Хотя вголосе миссис Гроган не было отработанной годами сердечности д-раКедра, она постаралась вложить всю силу чувств в традиционноевечернее прощание.
– Давайтепорадуемся вмести с Мэри Агнес Корк, – проникновенносказала она и, услыхав в ответ всхлипывания, с жаром продолжала: –Мэри Агнес Корк нашла семью. Спокойной ночи, Мэри Агнес!
Кто-топлакал в подушку, кто-то зажал рот рукой, были слышны и громкиерыдания.
– Давайтепорадуемся вместе с Мэри Агнес Корк! – умоляла миссисГроган.
– Заткнись! –произнес в темноте чей-то голос.
– Мнебольно это слышать. Нам всем очень больно. Спокойной ночи, МэриАгнес, – надрывалась миссис Гроган.
– Берегисебя, Мэри Агнес, – прошептал кто-то.
«ОГосподи! Конечно, береги», – подумала миссис Гроган.У нее самой из глаз хлынули слезы. «Да, Мэри Агнес, да, берегисебя!»
Д-р Кедруверял миссис Гроган, что новая семья Мэри Агнес – как раз то,что нужно такой большой девочке. Эта молодая пара покупала, продавалаи реставрировала древности. Работа отнимала у них все время, ималенького ребенка они не могли взять. Но по вечерам и воскреснымдням готовы воспитывать подростка. Молодая женщина была оченьпривязана к младшей сестренке, ей сейчас так недостает ее милойболтовни, сказала она д-ру Кедру. (Сестренка вышла замуж заиностранца и уехала за границу.)
И живутони в Бате, а к Бату Уилбур Кедр питал особые чувства; он был давно впереписке с патологоанатомом батской больницы; старушка Клара –его подарок.
Так чтод-р Кедр был вполне доволен, что Мэри Агнес едет в Бат.
МэриАгнес не захотела менять имя; и вновь обретенные родители позволилией сохранить не только имя, но и фамилию – ведь Корк-Каллахан всамом деле красиво звучит. На вкус миссис Гроган, пожалуй, немногосовременно, но ей было приятно, что придуманные ею имя и фамилия неканут в небытие, как многие другие.
– Относиськ нам как к друзьям, – сказали ей Тед и Петти по дорогедомой.
И сделалипервый дружеский жест – повели Мэри Агнес в кино. (Мэри Агнес,конечно, никогда в кино не бывала.) Люди они были крепкие и здоровые,кинотеатр, по их мнению, находился рядом, и они отправились тудапешком; идти пришлось долго, зато они преподнесли Мэри Агнеснаглядный урок, чем фокстрот отличается от вальса. Декабрьскиетротуары были скользкие и блестящие от луж, но Тед и Петти как быготовили Мэри Агнес к чуду чечетки, которое ей предстояло увидеть.Фред Астер был фантастический чечеточник.
С рекидул мокрый холодный ветер, и у Мэри Агнес привычно заныла ключица.Когда же пришлось выделывать на льду пируэты, боль резко усилилась,стала пульсировать, и плечо онемело, она поскользнулась и чуть неупала, но успела ухватиться за крыло грязного зеленого фургона,стоявшего у самого тротуара. Подбежала Петти, отряхнула ей пальто. Укинотеатра в густеющих сумерках стояла в кассу длинная очередь. Назаледеневшей дверце фургона Мэри Агнес увидела красное яблоко смонограммой «У.У.» и надписью «Океанские дали».Она сразу узнала и эту эмблему и надпись. Она видела их на томкадиллаке; тогда вокруг него стояли с протянутыми руками сироты, апоодаль – высокая красивая девушка. И молодой человек раздавалвсем сласти. Значит, они здесь! Та самая пара из волшебной сказки!Ведь это они увезли Гомера. Может, и Гомер с ними! И Мэри Агнес сталавертеть по сторонам головой.
А Гомеруи Кенди так и не удалось отыскать ресторанчик, рекомендованный Реем.Они зашли в две-три итальянские пиццерии, в каждой подавали пиццу,сандвичи с дарами моря и пиво, но все были битком набиты рабочими сверфи, яблоку негде упасть. Они съели пиццу в машине и загодяподъехали к кинотеатру.
Стояперед кассой, Гомер открыл бумажник и вдруг подумал, а ведь емуникогда в жизни не приходилось еще вот так, стоя на ветру,расплачиваться за билеты в кино. Повернулся спиной к ветру, но и этоне помогло, долларовые бумажки рвались у него из рук; Кенди поднеслаладони к бумажнику – так загораживают от ветра пламя свечи –и благодаря этому сумела схватить драгоценный завиток с ее лобка,вырванный ветром из бумажника и прильнувший к обшлагу ее пальто. Ониоба бросились ловить его, Гомер даже уронил бумажник, но Кендиопередила и теперь крепко сжимала завиток в кулаке, на который тут желегла рука Гомера.
Ониотошли от билетной кассы – в кинотеатр уже тоненьким ручейкомвливались зрители. Завиток был в кулаке Кенди, кулак в руке Гомера.Он не хотел, чтобы она разглядела содержимое своего кулака. Но Кендизнала, что она держит. Свидетельством тому – лицо Гомера, как,впрочем, и сам завиток.
– Хочешь,пойдем погуляем? – прошептала она.
– Да, –кивнул Гомер, не выпуская ее руки. Они отошли от кассы и спустились креке. Кенди посмотрела на воду и прижалась к Гомеру.
– Ты,наверное, коллекционер, – сказала она тихо, но так, чтобышум реки не заглушил голоса. – Собираешь завитки с женскихлобков. У тебя для этого была возможность.
– Нет, –сказал Гомер.
– Новедь это правда волосы с лобка? – сказала она, стараясьвырвать кулак из руки Гомера. – Мои волосы, да?
– Точно, –ответил Гомер.
– Зачемони тебе? Только говори правду.
Гомерникогда никому еще не говорил «Я тебя люблю» и понятия неимел, как трудно произнести эти слова. И, конечно, он объяснил себенезнакомую боль, сжавшую сердце (мускульный мешок в груди), недавнимизвестием, вычитанным в письме д-ра Кедра. То, что он чувствовал,было любовью, а он подумал, сердечный приступ. Он отпустил кулакКенди, прижал обе руки к груди. Ему уже чудилось холодноеприкосновение прозекторских щипцов, он знал, как вскрывают трупы.Никогда в жизни ему еще не было так трудно дышать.
Кендивзглянула на него, увидела его лицо, кулак сам собой разжался, онасхватила Гомера за руки. И конечно, светлый завиток вырвался насвободу, порыв ветра подхватил его, закружил над рекой и унес вотьму.
– Тебеплохо? Это сердце, да? – спросила Кенди. – ОГосподи, не говори ничего и ни о чем не думай!
– Сердце? –сказал Гомер. – Ты знаешь про мое сердце.
– Иты уже знаешь? Пожалуйста, не волнуйся, – умоляла она.
– Ятебя люблю, – слабо прошептал Гомер, точно это были егопоследние в жизни слова.
– Знаю.Но не думай об этом. Ради бога, не волнуйся. Я тоже тебя люблю.
– Любишь?
– Да,и Уолли тоже, – поспешила прибавить Кенди. – Ялюблю тебя и Уолли. Но пожалуйста, не волнуйся. И ни о чем не думай.
– Откудаты знаешь о моем сердце? – спросил Гомер.
– Мывсе знаем. И Олив и Уолли.
То, чтобыло не очень внятно изложено в письме д-ра Кедра, в устах Кендипрозвучало с непреложностью факта; и сердце у него затрепыхалось ещесильнее.
– Недумай о своем сердце, Гомер! – сказала Кенди, крепкообнимая его. – Не волнуйся ни из-за меня, ни из-за Уолли ивообще ни из-за чего.
– Очем же мне думать?
– Очем-нибудь хорошем. – Она посмотрела ему в глаза инеожиданно сказала: – Не могу поверить, что ты все это времяносил в бумажнике мои волосы. – Но, увидев, что Гомернахмурился, прибавила. – В общем, ладно, я, кажется,понимаю. И из-за этого не волнуйся. Хотя это странно, но в этом естьчто-то романтическое.
– Романтическое, –повторил Гомер, обнимая девушку своей мечты, всего-навсего обнимая.Более интимные прикосновения запрещены всеми мыслимыми и немыслимымиправилами. И он попытался списать боль в сердце за счет того, что д-рКедр назвал бы нормальной жизненной ситуацией. Это и есть жизнь,внушал себе Гомер, прижимая к себе Кенди. И постепенно их слившиесяфигуры стали сливаться с ночной тьмой и плывущим с реки туманом.
Этотвечер не располагал к сентиментальному фильму.
– ПосмотримФреда Астера в другой раз, – философски заметила Кенди.
Ихпотянуло в знакомые места, на пирс Реймонда Кендела: там так хорошосидеть и слушать, как булькают береговички. А станет холодно, можнопойти в дом, попить чаю с Реем. И они вернулись в Сердечную Бухту:никто и не заметил, что они ездили в Бат.
Глядя,как танцует Фред Астер, Мэри Агнес Корк поглощала невиданноеколичество воздушной кукурузы; и новоиспеченные родители решили, чтобедного ребенка перевозбудило первое посещение кино. К тому же ейявно не сиделось, она больше смотрела вокруг себя, чем на ФредаАстера, всматриваясь в лица, искаженные мерцающим светом экрана. Онаискала глазами красивую девушку и молодого человека и даже Гомера –вдруг они взяли его с собой. И потому, различив среди зрителей ту,кого ей больше всего не хватало в ее крохотном мирке, она до тогорастерялась, что пакетик с кукурузой выпал из рук, а сломаннуюключицу пронзила резкая боль.
Смуглая,тяжелая физиономия Мелони маячила над узеньким нахальным личикоммолоденькой блондинки (это была, разумеется, Лорна); Мелони сидела свидом пресыщенного завсегдатая кинозалов, склонного охаивать все ився, хотя и для нее это было первое приобщение к киноискусству. Дажев этом призрачном свете проектора, Мэри Агнес узнала экс-королевуотделения девочек и своего вечного мучителя.
– Боюсь,что ты переела кукурузы, деточка, – озабоченно проговорилаПетти Каллахан; ей показалось, что та подавилась случайным кукурузнымзерном.
Пока наэкране развивалась любовная история, Мэри Агнес не сводила глаз свозвышающейся над залом головы.
Она несомневалась: пригласи Фред Астер танцевать Мелони, она после первогоже вальса разнесла бы вдребезги танцплощадку вместе с Фредом,пересчитала все косточки в его щуплом теле и сделала инвалидом на всюжизнь.
– Тыувидела в зале кого-то знакомого? – спросил Тед Каллахани, не дождавшись ответа, подумал: «Бедная девочка, рот такнабит кукурузой, что слова не может выговорить».
Выйдя вфойе, освещенное мертвенным неоновым светом, Мэри Агнес, как втрансе, направилась к Мелони, которая очевидно не утратила над нейгипнотической силы.
– Привет! –сказала Мэри Агнес.
– Ты,девочка, со мной поздоровалась? – спросила Лорна, но МэриАгнес, улыбаясь, не сводила глаз с Мелони.
– Привет!Это же я, – сказала она.
– Так,значит, и ты вырвалась оттуда? – без особых чувств,произнесла Мелони.
– Меняудочерили! – сообщила Мэри Агнес.
Тед иПетти, немного нервничая, стояли рядом, не желая проявитьнавязчивость, но и боясь потерять Мэри Агнес в толпе.
– ЭтоТед и Петти, а это моя подруга Мелони, – представила онадруг другу участников сцены.
К Мелонипротянулись руки, но та, казалось, забыла, что в таких случаяхделают. А ее прошедшая огонь и воду спутница заморгала глазами; у нееотклеилось одно веко.
– Мояподруга Лорна, – наконец неловко проговорила Мелони.
Всесказали хором: «Привет!» – и тупо глядели друг надруга. «Что этому недоноску нужно?» – недоумевалаМелони. И тут Мэри Агнес выпалила: – А где Гомер?
– Что-что? –переспросила Мелони.
– ГомерБур. Разве он не с тобой?
– Чегоради он должен быть со мной?
– Красиваяпара в той машине… – начала Мэри Агнес.
– Вкакой машине? – перебила ее Мелони.
– Этодругая машина, не та белая, красивая. Но у нее на двери такое жеяблоко. Я это яблоко ни с чем не спутаю, – тараторила МэриАгнес.
Мелониопустила свои ручищи ей на плечи, и та почувствовала как их тяжестьвдавливает ее в пол.
– Очем ты говоришь? – требовательно спросила Мелони
– Явидела старую машину, у нее на дверце яблоко. Я подумала, они тожеприехали смотреть кино. Та красивая пара. А с ними Гомер. А когда яувидела тебя, я сразу подумала: «Гомер наверняка здесь».
– Гдеты видела эту машину? – Мелони продолжала допрос, большимипальцами надавив на ключицы Мэри Агнес. – Покажи мне где!
– Что-нибудьслучилось? – вмешался Тед Каллахан.
– Нетвое дело, – огрызнулась Мелони.
Но машинына том месте уже не было. Стоя на скользком тротуаре в промозгломхолоде, глядя на пустое место, где часа два назад стоял зеленыйфургон, Мелони спросила Мэри Агнес:
– Тыуверена, что это то самое яблоко? Два «У» и слова«Океанские дали»?
– Да, –ответила девочка. – Только машина другая, старый фургон.Но яблоко я узнала. Его просто нельзя забыть.
– Заткнись, –устало проговорила Мелони.
Онастояла на кромке тротуара, уперев руки в бока; ноздри у неетрепетали, точно она чуяла что-то: так собака по запахам стараетсяопределить, кто посягал на ее территорию.
– Насколькоя поняла, здесь был твой парень со своей богатой шалавой? –спросила Лорна.
Тед сПетти Каллахан не на шутку забеспокоились и хотели немедленно увестиМэри Агнес домой. Но Мелони остановила их. Она сунула руку в тесныйкарман джинсов и извлекла оттуда заколку, которую Мэри Агнес стянулатогда с сиденья кадиллака, а Мелони стянула у нее.
– Держи, –протянула она заколку Мэри Агнес. – Она твоя, ты еераздобыла.
МэриАгнес схватила заколку, точно это была медаль за отвагу, проявленнуюв единственной области жизни, которую Мелони считала достойнойуважения.
– Яувижу тебя еще? – крикнула она вслед Мелони, которая чутьне бегом зашагала прочь – Гомер мог оказаться за углом.
– Какогоцвета был фургон? – обернулась Мелони.
– Зеленого!Мы увидимся? – повторила Мери Агнес.
– Вы,случаем, не знаете ферму «Океанские дали»? –обратилась вдруг к Каллаханам Мелони. Конечно, они не знали. Какоедело антикварам до яблок?
– Могуя тебя хоть иногда видеть? – не унималась Мэри Агнес.
– Яработаю на верфи, – сказала Мелони девочке. –Если услышишь что про «Океанские дали», приходи на верфь,повидаемся.
– Ноты ведь не знаешь, был ли он с ними, – сказала ЛорнаМелони, которая весь вечер хмуро молчала. – И была ли сним эта богатая дрянь.
Онистояли на берегу недалеко от пансиона, где жила Лорна, и пили пиво.Когда выпили, Мелони бросила бутылку в реку. Она всегда любилабросать в реку все, что попадет под руку. Мелони стояла, подняв вверхголову, словно опять принюхивалась, словно ее обостренное чутьеуловило запах, источаемый крохотным завитком с лобка Кенди.
Гомер вэти минуты тоже приносил жертву воде. Бросал в воду ракушки; онимелодично булькали, а океан, поглощавший их, откликался слабымивсплесками.
Кенди иГомер сидели у самой воды, опираясь спинами на противоположные стойкив самом конце пирса. Вытяни они ноги, они коснулись бы друг другаступнями, но Кенди сидела, подтянув колени к себе – знакомаяГомеру поза: так сидели женщины в приютской больнице, подготовленныек аборту.
– Всев порядке? – тихо спросила Кенди.
– Чтов порядке? – переспросил Гомер.
– Твоесердце… – прошептала Кенди.
– Кажется,да. – Что еще он мог ответить?
– Всебудет хорошо, – сказала Кенди.
– Чтовсе? – спросил Гомер.
– Нувсе, абсолютно все, – поспешила объяснить Кенди.
– Все, –повторил Гомер и продолжал: – То, что я тебя люблю, это хорошо.А то, что ты любишь меня и Уолли, это хорошо? Наверное, да.
– Тыдолжен надеяться и ждать, – сказала Кенди. –Надеяться на лучшее. Всегда.
– Точно.
– Яведь тоже не знаю, что делать, – вдруг беспомощнопроговорила она.
– Надовсе делать правильно, – сказал Гомер. Уолли старается вседелать правильно, и д-р Кедр всю жизнь поступает правильно, согласносвоим убеждениям. Если набраться терпения, надеяться и ждать, всесамо собой встанет на свои места. Впрочем, у сирот только это иесть. – Надеяться и ждать. Я умею ждать, –сказал Гомер. – У меня хватит терпения.
И уМелони был запас терпения. И конечно, у Рея Кендела. Он сидел сейчасу окна, которое выходило на пирс. Механику приходится обладатьтерпением; пока все в порядке – он в стороне, а случисьнеисправность, его зовут, он приходит и чинит. Рей видел тонезначительное расстояние, которое разделяло сейчас Кенди и Гомера.Сколько раз из этого окна он видел дочь в объятиях Уолли, но сначалаони тоже сидели вот так, не касаясь друг друга.
Славныеребята, все трое, думал Рей. Он был механик и не вмешивался ни вочто, пока все в порядке. Поломается – он починит, но их емубыло жалко.
– Ямогу завтра отвезти тебя в школу, – сказал Гомер.
– Меняотвезет папа, – ответила Кенди. – Он любит этипоездки.
ОливУортингтон взглянула на часы на ночном столике и погасила свет; сосвиданий с Деброй Гомер никогда не приходит так поздно. Нетрудновообразить, что Гомер нравится Кенди; она и сама питала уважение ктрудолюбию Гомера. Гораздо прилежнее учится, чем Уолли, взять хотя быкроликов, да и все другое; надежный друг, всегда приветлив и ровен.Олив сердилась на себя; ее, как всех родителей, мучили противоречивыечувства: как мать, она была на стороне сына, хотела помочь ему,предупредить, но и сознавала – Уолли полезно получить жизненныйурок. Только лучше бы не в этот раз, думала Олив.
– Славабогу, эта троица – очень хорошие люди, – сказала онагромко; ее собственный голос, прозвучавший в пустом доме,окончательно прогнал сон. «Выпью-ка я чашку горячего какао, то,что мне сейчас надо, – подумала она. – Гомервот-вот вернется, тоже выпьет со мной».
Оливспустилась вниз и увидела в кухонное окно надувной матрас Сениора. Втумане, подсвеченном луной, плывущей сквозь редкие облака, онпоказался ей призраком, духом сада. Матрас наполовину торчал из водыу края бассейна и странно походил на собственную мутную черно-белуюфотографию. Его вид явно действовал ей на нервы, видно, пора с нимрасстаться. Олив надела ботинки, длинное зимнее пальто поверх халата.К сожалению, верхняя лампочка, освещающая площадку перед бассейном,перегорела, Олив зажгла подводные светильники и с удивлениемобнаружила, что вода в бассейне замерзла. Вот почему матрас такнелепо торчит из воды. Неподвижный, как каменное изваяние иливмерзший в арктические льды корабль. Стараясь не поскользнуться икрепко держась за край бассейна, она ударила лед каблуком ботинка,потом нагнулась и дернула надувной матрас, он не поддавался. «Еслия ступлю на него, – подумала Олив, – я пойду надно».
И тут какраз приехал Гомер. Олив услыхала, как фургон остановился, и оклинулаГомера.
– Чтовы хотите с ним сделать? – спросил Гомер.
– Вытащиего, пожалуйста, – ответила Олив.
– Апотом?
– Потомвыброси, а я пойду приготовлю тебе чашку горячего какао.
Гомерупришлось-таки попыхтеть. Лед его тяжести еще не выдерживал, но матрасбыл схвачен крепко. Гомер осторожно перебрался на матрас, надеясь,что в нем есть воздух и, освободившись из ледяного плена, он не сразупойдет ко дну. Стоя на коленях, Гомер раскачивал его из стороны всторону, пока лед не стал поддаваться. Продолжая раскачивать, Гомерначал отступление, вылез благополучно из бассейна и вытащил матрас засобой. Обледеневший, он был очень тяжел, и Гомер волоком дотащил егодо мусорных баков. Оставалось выпустить из него воздух и запихнуть вбак. Пробка заржавела и не отворачивалась. Гомер прыгнул на матрасвсей тяжестью, но прорезиненная ткань была слишком прочной.
Гомерпринес из сарая садовые ножницы и узким лезвием вспорол ее. Наружувырвался странно теплый зловонный дух. Пахло не только старыми,намокшими под дождем кроссовками, смрад был такой, что Гомер невольносравнил его с запахом вспоротой утробы. Он затолкал матрас в бак иотправился на кухню за честно заработанной чашкой какао. Вымыл руки,но от них все равно несло резиной, сложил ладони ковшиком, сунул вних нос: точно так пахли руки, когда он после операции стягивал с нихрезиновые перчатки.
– КакКенди? – спросила Олив.
– Прекрасно, –ответил Гомер.
Онисидели на кухне, потягивая горячее какао. Точь-в-точь мать и сын,подумали оба. И все-таки не мать и сын.
– Тыхорошо себя чувствуешь? – спросила Олив.
– Да, –ответил Гомер и мысленно прибавил: «Жду и надеюсь».
УилбурКедр, вдыхая эфир и видя, как плывут по потолку звезды, знал, какаяэто роскошь – ждать и надеяться. «Даже если я еще протянукакое-то время, – подумал он, – меня могут влюбую минуту схватить за руку». Тот, кто делает аборты, ходитпо тонкому льду. Он слишком долго этим занимается. Где гарантия, чтозавтра-послезавтра на него не донесут?
Не далеекак вчера он нажил себе еще одного врага. Женщина была на восьмоммесяце, а утверждала, что на четвертом, – пришлось ейотказать. Женскую истерику он умел переждать; если нужна былатвердость, он призывал на помощь сестру Анджелу. У сестры Эдны лучшеполучалось ласковое обхождение. Так или иначе, но в конце концовуспокаивались все. Если аборт было делать поздно, ему всегдаудавалось убедить женщину пожить в Сент-Облаке, родить ребенка иоставить его в приюте.
С этойженщиной все было иначе. Истерик она не устраивала. Ее почтибезмятежное спокойствие питалось, как видно, долго копившейсяненавистью.
– Такзначит, вы отказываетесь, – сказала она.
– Ксожалению, да, – ответил д-р Кедр.
– Скольковы хотите? – спросила женщина. – Я заплачу.
– Есливы можете что-то пожертвовать приюту, мы с благодарностью примем, –сказал д-р Кедр. – Если не можете, мы все здесь делаембесплатно. Аборт – бесплатно. Роды – бесплатно. Запожертвование говорим «спасибо». Вам некуда идти –оставайтесь здесь. Ждать вам недолго.
– Скажителучше, что сделать, чтобы вы согласились, – настаивалабеременная. – Хотите со мной переспать – пожалуйста.
– Яхочу, чтобы вы родили ребенка. Семью мы ему найдем, –сказал Уилбур Кедр. – Это все, чем я могу вам помочь.
Ноженщина, казалось, не видит его. Она с трудом встала со слишкоммягкого и низкого кресла в кабинете сестры Анджелы. Взглянула нагинекологическое зеркало на столе, д-р Кедр использовал его вкачестве пресс-папье. Потенциальные родители, с которыми д-р Кедрздесь беседовал, понятия не имели об истинном назначении этогонастольного украшения, но женщина, требующая аборта, как видно,знала; она глядела на него с таким упорством, словно от одного этогоу нее могли начаться схватки. Потом посмотрела в окно (сейчасзапустит в стекло инструментом, подумал д-р Кедр).
Женщинавзяла зеркало и направила его на Кедра, как пистолет.
– Выеще об этом пожалеете, – сказала она.
Сквозьпары эфира Уилбур Кедр опять увидел эту женщину с направленным нанего влагалищным зеркалом. «Как это я пожалею?» –подумал доктор и громко сказал:
– Простите,но мне очень жаль…
Проходящаямимо сестра Эдна услыхала его и подумала: «Ты уже прощен. Япростила тебя».
Ввоскресение, как обычно, было пасмурно. В Ороно шел тот же самыйфильм с Фредом Астером, который накануне собрал столько зрителей вБате. И студенты Мэнского университета отправились его смотреть,тогда еще студенты не были такими критиканами, как сейчас. Фред Астерпривел их в восторг. Уолли тоже, конечно, пошел. Утренний сеанс нестали прерывать, чтобы объявить новость, потрясшую мир. Фред Астердотанцевал до конца, и зрители услыхали ее уже за стенами уютногокинозала, окунувшись в пасмурный холод послеполуденного Ороно.
Кенди сотцом ехали в это время в Кэмден. Реймонд Кендел сам смонтировал дляшевроле приемник, установил наружную антенну и очень гордился ясной,отчетливой слышимостью, идеальной по тем временам для автомобильногоприемника. Так что, они услыхали о войне одновременно со всем Мэном.
У Оливрадио не выключалось, она пропускала мимо ушей его бормотание, иновости до нее доходили с третьего раза. В это воскресение она пеклаяблочный пирог, варила яблочное желе, как вдруг ее насторожилавзволнованная интонация диктора.
Гомер вэто время был наверху, в комнате Уолли, перечитывал в который раз«Давида Копперфильда», как раз то место, где речь идет онеземной любви: «…Это небо надо мной; приобщившись квечной тайне, я буду любить неземной любовью и поведаю ей, какая вомне шла борьба, когда я любил там, в подлунном мире…»
«Явсе же предпочел бы любить Кенди здесь на земле», –подумал он, как вдруг Олив снизу прокричала:
– Гомер!Ты не знаешь, где Перл-Харбор?
ЭтогоГомер, конечно, не знал. Он всего раз в жизни видел карту Земли,разглядывал ее каких-то несколько секунд на доске в классекейп-кеннетской школы, он и Южную-то Каролину нашел с трудом. Гомерне только не знал, где находился Перл-Харбор, но и понятия не имел,что это такое.
– Незнаю, – крикнул он, не отрываясь от книги.
– Японцытолько что его разбомбили! – опять прокричала Олив.
– Ссамолетов? Атаковали с неба? – кричал в ответ Гомер, всееще витающий в облаках.
– Откудаже еще? Спустись и послушай сам.
– Агде этот Перл-Харбор? – спросила Кенди отца.
– Тише!Давай послушаем, они, наверное, сейчас скажут, – ответилРей.
– Какже это японцы умудрились?
– Очевидно,кто-то на земле плохо делал свою работу.
Первыесообщения были чудовищно нелепы: «Японцы вторглись наамериканскую землю, бомбили Калифорнию». У многих в голове ссамого начала все перепуталось, кое-кто даже решил, что портПерл-Харбор в Калифорнии.
– Агде Гавайи? – спросила миссис Гроган.
Д-р Кедрсо своими сподвижницами пили чай с печеньем, слушая по радио музыку,и вдруг это сообщение по радио.
– Гавайив Тихом океане, – ответил д-р Кедр.
– Ну,это очень далеко, – сказала сестра Эдна.
– Нетак уж и далеко, – возразил Кедр.
– Значит,опять будет война? – спросила сестра Анджела.
– По-моему,она уже началась, – ответил Уилбур Кедр. А Уолли, которогобольше всех коснется эта новость, сидел себе в кино и наслаждалсяФредом Астером; Фред танцевал и танцевал, а Уолли думал, что такойстэп можно смотреть хоть весь день.
Мелони сЛорной слушали радио в гостиной пансиона, где жила Лорна. Пансион былженский, в нем снимали комнаты женщины, давно перешагнувшие среднийвозраст или только что разошедшиеся с мужьями. В воскресениепослушать радио в гостиной собрались в основном его пожилыеобитательницы.
– Надонемедленно разбомбить Японию, – сказала Мелони. –Нечего с ними церемониться. Уничтожить одним ударом, и все.
– Знаетепочему у япошек такие узкие глазки? – спросила Лорна.
Мелони,да и другие женщины проявили явный интерес.
– Потомучто они все время занимаются онанизмом, и мужчины и женщины, –объяснила Лорна.
Услыхавэто смелое заявление, кто-то вежливо промолчал, кто-то воззрился нанее с изумлением. Мелони из любви к подруге тоже набрала в рот воды.
– Этошутка? – немного погодя спросила она.
– Конечно,шутка, – воскликнула Лорна.
– Яее не поняла, – призналась Мелони.
– Нуслушай еще раз. У япошек не глаза, а щелочки, потому что они всевремя занимаются онанизмом. Понятно? – Лорна вопросительновзглянула на подругу.
– Непонятно, –недоумевала Мелони.
– Нукогда они кончают, они ведь закрывают глаза. А потом открывают. И таквсе время – закрывают, открывают. Им это надоело. Они взяли инавсегда прищурились. Дошло? – торжествующе спросилаЛорна.
Помня озубах, Мелони, не разжимая рта, изобразила улыбку. Глядя на старушек,сидевших в гостиной, вы бы затруднились сказать, от чего они в ужасезатрепетали: от нападения на Перл-Харбор или от шутки Лорны.
А УоллиУортингтон, услыхав новость, пустился в пляс прямо на улице –так ему не терпелось отличиться на войне и стать героем. ПрезидентРузвельт назовет этот день «днем позора», но для Уолли онозначал совсем другое. Его горячее благородное сердце жаждалосражений и славы; он уже видел себя пилотом «либерейтора Б-24»,тяжелого четырехмоторного бомбардировщика, который бомбит мосты инефтеперерабатывающие заводы, резервуары с горючим и железнодорожныелинии. В этот «день позора» один из бомбардировщиков«Б-24» уже ожидал новобранца Уолли Уортингтона, которомупредстояло учиться на нем летать.
ЖителиСердечной Бухты и Сердечного Камня говорили про Молодого Уортингтона,что у него есть все – деньги, прекрасная внешность, обаяние,доброта, любимая девушка; но ко всему этому он обладал еще отвагой ибесконечным запасом безрассудного оптимизма, качеств опасных вюношеском возрасте. Он был готов поставить на карту все, что имел,лишь бы научиться пилотировать самолет, начиненный смертоноснымгрузом.
Уоллизавербовался в военно-воздушные силы в канун Рождества. И ему былоразрешено провести праздники дома. В летных училищах ему предстоялобольше года овладевать опасным искусством воздушной войны.
– Ктому времени военные действия наверняка кончаться, –сказал он Олив и Кенди, сидевшим на кухне «Океанских далей». –Такое уж мое везение.
– Этои правда будет везение, – сказала Олив. На что Кендикивнула головой.
– Точно, –откликнулся из соседней комнаты Гомер. Он все еще сомневался, непройти ли ему призывную медицинскую комиссию. Заключения д-ра Кедра оврожденном пороке сердца оказалось достаточно, и его освободили отвоинской службы; медицинскую комиссию проходили молодые люди,принадлежащие по здоровью к первому разряду. Он же относился кчетвертому. Согласно заключению семейного врача, Гомер страдалврожденным стенозом клапана легочной артерии. Семейным врачом Гомерабыл, разумеется, д-р Кедр, чье письмо в местный совет поздравоохранению уберегло Гомера от войны, д-р Кедр и сам был членомэтого совета.
– Япредложил ей жениться, а она не хочет, – поделился сГомером Уолли в их общей спальне. – Сказала, что будетменя ждать. А замуж выходить – ни за что. Говорит, хочет бытьженой, а не вдовой.
– Теперьты будешь ждать и надеяться, – сказал Гомер Кенди надругой день.
– Да, –ответила она. – Я уже несколько лет невеста Уолли. Тыпоявился позже. Тебе оставалось только ждать и надеяться. А тут этавойна. Теперь моя очередь ждать и надеяться.
– Тыдала ему обещание? – сказал Гомер.
– Да, –кивнула Кенди. – Но обещание еще ничего не значит. Разве стобой так не было – дал обещание и нарушил?
При этихсловах Кенди Гомер невольно поежился, как если бы Кенди вдруг назвалаего «Солнышком».
Зарождественским столом Реймонд Кендел, стараясь поддержать разговор,сказал:
– Ая бы пошел служить на подводную лодку.
– Нуи попали бы на обед омарам, – возразил Уолли.
– Ничегострашного, – отпарировал Рей. – Омары ведьчастенько попадают мне на обед.
– Всамолете больше шансов уцелеть, – не сдавался Уолли.
– Большешансов, – жестко проговорила Кенди. – Скажи,почему тебя так тянет туда, где твоя жизнь зависит от случая?
– Хорошийвопрос, – сказала Олив. Явно нервничая, она с такой силойбросила на дубовый поднос серебряную вилку, что рождественский гусь,как всем показалось, попытался вспорхнуть.
– Случай– это не так и мало, – проговорил Гомер и не узналсвоего голоса. – Случай управляет всем. В воздухе, подводой, здесь за столом, с первой минуты рождения все и везде решаетслучай. («Или нерождения», – мысленно добавилон и понял, что говорит голосом д-ра Кедра.)
– Довольномрачная философия, – сказала Олив.
– Ядумал, что ты изучаешь анатомию. А ты, оказывается, философ, –сказал Уолли Гомеру.
Гомервзглянул на Кенди – та с вызовом отвернулась.
На январьУолли отправили в Форт-Мид, что в штате Мэриленд. Он часто писалОлив, Гомеру, Кенди и даже Рею. Но письма были какие-то пустые. Егонаверняка учили по какой-то программе, но он или не знал ее, или немог о ней писать. Просто предавал бумаге скучные подробностикурсантского быта. Так, описал карман, который сам сшил и привесил вногах койки, чтобы гуталин не прикасался к зубной пасте. Поведал оконкурсе на лучшее название самолета, чем несколько дней занималосьвсе подразделение. Писал с восторгом о поваре-сержанте, который зналкучу неприличных стишков, раз в сто больше, чем Сениор помнил впоследние годы. В каждом письме Уолли присылал очередной стишок. Реюони нравились, Гомеру тоже, Кенди сердилась, а Олив, получивочередной стишок, приходила в ужас; Кенди и Гомер показывали их другдругу, но Гомер скоро понял, что это сердило ее еще больше, хотя ейУолли посылал сравнительно безобидные вирши.
Вот,например, такие:
КрасоткаДелила
С умавсех сводила.
И одиндуралей
Помахалперед ней
Своимчленом, ей-ей.
Гомерстал обладателем такого опуса:
УБрент, молодой девицы,
Межног была пасть как у львицы:
Широкаи гулка.
Счастливчик,добравшись до дна,
Слышалрычание льва.
А вот чтопришло Рею:
Страннаядевчонка живет в Торонто,
Стоитбольшого труда
Залезтьк ней туда,
Ноколь сквозь чащобу прорвешься,
Обратноне скоро вернешься.
ОдномуБогу известно, что получала Олив. Знает ли этот сержант хоть одинприемлемый для нее? – гадал Гомер, лежа вечерами в комнатеУолли после его и Кенди отъезда и прислушиваясь к биению сердца. Чтовсе-таки с его сердцем неладно?
ВскореУолли перевели в Сент-Луис, казармы Джефферсона, 17-й отряд, учебнаяэскадрилья. Тщательно продуманная структура ВВС, пришло в головуГомера, построена по образцу «Анатомии» Грея – всеразложено по полочкам и всем дано свое имя. В этом было что-тоуспокаивающее, четкая организация, казалось, гарантировалабезопасность. Но Кенди он убедить в этом не мог.
– Сейчасон в безопасности, а завтра? – говорила она, пожимаяплечами.
«БерегиГомера, береги его сердце», – наставлял ее в письмахУолли.
«Акто подумает о моем сердце? Да, я все еще сержусь», –отвечала ему Кенди, хотя Уолли не спрашивал о ее чувствах.
Сердиласьна Уолли, но была ему верна, ждала и надеялась.
ЦеловалаГомера при встречах и расставаниях, но никаких других вольностей.
– Мыпросто друзья, – объясняла она отцу, хотя Рей ни о чем неспрашивал.
– Вижу, –отвечал Рей.
Работа всаду этой зимой была самая простая – главным образом, обрезкакрон. Все по очереди учили Гомера этому нехитрому искусству.
– Самыебольшие ветви отпиливают, когда температура падает ниже нуля, –объяснял Злюка Хайд.
– Дерево,если его обрезать в холод, не так кровит, – по-своемуобъяснял то же самое Вернон Линч, отсекая очередную ветку.
– Когдахолодно, нет той опасности заразить дерево, – подытожилнаставления Эрб Фаулер, который в зимние месяцы меньше забавлялся спрезервативами, скорее всего, потому, что не хотелось сниматьперчатки и лезть в карман.
Правда ито, что после вопроса Гомера о дырках в профилактических средствахпрыть его заметно поубавилась.
– Аразве в них есть дырки? – наигранно удивился он. –Значит, производственный брак! – Потом подошел к Гомерувплотную и шепнул на ухо:
– Дырки-тоне во всех.
– Аотличить можно, какие с дырками, какие нет? – спросилГомер.
– Нельзя, –пожал плечами Эрб. – Просто одни целые, а другие сдырками. Производственный брак.
– Точно, –кивнул Гомер. Но заметил, что пестрые пакетики в рекламной упаковкестали редко летать в его сторону.
ЖенаЗлюки Хайда Флоренс была опять беременна. И всю зиму Толстуха Дот сАйрин Титком подшучивали над счастливыми супругами.
– Сделаймилость, держись от меня подальше, – начинала ТолстухаДот, обращаясь к Злюке. – И смотри не пей кофе из моейкружки. Тебе ведь стоит дохнуть на женщину, и она брюхата.
– Этосамое он со мной и сделал! – подхватывала шутку самаФлоренс.
– Смотри,Злюка, не вздумай наших мужиков учить своим Фокусам! –смеялась Айрин.
– Онменя всего только чмокнул в ушко, – гордо поглаживаяживот, говорила Флоренс, – и вот пожалуйста.
– Одолжите,ради Бога, ушные затычки, – подхватила Лиз-Пиз. –Или лыжную шапочку!
– Амне дюжину резинок Эрба! – смеялась Айрин Титком.
«Упаситебя Бог от этих резинок», – подумал Гомер. Такнаверное, Флоренс и забеременела. Он смотрел на сияющую жену ЗлюкиХайда: странно видеть женщину, радующуюся беременности.
– Тычто, Гомер, – спросила Толстуха Дот, – ни разуне видел бабу на сносях?
– Точно,не видел, – сказал Гомер и отвернулся. Грейс Линч таращилана него глаза, он отвернулся и от нее.
– Будья твоих лет, – сказал Гомеру Вернон Линч, когда ониформировали кроны в саду Петушиный Гребень, – я бы пошелвоевать. Как Уолли. Не сидел дома.
– Яне могу.
– Что,сирот в армию не берут?
– Делоне в этом, – ответил Гомер. – У меня пороксердца. Врожденный.
ВернонЛинч сплетником не был, но с тех пор больше никто ни о чем Гомера неспрашивал. Ему не только простили, что он не в армии, но сталитрогательно заботиться. Обращались с ним, как мечтал д-р Кедр.
– Яне хотел обидеть тебя, Гомер, – сказал ему Эрб Фаулер. –Ну, когда брякнул про производственный брак. Я бы никогда этого несказал, если бы знал про твое сердце.
– Всев порядке, Эрб, не беспокойся, – ответил Гомер.
А раннейвесной, когда стали готовить пчел к сезону цветения, Аира Титкомподскочил к Гомеру, увидев, что тот пытается вытащить из ульяособенно тяжелую раму.
– РадиБога, не поднимай один такие тяжести! – сказал он.
– Мне,Аира, не тяжело. Я сильнее тебя. – Гомер в первую минутуне понял беспокойства Аиры.
– Яслыхал, у тебя барахлит сердце, – объяснил Аира.
В Деньматери Вернон Линч учил Гомера, как работать с распылителем. Сталопять показывать, как пользоваться респиратором. –Главное, чтобы он был всегда чистый. Тебе респиратор нужен какникому.
– Какникому, – эхом откликнулся Гомер.
ДажеДебра Петтигрю простила ему непонятную дружбу с Кенди. Когдапотеплело, они опять стали ездить в фургоне на побережье. А как-товесь вечер целовались в летнем домике Дебры на Питьевом озере. Запаххолодного, всю зиму не топленного помещения напомнил ему первые дниработы в доме сидра. Когда его поцелуи охладевали, Дебра хмурилась;когда становились слишком пылкие, она говорила: «Успокойся,тебе нельзя волноваться». Он был истинно благородный юноша,иначе попытался бы доказать Дебре, что его сердце способно вынестисамые дерзкие вольности.
Наступилавесна. Уолли служил в Келли-Филд, вблизи Сан-Антонио, что в штатеТехас, проходил летный курс в авиационном училище (отряд 2,эскадрилья С). А Мелони опять собралась в путь.
– Тысумасшедшая, – сказала ей Лорна. – Смотри,сколько хорошей работы. Теперь из-за этой войны на верфи можноздорово заработать: стране нужна военная продукция, а не какие-тояблоки.
– Плеватьмне на страну, – сказала Мелони. – Я ищуГомера, и я найду его.
– Ак зиме обратно вернешься? – спросила Лорна подругу.
– Еслине найду «Океанских далей» и Гомера.
– Значит,зимой опять будем вместе, – сказала Лорна. –Надо же, из-за парня превратиться в такую жопу.
– Якак раз его и ищу, чтобы не превратиться.
Пальтомиссис Гроган совсем истрепалось, но узелок с пожитками, затянутыйремнем Чарли, значительно пополнился. Мелони хорошо заработала наверфи, купила добротную мужскую спецовку, Даже пару крепких ботинок.На прощание Лорна вручила ей подарок – детскую варежку на левуюруку, слишком маленькую для Мелони, но веселенькой расцветки.
– Этоя сама связала, – сказала Лорна. – Для моегоребеночка, но он у меня не родился, я была замужем без году неделя.Даже не успела связать вторую, на правую руку.
Мелонивзвесила варежку на ладони, Лорна зашила в нее горсть стальныхшариков, которыми разжилась в цехе, получилось отличное оружие.
– Навсякий случай, – сказала Лорна. – Вдруг на когонарвешься посильнее тебя.
У Мелонина глаза навернулись слезы, женщины обнялись, и Мелони отправиласьстранствовать. Она не простилась с Мэри Агнес, готовой пойти на все,лишь бы угодить грозной приятельнице. Кого только она не спрашивалапро «Океанские дали» – одноклассников в школе,любителей антиквариата, посещавших магазин Теда и Петти Каллаханов;вдруг она найдет эту ферму, тогда они непременно подружатся. И МэриАгнес продолжала расспросы. Только после ухода подруги Лорна поняла,как сильно они сблизились. Она очень скучала по Мелони и неожиданнопоймала себя на том, что спрашивает всех подряд про «Океанскиедали». Варежка как оружие самозащиты неплохой подарок. Нодружба обязывает ко многому. Теперь уже Гомера искали трое.
Тем летомУолли перевели из Сан-Антонио в Коулман (тоже штат Техас). В письмеГомеру он жаловался: «Ну хоть бы кто объявил войну Техасу,тогда бы мы не зря здесь парились». Уолли писал, что летают они«в трусах и носках, иначе этот палящий зной не вынести».
– Акуда, он думает, его пошлют? Он, что ожидает курортных условий? Егопошлют воевать, – причитала Кенди, сидя напротив Гомера напирсе Рея Кендела; эти их вечерние бдения заметно влияли насокращение популяции местных береговичков.
Нахолодном цементном полу класса Гомер часто раскладывал карту мира;летом в кейп-кеннетскую среднюю школу редко кто заглядывал, ашкольный сторож знал географию еще меньше, чем Гомер. И он одинразыскивал на карте места, куда, как он предполагал, могли послатьУолли.
Однаждыего за этим занятием застал мистер Гуд. Может, он заглянул в своюстарую классную комнату в приступе ностальгии, а может, пришелзаказать партию кроликов для нового учебного года.
– Ты,наверное, готовишься идти в армию? – спросил мистер Гуд.
– Нет,сэр, – ответил Гомер. – У меня порок сердца –стеноз клапана легочной артерии.
МистерГуд устремил взгляд на грудь Гомера, который знал, что учитель и санатомией кролика не совсем в ладах.
– Утебя шумы в сердце с рождения? – спросил мистер Гуд.
– Да,сэр.
– Онии сейчас слышны?
– Сейчаснет. Почти нет.
– Ну,значит, у тебя не такое уж плохое сердце. – Этимзамечанием мистер Гуд хотел ободрить Гомера. Но он не был для Гомерамедицинским авторитетом. Надо же, перепутать матку овцы с маткойкролика!
Дажесборщики яблок в том году были другие – старики или почти дети,все остальные были призваны на войну. Кроме мистера Роза.
– Некомув этом году собирать урожай, – сказал он Олив. –Сколько же развелось дураков. Война им важнее яблок!
– Да,знаю, – ответила Олив, – мне можно об этом неговорить.
Ссезонниками приехала женщина, которую Роз звал «мама»,хотя по возрасту она вряд ли могла быть чьей-то матерью. Онаподчинялась только Розу. Собирала яблоки, если хотела или если он еепосылал. Иногда готовила, но не для всех. Вечерами сидела на крыше,но только вместе с Розом. Женщина была молодая, высокая, крупная, сплавными, медлительными движениями, в чем она явно подражала Розу. Ивсегда улыбалась, улыбка у нее была немного деланная и чуть лукавая,тоже как у Роза.
Еекровать и кровать Роза стояли рядом, но не были отгорожены ни ширмой,ни занавесками, которые создавали бы какое-то подобие уединенности, иэто очень удивляло Гомера. Правда, он иногда замечал, проезжая мимодома сидра, что все его обитатели, кроме Роза и женщины, стоятснаружи или сидят на крыше. Вот, наверное, когда они вместе, думалГомер. И наверное, организуя эти свидания, Роз командовал тем же недопускающим возражения тоном, каким отдавал другие распоряжения.
К концулета на побережье ввели обязательное затемнение, погасло чертовоколесо и другие таинственные огни, но, несмотря на это, сборщикияблок все равно лезли вечерами на крышу и тихо сидели, вперив втемноту взгляды, а мистер Роз рассказывал:
– Онобыло вон там, выше крыш, и ярче звезд. И оно крутилось, крутилось…
Высокая,пышнотелая женщина стояла рядом, прильнув к нему, а над застрехойкрыши вырисовывались и кивали темные головы.
– Нотеперь в океане под водой, – продолжал Роз, –Плавают эти штуки с бомбами и подводными пушками. Только где завидятогонь – стреляют. Огонь как магнит притягивает снаряды. Этипушки бьют автоматически.
– Безлюдей? – однажды спросил кто-то.
– Безлюдей. Эти штуки автоматические. Но люди на них есть. Следят, чтобыне было поломок.
– Иони тоже сидят под водой?
– Конечно, –отвечал Роз. – Там много людей. Они очень умные. Приплылисюда и следят за вами.
– Занами? Кто на земле?
– Нуда, – отвечал Роз. – Они вас видят, где бы выни были.
Слушателина крыше вздыхали вразнобой, напоминая хор на сцене, отдыхающий передочередным номером. А Гомер, лежа в спальне Уолли, с изумлением думал,почему это в мире так устроено – одни рождаются, а других в этосамое время убивают.
Это все впорядке вещей, сказал бы ему д-р Кедр. Взять хотя бы Сент-Облако, заисключением карточек на сахар и некоторые другие продукты (что,конечно, большой минус), в остальном война, эта бойня, в жизнь приютаникаких перемен не внесла. Или Великая депрессия, как некоторыеназывали то давнее бедствие, в Сент-Облаке ее почти не заметили.
«Мы– сиротский приют, – думал д-р Кедр. – Мыпризваны именно так служить обществу. И мы не изменимся, если,конечно, нам не помешают». Когда Уилбур Кедр бывал на граниотчаяния (эфир действовал слишком сильно, неминуемая дряхлость,казалось, несла гибель всему, а подпольная деятельность бросалась вглаза, как кромка дальнего леса на фоне колючего осеннего неба),спасительным якорем была мысль: «Я люблю Гомера, и я уберег егоот войны!»
Но Гомераэто не радовало. Для человека, любящего безответной любовью, ни в чемнет радости. Наоборот, по мнению Гомера, судьба безжалостно с нимобошлась. Никто, даже сирота, не в силах долго довольствоватьсянеразделенной любовью, подчиниться требованию – надейся и жди.Д-р Кедр от войны его спас, но и он не мог спасти его от Мелони.
В самыйразгар уборки яблок Уолли опять перевели в другое место, на этот разв летное училище в Шермане (тоже в штате Техас) – основнойкурс, эскадрилья Д. А Мелони успела к этому времени побывать на пятияблочных фермах. Деньги у нее были, в работе она не нуждалась.Нанявшись на ферму и узнав, что никто там не слыхал про «Океанскиедали», она шла дальше. Мелони собирала яблоки в Харпсуэлле иАрроусике; двигаясь на север, дошла до Рокпорта; в глубь штата –до Эплтона и Лисбона. В одном месте свернула в сторону, кто-то сказалей, что в Уэскас-сете есть «Океанские дали», но этооказалась гостиница; какой-то торговец мороженым мимоходом бросил,что видел «Океанские дали» во Френдшипе. Но это былоназвание частной парусной яхты. В Южном Томастоне Мелони выигралакулачный бой с метрдотелем ресторанчика «Дары моря»: онпотребовал, чтобы она перестала приставать к посетителям срасспросами о каких-то «Океанских далях». Выиграть-товыиграла, но пришлось уплатить штраф за нарушение общественногопорядка. И когда в первых числах ноября вошла в Бутбсй-Харбор,кошелек у нее был почти пуст. Море было сизо-серое, в барашках,хорошенькие летние яхты стояли в сухих доках, в ветре чувствовалосьдыхание зимы; поры земли, телесные поры Мелони, как и разочарованноесердце, сжимались в предчувствии холодов.
Она неузнала в угрюмом, бледном подростке, продававшем мороженое в аптеке«Ринфрет» Кудри Дея. Но Рой-Кудри Ринфрет сразу ее узнал.
– Тыменя помнишь? Меня тогда звали Кудри Дей, – говорилРой-Кудри, волнуясь.
ДалМелони карамельку, жевательную резинку, предложил фирменноемороженое, и все бесплатно.
– Двепорции за мой счет, – сказал он; приемные родители вряд липохвалили бы его за это.
– Аты, приятель, что-то неважно выглядишь, – сказала Мелони.
Она нехотела его обидеть: вид у Кудри Дея был и правда неважный: лицосерое, щупленький, почти не подрос. Но Кудри Дея прорвало;выплеснулась наконец вся обида.
– Мнедико не повезло! – крикнул он. – Как тут хорошовыглядеть! Меня вышвырнули на помойку. Гомер Бур выхватил у меняиз-под носа родителей, которые предназначались мне!
Жевательнаярезинка была не для зубов Мелони. Она опустила ее в карман, хорошийподарок Лорне. От сладкого у нее болели зубы, но она изредка баловаласебя конфеткой, наверное, хотела себя помучить. Мелони сунулакарамельку в рот и от мороженого не отказалась, такого вкусного онаеще не едала.
Чтобыпоказать, как ему все здесь ненавистно, Кудри Дей побрызгал полклубничным сиропом, предварительно убедившись, что кроме Мелони, егопротеста никто не видит. Как бы проверил действует ли шприц, передтем как облить мороженое сиропом.
– Отсиропа заводятся муравьи, – мстительно сказал он, ноМелони засомневалась, заведутся ли они в ноябре. – Они мневсегда говорят, – шепотом продолжал Кудри, –«Не капай сироп, от него заводятся муравьи». Хорошо быони все здесь съели, – прибавил он и брызнул сиропом напол еще несколько раз.
– Тывсе еще злишься на Гомера? – не без тайной мысли спросилаего Мелони.
Иобъяснила Кудри Дею: если спрашивать у всех про «Океанскиедали», в конце концов можно его найти. Но Кудри Дей никогда незадумывался, что скажет Гомеру, если случайно встретит его; да, онкипел негодованием, но характер у него был не мстительный. Ему вдругвспомнилась агрессивность Мелони, и он с подозрением спросил:
– Атебе зачем Гомер?
– Зачем? –кротко улыбнувшись, переспросила Мелони, по ней было видно, что она исама этого не знала. – А ты зачем хочешь его увидеть? –вопросом на вопрос ответила она.
– Ну,я… – начал сбивчиво объяснять Кудри Дей, – япросто хотел ему сказать, как плохо он поступил. Уехал и бросил меня.Оставил на растерзание. Ведь это я должен был уехать в той белоймашине.
Говоряэто, Кудри Дей вдруг ясно осознал, что он просто очень-очень хочетвидеть Гомера. Дружить с ним, что-то вместе делать. Он всегдавосхищался Гомером. Да, он обиделся тогда, что Гомер бросил их, нозла на Гомера не затаил. И он неожиданно заплакал. Мелони взяласалфетку, которая полагалась к мороженому, и вытерла Кудри Дею слезы.
– Неплачь, я тебя понимаю, – тихо сказала она. –Знаю, что ты чувствуешь. Меня ведь тоже бросили. Понимаешь, я скучаюо нем. И просто хочу его видеть.
Приемныйотец Кудри Дея мистер Ринфрет, продававший в дальнем конце аптекиболее серьезный товар, услыхал всхлипывания и поспешил сыну напомощь.
– Яиз Сент-Облака, – объяснила ему Мелони. – Мывсе очень привязаны друг к другу. И когда встретимся, никак не можемуспокоиться. – Она по-матерински, может, немного неуклюже,обняла Кудри Дея, и мистер Ринфрет вернулся за свой прилавок.
– Запомни,Кудри, – шептала Мелони, ласково его поглаживая, как будторассказывала ему вечернюю сказку, – «Океанскиедали». Спрашивай у всех про «Океанские дали».
Кудри Дейнаконец успокоился, и она оставила ему адрес Лорны.
На пути вБат Мелони уже думала о работе, конечно, ее возьмут на верфи, из-завойны начальство в цехе наверняка сменилось, и можно рассчитывать начто-то более интересное, чем эти шарики. Вынула из кармана пальтомиссис Гроган подарок Лорны; ей еще не пришлось им воспользоваться,но сколько ночей присутствие в кармане увесистой варежки помогло ейспать спокойно. «Нет, этот год не совсем потерян, –думала она, больно ударяя себя варежкой по ладони. –Теперь уже четверо ищут тебя, Солнышко».
Оставаясьвсе еще в Техасе, Уолли был переведен на новое место, в летную школув Люббоке (казарма 12, эскадрилья 3), где ему предстояло провестиноябрь и большую часть декабря. На Рождество командование обещалоотпустить его домой в отпуск.
«Скороприпаду к лону семейного очага», – писал он Кенди,Гомеру, Олив и даже Рею, который в порыве патриотических чувств пошелработать механиком в подразделение, обслуживающее морскую базу вКиттерне. Рей теперь делал торпеды. Чтобы не погибли омары в садке,нанимал в помощники школьников. А к Олив в «Океанские дали»приезжал работать по субботам и воскресениям. И с энтузиазмомпоказывал Гомеру с Олив на кухонном столе, как работает гироскоп.
– Чтобыпонять механизм торпеды, – объяснял он, –необходимо уяснить себе, как действует волчок.
Гомерслушал с интересом, Олив – подобострастно: она верила, если Рейперестанет следить за ее машинами, яблок у нее в садах не будет.
У Кендипочти все время было плохое настроение; подчинение всего и вся войнеугнетало ее; тем не менее она вызвалась помогать сестрам вкейп-кеннстской больнице и проводила там многие часы. Учиться вшколе, считала она, в такое время – непозволительная роскошь, иубедила Гомера присоединиться к ней. Гомер с его опытом для больницы– находка.
– Точно, –согласился Гомер.
И хотя онвернулся в медицину не по своей воле и на птичьих правах, он скоропочувствовал, как ему в больнице легко. Конечно ему приходилосьсдерживать себя, не соваться со своими советами и изображать новичкав деле, которое знал, к своему прискорбию чуть не с пеленок. Однобыло неприятно, сестры задирали нос перед санитарами, врачи –перед теми и другими, а особенно высокомерно себя вели с больными.
Кенди иГомеру запрещалось делать инъекции и давать лекарства, но и другихобязанностей было по горло. Они стелили постели, выносили утки,помогали мыть больных, выполняли сотни поручений, которые создаютособую больничную суету, проявляющуюся на слух в нескончаемомшарканье ног по коридорам. Сначала их отправили помогать в родильноеотделение. Гомера поразило, насколько лучше принимались роды вприютской больнице. Д-р Кедр дал бы сто очков вперед любому акушерукейп-кеннетской больницы, да и Гомер мог бы кое-чему поучить здешнихсестер. Сколько раз Кедр отчитывал его за то, что он давал пациенткамслишком большую дозу эфира. А что бы он сказал, увидев, какой щедройрукой дают его здесь? В Сент-Облаке многие роженицы разговаривали поднаркозом со старым доктором. Здесь же в послеоперационной палатебольные с трудом отходили от наркоза, вид у них был оглушенный, изгруди вырывались хрипы, руки безжизненно свисали, мышцы лица такрасслаблялись, что веки полностью не прикрывали глаз.
Особеннотяжело было смотреть на детей.
Неужелианестезиологам здесь неизвестно, думал Гомер, что, давая эфир, надоучитывать вес пациента?
Однаждыони с Кенди дежурили у кровати мальчика, приходящего в себя послеудаления миндалин. Эта работа считалась по плечу помощнику сестры.После такой операции пациент, особенно ребенок, чувствует боль,тошноту, страх. Если давать меньше наркоза, можно совсем избежатьрвоты, объяснил Гомер Кенди. В палате с ними была медсестра, котораяим очень нравилась, – молодая, простоватой внешностидевушка приблизительно одних с ними лет. Звали ее Каролина, она быладобра к больным и с врачами не лебезила.
– Ты,Гомер, я вижу, кое-что про эфир знаешь, – сказала она.
– По-моему,здесь его дают слишком много, – промямлил в ответ Гомер.
– Вбольницах не все так прекрасно, как многим представляется, –сказала Каролина. – И врачи далеки от совершенства, хотямнят себя гениями.
– Точно, –кивнул Гомер.
Упятилетнего мальчугана, когда он очнулся, сильно болело горло. Ему неуспели дать мороженого, чтобы подавить рвотный рефлекс, и его началорвать.
– Надотеперь следить, чтобы рвотные массы не попали в дыхательное горлоребенка, – продолжал объяснять Гомер.
– Утебя что, Гомер, отец был врач? – спросила Каролина.
– Несовсем, – замялся Гомер.
И сестраКаролина познакомила его с молодым врачом д-ром Харлоу, отращивающимчелку в борьбе с белесым вихром, который торчал над его узенькимлбом. Эта челка торчала как козырек, и он, казалось, настороженнопоглядывает из-под нее.
– Ах,это тот Гомер, специалист по наркозу? – сказал д-р Харлоуфальшивым голосом.
– Ярос в сиротском приюте, – объяснил Гомер. – Мнеприходилось помогать в больничном отделении.
– Ноэфир-то ты, конечно, сам никогда не давал, – увереннопредположил д-р Харлоу.
– Никогда, –кивнул Гомер. И так же, как д-р Кедр, лгавший совету попечителей,обнаружил, что лгать неприятным тебе людям – большоеудовольствие.
– Незадавайся, пожалуйста, – сказала Кенди Гомеру в машине подороге домой. – Тебе это не идет. Да и д-ра Кедра можешьнечаянно подвести.
– Когдаэто я задавался? – спросил ее Гомер.
– Конечно,пока еще не задаешься, – согласилась Кенди. –Но и дальше, пожалуйста, веди себя осторожнее.
Гомернахмурился.
– Ине хмурься, – сказала Кенди. – Тебе это неидет.
– Яне хмурюсь, я просто надеюсь и жду, – сказал Гомер. –Сама знаешь.
Онвысадил ее у дома, стоявшего над садком с омарами, хотя обычнозаходил ненадолго поговорить с Реем. Гомер ошибся, раздражение Кендиобъяснялось не холодностью к нему, а смятением чувств.
Онахлопнула дверцей, обошла машину и жестом попросила Гомера опуститьстекло. Нагнулась, поцеловала его в губы, обеими руками растрепалаволосы, откинула назад голову и вдруг сильно укусила Гомера в шею.Откинувшись, она ударилась головой о раму дверцы; глаза у нее влажноблестели, но слез в них не было.
– Тыдумаешь, мне очень легко? – сказала она. –Думаешь, я тобой играю, да? Думаешь, я знаю, кто мне дороже –ты или Уолли?
Гомервернулся в больницу; ему нужна была сейчас работа потруднее, чемтравить мышей в саду. Опять наступил этот чертов сезон борьбы смышами. Яды, отрава – он их терпеть не мог!
Как раз вэто время в больницу привезли раненного в драке матроса своенно-морской базы в Киттере, где теперь работал Рей Кендел. Кое-какостановив кровь самодельным жгутом, его дружки долго колесили впоисках больницы и наконец, когда уже нормированный бензин был наисходе, подъехали к кейп-кеннетской, не заметив по дороге с полдюжиныбольниц, расположенных гораздо ближе к месту драки. Нож, вошедшиймежду большим и указательным пальцами, раскроил ладонь почти дозапястья. Гомер помог сестре Каролине промыть рану стерилизованнойводой с мылом. И машинально, по привычке, приобретенной в приюте,стал давать указания сестре Каролине.
– Измерьтедавление на другой руке, – командовал он. –Жгут наложите на повязку… – И добавил, заметивудивленный взгляд Каролины: – Чтобы не повредить кожногопокрова. Жгут ведь должен оставаться на руке не меньше получаса.
– Ствоего позволения, Гомер, давать указания сестре Каролине буду я, –вмешался д-р Харлоу.
И он, исестра Каролина взирали на Гомера так, как если бы у них на глазах укошки или собаки прорезался дар речи или Гомер мановением рукиостановил текущую из раны кровь не хуже резинового жгута, наложенногоКаролиной по его указанию.
– Совсемнеплохо, Гомер, – все-таки похвалил Харлоу.
Гомер синтересом наблюдал за его действиями – укол пятипроцентногоновокаина в рану и последующее зондирование. Нож вошел со стороныладони, предположил Гомер. Ему вспомнилась «Анатомия»Грея и эпизод из фильма, который он смотрел с Деброй:офицер-кавалерист был ранен в руку стрелой, к счастью, не задевшейнерв, который заведует движением большого пальца. Гомер обратилвнимание, что матрос двигает этим пальцем.
Д-рХарлоу тоже на него смотрел.
– Здесьпроходит очень важный нерв, – медленно проговорил он,обращаясь к матросу. – Тебе повезло, что он цел.
– Ножего не задел, – подтвердил Гомер.
– Верно, –кивнул д-р Харлоу, отрывая взгляд от раны. – А ты откудазнаешь? – спросил он Гомера, который двигал своим большимпальцем. – Значит, ты не только специалист по наркозу? –прибавил он все тем же фальшивым голосом. – И про мышцытоже кое-что знаешь?
– Толькопро эту, – сказал Гомер. – Я читал иногда«Анатомию» Грея. Просто так, для удовольствия.
– Дляудовольствия? – переспросил д-р Харлоу. – Такты, наверное, и в сосудах разбираешься. Скажи, какой сосуд здеськровит?
Гомерпочувствовал, как его руки коснулось бедро сестры Каролины;прикосновение было дружеское; Каролина тоже недолюбливала д-раХарлоу. Забыв предостережение Кенди, Гомер не сдержался и ответил:
– Тот,что ответвляется от ладонной дуги.
– Оченьхорошо. – В голосе д-ра Харлоу прозвучало явноеразочарование. – Ну и что ты посоветуешь делать?
– Наложитьшов номер три.
– Абсолютноточно, – сказал д-р Харлоу. – Но это уже не из«Анатомии» Грея.
И онпоказал Гомеру, что нож повредил глубокие и поверхностныесгибательные сухожилия пальца.
– Кудаони идут? – опять спросил д-р Харлоу. – Куказательному пальцу.
– Надосейчас заниматься обоими сухожилиями?
– Этогоя не знаю, – сказал Гомер. – Я вообще просухожилия знаю мало.
– Удивительно! –воскликнул д-р Харлоу. – Сшить надо только глубокоесухожилие, – объяснил он. – Придется зашиватьшелком о-два. Вообще-то для сухожилий нужна более тонкая нитка.
– Шелко-четыре, – сказал Гомер.
– Оченьхорошо, – похвалил д-р Харлоу и прибавил, обратившись ксестре Каролине, которая не отрываясь смотрела на Гомера: – Швыон знает!
– Рану,по-моему, надо зашить шелком о-четыре. Затем наложить давящую повязкуна ладонь, немного согнув пальцы, – отчеканил Гомер.
– Этоназывается зафиксировать положение, – поясни д-р Харлоу.
– Иэтого я не знаю, – сказал Гомер.
– Тыучился в медицинском институте? – спросил д-р Харлоу.
– Несовсем, – опять уклончиво ответил Гомер.
– Собираешьсяпоступать?
– Скореевсего, нет, – ответил Гомер и хотел было уйти изоперационной, но д-р Харлоу остановил его: – Почему ты не вармии?
– Уменя порок сердца.
– Иты, конечно, не знаешь какой?
– Незнаю.
Он мог бытут же все узнать про стеноз клапана легочной артерии, ему сделали бырентген, и знающий специалист расшифровал его. И тогда он узнал быправду. Но кому хочется узнавать правду от неприятного тебе человека.Гомер пошел в палату, где лежали дети после тонзиллэктомии и почиталим скучные детские книжки. Не читать же им «ДавидаКопперфильда» или «Большие надежды», дети здесьбольше двух-трех дней не задерживаются.
СестраКаролина попросила вымыть пациента, крупного мужчину, недавноперенесшего операцию на предстательной железе.
– Цениудовольствие писать, пока у тебя все в порядке, – сказалон Гомеру.
– Будуценить, сэр, – ответил Гомер, растирая полотенцем доздорового покраснения гору человеческой плоти.
КогдаГомер вернулся в «Океанские дали», Олив еще не было дома,она дежурила на вышке клуба Сердечной Бухты, высматривала, непоявится ли в небе чужой самолет. С этой вышки раньше любовалисьяхтами. Гомер не сомневался, чужие самолеты над их городками непоявятся. Мужчины, друзья-собутыльники Сениора, украшали силуэтамивражеских самолетов дверцы кабин в раздевалке бассейна, женщиныприносили их домой и приклеивали на холодильник. Олив дежурила навышке два часа в день.
Разглядываясилуэты на дверце холодильника, Гомер думал: «Я бы мог все этознать: самолеты, яблони, а сейчас я умею только одно –принимать роды, правда, почти идеально. И делать еще одну, болеепростую операцию, нарушающую божеские и человеческие законы. ДокторКедр ведет игру в нарушение правил».
И Гомерстал размышлять о правилах. Матрос с порезанной рукой участвовал вдраке, которая не подчинялась никаким правилам. А вот драка смистером Розом всегда диктуется его правилами. Драться с ним на ножах– все равно что подставлять себя птичке с острым клювом,способной заклевать до смерти. Мистер Роз – виртуоз, незаметнымдвижением может отмахнуть кончик носа, ухо, сосок. Вот почему именноон диктует правила дома сидра. А какие правила регламентируют жизньСент-Облака? Какими правилами руководствуется д-р Кедр? Какиенарушает, какие сочиняет сам, откуда черпает уверенность в ихнепреложности? Кенди, очевидно, живет по правилам, но по каким? Знаетли их Уолли? А Мелони? Есть ли в ее жизни путеводная нить? Этивопросы не давали Гомеру покоя.
