Заказать звонок

Бальзак 

Автор: Цвейг С.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Быстро скользит по бумаге остроочинённое воронье перо. Уже до середины сгорели две свечи в высокихканделябрах. Бегут минуты, часы, приближается рассвет, и все растетна рабочем столе Бальзака стопа исписанных листов. Скорей, скорей!Без устали, без передышек. Из ночи в ночь, изо дня в деньсверхчеловеческое напряжение, безмерный, неустанный труд…
Что давало ему силы, что толкало ивдохновляло его на этот подвиг? Как сумел он под непрестанным градомневзгод, под бременем долгов, в вечной спешке возвести колоссальноездание «Человеческой комедии»? Когда и где он смогизучить, поднять тот необъятный жизненный материал, из которогостроилось его творение?
Такие вопросы вот уж второе столетиевстают перед читателями Бальзака во всем мире.
И читатели обращаются к книгам.
Книг о Бальзаке написано огромноеколичество, особенно на его родине, – очерки ивоспоминания, исследования и романы, биографии и комментарии –из них может составиться целая библиотека.
Многие крупные писатели и мыслителиоставили высказывания о Бальзаке.
Более ста лет назад, 21 августа 1850года, в день похорон Бальзака на кладбище Пер-Лашез Виктор Гюго всвоем вдохновенном надгробном слове говорил:
«Все его книги образуютодну книгу, живую, блистательную, глубокую, где живет и движетсястрашная, жуткая и вместе с тем реальная наша современность».
Эпоха буржуазных революций была тойпочвой, на которой вырос этот литературный гений. Ветрысовременности, жестокие и властные, были той движущей силой, котораятревожила, звала, толкала его идти все дальше по непротореннымдорогам, к новым творческим горизонтам.
Пафос познания, пафос больших открытий,столь свойственный его эпохе, воодушевлял автора «Человеческойкомедии» в его поисках и свершениях.
Всю свою жизнь Бальзак искал, открывал,завоевывал и в то же время созидал, преображал. Гигантская силавоображения и волшебство памяти соединялись у него с могуществоминтеллекта, с изумительным знанием жизни современного ему общества.«Доктором социальных наук» называл он себя
Конечно, Бальзак-мыслитель не былпоследователен в своих теориях, взглядах на мир и общество. Но дажепротиворечия его и слабые стороны свидетельствуют о нерасторжимойсвязи писателя с эпохой, отражают своеобразие общественной и идейнойборьбы его времени, своеобразие позиций, занятых им в этой борьбе.
Советским читателям хорошо известнаглубокая характеристика творческого метода и мировоззрения Бальзака,которую дал Ф. Энгельс в своем письме к М. Гаркнес. Эта оценкапослужила основой для многих работ советских литературоведов инекоторых передовых литераторов на Западе.
Наш читатель располагает немалым числомстатей, очерков, книг о великом французском реалисте; среди них можноназвать статьи и высказывания М. Горького, К. Федина, А. Фадеева;исследования Б. Грифцова и В. Гриба, Д. Обломиевского и Б. Реизова;работы А. Иващенко, М. Елизаровой, А. Пузикова, И. Анисимова и другихлитераторов, ученых, критиков.
Появилось в Советском Союзе и несколькоработ о Бальзаке биографического жанра: книга П. Сухотина «Онореде Бальзак» (1934), роман Натана Рыбака «Ошибка Оноре деБальзака», посвященный пребыванию Бальзака на Украине ипоследним годам его жизни, биографический очерк К. Локса, открывающий15-томное издание собрания сочинений Бальзака (1933-1947).
Но советские читатели и почитателиБальзака ждут и требуют все новых исследований, изысканий, биографий– книг, которые углубят их понимание творчества и личностивеликого писателя, дадут новые сведения о нем, сделают облик Бальзакаеще понятнее и ближе. Нашим читателям интересно познакомиться и снекоторыми работами о Бальзаке, принадлежащими перу зарубежныхписателей и исследователей, а их до сих пор переведено еще оченьмало.
Среди множества книг о Бальзаке,созданных за рубежом, есть, конечно, интересные и талантливые, но всеже трудно найти такую, где своеобразный облик этого замечательногочеловека представал бы перед читателем не замутненным всевозможнымидомыслами, не искаженным в угоду сенсации или предвзятой схеме.
Еще при жизни Бальзака его дела и днибыли одним из постоянных предметов нападок, травли, издевательств состороны буржуазной прессы, нравы которой он с такой беспощаднойправдой описал в романе «Утраченные иллюзии».
«Бальзак, подобно почти всемталантливым писателям, имел много завистников и врагов, был предметоможесточенной клеветы, – писал H. Г. Чернышевский. –Люди, имеющие свой расчет в том, чтобы чернить характеры людей,таланта которых не могут помрачить в глазах публики, кричали оБальзаке как о легкомысленном и холодном эгоисте; читатели пасквилей,не знавшие личности, против которой была направлена злоба, и неотгадавшие низких причин, направлявших ее, часто верили этим пустымвыдумкам».
Публикуя в журнале «Современник»одну из первых биографий Бальзака, написанную его сестрой ЛауройСюрвилль, Чернышевский заявлял, что «Бальзак-человек заслуживалтакого же уважения, как Бальзак-писатель».
Вслед за очерком Лауры Сюрвилль воФранции одна за другой стали появляться биографические работы:очерки, воспоминания современников – Филарета Шаля, Жорж Санд,Теофиля Готье… Затем последовали книги о творчестве, объемистыемонографии.
Большинство французскихлитературоведов, к каким бы школам и направлениям они нипринадлежали, сходились в одном – они пытались изобразитьБальзака либо как стихийного гения, творящего по наитию, либо какнекоего регистратора жизненных фактов. И нередко обе эти точки зрениясочетались.
Глава школы французских позитивистовИпполит Тэн признавал «Человеческую комедию» великимхранилищем документов и в ее авторе видел выдающегосянаблюдателя-систематика, но отказывал ему в сознательном творческомначале.
Эмиль Золя, судивший глубже и видевшийзорче многих своих современников, относил Бальзака к числу писателейреволюционных, но рассматривал его дарование как слепую,нерассуждающую силу и утверждал, что «Человеческая комедия»– хаотическое творение, лишенное единого организующего замысла.
Многие критики и исследователи Бальзакана Западе склонны объяснять и творчество и психологию писателя нестолько живыми связями его с действительностью, с борьбой и задачамиего времени, сколько особенностями его «темперамента»,под которым они разумеют некую сумму психофизиологическихособенностей.
Вульгарность и сила, мощь темперамента,могущество воображения – таковы определяющие черты личностиБальзака, по мнению А. Лебретона, автора известной книги «Balzac.L’homme et l’oeuvre» («Бальзак. Человек и творчество»,1905). «Вся жизнь Бальзака непрерывный пароксизм игаллюцинация», – заявлял Лебретон.
Современные западные бальзаковеды вбольшинстве своем движутся в русле, этих традиций, дополняя ихразработкой частных сторон, подробностей жизни или анализом формыпроизведений Бальзака. В худшем же случае они вовсе теряют реальнуюпочву и, безудержно «переосмысляя» личность идеятельность Бальзака, превращают его в некоего «визионера»,сомнамбулу, ясновидца, творившего «мифы».
Выдавая слабые стороны, частныемоменты, противоречия за суть и первооснову личности и творчестваписателя, не мудрено из великого реалиста вылепить этакого мистика,устремленного в потустороннее, а беспощадного обличителя миракорыстного эгоизма перекроить в грандиозного «имморалиста»,любующегося «героями-правонарушителями» или мстящегообществу своим творчеством за неудачи в личной жизни. Именно такимиприемами пользуются некоторые современные французские «исследователи»Бальзака. Их с полным основанием можно было бы отнести к «школе»мистификаторов.
В большом ходу у современных буржуазныхлитературоведов фрейдистская методология. Ею сдабривают свои труды ирассказчики забавных анекдотов и творцысубъективно-импрессионистических эссе
Есть на Западе и передовой отрядкритиков-марксистов, которые во взглядах на творчество Бальзакаблизки советским литературоведам. В дни юбилеев –стопятидесятилетия со дня рождения писателя (1949) и столетия со дняего смерти (1950) во французской прессе появились статьи ивысказывания Марселя Кашена, Клода Моргана, Андре Вюрмсера и другихпрогрессивных критиков и публицистов. Но развернутых исследованийжизни и творчества Бальзака они пока еще не создали.
Немногие из иностранных работ оБальзаке переведены на русский язык. Упомянутый уже очерк ЛаурыСюрвилль – в прошлом столетии и несколько книг – в нашемвеке. Среди ни можно назвать очерк Пьера Абрахама «Бальзак»(1929), роман Рене Бенжамена «Необычайная жизнь Оноре деБальзака», небольшой этюд С. Цвейга (1919).
И вот перед советским читателем новаякнига о Бальзаке, созданная Стефаном Цвейгом.
Стефан Цвейг широко известен в нашейстране и как автор блестящих психологических новелл и как автормногочисленных романизированных биографий, психологических этюдов,посвященных замечательным людям различных эпох и национальностей. В1935 году он объединил свои очерки в цикл, который назвал «Строителимира». Сюда вошли этюды о Бальзаке, Диккенсе, Достоевском,Толстом, Стендале, Казанове, Гёльдерлине, Клейсте, Ницше. Уже одинэтот перечень имен говорит о широте литературных и психологическихинтересов автора. Но в то же время можно заметить, что для такогомногозначительного названия круг этих имен все же узок и далеко невсе герои цикла Цвейга заслуживают громкого названия «строителеймира». Рядом с великаном Толстым стоит авантюрист Казанова. Кплеяде «строителей мира» отнесен и реакционный мыслительНицше.
В биографических очерках-этюдах С.Цвейг выступает как крупный и оригинальный мастер психологическогопортрета. Но портреты эти порой неполны, во многом субъективны.Причины и следствия у Цвейга нередко меняются местами. Возвеличиваясвоих героев, писатель вместе с тем ограничивает их Как правило, онстремится поставить их над общественно-политической борьбойсовременности и ее законами, выявить некие «абсолютные»основы их психики. Действительная роль выдающихся людей в«строительстве мира» интересовала С. Цвейга меньше, чемособенности душевного строя каждого из них.
Это связано с теми позициями, которыеавтор цикла занимал в борьбе своего времени.
Стефан Цвейг принадлежал к томупоколению западной интеллигенции, которое вступало в жизнь в сложнуюпору идейных блужданий – на рубеже двух столетий или в первыегоды XX века. Первая империалистическая война и Великая Октябрьскаясоциалистическая революция в России были решающими вехами на путиэтого поколения. Лучшие его представители, такие, как Анри Барбюс иРомен Роллан, Теодор Драйзер, Генрих Манн, и другие истиннопрогрессивные писатели и мыслители, иные прямо и смело, иные черезмучительные заблуждения и поиски, вырвались из силков обветшалыхбуржуазных иллюзий и вступили в решительную борьбу со страшным миромкровавого безумия, хищнических вожделений, безнадежных тупиков,трагической разобщенности.
Они приняли великую революцию,приветствовали зарю нового общества и в 30-е годы нашего века влилисьв широкий народный фронт борьбы за мир, борьбы с фашизмом. Самыепрозорливые из них, окончательно порвав с иллюзиями прошлого,безоговорочно вступили в ряды подлинных строителей мира.
Этим людям противостояло другое крылобуржуазной интеллигенции – легион идеологических поденщиковдряхлеющего империализма, добровольных и вынужденных охранителейпрошлого, апологетов реакции. Одни из них пытались прикрыться усохшимфиговым листком идей буржуазной демократии, другие же, откровенно инагло сбросив этот скомпрометированный историей листок, встали подфлаги со свастикой, по существу потеряв право называтьсяинтеллигентами.
Существовала среди западнойинтеллигенции этого времени и третья обширная группа. Еепредставители пытались и после решающих событий мировой историизанять некую позицию над схваткой, в стороне от передовой линии боев;они не смогли до конца порвать с верованиями прошлого, но не в силахбыли примириться и со страшной реальностью послевоенного буржуазногомира, принять и разделить его человеконенавистническое кредо.
В числе этих писателей и мыслителей были Стефан Цвейг. Некоторое время он шел рука об руку с Барбюсом,присоединившись к основанной им группе «Клартэ» (1919),которая ставила своей целью борьбу против войн и защиту принциповинтернационализма. Но, не порвав с либеральными иллюзиями, СтефанЦвейг не мог быть последователен в борьбе за высокие принципыгуманизма. Как и другие его единомышленники, лучшие из либеральныхинтеллигентов этого толка, он продолжал по-своему бороться с чернымисилами, но бороться в одиночку, предпочитая порой пассивные формысопротивления.
В образах выдающихся писателейразличных эпох и народов Стефан Цвейг пытался найти оплот и поддержкусвоим взглядам на современность. Осмысливая эти образы, он как бызанялся постройкой цитадели, стены которой должны были служитьзащитой от беспощадных ветров «страшного мира»современности. Над входом в эту цитадель развевалось знамягуманности, веры во всепобеждающую силу человека, его гения, ума,воли. Но корни этой благородной веры были оторваны от реальной почвы,от целеустремленной и активной политической борьбы – борьбыавангарда человечества за будущее мира.
Завершив к середине 30-х годов свойцикл биографических этюдов, Цвейг не оставлял работы над новымипроизведениями биографического жанра. Советскому читателю знакомы егокниги о шотландской королеве Марии Стюарт, об отважных мореплавателяхМагеллане и Америго. В этих книгах общественная атмосфера переданазначительно полнее и ярче, чем в этюдах Цвейга 20-х годов. Образыгероев более объективны и социально наполнены. Но все же и в этихроманизированных биографиях автора больше привлекала индивидуальнаяпсихология, внутренние закономерности личных судеб, чем социальныепричины, формирующие эти судьбы.
Образ Бальзака интересовал С. Цвейгаиздавна. В первом посвященном ему этюде, вошедшем в упомянутый цикл«Строители мира», автор еще не ставил своей целью датьобстоятельное, научно документированное жизнеописание великогофранцузского писателя. Крупными мазками, в импрессионистическойманере С. Цвейг набросал психологический портрет мощного гения,творца «второй действительности».
Этот очерк послужил как быпервоначальным эскизом к следующей его работе о жизни Бальзака,монументальной биографии, которую Цвейг готовил много лет. Заканчивалон ее в последние годы своей жизни, в Бразилии. Книга вышла в светпосле смерти автора. Изверившись в своих иллюзиях, оторванный отродины, трагически ощущавший свое одиночество, Стефан Цвейг покончилжизнь самоубийством в 1942 году.
Книга С. Цвейга о жизни Бальзакаотличается установкой на строгую достоверность. Факты и только факты,никаких вымышленных ситуаций, персонажей, ни одной выдуманной сценыили монолога. Документальность, И в то же время это не тяжеловеснаянаучная работа, не академически засушливая монография дляспециалистов – это живое, увлекательное, полное драматизмаповествование.
Богатство и достоверность материала,мастерство повествователя – это серьезные достоинства книги. Нов ней привлекает и другое. Прежде всего глубокое уважение и любовьавтора к своему герою. Цвейг любуется Бальзаком, даже когда пишет оего слабостях и ошибках, глубоко сочувствует ему, задыхающемуся ввечной спешке, подстегиваемому неумолимыми обстоятельствами,увлекающемуся невыполнимыми прожектами
Но, любуясь своим героем, биографвместе с тем стремится трезво оценить, в чем подлинная сила Бальзака,где его слабости и заблуждения.
«Насколько гениаленБальзак-творец, настолько же бездарен он в роли светского льва»(гл. VIII).
«Он велик, когда стоит на почведействительности», если же он отходит от реализма, как,например, в «Лилии в долине», в «Серафите»,то всегда соскальзывает в неискреннюю экзальтацию, –справедливо утверждает С. Цвейг.
Книга выгодно отличается от многихтрудов буржуазных исследователей и общей оценкой творческой эволюции«писателя. В противоположность тем, кто ополчается на поздниероманы Бальзака, пытаясь доказать, что в них, мол, талант писателяпошел на снижение, „фельетонист нанес ущерб романисту“Цвейг полагает, что в 40-е годы Бальзак создал свои шедевры. Правда,говоря об этих шедеврах, он подчеркивает, как нам кажется, не самоеосновное.
Главную ценность «Кузена Понса»и «Кузины Бетты» С. Цвейг усматривает в некоем«абсолютном» их значении в том, что Бальзак становитсяздесь «над временем».
Между тем подлинная сила этих романовкак раз заключается в том, что автор дал в них квинтэссенциюсовременности – широкую картину жизни буржуазной Франции 30-хго дов XIX века.
Все исторически конкретно в этихроманах – обстоятельства, характеры, мельчайшие деталиобстановки и быта: и фасоны дамских шляпок, и ход коммерческихмахинаций, и мебель в гостиной буржуазной цирцеи г-жи Марнеф, ивнутренний мир ветерана наполеоновских войн барона Юло, утратившегосовесть и честь в погоне за наслаждениями.
Но, рисуя повседневную жизнь людейсвоего времени, Бальзак раскрывает некоторые общие закономерностибуржуазного общества. Бешеная борьба эгоистических страстейпродолжается и разрастается и столетие спустя после падения монархииЛуи Филиппа, «короля лавочников». Продажность илицемерие, ханжество и разврат, коррупция государственного аппарата иразрушение семейных устоев, обесценивание и утрата моральных норм,разложение высоких человеческих чувств под воздействиемторжествующего чистогана – все это принимает еще болеечудовищные очертания в буржуазной Европе XX века.
До таких широких типических обобщений,выходящих за пределы его эпохи, Бальзак поднимается именно потому,что постигает сущность современности.
С. Цвейг нередко опускает важнейшийвопрос о связях писателя с его эпохой.
Роль общественной жизни, социальнойборьбы в развитии личности и творчества писателя стушевывается. Напервый план выдвигаются иные закономерности.
Главными движущими силами развитияличности для Цвейга являются внутренние потенции,психофизиологические особенности, среди которых выделяетсягосподствующая черта, «доминанта», главенствующая сила,заложенная самой природой и своеобразно раскрывающаяся в борьбечеловека с судьбой. Игра этих стихий – внутренней доминирующейсилы и пестрого хаоса большого мира, причудливый рисунок,образующийся в результате их взаимодействия, и определяют, по Цвейгу,жизненную стезю личности.
Ведущая черта Бальзака – егонесокрушимая воля. Эта внутренняя стихия, как постоянно подчеркиваетС. Цвейг, и оказывается основной движущей силой на жизненном путиписателя.
Естественно, что эта предначертаннаясхема сковывает возможности биографа и ограничивает его горизонт.
Однако живой материал то и деловырывается из ее рамок, не подчиняясь ей. И Цвейг-повествовательпорой вступает в противоречие с Цвейгом-психоаналитиком.
Год за годом прослеживает биографнеобычайную жизнь Оноре де Бальзака. Размышления по поводу маленькой,но многозначительной частицы «де», которую, не имея на тоникаких прав и оснований, присоединил к своей фамилии Бальзак,жаждавший приобщиться к аристократии, служат зачином книги.
Самочинный фантазер победил. Он осталсядля следующих поколений де Бальзаком. «Поэзия, назло всемпоследующим уточнениям, всегда торжествует над историческойдостоверностью». Эта мысль – один из лейтмотивов книги.
Лаконично и ярко рисует Цвейг родителейБальзака, особо подчеркивая те качества, которые унаследовал сын иликоторые они привили ему в детстве. Безотрадно детство Оноре Бальзака.Ни материнской любви, ни заботы и ласки. Розги. Карцер. Пансионскаямуштра. Но здесь, в пансионе, начинается двойное существованиеподростка. «Умственные оргии», безудержное чтение ипервые попытки писать. Трактат о воле.
Родители готовят сына к буржуазнойкарьере. Коллеж. Школа прав. Практика в конторе нотариуса. Вот Онореуже бакалавр и должен вступить на самостоятельную стезю. Но юныйБальзак идет против воли родителей, отказывается от буржуазнойкарьеры. Он решил стать писателем, «поставил задачу и швырнул вигру свою непреодолимую волю». Обозначилась главная чертаБальзака, та внутренняя движущая сила, которую Цвейг считает решающейстихией, – воля, сокрушающая все препятствия.
Благодаря ей он стойко переносит ибедность, и голод, и первый провал на избранном им литературномпоприще. Не отступать от намеченной цели! И Оноре ставит паруса подромантические ветры, В соавторстве с сомнительными литературнымидельцами он фабрикует «черные романы».
«Годы позора» – такхарактеризует этот период в жизни молодого Бальзака его биограф.Бальзак привык к «цинической беззаботности». «Рыхлость,беглость, поспешность сделались роковыми для его стиля». С тойже безапелляционной суровостью, что и фабрикацию «черныхроманов», осуждает С. Цвейг первые опыты Бальзака –очеркиста и журналиста.
Можно ли целиком принять такую точкузрения? И как было на самом деле?
Неискушенный провинциал, еще далекий отборьбы современности, не постигший тайн и тонкостей литературногомастерства, юный Бальзак задумал покорить своим пером Париж.
Два главных вопроса встали перед ним.Первый – о требованиях читателя. Чего ждут, что ищут в книгеэти жадные до впечатлений, любопытные, насмешливые, вечно торопящиесякуда-то парижане? Второй вопрос – о самом себе, о начинающемлитераторе Бальзаке: какие образцы избрать, чему и у кого учиться,как жить, как писать, как действовать, чтоб выиграть начатоесражение?
К решению этих вопросов он пришел несразу.
Парижская публика 20-х годов прошлоговека увлекалась «черными романами», перекочевавшими изАнглии. И юный Бальзак с головой ринулся в мутную стихию «тайни ужасов». Конечно, он не избежал порчи вкуса бульварщиной,порчи стиля изготовлением дешевых беллетристических блюд, далеких откакой бы то ни было тонкости. И он сам с горечью сознавал это,называл свои опыты «литературным свинством», неподписывал их своим настоящим именем.
Но молодой писатель и в эти стольопасные и трудные для него годы думает не только о том, как бызаработать на жизнь, – он не только теряет, он крепнет,учится, растет, внутренне обогащается. Вопреки «литературномусвинству» в его ранних романах начинают появляться первыеростки литературного мастерства. В персонажах-схемах брезжатпроблески жизни. Сквозь неподвижную маску демонического героя –чудовищного пирата Аргоу уже просвечивают черты будущего Вотрена. Вобразе бледноликой Джен – героини-жертвы – проступаетотдаленное сходство с будущей Евгенией Гранде.
Молодой Бальзак пытается постигнутьсекреты мастерства, изучая Мольера и Дидро, Стерна, Байрона и Скотта– этого «шотландского чародея».
Он начинает также писать для газет. Иэто, может быть, играет особенно важную роль в его дальнейшемразвитии.
Вот он, низенький, ширококостый, вкуртке с потертыми локтями, фланирует по пестрым шумным улицам иглухим переулкам города контрастов. Зоркие глаза блестят из-подширокополой мягкой шляпы, надвинутой на лоб. Эти глаза все видят, всезамечают. Он чувствует себя исследователем неведомых земель,пампасов, джунглей, диких зарослей современного Парижа,первооткрывателем и ученым-систематиком. Он изучает физиономии людейи зданий, разгадывает тайные помыслы рантье и набожных дам,родословные великолепных дворцов и угрюмых покосившихся домишекбедноты. Он исследует «теорию походки», «искусствозавязывать галстук», настороженно прислушивается к речи улицы ик парадоксальному, разноголосому хору парижских вывесок: «Земнойрай», «Самоеды», «Две кузины», «Хромойбес». А что за ними? Что за экземпляры человеческой породы этикраснорожие бакалейщики и бледные нотариусы? Одну за другой пишетБальзак шутливые зарисовки, «физиологии», очерки о вещахи людях, о привычках и вкусах парижан своего времени.
Газетные фельетоны, короткие очеркипослужат ему впоследствии заготовками для «Человеческойкомедии». Формируется богатейшая сокровищница жизненныхнаблюдений писателя, о« учится схватывать и запечатлевать живыечерты и краски современности. Он еще не сознает всего значения своихнаблюдений для будущего труда своей жизни. Но именно этим путемпойдет зрелый писатель Бальзак – открытие современности,разоблачение ее потаенных сторон, скрытых за внешним фасадом.
В эти годы Бальзак приобретает теэнциклопедические сведения во многих сферах жизни, которые такизумляют читателей в его зрелых романах.
Не прослеживая внутреннего ростамолодого писателя в этот трудный и опасный для него период, Цвейгподчеркивает здесь главным образом то, что ему кажется особенноважным: «Стихийная сила, стиснутая, скованная, задыхающаяся отсобственного избытка, жаждет освобождения». Бальзак рад быприменить ее, но сила не может пробиться, мешает робость, привитаяродительскими стараниями. Общее освещение этого периода жизнимолодого Бальзака при всей живописности все же односторонне.
Следующий жизненный этап. «Коммерческаяинтермедия», как называет его Цвейг. Оставив «черныероманы», Бальзак с головой бросается в омутпредпринимательства. «Эти три года научили его видеть реальныймир. К воображению юного идеалиста прибавилась ясность реалиста», –справедливо заключает Цвейг, рассказав о злоключениях незадачливоготипографа, изобретателя, коммерсанта.
Но дальше в ткани жизнеописанияощущается значительный пробел. Только ли горький личный опыт в сферебуржуазного предпринимательства был причиной дальнейшего движенияписателя? Откуда пришел к Бальзаку замысел романов из историиФранции? Где почерпнул он взгляд на современность как на живуюисторию? На эти вопросы биограф не дает убедительного и полногоответа.
А ведь конец 20-х – начало 30-хгодов – решающая пора для созревания Бальзака, как и многих егосверстников и современников – писателей, художников, ученых,общественных деятелей
Канун июльской революции. Кругом всекипит. Режим феодальной реставрации сковывает силы прогресса,тормозит движение общества. Протест нарастает со всех сторон. Пахнетпорохом в рабочих предместьях. Оживают призраки первой революции. Натайных сходках звучат речи о республике. Все острее интерес ксоциальным вопросам. Мечты и проповеди Сен-Симона и Фурьевоспламеняют умы и сердца. И в тайных обществах, и в литературныхсалонах, и в кабачках предместий, и в мастерских художников –всюду споры, поиски, битвы идей. И в искусстве назревает переворот.Уже появилось предисловие Гюго к «Кромвелю» –«скрижали романтизма». На всех перекрестках звучат песниБеранже.
В такой атмосфере делает Бальзакрешающие шаги на литературном поприще. Из безыменного литературногоподенщика он превращается в великого писателя. Уже накануне революции1830 года он приближается к передовой линии литературных боев и самучаствует в них.
В 1829 году вышло два его произведения:роман «Шуаны» и «Физиология брака». Второеимело в Париже успех скандала. Бальзак приобрел известность влитературных кругах и уже не молчит, не робеет в салонах передзнаменитостями Нет, он яростно бросается в сложные споры о судьбахискусства. У него складываются свои эстетические принципы, и первыйиз них – верность действительности. Бальзак сам близок кромантизму, но всевидящим глазом он подмечает слабые и смешныестороны литературных бдений неистовых романтиков и через некотороевремя остро и едко пародирует в газетном фельетоне эти «романтическиеобедни», где прославленные «мэтры» с придыханиямискандируют выспренние и туманные стихи, а поклонницы их закатываютглаза и подвывают в экстазе.
В день премьеры романтической пьесыГюго «Эрнани» в театре бой, и Бальзак в армии защитников,в армии новаторов, атакующих замшелые устои искусства классицизма. Нокак остро и метко критикует потом тот же Бальзак эту пьесу Гюго за еепогрешности против жизненной правды!
Внимательно следит молодой писатель занаучным спором двух знаменитых физиологов – Кювье и Сент-Илера.Он на стороне Сент-Илера, отстаивающего идею единства организмов,связи между различными видами. Эти принципы близки Бальзаку, будущемуисследователю тайн социального организма.
Обнаружить общие законы, управляющиеобществом, потайные пружины его движения, понять, осмыслить живуюисторию, творящуюся на его глазах! Страсть первооткрывателявозрастает. На следующем жизненном и творческом этапе пафос познанияв творчестве Бальзака перерастает в пафос обличения.
Революция 1830 года совершилась. Потрупам бойцов июльских баррикад к власти подымается буржуазия;финансисты, денежные тузы становятся опорой трона короля-буржуа ЛуиФилиппа. Но та ли это революция, которой ждали? Нет, революция незавершена. Впереди еще баррикады Сен-Мери, восстания в Париже, вЛионе. Сотни памфлетов носятся во Франции, не прекращается брожение вмассах.
Бальзак примыкает в это время кширокому народному фронту оппозиции против монархии Луи Филиппа. Онне республиканец, не революционер, но он патриот. Может ли онпримириться с циничным хозяйничаньем финансовых воротил, властькоторых опасна и враждебна интересам нации, развитию культуры?Блудный сын буржуазии отвергает торгашескую практику в сферегосударственной жизни, он видит ее тлетворное влияние и в сферечастной жизни. Но Бальзаку внушает опасения и революционнаясамодеятельность масс. Способны ли они, далекие от высот культуры, ксамостоятельному управлению страной? Мечущийся в противоречиях,Бальзак обращается к иллюзии, устремляет свои взоры к аристократии, ктрадициям и устоям прошлого и объявляет себя роялистом –сторонником низвергнутой династии Бурбонов.
Однако система его взглядов, посуществу, далека от роялизма. Писатель мечтает о «новойаристократии» ума и таланта, о некоем соединении лучших сторонкапитализма и феодализма, с добавлением к этой смеси чего-то нового,элементов будущего. Он создает утопию, в которой реакционныеполитические формы, устои монархии и католицизма, причудливосочетаются со стремлением к прогрессу в областях материальной идуховной, с защитой и утверждением принципов высокой человечности. Зароялистскими декларациями Бальзака кроется страстный протест противцинического царства торгашей с его волчьими законами борьбы всехпротив всех, с его убийственным, всепожирающим эгоизмом –первоосновой разрушительных страстей буржуазного человека.
И этот протест писателя, по существу,отражает все возрастающее недовольство широких народных масс. В немслышатся отзвуки эпохи революционных потрясений. Этот протестстановится все глубже и острее в годы появления на исторической арененовой социальной силы – пролетариата.
Бальзак так и не понял историческогозначения этого класса – будущего могильщика капитализма. Длянего пролетарии сливались с массой голодных и обездоленных бедняков,униженных и оскорбленных, страданиям которых он глубоко сочувствовал.И все же писатель сумел увидеть в современности лучших людей будущего– борющихся республиканцев. В этой прозорливости художника, вэтой победе правды жизни над противоречиями мировоззрения Ф. Энгельсвидел одну из величайших побед реализма Бальзака.
Но революции, политическая борьба,идейные поиски, вопросы мировоззрения – все это в книге С.Цвейга заглушено, прикрыто плотным, густым занавесом. Звуки уличныхбоев, призыв «К оружию!» не вторгаются в егоповествование о жизни Бальзака. Внимание биографа приковано ксобытиям частной жизни писателя, к внутренним «движущимстихиям». «Воля разразилась», «его истиннымгением была воля, и можно, если угодно, назвать случайностью илипредназначением, что она разразилась в области литературы».
Спору нет. Воля Бальзака изумительна.Но едва ли это случайность, что «разразилась» она именнона том поприще, которое он избрал с юности. И разве одна его воля,одни «внутренние стихии» вели и вдохновляли его налитературный подвиг? Формирование воли, цели, замысла, лица художникане может быть понято вне общения его с «большим миром» –с жизнью общества.
Цвейг рассказывает о двух решающихоткрытиях, совершенных Бальзаком в первой половине 30-х годов, –гигантская работоспособность писателя и цель, на которую надонаправить волю; биограф справедливо утверждает, что отныне Бальзакосознанно движется к намеченной цели, но тут же он перечит себе,говоря о настойчивом стремлении, «интимнейшем желании»писателя освободиться от своего предназначения.
В качестве аргумента приводится фразаиз письма Бальзака к Зюльме Карро: «Я был бы рад ограничитьсясчастьем в домашнем кругу». Желанием «освободиться»от литературной миссии объясняет Цвейг и попытки Бальзака вступить наполитическое поприще. Попытки неудачны, «судьба настигает его изагоняет в кабалу творчества».
Можно ли в жалобах изнемогающего,отягощенного долгами писателя видеть его «интимнейшее желание»уйти от литературы? Не вернее ли было бы рассматривать и егопредпринимательские эскапады и его разговоры о «богатой вдове»,как метания в поисках материального оплота, как стремление вырватьсяне из кабалы литературного творчества, а из тисков долговыхобязательств, из лап кредиторов, издателей, чтоб свободно отдатьсяглавному делу своей жизни? Но, вырываясь, Бальзак запутывается ещебольше.
Сильны и выразительны главы второйчасти, в которых биограф рисует внешний облик Бальзака в 30-е годы ирассказывает о его манере работы.
Цвейг сравнивает Бальзака с мощнымдеревом, напоенным соками своей земли. И выглядит он как человек изнарода, жизнерадостный, коренастый. Ему пристала бы блуза и кепкарабочего. «Ряженым он кажется только тогда, когда тщится бытьэлегантным и ломается на аристократический манер».
С презрением говорит Цвейг о мелкихписаках, сочинявших анекдоты из жизни Бальзака и дававших карикатурыпод видом портретов. Но Бальзак «слишком велик для мелкойвражды», на булавочные уколы он отвечает гигантской фреской«Утраченных иллюзий».
Общая оценка отношения гиганта Бальзакак пигмеям, мечущим ядовитые стрелы, верна. Но, к сожалению, биографлишь мимоходом касается здесь борьбы, развертывавшейся вокругБальзака. Крайне скупо охарактеризованы литературные связи, симпатиии антипатии писателя, его отношение к романтикам, к битвам идей итеорий его времени. Вопрос о мировоззрении Бальзака остается в тени.
Зато щедро, подробно и, спору нет,увлекательно изложены все перипетии романов его жизни. Г-жа де Берни,герцогиня д’Абрантес, герцогиня де Кастри, маркиза Гвидобони-Висконти– портреты этих женщин, каждая из которых сыграла немалую рольв жизни Бальзака, получились выразительными и запоминающимися.
Проницательно и с большим тактомпередает биограф главный роман жизни Бальзака – историю еговзаимоотношений с Эвелиной Ганской.
Драматичны страницы, повествующие озлоключениях Бальзака-должника, новых его неудачных попытках статьпредпринимателем – затея с постройкой дома в Жарди, прожектыразработки серебряных копей в Сардинии.
Бальзак в сфере частной жизниохарактеризован в книге значительно полнее, ярче, подробнее, чемБальзак в сфере жизни общественной. Поиски и заблуждения писателя,его отношение к Франции, к своему времени, к будущему, образ Бальзакамыслящего, великого художника, летописца и обличителя буржуазногообщества, не встает со страниц книги во всей его полноте инеповторимом своеобразии.
Читатель неизбежно обнаружит слабыестороны книги. Он заметит недоговоренность и односторонность визображении некоторых важных моментов в жизни Бальзака.
И все же он примет и с интересомпрочтет эту во многом спорную, но талантливую и интересную книгу. Ипочерпнет в ней немало волнующего и ценного. В его памяти останетсяпусть недорисованный, незаконченный, но изображенный с искреннейтеплотой, с живой симпатией и незаурядным мастерством образ ОнореБальзака – с его размахом, широтой, великодушием, с его детскинаивными увлечениями, ошибками и промахами, изнемогающего инеутомимого, загнанного, задыхающегося и торжествующего над всеминевзгодами. Образ исполина воли и труда, человека великой цели,совершившего подвиг на избранном им поприще.
Н. Муравьева
КНИГА ПЕРВАЯ

ЮНОСТЬ. ПЕРВЫЕ ШАГИ

I. Трагедия одного детства
Человек, обладающий гением Бальзака,способный могуществом безудержной фантазии создать новую вселенную,не всегда в силах, изображая незначительные эпизоды собственнойжизни, придерживаться одной только строгой истины. Все подчиняется унего власти самодержавного произвола. Он самовластно распоряжаетсясобытиями из своей биографии, и это сказалось весьма характернымобразом даже в том, что обычно остается неизменным – вначертании фамилии. В один прекрасный день – ему пошел ужетридцатый год – Бальзак поведал свету, что его зовут вовсе неОноре Бальзак, а Оноре де Бальзак, и, более того, что, по твердомуего убеждению, он имеет полное и к тому же весьма древнее право наэту дворянскую приставку.
Отец его просто в шутку, да и то всамом тесном домашнем кругу, похвалялся весьма сомнительным и весьмаотдаленным родством с древнегалльской рыцарской фамилией Бальзакд’Антрэг. Однако неудержимая фантазия сына превращает это случайноепредположение в неоспоримый факт. «Де Бальзак». Так онподписывает письма и книги, а гербом д’Антрэгов он украшает свойэкипаж, собираясь отправиться в Вену. Завистливые собратья по перувысмеивают тщеславие самозванного дворянина, но Бальзак, ничтожесумняшеся, объявляет журналистам, что еще задолго до его появления насвет факт дворянского происхождения был засвидетельствован вофициальных документах, а посему дворянская приставка в егосвидетельстве о рождении ничуть не менее законна, чем, скажем, вметриках Монтеня или Монтескье1.
Однако, к великому сожалению, сухиедокументы придирчиво и злобно разрушают в нашем неприютном мире самыероскошные легенды, созданные поэтами. Как ни грустно, но стольторжественно процитированное Бальзаком свидетельство о рождениидействительно сохранилось в архивах города Тура; однако передфамилией будущего писателя не обнаруживается и одной буковки из этогопресловутого аристократического «де».
Писец местного нотариуса 21 мая 1799года коротко и ясно записал:
«Сегодня, второго прериаляседьмого года Французской Республики, ко мне, регистратору Пьеру ЖакуДювивье, явился гражданин Бернар Франсуа Бальзак, проживающий вздешнем городе, по улице Арме д’Итали, в квартале Шардонне, в доме №25, дабы заявить о рождении у него сына. Упомянутый Бальзак пояснил,что ребенок получит имя Оноре Бальзак и что рожден он вчера, водиннадцать часов утра, в доме заявителя».
Да и все другие дошедшие до насдокументы – свидетельство о смерти отца, объявление обракосочетании старшей сестры – не содержат дворянскойприставки.
Следовательно, вопреки всемгенеалогическим изысканиям Бальзака она является плодом чистейшейфантазии великого романиста.
Но если буквальный смысл документов иопровергает Бальзака, то воля его, исполненная творческоговдохновения, одерживает верх над бездушными бумагами. Ибо поэзия,назло всем последующим уточнениям, всегда торжествует надисторической достоверностью. И хотя ни один французский монарх неподписывал дворянских грамот ни Бальзаку, ни кому-либо из егопредков, потомство на вопрос, как звали величайшего эпика Франции,отвечает, повинуясь его воле: «Оноре де Бальзак», а неОноре Бальзак, и, уж конечно, не Бальса. Ибо «Бальса», ане «Бальзак» и уж, разумеется, не «де Бальзак»звали его предков крестьян.
Они не обладали замками и не имелигерба, который их поэтический потомок изображает на дверце своегоэкипажа, они не гарцевали в сверкающих доспехах и не бились наромантических турнирах, нет – они ежедневно гнали коров наводопой и ковыряли в поте лица скудную лангедокскую землю.
В жалком каменном домишке в деревушкеЛа Нугериэ, близ Каньзака, 22 июня 1746 года родился Бернар Франсуа,один из многих обитавших там Бальса, будущий отец писателя.
Из этих Бальса только один приобрелизвестность, да и то весьма предосудительного свойства: в том самом1819 году, когда Оноре окончил Школу права, пятидесятичетырехлетнийбрат его отца был арестован по подозрению в убийстве молодойбеременной крестьянки и после сенсационного процесса гильотинирован.
Должно быть, именно стремление возможнобольше увеличить дистанцию между собой и этим непристойным дядюшкойпобудило Бальзака возвести себя в дворянство и присвоить себеблагородное происхождение.
Бернар Франсуа, старший из одиннадцатидетей, был предназначен отцом своим, простым крестьянином, кдуховному званию. Сельский священник обучил его грамоте и даженемного латыни. Но крепкий, жизнерадостный и честолюбивый юнец вовсене собирается выбрить себе тонзуру и дать обет безбрачия. Некотороевремя он еще остается в родной деревушке, то помогая нотариусупереписывать бумаги, то трудясь на родительском винограднике и напашне; но вот, достигнув двадцати лет, он уезжает из родных краев,чтобы не возвратиться более. С упрямой напористостью провинциала,великолепнейшие образцы которой опишет в своих романах его сын, онобосновывается в Париже, поначалу действуя неприметно и втихомолку, –один из бесчисленных молодых людей, которые жаждут сделать карьеру встолице, но не знают еще, каким образом и на каком поприще.
Позднее Бальзак-отец, покинув Париж,уверял провинциалов, что при Людовике XVI он был секретаремканцелярии королевского совета и даже товарищем королевскогопрокурора. Впрочем, эта хвастливая старческая болтовня давно ужеопровергнута, ибо ни в одном из королевских альманахов не упоминаетсяБальзак или Бальса, занимающий подобную должность. Только революцияподняла из безвестности этого крестьянского сына, как и многих емуподобных, и он занимает теперь должность в одной из секцийреволюционного Парижа (должность, о которой он впоследствии, ставармейским комиссаром, не любил распространяться).
В этой должности он заводит, видимо,обширные связи и со страстной алчностью, которую он передаст внаследство сыну, выискивает такие посты в действующей армии, гдеможно вернее всего нажиться, то есть в продовольственной части и винтендантстве. От интендантства ведут, разумеется, золотые нити кростовщикам и банкирам.
Прошло тридцать лет, и после всякихтемных дел и делишек Бернар Франсуа снова вынырнул в Париже, вкачестве первого секретаря банкирского дома Даниэля Думерга. Кпятидесяти годам отцу Бальзака удалась, наконец, великая метаморфоза– как часто сын будет повествовать о ней! –беспокойный и честолюбивый голодранец превратился в благопристойногобуржуа, степенного, или, вернее, остепенившегося, члена «хорошегообщества». Только теперь, приобретя капитал и упрочив своеположение, может он совершить следующий неизбежный шаг, дабы измелкого буржуа стать крупным, а затем – о последняя ивожделеннейшая ступень! – превратиться в рантье: онвступает в брак с девушкой из весьма состоятельной буржуазной семьи.
Пятидесятилетний мужчина,представительный, пышущий здоровьем, к тому же красноречивыйсобеседник и опытный сердцеед, он обращает взоры на дочь одного изсвоих начальников. Правда, Анна Шарлотта Саламбье моложе его натридцать два года, и у нее несколько романтические склонности Однако,будучи благовоспитанной и благочестивой девицей из буржуазногосемейства, она повинуется совету родителей, которые считают БернараФрансуа весьма солидной партией. Он, конечно, много старше их дочери,но зато на редкость удачливый и оборотистый делец.
Едва связав себя брачными узами,Бальзак-отец счел ниже своего достоинства и к тому же весьманеприбыльным оставаться простым клерком. Война под водительствомНаполеона представляется ему куда более быстрым и богатым источникомдохода.
Итак, обеспечив себя приданым жены, онпускает в ход прежние связи и переселяется в город Тур, где занимаетдолжность заведующего провиантской частью двадцать второй дивизии.
К моменту рождения их первенца Оноре(20 мая 1799 года) Бальзаки уже считаются людьми состоятельными иприняты как почтенные сограждане в самых богатых домах города Тура.Поставки Бернара Франсуа, по-видимому, принесли ему немалые доходы,ибо семейство, которое непрестанно копило и спекулировало, начинаетприобретать теперь определенное общественное положение.
Сразу после рождения Оноре родители егопереселяются с узкой улицы Арме д’Итали в собственный дом и обитаютздесь до 1814 года, пока длятся золотые времена наполеоновскихпоходов. Они пользуются наиболее доступной в провинции роскошью –каретой и обилием слуг. Самые почтенные лица, даже аристократы,постоянно бывают в доме Бернара Франсуа, сына безземельногокрестьянина и не в столь далеком прошлом члена секции революционногоПарижа. Среди них сенатор Клеман де Ри, чье загадочное похищениеБальзак опишет позже в своем «Темном деле», баронПоммерейль и г-н де Маргонн, которые окажут писателю поддержку ипомощь в самые черные его дни. Отца Бальзака привлекают и кмуниципальной деятельности: он заведует госпиталем, и с его мнениемпринято считаться. Несмотря на низкое происхождение и туманноепрошлое, Бернар Франсуа в эту эпоху молниеносных карьер и смешениявсех слоев общества становится вполне респектабельной личностью.
Популярность папаши Бальзака совершеннопонятна. Это веселый, грузный, жизнерадостный человек, довольныйсобой, своими успехами и целым светом. Речи его чуждааристократическая утонченность. Он, словно канонир, сыплетзабористыми проклятьями и не скупится на соленые анекдоты (многие из«Озорных рассказов» Бальзак-сын, по всей вероятности,слышал из уст отца), но это никого не смущает, –рассказчик он первоклассный, хотя охотно смешивает чистейшую правду сневероятным хвастовством. Бальзак-отец добродушен, жизнелюбив ислишком опытен, чтобы в столь изменчивые времена твердо стать насторону императора, короля или республики. Лишенный основательногообразования, он интересуется всем на свете, перелистывает изапоминает все, что попадает ему под руку, и приобретает таким путемразносторонние сведения. Он пишет даже несколько брошюр, как,например, «Мемуар о средствах предупреждения краж и убийств»и «Мемуар о позорном беспорядке, вызванном совращенными ипокинутыми молодыми девицами».
Опусы эти, естественно, столь женевыгодно сравнивать с творениями его великого сына, как итальянскийдневник отца Гёте с «Итальянским путешествием» самогоИоганна Вольфганга. Обладая железным здоровьем и неистощимойжизнерадостностью, Бернар Франсуа твердо решил дожить до ста лет. Наседьмом десятке он прибавляет к своим четырем законным детям ещенесколько внебрачных.
Врач никогда не переступал порога домаБальзаков, и намерение отца пережить всех подкрепляется еще и темобстоятельством, что он обладает пожизненной рентой в так называемой«Тонтине Лафарга». Это своеобразное страховое обществопосле смерти одного из членов увеличивает долю остальных. Та жедемоническая сила, которая заставит сына запечатлеть все многообразиежизни, направлена у отца лишь на поддержание собственногосуществования. Вот он уже обскакал своих партнеров, вот уже его рентаувеличилась на восемь тысяч франков, но тут восьмидесятитрехлетнийстарец становится жертвой глупейшей случайности. А не будь ее, БернарФрансуа, подобно сыну своему Оноре, усилием чудовищной воли сделал быневозможное возможным.
Оноре де Бальзак унаследовал от отцажизнерадостность и любовь к сочинительству, а от матери –чувствительность. Анна Шарлотта на тридцать два года моложе своегосупруга и вовсе не столь несчастна в замужестве. Однако онаотличается пренеприятной способностью постоянно чувствовать себяущемленной и уязвленной. В то время как муженек весело и беззаботнонаслаждается жизнью, нисколько не сокрушаясь и не унывая по поводумнимых недомоганий и капризов своей благоверной, Анну Шарлотту всегдатерзают воображаемые хвори и все ее ощущения неизбежно приобретаютистерический характер. Вечно ей кажется, что близкие недостаточно еелюбят, недостаточно ценят, недостаточно почитают. Она вечно жалуется,что дети слишком мало признательны ей за великое еесамопожертвование. До конца дней Бальзака она не перестает докучатьсвоему всемирно известному сыну доброжелательными советами иплаксивыми укорами. При всем том она вовсе не глупа и дажеобразованна. В юности она состояла компаньонкой при дочери ужеупомянутого нами банкира Думерга и переняла у нее романтическиесклонности. В те годы она обожала изящную словесность и навсегдасохранила пристрастие к Сведенборгу и другим мистическимсочинителям1.Но эти робкие идеальные порывы вскоре заглохли, задавленныескопидомством, вошедшим у нее в плоть и кровь. Дочь типичногосемейства парижских галантерейщиков, которые, подобно скупцуГарпагону2,медленно, копейка за копейкой, набивали мошну, она вносит в свойновый дом черствость и бездушие мещанства. Мелочное скупердяйствопрестранным образом сочетается в ней с непреодолимым стремлением кдоходным спекуляциям и наивыгоднейшему помещению капитала.
Заботиться о детях означает для АнныШарлотты внушить им, что тратить деньги – преступление, акопить – первейшая из добродетелей. Прежде всего сыновья должныпостараться приобрести солидное положение (а дочери – сделатьхорошую партию). Главное – не давать детям ни малейшей свободы,не спускать с них глаз, всегда следовать за ними по пятам. Но именноэта назойливая и неусыпная заботливость, эти унылые попечения о такназываемом благе своей семьи вопреки самым добрым ее намерениямпарализуют весь дом.
Много лет спустя, давно уже ставвзрослым, Бальзак будет вспоминать, как в детстве он вздрагивалвсякий раз, заслышав ее голос. Сколько натерпелся он от этой вечночем-то разгневанной и вечно надутой матери, холодно отстраняющейнежность своих добрых, порывистых и страстных детей, можно понять изслов, вырвавшихся у него в письме: «Я никогда не имел матери».
В чем же была тайная причина,заставившая Анну Шарлотту Бальзак холодно относиться к старшим детям– к Оноре и Лауре и избаловать младших – Лоране и Анри?Да, в чем была тайная причина такого поведения? Уж не вбессознательном ли отпоре супругу? Ныне это уже вряд ли можновыяснить. Но бесспорно, что большее равнодушие, большую черствостьматери к своему ребенку трудно себе и представить.
Не успел Оноре появиться на свет, какона выдворяет его, точно прокаженного, из дому. Грудного младенцапоручают заботам кормилицы, супруги жандарма. У нее он остается дотрех лет. Но и тогда ему еще нельзя вернуться к отцу, к матери, кмладшим детям, живущим в просторном и зажиточном доме. Ребенка отдаютна пансион в чужую семью. Только раз в неделю, по воскресеньям, емупозволяют посетить родителей, которые относятся к нему, словнодальние родственники. Ему не позволяют играть с братом и сестрами,ему не дарят игрушек. Мать не склоняется над его постелью, когда онболен. Ни разу не слыхал он от нее доброго слова, и, когда он нежнольнет к ее коленям, пытаясь обнять их, она сурово, как нечтонепристойное, отвергает его ребяческую ласку. Едва лишь окрепли егомаленькие ноги, семилетнего малыша спешат отправить в Вандомскийколлеж – только бы с глаз долой, только бы он жил в другомместе, в чужом городе. Когда после семи лет невыносимой муштрыБальзак возвращается под родительский кров, мать делает (по его жесловам) жизнь его «столь нестерпимой», чтовосемнадцатилетний юноша бежит от этого невыносимого существования.
Никогда, несмотря на все свое природноедобродушие, Бальзак не мог позабыть обид, которые нанесла ему этастранная мать. Многие годы спустя, когда он ввел к себе в доммучительницу своих детских лет, когда ему пошел уже сорок четвертыйгол и седые нити протянулись у него в волосах, он все еще не в силахзабыть обиды, которую испытал шестилетним, нежным и жаждущим любвиребенком Бальзак не может забыть, что претерпел он от нее в детстве,и, бессильно бунтуя, он доверяет госпоже Ганской душераздирающеепризнание:
«Если бы вы только знали, что заженщина моя мать. Чудовище и чудовищность в одном и том же лице. Моябедная Лоране и бабушка погибли из-за нее, а теперь она намереназагнать в могилу и другую мою сестру. Она ненавидит меня по многимпричинам. Она ненавидела меня еще до моего рождения. Я хотел былосовсем порвать с ней. Это было просто необходимо. Но уж лучше я будустрадать. Это неисцелимая рана. Мы думали, что она сошла с ума, ипосоветовались с врачом, который знает ее в течение тридцати трехлет. Но он сказал: „О нет, она не сумасшедшая. Она толькозлюка“… Моя мать – причина всех моих несчастий».
В этих словах, в этом вопле,вырвавшемся через столько лет, слышится отзвук бесчисленных тайныхмук, которые испытал Бальзак в самом нежном, самом ранимом возрастеименно из-за того существа, которое по законам природы должно былобыть ему дороже всех. Только мать его повинна в том, что, по его жесобственным словам, он «выстрадал ужаснейшее детство, котороевряд ли выпадало на долю другого смертного».
О шести годах, проведенных Бальзаком вдуховной тюрьме, в Вандомском коллеже отцов-ораторианцев, мырасполагаем двумя свидетельствами: официально-сухое взято из школьнойхарактеристики, поэтически-облагороженное – из «ЛуиЛамбера»1.Отцы-ораторианцы холодно отмечают: «Оноре Бальзак, 8 лет и 5месяцев, перенес оспу без осложнений, характер сангвинический,вспыльчив подвержен нервной раздражительности, поступил в пансион 22июня 1807 года, вышел 22 апреля 1813 года. Обращаться к господинуБальзаку, его отцу, в Туре».
В памяти соучеников он остался толстыммальчуганом, румяным и круглолицым. Но все, что они могут сообщить,относится только к внешним проявлениям его характера. Одним словом,показания сверстников ограничиваются лишь несколькими сомнительнымианекдотами. Тем более потрясают нас автобиографические страницы из«Луи Ламбера», разоблачающие трагизм внутренней жизнигениального и вследствие этой гениальности вдвойне ранимого мальчика.
Описывая свои юные годы, Бальзаксоздает портреты двойников. Он изображает себя в образах двухшкольников: в поэте Луи Ламбере и в философе Пифагоре. Подобномолодому Гёте, который раздвоился в образах Фауста и Мефистофеля,Бальзак тоже явно расщепил свою личность. Он различает два типасвоего гения: творческий – создающий живые образы, и другой –организующий, постигающий таинственные законы великих взаимосвязейбытия. Эти два типа он и воплотил в двух различных существах. Вдействительности он был именно Луи Ламбером. По крайней мере всепоступки этой якобы вымышленной фигуры были его собственными. Измножества его зеркальных отражений – Рафаэль в «Шагреневойкоже», д’Артез в «Утраченных иллюзиях», генералМонриво в «Истории тринадцати»2– ни одно не является столь совершенным, ни одно не носит стольявственного отпечатка пережитого, как беззащитный ребенок,подвергаемый спартанской муштре в клерикальной школе. Школа этарасположена в городке Вандоме, лежащем на речушке Луар, и уже одинвид ее, мрачные башни и мощные стены, напоминает скорее тюрьму, чемучебное заведение. Триста воспитанников с первого же дня подвергаютсямонастырски-строгому режиму. Каникулы здесь отменены, и родителимогут лишь в исключительных случаях посещать своих детей.