– Послушай, –сказала Лорна, – ведь идет война. Ты заметила?
– Нуи что? – пожала плечами Мелони.
– Ато, что он наверняка в армии. Или уже призвали, или скоро призовут.
Мелонипокачала головой:
– Нет,он не в армии. Понимаешь, он не военный человек.
– Господи,можно подумать, что воюют только военные.
– Еслион и пойдет на войну, он все равно вернется, – сказалаМелони.
В томдекабре лед непрочно сковал реку. В прилив морская вода заходила вустье, и вода в Кеннебеке отдавала солью. Сейчас посредине дымиласьтемная, бурлящая полынья, куда даже Мелони не могла добросить бутылку– такая широкая река в Бате. Допив пиво, Мелони бросилабутылку; подпрыгивая со стуком по скрипящему льду, она покатилась кполынье, как в замедленном кино. Потревожила чайку, та проснулась ипоскакала, как старуха, которая прыгает через лужи, подхватив юбку.
– Одномогу сказать, – тихо говорила Лорна, – с этойвойны вернутся не все.
Из Техасадомой неблизкий путь; Уолли к тому же не везло – вездезадержки, везде надо ждать. И погода такая скверная; наземные службыдолго не разрешали посадку. Когда Кенди с Гомером встретили его вбостонском аэропорту, первое, что он сказал, – отпуск унего всего двое суток. Но даже это не портило его настроения,особенно он гордился производством в офицеры. Потом Кенди скажет, этобыл все тот же неунывающий Уолли.
– Лейтенантвторого класса Уортингтон прибыл, – шутливо доложил онОлив.
И все,даже Рей, прослезились.
Из-заталонов на бензин нельзя было ездить как раньше, куда хочешь. Гомергадал, когда Уолли останется с Кенди наедине и как он это устроит.Он, конечно, хочет этого. А вот как Кенди, хочет ли она?
В канунРождества все вместе собрались в «Океанских далях». ВРождество не уединишься, Олив весь день дома, и Рей свободен –торпеды и омары заполнят его время после праздников. А на третий деньУолли уезжать, Кенди с Гомером повезут его в бостонский аэропорт.
Конечно,Уолли и Кенди только и делали, что обнимались и целовались у всех наглазах. В рождественскую ночь в спальне Уолли Гомер вдруг вспомнил:он уже второе Рождество празднует вдали от Сент-Облака и ничего непослал д-ру Кедру, даже рождественской открытки, так его разволновали обрадовал приезд друга.
– Длязавершения курса поеду учиться еще в одну школу, –говорил, раздеваясь, Уолли. – А уже оттуда в Индию.
– ВИндию, – повторил Гомер, очнувшись от своих мыслей.
– Дляполетов над Бирмой. Бирма – это между Индией и Китаем. Там уяпонцев базы.
Гомер незря изучал карту мира в кейп-кеннетской школе. Он представлял себе,что такое Бирма – сплошные джунгли и горы. Если самолет собьют,хуже места для приземления не придумаешь.
– Акак у вас с Кенди? – спросил Гомер.
– Потрясающе! –сказал Уолли и прибавил: – У нас еще есть несколько часовзавтра.
Рейспозаранку уехал в мастерские. И почти в то же время Уолли сел вкадиллак и покатил в Сердечную Бухту.
– Всегодвое суток! Какая же это побывка в кругу семьи, – чуть неплакала Олив. – Целый год не был дома. У кого языкповернется назвать это отпуском. Хоть в армии, хоть где!
Гомер,единственный собеседник Олив, в то утро был плохим утешителем.
Уолли иКенди заехали за Гомером в полдень. Конечно, у них это было, думалГомер. Но как знать наверняка, не спросив?
– Хотите,я поведу машину? – предложил он. Кенди сидела на переднемсиденье между ним и Уолли.
– Зачем? –удивился Уолли.
– Может,вы хотите подержаться за руки, – сказал Гомер. Кендивскинула на него глаза.
– Мыуже подержались, – рассмеялся Уолли. – Но всеравно, спасибо за предложение.
ЛицоКенди не светится счастьем, заметил Гомер.
– Тыхочешь сказать, у вас уже все было? – спросил он. Кенди,не повернув головы, смотрела вперед. Уолли перестал смеяться.
– Чтовсе, старик?
– Секс, –объяснил Гомер.
– Божемой, Гомер!
– Да,у нас был секс, – сказала Кенди, не повернув головы.
– Надеюсь,вы были осторожны. Приняли меры?
– Да,мы были осторожны. – На этот раз Кенди смотрела Гомеру вглаза, стараясь говорить самым нейтральным голосом.
– Ярад, что вы были осторожны, – сказал Гомер, глядя наКенди. – Это необходимо, когда спишь с мужчиной, которыйбудет летать над Бирмой.
– НадБирмой? – Кенди повернулась к Уолли: – Ты мне несказал, куда тебя пошлют. Так значит, в Бирму?
– Какаямуха тебя укусила, Гомер? – рассердился Уолли. –Я еще точно не знаю, где буду летать.
– Явас обоих люблю, – сказал Гомер? – А раз люблю,значит, имею право спрашивать обо всем. Знать все, что хочу.
Разговорна этом застопорился, как говорят в Мэне. Всю остальную дорогу вБостон ехали молча. Только однажды Уолли попытался все-таки пошутить.
– Неузнаю тебя, Гомер, – сказал он. – Ты сталфилософом.
Прощаниеполучилось скомканное.
– Явас обоих тоже люблю. И вы это знаете, – вот и все, чтосказал Уолли, спеша на посадку.
– Да,я знаю, – ответил Гомер, глядя вслед другу.
– Ябы не назвала тебя философом, – по дороге домой сказалаКенди. – По-моему, ты просто чудак. Ты, Гомер, становишьсячудаком. И ты не имеешь права знать обо мне все, любовь этого праване дает.
– Нотебе надо самой для себя уяснить, любишь ты Уолли или нет.
– Ядавно люблю Уолли. Всегда любила и буду любить.
– Прекрасно.На том и порешим.
– Да,но теперь я совсем не знаю его. А тебя знаю и тоже люблю.
Гомервздохнул. Значит, опять жди и надейся. Чувства его были слегказадеты, Уолли ни разу не спросил про его сердце. Впрочем, что бы онна этот вопрос ответил?
А УилбурКедр, знавший, что с сердцем у Гомера все в порядке, мучился, комусейчас это сердце принадлежит. Вряд ли Сент-Облаку, боялся признатьсясебе д-р Кедр.
На этотраз Уолли отправили в Калифорнию, в Викторвилл, где готовили летчиковвысшего класса. На его конвертах стояло: «Военно-воздушные силыСША». В Викторвилле Уолли провел несколько месяцев. Те самые,когда в садах формируют кроны, так будет потом обозначать времяГомер. Пришла весна, яблони стояли в цвету, пчелы Аиры Титкоманаполнили сады хлопотливым жужжанием; а когда деревья началиотцветать, Уолли отправили в Индию.
Японцыудерживали Мандалай. Свои первые бомбы Уолли сбросил нажелезнодорожный мост в Мьитинге. Пути и южная набережная былиповреждены, южный пролет моста полностью разрушен. Всебомбардировщики и экипажи вернулись на базу без потерь. Уолли бомбилпромышленные районы Мьинджана, но сильная облачность помешала оценитьнанесенный ущерб. Летом, когда Гомер опять красил в белое дом сидра,Уолли бомбил пристань в Акьябе, мост в Шуэли на севере Бирмы,железнодорожный узел в Проме. Были его бомбы среди десяти тоннсмертоносного груза, сброшенного на железнодорожные депо в Шуэбо.Участвовал он и в налете на военные склады в Каулине и Танбьюзайате.Но самое яркое впечатление осталось у него от бомбежки нефтяных полейИенангьата; бушующее море огня – горела нефть и буровые вышки –стояло у него в глазах весь обратный полет над горами и джунглями.Бомбардировщики и экипажи вернулись на базу без потерь.
Егопроизвели в капитаны и перевели на легкую работу, как он написал вписьме. «Бойся легкой работы», – вспомнилисьГомеру сказанные когда-то слова д-ра Кедра.
Тогда, вФорт Миде, Уолли победил в конкурсе, придумав лучшее названиесамолета. И вот пришло время применить его. Самолет его теперьназывался «Удары судьбы».
Нарисованныйкраской кулак под названием выглядел внушительно. Кенди с Гомеромпотом удивлялись, почему это Уолли придумал «удары судьбы»,а не просто «удар».
ТеперьУолли летал над Гималаями, над Бирмой по маршруту Индия –Китай; возил туда непременные атрибуты войны – горючее, бомбы,пушки, винтовки, боеприпасы, обмундирование, авиационные двигатели,запасные части, продовольствие; обратно возил живой груз –участников боевых действий. Весь полет протяженностью пятьсот мильтуда и обратно занимал семь часов. Шесть из них Уолли не снималкислородной маски, так высоко приходилось летать: над джунглями –из-за японцев, над Гималаями – из-за гор. Гималаи известнысамыми коварными воздушными потоками.
В Ассаме,когда вылетали, термометр показывал сто десять1по Фаренгейту. Совсем как в Техасе, думал Уолли. На летчиках былитолько носки и шорты.
Тяжелогруженный самолет поднимался на высоту пятнадцати тысяч футов затридцать пять минут; на этой отметке пролетал первую гряду. На высотедевяти тысяч футов Уолли натягивал брюки, на пятнадцати –меховую куртку и штаны. Столбик ртути опускался до двадцати градусов.В сезон муссонов летали на автопилоте.
Этотмаршрут назывался «линией жизни». Летчики говорили –«слетать через горб».
Четвертогоиюля газетные заголовки кричали:
«Янкиуничтожили железнодорожный мост в Бирме. Китайцы побили японцев впровинции Хубэ».
А вот чтотогда написал Уолли Кенди и Гомеру (совсем обленился, послал обоимодин и тот же стишок):
ВБомбее один балбес,
Недождавшись секса с небес,
Слепилсебе бабу из глины,
Засунулчлен в горячую глину.
Вынулкороче наполовину.
Летом194…-го на всем побережье Мэна ужесточили правила затемнения,и киноплощадка в Кейп-Кеннете была временно закрыта. Гомера это неогорчило. Волей судьбы он возил в кино не только Кенди, но и Дебру ивот благодаря войне избавился от этого раздвоения.
МистерРоз написал Олив, что не сможет в этом году набрать командусборщиков. «Все ушли на войну. И нет бензина для такой дальнейдороги», – объяснил он.
– Выходит,мы зря навели порядок в доме сидра, – сказал Гомер.
– Порядок,Гомер, еще никогда никому не мешал, – вразумляла его Олив.
Тяжелыйлетний труд в поте лица, на который янки сами себя обрекли,скрашивался несравненной прелестью этого коротенького времени года.
Гомер,санитар и садовник, услыхал эту новость, когда косил в междурядьяхтраву. В тот жаркий июньский день он сидел за рулем косилки и неотрывал глаз от ножей – боялся наскочить на пенек или упавшуюветку. Он не заметил подъехавшего зеленого фургона и чуть не врезалсяв него. Мотор тарахтел, ножи жужжали, и Гомер не слышал, что кричитКенди, выпрыгнув из фургона, заметил только окаменевшее лицо сидящейза рулем Олив.
Гомерповернул ключ зажигания, стало тихо, и тут он услыхал.
– Егосбили, – кричала подбежавшая Кенди. – Сбили надБирмой!
– НадБирмой, – повторил Гомер.
Соскочилс сиденья и обнял рыдающую девушку.
Перегревшийсямотор несколько раз чихнул и смолк. В воздухе над ним задрожаломарево. И Гомер подумал, над Бирмой марево, наверное, дрожит так же.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

НАД БИРМОЙ

Спустядве недели после того, как самолет Уолли был сбит, капитан Уортингтони его экипаж все еще числились среди пропавших без вести.
Пилот,летевший позже тем же маршрутом, обнаружил, что на полдороге междуИндией и Китаем горят джунгли на площади в одну квадратную милю.Пожар, возможно, вызван сбитым самолетом, на борту которого былидвигатели джипов, запасные части, горючее – обычный военныйгруз. Никаких следов экипажа, джунгли в этом месте непроходимы и, понаблюдениям, необитаемы.
Оливпосетил представитель военно-воздушных сил и заверил, что естьоснования надеяться на лучшее. Самолет в воздухе не взорвался,значит, летчики могли воспользоваться парашютом. Но что было дальше,ведомо одному Богу. «„Ведомо Богу“ – вот какнадо было назвать самолет», – думал Гомер. Онстарался поддержать веру Олив и Кенди, что Уолли жив; ведь официальноон числился среди пропавших без вести. Но, оставшись наедине с Реем,Гомер разделял его опасения – надежды на возвращение Уоллимало.
– Нудопустим, они успели выпрыгнуть, – говорил Рей, вытягиваяиз воды ловушку с крабами. – А дальше что? Приземлились вджунглях. Кругом японцы. Они ведь сбили самолет. А японцам в рукилучше не попадаться.
– Нотам есть местное население, – отвечал Гомер. –Дружелюбные бирманцы.
– Иливообще никого, – возражал Рей Кендел. – Толькотигры и змеи. Черт! Говорил же я ему записаться в подводники.
«Еслитвой друг остался жив, – писал Гомеру Уилбур Кедр, –упаси его Бог подцепить какую-нибудь страшную азиатскую болезнь. Ихтам множество».
Невыносимобыло воображать страдания Уолли. И даже любовь к Кенди не облегчалачувства утраты; если Уолли погиб Кенди всегда будет верить, чтолюбила его сильнее, чем Гомера. Идеальные представления сироты частозастилают реальность. Гомер был романтик. И хотел, чтобы Кендисделала выбор, а для этого Уолли должен быть жив. Уолли – егодруг, и он благословит их любовь. Компромиссы Гомеру не нужны.
УилбуруКедру польстило, что Гомер обратился к нему за советом, да еще встоль деликатном деле, как любовь! (Гомер спрашивал в письме, каквести себя с Кенди.) Старик давно считал себя высшим авторитетом вовсех вопросах и соответственно отвечал Гомеру.
Вразговоре с сестрой Эдной сестра Анджела кипела от возмущения: взялсяпоучать в том, о чем понятия не имеет. Но д-р Кедр был так горд своимпосланием, что, перед тем как отправить, дал почитать его сестрам.
«Тысовсем забыл жизнь Сент-Облака, – писал д-р Кедр. –Неужели ты так отдалился от нас, что компромисс для тебя неприемлем?Для тебя, сироты! Где твое правило – приносить людям пользу? Непрезирай компромисса, путь служения людям не всегда выбираешь сам. Тыговоришь, что любишь ее. Так служи ей. Возможно, ты видишь этослужение не так, как она. Но если ты ее действительно любишь, дай ейто, что ей больше всего сейчас нужно, не ставя никаких условий. И нежди за это награды. Чем она может оделить тебя? Только тем, чтоосталось на твою долю. Это не совсем то, чего ты ждешь. Но чья в томвина? Ты хочешь от нее отказаться, потому что она не может отдатьсебя тебе целиком. На все, так сказать, сто процентов. Половина еесердца в небе над Бирмой. И поэтому ты хочешь отвергнуть ее? Неужелитвой принцип – все или ничего? Так людям не служат».
– Неочень-то романтическое письмо, – сказала сестра Анджела.
– Аразве Уилбур был когда-то романтиком? – спрос сестра Эдна.
– Вашответ сугубо прагматичен, – сказала сестра Анджела д-руКедру.
– Надеюсь, –ответил Кедр, запечатывая письмо.
У Гомерапоявился компаньон по бессоннице. Теперь они с Кенди работали вкейп-кеннетской больнице в ночную смену. Когда дел было мало, импозволялось вздремнуть на свободных кроватях в детском неинфекционномотделении. Ночные шумы палаты успокаивали Гомера, детские горести итревоги были хорошо знакомы; вскрикивания, ночные страхи, плачзаглушали его сердечную боль. Что касается Кенди, черные ночные шторына окнах как нельзя лучше подходили к ее траурному настроению. Ейбыли по душе и строгие правила затемнения, которые приходилосьсоблюдать в ночные часы по дороге в больницу и обратно. Правилапредписывали ездить только с включенными подфарниками, и для ночныхпоездок они брали кадиллак – подфарники у него были оченьсильные. Дороги побережья были погружены во тьму, и приходилосьтащиться с черепашьей скоростью. Если бы начальник станцииСент-Облака (бывший помощник начальника) увидел ночью на шоссекадиллак Уолли, он бы опять принял его за белый катафалк.
ЗлюкаХайд, чья жена Флоренс была на сносях, сказал Гомеру, если Уоллипогиб, частица его души наверняка переселится в его младенца, еслижив, то младенец будет предвестником его возвращения.
ЭверетТафт поделился с Гомером, что его жену Толстуху Дот замучили сны,которые могли значить только одно: Уолли силится подать о себе весть.Даже Рей Кендел, который делил свое время между двумя порождениямиводной стихии – омарами и торпедами, как-то всерьез заметил,что научился читать судьбу по ловушкам. Омары ведь питаютсямертвечиной. И если приманка в ловушке цела, омар на нее непозарился, значит, она живая. Так что вытянуть ловушку без омара кдобру.
– Аты ведь, Гомер, знаешь, – прибавил Рей, – я несуеверен.
– Точно, –кивнул Гомер.
Гомерамного лет терзали вопросы, жива ли его мать, думает ли о нем, искалали когда-нибудь. И ему было легче, чем другим, принимать этунеопределенность с Уолли. Сироте не привыкать, что самое важное вжизни существо считается пропавшим без вести. Но Олив и Кендипринимали его видимое безразличие за черствость и упрекали его.
– Яделаю то, что следует делать всем, – отвечал Гомер,выразительно глядя на Кенди. – Надеюсь и жду.
Четвертогоиюля праздничного фейерверка не было – затемнение еще неотменили, да и фальшивая пальба была бы насмешкой над теми, кто в этиминуты слушает настоящую канонаду. Гомер и Кенди, подручныемедсестер, скромно праздновали День благодарения в больнице, каквдруг тишину ночной смены нарушила бившаяся в истерике молодаяженщина. Она требовала от д-ра Харлоу, высокомерного и не по годамзаконопослушного юнца чтобы ей сделали аборт.
– Новедь идет война! – кричала женщина.
Мужа ееубили на тихоокеанском фронте, у нее было уведомление военногоминистерства. Ей девятнадцать, и беременность всего два с половиноймесяца.
– Яс удовольствием с ней поговорю, когда к ней вернется способностьспокойно рассуждать, – сказал д-р Харлоу.
Интуицияподсказывала Гомеру довериться сестре Каролине; к тому же она недавнопризналась, что разделяет социалистические взгляды, и не лукавяприбавила: «Я дурнушка, замуж не собираюсь. От таких жен всегдаждут благодарности или, по крайней мере, понимания, что им оченьповезло».
Молодаяженщина никак не могла успокоиться, может потому, что сестра Каролинане очень старалась ее успокоить.
– Яне прошу подпольного аборта, – рыдала женщина. –Что я буду делать с этим ребенком?
Гомервзял листок бумаги – форму для лабораторного анализа – инаписал: «Поезжайте в Сент-Облако, спросите сиротский приют».Дал листок Кенди, она протянула его сестре Каролине. Та прочитала,вручила его женщине, и женщина сейчас же перестала рыдать.
Проводивженщину, сестра Каролина позвала Гомера и Кенди в провизорскую.
– Слушайте,что я в таких случаях делаю, – сказала она почему-тосердитым тоном. – Расширяю шейку матки, и все, никакихкюреток. Делаю у себя на кухне и, конечно, соблюдаю крайнююосторожность. Разумеется, после этого женщина приходит к нам, у нееначался самопроизвольный выкидыш. Никакой инфекции, никакихвнутренних повреждений. Врач иногда подозревает чье-то вмешательство.Но ему ничего не остается, как завершить операцию. –Сестра Каролина замолчала, взглянув на Гомера. – Ты,конечно, и в этом разбираешься? – спросила она.
– Точно, –ответил Гомер.
– Изнаешь способ лучше чем мой.
– Лучше,но не намного. Там расширяют шейку матки и тут уке производятвыскабливание. Врач в Сент-Облаке – джентльмен.
– Джентльмен, –с сомнением протянула сестра Каролина. – Сколько же он заэто берет?
– Нисколько.
– Ятоже нисколько.
– Пожертвованияна приют приветствуются, – сказал Гомер. – Еслиу пациентки есть возможность.
– Какже он до сих пор не попался? – спросила сестра Каролина.
– Незнаю, – ответил Гомер. – Наверно, женщинывспоминают его с благодарностью.
– Нолюди есть люди, – сказала Каролина с убежденностьюсоциалистки. – Ты сделал глупость, доверившись мне, и ещебольшую глупость, дав женщине адрес. Ты ведь впервые ее видишь.
– Точно, –кивнул Гомер.
– Твойврач долго не продержится, если ты будешь так неосторожен.
– Да, –согласился Гомер.
Д-рХарлоу заглянул в провизорскую. Виноватый вид был у одной Кенди, и онначал допрос с нее.
– Очем вам поведали эти два великих специалиста? – спросилон.
В теминуты, когда ему казалось, что никто на него не смотрит, он несводил с Кенди глаз, но Гомер это заметил, да и сестра Каролина, унее на это было чутье. Кенди растерянно молчала. И д-р Харлоуповернулся к сестре Каролине.
– Избавилисьот истерички? – спросил он.
– Какиепроблемы, – пожала та плечами.
– Язнаю, вы не одобряете меня. Но закон есть закон.
– Законесть закон, – машинально повторил Гомер. Д-р Харлоусморозил такую пошлость, как тут смолчать.
– Вы,я вижу, Бур, специалист и по абортам. – Д-р Харлоу вперилв Гомера взгляд.
– Этонетрудно, – ответил Гомер. – Операция довольнопростая.
– Вытак считаете? – наступал Харлоу.
– Какя могу считать? Я еще очень мало знаю, – пожал плечамиГомер.
– Авсе-таки, что вы об этом знаете?
– Даничего он не знает, – грубовато вмешалась сестра Каролина,и д-р Харлоу был удовлетворен.
Кендиулыбнулась, Гомер тоже сконфуженно осклабился. «Видите, ястановлюсь умнее», – сказал он взглядом сестреКаролине, которая снисходительно глядела на своего подручного, как иполагается медсестре. Д-р Харлоу видел, что почитаемый имиерархический порядок восстановлен, инакомыслие подавлено в зародыше.И лицо его залоснилось от удовольствия – результат действияадреналина и сознания собственной праведности. А Гомер потешил себя,вообразив картину унижения д-ра Харлоу: ножичек мистера Роза изящно ибыстро разделал д-ра Харлоу – на земле обрезки одежды, а нателе ни единой царапины. Это бы поубавило у него спеси.
Спустятри месяца после того, как самолет Уолли был сбит, пришло первоеизвестие о судьбе экипажа.
«Этослучилось на полпути в Китай, – писал второй пилот, –японцы открыли по самолету зенитный огонь, и капитан Уортингтонприказал прыгать».
Командирэкипажа и бортрадист прыгнули почти одновременно, второй пилотвыпрыгнул третьим. Верхний ярус джунглей был такой плотный, что,продравшись сквозь него, командир экипажа не видел ничего в двухшагах. Заросли были почти непроходимы, и он нашел бортрадиста толькочерез семь часов. Лил проливной тропический дождь, он так стучал попальмовым листьям, что взрыва самолета они не расслышали, а запахи,насыщавшие воздух, поглотили дым и гарь загоревшихся джунглей, такчто им даже пришла нелепая мысль: вдруг у самолета само собойналадилось управление, и он полетел без людей дальше. Они долговглядывались в сплетение веток и лиан над головой, но, кроме голубейв белом блестящем оперении, ничего не видели.
За семьчасов блуждания в джунглях командир экипажа набрал тринадцать разнойвеличины пиявок, которых бортрадист аккуратно снял всех до одной; ссамого бортрадиста командир экипажа снял пятнадцать пиявок. Ониприжигали хвост пиявки горящей сигаретой, та разжимала присоску иотваливалась. Если же просто снимать, туловище отрывалось, и присоскаоставалась в коже.
Пять днейбортрадист и командир экипажа ничего не ели. Когда лил дождь, а онлил беспрестанно, они пили воду, которая собиралась в пазухахпальмовых листьев. Воду из луж и ручьев пить боялись. В одной рекекак будто видели крокодилов. Бортрадист боялся змей, и командирэкипажа, заметив змею, не подавал виду. Сам он боялся тигров,кажется, видел одного, но радист уверял, что они только слышали ихрычание: нескольких или одного в разное время. По словам командираэкипажа, тигр шел за ними пять дней. Но конечно, больше всего имдосаждали пиявки.
Разверзшиесяхляби с грохотом обрушивали потоки воды на зеленую кровлю джунглей,но хоть, слава Богу, не на головы; насыщенность влагой была, однако,так велика, что их на каждом шагу осыпали каскады капель. Впромежутки между ливнями солнечные лучи не пробивались сквозь толщулистьев, а хриплый хор птиц, молчащих в ненастье, возобновлялголосистый протест против муссонов, оглушая сильнее, чем барабаннаядробь дождя.
Бортрадисти командир экипажа представления не имели, где второй пилот и капитанУортингтон. На пятый день они вышли к деревне, где их ждал уже суткивторой пилот. Пиявки высосали из него много крови: он шел сквозьджунгли один, и их некому было снимать. Они гроздьями висели у негона спине между лопатками; местные крестьяне ловко снимали их,используя вместо сигарет раскаленные кончики бамбуковых палочек. Вдеревне жили дружески настроенные бирманцы, по-английски никто неговорил, но они знаками дали понять, что не любят вторгшихся к нимяпонцев и знают дорогу в Китай.
Уолли всене появлялся. Второй пилот приземлился в бамбуковой роще. Стволыбамбука были здесь толще мужского бедра; и дорогу приходилосьпрорубать мачете, отчего очень скоро его лезвие перестало отличатьсяот тупой стороны.
Бирманцыобъяснили, что в деревне опасно дожидаться Уолли, и несколькокрестьян вызвались провести летчиков до китайской границы. Переддорогой лица им натерли кашицей каких-то ягод, вплели в волосыорхидеи, и летчики перестали походить на белых людей.
Шлидвадцать дней, проделав пешком двести двадцать пять миль. Еду неготовили, и к концу пути рис весь заплесневел – дождь лил деньи ночь. У командира экипажа начались запоры, второй пилот, напротив,погибал от изнуряющего поноса. У бортрадиста стул походил на кроличьикатышки, пятнадцать дней из двадцати его трясла лихорадка безтемпературы, да еще он подхватил стригущий лишай. Каждый потерялсорок фунтов веса.
Наамериканской базе в Китае их неделю держали в лазарете. Потомотправили самолетом обратно в Индию; второго пилота госпитализировали– для лечения и диагноза, никто не мог понять, какая в немзавелась амеба. У командира экипажа было явно что-то с кишечником,его тоже оставили в Индии. А бортрадист со своим лишаем вернулся встрой.
«Влазарете у нас отобрали все вещи, – читала Олив. –А когда вернули, все было смешано в кучу. И мы обнаружили среди вещейчетыре компаса. Нас было трое, а компасов четыре; –Значит, кто-то прыгнул, случайно прихватив компас капитанаУортингтона. А в этой части Бирмы, по его словам, лучше взорваться ссамолетом, чем приземлиться без компаса».
В августе194…года Бирма официально объявила войну Великобритании иСоединенным Штатам. И Кенди сказала Гомеру, что не может большесидеть с ним на пирсе, где они с Уолли провели столько вечеров. Ейнужно побыть одной, куда-то забиться. Когда она сидит на дальнем краюпирса, ее так и тянет броситься в воду. Присутствие Гомера ей непомогало.
– Язнаю одно место, – сказал ей Гомер.
Может,Олив права, подумал он; может, действительно они не зря мыли икрасили дом сидра. Когда шел дождь, Кенди сидела внутри, слушала, какзвонко стучат капли по жестяной крыше. Она думала про джунгли, так листучит там дождь по листьям, похож ли сладковатый запах гнилых яблокна гнилостные удушливые испарения тропического леса. В ясные ночиКенди сидела на крыше. Иногда позволяла Гомеру посидеть с ней,слушала его рассказы. На побережье ни огонька, не было мистера Роза сего побасенками, и Гомер отважился поведать ей всю свою жизнь.
Этимлетом Уилбур Кедр опять писал Рузвельту и его жене. Он столько разписал им под сенью эфирных созвездий, что не был уверен, писал ливообще, да еще двум адресатам.
Начиналон обычно словами: «Дорогой мистер Президент» или«дорогая миссис Рузвельт»; но, бывало, впадал внеофициальный тон, и тогда его рука выводила: «Дорогой ФранклинДелано Рузвельт», а одно письмо почему-то начал даже несколькофамильярно – «Дорогая Элеонора».
Этимлетом, преисполненный любви, он обратился к президенту запросто:«Мистер Рузвельт, я знаю, что Вы очень заняты войной, но я такуверен в Вашей гуманности, в Вашем понимании своего долга перед всемистраждущими и особенно детьми…» Миссис Рузвельт д-р Кедрписал: «Я знаю, Ваш муж очень занят, но умоляю Вас, обратитеего внимание на дело исключительной важности – оно касаетсяправ женщин и горькой участи никому не нужных детей».
Причудливыесозвездия, озаряющие потолок провизорской, наверное, путали мыслид-ра Кедра, что сказывалось и на его слоге.
«Тесамые люди, – строчил он, – которые пекутся онеродившихся детях, отказываются думать о живых, когда факт рождениясвершился. Они трубят на каждом углу о своей любви к неродившимся, аради родившихся не шевельнут пальцем. Им наплевать на бедных,угнетаемых и отверженных. Эти помощи от них не дождутся!
Какобъяснить это пристрастие к зародышу и бессердечие к детям, которыеникому не нужны и которых в жизни ждет столько обид? Противникиаборта клеймят женщин, повинных в случайной беременности, осуждаютбедняков, как будто те сами виноваты в своей нищете. Не заводитьмного детей – это единственное, чем они могут помочь себе. Ноони лишены права выбора, а я всегда думал, что свобода выбора –отличительная черта демократии, отличительная черта Америки!
ЧетаРузвельтов – наши национальные герои! Во всяком случае, выгерои в моих глазах. Так как же Вы можете мириться сантиамериканским, антидемократическим законом, запрещающим аборты?!»
Поставиввосклицательный знак, д-р Кедр начал ораторствовать. Сестра Эднаподошла к двери провизорской и постучала в матовое стекло двери.
– Общество,где постоянно рождаются на свет жертвы случайного зачатия,демократическим назвать нельзя, – обличал д-р Кедр. –Мы что, обезьяны? Если мы хотим, чтобы родители несли ответственностьза детей, надо дать им право выбора, рожать или нет. О чем вы, люди,думаете? Вы безумны! Вы чудовищны! – Последние слова д-рКедр выкрикнул громовым голосом, сестра Эдна вошла в провизорскую ипотрясла его.
– Уилбур, –сказала она. – Вас услышат дети, матери. Вас все услышат.
– Меняникто не слышит, – сказал д-р Кедр.
И сестраЭдна заметила у него в лице знакомый тик и дрожание нижней губы: д-рКедр приходил в себя от эфирных паров.
– Президентне отвечает на мои письма, – пожаловался он сестре Эдне.
– Оночень занят, – ответила она. – Скорее всего,ему по рангу не положено читать ваши письма.
– АЭлеоноре?
– ЧтоЭлеоноре?
– Ейположено читать приходящие по почте письма? – плаксивопротянул д-р Кедр, как обиженный ребенок.
И сестраЭдна мягко похлопала его по руке в темных веснушках.
– МиссисЭлеонора тоже очень занята, – сказала она. – Ноя уверена, она найдет время ответить.
– Сколькоутекло воды, – тихо проговорил д-р Кедр, повернувшисьлицом к стене.
И сестраЭдна оставила его немного подремать. Ей так хотелось погладить его поголове, как она гладит своих мальчишек, откинуть со лба волосы. Носестра Эдна сдержалась. Неужели они все помаленьку впадают в детство?И неужели, как уверяла сестра Анджела, они теперь и физически друг надруга похожи? Посетители Сент-Облака в один прекрасный день подумают,что работники приюта – кровные родственники.
Испугавсестру Эдну, в провизорскую быстрым шагом вошла сестра Анджела.
– Чтопроисходит? – спросила она сестру Эдну. – Я жезаказывала целый ящик!
– Ящикчего? – спросила сестра Эдна.
– Красногомертиолата, – сердилась сестра Анджела. – Я васпослала за ним. В родильной нет ни капли!
– Ах,я совсем забыла, – прошептала сестра Эдна и расплакалась.
УилбурКедр проснулся.
– Язнаю, что вы оба очень заняты, – сказал он, обращаясь кчете Рузвельтов, но уже различая протянутые к нему натруженные рукисестер Эдны и Анджелы. – Мои верные друзья, мои дорогиесподвижницы, – сказал он, словно говорил с аудиториейсторонников на предвыборном собрании, устало, но с горячим желаниемощутить поддержку тех, кто, как и он, верит, что вся работа в приютеГосподня.
* * *
ОливУортингтон сидела в комнате Уолли, не зажигая света, чтобы Гомерснаружи ее не заметил. Она знала, Кенди с Гомером на крыше домасидра, и говорила себе, это хорошо, пусть Гомер хоть немного скраситей жизнь. Ее жизнь Гомер не скрашивал. Сказать по правде, сейчас егоприсутствие раздражало ее. И надо отдать должное силе ее характера:она корила себя за это и редко выказывала раздражение.
Онаникогда бы не упрекнула Кенди в неверности, даже если бы Кендисказала, что выходит замуж за Гомера. Она хорошо ее знала. Девочка неоткажется от Уолли, пока есть надежда, что он жив. Откажется, еслинадежда исчезнет. Вот о чем невыносимо думать. Но сама она сердцемчувствовала – Уолли жив. И не Гомера вина, что он здесь, аУолли нет, напомнила она себе.
В комнатетоненько пищал комар, он так раздражал ее, что она забыла, почемусидит в темноте, включила свет и начала охоту. А в джунглях,интересно, есть эти проклятые комары? (Комары в джунглях большие, вкрапинках, гораздо больше мэнских.)
РейКендел тоже в тот вечер был один, сидел на своем пирсе; комары недокучали ему. Ночь была тихая. Рей смотрел, как вспыхивают зарницы,нарушая режим затемнения. Его беспокоила Кенди, ему-то хорошоизвестно: смерть одного человека может навсегда застить жизньдругому. Он боялся, что гибель Уолли нарушит естественное течение еежизни. «Будь я на ее месте, я бы связал судьбу с этимвторым», – громко сказал он.
«Этотвторой» больше походил на него; не то чтобы Рей предпочиталГомера Уолли, но Гомер был понятнее. Однако, сидя на пирсе, Рей небросил в воду ни одного береговичка, слишком долго им добиратьсяобратно.
– Бросаяулитку в море, – как-то подразнил он Гомера, –ты вмешиваешься в судьбу живого существа. Заставляешь начать новуюжизнь.
– Аможет, это и к лучшему, – ответил сирота Гомер. И Рейпризнался себе, ему нравится этот парень.
Зарницы скрыши дома сидра выглядели не так эффектно, океан не был виден дажепри самых ярких вспышках. От них в «Океанских далях»становилось тревожно; далекие, немые зарницы напоминали неслышную,невидимую войну; как будто они были ее отблесками.
– Ядумаю, что он жив, – сказала Кенди. (Они сидели на крыше,держась за руки.)
– Ядумаю, что погиб, – проговорил Гомер, и оба увидели как вкомнате Уолли вспыхнул свет.
В туавгустовскую ночь кроны яблонь изнемогали под тяжестью плодов,которые (кроме лаково-зеленых грейвенстинов) медленно наливалисьрумянцем. Трава в межрядьях была по колено – до сбора урожаяпридется еще раз косить. В саду Петушиный Гребень ухала сова; вЖаровне пролаяла лисица.
– Лисаможет залезть на дерево, – сказал Гомер.
– Неможет, – возразила Кенди.
– Наяблоню может. Мне говорил Уолли.
– Онжив, – прошептала Кенди.
На лицеКенди в свете зарницы блеснули слезы, Гомер поцеловал ее, лицо быломокрое и соленое от слез. Целоваться на крыше дома сидра было неочень удобно, крыша вздрагивала и жестяно гремела.
– Ялюблю тебя, – сказал Гомер.
– Ятоже тебя люблю, – ответила Кенди. – Но он жив.
– Нет, –качнул головой Гомер.
– Ялюблю его, – сказала Кенди.
– Знаю, –сказал Гомер, – и я его люблю.
Кендиопустила плечо и прижалась головой к груди Гомера, чтобы ему былоудобно целовать ее; одной рукой он обнимал Кенди, другую положил ейна грудь.
– Мнетак плохо, – сказала Кенди, но не убрала с груди его руку.
Где-тодалеко над океаном все вспыхивали зарницы, легкий ветерок шевелиллистья яблонь и волосы Кенди.
Олив вкомнате Уолли прогнала комара от настольной лампы и бросилась кстене, где он уселся передохнуть, как раз над кроватью Гомера.Прихлопнула его ладонью, и на белой стене, к ее удивлению, расплылосьалое пятно величиной с копейку, гадкое создание успело-таки напитьсякрови. Олив послюнявила палец и потерла пятно, еще размазав его.Рассердившись на себя, соскочила с кровати Гомера, разгладилаподушку, до которой во время погони не дотронулась, разгладилабезукоризненную подушку Уолли и погасила настольную лампу. Постояланемного в дверях пустой комнаты, оглядела ее и выключила верхнийсвет.
Гомерпридерживал Кенди за бедра, когда она осторожно спускалась с крыши.На крыше опасно целоваться, но на земле опаснее. Они стоялиобнявшись, его подбородок касался ее лба (она качала головой –нет, нет, ну ладно, только совсем недолго), и тут в комнате Уоллипогас свет. Они шли в дом сидра, прильнув друг к другу, высокая травашелестя задевала им ноги.
Осторожно,чтобы не хлопнула, закрыли за собой дверь, хотя кто бы их здесьуслышал. Предпочли темноту и не увидели листка с правилами, висевшегорядом с выключателем.
Дорогу вкомнату освещали только зарницы. Два ряда коек стояли, обнаживжелезные пружины, в изножье каждой по-солдатски скатаны матрасы. Ониразвернули один.
Кроватьпомнила многих работников, хранила в своих сочленениях их сны. Слабыйстон Кенди заглушили скрипы ржавых пружин; в этом воздухе,наполненном запахами брожения, стон ее был так же легок, какневесомое прикосновение рук, легших на плечи Гомера, но он тут жеощутил их силу; Кенди крепко прижала его к себе, и вырвавшийся в этотраз стон заглушил остальные звуки. Из груди Гомера тоже исторгсякрик, такой же громкий. А крики его были когда-то знамениты во всехокрестностях Сент-Облака.
ОливУортингтон, лежа в постели, напряженно прислушивалась к звукам,которые приняла за уханье совы. О чем она кричит, гадала Олив. Онахваталась за любую мысль, лишь бы не думать о комарах джунглей.
МиссисГроган тоже не спала, ей вдруг на мгновение стало страшно –спасется ли ее душа. Чего-чего, а этого доброй женщине можно небояться. Во мраке ночи за окном кричала сова, а у нее такое печальноеуханье.
УилбурКедр, который, кажется, вообще никогда не спал, пробежал привычнымипальцами по клавиатуре машинки в кабинете сестры Анджелы.«Пожалуйста, мистер Президент…» – напечаталон.
ЮныйСтирфорт, у которого была аллергия на пыль и плесень, ощущал легкимитяжесть воздуха; ему казалось, что он не может дышать. Вставать нехотелось, и он высморкался изо всех сил в наволочку. Услыхав этинасыщенные звуки, сестра Эдна бросилась на подмогу. Хотя аллергия уСтирфорта была не очень серьезная, но ведь и Фаззи Бук страдалаллергией.
«Выуже сделали так много хорошего, – печатал Уилбур КедрФранклину Делано Рузвельту. – И Ваш голос по радио вселилв меня надежду. Принадлежа к медицинской братии, я хорошо знаю, какуюковарную болезнь Вы с таким триумфом сумели преодолеть. Кто бы теперьни пришел на Ваше место, не сможет больше пренебрегать нуждамибедняков и изгоев общества, ему будет стыдно…»
РейКендел лежал врастяжку у себя на пирсе, как будто его выбросили сюдаокеанские волны; он не мог заставить себя встать, пойти в дом и лечьв постель. Воздух побережья редко бывал таким неподвижным. А вот вСент-Облаке он почти всегда такой.
«Явидел в газете Вас и Вашу жену, вы присутствовали на службе в церкви,по-моему епископальной, – продолжал Уилбур Кедр. –Не знаю, что говорят в Вашей церкви насчет абортов, но вот что Вамнеплохо об этом знать. Тридцать пять или даже сорок пять процентовприроста населения нашей страны идет за счет незапланированных,ненужных детей. В обеспеченных семьях дети, как правило, желанны; втаких семьях всего семнадцать процентов детей рождаются нежеланными.ИНАЧЕ ДЕЛО ОБСТОИТ У БЕДНЯКОВ. Сорок два процента младенцев не нужнынеимущим семьям. Мистер Президент, это почти половина всех рождаемыхбедняками. Мы живем не во времена Бена Франклина, который (как Вы,верно, знаете) был очень заинтересован в приросте населения. Вашемуже правительству пришлось придумывать рабочие места, чтобы занятьнынешнее население, обеспечить ему лучшую жизнь. Те, кто ратует зажизнь нерожденных, должны думать и о живущих. Мистер Президент, Вы,как никто, знаете, что живущие в гораздо большей мере несчастны инуждаются в Вашей помощи, чем неродившиеся. Пожалуйста, имейте к нимсострадание!»
Оливворочалась с боку на бок. «О Господи, прояви сострадание кмоему сыну», – не переставала она молиться.
Приблизительнона полвысоты ствола в пазухе самой крупной ветки (в саду, называемомЖаровня) притаилась рыжая лиса, навострив уши и свесив пышный,легкий, как павлинье перо, хвост. Плотоядным взглядом онавысматривала, что творится в саду. Земля внизу представлялась ейскопищем грызунов; но забралась она сюда не в целях разведки, апогналась за птичкой, чьи перышки сейчас застряли у нее в усах ирыжей козлиной бородке, обрамляющей ее заостренную хищную мордочку.
Кендиприжалась к Гомеру, прильнула всем телом, дыхание вырвалось из груди,всколыхнув застоявшийся воздух. Перепуганные мыши в подполье замерлина полпути к другой стене, прислушиваясь к непонятным звукам. Мышизнали, кого бояться, – сову, лисицу. Но этот зверьнезнаком, он так громко шумит, что дрожат поджилки. Сова охотитсямолча, и лиса не тявкает, принюхиваясь к следам. Что же там за зверь,заряженный такой энергией, недоумевали мыши, живущие в доме сидра.Очень ли он опасен?
По мнениюУилбура Кедра, любовь, конечно, опасная вещь. С тех пор как Гомеруехал из Сент-Облака, д-р Кедр стал быстро дряхлеть, и, скорее всего,сказал бы он, виновата в этом любовь; каким подозрительным он стал водних случаях и каким раздражительным в других! Сестра Анджелазаметила бы, что приступы хандры и гнева, которые все чаще находилина него, можно с тем же успехом объяснить пятидесятилетнимпристрастием к эфиру и старостью, как и болезненной любовью к Гомеру.
МиссисГроган предположила бы, что д-р Кедр жертва того, что она называла«сидром Сент-Облака», а вовсе не любви к Гомеру. Сестраже Эдна никогда ни в чем не обвинила бы любовь.
УилбурКедр считал любовь даже более опасной болезнью, чем полиомиелит, скоторым так мужественно боролся президент Рузвельт. Вряд ли ктоупрекнул бы д-ра Кедра, что он называл продукты зачатия –последствиями любви. Но его дорогие сестры Эдна и Анджела оченьогорчались, когда он так говорил. А он имел право осуждать любовь. Всамом деле, продукты зачатия, душевная и физическая боль, несчастнаяжизнь сирот, родившихся в Сент-Облаке, – все этоподтверждало его мнение, что вирус любви опаснее вируса полиомиелита.
Если быон был свидетелем страсти, охватившей Гомера и Кенди, если бы ощутилих пот, напряжение мышц спины, услыхал их крики в самый накалстрасти, Уилбур Кедр еще укрепился бы в своем мнении и не на шуткуиспугался, как мыши в подполе.
Емуудавалось иногда убедить своих пациенток в пользе профилактическихсредств, и все равно, предупреждал он, любовь – занятиеопасное.
Он даженапечатал на машинке короткую памятку, как пользоватьсяпрезервативами. Сочинял как для несмышленых детей. Впрочем, как ещеможно писать такие памятки? Озаглавил он ее «Типичные ошибкипри пользовании профилактическим средством».
Памяткагласила:
«1.Некоторые мужчины надевают профилактическое средство на самый кончик.Это неправильно, презерватив может соскочить. Его надо натягивать навсю длину пениса, когда он в напряженном состоянии
2.Некоторые мужчины пользуются профилактическим средством повторно.Тоже неправильно. Сняв презерватив – выбрось его! Перед тем какпозволить себе еще один контакт, тщательно вымой гениталии. Помни,сперматозоиды – живые существа (пусть их век недолог) и умеютплавать!
3.Некоторые мужчины носят профилактическое средство без пакетика,подставляя его воздействию воздуха и света. Резина от этого высыхает,в ней образуются трещины и дырки. Этого делать нельзя! Сперматозоидыочень малы, они могут проскочить в микроскопическую щель!
4.Некоторые мужчины слишком долго остаются внутри партнера послеизвержения семени. Это очень плохо! Пенис сразу начинает сокращаться.Когда мужчина вынимает уже мягкий член, презерватив может соскочить иостаться внутри. Многие мужчины этого не замечают. Это очень опасно!Внутри у женщины остается презерватив вместе со всемисперматозоидами!»
Анекоторые мужчины, мог бы прибавить Гомер, думая о Эрбе Фаулере,раздают к тому же друзьям и знакомым бракованные презервативы.
В домесидра, кишащем испуганными мышами, Гомер и Кенди долго не моглиразнять объятия. Во-первых, матрас был узкий, но они помещались нанем только прижавшись друг к другу, но главное, они так мучительнодолго сдерживали себя. И какое счастье – одновременно решилисьпреступить черту! Их переполняла сейчас любовь и боль, потому что ониникогда бы не позволили себе этой близости, если бы в глубине души небыли уверены, что Уолли погиб. И теперь, отдыхая от любви, и храня впамяти образ Уолли, они вдруг осознали – их любовь прекрасна ипохвальна. И поэтому лица их выражали восторг и умиротворенность,хотя и не в той мере, как бывает в подобные мгновения у любовников.
Уткнувшисьв волосы Кенди, Гомер подумал – вот только когда белый кадиллакподкатил к месту назначения – Уолли все еще за рулем, везет ихс Кенди прочь из Сент-Облака. Да, Уолли действительно егоблагодетель. Пульсирующий висок Кенди, которого он касался своимвиском, убаюкивал его, как тогда шуршание шин великого белогокадиллака, вызволившего его из заточения, в котором он томился спервого дня появления на свет. По лицу Гомера текли слезы; была бывозможность, он до земли поклонился бы Уолли.
И если быв темноте он мог различить лицо Кенди, он бы понял, что частица еедуши тоже сейчас над Бирмой.
Они такдолго лежали не шевелясь, что одна осмелевшая мышь пробежала по ихголым лодыжкам, вернув их к действительности. Гомер поспешно встал наколени и в тот же миг понял – профилактическое средство сосперматозоидами осталось внутри Кенди. Он нарушил четвертый пунктпамятки Уилбура Кедра «Типичные ошибки при пользованиипрофилактическим средством».
Гомерохнул, но пальцы у него были быстрые, тренированные, в мгновение окауказательным и средним он извлек соскочившую резинку; действовалмолниеносно, и все-таки сомнение закралось – не опоздал ли.
И он сталобъяснять Кенди, что немедленно предпринять, но Кенди прервала его:
– Поверь,Гомер, я знаю, как подмываться.
Эта ихпервая ночь, к которой они так долго и мучительно шли, закончилась,как часто бывает, принятием мер, якобы способных предотвратитьслучайную беременность. Причина переполоха была тоже вполне банальна.
– Ялюблю тебя, – повторил Гомер, целуя Кенди на прощание.
Вответном поцелуе Кенди были и ярость и смирение. Так же как впоследнем рукопожатии. Гомер стоял какое-то время на автостоянке задомом Рея, тишину нарушал только мотор, который подавал в садоккислород, поддерживающий жизнь омаров. Гомер вдыхал запах моря,смешанный с мазутом. Вечерняя давящая жара спала, с океана катилисьпрохладные, влажные клубы тумана; перестали вспыхивать над Атлантикойи далекие зарницы.
Всю своюжизнь Гомер только и делал, что ждал. Ждал и надеялся. И вот теперьприбавилось еще одно ожидание.
УилбурКедр, которому было семьдесят с чем-то и который был чемпионом Мэна вэтом виде спорта «надейся и жди», опять изучал усеянныйзвездами потолок провизорской. Одной из радостей, доставляемыхэфиром, была возможность видеть происходящее с высоты птичьегополета; и, глядя на себя, Кедр по милости эфира счастливо улыбался. Втот вечер он благословлял в спальне мальчиков усыновление юногоКопперфильда по прозвищу Шепелявый.
– Давайтепорадуемся за юного Копперфильда, – сказал д-р Кедр. –Юный Копперфильд нашел семью. Спокойной ночи Копперфильд.
Парыэфира превратили прощание в праздник. В ответ послышались веселыедружные голоса, радующиеся вместе с Копперфильдом. Как будто д-р Кедрдирижировал хором ангелов, воспевающих усыновленного счастливчика. Насамом деле все было не так. Сироты-малыши очень любили Копперфильда;этот добродушный шепелявый мальчуган умел растормошить, приободрить,его дружелюбие рождало в них добрые чувства. Сестра Анджела называлаего Светлячком. В тот вечер ни один голос не поддержал прощальногоблагословения д-ра Кедра. Но особенно тяжело расставался сКопперфильдом он сам. И не только потому, что с Копперфильдом уходилпоследний сирота, названный Гомером. С его уходом не оставалосьникого в отделении, кто помнил Гомера. Малыша Стирфорта (вторые роды,принятые Гомером, и второй его крестник) усыновили месяца три назад.
Хвалаэфиру! Это он помогал д-ру Кедру пересматривать историю Сент-Облака.Без него бы, наверное, жизнь Фаззи Бука имела печальный конец. Вэфирных видениях д-ра Кедра Уолли Уортингтон не раз возвращался домойцелый и невредимый, взорвавшийся самолет сам собой склеился в воздухеи полетел дальше; парашют раскрылся, и нежные душистые потокибирманского воздуха благополучно донесли Уолли до Китая. Уилбур Кедрвидел во сне, как они несли его над японцами, над тиграми и змеями,над страшными азиатскими болезнями. А какое впечатление произвела накитайцев благородная внешность Уолли, его тонкое лицо патриция!Китайцы помогли ему добраться до американской базы. И он наконецвозвратился домой к своей возлюбленной. Это было заветное желаниеКедра; он очень хотел, чтобы Уолли был опять с Кенди, тогда была бынадежда, что Гомер вернется в Сент-Облако.
Прошлопочти три месяца после того, как сбили самолет Уолли; в «Океанскихдалях» начался сбор урожая, и Кенди Кендел поняла, чтобеременна. Симптомы ей были знакомы, так же как и Гомеру.
Ктотолько ни работал в садах той осенью: домохозяйки, девушки-невесты,чьи женихи ушли на войну, школьники, которым продлили каникулы, чтобыпомочь фермерам. В 194…-м яблоневые сады приравнивались квоенным объектам. Олив поручила Гомеру надзирать за бригадойшкольников. Эти вредители садов знали столько способов портитьяблоки, что Гомер боялся на шаг отойти от них.
Кендиработала в яблочном павильоне; ее совсем замучили приступы тошноты.Олив она сказала, что ее мутит от бензиновых выхлопов всех этихмашин. Для дочери механика и ловца омаров Кенди, пожалуй, слишкомчувствительна к запахам, заметила Олив и посоветовала ей работать всаду. Но от лазанья по деревьям у Кенди сильно кружилась голова.
– Никогдараньше не замечала, что ты такая неженка, – сказала Олив.
Сама онаэтой осенью работала до изнеможения и благодарила судьбу, что деревьяломятся под тяжестью яблок. А Гомеру этот сезон напомнил, как Олив иКенди учили его стоять в воде столбиком, не касаясь дна. Олив этоназывала «топтаться на месте».
– Мысейчас только и делаем, что «топчемся», –как-то сказал он Кенди. – Но оставить Олив одну с такимурожаем нельзя.
– Хорошобы от перенапряжения у меня был выкидыш, – сказала Кенди.
«Маловероятно», –подумал Гомер.
– Ачто, если я не хочу, чтобы у тебя был выкидыш? – сказалон.
– Да,что если?
– Что,если я хочу, чтобы ты стала моей женой и родила ребенка? –уточнил Гомер.
Онистояли у дверей в начале сортировочного стола. Кенди возглавлялашеренгу женщин, которые измеряли и сортировали яблоки, целые икрупные шли на продажу, остальные под сидровый пресс.
– Мыдолжны ждать и надеяться, – сказала Кенди между двумяприступами рвоты.
– Унас мало времени, – напомнил Гомер.
– Явыйду за тебя замуж самое раннее через год. Я правда хочу выйти затебя замуж. Только как быть с Олив? Мы обязаны подождать.
– Ребенокне может ждать.
– Мыс тобой знаем, куда обратиться, чтобы его не было.
– Иличтобы был.
– Нукак можно родить ребенка и чтобы никто не заметил что я беременна?
Ее опятьвырвало. И Толстуха Дот поспешила к сортировочному столу узнать, чтопроисходит.
– Гомер,где твое воспитание? Нечего смотреть, как девушку рвет, –пожурила она Гомера. – Встань, девочка, в серединеподальше от двери. Там пахнет только яблоками. – Онаобняла Кенди за плечи своей необъятной толщины рукой. –Туда вонь от тракторов не доходит.
– Ну,я пошел. Пока, – махнул обеим женщинам Гомер.
– Комуприятно, чтобы в такую минуту тебя видел мужчина, –сказала Толстуха Дот.
– Точно, –ответил Гомер, возможно, в недалеком будущем отец.
В Мэнепредпочитают, зная о чем-то, не распускать язык. Никто ни разу необмолвился, что Кенди беременна, но это не означало, что никто ничегоне знал. В Мэне понимают, любой парень может обрюхатить любуюдевушку. Что они будут делать – их забота. Понадобится совет –спросят.
В«Краткой летописи Сент-Облака» д-р Кедр записал однажды:«Если бы сирота мог выбирать, интересно, что бы он предпочел –свое рождение или аборт?» Гомер как-то задал этот вопросМелони. Она не задумываясь бросила: «Аборт». И спросила:«А ты?» Гомер ответил: «Рождение». «Даты наяву грезишь, Солнышко», – сказала ему тогдаМелони.
ТеперьГомер был согласен с Мелони, он жил в грезах. Путал мальчишек, ктосколько корзин собрал, хвалил и ругал не тех, кого надо. Увидев, какдва оболтуса швыряются яблоками, Гомер ради спасения урожая, своегоавторитета и в назидание другим отвез вредителей в павильон, лишил наполдня удовольствия собирать яблоки, более суровой кары он придуматьне мог. А когда вернулся в сад, пришлось разнимать уже двесражающиеся армии: всюду раздавленные яблоки, ящики на прицепеоблеплены яблочными ошметками, а от горячего капота трактора пахнетпечеными яблоками, видно, одна из воюющих сторон использовала его какприкрытие. Пожалуй, только Вернон Линч мог бы справиться с ними. УГомера все помыслы были заняты Кенди.
На пирсеРея Кендела они теперь вечерами сидели рядом, правда, недолго из-занаступивших холодов. Сидели прислонившись к стойке пирса в самом егоконце, где Рей часто видел Кенди с Уолли, в точно такой же позе.Только спина у Уолли была прямая, как будто уже тогда он чувствовалремень, которым будет пристегнут к креслу пилота.
Рейпонимал, почему их любовь так безрадостна, и жалел их. Он-то знал,каким счастьем может одарить человека любовь. Конечно, все дело вОлив, он и сам относится к ней с особым почтением. Именно из-за нееих любовь как бы одета в траур.
– Вамбы надо отсюда уехать, – сказал им Рей. Но произнес этислова вполголоса, да и окно было закрыто.
Гомербоялся давить на Кенди – она может отказаться от него иребенка. Он знал, Кенди не хочет сыпать соль на рану Олив. Но ивторой аборт – хорошего мало. Она бы вышла за него замуж,родила ребенка, если бы можно было скрыть от Олив беременность. Кендине стыдилась ни своих чувств к Гомеру, ни беременности. Ее мучилоодно – Олив будет презирать ее за непостоянство. Ее вера в то,что Уолли жив, оказалась не столь прочной, как вера Олив. Довольночастая ситуация – мать единственного сына и его возлюбленнаянередко соревнуются в любви к нему.
Но вотсам себе Гомер удивлялся. Он любил Кенди, страстно желал ее. Инеожиданно для себя обнаружил, что хочет от нее ребенка.
Они былиеще одной парой, попавшей в западню. Жили иллюзиями, которые заменяютжизнь.
– Кончимсобирать яблоки, – сказал Гомер Кенди, – ипоедем в Сент-Облако. Скажу Олив, что там я сейчас нужнее. Этоправда. Из-за войны до них никому нет дела. Отцу ты объяснишь, чтоэто еще одна повинность военного времени, он поймет. Наш долг бытьсейчас там, где труднее.
– Тыправда хочешь, чтобы я родила ребенка? – спросила Кенди.
– Яхочу, чтобы у нас родился наш ребенок, – сказал Гомер. –А когда он родится и вы оба оправитесь, мы вернемся. Скажем твоемуотцу и Олив, что полюбили друг друга и поженились.
– Изачали ребенка здесь, еще до отъезда?
Гомер,который любил смотреть на яркие и холодные – настоящие звездыночного мэнского неба, вдруг отчетливо различил очертания будущего.
– Мыскажем, что усыновили ребенка, – сказал он. Поняли, чтоэто еще один долг – перед Сент-Облаком. Я и правда сознаю себядолжником.
– Усыновилисвоего ребенка? Значит, наш ребенок будет думать, что он сирота?
– Конечно,нет. Он ведь наш. И он будет знать, что наш Мы просто скажем, чтоусыновили. Ненадолго. Ради Олив.
– Новедь это обман.
– Точно, –кивнул Гомер. – Вынужденный и ненадолго.
– Номожет ведь так случиться, что не надо будет говорить про усыновление?Вдруг можно будет сказать правду?
– Вполнеможет быть, – согласился он. «Вся жизнь –ожидание и надежды», – подумал он и уткнулся носом вволосы Кенди.
– Еслиу Олив хватит сил принять все, происшедшее с нами и с Уолли, тогданам не придется лгать про ребенка, правда?
– Правда, –ответил Гомер.
Чего этолюди так болезненно относятся к тому, что приходится иногда лгать,подумал Гомер и крепко прижал к себе плачущую Кенди. Верно ли, чтоУилбур Кедр не помнит мать Гомера? Верно ли, что сестры Эдна иАнджела ничего о ней не знают? Может, это и верно, но даже если онисолгали ему, он никогда их не попрекнет. Ведь это ложь во спасение.Они защищали его. Что, если его мать – гнусное чудовище?Конечно, этого лучше не знать. Сироте нужна не всякая правда.
УзнайГомер, что Уолли погиб страшной смертью, что его пытали, сожглизаживо или растерзали дикие звери, он никому бы этого не сказал. БудьГомер доморощенный историк, он, так же как любитель сочинять УилбурКедр, придумывал бы к печальным историям счастливые концы. Гомер,который всегда подчеркивал, что врач не он, а д-р Кедр, сам былврачом до мозга костей, но пока еще об этом не подозревал.
В первыйвечер, когда начали давить сидр, Гомер с Эверетом Тафтом и ЗлюкойХайдом стояли у пресса. Толстуха Дот и ее сестра Дебра Петтигрюразливали яблочный сок по бутылкам.
Дебрадулась, что ее поставили на такую грязную работу, сок проливался,брызгал на платье, настроение портило и присутствие Гомера, с которымона давно перестала разговаривать. Дебра подозревала, что общее гореГомера и Кенди не просто сблизило их, но и толкнуло друг другу вобъятия. И она сухо отвергла предложенную Гомером дружбу. Гомераозадачила враждебность Дебры, он не находил ей разумного объяснения.Наверное потому, что вырос в приюте и чего-то в жизни не понимал.Дебра всегда отказывала ему о том, что выходило за рамки дружбы, такчего же сердиться, что он прекратил запретные поползновения?
ЗлюкаХайд объявил Гомеру и Эверету, что это его последняя ночь на прессе.Теперь надо неотлучно быть с Флоренс.
– Онавот-вот родит, – объяснил он.
Примистере Розе в доме сидра все было не так. Иначе дышалось внасыщенном запахами брожения воздухе. Конечно, работа спорилась, новсе чувствовали напряженность от присутствия человека, чей авторитетнепререкаем; и еще – совсем рядом тогда спали или пыталисьуснуть уставшие за день работники, и от этого казалось, что прессработает особенно быстро.
Платье наДебре скоро намокло, и отчетливо обозначилась схожесть фигур младшейи старшей сестры. Плечи у той и другой были покатые, а пухлые рукиДебры грозили вскоре принять размеры подушек, какие облепляли всетело Толстухи Дот. Обе вытирали пот со лба запястьями, не желаяприкасаться к лицу сладкими, липкими от сидра пальцами.
В началепервого Олив принесла в дом сидра холодное пиво и горячий кофе.
– Заботливаяженщина эта миссис Уортингтон, – сказал Злюка Хайд. –Не только подумала, что нам надо промочить горло, но еще принеслапитье, кто какое захочет.
– Иведь потеряла сына, – заметил Эверет Тафт. –Другая вообще ни о чем не могла бы думать.
«Чтобы меня ни ожидало, как бы все ни обернулось, я с намеченного пути несойду», – думал Гомер. Наконец-то в его жизни сталипроисходить события. Поездка в приют, которую он замыслил, всущности, освобождала его от Сент-Облака. У него будет ребенок (и,наверное, жена); ему придется думать о заработке.
Конечно,он захватит с собой саженцы и посадит их на том самом склоне, думалГомер. Как будто Уилбуру Кедру нужны были от него саженцы!
Сборяблок приближался к концу, дневной свет посерел, сбросившие листьясады почернели, хотя и стали сквозные. На самых верхушках кое-гдекруглились сморщенные яблоки – свидетели неумения и нерадивостисборщиков этого сезона. Землю уже схватило морозом. За саженцамипридется приехать весной, подумал Гомер. Его сад будет дитя весны.
Вкейп-кеннетской больнице Гомер и Кенди работали теперь только вночную смену. Днем Рей уезжал строить торпеды, и Гомер с Кендисвободно предавались любви в доме над омаровым садком. БеременностьКенди позволяла не бояться, и они любили друг друга со всем пыломстрастных любовников. Кенди не говорила Гомеру, какое наслаждениедоставляет ей их любовь, но себе призналась, что с Уолли ей никогдане было так хорошо. Хотя вряд ли он был в том виноват, закрадывалосьсомнение, ведь секс у них был урывками.
«Мыс Кенди скоро приедем, – писал Гомер д-ру Кедру. –Она беременна, ждет моего ребенка. На этот раз никаких сирот иабортов».
– Желанныйребенок! – радовалась сестра Анджела. – У насбудет желанный ребенок!
– Хотяи незапланированный, – сказал Уилбур Кедр, глядя в окнокабинета сестры Анджелы на склон холма, который как нарочно торчалперед носом д-ра Кедра. – И наверное, еще привезет с собойэти чертовы саженцы, – ворчал старый доктор. –Почему он так хочет этого ребенка? Зачем он ему? Как же колледж? Какже высшая медицинская школа?
– Но,Уилбур, разве он хотел когда-нибудь учиться медицине? –задала сестра Эдна риторический вопрос.
– Язнала, что он вернется, – радовалась сестра Анджела. –Здесь его дом.
– Да,здесь, – кивнул Уилбур Кедр. И вдруг как-то непроизвольноего окостеневшая спина выпрямилась, колени слегка согнулись, рукивытянулись вперед и пальцы разжались – как будто он изготовилсяпринять на руки тяжелую ношу. Увидев эту позу, сестра Эднасодрогнулась – ей вспомнился трупик недоношенного младенца изПорогов-на-третьей-миле, забытый Гомером на пишущей машинке. Онпротягивал к ним крошечные ручки с такой же мольбой.
– Яочень не хочу уезжать, – сказал Гомер Олив, –особенно сейчас. Близится Рождество, а с ним связано стольковоспоминаний. Но есть одно место, есть люди, перед которыми я вдолгу. Я так давно не был в Сент-Облаке. А там ведь ничего неменяется. У них, как всегда, во всем нехватки. А сейчас в стране всеидет на войну – кто думает о сиротском приюте? Да и доктор Кедрне становится моложе. Там от меня будет больше пользы, чем здесь.Урожай собран, мне фактически нечего делать. А в Сент-Облаке делвсегда хоть отбавляй.
– Тыочень хороший человек, – сказала Олив.
И Гомер,опустив от стыда голову, вспомнил слова Рочестера, сказанные ДжейнЭйр: «Ничего нет страшнее угрызений совести, когда ты,поддавшись соблазну, совершил непоправимую ошибку. Угрызения совестимогут отравить жизнь».
Разговорэтот происходил в ноябре рано утром на кухне Уортингтонов в«Океанских далях». Олив была еще без косметики, непричесалась. И в серых утренних сумерках ее серое лицо, обрамленноеседыми прядями, показалось Гомеру лицом старухи. Она обматываланиткой чайный пакетик, чтобы выжать из него последние капли, и Гомерзаметил, какие у нее жилистые, натруженные руки. Она всегда многокурила, и по утрам ее одолевал кашель.
– Сомной поедет Кенди, – прибавил Гомер.
– Кенди– очень хорошая девушка, – сказала Олив. –Вы будете играть с этими бедными детьми. Забавлять их. Соединитеприятное с полезным.
Ниточкатак натянулась, что, казалось, вот-вот разрежет чайный пакетик. ГолосОлив звучал официально, словно она выступала на церемонии вручениянаград за героизм. Она изо всех сил сдерживала кашель. Нитка все-такипорвала пакетик, и мокрая чаинка прилипла к желтку недоеденного яйцав фарфоровой подставке, которую Гомер когда-то принял за подсвечник.
– Мненикогда не отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, –сказал Гомер.
Оливотрицательно покачала головой – спина ровная, плечи выпрямлены,подбородок гордо поднят вверх.
– Мнетак жалко Уолли, – тихо прибавил Гомер; и Олив, нешелохнувшись, сглотнула застрявший в горле комок.