В течение всех этих лет Бальзак почтине бывает дома, и, чтобы еще сильней подчеркнуть сходство ссобственным прошлым, он делает Луи Ламбера ребенком, не имеющим ниотца, ни матери, – обрекает его на сиротство. Плата запансион, в которую входит не только плата за обучение, но и запитание и за одежду, относительно невысока. Однако на детях иэкономят немилосердно. Те, кому родители не присылают перчаток итеплого белья (а из-за равнодушия матери Бальзак принадлежит к этимобделенным), ходят зимой с обмороженными руками и ногами. Чрезвычайновосприимчивый телесно и душевно, Бальзак-Ламбер с первого жемгновения страдает больше, чем его юные и мужиковатые однокашники.«Он привык к деревенскому воздуху, к существованию, нестесненному никаким воспитанием, к попечениям нежно любящего старика,к мечтаниям, когда он грезил, лежа на солнцепеке. Ему было невероятнотрудно подчиниться школьному распорядку, чинно ходить в паре,находиться в четырех стенах, в помещении, где восемьдесят подростковмолча восседали на деревянных скамьях, каждый уткнувшись в своютетрадь. Он обладал удивительной восприимчивостью, и чувства егострадали от порядков, царивших в коллеже. Запах сырости, смешанной свонью, стоявшей в грязной классной комнате, где догнивали остаткинаших завтраков, оскорблял его обоняние, чувство, больше всех другихсвязанное с церебральной системой и раздражение которого неприметновлияет на мыслительные органы. Но, помимо этих источников вони, здесьбыло еще множество тайников, в которых каждый хранил свои маленькиесокровища: голубей, зарезанных к празднику, или еду, которую удалосьпохитить из столовой. Кроме того, в нашем классе лежал громадныйкамень, на котором всегда стояло два ведра с водой, – сюдамы являлись каждое утро, словно лошади на водопой, и по очереди, вприсутствии надзирателя, ополаскивали лицо и руки. Затем мыпереходили к столу, где служанки причесывали нас. В нашем дортуаре,который убирали лишь раз в сутки, перед нашим вставанием, вечно царилбеспорядок, и, несмотря на множество высоких окон и высокую дверь,воздух в нем был очень тяжелым от подымавшихся сюда испарений изпрачечной, вони отхожего места, пыли, летевшей, когда чесали нашипарики, не говоря уже о запахах, которые издавали наши восемьдесяттел в этом битком набитом помещении… Отсутствие ароматногодеревенского воздуха, окружавшего его до сих пор, нарушениепривычного образа жизни наводило на Ламбера печаль. Он сидел,подперев голову левой рукой и поставив локоть на парту, и вместо тогочтобы готовить уроки, разглядывал зеленые деревья во дворе и облакана небе. Казалось, что он занимается; но педагог, который видел, чтоперо его лежит на месте, а страница остается чистой, кричал ему:„Ламбер, ты ничего не делаешь!“
Учителя ощущают в этом мальчике тайноепротиводействие. Они не понимают, что с ним происходит нечто совсемособенное, они видят только, что он читает и учится не так, как все,не так, как принято. Учителя считают его тупым или вялым, строптивымили апатичным, ведь он не может тащиться в одной упряжке с другими –то отстает, то одним скачком всех обгоняет. Как бы там ни было, ни накого не сыплется столько палок, как на него. Его беспрерывнонаказывают, он не знает часов отдыха, ему задают бесконечныедополнительные уроки в наказание, его так часто сажают в карцер, чтона протяжении двух лет у него не было и шести свободных дней. Чаще иужаснее, чем другие, величайший гений своей эпохи вынужден испытыватьна собственной шкуре «ультима рацио» – последнийдовод суровых отцов-ораторианцев: наказание розгой.
Этот слабый и в то же время такойсильный мальчик претерпевал всевозможные телесные и душевныестрадания. Как невольник, прикованный к своей парте, истязаемыйпалкой, терзаемый недугом, оскорбляемый во всех своих чувствах,задыхаясь в мучительных тисках, принужден он был предоставить своютелесную оболочку несправедливости бесконечной тирании, процветавшейв этой школе…
«Из всех физических страданийжесточайшее нам причинял, конечно, кожаный ремень примерно в двапальца шириной, которым разгневанный наставник изо всех сил хлесталнас по пальцам.
Чтобы подвергнуться этой классическоймере воздействия, провинившийся опускался посреди зала на колени.Нужно было встать со скамьи, подойти к кафедре, преклонить колени ивынести любопытные, а зачастую и издевательские взоры товарищей. Длянежных душ эти приготовления к пытке были вдвойне тяжелы: онинапоминали путь от здания суда к эшафоту, который некогда вынужденбыл совершать приговоренный к смертной казни. В зависимости отхарактера одни вопили и проливали жгучие слезы и до наказания ипосле. Другие переносили боль со стоическим выражением лица. Но дажеи самые сильные с трудом подавляли болезненную гримасу в ожиданиистрадания.
Луи Ламбера пороли особенно часто, иэтим он был обязан свойству своей натуры, о существовании которогодолгое время даже не подозревал. Когда оклик наставника «Да тыведь ничего не делаешь!» вырывал Луи Ламбера из его грез, оннередко, поначалу сам того не замечая, бросал на учителя взгляд,исполненный дикого презрения, взгляд, заряженный мыслями, каклейденская банка – электричеством. Этот обмен взглядами,несомненно, оказывал самое неприятное действие на педагога, и,уязвленный молчаливой издевкой, наставник пытался заставить школьникаопустить глаза. Впервые пронзенный этим лучом презрения, словномолнией поразившим его, патер произнес следующее запомнившееся мнеизречение: «Если ты будешь так смотреть на меня, Ламбер, тыизведаешь розгу».
Никто из суровых патеров так и непроник за все эти годы в тайну Бальзака. Для них он просто ученик,отстающий в латыни и в заучивании вокабул. Они и не догадываются онеобыкновенной его прозорливости, считают его невнимательным,равнодушным и не замечают, что ему скучно и утомительно в школе, иботребования, которые она предъявляет, для него давно уже слишкомлегки. Они не подозревают, что эта кажущаяся вялость вызвана только«лавиной идей». Никому и в голову не приходит, чтотолстощекий малыш парит на крыльях своей души, что он давно уже живетв иных мирах, а вовсе не в душном классе, что он один среди всехсидящих на этих скамьях и спящих на своих койках ведет незримоедвойное существование.
Этот иной мир, в котором живетдвенадцатилетний подросток, – мир книг. Библиотекарьвысшей политехнической школы, который дает ему частные урокиматематики (не потому ли Бальзак в течение всей своей жизни оставалсянаихудшим счетоводом из всех литераторов), позволяет мальчику братьсколько угодно книг в интернат. Он и представления не имеет о том,как страстно злоупотребляет Бальзак его легкомысленным разрешением.Книги – якорь спасения для Бальзака, они стирают все муки иунижения школьных лет. «Без книг из библиотеки, которые мычитали и которые не давали уснуть нашему мозгу, эта системасуществования привела бы нас к полному отупению».
Реальная жизнь – школа –воспринимается как призрачное сумеречное состояние, подлинной жизньюстановятся книги.
«С этого мгновения, –повествует Бальзак о своем двойнике, о Луи Ламбере, – унего появился прямо-таки волчий аппетит, который он был не всостоянии утолить. Он глотал самые разные книги, он поглощал безразбора религиозные, исторические, философские трактаты, а такжетруды по естественной истории».
Грандиозный фундамент всестороннихпознаний Бальзака был заложен в эти часы чтения украдкой. Школьникузнает тысячи отдельных фактов, которые он навечно цементирует своейдемонически ясной и быстрой памятью. Пожалуй, ничто не можетобъяснить неповторимого чуда бальзаковской апперцепции1так хорошо, как описание тайных читательских оргий Луи Ламбера:
«Впитывание мысли в процессечтения достигало у него способности феноменальной. Взгляд егоохватывал семь-восемь строчек сразу, а разум постигал смысл соскоростью, соответствующей скорости его глаза. Частоодно-единственное слово позволяло ему усвоить смысл целой фразы. Егопамять была чудом. Он столь же отчетливо помнил мысли, усвоенные изчтения, как и возникающие во время размышления или беседы. Корочеговоря, он обладал всеми видами памяти – на места, на имена, наслова, на вещи и на лица. Он не только мог когда угодно вспомнить олюбых вещах, он видел их внутренним оком – в той же ситуации,при том же освещении, столь же многоцветными, как в миг, когда онвпервые их заметил. Совершенно тем же даром обладал он, когда делошло о самых неуловимых явлениях из области способности суждения. Онпомнил, по его словам, не только как чередуются мысли в книге. Онпомнил, в каком душевном состоянии был он в различные моменты своейжизни, как бы много времени ни прошло с тех пор. Его память обладалапоразительной способностью воскрешать перед его взором всю егодуховную жизнь – от самых ранних размышлений вплоть до тех,которые возникли только что; от самых смутных – до самых ясных.Его разум, смолоду привыкший концентрировать силы, таящиеся вчеловеке, впитал из этого богатейшего источника множество образовудивительно четких и свежих, – и все это было его духовнойпищей. Когда ему минуло двенадцать лет, фантазия его благодарябеспрестанным упражнениям всех способностей достигла высокой степениразвития. Она позволяла ему составить столь ясное представление овещах, о которых он знал только из книг, что картина, возникавшая вего душе, не могла быть живее и отчетливей, даже если бы он видел ихна самом дела.
«Когда я прочел описание битвыпод Аустерлицем, – сказал он мне однажды, – ясам увидел ее. Грохот пушек, крики сражающихся звучали у меня в ушах,волнуя до глубины души. Я ощущал запах пороха, я слышал топот лошадейи звук человеческих голосов, я любовался равниной, на которойсражались враждующие нации, словно я сам стоял на Сантонских высотах.Зрелище это казалось мне столь же чудовищным, как виденияапокалипсиса». Всей душой предаваясь чтению, он как быутрачивал ощущение физического бытия. Он существовал только благодарявсевластной игре своих жизненных органов, работоспособность которыхне ведала предела. Он оставлял, по его выражению, «пространстводалеко позади себя»!
И вот после таких дающих восторг иистощающих душу полетов в беспредельность невыспавшийся мальчик вмонастырском платье сидит рядом с деревенскими подростками,неповоротливый ум которых, словно влачась за плугом, насилу следуетза лекцией учителя. Еще взбудораженный сложнейшими проблемами, ондолжен приковать свое внимание к родительному падежу от слова «Mensa»и к правилам грамматики. Полагаясь на превосходство своего разума,зная, что ему довольно скользнуть глазами по книжной странице, чтобызапомнить ее наизусть, он не прислушивается к уроку и витает ввоспоминаниях, размышляя об идеях, заключенных в тех, в настоящихкнигах. И обычно его пренебрежение реальностью принимает весьмадурной оборот.
«Наша память была так хороша, чтомы никогда не учили уроков наизусть. Нам было достаточно из уст нашихтоварищей прослушать французские или латинские отрывки илиграмматические предложения, чтобы тут же затвердить их. Но когданаставнику взбредала в голову злосчастная мысль нарушить порядоквызываемых и спросить нас первыми, тогда мы не ведали даже, в чем,собственно, состоит урок. Штрафные упражнения настигали нас, невзираяна то, что мы самым изощренным образом просили извинения. Мы тянули сприготовлением уроков всегда до последнего момента. Если нампопадалась книга, которую хотелось дочитать, мы погружались в грезы изабывали о занятиях, и тогда нас нередко карали новой порциейуроков!»
Гениального мальчика муштруют всестроже, и в конце концов он знакомится с «деревянными штанами»– средневековыми колодками вроде тех, в которые шекспировскийЛир заковывает честного Кента. Только когда его нервы не выдерживаютболее, недуг, названия которого мы так и не знаем, освобождает его измонастырской школы. Рано созревшему гению дозволяется покинуть тюрьмусвоего детства, в которой он «страдал душой и телом».
Этому окончательному освобождению отдуховного рабства предшествует в «умственной истории ЛуиЛамбера» эпизод, который, по-видимому, не вовсе выдуман.Бальзак заставляет свое второе «я», своего вымышленногоЛуи Ламбера, изобрести на двенадцатом году своей жизниглубокомысленную философскую систему о психофизических взаимосвязях,некий «Трактат о воле», который другие мальчики,завидующие его «сдержанным аристократическим манерам»,коварно похитили у него. Строжайший из педагогов, бич его юности,«грозный отец Огу» слышит шум, отбирает рукопись и отдает«Трактат о воле» лавочникам как ничего не стоящуюмакулатуру, не зная, сколь значительные сокровища попали к нему, ислишком рано созревшие духовные плоды погибают в руках невежд.
Эта сцена, в которой показанабессильная ярость оскорбленного подростка, написана со стольпотрясающим правдоподобием, что вряд ли она просто выдумана. Уж неиспытал ли Бальзак и впрямь нечто подобное с каким-нибудь своимлитературным детищем? Не пытался ли он в коллеже отцов-ораторианцевсочинить «Трактат о воле», идеи и основные мысли которогоон столь подробно изложит впоследствии? Но неужели егопреждевременная зрелость носила столь творческий характер, что он ужев те годы мог взяться за подобный труд? И действительно лиБальзак-реальный – Бальзак-подросток – сочинил этоттрактат или это сделал его придуманный, его воображаемый собрат подуху – Луи Ламбер?
Вопрос этот никогда не будет разрешенокончательно. Известно, что Бальзак в юности (ведь основные идеимыслителя всегда рождаются в годы его становления) размышлял наданалогичным «Трактатом». И это было еще задолго до того,как он воплотил в образах «Человеческой комедии»многогранность человеческих влечений и закономерности человеческойволи. Слишком уж бросается в глаза, что не только Луи Ламбера, но игероя своего первого романа «Шагреневая кожа» онзаставляет работать над «Трактатом о воле». Стремление«открыть основные законы, изложение которых, быть может,некогда прославит меня», бесспорно, было основной мыслью,«праидеей» его юности. И мы не только догадываемся, нет,у нас есть основания заключить, что уже в школьные годы Бальзаквпервые усвоил мысль о взаимосвязях духовного и телесного начала припомощи таинственного «эликсира».
Один из его учителей, Дессень,находившийся, как и многие другие его современники, в полном идейномплену у Месмера и Галля1(впрочем, их понимали тогда еще ложно), был автором «Рассужденийо нравственном человеке и о взаимоотношениях характера с организмом».Несомненно, что Дессень в часы занятий делился этими идеями со своимиподопечными и пробудил в единственном гении среди них честолюбивоестремление сделаться тоже «химиком воли». Модная в туэпоху идея «универсальной двигательной субстанции» вполнесоответствовала еще не осознанному стремлению Бальзака создать некийуниверсальный метод. Всю жизнь терзаясь неисчерпаемостью духовныхявлений, он задолго до создания «Человеческой комедии»попытался внести некий порядок в этот грандиозный хаос, обнаружить внем общее содержание, закономерность и доказать, что законы,действующие в мире существ одухотворенных, так же обусловлены, какте, что действуют в мире неодушевленной природы.
Правда ли, что Бальзак еще на заресвоей жизни решился изложить свои воззрения, или он придумал это,когда стал уже зрелым писателем? Вряд ли мы когда-либо это выясним.Но, разумеется, несколько сбивчивые аксиомы из «Трактата оволе» Луи Ламбера, лежащие перед нами, не тождественны трактатудвенадцатилетнего мальчугана, и это доказывает уже то обстоятельство,что в первой редакции «Луи Ламбера» (1832 г.) их вообщене было. Они были внесены наспех лишь в более поздние издания иотличаются слегка импровизационным характером.
Итак, покинув столь внезапноораторианскую семинарию, четырнадцатилетний подросток, собственноговоря, впервые в жизни вступает под отчий кров. Родители, которые впрошедшие годы видели его только во время мимолетных посещений икоторым он казался чем-то вроде дальнего родственника, поняли вдруг,что он совершенно преобразился – и внешне и внутренне. Вместотолстощекого добродушного крепыша в отчий дом вернулся измученныймонастырской муштрой, щуплый, нервозный отрок с широко раскрытымииспуганными глазами, как у человека, испытавшего нечто чудовищное инепередаваемое. Впоследствии сестра сравнила его поведение споведением сомнамбулы, который с отсутствующим взором бредет средьбела дня. Он едва слышит, когда его о чем-нибудь спрашивают, он весьпогружен в мечты. Мать раздражает его замкнутость, за которой кроетсятайное превосходство. Но проходит некоторое время, и, как при всехего кризисах, унаследованная жизненная сила торжествует победу. Кмальчику возвращаются веселость и разговорчивость, которая кажетсяматери даже чрезмерной.
Для завершения образования его отдают вгимназию в городе Туре, а в конце 1814 года, когда семья переселяетсяв Париж, определяют в пансион Лепитра. Этот мсье Лепитр – вэпоху революции гражданин Лепитр – был некогда дружен с отцомБальзака, тогдашним членом одной из секций, и даже сыгралопределенную роль в истории, поскольку он участвовал в попыткеосвобождения Марии Антуанетты из Консьержери. Теперь же мсье Лепитртолько директор учебного заведения, готовящего подростков кпредстоящим экзаменам. Однако и в этом интернате мальчика, жаждущеголюбви, преследует ощущение одиночества и заброшенности. И устамиРафаэля, еще одного своего юного двойника, он рассказывает в«Шагреневой коже»:
«Страдания, которые я познал влоне семьи, в школе, в интернате, возобновились, но в измененнойформе, во время моего пребывания в пансионе Лепитра. Отец совсем недавал мне денег. Моих родителей вполне устраивало сознание, что яодет и напичкан латынью и греческим. За время своего пребывания винтернате я познакомился примерно с тысячью товарищей, но не могувспомнить ни одного случая подобного равнодушия родителей».
Бальзак и здесь – очевидно,вследствие внутреннего противодействия – не зарекомендовал себя«хорошим учеником». Разгневанные родители переводят его вдругое учебное заведение. Но и тут дела идут не лучше. В латыни он натридцать втором месте из имеющихся тридцати пяти. Результат этот всеболее укрепляет мать в мнении, что Оноре – «неудачныйребенок».
И вот она посылает ужесемнадцатилетнему подростку блестящее послание, написанное в томслезливо жалостливом тоне, который будет и пятидесятилетнего Бальзакаповергать в такое же отчаяние:
«Мой милый Оноре, я не могу найтислов, чтобы описать боль, которую ты мне причинил. Ты поистинеделаешь меня несчастной, меня, которая ничего не жалеет для своихдетей и, в сущности, могла надеяться, что они дадут ей радость.Прекрасный, достойный всяческого уважения мсье Гансе сообщил мне, чтопри проверке ты опять съехал на тридцать второе место!!! Он сказалмне также, что несколько дней назад ты снова отчаянно набедокурил.Все удовольствие, которое я ждала от завтрашнего дня, ты отнял у менябезвозвратно… Ведь мы должны были встретиться с тобой в восемьутра, вместе пообедать, поужинать, вдоволь наговориться, пересказатьдруг другу все! Твоя леность, твое легкомыслие, твоя невнимательностьвынуждают меня подвергнуть тебя справедливому наказанию. Как пустотеперь у меня на сердце! Какой долгой покажется мне моя поездка! Яутаила от отца, что ты очутился на таком плохом месте, но,разумеется, ты не сможешь в понедельник отправиться на прогулку, хотяпрогулка эта задумана была лишь для твоей пользы, а вовсе не длятвоего удовольствия. Учитель танцев придет к нам завтра, в половинепятого. Я прикажу привести тебя на урок, но после урока отправлютотчас же обратно. Я нарушила бы долг, который налагает на меня моялюбовь к детям, если бы поступила иначе».
Однако вопреки всем этим мрачнымпредсказаниям опальный Оноре, худо ли, хорошо ли, заканчивает курсобучения, и 4 ноября 1816 года он поступает в Школу права. Это 4ноября 1816 года, по справедливости, следует назвать концом рабства изарей свободы юного Бальзака. Он может теперь, как все другие,заниматься без всякого принуждения, а в свободное время предаватьсяпраздности – во всяком случае, использовать это время пособственному усмотрению. Но родители Бальзака думают иначе. Юноша недолжен иметь свободы. У него не должно быть и часа досуга. Он обязанзарабатывать себе на жизнь. Довольно и того, что время от времени онслушает курс в университете, а по ночам зубрит римское право. Днем ондолжен служить! Не теряя времени, делать карьеру! И, самое главное,не тратить ни единого лишнего су!
И вот студент Бальзак вынужден гнутьспину над конторкой у адвоката Гильоне де Мервиля – первогосвоего начальника, которого он ценит и уважает и которого сблагодарностью увековечит под именем Дервиля1,ибо адвокат Мервиль сумел распознать духовные качества своего писца ивеликодушно подарил дружбой этого столь юного подчиненного. Два годаспустя Бальзака передают под эгиду нотариуса Пассе, с которым егосемейство находится в дружеских отношениях. Таким образом, буржуазноебудущее Бальзака представляется вполне обеспеченным.
4 января 1819 года молодой человек,ставший, наконец, «таким, как все», получает степеньбакалавра. Вскоре он сделается компаньоном славного нотариуса, акогда мэтр Пассе состарится и умрет, Оноре унаследует его контору,потом женится – разумеется, не на бесприданнице, войдет вбогатую семью и сделает, наконец, честь своей недоверчивой матери,Бальзакам и Саламбье, а также и всем прочим родственникам исвойственникам. И тогда биографию его, подобную биографии мсье Бувараили Пекюше1,смог бы написать разве что Флобер, ибо жизнь его была бы образцомобычной благопристойно-буржуазной карьеры.
Но тут в груди Бальзака вдругвздымается годами подавляемое и затаптываемое пламя мятежа. В одинпрекрасный день весной 1819 года он оставляет конторку нотариуса иваляющиеся на ней пыльные акты. Он сыт по горло этим существованием,которое не подарило ему ни одного беззаботного и счастливого дня.Впервые он решительно действует наперекор воле родителей и объявляетнапрямик, что не хочет быть ни адвокатом, ни нотариусом, ни судьей.Он вообще не намерен быть чиновником! Он решил сделаться писателем, игрядущие его шедевры принесут ему независимость, богатство и славу.
II. Преждевременные запросы к судьбе
«Мои страданиясостарили меня… Вы едва ли можете себе представить, какую жизнь явел до двадцатидвухлетнего возраста».
Письмо к герцогинеД’Абрантес, 1828
Неожиданное заявление двадцатилетнегоюноши, что он хочет стать писателем, поэтом – человекомтворческого труда, а отнюдь не нотариусом или адвокатом, как громсреди ясного неба поразило ничего не подозревавшую семью. Отказатьсяот обеспеченной карьеры? Бальзак, потомок достопочтенных Саламбье,займется столь сомнительным ремеслом, как сочинительство? Гдегарантии, где уверенность в постоянном и надежном доходе? Литература,поэзия – такую роскошь может позволить себе, скажем, виконтШатобриан, у которого где-то в Бретани имеется прелестный замок, илигосподин де Ламартин, или сын генерала Гюго2,но ни в коем случае не скромный отпрыск буржуазного семейства. Ипотом – разве этот никчемный юнец проявил хотя бы малейшийпроблеск литературного дарования? Никогда! Во всех школах он восседална черной скамье, по латыни шел тридцать вторым, не говоря уже оматематике, этой науке наук для всякого солидного коммерсанта! Помимовсего прочего, заявление сделано в самый неподходящий момент, ибоБальзак-отец находится именно сейчас в чрезвычайно запутанныхфинансовых обстоятельствах. Вместе с кровавым виноградником войныреставрация выкорчевала и этих мелких кровососов, которым так чудножилось в благословенную наполеоновскую пору. Для армейскихпоставщиков и интендантов наступили скверные времена. И дляБальзака-отца жирный оклад в восемь тысяч франков превратился в тощуюпенсию. Кроме того, при ликвидации банкирского дома Думера и навсяких прочих спекуляциях он понес немалые убытки.
Семью его еще смело можно назватьзажиточной, к, как окажется впоследствии, у них, конечно, еще имеетсянесколько десятков тысяч в кубышке. Но высший закон для мелкойбуржуазии, имеющий большую силу, чем все государственные законы,вместе взятые, гласит, что любое уменьшение дохода должно бытьнемедленно восполнено удвоенной бережливостью.
Семейство Бальзаков решило отказатьсяот парижской квартиры и переселиться в предместье, где жизнь дешевле,в Вильпаризи – местечко, расположенное примерно в двадцатикилометрах от столицы. Там легче сократить расходы.
И в это самое мгновение являетсямолодой болван, от которого уже, казалось, навсегда избавились, ихочет не только стать писателем, но требует сверх того, чтобы семьяфинансировала его бездельничанье. «Ни за что!» –объявляет семейство и созывает на помощь родных и знакомых, которые,само собой понятно, высказываются против самонадеянного бреда юногобездельника.
Наиболее покладистым оказываетсяБальзак-отец. Он не выносит семейных сцен и заканчивает спорблагодушным «почему бы и нет?». Старый искательприключений и делец, многократно менявший род занятий, он лишь насклоне лет оказался у тихой пристани уютно-буржуазного существования.У него не хватает пыла, чтобы горячиться по поводу экстравагантностейсвоего странного отпрыска. На стороне Бальзака-сына –разумеется, тайно – еще Лаура, его любимая сестра. Она питаетромантическую склонность к поэзии, и мысль иметь прославленного братальстит ее самолюбию. Однако то, о чем романтически настроенная дочьмечтает как о чести, мать, получившая мещанское воспитание,воспринимает как неслыханный позор. Что подумает родня, когда услышитчудовищную весть: сын мадам Бальзак, урожденной Саламбье, сталсочинителем книжек и газетным писакой? Со всем отвращением буржуа кстоль «несолидному» существованию бросается мать вборьбу. Ни за что и никогда! Мы не станем потакать глупостям,обрекающим на нищету этого юного лентяя, который уже в коллеже ни начто не годился, тем более что мы чистоганом заплатили за его занятияв Школе права. Покончить раз и навсегда с этим дурацким проектом!
Но впервые наталкивается мать напротиводействие, которого она никак не ожидала от добродушно-ленивогоюноши, – наталкивается на несгибаемую, на абсолютнонесокрушимую волю Оноре де Бальзака; на силу, которая теперь, когдаволя Наполеона сломлена, не знает себе равной в Европе. Все, чегохочет Бальзак, становится действительностью, и если он принялрешение, значит и невозможное станет возможным. Ни слезы, ни посулы,ни заклинания, ни истерики не в силах переубедить его: он решил статьне нотариусом, а великим писателем. Мир свидетель, что он им стал.
После жестоких и затяжных сражений,сражений, продолжающихся с утра до ночи, стороны приходят к весьмаделовому компромиссу. Под великий эксперимент подводится солиднаябаза. Пусть Оноре поступает как хочет – ему будет данавозможность стать великим, прославленным писателем. Как он этогодобьется – это уж его дело. Семейство, со своей стороны,принимает участие в этом ненадежном деле, вкладывая в негоопределенный капитал. Во всяком случае, в течение двух лет оно готовосубсидировать в высшей степени сомнительный талант Оноре, за который,к сожалению, никто не может поручиться. Если в течение этих двух летОноре не станет великим и знаменитым писателем, то он должен будетвернуться в нотариальную контору, иначе семейство снимает с себявсякую ответственность за его будущность. На листе бумаги между отцоми сыном заключается странный контракт, по которому, тщательноподсчитав размеры необходимого прожиточного минимума, родителиобязуются вплоть до осени 1821 года выдавать своему сыну сто двадцатьфранков в месяц (четыре франка в день) – субсидию наконквистадорский поход в бессмертие. Как бы там ни было, это лучшаясделка из всех, которые, если даже учесть все его доходные поставкина армию и финансовые сделки, когда-либо заключал папаша Бальзак.
Своенравная мать впервые вынужденапокориться более могущественной воле. Можно себе представить, с какимотчаянием она это сделала, ибо по всему складу своей жизни онаискренне убеждена, что сын ее своим упрямым сумасбродством портитсебе жизнь. Самое главное – это скрыть ее позор отдостопочтенных Саламбье. И разве же не позор, что Оноре бросилсолидное занятие и пытается приобрести самостоятельность стольнелепым образом? Чтобы скрыть его отъезд в Париж, она сообщаетродным, что Оноре по причине слабого здоровья уехал на юг кдвоюродному брату. Может быть, этот дурацкий выбор профессии пройдеткак мимолетный каприз, может быть, неудачный сын еще раскается всвоей глупости, и тогда никто не узнает об этой злосчастной эскападе,которая повредит его доброму имени, помешает женитьбе и окончательнораспугает клиентуру.
На всякий случай она исподвольсоставляет свой собственный план. Раз уж нельзя ни лаской, нимольбами отвлечь упрямого мальчишку от его скандального замысла,значит она должна добиться этого хитростью и упорством. Нужнозаморить его голодом. Пускай почувствует, как удобно ему жилось подотчим кровом и как тепло ему было в уютной нотариальной конторе.Когда у него подведет живот, он откажется от своего хвастовства ипрожектерства. Пусть только отморозит пальцы в своей мансарде,живехонько бросит тогда свою дурацкую писанину. И мать заявляет, чтодолжна позаботиться о его удобствах; она сопровождает его в столицу,чтобы снять для него комнату. В действительности же, чтобы сломитьсопротивление сына, она совершенно умышленно выбирает для будущегописателя самую скверную, самую жалкую и неуютную каморку, какуютолько можно сыскать в пролетарских кварталах Парижа.
Этот дом под номером 9 на улицеЛедигьер давно снесен, и это крайне огорчительно. Ибо в Париже, хотяв нем и находится гробница Наполеона, нет более великолепногопамятника, чем эта убогая каморка на чердаке, описание которой мынаходим в «Шагреневой коже». Зловонная черная лестницаведет на пятый этаж к развалившейся входной двери, сколоченной изнетесаных досок. Распахнув ее, посетители входят в низкую и темнуюберлогу, ледяную – зимой, раскаленную, как солнце, –летом. Даже за ничтожную плату, за пять франков в месяц (три су вдень), хозяйка не нашла никого, кто пожелал бы поселиться в этойноре. И как раз эту «дыру, достойную венецианских свинцовыхкамер», выбирает мать, чтобы вызвать у будущего писателяотвращение к его ремеслу.

«Не могло быть ничего болееомерзительного, – пишет Бальзак много лет спустя, –чем эта мансарда, с желтыми грязными стенами, пропахшими нищетой…Крутой скат косого потолка… сквозь расшатанную черепицупросвечивало небо… Комната стоила мне три су в день, за ночь ясжигал на три су масла, уборку делал сам, рубашки носил фланелевые,потому что не мог платить прачке два су в день. Комнату отапливал якаменным углем, стоимость которого, если разделить ее на число дней вгоду, никогда не превышала двух су… Все это в общей сложностисоставляло 18 су, два су мне оставалось на непредвиденные расходы. Яне припомню, чтобы за этот долгий период работы я хоть раз прошелсяпо мосту Искусств или же купил у водовоза воды: я ходил за ней поутрам к фонтану на площади Сен-Мишель. В течение первых десятимесяцев моего монашеского одиночества я пребывал так – вбедности и уединении; я был одновременно своим господином и слугой, яжил с неописуемой страстью жизнью Диогена».
С расчетливой предусмотрительностьюотказывается мать Бальзака от малейших попыток сделать эту тюремнуюкамеру уютной, придать ей более жилой вид – чем скореенеуютность заставит ее сына вернуться к добропорядочной профессии,тем лучше. Чтобы обставить мансарду, Бальзаку дают только самоенеобходимое. Это печальные отбросы семейной мебели – узкаяжесткая кровать, «похожая на жалкие козлы», скрипучийдубовый стол, обтянутый потрескавшейся кожей, и два колченогих стула.Вот и все – кровать для спанья, стол для работы и стулья, чтобысидеть. Скромное, но заветное желание Оноре взять напрокат маленькоефортепьяно семейство отвергает. И спустя несколько дней ему ужеприходится клянчить дома «белые бумажные чулки, серые вязаныечулки и полотенце».
Как только он, желая немного оживитьунылые стены, раздобыл себе «гравюру» и квадратноезеркало в золоченой оправе, неумолимая мамаша Бальзак сурово замечаетдочери Лауре, что-де она, Лаура, должна сделать своему братцу выговорза подобное «мотовство».
Но фантазия Бальзака в тысячу размогущественней реальности. Взор его способен украсить самоенеприглядное, возвысить самое уродливое. Он сумел найти утешение дажев своей унылой тюремной камере над морем серых парижских кровель.
«Помню, как весело, бывало,завтракал я хлебом с молоком, вдыхая воздух у открытого окна, откудаоткрывался вид на крыши, бурые, сероватые и красные, шиферные ичерепичные, поросшие желтым и зеленым мохом. Вначале этот пейзажказался мне скучным, но вскоре я обнаружил в нем своеобразнуюпрелесть. По вечерам полосы света, пробивавшегося сквозь неплотноприкрытые ставни, оттеняли и оживляли темную бездну этогосвоеобразного мира. Порой сквозь туман бледные лучи фонарей бросалиснизу свой желтоватый свет и слабо обозначали вдоль улиц извилистуюлинию скученных крыш, океан неподвижных волн. Иногда в этой мрачнойпустыне появлялись и редкие фигуры: среди цветов какого-нибудьвоздушного садика я различал угловатый, загнутый крючком профильстарухи, поливавшей настурции; или же, стоя у чердачного окна,молодая девушка, не подозревая, что на нее смотрят, занималась своимтуалетом, и я видел только прекрасный лоб и длинные волосы,приподнятые красивой белою рукой. Я любовался хилой растительностью вводосточных желобах, бледными травинками, которые скоро уносилливень. Я изучал, как мох становился ярким после дождя или, высыхаяна солнце, превращался в сухой бурый бархат с причудливыми отливами.Словом, поэтические и мимолетные эффекты дневного света, печальтуманов, внезапно появляющиеся солнечные пятна, волшебная тишинаночи, рождение утренней зари, султаны дыма над трубами – всеявления этой необычайной природы стали для меня привычны, ониразвлекали меня. Я любил свою тюрьму – ведь я находился в нейпо доброй воле. Эта парижская пустынная степь, образуемая крышами,похожая на голую равнину, но таящая под собою населенные бездны,подходила к моей душе и гармонировала с моими мыслями»(«Шагреневая кожа»).
И когда в хорошую погоду он покидаетсвою комнату, чтобы пошляться по бульвару Бурдон в предместьеСент-Антуан и вобрать в легкие немножко свежего воздуха, то этакоротенькая прогулка (единственное удовольствие, которое может себепозволить Бальзак, потому что оно ничего не стоит!) становится длянего событием, побуждающим его к новому труду.
«Одна-единственная страсть пороюотвлекала меня от усидчивых занятий, но, впрочем, и она была вызванажаждой познания. Я любил наблюдать жителей предместья, их нравы,характеры. Одетый так же плохо, как и рабочие, равнодушный к внешнемулоску, я не вызывал в них неприязни; я мог, затесавшись вкакую-нибудь кучку людей, следить за тем, как они нанимаются наработу, как они спорят между собой, когда трудовой день окончен. Моянаблюдательность приобрела остроту инстинкта: не пренебрегая телеснымобликом, она разгадывала душу – вернее сказать, она таксхватывала внешность человека, что тотчас проникала и в еговнутренний мир; она позволяла мне жить жизнью того, на кого былаобращена, ибо наделяла меня способностью отождествлять с ним себясамого, и, так же как дервиш из „Тысячи и одной ночи“, япринимал образ и подобие тех, над кем произносил заклинание… Слушаяэтих людей, я приобщался к их жизни; я ощущал их лохмотья на своейспине, я сам шагал в их рваных башмаках, их желанья, их потребности –все передавалось моей душе, или, вернее, я проникал душою в их душу.То был сон наяву. Вместе с ними я негодовал на хозяев, которые ихугнетали, на бессовестных заказчиков, которые не платили за работу изаставляли понапрасну обивать пороги. Отрешаться от своих привычек, вкаком-то душевном опьянении преображаться в других людей, играть вэту игру по своей прихоти было моим единственным развлечением. Откудау меня такой дар? Что это – ясновидение? Одно из тех свойств,злоупотребление которыми может привести к безумию? Я никогда непытался определить источник этой способности; я обладаю ею и применяюее – вот и все. Вам достаточно знать, что уже в эту пору ярасчленил многоликую массу, именуемую народом, на составные части ипроанализировал ее так тщательно, что мог оценить все ее хорошие идурные свойства. Я уже знал, какие богатые возможности таит в себеэто предместье, этот рассадник революций, выращивающий героев,изобретателей-самоучек, мошенников, злодеев, людей добродетельных илюдей порочных – и все они принижены бедностью, подавленынуждой, одурманены пьянством, отравлены крепкими напитками. Вы неможете представить себе, сколько неведомых приключений, сколькозабытых драм в этом городе скорби! Сколько страшных и прекрасныхсобытий! Воображение не способно угнаться за той жизненной правдой,которая здесь скрыта, доискаться ее никому не под силу; ведь нужноспуститься слишком низко, чтобы напасть на эти изумительные сцены,трагические или комические, на эти чудеснейшие творения случая»(«Фачино Кане»).
Книги в комнате, люди на улице ивсевидящее око Бальзака – этого довольно, чтобы воссоздатьвселенную! С того мгновения, когда Бальзак начинает творить, для негои вокруг него нет ничего более реального, чем его творчество.
Первые дни столь дорого купленнойсвободы Бальзак тратит на то, чтобы сделать более удобным для работыунылое пристанище, в котором зреет его грядущее бессмертие. Небрезгая никакой работой, он собственноручно белит, оклеивает обоямиобшарпанные стены. Он ставит корешками вперед несколько томиков,которые прихватил из дому, приносит книги из библиотеки, раскладываетстопами писчую бумагу, на которой возникнет его будущий шедевр. Потомон очиняет самым педантичным образом перья, покупает свечу,подсвечником для которой служит пустая бутылка, запасается маслом длялампы – она должна стать ночным солнцем в беспредельной пустынеего трудов. Теперь все готово. Недостает только одной, правдадовольно важной, мелочи, а именно: будущий писатель еще не имеет нималейшего представления о том, что, собственно, станет он сочинять.Поразительное решение – забраться в берлогу и не покидать ее,прежде чем шедевр будет завершен, Бальзак принял совершенноинстинктивно. Теперь, когда он должен приступить к делу, у него нетникакого определенного плана, или, вернее, он хватается за сотнинеясных и расплывчатых прожектов. Ему двадцать один год, и у него нетни малейшего представления о том, кем, собственно, он является и кемхочет стать – философом, поэтом, сочинителем романов,драматургом или ученым мужем. Он только ощущает в себе силу, неведая, на что ее направить.
«Я убежден, что мне предстоитвыразить некую идею, создать систему, заложить основы науки».
Однако какой идее, какой системе,какому виду творчества намерен он предаться?
Внутренний полюс еще не открыт,магнитная стрелка воли тревожно подрагивает. Он лихорадочноперелистывает захваченные им рукописи. Это все фрагменты, ни одна незакончена, и ни одна не кажется ему достойным трамплином для прыжка вбессмертие. Вот несколько тетрадок: «Заметки о бессмертиидуши», «Заметки о философии и религии». Вотконспекты времен коллежа. Вот черновики собственных сочинений, вкоторых поражает лишь одна заметка: «После моей трагедии явозьмусь за это снова». То тут, то там рассеянные стихи, запевэпической поэмы «Людовик Святой», наброски трагедии«Сулла» и комедии «Два философа». Некотороевремя Бальзак носился с планом романа «Коксигрю»,замышлял роман в письмах «Стенио, или философическиезаблуждения» и другой, в «античном роде»,озаглавленный «Стелла». Мимоходом он набросал еще илибретто комической оперы «Корсар». Все менее увереннымстановится Бальзак. Разочарованно проглядывает он свои наброски. Емунеясно, с чего же начать. С философской системы, с либретто оперы изжизни предместья, с романтического эпоса или попросту романа, которыйобессмертит имя Бальзака? Но, как бы там ни было, только писать,только довести до конца нечто, что прославит его и сделаетнезависимым от семьи! Охваченный столь свойственным ему неистовством,он перерывает и перечитывает кучи книг, отчасти чтобы отыскатьподходящий сюжет, отчасти чтобы перенять у других писателей техникуих ремесла.
«Я только и делал, что изучалчужие творения и шлифовал свой слог, пока мне не показалось, что ятеряю рассудок», – пишет он сестре Лауре.Постепенно, однако, его начинает тревожить недостаток отпущенного емувремени. Два месяца он растратил на поиски и опыты, а отпущенная емуродителями субсидия немилосердно скудна. Итак, проект философскоготрактата отвергается – вероятнее всего потому, что он долженбыть слишком обстоятелен и принесет слишком мало дохода. Сочинитьроман? Но юный Бальзак чувствует, что для этого он еще недостаточноопытен. Остается драма – само собой разумеется, это должна бытьисторическая неоклассическая драма, которую ввели в моду Шиллер,Альфьери, Мари Жозеф Шенье1, –пьеса для «Французской комедии», и юный Оноре то и делодостает и лихорадочно просматривает десятки книжек из «кабинетадля чтения». Полцарства за сюжет!
Наконец выбор сделан. 6 сентября 1819года он сообщает сестре:
«Я остановил свой выбор на„Кромвеле“2,он мне представляется самым прекрасным лицом новой истории. С тех поркак я облюбовал и обдумал этот сюжет, я отдался ему до потерирассудка. Тьма идей осаждает меня, но меня постоянно задерживает моянеспособность к стихосложению…
Трепещи, милая сестрица: мне нужно покрайней мере еще от семи до восьми месяцев, чтобы переложить пьесу встихи, чтобы воплотить мои замыслы и затем чтобы отшлифовать их…
Если бы ты знала, как трудно создаватьподобные произведения! Великий Расин два года шлифовал «Федру»,повергающую в отчаяние поэтов. Два года! Подумай только – двагода!»
Но теперь мосты сожжены.
«Если у меня нет гениальности, япогиб».
Следовательно, он должен быть гениален.Впервые Бальзак поставил перед собой цель и швырнул в игру своюнепреодолимую волю. А там, где действует эта воля, сопротивлениебесполезно. Бальзак знает – он завершит «Кромвеля»,потому что он хочет его завершить и потому что он должен егозавершить.
«Я решил довести „Кромвеля“до конца во что бы то ни стало! Я должен что-то завершить, прежде чемявится мама и потребует у меня отчета в моем времяпрепровождении».
Бальзак бросается в работу с яростьюодержимого, о которой он сказал однажды, что даже злейшие враги немогут ему в ней отказать. Впервые он дает тот обет монашеской и дажезатворнической жизни, который в периоды самого напряженного трудастанет для него незыблемым законом. Денно и нощно сидит он записьменным столом, часто по три-четыре дня не покидает мансарду испускается на грешную землю только затем, чтобы купить себе хлеба,немного фруктов и неизбежного свежего кофе, так чудесноподстегивающего его утомленные нервы. Постепенно наступает зима, ипальцы его, с детских лет чувствительные к холоду, коченеют напродуваемом всеми ветрами нетопленном чердаке. Но фанатическая воляБальзака не сдается. Он не отрывается от письменного стола, ноги егоукутаны старым отцовским шерстяным пледом, грудь защищена фланелевойкурткой. У сестры он клянчит «какую-нибудь ветхую шаль»,чтобы укрыть плечи во время работы, у матери -шерстяной колпак,который она ему так и не связала; и, желая сберечь драгоценные дрова,он целый день остается в постели, продолжая сочинять своюбожественную трагедию.
Все эти неудобства не в силах сломитьего волю. Только страх перед расходом на дорогое светильное маслоприводит его в трепет, когда он вынужден при раннем наступлениисумерек уже в три часа пополудни зажигать лампу. Иначе для него былобы безразлично – день сейчас или ночь. Круглые сутки онпосвящает работе, и только работе.
В течение всего этого времени ниприятелей, ни ресторанов, ни кофеен, ни малейшей разрядки послечудовищного напряжения. Двадцатилетний юноша, терзаемый ребяческойзастенчивостью, не решается подойти к женщине. Во всех интернатах онжил только среди своих сверстников и чувствует себя поэтому неуклюжими неловким. Он не умеет танцевать, не обучен хорошим манерам; из-зацарящей дома бережливости он плохо одет. Вот почему Бальзак –некрасивый, неряшливый – именно в эти переломные годыпроизводил невыгодное впечатление. Один из его тогдашних знакомыхназывает его удивительно уродливым.
«Бальзак отличался особенной ибросающегося в глаза уродливостью, хотя взгляд его и сверкал умом.Низкорослый, приземистый, черные волосы растрепаны, широконосый, ротдо ушей, зубы гнилые».
И так как Бальзак вынужден триждыпроверить и помусолить каждое су, прежде чем выпустить его из рук, унего нет ни малейшей возможности заводить знакомства.
Кафе, а тем паче рестораны, гдепроводят время юные журналисты и писатели, ему недоступны. В лучшемслучае он может остановиться перед их зеркальными витринами, чтобыпосмотреть на свою голодную физиономию. В эти месяцы из всехудовольствий, развлечений, роскошеств огромного города ни одно, дажесамое мимолетное, недоступно добровольному отшельнику с улицыЛедигьер.
Лишь один человек время от временинавещает затворника – некий дядюшка Даблен. На правах старогодруга семьи этот честный буржуа, оптовый торговец скобяным товаром,считает своим долгом проявлять заботу о бедном послушникепоэтического искусства. Так постепенно возникаеттрогательно-заботливая дружба пожилого дельца с покинутым юношей –дружба, которая продлится до конца дней Бальзака. Этот добрыйчеловек, скромный торговец из предместья, трогательно благоговеетперед поэзией. «Французская комедия» – его храм,куда после прозаических занятий скобяной торговлей он берет иногда ссобой юного сочинителя. И эти вечера, украшенные затем обильнойтрапезой и, наконец, смакованием расиновских стихов, единственнаятелесная и духовная пища, укрепляющая силы его благодарного юногодруга. Каждую неделю дядюшка Даблен мужественно одолевает пять крутыхэтажей, карабкаясь в мансарду, чтобы взглянуть на своего подопечного.Он берет у ленивого питомца Вандомского коллежа уроки латыни, дабыосвежить свою память и пополнить пробелы собственного образования.Бальзак, который в своей семье видел одну лишь бешеную страсть кнакоплению и грошовую мещанскую спесь (раскаленным пером увековечитон ее впоследствии в своих романах!), сумел распознать в душе дядюшкиДаблена кроющееся в ней нравственное начало. Оно более сильно унезаметных представителей среднего сословия, чем у присяжныхгорлопанов и писак. И когда позже, в своем «Цезаре Бирото»,Бальзак слагает Песнь песней вычесть правдивых и скромных буржуа, онприбавляет одну строчку к вящей славе этого человека – первого,кто пришел ему на помощь. Ибо Даблен обладал «глубоко затаеннойспособностью чувствовать, способностью, которая была чужда фраз и неведала преувеличений»; ибо Даблен постиг все муки его юношескойнеуверенности, уразумел их и смягчил. Бальзак придал черты своегопокровителя образу добродушного, скромного и неприметного нотариусаПильеро1.В нем он увековечил достойного любви и уважения дядюшку Даблена,простого смертного, который вопреки узкому горизонту своей мещанскойпрофессии чутким сердцем ощутил и распознал гений писателя. И этослучилось за добрый десяток лет до того, как Париж, литераторы и весьмир соблаговолили открыть Бальзака.
Единственный человек, который заботитсяо Бальзаке, порой облегчает бремя его чудовищного одиночества. Носнять с души неопытного сочинителя роковую тяжесть внутреннейнеуверенности он не в силах. Бальзак пишет и пишет – горячечно,в порыве обуявшего нетерпения. «Кромвель» должен быть вочто бы то ни стало завершен в ближайшие недели. И вдруг приходятминуты жуткого отрезвления, знакомые каждому новичку, творящему бездрузей и советчиков, – минуты, когда он начинаетсомневаться в себе, в своем таланте, в своем только еще рождающемсятворении.
«А хватит ли у меня таланта?»– неотступно вопрошает Бальзак. И заклинает в письме сестру невводить его в заблуждение, не расточать из сострадания похвал.
«Заклинаю тебя твоей сестринскойлюбовью, никогда не убеждай меня, что мое произведение хорошо!Указывай мне только на недостатки. Похвалы оставь при себе».
Этот пылкий молодой человек не желаетсоздавать ничего посредственного, ничего заурядного. «К дьяволупосредственность! – восклицает он. – СтатьГретри1,стать Расином!»
Конечно, в иные мгновения, когда взорего еще затуманен огненным заревом творчества, его «Кромвель»кажется ему великолепным, и он горделиво возвещает:
«Моя трагедия станетмолитвенником королей и народов. Я хочу выступить с шедевром илисломать себе шею».
Затем снова наступают минуты уныния:
«Все мои горести проистекаютоттого, что я вижу, сколь ничтожен мой талант!»
Не напрасно ли все его прилежание? Ведьв искусстве одно прилежание немногого стоит…
«Все труды в мире не заменят икрупицы таланта».
Чем ближе к завершению «Кромвель»,тем мучительнее становится для одинокого поэта вопрос, чем окажетсяего трагедия – шедевром или пустышкой?
Но, увы, у бальзаковского «Кромвеля»нет особых надежд оказаться шедевром. Не знающий своего внутреннегопути, не ведомый опытной рукою, неофит избрал ложный путь. Не моглобыть ничего, столь несоответствующего строптивому талантудвадцатилетнего юнца, еще не знающего света и условностей сцены, чемсочинение трагедии, а тем более трагедии в стихах.
Он был «не способен кстихосложению» – Бальзак это и сам сознавал. И неслучайно стихи его – в нескольких дошедших до нас образцах –бесконечно ниже обычного уровня его творчества. Стих, в особенностиалександрийский, с его размеренным, скандированным тактом, требует отхудожника спокойствия, обдумывания, терпения – следовательно,именно тех свойств, которые совершенно чужды бурной натуре Бальзака.Он мыслит только молниеносно, пишет только в порыве, когда перо едвапоспевает за словами, а слова за мыслями. Его фантазия, мчащаяся отассоциации к ассоциации, не в силах задержаться, чтобы сосчитатьслоги, придумать искусные рифмы, – окостеневшая форманеизбежно леденит его пылкие порывы, и произведение, котороестрастный юноша создает с беспримерными усилиями, оказываетсяхолодной, пустой, подражательной трагедией.
Но у Бальзака нет времени длясамоанализа. Он хочет скорее завершить свой труд, освободиться,прославиться, и он гонит вперед еле ковыляющие хромающиеалександрины. Только закончить, только получить ответ на вопрос,обращенный к судьбе: «Обладает ли он гениальностью?»Иначе он снова должен стать писцом в нотариальной конторе и рабомсемьи.
В январе 1820 года, после четырехмесяцев лихорадочной работы, «Кромвель» в общих чертахготов. Гостя весной у друзей в Лиль-Адане, Бальзак наводит натрагедию последний лоск. И в мае появляется под отчим кровом –с рукописью в саквояже и с намерением огласить ее. Теперь долженрешиться великий вопрос: обрела ли Франция, обрел ли мир нового генияпо имени Оноре Бальзак?
Семейство ожидает своего удивительногоотпрыска и его труд с любопытством и нетерпением. Совершеннонеприметно мнение несколько изменилось в его пользу. Финансовоеположение семьи улучшилось, в доме воцарилось более благодушноенастроение, прежде всего потому, что Лаура, любимая сестра Оноре,вышла замуж за инженера де Сюрвилля, человека состоятельного да ктому же благородного происхождения, и, стало быть, сделалавеликолепную партию. Несомненно, на всех произвело впечатление и тонеожиданное обстоятельство, что Оноре с такой решимостью вынеслечение голодом. Ведь он не задолжал ни единого су. Как бы там нибыло, но это доказательство характера и незаурядной силы воли.
Готовая рукопись в две тысячи стихов!Уже одно количество исписанной бумаги свидетельствует о том, что оннисколько не лентяйничал, что не пустая блажь заставила кандидата внотариусы пренебречь солидной карьерой. Возможно, что и дружественныеотчеты дядюшки Даблена о монашески-бережливом образе жизни юногопоэта заставили родителей усомниться в своей правоте. Уж не слишкомли круто обошлись они со своим первенцем, уж не отнеслись ли они кнему слишком недоверчиво? Может быть, в этом своеобычном исвоенравном парне действительно есть что-то необыкновенное? Ведь еслиу него прорежется талант, то премьера в «Комеди Франсез»в конце концов вовсе не такое уж бесчестье для Саламбье и Бальзаков!Даже госпожа Бальзак начинает проявлять несколько запоздалый интереск творению сына. Она предлагает свои услуги и желает собственноручнопереписать испещренную помарками рукопись, дабы неразборчивый почеркне помешал юному автору во время публичной декламации.
Впервые – правда, это продлитсянедолго – к Оноре в родительском доме относятся с некоторымуважением. Чтение, которое должно доказать, обладает ли Оноре деБальзак «гением», происходит в мае месяце в Вильпаризи, иродные придают ему характер семейного торжества. А для того чтобысделать семейный ареопаг еще более значительным, они приглашают,кроме новоиспеченного зятя де Сюрвилля, и кое-кого из почтенныхдрузей дома – среди них доктора Наккара, который до конца жизниБальзака останется его врачом, другом и поклонником.
Добрый дядюшка Даблен, естественно, неможет не почтить своим присутствием эту необыкновенную премьеру.Битых два часа трясется он в «кукушке», старомодномдилижансе, чтобы поспеть в Вильпаризи к началу спектакля.
И удивительная премьера начинается.Семейство Бальзак торжественно убрало гостиную к предстоящему чтению.В креслах восседают исполненные ожидания Бальзак-отец, многоопытныйпотомок крестьян, суровая мать, ипохондрическая бабушка Саламбье,сестра Лаура со своим молодым супругом, который, будучи инженером,больше знает толк в строительстве дорог и мостов, чем в крепкосколоченных или расхлябанных александрийских стихах.
Почетные места для гостей отводятсяд-ру Наккару – секретарю Королевского общества – идядюшке Даблену. На заднем плане слушают, по-видимому не слишкомвнимательно, младшие дети – Лоранс и Анри. А перед этой неслишком компетентной аудиторией восседает за маленьким столиком,нервно листая рукопись своими белыми руками, на сей раз, в видеисключения, вымытый и принаряженный, вновь испеченный автор –тощий юнец двадцати одного года, с могучей, «гениально»отброшенной назад гривой и маленькими черными глазами, которые в этотмиг погасили все свои огоньки и с некоторым беспокойствомвопросительно посматривают то на одного, то на другого. Заметноробея, Оноре начинает чтение: акт первый, сцена первая.
Но скоро его охватывает вдохновение. Иуже гремит, и гудит, и свистит, и рокочет в гостиной водопадалександрийских стихов – целых три часа подряд.