– Онпропал без вести, – просто сказала она.
– Точно, –кивнул Гомер и положил руку ей на плечо.
По еелицу трудно было понять, успокаивает ли ее прикосновение Гомера или,наоборот, давит; но через секунду-другую она наклонила голову и щекойприжалась к его руке, так они стояли какое-то время, словнопозировали художнику старой школы или фотографу, ожидающему чуда –появления в ноябре солнца.
Оливнастояла, чтобы они поехали в Сент-Облако в белом кадиллаке.
– Чтоже, – сказал им Рей, – по-моему это правильночто вы стараетесь держаться друг друга. – И былразочарован что его слова были приняты без энтузиазма. –Постарайтесь доставить друг другу хоть немножко радости, –крикнул он, когда кадиллак отъезжал со стоянки за домом. Но он не былуверен, что они расслышали его слова.
Кто едетв Сент-Облако, чтобы доставить себе радость? «Я здесь неусыновлен, – думал Гомер. – Так что я не предаюмиссис Уортингтон. Она ни разу не назвала себя моей матерью». Вобщем, по пути в Сент-Облако Гомер и Кенди все больше молчали.
Чемдальше на север – они удалялись в глубь штата, – темобнаженнее становились деревья; в Скоухегене землю уже припорошилпервый снег и она напоминала небритые щеки старика. А в Бланчерде,Ист-Мокси и Мокси-Горе поля уже одел сплошной снежный покров. ВТаузенд-акр-тракте дорогу им перегородило упавшее дерево; засыпанноеснегом, оно очертаниями напоминало динозавра, целый час пришлосьждать, пока его уберут. В Мус-Ривере и Мизери-Горе, да и в Томхегенеснег лег уже насовсем. Сугробы вдоль дороги, оставленныеснегоочистителями, были такие высокие, что домики за ними угадывалисьпо дымку из труб и узким стежкам между сугробами. Снег пятналижелтоватые воронки, которыми собаки метят свою территорию.
Олив, Рейи Злюка Хайд отдали им свои талоны на бензин. Они поехали на машине,чтобы иметь возможность хоть изредка вырваться из Сент-Облака,прокатиться по окрестностям. Но в Черных Порогах Гомеру пришлосьнадеть цепи на задние колеса, и о зимних прогулках на кадиллакепришлось забыть.
Если быони спросили мнения д-ра Кедра, он отсоветовал бы ехать на машине.Сказал бы, что прогулки на кадиллаке не для Сент-Облака. А хочешьпокататься, возьми билет до Порогов-на-третьей-миле и садись на поезд– отличная прогулка.
Из-заплохой дороги, быстро густевших сумерек и начавшегося снегопада ониподъехали к Сент-Облаку, когда уже совсем стемнело. Сильные лучи фарбелого кадиллака, пробежав по склону холма, по отделению девочек,высветили две женские фигурки, которые брели под гору к станции,отвернув голову от света фар. На одной не было шарфа, на другойшляпы. Падающие снежинки искрились в лучах фар, как будто женщиныпригоршнями разбрасывали вокруг себя бриллианты. Подъехав к ним,Гомер остановил машину и опустил стекло.
– Подвезти? –спросил он.
– Намв другую сторону, – бросила на ходу одна из женщин.
– Яразвернусь, – крикнул им Гомер.
Но они,не обернувшись, продолжали брести в снегу; Гомер подъехал прямо ковходу в больницу, примыкавшую к отделению мальчиков, и погасил фары.Снег, подсвеченный окном провизорской, был точно такой, что падал темдавним вечером, когда Гомер вернулся от Дрейперов.
В день ихприезда между д-ром Кедром и сестрами разгорелся спор, где и какГомер с Кенди будут спать. Кенди в спальне девочек, а Гомер, как ираньше, На свободной кровати у мальчиков, решил д-р Кедр. Сестрыслышать этого не хотели.
– Ониже любят друг друга! – волновалась сестра Эдна. –Они любовники – значит, спят вместе.
– Спали.Но это не значит, что они и здесь будут так же себя вести, –заявил д-р Кедр.
– Гомернаписал, что хочет на ней жениться, – напомнила сестраЭдна.
– Разумеется,хочет, – ворчал старый доктор.
– Ноэто прекрасно, что у нас появится наконец пара, которая неразлучна иночью, – сказала сестра Анджела.
– Амне сдается, что слишком много нынче развелось таких пар. Оттого намв Сент-Облаке и нет покою ни днем, ни ночью!
– Ноони любят друг друга! – с негодованием воскликнула сестраЭдна.
Сестрыодержали победу. Кенди с Гомером отвели комнатку на первом этажеотделения девочек и поставили туда две кровати, а уж как они будутспать, вместе или врозь, это их дело. Миссис Гроган обрадоваласьпоявлению мужчины у нее в отделении; девочки жаловались, что за нимикто-то подглядывает и даже иногда заходят чужие мужчины. Простосчастье, что теперь с ними будет Гомер.
– Крометого, а я там одна. – сказала миссис Гроган, –вас здесь трое.
– Номы все здесь спим врозь, – подытожил д-р Кедр
– Ябы на вашем месте, Уилбур, не очень-то этим гордилась, –сказала сестра Эдна.
ОливУортингтон стояла одна в комнате сына и смотрела на кровати Гомера иУолли, свежезастланные, на подушках ни единой морщинки. На тумбочкемежду кроватями фотография – Кенди учит Гомера плавать. Вкомнате не было пепельницы, и она держала под все растущимстерженьком пепла сложенную ковшиком ладонь.
РейКендел, тоже один в своем доме над омаровым садком, смотрел на трифотографии, стоявшие на ночном столике рядом с набором гаечныхключей. На средней он сам в молодости, сидит на шатком стуле, наколенях беременная жена; стулу явно грозит опасность развалиться.Слева Кенди на школьном выпускном вечере, справа – Кенди иУолли, нацелили друг в друга ракетки, как пистолеты. ФотографииГомера у Рея не было; но стоило ему взглянуть в окно, как он воочиювидел его; а глядя на пирс, слышал, как булькают, падая в воду,улитки-береговички.
СестраЭдна подогревала Гомеру и Кенди незатейливый ужин; поставиласковородку с жареным мясом в стерилизатор и то и дело заглядывала внего. Миссис Гроган молилась в отделении девочек и не видела, какподъехал кадиллак, а сестра Анджела была в родильной, брила лобокженщине, у которой уже отошли воды.
Гомер иКенди прошли мимо пустой, ярко освещенной провизорской; заглянули вкабинет сестры Анджелы. В родильную, если там горит свет, лучше незаглядывать. Из спальни мальчиков доносился голос д-ра Кедра, которыйчто-то читал им на сон грядущий. И хотя Кенди крепко держала Гомераза руку, он ускорил шаг, чтобы не пропустить сегодняшней порциивечернего чтения.
ЖенаЗлюки Хайда родила здорового мальчика десяти фунтов вскоре после Дняблагодарения, который Олив и Рей тихо и несколько официальноотпраздновали в «Океанских далях»: Олив пригласила всехработников, попросив Рея помочь ей принимать гостей. Злюка Хайдуверял Олив, что рождение мальчика – хорошая примета, Уоллинаверняка жив.
– Да,он жив, – сказала Олив спокойно. – Я знаю.
Праздникпрошел безо всяких неожиданностей. Только войдя в комнату Уолли, Оливзастала там Дебру – она сидела на кровати Гомера и не отрывалаглаз от фотографии, на которой Кенди учит Гомера плавать. Оливвыпроводила ее, но скоро на том же месте обнаружила Грейс Линч. НоГрейс смотрела не на фотографию, а на незаполненную анкетупопечительского совета, ту, что Гомер приколол к стене возлевыключателя, как если бы она и впрямь отражала некие неписаныеправила.
И еще накухне разрыдалась Толстуха Дот, рассказывая Олив свой сон. Она ползлапо полу спальни в туалет, и Эверет поднял ее и понес.
– Уменя не было ног. Я проснулась, во сне, а у меня ниже талии пустота.Я видела этот сон как раз в ту ночь, когда у Флоренс родился мальчик.
– Ноты все равно ползла в туалет. – Эверет Тафт сделалударение на последнем слове. – Я ведь в твоем сне поднялтебя с полу.
– Какты не понимаешь! – рассердилась Толстуха Дот на мужа. –Меня кто-то успел изувечить.
– А-а, –покачал головой муж.
– Мойсын родился здоровый и крепкий, – объяснил Злюка ХайдОлив. – А Дот в ту же ночь видела сон, что не можетходить. Смекаете? Это Господь подает знак, что Уолли ранен, но жив.
– Искалеченили еще что, – сказала Толстуха Дот и разрыдалась.
– Да,верно, – отрывисто произнесла Олив. – Я саматак думаю.
Ее словапроизвели впечатление на всех, даже на Рея Кендела.
– Ясама так думаю, – повторила Олив. – Если бы всебыло в порядке, от него уже пришло бы известие. А если бы он погиб, ябы это почувствовала.
Олив далаТолстухе Дот свой носовой платок и прикурила очередную сигарету оттолько что конченной.
ВСент-Облаке День благодарения не был отмечен мистическимипредсказаниями и еда была не такая хорошая, но веселье получилось наславу. Вместо шариков употребили противозачаточные средства. Д-р Кедрвыдал их из своих запасов сестре Анджеле и сестре Эдне, те с явнымотвращением надули их и покрасили каждый в зеленый или красный цвет,для чего использовали пищевые красители. Когда краска высохла, миссисГроган на каждом шарике написала имя сироты, а Кенди с Гомеромспрятали их по всему дому.
– Поискирезинок, – сказал д-р Кедр. – Надо будетиспользовать эту выдумку на Пасху. Яйца теперь дороги.
– Нельзяна Пасху отказаться от крашеных яиц, Уилбур, – возмутиласьсестра Эдна.
– Да,наверное, нельзя, – устало согласился д-р Кедр. ОливУортингтон прислала ящик шампанского. Уилбур Кедр отродясь не пилшампанского. Он вообще ничего не пил, но эта влага, ударяющая в нос,щекочущая небо и просветляющая голову, напомнила ему легчайший изгазов, без которого он уже давно не мог жить. Он пил и пил шампанскоеи даже спел детям французскую песенку, которую слышал в годы Первоймировой войны от французских солдат. Песенка столь же мало годиласьдля детей, как и профилактические средства. Но благодаря незнаниюфранцузского и детской невинности солдатская песенка (которая былапочище шуточных виршей Уолли Уортингтона) сошла за детскую прибаутку,а профилактические средства за надувные шары. Даже сестра Эдна выпиланемного шампанского, это и для нее было в новинку, правда, онаизредка добавляла в горячий суп ложку хереса. Сестра Анджела неприкоснулась к шампанскому, но так расчувствовалась, что обнялаГомера и крепко его расцеловала, то и дело повторяя, что после егоотъезда они все впали в уныние, но что Бог не забыл их и вернул имГомера, чтобы ободрить и поддержать их.
– НоГомер с нами навсегда не останется, – сказал, икнув,Уилбур Кедр.
Иконечно, всех покорила Кенди, даже д-р Кедр назвал ее «нашдобрый ангел», миссис Гроган так вокруг нее хлопотала, точно табыла ее дочкой, а сестру Эдну тянуло к ней, как мотылька на светлампы.
Д-р Кедрдаже пофлиртовал с Кенди, правда самую малость.
– Яникогда не видел, чтобы такая красавица безропотно ставила больнымклизмы, – сказал он, похлопывая Кенди по коленке.
– Яне брезглива, – ответила Кенди.
– Мыздесь о брезгливости давно забыли, – покачал головой д-рКедр.
– Нобесчувственными, я надеюсь, нас не назовет никто, –вздохнула сестра Анджела. Д-р Кедр никогда не хвалил ни ее, ни сеструЭдну за готовность ставить клизмы в любое время дня и ночи.
– Конечно,я бы очень хотел, чтобы Гомер кончил медицинский факультет, сталврачом, вернулся сюда и стал бы моей опорой, – не понижаяголоса, говорил д-р Кедр Кенди, как будто Гомер не сидел за столомнапротив. – Но это ничего, я понимаю. – Онопять похлопал Кенди по коленке. – Кто откажется от такойпрелестной девушки, да еще беременной. И разумеется, с яблонямиработать лучше. – Д-р Кедр прибавил что-то по-французски ишепотом продолжал: – Правда, чтобы работать здесь, высшегообразования не надо. Гомеру осталось закрепить кое-какие навыки. Чертвозьми! – вдруг воскликнул он, махнув в сторону детей,уплетающих праздничную индейку (у каждого перед тарелкой –разноцветная резинка с именем, точно название под экспонатом). –В общем, это не самое плохое место для воспитания детей. А если Гомеркогда-нибудь удосужится посадить вон на том склоне сад, вы будетеиметь удовольствие еще ухаживать и за садом.
Расчувствовавшийсяд-р Кедр так за столом и уснул. И Гомер перенес его в провизорскую.Неужели после его отъезда старый доктор и правда слегка повредился вуме? Но спросить об этом не у кого. Миссис Гроган, сестры Эдна иАнджела сказали бы, что в его поведении бывают иногда странности.(«Одно весло заедает», – как выразился бы Рей,а Уолли сказал бы: «Передние колеса буксуют».) Но всетрое горой встали бы на его защиту. Они бы попеняли ему, что он такдолго отсутствовал и что его мнение необъективно. К счастью, за времяотсутствия он не растерял медицинских навыков.
Беременныене различают будней и праздников. В начале седьмого в Сент-Облакоявилась женщина, у которой уже начались роды, почему начальникстанции, вопреки обыкновению, лично проводил ее в приют. Схватки быличастые и равномерные, Гомер уже нащупал головку плода. Вошедшаясестра Анджела сказала, что д-р Кедр пьян и будить его бесполезно,сестра Эдна тоже спала. На эфир женщина почти не реагировала, и еепромежностям явно грозили разрывы.
Гомервернул головку ребенка обратно, сделал разрез промежностей под углом,соответствующим положению стрелок «семь ноль-ноль». Такойразрез в случае необходимости можно продолжить.
Головкаопять появилась, Гомер ощупал шейку ребенка, обвития пуповины небыло. Роды оказались легкие, оба плечика появились одновременно. Онналожил на пуповину две скобки, перерезал ее между ними. И пошел всееще в белом халате в провизорскую проверить самочувствие д-ра Кедрапосле праздничного возлияния. Д-р Кедр хорошо знал, как выходят изсостояния наркоза, но похмелье было для него внове. Увидев Гомера взабрызганном кровью халате, он вообразил, будучи еще во хмелю, чтоперед ним его избавитель, созданный его фантазией молодой врач.
– А,доктор Бук, – сказал он, протягивая Гомеру руку сфамильярностью, существующей в медицинских кругах между коллегами.
– Докторкто? – спросил Гомер.
– ДокторБук, – убрал д-р Кедр руку. Язык у него во рту елеворочался, и он с трудом дважды повторил удивившее Гомера имя.
– Гомер, –сказала Кенди, когда они лежали вместе на одной из кроватей вкомнатушке на первом этаже отделения девочек, – почемудоктор Кедр сказал, что врачу приютской больницы можно обойтись безвысшего образования?
– Может,потому, что половина операций здесь противозаконна, –ответил Гомер. – Так что и врач может быть липовый.
– Нотебя никто не возьмет на работу без медицинского диплома, –сказала Кенди.
– ДокторКедр бы взял. Я все-таки кое-что умею.
– Ноты ведь не хочешь здесь работать, да? – спросила Кенди.
– Нехочу, – ответил Гомер. А засыпая подумал: при чем здесьвсе-таки д-р Фаззи Бук?
Гомер ещеспал, когда д-р Кедр осматривал вчерашнюю роженицу и сделанныйГомером разрез промежностей. Сестра Анджела описала ему операцию домельчайших подробностей, но он и без ее рассказа видел, что у Гомеравсе та же уверенная рука и точный глаз.
НоГомеру, как и положено в юности да еще и подранку, была свойственнавера в непогрешимость своего мнения: он презирал людей, которые такскверно распорядились своей жизнью, что вынуждены бросать зачатых имидетей. Уилбур Кедр сказал бы ему, что он молодой специалист-задавака,который сам никогда не попадал в жизненные передряги, что он похож натех дипломированных юнцов, которые кичатся своим мнимымпревосходством перед всеми без исключения пациентами. Но Гомер-топекся об одном – как бы создать идеальную семью, и он былуверен в своей правоте больше, чем старая чета, празднующая золотуюсвадьбу.
Должнобыть, он воображал, что святость их с Кенди любви осеняет их какнимбом и, вернувшись с младенцем в «Океанские дали», онибудут всеми немедленно прощены. Должно быть, он думал, что этот нимббудет сиять так ярко, что ослепит Олив, Рея и остальную компаниювсеведущих молчунов. Возможно, Гомер с Кенди полагали, что младенец,зачатый в любви, которая застила им гибель Уолли, даже неясность егосудьбы, будет встречен всеми как ниспосланный свыше ангел.
И онирадовались жизни той зимой в Сент-Облаке, как все на светемолодожены. Никогда еще служение ближнему не доставляло никомубольшего удовольствия. Милая молодая женщина, чья беременностьстановилась все более заметной, не отказывалась ни от какой работы;ее красота и энергия влияли благотворно на все отделение девочек. Д-рКедр занимался с Гомером педиатрией, акушерству его учить не надо, аот абортов он по-прежнему категорически отказывался. Это егоупрямство удивляло даже Кенди, которая не раз ему говорила:
– Нуобъясни мне еще раз, почему ты против аборта в принципе невозражаешь, а делать его не хочешь?
– Тути объяснять нечего, – говорил Гомер, ни на секунду несомневающийся в своей правоте. – Я считаю, что право нааборт имеет любая женщина, но сам я делать его не хочу и не буду. Чтотут непонятного?
– Всепонятно, – отвечала Кенди, но продолжала его пытать: –Значит, ты считаешь, что аборт надо узаконить, несмотря на то чтоаборт – это плохо.
– Точно, –отвечал Гомер. – Аборт – плохо, но я уверен, что заженщиной должно быть законом закреплено право выбора. Иметь ребенкаили не иметь – ее сугубо личное дело.
– Незнаю, – протянула Кенди. Они ведь вместе с Гомером решили,что Уолли погиб, хотя по-человечески это касалось лично ее. Большечем кого другого.
На пятоммесяце беременности Кенди решила, что они будут спать на отдельныхкроватях.
Кроватисдвинули, получилась одна двуспальная, но заправить ее было нечем: вСент-Облаке все простыни узкие.
МиссисГроган хотела подарить им широкие простыни, но у самой денег напокупку не было, а заказать двуспальные для приюта было бы несколькостранно. «Очень странно», – сказал д-р Кедр иналожил на предложение миссис Гроган табу.
«Вдругих местах на земле, – писал он, – людямнужны двуспальные простыни. Здесь, в Сент-Облаке, мы обходимся безних. Обходились и будем обходиться».
Никогдаеще не было в Сент-Облаке такого дружного и веселого Рождества. Оливприслала столько подарков! Но самым главным подарком для всех былаКенди – первая на их памяти счастливая беременная женщина.Запекли индейку и окорок. Д-р Кедр и Гомер устроили соревнование, ктолучше и быстрее разделает их. Победил Гомер, д-р Кедр слишком долговозился с окороком.
– Индейкурезать легче, чем поросенка, – сказал д-р Кедр, но в душерадовался, что Гомер так ловко орудует ножом.
Гомерунередко приходила в голову мысль, что он научился владеть скальпелемв обстоятельствах, несколько отличных от тех, что отточили опасноемастерство мистера Роза. Мистер Роз мог бы стать гениальным хирургом.«Вполне, вполне мог бы», – бормотал про себяГомер. Никогда в жизни он не был так счастлив.
Онприносил пользу, любил, был любим, ждал ребенка. Чего еще желать,думал он, заканчивая очередное дело. Другие ищут просвета в чередедел. А сирота радуется, когда у него работы невпроворот.
Всередине зимы, когда за окном кружила метель, женщины пили чай смиссис Гроган в отделении девочек, а д-р Кедр на станции распекалначальника за то, что потерялась давно ожидаемая посылка ссульфамидными препаратами, к больничному входу подошла согнутая вдвоеженщина. У нее было кровотечение и схватки – раскрытие безвыскабливания, как бы определила сестра Каролина. Шейка матки быларасширена аккуратно, кто бы ни приложил к этому руку. Оставалосьвыскоблить матку, что Гомер и проделал, не дожидаясь помощников. Одинкусочек продуктов зачатия был узнаваем, почти четыре месяца,мелькнуло у него в голове. Взглянув на кусочек, он поскорее отправилего в ведро.
НочьюГомер легко прикоснулся к Кенди, боясь разбудить и любуясь еебезмятежным сном. Он думал о Сент-Облаке, о его вневременной,внепространственной и незыблемой жизни. Внешне она кажется такойунылой, а на самом деле в ней столько тепла. И как ни странно, жизньи в Сердечной Бухте, и в Сердечном Камне более уязвима. Уж не говоряо Бирме. Он встал и пошел в отделение мальчиков. Наверное, егопогнали туда воспоминания. К своему удивлению, он застал там д-раКедра, который ходил от постели к постели и целовал спящих мальчиков,как бы запоздало желая им спокойной ночи. Гомер подумал, что д-рКедр, наверное, и его вот так же целовал, когда он был маленький. Онне знал, что д-р Кедр наверстывает поцелуи, которые украл у самогосебя, и что все они принадлежали ему, Гомеру.
В ту женочь он увидел рысь на голом безлесном склоне холма, одетом ледянойкоркой. Он вышел из больницы и задержался на минуту у двери подышатьвоздухом после сцены с поцелуями. Это была канадская рысь –темно-серая тень на синеватом в свете луны снегу; запах дикого зверябыл так силен, что Гомер поежился.
Чутьеподсказывало зверю держаться от спасительной черноты леса нарасстоянии прыжка. Рысь шла по узкому выступу над довольно крутымоткосом, вдруг оступилась и заскользила вниз. Она не могла вцепитьсякогтями в лед и скользила все ниже, туда, где было совсем светло отогня в кабинете сестры Анджелы. Так близко рысь еще никогда неподходила к человеческому жилью. Она была беспомощна на льду, отчегона морде у нее были написаны смертельный ужас и покорность судьбе: еезлобные желтые глаза горели безумием, из груди вырывался рык, онабрызгала слюной, но зацепиться было не за что. И она чуть не налетелана Гомера, обдав его зловонным смрадом разъяренного зверя, как будтоон был повинен в ее стремительном спуске по ледяному склону.
На усах икисточках ушей у нее замерз иней. Охваченная паническим страхом дикаякошка попыталась лезть вверх, поднялась до середины и сновасоскользнула вниз. Опять полезла, уже тяжело дыша, на этот раз онакарабкалась по диагонали, нащупывая когтями зацепки, иногдасрывалась, но все-таки продвигалась вперед и наконец достигла кромкилеса, где снег был мягкий, правда, довольно далеко от того места,куда она первоначально стремилась, но выбирать было не из чего –к спасению хорош любой путь.
* * *
В началемарта вдруг стало тепло, по всему Мэну лед на реках прогнулся подтяжестью тающего снега; ледяной панцирь на прудах и озерах трескался,пугая птиц подобием охотничьих выстрелов. На более крупных озерах ледкряхтел, скрипел и ломался со скрежетом и грохотом сцепляемыхтоварных вагонов на железнодорожных узлах.
Вернувшисьв Бат, Мелони поселилась с Лорной в небольшой квартирке с двумяспальнями. Ночью ее разбудили тревожные звуки набата – наКеннебеке, как везде в Мэне, трескался лед. Услыхав эти протяжныеудары, одна из старушек в пансионе, где год назад жила Лорна,проснулась, села в постели и в голос заплакала. Мелони вспомнилисьночи в Сент-Облаке; она лежала в своей постели в отделении девочек ивот так же слушала, как ломается лед на всем протяжении реки отПорогов-на-третьей-миле. Мелони встала и пошла к Лорне поговорить, нотой очень хотелось спать, и Мелони забралась к ней под одеяло.
– Этовскрывается река, – прошептала Лорна. В ту ночь Мелони иЛорна стали любовницами.
– Одноусловие, – сказала Лорна. – Перестань искатьэтого парня, Гомера. С кем ты хочешь быть – с ним или со мной?
– Стобой, – ответила Мелони. – Только никогда меняне бросай.
Союз навсю жизнь – обычная мечта сирот; на кого же теперь обрушится еезлость, думала Мелони. Неужели она стала забывать Гомера?
Снегу втот год выпало очень много; короткая оттепель не добралась дозамерзшей земли; скоро температура опять упала, пошел снег, и рекиснова замерзли. Старый мельничный пруд за приютом стал западней длядиких гусей. Обманутые оттепелью, они приняли лужи на льду заполоводье и расположились на ночевку. Ночью лужи замерзли и намертвосхватили широкие гусиные лапы. Когда Гомер увидел гусей, это былиледяные изваяния, припорошенные снегом, караул, охраняющий пруд.Ничего не оставалось, как вырубить их из ледяного плена, ошпаритькипятком и ощипать, что оказалось совсем не трудно. Миссис Гроганжарила их, протыкая вилкой, чтобы выпустить кровь с жиром. У нее былостранное чувство, что гуси вот-вот отогреются, взмахнут крыльями ипродолжат опасный перелет.
Рекаочистилась ото льда в Порогах-на-третьей миле только в апреле, и водав Сент-Облаке вышла из берегов, затопив нижний этаж бывшего борделя;напор был так силен, что балки не выдержали и стойка бара вместе сбронзовыми перекладинами, разрушив нижние перекрытия, упала в воду иее унесло течением. Свидетелем этого был начальник станции, а так какон во всем видел дурные предзнаменования, то две ночи подряд ночевална станции, готовый защищать свое хозяйство от грозных стихий.
Живот уКенди был такой большой, что она ночами не могла спать. В то утро,когда склон холма совсем очистился от снега и льда, Гомер взял лопатуи пошел посмотреть, оттаяла ли земля. На глубине фута грунт все ещебыл мерзлый. Яблони можно сажать, когда земля оттает еще на полфута.Но за саженцами все равно надо ехать. Дальше ждать нельзя, он хотелбыть рядом, когда у Кенди начнутся роды.
Оливочень удивилась, увидев Гомера и услыхав его просьбу дать ему вместокадиллака один из фургонов – в кадиллаке саженцы не увезешь.
– Яхочу посадить сад стандартных размеров сорок на сорок, –сказал он. – Половина – маки, десять процентов –красные сладкие и еще десять – пятнадцать процентов –кортленды и болдуины.
Оливподсказала ему посадить несколько нозернспаев и грей-венстинов,лучшие сорта для яблочного пирога. Спросила, как Кенди, почему неприехала с ним.
Гомерответил, что Кенди очень занята. Все ее полюбили, детишки так ивиснут на ней. Трудно будет уезжать, поделился Гомер будущей заботой;они там очень нужны. Столько дел, что даже один день нелегко урвать.
– Значит,ты не останешься ночевать? – спросила Олив.
– Оченьмного забот, но мы обязательно вернемся. Когда надо будет выставлятьулья.
– КоДню матери, – уточнила Олив.
– Точно, –сказал Гомер и поцеловал Олив, щека у нее была прохладная и пахлапеплом.
Саженцыпомогали грузить Злюка Хайд и Эрб Фаулер.
– Тыхочешь один посадить сад сорок на сорок? – спросилЗлюка. – Смотри, чтобы земля хорошо оттаяла.
– Смотри,пуп не надорви, – сказал Эрб.
– КакКенди? – спросила Толстуха Дот. «Стала почти такаяже огромная», – подумал Гомер. И ответил:
– Прекрасно.Только очень занята.
– Догадываюсьчем, – сказала Дебра Петтигрю.
Вкотельной под омаровым садком Рей Кендел сооружал собственнуюторпеду.
– Длячего? – спросил Гомер.
– Простохочу узнать, могу ли я сам ее собрать.
– Ав кого будете стрелять? И из чего? – допытывался Гомер.
– Самоеглавное для этого – гироскоп, – сказал Рей. –Выпустить торпеду нетрудно. Труднее поразить цель.
– Этогоя не могу понять, – признался Гомер.
– Ая вас. Вот вы хотите посадить сад для приюта. Похвально. Но вас здесьне было пять месяцев, а моя дочь не могла вырваться на день,повидаться с отцом, очень занята. Я этого тоже не понимаю.
– Мыприедем, когда зацветут сады, – опустив глаза, сказалГомер.
– Самоепрекрасное время года, – только и ответил Рей.
По дорогев Сент-Облако Гомер спрашивал себя, что прячется за уклончивостью идаже холодностью Рея Кендела. Он как бы хотел сказать ему: «Выот меня таитесь, так знайте, я ни о чем вас расспрашивать не буду».
– Делаетторпеду! – воскликнула Кенди, встретив Гомера. –Зачем?
– Поживем– увидим, – ответил Гомер. Д-р Кедр помог имразгрузить саженцы.
– Какие-тоони хилые, – сказал он.
– Имеще расти и расти. Они будут плодоносить через восемь-десять лет, –объяснил Гомер.
– Ну,этих яблочек мне не дождаться.
– Яблонисами по себе очень украсят холм.
– Ноуж очень они хилые.
Ближе кверхушке холма земля еще плохо оттаяла. Хорошие ямы не получались. Надне собиралась вода, натекавшая сверху – в лесу кое-где лежалснег. Надо бы подождать с посадками, но корни саженцев могут загнить,и от мышей, жди пакости. Его раздражало, что он не может согласоватьсроки событий: яблони сажать рановато, а Кенди вот-вот родит. Ноуправиться с садом до появления младенца просто необходимо.
– Какэто я умудрился воспитать в тебе такую скрупулезность? –диву давался д-р Кедр.
– Хирургдолжен быть скрупулезным.
Ксередине апреля все ямы были готовы и сад посажен. Гомер работал неразгибаясь три дня; ночью спина так ныла, что он не мог спать,ворочаясь с боку на бок, как Кенди. Наступили теплые весенние ночи,под толстым одеялом было жарко; и когда у Кенди стали отходить воды,они сначала подумали, что это она вспотела.
Гомеротвел Кенди в больничное отделение. Сестра Эдна занялась обычнымприготовлением роженицы, а Гомер отправился за д-ром Кедром,ожидавшим в кабинете сестры Анджелы, когда его позовут.
– Этогобуду принимать я, – сказал он. – Родномучеловеку всегда труднее. А отцы в родильной только мешают. Еслихочешь, можешь, конечно, быть рядом, только ни во что не вмешивайся.
– Хорошо, –кивнул Гомер, явно нервничая. Это с ним было так редко, что д-р Кедрулыбнулся.
СестраЭдна возилась с Кенди, а сестра Анджела скребла и мыла, готовяродильную. Гомер уже надел маску, но, услыхав в спальне мальчиковшум, пошел взглянуть, что там приключилось. Один из Джонов Кедров илиУилбуров Уолшей вышел во двор пописать к мусорному баку и вспугнулкопающегося в нем большого енота; енот бросился наутек, а мальчишкаот страха надул в трусы. Гомер поменял трусы, хотя ему не терпелосьвернуться в родильную.
– Ночьюписать лучше в доме, – объяснял он всей спальне. –А Кенди сейчас рожает младенца, – добавил он неожиданнодля себя.
– Кого? –спросил кто-то.
– Илимальчика, или девочку.
– Акак вы его назовете?
– Меняназвала сестра Анджела.
– Именя! – откликнулось несколько голосов.
– Девочкуназовем Анджела, – сказал Гомер.
– Амальчика?
– Мальчика– Анджел. Это все равно что Анджела, только без «а»на конце.
– Анджел? –переспросил кто-то.
– Точно, –ответил Гомер Бур и поцеловал одного за другим всех сирот.
– Авы его оставите здесь? – вопрос догнал Гомера уже напороге.
– Нет, –ответил он невнятно, натягивая маску.
– Что?Что? – закричали сироты.
– Нет, –приспустив маску, громко произнес Гомер.
Вродильной было жарко. Никто не ожидал такого резкого потепления,сетки в окнах были еще не вставлены, и д-р Кедр не разрешил ихоткрыть.
Услыхав,что младенца, мальчика или девочку, назовут ее именем, сестра Анджеларазрыдалась, потоки слез так и хлынули из глаз, и д-р Кедр велел ейсменить маску. Коротышка сестра Эдна с трудом дотягивалась до лбад-ра Кедра, по которому лил пот. И когда появилась головка, однакапля упала на крошечный висок. Так Уилбур Кедр буквально своим потомокрестил еще не совсем родившегося младенца. А Давид Копперфильдродился в рубашке, вдруг почему-то вспомнилось Гомеру.
Плечики,по мнению д-ра Кедра, немного задерживались. Он взял в обе рукиподбородок с затылком и слегка потянул младенца вниз, пока непоказалось одно плечико. Тут же появилось второе, и весь младенецвывалился наружу.
Гомер,прикусив губу, одобрительно кивнул. – Анджел! –возгласила сестра Эдна, обращаясь к Кенди, все еще улыбавшейся поддействием наркоза.
СестраАнджела отвернулась, промочив насквозь вторую маску.
И толькокогда вышел наружу послед, д-р Кедр сказал: «Превосходно», –как всегда говорил в таких случаях. Затем нагнулся и поцеловал Кенди,неуклюже, сквозь маску – куда-то между широко открытыми, ужеясными глазами. Этого он никогда не делал.
Назавтраповалил снег и шел весь день – сердитый апрельский снег, нежелающий сдавать позиций. Гомер озабоченно поглядывал на посаженныедеревца; тщедушные, присыпанные снегом, они напомнили ему несчастныхгусей, которые так неосмотрительно сели отдыхать на подтаявший ледмельничного пруда.
– Перестаньволноваться из-за деревьев, – сказал ему д-р Кедр. –У них уже началась своя жизнь.
Так же,как у Анджела Бура, младенца десяти с лишним фунтов, который не былни сиротой, ни жертвой аборта.
За неделюдо мая в Сент-Облаке еще лежал снег, потому что в эти местах сезонвесенней слякоти еще не кончился. Гомер отряхивал от снега каждуюветку на деревцах, около одного, особенно хрупкого на вид, он заметилмышиные следы и разбросал по саду отравленные зерна – кукурузуи овес. Тонкие стволы саженцев заключили в металлические сетки. Олениуже успели погрызть верхушки ближайшего к лесу ряда. И еще Гомерпоставил в лесу подальше от сада плошки с солью, может, хоть этоудержит оленей от набегов на новорожденный сад.
Кендикормила Анджела грудью, пуповина у него подсохла и отпала, писаньказажила. Обрезание Гомер сделал сам.
– Тебев этом нужно практиковаться, – сказал ему д-р Кедр.
– Хотите,чтобы я практиковался на собственном сыне? – спросилГомер.
– Пустьэто будет первая и последняя боль, которую ты ему причинишь, –возразил Уилбур Кедр.
Утром вих комнате на стеклах все еще были морозные узоры. Гомер прижалподушечку пальца к стеклу, пока она покраснела, и коснулся Кендимокрым холодным пальцем. Кенди тут же проснулась – нежныеприкосновения к колючему бритому лобку никак не могли ее разбудить.
Гомер иКенди радовались, что снова спят вместе на одной кровати, что,приютившись между ними, сосет грудь Анджел. Иногда молоко у Кендиприбывало раньше, чем малыш начинал плакать, и оба от этогопросыпались. Никогда еще они не были так счастливы. Какая важность,что за неделю до мая небо хмурое и холодное, как в феврале. Что ихсекрет, доверенный Сент-Облаку, рано или поздно откроется. Впрочем,для многих в Сердечной Бухте и Сердечном Камне никакого секрета ужедавно не было. Но жители Мэна не любят никого торопить: придет срок,человек сам во всем сознается.
Каждыедва дня Анджела взвешивали и осматривали в провизорской, сестраАнджела вела запись, а д-р Кедр с Гомером по очереди щупали емуживотик, проверяли глазки и хватательный рефлекс.
– Признайтесь, –сказала сестра Эдна Гомеру и Кенди во время этой важной церемонии, –вам здесь нравится.
В тотдень в Сент-Облаке было около нуля, мокрый снег, шедший с утра,сменился холодным дождем. В тот день у Олив Уортингтон появился свойсекрет. Если бы она была уверена, что Гомер и Кенди по одному ееслову вернутся в «Океанские дали», она, возможно, сразубы поделилась с ними своим секретом, схватила телефонную трубку ипозвонила, но жители Мэна не любят это грубое изобретение; во всякомслучае, не по телефону сообщать столь важную весть: телефон застаетчеловека врасплох. Другое дело телеграмма; она оставляет времясправиться с чувствами. И Олив отправила телеграмму, чтобы дать им наразмышление хоть небольшой срок.
Кендипрочитала телеграмму первая. Она кормила Анджела в спальне девочек когромному обоюдному удовольствию, как вдруг вошла миссис Гроган ипротянула ей телеграмму, которую удосужился принести один из местныхбездельников, прислуживающих начальнику станции. Телеграмма поразилаКенди как гром средь ясного неба; она поспешно отдала Анджела миссисГроган, несмотря на его протестующий ор. К ее удивлению, Кенди дажене уложила как следует грудь в лифчик, просто застегнула наскороблузку и, в чем была, несмотря на погоду, бегом бросилась в отделениемальчиков. Гомер в это время расспрашивал д-ра Кедра о своем сердце;не поможет ли на его (д-ра Кедра) взгляд рентгеноскопия сердца лучшепонять его (Гомера) состояние. Д-р Кедр долго обдумывал ответ, и тутв провизорскую с телеграммой в руках вбежала Кенди.
ОливУортингтон была янки до мозга костей, знала, сколько стоит слово, иобычно составляла телеграмму как можно короче, но в тот день ее рукойводило чувство, и на этот раз ее телеграфный слог лапидарностью неотличался.
Втелеграмме говорилось:
НАЙДЕНУОЛЛИ ЖИВ ТЧК
ЕГОЛЕЧАТ БОЛЬНИЦЕ ЦЕЙЛОНЕ ЭНЦЕФАЛИТА ТЧК
ДОСТАВЛЕНРАНГУНА БИРМА ТЧК
ТЕМПЕРАТУРА92 ТЧК
ПАРАЛИЗОВАНТЧК
ВЕСИТСТО ПЯТЬ ФУНТОВ ТЧК
СЛЮБОВЬЮ ОЛИВ
– Стопять фунтов! – воскликнул Гомер.
– Жив! –прошептала Кенди.
– Парализован, –сказала сестра Эдна.
– Энцефалит, –проговорил д-р Кедр.
– Уилбур,как может быть у человека температура девяносто два1градуса? – спросила сестра Эдна.
Этого д-рКедр не знал и даже не пытался строить догадки. Организм капитанаУортингтона, сбитого над Бирмой десять месяцев назад, получил такиетравмы, в нем обнаружились такие расстройства, что пройдут годы, покаУолли частично оправится от них.
Онвыпрыгнул из самолета при таком сильном дожде, что ему показалось,будто парашют, раскрываясь, чувствует сопротивление водяных потоков.Рев мотора был совсем рядом, так что Уолли на какой-то миг испугался,уж не слишком ли рано дернул за шнур. И еще он боялся бамбука –не раз слышал истории про летчиков, насквозь пропоротых острымибамбуковыми побегами.
Опустилсяон на тиковое дерево и, ударившись о ветку, вывихнул плечо. Очевидно,он ударился и головой, потому что потерял сознание. Очнулся ночью и,не зная, на какой высоте находится, решил не сразу обрезать стропыпарашюта. От нестерпимой боли в плече сделал укол морфия –очень большую дозу – и в темноте выронил шприц.
Мачете унего не было – некогда было перед прыжком искать, и утромпришлось долго повозиться, разрубая стропы штыком и действуя к томуже одной рукой. Когда спускался вниз, зацепился опознавательнымярлыком за лиану; не смог освободить его, цепочка порвалась,поцарапала шею, ярлык упал и потерялся. Приземляясь, Уолли попалногой на замаскированный папоротником и пальмовыми листьями стволтикового дерева. Ствол покатился, и Уолли растянул лодыжку. Поняв,что во время муссона восток от запада не отличишь, полез в карман закомпасом и обнаружил, что компаса нет. Зато нашел сульфамидныйпорошок и присыпал на шее царапину.
Онпонятия не имел, в какой стороне Китай, и двинулся туда, где легчеидти. Через три дня ему показалось, что джунгли становятся реже.Хотя, может, он уже наловчился пробивать в зарослях путь. Китай был квостоку, а он шел на юг. Дорога туда лежит через горы, а он,напротив, выбирал долины, простирающиеся в юго-западном направлении.Он не ошибся в одном – джунгли действительно поредели. К томуже явно становилось теплее. По ночам он взбирался на дерево и вразвилке ветвей устраивался на ночлег. Скрученные стволы священныхбуддийских деревьев, похожие на гигантские канаты, были превосходнымубежищем, но Уолли не один оценил их удобство. Как-то ночью онзаметил на соседнем дереве на уровне глаз леопарда, ищущего на себеклещей. Уолли последовал его примеру и нашел несколько. С пиявками ондавно перестал бороться.
Однаждывидел питона, небольшого, метров пяти, он лежал на большом камне,заглатывая животное размером с собаку породы бигль. Наверное,обезьяна, подумал Уолли, но не припомнил, чтобы ему встретилась хотьодна. Наверняка он их видел, но просто забыл о них. У него началсяжар. Он хотел измерить температуру, но термометр в пакете первойпомощи разбился.
В тотдень, когда он увидел тигра, переплывающего реку, он первый раззаметил и комаров. Климат явно менялся. Река текла по широкой долине;другие стали леса. Уолли удалось руками поймать рыбу, и он съел еепечень. Питался он и лягушками величиной с хорошую кошку; но их лапкисильно отдавали рыбой; в прежней жизни он за лягушачьими лапкамитакого не замечал. Наверное, сказалось отсутствие чеснока.
Однаждыон съел какой-то фрукт, похожий на манго, но безвкусный, после негово рту долго пахло плесенью, и потом Уолли весь день знобило и рвало.Постепенно река становилась шире, полноводнее. Ее быстрое течениеобъяснялось ливневыми дождями. И Уолли решил построить плот. Онвспомнил, как мастерил плоты для плавания по Питьевому озеру, и чутьне заплакал. Как тогда это было просто – просмоленные сосновыестволы, веревки, несколько дощечек и гвозди, а тут один бамбук илианы. А какими тяжелыми оказались зеленые бамбуковые побеги! Плотпротекал, но не тонул, слава Богу. Вот если где придется тащить еговолоком, сил у него на это не хватит.
Комаровстановилось все больше, особенно когда река еще раздалась и течениезамедлилось. Он потерял счет дням, не помнил, когда подскочилатемпература. Но рисовые поля и буйволы задержали его внимание. Аоднажды он помахал женщинам, работающим по колено в воде, и онипроводили его изумленными взглядами.
Рисовыеполя должны были насторожить его, предупредить, что он плывет вдругую сторону. Он уже находился в самом центре Бирмы, которая накарте похожа на детский змей с длинным хвостом, и отсюда до Мандалая,оккупированного японцами, было ближе, чем до Китая. Но у Уолли былатемпература сто четыре1,и он просто плыл и плыл, отдавшись течению. Он не отличал реку отрисовых полей, но все же удивлялся, что мужчины и женщины в юбках,только мужчины работают в соломенных шляпах, перевитых пестрымилентами, а женщины – с непокрытыми головами, украсив черныеволосы яркими цветами, и у тех и других волосы заплетены в косицы.Казалось, они все время едят, крестьяне жевали листья бетеля, отчегозубы у всех были желтые, а губы ярко-красные, как будто в крови. Новиноват в этом был всего-навсего сок бетеля…
Жилища,куда бирманцы приносили его, были все на одно лицо –одноэтажные под соломенной крышей постройки на бамбуковых сваях. Елисемьи под открытым небом на маленьких верандах. Ему давали рис, чай имногое другое, все приправленное соусом карри. Когда температураспала, Уолли стал есть «пансей кхоузе» (вермишель скорицей) и «нга сак кин» (рыбные биточки с карри) –первые слова, которым его научили спасшие его бирманские крестьяне.Но Уолли не понял их значения и решил, что «нга сак кин»– это имя человека, снявшего его с плота, принесшего в дом идержавшего голову, пока жена кормила его с помощью пальцев. Она былана удивление маленькой, в тонкой белой блузке; желая научить Уоллисвоему языку, муж дотронулся до ее блузки.
– Аингис, –сказал он, и Уолли решил, что это имя его жены. От нее пахло так, какпахнет в бирманских жилищах, крытых пальмовыми листьями, –набивным ситцем и лимонными корками.
Это былиочень хорошие люди – Нга Сак Кин и Аингис. Уолли громкоповторил их имена и улыбнулся. Мистер Рыбный Биточек и его женамиссис Блузка тоже улыбнулись. Еще от нее приторно пахло жасмином.Цитрусы и жасмины напомнили ему запах бергамотового чая.
Вместе свысокой температурой у него появилась ригидность шеи и спины, а когдатемпература спала, прекратились головные боли, рвота и озноб и дажеперестало тошнить, он обнаружил, что парализован: руки и ногивытянулись и перестали сгибаться.
(Д-р Кедрназвал бы это спазмом верхних и нижних конечностей.) Две или тринедели он был в бреду, говорил медленно и невнятно. С трудом ел –язык и губы сильно дрожали. Не мог мочиться, и крестьяне опорожнялиего мочевой пузырь с помощью тонких, но грубых на ощупь бамбуковыхпобегов.
Они неоставляли его долго на одном месте, перевозили по реке, вниз потечению. Однажды он видел слонов, они волокли из джунглей деревья.Поверхность воды кишела черепахами и черными змеями, кружившими средиводяных гиацинтов; вода, цветом напоминавшая сок бетеля, была чутьтемнее крови Уолли, появившейся у него в моче.
«НгаСак Кин?» – спрашивал он. «Аингис?» Куда ониделись? Хотя лица его спасителей все время менялись, они, казалось,понимают его. Наверное, это одна большая семья, думал Уолли и опятьспрашивал маленьких красивых мужчин и женщин, которые все времяулыбались: «Я парализован?» Одна из женщин вымыла емуголову и причесала, и вся семья любовалась, как горели золотом егосохнущие на солнце белокурые волосы; это произвело на них сильноевпечатление!
На негонадели белую блузу и сказали: «Аингис». «А-а, –подумал Уолли, – это от нее подарок». Затем покрылиего светлую голову черным париком с навощенной косичкой и украсилицветами. Дети, глядя на него, заливались смехом. Тщательно, чуть невместе с кожей, побрили ему лицо и ноги ниже колен, торчавшие из-поддлинной юбки. Для маскировки они превращали его в женщину. Он был таккрасив, что переодеть его женщиной ничего не стоило, тем более что уидеальной бирманской женщины грудей как бы вовсе нет.
Все былобы ничего, если бы не ежедневная потребность справлять малую нужду. Сэтим была беда; во всем остальном заботливые и участливые, тутбирманцы проявили постыдное небрежение. Бамбуковые трубочки не всегдабыли чистые, причиняли мучительную боль и оставляли кровоточащиеранки. Именно эти катетеры и внесли инфекцию, которая сделала Уоллибесплодным. Эпидидимит, то есть придаток яичка, объяснил бы ему Д-рКедр, – это свернутая спиралью трубочка, где созреваютпокинувшие яичко сперматозоиды. Воспаление этой маленькой трубкипрепятствует попаданию спермы в мочеиспускательный канал. У Уолли этовоспаление полностью блокировало движение спермы.
Конечно,они правильно поступали, что спускали ему мочу, только делали этоплохо. Моча у Уолли не отходила, мочевой пузырь переполнялся, икрестьяне, как могли, помогали ему. Он хотел спросить, нет ли менеемучительного средства, обратить их внимание на грязный бамбук, но каквступить с ними в контакт? Он знал всего два слова: «Аингис»и «Нга Сак Кин».
Прошлоеще сколько-то месяцев, и он наконец услыхал звуки бомбежки.«Иравади», – объяснили ему. Значит, бомбятнефтяные промыслы. Теперь он знал, где находится, он и сам участвовалв этих налетах. Еще до того как услышал бомбежку, его свозили к врачув Мандалай. Глаза у него щипало: чтобы скрыть белизну кожи, лицо емунатерли пастой из порошка карри. И все равно вблизи никто не принялбы его за бирманца – голубые глаза, нос римского патриция,какой тут бирманец! В Мандалае он видел много японцев. Врач долгобился, стараясь объяснить Уолли, что с ним. Он понял только трислова, сказанных по-английски: «Японский москит Б».
– Значит,меня укусил японский москит, – сказал он. Какая жеопасность таится в этом моските? В катетере он больше не нуждался, ноинфекция уже сделала свое разрушительное дело.
Когда онуслышал первую бомбежку под Иравади, руками он уже действовалсвободно; прошел и спазм ног, но паралич остался несимметричный инеглубокий (левая нога парализована сильнее). Мочевой пузырьдействовал безотказно, желудок тоже, если не переедать соуса «карри».С сексом, насколько Уолли мог судить, тоже все обстояло благополучно.
– Никакихпобочных неприятностей энцефалит не дает, – объяснил д-рКедр Гомеру и Кенди.
– Чтоэто значит? – спросила Кенди.
– Этозначит, что Уолли может вести нормальную половую жизнь, –уточнил д-р Кедр. Про воспаление придатка яичка он тогда не знал.
Уолли могвести нормальную половую жизнь, но спермы у него было очень мало;сохранилась способность к оргазму и извержению семенной жидкости,которую выделяет предстательная железа, расположенная довольно низко.Но зачать собственного ребенка он не мог, сперматозоиды в семеннуюжидкость не попадали.
В те дниникто, конечно, не знал, что Уолли не может иметь детей, знали толькопро энцефалит.
Уоллизаразился им через комаров. Называется этот энцефалит «ЯпонскийБ». И в Юго-Восточной Азии во время войны он был оченьраспространен. «Вирусное заболевание, которое переноситсячленистоногими», – объяснил д-р Кедр.
Остаточныйпаралич нижних конечностей не так часто сопутствует этому энцефалиту,но он известен и вполне изучен. «Японец» поражаетиногда не только головной мозг, но и спинной по типу полиомиелита.Инкубационный период длится неделю, острый период – от неделидо десяти дней, выздоровление медленное, мышечный тремор не проходитиногда несколько месяцев.
– Посколькупереносчики болезни – птицы, территория ее распространениядостаточно велика, – объяснял д-р Кедр сестрам Анджеле иЭдне. – В комара вирус попадает от птиц, а уж комарызаражают им людей и крупных животных.
Лицо уУолли было такое миловидное, и он так похудел, что друзья-бирманцырешили переодеть его женщиной. Японцев бирманские женщины ипривлекают, и отталкивают. Особенно жительницы провинции Паданг с ихвысокими бронзовыми витыми обручами на шее, подчеркивающими ее длинуи изящество. Таким образом, Уолли – калека и как бы уроженецэтих мест – был для японцев неприкасаем, тем более что маскарадподчеркивал присутствие в нем малой толики европейской крови.
В октябресезон муссонов кончился, и плыли теперь по ночам или под прикрытиемзонтиков от солнца и пасты из порошка карри. Ему очень надоели рыбныебиточки под соусом карри, но он все время их просил – так, вовсяком случае, понимали бирманцы и только их ему и готовили. Как-то вбреду он несколько раз произнес имя Кенди. Один из лодочниковспросил, что это значит.
– Кенди? –вежливо спросил он.
Они плылив лодке, Уолли лежал под соломенным навесом и смотрел, как бирманецгребет одним веслом.
– Аингис, –ответил Уолли, он хотел сказать этим – добрая, хорошая женщина,жена.
Лодочниккивнул. И в следующем портовом городе на реке – Уолли не зналкаком, возможно в Яньдуне – ему вручили еще одну тонкую белуюблузку.
– Кенди! –сказал бирманец. «Подари это Кенди», – понялУолли.
Бирманецулыбнулся, и лодка заскользила дальше, вынюхивая острым носом, кудаплыть. Для Уолли это была страна запахов, ароматных сновидений.
УилбурКедр мог легко вообразить себе путешествие Уолли. Оно бесспорно былосродни его эфирным скитаниям. Слоны и нефтяные промыслы, рисовые поляпод водой и падающие бомбы и даже маскарад и паралич ног – всеэто было очень знакомо Уилбуру Кедру. В своих странствиях он бывалвсюду и в самых разных обличьях. Он легко воображал Рангун и водяныхбуйволов. В каждом эфирном сценарии был свой герой, подобный тайнымбританским агентам, переправлявшим американских летчиков черезБенгальский залив. Уилбур Кедр, окутанный эфирными парами, не разпутешествовал через Бирму по следам Уолли. И всю дорогучерносмородиновый аромат петуний отчаянно сражался со смрадныминавозными испарениями.
Уоллилетел через Бенгальский залив в маленьком самолетике, управляемоманглийским пилотом, и с сингалезским экипажем.
УилбурКедр проделал немало таких полетов.
– По-сингальскиговорите? – спросил летчик Уолли, сидевшего в креслевторого пилота; от англичанина пахло чесноком и куркумой.
– Никогдао таком языке не слышал, – ответил Уолли. Зажмурившись, онвсе еще видел белые восковые цветы дикого лимона, слышал шумджунглей.
– Этоосновной язык на Цейлоне, мой мальчик, – ответиланглийский летчик. Еще от него пахло чаем.
– Мылетим на Цейлон?
– Такимблондинам, как ты, в Бирме опасно, там ведь полно японцев.
Уолли непереставал думать о своих бирманских друзьях. Они научили его делать«салям» – поклон приветствия – низкокланяться, приложив правую руку ко лбу (всегда только правую,объясняли они). А когда ему было плохо, кто-нибудь обязательнообмахивал его большим веером «пунка», который слугадергает за шнур.
– Пунка, –сказал Уолли английскому летчику.
– Чтоэто такое, приятель?
– Оченьжарко, – промямлил Уолли, его укачивало, они летели совсемнизко, и самолетик нагрелся, как печка. От летчика на какой-то миг,сквозь запах чеснока, дохнуло сандаловым деревом.
– Когдамы вылетали из Рангуна, было девяносто два, по-американски, –сказал англичанин, сделав ударение на последнем слове, заменив им «поФаренгейту», но Уолли этого не заметил.
– Девяностодва. – Эта цифра засела в нем так крепко, что на нее, какна гвоздь, можно повесить шляпу, как говорят в Мэне.
– Чтос твоими ногами? – спросил как бы невзначай англичанин.
– Японскиймоскит Б.
Англичаниннаморщил нос. Он подумал, что «Москит-Б» – этояпонский истребитель, сбивший самолет Уолли. Такого типа истребителяон не знал.
– Неслыхал о таком, приятель, – сказал он Уолли. –Я все их истребители знаю. Но от этих япошек каждый день жди новыйсюрприз.
Сингальцынатирали себя кокосовым маслом, одеты они были в саронги и длинныерубашки без воротника. Двое что-то жевали, один визгливо кричал вмикрофон передатчика: летчик что-то резко приказал ему, и тотмгновенно понизил тон.
– Сингальский– ужасный язык, – сказал летчик Уолли. –Звучит, как будто рядом трахаются кошки.
Уолли неотреагировал на шутку, и летчик спросил, бывал ли Уолли на Цейлоне.Уолли опять ничего не ответил, мысли его блуждали далеко.
Иангличанин продолжал:
– Мыне только посадили им первые каучуковые деревья и создали каучуковыеплантации, мы научили их заваривать чай. Растить чай они умеют, инеплохо, но на всем чертовом острове не выпьешь и чашки хорошозаваренного чая. А они еще требуют независимости, – сказалангличанин.
– Девяностодва градуса, – улыбаясь повторил Уолли.
– Да,приятель. Постарайся расслабиться.
Во рту уУолли отдавало корицей; когда он закрывал глаза, перед ним плылиогоньки ярко-оранжевых бархатцев.
Вдругсингалезцы разом забубнили что-то – после того, как радиовыкрикнуло какой-то приказ, и запел хор.
– Чертовыбуддисты! – воскликнул летчик и стал объяснять Уолли: –Они даже молятся по команде, переданной по радио. Это и есть Цейлон.На две трети чай, на одну треть каучук и молитвы.
Он опятьчто-то резко сказал цейлонцам, и они стали молиться тише.
Когдалетели над Индийским океаном – очертания Цейлона еще непоявились, – летчик заметил невдалеке самолет изабеспокоился.
– Вот,черти, когда надо молиться, – крикнул он сингалезцам,видевшим девятый сон. – А этот, японский «Москит-Б»,он как выглядит? – спросил он у Уолли. – Ончто, зашел тебе в хвост?
– Девяностодва градуса, – сумел только произнести Уолли.
Послевойны Цейлон обретет независимость, а еще через двадцать четыре годастанет называться Шри-Ланка. Но у Уолли от Цейлона останется одновоспоминание – там нестерпимо жарко. В каком-то смысле парашютего так никогда и не приземлился; и все десять месяцев Уолли как быпарил над Бирмой. Все, что с ним там произошло, осталось у него впамяти причудливым переплетением фантазии и действительности, ничемне отличающимся от эфирных полетов д-ра Кедра. То, что он вернулся свойны живой, правда парализованный, неспособный к зачатию, снеходящими ногами, было предсказано в вещих снах Толстухи Дот Тафт.
ВСент-Облаке было тридцать четыре градуса1по Фаренгейту, когда Гомер пошел на станцию продиктовать станционномуначальству телеграмму Олив Уортингтон. Гомер не мог позвонить ей итак прямо солгать. Но ведь и Олив не позвонила. Видно, у нее были наэто свои соображения. Диктуя телеграмму, Гомер не сомневался: и Рей,и Олив знают, что произошло в Сент-Облаке. Телеграмма была вежливая,слегка формальная, осторожная. Правда прозвучала бы грубо, а Гомерувсякая грубость претила. В телеграмме стояло:
ДАЙБОГ СИЛ ВАМ И УОЛЛИ ТЧК
КОГДАМЫ УВИДИМ ЕГО ВОПРОС
КЕНДИИ Я СКОРО БУДЕМ ТЧК
ЯУСЫНОВИЛ МЛАДЕНЦА МАЛЬЧИКА ТЧК
СЛЮБОВЬЮ ГОМЕР
– Усыновили? –удивился начальник станции, – Вы ведь очень молоды?
– Точно, –ответил Гомер Бур.
А вотКенди отцу позвонила.
– Егопривезут, может, через месяц, а может, через три, – сказалРей. – Ему надо набрать вес. Не ближний свет лететь вАмерику. И еще всякие анализы. Не забывай, война ведь еще идет.
На другомконце провода Кенди плакала не переставая.
– Аты-то как, девочка? – спросил Рей.
Вот тут инадо было ей сказать отцу про ребенка, которого она недавно родила.Но она сказала другое.
– Гомерусыновил мальчика, – произнесла она сквозь слезы, –одного из сирот.
– Толькоодного? – после небольшой паузы сказал Реймонд Кендел.
– Онусыновил новорожденного мальчика, – повторила Кенди. –Я, конечно, тоже буду ему помогать… Мы как бы вместе егоусыновили.
– Вместе?
– Егозовут Анджел, – сказала Кенди.
– Благословиего Бог. Благослови вас обоих.
Кендиопять заплакала.
– Усыновил,говоришь? – переспросил Рей.
– Да, –сказала Кенди. – Одного из сирот.
Онаперестала кормить Анджела, и сестра Эдна научила ее сцеживать грудь.Анджелу смеси явно не нравились, и он несколько дней проявлялхарактер. Кенди тоже была в дурном настроении. Гомер как-то сказал,что к возвращению в Сердечную Бухту волосы у нее на лобке отрастут.
– Господи,да кому, кроме тебя, интересно, отросли у меня волосы на лобке илинет, – ответила она.
И Гомербыл настроен невесело.
Д-р Кедрпредложил ему подумать все-таки о профессии врача, на что Гомеротреагировал довольно нервно. Кедр подарил ему новехонькую «Анатомию»Грея, известный учебник Гринхилла «Гинекология» и шедеврбританской медицины «Женские болезни».
– Господипомилуй, – взмолился Гомер. – Я отец. Я хочустать фермером, выращивать яблоки.
– Ноты в акушерстве станешь светилом, – сказал ему д-р Кедр. –Подучишься в гинекологии, в педиатрии, и тебе цены не будет.
– Нахудой конец буду ловить омаров.
– Яподпишу тебя на «Новоанглийский медицинский вестник» и надругие необходимые журналы.
– Ноя ведь не врач, – устало сказал Гомер.
– Какты себя чувствуешь? – спросила Кенди Гомера.
– Какполагается сироте, – ответил Гомер. Они лежали крепкообнявшись, не помышляя о большей близости. – А ты как? –спросил он.
– Яничего не знаю. Сначала мне надо его увидеть, – честнопризналась Кенди.
– Ачто ты тогда будешь знать?
– Когоя люблю – его, тебя или вас обоих. А может, вообще ничего неузнаю.
– Опятьжди и надейся? – спросил Гомер.
– По-твоему,лучше написать ему и во всем признаться?
– Нет,конечно, – мягко ответил Гомер.
Она ещесильнее прижалась к нему и опять заплакала.
– Ох,Гомер, ну как это можно весить всего сто пять фунтов?
– Яуверен, он очень скоро наберет вес, – сказал Гомер и весьвнутренне сжался: какое сильное и красивое тело было у Уолли. Онвспомнил, как Уолли повез его первый раз купаться в океане. Прибой втот день был особенно бурный, и Уолли предупредил его, что убегающаяволна очень опасна. Взял его за руку и показал, как нырять под волну,как оседлать ее. Потом они час бродили вдвоем по пляжу – Кенди,лежа на песке, загорала.
– Непонимаю я этого глупого препровождения времени, лежать просто так насолнце – сказал тогда Уолли, и Гомер с ним согласился. –Можно ведь найти какое-то дело и загорать. Главное – просто такне валяться.
Они тогдасобирали раковины и камни, обкатанные водой. Гомера поразила работапеска и воды – как идеально полируют они все, что приноситокеан.
– Вотмногое испытавший странник. – Уолли протянул на ладониосколок раковины с гладко обточенными краями.
– Странник, –повторил Гомер.
– Аэто тертый калач, – сказал Уолли, показывая округлуюшелковистую гальку.
Гомеруподумалось, его страсть к Кенди коренным образом изменила все, дажеотношение к естественному процессу обкатки камней и ракушек. Если быони с Уолли завтра пошли на пляж, смогли бы они так же бездумнособирать камушки или любовь к женщине влияет на самые банальныезанятия? Неужели Уолли – друг на пять минут и соперник на всюжизнь?
Посаженныйим сад Гомер оставил на сестру Эдну. Он объяснил ей, что рукава изметаллической сетки, защищающий стволы от грызунов, должны бытьпросторны, не мешать росту! Но и слишком просторные тоже плохо, подних могут забраться мыши и погрызть кору. Он научил ее распознаватьпод землей мышиные норы, ведущие к корням. Полевки обожают корнияблонь.
Напрощание все расцеловали Кенди, даже д-р Кедр. Старый докторсмутился, когда Гомер, как бы не заметив протянутой руки, крепкообнял и поцеловал его в обветренную морщинистую щеку. Сестра Эднарыдала, не стыдясь слез. Как только фургон свернул за отделениедевочек, Уилбур Кедр ушел в провизорскую и затворил за собой дверь.
Быловоскресенье, и, когда Гомер подвез Кенди к дому, Рей Кендел трудилсявнизу над своей торпедой. Кенди сказала, что не сможет сегоднясмотреть в глаза Олив; но, оставшись одна без Гомера и Анджела,затосковала. Хотя молоко в груди у нее пропало, она все равно ночьюпроснется и мысленно будет с ними, когда, Анджел заплачет. Сколькопрошло дней и ночей с тех пор, как она последний раз спала ночьюодна? Этой ночью Гомер один услышит, как плачет Анджел.
– Надообязательно что-то придумать, чтобы я все время была вместе сАнджелом. Я хочу сказать, до того, как мы признаемся Олив и Уолли. Мыоба должны о нем заботиться, оба быть с ним. Я не могу жить безнего, – сказала Кенди Гомеру на другое утро.
– Ая не могу жить без тебя, – ответил Гомер. Сирота, имевшийсемью всего лишь месяц, был не готов потерять ее.
КогдаГомер с Анджелом приехали в «Океанские дали», Оливвстретила его как родного сына. Обняла, поцеловала и заплакала.
– Покажимне маленького, – попросила она. – Ой, какаяпрелесть! Но ведь у тебя ничего нет. Ты такой молодой и один во всемсвете.
– Новедь и малыш совсем один. И Кенди обещала помочь.
– Конечно,конечно, – сказала Олив. – Я тоже помогу. И онапонесла младенца в комнату Уолли, где Гомер, к своему удивлению,увидел детскую кроватку и столько детских вещей, сколько вСент-Облаке не набралось бы для всех детей: и мальчиков, и девочек.
На кухнеГомера приветствовала целая батарея бутылочек с сосками, Олив дажекупила для них специальный стерилизатор. В бельевом шкафу пеленококазалось больше, чем наволочек, простыней и полотенец. Впервые вжизни у Гомера появилось чувство, что он по-настоящему усыновлен. Ксвоему стыду и отчаянию, он должен был признать, что Олив его любит.
– Выс Анджелом будете жить в комнате Уолли, – сказала она.
Каквидно, все эти дни Олив занималась планированием и устройствомбудущей жизни.
– Уоллине сможет подниматься по лестницам, – сказала она. –И я уже начала переделывать столовую под спальню. Есть теперь будемна кухне. Столовая выходит на террасу и в сад. Я уже заказала сделатьпандус к бассейну, чтобы Уолли мог в жару съезжать туда вкресле-каталке.
Оливопять заплакала. Гомер обнял ее, прижал к себе, и в нем с новой силойзаговорило чувство вины, угрызение совести, раскаяние. И опятьвспомнились слова мистера Рочестера, сказанные Джейн Эйр, что нетничего страшнее старого, как мир, и вечно нового чувства раскаяния,отравляющего жизнь.
На второйнеделе мая Айра Титком и Гомер перевозили в сады пчел. Яблони толькочто распустились, и к вечеру накануне Дня матери все ульи были всадах. В этом году этот день праздновали с особым чувством. Всеспешили поздравить Олив. Дом наполнился милыми маленькими подарками,цветущими ветками яблонь. А кое-кто поздравил даже Гомера, радостнонедоумевая, как это Гомер решился усыновить ребенка.
– Толькоподумай, у тебя теперь есть свой собственный ребенок, –сказала Гомеру Толстуха Дот.
Вяблочном павильоне, где вовсю шла окраска прилавков, на одномпоместили на всеобщее обозрение двух младенцев – Анджела Бура иПита Хайда, сына Злюки и Флоренс. По сравнению с Анджелом Питвыглядел как вареная картофелина, пухленький, мягонький, как будто внем и косточек-то не было.
– Смотри,Гомер, – сказала Флоренс Хайд, – твой Анджел –настоящий ангел. А мой Пит просто Пит.
Женщиныиз яблочного павильона засыпали его шутками, а Гомер только улыбался.Дебра Петтигрю тетешкала Анджела с особым интересом, долго-долгоразглядывала его личико и наконец присудила, что Анджел, когдавырастет, будет вылитый Гомер. «Только поаристократичнее».Лиз-Пиз сказала, что младенец неописуемо прекрасен. Когда Гомерработал в саду, за ребенком смотрела Олив или кто-то из женщин. Ночаще всего с ним сидела Кенди.
– Мыв общем-то усыновили его вместе, – объяснила она. Кендитак часто это повторяла, что Олив в шутку заметила, что Кенди такаяже мама младенцу, как Гомер папа, и подарила ей на День материподарок. Тем временем пчелы исправно опыляли сады, перенося пыльцу изодного в другой, и из ульев уже начал сочиться мед.
Как-тоутром на полях газеты Гомер заметил карандашную запись почерком Олив,относящуюся, по-видимому, к какой-то статье: «Невыносимоевранье» – и почему-то отнес эти слова на свой счет.
А однаждывечером, лежа в постели, Кенди случайно подслушала отца. Свет былвыключен, как вдруг ей послышались тихие слова: «Это не плохо,но это неправильно». Она подумала, что отец говорит с кем-то потелефону. Но, уже засыпая, уловила звук отворяемой и закрываемойдвери и поняла, что отец все время сидел у нее в спальне и, думая,что дочь заснула, в темноте укорил ее.
Как-товечером, в самый разгар цветения яблонь Кенди сказала Гомеру:
– Утебя такой усталый вид. Ты, конечно, переутомился.
– Гомер– молодец, – похвалила его Олив.
– Этуночь с малышом буду я. Тебе надо выспаться.
Гомерулыбнулся, хотя и почувствовал напряженность в разговоре двух женщин.Сегодня он будет спать один в комнате Уолли. Проснется по привычкесреди ночи и станет воображать, как Рей Кендел идет греть бутылочкусо смесью, а Кенди сидит на кровати с Анджелом на коленях и держитбутылочку под тем же углом, как грудь в Сент-Облаке.
Все частиторпеды Рей Кендел натаскал из мастерских военно-морской базы вКиттери; Гомер и Кенди оба это знали, но усовестила отца толькоКенди.
– Онитам ни в чем ничего не смыслят. Я то и дело нахожу в их работеошибки. Так что им меня никогда не поймать.
– Нозачем это тебе? – спросила она отца. – Мненеприятно, что у нас в доме снаряд. Особенно теперь, когда здесьребенок.
– Когдая начал торпеду, – сказал Рей, – я о ребенкеничего не знал.
– Нутеперь-то знаешь. Выстрели ее куда-нибудь подальше.
– Вотзакончу и выстрелю, – сказал Рей.
– Апо какой цели будете стрелять? – спросил Гомер.
– Покане знаю, – ответил Рей. – Может, ударю поклубу. Если они еще раз скажут, что я порчу им вид.
– Яне понимаю цели твоих действий, – сказала Кенди отцу,оставшись с ним наедине. – И мне это неприятно.
– Знаешь,что мне напоминает моя торпеда? – медленно проговорилРей. – Возвращение Уолли. Факт, что он вернется, нонеизвестно, какой урон нанесет этот факт.
Кендипотом спросила Гомера, что значат эти слова отца.
– Ничегоне значат, – ответил Гомер. – Это намек. Онхочет услышать от тебя правду.
– Ачто, если так все и будет продолжаться? – спросила КендиГомера. Они отдыхали от любовных ласк, лежа, как раньше, в домесидра, который не был еще готов к приезду сезонников.
– Так,как сейчас?
– Да.Будем на что-то надеяться и ждать. Интересно, сколько времени мысможем ждать? Ждать, наверное, легче, чем сказать правду.
– Раноили поздно придется сказать.
– Когда?
– КогдаУолли вернется.
– Онвернется парализованный. Он весит меньше, чем я. А мы возьмем ивстретим его таким признанием, да?
Неужелисуществуют неразрешимые ситуации, думал Гомер. Ему вспомнилось, какдействуют скальпелем: у скальпеля есть собственный вес, егодостаточно, чтобы резать. Силы не требуется. Главное – придатьверное направление.
– Надознать, чего мы хотим, – сказал Гомер.
– Аесли мы не знаем? Если хотим все оставить как есть? Предпочитаемждать?
– Тыхочешь сказать, возможно, ты никогда не поймешь, кого любишь –его или меня? – спросил Гомер.
– Знаешь,от чего все зависит? От того, в какой мере он будет во мненуждаться, – сказала Кенди.
Гомерположил руку туда, где волосы у нее уже отросли и были шелковистые,как раньше.
– Аты никогда не думала, что я тоже в тебе нуждаюсь? –спросил он.
Кендиповернулась на другой бок, спиной к Гомеру, а его руку переложила ксебе на грудь.
– Остаетсятолько надеяться и ждать, – сказала она.
– Придетсрок, когда ждать будет нельзя.
– Какойсрок? – спросила Кенди, и он рукой, лежащей на груди,почувствовал, что у нее пресеклось дыхание.
– Анджелвырастет, и нам придется ему открыть, что он не сирота и ктородители. В этом все дело. Я не хочу, чтобы он считал себя сиротой.
– ОбАнджеле я не беспокоюсь, – сказала Кенди. –Анджел купается в любви. Я беспокоюсь о нас с тобой.
– Ио Уолли.
– Мыпросто сойдем с ума.
– Несойдем, – сказал Гомер. – У нас есть Анджел.Нам его растить. Ему нужно, чтобы его любили.
– Намэто тоже нужно.
– Нужно,но нам осталось только ждать и надеяться, – чуть не созлорадством проговорил Гомер.
Весеннийсквозняк овеял их разгоряченные тела. Он принес с собой сладковатыйзапах гнилых яблок, такой сильный, что он как нашатырем ударил в нос.Гомер снял руку с груди Кенди и прикрыл нос и рот.
В началелета Кенди получила весточку от самого Уолли. Это было первое письмопосле того, как год назад японцы сбили его самолет.
Вбольнице на Цейлоне его лечили полтора месяца. Врачи не отпускалиего, пока не прекратится мышечный тремор, не улучшится речь (отнедоедания он говорил как во сне) и он не прибавит пятнадцати фунтов.Писал он из больницы в Нью-Дели. Пролежав там месяц, Уолли набрал ещедесять фунтов. Он писал, что пристрастился добавлять в чай корицу ичто вся его жизнь в больнице проходит под стук сандалий.
Емуобещали, что он поедет домой, как только вес его достигнет ста сорокафунтов и он освоит упражнения, необходимые для окончательнойпоправки. Из-за цензуры он не мог написать, каким маршрутом егоотправят домой. Но зато сообщил, что с мужской потенцией у него все впорядке, надеясь, что цензор эту фразу не вымарает, учтет параличнижних конечностей. И он не ошибся, эти слова цензор оставил. Уолливсе еще не знал, что детей у него не будет, знал только, что вмочеполовую систему попала инфекция, но ее залечили.
«Акак Гомер? Я очень о нем скучаю», – писал Уолли.
Но не этастрока сокрушила Кенди. Сокрушила первая фраза. Письмо начиналосьтак: «Боюсь, что ты не захочешь выйти замуж за калеку».
Лежа всвоей узкой девичьей постели, убаюкиваемая прибоем, Кендивглядывалась в фотографию матери на ночном столике. Как ей нужен былсейчас ее совет! Она не знала матери, и, наверное, поэтому ей сейчасвспомнился ее первый вечер в Сент-Облаке. Они вошли в спальнюмальчиков, д-р Кедр читал им кусок из «Больших надежд».Ей не забыть услышанную тогда громко и отчетливо произнесенную фразу:«Я проснулся, но сон не принес облегчения; я чувствовал себяглубоко несчастным». То ли Уилбур Кедр заранее наметил окончитьчтение на этой фразе, то ли, увидев в дверях Гомера и Кенди (резкийсвет коридорной лампочки осенял их головы приютским нимбом), отнеожиданности остановился; так или иначе, дальше он читать не стал изахлопнул книгу. Вот таким печальным приветствием встретил ее приют.В тот вечер с ним она и заснула.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ

Пятнадцатьлет Мелони с Лорной жили как муж и жена. Завели хозяйство,остепенились. Бывшие бунтовщицы женского пансиона теперь занимали внем лучшие комнаты с видом на реку и платили какие-то пустяки,выполняя вдвоем обязанности техника-смотрителя. Чему только ненаучилась Мелони на верфи – могла починить водопровод,канализацию. В цехе она работала электриком. Два других электрика,оба мужчины, ни в чем ей не перечили, не смели, как все остальные.
Лорнабольше занималась домашним хозяйством. Она так и осталась насборочной линии, не приобрела никакой специальности, но с работы неуходила. «Надо думать о пенсии», – говорила ейМелони. Лорне нравилось стоять за конвейером, ее не утомляламонотонность действий; и она всегда соглашалась работать сверхурочно,труда столько же, а получаешь больше. Иногда Лорна допоздназадерживалась в цехе, чем Мелони была недовольна.
Лорнастала очень женственной. Носила только платья (даже на работе),употребляла много косметики, духов, следила за весом; голос ее,когда-то хрипловатый, теперь смягчился. Она научилась кокетливоулыбаться и пользовалась этой улыбкой, когда ее пробирали. Но впостели, по мнению Мелони, была слишком пассивна.
Драк уних в семье не было, потому что Лорна никогда не давала сдачи. Этипятнадцать лет ее научили: с противником, который пасует, Мелони недралась, но если окажешь сопротивление, тогда держись.
– Тыдерешься нечестно, – говорила Мелони.
– Ещебы, ты в два раза больше меня, – кокетливо улыбаласьЛорна.
И это небыло преувеличением. В 195… году Мелони было за сорок, сколькоточно – никто не знал. Весила она восемьдесят килограммов, рост– метр семьдесят; объем груди почти метр тридцать, поэтому онаносила мужские рубашки большого размера, воротнички меньше сороктретьего на шее не сходились. Руки и ноги у нее были коротковаты,рукава она закатывала, а брюки или заворачивала или просила Лорнуподшить. Выше колен все брюки сидели в обтяжку и складку поэтому недержали, зато сзади висели, ягодицы у нее были мужские, поджарые, аступня маленькая, что Мелони всегда раздражало.
В полициюза пятнадцать лет она попала всего раз – за драку. Сначала ейвлепили разбойное нападение, но в конце концов ограничилисьнарушением общественного порядка, что ничем серьезным ей не грозило.Они с Лорной были в пиццерии, Мелони пошла в туалет, а вернувшись,увидела, что к ее подружке клеится парень, по виду студент. Она селаза стойку рядом с Лорной, а студент шепнул Лорне на ухо: «Длятвоей приятельницы пару нe подберешь». Он уже настроился веселопровести вечер.
– Говоригромче, – приказала ему Мелони. – Шептаться вобществе не положено.
– Ясказал, что пару тебе не подберешь, – храбро ответилстудент.
– Ак тебе и вонючая сука не подойдет, – рявкнула Мелони и,обняв Лорну, опустила ей на грудь свою большую ладонь…
Парень,отходя от них, бросил довольно громко: «Чертова лесбиянка», –хотел выставиться перед рабочими с верфи, сидевшими в конце стойки.Откуда он знал, что это были дружки Мелони. Они схватили беднягу, ита разбила ему нос металлическим кольцом от салфетки.
Мелонилюбила засыпать, положив голову на крепкий голый живот Лорны; Лорначувствовала, как сон смыкал ее веки: Мелони начинала ровно дышать, иот ее дыхания волосы у нее на лобке шевелились.
Как-товечером первый раз за пятнадцать лет Лорна попросила Мелони не кластьей на живот голову.
– Вчем дело? У тебя колики? – спросила Мелони.
– Нет,я беременна, – ответила Лорна.
Мелонирешила, что это шутка. Но Лорна побежала в уборную, где ее вырвало.
– Яхочу спокойно во всем разобраться, – сказала Мелони, когдаЛорна опять легла в постель. – Мы с тобой прожили, как мужи жена, пятнадцать лет. И вот ты беременна.
Лорнасвернулась калачиком, одной рукой прижав к животу подушку, другойприкрыв голову. Голова, живот и интимные места спрятаны, но все равноее било от страха. И Лорна заплакала.
– Яэто так понимаю, – продолжала Мелони. – Значит,от бабы тоже беременеют, только после пятнадцати лет трахания. Не то,что с парнем – раз, два и готово. Ты это хотела сказать?
Лорна, неотвечая, продолжала плакать.
– Пятнадцатьлет, не меньше. Неплохой срок! – Мелони подошла к окну ипосмотрела на Кеннебек; реки из-за густых зеленых крон почти не быловидно. Окно было открыто, и теплый ветерок овевал ей лицо. Когда потна лбу высох, она стала собирать вещи.
– Пожалуйста,не уходи, – взмолилась Лорна, все еще забаррикадированнаяподушками.
– Ясобираю твои вещи. Не я беременна и не мне уходить.
– Невыгоняй меня, – жалобно проскулила Лорна. –Лучше побей, только не выгоняй.
– Поедешьв Сент-Облако. Приедешь туда, спросишь, где приют, –сказала подруге Мелони.
– Этобыло всего один раз, честно, с одним парнем! – плакалаЛорна.
– Глупости, –сказала Мелони. – От парня залетишь сразу, а не черезпятнадцать лет.
Собраввещи, Мелони подошла к постели, Лорна пыталась было зарыться водеяло, но Мелони схватила ее за плечи и стала трясти.
– Пятнадцатьлет, понимаешь, пятнадцать! – кричала она, но большеничего Лорне не сделала. Даже проводила ее и посадила на поезд.
Лорнавыглядела плохо, а день, судя по всему, обещал быть настоящим пеклом.
– Спроситьприют? – пролепетала она.
У нее ссобой был чемодан, а Мелони еще дала ей картонную коробку и сказала:
– Этоотдашь старухе по имени Гроган, если она еще жива. Ничего ей неговори, отдай и все. А если умерла или куда уехала… хотянет, – прервала себя Мелони. – Если не умерла,то, конечно, там. Ну так вот, если умерла, привезешь коробку обратно.Вернешь ее мне, когда приедешь за остальными вещами.
– Заостальными вещами? – повторила Лорна.
– Ябыла верна тебе. Я была тебе верным псом, – громкопроизнесла Мелони, громче, чем хотела. Перехватила взгляд проводника,пялившего на нее глаза, как будто перед ним и была собака. Исорвалась. – Что ты таращишься на меня, говнюк? –рявкнула она.
– Сейчасотправляемся, – испуганно пролепетал проводник.
– Пожалуйста,не бросай меня, – прошептала Лорна Мелони.
– Утебя в брюхе чудовище! Они потянут его, и оно разорвет тебя в клочья!
Лорна какподкошенная упала на пол. Так Мелони ее и оставила. Проводник помогей подняться, проводил на место; в окно увидел уходившую Мелони и туттолько заметил, что и его колотит дрожь, как пассажирку.
Мелонимысленно следовала за Лорной. Поезд в Сент-Облаке встретит начальникстанции – там ли еще этот придурок? – потом довольнодлинный путь в гору. Хватит ли у Лорны сил дойти до приюта счемоданом и коробкой? Интересно, старик все еще делает свое дело?Целых пятнадцать лет злоба не накатывалась на нее. Но вот новоепредательство, и новая вспышка. Все чувства у нее обострились, и ейвдруг до боли захотелось работать в саду, обрывать яблоки.
Странно,что она больше не питает к Гомеру мстительных чувств. Она вспомнила,какую радость приносила ей первое время дружба с Лорной – былокому жаловаться на Гомера. А сейчас в самую пору пожаловаться ему наЛорну.
«Этасучка, – сказала бы она ему, – как увидит укого штаны между ног топорщатся, глаз оторвать не может».«Точно», – ответил бы Гомер, и они разрушилибы вместе еще один дом и сплавили его в вечность. Проходит время, ихочется видеть старых друзей, говорить с ними. Обиды с годамизабываются.
Но добрыйстих нашел на Мелони всего на мгновение. Злоба клокотала в ней всесильнее – встреть она сейчас Гомера, она бы убила его.
Вернувшисьиз Сент-Облака, Лорна увидела, что вещи ее аккуратно сложены в углукомнаты. Мелони была на работе, ничего не оставалось, как взять их иуйти.
Теперьони виделись раз в неделю в цехе или в пиццерии, куда любили ходитьрабочие с верфи, не заговаривали друг с другом и не сцеплялись.Только однажды Мелони спросила:
– СтарухаГроган жива?
– Аразве я привезла коробку обратно? – ответила вопросом навопрос Лорна.
– Адоктор? Старик Кедр жив?
– Едва-едва.
– Ах,черт возьми. Больно было?
– Неочень, – настороженно ответила Лорна.
– Жалко.Хорошо бы ты орала от боли.
Вернувшисьв пансион, где она теперь была единственным смотрителем, Мелонидостала старый каталог электрических приборов и вынула две вложенныев него пожелтевшие газетные вырезки – статью и фотографию.Пошла в антикварный магазин, там торговала ее давняя малахольнаяпочитательница Мэри Агнес Корк. Приемные родители относились к нейхорошо, даже доверили магазин, их семейный бизнес. Мелони спросила,нет ли у нее рамки для этих вырезок. Мэри Агнес была счастливауслужить и нашла действительно стоящую вещь, подлинную викторианскуюрамку, которая попала сюда с корабля, стоявшего какое-то время вбатском доке. Мэри Агнес продала рамку за полцены, хотя Мелони вденьгах не нуждалась. Электрикам хорошо платили на верфи, к тому же уМелони был пятнадцатилетний стаж. За квартиру она платила гроши,машины у нее не было, а одежду покупала в магазине солдатскогообмундирования.
Тиковоедерево рамки как нельзя лучше соответствовало тому, что она в неговставила – статью о капитане Уортингтоне и его портретпятнадцатилетней давности. На тике Уолли провел свою первую ночь вБирме. Мелони сразу его узнала, развернув газету. Самолет его сбилияпонцы, он чудом уцелел, но его парализовало на всю жизнь. И он былнагражден медалью «Пурпурное сердце»1.История Уолли напоминала сюжет дешевого приключенческого фильма, ноей нравилась фотография и то место в статье, где говорилось, чтоУолли – настоящий герой, родом из здешних мест, сын техУортингтонов, которые издавна владеют яблочной фермой «Океанскиедали», что возле городка Сердечный Камень.
Статью иснимок в викторианской рамке Мелони повесила в спальне над кроватью.Лежа в темноте, она ощущала над головой согревающее душу присутствиеисторической реликвии, имеющей касательство к ее жизни, и по слогампроизносила фамилию героя. Да и днем с удовольствием смотрела на егопортрет.
«Уор-тинг-тон», –громко говорила она. Другой раз плавно произносила вслух: «Океанскиедали» – давно привычное название – или короткорубила новое: «Сердечный Камень».
Впредрассветных сумерках – самое неуютное время для страдающихбессонницей – Мелони шептала: «Пятнадцать лет». Иуже засыпая, обращалась к первым лучам зари, скользнувшим в окно: «Тывсе еще там, Солнышко?» Трудно смириться с тем, чтобыстротекущее время превращает людей, когда-то дорогих и близких, вбесплотную тень.
Пятнадцатьлет Гомер Бур каждый год писал и вешал на стену правила дома сидра,после того как на ней высыхала краска. Это был последний штрих,завершающий подготовку дома к приезду сезонников. Иногда он писал сюмором, иногда в спокойном, нейтральном тоне. Возможно, не самыеправила, а просительная интонация Олив вызывала протест у сборщиков,и они почитали геройством их нарушать.
Правилаиз года в год почти не менялись. Сетка барабана должна быть чистой;нельзя напиваться в холодильной камере, еще ненароком уснешь. Уже ичертово колесо в Кейп-Кеннете давно демонтировано, и вдоль всегопобережья горит столько огней, как будто там вырос огромный город, асборщики яблок по-прежнему коротали вечера на жестяной крыше,напивались, иногда падали оттуда, и все это вопреки призывам Гомера.Правила, думал он, должны разъяснять, а не упрашивать.
Онпытался писать их в дружеском тоне, как бы давая добрый совет. Непейте на крыше, особенно ночью. Столько было несчастных случаев! Питьлучше, стоя двумя ногами на земле, – так излагал он своиправила.
И каждыйгод к осени листок с правилами испоганивали до неузнаваемости –на нем рисовали каракули, делали заметки для памяти, зачастуюнеграмотные. Однажды поверх правил кто-то написал: «Какуруза,пшанечная мука».
Прилагалик нему руку и любители соленых шуточек, добавляя собственные запреты,подчас неприличные, вроде следующих: «На крыше не трахаться.Для этого холодильная камера».
Уоллиуверял, что все это проделки Роза, никто из сезонников не умелписать. Но Гомер не мог в это поверить.
Каждоелето Роз в письме Уолли спрашивал, сколько нужно сборщиков яблок.Получив ответ, сообщал, сколько нанял работников и день приезда.Договор не заключался, слово Роза было надежно.
Нескольколет подряд он приезжал с женщиной, большой, мягкой и тихой, с нейбыла девочка, сидевшая у нее на коленях. Когда девочка подросла ипоявилась опасность, что она может попасть в беду, Роз перестал братьих с собой.
Каждыйгод вместе с Розом приезжал только повар Котелок.
– Какваша девочка? – спрашивал Гомер Роза, когда женщина сдочкой перестали приезжать.
– Растет.Как и твой сын.
– Акак ваша жена?
– Смотритза девочкой.
Толькооднажды за все пятнадцать лет Гомер рискнул поговорить с Розом оправилах дома сидра.
– Надеюсь,я никого ими не обижаю? – сказал он. – Есликому что не нравится, скажите мне. Это ведь я их пишу, с меня испрос.
– Ниу кого никаких обид, – улыбнулся мистер Роз.
– Всего-тонесколько коротеньких правил.
– Да, –кивнул мистер Роз. – Конечно.
– Менячто беспокоит – они не соблюдаются.
МистерРоз с годами не менялся, то же лицо с лукавинкой, та же стройная,гибкая фигура.
– Унас ведь есть свои правила, – мягко взглянув на Гомера,проговорил он.
– Своиправила, – как эхо повторил Гомер.
– Навсе случаи жизни. Например, как надо вести себя с вами.
– Сомной?
– Сбелыми. У нас и на это есть правила.
– Точно, –протянул Гомер, хотя на этот раз не очень-то понял мистера Роза.
– Естьеще правила как драться.
– Драться, –опять подхватил Гомер.
– Междусобой. Одно из них говорит: сильно порезать противника –нельзя. Поиграть ножичком можно, но аккуратно. Никаких больниц,никакой полиции.
– Ясно.
– Ничего,Гомер, тебе не ясно. В этом все дело. Мы умеем так поработать ножом,что никто ничего не заметит.
– Точно.
– Утебя какой-нибудь другой ответ есть?
– Только,пожалуйста, не на крыше, – забеспокоился Гомер.
– Накрыше ничего плохого случиться не может, – сказал Роз. –Все плохое случается на земле.
Гомерхотел было сказать свое любимое «точно», но вдругпочувствовал, что ничего не может произнести. Мистер Роз молниеноснымдвижением схватил его язык большим пальцем и плоским указательным. Ворту у Гомера появился легкий привкус пыли. Он и не подозревал, чтоможно так просто схватить человека за язык.
– Попался, –улыбнулся опять мистер Роз и выпустил язык.
– Реакцияу вас быстрая, – выдавил из себя Гомер.
– Точно, –внутренне подобравшись, проговорил мистер Роз. – Быстреене бывает.
Уоллижаловался Гомеру, как быстро приходит в негодность крыша. Каждыедва-три года приходится крыть заново, менять желоба, металлическиекронштейны.
– Нухорошо, – говорил Уолли. – Пусть у них естьсвои правила. Но наши-то тоже надо соблюдать.
– Незнаю, – пожал плечами Гомер. – Напиши ему это.Но никто не хотел ссориться с мистером Розом, он был назаменимыйработник. Сезонники слушались его беспрекословно, и яблочный сезонзаканчивался каждый год ко всеобщему удовольствию.
Кенди,которая ведала приходами и расходами, утверждала, что затраты напочинку крыши с лихвой окупаются редкими деловыми качествами мистераРоза.
– Что-тов нем есть от гангстера, не в обиду ему будь сказано, –заметил Уолли. – Честно говоря, я не хочу знать, как емуудается держать в узде свою команду.
– Ноон таки их держит в узде, – сказал Гомер.
– Онхорошо работает, а это главное. Пусть живет по своим правилам, –подытожила Кенди.
Гомеротвернулся; для Кенди личная договоренность – все, другихправил для нее нет.
Пятнадцатьлет назад они договорились, по каким правилам будут жить, вернее,Кенди продиктовала их. (Уолли тогда еще не вернулся.) Они стояли вдоме сидра (с Анджелом была Олив), приходя в себя после любовныхласк, но что-то у них в тот вечер не задалось. Что-то было неладно.Как будет и все последующие пятнадцать лет.
– Давайдоговоримся об одном важном деле, – сказала Кенди.
– Давай, –согласился Гомер.
– Анджелпринадлежит нам обоим, тебе и мне. Что бы дальше ни произошло.
– Конечно.
– Тывсегда будешь его отцом и будешь уделять ему столько времени, сколькохочешь. Как отец. И я буду отдавать ему все время. Как мать. И такбудет всегда.
– Всегда, –согласился Гомер. Хотя и была в этом уговоре фальшь.
– Всегда, –подчеркнула Кенди. – Что бы потом ни случилось, с кем бы яни была – с тобой или с Уолли.
Посленебольшого раздумья Гомер сказал:
– Так,значит, ты склоняешься к тому, чтобы быть с Уолли?
– Никудая не склоняюсь. Я стою здесь с тобой, и мы обговариваем, как житьдальше. По каким правилам.
– Япока не вижу никаких правил, – сказал Гомер.
– Анджелпринадлежит тебе и мне, – твердо сказала Кенди. –Мы оба должны быть рядом. Мы – его семья. Никто не имеет праваухода.
– Дажеесли ты будешь с Уолли?
– Тыпомнишь, что ты мне тогда сказал? Когда ты хотел, чтобы я родилаАнджела?
Гомерчувствовал, что ступает на слишком тонкий лед.
– Напомнимне, – осторожно сказал он.
– Тысказал, что он и твой ребенок. Что он наш. Что я не имею права однарешать, быть ли ему. Помнишь?
– Ну,помню, – ответил Гомер.
– Разон был наш тогда, он и сейчас наш, что бы ни случилось, –повторила Кенди.
– Ибудем жить все вместе, в одном доме? – спросил Гомер. –Даже если ты вернешься к Уолли?
– Будемжить одной семьей, – кивнула головой Кенди.
– Однойсемьей, – эхом откликнулся Гомер. Эти слова прочно запалиему в душу. Сирота всегда остается ребенком, сироты боятся перемен,им претят переезды; сироты любят однообразие.
За этипятнадцать лет Гомер убедился: в жизни столько правил, сколько людей;И все равно каждый год вывешивал подновленные правила дома сидра.
И все этипятнадцать лет совет попечителей пытался найти д-ру Кедру замену. Датак и не нашел. Никто не хотел ехать в Сент-Облако. Были люди,снедаемые желанием безвозмездно служить ближнему своему; но на землесуществуют места более экзотические, чем Сент-Облако, где можнославно пострадать за человечество. Не смог совет подыскать и новойсестры, даже помощника по административной части и того не нашлось.Удалившись от дел (в совете д-р Гингрич, конечно, остался, так доконца в нем и пребудет), старый психоаналитик подумывал оСент-Облаке, но миссис Гудхолл справедливо указала ему, чтоакушерство не его специальность. Его психотерапевтический кабинетбольшую часть времени пустовал, в Мэне к психотерапии относилисьтогда с недоверием; и все же д-р Гингрич был слегка удивлен и дажезадет, когда миссис Гудхолл напомнила ему об этом с некоторымзлорадством. Миссис Гудхолл и сама уже была пенсионного возраста, нопенсия – это последнее, что могло прийти в ее неукротимуюголову. Уилбуру Кедру перевалило за девяносто, и ей не давала покоямысль, как бы избавиться от него, пока он жив; если он умрет в седле,это будет ее личное поражение.
В один изосенних дней д-ру Гингричу вздумалось провести заседание советаразнообразия ради на берегу океана в Оганквите, в пустой по причинемежсезонья гостинице. Просто чтобы сменить обстановку – надоеловидеть одни и те же стены портлендского офиса. «Что-то вродевыезда на природу, – убеждал он коллег, –морской воздух и все прочее».
Но в тотдень пошел дождь, деревья нахохлились. В окна и двери несло песок спляжа, и он скрипел под ногами. Занавески, полотенца, простыни –все стало как наждачная бумага. Ветер дул с океана, косые струи дождязаливали веранду, и сидеть на ней не было никакой возможности. Хозяингостиницы отвел им темную пустую столовую; заседание происходило подлюстрой, которую не могли зажечь, хотя перепробовали все выключатели.
Обсуждали,конечно, Сент-Облако, самая подходящая тема для разговора в бывшемтанцевальном зале, знавшем лучшие дни, в гостинице, где нет ни одногопостояльца. Если бы кто увидел их здесь, подумал бы, что ониудалились от мира по причине карантина, вызванного эпидемией. Именноэто и подумал Гомер, заглянув в столовую. Они с Кенди сняли здесь наполдня комнату, уехали в такую даль, чтобы случайно не встретитьзнакомого лица.
Пора быловозвращаться; они стояли на веранде, Кенди на полшага впереди, Гомеробнял ее сзади; оба молча смотрели на уходивший за горизонт океан.Гомеру нравилось, как ветер, вздымая волосы Кенди, гнал их прямо емув лицо. Дождь Гомеру и Кенди не мешал.
Сидя встоловой, миссис Гудхолл глядела в омываемое дождем окно, хмурясь напогоду и молодую пару, спорившую со стихиями. По ее мнению, весь мирвокруг свихнулся. Вот хотя бы д-р Кедр; совсем не обязательно вдевяносто впадать в маразм, но д-р Кедр явно не в себе. Или молодаяпара за окном, даже если они женаты, незачем выставлять напоказ своичувства. Да еще при этом бросать вызов дождю, привлекая всеобщеевнимание.
– Ночто хуже всего, – сказала она Д-ру Гингричу, у которого,конечно, не было навигационных приборов, отслеживающих ход мыслей егоколлеги, – эта парочка не связана узами брака. Даю головуна отсечение.
Лица умолодой женщины и ее спутника были печальны, им наверняка нуженпсихиатр, подумал д-р Гингрич. Может, они хотят покататься на яхте, атут такая погода.
– Японяла, что с ним, – опять обратилась миссис Гудхолл кд-ру Гингричу, подумавшему было, что та говорит про молодогочеловека: – Он потенциальный гомосексуалист. (Разумеется, онаговорила про д-ра Кедра, чей образ денно и нощно преследовал ее.)
Д-руГингричу догадка показалась весьма странной, и он с новым интересомвоззрился на молодого человека. Действительно, тот не очень ласков смолодой женщиной, обнимает ее на расстоянии.
– Конечно,если бы мы его поймали с поличным, мы бы тут же его выставили, –заметила миссис Гудхолл. – Но замену все равно пришлось быискать.
Неожиданныйповорот мыслей миссис Гудхолл озадачил д-ра Гингрича. Разумеется, этоабсурд – искать замену молодому человеку на веранде. Сталобыть, она опять оседлала своего конька. Но если д-р Кедр –потенциальный гомосексуалист, как его поймаешь с поличным?
– Хорошобы уличить его в латентном гомосексуализме? – осторожноспросил он, зная по опыту, как легко миссис Гудхолл взрывается.
Д-рГингрич за все годы практики в Мэне никогда не сталкивался спотенциальными гомосексуалистами, ни разу даже мысленно не поставилтакого диагноза, хотя неоднократно слышал о них: редко кто изпациентов не поминал близкого знакомого с явными в этом смыслеотклонениями. Но честно сказать, его больше беспокоила сама миссисГудхолл, она ненавидела неженатых мужчин. Презирала молодых людей,открыто проявляющих чувства или живущих не в браке, а тем более тех,в ком сочеталось и то и другое. При этом легко впадала в гнев, когдавидела и вполне нормальные супружеские пары. И хотя он разделял еемнение, что д-ра Кедра и всю его команду пора сменить, ему пришло вголову, что миссис Гудхолл, пожалуй, его пациентка, благодаря ей онмог бы продержаться психоаналитиком еще несколько лет.
Когдамолодая пара вошла в столовую, миссис Гудхолл одарила ее такимвзглядом, что девушка резко отвернулась.
– Выобратили внимание, она чуть не сгорела со стыда? – сказалаона д-ру Гингричу.
Затомолодой человек одержал-таки над ней верх. Посмотрел сквозь нее, какбудто она была пустым местом. Никогда д-р Гингрич не видал подобноговзгляда. Действительно, уничтожающий взгляд, и неожиданно для себя онприветливо улыбнулся молодым людям.
– Тызаметил эту чету? – спросил Гомера Кенди на обратном путив «Океанские дали».
– По-моему,они не муж и жена, – сказал Гомер. – А еслиженаты, то ненавидят друг друга.
– Может,потому я и решила, что они муж и жена.
– Унего вид просто глуповатый. А она явно сумасшедшая.
– Яуверена, что это замужняя пара.
А вунылой полутемной столовой под звук дождя миссис Гудхоллораторствовала:
– Этоненормально! Доктор Кедр, эти старухи сестры да вообще все! Если тамне появится в ближайшее время кто-нибудь помоложе, в любом качестве,придется послать туда инспектора. Пусть все осмотрит, во все вникнети сообщит совету, что там делается.
– Может,все не так уж и мрачно, – устало проговорил д-р Гингрич.Он видел, как молодая пара отъезжает от гостиницы, и ему почему-тостало нестерпимо грустно.
– Нокто-то должен туда поехать! – трясла маленькой головкоймиссис Гудхолл, почти доставая до люстры.
И тутпроизошло чудо – в Сент-Облаке появилась новая сестра. И чтозамечательно, она сама себя предложила. Сестра Kaролина оказаласьпрекрасной помощницей, а особенно проявила незаменимость, когдамиссис Гроган получила подарок от Мелони.
– Чтоэто? – спросила миссис Гроган. Коробка была непосильнотяжелая, и Анджела с Эдной вместе принесли ее в отделение девочек.Стояла удушающая жара, и, как обычно, ни ветерка, самая подходящаяпогода для опрыскивания, что сестра Эдна и проделала сразу послезавтрака.
Д-р Кедртоже пришел в отделение девочек, полюбопытствовал, что в коробке.
– Открывайтескорее, – сказал он миссис Гроган. – Я не могуторчать здесь весь день.
Но миссисГроган не знала, с какой стороны к ней подступиться. Коробка былаобвязана проволокой, бечевкой и даже клейкой лентой; так запечатал быкоробку дикарь, посылая в ней опасного зверя. Позвали на помощьсестру Каролину.
Что быони делали без нее, не переставал задавать себе этот вопрос д-р Кедр.Коробка была вторым таким большим по размеру подарком. Первым быласама Каролина. Прислал ее Гомер, уговорил расстаться скейп-кеннетской больницей. Он знал, что она, как и д-р Кедр, верит в«работу Господню». И сказал ей, что там она нужна, какнигде. Но и сестра Каролина не сразу справилась с коробкой.
– Ктоее оставил? – спросила миссис Гроган.
– Какая-тоженщина по имени Лорна, – ответила сестра Анджела. –Я ее никогда раньше не видела.
– Ия тоже, – прибавил д-р Кедр.
Коробкунаконец вскрыли, но загадка не прояснилась. В ней было огромноепальто, в которое поместились бы две миссис Гроган. Оно было военногопокроя, явно со складов солдатского обмундирования, ипредназначалось, очевидно, для тех, кто проходит службу на Аляске, –с капюшоном и меховым воротником. Миссис Гроган померила его и оселапод его тяжестью. Потеряла равновесие и зашаталась, как волчок наисходе вращения.
В пальтобыло множество потайных карманов, наверное, для оружия и походногоснаряжения.
– Илидля отрубленных конечностей врага, – мрачно пошутил д-рКедр.
Вспотев исовсем потерявшись в пальто, миссис Гроган сообщила, что она егоносить не будет. Вдруг в одном из карманов нащупала деньги. Вынулаих, сосчитала и сразу все поняла. Ведь именно эту сумму взяла у нееиз кошелька Мелони, когда уходила из Сент-Облака, прихватив с собой ипальто. Было это пятнадцать лет назад.
– Божемой! – воскликнула миссис Гроган и лишилась чувств.
СестраКаролина бросилась на станцию. Но поезд Лорны уже ушел. Очнувшись,миссис Гроган заплакала и долго не могла успокоиться.
– Дорогаямоя девочка, – причитала она сквозь слезы; все успокаивалиее, но о Мелони никто не сказал ни слова.
И Кедр, исестры Анджела с Эдной все еще помнили, каким она была кошмаром длявсех. Д-р Кедр померил пальто, но и для него оно было слишком великои тяжело; он походил в нем немного, перепугав одну из девочек,вышедших в коридор посмотреть, почему миссис Гроган так громкорыдает.
Кедробнаружил в другом кармане что-то еще – несколько обрывковмедной проволоки и кусачки с резиновыми для изоляции ручками.
– Бьюсьоб заклад, она ограбила какого-то электрика, – шепнул онна ухо сестре Анджеле по дороге в больничное отделение.
– Причемогромного роста, – ответила та.
– Послушайте,вы двое. Пальто добротное, почти новое, – пристыдила ихсестра Эдна. – По крайней мере, ей в нем будет тепло.
– Идня не проносит, получит от него инфаркт, – сказал д-рКедр.
– Этопальто буду носить я, – решила сестра Каролина. И туттолько д-р Кедр со своими старыми сестрами заметили, что новая сестране только молодая и энергичная, но что она большая и сильная инемножко похожа на Мелони, если забыть жестокость и вульгарность ихвоспитанницы (да еще если бы Мелони была марксисткой, подумал д-рКедр, и… ангелом).
С тех поркак Гомер и Кенди уехали из Сент-Облака и увезли с собой сына, Кедрбыл явно не в ладах со словом «ангел». Его вообщебеспокоило теперешнее устройство жизни Гомера. К его величайшемуудивлению, эта троица – Гомер, Кенди и Уолли – как-тоумудрялись справляться с ситуацией. Но он не представлял себе, как икакой ценой. Он знал, конечно, что Анджел – желанный ребенок,горячо любимый и что над ним все трясутся, иначе он не молчал бы. Новсе остальное не так-то легко принять молча. Какой договор онизаключили между собой, устроивший всех?
«Ноя-то как могу требовать честности, – говорил себе д-рКедр. – Я – с моими фиктивными историями в„летописи“, с выдуманной сердечной болезнью, с ФаззиБуком»?
И что онможет сказать им о сексе – он, проведший ночь с матерью наглазах у дочери, одевавшийся при свете ее горящей сигары идопустивший, чтобы молодая женщина, которой ради хлеба насущногопришлось сосать пенис пони, умерла страшной преждевременной смертью.
Кедрпосмотрел в окно на яблоневый сад, росший на склоне холма. Этим летом195… года сад был на загляденье хорош, яблоки в темной зеленикрон уже круглились – одни красными, другие белесыми бочками.Деревья так выросли, что сестре Эдне трудно их опрыскивать. Надопопросить сестру Каролину ухаживать за садом. Он напечатал на машинкенапоминание себе и оставил в каретке. От жары у него все плыло передглазами, он пошел в провизорскую и растянулся на кровати. Летом всеокна нараспашку, можно побаловать себя чуть большей дозой эфира.
Тем летоммистер Роз последний раз возглавлял уборку яблок в «Океанскихдалях». Анджелу исполнилось пятнадцать лет. Он торопил время,вот бы перепрыгнуть через год – в шестнадцать уже можнополучить права. Работая летом в саду, осенью на уборке яблок, онскопит денег и купит себе первую в жизни машину.
У егоотца Гомера Бура машины не было. За покупками в город и надобровольные дежурства в кейп-кеннетскую больницу он ездил в машинах,принадлежащих фирме. Старый кадиллак, снабженный для Уолли ручнымуправлением, часто простаивал в гараже; у Кенди была своя машина –лимонно-желтый джип, в котором она учила Анджела ездить. Джип былнадежной машиной для поездок и на шоссе и по просекам между садами.
– Твоегоотца я учила плавать, – часто говорила она Анджелу. –А тебя вот учу водить машину.
Конечно,Анджел мог уже управлять всеми машинами фермы. Умел косить,опрыскивать деревья, водить автопогрузчик. Права были простоформальность, официальное признание того, что он давно умел.
Онвыглядел старше своих пятнадцати лет. Мог прокатиться по всему Мэну,и никто бы не стал спрашивать у него права. Он будет выше отца,круглолицего и моложавого (в то лето отец и сын были уже одногороста); в строении лица у Анджела была некоторая угловатость, да ирастительность уже пробивалась на щеках и подбородке, отчего он иказался старше своих лет. Тени под глазами болезненного вида непридавали, а только подчеркивали их живой темно-карий блеск. Отецчасто шутил: «Эти тени ты унаследовал от меня. Это ведь следыбессонницы. Как бы и бессонницу не унаследовал». Анджел по сейдень был уверен, что усыновлен.
– Утебя нет никаких оснований считать себя приемышем, –как-то сказал ему Гомер. – У тебя целых три родителя, увсех других людей в лучшем случае два.
Кендизаменяла маму, а Уолли – второй отец, или, лучше сказать,любимый чудаковатый дядюшка. Сколько Анджел помнил себя, он всегдажил с ними троими. Все вокруг было незыблемо. Ему даже не пришлосьменять детскую на взрослую спальню.
Вырос онв бывшей комнате Уолли, в той, где жили когда-то Уолли с отцом.Анджел с младенчества обитал в мальчишеской комнате, полнойспортивных наград (в юности Уолли не раз побеждал на теннисном корте,в плавательном бассейне) и многочисленных фотографий Кенди и Уолли,среди которых была одна отца – Кенди учит Гомера плавать. Уоллиподарил ему медаль «Пурпурное сердце», она висела настене, прикрывая пятно, оставленное убитым комаром, и размазанноепальцем Олив. В ту ночь, когда она в этой комнате прихлопнула комара,в доме сидра был зачат Анджел. Комнату давно пора было красить.
СпальняГомера была теперь в конце коридора, в бывшей хозяйской спальне. Вней умер Сениор и когда-то жила Олив. Сама Олив умерла вкейп-кеннстской больнице, не дождавшись возвращения Уолли. У неё былнеизлечимый рак, который унес ее после анализа, установившегодиагноз, в считанные дни.
Гомер,Кенди и Рей по очереди навещали ее; кто-нибудь один оставался сАнджелом, но у ее постели всегда кто-то сидел. Между собой Гомер иКенди говорили, если бы Уолли вернулся домой при жизни Олив, все уних наверняка сложилось бы по-иному. Из-за состояния Уолли и большогориска полетов в военное время было решено не сообщать ему о болезниматери. Олив сама того не хотела.
Передсамым концом она уверовала, что Уолли вернулся. Ей давали стольконаркотиков в последние дни, что она стала принимать за него Гомера.Он читал ей куски из «Джейн Эйр», «ДавидаКопперфильда», «Больших надежд», но чтения скоропришлось прекратить – у Олив начало мутиться сознание. Гомер несразу понял, к кому она обращается, когда Олив первый раз не узналаего.
– Тыдолжен его простить, – сказала Олив. Речь у неестановилась невнятной. Она взяла его за руку, но не удержала, и оберуки – ее и его – упали к ней на одеяло.
– Проститьего? – переспросил Гомер.
– Да.Он так ее любит и ничего не может с этим поделать. Она очень емунужна.
КендиОлив ни с кем не путала.
– Онвернется калекой. А меня не будет. Кто станет за ним ухаживать, еслион и тебя потеряет?
– Явсегда буду за ним ухаживать. Мы с Гомером, – ответилаКенди.
Как нибыла Олив оглушена наркотиками, она уловила в ответе Кендиуклончивость, которая ей не понравилась.
– Нельзяобижать и обманывать того, кто и так обижен и обманут судьбой, –сказала она.
Наркотикиуничтожили все запреты, налагаемые условностями. Но не ей первойначинать разговор о том, что она и без того знала. Они сами должныпосвятить ее в свою тайну. А раз не хотят, пусть гадают, известно лией что-нибудь.
– Онсирота, – сказала она Гомеру.
– Ктоон? – спросил Гомер.
– Он.Не забывай, у сирот ведь ничего нет. А нужно им все, что и другимлюдям. И сирота так или иначе это приобретает. Смотрит кругом, видит,что может взять, и берет. Мальчик мой, – продолжалаОлив, – виноватых нет. Чувство вины может убить.
– Да, –сказал Гомер, держа руку Олив. Нагнулся к ней послушать дыхание, иона поцеловала его, веря, что целует Уолли.
– Чувствовины может убить, – повторил он Кенди слова Олив после еесмерти. И ему опять вспомнились слова Рочестера про угрызениясовести.
– Мнеэто можно не говорить, – ответила ему Кенди. –Дело обстоит просто. Он приезжает домой. И даже не знает, что матьего умерла. А тут еще… – Она вдруг замолчала.
– Незнает, – эхом откликнулся Гомер.
Кенди иУолли поженились, не прошло и месяца после его возвращения в«Океанские дали»; Уолли весил сто сорок семь фунтов. Калтарю его вез в инвалидном кресле Гомер. Кенди и Уолли поселились вбольшой спальне на первом этаже, переоборудованной еще Олив.
Вскорепосле возвращения Уолли Гомер написал Уилбуру Кедру: «СмертьОлив сыграла главную роль в решении, принятом Кенди. Все остальное –паралич Уолли, предательство, угрызения совести – значения быне имело».
«Кендиправа, – отвечал д-р Кедр, – об Анджеле можноне беспокоиться, он купается в любви. Как он может чувствовать себясиротой, если ни единого дня им не был. Ты – прекрасный отец.Кенди – прекрасная мать. Уолли тоже любит его. И ты боишься,что его будет мучить мысль, кто его настоящий отец? Так что сАнджелом проблем нет и не будет. Проблема будет с тобой. Тебезахочется, чтобы он знал, кто его отец. Тебе это надо, ему все равно.Ты сам захочешь сказать ему, что ты его отец, вот в чем проблема. Втебе и Кенди. Ты гордишься им. Ради самого себя, а не ради Анджела тыхотел бы открыть ему, что он не сирота».
А длясебя д-р Кедр записал в «летописи»: «Здесь, вСент-Облаке есть только одна проблема. Имя ей – Гомер Бур. Итак будет всегда. Куда бы судьба ни занесла его».
Кариеглаза, подсвеченные тенями, да еще задумчивый, отрешенный взгляд,пытливый и вместе мечтательный, который иногда появлялся у Анджела, –вот и все, что было в нем от отца. Он никогда не считал себя сиротой;он знал, что его усыновили, что он родился там же, где его отец. Ноеще он знал, что его любят, он всегда это чувствовал. И не важно, чтоКенди он звал «Кенди», Гомера «папа», а Уолли«Уолли».
Он былочень сильный, уже второе лето легко брал Уолли на руки и вносил егопо ступенькам в дом, в пенистые волны прибоя; в бассейне переносилчерез мелкое место, а потом усаживал в кресло-коляску. На пляже Гомеручил Анджела, как преодолевать с Уолли на руках бурлящую кромкуприбоя. Уолли плавал лучше всех, но сперва надо доставить его туда,где поглубже. И тогда уж он учил их, как нырять под волну, как ееоседлать.
– Намелком месте Уолли может только барахтаться в воде, –объяснил Гомер сыну.
Вобращении с Уолли надо было соблюдать определенные правила (всюду этиправила, думал Анджел). Хотя Уолли был прекрасный пловец, безприсмотра он никогда не плавал. И Анджел уже несколько лет был еготелохранителем, купались ли они в бассейне или в океане. Резвясь вводе, они напоминали выдр или, вернее, дельфинов. Боролись и топилидруг друга с таким азартом, что у Кенди замирало сердце.
И ещеУолли не позволялось в одиночку водить машину; у кадиллака былоручное управление, но перебраться из кресла-коляски в машину один онне мог. Первые складные коляски были очень тяжелые. Изредка в доме напервом этаже он передвигался с помощью металлической конструкции,ноги его при этом только касались пола; в незнакомом месте безинвалидного кресла он был беспомощен, а на неровной поверхностикресло надо было толкать.
И такимтолкателем чаще всего был Анджел. А сколько раз он был пассажиромкадиллака, когда за рулем сидел Уолли! Возможно, Гомер и Кенди былибы недовольны, узнай они, что Уолли давно уже научил Анджела водитьмашину.
– Укадиллака ручное управление, малыш, – говорил Уолли. –Не надо ждать, пока ноги вырастут и будут доставать до педалей.
Кенди жеговорила Анджелу другое.
– Кактолько ноги будут доставать до педалей, – тут Кендиостанавливалась и целовала Анджела (она целовала его при каждомудобном случае), – я сразу начну тебя учить.
Когда этовремя пришло, Кенди не могла нарадоваться, какой Анджел способныйученик; откуда ей было знать, что ее дорогой мальчик уже давно водитмашину.
– Естьхорошие правила, малыш, – говорил ему Уолли, целуя его(Уолли часто целовал Анджела, особенно в воде). – А естьзряшные. Но нарушать их надо умеючи.
– Какужасно, что нельзя прямо сейчас получить права! Мне еще ждать целыйгод! – возмущался Анджел.
– Точно, –сказал Гомер. – Надо принять закон, разрешающий детям,выросшим на ферме, получать водительские права на год раньше.
ИногдаАнджел играл с Кенди в теннис, но чаще отбивал на корте мячи Уолли,рука у которого не утратила силы и точности удара.
Завсегдатаиклуба роптали (впрочем, не очень громко), что на мягкой землеспортплощадки остаются отпечатки шин инвалидного кресла. Такая уж уних судьба – страдать от чудачеств то одного, то другогоУортингтона. Уолли ставил кресло на тормоз и пятнадцать –двадцать минут отрабатывал удар. Анджелу вменялось в обязанностьподавать мяч точно на его ракетку. Потом Уолли менял положение креслаи тренировал подачи.
– Длятебя это полезней, чем для меня, малыш, – говорил онАнджелу. – Я уже лучше играть не буду.
А Анджелиграл все лучше и лучше. Кенди даже иногда обижалась, видя, чтоАнджелу скучно с ней играть.
Гомер неиграл в теннис. Он вообще не был охоч до спортивных игр; он и вСент-Облаке редко играл в футбол в столовой мальчиков. Правда,изредка видел во сне, как играет в бейсбол; причем подавала всегдасестра Анджела, и удар у нее был сокрушительный. У Гомера не былоникакого хобби, если не считать хождения по пятам за сыном (всвободные часы), словно он любимый щенок Анджела, ожидающий, что сним вот-вот поиграют. Еще отец с сыном любили сражаться подушками втемноте спальни. И перед сном целовались, а иногда и утром, когдаАнджел был еще теплый от сна. Дни у Гомера, заполненные делами,походили один на другой. Он продолжал помогать сестрам вкейп-кеннетской больнице, в этом смысле тяготы военного времени длянего не кончились. Постоянным его чтением была медицинскаялитература. В фермерском доме «Океанских далей» повсюдуна столах и полках высились стопки медицинских журналов –«Вестник американской медицинской ассоциации» и«Новоанглийский медицинский вестник». Кенди протестовалатолько против «Американского вестника акушерства игинекологии», разумеется из-за иллюстраций.
– Мненеобходим дома интеллектуальный стимул, – оправдывалсяГомер, когда Кенди жаловалась на слишком реалистические рисунки вэтом журнале.
– Амне бы не хотелось, чтобы их видел Анджел, – говорилаКенди.
– Нодля него не тайна мои прошлые успехи в этой области.
– Пустьне тайна, но на эти картинки ему не стоит смотреть.
– Зачемнабрасывать покров таинственности на этот предмет? – бралсторону Гомера Уолли.
– Нонельзя его и подавать в таких гротескных формах, – несдавалась Кенди.
– По-моему,в этом нет ничего ни таинственного, ни гротескного. Это простоинтересно, – таков был приговор Анджела. Этим летом емуисполнилось пятнадцать лет.
– Тыведь еще и с девушками не встречаешься, – рассмеяласьКенди. – Зачем это тебе?
Воспользовавшисьудобным случаем, она запечатлела еще один поцелуй на щеке Анджела, ивзгляд ее упал на лежащий у него на коленях журнал. Он был раскрыт настатье о влагалищных операциях. На рисунке были показаны линииразреза для удаления влагалища и первичной опухоли во времярадикальной операции.
– Гомер! –крикнула Кенди.
Гомер былнаверху в своей полупустой спальне. Жизнь его была до тогоспартанская, что на стенах висело всего два украшения: фотография –Уолли в форме летчика (куртка из овчины, на шее шарф) позирует сэкипажем «Удары судьбы». Тень от крыла самолета скрылалицо радиста; слепящее бирманское солнце выбелило лицо командираэкипажа (он потом скончался от кишечного осложнения); хорошо вышлитолько лица Уолли и второго пилота; Гомер видел другие егофотографии, получше. Второй пилот каждое Рождество присылал снимкисвоего растущего семейства; у него было пять или шесть детей итолстушка жена, а сам он год от года худел из-за подхваченной в Бирмеамебы, от которой так до конца и не излечился.
А вванной висела анкета, второй экземпляр, не дошедший до советапопечителей. Многолетнее воздействие пара от горячего душа превратилобумагу анкеты в подобие пергамента, из которого делают настольныеабажуры, причем все вопросы по-прежнему хорошо читались и поражалиглупостью.
Кроватьхозяина была самая высокая в доме (Сениор Уортингтон любил лежасмотреть в окно). Гомер тоже оценил это преимущество. Лежа на ней, онвидел бассейн, крышу дома сидра, мог так часами лежать и смотреть вокно.
– Гомер! –опять позвала Кенди. – Смотри, что читает твой сын!
Кенди иУолли в разговоре с Гомером всегда называли Анджела «твой сын»,Анджел называл Гомера «отец» или «папа». Такони и жили все эти пятнадцать лет. Гомер с Анджелом наверху. А Уоллии Кенди внизу в бывшей столовой; трапезничали все вчетвером в большойкухне.
Иногдавечерами, особенно зимой, когда сквозь голые кроны были видны огонькив окнах чужих домов, Гомер любил перед ужином прокатиться накадиллаке. Он думал о семьях, сидящих за обеденным столом, –каковы были в них истинные отношения? Жизнь в Сент-Облаке куда болеепредсказуема. Кто что знает об этих семьях, вместе преломляющих хлеб?
– Мысемья. И это главное, – говорила Кенди Гомеру всякий раз,как ей казалось, что автомобильные прогулки Гомера становятсядлиннее.
– Да,у Анджела семья. Действительно, чудесная семья. Согласен, этоглавное, – кивал Гомер.
ИногдаУолли говорил ей, что он самый счастливый человек на земле. Другойотдал бы обе ноги, только бы быть таким счастливым, как он. Послеэтих слов Кенди долго не засыпала; лежала и думала о Гомере, которыйтоже не спал. Случалось, оба выходили ночью на кухню, вместе пилимолоко с яблочным пирогом. В теплые ночи сидели на краю бассейна, некасаясь друг друга; стороннему наблюдателю поддерживаемая дистанциясказала бы, что они или поссорились (Кенди и Гомер никогда нессорились) или безразличны друг другу (и безразличны не были). Имсамим это напоминало, как они в самом начале сидели на пирсе Рея,когда еще не преступили черту. Часто это воспоминание становилосьнестерпимо; они до боли чувствовали, как им не хватает Рея и егопирса (Рей умер, когда Анджел был совсем маленький, и деда непомнил), это портило вечер, и они шли спать каждый к себе, в разныеспальни. Полежат, поворочаются и под утро уснут.
Становясьстарше (и страдая в отца бессонницей), Анджел не раз видел, как Гомери Кенди сидят на краю бассейна, его окно тоже выходило на бассейн.Почему это старые друзья никогда не сидят рядом? –недоумевал он. Никаких других вопросов у него не возникало.
РеймондКендел умер вскоре после того, как Уолли и Кенди поженились.Взорвалось его хозяйство: садок с омарами, пирс с причалом, катер –все пошло на дно; а два старых драндулета, которые Рей чинил,разъехались в стороны по шоссе ярдов на двадцать пять, как будто вних вдруг заработали двигатели. В клубе от взрыва вылетело огромноеокно, но случилось это глубокой ночью, бар был закрыт, и никто изсобутыльников Сениора не видел, как их «любимая» соринкав глазу, портящая красоту Сердечной Бухты, была буквально сметена слица земли.
Рей, какизвестно, собирал торпеду. И хоть был он гениальный механик,наверняка столкнулся в торпеде с чем-то, что было выше его понимания.Потеря родного человека часто рождает в нас запоздалое раскаяние.Кенди сокрушалась, что так и не сказала отцу правду о Гомере иАнджеле. Ее не утешало, что отец, как ей иногда казалось, все и такпонимает. Судя по его виду, по молчанию, он ждал, что она доверитсяему. Но даже смерть отца не развязала ей язык – она крепкохранила свою тайну.
Всеприморское шоссе на юг от Сердечной Бухты и автостоянки до «Домаэскимо и пломбиров Пауэлла» было усеяно после взрыва тушкамиомаров и их частями. Эрб Фаулер, известный шутник, и тут нашелся,спросил старика Пауэлла, уж не экспериментирует ли он с новойотдушкой для мороженого – омаровой.
Дождавшись,когда Анджелу исполнилось пятнадцать, Эрб Фаулер летом первый разметнул ему в лоб одну из своих резинок. Анджел слегка обиделся, чтоего раньше не приобщили к мужскому братству. Его дружка и напарника,крепыша Пита Хайда, Эрб удостоил этой чести двумя годами раньше. Питбыл всего на несколько месяцев старше, зато по всем другим статьямявно отставал от Анджела. Дело объяснялось просто: Пит Хайд родился всемье простого работника, а Анджел принадлежал к семье хозяев, хотя иработал в садах наравне со всеми. Но такие истины были пока ещенедоступны его разумению.
Работникизнали, что всем на ферме заправляет Гомер. Олив это не удивило бы,она и сама во всем на него полагалась. Кенди и Уолли были благодарныему. Может, потому, что Гомер родился в Сент-Облаке, он был ближе кработникам, чем Уолли Уортингтон; да, он жил в хозяйском доме –«чудесном», как его называла Толстуха Дот, и все-таки онбыл для них свой. Никто из работников не имел ничего против такогобосса. Разве что Вернон Линч, который не терпел над собой никакойвласти, особенно после смерти Грейс.
Кенди,знавшая про жен работников все, рассказала дома, что Грейс умерла отперитонита, – забеременела и пыталась сделать что-то сама.Гомер недоумевал, почему она опять не отправилась в Сент-Облако. Онутешался тем, что Грейс не зря умерла. Именно ее смерть, а главное,возмутительная реакция на нее д-ра Харлоу, так подействовала насестру Каролину, что та вняла наконец советам Гомера, ушла изкейп-кеннетской больницы и, приехав в Сент-Облако, предложила своиуслуги.
– Меняк вам прислал Гомер Бур, – сказала сестра Каролина,представившись д-ру Кедру.
Старыйдоктор, однако, не утратил с годами бдительности.
– Длякакой работы он вас прислал? – уточнил он.
– Яопытная медсестра. И приехала сюда во всем помогать вам.
– Ав какой помощи мы нуждаемся? – продолжал свой невинныйдопрос д-р Кедр.
– Яразделяю ваше отношение к «работе Господней», –совсем отчаявшись, проговорила сестра Каролина.
– Такчто же вы с этого не начали? – сразу смягчился д-р Кедр.
Выходит,Гомер подарил Сент-Облаку не только яблоневый сад. Значит, еще раноставить на нем крест, с облегчением вздохнул Уилбур Кедр.
СестрыАнджела и Эдна так обрадовались сестре Каролине, что ревность даже намиг их не омрачила. Они надеялись, что ее появление хоть на времяобуздает рвение попечительского совета.
– Новаясестра решительным образом изменила ситуацию, – заявил д-рГингрич. – Я бы даже прибавил, это вообще освобождает насот необходимости принятия незамедлительных мер (как будто они иправда могли сию минуту принять какие-то меры).
– Ябы все-таки предпочла видеть в приюте молодого врача, –высказалась миссис Гудхолл. – Молодого врача и молодогоадминистратора. Вы знаете, как я отношусь к отчетности. Отчетность вприюте ужасно запущена. Но согласна, сам по себе факт утешительный.Временно разряжает обстановку.
Услыхавее, д-р Кедр сказал бы: «Подождите, милая леди, вы еще и не сэтим согласитесь».
В 195…году Уилбуру Кедру было уже за девяносто. Иногда лицо его во времяочередной эфирной отключки совсем замирало, и когда рука, держащаямаску, падала, как плеть, маска не соскакивала как раньше, сдуваемаяего дыханием. Он очень похудел. Глядя на себя в зеркало или паря вструях эфира, он сравнивал себя с птицей. Одна сестра Каролинарешалась пробирать д-ра Кедра за его пристрастие.
– Вам,как никому, очевидна пагубность этой привычки, – говорилаона.
– Какникому? – невинно переспрашивал он. Иногда ему даженравилось подразнить ее.
– Выведь невысокого мнения о религии, – заметила как-тоКаролина.
– Положим, –осторожно отвечал он, отдавая себе отчет, что Каролина, молодая ибыстрая, слишком серьезный противник.
– Ну,а что такое ваше пристрастие, как не религия?
– Ноя никому не запрещаю молиться, – отрезал д-р Кедр. –Молитва – сугубо личное дело. Молиться или нет, человек решаетсам. Молитесь, пожалуйста, кому и чему угодно. А вот такие, как вы,рано или поздно сочиняют свод правил и требуют их неукоснительногоисполнения.
Говоряэто, Уилбур Кедр чувствовал, однако, слабость своих позиций. СестраКаролина взяла его в оборот. Социализм его восхищал, но спорить ссоциалисткой – все равно что спорить со служителем культа.Государство, запрещающее аборты, вещала Каролина, узаконивает насилиенад женщиной, запрещение абортов – особый вид насилия, в основекоторого лежит ханжество и самодовольство. Право на аборт – этоне просто право свободы выбора, это долг государства принять закон,гарантирующий это право.
– Ностоит государству принять закон, оно тут же начинает диктоватьправила, – протестовал д-р Кедр.
Онговорил сейчас как истый янки, уроженец Мэна. А сестра Каролинатолько улыбалась. Она опять вовлекла его в спор и заманила вочередную ловушку. Д-р Кедр не был политик, приверженец системы. Онбыл просто хороший человек.
– Вдругом, лучшем мире… – начинала она терпеливо объяснять,
Д-р Кедрпри этих словах взрывался.
– Яживу не в лучшем мире! – кричал он. – А в этом,в этом самом. Я принимаю его как данность. Давайте говорить об этоммире!
Но этиспоры очень утомляли его. И ему сразу же хотелось подышать эфиром.Чем больше он горячился в споре, тем необходимее был эфир и темсильнее он чувствовал правоту сестры Каролины.
– Яне могу быть всегда прав, – устало говорил он.
– Да,я понимаю, – сочувственно кивала сестра Каролина. –Именно потому, что даже очень хорошие люди не всегда правы, нужнообщество, нужны некие правила. Называются они приоритеты.
– Называйте,как хотите, – ворчливо отвечал д-р Кедр. – Уменя нет времени для философии, политики, религии. У меня уже вообщебольше нет никакого времени.
И всегдагде-то на задворках сознания ему слышался плач новорожденных. Дажекогда в приюте так же тихо, как в могиле, как в последних дотлевающихпустых домах Сент-Облака, Уилбуру Кедру все равно слышался плачмладенцев, и они плакали, он это знал, не потому, что хотелиродиться. А потому, что родились.
Тем летоммистер Роз написал Уолли, что они с дочерью приедут на день-другойраньше всей команды; и надеется, что к его приезду все будет готово.
– Мыочень давно не видели его дочку, – сказал Уолли; все троебыли в конторе яблочного павильона.
ЭверетТафт смазывал машинным маслом инвалидное кресло, а Уолли сидел настоле, свесив безжизненные ноги, обутые в безукоризненно начищенныемокасины, которым было уже больше пятнадцати лет.
Кендииграла с калькулятором.
– Девочка,кажется, ровесница Анджелу, – сказала она.
– Точно, –ответил Гомер.
И получилот Уолли прямой удар в челюсть – единственный тип удара;который он мог нанести в сидячем положении. Гомер стоял нагнувшись, аУолли сидел на столе, поэтому удар был неожиданно мощный и пришелсяпрямо в щеку. Потрясенная Кенди с силой оттолкнула калькулятор, онпроехался по столу и со стуком упал на пол. Гомер тоже упал, но безстука. Просто рухнул всем телом. Приложил руку к щеке –наверняка скоро вздуется синяк.
– Уолли! –сказала Кенди.
– Мнеэто, в конце концов, надоело! – крикнул Уолли. –Неужели у тебя нет других слов?
– Божемой, Уолли! – Кенди не находила слов.
– Всев порядке, – сидя на полу, сказал Гомер.
– Простименя. Но что ты все заладил свое «точно». Мне этодействует на нервы, – сконфузившись, проговорил Уолли.
С этимисловами он оперся руками о стол, чтобы спрыгнуть (Уолли уже много летне делал этой ошибки), повинуясь естественному порыву помочь Гомерувстать на ноги; на какой-то миг он забыл, что ноги у него не ходят.Если бы Кенди не подхватила его и не прижала к груди, он бы упал напол рядом с Гомером. Гомер поднялся на ноги и помог Кенди посадитьего обратно на стол.
– Прости,старик, – сказал Уолли и прижался головой к его плечу. –Я не хотел этого.
На этотраз Гомер удержался и не сказал «точно». Кенди пошла заполотенцем и льдом, чтобы приложить к опухшей щеке Гомера.
– Всев порядке, Уолли, – повторил Гомер.
Уоллислегка подался вперед, Гомер наклонился к нему, и они потерлисьлбами. Вошедшая со льдом Кенди так и застала их.
Все этипятнадцать лет Кенди с Гомером считали, что Уолли давно обо вседогадался, примирился со случившимся и расстраивает его только ихбоязнь признаться. Но ведь для Уолли лучше, что они молчат. В какомнеудобном, непонятном положении он окажется, если они вдруг поведаютему правду! Главное, чтобы Анджел ничего не знал. Не дай Бог, если вих тайну его посвятят посторонние. Но Уолли, конечно, ему не скажет,даже если и знает.
Гомераудивляло одно, почему Уолли не ударил его раньше.
– Какты это себе объясняешь? – спросила Гомера Кенди, когда ониночью сидели на краю бассейна.
Какое-токрупное, судя по жужжанию, насекомое запуталось в защищающей отлистопада сетке, мало-помалу его трепыхание становилось все тише,тише…
– Наверное,эти мои «точно» и впрямь действуют на нервы.
– Уолливсё знает, – сказала Кенди.
– Тыэто говоришь пятнадцать лет.
– Тыдумаешь, он не знает?
– Ядумаю, он любит тебя, а ты любишь его, – сказал Гомер. –Думаю, он знает, что мы оба любим Анджела. И Уолли, наверное, тожеего любит.
– Акак, по-твоему, он догадывается, что Анджел наш ребенок?
– Незнаю. Я знаю одно, когда-нибудь придется открыть Анджелу правду.По-моему, Уолли знает, что я тебя люблю, – сказал он.
– Ачто я тебя люблю? – спросила Кенди. – Это онзнает?
– Тылюбишь меня изредка.
– Яговорю не о сексе.
– Ая о сексе.