О том, как протекало и имело ли успехэто замечательное и достопамятное чтение, мы не имеем сведений. Мы незнаем, не задремала ли во время него престарелая бабушка Саламбье, неотправили ли младших сестрицу и братца баиньки еще до казни КарлаПервого, – мы знаем только, что чтение повергло слушателейв некоторое смущение. Они не решались после этого несколькоутомительного дебюта вынести свое авторитетное суждение и сказать,обладает или не обладает талантом Оноре.
Почтенный интендант в отставке, оптовыйторговец скобяным товаром, инженер путей сообщения и врач-хирург неявляются, конечно, идеальными критиками стихотворной драмы, и,разумеется, им было трудно решить, только ли их заставило скучать этотеатральное чудище, или же оно скучно само по себе?
Ввиду этой всеобщей неуверенностиинженер Сюрвилль предлагает передать творение «нового Софокла»– ибо таким несколько преждевременно видел себя в своихмечтаниях Оноре – на рассмотрение подлинно компетентнойинстанции. Аристократический зять вспоминает, что преподавательизящной словесности в политехническом институте, где он проходил курснаук, является автором нескольких стихотворных комедий, и иные из нихдаже ставились на сцене. Де Сюрвилль охотно предлагает своепосредничество для того, чтобы этот мсье Андрие высказал своесуждение. Кто же может лучше решить, обладает ли юный сочинитель«гением» или нет, чем ординарный профессор историилитературы, который, кстати сказать, переведен теперь в Коллеж деФранс? Ничто так не импонирует добрым буржуа, как благозвучныйофициальный титул: человек, которому государство присвоило званиепрофессора, человек, который читает лекции в Коллеж де Франс,разумеется, непогрешим.
И вот, чтобы услышать авторитетноесуждение, госпожа Бальзак с дочерью совершают паломничество в Париж ивручают трагедию юного Оноре польщенному профессору, который охотнодает себе напомнить, что он, собственно, является прославленнымавтором (свет давно уже об этом позабыл!). После первого же чтенияпрофессор объявляет произведение Бальзака совершенно безнадежным –приговор, который впоследствии подтвердило потомство. И нужно считатьзаслугой этого порядочного человека, что свой неумолимый приговор онне пожелал превратить в окончательное и бесповоротное отрицаниепоэтической одаренности Оноре де Бальзака.
Весьма учтиво пишет он его матери:
«Я никак не хочу отбить у вашегосына охоту писать, но полагаю, что он с большей пользой мог быупотребить свое время, нежели на писание трагедий и комедий. Если онсделает мне честь и посетит меня, я сообщу ему, как, по моему мнению,следует изучать изящную литературу и какие преимущества можно извлечьиз нее, не делаясь профессиональным поэтом». Именно такое«разумное» компромиссное предложение больше всего ихотелось услышать семейству Бальзак. Если Оноре и дальше собираетсязаниматься сочинительством, почему бы и нет? Сидеть за письменнымстолом, во всяком случае, лучше (и менее разорительно) для молодогочеловека, чем околачиваться в кофейнях или растрачивать время,здоровье и деньги в компании гулящих девиц. Но, само собойразумеется, он должен заниматься литературой – как посоветовалпрофессор Андрие, который, конечно же, понимает толк в этом деле, –не как «профессиональный поэт», а как любитель, длякоторого литература – приятное развлечение, заниматься еюнаряду с буржуазной, солидной, доходной профессией. Однако Бальзак,который все еще, несмотря на провал своего «Кромвеля»,чувствует себя «поэтом по призванию», сразу распознаетопасность. Некий таинственный инстинкт говорит ему, что труд, ккоторому он призван, слишком безмерен, чтобы заниматься им междуделом.
«Если я поступлю на должность, япропал. Я стану приказчиком, машиной, цирковой лошадкой, котораяделает свои тридцать-сорок кругов по манежу, пьет, жрет и спит вустановленные часы; я стану самым заурядным человеком. И это называютжизнью – это вращение, подобное вращению жернова, это вечноевозвращение вечно одинаковых предметов».
Еще не ведая, в чем она состоит, ончувствует, что рожден для особой миссии, которая потребует от неговсех его сил и даже более того. И он отклоняет компромисс инастаивает на своей прихоти. Согласно контракту с отцом егодвухлетний испытательный срок еще не миновал. У него еще больше годав запасе, и он хочет использовать оставшееся время. Непреклонный инеумолимый, как после каждого из бесчисленных разочарований,постигающих его в жизни, с еще большей решимостью, чем прежде,освободиться от подневольного труда и семейного гнета, возвращаетсяон в свое добровольное заключение, в одиночку на улице Ледигьер.
III. Фабрика романов «Орас де Сент-Обен иК°»
Несколько дней, а быть может и недель,Бальзак не в силах примириться с провалом «Кромвеля». Онпросит совета у бескорыстного друга Даблена – не стоит ливсе-таки предложить свое детище «Французской комедии». ИДаблен, добряк Даблен, торговец скобяным товаром, не имеющий никакихсвязей в театральном мире, пристает к некоему закадычному приятелюактера Лафона. Не пожелает ли Лафон ознакомиться с творениемБальзака? Молодому драматургу придется только встретиться с Лафоном иподольститься к нему. Что, если Лафон предложит Кромвелиаду и другимактерам-пайщикам? Но гордость Бальзака неожиданно взвивается на дыбы.Стоит ли снова идти с этой битой карты? Человек, полный сил, способенперенести и не такой удар! С «Кромвелем» все кончено.Лучше он, Бальзак, напишет что-нибудь похлеще. И, попросив Даблена непредпринимать никаких дальнейших шагов, Бальзак засовывает рукопись вдальний ящик. До самой смерти он не взглянет более на плод своихюношеских заблуждений.
Теперь скорее за работу! Впрочем,сокрушительный удар все же несколько охладил его тщеславие. Годназад, в порыве вдохновения сочиняя «Кромвеля», он ещепредавался ребяческим мечтаниям. Двадцатилетний юноша хотел одниммахом завоевать славу, честь и свободу. Теперь для поверженногодраматурга творчество имеет прежде всего практический смысл. Толькобы не возвращаться в зависимость от родителей. Шедевры и бессмертиевременно сняты с порядка дня. Прежде всего литературным трудомзаработать деньги, деньги во что бы то ни стало. Только бы некланяться отцу, матери и бабке за каждое су, словно за неслыханноеблагодеяние.
Впервые неисправимый мечтатель вынужденмыслить как суровый реалист. Бальзак решает написать нечто способноепринести быстрый успех. Но чем же все-таки можно добиться успеха внаши дни? Осмотревшись, неопытный автор решает: романом. Из Англиикак раз нахлынула новая романическая волна. Мода на прежний,сентиментальный роман – «Новая Элоиза» Жан ЖакаРуссо, «Вертер» Гёте – давно прошла. Наполеоновскаяэпоха, впрочем как и любая военная эпоха, внесла достаточно и дажепредостаточно напряженности в повседневную жизнь. Обыватель неиспытывает никакой потребности трепетать еще и в часы отдыха, следяза судьбами вымышленных персонажей. Наполеоновский «Монитер»творил для поэтов1.Но наступил мир, явились Бурбоны, а вместе с ними и спрос наприключения – потрясающие, возбуждающие, погружающие читателято в бездны ужасов, то в море чувствительности. Публика жаждетроманов, щекочущих нервы, ярких, авантюрных, экзотических. Недавнооснованные библиотеки и «кабинеты для чтения» едваспособны утолить этот массовый спрос.
Для сочинителей, которые без зазрениясовести швыряют в свой дьявольский котел яд и слезы, непорочных дев икорсаров, кровь и ладан, подлую низость и благородное мужество, ведьми трубадуров, а затем вымешивают из всего этого крутоеромантическо-историческое тесто и выпекают пирог, который поливаютеще леденящим душу соусом из призраков и кошмаров, – длятаких сочинителей наступили блаженные времена. Взять хотя бы миссАнну Радклифф2,англичанку. Ее фабрика ужасов и привидений грохочет, как водянаямельница. Несколько ловких французов проникли в тайны производстваэтой предприимчивой дамы и, сбывая собственные «черные романы»,тоже сумели сколотить приличный капиталец. Но и на более высокойступени искусства исторический, в особенности средневековый, костюмныне в чрезвычайной моде: рыцари Вальтера Скотта с их старомоднымикинжалами и сверкающими латами завоевали куда больше стран, кудабольше людей, чем Бонапарт со всеми своими пушками. Меланхолическиепаши и корсары Байрона заставляют теперь людские сердца биться стакой же силой, как некогда воззвания под Риволи и Аустерлицем.
Бальзак решает подставить свой парусэтому романтическому ветру эпохи и создать исторический роман.Впрочем, он отнюдь не единственный французский автор, котороговзманили триумфы Байрона и Вальтера Скотта. Вскоре Виктор Гюго, автор«Бюг-Жаргаля», «Гана-Исландца», «СобораПарижской богоматери», и Виньи, создатель «Сен-Мара»1,испытают свое мастерство в той же сфере. Однако Гюго и Виньиприступят к сочинению прозы, уже изощрив свой слух и слог в искусствеверсификации, уже научившись шлифовать слова и компоновать события.Бальзак, напротив, приступает к делу, как неуклюжий подражатель.Первый роман, вышедший из-под его пера, – «Фальтурно».Исторический фон заимствован из убогих повествований Анны Радклифф;действие происходит в Неаполе; кулисы и задник расписаны аляповато иразмашисто.
Бальзак извлекает на свет божий вседежурные персонажи бульварного романа, в первую очередь неизбежнуюведьму («ведьму из Соммари, колдунью-магнетизершу»),норманнов и кондотьеров, высокородных узников в цепях ичувствительных пажей. Он описывает битвы, осады, подземные темницы инеправдоподобные подвиги героической любви – юному авторутрудно совладать с великим множеством фигур и событий. И еще одинроман пишет Бальзак: «Стенио, или Философические заблуждения»,роман в стиле Руссо, роман в письмах. Но в нем, между прочим, ужеразвивается заветная тема «Луи Ламбера», «теорияволи», правда еще в неясных и робких очертаниях. «Стенио»остался только фрагментом. Частью этой рукописи Бальзаквоспользовался позднее, залатав ею прореху в сюжете другого романа. Иснова он терпит поражение. Он уже научен горьким опытом. Трагедиюпоставить не удалось, а теперь еще и провал с романом! Год, дажеполтора, потеряны зря, а дома бодрствует неумолимая парка, собираясьбезжалостно перерезать тоненькую ниточку его свободы. 15 ноября 1820года родители Бальзака объявляют, что с 1 января 1821 года ониотказываются от квартиры на улице Ледигьер. Конец сочинительству!Вернуться к обывательскому прозябанию! К прилично-буржуазной жизни!Избрать солидное и благопристойное занятие! Перестать, наконец,транжирить родительские денежки! Самому зарабатывать на жизнь!
Самому зарабатывать, обрести свободу,независимость – именно за это и сражался Бальзак с яростьюотчаяния, сражался не на жизнь, а на смерть. Именно ради этого он игнул спину в годы своего добровольного отшельничества на улицеЛедигьер. Он экономил на всем, на чем только мог, он голодал, нещадил себя, писал до полного изнеможения, влачил поистине жалкоесуществование. И все напрасно! Если никакое чудо не спасет его впоследнюю минуту, он вынужден будет снова поступить на опостылевшуюслужбу.
Именно в подобные мгновения трагическойбезысходности и отчаяния искуситель, как повелось в легендах,предстает перед отчаявшимся, дабы купить у него душу. Искуситель вданном конкретном случае совсем не похож на дьявола – онвоплотился в образе обаятельного и вежливого молодого человека, нанем отлично скроенные панталоны и ослепительное белье, и, конечно, онпришел вовсе не по Бальзакову душу, он хочет купить только еготворческую энергию. Где-то и когда-то – то ли у издателя,которому он предлагал свои романы, то ли в библиотеке, то ли вкухмистерской Бальзак познакомился с ним, почти своим сверстником.Помимо приятной внешности, искуситель обладает еще и весьмаблагозвучной фамилией – его зовут Огюст ле Пуатвен дел’Эгревиль. Сын актера, он унаследовал от отца потрясающуюрасторопность. Нехватку литературного таланта Пуатвен возмещаеттончайшим знанием капризов света. И ему, начисто лишенному дарования,удалось найти издателя для романа «Два Гектора, или Двебретонские семьи». Роман этот он уже почти накропал, а издательзаплатит за работу восемьсот франков чистоганом! В феврале еготворение выйдет в двух томах под псевдонимом Ог. де Вьелергле укнигопродавца Юбера в Пале-Рояле.
Должно быть, Бальзак пожаловалсяновообретенному другу на невезение с собственными книгами, и Пуатвенрастолковал ему, что истинная причина этого невезения в избыткеписательской гордости. Стоит ли терзаться муками совести радиодного-единственного романа? – нашептывает искуситель.Стоит ли всерьез относиться к своим трудам? Роман можно набросать ибез особенных усилий. Нужно только выбрать или, на худой конец,похитить сюжет – скажем, какую-нибудь историческую штуковину,на которую издатели теперь особенно падки, – ибыстрехонько насочинять несколько сот страниц! Кстати, лучше всегоэто делать вдвоем! У него, Пуатвена, как раз есть издатель. ЕжелиБальзаку охота, они могли бы сочинить следующий роман вместе. А ещелучше: давай сработаем на пару дурацкую фабулу, а уж напишешь всюштуку ты сам. Я же возьму на себя посредничество. Итак, заметано:будем работать компаньонами на равных началах!
Какое унизительное предложение!Стряпать бульварные романы точно установленного объема и к точноуказанному сроку, да притом еще с абсолютно лишенным щепетильности,явно беззастенчивым партнером – это ли грезилось только вчера«новому Софоклу»?
Пренебречь собственным талантом,проституировать его, и все это ради нескольких сотен франков! Развене мечтал он лишь год назад обессмертить имя Бальзака, превзойтисамого Расина, разве не собирался он поведать изумленномучеловечеству новейшую теорию всемогущества воли? Глубочайшие тайныдуши, совесть художника – вот что пытается выманить у негоискуситель за свои проклятые деньги. Но у Бальзака нет выбора.Квартира его будет сдана. Если он вернется в отчий дом, ничего незаработав или не выказав хотя бы способности заработать, родители непредоставят ему свободу вторично. Лучше уж вертеть собственныйжернов, чем надрываться на чужой мельнице. Итак, он решается.
В следующем романе «ШарльПуантель, или Незаконнорожденный кузен», в романе, которыйтолько что начал или, быть может, лишь задумал Пуатвен, Бальзакдолжен принять участие в качестве негласного соавтора (или, вернее,автора), в качестве таинственного анонима. А над дальнейшейпродукцией только что созданной ими фабрики романов компаньоныпоставят два псевдонима – некое подобие фабричной марки: «А.де Вьелергле» (анаграмма л’Эгревиль) и «Лора Р’Оон»(анаграмма Оноре). Так завершается дьявольская сделка.
В знаменитой новелле Шамиссо предметомкупли-продажи служит тень, тень бедняги Петера Шлемиля, тень, которуюон ухитрился продать Князю Тьмы. Бальзак продает свое искусство, своелитературное честолюбие, свое имя. Чтобы стать свободным, онстановится «негром», невольником, тайно пишущим задругих, он становится рабом, скрывающимся во мгле галеры. Годами егогений и самое имя его обречены оставаться незримыми.
Только ради кратковременного отдыха,только чтобы получить недолгую передышку, Бальзак, продавши душудьяволу, отправляется к своим близким, в Вильпаризи. Квартиру наулице Ледигьер ему пришлось отдать. Теперь он переселяется в прежнююкомнату своей сестры Лауры, комнату, пустующую после ее замужества.Он твердо решил во что бы то ни стало и как можно скорее добитьсявозможности снять на собственные деньги другую квартиру. В душнойкомнатушке, где сестра его еще недавно предавалась романтическиммечтаниям о грядущей славе и величии, брата, он размещает своюнеобыкновенную фабрику романов, нагромождает листы исписанной бумагии трудится дни и ночи напролет, поскольку недостатка в заказах неощущается благодаря неутомимому посредничеству Огюста ле Пуатвенал’Эгревиля. Гири в этом часовом механизме превосходно отрегулированы,роли распределены: Бальзак пишет, а проныра Пуатвен сбывает с рук егороманы.
Родители-буржуа с удовлетворениемнаблюдают за этим неожиданным превращением. С тех пор как они увиделипервые контракты – восемьсот франков за труды дебютанта, азатем быстрый взлет до двух тысяч франков на компанию, –они находят занятие Оноре уж не столь абсурдным. Быть может, этотшалопай станет, наконец, на ноги и не будет вечно сидеть у них нашее? Отца радует прежде всего то обстоятельство, что его первенец,по-видимому, отказался от мысли стать великим писателем и, комбинируявсяческие псевдонимы, не опозорит теперь доброго буржуазного имениБальзаков. «Он разбавляет свое вино водой, –констатирует благодушный старец, – есть еще время, и янадеюсь, что из него выйдет толк». Напротив, мамаша Бальзак,обладающая печальным даром омрачать чрезмерно навязчивойзаботливостью жизнь своего первенца, считает разместившуюся в ее домефабрику романов чисто семейным делом. Мать и сестра играют роликритикесс и помощниц. Г-жа Бальзак жалуется (и голос ее будет неединственным в жизни Бальзака!) на «стилистическиепогрешности», в первую голову на то, что «Рабле егосовсем совратил». Она докучает сочинителю требованиями«тщательно просмотреть свою рукопись», и чувствуется, чтоОноре, ставший уже взрослым, устал от этой вечной семейной опеки.Вскоре заботливая мать, которая никак не может отвыкнуть отнепрошеных слезливых попечении о блудном сыне, замечает в письме:«Оноре настолько высокого мнения о себе и своих познаниях, чтоэто может оскорбить кого угодно».
Но Оноре, этому стихийному человеку,уже слишком тесно, ему уже нечем дышать под отчим кровом. Егоединственное желание – как можно скорей отвоевать себе комнатув Париже и обрести, наконец, независимость, которой он жаждет стольколет.
Вот для того чтобы удовлетворить этотпорыв к свободе, Бальзак и работает, как каторжник. Двадцать,тридцать, сорок страниц, целая глава в день – средняя егонорма. Но чем больше он зарабатывает, тем больше хочется емузаработать. Он пишет так, словно бежит из острога, –задыхаясь, с раздувающимися легкими, только бы не возвращаться впостылую семейную неволю. Он трудится с таким дьявольскимнеистовством, что приводит в испуг даже свою мать. «Онореработает словно бешеный. Если он еще три месяца будет вести подобныйобраз жизни, он захворает». Но Бальзак уже не знает удержу, всесвои силы он бросает в эту фабрику романов. Каждый третий день –чернильница пуста, десяток перьев изломан. В процессе творчестваработоспособность его переходит в ту, не ведающую передышек ярость иодержимость, которые позднее повергнут в изумление всех егосотоварищей по ремеслу. Уже в 1821 году (после того, как он,по-видимому, помогал Пуатвену в сочинении романа «Два Гектора»)он пишет (тоже с Пуатвеном или, вернее, за него) роман «ШарльПуантель», который выходит в свет под псевдонимом «Вьелергле»,хотя и содержит большие фрагменты из бальзаковского «Стенио».Еще до нового года написан уже второй, а если причесть сюда «ДвухГекторов», то и третий роман: «Бирагская наследница,история, извлеченная из рукописи дона Раго, бывшего настоятеляБенедиктинского монастыря, обнародованная его племянниками А. деВьелергле и лордом Р’Ооном». Еще эта четырехтомная халтура незавершена печатаньем, как в феврале 1822 года за ней по пятам следуетновый, опять-таки четырехтомный роман «Жан Луи, или Найденнаядочь», тоже вылившийся из-под пера достопочтенных племянниковмифического настоятеля. Но лорду Р’Оону уже надоела компания, гдеголовой и руками, мозгом и сердцем является только Бальзак. Онпоспешно накропал еще один роман: «Татарин, или Возвращение изссылки», который вышел под именем А. де Вьелергле (также в 1822году) без указания на лорда Р’Оона. И контракт был, очевидно,расторгнут.
Отныне Бальзак, выступающий в качествеединоличного владельца фабрики романов лорда Р’Оона, твердо решилсделать ее первой фирмой Франции. Охваченный ликованием послеполученных гонораров, он хвастает перед сестрой:
«Милая сестра, я тружусь, словнолошадь Генриха IV, когда она не была еще отлита из бронзы, и в этомгоду я надеюсь заработать двадцать тысяч франков, которые послужатосновой моего состояния. Мне нужно написать „Арденнскоговикария“, „Ученого“, „Одетту де Шандивер“,„Семейство Р’Оон“ и еще кучу пьес для театра. Скоро лордР’Оон станет самым модным мужчиной, самым плодовитым, самым любезнымписателем, и дамы будут лелеять его. Тогда плутишка Оноре начнетездить в коляске, задирать голову, глядеть гордо и набивать себекарманы золотом, и при его появлении будет раздаваться льстивыйшепот, с которым публика встречает своего кумира. „Это братгоспожи де Сюрвилль!“
Распознать в этом фабриканте макулатурыгрядущего Бальзака можно только по одному признаку: поумопомрачительной скорости, с которой он пишет свои романы. Только в1822 году, после шестнадцати или двадцати томов, которые он выпустилсовместно с ле Пуатвеном или под его именем, следуют еще тричетырехтомных романа, то есть еще двенадцать томов: «КлотильдаЛюзиньянская, или Красавец еврей», «Столетний старец, илиДва Берингельда» и «Арденнский викарий».По-видимому, самому Бальзаку становится боязно за свою публику –как-то она выдержит такой ураганный огонь? – ибо в двухпоследних романах он меняет личину и подписывается не лорд Р’Оон, аОрас де Сент-Обен. Эта новая вывеска котируется уже значительно выше,чем марка прежней компании. С восьмисот франков гонорара, которымидолжен был делиться со своим компаньоном лорд Р’Оон, Сент-Обенвзвинтил цену до двух тысяч франков за каждый роман при тираже вполторы тысячи экземпляров. Пять романов, десять романов в год –детская игра для столь проворного и беззастенчивого фабриканта. Итак,первая мечта его юности почти исполнилась: еще несколько лет –и он разбогатеет и навсегда обретет независимость.
Даже гильдия записных бальзакоманов нев состоянии дать полный отчет обо всем, что сочинил и напечаталБальзак в разных позабытых книжицах и под всяческими псевдонимами вэти годы литературной поденщины. Романы, которые он опубликовал подименем лорда Р’Оона и Opaca де Сент-Обена, являются лишьнезначительной частью его малозаметной и отнюдь не блестящейдеятельности. Он, несомненно, приложил руку к неприглядному сочинению«Мишель и Кристина» своего прежнего компаньона Пуатвена иполностью или частично написал «Мулата», роман,выпущенный в свет под именем Авроры Клото. Ни один вид литературы, ниодин заказ, ничье соседство не отталкивали его в период междудвадцатью и тридцатью годами. Его безыменное перо можно было дешевокупить для любых литературных поделок. Подобно «общественнымписцам», которые во времена всеобщей неграмотности восседали наулицах парижских предместий и за несколько су изготовляли все, чеготолько хотелось прохожим: любовные послания служанок, жалобы,прошения, доносы, этот величайший писатель века с циничнойбеззаботностью кропает книги, брошюры, памфлеты для сомнительныхполитиканов, темных издателей и проворных агентов.
Бальзак поставляет в любом количествеэтот фабричный товар, на всякий вкус и по любой цене. Он кропаетроялистский памфлет «О праве первородства», крадет иперерабатывает «Беспристрастную историю иезуитов». Он также просто изготовляет мелодраму «Негр», как и «Малыйсловарь Парижских вывесок». В 1824 году, учитывая конъюнктуру,«Анонимное общество» подогревает спрос не на романы, а натак называемые «Кодексы» и «Физиологии»,введенные в моду сомнительным окололитературным маклером по имениОрас Рессон1.Каждый месяц фабрика выбрасывает теперь разные «Кодексы»– смешное до колик, развлекательное мещанское чтиво: «Кодексчестных людей, или искусство не оставаться в дураках»,«Супружеский кодекс», который впоследствии будетпереработан в «Физиологию брака», «Кодекскоммивояжера», который позднее пригодится его бессмертномуГодиссару.
Как ныне доказано, все эти кодексы,среди них «Полный словарь учтивости», которые с большимбарышом распространяет Орас Рессон (свыше двенадцати тысячэкземпляров многих из этих сочиненьиц были распроданы молниеносно),полностью или в большей своей части принадлежат перу Бальзака. Асколько он мимоходом настряпал еще брошюр, газетных статей, бытьможет даже рекламных проспектов, это уже выяснить не удастся,поскольку ни он сам, ни его малопочтенные заказчики не проявилиготовности усыновить эти« ублюдков, зачатых в лоне бульварнойлитературы.
Неоспоримым остается только одно –ни одна строчка из десятков тысяч, которые нагромоздил Бальзак в годысвоего позора, не имеет и малейшего отношения к литературе или кхудожеству, и становится даже неловко, когда приходишь к выводу, чтоони должны быть приписаны ему.
Проституция – нельзя иначеназвать эту писанину, – и жалкая проституция к тому же,ибо в ней нет ни капли любви, разве только страсть к быстромуобогащению. Вначале это был, видимо, лишь порыв к свободе, но, угодиводнажды в трясину и привыкнув к легким заработкам, Бальзак погружалсяв нее все глубже и все больше утрачивал достоинство. После крупноймонеты – романов – он уже за меньшую мзду и во всехпритонах лубочной литературы охотно шел навстречу желаниям своихпотребителей. Даже когда благодаря «Шуанам» и «Шагреневойкоже» Бальзак стал светилом французской литературы, он все еще,подобно замужней женщине, которая тайком крадется в дом свиданий,чтобы заработать «на булавки», он, уже знаменитый Онореде Бальзак, порою отыскивает темные закоулки, чтобы за несколько сотфранков снова сделаться литературным соночлежником какого-нибудьнеблаговидного писаки.
Ныне, когда покров анонимности, подкоторым он обтяпывал эти сомнительные делишки, уже несколькопрохудился, мы знаем: в те позорные годы Бальзак был повинен во всехлитературных прегрешениях – он латал чужие романы лоскутьямисобственного и, наоборот, беззастенчиво похищал для собственнойстряпни чужую фабулу и ситуации. Он охотно брался за любую мелкуюпортняжную работу: утюжил чужие труды, расширял их, перелицовывал,красил, подновлял. Он хватался за все: философию, политику,непринужденную болтовню. Всегда готовый обслужить любого заказчика,быстрый, ловкий, беззастенчивый мастеровой, готовый прибежать попервому свистку и с рабской покорностью перекантоваться на любойманер, какой нынче в ходу.
Страшно подумать, с какимиподмастерьями, с какими компаньонами, с какой шелудивой породойбульварных издателей и оптовых торговцев лубочным товаром якшался онв те темные годы, – он, величайший повествователь своегостолетия. И все это он делал только оттого, что не умел постичь себя,что поразительно не понимал свое предназначение.
Как могло удаться даже такому гениювыкарабкаться целым и невредимым из литературного боло-га? Этоостается одним из неповторимых чудес литературы, почти сказкой, вродепобасенки барона Мюнхгаузена, который-де за собственную косу вытащилсамого себя из трясины. Немножко грязи, конечно, пристало во времяэтого печального приключения к его платью, и долго еще егопреследовал специфический, приторно-сладкий запашок литературныхпритонов, в которых он был завсегдатаем. «Всегда что-нибудь даостается!» И не может остаться невинным художник, который стольглубоко погружается в литературные клоаки. Не без вреда для себягодами впрягался его талант в недостойную упряжку. Беззастенчивостьбульварного сочинительства, неправдоподобие и махровуюсентиментальность Бальзаку так и не удалось окончательно изгнать изсвоих романов. Рыхлость, беглость, поспешность, к которым его рукапривыкла за годы существования пресловутой фабрики, оказалисьроковыми для его стиля. Ибо литературная речь с неумолимой ревностьюмстит любому художнику, даже исполину, который, пусть в силуобстоятельств, был равнодушен к ней и использовал ее только какпотаскуху, вместо того чтобы страстно и терпеливо за нею ухаживать.
С отчаянием будет Бальзак, зрелыйБальзак, в котором слишком поздно пробудилось чувствоответственности, по десять, по двадцать раз перемарывать своирукописи, свои корректуры. Сорную траву уже не удается выполоть, ондал ей слишком пышно, слишком буйно разрастись в те беспечные годы!
И если стиль, если язык Бальзака доконца его жизни был безнадежно засорен, то только потому, что врешающую минуту своего становления писатель был слишком небрежен ксобственному дару. Вопреки всей своей буйной невменяемости юныйБальзак чувствовал, что такого рода распутством он наноситнепоправимый ущерб своему истинному «я».. Ни одну из этихранних поделок он не подписал своим подлинным именем; и позже с пенойу рта, отважно, хотя и безуспешно, отрицал свое авторство.Единственной наперснице своей юности, сестре Лауре, чья вераподкрепляла его первые честолюбивые замыслы, решается он показатьпервое произведение компании – «Бирагскую наследницу»,«ибо это истинное литературное безобразие».
Экземпляр «Жана Луи» онвручает ей лишь при условии «не одалживать его ни одной живойдуше и, более того, не показывать никому, иначе экземпляр пойдет вБайе по рукам и повредит моей коммерции». Одно это словцо«коммерция» ясно показывает, с каким отсутствием иллюзиирассматривал в ту пору Бальзак свое сочинительство. Поставщик,связанный контрактом, он так или иначе должен был изготовлять великоемножество печатных листов – чем скорей, тем лучше. Ему платилисдельно, и только гонорар имел для него значение. Бальзаку всегда нетерпелось поскорее начать новую чепуху, и он был столь мало озабоченчисто творческими проблемами – проблемами композиции, стиля,единства, оригинальности своих романов, – что без зазрениясовести предлагал сестре, поскольку она не переобременена делами,ознакомиться с беглым наброском содержания «Арденнскоговикария» и написать второй том, а он пока накропает первый!Едва сделавшись фабрикантом, он ищет, нет ли поблизости дешевыхрабочих рук, и, сам еще работая негром на других, он уже стараетсяприсмотреть для себя такого же «черного», то естьнезримого, сотрудника. Но в редкие минуты отрезвления, в краткиемгновения отдыха в нем все же пробуждается совесть – она еще несовсем погибла в его душе.
«Ах, моя милая Лаура, –стонет он, – я ежедневно благословляю счастливую судьбу,позволившую мне избрать независимую профессию, и уверен, что она ещедаст мне возможность разбогатеть. Но теперь, мне кажется, я сознаюсвои силы, и мне страшно жаль пожертвовать лучшими моими замысламиради подобной чепухи. Чувствую, что у меня есть мысли в голове, иесли бы мне не надо было беспокоиться о материальном положении, ястал бы работать над серьезными вещами».
Подобно злосчастному Люсьену деРюбампре, в судьбе которого он описал впоследствии свою собственнуюсудьбу1(хотя падение его и не завершилось столь трагическим финалом),Бальзак терзается жгучим стыдом и, словно леди Макбет, с ужасомвзирает на свои запятнанные руки:
«Я предпринял попыткуосвободиться одним могучим рывком и стал писать романы, и что зароманы! О Лаура, сколь жалким было крушение моих честолюбивыхпланов!»
Сочиняя, он презирает и то, что онтворит, и маклеров, на потребу которым он трудится, и толькобессознательное предчувствие, что этим нечеловеческим напряжением силон в конце концов все же достигнет некоей великой цели –собственного своего величия, придает ему силы вытерпеть эту жалкуюподенщину, это добровольное рабство. Иллюзия, как всегда, спасаетреальнейшего из всех фантастов.
Время идет, и Оноре де Бальзакуисполнилось уже двадцать три года. Он только работал, он еще не жил,он еще не любил. Он не встретил еще никого, кто бы его уважал, кто быему помог, кто бы в него поверил. В детстве он был невольником школы,рабом семьи, свою юность он продал с позором, только чтобы наскрестиденег на выкуп из рабства. Да, он трудится, чтобы выкупить себя изпринудительного труда, он становится поденщиком, чтобы освободитьсяот поденщины. И этот трагический парадокс превращается во всегдашнююформу и формулу его существования.
Вечно один и тот же мучительныйкруговорот. Писать, чтобы не нужно было писать. Загребать деньги,больше денег, бесконечно много денег, чтобы не было необходимостидумать о деньгах. Уйти от мира, чтобы с тем большей уверенностьюзавоевать его – весь целиком, со всеми его странами, егоженщинами, его роскошью и с его венцом – бессмертной славой!Копить, чтобы в конце концов получить возможность расточать.Работать, работать, работать, денно и нощно, не зная отдыха, не ведаярадости, чтобы, наконец, зажить настоящей жизнью, – вотчто отныне становится неистовой, возбуждающей, напрягающей мышцы,дающей силы к сверхчеловеческому труду мечтою Бальзака. В эти«писаниях еще нельзя угадать великого художника, но уже поражаетчудовищная вулканическая мощь его творчества, постоянно и беспрерывновыбрасывающая огненную лаву – людей, образы, судьбы, пейзажи,мечтания и помыслы, и чувствуется, что пламя это, как у вулкана,вздымается не с поверхности, напротив, этот поток – разрядка,разгрузка таинственных недр.
Стихийная сила, стиснутая, скованная,задыхающаяся от преизбытка, жаждет высвободиться. Мы ощущаем, какэтот юный еще человек отважно единоборствует в сумрачных штольняхсвоего труда, стремится вырваться к свету, набрать в легкие воздух,головокружительно чистый, пьянящий воздух свободы. Мы чувствуем, какон стремится не только выдумывать жизнь, он хочет, чтобы живая жизньсама пробилась к нему. Он обрел силы для своего труда. Теперь он ждетеще только милости судьбы. Луч света, и все расцветет, все, что можетсгнить и засохнуть в этой унылой темнице.
«Если бы кто-нибудь бросилволшебный луч света в мое унылое существование, ведь я еще не срывалцветов жизни… Я алчу, но никто не приходит утолить мои страстныежелания. Как быть? У меня только две страсти: любовь и слава. И ниодна еще не удовлетворена!»
IV. Госпожа де Берни
Из этих двух «страстей» –к любви и к славе – Бальзак на двадцать третьем году жизни неудовлетворил еще ни одну. Напрасными оказались все его отважныемечты, тщетными – страстные попытки.
«Кромвель», которого онмысленно посвятил «владыкам мира сего», желтеет в ящикестола, забытый и погребенный среди ненужных бумаг. Никчемные романы,которые он наспех сочиняет, появляются и исчезают под чужим именем.Ни одна живая душа во Франции не знает Оноре Бальзака. Никто невыделяет этого имени среди имен пяти тысяч французских сочинителей.Никто не обращает внимания на его талант и менее всего – онсам. Не помогло и то, что он постарался скрыть свой истинный рост,согнулся в три погибели, чтобы черным ходом прошмыгнуть хоть в самыераспоследние притоны бульварной словесности. Напрасно он пишет дни иночи Напролет, строчит и строчит с неутомимой злобой голодной крысы,которая, разъяренная соблазнительным запахом съестного, во что бы тони стало жаждет проникнуть в кладовку. Чудовищные усилия не подвинулиего ни на шаг.
Роковым для Бальзака в те годы был ненедостаток силы (сила теснится в нем, уже накопленная и выношенная),а недостаток решимости. Бальзак обладает темпераментом завоевателя иволей пробиться во что бы то ни стало. Даже в редкие часы уныния онсознает свое безмерное превосходство над своими собратьями. Онбесконечно превосходит их умом, трудолюбием, познаниями,работоспособностью, но, быть может, вследствие долголетнихродительских стараний вселить в него робость и неуверенность он неумеет расчистить путь для внутренней своей отваги:
«Я был, конечно, храбр, но тольков душе, а не в поступках».
До тридцати лет он, как художник, нерешался поставить перед собой задачу, достойную его таланта, и,зрелый мужчина, он сторонится женщин. Сколь ни странным это кажется,но Бальзак, бурный и несдержанный в зрелые годы, в юности был робокдо болезненности.
Впрочем, робость вовсе не всегдаявляется следствием слабости. Только человек, уже обретшийравновесие, действительно уверен в себе.
Юный Бальзак долго колебался междупереоценкой собственной личности и боязнью признаться себе в том, чтоон безмерно силен. И Бальзак избегает женщин не из боязни влюбиться.Напротив, он страшится собственной страстности.
Но страстность вошла, наконец, в плотьи кровь этого приземистого, широкоплечего парня со вздутыми, как унегра, губами. Вошла с такой яростью, что наделила егомогущественнейшей из всех чувственных способностей – наградилаего неразборчивостью в любви. Бальзак– пламенный фантазер. Онне требует от женщины ни юности, ни прелести. Это маг воли, которомув те времена, когда он, голодая, с трудом пережевывал черствую корку,стоило только написать на столе меню, чтобы тотчас же ощутить вкусикры и паштетов. Он способен, если только ему захочется, увидетьЕлену Прекрасную в любой женщине, даже в самой Гекубе. Ни возраст,уже канонический, ни расплывшиеся, утратившие былую прелесть черты,ни тучность и некрасивость, которые могут вызвать даже унепривередливого волокиты жест Иосифа Прекрасного, – ничтоне отвратит Бальзака. Он будет любить, если захочет любить. Он будетбрать женщину, если только его к ней влечет. И, точно так же как он,не чинясь, ссужает свое перо любому, самому сомнительному сочинителю,точно так же готов он соединить свою судьбу с любой женщиной, котораявызволит его из семейного рабства: безразлично с какой –красивой, уродливой, глупой, сварливой.
Первые попытки найти подругу, точно также как первые его книги, не имеют никакого успеха. «Присмотридля меня, – пишет сестре этот своеобразныйдвадцатидвухлетний идеалист, – какую-нибудь богатуювдовушку… и набей мне цену. Милейший молодой человек двадцати двухлет от роду, приятной наружности, с живыми глазами, полными огня!Воистину не супруг, а сплошное очарование, ниспосланное небесами!»
В те дни Оноре Бальзака можно задешевокупить на брачной ярмарке, точно так же как и в книжных лавкахПале-Рояля, ибо он полагает свою цену равной нулю. Бальзак не можетповерить в себя прежде, чем хотя бы один-единственный человек ободритего. Пусть издатель или критик предскажет ему успех, пусть женщинаподарит ему улыбку, и всю его застенчивость как рукой снимет. Нопоскольку слава не сделала его своим избранником, поскольку женщиныне обращают на него внимания, он хочет получить по крайней меретретье земное благо – деньги; а с их помощью и свободу. Самособой разумеется, что женщины не слишком благосклонны к безвестномуюному студенту. «Очень уродливый молодой человек», –так начинает свое описание его современник Виньи. Действительно,Бальзак не обращает в те годы ни малейшего внимания ни на свойталант, ни на свою наружность, и даже коллеги писатели с неприязньюсмотрят на его сальную гриву, гнилые зубы, на то, как он брызжет вовремя разговора слюной, на его лицо, поросшее щетиной, на башмаки сразвязанными шнурками. Престарелый провинциальный портной из Тура,которому выпала задача перелицевать для Бальзака поношенное платьеего отца, не в силах сузить сюртук до размеров, предписанных модой.Слишком уж широк бычий затылок молодого Оноре, слишком тяжелы егоплечи.
Бальзак знает, что он коротконог инеуклюж от природы, что он будет смешон, если станет, подобно щеголямего времени, кокетливо расшаркиваться и танцевать. Но это ощущениесвоей ущербности заставляет его вновь и вновь бежать от женщин вуединение к своему письменному столу. Зачем Оноре его «пламенныеглаза», если они мгновенно прячутся под веками, едва только коробевшему приближается хорошенькая женщина? Что стоят ум, познания,безмерное внутреннее богатство, если он не решается заговорить, если,заикаясь, он выдавливает из себя лишь несколько неразборчивыхмеждометий, тогда как другие, в тысячу раз более глупые, умеют лестьюи любезностями снискать расположение? Молодой человек знает, что онможет быть куда красноречивей, что в нем таятся неизмеримо болеесильные способности очарования, что он обладает возможностью даритьгораздо больше любовного счастья, чем все эти красавчики с их моднымилорнетами, щеголяющие в отлично скроенных и безупречно сшитых фраках,украшенных пышными галстуками.
Его терзают муки неутоленной любви, ион, кажется, готов променять все свои грядущие творения, разум и своеискусство, свою душу и свою волю на искусство совсем иного рода –на умение мягко и учтиво склониться к женщине и, глядя на неепылающими глазами, ощутить содрогание ее плеч. Ему не было дано ипроблеска таких успехов, а ведь случись этот успех, и могучая егофантазия вспыхнула бы ярким пламенем, озаряющим вселенную. Но взглядего говорит женщинам столь же мало, как его имя издателям, и Бальзакв «Шагреневой коже» устами своего героя Рафаэля описалпоражения, испытанные им в юности:
«Беспрестанно наталкиваясь напреграды в своем стремлении излиться, душа моя, наконец, замкнулась всебе. Откровенный и непосредственный, я поневоле стал холоден искрытен… Я был робок и неловок, мне казалось, что во мне нет нималейшей привлекательности, я был сам себе противен, считал себяуродом, стыдился своего взгляда. Вопреки внутреннему голосу, который,вероятно, поддерживает даровитых людей в их бореньях и который кричалмне: „Смелей! Вперед!“, вопреки внезапному ощущению силы,которую я иногда испытывал в одиночестве, вопреки надежде, окрылявшейменя, когда я сравнивал сочинения новых писателей, восторженновстреченных публикой, с теми, что рисовались в моем воображении, –я, как ребенок, был не уверен в себе. Я был жертвою чрезмерногочестолюбия, я полагал, что рожден для великих дел, – ипрозябал в ничтожестве… Вращаясь среди сверстников, я натолкнулсяна кружок фанфаронов, которые ходили, задрав нос, болтали о пустяках,безбоязненно подсаживаясь к тем дамам, что казались мне особеннонедоступными, всем говорили дерзости, покусывая набалдашник трости,кривлялись, поносили самых хорошеньких женщин, уверяли, правдиво илилживо, что им доступна любая постель, напускали на себя такой вид,как будто они пресыщены наслаждениями и уже отказываются от них,смотрели на женщин, самых добродетельных и стыдливых, как на легкуюдобычу, готовую отдаться с первого же слова, при мало-мальски смеломнатиске, в ответ на первый бесстыдный взгляд! Говорю тебе по чистойсовести и положа руку на сердце, что завоевать власть или крупноелитературное имя представлялось мне победой менее трудной, чем иметьуспех у женщины из высшего света, молодой, умной и изящной… Многихя обожал издали, ради них я пошел бы на любое испытание, отдал бысвою душу на любую муку, отдал бы все свои силы, не боясь ни жертв,ни страданий, а они избирали любовниками дураков, которых я не взялбы в швейцары… Разумеется, я был слишком наивен для тогоискусственного общества, где люди живут напоказ, выражают свои мыслиусловными фразами или же словами, продиктованными модой. К тому же ясовсем не способен был к ничего не говорящему красноречию икрасноречивому молчанию. Словом, хотя во мне кипели страсти, хотя я иобладал именно такой душой, встретить которую обычно мечтают женщины,хотя я находился в экзальтации, которой они так жаждут, и полон тойэнергии, которой хвалятся глупцы, – все женщины были сомной предательски жестоки… О, чувствовать, что ты рожден для любви,что можешь составить счастье женщины, и никого не найти, даже смелойи благородной Марселины, даже какой-нибудь старой маркизы! Нести вкотомке сокровища и не встретить ребенка, любопытной девушки, котораяполюбовалась бы ими! В отчаянии я не раз хотел покончить с собой».
Но Бальзаку отказано и в более легкихприключениях, в которых молодые люди обычно находят замену любви, окакой они грезят. В маленьком Вильпаризи за ним следят родные, вПариже чахлое месячное содержание не позволяет ему пригласитьпоужинать даже нищую гризетку. Однако чем выше запруда, тем сильнееобрушивается волна, жаждущая смести ее. Некоторое время Бальзакпытается, по-монашески постясь и предаваясь неистовому труду,подавить в себе потребность в женщинах и в ласках. В своих романах онупивается суррогатом действительности, наслаждаясь своими, по правдеоказать, весьма безвкусными героинями. Но эта фантазия –порочный круг – только питает в нем воспламеняющуюся стихию. Надвадцать втором году жизни Бальзака терзает возрастающее вожделение.Безмерная сила любви жаждет воплотиться в чувство. Времена смутных,чадных и мучительных мечтаний уже миновали. Он уже не в силах большевыносить одиночество. Он хочет, наконец, жить, любить и быть любимым.А там, где Бальзак ставит на карту свою волю, там он из пылинкитворит бесконечность.
Подавляемые страсти, как и все стихии,как воздух, вода, огонь, под воздействием внешнего натискапрорываются в самом неожиданном месте. Встреча, имеющая решающеезначение в жизни Бальзака, происходит в маленьком городке, чуть ли непод сенью отчего дома, на глазах у обычно столь бдительных родныхСлучай пожелал, чтобы квартира некоего семейства Берни быларасположена совсем рядом с квартирой семейства Бальзак в Париже, итак же, как у Бальзаков, у них есть загородный дом в Вильпаризи. Этообстоятельство вскоре приводит к более близкому знакомству, котороевесьма льстит мещанке Бальзак. Мсье Габриэль де Берни – сынгубернатора и сам советник имперского суда, отпрыск древнегодворянского рода. Происхождение его супруги, значительно болеемолодой, чем он, не столь аристократично, зато куда болеепримечательно. Ее отец, Филипп Йозеф Гиннер, потомок старинногосемейства немецких музыкантов из Вецлара, имел счастье снискатьособое покровительство Марии Антуанетты, которая выдала за него своюпреданную камеристку Маргариту де Лаборд. После безвременной смертиГиннера – он умер на тридцатом году жизни – связь егосемьи с королевским домом становится еще теснее, ибо вдова выходитзамуж вторично, за шевалье де Жарже, отважнейшего роялиста, который внаступившие грозные времена проявил себя вернейшим из верных и, сопасностью для жизни возвратившись из Кобленца, предпринялневозможное – попытался освободить королеву-узницу изКонсьержери1.
Семеро ребятишек – прехорошенькиедевочки и премилые мальчуганы – резвятся в просторном сельскомдоме г-на де Берни. Там смеются, шутят, играют и ведут умныеразговоры. Господин Бальзак пытается развлечь несколько ворчливого исаркастического господина, который с каждым днем видит все хуже ихуже. Мадам Бальзак завязывает дружбу с его супругой – почтисвоей сверстницей и настроенной тоже несколько романтически. ЛаураБальзак становится подругой игр юных девиц. И все так великолепноскладывается, что и для Оноре находят здесь отличное применение.Родители не слишком серьезно относятся к его литературным занятиям.Юному бездельнику надо хоть чем-нибудь отплатить за стол и кров, иего заставляют в часы, когда он не трудится над своим романом,заниматься с младшим братом Анри. Александр де Берни почти однолетокАнри Бальзака, и нет ничего естественней, чем репетировать их обоих.И вот двадцатидвухлетний Оноре, который рад любому предлогу, толькобы ускользнуть из-под родительского крова, спешит в уютный веселыйдом семейства Берни.
Вскоре Бальзаки начинают кое-чтоподмечать. Во-первых, Оноре, даже когда он не дает уроков,отправляется к Берни и проводит там дни и вечера. Во-вторых, он началтщательнее одеваться, стал дружелюбней, доступней и гораздоприветливей. Мать без труда разрешает нехитрую загадку. Ее Оноревлюблен, и совершенно ясно в кого. У мадам де Берни, кроме замужнейдочери, есть прелестная дочурка Эммануэль, лишь на несколько летмоложе Оноре. «Она была изумительной красоты, настоящийиндийский цветок!» – пишет Бальзак двадцать лет спустя.Семейство, довольное, ухмыляется. Это, право, не так уж скверно и, вовсяком случае, самое разумное изо всего, что до сих пор предпринималэтот удивительный парень, ибо семейство де Берни занимает гораздоболее высокое положение в свете и к тому ж весьма состоятельно(обстоятельство, которое матушка Бальзак никоим образом не упускаетиз виду). Женившись на девушке из столь влиятельной семьи, Оноренемедленно займет видное положение в свете, и, стало быть, емуоткроется куда более почтенное занятие, чем оптовое производствороманов для мелких издателей.
Перемигиваясь украдкой, родныепокровительствуют этой радующей их близости, и, вероятно, мамашаБальзак втихомолку мечтает о кругленькой сумме приданого, вписанногов брачный контракт. Да, она уже видит брачный контракт Оноре деБальзака и Эммануэль де Берни, скрепленный подписями всехродственников с обеих сторон. Но несчастье матери Бальзак в том изаключалось, что, хотя она на свой ограниченно-мещанский лад всегдачестно заботилась о процветании сына, она и понятия не имела о том,что творится у него в душе. И на этот раз она попала пальцем в небо.Дело вовсе не в очаровательной юной девушке, а в матери, вернееговоря, – ведь старшая дочь уже замужем – в бабушке,в Лауре де Берни. Она-то и очаровала Бальзака. Об этой невозможнейшейиз всех возможностей, о том, что женщина сорока пяти лет, родившаядевять человек детей, способна возбудить еще любовь и страсть, обэтом нормальный человек вряд ли мог бы подумать.
У нас нет достоверных портретов мадамде Берни, и мы не знаем, была ли она хороша собой в юности, нонесомненно, что в сорок пять лет она уже никак не могла надеятьсявозбудить любовь. Правда, меланхолическая нежность ее лица, можетбыть, и не утратила своей притягательности, но тело ее давно ужерасползлось, и женственность растворилась в материнстве. Но именноматеринское начало, которое Бальзак все свое детство так тщетно искалв матери, и было тем, чего он жаждал и что обрел в Лауре де Берни.
Таинственный инстинкт, подобноангелу-хранителю всегда сопровождающий гения на жизненном пути,подсказал Бальзаку, что сила, живущая в нем, нуждается в руководстве,в управлении, в разумной и любящей руке, которая сумеет ослабить егонапряженность, смягчить и сгладить все грубое, не оскорбляя егочувств. Он нуждается в женщине, которая вселит в него мужество иукажет ему на его сшибки, но она не станет злорадно критиковать, аучастливо проникнет в душу. Он нуждается в женщине, которая будетдумать его мыслями и не станет высмеивать его безудержные фантазии,не сочтет и« чепухой. Бурная потребность в откровенности,непреодолимая жажда высказаться, казавшаяся чудовищным самомнениемродной его матери, находят, наконец, выход. Бальзак может доверчивораскрыть перед чужой женщиной свою душу. И эта женщина, почтисверстница его матери, внимательно слушает его, глядит на негосветлым, умным и участливым взором, когда он излагает ей своипламенные проекты, когда он грезит перед ней наяву. Она нежноисправляет его промахи, его неуклюжесть и бестактность, но не встрого-повелительной манере его матери, а тихо и заботливо, наставляяи воспитывая его. Она готова всегда прийти ему на помощь, и этогодостаточно, чтобы поднять в нем уже поникшую веру в себя и в своисилы. В „Мадам Фирмиани“ Бальзак поведал нам, какимсчастьем была для него эта встреча родственных душ.

«Имели ли вы счастье встретитьженщину, чей гармонический голос придает словам удивительноеочарование, распространяющееся и на все ее поведение? Женщину,которая умеет и говорить и молчать, которая с нежностью обращается квам, которая всегда удачно выбирает слова и изъясняется чистымязыком? Ее поддразнивания кажутся любовными ласками, ее критика неранит. Она не спорит по пустякам, напротив, она удовлетворяется тем,чтобы руководить разговором, в должный миг прерывать его. Онаобходится с вами любезно и улыбается зам, но в ее вежливости нетничего принужденного. Когда она трудится, хлопочет, она не становитсячрезмерно щепетильной, уважение, которым вы ей обязаны, кажетсялегкой тенью; она не наскучит вам, она оставит вас довольным и ею ивами самими. И эту благосклонную прелесть мы находим воплощенной вовсех предметах, которыми она себя окружает. В ее доме все улыбаетсянам; воздух, которым мы дышим, кажется воздухом отчизны. Эта женщинаестественна. Она ничего не делает через силу, она не выставляет себянапоказ, она просто выражает свои чувства, потому что она искренночувствует… Она нежна и весела одновременно, она утешает особенномило. Мы будем любить ее столь задушевно, что даже если этот ангелкогда-нибудь и совершит ошибку, то и тогда мы будем готовы признатьего правоту».
И потом – в какую новую,совершенно новую атмосферу вступает он в этом кругу! Общество г-жи деБерни чрезвычайно полезно для проницательного молодого человека,который, как никто иной, понимает связь людей с их эпохой, которыйумеет ощущать и переживать историю, словно живую современность! Укупели этой женщины стояли герцог де Фронсак и принцесса де Шимэ,представляя столь высокопоставленных крестных, как король и королеваФранции. В честь Людовика XVI ее назвали Луизой, в честь МарииАнтуанетты – Антуанеттой. В доме ее отчима, шевалье де Жарже,она слушала рассказы этого вернейшего из верных о том, как сопасностью для жизни он пробрался в Консьержери и из рук королевыполучил письмо к ее фавориту Ферзену. Быть может, она показывалаБальзаку и благодарственное письмо королевы – это последнеепотрясающее письмо, которое семья ее вместе с омоченным в кровиплатком, поднятым с эшафота, хранила как величайшую реликвию: «Мыпитали прекрасную мечту, и только. Но для нас было великой радостью вэтих обстоятельствах получить новое доказательство вашегосамопожертвования».
Что за воспоминания! Они тысячамидеталей оживляют фантазию, возбуждают мысль, пробуждают волю ктворчеству, к созданию образов! Можно вообразить себе юного Бальзака,этого заброшенного ребенка, чья трудная и горестная юность прошла вмонастырских карцерах и в жалкой мансарде на улице Ледигьер. Можнопредставить себе юношу, который дома слышит только бесконечныепричитания по поводу квартирной платы, пошлые разговоры о выгодномпомещении капитала, о процентах и пожизненной ренте и о том, что ондолжен, наконец, зарабатывать себе на жизнь, сделаться добрым буржуа,скромным мелким чиновником. Юный Бальзак весь обращается в слух,когда кроткий женский голос пересказывает эти славные легенды, этиповествования о гибели монархии и о суровости революции, и если он,как всегда нетерпеливо любопытствуя, забегает вперед, он ненаталкивается на резкие, пренебрежительные слова, нет, его встречаетматерински-теплое участие. Во время таких бесед Бальзак чувствует,как окрыляется его фантазия, как ширится его сердце. Благодаря этойкротчайшей наставнице перед нетерпеливым поэтом впервые открылсябескрайный мир.