Они былиочень осторожны и верили, что об их отношениях никто не догадывается.С тех пор как Уолли вернулся с войны, они были близки всего двестисемьдесят раз, в среднем восемнадцать раз в год, полтора раза вмесяц. Они были предельно осторожны. На этом настаивала Кенди –ради Уолли, ради Анджела, ради того, что Кенди называла их семьей. Недай Бог, кто-нибудь застанет их вместе. Нельзя никого ставить внеловкое положение. Если это случится, их отношениям придет конец, иуже навсегда.
Вотпотому они и не признавались Уолли. Конечно, Уолли мог бы их понять;ведь они верили, что он погиб (как еще понимать «пропал безвести»?), они нуждались друг в друге, хотели Анджела. Уолли быпонял, да и от факта никуда не денешься. Но спроси он, как обстоитдело сейчас, что бы они ответили?
И ещеодного они боялись, вдруг Кенди забеременеет. Зачать ребенка Уолли немог, и случись это, в чудо он не поверит. Энцефалит не влияет надетородную способность, и Уолли только годы спустя понял, чтобесплоден. Он вспомнил, каким антисанитарным способом бирманскиекрестьяне опорожняли ему мочевой пузырь. Но вспомнил не сразу. Памятьо днях, проведенных в Бирме, возвращалась к нему постепенно. Узнав,что семяпроводящий канальчик у него зарос, он стал вспоминатьособенности бамбуковых катетеров, и ему даже казалось, что он помнитих все до единого.
Оргазм ончувствовал, Уолли любил подчеркивать это в разговоре с Гомером;впрочем, с кем еще он мог бы об этом пошутить. «Я все еще могунацелить пистолет и выстрелить, – говорил Уолли. –Только выстрел-то холостой».
Когдакакой-нибудь бирманец спускал ему мочу (за что он всегда бывалблагодарен), крови было совсем мало, вспоминал Уолли, даже если побегбыл не совсем гладкий; и кровь его казалась светлой по сравнению скроваво-красными плевками бетеля на палубе лодки.
Кендизаставила Гомера поклясться, что если она забеременеет, аборт в этотраз сделает он. Поездка в Сент-Облако не обманет Уолли. Да она и небудет морочить ему голову. Эта боязнь умеряла любовный пыл; к тому жеони предавались любви в самых неподходящих местах; отцы-основателиНовой Англии пристыдили бы их, и д-р Кедр бы не похвалил.
Расписанияинтимных встреч у них не было, ни условленного места, ни дня, ничаса. Чтобы не вызвать подозрений – как будто они без того небыли под подозрением. Зимой, когда Анджел вернувшись из школы, возилУолли поплавать в бассейн частной мужской школы, Кенди и Гомер моглибы урвать часок для любовных утех. Но кровать, где спал Гомер,вызывала столько ассоциаций. На ней спала Олив, а еще раньше умерСениор; кровать Кенди и Уолли тоже имела свои табу. Изредка имудавалось выкроить время на поездку. Был еще дом сидра, он годилсядля тайных встреч в конце лета перед приездом сборщиков; но с тех поркак Анджел научился водить, там стало небезопасно; ему доверилиобъезжать сады в одной из фермерских машин при условии не выезжать нашоссе; с ним часто увязывался его дружок, толстый коротышка Пит Хайд,и Гомер подозревал, что они попивают пивко в доме сидра, если ЭрбФаулер снизойдет купить им его; а возможно, предаются любимой, нозапретной забаве подростков – курению. Ночью тоже не уединишься– Анджел унаследовал-таки от отца бессонницу.
Гомерпонимал, никаких оплошностей. С его познаниями в медицине не тактрудно уберечь Кенди от беременности; и конечно, они очень осторожны,назначая свидания. Но это благоразумие, к огорчению Гомера, лишало ихлюбовь того пыла страсти, что они испытали в ту первую ночь, когдабыл зачат Анджел. Кенди настаивала, чтобы Гомер попросил д-ра Кедраприслать инструменты на всякий случай, вдруг понадобятся. Гомер невозражал, хотя в душе был уверен, что это излишняя предосторожность,но письмо с просьбой отправил.
Всепятнадцать лет Гомер убеждал ее:
– Тыне забеременеешь! Этого просто не может быть.
– Нуа вдруг? У тебя есть все необходимое? – в сотый разспрашивала Кенди.
– Да, –отвечал Гомер.
Послетого удара Уолли он стал воздерживаться от своего любимого словечка.И если оно невзначай вырывалось, он непроизвольно закрывал глаза,ожидая, что опять получит удар в челюсть, как будто его собеседник,кто бы он ни был, реагировал на него как Уолли и обладал реакциеймистера Роза.
УилбурКедр по-своему истолковал просьбу Гомера об инструменте. Впрочем, этипятнадцать лет он только и делал, что по-своему толковал намеренияГомера. Конечно, он незамедлительно послал ему прекрасный наборинструментов: большой и средний расширители, зеркало Оварда, кюреткудля биопсии, один маточный зонд, двое абортных щипцов, набор острыхкюреток и кюретку Рейнстейтера. Не забыл он и ватные тампоны идезинфицирующие препараты, словом, обеспечил Гомера всем необходимымдля абортов до конца столетия.
«Яне собираюсь открывать гинекологический кабинет!» –написал Гомер в ответном письме. Но д-р Кедр был доволен и тем, чтоГомер всем для этого обеспечен.
Гомерзавернул инструменты в вату, потом в марлю, уложил в пластиковыйпакет еще из-под подгузников Анджела. И засунул его поглубже на полкустенного шкафа на втором этаже вместе с тампонами и медикаментами.Эфир он хранил в сарае с садовыми инструментами.
Этолегковоспламеняющееся вещество лучше держать не дома.
При всемтом эта близость с Кенди три раза в два месяца неизменно убеждалаего, что после пятнадцати лет их все еще страстно влечет друг к другуи что нынешние встречи бледным повторением первой ночи не назовешь.Правда, у него сложилось непоколебимое убеждение, что секс и любовь –разные вещи. Возможно, потому, что первой женщиной у него былаМелони, а настоящий секс он знал всего одну зиму в Сент-Облаке, когдау него, как ему верилось, была семья. Любовь у него соединялась снежностью и восхищением, которые чувствуешь в особые минуты. А онстолько лет не видел, как Кенди просыпается, как засыпает, не будилее, не сидел рядом, любуясь, как она спит.
Этунежность он перенес на Анджела. Когда Анджел был младше, они с Кендисталкивались иногда у его постели в темноте его комнаты, и, бывало,вместе, как все родители на земле, удивленно и с умилением взирали насвоего спящего отпрыска. Но обычно Гомер засыпал в пустой двуспальнойкровати, рядом с которой стояла кроватка сына, прислушиваясь к егосонному дыханию; ну что ж, Гомер все детство засыпал в комнате, гдедышало десятка полтора мальчишек.
Когдаутром он будил Анджела, сердце его заходилось от нежности и чувствавины – это и была настоящая любовь; а Кенди такие минуты (еслиони были) дарила Уолли, думал Гомер. У сирот в Сент-Облакеудовольствия обусловлены местом, временем и прочими обстоятельствами.Голод лучше ощущать по утрам – блинчиков дадут сколько угодно.Для секса нужен ясный день и, разумеется, Мелони; потребностьвандализма и бесцельных прогулок опять же без Мелони неудовлетворишь, секс в одиночку и раздумье требуют непогоды и,конечно, отсутствия Мелони. Гомеру страстно хотелось иметь семью, носемья – понятие растяжимое, а этого ему в детстве не объяснили.
Однажды виюле, в жаркий субботний полдень, располагающий к лени, Гомер плавална спине в бассейне. Все утро он мульчировал землю вокруг саженцев,вместе с ним работал Анджел. Сейчас Анджел, еще мокрый, стоял натрамплинной доске и перебрасывался бейсбольным мячом с Уолли, которыйсидел в своем кресле на возвышении недалеко от бассейна. Они бросалимяч молча, сосредоточенно. Удар Уолли отличался резкостью,неожиданной для сидящего человека. К перчаткам Анджела мяч словноприлипал. Слышались сочные шлепки мяча по коже бейсбольных перчаток.
Кендивышла из конторы павильона и подошла к бассейну. Она была в джинсах,ботинках, спортивной рубашке хаки с большими карманами и нашивками наплечах, на голове бейсболка козырьком назад: Кенди прятала от солнцарусые волосы – выгорая, они казались седыми.
– Воттак. Мужчины в субботу кончают работу в полдень, а женщины неразгибаются в павильоне до трех, – проговорила онараздраженно.
Гомервстал на дно бассейна, вода доставала ему до груди, и посмотрел наКенди. Уолли глянул на нее через плечо и послал мяч Анжелу, тотметнул его обратно.
– Перестаньте,пожалуйста, бросать мяч, когда с вами разговаривают, –сказала Кенди.
– Мытебя слушаем. – Уолли задержал мяч в руках.
– По-моему,по субботам, когда люди еще работают, от игр лучше бы воздержаться.Все слышат, как вы тут резвитесь, это производит не самое лучшеевпечатление.
– Чеммы тебе не потрафили? – спросил Анджел.
– Тем,что болтаетесь без дела, живете в «чудесном» доме, какговорят люди. А им приходится и по субботам вкалывать.
– Питтоже бездельничает, – сказал Анджел. – Он ужена пляже.
– Питеще ребенок. Но мать его все еще в павильоне.
– Ая что, не ребенок? – пошутил Анджел.
– Нео тебе речь. Что вы двое на это скажете? – Кендиобратилась к мужчинам.
– Ятоже ребенок, – сказал Уолли и бросил мяч Анджелу.
Анджелзасмеялся, поймал мяч и послал обратно. Гомер же молча стоял в воде,не спуская глаз с Кенди.
– Тыслышишь, что я говорю? – кипятилась Кенди. Гомер, неответив, нырнул, задержал на какое-то время дыхание, а когдавынырнул, Кенди уже исчезла в доме, хлопнув дверью.
– Успокойся,мы все поняли, – примирительно крикнул ей вслед Уолли.
И тутГомер произнес эти слова. Выплюнул изо рта воду и вдруг сказалАнджелу:
– Иди,скажи матери, пусть переоденется, поедем на пляж.
Анджелпошел в дом, и до Гомера вдруг дошло, что он брякнул.
– Пустьсменит гнев на милость, – прибавил Уолли, и, дождавшись,когда Анджел войдет в кухню, сказал: – Я думаю, старик, он необратил внимания на твои слова.
– Онадля него мать. Я просто не могу думать о ней иначе.
– Да,это трудно, – согласился Уолли, – думать иначе,чем думается.
– Что? –не понял Гомер.
– Онау нас командир, – сказал Уолли.
Гомеропять нырнул под воду, там в прохладе голова лучше соображает.
– Командир? –переспросил он, вынырнув.
– Нокто-то ведь должен принимать решения, – сказал Уолли.
Гомерчувствовал: слово «точно» неотвратимо поднимается в нем,как пузырьки со дна бассейна, – и зажал рот рукой. Уоллисидел на возвышении, выпрямив спину, перчатка на камнях, мячнаизготовке в руке. Гомер знал – не сдержись он сейчас, ляпнилюбимое словцо, пущенный этой рукой мяч мгновенно поразит его, неуспеет он нырнуть в воду.
– Оназнает, что делает, – промямлил он.
– Всегдазнала. А ей идет зрелый возраст. Ты заметил?
– Оченьидет, – согласился Гомер, выходя из бассейна. Уткнулсялицом в полотенце, зажмурился и вдруг увидел тонкую сеточку морщин вуголках глаз Кенди, веснушки на груди – она любила подставлятьгрудь солнцу. На животе у нее тоже морщины – растяжки, которыеоставила на гладкой, упругой коже беременность. Интересно, знает лиУолли. отчего они. На тыльной стороне узких длинных ладоней ужезаметно проступали вены. Но она по-прежнему была очень красиваяженщина.
НаконецКенди с Анджелом вышли из дома готовые ехать на пляж. Гомервглядывался в лицо сына – осознал ли он, что отец назвал Кендиматерью; но в лице Анджела ничего не изменилось, и Гомер так и непонял, заметил ли сын его обмолвку. И не мог решить, сказать лиКенди, что Уолли заметил. Поехали в желтом джипе. За рулем Кенди,Уолли рядом на специальном сиденье, а Гомер с Анджелом устроилисьсзади. Всю дорогу на пляж Уолли напряженно глядел в окно, как будтовпервые видел дорогу, ведущую из Камня в Бухту. Как будто он толькочто выпрыгнул из самолета над Бирмой, казалось Гомеру, только чтораскрылся парашют и он выискивает взглядом, где приземлиться.
И Гомервпервые сказал себе: Кенди права.
Он знает.Уолли все знает.
Вяблочном павильоне ничего не менялось. Там тоже жили одной семьей. Небыло только Дебры Петтигрю; младшая сестренка Толстухи Дот вышлазамуж за парня из Нью-Гэмпшира и навещала родных только на Рождество.
Гомер сАнджелом проводили Рождество в Сент-Облаке. Утреннюю трапезу делили сКенди и Уолли, одаривали друг друга, набивали гостинцами машину иотправлялись в путь. К вечеру были в Сент-Облаке, поспев как раз крождественскому столу. Как плакала, увидев их, сестра Анджела! Асестра Эдна обливалась слезами, прощаясь с ними. Д-р Кедр былдружелюбен, но сдержан.
Яблочныйпавильон был все тот же. Как и Сент-Облако. Пожалуй, отличался дажебольшим постоянством, как бы законсервировался, чего про приют нескажешь. Главное, в нем были все те же люди. А в Сент-Облаке детскиеличики за столами все время менялись.
ЭрбФаулер так все и жил с Лиз Тоуби, которую все по-прежнему звалиЛиз-Пиз; ей уже было под пятьдесят, замуж за Эрба она не вышла, да оней и не предлагал, но она все же приобрела привлекательнуювеличавость замужней дамы. Эрб, как и раньше, сыпал грубыми,столетней давности шутками, предметом которых были его знаменитыерезинки; но теперь это был сухопарый, седой старик за шестьдесят, свеликоватым для его сложения животиком, походившим на украденный испрятанный под рубаху арбуз. Злюка Хайд полысел, округлился, ноостался все тем же добряком. В павильоне, как прежде, верховодили егожена Флоренс и Толстуха Дот; их веселый нрав ненадолго омрачиласмерть Грейс Линч. Эти две женщины с руками в три обычных обхвата,как и пятнадцать лет назад, то и дело смешили Айрин Титком, и та, каки встарь, отворачивала лицо, пряча шрам от ожога. Мягчайший ЭверетТафт, к своему великому счастью, не отвечал больше за наемдополнительных рабочих рук, эта обязанность перешла к Гомеру. Аненависть Вернона Линча ко всем и вся была столь монументальна, чтоне замечала таких мелочей, как возвышение Гомера или смерть Грейс. Онпо-прежнему был во власти неукротимой злобы, точившей его шестьдесятс лишком лет.
Гомер Бурпоставил диагноз: у Вернона в голове незлокачественная опухоль,которая не растет, но постоянно раздражает в мозгу какой-то центр.«Сидит там и нервирует, как плохая погода», –подшучивал над Гомером пчеловод Айра Титком. Айре было шестьдесятпять, но на прицепе, в котором он возил ульи, стояли другие цифры –число пчелиных укусов за всю жизнь.
– Всегодвести сорок один раз, – сказал он Гомеру. – Ая вожусь с пчелами с девятнадцати лет. Значит, всего пять целыхдевять десятых укусов в год. Неплохо, а?
– Точно, –ответил Гомер, мысленно увернувшись от прямого удара в челюстьбейсбольным мячом, летящим с быстротой ножа в руке мистера Роза.
Гомертоже вел свой счет; записывал карандашом числа любовных свиданий сКенди (стирал старое, ставил новое) на обратной стороне фотографииУолли с экипажем «Ударов судьбы». Всего двести семьдесят,только на три десятка больше пчелиных укусов Аиры. Гомер не знал, чтои Кенди ведет счет, число «270» стояло на обороте другойфотографии, где она учит Гомера плавать. Фотография была как быслучайно забыта в туалетной, общей ее и Уолли. То ее загораживалакоробка с салфетками, то шампунь. Туалетная была тесновата, Оливуспела до болезни оборудовать ее: пустила вдоль стен металлическиепоручни, чтобы Уолли мог без посторонней помощи садиться на унитаз изалезать в ванну.
– Образцоваятуалетная инвалида, – говорил Уолли. – Мечтаобезьян, есть на чем повисеть.
Однаждытем летом, возвращаясь с пляжа, они остановились на спортплощадкеначальной школы Сердечной Бухты. Уолли с Анджелом захотелосьпоупражняться на трапециях. Анджел очень ловко на них работал, а рукиу Уолли были такие сильные, что он качался с обезьяньей силой играцией. Они совершали головокружительные полеты и вскрикивали, какмартышки, приближаясь к машине, где их ждали Кенди с Гомером.
– Дванаших ребенка, – сказал Гомер единственной женщине в егожизни.
– Да,наша семья, – улыбнулась Кенди, следя, как Уолли сАнджелом взмывают вверх и падают вниз.
– Полезнее,чем торчать у телевизора, – сказал Гомер, он всегда думалоб Анджеле и Уолли как о больших детях. Кенди тоже считала, что Уоллислишком пристрастился к телевизору. Это дурно влияло на Анджела,который охотно подсаживался к нему.
Уолли былбез памяти от телевизора, даже подарил один Сент-Облаку. Гомер отвезего туда, но там телевизор принимал плохо, что, наверное, смягчаловпечатление от слушаний комиссии Маккарти – первый сюжет,увиденный д-ром Кедром на телевизионном экране.
«СлаваБогу, что было почти ничего не видно», – написал онГомеру.
СестраКаролина в этом году часто бывала в плохом настроении. Еслиамериканская армия и правда заигрывает с коммунистами, как утверждалсенатор Маккарти, ей Сам Бог велит пойти служить в армию, говорилаона.
Силясьразглядеть сенатора сквозь прыгающие строки и другие помехи, д-р Кедрпришел к заключению:
– По-моему,он выпивает. Держу пари, этот парень долго не проживет.
– Чемменьше, тем лучше, – припечатала сестра Каролина. В концеконцов было решено от телевизора отказаться, хотя сестра Эдна имиссис Гроган успели к нему пристраститься. Д-р Кедр заявил, чтотелевизор для детей хуже, чем религия. «Но, Уилбур, –протестовала сестра Эдна, – это не так вредно, как вашэфир». Уилбур Кедр был, как всегда, непреклонен. И подарилтелевизор начальнику станции, это изобретение как раз для такихпридурков; будет чем забивать голову в перерывах между мельтешениемвагонов. Уилбур Кедр был первый человек в Мэне, давший телевизоруметкое определение «ящик для идиотов». В Мэн, а тем болеев Сент-Облако, достижения цивилизации приходили с большим опозданием.
А Уолливечерами не отрывался от телевизора, и Анджел подсаживался к нему,если Кенди с Гомером не протестовали. Уолли уверял, что передачивроде слушаний комиссии Маккарти весьма поучительны. «ПустьАнджел знает, – сказал он, – что в странесуществует угроза со стороны сбесившихся правых».
И хотясенатор Маккарти после этих слушаний потерял поддержку миллионовлюдей, хотя сенат осудил его за неуважение к комиссии, разбиравшейего финансовые махинации, и оскорбительные выпады в адрес комитета,требующего вынести ему порицание, совет попечителей Сент-Облака былочарован сенатором. Миссис Гудхолл и д-р Гингрич взыграли духом,теперь есть куда жаловаться на сестру Каролину. Ее социалистическиевзгляды опасны, да и где гарантия, что она не принимает участия вдвижении красных? Того и гляди розовая зараза распространится на весьприют.
Появлениев Сент-Облаке сестры Каролины на первых порах успокоилопопечительский совет. Миссис Гудхолл была счастлива, что в приютвлились-таки молодые силы. Можно вообразить себе ее гнев, когдавыяснилось, что сестра Каролина заодно с д-ром Кедром. Это подвиглоее поближе познакомиться с прошлым сестры Каролины. Послужной списокбезупречен, придраться не к чему, а вот политические взглядымедсестры вселяли надежду.
Сколькораз миссис Гудхолл напоминала совету: д-ру Кедру за девяносто, онпотенциальный гомосексуалист; и вот вам новая серьезная провинность:д-р Кедр взял работать в приют «красную» медсестру.
– Тамодни старухи, им можно внушить что угодно, – пугала советмиссис Гудхолл.
Д-раГингрича давно восхищали немыслимые виражи фантазии миссис Гудхолл.Его все еще волновал трудно постижимый образ потенциальногогомосексуалиста; какой потрясающий ярлык для человека, отличающегося(сильно или не очень) от всех прочих – ни доказать, ниопровергнуть! И какая пища для слухов! Д-р Гингрич очень жалел, что вбытность практикующим психоаналитиком ни разу не прибегнул к этомудиагнозу, ведь лучшей провокации для пациента не придумаешь.
И вот вамновое завихрение – д-р Кедр не только дряхлый старик ипотенциальный гомосексуалист, ему грозит стать «красным»под влиянием социалистки. Д-р Кедр так бурно защищал взгляды сестрыКаролины, что д-ру Гингричу до смерти захотелось увидеть реакциюстарика на обвинение в потенциальном гомосексуализме.
– Онане коммунистка, она социалистка! – кричал д-р Кедр назаседании совета.
«Чтов лоб, что по лбу», – была реакция совета. Какговорят у нас в Мэне.
– Боюсь,они скоро попросят нас кое-что осудить, – сказал д-р Кедрсестрам.
– Чтоже мы должны осудить? – забеспокоилась сестра Эдна.
– Адавайте составим свой черный список, – предложил д-р Кедр.
– Законыпротив абортов, – не долго думая выпалила сестра Анджела.
– Унас это будет первый пункт, – поддержал д-р Кедр.
– Господи! –воскликнула сестра Эдна.
– Затем– республиканцы, – сказал д-р Кедр. – Исовет попечителей, – подумав, добавил он.
– Божемой! – опять воскликнула сестра Эдна.
– Капитализм, –сказала сестра Каролина.
– Ну,капиталами у нас и не пахнет.
– Паутинныйклещик и плодожорка! – внесла свою лепту сестра Эдна. Всес недоумением посмотрели на нее. – Это такие вредителисадов. Из-за них мне приходится все опрыскивать и опрыскивать. Ихмного, а я одна.
И врезультате д-р Кедр извлек из шкафа свой старый кожаный саквояж,который ему служил еще в Бостоне, когда он был врачом-ординатором вродильном доме; отвез его сапожнику в Порогах-на-третьей миле,который попутно чинил дамские сумочки и приделывал к седлам золотыемонограммы. Д-р Кедр попросил сапожника выгравировать на его старомчерном саквояже золотые буквы «Ф.Б.» – Фаззи Бук.
И вавгусте 195… года, за несколько дней до появления в «Океанскихдалях» сезонников, он послал саквояж Гомеру. Как раз в августеМелони брала на работе ежегодный отпуск.
Большинстворабочих верфи, даже электрики, уходили в отпуск дважды в год: двенедели летом, две недели зимой, на Рождество. Мелони же отдыхала одинраз, в яблочный сезон, прощалась с Портлендом и шла собирать яблоки,она любила эту работу, возвращавшую ее в молодость. В этом годуМелони решила наняться в «Океанские дали».
Она, каки раньше, путешествовала на попутных. По-прежнему носила мужскуюрубаху и джинсы и по-прежнему ее принимали за бродягу; никто непризнал бы в ней квалифицированного электрика с верфи, у которого вбанке достаточно денег, чтобы купить приличный дом и две машины.
В«Океанских далях» первой ее увидела Толстуха Дот. Они сФлоренс убирали витрину в яблочном павильоне, хотя в их распоряжениибыл пока единственный сорт – грейвенстины. Расставляли наполках банки с желе, вареньем и медом, Айрин Титком хлопотала уплиты, где пеклись яблочные пироги. В конторе был один Уолли, говорилпо телефону и не видел Мелони, она тоже его не увидела.
Кенди усебя дома на кухне пререкалась по телефону с братом Олив, когда-топростым грубым парнем Баки Бином. Он купил то, что осталось от пирсаРея Кендела, и построил на клочке земли маленький дешевый ресторанчик«Дары моря», один из первых в Мэне, где можно перекусить,не выходя из машины; молоденькие девушки в довольно легкомысленнойодежде приносили вам что-то жареное и не очень горячее, и вы, опустивстекло, утоляли голод прямо в машине. Пицца подавалась на подносе,который крепился к дверце машины. Гомеру очень хотелось свозить д-раКедра в эту закусочную, послушать, что он о ней скажет. Навернякаотнесется к ней как к телевизору и сенатору Маккарти.
У БакиБина родилась новая идея. Теперь он хотел купить кусок сада ПетушиныйГребень, разбить его на участки размером в акр и продать под дачи свидом на океан.
В туминуту, когда Мелони появилась в «Океанских далях», Кендикак раз ответила Баки Бину отказом. По ее мнению, дачный участок водин акр – слишком мал; кроме того, будущим владельцам вряд липонравится, что у них под боком все лето опрыскивают сады и импридется дышать химикалиями. Конечно же, их будут соблазнять яблоки,висящие совсем рядом, только перемахни забор. И они будут считатьсебя вправе сорвать любое, какое глянется.
– Тывся в Олив, – вздохнул Баки Бин. – У тебя нетвоображения.
Как раз вэтот миг Мелони подошла к Толстухе Дот. Она выбрала ее не толькопотому, что Дот Тафт была здесь явно старшей, но Мелони с большимдоверием относилась к дородным женщинам. Толстуха Дот приветливоулыбнулась, ей тоже пришлась по вкусу незнакомая великанша.
Двухженщин явно потянуло друг к другу, Мелони заговорила, и голос ее,отдавшийся эхом в пустых помещениях павильона, возбудил вниманиеЗлюки Хайда и Вернона Линча, которые заливали воду в радиатортрактора.
Мелониговорила обычно поразительно низким голосом, но иногда старалась егозавысить, и тогда казалось, что она кричит.
– Увас на ферме работает парень по имени Гомер Бур? –спросила она у Толстухи Дот.
– Гдеже ему еще работать? – на шутливой ноте ответила Дот. –Он твой приятель?
– Былкогда-то, – сказала Мелони. – Мы очень давно невиделись, – прибавила она, вдруг смутившись, насколькоМелони могла смутиться. Пожив с Лорной, она иногда смущалась вприсутствии женщин, а с мужчинами по-прежнему была груба исамоуверенна.
– ГдеГомер? – спросила Флоренс Злюку, уставившегося на Мелони.
– Разгружаетящики в Жаровне, – ответил Злюка Хайд и почему-товнутренне содрогнулся.
– Тыпришла повидать его? – спросила Толстуха Дот, заметив, чтоМелони машинально сжимает и разжимает кулаки.
– Явообще-то пришла, чтобы наняться на работу. Я умею обрывать яблоки.
– Сборщиковнанимает Гомер, – сказала Толстуха Дот. – Вамповезло, раз вы давние приятели.
– Сейчасеще рано нанимать, – буркнул Вернон Линч. Но Мелони так нанего взглянула, что он, вопреки обычаю, промолчал.
– Подискажи Гомеру, что к нему пришли, – послала Толстуха ДотВернона. – Гомер у нас главный.
– Главный? –переспросила Мелони.
АйринТитком хихикнула и отвернула голову, пряча шрам от ожога.
– Ктоздесь главный – большой секрет, – сказала она.Вернон Линч так резко включил мотор, что от черного маслянистого дымаиз выхлопной трубы женщины у прилавка закашлялись.
– Еслиты будешь здесь работать, тебе бы не худо знать, – сказалаТолстуха Дот, – что этот тип на тракторе большое дерьмо.
– Ончто, у вас такой один? – пожала плечами Мелони, и ТолстухаДот рассмеялась.
– Ой,мои пироги! – воскликнула Айрин Титком и бросилась кплите.
ФлоренсХайд дружески обняла Мелони, а Толстуха Дот плюхнула ей на плечоувесистую ладонь, как давней подруге. Вернулась Айрин и объявила, чтопироги получились хоть куда.
– Расскажи,откуда ты знаешь Гомера? – попросила Флоренс Хайд.
– Гдепознакомилась? Когда? – подхватила Толстуха Дот.
– ВСент-Облаке. Знаю его всю жизнь, – ответила Мелони. –Он был моим парнем, – продолжала она и, оскалившись,показала женщинам зубы, которым был нанесен когда-то непоправимыйурон.
– Даты что? – изумилась Толстуха Дот.
А ГомерБур в это время рассуждал с сыном Анджелом о мастурбации, точнее,говорил один Гомер. Они расположились в обеденный перерыв под однойиз самых старых яблонь в Жаровне; все утро развозили по садам ящикидля сборщиков яблонь, чередуясь за рулем; то отец вел трактор, а сынсбрасывал ящики, то наоборот. Съели бутерброды, и Анджел, взболтавбутылку с содовой, облил из нее отца, а Гомер мучительно ломалголову, как бы начать разговор на эту нелегкую тему. Кенди недавнозаметила Гомеру, что, судя по некоторым признакам (пятна напростыне), у Анджела начиналась пора половой зрелости и пришло времядля «мужского разговора».
– Знаешь,в Сент-Облаке было очень трудно уединиться – как бы междупрочим, по его мнению, начал Гомер.
Онилежали на спине в густой траве под сенью яблони, ветви которойпоникли под тяжестью яблок.
– Да? –безразлично бросил Анджел.
– Да.Ты ведь знаешь, я там был старший, мне было столько же, сколько тебесейчас. И я как бы отвечал за отделение мальчишек, А они были совсеммаленькие, у них еще признака волос в паху не было. И конечно, онипонятия не имели, почему их маленькие пенисы иногда напрягаются.Анджел засмеялся, Гомер тоже.
– Нуи как же ты устраивался? – спросил сын.
– Ждал,пока все уснут. И старался, чтобы не скрипели пружины. Но ты непредставляешь себе, сколько надо ждать, пока полтора десяткамальчишек угомонятся.
И обаопять немного посмеялись.
– Былсреди них один, постарше, он уже кое-что понимал, –продолжал воспитательную беседу отец. – Во всяком случае,уже начал себя исследовать. И когда первый раз забава кончилась чемположено, он сильно перепугался. Подумал, что у него что-тосломалось. И пошла кровь. В темноте-то цвета не видно.
Рассказываемаяистория была чистый вымысел. Но Анджелу она нравилась, он искреннесмеялся, и Гомер продолжал:
– Ончуть не плакал, просил, чтобы я включил свет. Говорил, что нечаяннопоранил себя.
– Поранил?
И обаопять рассмеялись.
– Да.Я включил свет, он заглянул под одеяло и говорит: «Страх-токакой! Он взял да выстрелил!» – словно речь шла опистолете, из которого он только что ранил себя.
Тут отецс сыном совсем развеселились.
– Конечно, –посерьезнев, продолжал Гомер, – я пытался кое-что емуобъяснить. Хотел внушить, что ничего плохого тут нет. Что этоестественно, проявление нормального, здорового организма. Хотя унекоторых об этом существует превратное понятие.
Анджелпритих, по-видимому, до него стал доходить смысл разговора.
– Представьсебе, каково объяснять подростку много младше тебя, что тяга кженщине пробуждается много раньше, чем появляется возможностьнастоящего секса, то есть половой близости с женщиной. –Выговорив наконец то, ради чего и городился весь огород, Гомерзамолчал, стараясь понять, что вынес Анджел из этого рассказа.
Сын жевалрезинку, устремив взгляд в дебри мощной кроны, раскинувшейся над ихголовами.
Какое-томгновение оба молчали. Потом Гомер сказал:
– Может,ты хочешь спросить меня о чем-нибудь?
Анджелхмыкнул, подумал немного.
– Да, –сказал он. – Хочу. Меня всегда интересовало, почему у тебянет женщины и тебя к ним не тянет.
Этоговопроса Гомер меньше всего ожидал после просветительной беседы. Нотут же понял, его-то и надо было ожидать и давно приготовитьвразумительное объяснение действительно странной ситуации. Это былодля сына более важно, чем проблема мастурбации.
– Видишьли, у меня в Сент-Облаке была девушка, – начал онобъяснять. – Очень грубая, головорез в юбке. Она быластарше меня. И сильнее… в то время, – сказал он изасмеялся.
– Неможет быть. – Анджел на этот раз не подхватил его смеха.Повернулся на бок, оперся на локоть и пристально смотрел на отца.
– Мыбыли совсем разные, – продолжал Гомер. – Этобыл тот случай, когда секс начинается раньше, чем дружба. Но дружбы унас так и не получилась. А потом и секс сам собой прекратился. Я дажесейчас затрудняюсь как-то назвать наши отношения.
– Ятак понял, что начало у тебя было не очень удачное? –спросил Анджел.
– Точно, –ответил Гомер.
– Адальше что?
– Явстретил Уолли и Кенди, – сказал Гомер. Тут надо бытьочень осторожным, напомнил он себе. – Если бы Кенди невышла замуж за Уолли, мы бы наверное, с ней поженились. Она почтибыла моей девушкой, какие-то пять минут. Уолли был на войне, мыдумали, что он погиб… – одним духом проговорил Гомер. –Мы трое очень дружили – я, Уолли и Кенди. А потом появился ты,и я понял: мне в жизни ничего больше не нужно.
Анджелопять лег на спину, устремив взгляд внутрь кроны.
– Значит,тебе все еще нравится Кенди? И поэтому ты ни на кого больше несмотришь?
– Да,пожалуй. А ты уже на кого-нибудь посматриваешь? – спросилГомер, чтобы переменить разговор.
– Понимаешь,я девушек не интересую, – ответил сын. – Те,кто мне нравится, старше меня. И они меня просто не замечают.
– Невелика беда, скоро все переменится, – ответил Гомер,легонько ткнув Анджела в бок. Анджел подтянул колени и, повернувшиськ отцу, тоже ткнул его. – Очень скоро девушки будутзаглядываться на тебя.
Он обнялАнджела, и они стали бороться. Борьба давала отцу возможностьфизически прикоснуться к сыну: Анджел последнее время началстесняться объятий и поцелуев, особенно на людях. Пятнадцатилетниемальчишки не любят телячьих нежностей, борьба – дело другое,это удовольствие пока еще не возбранялось. Они боролись с такимазартом, так шумно дышали, смеялись, что не слыхали, как к нимподошел Верной Линч.
– Эй,Гомер! – рявкнул Вернон и пнул их ногой, словно разнималсцепившихся собак.
Заметивнависшее над ними лицо Вернона, борцы замерли в неудобной позе исмутились, как будто их застали за чем-то недозволенным.
– Кончайвозню, – буркнул он, – Есть сообщение.
– Мне?
– Тампришла толстуха, говорит, что знает тебя. Она в павильоне.
Гомерулыбнулся. В павильоне работала не одна толстуха. И он подумал, чтоВернон говорит про Флоренс или Дот Тафт. Даже Лиз-Пиз и та запоследние годы заметно раздалась.
– Незнакомаябаба, – сказал Вернон и зашагал к трактору, бросая находу: – Хочет наняться на ферму. Спросила тебя. Говорит, стараязнакомая.
Гомермедленно поднялся; катаясь под старым деревом, он, видно, попалребром на корень, и оно сейчас ныло. Да еще Анджел натолкал зашиворот травы.
– Толстуха?Может, та, про которую ты рассказывал? – спросил отцаАнджел.
Гомеррасстегнул рубаху, стал вытряхивать траву, и Анджел пощекотал егоголый живот. Стареет отец, заметил он первый раз. Гомер все еще былподтянут, силен от физической работы, но брюшко уже наметилось, дажеслегка выпятилось поверх ремня, а в растрепанных от борьбы волосахседины больше, чем запутавшихся травинок. Глаза посерьезнели, такимон отца никогда не видел.
– Пап, –мягко сказал Анджел, – кто эта женщина?
Вовзгляде Гомера явно притаился страх, он застегнул рубашку не на тупуговицу, и Анджел ловко исправил ошибку.
– Неужелиэто та самая, головорез в юбке? – Анджел пыталсярассмешить отца.
Но Гомермолчал, даже не улыбнулся. Осталось разгрузить еще полприцепа, Гомервел трактор на самой большой скорости; Анджел часть ящиков простосбрасывал, и прицеп скоро опорожнился. Обратно поехали по шоссе, хотяГомер просил работников по нему не ездить, движение летом большое,можно попасть в аварию.
На детейвсегда производит сильное впечатление, когда родители нарушают своиже правила. Значит, действительно происходит что-то из ряда вонвыходящее.
– Тыдумаешь, это она? – прокричал отцу Анджел. Он стоял сзадина прицепе, держась руками за спинку сиденья. – Согласись,волнующий момент, – прибавил он, но Гомер не ответил и неулыбнулся.
Оноставил трактор с прицепом у склада рядом с павильоном.
– Нагружайприцеп, – велел он Анджелу.
Но отАнджела так просто не отделаешься. Он поспешил за отцом в павильон,где в окружении женщин возвышалась над всеми непримиримая, могучаяфигура Мелони.
– Этоона? – шепнул отцу Анджел.
– Привет,Мелони, – сказал Гомер, и все сразу затаили дыхание.
– Какпоживаешь, Солнышко?
– Солнышко! –повторила Толстуха Дот.
Анжел неудержался и тоже повторил. Надо же, его отец – «солнышко»!
Скольколет мечтала Мелони об этой минуте, но теперь ее взгляд был прикованне к Гомеру, а к Анджелу. Она не могла оторвать от него глаз. ГомерБур, приятного вида мужчина за сорок, нисколько не напоминал Гомера,которого она знала. Но этот юноша поразил ее в самое сердце. Она исама не ожидала того ошеломляющего впечатления, которое произвел нанее этот почти точный слепок с ее прежнего Гомера. Бедному Анджелубыло немного не по себе от ее бесцеремонного взгляда. Но он былджентльмен и радушно улыбнулся гостье.
– Насчеттебя никаких сомнений, – сказала Мелони. – Тыбольше похож на отца, чем он сейчас сам на себя.
ТолстухаДот и ее окружение жадно ловили каждое слово.
– Оченьприятно, что ты нашла сходство, – сказал Гомер, –но Анджел – мой приемный сын.
Господи,неужели Гомер Бур так ничему и не научился? Прожив годы, в которыхбыло все – тяготы, предательства, которые нарастили ему мускулыи жирок и очевидно состарили, неужели не понял он, глядя в яростные ипечальные глаза Мелони, что ее нельзя обмануть, что в характере у нееесть лакмусовая бумага на ложь.
– Приемный? –переспросила она, не сводя изжелта-серых глаз с Анджела и острочувствуя горечь разочарования: ее самый давний друг хочет опятьобмануть ее.
Именно вэту минуту в павильон быстрым шагом вошла Кенди, отвязавшись наконецот Баки Бина, взяла яблоко из корзины, почти готовой для прилавка,решительно откусила и, увидев, что никто не работает, подошла кгруппке бездельников.
Удобнеевсего было пристроиться к сборищу со стороны Гомера и Анджела,которые подошли последними, она встала между ними и, увидевнезнакомую женщину, смутилась – рот набит яблоком, с ходу непоприветствуешь.
– Добрыйдень! – кое-как выговорила она.
И Мелонисразу распознала в ее лице черты, которые в Анджеле показалисьнезнакомыми или забытыми; она их не помнила в том далеком Гомере.
– ЭтоМелони, – сказал Гомер Кенди, и Кенди чуть непоперхнулась; давным-давно на крыше дома сидра Гомер поведал ейисторию его отношений с этой женщиной.
– Аэто миссис Уортингтон, – промямлил он.
– Здравствуйте, –наконец внятно произнесла Кенди.
– МиссисУортингтон? – Рысьи глаза Мелони перебежали с Анджела наКенди, вернулись к Анджелу и остановились на Гомере.
К сходкенаконец присоединился Уолли, выехал из конторы в инвалидном кресле.
– Почемуэто сегодня никто не работает? – спросил он с обычнымдобродушием.
Увидевнезнакомую гостью, сразу же вежливо приветствовал ее.
– Здравствуйте, –улыбнулся он.
– Привет! –ответила Мелони.
– Моймуж, – сказала Кенди, опять сквозь набитый рот.
– Вашмуж? – переспросила Мелони,
– МистерУортингтон, – опять промямлил Гомер.
– Менявсе зовут Уолли.
– Мыс Мелони вместе выросли в приюте, – сказал Гомер.
– Да?Замечательно! – с чувством воскликнул Уолли. –Пусть вам все здесь покажут. И дом тоже, – сказал онГомеру. – Может, хотите поплавать в бассейне? –спросил он, обращаясь к Мелони, которая первый раз в жизни не знала,что сказать. И, не дождавшись ответа, повернулся к Толстухе Дот: –Скажи, пожалуйста, сколько мы собрали бушелей грейвенстинов. Меняждет у телефона заказчик. – Развернулся в кресле и поехалв контору.
– Злюказнает, – сказала Флоренс. – Он только что былна складе.
– Пойдитесходите за ним кто-нибудь, – распорядился Уолли иприбавил, взглянув на Мелони: – Рад был познакомиться.Оставайтесь с нами поужинать.
Кендиопять чуть не подавилась, но все-таки с трудом проглотила откусанноеяблоко.
– Спасибо, –ответила Мелони, обращаясь к Уолли. Кресло Уолли легко въехало вконтору, много лет назад Эверет Тафт убрал порог между комнатами инавесил дверь так, что она открывалась в ту и другую сторону, чтобыУолли по павильону и конторе ездил без посторонней помощи.
Он здесьединственный настоящий герой, думала Мелони, глядя, как качаетсятуда-сюда впустившая его дверь. Пальцы у нее непроизвольно сжималисьи разжимались. Ей хотелось дотронуться до Анджела, обнять его. Еестолько лет преследовало желание добраться до Гомера. И вот он передней, а она не знает, что делать. Упади она на колени или прими боевуюпозу – он явно готов ко всему, тоже не может совладать сруками, выбивает пальцами по бедру дробь. Хуже всего то, что в егоглазах нет ни капли любви к ней, смотрит как затравленный зверь –ни радости, ни любопытства. И еще она видела – заговори она оего сыне, о его мнимом сиротстве, он вцепится ей в шею, не успеет онаи слова вымолвить.
Казалось,все забыли, что Мелони пришла наниматься на работу.
– Хотите,пойдем посмотрим бассейн, – предложил Анджел.
– Яне умею плавать, – сказала Мелони. – Нопосмотрю с удовольствием.
Она теплоулыбнулась Анджелу щербатой улыбкой, и Гомер вздрогнул, такой улыбкиу Мелони он не знал. А безвольно висевшая рука Кенди вдруг ощутиласвинцовую тяжесть откушенного яблока.
– Послебассейна, – сказала она, – я покажу вам дом.Яблоко вдруг выпало у нее из руки, и она сама над собой рассмеялась.
– Ая проведу тебя по саду, – мрачно предложил Гомер.
– Ненадо меня водить по саду, Солнышко, – сказала Мелони. –Я столько их повидала на своем веку.
– А-а, –отозвался Гомер.
– Солнышко, –тупо повторила Кенди.
По дорогек дому Анджел ткнул отца в спину – появление Мелони все ещепредставлялось ему неожиданным и забавным сюрпризом. Гомер резкоповернулся и нахмурился, взглянув на сына, что еще больше раззадорилоАнджела. Он с энтузиазмом показывал Мелони бассейн, особенно скат дляколяски Уолли; Кенди и Гомер ждали их тем, временем в кухне.
– Мелонизнает, – сказал Гомер.
– Что? –спросила Кенди. – Что она знает?
– Мелонизнает все, – произнес Гомер, находясь в состоянии транса,сравнимом только с эфирной оглушенностью д-ра Кедра.
– Откудаей знать? Ты ей сказал?
– Неговори глупостей. Она всегда все знает.
– Этоты не говори глупостей, – резко ответила Кенди.
– Уоллипрекрасно плавает, – говорил Анджел Мелони. – Вокеане. Надо только отнести его за волнорезы. Обычно я его ношу.
– Тыочень красивый. – сказала Мелони. – Красивееотца.
Анджелсмутился, посмотрел температуру воды в бассейне.
– Теплая, –сказал он. – Плохо, что вы не умеете плавать. Но вы моглибы войти в воду, где мелко. Я могу научить вас лежать на спине. Моегоотца плавать учила Кенди.
– Невероятно!
Онапрошла в конец трамплинной доски, немножко покачалась, доска под еевесом прогнулась почти до самой воды.
– Еслия упаду, ты, конечно, меня спасешь, – сказала она. Анджелне мог понять, любезничает с ним эта великанша, угрожает или простоваляет дурака. Она была непредсказуема. И от этого с ней былоинтересно до жути.
– Да,я, наверное, смог бы вас спасти. Если бы вы стали тонуть, –с легким волнением проговорил он.
Мелониотошла от края доски, и походка ее приобрела ту пружинистость, какаясвойственна крупным представителям семейства кошачьих.
– Невероятно, –повторила она, пожирая взглядом все окружающее.
– Хотите,пойдем в дом, – предложил Анджел.
– Анеплохо у вас тут, – сказала Мелони, когда они обошли сКенди первый этаж.
Гомерповел ее на второй, в коридоре между его комнатой и Анджела Мелониостановилась и прошептала:
– Тыздорово устроился. Как ты с этим справляешься, Солнышко?
Еерыжеватые глаза жгли Гомера до физической боли.
– Икакой отсюда вид, – прибавила она, сидя на широкой кроватиГомера и глядя в окно.
Послечего спросила, можно ли воспользоваться туалетной комнатой; Гомеркивнул и пошел вниз перекинуться словом с Кенди; Анджел все ещекрутился рядом, взволнованный и распираемый любопытством. Перваяженщина отца с бандитскими наклонностями произвела на него сильноевпечатление. Его давно занимал вопрос, почему отец сторонится женщин,но после знакомства с этим грозным привидением из отцовскогопрошлого, его затворничество больше не выглядело странным. Еслипервой женщиной отца была эта устрашающая особа, тогда понятно,почему его больше не тянет к женскому полу.
Мелонипровела в туалетной целую вечность, дав Гомеру возможность собратьсяс духом. Он уговорил Кенди и Анджела вернуться в сад, оставить еговдвоем с Мелони.
– Онаведь ищет работу, – подчеркнул он. – Я хочупоговорить с ней с глазу на глаз.
– Ищетработу! – ужаснулась Кенди, и от одной этой мысли еекрасивые глаза свело к носу.
Зеркаланикогда не были в дружбе с Мелони, а то, что висело в ванной Гомера,оказалось особенно немилосердно. Она быстро просмотрела содержимоеаптечки за зеркалом, неизвестно почему спустила в унитаз какие-тотаблетки. Стала вынимать бритвенные лезвия из футляра и, пока вес неизвлекла, не остановилась; одно упало на пол, поднимая его, Мелонипорезала палец. Сунула палец в рот и тут первый раз взглянула на себяв зеркало. С лезвием в руке она обозревала отпечатавшиеся на лицесорок с чем-то лет жизни. Она никогда не была привлекательной,миловидной, но в ней жил хорошо отлаженный боевой механизм, сейчас жеона не была в этом уверена. Мелони поднесла лезвие к мешку под глазоми зажмурилась, как будто не хотела видеть, что сейчас сделает. Но онаничего не сделала. Просто положила лезвие на край умывальника изаплакала.
Втуалетной она нашла зажигалку; должно быть, ее забыла здесь Кенди –Гомер-то ведь не курил, а Уолли, конечно, по лестнице подняться немог. Огнем зажигалки Мелони расплавила конец зубной щетки, вставила вгорячую пластмассу лезвие и подождала, пока затвердеет. Сжала в рукепротивоположный конец и полюбовалась работой – отменное вышлооружие, маленькое, но опасное.
Тут ей наглаза попалась анкета попечительского совета пятнадцатилетнейдавности. Бумага сделалась ломкой, снимать пришлось осторожно. Мелоничитала вопросы, и в глазах у нее поплыло. Бросила щетку с лезвием вумывальник, потом сунула в аптечку, вынула. Ее стало мутить, вырвалов унитаз и, она дважды спустила воду.
Мелонидолго была в туалетной, когда спустилась вниз, Гомер ждал ее в кухнеодин. За то время настроение у нее сменилось несколько раз, и онасумела разобраться в чувствах, вызываемых у нее этим новым Гомером иего жизнью, которую она иначе как гнусной не назвала бы. Конечно, ей,наверное, доставила удовольствие общая неловкость, которую вызвало еепоявление. Но сейчас, спустившись на кухню, она чувствовала незлорадство, а горькое разочарование, более сильное, чем ненависть; иэто разочарование поселило в ее душе столь же сильную скорбь.
– Ядумала, из тебя выйдет что-то путное. А ты трахаешь жену бедногокалеки и зовешь родного сына приемышем! – вырвалось уМелони. – И это ты, Гомер. Ты ведь сам сирота!
– Этоне совсем так… – начал было оправдываться Гомер, но оназамотала своей огромной головой и отвернулась от него.
– Яне слепая, – продолжала она. – Меня необманешь. Я вижу, в каком ты дерьме. Обычное мещанское дерьмобогатеньких. Неверность и обман и ложь детям. И это, Гомер, ты!!!
Онавынула руки из карманов джинсов, сцепила за спиной пальцы, расцепилаи снова сунула руки в карманы.
И прикаждом ее движении Гомер вздрагивал, ожидая, что Мелони ударит его.
Гомер всеэти годы ждал, что Мелони когда-нибудь явится и учинит над нимфизическую расправу. Он знал ее агрессивность. Но такого нападения непредвидел. Он был всегда уверен, что, если они встретятся, силы ихбудут равны. Но сейчас понял, ему с Мелони не тягаться.
– Тыдумаешь, я очень счастлива, что смутила твой покой? – незамолкала Мелони. – Думаешь, я все время тебя искала,чтобы тебе насолить?
– Яне знал, что ты меня ищешь, – сказал Гомер.
– Оказывается,я очень в тебе ошибалась, – сказала Мелони. И Гомервынужден был признаться, что он тоже ошибался в ней. – Явсегда думала, что ты будешь как старик.
– КакКедр?
– Конечно,как Кедр! – стегала его словами Мелони. – Ядумала, ты будешь сеять добро. Как этот наш праведник с задраннымносом.
– Ясовсем не таким вижу Кедра, – сказал Гомер.
– Несмей мне возражать! – крикнула Мелони, и из глаз у неехлынули слезы. – Да, ты умеешь задирать нос, тут я неошиблась. Но ты не сеешь добро. Ты просто хмырь! Ты спал с бабой, откоторой должен был держаться подальше. А потом сочинил эту ложь дляродного сына. Сеятель добра! Герой! На моем языке это называетсяподлость!
С этимисловами Мелони ушла. Не простилась, не заговорила о работе, не далавозможности расспросить ее, как она эти годы жила и что с ней сейчас.
Гомерподнялся в ванную. Его затошнило, стало рвать. Он наполнил умывальникхолодной водой и сунул туда голову. Но болезненные удары в висках непрекращались. Сто семьдесят пять фунтов неопровержимой правдышарахнули его по лицу, в грудь, лишили дыхания. Во рту отдавалорвотой, он хотел вычистить зубы и порезал руку о лезвие бритвы,всаженное в щетку. Всю верхнюю часть тела словно парализовало –так Уолли, наверное, ощущал свою нижнюю часть. Протянув руки заполотенцем, он увидел: исчезла незаполненная анкета попечительскогосовета. Гомер представил себе, что может ответить на эти вопросыМелони, и жалость к себе сменилась страхом за приют. Он сейчас жепозвонил туда трубку взяла сестра Эдна.
– Ой,Гомер! – обрадовалась она, услыхав его голос.
– Уменя важное дело, – сказал он. – Я виделМелони.
– Мелони! –не веря ушам воскликнула сестра Эдна. – Миссис Гроганумрет от счастья.
– УМелони анкета совета попечителей, – сказал Гомер. –Пожалуйста, передай это доктору Кедру. Не очень-то приятная новость.Тот давний вопросник, составленный советом.
– Божемой! – сестра Эдна опустилась с небес на землю.
– Скореевсего, она его не заполнит. Но он у нее, на нем адрес, куда посылать.А я даже не знаю, где она. Откуда явилась, куда уехала.
– Оназамужем? Счастлива? – спрашивала сестра Эдна.
Господипомилуй, только и подумал Гомер. Сестра Эдна всегда громко кричала втрубку; она была уже совсем старая и, как видно, оценивалавозможности телефона только по дням плохой слышимости.
– Передайдоктору Кедру, что у Мелони анкета. Он должен об этом знать, –сказал он.
– Да,да! – кричала сестра Эдна. – А она счастлива?
– По-моему,нет.
– ОБоже!
– Ая думал, она останется на ужин, – сказал Уолли,раскладывая по тарелкам куски жареной рыбы-меча.
– Ая думал, ей нужна работа, – сказал Анджел.
– Чтоона делает? – спросил Уолли.
– Разнанимается сборщицей яблок, думаю, ничего другого не умеет, –ответила Кенди.
– По-моему,в работе она не нуждается, – сказал Гомер.
– Онапросто пришла посмотреть на тебя, – сказал Анджел. Уоллирассмеялся: Анджел ему рассказал, что Мелони была когда-то подружкойГомера, это было очень забавно.
– Клянусь,малыш, что отец еще не рассказывал тебе о Дебре Петтигрю, –подмигнул Уолли Анджелу.
– Перестань,Уолли, это было несерьезно, – вмешалась Кенди.
– Тычто-то еще от меня скрыл? – Анджел погрозил отцу пальцем.
– Да, –признался Гомер. – Но с Деброй у меня ничего серьезного небыло.
– Мыустраивали с твоим отцом парные свидания. Твой старик обычнорасполагался на заднем сиденье.
– Прекратисейчас же, – рассердилась Кенди, положив так много спаржиАнджелу и Гомеру, что им с Уолли ничего не осталось, и пришлосьтеперь перекладывать из тарелки в тарелку.
– Виделбы ты отца первый раз на киноплощадке! Он никак не мог понять, зачемэто смотрят кино из машины.
– Может,и Анджел еще этого не знает, – сказала Кенди.
– Конечно,знаю, – рассмеялся Анджел.
– Конечно,он знает, – подхватил смех Уолли.
– Толькобедуины не знают. – Гомер силился попасть в тон.
Послеужина он с Кенди мыл посуду: Анджел с Питом Хайдом отправилисьпрокатиться по садам. У них после ужина была такая игра –успеть объехать засветло все сады; в темноте Гомер ездить неразрешал.
А Уоллилюбил на закате посидеть возле бассейна. Гомер и Кенди видели в окнокухни, как он сидит в кресле-каталке, задрав голову, точноразглядывает небо. Он следил за ястребом, парившим прямо надПетушиным Гребнем, вокруг него вились, докучая ему, мелкие птахи, сопасностью для жизни отгоняя его от своих гнезд.
– Пришловремя все ему сказать, – проговорил тихо Гомер.
– Нет,пожалуйста, – попросила Кенди.
Он стоялу раковины с мыльной водой. Кенди подошла сзади, протянула к немуруки и столкнула в воду решетку, на которой жарилась рыба. Решеткабыла жирная, с приставшими обуглившимися кусочками рыбы; Гомер тотчасвыхватил ее из воды и принялся чистить.
– Пришловремя всем сказать все, – повторил Гомер. –Никаких больше ожиданий и надежд.
Кендисзади обняла его, прижалась к спине между лопатками; Гомер как незамечал ее; даже не повернулся, продолжая скоблить решетку.
– Мыобсудим с тобой, как это лучше сделать. Я согласен на любойвариант, – продолжал Гомер. – Хочешь, будешь сомной, когда я скажу Анджелу; хочешь, чтобы я был рядом во времятвоего разговора с Уолли, пожалуйста.
Кенди изовсех сил обняла его, а он все продолжал чистить. Она крепко укусилаего между лопатками. Ему пришлось повернуться и оттолкнуть ее.
– Тыхочешь, чтобы Анджел возненавидел меня? – крикнула Кенди.
– Анджелвсегда будет тебя любить. Ты для него всегда останешься тем, кем была– прекрасной матерью.
У Кенди вруках были щипцы для спаржи, Гомер подумал, что она сейчас швырнет ихв него, но она только открывала их и закрывала.
– Уоллименя возненавидит, – промолвила она жалобно.
– Тымне всегда говорила, что Уолли знает, – сказал Гомер. –И все равно любит тебя.
– Аты меня разлюбил, да? – сказала Кенди. И заплакала вголос. Бросила в Гомера щипцы, прижала стиснутые кулаки к бедрам и докрови прикусила нижнюю губу.
Гомерхотел чистым полотенцем вытереть ей губу, но она оттолкнула его.
– Ялюблю тебя, но мы становимся дрянными людьми, – сказал он.
– Мыхорошие люди! – Кенди затопала ногами. – Мыпоступаем правильно. Не хотим делать другим больно.
– Мыпоступаем, подло – сказал Гомер. – Пора этопрекратить.
Кенди вотчаянии взглянула в окно; Уолли у дальнего, глубокого конца бассейнауже не было.
– Поговоримпозже, – шепнула она Гомеру, взяла из одного бокала лед иприжала к губе. – Встретимся у бассейна.
– Убассейна не поговоришь.
– Будуждать тебя в доме сидра, – сказала она, поглядывая на обевходные двери, Уолли мог вкатиться в любую секунду.
– Нелучшее место для встречи.
– Тыпросто выйдешь погулять и зайдешь туда. Я тоже так просто выйду. Довстречи. Черт бы все побрал! – крикнула Кенди и ушла втуалетную.
Уолли вэто время как раз въезжал на террасу.
Хорошо,что туалетная оборудована для Уолли, особенно удобен умывальник –на высоте кресла-каталки, как в детских садах или в Сент-Облаке,вспомнила Кенди. Опустившись на колени, она подставила губы под струюхолодной воды.
– Какдвигается посуда? – спросил Уолли Гомера, который псе ещемучился с решеткой.
– Решеткасегодня очень грязная.
– Прости,пожалуйста, – искренне посочувствовал Уолли. –А где Кенди?
– Кажется,в туалете.
– А-а, –протянул Уолли и покатил в угол кухни, где на полу валялись щипцы инесколько сломанных стеблей спаржи. Наклонился, поднял щипцы и подалих Гомеру.
– Поедемпосмотрим последнюю пару подач, – предложил Уолли. –Оставь эту чертову посуду. Кенди домоет. – Уолли выкатилсяво двор и стал ждать Гомера с машиной.
Поехали вджипе Кенди, опустив верх, кресло-коляску не взяли: играют дети,можно подъехать к самой штрафной черте и смотреть игру из машины.Городок очень гордился освещением на стадионе; хотя, конечно, глупо,что дети так поздно играют, завтра рано вставать, да и площадка неочень ярко освещена; мячи, улетающие за черту, теряются: те, кторостом не вышел, с трудом берут высокие подачи. Уолли любил смотреть,как играют дети. Когда Анджел играл, он не пропускал ни однойвстречи. Но Анджел уже вырос, и игра малышни казалась ему нестерпимоскучной.
Когда ониподъехали, игра, к счастью (Гомер терпеть не мог бейсбол), подходилак концу. Подавал красный, весь в поту, толстячок, между подачами онявно тянул время, ждал, наверное, полной темноты (или отключениясвета), чтобы принимающий пропустил мяч.
– Знаешь,о чем я только жалею? – спросил Уолли.
– Очем? – спросил Гомер, страшась услышать ответ. Может, отом, что не может ходить? Или любить Кенди?
Но Уоллинеожиданно ответил:
– Отом, что не могу летать. Об этом я жалею больше всего. –Он глядел не на игру, а поверх высоких электрических мачт, куда-то втемное небо. – Быть над всеми и всем. В небе.
– Ая никогда не летал, – сказал Гомер.
– Боже,ведь это правда, – искренне удивился Уолли. –Ты действительно никогда не летал. Тебе очень понравится. Надо этоорганизовать. Анджел тоже будет в восторге. – И прибавил:– Вот чего мне больше всего недостает в жизни.
По дорогедомой Уолли потянулся к переключателю скорости и перевел нанейтральную.
– Заглушина секунду мотор, – сказал он Гомеру. – Давайнемного проедемся так.
Гомервыключил мотор, и джип бесшумно покатил дальше.
– Атеперь погаси фары, – попросил Уолли, – всегона секунду.
Гомерподчинился. Впереди виднелись освещенные окна «Океанскихдалей»; оба так хорошо знали дорогу, что ехали в темноте, неопасаясь; но тут деревья загородили огоньки, машина подпрыгнула нанезнакомом ухабе; им на миг показалось, что они потеряли направление,съехали с дороги и сейчас врежутся в дерево. И Гомер тут же включилфары.
– Воттак и в небе, – сказал Уолли, когда они свернули наподъездную дорогу и впереди в свете фар замаячило его инвалидноекресло.
ВзявУолли на руки, Гомер понес его к креслу. Уолли обнял его за шею.
– Недумай, старик, что я не ценю все, что ты для меня сделал, –сказал он, когда Гомер осторожно усаживал его в кресло.
– Дабудет тебе, – сказал Гомер.
– Нет,это очень серьезно. Я-то знаю, что ты для меня сделал. Никак не могувыбрать момент сказать, как я тебе благодарен. – С этимисловами Уолли громко поцеловал Гомера куда-то в переносицу.
Гомер вявном смущении выпрямился.
– Этоты, Уолли, сделал для меня все в жизни, – сказ. он.
Но Уоллитолько махнул рукой.
– Этонесравнимые вещи, – сказал он, и Гомер пошел ставить наместо джип.
Передсном Гомер пошел поцеловать Анджела.
– Тывообще-то можешь больше не приходить ко мне каждый вечер, –сказал Анджел.
– Яприхожу не по обязанности, а потому что мне очень приятно.
– Знаешь,о чем я думаю? – спросил Анджел.
– Очем? – сказал Гомер, опять со страхом ожидая ответа.
– Ядумаю, что тебе надо завести подружку, – немножкопомявшись, отвечал Анджел.
– Воткогда ты обзаведешься подружкой, тогда, может, и я решусь, –рассмеялся Гомер.
– Иу нас будут парные свидания, – сказал Анджел.
– Ябуду сидеть сзади, – подхватил шутку Гомер.
– Конечно,я очень люблю водить машину.
– Мыс тобой не долго проедем. Ты очень скоро захочешь остановиться.
– Этоуж точно, – веселился Анджел. – Пап, –вдруг сказал он, – а Дебра Петтигрю была такая же толстая,как Мелони?
– Данет! – ответил Гомер. – Были признаки, что онастанет со временем пышкой. Но тогда ей было далеко до сестры.
– Трудносебе представить сестренку Толстухи Дот тоненькой.
– Ая и не говорю, что она тоненькая, – сказал Гомер, обаопять рассмеялись, и Гомер, улучив минуту, чмокнул сына в переносицу,как его только что поцеловал Уолли. Прекрасное место для поцелуя –Гомеру очень нравилось, как пахнут волосы Анджела. –Спокойной ночи. Я очень тебя люблю, – сказал Гомер.
– Ия тебя люблю, пап. Спокойной ночи, – сказал Анджел, акогда Гомер был уже у двери, вдруг спросил: – Что ты любишьбольше всего на свете?
– Тебя.Больше всех на свете я люблю тебя.
– Апосле меня кого?
– Кендии Уолли, – ответил Гомер, стараясь слить два имени в однослово.
– Апотом?
– Потомдоктора Кедра и всех в Сент-Облаке.
– Ачто ты сделал в жизни самое лучшее? – спросил Анджел отца.
– Завелтебя.
– Ачто на втором месте?
– Познакомилсяс Кенди и Уолли.
– Этобыло давно?
– Очень.
– Аеще что? – настаивал Анджел.
– Спасженщине жизнь, – сказал Гомер. – Доктора Кедране было. А у нее начались припадки.
– Тымне рассказывал. – Анджела не трогало, что отец былкогда-то блестящим помощником д-ра Кедра. Разумеется, про абортыГомер ему не рассказывал. – Ну, а еще что? –допытывался он.
Сейчас быи надо все ему рассказать, подумал Гомер. А вместо этого скучнымголосом произнес:
– Большеничего. Я не герой. И ничего выдающегося в жизни не сделал. Даже нивот столечко.
– Этоне страшно, – утешил его сын. – Спокойной ночи.
– Спокойнойночи, – ответил Гомер.
В кухненикого не было. Ушли спать оба или Уолли лег один неизвестно, дверь вспальню закрыта и светлой щелки под дверью нет. Но лампа на кухнегорит, и снаружи перед домом свет не погашен. Гомер пошел в конторупавильона посмотреть почту. Увидев в конторе свет, Кенди поймет, гдеон. В дом сидра он зайдет на обратном пути, оставив в конторе свет;Уолли подумает, что Гомер или Кенди там заработались.
Средипочты оказалась посылка от д-ра Кедра, пришедшая в тот самый день,когда в «Океанские дали» явилась Мелони. Это показалосьГомеру дурным предзнаменованием. Он даже не хотел ее открывать.Наверняка в ней упаковка клизм. Но в ней был черный кожаный саквояждоктора, который потряс Гомера; кожа была потертая, мягкая,потускневшая медная застежка напоминала пряжку на подпруге старогоседла; тем ярче на фоне этих древностей выделялись новенькие буквы«Ф.Б.».
Гомероткрыл саквояж, заглянув в него, понюхал; оттуда, как он и ожидал,хлынул крепкий мужской запах старой кожи, к которому примешивалсясладковатый женский эфира. И Гомер мгновенно понял, что значат буквы«Ф.Б.». Ну конечно, «Фаззи Бук». Так вот оночто!
– ДокторБук, – громко произнес Гомер, вспомнив, как Кедр назвалего однажды доктором Буком.
Ему нехотелось возвращаться домой, но не оставлять же саквояж в конторе, оннаверняка забудет его, когда вернется выключить свет. У хорошегодокторского саквояжа есть одно замечательное достоинство – егоочень удобно носить. И Гомер захватил его в дом сидра. Саквояж былпустой, это было почему-то неприятно Гомеру, он сорвал несколькогрейвенстинов и ранних маков и положил их в саквояж. Естественно,яблоки в нем катались и постукивали, что, конечно, не вязалось собликом практикующего врача.
– ДокторБук, – произнес он, крупно шагая по высокой траве ипокачивая в такт шагам головой.
Кендидолго его ждала, нервы у нее были на пределе, и Гомер подумал, еслибы не ей, а ему предстояло объяснение с Уолли, он чувствовал бы себяне лучше.
Кендипостелила для них постель. И у него защемило сердце. Чистоепостельное белье в ожидании сезонников уже белело в изголовьяхкроватей, скатанные матрасы лежали в ногах.
Кендизастелила для них самую дальнюю от кухни койку. Принесла из кухнисвечку и зажгла ее; слабый язычок пламени смягчал неуютную пустотубарака. Свечи в доме сидра были запрещены. В прошлом году Гомерупришлось вставить один пункт, после того как сборщики чуть неустроили пожар. Теперь он выглядел так:
Пожалуйста,не курите в постели. И пожалуйста, никаких свечей!
Свечагорела слабо: из «чудесного» дома не разглядишь.
Кенди неразделась, но сидела на кровати, распустив волосы; щетка лежала наящике из-под яблок, изображавшем тумбочку. Эта щетка, такая знакомая,домашняя, потрясла Гомера, и он почувствовал себя (в руке ведь у негодокторский саквояж) эскулапом у постели умирающего, которому онбессилен помочь.