Так случилось и с г-жой де Варенс1,когда она взяла к себе в дом юного Жан Жака Руссо. Она тоже хотелатолько немного отесать его, неуклюжего, неперебесившегося,порывистого молодого человека, только немного направить и воспитать.Она намеревалась лишь поделиться своим опытом с неопытным. Однакомежду наставницей и учеником легко возникает чувство, неприметнопереходящее в другое. Нежное руководство незаметно превращается внежность, почтительность – в любовь, а стремление к дружескимвстречам – в потребность к встречам интимным. Как ту, другуюженщину, г-жу де Берни тоже вводит в заблуждение боязливость пылкогоюноши. Она видит в ней уважение к своему возрасту, к своему болеевысокому общественному положению. Но ее ласковые уговоры заставляютего, наконец, поверить в себя, а она все еще не догадывается, какуюдьявольскую силу она высвобождает, какую вспышку годами подавляемогопламени может вызвать теперь ее мимолетный взгляд. Ей невдомек, чтодля такого фантазера, как Бальзак, лета ее – матери, бабки –не имеют никакого значения, что его безмерный восторг может зажечьновое очарование и в ней.
Воля Бальзака, воля любить – этаединственная в своем роде воля – способна творить чудеса.
«Когда я увидел вас впервые, всемои чувства пробудились, и фантазия моя запылала. Я мечтал увидеть ввас существо совершенное… Я не могу сказать, какое существо. И,наконец, охваченный одним-единственным представлением, я отвлекся отвсего на свете, в вас одних я увидел это полное совершенство».
Поклонение переходит в желание, итеперь, когда Бальзак отважился желать, он не потерпит сопротивления.Страх охватывает мадам де Берни. Столь кроткая, столь материнскимягкая женщина в юности отнюдь не была святой. Едва выйдя замуж –это было более двадцати двух лет назад, – она пережиласвой первый пылкий роман с черноволосым юным корсиканцем, и романэтот вряд ли был последним. Злые языки в Вильпаризи болтают даже, чтодвое ее младших детей только значатся отпрысками ее дряхлого,полуслепого супруга.
Итак, сама по себе страсть молодогочеловека не натолкнулась бы на чрезмерную пуританскую строгость. Ног-жа де Берни сознает, сколь нелепо в сорок пять лет, на глазахвзрослых детей вступить в связь с молодым человеком, моложе еесобственной дочери. К чему снова погружаться в сладостный омут? Ведьтакая любовь не может длиться вечно. И вот в не дошедшем до насписьме она пытается ввести необузданное чувство Бальзака в рамкивозвышенной дружбы. Вместо того чтобы скрывать свой возраст, онанарочно говорит о нем. Но Бальзак возражает, и в выражениях самыхбурных. Нет, он не столь малодушен, как его будущий трагический геройАтанас Грансон в «Старой деве», убоявшийся проклятиясмешного, которым мир заклеймит любовь двадцатитрехлетнего юноши ксорокалетней женщине.
Бальзак решил преодолеть сопротивлениесвоей подруги, и почти гневно он укоряет ее:
«Великий боже, если бы я былженщиной, если бы мне было сорок пять лет и я все еще возбуждал былюбовь – ах, я вел бы себя иначе, чем вы! Что за проблема: бытьженщиной в преддверии осени и колебаться, сорвать ли яблоко, котороеввело в грех Адама и Еву».
Именно потому, что она любит пылкогоюношу, госпожа де Берни нелегко уступает неистовому своему любовнику.Она упорно обороняется много недель и месяцев. Но Бальзак в этойпервой любви поставил на карту все свое честолюбие и волю. Он долженуверовать в себя, а для этого он должен добиться первой и решающейпобеды. Да разве сумеет слабая, разочарованная, несчастная взамужестве и уже пылающая ответной страстью женщина противостоятьволе, достаточно могущественной, чтобы поработить мир? В душнуюавгустовскую ночь свершается неизбежное. Во мгле тихо поднимаетсящеколда на калитке загородного дома. Нежная рука женщины, которая ибоится и ждет, вводит его в сад, и начинается та ночь неожиданностейи ласк, которой счастливый ребенок-мужчина может насладиться лишьоднажды в жизни, ночь, которая никогда уже не повторится.
В маленьком городе все тайное быстроделается явным, и вскоре частые визиты юного Оноре к г-же де Бернистановятся предметом оживленных толков и злорадных сплетен. Делодоходит до ссор и сцен в семействе Берни, ибо трем юным дочерям(старшая из них уже замужем) мучительно видеть, как мать обманываетпочти слепого отца, и они делают все, чтобы незваному любовникупребывание в их доме стало невыносимым. Но еще больней уязвлена мадамБальзак, которая, наконец, начинает догадываться об истинномположении вещей. В годы формирования характера своего сына она почтине заботилась о нем. Она подавляла в нем малейшее проявлениенепосредственности, нежности, доверчивости, старалась любой ценойудержать его на почтительном расстоянии, требуя от него толькоподчинения. Теперь, когда она узнает, что он обрел в мадам де Бернипомощницу, друга, советчицу – все, чем должна быть она, мать, –да к тому же еще и возлюбленную, в этой привыкшей повелевать женщинепробуждается дикая ревность. Чтобы отвадить его от этой особы,которая нежностью и мягкостью приобрела большее влияние на ее сына,чем она при всей своей повелительности и твердости, мать принуждаетего весной 1822 года покинуть Вильпаризи и отправиться в Байе, ксестре, г-же Сюрвилль. Собственной персоной она провожает его допочтовой кареты, боясь, как бы он не сбежал в последнюю минуту.
Еще недавно она считала его фабрикуроманов только средством раздобыть деньги. Теперь мать пытается взятьна себя роль литературного наставника. Она требует, чтобы Онорепоказывал ей первой все рукописи своих творений и внимательноприслушивался к ее критическим замечаниям. Слишком поздно! Бальзакуже научился видеть различие между нежной благосклонностью мадам деБерни и повелительной резкостью матери. Он относится столь же холоднок запоздалым домогательствам матери и показному ее интересу к еголитературным делам, как и к ее нервозности. Страх исчез, а вместе сним исчезло и уважение. В первый раз он, доселе такой покладистый,дает решительный отпор.
«Я обязала Оноре, –пишет мать в сердцах своей дочери, – тщательно просмотретьсвою рукопись. Я внушила ему, что он должен показать ее лицу, болееего искушенному в сочинительстве… Но Оноре дал мне понять, чтослова мои для него ничего не значат. Он даже не выслушал меня. Онстоль самоуверен, что не желает показать свою рукопись кому бы то нибыло».
Почувствовав, что он ускользает из еерук, она пытается удержать его силой. Но могущество ее сломлено.Первый успех у женщины сделал Бальзака мужчиной. Его чувствособственного достоинства подавлялось годами, но теперь, наконец, ононепокорно распрямляется, и мучительница его детства в отчаянииузнает, что власть террора, которым она на протяжении двухдесятилетий подчиняла его себе, сломлена навсегда. Жалуясь дочери наОноре, она сама того не сознавая, раскрывает собственное бессилие. Новсе ее укоры оказываются запоздалыми. Бальзак освободился отсемейного ига, он перенес свое отрочество, как недуг, и отнынечувствуется, что он, исцеленный, наслаждается ощущением собственнойсилы. Уже не родительский дом, а дом мадам де Берни становится длянего родным. Никакие заклинания, никакие упреки, никакие истерики подотчим кровом, никакие досужие сплетни и россказни жителей городка немогут сломить его волю свободно и страстно принадлежать женщине,любящей его.
«Оноре, – вынужденаг-жа Бальзак признаться дочери, – не желает понять, какнескромно вот так, дважды в день, ходить к ней в дом. Он не видиттого, что происходит у него на глазах. Я хотела бы быть на расстоянииста миль от Вильпаризи! У него в голове только эта история, и он непонимает, что в один прекрасный день ему наскучит то, чему онпредается теперь с таким неистовством».
Последняя надежда матушки Бальзак, чтосыну скоро надоест эта «пагубная страсть», что он быстрооткажется от этой нелепой любви к сорокапятилетней, нет, даже уже ксорокашестилетней женщине. Но вновь и вновь приходится ей убеждаться,как мало она знала своего первенца, как недооценила несгибаемую инесокрушимую силу воли в этом лишь внешне благодушном илегкомысленном молодом человеке. Страсть нисколько не развращает его.Она лишь помогает неуверенному в себе юноше обрести себя. И подобнотому как страсть эта пробуждает в тоскующем мужчине-ребенке взрослогомужчину, так же медленно и осторожно пробуждает она в неизвестном ивсегда готовом к услугам писаке поэта, писателя, творца. Благодаря«советам опытности» Бальзак впервые становится истиннымБальзаком.
«Она была мне матерью, подругой,семьей, спутницей и советчицей, – признается онвпоследствии. – Она сделала меня писателем, она утешиламеня в юности, она пробудила во мне вкус, она плакала и смеялась сомной, как сестра, она всегда приходила ко мне благодетельной дремой,которая утишает боль… Без нее я бы попросту умер».
Она сделала для него все, что в силахсделать женщина для мужчины.
«Своими внушениями и поступками,исполненными самопожертвования, она помогла мне устоять в годинувеликих бурь. Она пробудила во мне гордыню, которая защищает мужчинуот всех подлостей… Если я остался жив, то этим я обязан ей. Онабыла для меня всем».
И когда потом, десять лет спустя, этадружба, эта любовь к «нежной», к «единственнойизбраннице», эти отношения, которые целое десятилетие, с 1822по 1833 год, то есть до тех пор, пока этой женщине минуло ужепятьдесят пять лет, оставались чувственно-интимными, тихо разрешатсяв одной только дружбе, привязанность и верность Бальзака станут,пожалуй, еще глубже и прекраснее. Все, что написано Бальзаком о г-жеде Берни – и при жизни ее и после ее смерти, сливается вединую, всепоглощающую благодарственную песнь во славу этой «великойи возвышенной женщины, этого ангела дружбы», которая пробудилав нем мужчину, художника, творца, которая вселила в него мужество,свободу, внешнюю и внутреннюю уверенность. И даже идеальный образмадам де Морсоф, нарисованный им в «Лилии в долине», онсчитает лишь «дальним отсветом… тусклым выражением наименеезначительных качеств этой женщины»; он стыдливо признается, чтоникогда не решится выразить все, чем она была для него, ибо«страшится публично проституировать свои чувства».
Каким единственным и неповторимымсчастьем была для него эта встреча, он высказал в бессмертных словах:
«Ничто не может сравниться споследней любовью женщины, которая дарит мужчине счастье первойлюбви».
Встреча с мадам де Берни явиласьрешительным моментом в жизни Бальзака. Она не только пробудиламужчину в забитом и помыкаемом сыне, художника в уже впавшем в уныниелитературном негре, она определила для него тип любви на всю егогрядущую жизнь.
Отныне во всех женщинах Бальзак вновь ивновь будет искать это матерински-оберегающее, нежно-направляющее,жертвенное начало, эту готовность прийти на помощь, котораяосчастливила его у первой этой женщины, не требовавшей от негоневозместимого для него времени и, напротив, всегда обладавшейвременем и силой, чтобы облегчить бремя его труда. Благородство,общественное и духовное, становится для него предварительным условиемлюбви; участие и понимание кажутся ему важнее, чем страсть. Еговсегда будут удовлетворять только те женщины, которые превосходят егоопытностью и, как это ни странно, возрастом и позволяют ему смотретьна них снизу вверх.
«Покинутая женщина»,«Тридцатилетняя женщина» – это не только заглавияего романов. Они становятся героинями его жизни. Уже по-осеннемузрелые, разочарованные в любви и в жизни женщины, которые ничего неждут для себя и принимают, как милость судьбы, дар будить страсть ислужить художнику его помощницей, его спутницей.
Никогда так называемая демоническаяженщина или посетительница литературно-снобистских салонов непривлечет Бальзака. Показная красота не соблазнит его, юность неприманит. Он со всей энергией выскажет свое «глубокоенерасположение к юным девушкам», ибо они слишком многоготребуют и слишком мало дают.
«Сорокалетняя женщина сделает длятебя все, двадцатилетняя – ничего!»
В любых жизненных обстоятельствах онбудет бессознательно стремиться к многообразной, сочетающей в себевсе оттенки любви, любви, которую обрел в этой женщине, бывшей длянего всем: и матерью, и сестрой, и подругой, и наставницей, ивозлюбленной, и спутницей.
V. Коммерческая интермедия
Судьба исполнила первое желаниеБальзака. Помощь любимой, желанная помощь, ему дарована, и отнынеблагодаря обретенной уверенности в своих силах он обрел и духовнуюнезависимость. Теперь нужно завоевать еще только независимоеположение, и тогда он будет иметь возможность отдаться истинномусвоему призванию – творчеству.
До двадцати четырех лет Бальзакмедленно и упорно пытался достичь этой независимости, фабрикуярасхожий лубочный товар, но в конце зимы 1824 года он внезапнопринимает другое решение. Этот день будет отмечен черным IB календареего жизни – день, когда он переступил порог лавки книгопродавцаи издателя Урбена Канеля, на площади Сент-Андре дез Ар, 30, чтобыпредложить ему новейший товар со своего склада – роман«Ванн-Клор».
Не то чтобы его там плохо встретили –напротив, фирма «Канель, книгопродавец и издатель» знаетфирму «Орас де Сент-Обен, романы оптом и в розницу»,знает, что по мере надобности она точно в срок поставляетсмертоубийства, экзотику и сентименты. Мсье Канель без колебанийпринимает свежесочиненный труд. К несчастью, однако, книгопродавецпосвящает при этом Бальзака и в другие свои деловые проекты. У негоимеется, доверительно сообщает г-н Канель молодому Бальзаку,великолепная идея касательно подарочных изданий для разбогатевшихмещан – к рождеству, конфирмации и прочим торжественным дням.Отличный спрос на французских классиков все еще продолжается, иторговый оборот тормозится лишь тем обстоятельством, что этидостойные всяческого уважения господа слишком много понаписали.Полные собрания сочинений, скажем Мольера или там Лафонтена, до сихпор выходили во множестве томов и занимали слишком много места вквартире буржуа. И вот у него возникла грандиозная идея: издатьполное собрание сочинений каждого из этих классиков водном-единственном томе. Ежели набрать комедии или драмы убористымшрифтом, да еще в два столбца, можно без труда вогнать всегоЛафонтена или всего Мольера со всеми потрохами под один корешок. Аесли к тому же украсить подобный фолиант хорошенькими виньеточками,так ведь классиков этих будут расхватывать, как горячие каштаны! Планпродуман до малейшей детали, и он, Канель, уже взялся за Лафонтена.Не хватает лишь малости, чтобы должным образом развернуть стольвеликолепное предприятие, а именно – не хватает необходимогокапитала.
Бальзак, вечный энтузиаст и фантазер,немедленно приходит в восторг от этого плана и сообщает Канелю, чтоон жаждет принять участие в его грандиозном издательском начинании.Вообще говоря, у него не было повода пускаться в столь сомнительноепредприятие. Фабрика романов «Орас де Сент-Обен»благодаря его неутомимости и литературной беззастенчивостипроцветает. Двадцатипятилетний Бальзак ежемесячно изводит пять дюжинвороньих перьев и несколько стоп писчей бумаги и зарабатываетдовольно регулярно несколько тысяч франков в год. Но вместе счувством уверенности в себе выросли и его потребности. Возлюбленныйсветской женщины не желает больше ютиться на чердаке, словнодвадцатилетний студент. Каморка на пятом этаже на улице Турнонстановится недостойной его, да она и вправду слишком тесна.
Каким унизительным, каким утомительным,каким бесславным и никчемным кажется ему это бессмысленное верчениежернова на мельнице безыменного сочинительства, как жалки этизаработки – строчка за строчкой, страница за страницей, том затомом, роман за романом! Почему бы не решиться на отважный прыжок –туда, в свободу, в независимость? Не лучше ли, собравшись с духом,ассигновать несколько тысяч франков на столь верное дело? Идиотскиероманы, статьи для газет и всю эту анонимную писанину он сможетпреспокойно фабриковать и походя, они ведь текут у него из-под перабез малейшей заминки! В конце концов гению Бомарше не повредило, чтоон между делом издавал сочинения г-на Вольтера. И разве великиегуманисты средневековья не были советчиками и даже простымиправщиками, работавшими на книгоиздателей? Разбогатеть, безразличнокаким способом, никогда не казалось Бальзаку зазорным, он считал этолишь доказательством быстрого ума. Глупо только зарабатывать мало и свеликим трудом, куда разумней заработать кучу денег одним махом.Необходимо, наконец, сколотить капитал, чтобы затем, вооружившисьрешимостью, волей и силой, обратить их на достижение единственноважной цели – создать произведения, художественныепроизведения, которые он сможет подписать своим именем » закоторые будет нести ответственность перед современниками ипотомством.
Бальзак недолго колеблется. Всегда,когда он слышит о коммерческом предприятии, он внемлет только доводамсвоей неукротимой фантазии, а не голосу расчетливого рассудка, испекулировать было для него всю жизнь таким же наслаждением, какписать и творить. Никогда высокомерие литератора не мешало Бальзакуделать дела. Он был готов торговать чем угодно: книгами, картинами,железнодорожными акциями, земельными участками, бревнами и железом.Он честолюбиво жаждал только одного – найти выход для своейэнергии и пробиться, безразлично как и на каком поприще.
Юный Бальзак стремится лишь кодной-единственной цели – к могуществу. Еще на тридцатом годужизни он колеблется, кем стать – депутатом или журналистом, ипри соответствующем стечении обстоятельств он с таким жеудовольствием стал бы негоциантом, маклером и работорговцем,спекулянтом недвижимостью или банкиром. Это лишь случай, что генийего устремился в литературу. И, быть может, если бы в 1830, в 1840 идаже в 1850 году он был поставлен перед выбором сделаться Ротшильдомили создателем «Человеческой комедии», он предпочел бызанять командное положение в мире финансов, а не в литературе. Любойпроект, безразлично литературный или коммерческий (ибо каждый из нихтаит в себе неисчислимые возможности), накаляет его постоянновозбужденное воображение. Он не может глядеть не галлюцинируя. Он неможет рассказывать не преувеличивая. Он не может подсчитывать, хотяон прекрасный счетчик, не опьяняясь числами. Он не может, едва толькоу него мелькнет идея произведения, не видеть все перипетии иразвязку. И точно так же в гипертрофированной алчности он при каждойсделке неизбежно видит миллионные прибыли. Стоит только Урбену Канелюрассказать ему об издании классиков, и Бальзаку уже представляется,хотя в действительности набрано только два листа, что он держит вруках роскошные книги. Одну, другую, всю серию: Лафонтена, Мольера –на белоснежной бумаге, в роскошных переплетах, разукрашенныхвиньетками. Он видит и людей, теснящихся перед книжными прилавками:десятки тысяч, сотни тысяч людей – в Париже, в провинции, водворцах и в хижинах, людей, которые читают эти книги, наслаждаютсяими. Он видит конторку г-на Канеля, усеянную заказами, видитгрузчиков, изнемогающих под бременем тюков, которые они должныотправить во все части света. Бальзак видит кассу, битком набитуюхрустящими тысячефранковыми банкнотами, и себя самого в великолепномдоме, с тильбюри у подъезда. Он видит обстановку этого дома –софу, обитую алым штофом, которую он вчера лишь обнаружил у одногоантиквара на Рив Гош, и штофные портьеры, и статуэтки на камине, икартины на стенах. Само собой разумеется, Бальзак объявляет г-нуКанелю, явно удивленному его пылом, что он внесет жалкие несколькотысяч франков, которые необходимы для столь грандиозного предприятия.Кроме того, он напишет предисловие к Лафонтену и Мольеру, впервыерастолкует французам, кто были эти люди! И однотомники их будуткрасивейшим изданием, когда-либо выходившим в свет, величайшимдостижением всех времен!
Когда Бальзак покидает лавку, ончувствует себя почти миллионером. Делец Урбен Канель заполучил длясвоей мелкой спекуляции компаньона, а неисправимый фантазер в мечтахсвоих уже приобрел состояние.
Необыкновенная история этогопредприятия достойна пера Бальзака. По-видимому, молодой сочинительпоначалу вовсе и не думал серьезно ввязаться в дело. Его вклад напервых порах не превышает полутора-двух тысяч франков, то есть суммы,которую приносит один из состряпанных им на скорую руку романов Opacaде Сент-Обена. Но у Бальзака все непременно принимает гигантскиеразмеры. Так же как его романы, влекомые мощью его все обнимающей ивсе возрастающей фантазии, ведут от малого к общечеловеческому, точнотак же и каждая из его коммерческих сделок принимает угрожающиемасштабы. И точно так же, как, создавая первые «Сцены частнойжизни», он не знает, что открывает ими «Человеческуюкомедию», эпос своей эпохи, – точно так же он непредчувствует, на какой риск идет, приняв скромное участие в новомделе.
Первый контракт, заключенный в серединеапреля 1825 года, еще вполне невинен. В нем Бальзак только один изкомпаньонов мизерного синдиката, участники которого должны внести вобщей сумме от семи до восьми тысяч франков, дабы оплатить расходы поизданию однотомника Лафонтена. Никто не знает, что объединило этихчетырех человек. Кроме Бальзака, в дело вошли врач, отставной офицери книгопродавец, который, по-видимому, в качестве капитала вноситсвои уже готовые издания, – все четверо малоприметныелюди, готовые вложить по полторы тысячи франков в прибыльное дельце.
К сожалению, эта четырехглавая компанияпо эксплуатации басен Лафонтена вскоре приказала долго жить. До насдошло письмо одного из компаньонов – врача. Из этогочрезвычайно раздраженного письма можно сделать вывод, что уже первыедискуссии четырех партнеров велись в отчаянно резких тонах и едва неперешли в рукопашную. 1 мая и три остальных участника, тримелочно-расчетливых буржуа, выходят из дела, оставляя все предприятиена шее единственного в их компании идеалиста и утописта. Такимобразом, Бальзак шагнул значительно дальше, чем сам того желал. Вкачестве единоличного обладателя еще не напечатанного Лафонтена онвынужден принять на себя все производственные расходы и выложитьчудовищную для его тогдашних возможностей сумму, почти девять тысячфранков наличными. Откуда взялись эти деньги? Быть может, юныйиздатель в свободные часы снова состряпал два или три романа или егозажиточные родители решили, наконец, выделить двадцатишестилетнемуОноре небольшой капитал? Записи в бухгалтерских книгах разрешают этузагадку. Все три долговые расписки Бальзака выданы на имя мадам деБерни, которая, как впоследствии Франция и все человечество, явноподдалась магии его красноречия. И опять подруга, возлюбленнаяпытается проложить ему дорогу в жизнь.
Но тут Бальзак падает жертвой своеготемперамента. Разумно было бы дождаться успеха однотомника Лафонтена,а потом предпринимать издание очередного классика – Мольера. Нов игру вступает природный оптимизм Бальзака, всегда одерживающийпобеду над его расчетливым рассудком. Бальзак уже не способеноперировать малыми числами, существовать и трудиться в стесненныхобстоятельствах. Из бережливого студента, который трясется над каждымсу, он превратился в нетерпеливого игрока, в человека, не знающегоудержу и не ведающего предела, – таким он и останется досвоего смертного часа. Итак, поскорей прибавим к Лафонтену Мольера!Два тома сбыть с рук куда легче, чем один. У нас здесь не мелочнаяторговля!
Снова появляется на сцене пылкоебальзаковское красноречие, и на этот раз некий г-н д’Ассонвилль, другсемьи, проявляет готовность внести пять тысяч франков под Мольера.Таким образом, хотя еще не продан ни один экземпляр, Бальзак на свойстрах и риск уже вложил в свое предприятие четырнадцать тысяч франковчужих денег. Лихорадочно подгоняет о« выпуск обоих томов, дажеслишком лихорадочно, ибо оптовики, коварно используя неопытность ипыл энтузиаста, поставляют новоиспеченному издателю лежалую и грязнуюбумагу.
Виньетки Девериа, которые Бальзаку,опьяненному безудержно мчащейся фантазией, казались шедевром, втираже получились прескверно. Чтобы втиснуть всего Лафонтена в одинтом, пришлось дать чрезвычайно убористый шрифт, утомляющий самоеострое зрение. Даже предисловие, на скорую руку написанное Бальзаком,не сообщило ни малейшей привлекательности этим типографским ублюдкам.
Коммерческий результат оказываетсянисколько не лучше. Стремясь нахватать как можно больше денег,Бальзак назначил цену в двадцать франков за том. Несуразная ценаотпугивает книгопродавцев, и тысячи экземпляров, которые Бальзакмечтал увидеть в руках бесчисленных читателей, полегли на складахтипографа и издателя. Спустя год продано в общей сложности лишьдвадцать экземпляров одного из этих изданий, рассчитанных на массовыйспрос. А наборщики, и печатники, и поставщики бумаги – всетребуют наличных. Чтобы как-то облегчить свое положение, Бальзакпредлагает том уже всего за тринадцать франков. Тщетно. Он снижаетцену до двенадцати франков. И не получает ни одного заказа. Наконецон сбагривает весь тираж за смехотворно низкую цену, но и при этойсделке его надувают. После года отчаянной борьбы наступаетокончательная катастрофа. Вместо состояния, о котором мечтал Бальзак,у него пятнадцать тысяч франков долгу.
Любой другой на его месте капитулировалбы после столь страшного крушения. Но у Бальзака еще достаточно сил,чтобы не признать себя окончательно побежденным. Когда впоследствиипроваливаются его пьесы, он восполняет этот урон мировым успехомсвоих романов. Когда его травят кредиторы, когда судебные исполнителиподстерегают его у дверей, он забавляется тем, что водит их за нос.Он будет хвастать своими долгами, как своими триумфами. Но удвадцатишестилетнего Бальзака еще нет успеха, на который можноопереться, нет капитала, под который можно получить кредит. Он еще неНаполеон в царстве литературы и не может позволить себе потерпетьслучайное поражение. Быть может, стыдясь своих близких, всегдасомневавшихся в его способностях, быть может, не желая признатьсявозлюбленной, что потерял все в первой же игре, он удваивает ставку.Он видит лишь один способ спасти потерянные деньги: швырнуть вслед имновые. Какая-то ошибка вкралась, должно быть, в его начальныерасчеты, и Бальзаку кажется, что он обнаружил ее. Быть толькоиздателем – это скверная коммерция. Тебя норовят обжулитьалчные типографы. Они снимают сливки, а тебе, в лучшем случае,остается снятое молоко. Не писание книг, не издание их является,собственно говоря, выгодным делом, нет, нужно самому печатать книги.Только при этой отважной комбинации, когда он сам будет писать,издавать и продавать, только тогда способности его найдут настоящееприменение.
И Бальзак решает как можно скорейликвидировать последствия провала с Лафонтеном и Мольером и принятьсяза универсальное изготовление книг.
По старинному рецепту банкротов онпытается оздоровить обанкротившееся предприятие, непрерывно расширяяего. Начинается второй период великой коммерческой деятельностиБальзака. Он решает основать типографию.
Для этого предприятия у молодогочеловека, конечно, отсутствуют кое-какие весьма важныепредварительные условия. Во-первых, сам он не специалист и ровноничего не смыслит в типографском деле. Во-вторых, у него нет«королевского патента», необходимого в ту пору каждомуфранцузскому типографу. В-третьих, у него нет помещения и печатныхстанков. И, в-четвертых, начисто отсутствует оборотный капитал, безкоего нельзя получить разрешение, закупить материалы, приобрестимало-мальски подходящее помещение, а кроме того, нанять метранпажа,наборщиков и печатников. Но уж если человек непременно хочет взятьсяза безнадежное дело, то коварный случай с готовностью идет емунавстречу. Бальзаку удается отыскать специалиста, наборщика АндреБарбье, которого он заприметил еще в ту пору, когда издавалсяЛафонтен. Он убеждает Барбье принять на себя техническое руководство«Типографией Оноре Бальзака». Рекомендательное письмог-на де Берни обеспечивает ему патент типографа. Престарелый дворянинпишет министру и префекту полиции, и можно предположить, чьи нежныепальцы водили рукой податливого супруга:
«Я знаю этого молодого человека втечение продолжительного времени. Искренность его взглядов и егопознания в изящной словесности убеждают меня в том, что он в высшейстепени сознает обязательства, налагаемые на него этим родомдеятельности».
Рекомендация оказывается достаточной, ивласти выдают г-ну Оноре Бальзаку (Оноре де Бальзак еще не изобретен)разрешение по всей форме на право занятия типографским промыслом.
С подобным патентом в руках нетрудноприобрести любую типографию. В узеньком темном переулке Марэ, близулицы Рив Гош (позже переименованной в улицу Висконти), рядом сдомом, где в 1699 году умер Жан Расин, а в 1730 – АдриеннаЛекуврер, в первом этаже обретается тесная, грязная, захудалаятипография, настоящая «давилка», как ее называют наремесленном жаргоне. Владелец ее, некий господин Лоране Эне, давноуже мечтает избавиться от убыточного предприятия. Он спит и видит,как бы ему отыскать платежеспособного покупателя или, на худой конец,такого, который пообещает хорошо заплатить и представит солидныхпоручителей.
Все препятствия таким образомустранены. Остается лишь одно: купить нетрудно, трудно заплатить.Бальзаку для его нового предприятия требуется примерно от пятидесятидо шестидесяти тысяч франков – тридцать тысяч, чтобы перенятьпатент и типографию, и двенадцать тысяч в качестве гарантииметранпажу Барбье, который, по-видимому, не вполне убежден вкоммерческих талантах Бальзака. Кроме того, оказывается абсолютнонеобходимым произвести усовершенствования в устаревшем деле, котороепрежний владелец вел спустя рукава. Из этих пятидесяти-шестидесятитысяч франков человек, у которого за душой нет ничего, кромепятнадцати тысяч долгу, не может, само собой разумеется, внести ниединого су. К своему счастью или, скорее, несчастью, Бальзак находитсолидных поручителей, причем там, где всего менее можно было ихожидать. Родители Бальзака, никогда не чуравшиеся спекуляций,зажиточные буржуа, состояние которых к этому времени достигло двухсоттысяч франков наличными, располагают свободными деньгами. Как нистранно, они не оказывают никакого сопротивления проекту своего сына.Типография – это, во всяком случае, солидное дело, достойноебуржуа, это вовсе не такое пустое занятие, как сочинительство. И,по-видимому, Оноре, напористому фантазеру и вечному оптимисту,удалось нарисовать свое будущее занятие в таких радужных красках, чтосемейный совет решает превратить в капитал обещанную емуполуторатысячную ренту. Под поручительство родителей Бальзака другдома мадам Деланнуа присоединяет тридцать тысяч франков к оборотномукапиталу. Остальные деньги, по-видимому, и на этот раз вносит всегдаготовая на жертвы мадам де Берни. 4 июня 1826 года Оноре Бальзакофициально ставит в известность министерство:
«Я, нижеподписавшийся, владелецтипографии в Париже, извещаю настоящим, что переношу своеместожительство и свое предприятие на улицу Марэ, № 17, вСен-Жерменское предместье».
Начинается третий акт деловойтрагикомедии.
Эту удивительную типографию Бальзакпозднее описывал неоднократно, и многие примечательные страницы«Утраченных иллюзий» и «Дома кошки, играющей в мяч»бросают яркий свет сквозь затемненные с улицы стекла этой причудливоймастерской.
Тесная и кривая улочка Марэ расположенамежду Сен-Жермен де Пре и набережной Малакэ. Ни один солнечный луч неозаряет булыжную мостовую узенького переулка. Высокие въездные воротаперед дворами, оставшиеся еще с феодальных времен, служатдоказательством того, что в семнадцатом веке знать езжала сюда вкаретах. Но за два протекших столетия произошла переоценка ценностейи вкусы переменились. Родовая и финансовая аристократия давно ужеперебралась в более светлые и веселые кварталы, и мелкие ремесленникиютятся теперь в лачугах на этой замызганной и закопченной улочке, ещеболее унылой, чем в прежние времена.
Самый дом, в котором помещаетсятипография юной компании «Бальзак и Барбье», не обладаетдаже преимуществами обветшалого феодализма. Он возведен на местенекогда великолепного дворянского особняка и глубоко вдается в улицу.Переднее крыло его почти вплотную подступает к мостовой. Это наспехпостроенный доходный дом. Первый этаж состоит из единственногопросторного помещения, типографии, оттуда железная винтовая лестницаведет на второй этаж, где новый патрон оборудовал себе квартиру –передняя, темная кухня, крохотная столовая, украшенная ампирнымкамином, и, наконец, собственно жилая и рабочая комната с маленькимальковом. Это его первый настоящий очаг, и Оноре прилагает многолюбви и стараний, обставляя свою квартирку. Он обтягивает стеныголубым перкалем, выстраивает в шеренгу изящно переплетенные книги ирасставляет недорогие безделушки. Словом, делает все, что толькоможет, чтобы порадовать взор своей преданной и верной помощницы,которая изо дня в день посещает Бальзака в эти самые трудные егогоды.
«Она приходила каждый день, какблагодатная дрема, усыпляющая все горести».
Маленькое убежище, которое Бальзак,словно каюту, встроил в неустойчивый с самого начала корабль своегопредприятия, никоим образом не может быть занесено в его конторскихкнигах в графу роскоши или легкомыслия, ибо Бальзак принимает своеновое занятие вполне серьезно. С раннего утра до поздней ночи стоитон, засучив рукава, с распахнутым воротом, потея от усердия в душномпомещении, насыщенном испарениями машинного масла и сырой бумаги,среди двадцати четырех рабочих, и сражается, как гладиатор, чтобы неоставить без корма семь печатных станков. Он не страдает литературнымвысокомерием, и любой труд кажется ему приемлемым. Бальзак держиткорректуру, помогает набирать, вычисляет издержки на отправку ипересылку, собственноручно выписывает счета (некоторые из них дошлидо нас). Молодой, но уже несколько располневший типограф непрерывноснует в тесном помещении, лавируя среди станин и туго набитых тюков.Ему надо то приободрить рабочего, то зайти за низенькую стекляннуюперегородку, и здесь, среди шума стонущих, грохочущих и визжащихстанков, не успев отмыть руки от типографской краски и машинногомасла, он препирается с книгопродавцами и поставщиками бумаги,торгуясь из-за каждого су.
И никто из тех, кто в эти годыприставал к говорливому приземистому типографу со своими заказами илипретензиями, никогда, даже отдаленнейшим образом, не предполагал, чтоэтот отчаянно-красноречивый ремесленник станет величайшим писателемэпохи. Бальзак в те годы и впрямь распрощался со своими пышнымипритязаниями. Он типограф, и только типограф – всем своимнесколько тучным телом и всей своей необузданной душой. Иединственное его честолюбивое желание – поддерживать станки вдвижении, не дать предприятию работать вхолостую. Прощайте, безумныемечты о том, чтобы вручить французскому народу великих классиков!
Типография Бальзака и Барбье печатаетбез всякого разбора все, что придется, любой заказ. Первыепроизведения типографа Бальзака никоим образом не принадлежат кизящной словесности. Это проспект: «Противослизистые ПилюлиДолголетия, или Зерна Жизни». Второе произведение – речьв защиту женщины-убийцы, которое честолюбивый адвокат решил издать насвой счет. Третье произведение – шарлатанское объявление очудодейственном средстве – «Бразильская МикстураФармацевта Лепера». И пестрой чередой следует все, что валит вруки, все, что только несут ему, – брошюры, проспекты,творения классиков, стихи, рекламы, каталоги, забавные пустячки,«Спутник лесоторговца» и «Искусство завязыватьгалстук». Из собственных произведений Бальзак печатает толькоодно-единственное: «Словарик парижских вывесок дляпраздношатающегося», скромный труд, который он, по-видимому,наспех настрочил для издателя, чтобы хоть сколько-нибудь вырваться изотчаянного безденежья. Ибо дела с самого начала идут неважно, и,вероятно, со странным чувством держал Бальзак корректуру одного изпроизведений, отданных ему в печать: «Искусство платить долги иудовлетворять кредиторов… или настольная книга по коммерческомуправу для тех, чьи дела пришли в упадок». В этом «искусствеудовлетворять кредиторов» он так никогда и не достигсовершенства.
Первая же коммерческая операциянаглядно демонстрирует, что одинаковые силы вызывают различноедействие в различных областях. Тот же оптимизм, то же могуществофантазии, которые в сфере искусства воздвигают миры, в коммерческойсфере неизбежно приводят все в упадок. Бальзак спотыкается на первойже ступеньке. Чтобы обеспечить себе немножко оборотного капитала, онсбывает книгопродавцу Бодуэну залежи своих Лафонтенов и Мольеров засмехотворную сумму – все две с половиной тысячи экземпляров задвадцать две тысячи франков. Следовательно, восемь франков заэкземпляр вместо двадцати франков, намеченных в свое время. НоБальзаку до смерти нужны средства, и он ставит свою подпись. Желаякак можно скорее получить деньги, он не обращает никакого внимания нато обстоятельство, что Бодуэн вместо этих двадцати двух тысяч франковналичными с неожиданной щедростью отвалил ему целых двадцать семьтысяч, но в долговых обязательствах, выданных двумя книгопродавцами,из которых один проживает в провинции. Бальзак видит только эти пятьлишних тысяч и вместе с наживкой проглатывает и леску.
Вскоре, однако, обнаруживается коварныйкрючок. В тот момент, когда писатель собирается получить свои деньгиот обоих книгопродавцев, они объявляют себя банкротами.Бальзак-типограф, погрязший в долгах, не может ждать, пока пройдетраспродажа с торгов. Чтобы получить хоть малость, он соглашаетсязаприходовать наследство обанкротившегося провинциала и обретаетвместо наличных денег кипы бесполезной макулатуры – ветхиеиздания Гесснера, Флориана, Фенелона, Жильбера, пожелтевшие фолианты,годами пылившиеся на полках провинциальных книжных лавок. Такразыгрывается восхитительная комедия: Бальзак на наличные деньги,которые ссудила ему госпожа де Берни, напечатал однотомники Лафонтенаи Мольера и сбыл их, когда оказалось, что они туго расходятся, затреть исходной цены, чтобы снова раздобыть наличные. Но вместозвонкой монеты он получил только другие, ветхие и также совершенно неимеющие сбыта книги, то есть вместо одной макулатуры – другую,за которую, вероятно, ему дали бы еще в десять раз меньше, чем запрежнюю. Бальзак словно шел по стопам счастливчика Ганса из стариннойнемецкой сказки, который променял свое золото на корову, корову накозу, козу на гусыню, гусыню на камень и, наконец, обронил этоткамень в реку.
В громоздких тюках, перевязанные изапыленные, полегли теперь в типографии «Бальзак и Барбье»произведения усопших титанов. Но, увы, наборщики и печатники, которыеза еду, и питье, и жилье, и платье вынуждены расплачиваться наличнымифранками, вовсе не желают получить свой заработок в видезаплесневелых сочинений Фенелона, Флориана и т. д. Вскоре ипоставщики бумаги почуяли неладное. Они не склонны принимать долговыхобязательств и векселей Бальзака – автографы, которые тогда ещене считались драгоценными. Они безжалостно возвращают их и свирепонастаивают на немедленной оплате по счетам. Низенькая стекляннаяперегородка больше не служит надежным укрытием. Все реже показываетсяБальзак в типографии, в особенности когда приближается конец недели,все чаще и чаще его нет в мастерской. Он обходит конторы дельцов,умоляя об отсрочке своих векселей, обивает пороги банкиров, друзей иродни, чтобы раздобыть хоть немного наличных. Все сцены унижения,незабываемо описанные им впоследствии в «Цезаре Бирото»,пережил он в те месяцы, когда отчаянно боролся за сохранение своегопредприятия.
Но даже при его самсоновых силахБальзак не может больше удерживать крышу над головой. Летом 1827 годавсе утрачено, нельзя наскрести ни одного су, чтобы уплатить рабочим.Типограф Бальзак так же не состоялся, как перед тем Бальзак-издатель,а еще раньше автор «Кромвеля». И теперь для типографииостаются лишь две естественные и логичные возможности: либо публичнаяпродажа за долги, либо тихая ликвидация. Но, пренебрегая этими двумявозможностями, Бальзак избирает третью. Подобно своему бессмертномусопернику, он не возвращается побежденным на остров Эльбу, апредпринимает попытку выиграть свое Ватерлоо. Нисколько не наученныйгорьким опытом, он снова повторяет прежнюю попытку спасти давно ужеобанкротившееся предприятие и снова расширяет его. Когда издательствобольше не смогло держаться на поверхности, он привесил к нему вместоспасательного пояса типографию. Когда типография начала пускатьпузыри, он попытался вытащить ее, прибавив к обанкротившемусяпредприятию еще и словолитню. В этом, как и во всех прочихпредприятиях Бальзака, трагично именно то, что в основе своей онинеплохо задуманы. В этом писателе бок о бок с фантастом обитаетпрожженный реалист с ясным взором адвоката, дельца. Сам по себепроект однотомного издания классиков вовсе не был бессмыслен. Позднееиздания подобного типа действительно завоевали популярность. Да иоснование типографии само по себе не было абсурдным – спрос напечатную продукцию в те годы быстро возрастал. А третий проект,словолитня, был даже особенно многообещающим.
Бальзак кое-что слышал о новом методепечати, о так называемой «фонтерреотипии», изобретеннойнеким Пьером Дерешалем. С помощью ее можно достичь лучшихрезультатов, чем при обычной стереотипии, «без использованияплавильного тигля для отливки матриц и без необходимостипереворачивать и править отлитые страницы». Бальзак мгновеннозагорается.
Взором, опережающим десятилетия, онраньше прочих увидел, что на заре промышленного века любой методудешевления и упрощения производства окажется победителем, чтонаибольшие выгоды даст всякое изобретение, которое уменьшитпроизводственные расходы или ускорит темп производства товара.Проблема подобного изобретения – его романы служат томудоказательством – непрестанно занимала Бальзака. Не случайноДавид Сешар в «Утраченных иллюзиях» – в этомзеркальном отображении типографской деятельности самого писателя –пытается усовершенствовать процесс производства бумаги, который сулитмиллионную прибыль. Его Валтасар Клаас в «Поисках абсолюта»,его Цезарь Бирото, изобретатель «Крема султанш»1,его живописец Френхофер, его музыкант Гамбара – все онистремятся открыть такой новый коэффициент полезного действия, которыйдолжен привести к еще небывалым результатам.
Из всех поэтов эпохи после Гёте никтоне следил за всеми достижениями науки с такой любознательностью итаким живым участием, как Бальзак. Он предвидел, например, что ручнойнабор и отливка вручную, при фантастически возрастающем спросе напечатное слово, по необходимости вскоре будут механизированы.«Фонтерреотипия» кажется весьма многообещающимначинанием, и с нетерпением оптимиста и с отчаянием банкрота Бальзакхватается за эту новую возможность.
18 сентября 1827 года, когда типографияуже агонизирует, он основывает новое общество. В него входит Барбье,компаньон Бальзака, и некий Лоран, только что ликвидировавший сторгов обанкротившуюся типографию «Жилле и сыновья, РюГарансьер, 4». В декабре рассылаются первые проспекты.По-видимому, Лоран поставляет материал, Барбье берет на себятехническое руководство, Бальзак – пропаганду нового метода.Теперь конец трудоемкому и кропотливому акцидентному набору! Новоедело будет поставлено на широкую ногу! Бальзак изготовляетвеликолепный альбом, в котором наглядно представлены образцы, всеновые способы, применяющиеся в печатне, а также виньетки и заставки,которые благодаря новому методу могут быть предложены типографиям илииздателям. Новый каталог уже тщательно оформлен, когда Барбье, третийпайщик, внезапно объявляет, что больше не желает принимать участия вделе. Как бы корабль не затонул еще в гавани!
Желая преодолеть этот опасный кризис,снова приходит на помощь вернейшая из верных, мадам де Берни.Заручившись полномочиями от своего супруга, она принимает на себяобязательства отступника Барбье. Девять тысяч франков наличными,брошенные ею вслед за всеми уже потерянными деньгами, помогают намгновение – и вот баркас опять сошел с мели. Но уже слишкомпоздно. Великолепный альбом с образцами, рассчитанными на привлечениепокупателей и заказчиков, не готов к сроку, и обеспокоенные уходомБарбье, который кажется км единственным заслуживающим доверия,кредиторы осаждают типографию. Поставщики бумаги и книготорговцыпредъявляют к оплате свои счета, ростовщики свои векселя, наборщики ипечатники требуют, чтобы их труд был вознагражден. Никто не обращаетбольше внимания на уверения Бальзака, что отныне благодаря новомуметоду его дело даст тысячи и десятки тысяч прибыли. Никто непринимает больше долговых обязательств ни от фирмы «Бальзак иБарбье», ни от самого Оноре Бальзака. 16 апреля 1828 годатретье по счету товарищество, которое должно было действовать втечение двенадцати лет, вынуждено объявить себя несостоятельным.Бальзак обанкротился, и обанкротился трижды – как издатель, кактипограф и как владелец словолитни.
Ужасную весть не удается большезамалчивать. Необходимо оповестить семью, дабы она не узнала онесчастьях своего отпрыска, о клейме банкротства на имени Бальзакнепосредственно из газет. Сообщение о банкротства типографии исловолитни словно удар молнии поражает родительский дом.
Мать пытается утаить от своеговосьмидесятидвухлетнего супруга потерю капитала, вложенного в дело, исперва это удается. Но тут возникает неумолимый вопрос: должна лисемья дать своему невезучему сыну катиться по наклонной плоскости,или следует принести новую жертву и спасти его коммерческую честь?
Мать Бальзака – ограниченнаябуржуазка, бережливая, упрямая, корыстолюбивая, ожесточенноотстаивающая каждое сбереженное су. Сына, который повесил у себя вкомнате крохотную гравюру, она считает мотом. Даже когда он былребенком и жил в интернате, она ни разу не послала ему хоть самуюмалость на карманные расходы. И поэтому следовало ожидать, что она,конечно, не вскроет свою все еще увесистую кубышку. Но мать Бальзакабуржуазка и в ином смысле этого слова, ибо она опасается за своедоброе имя и паче всего боится людских пересудов. Мысль о том, чтоимя Бальзак появится во всех газетах под рубрикой «продажа сторгов», невыносимым бременем ложится на ее мещанскую гордыню,на все ее добродетели, которыми она кичится перед соседями и передродней. Итак, она решает – можно себе представить, в какомотчаянии, – вновь принести жертву, чтобы предотвратитьоткрытую, бесчестную, постыдную продажу с торгов.
Двоюродный брат, г-н де Седилло, беретна себя, по ее просьбе, тяжкий труд – ликвидировать дело. Этобудет нелегко, ибо Бальзак так переплел, так перепутал обязательстваразличных своих предприятий, что г-ну Седилло потребуется не меньшегода, чтобы точно установить состояние активов и пассивов и покрайней мере частично удовлетворить кредиторов. Его первый разумныйшаг – полностью устранить Бальзака. Фантасты и прожектеры ненужны в таком точном и кропотливом деле. Только через двенадцатьмесяцев унылая работа доведена до конца. Типографию, обремененнуюдолгами на сумму свыше сотни тысяч франков, вместе с патентом «ашестьдесят семь тысяч франков наследует Барбье, так что семействоБальзак несет здесь потерю от сорока до пятидесяти тысяч франков.Г-жа де Берни, которая также вложила пятьдесят четыре тысячи франковради своего возлюбленного, получает в качестве весьма недостаточнойкомпенсации наборный цех, который она передает своему сыну Александруде Берни для дальнейшего ведения дела. Словом, все доверившиесяфинансовому гению Бальзака теряют немалые деньги. Но благодаряудивительной иронии судьбы типография и словолитня начинаютнемедленно окупаться, едва поэт оставляет дела и предприятияминачинают управлять, как и следует в реальных буднях, с упорством итерпением, которых требует коммерция.
Бальзак снова возвращается в тотединственный мир, где его фантазия способна плодотворно развернуться– в сферу искусства.
Теперь, когда кузен Седилло, наконец,завершил ликвидацию фирм «Бальзак и Барбье» и «Бальзаки Лоран», Бальзаку тоже приходится подвести итоги. Вматериальном смысле это уничтожающий баланс. Писателю двадцать девятьлет, но он менее свободен, чем когда-либо прежде. Достояниедевятнадцатилетнего Оноре было равно нулю, и он никому не был долженни гроша. У двадцатидевятилетнего Оноре по-прежнему ни гроша, нодолжен он около ста тысяч франков своим родным и своей подруге.Десять лет он работал без передышки, без разрядки, без наслаждения, ивсе напрасно. Он шел на любое унижение, он исписал тысячи страниц подчужими именами, он, как делец, с утра до вечера торчал за своейконторкой, если только не бегал в поисках клиентов или не боролся сназойливыми кредиторами. Он ютился в жалчайших каморках и вынужденбыл принимать от семьи горький хлеб зависимости – и все длятого, чтобы после титанических усилий стать во сто крат бедней и втысячу раз несвободней, чем был прежде. Сто тысяч франков долгу затри года коммерческой деятельности станут тем сизифовым камнем,который Бальзак всю жизнь с нечеловеческим напряжением вновь и вновьбудет толкать ввысь и который, вновь и вновь срываясь, будет тащитьего за собой в пропасть. Эта первая в жизни ошибка обречет егонавечно остаться должником. Никогда не исполнится его юношеская мечтаобрести творческую свободу и независимость.
Но этому сухому пассиву, как бывыписанному из конторских книг, противостоит ни с чем не сравнимыйактив. Все, что потерял Бальзак-делец, он выиграл как писатель, какхудожник, – выиграл в другой, более ценной монете, имеющейвсемирное хождение. Ибо три года усилий, непрестанной борьбы ссопротивляющейся действительностью научили романтика, который доселелишь в подражательной манере набрасывал эскизы чрезвычайноненатуральных фигур, видеть реальный мир со всеми его повседневнымидрамами. И каждая из них, по позднейшему выражению Бальзака, столь жепотрясающа, как трагедия Шекспира, и столь же беспощадна, каксражение Наполеона.
Он постиг чудовищную, демоническуювласть денег в наш меркантильный век. Он постиг, что битвы за вексельи за долговое обязательство, уловки и проделки, ежечасноразыгрывающиеся в душных лавчонках и солидных конторах Парижа,требуют не меньших усилий, чем подвиги байроновских корсаров иблагородных рыцарей Вальтер Скотта. Именно потому, что он трудилсявместе с рабочими, боролся с лихоимцами, с настойчивостью отчаянияторговался с поставщиками, он приобрел неизмеримо больше познаний вовсем, что касается общественных взаимоотношений и противоречий, чемвсе его великие коллеги – Виктор Гюго, Ламартин или Альфред деМюссе. И покуда они заняты только поисками романтики возвышенного иблагородного, он научился видеть и изображать бесконечно малое,низменно уродливое, сокровенно жестокое в человеке. К пылкомувоображению юного идеалиста прибавилась ясность реалиста, скепсисодураченного. Уже ничье величие не будет ему импонировать. Никакиеромантические покровы не введут его в заблуждение, ибо он заглянул всамое нутро социальной машины и разглядел там цепи, которымиприковывают должников, и люки, через которые ускользают откредиторов. Он знает, как наживают деньги и как их утрачивают, какведут процессы и как делают карьеры, как проматывают состояния и каккопят, как обманывают и других и самих себя.
Впоследствии Бальзак с полным правомскажет лишь оттого, что в молодости он переменил столько профессий иполучил столь ясное представление о взаимосвязях между ними, он сумелдать верное описание своей эпохи. И именно поэтому его величайшиешедевры: «Утраченные иллюзии», «Шагреневая кожа»,«Луи Ламбер», «Цезарь Бирото» – этивеликие эпосы буржуазии, биржи и коммерции, были бы немыслимы безглубоко пережитых им разочарований его коммерческих времен. Лишькогда воображение писателя переплелось с действительностью, лишькогда действительность густо пронизала всю ткань вымысла, лишь тогдавозникла волшебная субстанция бальзаковских романов, великолепная ипотрясающая смесь реализма и фантазии. Только теперь, когда Бальзакпотерпел крушение в реальном мире, в нем созрел художник, чтобы рядомс этим миром создать свою собственную и властвующую над реальностьювселенную.
VI. Бальзак и Наполеон
«Что он начал мечом, я довершупером».
После такой полнейшей катастрофыследовало бы ожидать, что под обломками всех несбывшихся упованийокажется погребенной и самоуверенность чрезмерно торопливого дельца.Но Бальзак, когда над ним рушится кровля, ощущает только одно –он снова свободен и может начать все сначала. Его жизнестойкость,унаследованная от отца и, вероятно, от многих железных крестьянскихпоколений, вовсе не задета этим крушением, и он отнюдь ненамеревается посыпать главу пеплом и оплакивать потерянные деньги. Вконце концов деньги, которые он потерял, принадлежали не ему, и долгидо самой его смерти именно потому, что они так неизмеримы, останутсядля него столь же нереальными, как и сколоченное им состояние.Никогда ни одно поражение не поколеблет его стихийного оптимизма.Катастрофу, которая другим, более слабым, сломила бы хребет, он, этотгигант воли, почти не ощутил.
«Во все периоды моей жизни волямоя преодолевала все несчастья».
Тем не менее первое время оказываетсянеобходимо, хотя бы из соображений приличия, стать по возможностиневидимым, не говоря уже о том, что у Бальзака есть веские основанияне указывать кредиторам своего адреса во избежание нежелательныхвизитов. Подобно краснокожему из обожаемых им романов ФенимораКупера, он некоторое время практикуется в искусстве заметать следы. Итак как, желая возможно больше заработать и повинуясь воле мадам деБерни, он хочет остаться в Париже, ему необходимо сменить квартиру,не осведомляя о том полицию. Свое первое убежище он обретает у АнриЛатуша1,с которым подружился в последние месяцы.
В парижском журнальном мире Латушчувствует себя как рыба в воде. Он в известной мере покровительствуетюному и решительно никому еще неведомому Бальзаку. Обладая дарованиемженственным, не столько оригинальный, сколь переимчивый, Латуш был,как все полуталанты, любезен и услужлив в годы своего успеха. Зато,вкусив горечь провалов, он стал решительным мизантропом. Именноособое чутье к чужой одаренности позволило ему, заурядномусочинителю, приобщиться и к чужому бессмертию. Он спас для потомствастихи Андре Шенье, которые ревнивый братец казненного поэта четвертьвека держал под замком в ящике своего письменного стола. Этобесспорная заслуга Латуша. И если он сам не создал ни одногостихотворения, хоть сколько-нибудь заслуживающего упоминания, затоему обязаны известностью истинные шедевры французской лирики –удивительные строфы Марселины Деборд-Вальмор1,его любовницы, которой он был столь неверен. Об этом же чутьесвидетельствует и его товарищеское участие к судьбе обанкротившегосятипографа, к судьбе человека, который, стоя на пороге своеготридцатилетия, не написал еще ни одной достойной строчки. Латуш, какникто другой, вселяет в Бальзака отвагу и призывает его вернуться клитературным – занятиям. Однако Бальзак недолго выдерживает вубежище у благодушного, но утомительно словоохотливого приятеля.
Чтобы работать так, как работаетБальзак, то есть дни и ночи напролет, без перерывов и остановок,требуется полное уединение, пусть крохотная, но непременно своякелья. И, желая дать преследуемому Оноре хоть немного покоя,необходимого для его новых начинаний, сестра и зять Сюрвилльразрешают ему воспользоваться их именем, ибо если Бальзак сниметкомнату на собственное имя, то кредиторы, рассыльные и судебныеисполнители оборвут звонок у его дверей.
Итак, в марте 1828 года никому неизвестный г-н Сюрвилль снимает маленький особняк на улице Кассини,тот самый особнячок, который отныне в течение девяти лет будетглавной квартирой Бальзака, домишко в четыре-пять комнат, которые оннаселит сотнями и тысячами своих воображаемых персонажей.
Улица Кассини по местоположению своемуобладает неисчислимыми выгодами. Это улица на окраине, где обитаетмелкий люд и где едва ли станут искать сочинителя, улица неподалекуот обсерватории, уже возле городской черты.
«Эта улица, собственно, уже неПариж, но все же она принадлежит городу. В местности, где онарасположена, есть и площади, и переулки, и бульвары, и фортификации,и сады, и проспекты, и проселочные дороги. Это уже почти провинция ивсе-таки еще столица. Это и город и сельская местность. Собственноговоря, это настоящая глушь».
Подобно рыцарю-разбойнику изуединенного замка, Бальзак может отсюда по ночам врываться в «Парижу моих ног», в «Париж, который я хочу завоевать»,перебираясь на другую сторону по разводному мосту, так что никакойнавязчивый визитер не в состоянии застать его врасплох. Тайну этогоместожительства знают только его верный друг, живописец Огюст Борже,обитающий в этом же доме этажом ниже, да нежнейшая мадам де Берни,которая, очевидно, помогала ему выбрать его жилье. Ибо дом этотрасположен не только за углом от ее собственного, но обладает еще иособой приятностью: узкая черная лестница ведет со двора черезпотайную дверь прямехонько в спальню Бальзака, так что дажечрезвычайно частые посещения не смогут повредить репутации г-жи деБерни.
Сама по себе квартира весьма дорогая,если сравнить ее с квартирой на улице Ледигьер. Вместо шестидесятифранков, которые он платил за свою мансарду, эти комнатушки –салон, гостиная, кабинет и спальня с маленькой кокетливой ваннойкомнатой – обходятся в четыреста франков в год. Но Бальзакзнает толк в опасном искусстве превращать дешевое в дорогостоящее. Ине успел он снять, да еще под чужим именем, квартиру, как имовладевает желание роскошно обставить ее.
Подобно Рихарду Вагнеру, тоже вечноопутанному долгами, Бальзак, который надрывается, чтобы создать себесостояние, непременно хочет, чтобы окружающая его обстановкапредрекала роскошь, ожидающую его в грядущем. Так же как Вагнер,который в каждом новом жилье сразу зовет обойщика, ибо ему необходимыбархатные портьеры, штофная обивка, тяжелые и толстые ковры, безкоторых он не может прийти в творческое состояние, так же и Бальзаку,несмотря на монастырский режим его работы, необходима пышная,чрезмерно пышная, громоздкая и, по правде говоря, довольно безвкуснаяобстановка.
Всю жизнь он будет испытыватьнаслаждение, обставляя квартиру; и так же как в своих романах, он,сочетая познания обойщика, портного, коллекционера, создает вокругкаждого из своих персонажей комнаты, дома, дворцы со всемимельчайшими аксессуарами, чтобы на этом фоне как можно пластичнеевыделить главные фигуры, точно так же и сам он нуждается в особовычурном обрамлении. Это покамест еще не те драгоценные предметы,которые он начнет коллекционировать позже. Не итальянская бронза, незолотые табакерки, не кареты, украшенные гербами, и не кокетливые ироскошные пустяки, в погоне за которыми он в течение двух десятилетийрастрачивал часы ночного сна, да и здоровье в придачу. На Рю Кассиниего окружают лишь мелкие роскошества. Покамест Бальзак шныряет повсем старьевщикам и антикварам лишь затем, чтобы приобрестисовершенно бесполезные украшения – кабинетные часы, канделябры,статуэтки и всякие дамские побрякушки – в дополнение к темнемногим предметам, которые он тайком от кредиторов вывез из квартирына улице Марэ.
Не только семейство, но и приятель егоЛатуш считает эту бабью любовь к барахлу при полнейшем отсутствииденег совершенно абсурдной.
«Вы все такой же. Вы избралиместопребыванием Рю Кассини, но вовсе на ней не живете. Выоколачиваетесь где угодно, но только не там, где вас ожидает полезнаядеятельность, которая дает средства к существованию. Вы всей душойпривязаны к коврам, к шкафам из красного дерева, кбессмысленно-вычурным книгам, к никому не нужным кабинетным часам иэстампам. Вы заставляете меня обрыскать весь Париж в погоне заканделябрами, которые никогда не будут светить вам, и при этом у васнет двух медяков в кармане, чтобы иметь возможность навеститьбольного друга».
Но эта внешняя роскошь, вероятно,необходима Бальзаку именно потому, что она гармонирует с еговнутренним богатством. Рабочая его комната напоминает монашескуюкелью и навсегда останется такой: столик, который он с суевернойпривязанностью перевозит с квартиры на квартиру, канделябр (Бальзакработает преимущественно по ночам), стенной шкаф для бумаг ирукописей. Но гостиная должна выглядеть кокетливо, спальня и особеннованная – располагать к неге. В то самое мгновение, когда этотаскет выходит из темной кельи, когда он пробуждается от творческогосна, он хочет видеть теплые чувственные краски, прикасаться к нежнымтканям, к золотистому облаку с небес богатства. Он хочет, чтобы егоокружало нечто превосходящее привычные обывательские мерки, чтобы неслишком резко пробуждаться в этой другой действительности. Но откудаберет Бальзак средства на свои приобретения? У него нет никакихдоходов, у него только шестьдесят тысяч франков долга, на которыенарастают проценты – шесть тысяч франков в год. Как может он,который едва сводил концы с концами на улице Ледигьер, когда самскреб и швабрил свою каморку и сам ходил по воду за шесть улиц,только бы сэкономить су, причитающееся водоносу, – какможет он теперь, при таких безмерных долгах, покупать не только самоенеобходимое, но приобретать и столько предметов роскоши?
Герои его романов – его де Марсе,Растиньяки, Меркаде – разъяснят этот парадокс. Десятки разбудут они отстаивать тезис, согласно которому отсутствие долгов илинезначительные долги делают людей бережливыми, а исполинские –расточительными.
Обладая сотней франков в месяц на улицеЛедигьер, Бальзак долго мусолил каждый франк, прежде чем расстаться сним. При шестидесяти тысячах франков долгу, этой астрономической длянего сумме, Бальзаку безразлично – переплести ли свои любимыекниги в неприглядный коленкор или алый марокен, сберечь ли несколькосотен или лучше наделать долгов еще на много тысяч. Он долженпробиться – так аргументируют его герои, так живет иаргументирует Бальзак. Он должен стать знаменитым, или жениться набогачке, или сорвать куш на бирже – и тогда все затратыокупятся. А если это ему не удастся – что ж, тогда пустьотдуваются кредиторы.
Оноре Бальзак решил не отступать. Лишьтеперь, он знает это, начинается настоящая борьба, и отныне уже неради скудных гонораров, не ради мимолетных побед в никому неведомыхстычках, а ради великой и решающей цели. В его нищенском кабинетестоит на камине единственное украшение – гипсовая статуэткаНаполеона, быть может, чей-то подарок, быть может, он сам ее где-топодобрал. И Бальзаку кажется, что взор завоевателя вселеннойнаправлен на него. Он принимает этот вызов, берет клочок бумаги ипишет:
«Что он начал мечом, я довершупером».
И приклеивает этот девиз к камину.Пусть этот призыв – осмелиться на грандиозное деяние,сравниться с величайшим человеком всех времен, с человеком, который втакой же тесной парижской мансарде долгие годы ждал своего часа,прежде чем, обнажив меч, стал повелителем эпохи, – всегдабудет перед его глазам».
И полный такой же решимости, как он,усаживается Оноре Бальзак за письменный стол, чтобы с пером –своим оружием – и несколькими стопами писчей бумаги –своими боеприпасами – завоевать вселенную.
Необычайное превосходстводвадцатидевятилетнего Бальзака над девятнадцатилетним заключается втом, что он знает теперь, что он хочет создать. Только в ожесточеннойборьбе ощутил он свою силу и постиг, что для удачи в любом деленеобходимо направить всю свою волю лишь к одной цели, сосредоточитьее на одном-единственном направлении.
Только когда человек не знает колебанийи не разбрасывается, только тогда воля его способна творить чудеса.Свойственная ему мономания – умение жертвовать всем радиодной-единственной всепоглощающей страсти (в бесчисленных вариацияхвоплотит Бальзак эту «коренную идею» своей психологии) –придает ему силу и неудержимо двигает его вперед, не наталкиваясь насопротивление. Теперь для него становятся ясны его ошибки и причиныего коммерческих поражений: он не предался своим делам всей душой, онне сосредоточился на них целиком, он не гнался за каждым су и каждымзаказом с пылкой алчностью истинного коммерсанта. Он между делом ещеписал и читал книги. Он не каждым нервом своего тела, не каждымпомыслом своего разума служил исключительно своему предприятию, своейпечатне. Если теперь он снова попытается заняться литературой, то емупридется вложить в это дело несравненно больше страсти и действоватьгораздо более энергически, чем до сих пор. Все предварительныеусловия для этого уже существуют. Он набил себе руку на бесчисленныханонимных набросках. Он вступил в бесчисленные контакты сдействительностью. Он познал людей, наблюдая их. Он познал насобственной шкуре все тяготы жизни, и теперь у него хватит материала,чтобы писать и повествовать в течение всей своей жизни. Как мальчик,отданный в ученье, он прислуживал многим господам, он служил ипотребностям времени и злобе дня. Теперь он приближается к тридцатигодам. Пора ученичества миновала. Он должен направить всю свою волюна творчество. И он станет мастером.
Да, он готов нести ответственность засебя и за свое творчество. И это явствует из его решимостиопубликовать, наконец книгу под собственным именем. Покамест онукрывался под псевдонимами и желал только сбыть с рук бесчисленныелисты расхожего печатного товара, чтобы возможно быстреезаприходовать гонорар, он мог позволить себе роскошь бытьлегкомысленным.
Все упреки и все хвалы, которыевызывали эти второпях написанные сочинения, относились только квоображаемым господам де Сент-Обену или Вьелергле. Но на этот раз,когда он решил высоко поднять марку Оноре Бальзака, когда дело идет отом, чтобы пробиться сквозь густую толпу сочинителей и сквозь плотнуюмассу книг и книжонок, он не желает больше, чтобы его смешивали сдрянными авторами бульварных романов и исторической писанины в духемисс Анны Рэдклифф. В 1828 году Бальзак решает выступить с поднятымзабралом и помериться силами с самым везучим, с самым прославленнымавтором исторических романов, с самим Вальтер Скоттом. Он собираетсяоспорить пальму первенства у шотландца и не только завоевать ее, но ипревзойти великого романиста. Под звуки фанфар в предисловии к новойкниге Бальзак открывает турнир:
«Автор отнюдь не намеренпридерживаться такого способа изложения событий, при котором сухиефакты следуют один за другим, а действие развивается постепенно, шагза шагом. Он не хочет быть анатомом, демонстрирующим скелет, костикоторого заботливо перенумерованы. В наши дни следует ясно и понятноизложить великие уроки, которые встают перед нами в раскрытой книгеИстории. Многие талантливые писатели постоянно следовали этомуметоду, и автор причисляет себя к ним. Он предпочитает вместо сухогопротокола дать живую речь, вместо отчета о битве – описаниесамой битвы. Эпическому повествованию он предпочитает драматическоедействие».
Впервые после «Кромвеля»,этой незрелой юношеской попытки, Бальзак ставит перед собой задачу,которая требует всех его сил. Изумленный мир скоро узнает, какуюнеимоверную энергию он при этом высвобождает.
Сюжет своего первого настоящегопроизведения Бальзак подготавливал исподволь. Среди его бесчисленныхбумаг обнаружены наброски к роману, в котором должен был изображатьсяэпизод из времен вандейского восстания против Французской республики.Кроме того, Бальзак заготовил отдельные эпизоды еще для одногоанонимного сочинения, действие которого должно было происходить вИспании. Но теперь благодаря возросшему чувству ответственностиБальзак уже понял, как малодостоверны, как скудно документированыстарые исторические романы. Писатель, который хочет приблизиться кдействительности, не должен заставлять своих героев играть на фонепестро размалеванных кулис, – нет, он должен правдиво иживо изобразить среду, их окружающую.
Прежде, когда он кропал романы изсредневековой жизни, то, в худшем случае, разве несколькопрофессоров-специалистов могли бы обнаружить в них расхождения сдействительностью. Но борьба Вандеи происходила не в столь отдаленныевремена. Еще живы сотни очевидцев, сражавшихся в батальонах «Синих»или в крестьянских отрядах Кадудаля1.
Итак, Бальзак теперь основательноберется за работу. Он извлекает из библиотек мемуары современников,он изучает отчеты о военных действиях и делает подробные выписки.Впервые обнаруживает он, что именно мелкие, неприметные, нодостоверные детали, а вовсе не размашистые мазки, заимствованные удругих авторов, придают роману жизненное правдоподобие. Но без правдыи правдоподобия не может быть искусства, и никогда образы не оживут,если они не показаны в связи с непосредственным своим окружением, спочвой, пейзажем, средой, если они не овеяны специфическим воздухомэпохи. В первом же правдивом и самостоятельном своем произведенииБальзак становится реалистом.
Два-три месяца кряду Бальзак читает иизучает материалы. Он просматривает все доступные ему мемуары, ондостает карты, стараясь возможно более точно установить передвижениявойск, разобраться в каждом отдельном военном эпизоде. Однако книгиникогда не в состоянии заменить непосредственного зрительноговосприятия, даже если читатель обладает величайшим воображением.Скоро Бальзак убеждается, что для того, чтобы точно описатьпутешествие м-ль де Верней, он должен проделать в почтовой карете тотже путь, что и его героиня; что для того, чтобы передать воздух,атмосферу и подлинный колорит местности, он должен сравнить картины,которые создает его, быть может, слишком пылкое воображение сдействительностью.
Случай приходит ему на помощь. Один изстарых республиканцев, участник кампании против шуанов, генерал напенсии, живет как раз в Фужере, где некогда происходили военныедействия, и к тому же этот барон де Поммерейль оказывается стариннымдругом семейства Бальзак. Оноре должен использовать такое необычайноестечение обстоятельств, даже если ему придется занять денег на дорогуили раздобыть их всяческой работенкой. Самые дотошнейшие бальзаковедыне знают, сколько безыменной негритянской работы выполнял Бальзак вту пору, когда он писал уже свои настоящие книги.
С обезоруживающей откровенностьюБальзак просит барона де Поммерейль извинить его за то, чторасстроенные финансы вынуждают его прибегнуть к гостеприимствубарона. Барон де Поммерейль, старый рубака, который в своемуединенном гнезде томится, вероятно, отчаянной скукой, рад-радешенекнайти кого-нибудь, кто, развесив уши, со страстным участием внимал быего рассказам о давно позабытых подвигах. И поэтому он немедленноотвечает, что гость может приехать.
Двадцатидевятилетний Бальзак еще необременен багажом. Его еще не снедает тщеславный снобизм, как в болеепоздние времена, когда он старается выбрать самый роскошный и дорогойиз всех ста тридцати своих жилетов. Он еще не путешествует всобственном экипаже, сопровождаемый ливрейным лакеем. Очень скромно,даже бедно одетый и нисколько не привлекательный молодой человекзабирается на самое дешевое место в дилижансе. Но даже это для негослишком большая роскошь. У него нет денег, чтобы доехать до конечногопункта. Последний отрезок пути он, бережливости ради, вынужденпроделать пешком, семеня своими короткими ножками. В результате этогопробега по большой дороге и без того небезупречный туалет молодогосочинителя приходит в окончательное расстройство. Когда он в поту ипыли стучится у дверей генерала де Поммерейля, его сперва принимаютза бродягу. Но, едва переступив порог, он со всей непосредственностьюмолодости отдается счастливому чувству: наконец-то у него есть кров,стол и постель на несколько недель, а быть может, и месяцев, и первоежалкое впечатление, которое он производит, тотчас же исчезает. Мадамде Поммерейль описала впоследствии эту первую встречу, оставив намвыразительное изображение молодого Бальзака, той жизнерадостности,которая струилась тогда из его глаз, слов, из каждого его движения:
«Это был низенький молодойчеловек, коренастый; плохо сшитое платье делало его еще болеенескладным. На нем была отвратительная шляпа, но как только он ееснял, все остальное стушевалось перед выражением его лица. Я смотрелатолько на его голову. Вы не можете себе представить этот лоб, этиглаза – вы, которые их не видели, – огромный лоб,как будто облитый сиянием, и карие глаза, полные золота, выражавшиевсе так же ясно, как слова. У него был толстый квадратный нос,громадный рот, который все время смеялся, несмотря на скверные зубы.Он носил густые усы, и его длинные волосы были откинуты назад. В товремя, особенно по приезде к нам, он был скорее худ и показался намизголодавшимся.
Во всем его облике, в жестах, в манереговорить, держаться было столько доброты, столько чистосердечия,столько наивности, что невозможно было знать его и не любить. Ипотом, что в нем было замечательнее всего, так это его постояннаяжизнерадостность, которая прямо била из него ключом и заражала всех».
Его так хорошо кормят, что «своюновообретенную дородность и свежий цвет лица» он теряет лишь вПариже некоторое время спустя. Вместо предполагавшихся двух недель онпроводит у Поммерейлей два месяца. Он слушает рассказы очевидцев,ездит по округе и делает заметки. Он забывает Париж, своих друзей,забывает даже мадам де Берни, которой свято обещал посылать дневникисо своими каждодневными впечатлениями. Он живет сейчас с тойнапряженностью, которая является у него предпосылкой творческойудачи. Словно мономан, одержим он только работой и уже черезнесколько недель может вручить Латушу большую часть своего романа.
Нюх к чужому таланту –единственный дар Латуша. Он сразу чувствует, что Бальзак станетвеликим писателем. Однако уверенность Латуша при всей его искренностии убежденности выражается, к сожалению, в материальной форме. Онрешает «поставить» на Бальзака, на эту «лошадку»,и предлагает ему, зная его бедственное положение, тысячу франков заправо издания еще не завершенного романа. У Бальзака нет выбора. Хотяон получал уже полторы и даже две тысячи франков за свои прежние, безособого труда состряпанные книжонки, он не в силах устоять передсоблазном получить тысячу франков наличными. Сделка совершилась, и,как обычно бывает на этом свете, дружба пошла прахом. Латуша ожидаетнеприятный сюрприз. Привыкнув смотреть на Бальзака, как нарасторопного и толкового батрака, который без промедления, точно всрок, поставляет нужное количество убийств, отравлений ичувствительных диалогов, он весьма досадует, увидав, что на этот разБальзака приходится подстегивать. Бальзак не сдаст свою рукопись,пока сам в глубине души не будет доволен ею. И новая проволочка: едваудалось вырвать рукопись у Бальзака и отправить ее в типографию, какнапечатанные листы возвращаются с такими исправлениями и изменениями,что их приходится перебирать. Латуш вне себя – время и деньгирастрачиваются на эту беспрерывную правку. И не он один будет горькосетовать по этому поводу. Но Бальзак уже не позволяет помыкать собою.
В середине марта 1829 года появляется,наконец, «Последний шуан, или Бретань в 1800 году» ОнореБальзака – следовательно, еще не де Бальзака – в четырехтомах у книгоиздателя Канеля. Роман не имеет особого успеха. И это визвестной мере справедливо. В общем замысле и композиции впервыечувствуется мастерская рука великого эпического писателя.Замечательно описание местности. Все военные сцены воссозданы свеликолепной пластичностью. Фигуры генерала Юло, шпиона Корантенакажутся вылепленными прямо с натуры, и свойственное Бальзакупонимание политической подоплеки, которое впоследствии наложит такуюизумительную печать времени на его романы, заставило писателя извлечьфигуру Фуше из тени, в которой всю свою жизнь прятался этотмогущественный антипод Наполеона, – фигуру, которая всегдапритягивала к себе Бальзака. И только интрига предательски выдаетсвое происхождение от бульварного романа. М-ль де Верней,контрабандой переправленная сюда из анонимного «Гитариста»,сфабрикованного Бальзаком несколько лет тому назад для своихсомнительных заказчиков, – эта м-ль де Вернейнеправдоподобна в каждой сцене.
Парижская критика, которая, несмотря навсе старания Латуша и Бальзака, проявляет известное равнодушие,справедливо указывая еще и на «распутство слога». ИБальзак, увы, не в силах скрыть от себя, что в результате беспечной,годами длившейся продажи за бесценок он пишет слишком развязно. Ещепять лет спустя, когда он со всей тщательностью, на которую толькобыл способен, выправил стиль своих прежних вещей для нового издания,он пишет барону Жерару, которому посылает «старую книженцию висправленном виде»:
«Какие бы усилия я ни прилагал,боюсь, что почерк начинающего можно будет различить всегда».
Да и публика не слишком восхищенановоявленным французским Вальтером Скоттом или Фенимором Купером.Несмотря на все старания, за целый год продано только четыреста сорокпять экземпляров «Шуанов», и человек, которыйпреждевременно доверился Бальзаку, расплачивается за свое довериезначительными материальными потерями. Но случай возместил этунеудачу. Когда Бальзак еще трудится над «Шуанами», к немувнезапно врывается издатель Левассёр, которому посчастливилось узнатьадрес неуловимого должника, и напоминает ему в довольно настоятельнойформе о том, что он, Левассер, уже год назад выплатил ему, Бальзаку,двести франков под «Руководство для делового человека»,один из тех кодексов, за сочинение которых брался вечно нуждающийсяБальзак. Писатель давным-давно позабыл об этой сделке, но Левассёрнастаивает на своем праве.
Не желая прерывать работу над первымсерьезным романом ради сочинения такой пустяковины, такой случайнойподелки, Бальзак предлагает своему кредитору следующее: у него средистарых рукописей завалялся еще другой кодекс, «супружеский»,который он в свое время даже начал печатать под названием «Физиологиябрака». Если Левассёр согласен, он переработает этот кодекс длянего и тем самым покроет долг по «Руководству дельца».Левассёр, который, видимо, хорошо представляет себе, сколь безнадежновыцарапать наличные у этого голодранца, объявляет, что согласен.Бальзак принимается за дело. От прежнего опуса остаются лишь рожки даножки. В свое время Бальзак упоенно читал Рабле, и вместо холодногоостроумия его прежнего кумира – Стерна – он вносит теперьпыл и блеск в свою манеру изложения. Его приятельница мадам де Бернии новая знакомая герцогиня д’Абрантес снабжают его забавнымианекдотами, и таким образом, по необходимости и ради необходимости,возникает блестящая, остроумная, ловкая книга, которая своимидерзкими парадоксами, своей учтивой циничностью и своим скептическимюмором явно вызывает на дискуссию.
Эта не замедлившая возникнутьблагосклонная и неблагосклонная дискуссия приносит книге мгновенныйуспех. В особенности неистовствуют женщины, которых автор «Физиологиибрака» и раздразнил и позабавил. Они шлют Бальзаку слащавые икислые послания, они восхищаются и жалуются, но, во всяком случае, вовсех салонах в ближайшие недели только и разговору, что об этойкниге. Бальзак еще не пробился, он еще не знаменит, но одного он ужедостиг: Париж заинтригован новоявленным юным писателем, этимгосподином Бальзаком. Его приглашают в свет, он вынужден заказыватьсвоему портному роскошные фраки и замысловатые жилеты, герцогиняд’Абрантес представляет его мадам Рекамье, чей салон в те времена былподлинной литературной биржей. У конкурирующей фирмы – мадамСофи и Дельфины Ге – он знакомится со своими уже прославленнымисобратьями Виктором Гюго, Ламартином, Жюлем Жаненом1,и теперь необходимо только последнее усилие, чтобы и второе егожелание, которое он загадал, исполнилось – он хочет быть нетолько любим, но и знаменит.
Путь еще не свободен, но дамба ужепрорвана, и со всей мощью запруженного потока низвергается подобнокаскаду безмерная творческая сила Бальзака. С тех пор как Парижзаприметил разностороннее дарование этого молодого писателя, которыйв одно и то же время может испечь в одной духовке столь солидныйпирог, как исторический роман, и столь пикантный пирожок, как«Физиология брака», Бальзак «почти обезумел отуспеха и от избытка заказов». Но и сами заказчики Бальзака непредставляют себе, сколь многогранен новый мастер на все руки, какмного он в состоянии дать, какой могучий гром грянет в ответ на ихпервый, еще вовсе не настоятельный призыв.
Едва только имя его приобрело некоторуюизвестность, как Бальзак за два года – 1830 и 1831 –опубликовал такое множество новелл, небольших романов, газетныхстатей, легкой журнальной болтовни, коротких рассказов, фельетонов,политических заметок, что в анналах литературы почти что нет подобныхпримеров. Если подсчитать одно только количество страниц в семидесятибесспорно принадлежащих ему публикациях за 1830 год (возможно, чтонаряду с этими он писал еще и другие, под чужим именем) и всемидесяти пяти за 1831 год, то окажется, что он каждый день писалпочти шестьдесят страниц, не считая работы над корректурой. Нет ниодного обозрения, ни одной газеты, ни одного журнала, в которыхвнезапно не обнаруживалось бы его имя. Он пописывает в «Силуэте»,«Воре», «Карикатуре», «Моде»,«Ревю де Пари» и в десятках других разношерстных газетахи журналах. Он еще болтает порой в фельетонном стиле своих прежних«кодексов» о «философии туалета» и«гастрономической физиологии». Нынче пишет он оНаполеоне, а завтра о перчатках, прикидывается философом врассуждениях «о Сен-Симоне и сен-симонистах» и оглашает«Мнения моего бакалейщика», изучает особенности «Клакера»или «Банкира», разбирает по косточкам «манерувызывать мятеж», а потом набрасывает «моралите бутылкишампанского» или «физиологию сигары».
Такое непостоянство и остроумие сами посебе не являются чем-то необычным в парижской журналистике. Нопоразительно, что наряду с этим сверкающим фейерверком возникают изаконченные шедевры, сперва, правда, малых размеров, но такогокачества, что, хотя написаны они в одну-единственную ночь и в том жетемпе, как все эти пустяковые публикации, они со славой уже пережилисвое первое столетие и не забыты и до наших дней. «Страсть впустыне», «Эпизод времен террора», «Палач»,«Саразен» доказывают, что этот недавно еще никомуневедомый сочинитель оказался непревзойденным мастером новеллы.
Чем больше Бальзак стремитсявыдвинуться на передний план, тем больше возможностей открывает он всебе, тем окрыленнее творит. В жанровых картинках из жизни парижскогообщества – «Этюд о женщинах», «Тридцатилетняяженщина», «Супружеское согласие» – он создаетсовершенно новый тип непонятой женщины, которую супружестворазочаровывает во всех ее ожиданиях и мечтах, которая, как от тайногонедуга, тает от безразличия и холодности мужа. Именно эти повести,еще перегруженные сентиментальностью, повести, которые теперьвследствие недостатка в них реализма и правдивости деталейпредставляются нам надуманными, именно эти повествования завоевываютвосхищенную публику. И так как во Франции, да и на всем белом свете,тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч женщин чувствуют себя непонятыми иразочарованными, они обретают в Бальзаке врача, который первый далимя их недугу. Он извиняет любой их неверный шаг, если только шагэтот совершен из любви, он решается сказать, что не только«тридцатилетняя женщина», но и «сорокалетняяженщина», и даже именно она, все познавшая и все постигшая,имеет высшее право на любовь.
И они чувствуют, что он понял их, какникто другой. Да, он станет их адвокатом, защищающим их передзаконами и моралью буржуазного государства, и бесчисленным госпожамд’Эглемон будет казаться, что они узнают себя в его идеализированныхпортретах. В «Сценах частной жизни», которые появились вапреле 1830 года и которыми с одинаковым восторгом зачитываются нетолько во Франции, но и в Италии, в Польше, в России, он ввел термин«тридцатилетняя женщина» и установил, таким образом,новый возраст любви для женщин всего мира.
Впрочем, и более высокое судилище, чемсамовлюбленную дамскую публику, – соболезнуя своимлюбимцам, она соболезнует всегда только себе – поражаетразносторонность этого писателя, который из темной клетки бульварнойлитературы одним львиным прыжком вырвался на средину литературнойарены. Такому рассказу, как «Красная гостиница», всепоколение уже прославленных французских писателей едва ли можетпротивопоставить что-либо равное по сжатости, сдержанности и точностиизобразительной силы. В «Неведомом шедевре» Бальзак,сперва возбудивший удивление только размахом таланта, показал всюглубину своего гения. Именно художники чувствуют, что никогда ещеинтимнейшая тайна искусства, стремление к совершенству, не были стаким неистовством доведены до масштабов трагического. Десять,пятнадцать «глазков» бальзаковского гения уже началисветиться внутренним его светом. Но мерой Бальзака всегда будеттолько его широта, его полнота, его многообразие в целом. Толькосумма его сил сможет выразить сущность, всю безмерность Бальзака.
Впервые Бальзак дает представление обистинном размахе своего таланта в первом своем настоящем романе, в«Шагреневой коже», ибо в нем раскрывает он стоящую передним цель – создать роман, в котором, как в разрезе, будетпоказано все общество, верхние слои и нижние, нищета и богатство,лишения и мотовство, гений и буржуазия, Париж одиночества и Парижсалонов, сила денег и их бессилие. Великий наблюдатель ипроницательный критик вынуждает сентиментального романтика высказатьправду наперекор его воле. В «Шагреневой коже» романтиченеще только ее замысел, попытка воплотить восточную сказку из «Тысячии одной ночи» в Париже 1830 года. Романтичны, пожалуй, ещеобразы ледяной графини Феодоры, которая любит роскошь, а не любовь, иее антипода – Полины, девушки, наделенной способностью кжертвенной любви. Но правдивость, с которой изображена вакханалия(правдивость, испугавшая его современников), или описаниестуденческих лет – все это Бальзак почерпнул из своегожитейского опыта. Споры врачей, изложенная ростовщиком философия –это уже не салонные разговоры, это характеры, воплощенные в словах.
После десяти лет поисков вслепуюБальзак открыл свое истинное призвание. Он будет историком своейэпохи, психологом и физиологом, живописцем и врачом, судьей и поэтомтого чудовищного организма, который называется Париж, Франция,вселенная. Если первым его открытием было открытие своей гигантскойработоспособности, то вторым, и не менее важным, оказалось открытиецели, на которую следует обратить свою исполинскую мощь. Обретя этуцель, Бальзак обрел самого себя. До сих пор он только ощущал, словнопружину, свернувшуюся в его груди, грандиозную силу, которая должна,наконец, вывести его на космическую орбиту, вознести над унылымикопошащимися современниками.
«Существуют призвания, которымнужно следовать, и некая непреодолимая сила гонит меня вперед,навстречу славе и могуществу».
Но точно так же, как Гёте, который дажепосле успеха «Вертера» и «Геца фон Берлихингена»не решался признать, что его своеобычный и единственный талантзаключен в литературном творчестве, точно так же Бальзак в период до«Шагреневой кожи» и даже после выхода этой повести неубежден в том, что литература его истинное призвание. И в самом деле,Бальзак принадлежит к тем великим гениям, чья гениальность проявиласьбы в любой избранной ими сфере. Он мог бы стать вторым Мирабо,Талейраном, Наполеоном, великим закройщиком, князем всех антикваров,маэстро всех дельцов. Поэтому он вовсе не чувствует, даже в юности,что литература является специфическим его даром, и Готье1,который отлично его знал, был, вероятно, не совсем не прав, уверяя:
«Он не обладал, собственно,литературным дарованием. Зияющая бездна разверзалась у него междузамыслом и воплощением. Он сам отчаивался, особенно в своих раннихтворениях, преодолеть эту пропасть».
Литературное творчество не было дляБальзака необходимостью, и он никогда не воспринимал его как некуюмиссию. Он рассматривал писательство только как одну из многихвозможностей выбиться, чтобы посредством денег и славы завоевать мир.
«Он хотел стать великимчеловеком, и он достиг своей цели благодаря непрестанному проявлениюсилы, более могущественной, чем флюиды электричества».
Истинным гением его была его воля, иможно назвать случайностью или, если угодно, миссией то, что эта воляразрядилась именно в области литературы. В то время как первые егокниги уже читаются во всех углах земного шара и самвосьмидесятилетний Гёте высказывает Эккерману свое благосклонноеизумление по поводу этого из ряда вон выходящего дарования; в товремя как журналы и газеты наперебой стараются привлечь грандиознымигонорарами того самого человека, который всего год назад сказал,трудясь, как жалкий кули: «Плата за письмо, билет в омнибусозначают для меня ужасный расход, и я не выхожу из дому, чтобысберечь свое платье», – в это самое время Бальзакеще не убежден, что у него хватит таланта, чтобы стать писателем. Онвсе еще считает литературу не единственной необходимой для негожизненной деятельностью, а только одной из многих возможностейпробиться.
«Раньше или позже я сколочу себесостояние – как писатель, в политике или журналистике, припомощи женитьбы или какой-нибудь крупной сделки», –пишет он матери еще в 1832 году.
На некоторое время политика приобретаетдля него неотразимую притягательную силу. Разве не проще и быстреедобиться над людьми власти, которую он в себе ощущает, еслииспользовать благоприятное стечение обстоятельств в данное мгновение?Июльская революция 1830 года вернула господство буржуазии. Дляэнергичных молодых людей открылось новое поле деятельности. Депутатможет выдвинуться так же быстро, как во времена Наполеона, полковник– в двадцать пять – тридцать лет.
Некоторое время Бальзак почти готовпожертвовать литературой ради политики. Он с головой уходит в «бурнуюсферу политических страстей» и пытается выставить своюкандидатуру в качестве депутата от Камбрэ и Фужера, только бычувствовать в руке кормило правления, «жить жизнью этого века»,стоять на ответственном, на руководящем посту.
К счастью, в обоих городах избирателиутвердили других кандидатов, и теперь остается лишь вторая опасность– опасность, что отыщется «женщина и состояние», та«несметно богатая вдовушка», которую он ищет всю жизнь.Случись это, и в Бальзаке проявился бы потребитель, человек,наслаждающийся жизнью, а не грандиозный труженик, ибо – он самеще этого не знает – потребуется исполинское принуждение, чтобывызвать у него исполинское деяние. Ради тридцати, нет, дажепятнадцати тысяч франков ренты Бальзак в любой период жизни, даже впериод величайшей своей славы, немедленно бежал бы с каторги труда иушел бы в мещанское счастье.
«Я ограничился бы счастьем вдомашнем кругу», – признается он своей приятельницеЗюльме Карро и, вечно затравленный, вечно в бегах, делится с нейсвоей мечтой жить на лоне природы и только по собственному желанию,не спеша, от случая к случаю писать книги.
Но судьба, которая куда мудрее самыхинтимных желаний Бальзака, отказывает ему в преждевременномдовольстве малым, ибо жаждет от него большего. Она преграждаетгосударственному мыслителю, таящемуся в нем, возможность опошлитьсвой талант в министерском кресле. Она отказывает Бальзаку-дельцу вшансе путем спекуляций нахватать вожделенное состояние. Она убирает сего дороги всех столь милых его сердцу богатых вдовушек. Онапревращает его страсть к журналистике в отчаянное отвращение. Онаразжигает в нем ненависть ко всяческой газетной суете – и вселишь затем, чтобы толкнуть и приковать его к письменному столу. Издесь гений его сможет завоевать не только ограниченные сферы палатыдепутатов или биржи, не только тесный мирок элегантныхрасточителей, – он завоюет и весь мир. Безжалостно, кактюремщик, она вновь и вновь загоняет его назад, на каторгу труда, икогда он, стремящийся наслаждаться жизнью, безмерно жаждущий любви,могущества и свободы, пытается выломать решетку и бежать, она каждыйраз расстраивает все его замыслы и заковывает во все более тяжелыекандалы. Вероятно, темное предчувствие охватило Бальзака еще в чадуего юной славы, темное предчувствие того, какое бремя, какоетягостное служение берет он на свои плечи вместе с этой своейжизненной задачей. Он защищается изо всех сил, он пытаетсяускользнуть от нее. Он всегда будет уповать только на чудо, мечтаяодним ударом вырваться из своей тюрьмы. Он всегда будет мечтать овеликой махинации, о богатой невесте, о каком-то магическом поворотесудьбы.
Но так как бегство не удается, так какему предначертано творить, то чудовищная затаенная мощь вынужденанайти для себя такие масштабы воздействия, какие доселе не былиизвестны в литературе. Безмерное станет его мерой, беспредельное –его пределом. Едва начав, он видит уже, что силы, которые в избытке ипереизбытке хлещут из его души, должны быть как-то укрощены, чтобыстать обозримыми для него самого и для других. Если полем егодеятельности должна стать литература, то пусть она будет не хаосом,но последовательным восхождением, иерархией всех земных страстей иявлений жизни. Посылая одному из друзей свой первый роман, Бальзакуже пишет: «Общий план моего творения начинает постепенновырисовываться».
Плодотворная мысль осенила его –он заставит созданные им образы переходить из книги в книгу, и,используя эту вездесущность своих персонажей, он напишет поэтическуюисторию эпохи, которая охватит все сословия, все профессии, всепомыслы, все чувства, все взаимосвязи. И в предисловии к изданиюсвоих «Романов и философских сказок» он устами ФиларетаШаля подготовляет публику. Задумана широкая картина века, и этот томлишь «первое произведение из большой серии фресок. Авторпоставил перед собой задачу набросать картину общества и цивилизациинашей эпохи, которая кажется ему упадочной, с ее горячечной фантазиейи преобладанием индивидуального эгоизма. Вы увидите, как автор умеетсмешивать все новые и новые краски на своей палитре… как онпоказывает по порядку все ступени социальной лестницы. Одну фигуру задругой проводит он перед нами: крестьянина, нищего, пастуха, буржуа,министра, и он не побоится даже изобразить самого монарха илисвященнослужителя».
В тот самый миг, когда в Бальзакепробуждается художник, пред ним предстает великое видение –«Человеческая комедия». И двадцати лет безмерного ибеспримерного труда едва хватит на то, чтобы его воплотить.
КНИГА ВТОРАЯ

БАЛЬЗАК ЗА РАБОТОЙ

VII. Тридцатилетний мужчина
В 1829 году, на тридцатом году жизни,выпустив в свет первую настоящую свою книгу, Бальзак, наконец,становится Оноре де Бальзаком. Его длительное и сложное развитиедостигло своего завершения. Как человек, как художник, как характер –творчески, морально и внешне, – он полностьюсформировался. Ни одна решающая черта в его образе не изменитсябольше. Его беспримерная, бережно накопленная сила нашла, наконец,выход. Созидатель поставил перед собой задачу, могучий зодчийнабросал, пусть только еще в приблизительных контурах, план своегобудущего творения, и с мужеством льва набрасывается Бальзак наработу. Пока бьется сердце писателя, безостановочный ритм егоповседневной работы уже не будет знать ни перебоя, ни остановки. Этотчеловек, безмерный во всем, поставил перед собой недостижимую, всущности, цель. Но только смерть положит предел его прометеевскойволе. Бальзак за работой! В литературе нового времени это, пожалуй,самый грандиозный пример непрерывного и неукротимого творчества. Покане подкосит его топор, он, как мощное древо, напоенное вечными сокамиземли, будет выситься, подпирая пышной кроной своей небосвод, уходявсеми корнями в родную почву, и со стихийным упорством выполнятьпредначертанное ему судьбой – цвести, расти и приноситьнепрестанно все более и более зрелые плоды.
После творческого своего обновленияБальзак уже не изменится никогда и ни в чем. Внешность его меняетсястоль же мало, как и его характер. Сравним портрет пятидесятилетнегописателя с портретом тридцатилетнего, – мы обнаружим в немлишь самые незначительные перемены. Появилось несколько седых прядей,под глазами легли тени, румяное лицо подернула легкая желтизна, новесь облик остался прежним. К тридцати годам все индивидуальное инеповторимое, свойственное внешности Бальзака, приняло окончательноесвое выражение. Удивительный круговорот завершился, и из щуплого,бледного и еще не оформившегося юноши, некрасивую внешность которогосмягчало лишь «отдаленное сходство» с молодым и еще «непрославленным» Бонапартом, он опять стал «толстымщекастым мальчишкой», каким был в раннем детстве. Всенервозное, неуверенное, нетерпеливое, беспокойное отступает в тотмиг, когда Бальзак усаживается за письменный стол, –мощный, энергичный, широкоплечий, излучая довольство. Создавая образд’Артеза, Бальзак создал образ своего двойника. Он рисует своезеркальное отражение, когда говорит:
«Выражение глаз д’Артеза, некогдапылавших огнем благородного честолюбия, с тех лор, как к нему пришелуспех, приобрело оттенок усталости. Помыслы, придававшие великолепиеего челу, уже отцвели. Золотистые тени довольства легли на его лице,которое в юности темнело бурыми тонами нужды, – краскитемперамента, напрягающего все свои силы, чтобы неотступно бороться ипобедить».
Лицо Бальзака обманчиво, как убольшинства художников. Мы видим перед собой человека, любящегоудовольствия и наслаждающегося жизнью, игриво-добродушного здоровяка.
Лицо это, увенчанное могучей и почтивсегда грязной гривой, вздымающейся над твердым и ясным лбом, изваяноиз податливого материала. Мягкая и жирная кожа, нежная и редкаярастительность, широкие, расплывшиеся черты кажутся свойственнымичеловеку, неравнодушному к житейским радостям, сонливцу, обжоре,лентяю. И, только взглянув на плечи Бальзака, подобные плечам егоВотрена, широкие, как у грузчика, на эту упрямую, мускулистую, бычьюшею, которая по двенадцати-четырнадцати часов кряду неустанно гнетсянад работой, на эту атлетическую грудь, можно составить некотороепредставление о массивности, о мощи его организма. Под этим мягким,расплывчатым подбородком начинается могучее тело, крепкое как железо.Гениальность тела Бальзака, как и его труда, заключается в объеме, вшироте, в неописуемой жизнеспособности. И поэтому напрасна и заранееобречена на неудачу всякая попытка показать гениальность Бальзака,изображая только его лицо.
Скульптор Давид Анжерский1попытался преувеличить высоту лба, выкруглить, выпятить шишки на нем,чтобы зритель, глядя на самую форму черепа, мог постичь могуществоэтого мозга.
Живописец Буланже2попытался замаскировать белоснежной рясой назойливую, бросающуюся вглаза полноту и придать величавую осанку мешковатому толстяку.
Роден3вложил во взор Бальзака экстатически-испуганное выражение, как учеловека, пробуждающегося от трагических галлюцинаций.
Попытки всех трех художников вызваныодним и тем же смутным ощущением. Им кажется, что этот сам по себепростоватый облик необходимо гиперболизировать, контрабандой внести внего демонические и героические элементы, дабы выявить заключенный внем гений. Да и сам Бальзак точно так же пытается выявить своюсущность, рисуя себя в образе своего З. Маркаса4:
«Его волосы напоминали гриву; носбыл короткий и приплюснутый, с бороздкой на конце и с широкимикрыльями, как у льва. И лоб был львиный, разделенный могучей бороздойна два мощных бугра». Но, справедливости ради, следуетбезжалостно заявить, что подобно всем истинно народным гениям –подобно Толстому, подобно Лютеру – Бальзак выглядит, как егонарод. Облик Бальзака – это сумма бесчисленных обличий егобезвестных сородичей. И в данном частном случае – опять-такикак у Лютера, как у Толстого – это подлинно народный,благородно-обыденный, свойственный всем и каждому, даже простоплебейский облик. Во Франции духовная мощь нации с особеннойчеткостью выражается в двух типах: в аристократически-утонченном,рафинированном, подобно Ришелье, Вольтеру, Валери5,и в другом, где обретает свое выражение сила и здоровье народа, втипе Мирабо и Дантона.
Бальзак всецело принадлежит к этомуобыденному, самому распространенному классу, а отнюдь не каристократам, не к упадочным натурам. Подвяжите ему фартук ипоставьте его за стойку в кабачке на юге Франции, и Бальзака –добродушного и лукавого – нельзя будет отличить от любогонеграмотного трактирщика, который потчует своих клиентов вином иточит с ними лясы.
Как пахарь за плугом, как водонос намостовой, как сборщик налогов, как матрос в марсельском притоне,Бальзак всюду производил бы естественное впечатление. Естествен инатурален Бальзак с засученными рукавами, небрежно одетый, каккрестьянин или пролетарий, как народ, частица которого он есть.
Но он кажется ряженым, когда тщитсябыть элегантным и ломается на аристократический манер, когда онпомадит свои волосы, когда к чертовски проницательным и всевидящимсвоим глазам подносит обезьяний лорнет, дабы уподобиться щеголям изСен-Жерменского предместья.
Как и в своем искусстве, Бальзак силенне там, где он искусствен, где, умствуя и сентиментальничая,вторгается в чуждую ему сферу – в сферу, заставляющую егофальшивить. Сила Бальзака там, где он – народ. Да и телеснаягениальность Бальзака заключалась именно в его жизненности, в егостремительности, в его энергии. Впрочем, портрет не в состояниипередать как раз эти его свойства. Портрет можно сравнить с кадром изфильма, запечатлевшего жизнь, – это секунда окоченения,сдерживания, прерванное движение. Точно так же как по одной страницеБальзака трудно постичь многогранность и беспримерную продуктивностьего гения, так же нелегко по нескольким сохранившимся изображениямБальзака представить себе щедрость этого духа, его пылкость,веселость и бьющий через край избыток энергии – представитьсебе, каким он был в жизни. Мимолетный поверхностный взгляд ничего неувидит в Бальзаке.
Мы знаем из всех показаний егосовременников – и в этом они совпадают, – что когдаприземистый толстый человечек, еще отдуваясь после подъема по крутойлестнице, в полурасстегнутом коричневом сюртуке, в башмаках сразвязанными шнурками, неопрятный и лохматый, вваливался в комнату иплюхался в кресло, угрожающе стонущее под бременем его восьмидесятипяти, а может и всех девяноста, килограммов, то первое впечатлениебыло просто ошеломляющим.
«Как, этот неотесанный, тучный,нестерпимо надушенный простолюдин – это и есть наш Бальзак,трубадур, воспевший интимнейшие наши переживания, неизменный защитникнаших прав?» – изумляются дамы. И присутствующиелитераторы чувствуют себя удовлетворенными и, украдкой посматривая взеркало, констатируют, насколько лучшее впечатление производят они,насколько одухотворенней они выглядят.
Усмешки прячутся за веерами, мужчиныиронически поглядывают на этого мещанина с головы до пят, на этогогрузного плебея, который неожиданно оказался столь опасным для нихлитературным конкурентом. Но стоит Бальзаку раскрыть рот, и первоенеприятное впечатление сразу же рассеивается, ибо низвергающийсяводопад его красноречия сверкает мыслью и остроумием. Атмосфера вкомнате тотчас наэлектризовывается, оратор магнетически привлекает ксебе всеобщее внимание. Бальзак толкует о множестве предметов –иногда и о философии, – набрасывает политические проекты,сыплет тысячами анекдотов. Он рассказывает истории, истинные ивымышленные, которые в его устах становятся еще фантастичнее иневероятнее. Бальзак хвастает, издевается, смеется, из темно-карихглаз его так и брызжут острые золотистые искорки, он опьяняется своейсилой и опьяняет других.
В минуты душевной щедрости Бальзак незнает себе равных. Эта чудодейственная сила, обитающая в еготворениях и в нем самом – она и есть таинственные чары,исходящие от него. Все, что он делает, проявляется у него посравнению с прочими смертными с десятикратной силой.
Он смеется – и дрожат на стенахкартины, он говорит – и слова его кипят, и слушатели забывают оего гнилых зубах. Бальзак путешествует – и швыряет кучерукаждые полчаса на водку, чтобы тот побыстрей гнал лошадей. Онпроизводит расчеты, и тогда беснуются и громоздятся тысячи и миллионыОн работает – и нет для него ни дня, ни ночи: по десять, почетырнадцать часов кряду не отрывается он от стола, изламывает дюжинувороньих перьев. Он ест… Впрочем, Гозлан1превосходно описал это:
«Губы его тряслись, глаза сиялиот счастья, руки трепетали от наслаждения, ибо перед ним высиласьпирамида роскошных груш и персиков…
Он был неподражаем в своем роскошномпантагрюэлевском стиле. Галстук снял, рубашку распахнул. В руке ондержал фруктовый нож и, смеясь, вгонял лезвие, словно саблю, в сочнуюмякоть груши».
Все, что он делает, он делает снаслаждением, как одержимый, всегда перехватывая через край.Характеру его абсолютно чужда мелочность. Бальзак отличаетсядобродушием и ребячливостью исполина. Он не ведает страха ирасточительно распоряжается своей жизнью. Его благодушиенепоколебимо. Он знает, что его коллеги чувствуют себя неловко в егочрезмерно громоздком присутствии, знает, что они шушукаются за егоспиной о том, что, дескать, у него нет стиля. Знает, что они безконца упражняются в злорадстве на его счет.
Но со свойственным ему энтузиазмом оннаходит для каждого из них дружеское слово, посвящает им свои книги,упоминает каждого в «Человеческой комедии», и каждогопристраивает в ней на подходящее местечко.
Бальзак слишком велик для вражды. В егопроизведениях никогда нельзя обнаружить личных выпадов.
Когда он считает, он непременнопросчитывается, ибо возводит все в слишком высокую степень. Онтерзает и изматывает своих издателей, но вовсе не ради несколькихлишних франков, а ради наслаждения, ради потехи, ради желанияпоказать, что здесь он господин. Бальзак лжет вовсе не для того,чтобы обманывать, а просто наслаждаясь собственной фантазией, излюбви к шутке. Он знает, что у него за спиной потешаются над егоребячествами, но, вместо того чтобы перестать дурачиться, онкривляется еще больше. Он плетет всякий вздор, и, хотя ясно подмечаетсвоим острым и быстрым взглядом, что друзья не верят ни единому егослову, и знает, что на следующее утро они разнесут его слова по всемуПарижу, он сыплет еще более поразительными россказнями. Егозабавляет, что окружающие воспринимают его как нечто нелепое, невмещающееся в их схемы, и, предвосхищая карикатуры, он в поистинераблезианском духе создает шарж на самого себя. Да разве могут оничто-нибудь сделать ему? Нет такой секунды, когда бы Бальзак нечувствовал, что телесно и духовно он сильнее их всех, вместе взятых,и он смотрит сквозь пальцы на их выходки.
Сознание своего могущества зиждется уБальзака на его телесном и умственном превосходстве, на грандиозностиего энергии. Это словно самосознание мускулов, крови, соков и силы,самосознание, вызванное полнотой жизни. Оно покоится вовсе не наодной только славе или успехе.
Нет, как писатель Бальзак даже и втридцать шесть лет, даже создав уже «Отца Горио»,«Шагреневую кожу» и множество других неувядаемыхшедевров, все еще не вполне уверен в себе. Его ощущение жизниосновано не на анализе. Оно возникло не из самонаблюдений или изсторонних суждений. Ощущение это стихийно. Бальзак ощущает в себеполноту сил и наслаждается этим ощущением, не видя необходимости впридирчивом и критическом анализе.
«В моих пяти футах и двух дюймахсодержатся все мыслимые контрасты и противоречия. Всякий, кто назвалбы меня тщеславным, расточительным, наивным, ветреным,непоследовательным, вздорным, ленивым, поверхностным и ограниченным,непостоянным, болтливым, бестактным, невоспитанным, невежливым,чудаковатым и переменчивым, будет столь же прав, как и тот, ктостанет утверждать, что я домовит, скромен, отважен, упорен,энергичен, весел, трудолюбив, постоянен, вежлив, точен и неизменноприветлив. С тем же правом можно заметить, что я трус или истинныйгерой, умница или болван, даровит или тупоумен, – я ничемуне удивлюсь. Сам же я пришел, наконец, к выводу, что я толькоинструмент, на котором играют обстоятельства».
Пусть другие раздумывают над егосвойствами, восхваляют его или издеваются над ним, он идет вперед –прямой, храбрый, веселый, беззаботный, минуя все препятствия игорести, с беспечностью стихии. Ощущающий в себе такую мощь вправебыть небрежным. Чванство его ребячливо, но не мелочно. Он обладаетуверенностью и беззаботностью человека опьяненного. Столь могучая иширокая натура непременно должна быть расточительна, и Бальзакрасточителен – во всех смыслах. Лишь в одном отношении он понеобходимости заставил себя быть скупым – в общении с людьми.Человек, который только час, один час в день может «отдатьсвету», не имеет времени, как он заметил однажды, для общения сдрузьями.
Действительно, тех, с кем онпо-настоящему близок, можно перечесть по пальцам. Не больше десятилюдей составляют, в сущности, его круг. Все эти друзья – срединих и самый закадычный друг – собрались около Бальзака, когдаему минуло всего тридцать лет. И ни новой дружбы, ни опыта, нихудожественной виртуозности последующие годы уже ее принесли. Все,что он должен был воспринять, он полностью воспринял и усвоил ктридцати годам. Начиная с этого возраста Бальзак ничему не отдается стакой страстью, как своему творчеству. Только люди, созданные имсамим, для него важны и реальны. В узком, но постоянном кругу друзейБальзак отдает предпочтение женщинам. Девять десятых его писем, еслине больше, адресованы им. Только в переписке с ними может онудовлетворить непреодолимую потребность излить свое вечнопереполненное сердце. Только перед женщинами может он обнажить своюдушу. И время от времени, после молчания, длящегося месяцами, онвдруг обращается к ним с бурной жаждой участия. Нередко он изливаетсвое сердце перед женщиной, которую никогда не видел или с которойедва знаком. Никогда не писал он интимных писем мужчинам, даже самымвеликим и прославленным своим современникам, даже Виктору Гюго, дажеСтендалю, и никогда не говорил он им о своих душевных конфликтах илио проблемах художественного творчества.