– Простименя, – начал он. – Мы пытались, действительнопытались… Но это не выход. Помочь может только правда. –И сам внутренне поежился, произнеся эту банальность.
Кендисидела, сжав колени и уронив на них руки. Ее всю трясло.
– Тыправда считаешь, что Анджел уже вырос и ему можно признаться? –прошептала она, как будто боялась разбудить спящих сборщиков,невидимых в неверном свете свечи.
– Онуже мастурбирует. Знает, зачем смотрят кино в машине под открытымнебом. Значит, и для всего остального дорос.
– Небудь вульгарен, – сказала Кенди.
– Прости.
– Всезон урожая столько дел, – напомнила она, снимая слетнего платья невидимые пылинки (платье было идеально чистое).
И Гомервспомнил, вот так же снимал пылинки Сениор Уортингтон, но у него этобыла болезнь Альцгеймера, доктор Кедр упоминал этот симптом. Как жеон называется, пытался вспомнить Гомер.
– Нучто ж, подождем и откроем им правду осенью, – сказал он. –Ждали пятнадцать лет, полтора месяца роли не играют.
Она леглана спину на узкую кровать, как маленькая девочка в чужом доме,которая ждет, что ей подоткнут одеяльце и поцелуют на ночь. Онподошел к кровати и неловко присел на край. Она положила руку к немуна колени. Он накрыл ее своей ладонью.
– Ох,Гомер, – прошептала она.
Но он неповернул к ней головы. Она взяла его руку, сунула ее себе под платье,и он ощутил обнаженное тело, под платьем у нее ничего не было. Он неубрал руку, но она покоилась на ее груди мертвым грузом.
– Какпо-твоему, чем это все кончится? – сказала она сухо,осознав безжизненность его руки.
– Непредставляю себе.
– Уолливышвырнет меня отсюда, – сказала Кенди без обиняков.
– Невышвырнет, – сказал Гомер. – А если вышвырнет,у тебя есть я. Потому он этого и не сделает.
– Акак же Анджел? Что он-то будет делать?
– Онэто сам решит, – сказал Гомер. – Будет жить тос тобой, то со мной, как захочет.
Язык неповорачивался говорить об этом, еще труднее было в это поверить.
– Онвозненавидит меня.
– Нет, –сказал Гомер.
Онаоттолкнула его руку. И рука послушно вернулась к нему на колени. Ещемиг, и ее рука нашарила его колено, он легко взял ее, как будто хотелпощупать пульс. На полу у его ног, как свернувшийся клубком кот,приютился нагруженный яблоками старенький саквояж; в дрожащемподслеповатом свете он выглядел единственным уместным предметом: кудабы хозяин его ни принес, докторский саквояж будет везде на месте.
– Аты куда денешься? – спросила Кенди.
– Аразве мне надо будет куда-то деваться?
– Да,наверное.
Гомерсилился вообразить себе дальнейший ход событий и вдруг явственноуслыхал звук приближающейся машины. Кенди, должно быть, тожеуслыхала, потому что мгновенно села и задула свечу. Они сидели, тесноприжавшись друг к другу, и слушали.
Машинастарая, или за ней плохой уход, выхлопная труба дребезжит, что-то склапанами. Тяжелая, с низкой посадкой, слышно, как днищем царапаетгривку между колеями немощеных дорог фермы. Водитель хорошо знаетдорогу, фары выключены. Вот почему они не заметили ее приближенияраньше.
Кендипоспешно приводила в порядок постель, но в темноте вряд ли аккуратносложила одеяло и простыни. Гомер быстро скатал матрас.
– ЭтоУолли, – прошептала она. Судя по звукам, наверняка егостарый кадиллак, без Рея Кендела за ним уж такого ухода не было.Гомер вспомнил, что выхлопная труба у него разболталась, моторперебрали совсем недавно, но клапаны не отрегулировали. Кадиллак –машина тяжелая, с низкой посадкой, не рассчитана на ухабистые дорогифермы.
Но как жеэто Уолли ухитрился добраться до него? Неужели дополз? Гомер вечеромсам поставил кадиллак за складом, дорога туда неровная, разбитая, наинвалидном кресле не проедешь.
– Может,это кто-то из местных, – шепнул Гомер Кенди; домом сидраиногда пользовались местные ловеласы; да и тенистые дорожки сада былихорошим укрытием для любовных парочек.
Тяжелаямашина затормозила у самого входа, Гомер и Кенди слышали, как оначиркнула передним бампером по стене.
– ЭтоУолли! – опять прошептала Кенди; кто из местных стал бытак близко подгонять машину к дому? Кто-то выключил газ, мотор ещенесколько раз чихнул и смолк. Им даже почудилось, что повеяло тепломот переставшего работать двигателя.
Гомеротпустил Кенди, споткнулся о саквояж и пошел было к двери, но Кендипритянула его к себе.
– Нельзядопустить, чтобы он еще и сюда полз, – сказал ей Гомер, ноКенди не могла заставить себя покинуть спасительную темноту дальнегоугла комнаты.
Гомерподнял с пола саквояж и пошел, нащупывая во тьме дорогу к выходу,протянул руку к выключателю, и пальцы нащупали новенький лист бумагис правилами. Дверца еще не хлопнула, но в машине явно слышались тихиеголоса; и Гомер помедлил нажать выключатель. Эх, Уолли, это нечестно!Если в машине говорят, то второй голос принадлежит Анджелу. Значит,Анджел подогнал к дому машину и привез Уолли сюда. Конечно, душа уУолли истерзана, но Гомер все же сердился на друга, зачем еще иАнджела сюда впутывать? Впрочем, Анджел и без того достаточно впутан.Снаружи зажглись фары – чтобы высветить дорогу к двери, что ли?
Да, Гомериначе представлял себе, где и как они с Кенди поведают им своюпечальную повесть. И Гомер включил на кухне свет. На мгновение яркийогонь ослепил его; он стоял в проеме двери и теперь был виден им какна ладони. Ему вдруг подумалось, а может, в этом и есть высший смысл.Когда-то в начале жизни кадиллак спас его, и вот теперь этот кадиллакопять приходит на помощь. Вот он весь перед ними, с видавшим видысаквояжем старого доктора, наконец-то решившийся сказать правду,проглотить горькое лекарство.
И он сталснимать с себя воображаемые пушинки. И вспомнил, как называют этотсимптом неврологи. Карфология.
Он крепчесжал ручку саквояжа. И все встало на место. Он знает, куда направитьстопы. Он, в сущности, остался тем, кем всегда был –неусыновленным сиротой. Ему как-то удалось вырваться из приюта навремя. Но законное право имеет на него только Сент-Облако. В сорок слишним пора понимать, где твой настоящий дом.
Д-р Кедрначал очередное письмо Гарри Трумэну, да вдруг вспомнил, чтопрезидент уже много лет Эйзенхауэр. Он отправил несколько писемРузвельту уже после его смерти и множество Элеоноре, но четаРузвельтов не удосужилась ему ответить.
И ГарриТрумэн не ответил. Он не помнил, писал ли он миссис Трумэн или ихдочери, но и от них ни ответа ни привета.
Онстарался не поддаваться расхолаживающим мыслям, сочиняя письмоЭйзенхауэру. Как он начал предыдущее письмо? Кажется, «дорогойГенерал», а вот что было дальше, хоть убей, не помнил.Наверное, написал, что был полевым хирургом в Первую мировую, потомперешел к главной теме, но как бы между прочим, применяя обходнойманевр. Может, пора уже писать жене генерала? Он аккуратно вывел:«Дорогая мать» – и рассмеялся.
Все этобез толку. Курам на смех писать Эйзенхауэру про аборты. Он выдернуллисток из машинки; и вдруг ни к селу ни к городу подумал, а ведьголова президента схожа с головой младенца.
В памятивсплыло, что Мелони завладела анкетой попечителей. Да, не времявалять дурака. Пошел и сказал сестре Анджеле, что после ужина, когдауснут дети, будет собрание.
На памятисестры Анджелы в Сент-Облаке не было еще ни одного собрания, если несчитать того, не совсем удачного, с попечителями. И она решила, чтосвалившееся как снег на голову собрание наверняка как-то с нимсвязано.
– Боже,что еще за собрание! – простонала сестра Эдна и весь деньходила, вздыхая.
МиссисГроган тоже разволновалась: ей никто не сказал, где оно будет. Какбудто в приюте можно из-за этого не найти собрания или вообщепропустить.
– Думаю,не трудно догадаться где, – успокаивала ее сестраКаролина.
Весь деньУилбур Кедр работал в кабинете сестры Анджелы. Никто в этот день нерожал; пришла женщина делать аборт; ее ласково встретили, устроили иназначили операцию на завтра. Уилбур Кедр ни разу не вышел изкабинета сестры Анджелы, ни на обед, ни на чай, даже «работуГосподню» перенесли на завтрашнее утро.
Онперечитывал и вносил последние штрихи в историю Фаззи Бука, этоговеликолепного врача; сочинил и некролог Гомеру Буру. Бедное сердцеГомера не выдержало – тяжелый сельскохозяйственный труд,богатая холестерином еда. «Сирота – мясоед, ведь онвсегда голоден», – написал д-р Кедр.
Д-р жеБук был сирота необычный. «Худой и строгий», –описал его Кедр. В самом деле, кто из сирот смел прекословить д-руКедру. А вот Фаззи Бук угрожал даже увольнением своему старомунаставнику. Он не только критиковал взгляды д-ра Кедра на аборт, нопостоянно грозил сообщить попечителям о противозаконной практике. Ане так давно Фаззи обрушил на Уилбура Кедра праведный гневмиссионера. Кедр знал – Фаззи Буку надо найти такое местоврачебной практики, куда бы рука попечителей не дотянулась. Фаззисейчас лечил от диспепсии азиатских детишек. (Д-р Кедр недавнопрочитал в «Ланцете», что диспепсия – главнаяпричина детской смертности в Юго-Восточной Азии.) Сердитые письмаФаззи были полны реалистических подробностей, которые д-р Кедрпочерпнул из рассказов Уолли (через письма Гомера) о его испытаниях вБирме; эти подробности придавали письмам особую достоверность.
Д-р Кедрочень устал, ему еще пришлось сочинить несколько писем в совет, не отсвоего имени, конечно. Он бы предпочел ужину эфир. Но надо былоподкрепиться – ведь ему предстояло вести собрание, которого стаким ужасом ожидали его затюканные помощницы. Он прочитал девочкамиз «Джейн Эйр» всего две страницы, и когда уходил, вспальне еще никто не спал.
«ДавидуКопперфильду» тоже не повезло, так что двое мальчишек чуть незаплакали, им очень хотелось послушать, что было дальше.
– Мнеочень жаль, но больше ничего интересного сегодня с Давидом неслучилось. Это был совсем коротенький день, – сказал онмальчишкам.
Зато усамого Уилбура Кедра день выдался чересчур длинный. И сестры и миссисГроган это знали. Он пригласил их в кабинет сестры Анджелы, наверное,здесь он черпал силы, обозревая разбросанные по столу бумаги и горысерых тетрадей с «Краткой летописью Сент-Облака»;облокотился о свою безотказную машинку, как о пюпитр.
– Приступим, –громко сказал он, обращаясь к шушукающимся женщинам, точно стукнулмолоточком председателя. – Мы должны преградить им путь.
СестраЭдна подумала, уж не ходит ли д-р Кедр тайком на станцию смотреть сначальником боевики по телевизору. Сама она частенько туданаведывалась. Рой Роджерс ей нравился больше, чем Хопалонг Кэсеиди,зря только он поет. Но им обоим она предпочитала Тома Микса.
– Комунадо преградить путь? – с бойцовским задором спросиласестра Каролина.
– Ивы, – д-р Кедр ткнул в нее пальцем, – будетемое главное оружие. Вы нажмете на курок. Пустите первую пулю.
МиссисГроган, давно опасавшаяся за свой рассудок, испугалась, что д-р Кедрее опередил. Сестра Анджела давно подозревала, что у Кедра поехалакрыша. Сестра же Эдна так его любила, что никакая хула не моглаприйти ей в голову. А сестре Каролине были прежде всего нужны факты.
– Прекрасно, –сказала она. – Давайте по порядку. В кого надо стрелять?
– Выдолжны выдать меня, – сказал ей д-р Кедр. –Донести на меня и на всех здесь сидящих.
– Никогдане сделаю ничего подобного.
И тогдад-р Кедр стал очень терпеливо им объяснять. Все очень просто –для него, конечно, ведь он обмозговывал это столько лет. Но не дляслушательниц. Пришлось взять их за руку, как маленьких, и шаг зашагом повести к спасению.
– Исходитьнадо из предпосылки, – сказал Кедр, – чтоМелони наверняка заполнит анкету и пошлет в совет. И что ответы еебудут не в нашу пользу. Не потому, что Мелони не любит Сент-Облако, –д-р Кедр поспешил взглядом успокоить миссис Гроган, которая уже былоподнялась на ее защиту, – а потому, что у Мелони отприроды злобный характер. Она такая родилась. И такая умрет. Она намзла не желает, но в один прекрасный день разозлится на кого-нибудь,сядет и ответит на эти вопросы, выложит все, что знает. В чем, в чем,а во лживости Мелони обвинить нельзя.
Поэтому,продолжал д-р Кедр, необходимо ее опередить, и до ее письма поставитьсовет в известность, что он, д-р Кедр, делает здесь аборты. Этоединственный путь к спасению. И естественно, совершить предательстводолжна сестра Каролина: она молода, в приюте недавно, какое-то времяборолась со своей совестью и в конце концов поняла, что не можетбольше молчать. Миссис Гроган и сестры, которые много старше ее, несмеют и пикнуть, д-р Кедр для них царь и бог, и она утверждает, ихвины ни в чем нет. Она вообще против любого вида диктаторства. В этом(и любом) обществе. Это обращение к совету – в рамках борьбы заправа женщин. Медицинские сестры такие же люди, как все, нельзяпозволять врачам попирать их достоинство. Да, медсестре не к лицувосставать на врача, но если врач нарушает закон, ее моральный долг –разоблачить его. Д-р Кедр был уверен, что миссис Гудхолл будет ввосторге от этой строчки – о «моральном долге».Ведь она, несомненно, во власти иллюзии, что служение моральномудолгу – смысл ее жизни. Он уверен, именно это тяжкое бремяпревратило ее в кислую, злобную мымру.
СестрыАнджела и Эдна слушали своего кумира, раскрыв рты, как птенцы вгнезде, ожидающие еды из клюва родителей. Головы втянуты в плечи,разинутые клювики устремлены вверх, ждут, когда им кинут вожделенногочервяка.
МиссисГроган жалела, что не прихватила с собой вязанье, если это и естьсобрание, она никогда больше не будет на них ходить. А сестраКаролина стала уже смекать, куда гнет старик; у неё была политическаязакалка, и как только она уловила, кто враг (совет попечителей),стала внимательно слушать вождя, который с таким жаром излагал планнеминуемого разгрома противника. Это была своего рода революция. Асестра Каролины была сторонницей революций.
– Ивот еще что, – обратившись к ней, сказал д-р Кедр. –Необходимо привлечь на свою сторону правое крыло совета; они вассчитают розовой. А вы предстаньте перед ними христианкой. Тогда онипростят вам все, захотят вас продвинуть и назначат здесь главной. Авы… – сказал д-р Кедр, указывая пальцем на сеструАнджелу.
– Я? –с испугом произнесла та, но д-р Кедр успокоил ее, объяснив, что лучшенее никто не представит Фаззи Бука. Ведь это она нарекла его. И развене она все время поддерживала его праведную борьбу против д-ра Кедра?Фаззи хорошо всех знал и любил в Сент-Облаке, был в курсе всех нужд ичаяний, и его взгляды (на аборт) не отличались от взглядов сестрыАнджелы.
– Да? –удивилась сестра Анджела. – Так я же за аборт!
– Разумеется!Но если вы хотите, чтобы мы в Сент-Облаке и дальше помогали женщинам,надо притвориться, что против. Притвориться обязаны все.
– Ия? – спросила сестра Эдна.
– Конечно.Вы заявите совету, что теперь, когда д-р Кедр пойман, совесть васбольше не мучает.
Если д-рФаззи Бук и впрямь здесь появится, сестра Эдна, конечно, будетложиться спать со спокойной совестью, а миссис Гроган перестанетмолиться до изнурения. С появлением кристально чистого д-ра Бука,может, и молиться будет незачем.
«Мыдействительно обожаем д-ра Кедра, – напишетпопечительскому совету сестра Анджела. Бедный старик уверен в своейправоте, знает, ради кого и для чего он на это пошел. Он так любитсирот, готов ради них на все. Эта социальная проблема сломала его ирасстроила его психику. Нас очень огорчает эта история. Какую ценуприходится за нее платить».
«Действительно,какую», – думала сестра Эдна, рот все еще открыт,головка втянута в плечи – никогда еще она так сильно не любилад-ра Кедра. Он и правда готов ради них на все.
– Ачто будет с вами, Уилбур, если мы вас предадим? – спросилаона, и по ее сморщенной щечке медленно покатилась слеза.
– Мнепочти сто лет, Эдна, – ласково сказал Уилбур Кедр. –Пойду на пенсию.
– Новы далеко от нас не уедете? – спросила миссис Гроган.
– Постараюсь, –ответил д-р Кедр.
Онговорил о Фаззи Буке с такой убежденностью, рассказал столькоподробностей его жизни, что только одна сестра Каролина заметилауязвимое место в его великолепном плане.
– Ачто, если Гомер Бур не захочет сюда приехать и стать Фаззи Буком? –спросила она.
– Сент-Облако– его родной дом, – произнесла, как заклинание,сестра Анджела. Для нее это было ясно как Божий день, а Гомер не могдумать об этом без содрогания.
– Ноон не верит в аборты, – напомнила старикам сестраКаролина. – Когда вы говорили с ним об этом? –спросила она д-ра Кедра. – Я сравнительно недавно. Онпризнает ваше право делать аборты, это ведь он послал меня к вам. Ноговорит, что сам никогда не будет их делать. Для него это убийство.Вот как он к этому относится.
– Онбез пяти минут превосходный хирург, – устало проговорилд-р Кедр.
СестраКаролина обвела их взглядом, и они показались ей динозаврами, нетолько допотопными, но и слишком огромными для этого мира. Развепланета может таких прокормить? Мысль не совсем социалистическая, ноона смотрела на них, и у нее сжималось сердце.
– ДляГомера аборт – это убийство, – повторила сестраКаролина, чувствуя себя в ответе за этих голодных динозавров,которые, несмотря на размеры, выглядели изможденными и слабыми.
– Ачто же нам делать – ждать и надеяться? – спросиласестра Анджела.
Никто ейне ответил.
– Господи,поддержи нас весь долгий день, пока не удлинятся тени и не наступитвечер… – тихо начала молиться миссис Гроган.
Но д-рКедр прервал ее:
– Еслиесть еще путь к спасению, это отнюдь не молитва.
– Дляменя молитва – единственно верный путь, – возразиламиссис Гроган.
– Воти молитесь про себя. – Кедр был тверд.
Онмедленно передвигался по маленькой комнате. Дал сестре Анджеле письмопопечителям собственного сочинения. Вручил письмо и сестре Каролине.
– Простоподпишите их, – сказал он. – Можете, конечно,прочитать.
– Новедь еще неизвестно, предаст ли вас Мелони, – сказаламиссис Гроган.
– Какоеэто имеет значение, – ответил Кедр. – Взглянитена меня. Мне ведь уже мало осталось. И я не хочу, чтобы наше делозависело от Мелони, от моих лет или эфира.
Услыхавэти слова, сестра Эдна спрятала лицо в ладони.
– Унас одно спасение – Гомер, – подвел итог д-р Кедр.
СестрыАнджела и Каролина поставили подписи, Кедр выбрал несколько писем изпереписки Уилбура Кедра и Фаззи Бука. И сестра Анджела вложила их вконверт со своим письмом. Пусть совет поймет, что решение принятовсеми сестрами вместе с миссис Гроган. В эту ночь д-р Кедр заснул безэфира.
МиссисГроган, которая всегда спала как сурок, в ту ночь не сомкнула глаз,молилась. Сестра Эдна долго гуляла по яблоневому саду. Теперь они всеухаживают за ним, но их яблокам далеко до тех, что присылает Гомер.Сестре Каролине, у которой был (с этим никто не спорил) самый живойум, д-р Кедр поручил обдумать все подробности жизни и образованияревностного миссионера д-ра Бука; если совет будет задавать вопросы,а это, несомненно, случится, кто-то ведь должен вразумительно емуотвечать. Несмотря на молодость и бьющую через край энергию, сестраКаролина не без сопротивления взяла с собой в постель историю Фаззи;но сон скоро одолел ее, она не успела даже дойти до детей, умирающихот диспепсии.
СестраАнджела в ту ночь дежурила. Дважды дала женщине, ждущей аборта,успокоительное; беременной принесла стакан воды; уложила как следуетмалыша, которому снился неспокойный сон, – он сбросилодеяло и спал с ногами на подушке. Д-р Кедр так устал, что отменилвечерний обход с поцелуями. Сестра Анджела сама совершила обход, радид-ра Кедра, да, наверное, и ради самой себя. Поцеловав последнегомальчугана, она почувствовала в пояснице боль и присела на свободнуюкровать. Прислушалась к дыханию спящих сирот и попыталась вспомнить,каким был маленький Гомер, как дышал, в какой позе любил спать. Мыслио нем успокаивали. Преклонные годы, эфир и еще Мелони – да,пожалуй, только и остается, что уповать на Гомера.
– Гомер,пожалуйста, возвращайся домой, – шептала она. –Пожалуйста, возвращайся.
СестраАнджела очень редко засыпала на дежурстве, а в спальне мальчиков ивообще, кажется, ни разу. Но это была особая ночь, и она не заметила,как уснула. Мальчишки увидели ее утром на одной из кроватей и оченьудивились: она проснулась от того, что они стали ползать по ней; и ейпришлось напустить на себя строгость – пусть не думают,сморивший ее сон еще не означает радикальных перемен в жизненныхустоях приюта. Хотя она сама не была в этом уверена. Один совсеммаленький мальчик, склонный к фантазиям, ей не поверил; он сказал,что она больше не сестра Анджела – лесовики превратили ее всироту. Кто такие лесовики, он не смог объяснить, но верил в нихсвято.
– Когдаты заснула, глазки у тебя покрылись корой. И ты стала деревом, –объяснил он ей.
– Чтоты, Господь с тобой, – возразила сестра Анджела.
– Теперьтебя могут усыновить только деревья.
– Какиеглупости! Деревья – это просто деревья. Их кора не может никомуповредить.
– Может.Есть такие люди – деревья. Они сироты. Как мы.
– Нучто ты, маленький. – Сестра Анджела взяла его на колени.
Было ещесовсем рано, а в кабинете уже стучала машинка. Как видно, д-р Кедр невсе вчера успел написать. Малыш у нее на коленях дрожал от страха.
– Слышишь,слышишь? – прошептал он.
– Машинку?
– Ктоэто?
– Этопросто пишущая машинка.
– Нет,это лесовик. Он весь покрыт корой. Иногда он приходит ночью, иногдаутром, – покачал головой мальчик.
Хотяпоясница все еще ныла, сестра Анджела взяла его на руки и понеслапоказать, кто там стучит. Она показала ему в раскрытую дверь д-раКедра и тут же подумала, что д-р Кедр за машинкой, пожалуй,пострашней лесовика.
– Видишь? –сказала сестра Анджела. – Это доктор Кедр печатает намашинке.
Увидевих, д-р Кедр нахмурился, недовольный тем, что его прервали.
– Тыведь знаешь доктора Кедра? – прибавила сестра Анджела.
Но умалыша не осталось и тени сомнения. Он крепко обнял сестру Анджелу зашею, потом осторожно протянул ручку в сторону д-ра Кедра за машинкойи прошептал: – Лесовик.
Этописьмо д-р Кедр сочинил в своей самой дидактической манере.Адресовано Гомеру Буру, и в нем вся без утайки правда. Он ни о чем непросил, не доказывал, что работа д-ра Бука важнее работы в саду. Некасался того, что Гомер Бур и Фаззи Бук – одно и то же лицо. Оннаписал другое. «Анджел поймет принесенную отцом жертву, оценитстремление приносить пользу» – вот точные слова Кедра.
«Мальчишкивосхищаются людьми, готовыми идти на риск. В их глазах это геройство.Были бы аборты разрешены, ты мог бы отказаться, в сущности, был быобязан, имея такие взгляды. Но раз аборты запрещены, твой долг –помогать женщине. Нельзя быть на поводу у собственных прихотей, ведьстольким женщинам отказано в праве выбора. В праве распоряжатьсясвоей судьбой. Я знаю, ты сознаешь, что это несправедливо. Но как жеты, именно ты, сознавая это, почитаешь возможным лишать другихпомощи, которую можешь оказать. Ты обязан им помогать, потому чтознаешь как. Кто им поможет, если не ты, подумай об этом». Д-рКедр очень устал, усни он сейчас, лицо его даже сестра Анджела неотличила бы от коры.
«Тыв западне. Но не я ее поставил, – писал он Гомеру. –Поскольку аборты запрещены, у женщин, которым он нужен, безопасноговыбора нет. И у тебя нет, раз ты можешь оказать им помощь. Тыскажешь, я попираю твое право выбора, но ведь и их право попрано.Если бы аборт был легален и женщина сама решала свою судьбу, ты бытоже имел это право. Отказался бы делать аборты, зная, что женщинепоможет кто-то другой. Но сегодня ты загнан в угол. Все загнаны –и ты и женщины. Все жертвы.
Ты –созданное мной произведение искусства. Вся остальная моя жизнь –только труд ремесленника. Не знаю, есть ли в тебе потребностьтворить, – написал в заключение д-р Кедр. – Ноя знаю, для какой работы ты создан. И ты это знаешь. Ты –врач».
Письмобыло отправлено с той же почтой, что и покаянные письма свещественными доказательствами, адресованные попечителям. СестраКаролина не только сама отнесла их на станцию, но и проследила, чтобымешок с почтой был погружен в вагон. Когда поезд отошел, сестраКаролина заметила молодую женщину, сошедшую на противоположнойплатформе и явно не знающую, куда идти; начальник станции смотрелтелевизор, и обратиться было не к кому. Сестра Каролина окликнула ее,и догадка ее подтвердилась – женщина искала приют. Она, правда,лишь кивнула головой, то ли не могла говорить, то ли не хотела. Ипошла вслед за сестрой Каролиной в приютскую больницу.
Д-р Кедртем временем заканчивал аборт женщине, приехавшей накануне ипроведшей ночь в приюте.
– Оченьсожалею, что вам пришлось ждать, – сказал ей д-р Кедр. –Надеюсь, вас никто не обидел?
– Никто.Все были очень добры, – ответила женщина. – Идаже дети такие милые. Те, которых я видела.
Д-раКедра удивило это «даже». Можно ли так говорить продетей! Дети милые всегда и везде. И он неожиданно спросил себя: какже выглядит Сент-Облако в глазах посторонних?
Он былопошел в провизорскую немного вздремнуть, но сестра Каролина уже велаеще одну пациентку. Молодая женщина не ответила на приветствие, и д-рКедр невольно отнесся к ней с подозрением.
– Выбеременны? – спросил он. Женщина кивнула. – Двамесяца? Женщина покачала головой и подняла три пальца. –Три месяца? – спросил Кедр, женщина пожала плечами иподняла четыре пальца. – Так, может, четыре? –Она подняла всю пятерню. – Ага, пять? – Женщинаприбавила один палец другой руки. – Шесть? –спросил Кедр. Женщина пожала плечами.
– Выуверены, что беременны? – опять спросил д-р Кедр. Женщинакивнула. – Но не знаете, какой срок? –продолжал допрашивать он странную пациентку, сестра Каролина темвременем помогла ей раздеться; женщина оказалась в крайней степениистощения, но теперь было видно, что беременность у нее большая. Д-рКедр осмотрел ее, она была очень горячая и от каждого прикосновениявздрагивала.
– Беременностьу вас шесть с половиной месяцев. Делать что-либо поздно, –сказал он. Женщина затрясла головой.
Он хотелосмотреть ее более тщательно, но сестра Каролина никак не моглаправильно ее усадить. Пока Каролина мерила ей температуру, Кедр щупалладонями напряженный живот. С каждым его прикосновением женщиназадерживала дыхание.
– Выпытались что-то сделать? – мягко спросил д-р Кедр. –И наверное, что-то повредили себе? – Женщина замерла бездвижения. – Почему вы не отвечаете? –выспрашивал ее Кедр, женщина покачала головой. – Вынемая? – Она опять покачала головой. – Кто-то свами жестоко обошелся? – Женщина опять пожала плечами.
Наконецсестре Каролине удалось удобно посадить пациентку в кресло.
– Сейчася буду смотреть вас внутри, – стал объяснять д-р Кедр. –Вот этим зеркалом. – Он показал инструмент. –Он холодный, но больно не будет. – Женщина опять затряслаголовой. – Я не сделаю вам больно, я только посмотрю.
– Унее температура 1041, –прошептала сестра Каролина д-ру Кедру.
– Ненадо так напрягаться, вам будет легче, – сказал д-р Кедр,чувствуя сопротивление влагалища.
Наклонился,чтобы осмотреть, и тут женщина заговорила:
– Этоне я. Я бы никогда не совала в себя это.
– Это? –переспросил д-р Кедр. – Что это? – Ему вдругзахотелось сначала узнать – что, а уже потом смотреть.
– Этоне я, – повторила женщина, – я бы никогдатакого не сделала.
Д-р Кедрнаклонился ниже к зеркалу, и у него перехватило дух. Смрад гниющейплоти, сепсиса был так силен, что он бы закашлялся, если бы незадержал дыхания, а знакомая пылающая краснота воспаления, дажеподернутая слегка выделениями, могла ослепить смельчака, рискнувшегозаглянуть в зеркало и видящего воспаление впервые. Уилбур Кедрзадышал медленно и равномерно – единственный способ придатьруке крепость. Он смотрел на воспаленные внутренности женщины и качалголовой – их жаром можно воспламенить мир. «Ну что бы тына это сказал, а, Гомер?» Жар, отраженный зеркалом, жег егоглаза.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

НАРУШИЛ ПРАВИЛА

Мелони,на попутных приехавшая в «Океанские дали», теперь такимже манером возвращалась в Бат; у нее пропала охота собирать яблоки.Дома она подумает, как провести отпуск, а может, досрочно вернется наработу. В Бате она сразу же пошла в пиццерию, куда ходили все еедружки; вид у нее был до того несчастный, что Лорна, бывшая там,оставила амбала, с которым любезничала за стойкой, и подсела кМелони.
– Вижу,что ты его нашла, – сказала она.
– Оночень изменился, – ответила Мелони и выложила Лорне все доконца. – Мне не из-за себя так плохо. На самом деле я и неожидала, что он все бросит и пойдет со мной. Я расстраиваюсь из-занего, он раньше был не такой. В моих глазах он был героем. Глупо,конечно, но у него всегда был такой вид. Он был настоящий. Казалсямне в тысячу раз лучше других, а это, оказалось, просто однавнешность.
– Ноты ведь не знаешь, что с ним за эти годы случилось, –философски заметила Лорна, она не знала Гомера, но всегдасочувствовала тем, кто пострадал из-за секса.
Еетеперешнее «страдание» выказывало явные признакинетерпения за стойкой. Амбала звали Боб, ему надоело ждать, он встали подошел к столику, где две женщины сидели, взявшись за руки.
– Всябеда в том, – говорила Мелони, – что Гомер –мужик. Я знала только одного мужика, который не был на поводу усвоего члена, – (Мелони имела в виду Д-ра Кедра), –да и тот утешался эфиром.
– Тысо мной пойдешь или опять будешь с ней путаться? – рявкнулБоб, обращаясь к Лорне, но глядя на Мелони.
– Мыстарые друзья, – мирно сказала Мелони, – просторазговорились.
– Яслыхал, ты в отпуске, ну и катилась бы куда подальше.
– Иди-каты, парень, отсюда, поищи для своего хрена другую лохань. Нет, нелохань, тебе и стопки хватит! – разразилась Мелони и неуспела моргнуть, Боб вывернул ей руку, да с такой силой, что сломалкость, да еще хрястнул лицом по столу.
Ксчастью, подскочили рабочие с верфи и оттащили его от Мелони.
Избольницы поехали в свой пансион, куда же еще, и обе снова стали житьвместе. Пока Мелони поправлялась, Лорна перевозила обратно вещи.Опухоль на лице через несколько дней спала, а синяк под глазами и наскулах, пройдя весь радужный спектр от матово-черного дозеленовато-желтого, исчез не скоро.
– Знаешь, –говорила Мелони, положив саднящее лицо Лорне на живот (Лорна при этомпоглаживала ее волосы), – в детстве у Гомера была какая-тоособая храбрость. Он всегда восставал против того, с чем не былсогласен. А теперь посмотри на него – трахает жену калеки илжет сыну.
– Отвратительно, –согласилась Лорна. – Да забудь ты о нем.
Мелониничего не ответила.
– Почемуты не хочешь подать в суд на Боба? – вдруг спросила Лорна.
– Аесли его засудят? – сказала Мелони.
– Нуи что? – не поняла Лорна.
– Отправятв тюрьму или еще куда-нибудь, – объяснила Мелони. –Где я его буду искать, когда поправлюсь?
– А-а, –протянула Лорна.
ГолосаГомер не узнал, а в слепящем свете фар ничего не видел.
– Чтоу тебя в сумке, Гомер? – спросил мистер Роз. Путь изКаролин в «Океанские дали» неблизкий, и старенькая машинапоскрипывала, отдувалась, овевая Гомера нутряным теплом, у нее явноболели все суставы.
– Спасибо,Гомер, что до поздней ночи приводишь в порядок мое жилье.
Он вышелиз света фар, и его черное лицо было все еще трудноразличимо. Гомерузнал мистера Роза по медлительным движениям, готовым в любую минутусмениться молниеносным выпадом.
– МистерРоз! – воскликнул Гомер.
– МистерБур, – улыбнулся мистер Роз.
Ониобменялись рукопожатиями, и сердце Гомера умерило свой ритм. Кендивсе еще пряталась в темных недрах дома, но мистер Роз сразу понял,что Гомер не один. Он бросил через кухню взгляд в жилую комнату иувидел выходящую на свет смущенную Кенди.
– МиссисУортингтон! – приветствовал ее мистер Роз.
– МистерРоз, – трясла его руку Кенди. – Как раз успелик вашему приезду, – ткнула она Гомера. –Только-только все закончили. Приготовили белье и одеяла, –объясняла она мистеру Розу, а тот не преминул подумать, как это онибез машины могли доставить в дом сидра такую кипу одеял. –Разложили по постелям, – уточнила Кенди.
– Заработалисьв конторе и вдруг вспомнили, белье-то не разложено, –добавил Гомер. Мистер Роз, проезжая мимо павильона, наверное,заметил, что в конторе свет.
МистерРоз кивнул и улыбнулся. В этот миг в машине заплакал младенец –Кенди так и подпрыгнула.
– Янаписал Уолли, что привезу с собой дочь, – сказал мистерРоз.
И в светефар появилась фигурка молодой женщины с ребенком на руках.
– Ятебя видел последний раз, когда ты была совсем маленькая, –сказал ей Гомер.
Женщинавзглянула на него отсутствующим взглядом: дальняя поездка, да еще смаленьким ребенком, должно быть, вымотала ее.
– Моядочь, – представил ее мистер Роз и, подумав, прибавил: –И ее дочь. Миссис Уортингтон и Гомер Бур.
– Кенди, –сказала Кенди и пожала руку молодой женщины.
– Гомер, –протянул руку Гомер, и, запамятовав ее имя, спросил, как ее зовут.
Та, какбудто чего-то испугавшись, взглянула на отца, ища у него не тосовета, не то поддержки.
– Роз, –ответил за нее мистер Роз.
Все, дажеего дочь, рассмеялись. Малышка на руках перестала плакать и удивленнотаращила глазенки на смеющихся.
– Яспрашиваю имя, а не фамилию, – уточнил Гомер.
– Этои есть имя, – сказал мистер Роз.
– РозРоз? – спросила Кенди.
Дочьмистера Роза неуверенно улыбалась.
– РозРоз, – с гордостью подтвердил мистер Роз.
Все опятьрассмеялись, малышка тоже заулыбалась, и Кенди стала играть еепальчиками.
– Аее как зовут? – спросила она молодую женщину.
– Еепока никак не зовут, – на этот раз ответила она сама.
– Мыеще думаем, – пояснил мистер Роз.
– Какэто хорошо, – одобрил Гомер, который помнил, как давалисьимена в приюте – на скорую руку и неизвестно на какой срок,может, всего на месяц. Джонов Уилбуров и Уилборов Уолшей пекли вСент-Облаке как блины, не напрягая воображения.
– Домсидра не приспособлен для младенцев, – сказала Кенди. –Обязательно зайдите к нам, у меня остались детские вещи, которыемогут вам пригодиться. На чердаке есть даже манеж, да, Гомер?
– Мыни в чем не нуждаемся, – сказал мистер Роз, приятноосклабившись. – Но она, конечно, как-нибудь к вам зайдет.
– Мнекажется, я сейчас засну и просплю целые сутки, – сказалаРоз Роз.
– Еслихотите, я посижу с малышкой, – предложила Кенди, –а вы выспитесь.
– Мыни в чем не нуждаемся. – Роз опять улыбнулся. –Во всяком случае сейчас.
– Хотите,поможем распаковать вещи? – спросил Гомер.
– Самиуправимся. А что у тебя, Гомер, в сумке? – неожиданнопоинтересовался мистер Роз, когда Гомер с Кенди, пожелав спокойнойночи, уже двинулись в сторону конторы.
– Яблоки, –сказал Гомер.
– Ктоже носит яблоки в докторском саквояже, – заметил мистерРоз.
Гомеррасстегнул молнию и показал содержимое.
– Выходит,ты яблочный врач, – пошутил мистер Роз. Гомер чуть невыпалил свое «точно».
– Онзнает, – сказал Гомер, когда они уже подходили к конторе.
– Конечно,знает, – кивнула Кенди. – Но теперь это всеравно.
– Да,наверно, – согласился Гомер.
– Главное– набраться решимости, – сказала Кенди. –Тогда признаться будет не так уж и трудно.
– Воткончим с урожаем и признаемся. – Гомер взял ее за руку,но, подойдя к освещенному окну конторы, отпустил руку. И в конторуони вошли врозь.
– Асаквояж кому? – спросила Кенди и поцеловала Гомера напрощанье.
– Саквояжмне. Уверен, что мне.
Лежа впостели, Гомер думал о том, как велика власть мистера Роза над егоокружением – дочь не смеет даже дать имя собственной дочери.Проснулся он на рассвете, взял с ночного столика ручку и с тяжелойобреченностью стал обводить написанные карандашом последниеокончательные цифры на обратной стороне фотографии с экипажем «Ударовсудьбы». Жирная черная линия ложилась поверх светлойкарандашной, нестираемость как бы внушала надежду; контракты тожеподписывают ручкой, как видно, чернила считаются более крепкимзароком, чем грифель карандаша. Он не знал, что и Кенди не спит, унее заболел живот, и она пошла в ванную за лекарством. Ее тожепотянуло взглянуть на число «270», поставившее точку ихтайным встречам после возвращения Уолли. Но Кенди обошлась с нимменее почтительно. Вместо ручки она обратилась к ластику и бесследностерла его с обратной стороны фотографии, на которой учила Гомераплавать. Живот сразу прошел, и она скоро уснула. Это удивило ее –как легко, без надрыва приняла она мысль, что ее жизнь (та, которуюона вела вот уже пятнадцать лет) через пару месяцев кончится.
А Гомер ине пытался уснуть, он хорошо знал себя, все равно не уснет. Открыл«Новоанглийский медицинский вестник» и стал читать проантибиотики. Он уже много лет следил за применением пенициллина истрептомицина. Ауромицин и террамицин знал меньше, но в примененииантибиотиков, по его мнению, было много общего. Он прочитал проограниченные возможности неомицина; отметил, что акромицин итетрациклин одно и то же. Вывел несколько раз на полях «эритромицин»,пока не запомнил, этому его научил д-р Кедр.
«Э-р-и-т-р-о-м-и-ц-и-н», –писал Гомер, «яблочный врач», как его назвал мистер Роз.Этот ярлык он тоже занес на поля, ниже добавил: «Вновь бедуин».И стал одеваться.
УтромКенди послала Анджела в дом сидра, узнать у Роз Роз, не нужно ли чегоребенку. И Анджел с первого взгляда влюбился. Парни, его сверстники,смеялись над его именем. Он, наверное, был единственный Анджел вовсем Мэне. И он стеснялся знакомиться с девушками, боясь назвать своеимя. Красивые, самоуверенные одноклассницы из Сердца и камня незамечали его, их интересовали парни постарше. Он нравился дурнушкам,любительницам сплетен. Они могли часами болтать, когда, кому, какойпарень что говорил. Он знал, что все, сказанное им одной из них,вечером будет растрезвонено по телефону всем. И наутро они будутсмотреть на него, хихикая и пожимая плечами, как будто накануне онкаждой сморозил одну и ту же глупость. И он старался держаться от нихподальше, поглядывая на девушек из старших классов: ему нравились те,кто редко шепчется с подружками. Они ему казались взрослыми,искушенными – должно быть, позволяли себе то, что лучше хранитьото всех в тайне.
В 195…году девушки одних лет с Анджелом мечтали встречаться со взрослымипарнями; ну а те, как было и будет во все времена, мечтали о большем,чем невинные свидания.
Дочьмистера Роза была не только экзотическое создание. У нее была своядочка, а значит, с этим «большим» она уже была знакома.
По утрамв доме сидра было сыро и холодно. И Роз Роз купала малышку снаружи,на солнце. Когда Анджел подошел, малышка плескалась в большой лохани,а Роз Роз что-то ей ласково говорила и не слыхала его шагов. Анджелрос в основном под надзором отца, и его очень тронула сцена мадонны смладенцем, тем более что мадонна была на удивление юна, всего надва-три года старше. Но ухватки и выражение лица, когда она гляделана девочку, были зрелые, материнские. Фигура вполне сложилась. Лицокруглое, мальчишеское, ростом немного выше Анджела.
– Доброеутро, – громко сказал Анджел, напугав малышку в лохани.
Роз Розподхватила ее в полотенце и выпрямилась.
– Ты,наверно, Анджел, – сказала она, застенчиво улыбнувшись.
Через вселицо у нее шел тонкий шрам, задевший нос, верхнюю губу и даже десну;нож, как видно, наткнулся на клык и выбил его; поэтому улыбка у неебыла скованной. Потом она объяснила Анджелу, что нож задел корень изуб выпал. Любовь, захлестнувшая Анджела, была так сильна, что дажешрам показался ему прекрасным. Во всем облике Роз Роз это былединственный изъян.
– Яподумал, может, для ребенка что-то нужно, – сказал он.
– Унее режутся зубки. Вот она и куксится, – опять улыбнуласьРоз Роз.
Из домасидра вышел мистер Роз; увидев Анджела, он тоже улыбнулся, приветливомахнул, подошел и обнял его за плечи.
– Какты живешь? – спросил он. – Вырос, вижу. А якогда-то ставил его себе на плечи, – повернулся он кдочери. – И он рвал яблоки, до которых не дотянуться, –пояснил мистер Роз и от избытка чувств ткнул его кулаком в бок.
– Янадеюсь еще подрасти, – сказал Анджел; пусть Роз Роз недумает, что он такой и останется. Он будет выше ее, совсем скоро.
Жаль, чтоон без рубашки. Правда, мускулами он гордится, но в рубашке солиднее.Зато она оценит его загар, так что и без рубашки неплохо. Анджелсунул руки в задние карманы брюк и пожалел, что не в бейсболке,форменной кепке бостонской бейсбольной команды «Редсокс».Если утром замешкаешься, бейсболку надевает Кенди. Второе летообещает купить новую, эта немного порвалась, у Кенди привычкавставлять карандаш в дырочку для вентиляции.
Вяблочный сезон Кенди работала учетчицей, и карандаш был ей нужен.Анджел второе лето вывозил из садов ящики с яблоками на тракторе сприцепом.
Вернувшись,он сказал отцу, что дочка Роз Роз капризничает, у нее режутся зубки.Гомер знал, как этому помочь, и послал Анджела (вместе с Уолли) вгород за пустышками. Затем отправил его обратно в дом сидра спокупкой и пузырьком, куда вылил немного виски; Уолли изредка выпивалстопку, и в доме была бутылка «Бурбона», полная на тричетверти. Гомер показал Анджелу, как обработать спиртным воспаленныедесны девочки.
– Вискиуспокаивает зуд десен, – сказал Анджел Роз Роз.
Смочилпалец виски и сунул его в крошечный ротик, малышка поперхнулась, оталкогольных паров глазки расширились, в них блеснули слезы. Анджелиспугался, что ее вырвет, но она тут же стала жевать палец деснами,да с таким удовольствием, что когда Анджел вынул палец, чтобы еще разсмочить, малышка горько заплакала.
– Смотри,как бы она не пристрастилась к алкоголю, – сказала РозРоз.
– Непристрастится, – уверил ее Анджел. – Вискиснимает зуд.
Роз Розразглядывала пустышки. Те же резиновые соски, как на детскихбутылочках, только без дырки и с большим голубым кольцом из пластика,чтобы ребенок не подавился. Если дать соску с пустой бутылочкой,объяснил Анджел, ребенок наглотается воздуха, будет срыгивать, да ещеи животик заболит.
– Откудаты все это знаешь? – спросила Роз Роз. –Сколько тебе лет?
– Скорошестнадцать. А тебе?
– Почтистолько же.
К вечеруАнджел опять пошел в дом сидра, справиться, как зубки, и увидел, чтомалышка Роз не одна тешится пустышкой. На крыше сидел мистер Роз, иАнджел еще издали увидел ярко-голубое кольцо, торчащее у него изорта.
– Увас тоже режутся зубы? – крикнул ему Анджел. Мистер Рознеторопливо, как все, что делал, вынул изо рта соску.
– Яотучаюсь курить, – сказал он. – Когда во ртуцелый день соска, зачем сигареты? – Широко улыбнувшись, онопять сунул пустышку в рот.
Анджелвошел в дом, малышка Роз спала с пустышкой во рту, а Роз Роз мылаголову. Она стояла в кухне над раковиной, повернувшись к нему спиной;и он не видел ее груди, хотя Роз Роз была по пояс раздета.
– Этоты? – спросила она, не поворачиваясь и не спеша одеться.
– Прости, –сказал Анджел и попятился из дверей, не совсем поняв, к кому обращенвопрос. – Мне надо было бы постучаться.
Услыхавего, Роз Роз поспешно завернулась в полотенце, хотя голова у нее ещебыла в пене. Скорее всего, она сначала подумала, что вошел отец.
– Япришел узнать, как режутся зубки, – объяснил своепоявление Анджел.
– Всев порядке. – ответила Роз Роз. – Ты настоящийврач. И сегодня мой герой, – улыбнулась она своей куцейулыбкой. Радужные ручейки шампуня стекали у нее по шее – подполотенце, на руки, которые она сложила на груди крест-накрест.
Анджел,улыбаясь, пятился назад, пока спиной не ткнулся в старенькийавтомобиль, стоявший совсем близко у дома. По крыше прокатилсякамушек и стукнул Анджела по голове – весьма ощутительно,несмотря на надетую набекрень бейсболку, которую успел-таки стянуть,и Кенди отправилась в сад с непокрытой головой. Анджел посмотрелвверх на мистера Роза, пустившего вниз камушек.
– Убитнаповал, – улыбнулся м-р Роз.
НоАнджела убила наповал Роз Роз. На нетвердых ногах двинулся он кяблочному павильону, а оттуда к «чудесному» дому. Ктоотец ребенка, где он, недоумевал Анджел. И где миссис Роз? Что,мистер Роз с дочерью живут одни?
Он пошелк себе наверх и принялся составлять список имен. Выписал из словаря идобавил несколько своих. Самый верный способ произвести впечатлениена маму, которая ломает голову, как назвать ребенка.
Анджелбыл бы находкой для Сент-Облака, где придумывание имен стало давнопробуксовывать. Конечно, молодая энергичная сестра Каролина внеслаоживление, но на ее выбор явно влияли политические пристрастия.Любимые ее имена были Карл (Карл Маркс), Юджин (Юджин Дебс), Фридрих(Фридрих Энгельс). Последнее вызвало, однако, всеобщий протест, и ейпришлось удовлетвориться Фредом – именем, которое она терпетьне могла. А сестра Анджела возражала и против Нормана (Норман Томас),оно ей не нравилось, так же как Уилбур. Правда, неизвестно, надолгохватило бы Анджела, если бы пришлось нарекать младенцев чуть ли некаждый день. Но, подыскивая имя для дочери Роз Роз, Анджел, смешносказать, испытывал священный трепет. Впрочем, это чувство вообщехарактерно для юноши, влюбленного первый раз в жизни.
Абби?Альбера? Александра? Аманда? Амелия? Антуанетта? Аврора? –взвешивал в уме Анджел.
– АврораРоз, – громко произнес он. – Нет, не годится. –И опять обратился к выписанным именам. Шрам на лице любимой женщиныбыл так тонок, что, казалось, если его поцеловать, он сам собойисчезнет. И Анджел перешел к букве «Б».
Беатриса?Бернис? Бианка? Бланш? Бриджит?
* * *
У д-раКедра были заботы иного свойства. Умершая пациентка пришла вСент-Облако, не имея при себе никаких документов, удостоверяющихличность; принесла с собой только обжигающую инфекцию, перед котороймедицина спасовала, мертвый, застрявший в ней плод (и несколькопредметов, которыми она или кто-то другой пытался его извлечь),перфорированную матку, немыслимую температуру и острый перитонит.Слишком поздно добралась она до д-ра Кедра, не мог он ее спасти иочень от этого страдал.
– Онапришла сюда своими ногами, – сказал он сестре Каролине, –а я ведь все-таки еще врач.
– Воти будьте им. Не распускайте нюни.
– Яуже очень стар. Врач помоложе, попроворнее, возможно, и спас быее.
– Есливы действительно так думаете, тогда вы и правда очень стары, –отрезала сестра Каролина. – Вы неадекватно воспринимаетепроисходящее.
– Неадекватно, –сказал д-р Кедр и удалился в провизорскую.
Он всегдастрадал, если не удавалось спасти пациентку; но ведь эта пациенткаявилась в приют в безнадежном состоянии. Сестра Каролина ни на миг втом не сомневалась,
– Разон винит себя в ее смерти, – сказала она сестре Анджеле, –надо срочно искать ему замену. Значит, он и правда очень стар.
– Нето что он уже ничего не может. Как профессионал, он по-прежнему можетвсе. Плохо то, что он начал в себе сомневаться, –согласилась сестра Анджела.
СестраЭдна воздержалась от замечании. Она подошла к двери провизорской и,стоя там, тихонько повторяла:
– Нет,ты не стар. Ты все-все можешь. Ты совсем-совсем не стар.
Но УилбурКедр не слышал ее; отдавшись во власть эфира, он был сейчас далеко, вБирме; видел ее так явственно, как временами Уолли. Одного он непредставлял себе, несмотря на эфир, какой там палящий зной. Тень подсвященными деревьями обманчива, даже она не дает прохлады в те часыдня, которые бирманцы называют «часами покоя ног». Кедрвидел миссионера д-ра Бука, как он ходит от хижины к хижине, спасаетот кровавого поноса детей.
Уолли могбы снабдить эфирные грезы Кедра впечатляющими подробностями: по горе,усеянной бамбуковыми листьями, очень трудно лезть вверх, такие онискользкие. А циновки, на которых бирманцы спят, никогда не просыхаютот пота. В Бирме, запечатлелось в памяти Уолли, местные власти либоотравлены ненавистью к англичанам, либо одержимы страстью подражатьим. Как-то его несли через длинную, широкую площадку, заросшуюсорняками и загаженную свиньями; при англичанах это был теннисныйкорт. Теперь из теннисной сетки местный голова спроворил гамак, асамый корт превратили в загон для свиней по причине высокой ограды,когда-то мешавшей мячам улетать в джунгли, а сейчас лишавшей леопардазнатного обеда. На той остановке мочу Уолли спускал сам голова –добродушный круглолицый человек с терпеливыми уверенными пальцами; ондействовал с помощью длинной серебряной соломинки для коктейлей –тоже наследство англичан. Голова плохо понимал по-английски, но Уолливсе-таки втолковал ему, для чего служат эти тонкие серебряныетрубочки.
– Инглисьосень глупи, – сказал бирманский джентльмен.
– Да,наверное, – согласился Уолли. Он не очень кривил душой,среди немногих знакомых ему англичан два-три казались ему слегка сприветом. Впрочем, кто стал бы возражать собеседнику, которыйопорожняет тебе мочевой пузырь.
Серебрянаясоломинка – не лучший заменитель катетеру, которому положенохоть немного гнуться; конец ее украшал геральдический герб,увенчанный строгим ликом королевы Виктории (на сей раз серебрянаякоролева взирала на такое применение изящной вещицы, которое живуюповергло бы в шок).
– Толькоинглись пьет вино трубоськой, – хихикнул бирманец. Катетерон смачивал своей слюной.
Уолли наэто сквозь слезы рассмеялся.
Умаленьких пациентов д-ра Бука, страдающих поносом, было и задержаниемочи, но у Фаззи был отличный катетер, и он идеально справлялся смаленькими пенисами. Д-р Кедр, странствуя над Бирмой, воочиюубедился: д-р Фаззи Бук – гениальный врач, не знающий пораженийв единоборстве со смертью.
СестраКаролина понимала, как неудачно совпала смерть пациентки д-ра Кедра спосланными в совет разоблачениями, и решила безотлагательно написатьГомеру. И пока д-р Кедр «отдыхал» в провизорской, онаяростно отстучала на машинке в кабинете сестры Анджелы коротенькоенегодующее послание.
«Небудьте ханжой, – писала она. – Надеюсь, выпомните как страстно уговаривали меня уйти из кейп-кеннетскойбольницы. Вы говорили, что в Сент-Облаке я нужнее, и вы были правы. Ачто, ваша помощь здесь не нужна? Нужна. И именно сейчас. Яблоки и безвас соберут. А вот кто, кроме вас, заменит его в Сент-Облаке? Советпопечителей пришлет какого-нибудь осторожного законопослушного врача,трусливую душонку, каких теперь много развелось. Такие делают, что имвелят, а пользы от них никакой. Один вред».
И она тутже поспешила к поезду отправить письмо, а заодно уведомить начальникастанции, что в приютской больнице мертвое тело и надо срочно звонитьв разные инстанции. Станционный начальник когда-то давно сподобился«лицезреть» в больнице два тела – своего бывшегошефа, раскроенного анатомическими щипцами, и вскрытого Гомероммладенца из Порогов-на-третьей-миле, который был зарезан в утробематери. Бедняга до сих пор не мог думать о них без содрогания.
– Мертвоетело? – переспросил начальник станции. И вцепился руками встолик, на котором стоял подаренный телевизор. На его экранебесперечь мельтешили расплывчатые образы, то исчезая совсем, тоослепляя яркостью; но он был готов смотреть все подряд, лишь бы емуне блазнила та давняя чертовщина.
– Женщина,которая не хотела иметь ребенка, – пояснила сестраКаролина. – Пыталась выпотрошить себя и умерла. Она попалак нам слишком поздно. Уже ничего нельзя было сделать.
Начальникстанции ничего не ответил, судорожно держался за стол и не отрывалглаз от пляшущих зигзагов на экране, точно стол был алтарь, ателевизор – некое божество, хранящее его от ужасов, к которымпричастна сестра Каролина: он так ни разу и не перевел на нее взгляд.
Варвара?Вероника? Виола? Вирджиния? Анджел поправил на голове бейсболку: утробыло прохладное, но он опять решил пойти без рубашки. Дагмара? Дейзи?Долорес? Дотти?
– Кудаэто ты отправился в моей бейсболке? – спросила его Кенди,убирая со стола после завтрака.
– Этомоя бейсболка, – бросил через плечо Анджел, выходя издома.
– Любовьслепа, – сказал Уолли, отъезжая от стола. «Кого онимел в виду, меня или Анджела?» – подумала Кенди. Гомераи Уолли беспокоила щенячья влюбленность Анджела в Роз Роз;всего-навсего щенячья, заметила Кенди, ничего больше. У Роз Роз естьопыт, и она не станет соблазнять мальчишку. Дело не в этом, возразилГомер. Кенди полагала, что в мизинчике Роз Роз больше опыта, чем…Но и не в этом, сказал Уолли.
– Ужне в том ли, что она темнокожая? – спросила Кенди.
– Делов мистере Розе, – сказал Уолли.
И с языкаГомера чуть опять не сорвалось любимое «точно». Да,подумала Кенди, мужчины всегда все держат под своим контролем.
Гомеротправился в контору. Среди утренней почты было письмо от д-ра Кедра,но он даже не взглянул на пакеты с корреспонденцией, этим занималсяУолли, к тому же приехали сезонники. Сбор яблок начнется, как толькобудут закончены последние приготовления. Гомер посмотрел в окно –сын без рубашки, а утро прохладное. Анджел разговаривал с ТолстухойДот.
– Наденьрубашку, довольно прохладно! – открыв дверь, крикнул емуГомер.
Но Анджелуже спешил к амбару за яблочным павильоном.
– Надопрогреть мотор у трактора, – откликнулся он на ходу. –Тебя самого надо прогреть, – сказал Гомер.
Но сыну иправда было жарко. «Ева? Елена? Елизавета?» –мысленно перебирал он имена и, ничего не видя перед собой, столкнулсяс Верноном Линчем, который зло посмотрел на него поверх чашкигорячего кофе.
– Смотри,куда прешь, – процедил сквозь зубы Вернон Линч.
– Жанна! –не мог остановиться Анджел. – Жоржетта! Жульетта!
– Жопа, –рявкнул Вернон.
– Тысам, Вернон, жопа, – обругала его Толстуха Дот.
– Господи,как я люблю яблочную страду, – говорил Уолли, колеся покухне, пока Кенди мыла посуду. – Мое любимое время года.
– Имое, – улыбнулась Кенди, а сама подумала: «Жить мнеосталось шесть недель».
ПоварКотелок опять приехал в этом году. Кенди спешила, надо свозить его вмагазин за продуктами. Вернулся и Персик, которого они не виделинесколько лет; Персиком его звали потому, что подбородок у него былголый, как колено, борода вообще не росла. Опять появился Глина,которого тоже давно не было. Однажды ночью его сильно порезали в домесидра, Гомер возил Глину в кейп-кеннетскую больницу, там ему наложилисто двадцать три шва.
Парень,порезавший Глину, с тех пор исчез. У мистера Роза было непреложноеправило: никакой поножовщины. Можно пощекотать ножичком, показать,кто здесь босс, но чтобы ранение требовало больницы – этокатегорически возбранялось. Услышит полиция, неприятностей необерешься. Парень, чуть не убивший Глину, ни о ком, кроме себя, недумал.
– Онбыл новичок, – сказал мистер Роз. – Уже давно снами не ездит.
Всеостальные сборщики, кроме дочери, были в «Океанских далях»впервые. Мистер Роз с Анджелом обсуждали, что его дочь будет делатьна ферме.
– Можетездить с тобой на тракторе, – сказал он Анджелу, –и помогать. Будет сидеть на крыле трактора или в прицепе, пока онпустой. А не то и постоит за сиденьем.
– Конечно! –воскликнул Анджел.
– Еслипонадобится отнести ребенка, пойдет пешком, – сказалмистер Роз. – Никаких поблажек.
– Никаких, –повторил Анджел.
Егоудивило, что мистер Роз так резко говорит о дочери в ее присутствии.Роз Роз стояла рядом, и их разговор немного смущал ее. Малышка Роз спустышкой во рту восседала у нее на бедре.
– Иногдас ней может побыть Котелок, – добавил мистер Роз, и РозРоз кивнула.
– Кендитоже готова посидеть, – сказал Анджел.
– МиссисУортингтон беспокоить незачем, – ответил мистер Роз, и РозРоз энергично закивала.
Анджелводил трактор стоя; без подушки на сиденье (к подушке, по его мнению,прибегают лишь старики, страдающие геморроем) он не видел радиатора ибоялся, вдруг мотор перегреется. Вода закипит, а он не заметит. Ноглавное – стоя выглядишь таким молодцом. Хорошо, что он ездитна этом тракторе. Реймонд Кендел сделал когда-то на нем подвижноесиденье. Анджел его сдвинет. Роз Роз сядет рядом, хоть одна, хоть смалышкой. Ручной тормоз у ее бедра, рычаг переключателя скоростей усамых колен. Вот будет здорово!
– Зачемты носишь эту старую бейсболку? – спросила его Роз Роз. –У тебя красивые глаза, красивые волосы, а никто не видит. И лобсовсем белый, зачем прятать его от солнца? Не носи её, и лицо так жезагорит, как все тело.
Из этихслов Анджел заключил, что Роз Роз приятен его загар, не нравитсябелый лоб и что, несмотря на бейсболку, она оценила его глаза иволосы.
Нагрузивполными ящиками прицеп, Анджел долго пил воду из кувшина, стоявшего всаду, сдвинув бейсболку на затылок, как носит принимающий мяч илиКенди – козырек почти на макушке. Увидев Анджела в таком виде,Роз Роз покачала головой.
– Совсемглупо выглядишь, как будто у тебя на плечах не голова, а мяч, –сказала она.
На другоеутро Анджел оставил бейсболку дома.
Малышкасосала соску, как насос мощностью три лошадиных силы.
– Агде та красивая бейсболка? – улыбнувшись, спросила РозРоз.
– Потерял.
– Плохо,мне она нравится.
– Амне показалось, нет.
– Этотебе она не идет – объяснила Роз Роз. Назавтра, как только РозРоз опустилась на сиденье, Анджел, опять слизнувший бейсболку, наделей ее на голову. Вид у Роз Роз был очень довольный. Она надвинулабейсболку на глаза, закрыв лоб, как носил Анджел. Малышка, сидевшаяна коленях, сразу скосила глазки на козырек.
– Тыпотерял бейсболку, а потом нашел? – спросила Роз Роз.
– Точно, –ответил Анджел.
– Будьосторожен, – неожиданно сказала она. – От менялучше держаться подальше.
Анджелбыл польщен и обрадован: значит, его интерес замечен, а он-то гадал,как его обнаружить.
– Сколькотебе лет? – спросил он Роз Роз и услышал все тот же ответ:
– Почтистолько, сколько тебе.
Малышкасидела, прильнув к ее груди, затененная от солнца белой широкополойпанамкой, из-под которой глядели осовелые глазки и унылое личико –еще бы, весь день сосать соску!
– По-моему,с зубками у нас уже все в порядке, – сказала ей Роз Роз идернула пустышку за голубое кольцо.
Пустышкавыскочила с хлопком, как пробка из бутылки, и малышка от испугавздрогнула.
– Тыуже не можешь без нее жить, – укоризненно проговорила РозРоз, но малышка заплакала, и мамочка опять сунула пустышку ей в рот.
– Тебенравится имя Лазария? – спросил Анджел.
– Первыйраз слышу.
– АЛандрина?
– Похожена что-то съедобное.
– Люция?
– Нравится.Для кого это?
– Длятвоей дочки. Ищу самое красивое. Роз Роз сдвинула бейсболку назад.
– Почемуты об этом думаешь? – спросила она, заглянув ему в глаза.
– Простохочу помочь, – сконфузился Анджел, – найти ейимя.
– Найтиимя? – переспросила Роз Роз.
– Да,надо же на чем-то в конце концов остановиться.
Персикработал хорошо и быстро, почти так же, как мистер Роз.
Во времяразговора Роз Роз с Анджелом он как раз высыпал яблоки из мешка вящик, вмещающий один бушель.
– Тысмотришь, Анджел, что я сдаю? – прервал он их.
– Смотрю.
ЕслиАнджел плохо знал сборщика, он спрыгивал с трактора и проверял, нетли побитых яблок, с бочками. Такой сбор говорил о нерадивостисборщика, и Анджел снижал цену бушеля. Но Персика Анджел знал хорошои ставил количество бушелей в свой табель, не проверяя яблок.
– Тыведь контролер? – настаивал Персик.
– Твоияблоки можно не смотреть.
– Авдруг у меня вместо яблок груши? – пошутил Персик. –Ты все-таки взгляни.
Пришлось-такиАнджелу соскочить с трактора и нагнуться над яблоками, вот тут-тоПерсик и сказал ему странную фразу: «Берегись ножичка мистераРоза». И быстро зашагал прочь со своим мешком и лестницей.
Вскочивна трактор, Анджел, набравшись решимости, спросил:
– Тывсе еще замужем за отцом малышки?
– Яне выходила замуж, – ответила Роз Роз.
– Новы с ним живете вместе?
– Умалышки нет отца. Мы никогда с ним вместе не жили.
– Мненравится Маргарита или Мелисса, – с минуту помолчав,сказал Анджел. – Это название растений, к Роз подойдет.
– Уменя не растение, а дочка.
– Ещемне нравится Мерседес.
– Мерседесдля богатых.
– Тыговоришь про машину?
– Да, –кивнула Роз Роз.
– Этоправда дорогая машина. А Мерседес значит «Божья Матерьзаступница». Не хочешь Мерседес, есть еще Мирт, хотя это тожерастение. А если Нейоми?
– Чтов нем хорошего?
– Аможет, старое доброе Нэнси? – Анджел уже сталотчаиваться. – Николь? Нола? Нора? Норма?
Роз Розприкоснулась к нему, просто дотронулась рукой до его бедра, отчегоАнджел чуть не перевернул прицеп, груженный ящиками, полными яблок.
– Пожалуйста,продолжай, – попросила она. – Никогда недумала, что так много имен. Ну пожалуйста. – Она слегкаподтолкнула его и вернула руку на колени, где сидела малышка,завороженная тарахтением трактора.
– Октавия,Одетта, Одилия, Оливия, – продолжал Анджел.
– Еще.
– Памела,Панси, Патрика, Перл – это драгоценный камень.
– Никогдатакого не видела.
– Сабина,Сабрина, Салли и еще Салом, что значит мир.
– Пожалуйста,не объясняй значения.
– Рейчел,Ребекка, Регина – королева.
– Яже сказала тебе, не объясняй.
– Прости.
– Апочему ты всегда без рубашки? Тебе не холодно?
Анджелпожал плечами.
– Можешь,когда хочешь, перечислять имена.
Первыечетыре-пять дней страды были жаркие, но затем ветер переменился, сАтлантики задул сильный холодный бриз. И по утрам стало довольнопрохладно. Анджел выходил на работу в майке и свитере. Однажды утробыло такое холодное, малышку пришлось оставить с Кенди. Роз Роз, сидяна тракторе дрожала от холода, и Анджел дал ей свой свитер. Она весьдень нем ходила, а вечером работала в нем у пресса. Анджел помогалей, а после работы они вместе недолго сидели на крыше. С ними былКотелок, он вспоминал войну, какие тогда стояли на берег огромныемеханизмы, их было видно отсюда с крыши.
– Этобыло секретное оружие, – говорил Котелок. –Твой отец, – обратился он к Анджелу, – как-тоего называл. Да я забыл уже. Мы тогда от страха чуть не намочилиштаны. Большое-большое колесо. Он сказал, из него запускают людей налуну.
– Чертовоколесо, – донесся снизу из темноты голос мистера Роза. –Это было просто чертово колесо.
– Да,верно, – согласился Котелок. – Я один раз еговидел.
– Напобережье во время войны было много еще чего, – сказалмистер Роз затуманенным воспоминаниями голосом.
– Да, –кивнул Котелок. – Из этих штук по кому-то стреляли.
– Ая скоро уеду в город, – вдруг заявила Роз Роз, глядя надалекие огни.
– Может,и уедешь, когда станешь побольше, – сказал мистер Роз.
– Наверное,в Атланту. Я была в Атланте, – сказала она Анджелу. –Тоже ночью.
– Тогдаты была в Чарльстоне, – возразил мистер Роз. –А в Атланте, наверное, в какой-то другой раз.
– Тысказал тогда, что это Атланта.
– Может,и сказал. Но это был Чарльстон.
Котелокзасмеялся.
Роз Роззабыла вернуть Анджелу свитер; утром опять было холодно, но онапришла в старом свитере мистера Роза, захватив с собой вчерашнийАнджела. Малышка осталась дома с Котелком.
– Ясегодня вроде как бы в своем, – сказала она. Бейсболкабыла низко надвинута на лоб, Анджел не видел ее глаз, закрытыхкозырьком, и не сразу разглядел, что у Роз Роз под глазом синяк –белые с трудом различают синяки на черной коже, но синяк Роз Рознельзя было не заметить.
– Онсказал, бейсболку можешь носить, а свитер надень свой, –объяснила Роз Роз Анджелу. – Я же тебе говорю, –подумав, прибавила она, – не связывайся со мной.
Когдарабочий день кончился, Анджел пошел в дом сидра поговорить с мистеромРозом. Он сказал ему, что дал Роз Роз свитер, потому что былохолодно, в этом нет ничего дурного, ему действительно очень нравитсядочь мистера Роза, и прочее, и прочее. Он говорил искренне и горячо,а Роз слушал его спокойно, очень спокойно. Конечно, Анджел (и всеостальные) видел неоднократно, как мистер Роз в три-четыре секундыснимал с яблока кожуру и извлекал сердцевину – еще одноподтверждение, что мистер Роз может исполосовать тело врага, какбритвой, и за полминуты выпустить из него всю кровь.
– Ктотебе сказал, что я бью дочь, Анджел? – мягко спросил Роз.
Конечно,это сказала ему Роз Роз, но Анджел заметил ловушку. И вовремяспохватился.
– Ясам решил, – ответил он. Его мистер Роз не посмееттронуть, не решится нарушить неписаные правила дома сидра,управляющие жизнью сезонников.
– Нет,это не я.
Кончивработу, Анджел пошел еще раз повидать Роз Роз. Он сказал ей, если онабоится жить в доме сидра, можно ночевать у него в комнате, в ней естьвторая кровать. Он даже может освободить ее; пусть это будет у нихгостевая. И Роз Роз поселится в ней с малышкой.
– Гостевая, –засмеялась Роз Роз. И прибавила, что таких добрых людей, как он, онаеще не встречала.
У неебыли томные движения, как у человека, спящего стоя; ее тяжеловатыеконечности колыхались, как водоросли под водой. Тело было ленивое, ноАнджелу чуялась в нем сжатая до поры пружина, готовая разжаться сбыстротой молнии; редкое свойство, которое он подмечал и в ее отце.От этого Анджела бросало в дрожь.
За ужиномГомер спросил сына:
– Каку тебя складываются отношения с мистером Розом?
– Менябольше интересуют отношения с Роз Роз, – сказала Кенди.
– Отношенияс Роз Роз – его личное дело, – сказал Уолли.
– Точно, –сказал Гомер.
Уоллипропустил ненавистное словечко мимо ушей и прибавил:
– Нотвои отношения, Анджел, с мистером Розом – наше дело.
– Потомучто мы тебя любим, – сказал Гомер.
– Менямистер Роз не тронет, – проговорил Анджел.
– Ещебы тронул! – вскинулась Кенди.
– Унего свои правила, – заметил Гомер.
– Ноон бьет свою дочь, – сказал Анджел. – Один разон ее точно ударил.
– Невмешивайся в их дела, Анджел, – сказал Уолли.
– Нестоит, – поддержал Гомер.
– Затоя буду вмешиваться! – возмутилась Кенди. – Еслион ее правда бьет, будет говорить со мной.
– Небудет, – возразил Уолли.
– Этогобы не надо, – кивнул Гомер.
– Пожалуйста,не учите меня, – сказала Кенди. Мужчины промолчали. Обахорошо знали, учить ее – напрасный труд.
– Тыв этом уверен, Анджел? – спросила она.
– Почти.На девяносто девять процентов.
– Анадо на сто, если что-то утверждаешь, – сказал отец.
– Точно, –ответил Анджел, встал из-за стола и взял свою тарелку.
– Хорошо,что мы это выяснили, – сказал Уолли, когда Анджел ушел накухню. – Мы все здесь такие поборники правды.
Кендипринялась убирать со стола посуду. Гомер остался еще немного посидетьза столом.
УтромАнджел узнал, что Роз Роз еще не видела океана. Она собиралацитрусовые во Флориде, персики в Джорджии, проехала по всей НовойАнглии, добираясь до Мэна, но ни разу не искупалась в Атлантике, нежарилась на солнце на песчаных пляжах.
– Этонельзя себе представить, – сказал Анджел. –Обязательно поедем на пляж в какое-нибудь воскресение.
– Зачем? –спросила Роз Роз. – Мне что, надо загореть? Мне на пляжеделать нечего.
– Какнечего? А плавать! В океане! В соленой воде! – волновалсяАнджел.
– Яне умею.
– Этоне важно. Купаться в океане все равно удовольствие. Совсем необязательно заходить туда, где с головкой.
– Уменя нет купальника.
– Небеда. Возьмем у Кенди. Наверняка какой-нибудь будет тебе как раз.
Роз Розслегка пожала плечами, вряд ли она влезет в купальник Кенди.
Вобеденный перерыв Роз Роз пошла взглянуть, как Котелок справляется смалышкой, после чего Гомер повез ее в молодой сад рядом с ПетушинымГребнем; яблок здесь еще не было, а значит, не было сборщиков. Океанотсюда был едва виден. Только синева неба на горизонте заметноуплотнялась. Встав на сиденье трактора, они различили, как небеснуюлазурь сменяет серовато-стальной тон воды. Но на Роз Роз это непроизвело впечатления.
– Ничего!Вот поедем на побережье, и ты поймешь, что такое океан!
Он обнялее в восторженном порыве, несерьезно, одной рукой; Роз Розвскрикнула, отпрянула; он провел ладонью по ее спине, взглянул наладонь – на ней была кровь.
– Уменя месячные, – солгала Роз Роз. Но даже пятнадцатилетнимюнцам известно, где бывает при месячных кровь.
Потом онинедолго поцеловались, и она показала ему на спине порезы (о тех, чтобыли на икрах и бедрах, она что-то ему наплела, и он молча принял ееобъяснение). Порезы на спине были длинные и тонкие, как будто сделаныбритвой – такие затянутся через пару дней и не оставят никакихследов. Нанесла их искусная, уверенная рука.
– Ятебе говорила, – сказала она Анджелу, все еще целуя его. –Не связывайся со мной. Хорошего не жди.
Анджелобещал не заводить больше разговора с мистером Розом. Будет толькохуже, убедила его Роз Роз. Если они хотят ехать в воскресение напляж, надо, наоборот, его ублажать.
«Розкак никто владеет ножом, – заметил однажды Глина, которомуналожили когда-то сто двадцать три шва. – Если бы меняпорезал старик Роз, не было бы ни одного, – сказал он. –А я бы терял пол-литра крови в час. Истек кровью, и никаких следов,как будто меня пощекотали зубной щеткой».
На этотраз не Персик, а этот самый Глина говорил с Анджелом, когда тот всубботу ставил трактор в амбар.
– Держисьподальше от Роз Роз. Поножовщина не твое дело, – сказалон, обняв Анджела. Ему Анджел нравился; он все еще помнил, как егоотец успел вовремя довезти его до кейп-кеннетской больницы.
Как-тоАнджел и Роз Роз опять вместе работали на яблочном прессе, а потомдопоздна сидели на крыше. Анджел рассказывал про океан: стоя у егокромки, осязаешь тяжесть воздуха, чувствуя какое-то странноеизнеможение; в жаркий полдень над пляжем – дрожащее марево; асила прибоя такова, что осколки камней и раковин обтачиваются догладкости. Он рассказывал подробно и долго. Старая, как мир, история:мы любим раздаривать перлы своей души, любим, когда люди видятпрекрасное твоими глазами.
Разумеется,Анджел не мог долго хранить в секрете чудовищный, по его мнению,поступок мистера Роза и вечером все рассказал отцу, Уолли и Кенди.
– Онпорезал ее? Нарочно порезал? – переспрашивал Уолли.
– Нетникаких сомнений. Я уверен в этом на сто процентов.
– Какже он мог! Ведь это его дочь.
– Амы всегда восхищались его умением держать своих людей вповиновении, – с содроганием проговорила Кенди. –Мы просто обязаны что-то предпринять.
– Мы? –переспросил Уолли.
– Нельзяже оставаться в стороне.
– Людичасто остаются.
– Есливы с ним поговорите, он еще сильнее разозлится, –переполошился Анджел. – И она узнает, что я вам всерассказал. Не надо ничего предпринимать. Мне нужно только одно –ваш совет.
– Яи не думаю с ним говорить. Я просто обращусь в полицию, –заявила Кенди. – Нельзя же полосовать ножом спины своихдетей.
– Аей это поможет, если мы обратимся в полицию и у него будутнеприятности? – спросил Гомер.
– Вотименно, – сказал Уолли. – Легче ей от этого, вовсяком случае, не станет.
– Иот вашего с ним разговора тоже, – сказал Анджел.
– Стараяпесня – надейся и жди, – тихо произнес Гомер. НоКенди за пятнадцать лет так к этим словам привыкла, что ничего на нихне ответила.
– Самоелучшее – пусть живет у нас, – предложил Анджел. –Тут она будет в безопасности. Она ведь может жить просто так, дажекогда кончится сбор яблок.
– Ачто же она будет здесь делать? – спросила Кенди.
– Унас нет никакой работы. Соберут яблоки, и все, – сказалГомер.
– Однодело – они здесь живут в сезон урожая, – осторожнопроговорил Уолли. – Я хочу сказать, поэтому все относятсяк ним спокойно. Они ведь сезонники, мигранты. Им положено отработатьсвое и ехать дальше. Не думаю, что темнокожая женщина снезаконнорожденным ребенком большой подарок для Мэна. Во всякомслучае, если она останется насовсем.
Но уКенди на этот счет было другое мнение.
– Уолли, –сказала она, – все эти годы, что я здесь живу, я никогдане слыхала, чтобы их кто-то назвал черномазыми. Это не Юг, –прибавила она с гордостью.
– Богс тобой, Кенди, – ответил Уолли. – Не Юг,потому что их здесь нет. А пусть одна из них здесь поселится,увидишь, что будет.
– Яэтому не верю, – не согласилась Кенди.
– Нуи глупо, – сказал Уолли и обратился за поддержкой кГомеру: – Верно, старик?
Но Гомерне сводил глаз с сына.
– Тылюбишь ее? – спросил он Анджела.
– Да.И по-моему, я ей тоже нравлюсь. По крайней мере немного.
Он отнесна кухню свои грязные тарелки и поднялся к себе в комнату.
– Мальчикполюбил эту девушку, – сказал Гомер Уолли и Кенди.
– Яснокак божий день, старик, – сказал Уолли. – Тычто, только сегодня это заметил? – С этими словами онпокатился на площадку перед домом и сделал несколько витков вокругбассейна.
– Аты что на это скажешь? – обратился Гомер к Кенди. –Ведь Анджел влюблен!
– Надеюсь,теперь ему легче будет нас понять, – ответила она.
А Гомердумал о мистере Розе. Как далеко он зайдет? Что ему говорят егоправила?
Уолливернулся на кухню и сказал, что Гомеру есть письма.
– Явсе время хочу их захватить и забываю, – объяснил он.
– Забывайи дальше, – отозвался Гомер. – Сейчас самаястрада. У меня все равно нет времени отвечать на письма. Значит,можно и не читать их.
В контореГомера ждало уже три письма – от д-ра Кедра, сестры Каролины иот Мелони.
Мелонивернула анкету попечительского совета. Она и не собиралась еезаполнять; ее тогда взяло любопытство, и она решила на досугевникнуть в нее. Дома перечитала несколько раз и пришла к заключению:составители анкеты – полнейшие идиоты.
– Мужикив костюмчиках, – сказала она Лорне. – Ненавижумужиков в костюмчиках. А ты?
– Успокойся,Мелони. Ты вообще ненавидишь мужиков, – заметила Лорна.
– Особеннов костюмчиках, – уточнила Мелони. Поверх вопросов, так иоставшихся без ответа, Мелони черкнула коротенькую записку Гомеру:
«ДорогойСолнышко, я всегда думала, что ты герой. Я ошиблась. Прости, чтодоставила несколько неприятных минут. С любовью Мелони».
Гомерпрочитал это послание поздно вечером в тот же день. Как обычно, онникак не мог заснуть и решил сходить в контору за почтой. Прочиталписьма и д-ра Кедра и сестры Каролины. И остающиеся еще сомненияотносительно саквояжа с золотыми буквами «Ф.Б.»окончательно рассеялись к утру вместе с ночной тьмой.
Гомеррешил не сообщать в Сент-Облако о полученной от Мелони незаполненнойанкете – зачем сыпать соль на рану, пусть не знают, что моглибы не отдаваться на милость попечителей, а потянуть, как есть, ещенесколько лет. И сочинил д-ру Кедру и сестре Каролине один короткийответ на двоих. Простой и математически ясный.
«1.Я не врач.
2. Яверю, что у человеческого эмбриона есть душа.
3. Оченьсожалею».
– Сожалею? –переспросил Уилбур Кедр, когда сестра Каролина прочитала ему ответГомера, – Он пишет, что сожалеет?
– Конечно,он не врач, – покачала головой сестра Анджела. –Его всегда будет мучить, что он чего-то не знает, что сделает ошибкуиз-за того, что нет диплома.
– Потому-тоон и будет прекрасным врачом, – возразил д-р Кедр. –Самые непрофессиональные ошибки как раз и совершают врачи, которыеуверены, что знают все. Как рассуждает настоящий врач? Всегда естьчто-то, чего я не знаю. Стало быть, возможна роковая ошибка.
– Чтоже нам теперь делать? – чуть не плакала сестра Эдна.
– Такзначит, он верит, что у человеческого эмбриона есть душа? –сказал д-р Кедр. – Прекрасно! Верит, что существо, живущееподобно рыбе в жидкой среде, наделено душой? Интересно, а какойдушой, по его мнению, наделены мы, ходящие на двух ногах? Надо большеверить своим глазам. Если ему угодно играть роль Бога и учить нас, укого есть душа, у кого нет, пусть бы заботился о душах, которыеежечасно взывают к нему! – почти кричал д-р Кедр.
– Нучто ж, – сказала сестра Анджела, – нам остаетсянадеяться и ждать.
– Мнеждать некогда, – отрезал д-р Кедр. – Это Гомерможет надеяться и ждать. Но не я.
Онпоспешил в кабинет сестры Анджелы, сел за машинку и отстучал Гомерупростой, математически ясный ответ:
«1.Ты знаешь все, что знаю я, плюс то, что изучил сам. Ты очень хорошийврач, лучше меня. И тебе это известно.
2. Тысчитаешь, что я возомнил себя Господом Богом. Но сам-то тыутверждаешь, что именно тебе ведом промысел Божий. Значит, кто из насдействительно вообразил себя Богом?
3. Я ни очем не жалею. Ни о чем, кроме одного аборта, который был обязанкогда-то сделать и не сделал. Не жалею даже о том, что люблю тебя».
Запечатавконверт, д-р Кедр пошел на станцию, подождал поезда, надо жеубедиться, что письмо отправлено. Потом начальник станции скажет,что, к его удивлению, д-р Кедр, который обычно не замечал его, вдругмахнул рукой и сказал: «Всего хорошего». Правда, словабыли брошены вслед уходящему поезду, и начальник станции подумалбыло, что старик прощается не с ним, а с поездом.
С кем быд-р Кедр ни прощался, со станции он двинулся обратно в приют; миссисГроган пригласила его выпить чаю, но он сказал, что очень устал ихочет прилечь.
СестраКаролина с сестрой Эдной собирали на холме яблоки, и д-р Кедрзавернул в сад перемолвиться с ними парой слов.
– Втвоем возрасте, Эдна, уже трудно собирать яблоки, – сказалон. – Пусть собирают сестра Каролина и дети.
СестраКаролина пошла его проводить. И по дороге он ей поведал: «Еслибы я хотел кем-то быть, я бы, вероятно, был социалистом. Но в том-тои дело, что я не хочу быть никем».
Потомпошел в провизорскую и затворил за собой дверь. Хотя пора сбора яблокуже наступила, день выдался такой теплый, что окно было открыто. Онзакрыл и окно.
Взялновую банку эфира и, наверное, слишком сильно нажал на булавку, аможет, лишний раз ее покрутил, так или иначе, дырка получиласьбольше, чем обычно, и эфир капал на маску крупными, частыми каплями.Рука, держащая конус маски, не однажды соскальзывала с лица, покамарля, по его оценке, как следует не пропиталась. Он немногопридвинулся к окну, чтобы подоконник слегка касался маски,прикрывающей рот и нос. Когда пальцы ослабнут, давления подоконникахватит, чтобы удержать маску на месте.
Сегодняон перенесся в Париж. Как там было чудесно в конце Первой мировойвойны! Парижане то и дело обнимали молодого врача. Ему вспомнилось,как однажды он сидел в кафе с американским солдатом, у которого былаампутирована нога. Каждый посетитель почитал долгом угостить ихконьяком. Солдат погасил сигару, опустив ее в коньяк, который недопил, боялся, что не устоит на костылях. Уилбур Кедр явственноощутил запах коньяка и сигарного пепла. Вот как тогда пах Париж –коньяком и пеплом.
И ещедухами. Кедр провожал солдата домой, он был хороший доктор уже тогда,в Первую мировую. И сейчас он был третьим костылем для подвыпившегосолдата, его отсутствующей ногой. И тут к ним пристала та женщина.Разумеется, проститутка, совсем молоденькая и заметно беременная;Кедр, который не очень хорошо понимал по-французски, решил было, чтоона просит сделать аборт. И попытался объяснить, что уже поздно, ейпридется детей родить, как вдруг понял, что она предлагала обычныйтовар проститутки.
– Plaisird’amour? – сказала она, явно обещая Кедру «утехилюбви»; сопровождаемый им солдат терял сознание.
– Non,merci! – буркнул в ответ Уилбур Кедр.
Тутсолдат совсем отключился, и пришлось просить беременную проститутку опомощи. Вдвоем они кое-как дотащили солдата домой, и женщинавозобновила атаки на Кедра. Он легонько отталкивал ее, но ей все-такиудалось прижаться к нему упругим животом.
– Plaisird’amour! – настаивала она.
– Non,non, – говорил он, отмахиваясь от нее.
Одна егорука, упавшая с кровати, качнулась и опрокинула банку с эфиром, вотверстии которой булавка сидела слишком свободно. На линолеумемедленно расплывалась лужа эфира, затекая под кровать, на которой д-рКедр совершал свои странствия в прошлое. Пары эфира с новой силойхлынули на него. Как запах той женщины. У нее были крепкие духи, ноеще крепче было тошнотворное благоухание ее профессии. К тому временикак Кедр отодвинулся от подоконника и маска скатилась на пол, он ужезадыхался.
– ПринцыМэна! – звал д-р Кедр на помощь, но голос не повиновалсяему. – Короли Новой Англии!
Он думал,что он зовет их, но ни звука не вырывалось из его уст.Женщина-парижанка прижималась к нему большим животом. Она так сильнообняла его, что нечем стало дышать: удушливый терпкий дух вышиб изглаз слезы, потекшие по щекам. Ему показалось, что его рвет. Егодействительно рвало.
– Plaisird’amour, – прошептала она.
– Oui,merci, – сказал он, сдаваясь. – Oui, merci.
Причинойсмерти окажется остановка дыхания, вызванная попаданием рвотных массв дыхательное горло, что повлекло за собой остановку сердца.Попечители под влиянием недавних разоблачений шептались между собой,что старик покончил с собой «во избежание позора». Но те,кто его любил (и знал о его тайном пристрастии), утверждали –переутомление, приведшее к несчастному случаю.
МиссисГроган, сестры Анджела, Эдна и Каролина не сомневались: позор ему негрозил. Ему грозило другое – бесполезное существование. АУилбур Кедр смысл жизни видел в одном – приносить людям пользу.
СестраЭдна первая обнаружила тело д-ра Кедра. Дверь в провизорскуюзакрывалась неплотно; ей показалось, что эфиром оттуда тянет сильнее,чем всегда, а д-р Кедр что-то уж чересчур долго отдыхает, и онаотворила дверь. На какое-то время сестра Эдна потеряла дар речи.
МиссисГроган знала, что д-р Кедр ушел от них в лучший мир. Вечером оначитала девочкам душещипательный отрывок из «Джейн Эйр»голосом потревоженной скворчихи.
Сироты нелюбят, когда в их жизни что-то меняется, им необходим раз навсегдазаведенный порядок, напомнили друг другу сестры.
Длясестры Каролины романы Диккенса были сентиментальной скучищей, нохарактер у нее был стальной. Она читала отрывок из «ДавидаКопперфильда» в спальне мальчиков недрогнувшим голосом.Сказать, однако, вечернее благословение сестра Каролина не смогла –оно оказалось той соломинкой, которая сломала хребет верблюду.
Произнеслаблагословение сестра Анджела – полный вариант, согласнонеписаным правилам Сент-Облака.
– Давайтепорадуемся за доктора Кедра, – сказала она притихшиммальчишкам. – Доктор Кедр нашел семью. Спокойной ночи,доктор Кедр.
– Спокойнойночи, доктор Кедр, – хором отозвались мальчишки.
– Спокойнойночи, доктор Кедр, – смогла наконец вымолвить сестра Эдна,пока сестра Анджела собиралась с духом перед вечерним благословением;а сестра Каролина, надеясь, что вечерний ветер осушит мокрые от слезщеки, пошла вниз по холму сообщить раз и навсегда испуганномуначальнику станции, что в Сент-Облаке опять мертвое тело.
В тотвоскресный день бабьего лета Гомер отправился «на задание»:хотел выведать, каковы на самом деле отношения между мистером Розом иего дочерью. Мужчины сидели вдвоем на крыше дома сидра и по большейчасти молчали. С мистером Розом, был убежден Гомер, чем меньшеговоришь, тем больше узнаешь.
Внизувозле дома Анджел учил Роз Роз кататься на велосипеде. Гомер наканунепредложил отвезти их утром на пляж, а к вечеру за ними заехать; ноАнджел не хотел ни от кого зависеть, кроме того, поездка в качествепассажира еще подчеркнет его возраст – до полученияводительских прав оставалось полгода. Идти на пляж далеко, ездить напопутных не позволялось, а на велосипеде четыре-пять миль –одно удовольствие, дорога без особых подъемов и спусков.
МистерРоз наблюдал за уроком спокойно, а Гомер весь извелся, глядя, какмучается Роз Роз; Анджел самозабвенно готовился к поездке, придирчивовыбирал велосипеды, истово обсуждал с Кенди, какой купальник большепойдет Роз Роз. Остановились на изумрудно-зеленом с широкой розовойполосой, спиралью обвивающей тело: Кенди он был велик в груди ибедрах, значит, Роз Роз будет впору.
– Ездена велосипеде, наверное, надо учиться в детстве, – сказалГомер.
Анджелбежал рядом с вихляющим велосипедом, которым Роз Роз безуспешнопыталась править. Разогнав велосипед до приличной скорости, Анджелотпускал его; если Роз Роз судорожно пыталась рулить, то забывалакрутить педали, велосипед терял скорость и падал; если же она нещаднокрутила педали, то забывала рулить. Беда была в том, что она никак немогла совместить движения рук и ног. Держать равновесие, крутитьпедали и одновременно рулить казалось ей, видно, непостижимым чудом.
– Аты умеешь ездить на велосипеде? – спросил Гомера мистерРоз.
– Никогдане пробовал, – признался Гомер. – Думаю, я бытоже не сразу поехал, – добавил он, хотя езда навелосипеде представлялась ему делом нетрудным. В приюте велосипедовне было; на нем ведь можно, чего доброго, сбежать. Единственныйвелосипед в Сент-Облаке был у начальника станции, но и он на немпочти не ездил.
– Ия никогда, – сказал мистер Роз, наблюдая, как велосипедподпрыгнул на бугорке, накренился и Роз Роз, вскрикнув, упала. Анджелбегом бросился к ней на помощь.
Сборщикитоже смотрели на урок велосипедной езды. Они сидели внизу,прислонившись к стене дома, кто пил кофе, кто тянул пиво. Одниподбадривали Роз Роз восклицаниями, как все на свете болельщики,другие взирали на происходящее безмятежно, как мистер Роз сверху.
Урокзатянулся, энтузиазм у зрителей поубавился, аплодисменты раздавалисьвсе реже.
– Несдавайся, – сказал Анджел Роз Роз.
– Аразве я говорю, что сдаюсь? – в который раз садясь навелосипед, ответила девушка.
– Выпомните, что вы однажды сказали мне о правилах? – спросилГомер мистера Роза.
– Окаких правилах? – вопросом на вопрос ответил тот.
– Отех, что я каждый год вывешиваю в доме сидра. Вы сказали, что у вассвои правила. И вы по ним здесь живете.
– А-а,об этих!
– Ятогда понял, что они запрещают насилие. Предписываютосмотрительность. В общем, похожи на мои.
– Говорибез обиняков, Гомер.
– Чтотут у вас происходит? Я слышал о случаях насилия…
Роз Розуже опять сидела на велосипеде; лицо сосредоточенно; оба, тренер иученица, обливаются потом. Гомеру показалось, что Роз Роз нарочновысоко прыгает в седле, как будто хочет побольнее удариться. Номожет, это просто усердие не по разуму? Виляя из стороны в сторону,она покатила под горку между деревьями. Анджел пустился вдогонку.
– Почемуони не пошли пешком? – сказал Персик. – Давноуже были бы там.
– Почемуникто не отвез их на машине? – проговорил второй зритель.
– Хотятсами, – сказал третий под сдержанный смешок.
– Прошупоуважительнее, – предупредил сверху мистер Роз. Гомербыло подумал, что эти слова обращены к нему, но ошибся, смех внизусмолк. – Велосипед, думаю, скоро сломается, –прибавил мистер Роз и взглянул на Гомера.
На РозРоз были голубые джинсы, крепкие рабочие ботинки и футболка,прилипшая к телу, сквозь нее просвечивал зеленый с розовой спиральюкупальник.
– Представляешь,как она будет учиться плавать? – сказал мистер Роз.
Гомерубыло очень жаль Анджела, но сейчас ум его был занят более серьезнымделом.
– Здесьсовершено насилие, – опять начал он. – Это непо правилам.
МистерРоз полез за чем-то в карман. Гомер был почти уверен, что он вынет изкармана нож; но мистер Роз вынул другой предмет и мягким движениемположил его на ладонь Гомера – это был огарок свечи. Тот самый,что Кенди зажгла в доме сидра во время их последнего любовногосвидания. Испугавшись, что к дому подъехал Уолли, она в панике забылао нем.
Гомерсжал пальцы, и мистер Роз похлопал его по сжатому кулаку.
– Этоведь тоже не по правилам, – сказал он. Котелок на кухнепек к обеду кукурузный хлеб, и им вкусно пахло даже на крыше, котораяпостепенно нагревалась стремящимся к зениту солнцем.
– Скороиспечется хлеб? – крикнул Котелку Персик.
– Нетеще, – донеслось из кухни. – Заткнись, малышкуразбудишь.
– Говно, –выругался Персик.
Котелоквышел из дома и несильно пнул Персика в зад.
– Небось,когда хлеб испечется, не будешь обзываться.
– Яне обзываюсь, просто сорвалось с языка, – объяснил Персик.
– Ладно,помолчи, – сказал Котелок, посмотрел, как Роз Роз учитсяездить, и спросил: – Ну и как у них, получается?
– Изовсех сил наяривают, – ответил Глина.
– Новуюигру придумали, – сказал Персик, и опять все засмеялись.
– Прошупоуважительнее, – повторил мистер Роз, все опятьзамолчали.
А Котелокушел к себе на кухню.
– Вот,ей-богу, сгорит у него хлеб, – безмятежно проговорилПерсик.
– Сгорит,если будешь под руку кричать, – вразумлял его Глина.
Велосипеднаконец-таки сломался; не то цепь заклинило, не то спицы заднегоколеса погнулись.
– Естьеще велосипед, – сказал неунывающий Анджел. –Потренируйся на нем, пока я починю этот.
Анджелзанялся колесом, а Роз Роз взгромоздилась на мужской велосипед и тутже упала с него, сильно ударившись о раму. Обеспокоенный Гомерспросил сверху, все ли с ней в порядке.
– Чуть-чутьживот схватывает, – согнувшись, ответила Роз Роз и, покаАнджел чинил велосипед Кенди, так и стояла.
– По-моему,дело безнадежное, – сказал Гомер мистеру Розу.
– Нутак как насчет правил? – спросил тот.
Гомеропустил огарок в карман, взгляды их встретились; какое-то время ониглядели друг на друга, как будто состязались, кто первый не выдержити отведет глаза.
– Ябеспокоюсь о вашей дочери, – немного погодя сказал Гомер.
Роз Розкак раз опять грохнулась вместе с велосипедом.
– Нечегоо ней беспокоиться.
– Иногдау нее очень несчастный вид.
– Онавполне счастлива.
– Авас она не беспокоит?
– Тольконачни беспокоиться, причин для беспокойства не оберешься, –пожал плечами мистер Роз.
Ушиб ораму, как видно, все еще причинял ей боль – упадет свелосипеда, встанет и стоит минуту-другую, согнувшись и уперев руки вколени.
Гомер смистером Розом прозевали миг, когда Роз Роз признала себяпобежденной. Увидели только, что она бежит в сторону Жаровни, Анджелдогоняет ее, а оба велосипеда валяются на площадке у дома сидра.
– Какаяжалость, – сказал Гомер. – Они бы прекраснопровели время на пляже. Может, все-таки отвезти их туда?
– Оставьих в покое, – сказал мистер Роз, слова его прозвучали какприказ. – Им нечего делать на пляже, – прибавилон мягче. – Они очень молодые и не знают, как проводитьвремя. Подумай сам, на пляже может случиться всякое. Вдруг утонут.Или кому-нибудь не понравится, что белый парень с черной девушкой, даеще в купальных костюмах. Им не надо никуда ездить вместе, –заключил мистер Роз и переменил разговор: – А ты, Гомер, как,счастлив?
– Счастлив? –переспросил Гомер.
– Почемуты все время повторяешь последнее слово?
– Незнаю, – ответил он. – Иногда счастлив, –прибавил он осторожно.
– Этохорошо, – сказал мистер Роз. – А миста и миссусУортингтон счастливы?
– По-моему,вполне. Почти всегда.
– Этохорошо, – опять сказал мистер Роз.
Персик,выпивший несколько банок пива, с опаской подошел к велосипедуАнджела, как будто от него и лежачего можно ожидать каверз.
– Смотри,чтобы он тебя не тяпнул, – сказал Глина. Персик поставилвелосипед, оседлал его и расплылся в улыбке.
– Акак на нем ездят? – спросил он, и все засмеялись. Тогда иГлина отделился от стены и взял велосипед Кенди. – Давайнаперегонки, – предложил он Персику.
– Вот-вот, –сказал появившийся в дверях Котелок. – Посмотрим, ктопервый сверзится.
– Ау моего нет середки, – сказал Глина, разглядывая велосипедКенди.
– Эточтобы быстрее ехал, – объяснил Персик и двинул велосипедвперед, переступая по земле ногами.
– Тыне едешь, ты его трахаешь, – сказал кто-то, и всезагоготали.
Котелокподбежал к Персику и стал толкать сзади.
– Стой,говно собачье! – закричал тот. Велосипед набрал скорость,и он не успевал перебирать ногами.
– Этонечестно, пусть меня тоже кто-то толкает, – завопил Глина.
Двоепарней подошли к нему с двух сторон и разогнали еще быстрее. Персиктем временем, перевалив пригорок, исчез из вида в соседнем саду, непереставая издавать истошные вопли.
– Дерьмопоганое! – крикнул на ходу Глина.
Он такбыстро крутил педали, что переднее колесо вдруг взмыло вверх, инезадачливый всадник грохнулся наземь. Парни орали в бешеномвосторге, а Котелок, подняв упавший велосипед, решил тоже участвоватьв общей забаве.
– Иты бы попробовал, – посоветовал мистер Роз Гомеру. Почемуне попробовать, ни Анджела, ни Кенди поблизости нет.
– Пожалуй,попробую. Я за тобой, – крикнул он Котелку, который ужесидел в седле, стараясь держать равновесие.
Секунда-другая,ноги соскользнули с педалей, и он свалился на землю, не проехавполметра.
– Перваяпопытка не в счет, – заявил он, поднимая машину.
– Авы не хотите? – спросил Гомер мистера Роза.
– Нет.
– Малышкаплачет, – сказал один из зрителей.
– Пойдии принеси ее, – скомандовал другой.
– Ясам к ней пойду, – сказал мистер Роз. – Побудус ней, пока вы тут веселитесь.
Из-запригорка появился Персик, ведя рядом велосипед и заметно хромая.
– Вдерево врезался, – ткнул он в машину. – Перпрямо на него, как на врага.
– Аты бы рулил, – сказал Глина.
– Онсам рулил. Куда хотел, туда и ехал. Гомер помог Котелку сесть навелосипед еще раз.
– Поехали, –решительно проговорил Котелок, держась за шею Гомера одной рукой,другой вцепившись в руль, но забыл при этом крутить ногами.
– Жмина педали, иначе не поедешь, – сказал Гомер.
– Тысначала меня подтолкни, – попросил Котелок.
– Что-тосгорело! – крикнул один из парней.
– Черт,это мой хлеб! – заволновался Котелок. Дернулся в сторону,не отпуская шею Гомера, и оба упали один поверх другого.
– Я.же говорил, что у него хлеб сгорит, – сказал Персик Глине.
– Давайсюда велик, – сказал Глина, беря у Персика велосипедАнджела.
Двоепарней помогли Гомеру усесться в седло.
– Всев порядке, сижу, – сказал им Гомер, но ошибся. Работникиотпустили велосипед, он резко крутанул руль вправо, затем влево,прямо на стоявших рядом работников, которые бросились от неговрассыпную, велосипед упал в одну сторону, Гомер вылетел в другую.
Всевокруг засмеялись. Персик взглянул на лежавшего Гомера и вдругвыпалил:
– Белаякожа не всегда помогает!
Все отсмеха даже за животы схватились.
– Почтивсегда, – поправил мистер Роз. Он стоял в дверях домасидра, за его спиной клубился чад – кукурузный хлеб, кажется, иправда сгорел; на руках у него была дочь его дочки с неизменнойпустышкой во рту. Да и сам он, проговорив эти слова, сунул в рот однуиз пустышек.
В самомсердце яблочной долины, в саду, называемом Жаровня, который отстоялот океана на добрых сто миль и куда не долетало его влажное дыхание,под кроной яблони позднего сорта лежала в густой зеленой траве РозРоз, рядом с ней растянулся Анджел. Ее рука покоилась у него нагруди, он легонько водил пальцем по шраму на ее лице. Когда палецкасался ее губы, она придерживала его и целовала.
Рабочиеботинки и джинсы валялись рядом, но купальник и футболку Роз Роз несняла.
– Напляже все равно ничего хорошего нет, – сказала она.
– Мыеще туда съездим, – пообещал Анджел.
– Нет,мы никуда не поедем.
Вволюнацеловавшись, Роз Роз отстранила Анджела от себя.
– Расскажимне опять про это, – попросила она. Анджел стал былоописывать океан, но она прервала его: – Нет, про другое.Плевать мне на океан. Расскажи про то, как мы будем жить в большомдоме. Ты, я, малышка, твой отец, миста и миссус Уортингтоны. Мнеочень понравилось, – улыбнулась Роз Роз.
И Анджелначал рассказ. Он не сомневался, это возможно. Отец, Уолли и Кенди небудут возражать.
– Вывсе ненормальные, – сказала Роз Роз. – Но всеравно продолжай.
Дом оченьбольшой, уверял Анджел.
– Ипротив малышки никто возражать не будет? – спросила она изажмурилась. С закрытыми глазами яснее виделось то, о чем рассказывалАнджел.
Вот так иродился в Анджеле писатель, сознавал он это сейчас или нет. Впервыесумел он словами изобразить фантазию так, что ее самоценность сталаважнее, чем жизнь; он учился живописать картины, невозможные, непретендующие на реальность, но в которые так верится в обманчивотеплый день бабьего лета, потому что они скроены лучше и достовернее,чем сама жизнь. Звучат, во всяком случае, правдоподобно. Анджелговорил почти весь день, речь его лилась и лилась; и когда сгустилисьсумерки, он уже был законченный сочинитель новелл. В его рассказе РозРоз и все окружающие вели себя потрясающе. Никто ни в чем не перечилдруг другу. Все шло как по маслу, как любят говорить в Мэне.
Слушая,Роз Роз разок-другой всплакнула; и тогда Анджел целовал ее. Иногдаона просила повторить какой-то кусок, если он представлялся совсем ужневероятным.
– Подожди, –говорила она Анджелу, – повтори еще раз, я, наверно,чего-то не поняла.
На закатеих стала донимать мошкара, и Анджелу вдруг подумалось, что однаждывечером Роз Роз вот так же попросит Уолли рассказать ей про комаров срисовых плантаций Бирмы.
«Нашихкомаров, – скажет ей Уолли, – и сравнить нельзяс японским москитом Б», – но этот завиток мыслиАнджел не включил в повествование.
Роз Розстала подниматься с земли, но сильная боль внизу живота, не то спазм,не то следствие ушиба о велосипедную раму, скрутила ее, и она упалана колени, как будто ее толкнули.
– Тысильно ударилась о раму? – спросил ее Анджел.
– Ясама ударилась, нарочно.
– Что?
– Хотелапосильнее удариться, но не получилось.
– Зачем?
– Чтобывыкинуть.
– Тыбеременна?
– Да,опять, – сказала она. – Еще и еще раз. Кто-тохочет, чтобы я все время рожала.
– Кто? –спросил Анджел.
– Неважно кто.
– Онздесь, в «Океанских далях?»
– Да,здесь. Но это не важно.
– Отецребенка здесь?
– Этого– здесь. – Она похлопала себя по плоскому животу.
– Нокто он?
– Неважно кто. Расскажи мне опять эту историю. Только пусть в ней будетдва ребенка. Я и ты, и все другие, и еще два ребенка. Вот будетздорово.
У Анджелабыл такой вид, словно Роз Роз с размаху ударила его по щеке. Онаобнимала его, целовала. Потом сказала изменившимся голосом:
– Теперьты видишь? – Роз Роз крепко обняла его. – Намне будет на пляже весело.
– Тыхочешь этого ребенка? – спросил он.
– Яхочу того, который есть, – сказала она. – Аэтого не хочу. – И она изо всей силы ударила себя поживоту, согнулась вдвое и, выпустив газы, упала на бок в траву.
Принялапозу эмбриона, не мог не отметить про себя Анджел.
– Тыхочешь меня любить или помочь? – спросила она.
– Ито и другое, – ответил насчастным голосом Анджел.
– Такне бывает, – сказала она. – Если ты такойумный, лучше помоги мне. Это легче.
– Тыможешь остаться у нас, со мной, – опять затянул своеАнджел.
– Все,больше об этом не надо, – сердито сказала Роз Роз. –И забудь про имя для моей дочки. Мне нужна помощь, –повторила она.
– Какая? –спросил Анджел. – Я сделаю все.
– Мненужен аборт, – сказала Роз Роз. – Мой домдалеко. Я никого здесь не знаю. И у меня нет денег.
Денег,которые он копит на свою первую машину, наверное, на аборт хватит,думал Анджел. Но беда в том, что эти почти пятьсот долларов лежат всберегательном банке и без разрешения опекунов – отца и Кенди –никто ему этих денег не даст. Анджел спросил Эрба Фаулера, не знаетли он, кто в их городе делает аборт. Ответ был, как и следовалоожидать, весьма туманный.
– Естьтут один старый пердун по имени Гуд, – сказал Эрб. –Ушедший на пенсию врач из Кейп-Кеннета. Делает дело у себя в летнемдомике на Питьевом озере. Тебе повезло, сейчас еще, можно сказать,лето. Я слыхал, он делает там аборты даже среди зимы.
– Авы не знаете, сколько надо платить?
– Дорого, –ответил Эрб. – Но ребенок – удовольствие болеедорогое.
– Спасибо, –сказал Анджел.
– Счем тебя и поздравляю. Вот не ожидал, что твой петушок уже в петухавырос, – рассмеялся Эрб.
– Давноуже вырос, – гордо ответил Анджел.
Дома онзаглянул в телефонный справочник, но среди многочисленных Гудов д-раГуда в этой части штата Мэн не было, а имени Гуда Эрб не знал. Нет,этого Гуда ему не найти. Не звонить же по всем номерам с идиотскимвопросом, не вы ли тот Гуд, что делает аборты. К тому же без ведомаотца и Кенди денег он не получит. И Анджел, не откладывая, поведал имсвою заботу.
«Господи,какой же хороший человек Анджел, – скажет потом Уолли. –Никаких у него секретов. Придет и выложит всю правду, какой быгорькой она ни была».
– Онане сказала, кто отец? – спросил Гомер Анджела.
– Нет,не сказала.
– Скореевсего, Персик, – решила Кенди.
– Какоеимеет значение, кто отец. Она хочет сделать аборт, куда ей второйребенок, – сказал Гомер. – Мы должны ей помочь.
Уолли иКенди промолчали. Гомер для них в этом деле авторитет.
– Вопросв том, кому из Гудов звонить. Ведь в телефонной книге не сказано, ктоиз них врач, – сказал Анджел.
– Язнаю, кто это. Но он не врач, – сказал Гомер.
– Эрбсказал, что он врач на пенсии, – пояснил Анджел.
– Да,на пенсии, но не врач, а учитель биологии, – возразилГомер. И вспомнил, как мистер Гуд перепутал однажды строение матоккролика и овцы. Интересно, знает ли старина Гуд, сколько маток уженщины. А если знает, что одна, не наделает ли беды?
– Учительбиологии? – переспросил Анджел.
– Ктому же не очень знающий, – кивнул Гомер.
– ОтЭрба Фаулера, как всегда, никакого толку, – сказал Уолли.
Гомерсодрогнулся, вспомнив степень невежества своего бывшего учителя.
– МистераГуда нельзя близко к ней подпускать, – сказал он иповернулся к Анджелу: – Ты отвезешь ее в Сент-Облако.
– Ноона не хочет рожать этого ребенка, – возразил Анджел.
– Послушай,Анджел, – сказал Гомер, – в Сент-Облаке нетолько рожают детей. Там ей сделают аборт.
Уоллистал ездить в кресле туда-обратно.
– Мнетам делали аборт, Анджел, – сказала Кенди. –Много лет назад.
– Тебе,аборт? – изумился Анджел.
– Вте дни, – сказал Уолли, – мы с Кенди былиуверены, что сможем родить сколько угодно детей.
– Этобыло еще до войны, когда Уолли был здоров, – объяснилаКенди.
– ДокторКедр делал аборт? – спросил Анджел Гомера.
– Точно, –ответил Гомер, а в голове мелькнуло: надо немедленно отправить тудаРоз Роз. Поедет поездом в сопровождении Анджела. И надо спешить. Сэтими разоблачениями д-р Кедр не сегодня-завтра прекратит «работуГосподню».
– Пойдупозвоню им, – сказал он. – Посадим вас наближайший поезд.
– Ямогу отвезти их туда на кадиллаке, – предложил Уолли.
– Слишкомдлинная дорога для тебя, – покачал головой Гомер.
– МалышкаРоз побудет со мной, – сказала Кенди. Было решено, что вдом сидра за Роз Роз и малышкой пойдет Кенди. С Анджелом Роз может ихне отпустить.
– Мнеон возражать не посмеет, – сказала Кенди. – Яему скажу, что нашла для девочки много вещичек и мы хотим ихпомерить.
– Этоночью-то? – сказал Уолли. – Мистер Роз недурак, он твоей сказочке не поверит.
– Амне все равно, поверит или нет, – отрезала Кенди. –Я вызволю оттуда девочку и ребенка.
– Естьнеобходимость в такой спешке? – спросил Уолли.
– Думаю,что есть, – ответил Гомер. Он не посвятил Кенди и Уолли вграндиозную затею д-ра Кедра, не рассказал о решении отойти от дел, оразоблачительных письмах. Сирота знает, как важно не болтать лишнего.И раскрывает душу постепенно, взвешивая каждое слово.
Ктелефону подошла сестра Каролина; скорбящие, убитые горем старыесоратницы д-ра Кедра попросили отвечать на звонки сестру Каролину:голос у нее громче, тверже, чем у них. Сами они погрузились внеобъятную «Краткую летопись», силясь глубже проникнуть взамысел д-ра Кедра. И каждый раз, слыша телефонный звонок, нервновздрагивали, вдруг это попечители.
– Каролина? –сказал Гомер. – Это я. Позови, пожалуйста, старика.
СестраАнджела, сестра Эдна, миссис Гроган – эта троица всегда будетлюбить Гомера, какие бы ноты протеста он ни слал. Но сестра Каролинане нянчила и не растила его и потому не чувствовала к Гомеру ихнеиссякаемой нежности. Сестра Каролина считала его предателем. И егопросьба позвать «старика» была встречена ею в штыки. Нисестры, ни миссис Гроган никак не могли собраться с духом и сообщитьГомеру о смерти д-ра Кедра, а сестра Каролина просто слышать о нем немогла.
– Чтотебе надо? – спросила она холодно, – Может,тебя переменились взгляды?
– Знакомаясына, – начал Гомер, – одна из сезонныхработниц, беременна, у нее уже есть ребенок. И опять безотцовщина.
– Теперьбудет два ребенка.
– Чертвозьми, Каролина! – крикнул Гомер. – Я хочупоговорить со стариком.
– Ия бы хотела, – крикнула Каролина и уже тише прибавила: –Кедр умер, Гомер.
– Чертвозьми, – пробормотал Гомер, и сердце у него чуть неразорвалось в грудной клетке.
– Виноватэфир, – сказала Каролина. – Так что вСент-Облаке больше не делают «работы Господней». Есликому-то из твоих знакомых она потребовалась, придется тебе делать еесамому. – И сестра Каролина бросила трубку.
Буквальнобросила. Так что у него загудело в ушах. Ему казалось, он слышит, какбьются друг о друга бревна в горной реке, смывшей несчастных Винклей.Глаза защипало сильнее, чем в котельной Дрейперов в заснеженномУотервилле. А горло и легкие скрутила боль, как той ночью, когда онзвал Фаззи Бука, надеясь, что заречные леса Мэна откликнутся эхом;кричал, кричал и не мог докричаться.
Лужокнашел счастье, торгуя мебелью; ну и слава Богу, думал Гомер, хотявряд ли кто из сирот был бы счастлив на его месте. Иногда и он бывалсчастлив, работая в садах. Но Кедр сказал бы: дело не в личномсчастье; главное – приносить пользу.
Гомерзакрыл глаза и увидел женщин, сходящих с поезда с потерянным видом.Вот они едут в тускло освещенном вагоне на полозьях; в оттепельполозья чиркают по камням, высекая искры, и женщины в испуге мигают.На смену вагону пришел автобус – какими отверженными казалисьони в этой герметически закупоренной коробке. Сквозь запотевшие окнаих лица маячили смутными, белыми пятнами, таким же смутным был дляних мир после первого вдоха паров эфира.
Ноавтобус продержался недолго: он лег непосильным бременем на тощиефинансы заштатного городка. И теперь они пешком бредут вверх посклону холма. Их легион, а в памяти его отпечаталось десятка два, небольше. Они переступают порог больницы, у всех одна боль, одна рана…
СестраКаролина не пропадет, но куда деться сестре Эдне и сестре Анджеле?Где найдет пристанище миссис Гроган? Ему вспомнились устремленные нанего полные презрения глаза Мелони. Если бы она попала в беду, ей быон помог. И Гомер вдруг поймал себя на том, что начинает –самую малость – склоняться к «работе Господней».Уилбур Кедр сказал бы ему сейчас: нельзя самую малость играть рольГоспода Бога. Если чуть-чуть склонился, значит, увяз по уши.
Гомер Бурпогрузился в размышления; рука непроизвольно потянулась в карман, ион нащупал огарок свечи, тот, что мистер Роз вернул ему. «Этоведь тоже против правил», – сказал он тогда.
На ночномстолике, между лампой и телефоном, лежал старый растрепанный «ДавидКопперфильд». Можно не открывать книгу, он знает началонаизусть. «Эти страницы покажут, стану ли я главным героемсобственной жизни или им будет кто-то другой», –громко произнес он.
Память унего удивительная. Он помнит все размеры эфирных масок, которые д-рКедр сам делал для своих пациенток. Обычное махровое полотенцескладывал конусом, прослаивая для жесткости картоном, заталкивалвнутрь ватный тампон для эфира – вот и вся премудрость. Грубоесооружение, но д-р Кедр делал его в считанные минуты – ведь укаждого лица свой размер.
Гомерпредпочитал готовые маски; они делаются из проволочной сетки в формеполовника и обтягиваются слоями марли. Именно в такую маску, стоявшуюна ночном столике, он и поместил знаменитый огарок свечи из домасидра. В ней он держал мелочь, иногда клал часы. Гомер заглянул внее, там сейчас лежали жевательная резинка в выцветшей обертке ичерепаховая пуговица от твидового пиджака. Марля пожелтела,запылилась, ну это пустяки, недолго ее сменить. «Да, Гомер,кажется, все-таки быть тебе героем».
Спустилсяна кухню – там Анджел катал Уолли в инвалидном кресле, стоясзади на перекладине и отталкиваясь ногой, – их любимаязабава, когда муторно на душе. Анджел здорово разгонял кресло, самУолли так бы не смог; он только рулил, стараясь избежать столкновенияс мебелью; несмотря на талант навигатора и простор кухни, он невсегда успевал менять направление, и они врезались то в стол, то вшкаф. Кенди сердилась на них, но они все равно играли, особенно когдаее не было дома. «Это мы летаем», – говорилУолли. Чаще всего они летали, когда находила хандра. Сейчас Кенди небыло дома, она пошла за Роз Роз. И они разошлись вовсю. Но, увидевлицо Гомера, тут же остановились.
– Чтослучилось, старик? – спросил Уолли друга.
Гомеропустился на колени перед креслом и спрятал мокрое от слез лицо в егобезжизненные колени.
– ДокторКедр умер, – сказал он сквозь сдавленные рыдания.
И пока онплакал, Уолли держал в ладонях его голову. Но это длилось недолго;насколько он помнил, только один сирота в приюте, Кудри Дей, могплакать, не переставая, часами; вытерев слезы, Гомер сказал Анджелу:
– Ярасскажу тебе одну коротенькую историю. И мне нужна будет твояпомощь.
Оба пошлив сарай, где хранились садовые принадлежности. Гомер взял маленькуюбанку с эфиром, проколол булавкой. От паров эфира у него слегказаслезились глаза; он никогда не мог понять, что хорошего Кедрнаходил в эфире.
– Кэфиру у него было наркотическое пристрастие, – сказал онсыну. – Но больным Кедр давал эфир, как волшебник. Помню,пациентки во время операции разговаривали с ним, а боли нечувствовали. Так точно он дозировал.
Затем онивернулись в дом, поднялись с банкой эфира наверх, и Гомер попросилАнджела постелить в его комнате вторую постель – сначалаклеенку, которую стлали Анджелу, когда тот еще нуждался вподгузниках, поверх – чистую простыню и пододеяльник.
– Длямалышки Роз? – спросил Анджел.
– Нет,не для малышки, – сказал Гомер. И стал распаковыватьинструменты.
Анджелсел на кровать и не отрывал глаз от отца.
– Водакипит, – крикнул снизу Уолли.
– Тыпомнишь, я тебе рассказывал, что я помогал доктору Кедру? –спросил Гомер.
– Да, –ответил Анджел Бур.
– Ябыл хороший помощник. Очень хороший. Я не любитель, Анджел, янастоящий профессионал. Это и есть моя коротенькая история, –сказал Гомер и оглядел инструменты: где, что и как лежит. Порядок –идеальный. Годы над умением не властны.
– Адальше-то что, рассказывай, – попросил Анджел. Внизу, онислышали, Уолли летал уже по всему дому.
А наверхуГомер Бур, меняя на старой маске марлю, продолжал свой рассказ. Началс работ: Господней и дьявола – и сразу же объяснил, что дляУилбура Кедра все, что он делал в приютской больнице, былобогоугодным делом.
Кендинасторожилась, когда фары джипа четко высветили на фоне темного небафигуры сборщиков: они сидели на крыше дома сидра бок о бок, какбольшие нахохлившиеся птицы. Она подумала, что наверху собралась всябригада. Но это было не так, отсутствовали двое – мистер Роз иего дочь. Они были в доме, остальные сидели на крыше и ждали, какбыло велено.
Кендивышла из джипа – никто сверху не окликнул ее. Окна темные,света в доме нет. Если бы не силуэты на фоне неба, она бы подумала,что все уже спят.
– Привет! –крикнула Кенди сборщикам. – Вот увидите, в один прекрасныйдень крыша под вами провалится.
Никто наприветствие не ответил, и это насторожило Кенди. Сборщики были явночем-то испуганы. Потому и молчали. Они понимали, – мистерРоз делает с дочерью плохое, но заступиться за нее не могли, боялись.
– Глина! –позвала Кенди.
– Да,миссус Уортингтон, – ответил тот.
Кендиподошла к углу дома, где крыша слегка осунулась вниз; тут стояластарая садовая лестница, упиравшаяся в карниз крыши. Никто изработников, однако, не поспешил помочь ей.
– Персик! –опять позвала Кенди.
– Да,мэм, – отозвался тот.
– Подержи,пожалуйста, лестницу, – сказала Кенди. Глина с Персикомдержали лестницу, а Котелок протянул руку, когда голова ее показаласьнад карнизом. Сборщики потеснились, и она села рядом с ними.
В темнотене разберешь, но Роз Роз явно на крыше нет, как нет и мистера Роза,иначе он бы уже приветствовал ее.
Вдругпрямо под ней послышались какие-то звуки и чей-то негромкий голос.Кенди было подумала, это во сне лепечет малышка, но лепет скороперешел в плач.
– Когдаваш Уолли был маленький, все было по-другому, – сказалКотелок. – Как будто в другой стране. – Взглядего блуждал по мерцающей цепочке огней на далеком берегу океана.
Звукивнутри дома слышались все отчетливей.
– Хорошаяночь, мэм, правда? – громко сказал Персик, стараясь ихзаглушить.
Ночьрешительно была нехорошая, глухая. Теперь уже не было сомнений, чтоза звуки доносятся из темного дома. К горлу Кенди подступила тошнота.,
– Осторожнее, –предупредил ее Глина, когда она встала. Неожиданно Кенди присела истала колотить по жестяной крыше.
– Крышасовсем старая, миссус Уортингтон, – сказал Котелок. –Можно провалиться.
– Помогитемне сойти вниз, – приказала она.
Глина сПерсиком взяли ее за руки, Котелок пошел вперед. Спускаясь с крыши,Кенди старалась шуметь как можно громче.
– Роз, –крикнула она еще с лестницы. У нее язык не повернулся назвать девушкуэтим дурацким именем «Роз Роз»; не могла она произнести и«мистер Роз». И она еще раз крикнула: – Роз!
Она исама не знала, кого зовет, но в дверях дома сидра появилась фигурамистера Роза. Он все еще одевался, заправлял рубашку в штаны изастегивал их. Он ей показался старше, суше; и хотя как всегдаулыбался, но смотрел в глаза без обычной самоуверенности и вежливогобезразличия.
– Ничегомне не говорите, – сказала Кенди. Впрочем, что ему былоговорить? – Ваша дочь с ребенком поедут со мной.
Миновавмистера Роза, она вошла в дом и, нащупывая выключатель, почувствовалапод рукой измочаленный листок бумаги с правилами дома сидра.
Роз Розсидела на кровати; она уже надела футболку и джинсы, но еще не успелазастегнуть их; на коленях – смятый купальник, в спешке понеумению она не смогла натянуть его; в руке ботинок, другой где-топод кроватью. Кенди нашла его, надела девушке на босую ногу, носков уРоз Роз не было. Завязала шнурок. Роз Роз сидела на кровати недвигаясь, Кенди надела и завязала второй ботинок.
– Тыпойдешь со мной, – сказала она девушке. –Вместе с дочкой.
– Да,мэм, – ответила Роз Роз.
Взяв с ееколеней купальник, Кенди вытерала им слезы с ее лица.
– Всебудет хорошо, – сказала она Роз Роз. –Успокойся. Больше тебя никто не обидит.
Малышкакрепко спала. Стараясь не разбудить, Кенди осторожно взяла ее ипротянула матери. С девочкой на руках Роз Роз ступала не оченьуверенно, и Кенди обняла ее, так они и вышли вместе из дома сидра.
– Все,все будет хорошо, – сказала опять Кенди и поцеловаламолодую женщину в щеку; и Роз Роз, мокрая от пота, оперлась на своюспутницу.
МистерРоз стоял между джипом и стеной дома. Сборщики все еще сидели накрыше дома.
– Тывернешься домой, – проговорил мистер Роз на одной ноте. Онне спрашивал, а отдавал приказание.
– Ясказала вам, молчите, – жестко произнесла Кенди, помогаядевушке с ребенком сесть в джип.
– Яговорю с дочерью, – пытался сохранить достоинство мистерРоз.
Но РозРоз ничего отцу не ответила. Она сидела в машине, живое изваяние«Женщина с младенцем», пока Кенди, развернувшись, веладжип к «чудесному» дому. Уже у самой двери Роз Роз всемтелом прижалась к Кенди и сказала:
– Яничего, ничего не могла поделать.
– Конечно,не могла, – ответила Кенди.
– Онненавидел отца девочки. С тех пор он и вяжется ко мне.
– Теперьвсе будет хорошо, – повторила Кенди на пороге. В окна онивидели Уолли, как он катается в кресле из комнаты в комнату.
– Язнаю отца, миссус Уортингтон, – прошептала Роз Роз. –Он потребует, чтобы я вернулась.
– Этогоне будет, – сказала Кенди. – Ты к нему невернешься.
– Унего свои правила.
– Агде отец твоей прелестной дочурки? – спросила Кенди,распахивая перед Роз Роз дверь.
– Мойотец порезал его. И он ушел. Не захотел жить с нами, испугался.
– Агде твоя мать? – спросила Кенди уже в доме.
– Умерла, –ответила Роз Роз.
И тутУолли сказал Кенди, что д-р Кедр умер. Она бы сама не догадалась обэтом, глядя на Гомера: он был весь поглощен делом – сиротыумеют глубоко прятать чувства.
– Какты? – спросила его Кенди, когда они остались одни. Уолликатал малышку по дому, а Роз Роз пошла с Анджелом наверх, вприготовленную для нее комнату.
– Немногонервничаю, – признался Гомер. – Внешне все впорядке: инструменты, какие нужно, есть, и рука, знаю, не дрогнет. Нона душе тошно. Ведь это живое существо. Не могу тебе этого объяснить…Представь себе, ты берешь кюретку, она касается живой плоти. И этаплоть вздрагивает, протестует…
– Может,тебе будет легче, – резко прервала его Кенди, –если ты узнаешь, кто отец.
В комнатеАнджела все было готово – застланная белым хрустящим бельемпостель, блестящие инструменты, аккуратно разложенные на соседнейкровати, придвинутой почти вплотную. Увидев эту маленькуюоперационную, Роз Роз съежилась и быстро-быстро заговорила, прижавсжатые кулаки к бедрам.
– Этоведь не шутка. Первого они вынимали через верх, он не мог выйти какнадо, – объясняла она.
У неебыло кесарево, сразу заметил Гомер, наверное, из-за возраста и тогдаеще узкого таза. Он никак не мог объяснить Роз Роз, что в этот развсе будет проще. «Вынимать через верх» еще нечего.
– Пойдик Уолли, – сказала Кенди Анджелу. – Полетайте смалышкой. Можете перевернуть вверх дном всю мебель. – ИКенди поцеловала сына.
– Да,пожалуйста, уйди, – сказала Роз Роз.
– Небойся, – успокаивала девушку Кенди. – Гомерзнает, что делает. Ты в надежных руках.
ПокаКенди протирала Роз Роз красным мертиолатом, Гомер показывал девушкеинструменты.
– Этозеркало, – говорил он. – На ощупь холодное, нобольно от него не будет. Ты вообще ничего не почувствуешь. А это вотрасширители, – продолжал показывать Гомер, но Роз Роззажмурилась.
– Выраньше когда-нибудь это делали? – спросила она Гомера.
А он ужеподнес к ее лицу эфирную маску.
– Дышинормально, – сказал он.
Сделавпервый вдох, Роз Роз широко открыла глаза и отворотила лицо, ноКенди, взяв в ладони ее голову, мягко вернула ее в правильноеположение.
– Пожалуйста,скажите, вы делали это раньше? – глухо прозвучал из-подмаски ее голос.
– Яхороший врач, очень хороший, – успокаивал ее Гомер Бур. –Расслабься и дыши спокойно.
– Небойся, – последнее, что услышала Роз Роз из уст Кенди, иэфир начал затуманивать ее сознание.
– Ямогу на нем ездить, – сказала она, вспомнив почему-товелосипед.
Гомерзаметил, что пальцы у нее на ногах зашевелились: Роз Роз первый раз вжизни ступала по песку пляжа. Песок совсем теплый. К берегу бежитволна, вода прибоя кипит вокруг лодыжек. «Ничего особенного», –проговорила она, оглядывая океан.
Гомеросторожно вводил зеркало, пока ясно не увидел шейку матки; затемвзялся за расширитель, скоро зев шейки смотрел на него, как широкооткрытый глаз. Шейка матки была слегка рыхлая и чуть увеличена; ееомывала чистая здоровая слизь нежнейшего розового цвета. Внизуслышался грохот летающего инвалидного кресла и заливистый, на граниистерики, смех малышки.
– Пойдискажи им, чтобы не перевозбуждали ребенка, – обратился онк Кенди, как будто она была его многолетней помощницей заоперационным столом и он привык отдавать ей распоряжения, а она –беспрекословно их выполнять.
Шум внизу(и уговоры Кенди) не отвлекали его от работы. Наконец зев шейки маткираскрылся достаточно, и он выбрал кюретку требуемого размера. Послепервого раза будет легче, думал Гомер. Он понимал, самое худшее –выступать в роли Бога, когда в этом замешан личный интерес. Раз онделает аборт Роз Роз, значит, может делать любой другой женщине.Распоряжаться жизнью и смертью – прерогатива Бога. Его дело –помогать женщинам. Что они решат, то и будет – аборт или роды.
Гомер Бурдышал медленно и ровно; его самого удивляла твердость его руки. Он неморгнул, когда кюретка коснулась живой плоти; и даже не отвел глаз отпродукта зачатия. Этого непостижимого чуда.
Кенди туночь провела в комнате Анджела: вдруг молодой женщине чтопонадобится; но Роз Роз спала, как сурок. Из-за отсутствующего зубаона присвистывала во сне, потому что спала с приоткрытым ртом. Нозвук был совсем слабый, и Кенди тоже выспалась, заняв кроватьАнджела.
Анджелспал внизу с Уолли на широкой двуспальной кровати. Заснули онипоздно, Уолли рассказывал, как влюбился в Кенди. И хотя Анджел зналэту историю, сейчас слушал с особым вниманием, ведь он и сам былвлюблен. И еще Уолли наказал ему помнить о темных проявлениях жизни,в окружении которых вырос его отец.
– Давноэто было… – проговорил он. – Можно вырватьГомера из Сент-Облака. Но Сент-Облако из Гомера не вытравишь. В любвичто главное, – продолжал наставлять он Анджела. –Ни к чему никогда не принуждай любимого человека. Естественножелание, чтобы он делал то, что ты хочешь или считаешь правильным; нолучше пусть все происходит само собой. Нельзя вмешиваться в жизньдругих, в том числе и в жизнь того, кого любишь. Это трудно, –добавил он, – потому что иногда так и подмывает вмешаться.Диктатором быть приятно.
– Ещетруднее, когда хочешь кого-нибудь защитить и не можешь, –сказал Анджел.
– Втаких случаях надо не защищать, малыш, а просто любить, –заметил Уолли. – Иногда это все, что мы можем сделать.
Уоллискоро заснул и увидел себя на плоту, плывущем по Иравади. Один издрузей бирманцев предложил спустить ему мочу. Окунул в шоколадныеводы реки бамбуковый побег, насухо вытер о ленту, которой подвязывалк голове корзину, затем поплевал на него. «Хочешь писать?»– спросил он Уолли. «Нет, спасибо», –ответил Уолли во сне и громко сквозь сон произнес:
– Сейчасписать нет.
Анджелулыбнулся этим словам, и сон тоже смежил его веки.
Наверху в«хозяйской» спальне Гомер по обычаю бодрствовал. Он сампредложил взять к себе на ночь малышку. «Мне все равно незаснуть», – объяснил он. Гомер уже забыл, какуюрадость приносило ему ночное бдение у кроватки сына. Малышинапоминали ему его самого – им всегда ночью что-то нужно. ДочкеРоз Роз он дал бутылочку со смесью, она стала сосать и тут же опятьуснула. Гомер опять бодрствовал один, с каким удовольствием смотрелон на малюсенькую девочку, спящую у него на кровати. Темное личиковеличиной с ладонь, ручки иногда вскинутся, пальчики разожмутся исожмутся, как будто что-то хватают во сне. Опять рядом живоесущество, дыхание напомнило Гомеру спальню мальчиков в Сент-Облаке. Ион с болью в сердце представил себе недавнее прощальноеблагословение.
– Давайтепорадуемся за доктора Кедра, – тихо проговорил он. –Доктор Кедр нашел семью. Спокойной ночи, доктор Кедр.
Кто,интересно, произнес эти слова в Сент-Облаке? Наверное, сестраАнджела, и он решил, что напишет именно ей.
Теперь,когда д-ра Кедра не стало, мысль о замене дряхлого старца ипотенциального гомосексуалиста больше не доставляла миссис Гудхоллтого острого наслаждения; но в ее неугомонной голове уже созревалновый волнующий план. Вот бы пригласить вместо д-ра Кедра молодогомиссионера, который так горячо полемизировал с ненавистным стариком!А для д-ра Гингрича забрезжил наконец луч справедливости. Местосвихнувшегося старика займет не покорившийся ему человек. Но есличестно признаться, д-ра Гингрича больше волновало состояние рассудкамиссис Гудхолл; он с упоением наблюдал за этой гремучей смесью –манией праведности, помноженной на вдохновенную ненависть.