Этому краснобаю-мономану, который едваслушает слова собеседника, зато позволяет неудержимо течь своейфантазии и похвальбе, вовсе не столь уж необходимо общение,письменное или устное. Переполненный идеями, он не нуждается вдружеских поощрениях. Напротив, он ищет как раз обратного – онищет разрядки. И если он отвечает на письма женщин, то не потомутолько, что, как он иронически заметил в разговоре с Теофилем Готье,«это шлифует слог», но и из более глубокой и не вполнеему ясной потребности найти женщину, которая поняла бы его.Утомленный работой, терзаемый обязательствами, сгибаясь под бременемдолгов и все снова бросаясь Б «поток жизни», он вечностремится найти женщину, которая будет ему матерью и сестрой,возлюбленной и помощницей, какой была для него в юности г-жа деБерни. И не жажда приключений, не чувственность, не эротика влекутего снова и снова на поиски, а, напротив, страстная жажда покоя. Нестоит обманываться «Озорными рассказами», их откровенной,хвастливой, примитивной чувственностью. Бальзак никогда не был ДонЖуаном, Казановой1,пошлым волокитой. Он жаждет женщины в буржуазном, обывательском, да,да, в самом что ни на есть обывательском смысле – «жену исостояние», как откровенно признается он сам. Человеку с егофантазией, с его умственной возбудимостью не нужны дешевыепохождения. Бальзак таит в себе достаточно страстности, чтобы неискать новых страстей. Он ищет, по большей части не вполнесознательно, женщину, которая удовлетворит оба полюса его существа,которая не нанесет ущерба его работе своими притязаниями и освободитего творчество от проклятия творить ради денег. Он ищет женщину,которая удовлетворит его чувственность и в то же время снимет с негобремя материальных забот. А кроме того, она должна быть ещеаристократкой по происхождению, чтобы натешить его ребяческий снобизм
Отыскать такую женщину – вотнесбывшаяся мечта его жизни. Он ищет ее вечно, но находит в нейвсегда только то одну сторону, то другую, отвечающую его мечтаниям, иникогда – или слишком поздно – все. Уже первая связь смадам де Берни несла в себе это проклятие половинчатости, ибо, как онскажет впоследствии, дьявол безжалостно переставил стрелки на часахвремени.
В этой женщине, которая быланаставницей его юности, утешительницей его скорбей, спасительницей вопасности и страстной возлюбленной, в ней юноша нашел все. Но то, чтосперва еще было возможным – связь двадцатитрехлетнего мужчины ссорокашестилетней женщиной, – то с течением времени сталоуродливым и противоестественным. Даже мечтателю, которому в каждойженщине чудится Елена Прекрасная, даже столь влюбчивому мужчине, какБальзак, мучительно трудно в тридцать лет быть возлюбленнымпятидесятичетырехлетней женщины. И как ни тяжело это мадам де Берни –ведь даже умнейшая женщина не способна рассуждать, когда она любит, –неизбежное свершается, и связь эта постепенно утрачивает своичувственные черты, переходит в чисто дружеские и платоническиеотношения. Но еще до того, как совершился этот переход, чувственностьБальзака уже искала выхода, возбуждая ревность стареющей подруги, темболее, что и новая, подруга уже достигла осени и физическая еепривлекательность уже увяла.
Герцогиня д’Абрантес, вдова генералаЖюно, когда Бальзак познакомился с ней примерна в 1829 году вВерсале, казалась уже несколько обветшалым монументом. Не принятаяпри бурбонском дворе, не пользующаяся уважением в обществе, герцогинябезнадежно погрязла в долгах. Она торгует вразнос своими мемуарами ичто ни год вынуждена вытаскивать на свет божий уже забытые скандалы,действительные или вымышленные, чтобы сбыть еще одному издателюочередной томик. Но, несмотря на это, она без особого труда уводитмолодого писателя из несколько материнских объятий г-жи де Берни, ибоумеет воздействовать на две сильнейшие стороны в существе Бальзака:на его ненасытное любопытство художника, воспринимающего историю какживую современность, и на самую его большую слабость –ненасытный и неутолимый снобизм. На сына маленькой буржуазки мадамБальзак титулы и аристократические фамилии оказывают до последнегодня его жизни комически неотразимое впечатление. Порою они простоочаровывают его.
Бальзак торжествует, став другом и дажевозлюбленным герцогини, преемником на ее ложе пусть не самогоимператора, но одного из его генералов, преемником Мюрата –короля Неаполитанского и князя Меттерниха1.И это заставило его, правда ненадолго, отвернуться от мадам де Берни,мать которой была в конце концов только камеристкой Марии Антуанетты.
Со всей пылкостью и тщеславиембросается Бальзак – врожденный плебей – в это, вероятно,не требующее особых усилий приключение. Как выгодно, как увлекательнодля будущего «историка своего времени», дляБальзака-фантазера, которому требуется только искра, чтобы озаритьгоризонт, возлечь «под одним покрывалом» с такойженщиной, с особой, которой ведомы все закулисные тайны истории!
Герцогиня д’Абрантес знавала Наполеона.Она видела его в гостиной своей матери, мадам Пермон, когда он былеще стройным капитаном Буонапарте. Она занимала одно из первых мест вТюильри среди новоиспеченных князей и княгинь. И она наблюдаламировую историю и с черной лестницы и из алькова. Если все романыБальзака из наполеоновской эпохи – «Темное дело»,«Полковник Шабер» – столь солидно документированы,то лишь благодаря этой связи, в которой было не столько истиннойлюбви, сколько взаимного чувственного влечения и любопытства ума.Впрочем, связь эта длится недолго, и впредь Бальзака и герцогинюобъединяет только своеобразное товарищество. Оба они в долгах, обажадны до жизни, оба, обратившись вскоре к иным увлечениям, продолжаютеще длительное время по-товарищески помогать друг другу, хотякратковременная страсть их уже давно отпылала. Герцогиня вводитБальзака в салон мадам де Рекамье и в дома некоторых других своихвеликосветских знакомых. Он, со своей стороны, помогает ей как можнопроворней сбывать издателям ее мемуары и, быть может, втайнесотрудничает с ней в их написании. Постепенно герцогиня д’Абрантесисчезает из жизни Бальзака, и, когда долгие годы спустя он повествуето кончине своей подруги – эта безнадежная расточительница быланайдена мертвой в убогой каморке на парижском чердаке, –мы чувствуем по его испуганному тону, что он давным-давно позабыл ее,что эта встреча была только мимолетным и пламенным эпизодом егоюности.
Примерно в то же время, когдазавязываются эти недолгие отношения с герцогиней д’Абрантес, в жизньБальзака входит другая женщина, Зюльма Карро, – лучшая,достойнейшая, благороднейшая, чистейшая и, вопреки всем разделяющимих верстам и годам, продолжительнейшая из его привязанностей.
Сверстница его любимой сестры Лауры,Зюльма Туранжен в 1816 году вышла замуж за артиллерийского капитанаКарро, человека «строжайшей честности», нравственныедостоинства которого по причине совершенно исключительного невезенияне были должным образом вознаграждены. Во времена Наполеона, в годы,когда его коллеги на полях сражений и в министерских кабинетах,использовав военную конъюнктуру, сделали головокружительную карьеру,этот честный и отважный офицер имел несчастье попасть в плен и многолет провести «на понтонах» – то есть в английскойплавучей тюрьме. Когда, наконец, его обменяли, было уже слишкомпоздно. Офицеру в небольших чинах, который пребывал в плену и не имелслучая завязать важные связи, офицеру, у которого не было боевыхнаград, так и не смогли найти достойное применение. Сперва его ткнулив маленький провинциальный гарнизон, потом назначили управляющимгосударственным пороховым заводом. Супружеская чета Карро ведетскромное и неприметное существование.
Зюльма Карро, некрасивая хромаяженщина, не любит своего супруга, но питает величайшее уважение к егоблагородному характеру и глубоко соболезнует человеку, преждевременносломленному неудачами и утратившему вкус к жизни. Верная ему, онаделит свои заботы между ним и своим сыном, и, так как это женщина,наделенная недюжинным умом и воистину гениальным сердечным тактом,она умеет даже в провинциальной глуши собрать вокруг себя тесныйкружок порядочных, почтенных, хотя ничем особенным и не выдающихсялюдей. Среди них был и тот капитан Периола, которого впоследствииособенно полюбил Бальзак и которому он будет обязан важнымисведениями для своих «Сцен военной жизни».
Встреча Зюльмы Карро с Бальзаком в домеего сестры была счастьем для обоих – для нее и для Бальзака.
Для умной и гуманной женщины, чейдуховный уровень значительно превышал уровень людей ее круга и дажеуровень прославленных литературных коллег и критиков Бальзака, былонастоящим событием встретить в своем маленьком мирке человека, вкотором она столь же быстро распознала гениального писателя, как иослепительно сияющее человеческое сердце. А для Бальзака, в своюочередь, счастливый случай приобрести знакомый дом, куда, изнемогаяот работы, затравленный кредиторами, исполненный отвращения кфинансовым делам, он может убежать и где его не станут ни осыпатьвосторгами, ни выставлять тщеславно напоказ. Там всегда к его услугамкомната, где он трудится без помех, а вечером его ожидают сердечные,дружески расположенные к нему люди, и он может запросто поболтать сними и вкусить счастье полного доверия. Здесь он работает засучиврукава, не опасаясь оказаться в тягость. Сознание, что у него всегдаесть убежище, где он может вкусить столь необходимый отдых послебезмерно напряженной работы, заставляет его уже за много месяцев досвоих поездок в гарнизон, где служит Карро – в Сен-Сир, вАнгулем или Фрапель, – мечтать о них. Проходит немноговремени, и Бальзак начинает постигать душевное величие этойсовершенно никому неведомой и безвестной женщины, внутренняягениальность которой заключается в удивительной способности ксамопожертвованию и в душевной прямоте.
Так начинаются отношения, прекраснее ичище которых вообразить невозможно. Сомнения нет, что Зюльма Карро икак женщина ощущает неповторимое обаяние этой личности, но она держитсвое сердце в узде. Она знает, что могла бы стать настоящей подругойдля этого не ведающего покоя человека, женщиной, способной полностьюстушеваться перед этой выдающейся личностью, неприметно снять с егоплеч все тяготы жизни, облегчить ему существование.
«Я была женщиной, предназначеннойтебе судьбой», – пишет она ему однажды.
А он признается ей в свой черед:
«Мне нужна была такая женщина,как ты, женщина бескорыстная».
И еще:
«Четверть часа, которые я вечероммогу провести у тебя, означают для меня больше, чем все блаженствоночи, проведенной в объятиях юной красавицы…»
Но Зюльма Карро слишком проницательна,она знает, что у нее нет женской привлекательности, способнойнавсегда привязать человека, которого она ставит превыше всех. Акроме того, для такой женщины, как она, невозможно обманывать мужаили покинуть его: ведь она для него все в жизни. И поэтому все своечестолюбие Зюльма направляет на то, чтобы подарить Бальзаку дружбу,«святую и добрую дружбу», как говорит писатель, дружбу,свободную от всякого тщеславия и корысти. Дружбу, которую никогда ненарушит и не омрачит эротическое влечение.
«Я не хочу, чтобы хоть крупицаэгоизма вкралась в наши отношения».
Зюльма не может быть для него инаставницей и возлюбленной, как мадам де Берни. И она хочет бытьуверенной, что сферы эти навсегда четко разграничены. Только тогдасможет она стать настоящей помощницей во всех его делах.
«Господи! – восклицаетЗюльма. – Почему судьба не перенесла меня в тот город, вкотором вынужден жить ты! Я подарила бы тебе всю дружбу, которую тыищешь. Я сняла бы квартиру в том доме, где ты живешь… Это было бысчастье в двух томах».
Но поскольку никому не дана возможностьразделить свою жизнь на чувственное и духовное начало, Зюльмавнутренне ищет для себя выхода:
«Я усыновлю тебя».
Думать о нем, заботиться о нем, бытьего советчиком – вот что хочет она сделать своей задачей. Каквсе женщины в жизни Бальзака, она тоже чувствует потребность отдатьсвою материнскую любовь этому ребенку-гению, не умеющему управлятьсвоей судьбой. И действительно, у Бальзака (даже если вспомнить овсех современных ему прославленных критиках и художниках) никогда небыло лучшего и более честного советчика во всех вопросах искусства ижизни, чем эта маленькая безвестная женщина, застрявшая в провинции,ведущая банальное супружеское существование.
Когда произведения Бальзака уже вошли вмоду, но нисколько еще не были поняты (1833 г.), Зюльма пишет емуписьмо, проникнутое той непоколебимой честностью, которая отличаеткаждое ее слово:
«Ты лучший писатель нашеговремени и, как я считаю, значительнейший писатель всех времен вообще.Тебя можно сравнить только с одним тобою, и все другие рядом с тобойкажутся второстепенными».
И тут же добавляет:
«И, несмотря на это, дорогой мой,я боюсь присоединить свой голос к тысячеголосому хору, который поеттебе хвалу».
Ибо она обладает удивительно вернымчутьем, и ее страшит сенсационный успех, мода на Бальзака. Она знаетвеличие его сердца, она любит, «в сущности, хорошего и доброгоБальзака», который «прячется за всеми его муслиновымизанавесками, кашемировыми шалями и бронзовыми бюстами», ипоэтому она (не без основания) страшится, что снобистский успех всалонах и материальный – у издателей – может статьроковым для таланта и характера Бальзака. Честолюбие Зюльмызаключается в том, чтобы этот гений, чью неповторимость онараспознала раньше всех, сумел выявить свои лучшие, свои богатейшиевозможности.
«Я одержима желанием видеть тебясовершенным, – признается Зюльма, – исовершенство это нечто абсолютно иное, чем модные и салонные успехи(о которых я сожалею, ибо они испортят тебя для будущего),совершенство, в котором должна состоять твоя истинная сила, твоягрядущая слава, а о ней я и думаю. И она для меня столь важна, какесли бы я носила твое имя или стояла так близко к тебе, что меняозаряли бы ее лучи».
Она возлагает на себя обязанность статьтворческой совестью человека, величие и благородство которого оназнает, как знает и его опасную склонность растрачивать себя напустяки и откликаться с ребяческим тщеславием на светскую лесть.
Рискуя утратить эту дружбу, величайшеедостояние ее жизни, она с удивительной прямотой высказывает ему исвое несогласие и свое одобрение в отличие от всех этих княгинь ивеликосветских красавиц, которые без разбора хвалят модного писателяза все подряд.
Много воды утекло с тех пор, но всеразумные суждения и критические высказывания Зюльмы сохранили своезначение. Еще сегодня, столетие спустя, каждая похвала и каждоепорицание, вынесенное этой безвестной ангулемской капитаншей, гораздозначительнее всех безапелляционных приговоров Сент-Бёва1и всех вердиктов присяжной критики.
Зюльма восхищается «ЛуиЛамбером», «Полковником Шабером», «ЦезаремБирото» и «Эжени Гранде» и в то же время ейчрезвычайно не нравятся раздушенные салонные истории вроде«Тридцатилетней женщины». «Сельского врача»она чрезвычайно справедливо считает тягучим и перегруженнымнапыщенными рассуждениями, а выспренняя мистика «Серафиты»кажется ей отталкивающей. С удивительной проницательностью чует онамалейшую опасность, угрожающую восхождению Бальзака. Когда онсобирается заняться политикой, она в отчаянии предостерегает его:
«Озорные рассказы» важнееминистерского портфеля».
Когда он сближается с роялистскойпартией, она заклинает его:
«Предоставь это придворным и неводись с ними. Ты только замараешь свою честно завоеваннуюрепутацию».
Она упрямо твердит, что навсегдаостанется верна своей любви к «классу бедняков, которых такпостыдно оклеветали и так эксплуатируют алчные богачи», «ибоя сама принадлежу к народу. И хотя с точки зрения общества мыпринадлежим уже к аристократии, мы все-таки навсегда сохранилисимпатии к народу, изнывающему под ярмом».
Зюльма предостерегает его, когда видит,какой ущерб наносит его книгам спешка, в которой он их стряпает.
«Неужели ты называешь этотворчеством, – восклицает Зюльма, – когда тыпишешь так, словно тебе нож приставили к горлу? Как можешь ты создатьсовершенное произведение, если у тебя едва хватает времени изложитьего на бумаге! К чему эта спешка ради того, чтобы позволить себероскошь, которая пристала разбогатевшему булочнику, но никак негению? Человеку, который смог изобразить Луи Ламбера, вовсе не так ужнеобходимо держать пару англизированных лошадей. Мне больно, Оноре,когда я не вижу в тебе величия. Ах, я купила бы лошадей, карету иперсидские ковры, но я никогда не дала бы возможности прожженномусубъекту сказать о себе: „За деньги он на все готов“.
Зюльма любит гений Бальзака, нострашится его слабостей. Она с ужасом видит, что он пишет, какзатравленный, что он сделался пленником великосветских салонов, чтоон, опять-таки из желания импонировать столь презираемому ею высшемуобществу, окружает себя ненужной роскошью, вгоняющей его в долги.
«Не исчерпай себя раньшевремени!» – говорит она ему, обнаруживая поразительноепредвидение. Ей свойственно могучее, истинно французское сознаниесвободы. Она хотела бы видеть величайшего художника современностинезависимым в полном смысле этого слова, не зависящим ни от хвалы, ниот хулы, ни от общества, ни от денег. Но она в отчаянии убеждается,что он вновь и вновь попадает в рабство и в зависимость.
«Галерный раб! И ты останешься имнавсегда. Ты живешь за десятерых, ты в жадности пожираешь сам себя.Твоя судьба на веки вечные останется судьбой Тантала».
Пророческие слова!
Они обращены к душевной честностиБальзака, который был в тысячу раз умней, чем все его мелкоетщеславие, ибо в то самое время, когда герцогини и княгини расточаютему ласки и кадят фимиам, он не только принимает жестокие и частогневные упреки Зюльмы, но всегда благодарит ее, истинного своегодруга, за прямоту.
«Ты – моя публика, –отвечает он ей, – я горжусь знакомством с тобой, с тобой,которая вселяет в меня мужество стремиться к совершенствованию».
Он благодарит ее за то, что онапомогает ему «выполоть сорную траву на моих полях. Каждый раз,когда я виделся с тобой, это приносило мне самую существеннуюпользу».
Он знает, что ее поучениям чуждынеблагородные мотивы. В них нет ни ревности, ни духовноговысокомерия, она искреннейшим образом заботится о бессмертной душеего искусства, и поэтому он отводит ей особое место в своей жизни.
«Я питаю к тебе чувство, котороене знает себе равного и не похоже ни на какое другое».
Даже позднее, когда он станетизливаться в исповедях перед другой женщиной – г-жой Ганской,это «привилегированное положение в моих чувствах»останется неизменным. Он только делается более замкнутым сединственной своей подругой, – может быть, из смущения,может быть, из тайного стыда.
Исповедуясь госпоже Ганской и другимженщинам, Бальзак старается выставить себя в романтическом идраматическом свете. Он постоянно жонглирует столбцами цифр своихдолгов и бесконечными колонками своих в лихорадочной спешкенаписанных страниц. Но он твердо знает, что этой женщине он не можетсказать ни грана неправды без того, чтобы она сразу же непочувствовала ее. И подсознательно ему становится все труднее итруднее исповедоваться именно ей. Проходят годы, а он, вероятно вовред себе, не заглядывает в свою тихую рабочую комнату в ее доме. И втот единственный раз, когда она – одному богу известно какихжертв это ей стоило – приезжает в Париж, Бальзак так ушел вработу, что не вскрывает ее письма и заставляет ее две неделипрождать – ее, которая находится всего в каком-нибудь часеходьбы от его дома, – две недели прождать ответа,приглашения, которое так никогда и не пришло. Но перед смертью, в тотсамый год, когда он, уже обреченный, вводит в свой дом г-жу Ганскую,жену, за которую боролся шестнадцать лет, он вдруг останавливается насекунду, чтобы окинуть взором всю прошедшую жизнь, и видит, чтоЗюльма была самой значительной, самой лучшей из всех его подруг.
И он берется за перо и пишет ей –пусть она не думает, что он забывает истинных друзей. Никогда непереставал он думать о ней, любить ее и беседовать с нею.
Бальзак, вечно перехлестывавший визъявлении своих чувств, нисколько не преувеличил, поставив особнякоми превыше всех других свои взаимоотношения с Зюльмой Карро, этучистейшую из всех своих дружб. И действительно, все другие егоотношения – за исключением значительно менее искреннего чувствак г-же Ганской, которое впоследствии будет господствующим в егожизни, – останутся более или менее эпизодическими.
Бальзак проявляет верноепсихологическое чутье, когда из всех великих женщин, окружающих его,он особенно близко сходится с благородной Марселиной Деборд-Вальмор,которой он посвятил одно из прекрасных своих творений и к которой(немалый труд при его тучности), задыхаясь, карабкается, одолеваялестницу в сто ступенек, на мансарду в Пале-Рояле. С Жорж Санд,которую он называет «братец Жорж», его связывает толькосердечное товарищество без малейшего оттенка интимности. ГордостьБальзака спасает его от того, чтобы значиться под номеромчетырнадцатым или пятнадцатым в каталоге ее возлюбленных.
Лишь как робкие тени мелькают переднами на заднем плане несколько случайных фигур; никому неведомаяМари, от которой у него, по-видимому, был ребенок, какая-то ещенеизвестная… Во всех важных жизненных обстоятельствах Бальзак,несмотря на кажущуюся болтливость и беззаботность, умел сохранятьудивительную сдержанность, особенно когда дело шло об интимныхотношениях с женщиной.
Еще реже дружил он с мужчинами. Почтивсе, кого он щедро дарил дружеской привязанностью, были совершеннонеприметные, отнюдь не именитые личности. Если у женщин Бальзак ищетотдохновения после своей исполинской работы, то в мужчинах он ищетнадежной опоры. Как большинство творческих натур, которые обреклисебя на безмерный труд, как Гёте и Бетховен, Бальзак не ищет умоввыдающихся, которые бы вдохновляли его на творческое единоборство.Его вполне устраивают люди, к которым он может, не колеблясь,обратиться в трудную минуту жизни, которые всегда готовы ему помочьили развлечь его в часы краткого отдыха. Он стремится к одним только,если можно так сказать, семейным отношениям. Мы очень немногое знаемо г-не де Маргонне из Саше, в замке которого беглец из Парижанеизменно находил предоставленный к его услугам уютный кабинет. Исреди его современников ближайшими его друзьями были вовсе неличности такого масштаба, как Виктор Гюго или Ламартин, Гейне илиШопен, хотя он и был знаком с ними со всеми, – нет, как нистранно, его интимными друзьями были торговец скобяным товаром,лекарь, безвестный живописец и портной. На Рю Кассини долгое времяего соседом был Огюст Борже, совершенно незначительный художник.Доктор Наккар всю жизнь пользует его и не только консультирует егокак знаток, когда это нужно писателю для творческой работы, нет, онпомогает ему в случае нужды несколькими сотнями франков, когдаБальзаку приходится штопать вновь и вновь возникающую прореху в мешкедолгов, который он обречен тащить на себе всю свою жизнь.
Последним в этом ряду фигурирует тотсамый портной Бюиссон с улицы Ришелье, который отдал Бальзакудолжное, прежде чем все парижские критики. Бюиссон не толькооткрывает ему долгосрочный кредит, но ссужает его при случае деньгамии предоставляет ему убежище в своем доме, когда писатель не знает,куда спастись от других, значительно менее покладистых кредиторов. Носсужать деньгами столь благородного человека, как Бальзак, никак немогло быть невыгодной сделкой. Все мелкие и крупные долгидобряку-закройщику Бальзак, бесспорно, заплатил одной-единственнойстрокой в «Человеческой комедии»:
«Костюм, сшитый Бюиссоном, даетвам возможность в любом салоне играть королевскую роль».
И этой немногословной рекламой онмгновенно сделал Бюиссона поставщиком великосветского общества. Кромеобычной расхожей монеты, великие люди могут заплатить еще и иной,особой монетой: они могут заплатить бессмертием.
Когда писатель приступает к созданиюсвоего главного творения, тесный круг его друзей в основном ужесложился. На тридцатом году жизни период накопления уже завершен.Бальзаку уже не нужны ни внешние впечатления, ни чтение, ни новыепознания, ни новые люди. Он созрел окончательно, и все, что можетдать его дух и гений, всю свою страстность и всю свою энергию онотдаст только творчеству. «Большое дерево, – скажетон однажды, – иссушает почву вокруг себя. Оно высасываетвсе соки, чтобы цвести и плодоносить».
У Бальзака много случайных знакомых,но, достигнувши тридцати лет, он уже не хочет расширять интимный кругсвоих друзей. Только одна женщина, г-жа Ганская, войдет позднее вэтот круг, чтобы стать центром, душой всей его жизни.

VIII. Бальзак. Его облик и духовный мир
Внезапная слава – ему теперь ужетридцатый год – всегда опасна для художника. В 1828 годуБальзак – все еще жалкий литературный кули, анонимно работающийна других. Он все еще обанкротившийся коммерсант, по уши в долгах. Нопроходит год-два, и тот же Бальзак – уже один из знаменитейшихписателей Европы, которого читают в России и в Германии, вСкандинавии и в Англии, которого осаждают газеты и журналы,добиваются все без исключения издатели и которого засыпаютбесчисленными восторженными письмами. В одну ночь исполнилосьзаветное желание его юности. Пришла Слава, ослепительная, озаряющаявесь мир Слава! Человека, даже более хладнокровного, чем Бальзак,должен был опьянить подобный успех. А тем более такую, не знающуюудержу, упивающуюся иллюзиями оптимистическую натуру! Слишком многолет он, никому неведомый, нищий, голодающий, снедаемый отчаяннымнетерпением, сидел в своей келье, в мимолетные мгновения с завистьювзирая на других – на других, всегда только на других,обладающих богатством, женщинами, успехом, роскошью и щедрыми дарамижизни. Вполне понятно, что он, чувственный человек, – ужтаков он есть – хочет упиться этим гулом и рокотом похвалвокруг своего имени, вдохнуть и вкусить эту Славу, глазами и кожейпознать тепло человеческой благосклонности, насладиться ею.
И так как его везде с нетерпениеможидают, он хочет покрасоваться перед светским обществом. Устав отунижений и отказов, от многолетнего рабства, от расчетов ибережливости и от вечного существования в долг, он жаждет теперьпредаться искушениям собственной славы – роскоши, богатству,мотовству. Он знает, что великая мировая сцена уже открыта для него.И писатель решает показаться перед своей публикой в роли светскогочеловека.
Насколько гениален Бальзак-творец,настолько же бездарен он в роли светского льва. Человеческий мозгустроен так странно, что даже грандиозный душевный опыт и богатейшиепознания не способны преодолеть врожденные слабости. Психология можетпомочь, даже когда человек анализирует сам себя, распознать ущербныестороны личности, но она не в силах (и это одна из слабостейпсихоанализа) их устранить. Распознать еще не значит преодолеть, и мыто и дело видим, как проницательнейшие люди изнемогают в борьбе ссобственными маленькими причудами, которые служат предметом насмешекдля всех окружающих. Бальзаку так и не удалось преодолеть свойвеличайший порок: снобизм, хотя он, вероятно, полностью сознавал всюего ребячливость и смехотворность. Человек, который создал величайшеетворение своей эпохи и мог бы с бетховенской независимостью пройтимимо всех князей и королей, страдает трагикомическойаристократоманией. Письмо герцогини, обитающей в Сен-Жерменскомпредместье, для него важнее, чем похвала Гёте. Сделаться Ротшильдом,жить во дворцах, держать лакеев, владеть каретой и галереей шедевровказалось ему, пожалуй, желанней бессмертной славы; а за дворянскуюграмоту, подписанную дураком Луи Филиппом, он продал бы даже своюдушу.
Если отец его сделал столь большой шагс крестьянской фермы в мир зажиточной буржуазии, почему же он,Бальзак-сын, не может сделать следующий шаг – перейти в сферуаристократии?
Век неудержимого восхождения только чтоминовал. Да, но вправду ли он миновал? Если Мюрат, Жюно, Ней –сыновья ремесленников и кучеров, внуки трактирщиков – сумелипри помощи кавалерийских налетов и штыковых атак сделаться герцогами,если финансисты, биржевики и промышленники становятся сейчасдворянами, почему же он не может подняться в высший свет? Быть может,та же бессознательная сила, которая шестьдесят лет назад погналаБальзака-отца из крытой соломой деревенской хижины в Париж, гониттеперь и сына достигнуть «верха», ибо, как это ни смешно,для Бальзака-сына «верх» – это не его творчество, асветский, прежде замкнутый для него круг. Разум тут ни при чем.Непостижимый парадокс: чтобы «подняться» в эту сферу, онбудет унижаться всю жизнь; чтобы жить в роскоши, он прикует себя кгалере вечного труда; чтобы казаться элегантным, он сделает себяпосмешищем. Он бессознательно подтверждает стократно изложенный имсамим закон, согласно которому человек – мастер в своей сфере –становится тупицей, когда пытается проникнуть в сферу, ему чуждую.
Для своего дебюта на светскихподмостках Бальзак считает нужным вырядиться как можно пышнее. Ипрежде всего: нельзя выступить просто как господин Бальзак. ВСен-Жерменском предместье это звучит слишком вульгарно, слишкомпо-мещански. И Бальзак самовластно присваивает себе дворянскуюприставку. Начиная с «Шагреневой кожи» все его книгипоявляются под именем Оноре де Бальзак, и горе тому, кто решитсяоспорить его притязания на благородное происхождение. Он распускаетслух, что только из скромности он, потомок маркизов д’Антрэгов,именует себя просто «де Бальзак». И чтобы подчеркнутьправдивость своих слов, он приказывает выгравировать чужой герб насвоем столовом серебре и намалевать его на кузове экипажа. А затем онсовершенно меняет весь стиль своей жизни. Оноре де Бальзаку поверят,что он великий писатель, только если он будет вести образ жизни,соответственный его положению. Имущему – дастся. Следовательно,в мире, где считаются только с видимостью, нужно создать видимостьтого, что много имеешь, для того чтобы много получать. Если господинШатобриан обладает замком, если Жирарден1держит пару верховых лошадей, если даже у Жюля Жанена или Эжена Сюесть карета, то Оноре де Бальзак, дабы никто не счел его писателемвторого ранга, должен, конечно, иметь тильбюри с ливрейным лакеем назапятках. На улице Кассини снимается третий этаж. Приобретаетсяроскошная обстановка, а кроме того – и главное – нужно,чтобы ни один щеголь не мог сказать, что он одет богаче и дороже, чемОноре де Бальзак. Поэтому к голубому фраку он покупает вычеканенныепо особому его заказу золотые пуговицы. Умопомрачительные шелковые ипарчовые жилеты ему поставит в кредит добрый Бюиссон. И в таком виде,с густо напомаженной львиной гривой, с кокетливым маленьким лорнетомв руке, вступает новый автор в парижские салоны; «чтобы создатьсебе репутацию», как если бы он не завоевал сердцасовременников и потомства своими творениями.
Но какое разочарование! Репутация,которую завоевывает Бальзак, появляясь в парижском свете собственнойперсоной, становится роковой для его истинной репутации. Его попыткавыступить в роли щеголя остается его единственной пожизненнойнеудачей. Правда, на первых порах он получает доступ не в салоныСен-Жерменского предместья и не в посольства великих держав, а лишь влитературные салоны Софи Ге и ее дочери, Дельфины Жирарден, да еще вговорильню мадам Рекамье. Эти дамы, которых чиновная аристократиядержит на известном расстоянии, пытаются конкурировать с ней,выступая представителями аристократии литературной. Но даже и в этомменее притязательном кругу помпезность, спесивость и утрированнаяэлегантность Бальзака производят чудовищное впечатление.
Бальзак, внук крестьянина, сын буржуа,неисправимый простолюдин, неуклюжий и неловкий, – у негонет никаких надежд приобрести благородную осанку. Ни его придворныйпортной Бюиссон, «и золотые пуговицы и кружевное жабо не всилах придать подлинно аристократического вида этому коренастому,тучному, краснощекому плебею, который без умолку говоритоглушительным голосом и как пушечное ядро врывается в любое общество.Он обладает слишком могучим темпераментом, чтобы хоть когда-нибудьусвоить сдержанные и пристойные манеры. Еще и двадцать лет спустяг-жа Ганская будет пенять на то, что он ест с ножа и что его шумноебахвальство действует на нервы именно тем, кто готов самым искреннимобразом восхищаться Бальзаком. Она жалуется на его громоподобныйхохот и на безудержную, подобную потопу разговорчивость, „вкоторой тонут слова всех окружающих“.
Но только бездельник, только человек,исключительно занятый своей внешностью, может найти достаточновремени, проявить достаточно упорства, чтобы быть неизменноэлегантным (это тоже является своего рода искусством!), а туалетБальзака, который лишь с трудом оторвался на час от работы, явноносит следы спешки. Сочетание цветов его фрака и панталон привело вужас Делакруа2.Что толку в золотом лорнете, если его держат пальцы с грязныминогтями, если шелковые чулки виднеются из башмаков с развязаннымишнурками? К чему кружевное жабо, если как только в гостинойстановится душно, на него каплет жир с напомаженной гривы? Бальзакносит изящный костюм, который при его вульгарном вкусе всегда кажетсяэкстравагантным и пышным, как на лакее ливрея. Дорогие вещистановятся на нем дешевыми, роскошные – вызывающими, и вся этабезвкусица, запечатленная в бесчисленных дошедших до нас карикатурах,вынуждает даже самых ярых его поклонниц втихомолку хихикать,прикрываясь веерами.
Но чем больше чувствует Бальзак, чтоистинная элегантность ему не дана, тем больше пытается он заменить еечем-нибудь другим. Если уж он не может производить импонирующеговпечатления, что ж, он может по крайней мере вызвать сенсацию. Еслиуж он не может привлечь симпатии благородной скромностью, тогда пустьего экстравагантность стяжает такую же славу, как и он сам. Если ужони хотят смеяться над ним, значит надо швырнуть им по крайней меренечто достойное осмеяния. И после первого своего провала в светеБальзак заказывает несколько нелепейших предметов, которые, говоритон, посмеиваясь, доставят ему большую известность, чем все егороманы. Он заказывает трость, толстую как дубина, усеивает ее бирюзойи распространяет о ней самые поразительные слухи: например, что внабалдашник ее вделан портрет таинственной великосветской дамы, еговозлюбленной, изображенной в костюме Евы. Когда он с этой палицейГеркулеса, которая влетела ему в семьсот франков, –впрочем, он их так и не уплатил, – входит в ложу «Тигр»в Итальянской опере, вся публика смотрит на него как зачарованная, амадам де Жирарден вдохновляется идеей создать роман под названием«Трость господина Бальзака». Но дамы остаютсяразочарованными, ни одна не избирает этого певца, воспевшего женщин,своим рыцарем, и львы парижских салонов, любимые герои Бальзака, –его Растиньяки, его де Марсе – чуют, что им не придетсявступать в состязание со слоновьей и даже гиппопотамьей грациейнового конкурента.
Столь же мало успеха имеет Бальзак уколлег-писателей, которые не очень-то обрадовались,нежданно-негаданно узрев в своем карасевом садке эту жирную щуку.Очень многие из них еще ясно помнят, что столь внезапнопрославившийся писатель еще вчера в качестве негра поставлялничтожнейшие бульварные романы за любую цену и на любой вкус.Впрочем, пораженные его талантом, встревоженные его фантастическойпродуктивностью, они даже готовы принять его в свой круг. Но Бальзаквовсе не идет навстречу этой готовности. Хотя он с чрезвычайнымблагожелательством и даже восторгом относится ко всякому чужомутворчеству (вряд ли найдется хоть один современный ему писатель,которого он по-товарищески не упомянул в своей «Человеческойкомедии» или которому не посвятил бы какой-нибудь книги), но вотношениях с коллегами-литераторами он всегда умышленно демонстрируетнадменность. Вместо того чтобы заключить с ними союз, он третируетих. Входя в комнату, он не снимает шляпы, он отклоняет всякое «мы»,когда речь идет о творчестве, и, вместо того чтобы быть дипломатом ищадить чужое тщеславие, Бальзак во всеуслышание заявляет, что ни зачто не позволит поставить себя на одну доску с Александром Дюма, Польде Коком, Эженом Сю, Жаненом, Сандо1.Он раздражает сочинителей, похваляясь своими гонорарами, он злитжурналистов – «ни один автор не был столь равнодушен кхвалебным статьям и рекламе». Он дает им понять, что ненуждается в их услугах. И так же, как, появляясь в свете и выставляясвою балаганно-крикливую элегантность, он безвкусно стараетсяпрослыть «особым явлением», так же со свойственной емунаивной и неосмотрительной откровенностью он подчеркивает, что егонельзя мерять общей меркой. Пусть он говорит об этом самым беспечнымтоном, с улыбкой, задорно, ребячливо и наивно, и все-таки писателипарижане воспринимают его поведение как вызов.
Нет, слабости Бальзака слишком у всехна виду. Они не могут не дать сотни поводов для остроумных и злобныхнападок, для язвительных насмешек по его адресу. Бальзак, величайшийписатель своего времени, становится излюбленной мишенью для ядовитыхзаметок и дерзких карикатур. Так называемое «общество» немстит никому столь ожесточенно, как человеку, который презирает его ив то же время не может без него обойтись. Сам Бальзак не ощущает этунемилость. Он слишком жизнерадостен, слишком темпераментен, слишкомнезависим, чтобы замечать булавочные уколы. И на улыбочки, хихиканьеи издевки унылых болванов, снобов и синих чулок он отвечает толькогромким и веселым раблезианским хохотом.
Не мелочной полемикой (ведь даже гневпринимает у него благородную творческую форму) отвечает он на злобныевыходки уязвленных журналистов и окололитературных импотентов. Нет,он отвечает им грандиозной фреской в «Утраченных иллюзиях»,на которой изображена литературная коррупция. Но истинные его друзьястрадают оттого, что человек, чьим гением они так восторгаются,попадает из-за мелкого своего снобизма в унизительное положение,которое, пусть хоть на четверть часа, заставляет признать правотутех, кто высмеивает его. Маленькая провинциалка Зюльма Карро, живя всвоей глуши, понимает, прежде чем он сам, что райские плоды изсветского сада, о которых он так мечтал, вскоре покажутся емуобыденными и терпкими. И она заклинает его не становиться«комедиантом» света, «который потребует от тебя восто крат больше, чем сможет дать тебе сам».
И дружески восклицает, обращаясь кнему:
«Оноре, ты теперь известныйавтор, но ты ведь призван к большему. Для такого человека, как ты,пустая слава ничто. Ты должен поставить перед собой цель болеевысокую. Если бы я набралась мужества, я бы сказала тебе: зачем ты, втщеславии своем, столь, бессмысленно растрачиваешь свойнеобыкновенный разум? Брось ты эту светскую жизнь…»
Но потребуется еще немало горькихиспытаний, прежде чем за первым опьянением недавней славой последуетотрезвление и Бальзак познает справедливость открытого им закона:нельзя быть мастером в двух различных областях. Мастером можно бытьтолько в одной-единственной сфере, и его предназначение не в том,чтобы блистать в изменчивом и забывчивом светском обществе, а в том,чтобы, изображая и запечатлевая это общество, увековечить его таким,каково оно есть, со всеми его высями и безднами.
До нас дошло грандиозное количествописаний о Бальзаке того времени – забавных, злобных,уничижительных, шутливых и ядовитых, и все они даны с ограниченной иневерной точки зрения парижского света и журналистских кругов.Бальзак в голубом фраке с чеканными золотыми пуговицами и сдрагоценной тростью, Бальзак в шлепанцах, Бальзак в тильбюри с грумоми лакеем, Бальзак-фланер, который читает все вывески подряд в поискахподходящего имени для своего героя, Бальзак-коллекционер,перерывающий лавки старьевщиков в надежде отыскать Рембрандта за семьфранков и чашу работы Бенвенуто Челлини за двенадцать су, Бальзак –кошмар издателей, демон наборщиков, которые часами, как каторжники,трудятся над каждой страницей его рукописи, Бальзак – лжец,хвастун, мистификатор, проповедующий целомудрие как единственноепредварительное условие творчества и меняющий женщин куда чаще, чемсорочки, Бальзак-обжора, который в один присест проглатывает сотнюустриц и вдобавок еще бифштекс и жареного гуся, Бальзак,рассказывающий о миллионах, которые принесут ему его рудники, егосады, его гениальные сделки, и вынужденный неделями скрываться подчужим именем, ибо он не в состоянии оплатить счет в тысячу франков.
Не случайно три четверти дошедших донас изображений Бальзака – это шаржи, а не портреты. Неслучайно современники сочинили о нем две тысячи анекдотов, но неоставили ни одного добросовестного и документального описания егожизни.
Все эти факты ясно показывают, чтоБальзак производил на парижан впечатление не гения, а эксцентричногочеловека, и, возможно, что в известном смысле современники былиправы. Бальзак должен был казаться обществу эксцентричным, потому чтоон в буквальном смысле слова терял центр равновесия, как только онпокидал свою комнату, свой письменный стол, свою работу. ПодлинныйБальзак, самый неутомимый труженик, какого только знает мироваялитература, остался книгой за семью печатями для всех этих Гозланов,Верде1и Жаненов, для этих бездельников и фланеров, ибо они знали его только«один-единственный час в день», который он мог отдаватьсвету, а не двадцать три сокровенных часа его творческогоодиночества. Он появляется среди людей на полчаса-час, когда узникудозволяется подышать на тюремном дворе, и так же как призраки,которые с последним ударом часов, бьющих полночь, должны возвратитьсяв свои могилы – так же и он должен после кратких мгновений, вкоторые он появлялся надменный и пышный, вернуться снова в своютемницу, к своей работе, о величии и жестокости которой все этибездельники и иронизирующие писаки не имеют вообще никакогопредставления. Подлинный Бальзак это тот Бальзак, который в течениедвадцати лет, кроме бесчисленных драм, новелл, очерков, написалсемьдесят четыре полноценных романа, и в этих семидесяти четырехроманах он создал собственный мир, где существуют сотни местностей,домов и улиц, где обитают две тысячи людей.
Только этой мерой и можно меритьБальзака, только это творение вводит нас в подлинную его жизнь.Человек, казавшийся своим современникам безумцем, был вдействительности самым дисциплинированным творческим умом эпохи.Человек, которого они высмеивали как безмерного расточителя, быласкетом с несгибаемым упорством анахорета, величайшим тружеником всейсовременной литературы.
Гиперболизатор, которого они,нормальные и умеренные, высмеивают как бахвала и хвастуна, извлек изсвоего мозга больше, чем все его парижские коллеги, вместе взятые. Онбыл, конечно, единственным, о ком можно без преувеличения сказать,что он доработался до смерти. Календарь Бальзака никогда не совпадалс календарем его эпохи. Когда для других день – для него ночь,когда для других ночь – для него день. Не в обычном, будничномпротекает настоящая жизнь Бальзака. Она идет в его собственном, имсамим сотворенном мире. И никто не знал, не наблюдал, не слышалистинного Бальзака, кроме четырех стен, в которых протекало егодобровольное заточение. Никакой современник не мог написать егоподлинную биографию. Это сделали его книги.
Покажем же поэтому один день из этойнастоящей жизни Бальзака. И тысяча, десять тысяч дней были как двекапли воды похожи на этот день.
Восемь часов вечера. Все давно ужезакончили свою работу. Они оставили свои конторы, свои дела, своифабрики, они пообедали в кругу друзей, или в кругу семьи, или водиночестве. Вот высыпают они из домов в поисках развлечений. Онифланируют по бульварам, сидят в кафе, стоят перед зеркалами,прихорашиваясь, перед тем как отправиться в театр или в гости. Итолько он, только Бальзак спит в комнате с опущенными шторами,сраженный, словно ударом дубины, шестнадцати-семнадцатичасовойработой.
Девять вечера. Распахнулись дверитеатров, в больших залах кружатся пары, в игорных домах звенитзолото, влюбленные скрываются в тени аллей – Бальзак все ещеспит.
Десять часов вечера. В иных домах ужепогашены огни, пожилые люди ложатся спать, реже катятся экипажи помостовой, смолкают голоса города – Бальзак все еще спит.
Одиннадцать часов. Спектакли идут кконцу, в клубах и в гостиных лакеи провожают к выходу последнихзасидевшихся гостей, в ресторанах тушат свет, нет больше гуляющих;только последняя волна возвращающихся домой с шумом проносится побульварам и, разбиваясь на ручейки, исчезает в протоках маленькихпереулков – Бальзак все еще спит.
Полночь. Париж онемел. Закрылисьмиллионы глаз. Погасли бесчисленные огни. Люди спят – а Бальзакприступает к работе. Людям снятся сны – значит, Бальзаку порабодрствовать. Теперь, когда для всех закончен день, его деньначинается. Ничто уже не может помешать ему: ни посетители, которыеему в тягость, ни письма, которые лишают его покоя. Кредиторы,которые его преследуют, уже не постучатся у дверей, посыльные изтипографии уже не станут требовать у него рукописи.
Грандиозный отрезок временипростирается перед ним: восемь, десять часов полнейшего одиночества –Бальзаку для исполинской его работы нужно такое грандиозное временноепространство. Как нельзя дать остыть печам, в которых холоднаяхрупкая руда переплавляется в несокрушимую сталь, так же нельзя датьзамереть работе его фантазии. Нельзя останавливать на лету егопламенные и гармонические галлюцинации.
«Мысли сами брызжут у меня изчерепа, как струи фонтана. Это абсолютно бессознательный процесс».
Как всякий великий художник, Бальзакповинуется только законам своей работы:
«Для меня невозможно работать,если я должен буду прервать занятия и выйти на прогулку. Я никогда неработаю лишь час или два».
Только ночь, неограниченная,беспредельная, он это знает, позволяет ему работать непрерывно, иради этой работы он передвигает стрелки времени и превращает ночь вдень и день в ночь.
Его разбудил тихий стук слуги у дверей.Бальзак поднимается и накидывает на себя свою рясу. Многолетний опытзаставил его выбрать это одеяние, как самое подходящее для егоработы. Он выбрал его, как воин свое оружие, как рудокоп свою кожануюодежду – согласно требованиям своей профессии. Писатель избралдля себя это белое длинное платье из теплого кашемира – зимой,из тонкого полотна – летом, ибо оно послушно подчиняетсякаждому его движению, оставляет шею свободной для дыхания; оносогревает и в то же время не давит, и, быть может, подобно монашескойрясе, напоминает ему, что он отправляет это служение во исполнениевысшего обета и отрекшись, пока носит это платье, от реального мира иего соблазнов. Плетеный шнур (позднее – золотая цепь)опоясывает эту белую доминиканскую рясу, ниспадающую свободнымискладками. И подобно тому как монах носит крест и нарамник –орудия молитвы, так писатель носит ножницы и нож для разрезаниябумаги – свои рабочие принадлежности.
Еще несколько шагов по комнате в этоммягком податливом одеянии, чтобы исчезли последние тени сна и кровьрезвей заструилась в жилах. И вот Бальзак готов к работе.
Слуга зажег у него на столе шестьсвечей в серебряных канделябрах и наглухо закрыл окна шторами, словноотделяя его от внешнего мира. Ибо Бальзак уже не желает измерятьвремя его подлинной мерой, а только мерой своего труда. Он не хочетзнать, когда светает, когда наступает день, когда пробуждается Париж,когда пробуждается весь мир. Ничто от действительности не должнопроникать к нему. Книги на полках, стены, двери и окна, все, чтолежит за ними, – все утопает теперь в темноте. Тольколюди, рожденные им, будут теперь говорить, действовать, смотреть,дышать. Так возникает, чтобы жить и существовать, его мир, егособственный.
Бальзак усаживается за стол, за тотсамый стол, «где я бросаю свою жизнь в плавильный тигель, какалхимик свое золото».
Это маленький, неприглядный,прямоугольный стол, и все-таки Бальзак любит его больше, чем самоедрагоценное свое достояние. Золотую трость с бирюзой, столовоесеребро, купленное с таким трудом, книги в роскошных переплетах исамую славу свою он любит меньше, чем это маленькое, безгласное,четвероногое существо, которое он таскал за собой из одной квартиры вдругую, спасал от аукционов и катастроф, вынося на себе, как солдатсвоего побратима из пламени битвы. Ибо этот стол – единственныйнаперсник его глубочайшего счастья, его горчайшей муки, единственныйи немой свидетель подлинной его жизни.
«Он видел мою нищету, он знаетобо всех моих планах, он прислушивался к моим помыслам, моя рукапочти насиловала его, когда я писал на нем».
Никто из друзей, ни одна живая душа незнает так много о Бальзаке, ни одной женщине не подарил он стольконочей, полных пламенной близости. За этим столом Бальзак жил, за нимон доработался до смерти.
Еще последний взгляд. Все ли готово?Как каждый воистину фанатичный труженик, Бальзак педантичен в своейработе. Он любит свой верстак, как солдат свое оружие, и прежде чемброситься в битву, он должен знать, что оно наточено. По левую рукустопами лежат листы писчей бумаги, совершенно определенной, заботливовыбранной бумаги одинакового формата. Бумага должна быть чутьсиневатой, чтобы не слепить глаза и не утомлять их при многочасовойработе. Бумага должна быть особенно гладкой, чтобы не оказыватьникакого сопротивления стремительному перу. Она должна быть тонкой,ибо сколько листов он должен исписать в эту ночь – десять,двадцать, тридцать, сорок?
Столь же тщательно заготовлены перья,вороньи перья (он не признает никаких других). Рядом с чернильницей –не дорогой, малахитовой, которую ему подарили поклонники, нет, рядомс простой чернильницей его студенческих лет стоят еще про запасдве-три бутылки чернил. Все должно быть предусмотрено, чтобы непрерывать правильного течения работы. Справа еще – маленькаязаписная книжка, в которую он иногда вносит внезапные свои фантазии иидеи, намереваясь воспользоваться ими в последующих главах. Большеничего: ни книг, ни записей, ни груд материала. Прежде чем отприступает к работе, у него все уже мысленно завершено.
Бальзак распрямляет спину и отбрасываетширокий рукав рясы, чтобы освободить правую руку, руку, которой онпишет. Потом он обращается к себе с шутливыми восклицаниями, точнокучер, когда он принимается погонять застоявшуюся лошадь. Он похож напловца, который поднимает руки и разминает суставы, прежде чемброситься вниз головой в реку.
Бальзак пишет и пишет, без пауз, безостановок, фантазия его, однажды запылав, горит не угасая. Она, каклесной пожар, перебегает от ствола к стволу, все жарче и всенеистовей, все быстрее, все яростней – и, наконец, огоньохватывает все вокруг. Перо в его нежной женственной руке так быстромчится по бумаге, словно буквы едва поспевают за мыслью.
Чем больше пишет Бальзак, тем больше онне дописывает слова – только дальше, только не мешкать. Он неможет задержаться, не может прервать внутреннее видение, и он неостановится, пока руку его не сведет судорога или пока перед егопомеркшим от усталости взором не потускнеет написанное.
Час, два, три, четыре, пять часов,шесть, иногда семь и даже восемь. Ни один экипаж больше не катится попереулку, ни шороха в доме и в комнате; разве только тихое скрипеньепера да изредка шелест отложенного листа. Снаружи уже светает, ноБальзак не знает этого. Его день – только этот маленький кружокот свечи, и нет никаких людей, кроме тех, которых он только чтосоздал, – никаких судеб, кроме тех, которые он придумываетв процессе творчества; нет пространства, нет времени, нет вселенной,кроме той, что покоится в его собственном космосе.
Иногда машина грозит застопорить.
Даже безграничная воля ничего не можетподелать, когда исчерпан естественный запас сил. После четырех, пяти,шести часов беспрерывного писания и творчества Бальзак чувствует, чтоон уже больше не может. Рука повисает как плеть, глаза слезятся,кровь оглушительно стучит в его пылающие виски, перенапряженные нервысдают окончательно. Всякий другой теперь прекратил бы работу и сблагодарностью ограничился бы столь полноценным результатом. НоБальзак, этот демон воли, не сдается. Он должен прийти к финишу, дажеесли загонит рысака! Подать сюда хлыст, раз эта ленивая кляча нехочет двинуться с места! Бальзак встает – это его единственныекороткие передышки, – подходит к столу и зажигаетспиртовку.
Кофе – вот черная нефть, вновь ивновь приводящая в движение этот фантастический робот, и поэтому дляБальзака, который дорожит только своим творчеством, кофе важнее, чемеда, сон, чем любое другое наслаждение. Он терпеть не может табака,ведь табак не стимулирует энергию, не помогает ей достичь тогобезмерного напряжения, которое служит для него единственной меройвещей.
«Табак приносит вред телу,разрушает разум, отупляет целые нации».
Зато он посвятил кофе своипрелестнейшие поэтические гимны:
«Кофе проникает в ваш желудок, иорганизм ваш тотчас же оживает, мысли приходят в движение, словнобатальоны Великой Армии на поле битвы. Сражение начинается. Тяжелойпоступью шагают воспоминания с развернутыми знаменами. Легкаякавалерия сравнений скачет великолепным галопом. Артиллерия логикиподъезжает со своими орудиями и снарядами. Остроумные слова мечутся,как стрелки. Встают образы, бумага покрывается чернилами. Битваначинается и кончается потоками чернил, как настоящее сражение –черным порохом…»
Без кофе нет работы, во всяком случаетой непрерывной работы, на верность которой присягнул Бальзак. Кудабы он ни поехал, он вместе с пером и бумагой берет с собой в качестветретьей необходимой принадлежности кофейник, к которому он привык,как к своему столу, к своей рясе. Никому не доверяет он приготовлениякофе, ибо никто другой не сможет приготовить это возбуждающее зелье,придав ему такую аппетитную крепость и черноту. Подобно тому какБальзак с суеверным фетишизмом выбирает только один определенный сортбумаги, только определенную форму перьев, точно так же он дозирует,определяет и смешивает сорта кофе согласно особому ритуалу.
«Этот кофе составлялся из зерентрех сортов – „Бурбон“, „Мартиника“,„Мокко“. „Бурбон“ он покупал на Рю деМонблан, „Мартинику“ – на Рю де Вьей, Одриетт уодного бакалейщика, который, вероятно, и сейчас еще помнит этотзнаменитый рецепт, а „Мокко“ в Сен-Жерменском предместьеу одного торговца на Рю де Л’Юниверсите, но я уже не могу сказать, укого именно, хотя я и не раз сопровождал Бальзака во время егозакупочных экспедиций. Это было каждый раз путешествие на полднячерез весь Париж. Но ради хорошего кофе он не жалел никаких усилий».
Как всякое возбуждающее средство, кофепостепенно перестает оказывать свое действие, и поэтому егоприходится употреблять во все большем количестве. Чем большеперенапрягал свои нервы Бальзак, тем в большем количестве поглощал онэтот смертоносный эликсир. Он пишет об одной из своих книг, что довелее до конца лишь при помощи «потоков кофе». В 1845 году,после почти двадцатилетнего злоупотребления этим напитком, онустанавливает, что весь его организм отравлен, и жалуется, чтодействие этого яда становится все менее сильным.