Конечно,все попечители горели желанием встретиться с д-ром Буком. Но д-рГингрич жаждал к тому же понаблюдать за миссис Гудхолл. В лице у нееразвился недавно нервный тик. Если кто-то доставлял ей огромноеудовольствие или, наоборот, вызывал сильнейший гнев, правая щека унее начинала бешено дергаться. И можно ожидать, что знакомство смиссионером-праведником вызовет в лице миссис Гудхолл мощнейшиймышечный спазм. Д-ру Гингричу не терпелось это увидеть.
«Надозаморочить попечителям мозги, – писал сестре АнджелеГомер. – Сообщите им, что ваши попытки связаться сдоктором Буком кончились пока ничем. Доктор сейчас в Индии, на путииз одной миссионерской больницы в другую. Одна, скажем, в Ассаме,другая в Нью-Дели. И связаться с ним можно будет, самое раннее, черезнеделю. Так что если его привлечет место врача в Сент-Облаке, онпоявится здесь не раньше начала ноября».
Гомернадеялся, что за это время успеет поговорить с Анджелом и завершитсвой последний яблочный сезон.
«Постарайтесьубедить совет, что вы опытные медсестры и прекрасные акушерки исумеете распознать, нужен ли пациентке врач, – продолжалГомер. – Простите, что я приеду не в ближайшие дни. Мнееще очень много надо здесь сделать. Но это нам на руку. За времяожидания смутные идеи перерастут в твердые убеждения. Путь из Индии вАмерику не близкий, и если у них есть какие-то сомнения, они за этимесяцы рассеются».
Онпопросил прислать ему все, имеющее отношение к истории Фаззи Бука, ихорошенько подумать, не упустил ли Кедр чего-нибудь важного. Хотявряд ли Святой Кедр мог хоть что-нибудь упустить. И еще приписал двекороткие фразы: во-первых, что любил Кедра «как родного отца»,во-вторых, что «опасности со стороны Мелони нет».
Опасностьгрозила бедняге Бобу, который сломал Мелони руку и нос. Но Боб былтуповат и не подозревал об опасности. Когда гипс с руки Мелони снялии нос принял почти прежнюю форму, они с Лорной стали опять похаживатьв свои любимые кабачки, среди которых была пиццерия в Бате. Как-тоони столкнулись с Бобом. Поддавшись низменному инстинкту и введенныйв заблуждение скромной щербатой улыбкой Мелони, он опять полез было кЛорне. И коварная Мелони не долго думая отхватила ему пол-ухакусачками (непременный спутник электрика); сломала несколько ребер,нос и вдобавок избила стулом до потери сознания. Она уже давно непитала зла против Сент-Облака, но натура ее требовала мщения –око за око, зуб за зуб.
– Ты– мой герой, – сказала ей Лорна. Не самое удачноеслово для похвалы, Мелони столько лет напрасно верила в геройствоГомера.
В глазахже Роз Роз Гомер был настоящий герой; весь понедельник она лежала впостели в комнате Анджела; Кенди приносила ей малышку, и Анджелзабегал проведать под любым предлогом.
– Тыполюбишь эту комнату, – сказал он Роз Роз.
– Тысовсем ненормальный, – засмеялась она. – Я ужеее полюбила.
Но длясбора яблок тот день был испорчен; мистер Роз в сад не вышел, и ещедобрая половина работников остались в доме сидра – болели ушибыот вчерашних падений с велосипедов. У Гомера, который и метра непрокатился на злодейской машине, распухло колено, а на спине разлилсясиняк величиной с дыню. Персик не мог влезть на лестницу, пришлосьему грузить прицепы и собирать падалицу. Глина охал и стонал, но онединственный освоил искусство велосипедной езды. Котелок объявил, чтов такой день лучше всего поститься.
И мистерРоз постился. Он сидел у дома сидра в позе индейца, закутавшись всвое одеяло – солнце уже грело слабо, – и молчал.
– Онсказал, это яблочная забастовка, – шепнул Персик Глине.
На чтоГлина громко ответил, что и голодная и вообще всякая.
– Будемработать без него, – сказал Гомер сборщикам; выйдя издома, они крались мимо мистера Роза на цыпочках, он выбрал место длясидячей забастовки возле самых дверей.
– Сидиткак саженец. Сам себя посадил, – буркнул Персик.
Котелокпринес ему кружку кофе и кусок свежеиспеченного хлеба. Но мистер Розни до чего не дотронулся, только жевал пустышку. День был довольносвежий; солнце скоро спряталось в облака, и мистер Роз натянул одеялона голову; так он и сидел, закутанный с головы до ног, отрешившись отвсех и вся.
– Онкак индеец, – сказал Персик. – Не вступает впереговоры.
– Онхочет видеть дочь, – сообщил Глина Гомеру в конце дня. –Он сам мне это сказал. Просто хочет видеть и все. Сказал, что пальцемее не тронет.
– Передайему, хочет видеть дочь, пусть идет к нам, – ответил Гомер.
Вечером,когда все ужинали, включая Роз Роз, на кухню вошел один Глина. Кендипригласила его за стол, тот, явно нервничая, отказался.
– Онсказал, что никуда не пойдет, – обратился Глина кГомеру. – Сказал, пусть она возвращается. Сказал, что унас свои правила. И что ты, Гомер, тоже нарушил свои.
Роз Розсидела не шелохнувшись, даже перестала жевать, ловила каждое слово,сказанное Глиной. Анджел взял ее руку, холодную как лед, но онавырвала ее и, обмотав обе руки салфеткой, опустила их на колени.
– Глина, –сказал Уолли, – передай ему, что Роз Роз сейчас у меня вдоме и подчиняется моим правилам. Скажи ему, что он может прийти сюдав любое время.
– Онне придет, – ответил Глина.
– Япойду поговорю с ним, – решила Роз Роз.
– Тыникуда не пойдешь, – сказала Кенди. –Пожалуйста, Глина, передай ему, он увидит дочь здесь или нигде.
– Хорошо,мэм. Я привез велосипеды, – повернулся он к Анджелу. –Только они немножко сломались.
Анджелпошел взглянуть на них, и тут Глина протянул ему нож.
– Этоне тебе, – сказал Глина. – Отдай его Роз Роз.Скажи, я его принес. Для нее. Просто так. Пусть у нес будет нож.
Анджелповертел нож в руках. Обыкновенный складной, с костяной ручкой, водном месте отбитой, с замком, фиксирующим лезвие, чтобы оно случайноне захлопнулось и не поранило своего обладателя. Лезвие длиной околошести дюймов, такое не спрячешь ни в одном кармане. Узкое и острое,как бритва, оно не раз видело на своем веку точильный камень.
– Тебеон не нужен? – спросил Анджел.
– Незнаю, что с ним делать, – признался Глина. –Еще попадешь с ним в беду.
– Ладно,я отдам ей его, – сказал Анджел.
– Отецсказал, что любит ее и просто хочет видеть. Просто хочет видеть, –повторил он дважды. – Скажи ей это.
Анджелнемного поразмыслил об услышанном и тихо сказал:
– Ятоже люблю Роз Роз, Глина. Ты ведь знаешь.
– Знаю, –кивнул тот. – И я люблю. Мы все ее любим. Все любят РозРоз. В этом ее несчастье.
– Еслимистер Роз просто хочет видеть ее, зачем ей нож? – спросилАнджел.
– Навсякий случай пусть будет.
Анджелотдал Роз Роз нож, когда они сидели после ужина у него в комнате.
– Глинадал. Это его.
– Язнаю чей, – сказала Роз Роз. – Я знаю все ножи,у кого какой.
Хотя ножбыл не пружинный, Роз Роз, к изумлению Анджела, открыла его однойрукой с быстротой молнии.
– Смотри,что Глина с ним сделал, – рассмеялась она. –Заточил насмерть. Пол-лезвия осталось.
Оназакрыла нож, ударив его о колено, ее длинные пальцы так проворнодвигались, что Анджел не заметил, куда она его дела.
– Аты здорово умеешь обращаться с ножами, – покачал головойАнджел.
– Отецнаучил, – сказала Роз Роз. – Он меня многомунаучил. Всему.
Анджелпридвинулся к ней, но в глазах Роз Роз нежности больше не было.
– Яведь говорила тебе, – сказала она, как говорят сребенком, – не связывайся со мной. Я никогда ничего нерасскажу тебе про себя. Тебе это не нужно знать. Правда, поверь мне.
– Ноя тебя люблю, – беспомощно проговорил Анджел. Тогда онапоцеловала его, позволила погладить грудь и сказала увещевающе:
– Послушай,Анджел, при чем здесь любовь? Иногда любовь не имеет никакогозначения.
Проснуласьмалышка, и Роз Роз занялась ею.
– Знаешь,как я ее назову? – повернулась она к Анджелу. –Кенди! Вот как. Она такая сладкая!
На другоеутро все в доме поднялись рано. Но оказалось, что раньше всех всталаРоз Роз. Анджел, уверенный, что всю ночь, карауля дом, глаз несомкнул, первый обнаружил, что Роз Роз с дочкой исчезли. Незавтракая, Гомер с Анджелом вскочили в джип и поехали в дом сидра. НоРоз Роз и здесь побывала раньше их. Сборщики уже встали, но ни шуток,ни смеха не было, а мистер Роз все сидел в той же позе на траве удома, закутанный с головой в одеяло, оставив открытым одно лицо.
– Выопоздали, – сказал он. – Она давно ушла.
Анджелбросился в дом, но Роз Роз с дочкой и след простыл.
– Онасказала, что будет голосовать, – сказал мистер Роз Гомерус Анджелом. Он выпростал из одеяла руку, поднял вверх большой палец итут же спрятал ее. – Я ее не обидел, –продолжил он. – Не прикоснулся к ней, Гомер. Я просто еелюблю, вот и все. И хотел еще раз ее увидеть.
– Сочувствуювашей беде, – сказал Гомер, а Анджел побежал искать Глину.
– Онасказала, что ты лучше всех, – передал ему Глина слова РозРоз. – Сказала, что твой отец герой, а ты лучше всех.Велела тебе это сказать.
– Тыне знаешь, куда она поехала?
– Онаи сама не знала, Анджел. Она только одно знала – ей надоуехать.
– Ноона ведь могла остаться у нас. Со мной.
– Знаю,она думала об этом, – сказал Глина. – Ты тожеподумай.
– Ядумал. Я все время об этом думаю, – вспыхнул Анджел.
– Ноты еще не взрослый, Анджел, – мягко урезонил его Глина. –Как ты можешь об этом думать.
– Ноя ее полюбил! – воскликнул Анджел, которому не было еще ишестнадцати.
– Оназнает, – сказал Глина. – И знает, кто она. Ноты еще не знаешь, кто ты.
Анджелискал ее весь день, думал о ней и понемногу стал сознавать, кто он.Они с Кенди поехали сначала вдоль побережья на юг, через часповернули обратно на север, проехали еще три часа: они понимали, РозРоз будет держаться берега, но она, видно, была уже далеко. Молодаянегритянка с ребенком – большая редкость среди голосующих намэнских дорогах, ей легче поймать машину, чем Мелони, которая толькона попутках и ездила.
МистерРоз все продолжал сидеть в позе буддийского гуру. Не шевельнулся вобеденный перерыв, но после полудня попросил у Котелка кружку воды.Когда сборщики вечером возвращались домой, он подозвал к себе Глину.Тот до смерти перепугался, но подошел, остановившись от него в двухшагах.
– Гдетвой нож, Глина? – спросил мистер Роз. – Ты егопотерял?
– Непотерял, – ответил сборщик. – Но найти не могу.
– Значит,он где-то есть, но ты не знаешь где, верно?
– Незнаю, – согласился Глина.
– Тебеон все равно не нужен.
– Яникогда не пускал его в ход, – сказал Глина. Вечер былпасмурный, холодный, но Глина обливался потом; стоял, беспомощносвесив руки, точно это были два дохлых угря.
– Откудау нее нож? – спросил мистер Роз.
– Какойнож?
– Онбыл похож на твой. Так мне показалось.
– Ядал ей его, – признался Глина.
– Спасиботебе за это, Глина. Она ведь поедет на попутках, хорошо, что с нейнож.
– Персик! –вдруг заорал Глина. – Беги скорее за Гомером!
Персиквышел из дома сидра, поглядел на мистера Роза. У того в лице недрогнула ни одна жилка. Он даже не взглянул на Персика, бросившегосяискать Гомера.
– Котелок! –позвал Глина.
Котелоквышел из дома сидра. Вместе с Глиной они опустились на дорожку иуставились на мистера Роза.
– Несуетитесь, – сказал он им. – Поздно. Теперь ееуже не догонят. Она опередила их на день, – с гордостьюпроговорил мистер Роз.
– Кудаона тебя? – спросил его Глина; ни он, ни Котелок нерешались заглянуть под одеяло. Стояли на коленях и смотрели напересохшие губы мистера Роза.
– Онаумеет обращаться с ножом гораздо лучше, чем ты, – сказалон Глине.
– Знаю, –ответил тот.
– Почтилучше всех. А кто ее научил?
– Ты, –ответили оба в один голос.
– То-то, –сказал мистер Роз. – Потому она и владеет им лучше всех.После меня, конечно.
Медленно,прижимая к себе одеяло, так, чтобы оставалось открытым лицо, мистерРоз, не разгибая коленей, повалился на бок.
– Яустал так сидеть, – сказал он. – И хочу спать.
– Кудаона тебя? – опять спросил Глина.
– Недумал, что это будет так долго, – сказал мистер Роз. –Кажется, что течет быстро, а прошел целый день.
КогдаГомер с Персиком подъехали, вокруг мистера Роза стояли уже всесборщики. Гомер подошел к нему; мистеру Розу оставалось сказать всегонесколько слов.
– Ты,Гомер, тоже нарушил правила, – промолвил он тихо. –И ты знаешь, что я чувствую. Скажи, знаешь?
– Знаю.
– Точно, –сказал мистер Роз и усмехнулся.
Нож вошелпод правое подреберье. Гомер знал, такой ножевой удар снизу вверхоставляет в печени глубокую рану, которая может кровоточить часами.Скорее всего, кровотечение у мистера Роза несколько раз прекращалось.Как правило, кровь из таких ран течет очень медленно.
МистерРоз умер на руках у Гомера – не успели еще Кенди с Анджеломподъехать к дому сидра. Но долго спустя после бесследногоисчезновения Роз Роз. Перед смертью он как-то исхитрился сунуть врану собственный нож. И обратился к Гомеру с последней просьбой –сообщить полиции, что он сам покончил с собой. Что, в общем, былоблизко к истине, иначе чего бы он истек кровью, ведь рана-то быланесмертельная.
– Моядочь убежала, – сказал он, обращаясь ко всем. –Я так расстроился и всадил в себя нож. Скажите все: «Так оно ибыло», – приказал он. – Я хочу этослышать.
– Таконо и было, – сказал Глина.
– Тысам себя убил, – сказал Персик.
– Таконо и было, – сказал Котелок.
– Тыэто слышишь? – спросил мистер Роз Гомера.
Так Гомери сообщил в полицию. Так полиция и зарегистрировала смерть мистераРоза. В соответствии с его желанием, согласно неписаным правилам домасидра. Роз Роз, конечно, преступила правила. Но все в «Океанскихдалях» знали, что мистер Роз и сам их преступил, посягнул народную дочь.
В концестрады, одним серым утром, когда с океана дул пронзительный ветер,лампочка на кухне дома сидра, раз-другой мигнув, погасла, и серыеошметки яблочного жмыха на дальней стене, у которой стояли пресс сдробилкой, стали казаться черными осенними листьями, принесеннымисюда беснующимися порывами ветра.
Сезонникив доме сидра собирали скудные пожитки. Гомер раздавал премиальные,Анджел пришел проститься с Персиком, Глиной, Котелком и со всемидругими. Уолли договорился с поваром, что через год он привезетбригаду сборщиков. Уолли был прав – мистер Роз былединственный, кто умел читать и хоть сколько-то писать. Глина сказал,что он всегда думал, исписанный лист бумаги, приколотый на кухне, –правила обращения с электричеством.
– Онведь всегда висит у выключателя, – объяснил он Анджелу, –ну я и думал, что это про свет.
Другие –они тоже не умели читать – просто не заметили этого листка.
– Глина, –потупившись, проговорил Анджел, – если ты когда увидишьее…
– Яее не увижу, Анджел, – прервал его Глина. – Онауже далеко.
Скоро иони были далеко. И Анджел уже никогда не увидит ни Глину, ни Персика.Вернется только Котелок. Но быть главным у него не получится, какобнаружит через год Уолли; Котелок был повар, не сборщик, а старшемув бригаде полагалось работать в садах со всеми вместе. Хотя онподобрал неплохую бригаду, но они не подчинялись ему беспрекословно.Никогда в «Океанских далях» больше не было такогостаршего, как мистер Роз. Уолли пробовал потом нанимать канадцев,Канада все-таки ближе к Мэну, чем обе Каролины. Но франкоканадцы былинарод неспокойный и пьющий. И Уолли частенько приходилось вызволятького-нибудь из тюрьмы.
ОднаждыУолли нанял семейную бригаду. Они привезли с собой кучу детей ибрюхатых женщин, а беременная на дереве – вид не дляслабонервных. На кухне у них вечно что-то варилось и жарилось,однажды чуть не случился пожар. А когда мужчины работали на прессе,они позволяли детям плескаться в чане с яблочным соком.
И Уолли вконце концов остановился на ямайцах. Они были мирные, приветливые,работящие. Привезли с собой национальную музыку, пристрастие к пиву,которого не скрывали (и умеренное к марихуане). Ямайцы умелиобращаться с яблоками и никогда друг с другом не ссорились.
И послетого лета, когда был убит мистер Роз, никто никогда не сидел на крышедома сидра – никому не приходило в голову. И никто никогда невывешивал на кухне у выключателя листка с правилами.
Всепоследующие годы только один человек, Анджел Бур, забирался иногда накрышу, он любил оттуда смотреть на едва видимый вдали океан, и еще онвспоминал давний осенний день 195… года, когда Глина и всеостальные покинули «Океанские дали» и они с отцомостались в доме сидра одни.
– Пойдемпосидим на крыше, – сказал отец. – Пора тебезнать все.
– Ещеодна маленькая история? – спросил Анджел.
– Яведь сказал «все», – поправил его Гомер.
Былхолодный ноябрьский день, с океана дул сырой просоленный ветер, ноотец с сыном долго не спускались с крыши. История была длинная, иАнджел задавал много вопросов.
Проезжаяв джипе мимо дома сидра и увидев отца с сыном на крыше, Кендизабеспокоилась, как бы они не замерзли. Но мешать им не стала.Понадеялась, что их согреет правда. Подъехав к амбару, ближайшему кконторе, попросила Эверета Тафта помочь ей поднять у джипабрезентовый верх. И вернулась в контору за Уолли.
– Кудамы едем? – спросил он, когда она усадила его в джип иукутала одеялом, как будто увозила за полярный круг. – НаСеверный полюс? – пошутил Уолли, не дождавшись ответа.
– Напирс отца, – ответила Кенди.
Уоллизнал, что пирс Рея Кендела и все его хозяйство разметало взрывом поземле и воде, но ничего не спросил. Уродливый придорожный ресторанчикБаки Бина был уже закрыт на зиму, так что они были совсем одни. Кендиподогнала джип через пустую автомобильную стоянку к невысокой грядекамней, защищающей берег от океанских волн. Остановились почти усамого берега, рядом с грудой старых балок – все, что осталосьот пирса Рея, где они с Уолли много лет назад так любили посидетьвечером.
В креслеУолли по песку и неровностям не проедешь. В двух шагах круглилсябольшой гладкий камень. Кенди на руках перенесла на него Уолли,усадила и закутала ноги одеялом. Сама села сзади, прижалась к нему,обхватив его бедра ногами, чтобы было теплее. Они сидели лицом кокеану, к Европе, как на санках, которые вот-вот скатятся вниз.
– Здорово, –сказал Уолли.
Онаопустила подбородок ему на плечо, и щеки их соприкоснулись. Кендиобняла его руки, грудь и крепко сжала его высохшие ноги своими.
– Ялюблю тебя, Уолли, – проговорила она и начала свойрассказ.
В конценоября (время травли мышей) совет попечителей назначил д-ра Ф. Букаврачом-акушером и новым директором детского приюта Сент-Облака;знакомство с ревностным миссионером состоялось в Портленде, родномгороде покойного д-ра Кедра, в штаб-квартире совета. Д-р Бук, еще несовсем пришедший в себя после перелета из Юго-Восточной Азии иболезни, которую он назвал «легкое подобие дизентерии»,произвел на попечителей самое благоприятное впечатление. У него быласпокойная манера держаться; волосы, подернутые сединой, постриженыпочти по-армейски (туземный парикмахер, знаете ли, принес онизвинение, выказав сдержанное чувство юмора, стригла на самом делеКенди).
Выбрит несовсем идеально, одет немного небрежно, держится просто, но говоритявно на ходу, как очень занятой человек, которого мало беспокоит, какон выглядит в глазах других. Совет по достоинству оценил медицинскуюкарьеру и религиозные чувства д-ра Бука. Религия, по мнениюблагочестивой миссис Гудхолл, умеряет диктаторские поползновения,неизбежные у единоличного правителя. Д-ру Кедру именно этого нехватало.
Д-рГингрич с огромным удовлетворением наблюдал конвульсии, пробегающиепо лицу миссис Гудхолл все время беседы с молодым д-ром Буком,который, конечно, не признал в них чудаков, мимолетно виденных вгостинице городка Оганквита. Д-ру Гингричу приятное лицо молодогоколлеги кого-то напоминало, именно от этого он почувствовал к немуособое расположение. Но истовый миссионерский взгляд никогда бы невысек в его памяти тоскливое, мятущееся выражение в глазах молодоголюбовника, виденное им годы назад. Возможно, на зрение миссис Гудхоллповлиял нервный тик, но и она не признала в д-ре Буке молодогочеловека из унылой оганквитской гостиницы. Скорее же всего, в ееподсознании прочно засела максима – служение детям и половаяжизнь несовместимы.
Гомер незапомнил миссис Гудхолл и д-ра Гингрича, потому что они ничем непоразили его воображения. Смесь желчи и неустроенности не так ужредко встречается в лицах людей. К тому же близость Кенди всегдазастила ему окружающий мир.
Особенносовет поразило отношение д-ра Бука к абортам: он заявил, что закон,запрещающий аборты, необходим и будет легальными средствами егодобиваться. Но при этом, заверил он их, пока этого закона нет, онбудет строго придерживаться существующего. Он верит в соблюдениеправил и умеет им подчиняться. Попечителям нравились отпечатавшиесяна его лице следы невзгод и самопожертвования. Они узрели их в тонкойсетке морщин вокруг темно-карих глаз, в опаленной азиатским солнцемкоже. Какой огромной ценой заплачено за спасение детей, умирающих отпоноса! (Дело в том, что Гомер, добиваясь тропического загара,пересидел перед кварцевой лампой Кенди.) Но больше всего ихпорадовало заверение д-ра Бука (религиозные убеждения –наивернейшая гарантия моральной стойкости, особенно в глазах миссисГудхолл), что сам он никогда не будет делать аборты, даже если их илегализуют.
– Япросто не могу их делать, – солгал он не моргнув глазом.Если закон когда-нибудь разрешит аборты, он будет посылать женщин кврачам «без предрассудков». Но по тону его было ясно, чтоэти врачи вызывают в нем отвращение. Несмотря на свою любовь к д-руКедру, он верит, что аборты, которые тот делал, противны божеским ичеловеческим законам. Отношение к д-ру Кедру свидетельствовало о«христианском всепрощении» д-ра Бука. Несмотря намноголетние споры об этом деликатном предмете, молодой миссионерпроявил куда большую терпимость к Кедру, чем попечители. «Явсегда за него молился! – с жаром воскликнул д-р Бук. –И продолжаю молиться». Он едва сдерживал слезы –слабость, объясняемая, вероятно, перенесенным «легким подобиемдизентерии». Совет, как и следовало ожидать, был этимрастроган. Конвульсии в лице миссис Гудхолл достигли степени пляскисвятого Витта.
Когда жеон высказал свое отношение к социалистическим взглядам сестрыКаролины, у попечителей рассеялись всякие сомнения относительноназначения д-ра Бука, если таковые когда и были. Он объяснил их тем,что горячая поборница справедливости по молодости лет подпала подчье-то дурное влияние. Он расскажет ей несколько эпизодовкоммунистической герильи в Бирме, и это откроет ей глаза. Что достарых сестер и миссис Гроган, убедил совет д-р Бук, они ещенесколько лет могут быть его добрыми помощницами. Закончил д-р Буксловами: «Самое главное – благотворное духовноевоздействие», пролив бальзам на сердце д-ра Гингрича.
Говоряэто, д-р Бук протянул к ним раскрытые ладони; все в мозолях, они былине похожи на руки обычных врачей. Этот спаситель детишек, почтительноотметила миссис Гудхолл, наверняка помогал их отцам строить хижиныили сажать деревья – словом, делал за морем тяжелую работу,какая там есть. Д-р Бук простер к ним руки как миссионер пастве иликак добрый акушер, принимающий головку новорожденного, умильнодумали, глядя на него, попечители.
А какудивительно благословил он их на прощание!
– Нгасак кин, – сказал он.
– Чтоэто значит, переведите! – раздались возгласы.
Уолли,разумеется, научил его правильно произносить эти слова. В других онне был уверен, но в этих не сомневался. Он ошибочно думал, что этоимя, так и объяснил Гомеру.
– Этозначит, – сказал Гомер, ловя восхищенные взглядыслушателей, – да хранит Господь ваши души, которым непосмеет причинить вред ни один смертный.
Словабыли встречены возгласами одобрения.
– Ивсе это в одной короткой фразе! – воскликнула миссисГудхолл.
– Этопоразительный язык, – мечтательно проговорил д-р Бук. –Нга сак кин, – повторил он еще раз. И предложил произнестиих всем вместе, приятно щекоча себя мыслью, как они завтра будутприветствовать друг друга этими сакральными словами. Он бы еще большепорадовался, если бы знал, их настоящий смысл. «Рыбные биточкипод соусом карри» – лучшего приветствия для этих идиотовне придумаешь.
– Кажется,с этим делом я справился, – сказал он Анджелу, Уолли иКенди за ужином в «Океанских далях».
– Следовалоожидать, – сказал Уолли своему другу. – Тыможешь справиться с чем угодно. Говорю это, имея основания.
Наверхупосле ужина Анджел смотрел, как отец укладывает вещи в старыйдокторский саквояж. И в другие сумки.
– Неволнуйся, отец, – сказал он. – У тебя все будетздорово.
– Яне волнуюсь, – ответил Гомер сыну. – У тебятоже все будет здорово.
Онислышали, как Кенди внизу катала Уолли в кресле по всему дому. Теиграли в любимую игру Уолли и Анджела. «Летали», какговорил Уолли.
– САнджелом тебе не тягаться, – подзадорил ее Уолли. –Мы с ним летаем быстрее.
– Летаю,как могу, – засмеялась Кенди.
– Даперестань ты думать о мебели! – шутил он.
– Пожалуйста,помогай Уолли, – наставлял наверху отец Анджела. –Да и мать нуждается в помощи.
– Точно, –кивнул Анджел Бур.
Осеньюпогода в Мэне непостоянна; в пасмурные дни и в Сердечном Камне людипоеживались от промозглой сырости. Тяжелые белесые космы ходили надПитьевым озером, напоминая то жуков-плавунцов, то морось, висящуюосенью над приютом. Даже в Сердечной Бухте туман, клубящийся наярко-зеленых газонах в предвестье декабрьских бурь, наливал сердцесвинцовой тяжестью – хроническое чувство, сопутствующее жизни вСент-Облаке.
Кенди,Уолли и Анджел ездили в Сент-Облако на Рождество и другие каникулыАнджела. Получив права, Анджел стал бывать у отца, как только начиналскучать, что случалось довольно часто.
Гомер Бурвозвращался в Сент-Облако поездом, хотя Уолли предложил ему взятьлюбую машину. Он знал, машина в Сент-Облаке не нужна, к тому же решилпроделать путь, которым ездили в приют пациентки д-ра Кедра. Увидетьего и прочувствовать.
В конценоября на севере штата Мэн во внутренних районах везде выпал снег.Когда Гомер сошел с поезда, на земле уже лежал синевато-белый покрови ветви тяжело гнулись под снежной ношей. Начальник станции, сдушевной мукой отрывавшийся от телевизора, сметал снег с платформыперед прибывающим поездом. Лицо Гомера в первый миг показалось емузнакомо, но его ввела в заблуждение борода и докторский саквояж.Гомер дня три не брился: сжег на лице кожу, пересидев у кварцевойлампы. А потом подумал, что борода-то, пожалуй, кстати. Сменил имя –смени и внешность.
– ДокторБук, – представился он начальнику станции. –Когда-то жил в этом приюте. Один из сирот. Теперь вот вернулсяврачом.
– То-томне ваше лицо показалось знакомо, – сказал начальникстанции и, поклонившись, протянул руку.
КромеГомера, в Сент-Облаке сошла еще молодая женщина. О цели ее приездадогадаться было нетрудно. На женщине была длинная ондатровая шуба,шарф, лыжная шапочка, надвинутая на глаза; она нетерпеливо ходила поплатформе, ожидая, когда Гомер поговорит с начальником станции:внимание ее привлек докторский саквояж. Гомер нанял неизменныхстанционных бездельников донести до приюта тяжелые сумки и зашагалзнакомой дорогой в гору; женщина, не решившись заговорить, пошласледом, стараясь не отстать.
Так они ишли – впереди Гомер с саквояжем врача, за ним доверившаясясудьбе женщина. У отделения девочек Гомер остановился и подождал ее.
– Этодорога в приют? – спросила женщина.
– Точно, –ответил Гомер. Отпустив бороду, Гомер стал широко распускать губы вулыбке, боясь, что собеседник из-за бороды улыбки не различит.
– Выврач? – спросила молодая женщина, поглядывая то насаквояж, то на облепленные снегом ботинки – свои и Гомера.
– Да,я доктор Бук, – сказал он и, протянув женщине руку,прибавил: – Вам помочь?
Так идовел се, взяв за руку, до дверей больницы. Гомер вернулся вСент-Облако, приведя с собой, как выразилась сестра Эдна «работуГосподню».
СестраАнджела крепко обняла его и шепнула на ухо:
– Ох,Гомер, я всегда знала, что ты вернешься.
– Зовименя Фаззи, – так же шепотом ответил Гомер. Он знал:Гомера Бура, как и мистера Роза, давно уже нет в живых.
Первыенесколько дней сестра Каролина была немного настороже. Но посленескольких операций и родов убедилась, что Гомер действительнопревосходный врач. Достойный преемник д-ра Кедра, что подтверждалосьи фамилией. Ведь Бук для врача ничуть не хуже, чем Кедр. Звучит стольже весомо и надежно.
МиссисГроган сказала, что никто никогда не читал вечерами лучше Гомера –сколько же лет назад она слышала последний раз его чтение? Ковсеобщему удовлетворению, Фаззи Бук слегка покашливал –последствие давнего респираторного заболевания. Впрочем, Гомер Буртоже долго ощущал симптомы порока сердца.
Кенди иУолли Уортингтоны полностью отдались яблочному делу. Уолли был двасрока президентом Мэнского садоводческого общества. Кенди избралидиректором яблочного центра «Нью-Йорк – Новая Англия».А Анджел Бур, в котором Роз Роз пробудила вместе с первой любовью итворческое воображение, в один прекрасный день проснулся известнымписателем.
– Умалыша в крови тяга к сочинительству, – сказал УоллиГомеру.
А дляКенди сочинителем был и сам Гомер Бур. Как еще назватьврача-самозванца, пусть даже очень хорошего, говорила она.
Гомерлегко сменил свое имя; во-первых, Гомером его назвали временно, доусыновления, а во-вторых, какая разница – Фаззи или Гомер, Бурили Бук, тем более что и поменять-то в фамилии пришлось всего однубукву.
В минутыусталости или в бессонницу (бывало, что одно накладывалось на другое)он тосковал об «Океанских далях» – о сыне, о Кенди.Порой вдруг отчаянно хотелось «полетать» с Уолли по домуили взять его на руки, отнести за черту прибоя и вместе поплавать.Сколько раз по ночам терзался мыслью, что будет с «работойГосподней», если его поймают, или сестры Эдна и Анджела, совсемодряхлев, не смогут ему помогать. Возможно ли найти им, да и миссисГроган, замену? И тогда он начинал грезить – аборты разрешенызаконом, доступны и безопасны для всех, так что можно наконецсбросить с себя этот взятый на себя добровольный тяжкий груз.
Но этобывало только в минуты жесточайшей усталости.
Спустякакое-то время он написал Кенди, что сделался социалистом, вернее,сочувствует некоторым их идеям. Из чего Кенди заключила, что он спитс сестрой Каролиной. По ее мнению, это было хорошо для всех –для Гомера, сестры Каролины и, конечно, в первую очередь для нее,Кенди.
Каждыйвечер Гомер читал в отделениях «Большие надежды», «ДавидаКопперфильда» и «Джейн Эйр»; все три книги давалиобильную пищу для размышлений. С улыбкой вспоминал он, что считалкогда-то Диккенса лучше Бронте. Какое ребячество! Оба они –источник мудрости и величайшего наслаждения. А за профессиональнымсоветом по-прежнему обращался к «Анатомии» Грея.
Нехватало лишь одного – мертвого тела. Он уже хотел послать в Батзаказ, но оно само явилось невесть откуда.
Позвонилначальник станции и сообщил: в Сент-Облако прибыл труп на имя д-раБука. Отправитель – больница города Бата, давний поставщикмертвых тел для анатомических занятий Гомера. Наверное, какая-тоошибка, подумал Гомер, но все-таки поспешил на станцию посмотретьнежданную посылку и по возможности уберечь начальника станции отнервного потрясения.
Гомердолго глядел на мертвое тело, препарированное, по всем правилам, такчто начальник станции даже занервничал.
– Илизабирайте его к себе на холм, или я немедленно отошлю его назад, –прошептал он.
Но Гомермановением руки приказал ему помолчать – он хотел без помехсозерцать Мелони.
Лорнаповедала патологоанатому больницы Бата последнюю волю подруги –отправить ее тело в Сент-Облако. Как-то в местной газете Мелониувидела фотографию д-ра Бука, прочитала о его назначении. Ираспорядилась в случае ее смерти (смерть приключилась от удараэлектрическим током) послать ее труп Д-ру Буку. «Наконец-то ябуду ему полезна», – сказала она Лорне. Гомер,конечно, помнил, как Мелони ревновала его к бедной Кларе.
Оннаписал Лорне благодарственное письмо, и на какое-то время у нихзавязалась переписка. Лорна сообщила, что последние годы Мелони была,в общем, счастлива. Это безмятежное состояние, по мнению Лорны, ибыло повинно в ее смерти. «Мелони замечталась и попала подток, – написала Лорна. – Она любила мечтать.(Сиротам свойственно мечтать, подумал Гомер.) И вы наконец-то сталиее героем».
Гомердолго глядел на Мелони: нет, он не станет использовать ее тело вучебных целях, выпишет себе другого кадавра. Мелони достаточнонатерпелась в жизни.
– Отправитьего назад? – прерывающимся голосом спросил начальникстанции.
– Еедом здесь, – покачал головой Гомер и перенес Мелони вприют.
Главноетеперь – уберечь миссис Гроган от этого зрелища: Мелони впрепарированном виде. Ей и сестрам Гомер сказал, что Мелони завещалапохоронить себя в Сент-Облаке. Что и было сделано. Она нашлапоследнее упокоение в саду на склоне холма. Очень нелегко было вырытьмогилу соответствующего размера: корни яблонь так разрослись –пока рыли, семь потов сошло.
– Незнаю, кто она и что, – сказала сестра Каролина, –но, судя по всему, человек она была трудный.
– Дауж, легкой не назовешь, – кивнул Гомер. («Здесь вСент-Облаке, – записал когда-то д-р Кедр, – мыучимся любить трудных».)
Надмогилой Мелони миссис Гроган прочитала своего любимого кардиналаНьюмена, а Гомер произнес про себя собственную молитву. Он всегдаожидал от Мелони многого, но то, что она дала ему, превзошло всеожидания. Тогда в «Океанских далях» после ее ухода он какбы заново родился. Наконец-то для него впереди забрезжил свет. Не он,Гомер, а она была Солнышко («Давайте порадуемся за Мелони, –мысленно проговорил он, – Мелони нашла семью»).
Но самымпоучительным для него было чтение (и размышление над каждым словом)«Краткой летописи Сент-Облака». Читали они всейнеутомимой компанией – сестра Анджела, сестра Эдна, миссисГроган, сестра Каролина и он. И, читая, ощущали рядом живого д-раКедра.
Не все в«летописи» было понятно Гомеру. Последние записи былисделаны рукой, которой водило быстрокрылое вдохновение и фантазии,навеянные эфиром. Частью они напоминали стенографические заметки.
Что, кпримеру, могло значить «рифмуется с писк»? Иные фразывыбивались из текста неожиданной грубостью, несвойственной д-руКедру: «Это я затолкал ей в рот пенис пони! Я прямо к этомупричастен!» Ну как такое могло взбрести ему в голову,недоумевал Гомер. Он ведь не знал всех подробностей отношений д-раКедра и миссис Уиск.
«Летопись»д-ра Кедра, неизвестно почему, была поистине откровением, целительнымдля души Гомера Бура, то бишь Фаззи Бука.
«Передайтед-ру Буку, – были заключительные слова „летописи“, –сердце Гомера в абсолютном порядке». Если не считать эфира,думал Гомер, сердце Уилбура Кедра тоже было в порядке.
По мнениюсестры Эдны, которая была влюблена, и сестры Анджелы, которая не была(но это она придумала в простоте душевной имена «Гомер Бур»и «Фаззи Бук»), в сердцах д-ра Бука и д-ра Кедра неимелось изъянов, ибо они-то и были, если уж на то пошло, Принцы Мэна,Короли Новой Англии.
ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

С. 44Английский писатель Энтони Троллоп посетил в 1861 г. Портленд, что вштате Мэн, и описал этот город в книге «Северная Америка»;в частности, он упомянул строящийся там лайнер «Грейт-истерн».О будущем лайнера Троллоп имел то же превратное понятие, что и отецУилбура Кедра.
С. 48 Од-ре Эрнсте, знаменитом подающем бейсбольной команды, я узнал отсвоего деда д-ра Фредерика Ирвинга; ему же я обязан медицинскойтерминологией, уснащающей эту главу. Перу моего деда принадлежит«Настольная книга для будущей матери», «Учебникакушерства», «Безопасные роды». Труды д-ра Эрнста овозбудителях инфекционных болезней обратили на себя внимание некоегод-ра Ричардсона из Бостонского родильного дома, где Уилбур Кедрпроходил ординатуру, а потом работал врачом. Вполне возможно, чтоувлекшийся бактериологией Уилбур Кедр (жертва гонорейной инфекции)прочитал статью Ричардсона «Применение антисептиков вгинекологии» с большой для себя пользой.
С. 48Интерес к антисептикам среди врачей-акушеров объясняется тем, что онипомогли успешно бороться с самой опасной инфекцией того времени –родильной горячкой. В 1880-е гг. в некоторых родильных домах от неепогибала каждая восьмая женщина. В девяностые годы прошлого века,когда д-р Кедр все еще работал в Бостонском родильном доме,смертность среди рожениц из-за родильной горячки слегка снизилась,врачи мыли руки и обрабатывали своих пациенток раствором бихлоридартути. Здесь же на его глазах антисептический метод обеззараживаниясменился асептическим. «Асептический» значит «свободныйот бактерий»; в родильном доме стали стерилизовать все:простыни, полотенца, халаты, марлевые салфетки; вес инструментыкипятились.
Оприменении эфира. Большинство специалистов по истории анестезиисогласны с д-ром Шервином Б. Ньюлендом, что анестезию в хирургиистали применять в Массачусетсской клинической больнице 16 октября1846 г., когда Уильям Мартон продемонстрировал обезболивающеедействие эфира. Д-р Ньюленд пишет: «Все предшедствующее былолишь прологом; все, что делалось в то время в других местах, было ещена стадии поиска; будущее обезболивания восходит именно к этойдемонстрации».
Согласнод-ру Ньюленду, эфир в умелых руках остается одним из самых безопасныханестезирующих средств. При концентрации от одного до двух процентовэто – легкий, со специфическим вкусом, газ; уже тридцать летназад эфир в слабой концентрации применялся в сотнях операций насердце; пациент при этом был в полусне и даже разговаривал.
Некоторыеколлеги д-ра Кедра предпочитали в то время хлороформ; Кедр отдавалпредпочтение эфиру, на себе усовершенствовав его применение.Применять хлороформ на самом себе было бы чистым безумием. Он вдвадцать пять раз токсичнее эфира для сердечной мышцы. И у него оченьузкий диапазон дозировки, малейшая передозировка может привести каритмии и смерти.
Хлороформприменяют в очень сильной (по меньшей мере 80%) концентрации, и егоприменение всегда сопровождается гипоксией, т.е. кислороднымголоданием в той или иной степени. Применять его надо осторожно,аппаратура очень сложная; у больного могут быть приступы буйныхфантазий и неудержимого смеха. Действует он очень быстро.
Эфир –идеальный наркотик для человека консервативных взглядов.
С. 50 Этуисторию я также услыхал от деда, окончившего Гарвардскую медицинскуюшколу в 1910 г. Он был главным врачом Бостонского родильного дома имногие годы преподавал акушерство и гинекологию в Гарварде. Помню,что он был великолепный рассказчик и любил подшутить над кем-нибудьиз своего большого семейства. В молодости он помог появиться на светмножеству младенцев в беднейших эмигрантских семьях Бостона; читаяего книги, я только диву давался, как в нем уживались опыт, талант изнания с предвзятыми мнениями и предрассудками.
С. 51Эфир был впервые синтезирован в 1540 г. двадцатипятилетним прусскимботаником. С тех пор стали устраивать «эфирные пирушки»,которым позже пришли на смену вечеринки с веселящим газом. В 1819 г.Джон Дальтон опубликовал исследование физических и химических свойствэтого соединения. Кольридж был известен пристрастием к веселящемугазу, он посещал сборища приверженцев этого наркотика и участвовал вопытах с азотной кислотой, проводимых Хэмфри Деви. Поэт, безусловно,был знаком с эфиром. Жаль, он, кажется, предпочитал опиум.
С. 52Сегодня кесарево сечение – простая операция; разрез брюшнойстенки не велик, потому что матку рассекают внутри брюшной полости.Но в те годы, когда Кедр работал в Бостонском родильном доме (1880 –1890-е), разрез брюшной стенки был длиной тридцати дюймов, чтобыможно было легче извлечь матку, которая затем помещалась на животроженицы. «Рассечение этого огромного, цвета сливы, органасопровождалось мощным выбросом околоплодных вод, смешанных скровью», – писал мой дед. После извлечения плодаматка зашивалась, возвращалась на место, и стенки брюшной полостисшивались. В дни д-ра Кедра выздоровление было трудное и длительное.Операция, если не было осложнений, занимала около часа.
С. 55Описанная здесь смерть от цинги имеет под собой реальный случай,известный как «странная смерть Элен Бин», посвидетельству деда, «незамужней тридцатипятилетней женщины»,уроженки Новой Англии. Именно ее историей я наградил несчастнуюмиссис Уиск.
«Беременностьне у всех женщин рождает радостное, восторженное чувство; естьбеременные, которые с ужасом и отчаянием взирают на будущее. Так былои с Элен Бин», – писал дед.
В родномштате д-ра Кедра, в старом добром Мэне, производство аборта грозилогодом тюремного заключения или штрафом в тысячу долларов. И даже теми другим вместе. Можно было вообще лишиться лицензии, дающей правозаниматься медициной.
Согласнозакону Истмена – Эверетта 1840 г., попытка аборта независимо отсрока беременности («двигается» или нет), а такжеспособа, каким аборт делался, было уголовно наказуемым преступлением.
С. 56Вместо красного мертиолата д-р Кедр мог бы использовать растворДейкина. Узнать он о нем мог во время краткого пребывания во Франциив Первую мировую войну. Мой дед узнал там, что этот растворприменяется во многих случаях; там же он научился clebride –очищать края раны от омертвелых тканей. Он говорил, что французы вэтом непревзойденные специалисты.
С. 64 Д-рКедр услышал в пении «Германского хора»Kincleitotenlieder Малера. Для этого надо было обладать даромпредвидения, ведь Малер создал этот свой цикл в 1902 г., а Кедрпосетил эту клоаку в 189… г. На что намекает фраза:«Разумеется, не мог этот хор петь малеровские „Песни обумерших детях“, но именно они тогда ему слышались».
С. 65 Такописал дед состояние одной из пациенток, которой он сделал кесаревосечение 13 июля 1894 г. в Бостонском родильном доме. Звали ее ЭдитФлетчер, это была миниатюрная женщина с очень узким тазом.
С. 66Книга миссис Максуэлл «Женщина-врач – женщинам Америки(для интимного пользования)» была издана в Нью-Йорке в 1860 г.В ней Максуэлл описала «женские болезни, которыми женщины моглизаразиться от мужей, ведущих беспорядочную половую жизнь, или отчасто меняемых партнеров». Другими словами, это был справочниквенерических болезней. Книга обращена также к «женщинам…которые вынуждены из-за дисфункции половых органов или по каким-топричинам прибегать к прерыванию беременности». (МиссисМаксуэлл, судя по этим словам, делала аборты.)
С. 100Новоанглийский приют для малолетних бродяжек сначала назывался ПриютБолдуин-Плейс; он получил лицензию от администрации штата Массачусетсв 1865 г. В Новоанглийский приют для малолетних бродяжек егопереименовали в 1889 г., за десять с лишним лет до того, как УилбурКедр основал приют в Сент-Облаке.
С. 110Аббревиатура «Р-К» употребляется в учебнике гинекологии1928 г. Полагаю, что она могла употребляться и в 192… г.
Дедрассказывал, что в Первую мировую войну во Франции «Анатомия»Грея была для него своего рода «навигационной картой».
С. 117 Наэтих страницах приводится точное описание операции «Р-К»по Д-ру Ричарду Зельцеру (Иельская высшая медицинская школа). РичардЗельцер – хирург и автор многих книг, среди которых –«Смертельно опасно», «Заметки об искусствехирургии» и «Хирургические ритуалы». Я оченьблагодарен д-ру Зельцеру, он прочитал мою книгу в рукописи и далмного ценных советов. Это он познакомил меня с д-ром Ньюлендом,ставшим моим медицинским консультантом.
С. 125Сведения о физических и психических проявлениях болезни Альцгеймерапочерпнуты мной из журнала «История медицины и смежных наук»,том ***IV, № 3, июль 1979 г.; статья д-ра Шервина Б. Ньюленда«Загадка Земмельвайса». Впервые д-р Ньюленд огласилрезультаты своих исследований на лекциях в Йельской медицинскойшколе. Он утверждал, что несчастный Игнац Земмельвайс, открывшийболезнетворное начало, вызывающее родильную горячку, страдал ненервной формой сифилиса, как говорили, а болезнью Альцгеймера. Д-рНьюленд не сомневается, что Земмельвайс умер от побоев в сумасшедшемдоме, его забили до смерти тамошние надзиратели. В архивах Бедлама идругих психиатрических больниц подобных случаев зарегистрированомного; они имели место вплоть до начала нашего века. Да и сейчаснет-нет и услышишь о жестоком обращении с пациентами впсихиатрических больницах.
С. 130Описанные мной роды, осложненные эклампсией, которые так успешнопринял Гомер Бур, восходят к главе о судорогах, сопровождающих роды,в книге деда «Благополучные роды». Дед описал в нейисторию болезни некой Люси Никерсон, умершей от эклампсии в 1880 г.Ее состояние резко ухудшилось, когда попытались вызвать искусственныероды – единственное, что врачи могли тогда сделать.
С. 132Этот способ ведения родов также описан моим дедом д-ром ФредерикомИрвингом (родные и близкие звали его Фриц). Дед привел случай МэриО’Тул, как пример правильного, безопасного родовспоможения. Родыимели место в 1937 г.
С. 135Эти наблюдения также сделаны дедом в 1942 г. Сифилисом, хотя он былвеличайшей головной болью штатных отделов здравоохранения тоговремени, были заражены всего 2% беременных. Эклампсия жехарактеризовалась более высокой цифрой, ею страдали до 8% беременныхженщин.
С. 152Весной рано вощить деревянные части пресса. Пресс начинал работать всамом конце лета, когда созревали ранние макинтоши и грейвенстины.
Деревянныерешетки пресса обтянуты в несколько слоев полотном, они образуютдовольно-таки высокую конструкцию; на них отжимают яблочное месиво,которое называется мезга; решетки испытывают очень большое давление,до двух тысяч фунтов; вощат их, чтобы придать им большую прочность.Пресс отжимает тысячу галлонов сидра за восемь часов; один бушельяблок дает три галлона.
Решеткивощат заранее, чтобы не тратить время, когда начинается сбор яблок. Всезон сидровый пресс работает через день по вечерам и в дождь. Яблокив непогоду рвать плохо. В 40-е и 50-е гг. сидр последний раз отжималив январе.
Все эти идругие сведения, касающиеся яблок, я узнал от моих давних друзей Бенаи Питера Вагнеров и их матери Джин. У Вагнеров была яблочная ферма вХэмптон-Фоллз (штат Нью-Гемпшир), где я работал на сборе урожая,когда учился в школе. Джин и ее ныне покойный муж Билл были моипервые работодатели.
С. 154Яблоневые сады обычно имеют названия. Фермеры, как правило, даютназвания также и строениям у себя на ферме. Это очень разумно,упрощает общение. Например: «Смени спустившее колесо у машины,которая стоит в Жаровне» или: «Я оставил джип у амбараномер два: Уолли опрыскивает деревья в Солнечном и на нем вернетсядомой». Интересно, что в том саду, где я работал, амбар номердва был, а номера первого не было. Сады обычно назывались по именипервых владельцев фермы (Браун, Итон, Кобурн, Куртис). Были садыДвадцать Акров, Девятнадцать. Но были и совсем простые названия:Поле, Источник, Родник, Еще помню Смешанный, где рядом со старымияблонями росли молодые; и Жаровню с уточнением «дальняя».
С. 161Люди, выросшие, как я, на берегу океана, распознают его дыхание дажев Айове.
С. 218Автором любимой молитвы миссис Гроган был кардинал Джон Генри Ньюмен,английский писатель и теолог (1801– 1890). Я слыхал, что этамолитва изначально входила в одну из его проповедей. Это была нашасемейная молитва; ее прочитали над могилой моей бабушки, котораяочень ее любила. Бабушку звали Элен Бейтс Уинслоу; она умерла, недожив месяца до своего столетнего юбилея; наша семья готовилаграндиозное празднество, чтобы отметить это событие; оно навернякаубило бы бабушку, доживи она до него. Молитва кардинала Ньюмена,должно быть, обладала особой силой, во всяком случае, бабушке онамногие годы очень помогала. Она любила эту молитву, а я любилбабушку.
С. 236Альцгеймер описал болезнь, названную им «пресснильноеслабоумие», 1907 г. Слабоумие начинается со своеобразногорасстройства памяти: обостряются воспоминания далекого прошлого исовершенно не запоминаются свежие события. Д-р Ньюленд из Иельскогоуниверситета отмечает, что у одних пациентов наблюдается изменениеличности, у других – расстройство мышления. В том и другомслучае больные часто впадают в состояние фрустрации. Согласно д-руНьюленду, они путают в работе последовательность действий, теряютспособность делать умозаключения, внятно излагать свои идеи. Болезньпрогрессирует быстро, в самом благоприятном случае жертва заболеванияс момента постановки диагноза может протянуть до семи лет. Хотябывают случаи, довольно редкие, когда человек, страдающий болезньюАльцгеймера, живет гораздо дольше. Но по большей части, таким больнымотпущено всего несколько лет. Последние исследования показали, чтоэто заболевание не только людей зрелого возраста; оно часто бываетпричиной умственной и физической деградации пожилых, которым ставилсяпросто диагноз «склероз».
С. 284Знаменитое парижское издание лимериков, изданное частным лицом,насчитывает тысячу семьсот стихотворений. Этот лимерик, тематическиотносящийся к циклу «Гениталии», был впервые опубликованв 1939 г., но, возможно, был широко известен раньше. В 194…г., когда его декламировали Сениор и Уолли, ему было уже нескольколет.
С.301-302 «Практическая анатомия кролика» Бенджамина АртураБенсли – учебник, существующий на самом деле. Он был выпущениздательством «Торонто юниверсити пресс» в 1918 г. Бенслипишет ясно, точно, без глупостей. Он назвал свою книгу «введениемв анатомию млекопитающих» и предложил ее использовать наначальном этапе изучения анатомии человека. Учебник Бенсли, конечно,не «Анатомия» Грея, но он заслуживает доброго слова.Приступив к изучению анатомии, я очень много из нее почерпнул. Бенслидействительно подготовил меня к чтению «Анатомии» Грея.
С. 311Сорт макинтош был выведен в штате Онтарио, климат которого похож наклимат Новой Англии и долин нью-йоркского Гудзона и Чамплейна, гдеэтот сорт прекрасно прижился.
С.330-331 В «Практической анатомии кролика» Бенслиописывает строение органов размножения у кроликов и сравнивает их стеми же органами других млекопитающих.
С. 394Д-р Кедр был бы весьма удивлен, узнай он, что его убийственнаястатистика нежеланных детей в точности соответствует данным 1965 г.Д-р Чарльз Ф. Уэсткофф из Принстонского центра демографическихисследований и содиректор программы «Национальная рождаемость»опубликовал следующие данные: на каждый миллион детей, рожденных вбраке с 1960 по 1965 г., семьсот пятьдесят тысяч – нежеланные.И похоже, что это заниженное число. Кроме того, в него не входятматери-одиночки и разведенные; никто никогда не задавался вопросом,сколько у них рождается нежеланных детей. Дополнительную информациюоб этом можно найти у Джеймса Трэджера.
БенджаминФранклин был пятнадцатый ребенок в семье, после него родилось ещедвое. Веру в быстрый рост народонаселения он изложил в своих«Наблюдениях относительно приумножения человечества»(1755 г.).
С.411-412 Подобный случай описан в главе XV книги Генрикуса Дж.Стэндера «Течение нормальных родов», увидевшей свет около1936 г. Я обратился к такому давнему источнику – в моей книгеэту операцию делают в 1943 г., – так как хотелподчеркнуть, что хирургические приемы, которым Гомера обучил д-рКедр, были устаревшие, но вполне правильные.
С. 420 «Яродился в „рубашке“, которую выставили на продажу,назначив очень низкую цену – 17 гиней. Об этом писали тогдашниегазеты», – сказано в 1-й главе «ДавидаКопперфильда». «Рубашка» – это плодныйпузырь, который во время родов лопается и изгоняется под действиемсхваток; в редких случаях, однако, пузырь не разрывается, иноворожденный появляется на свет как бы в рубашке. Во временаДиккенса верили, что родившемуся в рубашке суждена счастливая жизнь,уж, во всяком случае, утонуть ему не грозит. В жизнеописании ДавидаКопперфильда это первый намек, что он сумеет, несмотря ни на что,найти собственный путь, в отличие от Стирфорта, который, какизвестно, утонул.
ГомерБур, знавший «Давида Копперфильда» наизусть, решил, чтокапля пота, упавшая на головку сына чуть ли ни в момент первого вдохаи как бы крестившая его, имеет то же охранное значение, что и«рубашка», приносящая счастье. Сыну Гомера всегда будетсопутствовать удача, он не утонет.
С. 432Первое издание книги Гринхилла «Гинекология» былоопубликовано в 1939 г., восьмое издание «Женских болезней»Роквиста, Клейтона и Льюиса вышло в свет в 1949 г.
У д-раКедра всегда под рукой были следующие периодические издания (помимо«Новоанглийского медицинского вестника»): «Вестникамериканской медицинской ассоциации», врачи обычно называют его«Вама»; «Американский вестник акушерства игинекологии» (именно в нем самые впечатляющие рисунки);английский «Ланцет» и «Хирургия, гинекология иакушерство». В 194… г. хирурги, как правило, умелиделать гинекологические операции.
ПОСЛЕСЛОВИЕ

А у тебя заместо ума –тарифные правила.
К. Паустовский. Дорожныеразговоры
«ПравилаДома сидра» – название, стоящее на титулешестисотстраничного романа, на первый взгляд не может не вызватьнедоумения и, уж во всяком случае, не соблазнит читателя жадносхватить книгу и погрузиться в уводящий от действительности мирписательского воображения. Да, коммерческим, завлекающим, приманчивымего не назовешь. Приманчиво имя автора романа. Джон Ирвинг –сегодняшний классик американской литературы. Его романы гротескны,абсурдны, но этот гротеск не ради гротеска, эпатажа, желаниявыособиться. Литературный метод Джона Ирвинга – результатострого пережитого понимания, что человеческая жизнь на этой бреннойземле, воспринимай ее мудрствуя лукаво или не мудрствуя –алогична, абсурдна; и каждый раз, открыв для себя какую-тозакономерность, логическое обоснование проявлений добра и зла, анемного погодя заглянув глубже, видишь, что все опять спуталось –«добро есть зло, зло есть добро», как говорят ведьмы уШекспира. Гротеск Джона Ирвинга – это не вспышка причудливыхочертаний китайского фонарика, от которого, если он сгорит, останетсягорсточка легкого пепла – дунь, его и нет. Гротеск Ирвинганалит плотью и кровью ворочающейся вокруг пас жизни; пружины егоконфликтов – всегда общечеловеческие ценности. И чтосущественно – изображая абсурдность жизни своим собственным,гротескным и вместе лирическим методом, Ирвинг выстраиваетсоздаваемый им мир, лепит своих героев, их судьбы так, что, прочитавпоследнюю страницу, безотчетно испытываешь любовь, тепло и доверие клюдям, смешным, нелепым, добрым, неустроенным, населяющим этотабсурдный мир. Гротескный метод Ирвинга обладает мощнымоптимистическим звучанием. Это не смех сквозь слезы, это радостьсквозь слезы.
Один моидобрый знакомый, человек умный, интеллектуал, и, конечно,исключительно абсурдной судьбы (между прочим, внук эсера Чернова) летвосемь назад, когда я работала над романом этого же автора «Мирот Гарпа»1,посоветовал перевести, по его мнению, еще более замечательный романИрвинга «Cider House Rules». И хотя он горячо, дажевдохновенно советовал, по название не вызывало у меня энтузиазма,помню, я даже спросила, почему такое название. Мой знакомый попыталсябыло объяснить, махнул рукой и сказал: чтобы это понять, надопрочитать книгу. И когда издательство «ВАГРИУС»предложило мне перевести именно этот роман Ирвинга, я взялась занего, хотя давно было принято решение ничего больше не переводить. Яувидела, во-первых, что работа над ним даст много моей душе, аво-вторых, побоялась, что если роман попадет не в те руки (дляперевода, кроме мастерства, надо еще уметь прочитать замысел автора,да еще хорошо бы, чтобы автор душевно и идейно был близок), то онможет быть непоправимо испорчен.
Читаяроман, я долго не могла понять, почему он так странно назван.Странность заключалась не в смысле заглавия, а в его несоответствииразмерам романа, охвату материала и глубине заключенных в нем идей.Мы привыкли, если увесистое сочинение, то это «Война и мир»,«Былое и думы», «Сага о Форсайтах». Но ведь ив этом романе судьба не одного поколения, две мировые войны. Икраеугольные ценности – счастье, цена жизни, служение ближнему.Так почему же «Правила Дома сидра»? Звучит, конечно,чеканно, но при чем здесь все-таки сидровый заводик? И толькоуглубившись в работу, в осмысление написанного другим человеком надругом языке, я стала постепенно понимать посыл автора. Дом сидра –это наш безумный до абсурда мир, а правила – наши законы,которые вроде той бумажки, прикнопленной на кухне временной ночлежки,с какими-то словами, призванными регулировать жизнь ее мимолетныхобитателей и споспешествовать их безопасности, а они-то, простыедуши, не только не исполняют предписанных им с наилучшими намерениямиправил, но иные даже не догадываются об истинном назначении этойбумажонки. И тогда отброшенный поначалу буквальный перевод названияромана не только возвратился, но неожиданно для меня вошел в моюречь. Услыхав об очередном нашем законе, указе, законопроекте, ястала невольно восклицать: «Боже мой! Опять правила домасидра!» Очень уж абсурдно и оценочно звучат по-русски этислова, что-то вроде «сапог всмятку». Что в точностисоответствует замыслу автора.
В романезаключен еще один важный смысл. «Правила Дома сидpa»символизируют не столько бессмысленность и абсурдность жизни вообще;«Дом сидра» – это символ нашейзабюрократизированной цивилизации. И когда д-р Кедр винит во всехбедах (сведенные леса, изувеченная, в рубцах земля, дети-сироты,женщины, из которых выдрано материнство, мужчины –скотоподобные рабы физиологической потребности, то бишь инстинктапродолжения рода) бумагу, то ясно, что бумага символизируетбюрократизм, достигший стадии абсурда. Всякое развивающееся явлениедостигает когда-то этой стадии. Суть нынешней стадии, на мой взгляд,заключается в непомерном и неправомерном раздутии ценности денег, очем в романе тоже весьма убедительно заявлено. Раньше люди гибли заметалл, теперь за бумажку, а скоро будут гибнуть за пластиковыекарты, но, может, хоть это их отрезвит. «Без бумажки тыбукашка» – вот д-р Кедр и создает своего преемника д-раФаззи Бука – американский вариант поручика Киже.Бюрократическая система на стадии абсурда по определению должнаплодить законы, которые в лучшем случае безвредны, хоть и отравляютжизнь, в худшем (как закон, запрещающий аборты) приводят человека накрай гибели. И тогда люди спасаются не соблюдением закона, а егонарушением. Пусть законы создаются с самыми благими намерениями; онизачастую существуют на бумаге сами по себе, а жизнь идет своимчередом (если, конечно, они дают ей идти).
Но, каквсякий истинный мастер, Джон Ирвинг, подвергнув главную тему романа –отношение между традиционными устоями (неписаные правила, по которымживет бригада сезонников мистера Роза) и правилами общежития,основанными на законе и благих пожеланиях, – глубокомусоциально-психологическому анализу, ни разу, нигде не опускается допрямолинейного: это – истинно, а это – ложно. И только водном он прямолинеен и непреклонен, как и его д-р Кедр, человеческаяжизнь – бесценна, ее надо пестовать в колыбели, охранять,взращивая, вооружать и окружать механизмами, обеспечивающимидостойное человека существование. Единственно верное, по д-ру Кедру,руководство к действию – правило, существующее во всех великихрелигиях мира и имеющее две формулировки: «Никогда не делайдругому того, чего не хочешь себе» и Иисуса Христа: «Икак хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними»(Евангелие от Луки, 6, 23). Что на языке д-ра Кедра –американского доктора Альберта Швейцера – выражается аксиомой:человек обязан приносить ближнему свою пользу.
Этотрасклад идей очевиден. На нынешнем витке истории, если ты рожден спотребностью в сердце служить ко благу людей, умей распознать законы,которые необходимо попирать, и попирай без зазрения совести, но,разумеется, с умом. Законы эти порождены абсурдным состояниемобщества.
Но есликопнуть глубже в колодце истины, а роман побуждает к этому, тооткроются, новые абсурдные слои. И это уже, казалось бы, вызовСоздателю. Не нужные никому, нежеланные дети – а каждыйребенок, вырастая, становится микрокосмом – зачинаются как вседети, согласно заповедям, женщиной и мужчиной вместе. Опыт, однако,показывает (и, в частности, весьма убедительно в этом романе), чтомужчина, по-видимому, не наделен безусловно действующим инстинктомзаботиться обо всех зачатых им жизнях. И вот судьбу зачатогомикрокосма порой приходится решать женщине, у которой безусловноимеется шишка родительской любви. Естественно встает вопрос –изначально ли у мужчины нет родительской шишки, по замыслу лиБожьему, отчего он всегда готов развязать войну, убивать и самомуидти на смерть, т.е. нет врожденного благоговения перед жизнью, или,быть может, усохла эта шишка под действием различных факторов напротяжении тысячелетий человеческого прогресса. На этот вопрос труднобыло бы дать ответ, если бы не одна великая Книга. Известны еезаповеди: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю»(Бытие, 1, 28), за этой заповедью стоит мощный инстинкт продолжениярода, который есть главное необходимое условие, от которого зависитпретворение неведомого нам Замысла Создателя. И вторая: «человек…прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Бытие, 2, 24). Заэтой заповедью инстинкта нет, а с нашей земной колокольни ох как онбыл бы нужен. И все-таки обе эти заповеди предваряют, идут преждеДесяти «грозных» заповедей Моисея. А на протяжении всехпоучительных книг Библии красной нитью проходит мысль: непрелюбодействуй, борись с соблазном, обуздывай плоть. И относятся этивоззвания к мужской половине рода человеческого, женщин простопобивали камнями. Создатель вложил в мужчину мощную физиологическуюпотребность продолжения рода. А вложив и объяв мысленным взоромвозможные последствия, озаботился создать пророков и мудрецов,которые, в свою очередь обозрев всевозможные взаимоотношения людей вовремени и в пространстве, подметили опасные для людей, а стало быть,и для замысла Создателя, земные действия и поступки и именем Богапровозгласили непреходящие моральные ценности, истины. Вот ониабсолютны. Их нарушить нельзя. Между требованиями извечной морали иповедением людей имеются обратные связи, не всегда видимые. Нарушитьих – все равно что наступить на грабли. Рано или поздно ты илитвои потомки получат по голове. Но одним мудрецам было бы, пожалуй,непосильно внушать человечеству божественные правила поведения. И наподмогу им Создатель послал поэтов, утверждающих те же истины, но водеяниях «прекрасного», наделив при этом людейэстетическим чувством, что очень способствует усвоению высоких истин.В этом смысле красота спасет мир.
Этисоображения приводят к мысли, что и мужчины, скорее всего, не лишеныизначально родительской шишки, но действие ее все-таки перехлестываетмощь стремления к совокуплению. Вот и сотворены были мудрецы иписатели, чтобы смягчать в мужчинах действие инстинкта продолжениярода. Но в лихие времена, когда слабеет в людях способностьвосхищаться прекрасным и вместо истинных пророков проповедуютлжепророки, возрастает и количество нежеланных детей. Тогда спасениеприходит от людей, которые не страшатся, подобно святому д-ру Кедру,попирать правила Дома сидра, защищая главную ценность на земле –человеческую жизнь.
М.Д.Литвинова
1 Рип Ван Винкль – герой-неудачник из одноименной повести американского писателя Вашингтона Ирвинга (1783-1859). (Здесь и далее прим. пер.)
1 Густав Малер (1860-1911) – австрийский композитор.
1 Американский сидр – сладкий безалкогольный напиток, яблочный сок.
1 Джон Генри Ньюмен (1801-1890), английский ученый-теолог. В 1845 году вышел из англиканской церкви и принял католичество; с 1879 года – кардинал.
1 Фаренгейту; соответствует 18°С.
1 Беременная матка (лат.).
2 Пуповина (лат.).
1 Примерно 43°С.
1 По Фаренгейту. Соответствует 34°С.
1 По Фаренгейту. Соответствует 34°С.
1 Примерно 40°C.
1 Примерно 1°C.
1 Медаль, которой награждаются американские военнослужащие, получившие ранения или увечья во время несения воинской службы.
1 По Фаренгейту; то есть около 40°С.