«Промежуток времени, в течениекоторого действует кофе, становится все короче. Оно возбуждает моймозг теперь только часов на пятнадцать – опасное возбуждение.Оно вызывает чудовищные боли в желудке».
И если пятнадцать тысяч чашеккрепчайшего кофе (так высчитал один статистик) помогли созданиюгигантской «Человеческой комедии», то они жепреждевременно погубили здоровое от природы сердце Бальзака. ДокторНаккар, который в качестве друга и врача наблюдал Бальзака всю егожизнь, считал, что кофе было единственной причиной смерти Бальзака.
«Зacтарелый сердечный недуг былусугублен ночным трудом и употреблением, или, правильнее сказать,злоупотреблением, кофе, к которому он вынужден был прибегать, чтобыпреодолеть естественную для человека потребность – потребностьсна».
Наконец в восемь часов тихий стук вдверь. Входит слуга Огюст и вносит скромный завтрак. Бальзакподнимается из-за стола. С двенадцати часов ночи он не выпускал изрук пера. Теперь наступает мгновение отдыха. Слуга раздвигает шторы.Бальзак подходит к окну и бросает взгляд на Париж, который он хочетзавоевать. В эти минуты он впервые после долгих часов труда замечает,что рядом с его миром существует другой мир, рядом с Парижем егофантазии есть еще реальный Париж, который берется за труд –теперь, когда его труд на время закончен. Уже открываются магазины иконторы, дети спешат в школу. Катят экипажи, в тысячах кабинетов иканцелярий чиновники и дельцы усаживаются за столы. Только он, толькоон один среди сотен тысяч других уже кончил работать.
Нужно дать отдых усталому телу, нужновзбодрить его для новой работы, и Бальзак принимает горячую ванну.Обычно он сидит в ванне – и в этом он тоже похож на своеговеликого партнера Наполеона – целый час. Это единственноеместо, где он может размышлять, никем не потревоженный, –размышлять, ничего не записывая. Он сидит обнаженный, наслаждаясьгрезами, отдыхая от физической работы. Но едва он успел накинутьрясу, как за дверью уже слышатся шаги.
Пришли рассыльные из различныхтипографий, которые он одновременно загружает, пришли зараспоряжениями, как ординарцы Наполеона, поддерживающие во времябитвы связь между командным пунктом и батальонами. Один требует новуюрукопись, свежую и еще не совсем просохшую рукопись, созданную этойночью. Ибо все, что Бальзак пишет, должно немедленно идти в печать, ине только потому, что газета или издатель ждут каждую строчку,созданную Бальзаком как уплата по векселю, срок которого наступил(всякий еще не написанный роман уже продан и заложен на корню), ноеще и потому, что Бальзак в том состоянии творческого транса, когдаон пишет, словно в бреду, сам не знает, что он пишет и что оннаписал. Даже его собственный придирчивый взор не в силах проникнутьв дебри его рукописного текста. Только когда рукопись, построенная впечатные столбцы, продефилирует мимо него, абзац за абзацем, батальонза батальоном, только тогда полководец Бальзак поймет, выиграл ли онэту битву или должен снова идти в атаку.
Другие рассыльные из типографий, газети издательств приносят свежие гранки рукописей (Бальзак закончил ихтретьего дня и сдал в набор вчера), а вместе с ними и новые оттискистарых корректур. Целые груды бумаги, прямо с печатного станка,бумаги еще сырой от типографской краски – две дюжины, тридюжины, а нередко пять или шесть дюжин корректурных оттисковзагромождают и заваливают шаткий столик, и все это надо опять и опятьпросмотреть.
Девять часов. Передышка кончилась.
«Во время одной работы я отдыхаюот другой». В этой чудовищной спешке и непрерывном трудеБальзак поддерживает свои силы только тем, что, не прекращая работы,переходит от одного вида работы к другому.
Но в противоположность большинствуавторов чтение корректур для Бальзака не легкое дело. Он не толькоисправляет и шлифует, нет, он полностью перерабатывает и заново пишетсвою книгу. Чтение, или, вернее, переписывание корректур для неготакой же решающий творческий акт, как и создание первого варианта.Ибо Бальзак, собственно говоря, вовсе не исправляет гранки, ониспользует их только как первый оттиск, как отпечатанный черновик. Ито, что духовидец писал в бреду и горячечной спешке, то теперьчитает, оценивает и изменяет исполненный ответственности художник. Нина что не тратил Бальзак столько стараний, страсти и усилий, как наэту пластичность своей прозы, которой он добивался медленно,постепенно, как бы обрабатывая слой за слоем. И так как во всем, чтокасается его заветной задачи, его работы, эта столь расточительная иширокая натура оказывается тиранически-педантичной, то и корректурыэти набираются типографиями согласно особым его предписаниям. Преждевсего гранки должны быть напечатаны на больших и удлиненных листахдвойного формата – так, чтобы каждый столбец сидел в них,словно козырной туз на белой карте, а справа и слева, снизу и сверхупростиралось бы огромное пространство полей для исправлений иулучшений. Кроме того, гранки должны быть набраны не на обычной,дешевой и желтоватой бумаге, а на белой, так чтобы каждая литерачетко выделялась на фоне и не утомляла глаз.
– А теперь – за дело!
Быстрый взгляд – Бальзак обладаетдаром своего Луи Ламбера читать по шесть-семь строк сразу, –и вот рука его уже гневно тянется к перу. Бальзак недоволен. Всеплохо, все, что он написал вчера, все, что он написал позавчера, –смысл неясен, фразы сбивчивы, слог неправилен, композиция неуклюжа!Все нужно сделать иначе, лучше, четче, яснее. Он приходит вбешенство. Это чувствуется по брызгам чернил из-под пера, по тому,как он в ярости перечеркивает вкось всю страницу. Словно шквалкавалерийской атаки, врезается он в печатное каре. Вот сабельный ударпером, вот он безжалостно хватает фразу и перетаскивает ее направо,вот поднимает слово на пику; целые абзацы вырывает он своими львинымикогтями, зато другие всаживает на их место. Скоро ему уже не хватает(так много исправлений делает он) обычных корректурных знаков. Емуприходится изобретать новые. Скоро и поля гранок становятся для негослишком узкими; ведь он давно уже исписал их так густо, что на нихтеперь больше текста, чем в самих гранках. Вверх, вниз, направо,налево устремляются строки, снабженные магическими знаками. Но что оннаписал вместо вымаранных мест! Поначалу чистая и разборчиваястраница покрыта словно паутиной пересекающихся, скрещивающихся,восстанавливающих и исправляющих линий и черточек. И Бальзак,стараясь найти чистое местечко, переворачивает лист и на оборотевписывает свои добавления. Но и этого ему мало! Перу больше негдеписать; Бальзаку не хватает загогулин и цифр, которые служатуказанием для несчастного наборщика. Значит, надо извлечь ножницы ивырезать кое-какие лишние фразы. Подать сюда чистую бумагу, толькоменьшего формата, чтобы она резко отличалась от первой рукописи, иподклеить ее к гранкам. Начало пишется заново, а старое всунутотеперь в середину. Словно киркой и мотыгой перекапывается вся почва.Слой за слоем идут рукописные строчки вперемежку с печатными,покрытые цифрами и перемаранные. И, наконец, в состоянии полнейшейнеразберихи, став во сто крат неразборчивее, невразумительнее инеудобочитаемее, гранки возвращаются в типографию.
В редакциях, в типографиях всесобираются толпой и хихикают, любуясь на эту кляксопись.«Невозможно», – объявляют опытнейшиенаборщики; и хотя им предлагают двойную оплату, они отказываютсянабирать Бальзака больше одного часа в день. Проходят месяцы, преждечем какой-нибудь наборщик одолеет науку расшифровки бальзаковскихиероглифов, и специальный корректор должен тщательно проверять егозачастую весьма гипотетические догадки.
Но как же они глубоко ошибаются, еслиполагают, что на этом их труд закончен! Потому что, когда назавтраили послезавтра гранки, набранные целиком заново, возвращаются кБальзаку, он набрасывается на этот новый набор с такой же яростью,как и на первый оттиск. Он снова разрушает до основания с такимитрудами возведенное здание, он снова усеивает и испещряет кляксамивесь лист сверху донизу и отсылает обратно текст, такой жехаотический и неудобочитаемый, как и первый оттиск. И так повторяетсяи в третий, и в четвертый, и в пятый, и в шестой, и в седьмой раз. Стой только разницей, что теперь Бальзак ломает, разрушает и изменяетне целые абзацы, а отдельные строчки и под конец уже только отдельныеслова.
Работая над своими книгами, Бальзакнередко держал по пятнадцать-шестнадцать корректур. И мы можемсоставить себе представление о его ни с чем не сравнимойпродуктивности, если подсчитаем, что за двадцать лет Бальзак нетолько написал семьдесят четыре романа и великое множество своихрассказов и очерков; ведь для того чтобы окончательно завершить своивещи, ему потребовалось работать еще в семь, нет, в десять разбольше, чем для того, чтобы создать свое исполинское произведениевчерне.
Ни финансовые затруднения, низаклинания издателей, докучающих ему то дружескими упреками, тосудебными исками, не могут отвадить Бальзака от этого дорогостоящегометода. Десятки раз он отдавал половину и даже весь гонорар,полученный им за свои сочинения, чтобы оплатить громадные расходы попереверстке и подверстке рукописей. Но в этом пункте интимнейшейтворческой этики Бальзак неумолим. Когда однажды некий редакторжурнала осмеливается опубликовать продолжение романа, не дождавшисьполучения бесчисленных корректур и окончательной авторской визы,Бальзак навсегда порывает с ним отношения. Человек, которыйокружающим кажется легкомысленным, слишком склонным к чрезмернойпоспешности, жадным до денег, здесь, когда речь идет о завершенностиего произведения и о его творческой чести, оказывается самымсовестливым, самым упорным, самым неподатливым и энергичным борцом извсех современных ему писателей. Потому что лишь он один знаетфантастическую сумму этой энергии, жертвенности, одержимостисовершенством, потому что пятикратный, десятикратный процесспреобразования происходит в темноте лаборатории и неведом никому ивтех, кто видит только готовые произведения, поэтому он и любит своигранки как единственных верных и надежных свидетелей. Он гордится имине столько как художник, сколько как рабочий человек, неутомимыймастеровой. Он берет эти исправленные, истерзанные полосы исоставляет из них отдельные экземпляры: первичное состояние вещи,вторичное и так вплоть до окончательного. И он переплетает их вместесо своей рукописью в единый фолиант, объем которого нередко превышаетдве тысячи страниц (тогда как вся книга в напечатанном виде содержитвсего только двести). Подобно Наполеону, своему вечному образцу,который раздавал княжеские титулы и герцогские гербы своим маршалам ивернейшим слугам, Бальзак дарит рукописи, принадлежащие егогигантской империи, его «Человеческой комедии», как самыйбесценный свой дар.
«Я дарю эти тома только тем, ктоменя любит; они свидетели моей долгой работы и терпения, о котором явам говорил. Над этими чудовищными страницами проводил я свои ночи».
Львиная доля достается г-же Ганской.Этой же награды он удостаивает мадам де Кастри, и графиню Висконти, исестру Лауру. Впрочем, он удостаивает ею лишь немногих, тех, ктосможет по заслугам оценить его дар. Об этом свидетельствует письмодоктора Наккара, когда за свою долголетнюю врачебную и дружескуюслужбу он получил от Бальзака том корректур «Лилии в долине».Д-р Наккар пишет:
«Это действительно примечательныемонументы, и тем, кто еще верит в дальнейшее усовершенствованиепрекрасного в искусстве, следовало бы сделать их доступными дляобозрения.
Как поучительно это было бы и дляпублики, которая полагает, что творения ума задуманы и созданы стакой же легкостью, с какой их затем читают! Я хотел бы, чтобы моюбиблиотеку поместили посреди Вандомской площади, дабы друзья вашегогения действительно смогли оценить то чувство ответственности иупорство, с которым вы работаете».
Действительно, едва ли существуютдокументы, кроме разговорных тетрадей Бетховена, в которых такнаглядно была бы запечатлена титаническая борьба художника и которуюможно уподобить борьбе Иакова с ангелом. Сильнее, чем на любомпортрете, выразительнее, чем во всех анекдотах его современников,встает здесь первозданная мощь Бальзака, его титаническая энергия.Только тот, кто знает эти фолианты, знает истинного Бальзака.
Три часа, четыре часа подряд работаетБальзак над своими гранками, изменяет текст, улучшает, «занимаетсялитературной кухней», как он в шутку называет эти занятия,длящиеся каждый раз до полудня и отличающиеся такой женепрерывностью, ожесточенностью и страстностью, как и ночная егоработа. Только в полдень Бальзак отодвигает гору бумаги в сторону,чтобы перекусить. Он съедает яйцо, бутерброд или легкий паштет. Поприроде своей эпикуреец, уроженец Турени, который с детства любитжирные и тяжелые блюда, вкусные рулеты, поджаристых каплунов,кровавое сочное мясо; который знает красные и белые вина своейродины, как виртуоз клавиатуру своего рояля, он отказывает себе вовремя работы в каком бы то ни было удовольствии. Он знает, что послееды приходит усталость, а у него нет времени для усталости. Он несмеет, он не хочет позволить себе отдохнуть.
Бальзак опять придвигает кресло ксвоему маленькому столу, и дальше, дальше, дальше, корректуры,наброски, заметки, письма; работа, работа, работа, без перерыва и безотдыха.
Наконец около пяти часов Бальзакотбрасывает перо, а значит, и хлыст, который гонит его вечно вперед.Баста! Бальзак целый день (впрочем, это продолжается часто по целымнеделям) не видел человеческого лица, не глянул в окно, не читалгазет. Надо, наконец, дать отдых переутомленному телу и пылающейголове. Слуга сервирует ужин. Иногда на полчаса-час заходит издатель,которого он пригласил к себе, или кто-нибудь из друзей. Но обычно оностается один – он уже обдумывает и видит в мечтах своих то,что будет им создано завтра. Никогда или почти никогда он не выходитна улицу. После столь грандиозных трудов усталость его слишкомвелика. В восемь часов, когда все отправляются на прогулку, онложится в постель и засыпает тотчас же, крепко, глубоко, безсновидений. Он спит, так же как делает все: глубже и интенсивнее, чемвсякий другой. Он спит, дабы забыть, что вся уже проделанная работанисколько не избавит его от той, которая должна быть выполненазавтра, послезавтра, и так без конца, до последнего часа его жизни.Он спит до полуночи, пока слуга не зажигает свечи, и Бальзакпринимается опять за работу.
Так работает Бальзак – неделями имесяцами – не зная перерыва, не разрешая себе остановки, покатруд его не завершен. Но даже и после этого он разрешает себе толькосамый короткий роздых. «Битва следует за битвой»,произведение за произведением, словно стежок за стежком, в тойнеобъятной ткани, которая является результатом труда всей его жизни.
«Всегда одно и то же: ночь заночью и все новые тома! И то, что я хочу воздвигнуть, стольвозвышенно и необъятно», – стонет в отчаянииБальзак.
Порой он боится, что за этой работой онупустит действительную жизнь. И он потрясает цепями, которые сам себесковал.
«Я должен создать за один месяцто, что другие не могут завершить за год и даже за более длительныйсрок».
Но работа для него сталанеобходимостью. Он уже не может от нее освободиться.
«В трудах я забываю свои горести,труд – мое спасение».
Разнообразие работы не нарушает еенепрерывности.
«Когда я не работаю над моимирукописями, я размышляю о моих планах, а когда не размышляю и непишу, тогда я держу корректуру. В этом и есть моя жизнь».
Так он и проживет всю свою жизнь сэтими кандалами на ногах, и, когда он решается, наконец, на побег,они бренчат, волочась за ним следом. Он никуда не ездит без рукописи:и даже когда он влюблен и следует за женщиной, любовная страстьнеизбежно подчиняется некоему высшему долгу. Вот он появляется угерцогини де Кастри, у г-жи Ганской в Женеве, пылая от нетерпения,опьяненный страстью, и тут же извещает возлюбленную, что после пятичасов вечера она никогда не будет его видеть. Только после нерушимыхдвенадцати или пятнадцати часов, отданных им письменному столу, можетон отдать себя женщине. Сначала творчество, потом любовь. Сперва«Человеческая комедия», потом свет. Сперва работа, потом,вернее сказать – никогда, наслаждение.
Только этим исступлением, только этимсамоиспепеляющим творческим экстазом можно объяснить чудо создания внеполных двадцать лет «Человеческой комедии». Но этапочти непостижимая бальзаковская продуктивность становится ещенепостижимей, если к его художественным произведениям причесть ещеего личную и деловую корреспонденцию. В то время как у Гёте иВольтера всегда были под рукой два-три секретаря и даже какой-нибудьСент-Бёв возлагал подготовительные работы на специального сотрудника,Бальзак всю свою корреспонденцию и все свои дела вел всегдасамолично. Кроме последнего потрясающего документа со смертного одра,когда рука его уже была не в силах держать перо и он к письму,написанному его женой, прибавляет только постскриптум:
«Я не могу уже ни читать, ниписать».
Кроме этого письма, каждая страница егопроизведений, каждая строчка его писем написана его собственнойрукой. Все договоры, все акты купли-продажи, все дела и поручения,долговые обязательства и векселя и все иски и контр-иски он разбираетбез писцов, без секретарей и без советчиков. Он все закупает длядома, лично делает заказы обойщикам и поставщикам, а в более позднеевремя заботится даже о финансах г-жи Ганской и консультирует своихродных. Он так растрачивает свои силы, он так загружает себя работой,что это граничит с патологией. Бывают мгновения, когда он самсознает, что такое противоестественное самоистребление неизбежноприведет его к гибели.
«Иногда мне кажется, будто мозгмой воспламенился и мне суждено умереть на обломках моего разума».
И поэтому отдых после таких припадковдвухнедельного, трехнедельного беспрерывного труда, когда он невыходит на улицу, всегда до ужаса похож на катастрофу. Он падаетназемь, как раненый герой после победы.
«Я сплю восемнадцать часов всутки. А остальные шесть я ровно ничего не делаю».
Бальзак отдыхает от припадка труда, ноэтот отдых тоже припадок, и в таком же припадке, если только у негоесть еще достаточно сил после завершенного произведения, он бросаетсяв удовольствия. Когда он приходит в себя после опьянения работой,покидает свою келью и появляется среди людей, он все еще непротрезвел окончательно. Когда он оказывается в обществе, в салонах –а уже несколько недель он не слышал человеческого голоса, –он начинает болтать и бахвалиться, не обращая ни малейшего вниманияна окружающих. Будто вырвавшись из-под высокого давления, струятся,смеются, шипят и пенятся его слова. Когда он входит в магазин, он,наградивший в своих романах миллионами одних и похитивший их удругих, он, как бы все еще находясь в мире иных чисел, бессмысленношвыряет деньги, ничуть не задумываясь над ними и не зная им счета.
В любом из его поступков всегда естьнечто от фантастики и гиперболичности его романов – он вседелает с наслаждением. Как суровый, могучий, веселый мореход былыхвремен, целый год не видавший земли, не спавший в постели и необнимавший женщины, который, когда корабль после тысячи злоключенийвозвращается, наконец, домой, высыпает на стол полную мошну,напивается допьяна, дебоширит и просто, чтобы дать выход радостижизни, выбивает оконные стекла; или как чистокровный рысак, который,застоявшись в стойле, не сразу разминается и набирает скорость, нопроходит мгновение – и вот он летит вперед, подобно ракете,чтобы освободить напряженные мускулы и ощутить опьянение свободой, –так и Бальзак нарушает свое отшельничество, разряжает свое утомлениеи замкнутость в те краткие перерывы, которые он позволяет себе междудвумя книгами. И тогда являются дуралеи, все эти Гозланы, Верде, всеэти никчемные журналисты, продающие каждодневно свои скудные остротыза несколько су, и, словно лилипуты, издеваются над освободившимся отсвоих пут Гулливером. Они пишут о нем анекдотцы и неукоснительнопомещают их в печати – вот, мол, какой смешной, тщеславный,ребячливый дурень этот ваш великий Бальзак! И каждый болван чувствуетсебя умнее, чем он. И никто из них не понимает, что после такогочудовищного перенапряжения было бы неестественным, если бы этотдуховидец вел себя как обычный человек, если бы он, например,аккуратненько вел конторскую книгу, записывал в нее каждый франк и,как лавочник, помещал свои сбережения в четырехпроцентную ренту! Еслибы он, который только что был властелином, магом и обитателем царстваснов, стал вести себя в реальном мире согласно правилам светскихсалонов. Если бы он, чей гений так склонен к творческимпреувеличениям, был столь же пронырлив, столь же дипломатичен и стольже холодно-расчетлив, как они сами. Им под силу создать толькокарикатурные изображения той гротескной тени, которую отбрасывает егогигантская фигура на стены эпохи, когда он проходит мимо. Ни одинсовременник не знал о его подлинной сущности, ибо подобно тому какпризракам из сказки позволено лишь краткий час скользить легкой теньюпо земле, которая им не принадлежит, так и Бальзаку даны лишь краткиемиги свободы, и все вновь и вновь должен он возвращаться в темницусвоего труда.
IX. Герцогиня де Кастри
Труд, безмерный труд, до конца дней егобудет истинной формой существования Бальзака, и он любит этот труд,или, вернее, он любит себя в этом труде. Терзаемый муками творчества,он в то же время втайне наслаждается своей демонической энергией,своей созидательной мощью, силой своей воли, которая извлекает все,что возможно, и даже больше, чем возможно, из геркулесовского еготела и необъятной души. Дни и ночи проводит он за рабочим столом, ион гордо может сказать о себе: «Мои излишества в моем труде».
Но порабощенная даже столь тираническойволей природа не дает себя окончательно задавить. Она обороняетсяпротив анормальности существования, находящего удовлетворение тольков фантазии и жаждущего убить себя работой. Порой, и все чаще сгодами, Бальзак, самоотверженно предаваясь труду, с ужасом вдругощущает, что в этом труде он растрачивает лучшие свои годы, чтописание и творчество даже в самой возвышенной своей форме это лишьсуррогат действительности.
«Я пытаюсь жить только жизньюразума», – признается он Зюльме Карро, но этоникогда ему не удается вполне. Художник, который все-таки всегдаостается человеком, вкушающим радости жизни, стонет под бременемаскетического однообразия своего каждодневного труда. Мужское началов нем требует более бурной реализации, чем слова, изливающиеся нахолодную бумагу. Мечтателю, который создал в своих творениях сотнилюбящих женщин, нужна только одна, та, которую он может любить.
Но как найти ее, эту женщину?
И здесь ревнивая работа преграждает емупуть в жизнь. У Бальзака нет времени искать женщину, искатьвозлюбленную. По четырнадцать, по пятнадцать часов прикован он кписьменному столу. Остальные он жертвует сну и неотложным делам. Унего нет возможности самому отправиться на поиски. И нам кажетсятрогательным, что он непрестанно поручает двум-трем людям, к которымон питает доверие, например сестре и Зюльме Карро, отыскать емуподходящую жену, которая избавила бы его от этих адских мучений ичудовищной тоски. Но внезапная слава меняет все. И в то самоемгновение, когда Бальзак уже отчаивается в том, что ему удастся найтиженщину, женщины сами начинают искать знакомства с ним. Женщинывсегда особенно любят тех писателей, которые интересуются ими, иприверженность Бальзака к женщине, как к несчастной и непонятойжертве мужчины, его снисходительность ко всем ее грехам, ко всем ееошибкам и заблуждениям, его сочувствие покинутым, отвергнутым исостарившимся возбудили к нему интерес не только у парижанок и уфранцуженок. Из самых забытых богом углов, из самых немыслимыхпровинций, из Германии, из России, из Польши приходят письма,адресованные «ведателю глубей и высей». Бальзак –небрежный корреспондент, он слишком захвачен работой и редко отвечаетна чьи-либо послания, и в его переписке мы напрасно стали бы искатьдискуссий на отвлеченные темы и с лучшими умами столетия. Но этиженские письма занимают его, восхищают и волнуют. Фантазеру, живущемув постоянном творческом трансе, каждое такое письмо представляетсязалогом некоего пылкого романа, и в жажде жертвенных излияний он,восторженно предвидя духовную связь, посылает совершенно незнакомымдамам признания и исповеди, в которых отказывает лучшим своимдрузьям.
В один прекрасный день, 5 октября 1831года, в Саше, куда он бежал к своему другу Маргонну, собираясь здесьпоработать, ему переслали письмо женщины, которое поразило егоособенным образом.
Фантазия Бальзака обладает способностью– это видно по его романам – творчески загораться,отталкиваясь от самых мелких деталей. И теперь эти незначительныедетали – сорт бумаги, почерк, особенности слога –заставляют его предположить, что женщина, которая подписалась несвоим подлинным именем, а английским псевдонимом, должна быть особойвысокого и даже очень высокого происхождения. Его фантазияразыгрывается самым бурным образом. Должно быть, это прекрасная,юная, несчастная женщина, немало претерпевшая и изведавшая многотрагического, к тому же она принадлежит к самой высшей аристократии –она, бесспорно, графиня, маркиза, герцогиня.
Любопытство и, вероятно, снобизмрешительно не дают ему покоя. Он немедленно посылает незнакомке,«возраст и положение которой мне неизвестны», письмо нашести страницах. То есть, собственно говоря, он хочет в своем ответезащитить себя только от упрека в фривольности, который этакорреспондентка бросила ему, прочитав «Физиологию брака».Но Бальзак, ни в чем не знающий меры, не в силах держаться золотойсередины. Если он восхищается, значит он непременно приходит вэкстаз. Если он трудится, значит он работает, как каторжный. Если онпишет кому-нибудь, значит это будет оргия, изобилие признаний. И, ужене зная никаких преград, открывает он этой совершенно ему неведомойанонимной корреспондентке свое сердце. Доверительно сообщает он ей,что намерен жениться только на вдове. Он описывает неизвестной себясамого то в сентиментальных, то в пламенных красках и делает ее,далекую незнакомку, наперсницей всех своих сокровеннейших мыслей, окоторых не знает еще никто из его лучших друзей. Он рассказывает ей,что «Шагреневая кожа» только краеугольный камень некоегомонументального здания, которое он намеревается возвести, –здания «Человеческой комедии».
Он гордится тем, что предпримет такуюпопытку, хотя бы ему и суждено было погибнуть при этом.
Неизвестная корреспондентка была,по-видимому, весьма изумлена, получив вместо вежливого илилитературно-витиеватого ответа столь интимное саморазоблачениезнаменитого писателя. Несомненно, она тотчас же ему ответила; междуБальзаком и предполагаемой герцогиней завязалась переписка (ксожалению, дошедшая до нас лишь в незначительной своей части),которая, наконец, привела к тому, что оба они, по-человеческизаинтересовавшись друг другом, пожелали свести личное знакомство.Незнакомке все же известно кое-что о Бальзаке. Кое-что ей донесламолва, его портреты напечатаны уже во многих повременных изданиях.Зато Бальзак ничего не знает о ней, и как же должно было взыграть еголюбопытство! Молода ли эта незнакомка? Хороша ли она? Не принадлежитли она к тем трагическим душам, которым нужен утешитель? Быть может,она лишь сентиментальный синий чулок, заучившаяся купеческая дочка?Или же и в самом деле она (о безумно-смелый мечтатель!) графиня,маркиза, герцогиня?
И каков же триумф психолога!Неизвестная корреспондентка действительно маркиза, обладающаяпреемственным правом на титул герцогини. В противоположность егопрежней метрессе, герцогине д’Абрантес, она отнюдь не герцогиня,только что испеченная корсиканским узурпатором. Нет, она самой что нина есть голубой крови, она происходит из аристократичнейшегоСен-Жерменского предместья! Отец маркизы, впоследствии герцогиниАнриетты Мари де Кастри, – герцог де Мэйе, бывший маршалФранции, чья родословная восходит к одиннадцатому столетию. Ее мать –герцогиня Фиц-Джемс, иначе говоря, из Стюартов и, следовательно,королевской крови. Ее муж, маркиз де Кастри, внук прославленногомаршала де Кастри и сын герцогини де Гиз. Душа Бальзака – этогопатологического аристократомана – должна была прийти всвященный трепет при виде столь роскошно разветвленногогенеалогического древа. Да и возраст маркизы вполне соответствуетбальзаковскому идеалу. Ей тридцать пять, и, следовательно, она можетсчитаться «тридцатилетней женщиной», и даже сугубобальзаковского типа. Ибо это чувствительная, несчастная,разочарованная женщина, которая только что пережила роман, нашумевшийв парижском обществе не менее, чем «Шагреневая кожа».Стендаль, величайший собрат Бальзака, предвосхитив его, описал судьбумаркизы де Кастри в своем первом романе «Армане».
Бальзаку не стоит большого труда узнатьвсе подробности этой романтической истории.
В возрасте двадцати двух лег, юнаямаркиза, тогда одна из прелестнейших аристократок Франции, стициановски рыжими волосами, стройная, нежная, познакомилась с сыномвсемогущего канцлера Меттерниха. Маркиза страстно влюбляется вмолодого человека, который унаследовал от отца мужественную красоту исветское обаяние, но, к несчастью, не унаследовал его несокрушимогоздоровья. Так как французская знать еще верна традициям просвещенноговосемнадцатого столетия, супруг ее готов сделать вид, что не замечаетпламенных чувств этой юной пары. Однако с откровенной решимостью,поразившей не только Стендаля, но и все парижское общество,влюбленные отвергают всякий компромисс. Госпожа де Кастри бросаетдворец своего супруга, молодой Меттерних – блестящую карьеру.Что им до света, что им до общества – они хотят жить лишь другдля друга и для любви. И вот романтическая пара странствует попрелестнейшим уголкам Европы. Словно вольные номады, кочуют они поШвейцарии, по Италии, и вскоре сын (который впоследствии будет обязанавстрийскому императору титулом барона фон Альденбурга) становитсябоготворимым свидетелем их счастья. Но это счастье слишком полное,чтобы быть длительным. Катастрофа разражается неожиданно, как громсреди ясного неба. Маркиза на охоте упала с лошади и сломалапозвоночник. С тех пор она вынуждена большую часть дня проводить,лежа пластом в шезлонге или в постели, а Виктор фон Меттерних недолгооблегчает ее жребий своими нежными заботами, ибо вскоре посленесчастья с ней он в ноябре 1829 года погибает от чахотки. Эта утратапоражает маркизу де Кастри еще тяжелее, чем ее недуг. Не в силахоставаться одинокой в тех краях, которые казались ей раем, лишьозаренные светом счастливой любви, она возвращается в Париж, но ужене в дом своего супруга и не в общество, суждения которого она стольвызывающе оскорбила. Маркиза проводит теперь дни свои в родовомнаследственном дворце де Кастеллан в полном уединении и расставшись спрежними друзьями, и только книги ее единственное утешение.
Получив письмо, а вслед затем идружеские приглашения от женщины, чье положение, возраст и судьбасоответствуют самым смелым его мечтаниям, Бальзак немедленно приводитв действие как поэтическую, так и снобистскую сторону своей натуры.Маркиза, будущая герцогиня, «тридцатилетняя женщина»,«покинутая женщина» так отличает его – внукакрестьянина, сына мелкого буржуа! Что за победу он одержал над всемипрочими собратьями – над этим Виктором Гюго, Дюма, Мюссе, чьижены – буржуазки, чьи подруги актрисы, литераторши или кокотки!И какое торжество, если дело не ограничится просто дружбой, если он,так страстно вспыхивающий, едва заслышав титул знатной дамы, если онпосле связи с неродовитой мадам де Берни и аристократкой-выскочкойгерцогиней д’Абрантес станет теперь любовником, а может быть, исупругом доподлиннейшей герцогини из древнего галльского рода,преемником принца Меттерниха, он, который в объятиях герцогинид’Абрантес уже был преемником его отца, князя Меттерниха!
Нетерпеливо ожидает Бальзак приглашениянавестить свою сиятельную корреспондентку. Наконец 28 февраля письмоприносит ему сей «знак доверия», и он тотчас же отвечает,что спешит принять «великодушное предложение, рискуя благодаряличному знакомству так много проиграть в ваших глазах».
И так быстро, так поспешно, таквосхищенно отвечает Оноре де Бальзак на это послание обитательницыСен-Жерменского предместья, что не обращает внимания на другоеписьмо, которое в тот же день легло на его стол, письмо из России,написанное другой женщиной и подписанное «Чужестранка».
Для такого фантазера, как Бальзак,кажется само собой разумеющимся, что он влюбится в герцогиню деКастри. Ему вовсе не нужно видеть ее для этого, и будь она уродлива,сварлива, глупа, ничто не сможет охладить этого чувства, ибо всечувства, даже чувство любви, подчиняются самовластию его воли. Ещепрежде чем Бальзак тщательно заканчивает свой туалет, надевает новыйфрак и садится в карету, чтобы ехать во дворец де Кастеллан, он ужерешил полюбить эту женщину и стать ее возлюбленным.
Как впоследствии из героини тоговторого, еще не вскрытого письма, так теперь из герцогини де Кастрион создал, еще не зная ее, идеальный образ, образ женщины, которой онв романе своей жизни намерен поручить главную роль,
И действительно, первые главы протекаютименно так, как ему рисовало его живое воображение. В салоне,убранном в самом великолепном и благородном вкусе, его ожидает,полулежа на кушетке в стиле Рекамье, молодая, но уже не юная женщина,немного бледная, немного усталая, – женщина, котораялюбила и познала любовь, женщина покинутая, нуждающаяся в утешении. Иудивительное дело, эту аристократку, окруженную доселе одними толькокнязьями и герцогами, эту пылкую особу, чьим возлюбленным былстройный элегантный княжеский отпрыск, не разочаровывает широкоплечийтолстобрюхий плебей, которому никакое портновское искусство не всилах придать элегантности. Своими живыми и умными глазами онасмотрит на своего гостя и с благодарностью внимает его бурномукрасноречию. Это первый писатель, с которым она познакомилась, эточеловек из другого мира, и, несмотря на всю свою сдержанность, она неможет не почувствовать, с какой способностью к пониманию, с какойзахватывающей и возбуждающей проницательностью подходит он к ней.Один, два, три волшебных часа проходят незаметно в беседе, и она не всилах, несмотря на всю свою верность памяти любимого, не восхищатьсяэтим необычайным человеком, ниспосланным ей судьбой. Для нее, чувствакоторой, казалось, умерли, началась дружба, для Бальзака, во всем незнающего меры, – упоение.
«Вы приняли меня столь любезно, –пишет он ей, – вы подарили мне столь сладостные часы, и ятвердо убежден: вы одни мое счастье!»
Отношения становятся все сердечней. Вближайшие недели и месяцы экипаж Бальзака каждый вечеростанавливается у дворца де Кастеллан, и беседы затягиваются далекоза полночь. Он сопровождает ее в театр, он пишет ей письма, он читаетей свои новые произведения, он просит у нее совета, он дарит ей самоедрагоценное из всего, что может подарить: рукописи «Тридцатилетнейженщины», «Полковника Шабера» и «Поручения».Для одинокой женщины, которая уже много недель и месяцев предаетсяскорби по умершему, эта духовная дружба означает своего рода счастье,для Бальзака она означает страсть.
Роковым образом Бальзаку мало однойтолько дружбы. Его мужское и, вероятно, снобистское тщеславие жаждетбольшего. Все настойчивей, все несдержанней, все чаще говорит он ей,что он жаждет ее. Все настойчивей требует он, чтобы она подала емунадежду. И герцогиня де Кастри слишком женщина, чтобы, даже в своемнесчастье, не почувствовать себя, пусть еще не сознательно,польщенной любовью человека, чей дар она чтит и чьим гениемвосхищена. Она прислушивается к его словам. Она не пресекает холоднои свысока бурные проявления чувств пламенного поэта. Быть может(хотя, конечно, нельзя доверять всему, что говорит Бальзак в своемпозднейшем, вызванном чувством мести романе «Герцогиня деЛанже»), она их даже вызывает.
«Эта женщина не только любезноприняла меня. Она употребила против меня все ухищрения своего весьмаобдуманного кокетства. Она хотела мне понравиться, и она приложиланеописуемые усилия, чтобы поддерживать меня в состоянии опьянения иопьянять меня все больше. Она не пожалела усилий, чтобы вынудитьменя, тихо и преданно любящего, объясниться».
Однако как только его ухаживанияприближаются к опасной черте, герцогиня начинает оборонятьсярешительно и непреклонно. Быть может, она желает оставаться вернойтолько что умершему возлюбленному, отцу своего ребенка, ради которогоона пожертвовала своим общественным положением и самой честью, а бытьможет, ее сковывает увечье, которого она стыдится. Быть может,наконец, действительно плебейские и вульгарные черты в обликеБальзака вызывают у нее отвращение. А может быть, она опасается (и небез основания), что Бальзак в своем тщеславии тотчас же разгласитповсюду об этой аристократической связи. Но, как уверяет Бальзак всвоей «Герцогине де Ланже», она позволяет ему «толькомедленно продвигаться вперед, делая маленькие завоевания, которымидолжен удовлетвориться застенчивый влюбленный», и упорно нежелает «подтвердить преданность своего сердца, присоединив кнему и собственную свою особу». Впервые вынужден Бальзакпочувствовать, что его воля, даже когда он напрягает ее до предела,не всемогуща. После трех, нет, четырех месяцев самых настойчивыхдомогательств, невзирая на свои ежедневные посещения, невзирая на всюсвою писательскую деятельность в пользу роялистской партии, невзираяна все унижения своей гордыни, он по-прежнему остается толькодругом-литератором, но отнюдь не возлюбленным маркизы де Кастри.
Даже самый умный человек замечаетвсегда последним, что он ведет себя недостойным образом. Немногиеистинные друзья Бальзака, хотя они и не знают ничего определенного,начинают замечать перемену в его общественной позиции. Снеудовольствием видят они, как он, вырядившись, словно денди, сидит вИтальянской опере и, вооружившись лорнетом, поглядывает в сторонунекоей определенной ложи; как пылко разглагольствует он в роялистскихсалонах герцога Фиц-Джемса и герцога де Рогана, в салонах, где, какправило, на буржуа, даже если они великие писатели, живописцы,музыканты и государственные деятели, смотрят только как на своегорода лакеев, одетых в штатское платье. Но подобные снобистскиедурачества и экстравагантности уже слишком привычны для друзей. И онине видят в них угрозы его славе и его престижу.
Однако когда их Оноре де Бальзакначинает выступать как публицист в ультрареакционном листке, в«Реноватере», и, превратившись в пламенного прислужникафеодализма, демонстративно преклоняет колени перед герцогинейБеррийской, тут уж друзья теряют покой. Они слишком изучили характерБальзака и знают, что он не принадлежит к тому подлому отродью,которое продает себя за деньги. Инстинкт подсказывает им, что в этитемные политические закоулки его вовлекли чьи-то нежные руки.
Старейшая из его подруг, мадам деБерни, от которой он старательно утаил свою переписку и визиты кгерцогине де Кастри, предостерегает его первая. Хотя, следуя семейнымтрадициям и будучи крестницей Людовика XVI и Марии Антуанетты, онасама настроена почти роялистски, она все же неприятно поражена тем,что Бальзак неожиданно начал публично подвизаться в роли барабанщикаультрароялистов, и она настоятельно советует ему «нестановиться рабом этих господ». Старая искушенная женщина видитиз своего далека, что эти господа, нисколько не ценяБальзака-писателя, стараются использовать его снобизм.
«Они всегда по сути своей былинеблагодарны, и они не станут меняться именно ради тебя, друг мой».
Еще жестче, еще решительнее пишет емуЗюльма Карро, когда она с глубоким разочарованием и стыдом прочлагимн Бальзака в честь герцогини Беррийской, которая как раз в этовремя пыталась закрепить престол за своим сыном, за внуком Карла X.«Предоставь защиту подобных особ придворному обществу и непятнай свое честно завоеванное доброе имя сообщничеством с этойчернью».
Навлекая на себя опасность утратить егодружбу, величайшее достояние в ее маленьком, неприметномсуществовании, Зюльма беспощадно высказывает своему великому другувсе отвращение, которое она питает к внезапному низкопоклонствучеловека, чей гений она так любит, но для которого пышные дворянскиетитулы означают больше, чем внутреннее благородство, отличающеепрямое и стойкое поведение:
«Ты держишь сторону окостенелойпривилегированной аристократии! Неужели же ты никогда не освободишьсяот этих иллюзий?»
Но ни та, ни другая истинная егоприятельница не знает еще, из чего сделаны – из золота или изроз – цепи, которыми чья-то ловкая рука приковала Бальзака куже разваливающейся колымаге роялизма. Они чувствуют только, что онне свободен, что кто-то его принуждает, что он изменяет сам себе.
Пять месяцев, с февраля по июнь, почтиполгода, растрачивает Бальзак на роль чичисбея, на рольснисходительно терпимого, но так и не добившегося ответа обожателягерцогини де Кастри. В начале июня он внезапно покидает Париж иотправляется в Саше к своему другу Маргонну. Что случилось? Уж неугасла ли неожиданно страсть? Или, может быть, самоуверенностьБальзака настолько ослабела, что платонический воздыхатель поневолеснимает осаду с несдающейся крепости? Ничуть не бывало. Бальзак всееще находится в чаду своей, им же из амбиции и воли сконструированнойстрасти, хотя двойным зрением, которое столь характерно дляхудожника, он уже провидит тщету своих усилий. И с откровенностьюотчаяния он описывает, наконец, свое положение Зюльме Карро:
«Теперь я должен отправиться вЭкс, в Савойю. Я гонюсь за особой, которая, наверно, потешается надомной. За одной из тех аристократических дам, которые тебе,несомненно, кажутся отвратительными, за одним из техангельски-прекрасных лиц, которое якобы свидетельствует о прекраснойдуше. Она наследная герцогиня, чрезвычайно снисходительна,чрезвычайно приветлива, изнеженна, остроумна, кокетлива. Онасовершенно иная, чем все, кого я видел до сих пор! Она одно из техсозданий, которые избегают всяческого прикосновения. Она уверяет, чтолюбит меня, но ей хотелось бы содержать меня под стражей, в подвалахсвоего венецианского палаццо… Женщина (видишь, я рассказываю все,как есть!), которая хочет, чтобы я писал исключительно для нее. Онаиз тех, которые требуют безусловного поклонения, которые хотят, чтобыперед ними стояли на коленях, и завоевать которую такоенаслаждение… Не женщина, а мечта… Она ревнует меня ко всему! Ах!Уж лучше бы я оставался у вас в Ангулеме, неподалеку от пороховогозавода, разумный, умиротворенный! Я слушал бы скрип ветряных мельниц,объедался бы трюфелями да смеялся бы и болтал с вами, вместо тогочтобы растрачивать здесь время и жизнь».
Но если Бальзак расстается теперь нанекоторое время со своими обязанностями трубадура и покидает Париж игерцогиню де Кастри, то на это есть причины, гораздо более земные ибанальные, нежели его внутреннее ясновидение. Одна из финансовыхкатастроф, которые с неотвратимостью летней грозы собираются ивнезапно разражаются над его головой, вновь ворвалась в его жизнь.Для Бальзака – Мидаса навыворот, – у которого все, кчему он прикасается, превращается не в золото, а в долги, –все и всегда завершается финансовой катастрофой: и когда онвлюбляется, и когда позволяет себе отправиться в путешествие, и когдапускается в спекуляции. Любой перерыв в работе, поскольку бюджетБальзака вечно балансирует на острие ножа, означает новую катастрофудля его и без того уже расстроенных финансов. Много вечеров, которыеон, вместо того чтобы сидеть за письменным столом, растрачивает всалоне герцогини де Кастри, спектакли, ложа у «итальянцев»– все это само по себе означает два ненаписанных романа, а тутеще, кроме отсутствия доходов, и отчаянно возросшие расходы.Злосчастная идея выступить в качестве великосветского жениха саристократическими замашками довела долги Бальзака до безумныхразмеров.
Пара лошадей, запряженных в тильбюри,на котором он проезжает мимо дворца де Кастеллан, сожрала овса надевятьсот франков с лишним. Трое слуг, новые платья – однимсловом, весь этот пышный стиль жизни – невероятно расстраиваютего средства. Неоплаченные счета, просроченные векселя прибывают стой же регулярностью, с какой прежде приходили корректуры. Давно ужене кредиторы, а судебные исполнители осаждают квартиру на улицеКассини. И так как только одно может спасти Бальзака – работа,а для работы ему непременно нужен покой, то существует только однавозможность: бегство из Парижа, бегство от любви, бегство откредиторов, бегство в неуловимость и недосягаемость.
Само собой разумеется, творение,которое рождается под пером Бальзака, запродано уже на корню. Впоследний день перед отъездом он подмахнул два договора и взялполторы тысячи франков аванса, чтобы иметь на карманные расходы вближайший месяц. Но перед отъездом тысячу четыреста из них у него ещетепленькими выхватили прямо из рук, и всего-навсего со ста двадцатьюфранками ему удается, наконец, плюхнуться в почтовую карету, котораяи доставляет его в Саше. Там уже все приготовлено к его приезду. Взамке своего друга Маргонна он не знает никаких расходов. Весь день иполовину ночи пишет он в своей комнате и появляется на люди только начас или на два, к обеду. Но хотя он здесь тише воды, ниже травы,расходы на роскошную парижскую квартиру продолжают расти. Нуженкто-нибудь, кто бы навел там порядок, экономию, отстоял его интересыв единоборстве с кредиторами, ублажил поставщиков, и для этой суровойи обременительной работы Бальзак знает только одного человека –женщину с крутым и тяжелым характером: свою мать. Годами пытался онускользнуть из-под ее опеки. Теперь великий и прославленный писательвынужден покорно склониться перед ее бережливостью и деловитостью,которые некогда так отравили его юность.
Капитуляция надменного и своевольногосына становится торжеством старой дамы. Мужественно и энергичнозащищает она безнадежное дело. Она сокращает домашние расходы,увольняет лишних слуг, сражается с поставщиками и судебнымиисполнителями, продает тильбюри и прожорливых лошадок. Су за су,франк за франком пытается она восстановить финансы своего первенца,расстроенные его дурацкой влюбленностью и аристократоманией. Но дажеи она вскоре оказывается безоружной перед все крепчающим натискомкредиторов. Квартирная плата еще не внесена, и домохозяин грозитописать мебель. Один только булочник предъявляет (просто представитьсебе невозможно, как это холостяк слопал столько хлеба!) неоплаченныйсчет на семьсот франков с лишним. Каждый день требуют погашения новыевекселя и долговые расписки, которые на парижской бирже переходят изрук в руки, и в отчаянии осыпает она письмами своего сына. Но ему ещетолько предстоит произвести на свет божий свои давно уже проданные накорню рукописи, и он не в силах вырвать больше ни одного франка уиздателей. Даже если бы он трудился двадцать четыре часа в сутки, онне мог бы наверстать того, во что обошлись ему эти полгода снобизма ивлюбленности.
И Бальзак снова вспоминает –весьма странная мысль для человека, якобы столь страстновлюбленного, – он вспоминает о старом средстве: женитьбена богатой.
Сердце Бальзака странным образом не владу с его рассудком, и еще весной, когда он пылал романтическойстрастью к герцогине де Кастри, он с чрезвычайным благоразумием и ссамыми серьезными намерениями сватался к юной девушке, мадемуазель деТрумильи, которая только что после смерти отца вступила во владениевесьма большим состоянием. По причинам нам неведомым это сватовствобыло отклонено. И так как богатая сирота пренебрегла Бальзаком, онснова возвращается к своей давнишней идее – «жениться набогатой вдове» и, таким образом, раз навсегда добиться покоя идля своего сердца и для своей работы. В отчаянии Бальзак просит нетолько свою мать, но даже и старую свою подругу мадам де Берниприискать ему как можно скорей овдовевшую богатую рантьершу, чтобыспасти его от позора вторичного банкротства.
И ему действительно подыскивают такуюбогатую вдову, баронессу Дербрук, которая, помимо всего прочего,чрезвычайно восхищается творениями беллетриста Оноре де Бальзака,Плетутся нити небольшого заговора. Летом золотой фрегат вдовицыпричалит в непосредственной близости от Саше, в поместье Дербруков –Мере, и Бальзак мобилизует все свое красноречие, чтобы взять наабордаж эту драгоценную добычу.
Он посылает свои книги с назойливымипосвящениями в другой ее роскошный замок – Жарзе, дабыподготовить одинокое сердце к решительному штурму. Быть может, этипосвящения разожгут в ней пылкое желание поскорее свести знакомство синтересным молодым человеком. Трижды в неделю прерывает он своизанятия и марширует из Саше в соседнее поместье, чтобы осведомиться,не прибыла ли она уже.
Однако богатая баронесса, к несчастью,не проявляет ни малейшего желания покинуть свой роскошный замок вЖарзе, и она бы, по-видимому, торопилась еще меньше, если бы могласебе представить, до чего не терпится Бальзаку влюбиться в ее ренту.Ежедневно из Парижа приходят письменные требования уплаты по долгам,и с каждым днем все больше тают его скудные карманные деньги. От стадвадцати франков у пылкого грядущего жениха осталась лишь горстьмелочи. Неделю, в лучшем случае – две, еще сможет он, неопасаясь оказаться в тягость, претендовать на гостеприимство в Саше.Как только он уедет оттуда, исчезнет, конечно, и последняя надежда наслучайную встречу со спасительницей. Бальзак не знает, как ему бытьдальше, и в своем отчаянии он близок к самоубийству: «Когда утебя столько литературных забот да вдобавок еще все эти деловыезатруднения, не лучше ли, право, наложить на себя руки».
Читая письма Бальзака, написанные в текатастрофические дни, следовало бы предположить, что художник,находящийся в столь убийственном состоянии растерянности и отчаяния,должен быть совершенно неспособен к работе и уж, во всяком случае, неможет создать хоть более или менее сносную вещь. Но когда мысталкиваемся с таким феноменом, как Бальзак, все логическиеумозаключения оказываются несостоятельными и вероятное всегдауступает место самому невероятному.
Бальзак-творец способен настолькозамуроваться в своей сосредоточенности, что он не видит и не слышитбурь, вздымающих вокруг него ревущие волны жизни. Бальзак-духовидец,который, летая рукой по бумаге в колеблющемся пламени свечи, создаетбесконечные судьбы и образы, нисколько не тождествен другому ОнореБальзаку, чьи векселя опротестованы, а мебель описана за долги.Настроение отчаяния, которое владеет Бальзаком в его общественной иличной жизни, нисколько не влияет на Бальзака-художника, и даженапротив: именно тогда, когда житейские его обстоятельства становятсяскверными до крайности, именно тогда художник проявляет себя с полнойсилой. Внешние неприятности каким-то таинственным путем приводят егов состояние особой сосредоточенности. И его признание: «Самыесчастливые вдохновения озаряют меня всегда в часы глубочайшего страхаи нужды», – абсолютно правдиво.
Только когда он замучен, затравлен,окружен охотниками со всех сторон, только тогда бросается Бальзак вработу, словно загнанный олень в реку. Только тогда, когда он ужерешительно не знает, как ему быть, – только тогда онобретает себя.
Глубочайшая тайна его существа никогдане проявилась яснее, чем в это лето, полное гроз и ненастий. Ибо в тосамое время, как он все еще шлет влюбленные письма своей неприступнойгерцогине и трижды в неделю совершает паломничество в соседнее имениев ожидании богатой вдовы; в то самое время, как он ежедневно сострахом подсчитывает монеты, убывающие в его кошельке, а материнскиепослания с требованием денег, денег и еще раз денег так и сыплются нанего; в то самое время, как он, жонглируя просроченными векселями,хлопочет об их отсрочке и ублажает издателей, которым задолжал; в тосамое время, как он, прибегая к невероятнейшим фокусам, пытаясьотодвинуть с недели на неделю свое неминуемое банкротство, гибельсвоего очага, утрату своей гражданской чести, – в это жесамое время, то есть в том же самом месяце, другой Бальзак пишет своесамое глубокое, самое богатое мыслями и самое честолюбивое творение,благодаря которому он сразу превзойдет все уже созданное им и всехколлег, творящих рядом с ним, – он пишет «ЛуиЛамбера».
В этой книге Бальзак отрекается отвсего своего прошлого, от фешенебельного Бальзака, модника и любимцавеликосветских дам. И о честности его свидетельствует именно то, чтокак раз теперь, когда конъюнктура ему благоприятствует и, сочинивкакой-нибудь занимательный любовный или социальный роман, он легкомог бы достичь столь жгуче ему необходимого материального успеха, –что именно теперь он принимается за труд, у которого нет ни малейшейнадежды быть оцененным или хотя бы понятым широкой публикой Ведь в товремя как книгопродавцы и издатели жадно ждут от него очередногопроизведения в духе Вальтер Скотта или Фенимора Купера, Бальзакобращается к чисто философской трагедии v пытается противопоставитьбайроновскому «Манфреду» и гётевскому «Фаусту»свою концепцию мыслящего героя.
Эта наиболее сложная, малопонятная иочень немногими оцененная вещь Бальзака осталась, в сущности говоря,величественным фрагментом. Рисуя образ Луи Ламбера, Бальзак рисуетсобственную юность, своп тайные честолюбивые мечты и стремления. Онставит здесь глубочайшую проблему. Бальзак хочет показать, чтоистинный гений, погрузившись в полную аскезу, раскрывает все своитворческие возможности, но окончательно утрачивает жизнеспособность вобычном смысле этого слова. Костяной сосуд, в котором содержится мозгего, неизбежно должен взорваться под давлением и жаром переполняющихего идей. Трагедия мономании, которую он сотни раз изображал в своемтворчестве, проблема, которая граничит непосредственно с патологией,перенесена здесь в сферу интеллектуальной страсти. Осветив этутаинственную связь гения и безумия, Бальзак далеко опередил своепоколение.
Действительно, в начальных главахсвоего романа, описывая развитие Луи Ламбера, ему удалось показатьбурное проявление собственной гениальности. Он с замечательнымправдоподобием вылепил этот вымышленный образ, которому он отдал своюцентральную идею: теорию воли, тот самый свой трактат, который долженбыл окончательно прояснить самые таинственные связи междупсихологическим и физиологическим началом и, следовательно, сорватьпокров с интимнейших загадок человеческой природы. Мы не преувеличим,если сравним «Луи Ламбера», вернее – его концепцию(ибо Луи Ламбер тоже «жаждет невозможного» и гибнет из-зачрезмерного стремления к познанию), если мы сравним его с «Фаустом»,с которым Бальзак, сознательно или бессознательно, желал вступить всостязание. Но, к сожалению, между этими творениями имеется исущественное различие, поскольку Гёте посвятил «Фаусту»шестьдесят лет жизни, а Бальзак уже через шесть недель вынужден былотправить готовую рукопись книгоиздателю Госслену. Итак, только чтобыкак-нибудь закончить, он делает глиняную нашлепку в виде скучнойлюбовной истории на мраморном торсе образа и наспех импровизируетзавершение философских теорий своего героя; и нам остается только сосмешанным чувством восхищения и сожаления взирать на эту вещь, вкоторой, больше чем в какой-либо другой, виден истинный масштаб еговозможностей.

Художественное произведение, которое,несмотря на внешнюю законченность, осталось, по существу,незавершенным, «Луи Ламбер» – это гениальнейшийбальзаковский набросок. Он остался высшей точкой в его творчестве,которой только удалось достичь его духу.
В конце июля переутомленный, измученныйБальзак отправляет готовую (а в действительности, несмотря на всепоследующие доделки, оставшуюся навсегда незавершенной и испорченной)рукопись «Луи Ламбера» своему издателю в Париж. Шестьнедель в Саше Бальзак полностью использовал для своего творчества, ноони нисколько не улучшили его критическое положение. Богатая вдоватак и не появлялась, а оставаться у своих друзей дольше он не может.Бальзак явно стыдится этих пожилых и родовитых людей, которыевеликодушно предложили ему свое гостеприимство. Он не в силахклянчить у них деньги на мелкие расходы и, таким образом, выдать своебедственное положение.
К счастью для него, Бальзака всегдаждет другое убежище. Он знает, что славные друзья Карро будутсчастливы принять его. А от них, ведь они сами бедняки, ему не нужнобудет ничего скрывать, и он сможет признаться им, что у знаменитогоОноре Бальзака не хватает денег на новые подметки. Сто двадцатьфранков, с которыми он выехал из Парижа, растаяли так, что он неможет позволить себе роскошь отправить письмо из замка Саше. Чтобысэкономить последние серебряные монеты, бывший обладатель тильбюри ивеликолепных английских лошадей в лютый зной плетется пешком от замкаСаше до Тура. Только там он садится в ангулемский дилижанс иприбывает на место уже без гроша, так что первым делом он занимаеттридцать франков у майора Карро. Добрые друзья, сами претерпевшиенемало бедствий, от души смеются, сочувствуя Бальзаку в его нелепомположении, и предоставляют ему все, что только может дать их дружба:тихую комнату для работы, веселье и сердечность вечерних бесед.
И опять, как всегда, проведя несколькочасов у этих добрых и непритязательных друзей, Бальзак ощущает себясчастливей, чем у всех своих графов и графинь. Работа течет легко, ив самый кратчайший срок он пишет «Покинутую женщину»,несколько «Озорных рассказов» и заканчивает правкукорректуры «Луи Ламбера». Словом, все было быпревосходно, если бы чуть ли не каждое утро не приходило новое письмоот матери из Парижа, требующей денег, денег и денег. Кредиторы ужебольше не дают морочить себя. Но откуда же добыть тысячи и десяткитысяч, которые насущно необходимы, теперь, когда ему и так пришлосьсовершить над собой насилие, чтобы занять тридцать франков у своихнищих друзей?
Для Бальзака пробил роковой час. Целыхдва, даже целых три года удавалось ему избегать опеки семейства. Вэти годы, последовавшие за первым триумфом, он хвалился, что вернетматери все, что занял у нее. Упоенный успехом, преисполненныйпробудившимся, наконец, чувством уверенности в своем таланте, Бальзакжил, словно миллионер. Полагаясь на свои аристократические связи, онрассчитывал, что в крайнем случае всегда сможет найти себе богатуювдовушку или сироту. И вот теперь, подобно блудному сыну, которыйночью тайком прокрадывается в свиной хлев отца своего, Бальзак бежитпод кров отчего дома, чтобы смиренно умолять родных о помощи. Он,баловень Сен-Жерменского предместья, он, знаменитый писатель,«кавальере сервенте» герцогини, должен, как бедныйребенок, как беспомощное, несчастное дитя, умолять свою «возлюбленнуюмать», чтобы она любой ценой, под личную ее гарантию раздобыладесять тысяч франков и спасла его от позорного банкротства. Дело идето его работе. Дело идет о его чести.
И чудо действительно совершается. Г-жеБальзак удалось добиться займа у одной своей старой приятельницы,мадам Деланнуа, и та вручает кающемуся расточителю десять тысячфранков. Конечно, этот голодный кус хлеба достается куда как горько.Бальзак вынужден обещать, что он немедля изменит свой роскошный образжизни. Прощенный грешник торжественно клянется отныне и навсегдапозабыть обо всех разорительных причудах и вести жизнь мещанскую,бережливо-размеренно-скромную, какую ведут в родительском его доме, иточно, с процентами и процентами на проценты, уплатить все долги.
Бальзака спасло чудо. Но всегда, когдав жизни его должен воцариться порядок, некий глубокий инстинкт в нем,требующий хаоса и катастроф, просыпается и вызывает новые беспорядки.Только в раскаленном воздухе может дышать Бальзак, и безмерность –вот единственная применимая к нему мера. Сангвинический темпераментБальзака заставляет его удивительным образом забывать неприятности, иобязательства, если только их можно хоть сколько-нибудь отодвинуть,сразу перестают быть для него реальными. Поразмыслив спокойно,Бальзак вынужден был бы сказать себе, что его денежный дефицит ничутьне уменьшился благодаря займу. Ведь, собственно говоря, ничегорешительно не изменилось. Просто два-три десятка гнетущих мелкихдолгов поставщикам, ростовщикам, лакеям и портным превратились водин-единственный долг в десять тысяч франков мадам Деланнуа. НоБальзак ощущает лишь, что петля на его шее ослабла, и едва только онможет перевести дух, как он тут же приободряется.
Покуда его занимал «Луи Ламбер»,покуда его душил финансовый кризис, он и думать забыл о герцогине деКастри. В глубине души он считал эту свою игру проигранной. Теперь,когда ему удалось несколько отсрочить долги, им овладевает желаниееще раз попытать счастья. Летом герцогиня писала ему множество раз.Она предлагала встретиться с ней в Эксе – в Савойе – исопровождать ее и ее дядю, герцога Фиц-Джемса, в осеннем путешествиипо Италии. Отчаянное безденежье мешало Бальзаку даже и подумать обэтой соблазнительной возможности. Теперь, когда несколько луидоровснова позвякивают у него в кошельке, он не в силах противитьсяискушению. Не означает ли это приглашение на берег озера Аннеси, вкрая Жан Жака Руссо, в конце концов нечто большее, чем простуювежливость, и можно ли пренебречь столь деликатным призывом? Бытьможет, недотрога герцогиня, которая, как ему доподлинно известно,«чувственна, как десять тысяч кошек», отказала ему вПариже только из страха перед молвой, только из боязни пересудов?Быть может, на божественном лоне природы аристократка изСен-Жерменского предместья будет более склонна подчиниться зовуприроды? Разве не на швейцарских озерах поэт «Манфреда»лорд Байрон наслаждался своим счастьем? Почему же именно творцу «ЛуиЛамбера» должен быть там дан отпор?
Фантазеры легко принимают желаемое засущее. Но даже когда художник предается безудержным грезам, в нембодрствует внутренний наблюдатель. Три вида тщеславия борются вБальзаке: тщеславие сноба, честолюбие мужчины, стремящегося завоеватьэту упрямую женщину, которая все время приманивает его, чтобы затемне позволить притронуться к себе, и гордость человека, который,сознавая свое значение, не хочет, чтобы его одурачила светскаякокетка, и готов скорее сам отступиться от нее. Целыми днямиобсуждает он с Зюльмой Карро, единственной, с кем он может говоритьоткровенно, следует ли ему отправиться в Экс или не следует.Внутреннее сопротивление этой честной подруги, которая инстинктивно,или, вероятней, потому, что она подавляет свою любовь к Бальзаку,ненавидит соперницу-аристократку, должно бы предостеречьколеблющегося, заставить его отказаться от безнадежного путешествия.Зюльма ни мгновения не сомневается в том, что эта герцогиня изСен-Жерменского предместья, несмотря на все свое восхищениеписателем, не захочет скомпрометировать себя «любовью кплебею». Но когда она видит, с каким пламенным нетерпениемБальзак жаждет лишь одного – чтобы она укрепила его в егонамерении, она как-то ожесточается. Зюльма не желает, чтобы Бальзакдумал, будто из мелкой ревности она не дает ему воспользоваться стольослепительной возможностью. Что ж, пусть попробует, если хочет, пустьснобизм его получит, наконец, необходимый урок! И поэтому онапроизносит те слова, которых только и ждет от нее Бальзак: «Поезжайтев Экс!»
Жребий брошен. 22 августа он садится вдилижанс.
Бальзак на протяжении всей своей жизнибыл слишком народ, слишком крестьянский внук, чтобы не быть суевернымсамым примитивным образом. Он верит в амулеты, носит, не снимая,счастливый перстень с таинственными восточными письменами, и чуть лине перед каждым важным своим решением великий и прославленныйписатель, словно парижская швейка, взбирается по винтовой лестнице напятый этаж к гадалке или ясновидящей. Он верит в телепатию, втаинственные вести и в предостерегающую силу инстинкта. И если бы они в этот раз обратил внимание на подобного рода знамения, он долженбыл бы в самом начале прервать свою поездку в Экс. Ибо она начинаетсяс несчастного случая. Когда на почтовой станции Бальзак, уже весьматучный, слезал с козел дилижанса, лошади вдруг дернули. Бальзак упалвсей тяжестью и поранил ногу до кости о железную ступеньку кареты.Любой другой на его месте прервал бы путешествие, чтобы залечитьтакую серьезную рану. Но ведь препятствия всегда только усиливаютволю Бальзака. Кое-как перевязанный, он вытягивается в карете и едетдальше – в Лион, а оттуда в Экс, куда он прибывает, уже едваволоча ногу и опираясь на палку. Этот бурный любовник производитсейчас самое жалкое впечатление.
С трогательной предусмотрительностьюгерцогиня приготовила ему там «премиленькую комнатушку».Из окна ее открывается прелестный вид на озеро и горы, а кроме того,в соответствии с желанием Бальзака, комната необыкновенно дешева: онастоит всего два франка в день. Еще никогда в жизни Бальзак не имелвозможности работать в такой покойной и уютной обстановке. Но этапредусмотрительность трогательно заботливой герцогини оказываетсяодновременно и осмотрительностью. Комната Бальзака не только ненаходится в гостинице, где обитает она сама, но расположена нарасстоянии нескольких улиц от нее, и, таким образом, оказываютсявозможными одни лишь светские, но отнюдь не интимные вечерние визиты.Ибо только вечером – это право выговорил себе Бальзак –он хочет и может видеть герцогиню.
Согласно строгому закону Бальзака егодень должен принадлежать исключительно труду. Единственная уступка,которую он делает в угоду герцогине, это то, что он приступает ксвоей двенадцатичасовой работе не в полночь, как он привык, а тольков шесть часов утра. С восходом солнца усаживается Бальзак за свойрабочий стол и не встает от него до шести часов вечера. Яйца имолоко, которые стоят пятнадцать су и составляют единственное егопитание, ему приносят в комнату.
Только после этих двенадцати часов,неизменно посвященных работе, Бальзак принадлежит герцогине, которая,увы, все еще не хочет ему принадлежать. Правда, она выражает ему все,какие только мыслимы, знаки дружеского внимания. Она возит его, покане зажила его больная нога, в экипаже к озеру Бурже и в Шартрез.Снисходительно улыбаясь, она терпеливо слушает его восторженныеизлияния. В часы долгих вечерних разговоров она варит ему кофе по егорецепту. Она представляет его в казино своим элегантнымвеликосветским друзьям. Она позволяет ему даже называть себя неофициальным ее именем Анриетта, а более интимным – Мари, –так она разрешает себя называть лишь ближайшим друзьям. Но больше –ни-ни! Нисколько не помогло, что он уже в Эксе послал ей пылкоелюбовное письмо своего героя – Луи Ламбера – и сделал этов такой форме, что она непременно должна была почувствовать: каждоеслово обращено здесь к ней. Не помогает и то, что он спешновыписывает из Парижа шесть пар палевых перчаток, банку помады ифлакон туалетной воды. Иногда ему кажется, что в том, как терпеливоона принимает некоторую интимность с его стороны и даже провоцируетее, заключено уже и некоторое обещание.
«Обещание любовных утех сквозилов ее смелых и выразительных взорах, в ласковом тоне ее голоса, впрелести ее слов. Казалось, в ней таится изысканная куртизанка…»
Во время романтической прогулки поберегу озера дело доходит даже до сорванного украдкой, а может быть идозволенного, поцелуя. Но всегда, как только Бальзак требуетпоследнего доказательства любви, как только певец «покинутых»и «тридцатилетних женщин» хочет получить вознаграждение вмонете «Озорных рассказов», так в последнее мгновениеженщина, которой он жаждет, снова превращается в герцогиню. Днистановятся пасмурней, уже багровеют ветви над романтическим озеромАннеси, а новый Сен-Пре1добился от своей Элоизы ничуть не больше, чем полгода назад вхолодном и гулком салоне дворца де Кастеллан.
Лето уже на исходе, все меньше гуляющихна бульваре, светская публика собирается покинуть курорт. Готовится котъезду и герцогиня де Кастри, Однако она не намерена возвратиться вПариж, она собирается провести еще несколько месяцев в Италии –в Генуе, Риме, Неаполе – со своим дядей, герцогом Фиц-Джемсом,и Бальзака снова приглашают сопутствовать им. Бальзак внерешительности. Он прекрасно видит, в какое недостойное положение онпопал благодаря своим вечным и напрасным домогательствам иухаживанию. И отзвуки этого разочарования слышатся в письме к егоприятельнице Зюльме Карpо:
«Почему ты пустила меня в Экс?»И потом: «Поездка в Италию обойдется дорого. Она разорительнавдвойне: она означает и потерю денег и потерю рабочих часов,проведенных в почтовой карете, – потерю рабочих дней».
Но с другой стороны: какое искушениедля художника, «кругозор которого расширяют путешествия»,увидеть Рим и Неаполь, увидеть их, будучи вдвоем с умной и элегантнойженщиной, в которую он влюблен, – и к тому же увидеть изокна герцогской кареты!
Бальзак еще раз хочет прислушаться ктайному предчувствию. Потом он уступает. В начале октября начинаетсяпутешествие по Италии. Женева – первая станция по пути на юг ипоследняя – для Бальзака. Здесь происходит его объяснение сгерцогиней, подробности которого нам неизвестны. По-видимому, онпредъявил ей некий ультиматум и получил отказ, к тому же на этот раз,как видно, в обидной форме. Несомненно, герцогиня задела его самоебольное место, несомненно, она жесточайшим образом оскорбила еготщеславие и его мужскую или человеческую честь, ибо он немедленновозвращается обратно во Францию, исполненный мрачного бешенства ижгучего стыда, полный решимости отомстить этой женщине, котораястолько месяцев дурачила его самым бессовестным образом. Вероятно, онуже тогда ухватился за мысль ответить на это унижение, откровенно ибез утайки описав их отношения.
Роман – весьма неудачный –«Герцогиня де Ланже», который Бальзак сперва окрестил «Неприкасайтесь к секире!», довольно беззастенчивым образом сделалвесь Париж поверенным в этом пикантном деле. Из политическихсоображений обе стороны поддерживают еще известные внешние светскиеотношения. Бальзак делает рыцарский жест – он читает свой романпервой именно герцогине, чей портрет он запечатлел в своемпроизведении, а она с еще более благородным жестом ответствует, чтоне возражает против этого не слишком лестного изображения своейособы.
Герцогиня де Кастри избирает себедругого писателя в исповедники и собеседники – Сент-Бёва, аБальзак объявляет со всей решительностью:
«Я сказал себе: не могу такуюжизнь, как моя, прицепить к бабьей юбке. Я должен отважно следоватьмоему призванию и поднимать свой взор несколько выше, чем до вырезакорсажа».
Как расшалившийся ребенок, который,несмотря на все увещания, расшибся о камень в кровь и, пристыженный,бежит назад к матери, так и Бальзак едет из Женевы, не заглядывая вПариж, прямехонько в Немур, к г-же де Берни. Это возвращение –чистосердечное признание и одновременно итог. От женщины, которую онжелает только из тщеславия и которая по расчету или из равнодушияотказала ему, он бежит назад, к женщине, которая всем пожертвовала ивсе ему подарила: любовь, совет, деньги; которая поставила егопревыше всего на свете – превыше супруга, детей, превыше своейчести в обществе. И ясней, чем когда бы то ни было, он понимаетсейчас, чем была для него она, его первая возлюбленная, и что она длянего теперь, когда она уже только его друг, его мать. Никогда еще неощущал он с такой силой, сколь многим он ей обязан, и, желая достойноотблагодарить ее, он дарит ей книгу, которая навсегда останется длянего любимейшим его творением, – он дарит ей «ЛуиЛамбера» с посвящением на первой странице: «Et nunc etsemper dilectae» – «Ныне и присно избранной».
X. Бальзак открывает свою тайну
Если принять на веру свидетельствосамого Бальзака, его история с госпожой де Кастри была трагедией,нанесшей ему неисцелимые раны.
«Я ненавижу госпожу де Кастри, –пишет он патетически, – она разбила мою жизнь, не дав мненовой взамен».
А другой, неизвестной корреспонденткеон даже сообщает:
«Эти отношения, которые по волегоспожи де Кастри оставались в границах полнейшей безупречности, былиодним из самых тяжелых ударов, которые я перенес».
Подобная сверхдраматизация вэпистолярной форме обычна для человека, который вечно пытаетсяпересочинить свою жизнь на романтический лад. Несомненно, отказгоспожи де Кастри чувствительно уязвил мужскую гордость и снобизмБальзака. Но это слишком самоуглубленный, слишком сосредоточенный насебе человек, чтобы «да» или «нет» какой быто ни было женщины могло изменить течение его жизни.
История с госпожой де Кастри была длянего не катастрофой, а лишь незначительным эпизодом. ПодлинныйБальзак вовсе не так огорчен и разочарован, как о« пытается этопредставить в романтических исповедях неизвестным приятельницам. Онвовсе не размышляет, подобно генералу Монриво, которого он в„Герцогине де Ланже“ сделал своим двойником, как быкаленым железом заклеймить высокородную кокетку. Он не кипит отгнева, не жаждет мщения, он преспокойно остается с ней в переписке и,видимо, навещает ее. Чувства, которым в романе „Герцогиня деЛанже“ приданы размеры бури и урагана, грозы и трагедии, вреальной жизни медленно и неприметно переходят в учтиво-вялыеотношения. Бальзак – мы вынуждены это сказать при всем нашем кнему уважении, – Бальзак всегда неправдив, когдаизображает себя. Романист – то есть преувеличитель,гиперболизатор по профессии, – он старается из каждогособытия извлечь максимум возможностей; и было бы попросту нелепо,если бы его не знающая усталости фантазия внезапно оказаласьравнодушной, бессильной и бесплодной, как только дело дошло доизображения собственной его жизни.
Всякий, кто рисует портрет Бальзака,должен нарисовать его, не считаясь со свидетельствами Бальзака. Он недолжен принимать на веру патетические заверения поэта, согласнокоторым ничтожнейшее обстоятельство, отказ некоей графини,происшествие, которое во Франции именуют «пустячком»,послужило причиной его смертельных сердечных мук – так онуверял свою сестру. В действительности Бальзак вряд ли былкогда-нибудь более здоров, прилежен, вряд ли находился когда-нибудь вболее творческом и более жизнерадостном настроении, чем именно в этигоды. И книги его свидетельствуют об этом лучше, чем все его слова иписьма. Уже одно то, что он создал в ближайшие три года, достаточно,чтобы явиться творческим итогом целой жизни, чтобы стяжать ему славупервого писателя эпохи. Но мощь его столь грандиозна и безмерна, амужество его столь дерзновенно, что эти свои труды он считает лишьначалом и подступом к основной своей задаче, к тому, чтобы стать«историографом нравов XIX столетия».
Со времени первых успехов – с«Шуанов», «Физиологии брака», «Шагреневойкожи» и густо-сентиментальных романов о Сен-Жерменскомпредместье – Бальзак знает, что он – сила, и даже болеетого – великая сила. Он постиг свою мощь, он уразумел, ксобственному своему изумлению, что литература является единственнымего даром и что он способен завоевать мир пером – точь-в-точькак Наполеон мечом. И если бы он трудился только ради успеха, как этоможет иногда показаться при чтении его писем, только для того, чтобыделать деньги – сотни, тысячи и миллионы, то он мог бы и дальшепотчевать читающую публику этой приятной пищей.
Женщины всего мира остаются верны ему.Он мог бы стать героем салонов, идолом разочарованных, кумиромпокинутых, преуспевающим конкурентом своих менее притязательныхколлег – Александра Дюма и Эжена Сю. Но как только он осозналсвою силу, в нем пробудилось честолюбие более высокое. Рискуяпотерять читателей, жаждущих лишь сильных ощущений да сентиментальныхизлияний, он отваживается именно в эти годы отдалиться от читающейпублики. Пораженный энергией собственного таланта, он силитсяопределить границы его возможностей. Он хочет узнать, что же онможет, что же он в силах сделать. И в процессе творчества Бальзак сизумлением чувствует, сколь широки эти границы, вмещающие в себецелый мир.
Произведения этого периода, с 1832 по1836 год, поражают нас прежде всего своим разнообразием. Никто не могбы раньше предположить, что автор «Луи Ламбера» и«Серафиты» может быть и автором разгульных, почтискабрезных «Озорных рассказов». И совершенно неожиданнымбыло, что все эти вещи действительно написаны одновременно, чтоБальзак и впрямь трудился над корректурой «Луи Ламбера» инад некоей забавной историйкой в один и тот же день. Это объяснимотолько как попытка испытать самого себя, расчистить плацдарм длядальнейшего творчества, желание увидеть, сколь высок его предел исколь широк его охват. Как зодчий, прежде чем завершить проектбудущего здания, проверяет соотношение его пропорций и вычисляет,какую нагрузку оно способно выдержать, так и Бальзак составляетрасчет своих сил и закладывает фундамент, на котором будет возведенабожественная «Человеческая комедия».
Сперва Бальзак пробует перо в «Озорныхрассказах». Эти написанные в духе Рабле, на старофранцузскомязыке собственного изобретения фарсы и побасенки представляют собойсочинительство чистейшей воды, рассказ и даже просто пересказ. В нихон дал волю своему нраву, своему озорству, в них нет и тени усилия,раздумий и наблюдений. Одна только затейливая игра фантазии царит вних. Они написаны абсолютно непринужденно, и мы чувствуем, какнаслаждается Бальзак этой удивительной легкостью. Все, что в нем. отфранцуза, от народа, от мужчины, проявляется здесь в веселой исвободной чувственности. Бальзака забавляет возможность запуститьруку под рясу цензуры. В этих «рассказах» он решаетсядать, наконец, волю своему темпераменту. Изо всех его творений именно«Озорные рассказы» больше всех гармонируют с этим полным,румяным, толстогубым человеком. Здесь его хохот, который кажетсягрубым в великосветских гостиных, этот оглушительный раскатистыйхохот пенится как шампанское. И если бы жизнь обошлась с ним не такжестоко, если бы она дала ему роздых, мы получили бы не три десятка,а все сто таких рассказов, как он и обещал читателям в своемпроспекте.
Это нижний, предельный крайлегкомыслия, вольности и разгула, дань, уплаченная им своемутемпераменту. Но в это же время Бальзак ищет высшей точки приложениясил в тех своих вещах, которые он именует «философскими».Честолюбие заставляет его доказать, что его не удовлетворяет«плаксивый успех», которого он добился, живописуя своихсентиментальных героинь. С тех пор как он постиг самого себя, он нежелает, чтобы окружающие понимали его ложно. Ощущая полноту изрелость своих сил, Бальзак стремится убедить, что романисту егоранга выпала на долю задача возвести роман в степень высокогоискусства, перенеся в него споры о коренных проблемах человечества,социальных, философских, религиозных. Людям, которые продолжаютоставаться в рамках общества, подчиняются его законам,приноравливаются к его масштабам, он хочет противопоставить личности,которые возвышаются над заурядными умами. Он хочет показать вконкретных образах величие и трагедию всех, кто решается выйти изобычного круга, чтобы обречь себя на одиночество или замуроваться втемницу безумия.
Период, когда Бальзак терпит поражениев личной жизни, это в то же время и период его самых отважных идерзновенных взлетов. В вещах, написанных им в это время, он задаетсяцелью показать людей, ставящих перед собой величайшие, по сутинеразрешимые, задачи. Его напряженное внимание приковано к тем, ктогибнет от перенапряжения, к гениям, к феноменам, утрачивающим контактс действительностью. «Луи Ламбер» был первой попыткой вэтой области: философ, который в своем стремлении к завершенности и вжажде усовершенствовать и превзойти уже созданное им не знает отдыха,пока безмерное усилие не уничтожает полностью материальное егоначало. Музыкант Гамбара переступает границы своего искусства, толькоон один слышит гармонию своей музыки, так же как только Луи Ламберспособен постичь собственные мысли, а Френхофер – свои картины.Химик Клаас в «Поисках абсолюта» уничтожает себя, пытаясьотыскать праэлемент. Все они ищут крайности. Все они –воплощения духа, подобные Икару.
Но наряду с гениями искусства и наукиБальзак изображает гениев в области морали и религии, как он этоделает в «Сельском враче» и в «Серафите».Возникновением «Сельского врача» Бальзак косвенно обязансвоему визиту к герцогине де Кастри. Во время совместной их поездки кграфине д’Агу он услышал об одном враче, некоем докторе Роммеле,который благодаря своему гуманному образу жизни и поступкамвозрождает гибнущий край и поднимает почти уже деградировавшеекрестьянство к осмысленной деятельности.
Этот рассказ, как и великолепиеокружающей местности, произвел на Бальзака сильное впечатление, ивместе с декорациями в духе Жан Жака Руссо в его новом романепоявилось и характерное для руссоизма стремление к реформам. В товремя как Бальзак в прочих своих вещах только критик общества, здесьон хочет принять плодотворное участие в самой жизни, составить проектразрешения социального вопроса. Он стремится показать, что существуетсозидание и в реальной жизни, что истинно гениальный человек нетолько из тонов, красок и мыслей, но и из хрупкого человеческогоматериала способен создать вечное и образцовое творение.
Еще более дерзок, пожалуй, другой егоопыт – «Серафита». В то время как доктор Бенассиуходит от мира, от общества, чтобы только создать лучшее общество,Бальзак хочет в образе «Серафиты» дать образ существа,полностью отрывающегося от всего земного и сублимирующего «Amorintellectualis», «умственную любовь», в такойстепени, что в ней растворяются даже признаки пола. Реальныймыслитель, который заставил доктора Бенасси разрешать практическуюпроблему с поразительной полнотой познания, обращается здесь ксведенборгианскому мистическому кругу идей.
Если говорить по большому счету, обеэти вещи, «Сельский врач» и «Серафита», неудались, и неуспех их, который так уязвил Бальзака, имел своипричины. Они недостаточно продуманы; Бальзак, человекдействительности, притворяется, когда он хочет быть религиозным. Нопрежде всего книги, которые претендуют на окончательное разрешениепроклятых и вечных вопросов, не должны быть состряпаны наспех, в счетполученных авансов и публиковаться в повременных изданиях в видероманов с продолжением.
«Луи Ламбер» и «Серафита»не величайшие творения Бальзака, они только его величайшие усилия. Вних он постиг и описал гения, как только гений способен постичь иописать гения. Но удались ему лишь те вещи, где он. как художник,изображает художника. «Неведомый шедевр» остается однимиз бесспорнейших его шедевров. Однако философию нельзя сочетать соспешкой, религиозность – с нетерпением. «Луи Ламбер»и «Серафита» демонстрируют лишь поразительное развитие,неслыханные знания, многогранность и могучий взлет его духа, которомудоступно все, вплоть до самой сложной проблемы – проблемырелигии. Бальзак достиг здесь высшей своей ступени.
Но между повествователем и мыслителемстоит наблюдатель, и его настоящая почва – действительность.Подлинное равновесие Бальзак обретает в тех романах, где онстановится «историографом своего времени». Если первымбольшим успехом был «Полковник Шабер», вторым успехом егов эти годы становится «Эжени Гранде». Бальзак открылзакон, который отныне будет властвовать в его творчестве: он станетрисовать жизнь, изображая лишь небольшое количество персонажей, нотем концентрированней, тем динамичней будет казатьсядействительность. Прежде Бальзак искал материал для романа, с однойстороны, в романтике, когда фантастика и мистика были у него напобегушках, как в «Шагреневой коже», «Серафите»,«Луи Ламбере», а с другой стороны – в историческойкостюмировке. Теперь он открывает, что и современность, еслирассматривать ее в определенном аспекте, дает такой же богатыйматериал, что дело не в тематике, не в декорациях, не в драпировке, атолько во внутренней динамичности. Если удастся показать людей,заряженных беспредельной энергией, то роман, нисколько не утративсвоей занимательности, станет только более естественным, болееправдоподобным. Выразителен не колорит и не фабула –выразительны всегда только люди. Не существует никаких особыхсюжетов: все сюжет! Под низким кровом виноградаря в «ЭжениГранде» можно отыскать не меньше поводов для созданиянапряженной ситуации, чем в каюте корсара в «Тридцатилетнейженщине». Когда незначительная, заурядная, даже несколькопростоватая Эжени Гранде под угрожающим взором своего скупого отцакладет любимому кузену Шарлю лишний кусок сахара в его кофе, онапроявляет ровно столько же мужества, как Наполеон, когда со знаменемв руках он несется по Аркольскому мосту. В стремлении обманутькредиторов своего брата старый скряга проявляет ровно столько жехитрости, гибкости, цепкости и даже гениальности, как Талейран наВенском конгрессе1.Не среда решает – решает динамичность; пансион Воке в «ОтцеГорио», где собирается десяток юных студентов, может статьтаким же средоточием энергии, как лаборатория Лавуазье или рабочийкабинет Кювье.
Творить – это значит четкоувидеть воссоздаваемый образ, сконцентрировать, усилить присущие емукачества, извлечь все, что можно извлечь из его характера, объяснить,какая именно страсть владеет каждым из персонажей, распознатьслабость в могуществе, привести в движение все дремлющие в человекесилы. «Эжени Гранде» – первый шаг на этом пути.Жертвенность в обыкновенной кроткой девушке достигла такой высоты,что сделалась почти религией. Скупость старого Гранде, как ипреданность уродливой старой служанки, приобретает демоническиечерты.
В «Отце Горио» отцовскаялюбовь становится творческим началом и в то же время –мономанией. Бальзак видит всякого человека насквозь. Он разгадал еготайны. Нужно только столкнуть все эти персонажи, показать все сферыобщества, назвать злое злым, а доброе добрым, раскрыть трусость,хитрость и подлость, не занимаясь при этом морализированием.Действенность – вот начало всех начал. Только человек,обладающий ею и умеющий распознать ее в других, может называтьсяписателем.
В эти годы Бальзак открыл великуютайну. Все сюжет. Все материал. Действительность –неисчерпаемые копи, если умеешь вести разведку недр. Следует толькопонаблюдать хорошенько, и любой смертный станет актером «Человеческойкомедии».
Нет низов и верхов, можно выбрать все,что угодно, и – вот решение Бальзака – нужно выбиратьвсе. Кто хочет описать мир, не может оставить в стороне ни один изего аспектов, каждый раздел общественного табеля о рангах должен бытьпредставлен: живописец и адвокат, врач, винодел и консьержка, генерали рядовой, графиня, маленькая панельная проститутка, водонос,нотариус и банкир. Ибо все общественные сферы вступают вовзаимодействие, все соприкасаются. И точно так же должны бытьпредставлены и характеры: честолюбивый и скупой, интриган иблагородный, расточитель и корыстолюбец – все сверкающие гранирода человеческого, все их оттенки и переливы.
И вовсе не обязательно всякий разпридумывать новые персонажи, – можно, разумно группируя,повторять одни и те же фигуры, дать одного-двух вместо всех врачей,одного банкира – вместо целой толпы их. Иначе не вместить всюэту невообразимую ширь и даль в рамки одного произведения. Всеопределенней становится в Бальзаке уверенность, что для того, чтобыподчинить себе полноту существования, он должен, наконец, начертатьнекий план – план жизни, план работы, – что он,истинный романист, не должен создавать разрозненные произведения;одно произведение уже заключено в другом, и все они переплетены другс другом. Он должен стать, следовательно, «Вальтер Скоттом и впридачу архитектором». Недостаточно создавать «Сценычастной жизни» – всего важнее именно их взаимосвязь.
Бальзаку еще и самому не вполне яснаконцепция «Человеческой комедии» во всем ее грандиозноммасштабе. Пройдет десять лет, прежде чем о« увидит ее четкиеконтуры. Но одно ему уже ясно – произведения, которые войдут вего „Комедию“, должны не просто следовать одно за другим.Они должны явиться как бы ступенями гигантской лестницы.
26 октября 1834 года, еще непредставляя себе масштабов, которые примет его грандиозный труд, онпишет:
«Я полагаю, что в 1838 году тричасти этого гигантского творения будут если не завершены, то покрайней мере возведены в виде ярусов, возвышающихся друг над другом,и уже можно будет судить о нем в целом.
В «Этюдах о нравах» будутизображены все социальные явления, так что ни одна жизненнаяситуация, ни одна физиономия, ни один характер, мужской или женский,ни один жизненный уклад, ни одна профессия, ни один слой общества, ниодна французская провинция – ничто из того, что относится кдетству, старости зрелости, к политике, правосудию и войне, не будетпозабыто.
Когда все это будет осуществлено –история человеческого сердца прослежена шаг за шагом, историяобщества всесторонне описана, – тогда фундаментпроизведения будет готов. Здесь не найдут себе места вымышленныефакты. Я стану описывать лишь то, что происходит всюду.
Тогда последует второй ярус –«Философские этюды», ибо после следствий надо показать ихпричины. В «Этюдах о нравах» я опишу игру чувств итечение жизни. В «Философских этюдах» объясню, откудавозникают чувства, что такое жизнь. Каковы обстоятельства, условия,вне которых не могут существовать ни общество, ни человек. И послетого как я обозрю общество, чтобы его описать, я займусь егообозрением, чтобы вынести ему приговор. Таким образом, в «Этюдахо нравах» заключены типизированные индивидуальности, в«Философских этюдах» – индивидуализированные типы.Позднее, после следствий и причин, должно быть определено началовещей. Нравы – это спектакль, причины – это кулисы имеханизм сцены. Начало – это автор. Но по мере того какпроизведение достигает высот мысли, оно, словно спираль, сжимается иуплотняется. Если для «Этюдов о нравах» потребуетсядвадцать четыре тома, то для «Аналитических этюдов» –лишь девять. Таким образом, человек, общество, человечество будутописаны без повторений, рассмотрены и подвергнуты суждению впроизведении, которое явится чем-то вроде «Тысячи и одной ночи»Запада.
Когда все будет окончено… последниеудары кисти сделаны, тогда выяснится, был ли я прав или ошибался.После того как я покончу с поэтическим воссозданием целой системыжизни, я займусь ее научным описанием в «Опыте о силахчеловеческих». И этот дворец я, веселое и простодушное дитя,украшу огромной арабеской из «Ста озорных рассказов»!»
И, воодушевленный и испуганныйнеобъятностью предстоящего труда, он восклицает:
«Вот произведение, вот бездна,вот кратер, вот предмет, который я хочу воплотить!»
Сознание того, что перед ним труд егожизни, определяет отныне жизнь Бальзака. Из ощущения собственнойсилы, величия задачи обретает он, он, который год-два назад ещеказался себе начинающим, упорную, ничем больше непоколебимуюуверенность в себе.
В сентябре 1833 года он пишет:
«Я стану повелителем духовнойжизни Европы! Еще два года терпения и труда – и я перешагнучерез головы всех, кто хотел связать мне руки и помешать моемувосхождению.
Я изведал преследования инесправедливость, и воля моя стала тверже меди».
Он знает, что перед ним высится еготворение, что за ним стоит в ожидании его читатель, и он решает ни скем больше не договариваться, не приспосабливаться к желаниямиздателей и газет. Неприятности и досадные мелочи больше не влияют нанего. Он диктует издателям свои условия, а если издатели повинуютсяего желаниям и претензиям не вполне, он изменяет им. Он позволяетсебе роскошь расстаться с наиболее могущественными парижскимижурналами даже во времена тягчайших финансовых своих затруднений ипрезрительно поворачивается спиной к журналистам, которые считаютсебя законодателями общественного мнения. Пусть они ругают отдельнуювещь, – как бессильны будут они помешать возведениювеличественного здания, которое представляется его взору во все болеемогучих и дерзновенных контурах! Пусть они нападают на него, смеютсянад ним, пусть издеваются в задиристых, якобы остроумных заметках,пусть пытаются выставить его на посмеяние в злорадных анекдотах!Пусть разносят карикатуры на него по всем газетам, его месть будеттворческой местью. Он изобразит всю эту клику, могущественную и в тоже время немощную, в своих романах, заклеймит в «Утраченныхиллюзиях» систематическую коррупцию общественного мнения, биржурепутаций и духовных ценностей огненными письменами на стенах века.
Пусть кредиторы донимают его исками ивекселями, пусть они описывают его мебель – они не могут унестини одного кирпича и ни одного комка земли из мира, который онсобирается возвести.
Ничто больше не может его сокрушить, стех пор как созрел его план и окрепли силы для труда, о котором онзнает, что только единственный из смертных мог решиться набросать егоочертания и только один-единственный способен его осилить: он сам,Оноре де Бальзак.
КНИГА ТРЕТЬЯ

РОМАН ЖИЗНИ

XI. Незнакомка
Задача, которую отныне ясно видитБальзак, – задача исполинская; и писатель не обманываетсяотносительно объема, или, вернее, необъятности работы, необходимой,«чтобы встать во главе европейской литературы, заняв место,которое до сих пор занимали Байрон, Вальтер Скотт, Гёте и Гофман».По его расчетам, он должен дожить по крайней мере до шестидесяти лет.В течение почти трех десятилетий, которые еще остались ему, он непозволит себе ни одного года, ни одного месяца и, в сущности, ниодного дня праздности. Ночи напролет должен он проводить за столом,исписывать страницу за страницей, создавать том за томом. Неостанется времени для удовольствий, развлечений; и даже когда долгибудут, наконец, уплачены и вожделенные сотни тысяч потекут к нему, унего не останется времени, чтобы насладиться ими. Бальзак знает ценуотречению, которого требует такая задача. Он знает, что должен будетотдать ей свой мозг и свой сон, все свои силы, всю свою жизнь. Он неиспытывает страха, ибо работа для него одновременно и наслаждение, ив этом непрестанном напряжении энергии он впервые радостно осознаетсвою силу. Но чтобы одержать победу в этой борьбе, ему нужно немногое– уверенность. Именно теперь, когда Бальзак берется за дело,которое потребует от него всех жизненных сил, все пламенней, всенетерпеливей ощущает он потребность в простейших началахсуществования. Он хочет иметь жену, иметь дом, не страдать от зовакрови, избавиться от вечных долгов, не бороться больше с издателями,не выклянчивать авансы, не быть вынужденным разбазаривать еще ненаписанные вещи. Он хочет позабыть о вечной спешке и вечномопаздывании, перестать растрачивать треть душевных сил на трюки иуловки, чтобы увильнуть от судебных исполнителей, а напротив –обратить все свои силы на этот «монумент, которому сужденосуществовать не столько благодаря своей массивности и нагромождениюматериала, сколько благодаря красоте своих архитектурных форм».Быть свободным от всякой траты энергии в быту, чтобы сконцентрироватьее только на работе. Он хочет вести простую жизнь в реальном мире,чтобы без помехи жить в мире своего творчества. Для того чтобы он могосуществить свою задачу, должно, наконец, исполниться его давнишнеежелание: «Женщина и богатство».
Но как найти эту женщину, котораядолжна принести в его жизнь все – счастливую страсть,освобождение от долгов, возможность работать; женщину, чьеаристократическое происхождение и безупречные манеры будут еще, крометого, льстить его неизлечимому снобизму? Как найти ее, когда ему,работающему по шестнадцать часов в сутки, просто некогда ее искать? Ипотом: Бальзак слишком проницателен, чтобы не знать, как не везет емув салонах, где он пытается тягаться с записными щеголями, как мешаютего плебейская внешность и дурные манеры. Мадемуазель де Трумильи емуотказала. История с герцогиней де Кастри научила его, что дажестрастная настойчивость не может сделать его обольстителем.Во-первых, он слишком горд, во-вторых, он слишком робок, чтобырасточать на длительные домогательства свое время, свое невозместимоевремя. Но кто же может подыскать ему жену? Его добрая приятельницамадам де Берни вряд ли, несмотря на свои пятьдесят четыре года,возымеет желание вербовать себе преемницу. Другая –изумительная Зюльма Карро; разве сможет она в своем скромномпровинциальном мелкобуржуазном мирке высмотреть ему миллионершу,аристократку? Должно произойти чудо. Женщина, о которой он мечтает,должна сама найти его, его, у которого нет ни времени, ни решимости,ни случая осмотреться.
Согласно законам логики ожидать этогонельзя. Но в жизни Бальзака как раз нереальное становится всегдареальным. Женщины, которые не знают его, вернее, потому именно, чтоони не знают его, а только создают в мечтах своих портрет своегокумира, женщины пишут Бальзаку. Все вновь и вновь приходят письма отженщин, иногда по два, по три в день. Некоторые из этих писем дошлидо нас. Читательницы, которые пишут Бальзаку, всегда любопытствующие,подчас даже искательницы приключений. Герцогиня де Кастри неединственное знакомство, которым Бальзак обязан почтальону.Существует вереница нежных подруг, в большинстве случаев нам известнытолько их имена – Луиза, или Клер, или Мари, – иженщины эти обычно вслед за своими анонимными письмами являлись кБальзаку домой, и одна из них унесла оттуда даже внебрачного ребенка.Но разве не может когда-нибудь вместо всех этих адюльтеров вспыхнутьподлинная любовь?
И Бальзак с особым вниманием читаетженские письма. Они усиливают в нем уверенность, что он может статьвсем для женщины, и если хоть один тон, хоть одна строчка будит в немлюбопытство психолога, он, который даже самым значительным своимсовременникам пишет лишь мимоходом, подробно отвечает женщинам.Человеку, который прикован к своему письменному столу, человеку,который на долгие недели и месяцы отгорожен от Парижа и мира глухимишторами в своем кабинете, когда приходит женское письмо, кажется,будто в комнате повеяло мягким и манящим благоуханием. Читая этиписьма, он ощущает явственней, чем из оценок критики и общества, чтоот него исходят флюиды, к которым особенно восприимчивы женщины –эта нежнейшая стихия в мире.
Порой, когда Бальзак завален работой,он откладывает эти письма в сторону. Так, остается сперва невскрытыми письмо из России, запечатанное гербом «Dus ignotis» *и подписанное таинственным словом «Чужестранка». Письмоэто прибыло в роковой день 28 февраля 1832 года, в тот самый день,когда Бальзак впервые получил приглашение от герцогини де Кастрипосетить ее в предместье Сен-Жермен. Но письмо это определит всюжизнь Бальзака.
* «Неведомые боги».
Бальзак и сам не мог бы придумать дляромантического любовного романа более комедийной я экзотическойзавязки, чем предыстория этого письма. Вот внешняя ситуация: замок наВолыни, одна из тех широко раскинувшихся дворянских усадеб, которыепроизводят особенно внушительное впечатление, ибо одиноко стоят средиполей. Ни одного города поблизости, ни одного большого села, толькоприземистые мазанки, крытые соломой; и поля кругом, обширные тучныеполя плодородной Украины; и бесконечные леса насколько хватает глаз.Все это принадлежит богатому российско-польскому барону ВенцеславуГанскому.
Господский замок, выросший средирабской нищеты, обставлен со всей европейской роскошью. В немдрагоценные полотна, богатая библиотека, восточные ковры, английскиесеребряные сервизы, французская мебель и китайский фарфор, кареты, исани, и лошади в стойлах, хоть сейчас в упряжку или под седло! Нодаже целая армия крепостных лакеев, слуг, конюхов, поваров и нянек нев силах защитить господина Ганского и его супругу Эвелину от ужасноговрага – от скуки, донимающей их в этой глуши.
Г-н Ганский, которому под пятьдесят икоторый не может похвалиться крепким здоровьем, в отличие от своихсоседей не страстный охотник, не безумный картежник, не запойныйпьяница, и управление имениями не слишком занимает его, ибо он и такне знает, что ему делать с унаследованными миллионами. И даже тысячи«душ», которыми он владеет, не веселят его разочарованнуюдушу. Еще больше томится его жена, некогда славившаяся своей красотойграфиня Ржевусская, в глуши, вдали от развлечений и от образованногообщества. Отпрыск одной из знатнейших польских дворянских фамилий,она из родительского дома вынесла потребность в культурной беседе.Она изъясняется по-французски, по-английски и по-немецки, у неесклонность к изящной словесности, и она живет интересами западного,увы, столь далекого мира.
Но в Верховне днем с огнем не сыщешьчеловека, способного к духовному общению и дружбе. Соседи по имению –дурно воспитанные, некультурные субъекты, а обе бедные родственницы,которых г-жа Ганская взяла к себе в качестве компаньонок, не очень-тозанимательные собеседницы. Замок, чрезмерно просторный и чрезмерноуединенный, целых полгода утопает в сугробах; никто не навещаетГанских. Весной они выезжают в Киев, на бал и примерно раз втри-четыре года – в Москву или Петербург. В остальное времядень течет вяло и уныло, как две капли воды похожий на все прочиедни, – приходит и уходит. И все бессмысленней, всеневозвратимей проходит время. Эва Ганская за одиннадцать-двенадцатьлет родила своему мужу, который почти на четверть века старше ее,семерых, а по другим сведениям пятерых детей. Все они поумирали, и унее остался один-единственный ребенок – дочь. И уже едва лисможет она снова подарить ребенка своему преждевременно одряхлевшемусупругу, да и ей самой уже тридцать. Правда, она еще статная,аппетитная, хотя уже несколько раздобревшая женщина. Но ведь онаскоро увянет, и жизнь ее пройдет, а она так и не узнает жизни.
Бесконечные снега зимой и нивы летомпочиют кругом. Такая же бесконечная скука витает в помещичьейусадьбе. Единственное событие недели – почта. Железных дорогеще и в помине нет. На санях или на телеге прибывает раз в семь днейдрагоценная кладь из Бердичева – вести с легендарного «запада».Но зато что за дни наступают потом!
Богачи Ганские подписываются наиностранные газеты, естественно, только на дозволенные российскойцензурой – прежде всего на парижский консервативный «Котидьен»и чуть ли не на все выходящие во Франции литературные журналы. Крометого, книгопродавец регулярно присылает им все хоть чем-нибудьпримечательные новинки. Отдаленность всегда удесятеряет важностьсобытий. Газеты, которые Париж лишь бегло проглядывает, здесь, накраю культурного мира, внимательно читаются от первой до последнейстрочки, и точно так же и любая новая книга. Ни одно парижское ревюне критикует новые издания с такой обстоятельностью, как это принятоздесь, в самом тесном семейном кругу.
Г-жа Ганская, ее обе племянницы ивоспитательница ее дочери швейцарка Анриетта Борель – всевместе собираются они по вечерам и обмениваются мнениями о только чтопрочитанной книге. Иногда, но не слишком часто, в разговоре участвуетг-н Ганский или брат г-жи Ганской, Адам Ржевусский, если он в этовремя гостит в усадьбе.
Разгорается спор – «за»и «против». Каждое самое маленькое происшествие всказочном Париже разрастается, превращаясь в страстно будоражащеедушу событие. Об актерах, о поэтах, о политиках мечтают и беседуютздесь, как о недостижимых созданиях, божествах. Здесь, в этихуединенных усадьбах, слава отнюдь не звук пустой, она отсветбожества. Здесь имя поэта произносится еще с благоговейным трепетом.
В один из таких долгих зимних вечеров1831 года разразилась особенно ожесточенная дискуссия. Спор идет оновом парижском писателе, о некоем Оноре де Бальзаке, который вот ужегод безмерно увлекает всех читателей. Особенно же восторгаются имчитательницы, хотя и чувствуют себя несколько уязвленными. Что завеликолепная книга эти «Сцены частной жизни»! Никогда ещени один сочинитель не постигал так глубоко женскую душу. Какоепонимание покинутых, оскорбленных, отвергнутых женщин! Какаятрогательная снисходительность к их ошибкам и слабостям! И можно лисебе представить, что такой утонченный, такой сострадающий человекмог одновременно с этой вещью написать «Физиологию брака»,эту холодно-ироническую, циничную, мерзкую книжонку? Как способенгений так пасть, как может человек, который умеет понимать и защищатьженщин, так высмеивать их и унижать? А теперь еще этот новый роман –«Шагреневая кожа»! Он, бесспорно, великолепен. Но какможет герой этой книги, этот достойный любви юный поэт, который любиттакую благородную девушку, как Полина, бросить ее ради бессердечнойсветской кокетки, как может он стать рабом столь порочной бабы, какграфиня Феодора? Нет, такому поэту, такому гению, как этот господинде Бальзак, следовало бы быть лучшего мнения о женщинах. Он долженбыл бы изображать лишь возвышенные души, не растрачивать свой талантна описание подобных графинь, а уж тем более всей этой фривольнойвакханалии. Как жаль, что он изменил своему лучшему «я»!Ах, кто-нибудь должен был бы как следует отчитать его!
«Ну, а почему бы, –предлагает кто-то из кружка, – а почему бы не мы сами?Напишем-ка господину де Бальзаку!» Дамы пугаются и смеются.Нет, это невозможно! Что сказал бы господин Ганский, если бы егожена, если бы Эвелина Ганская, урожденная Ржевусская, вздумала писатьпервому встречному? Ведь нельзя же компрометировать свое имя –этот господин де Бальзак, говорят, еще очень молод, и разве можнодоверять человеку, который имел наглость написать «Физиологиюбрака»! И кто знает, как этакий парижанин поступит с подобногорода письмом! Все эти догадки и опасения только прибавляютпикантности их затее, и, наконец, они принимают решение всем вместенаписать и отправить письмо господину Оноре де Бальзаку, в Париж. Даи почему бы не помистифицировать этого таинственного незнакомца,который то обожествляет женщин, то высмеивает их? Давайте состряпаемписьмо, чрезвычайно романтичное, чрезвычайно чувствительное,чрезвычайно патетичное и густо подслащенное восторгами –настоящую шараду, над которой господину де Бальзаку придется какследует поломать голову. Само собой разумеется, г-жа Ганская неподпишет письма, она не станет писать его собственноручно. Пусть еебрат или мадемуазель Борель, воспитательница, перепишут весь текст,чтобы тайна показалась господину де Бальзаку еще более таинственной иманящей. Они запечатают письмо печаткой «Diis ignotis».Пусть знает, что его чтят и призывают обратиться к его собственному«я» «неведомые боги», а отнюдь не земная ивесьма по-земному замужняя г-жа Ганская.
Письмо это, к сожалению, до нас недошло. Мы можем только примерно представить себе его содержание, поаналогии с позднейшим, избежавшим великого аутодафе и относящимся ктой же эпохе, когда мадам Ганская фабриковала письма «Незнакомки»еще в шутливом содружестве со своими домашними и давала ихпереписывать мадемуазель Борель. Когда переписка приняла серьезныйоборот, г-жа Ганская уже не писала фраз вроде следующей:
«В те мгновения, когда я читалаваши сочинения, я отождествляла себя с вами, с вашим гением. Ясная исияющая, стояла ваша душа передо мной. Я следовала за вами, шаг зашагом».
Или:
«Bor вам в немногих словах моясущность. Я восхищаюсь вашим талантом, я чту вашу душу. Я хотела быбыть вашей сестрой».
В этой же тональности, где в каждомслове чувствуешь, что усадебное общество восторженно рукоплещет любойудавшейся ей пышной фразе, по-видимому, выдержано было и первое, недошедшее до нас письмо; и, наверное, далекой и пылкой поклонницеудалось придать ему еще более таинственную привлекательность. Ибокогда 28 февраля 1832 года эта сложная смесь искреннего восхищения,мистификации и каприза окольными путями на адрес издателя Госсленадоходит до Бальзака, она полностью выполняет свое предназначение.Письмо раздразнило писателя, овладело его вниманием и очаровало его.Восторженные послания, начертанные женской рукой, отнюдь не являютсядля него событием. Но до сих пор они прибывали из Франции, из Парижа,в крайнем случае – из провинции. Письмо с Украины дляпарижского писателя того времени уже само по себе факт гораздо болеепримечательный, чем в наши дни письмо из Полинезии, и, осознав этунеизмеримую тогда даль, Бальзак с гордостью ощущает размах своеймолодой славы. Замурованный в тесной келье, он до сих пор лишь смутнопредставлял себе, что уже и за пределами Франции начинаютинтересоваться им. Он и понятия не имел, что сам Гёте, легендарныйвеймарский старец, беседовал с Эккерманом о «Шагреневой коже».Экзальтированное письмо незнакомки внезапно открыло ему, что еготворчество ведет победоносное наступление даже в том царстве, вкотором потерпел поражение его соперник Наполеон, что он, Бальзак,уже превзошел его, чтобы основать мировую державу, более долговечную,чем держава его кумира. И опять, точно так же как в письме герцогиниде Кастри, ощущает он пьянящие его флюиды аристократизма. Это неможет быть ни наемная гувернантка, ни доморощенная мещаночка. Толькосамые высокопоставленные аристократы в России пишут стольбезукоризненно по-французски, только очень богатые семьи могутпозволить себе роскошь в эту эпоху высоких почтовых пошлин регулярновыписывать из Парижа все новые издания. И роскошная фантазия Бальзаканемедленно пускается вскачь. Вероятно, она молодая женщина и,конечно, красавица, аристократка! Часом позже он уже непоколебимоубежден в том, что Незнакомка не только графиня, нет, она непременнокнягиня, и, опьяненный восторгом, он немедленно сообщает друзьям о«божественном письме русской или польской княгини» ипоказывает его Зюльме Карро, а может быть, и другим.
Перед принцессами или княгинями Бальзакникогда не оставался в долгу и, несомненно, ответил бы на это письмов первом порыве. Но Незнакомка, которая еще долго будет твердить ему:«для вас я Незнакомка и останусь ею всю мою жизнь, никогда Выне узнаете, кто я», не сообщила ему своего адреса. Так как жеотблагодарить ее? Как связаться с далекой поклонницей? Сизобретательностью, которая является неотъемлемым качествомроманиста, Бальзак тотчас придумывает выход. Дополненное иисправленное издание «Сцен частной жизни» как разнаходится в печати, и одна из новых новелл – «Искупление»– еще никому не посвящена. Итак, он посылает в типографиюприказ воспроизвести на первой странице факсимиле печатки «Diisignotis» и проставить под ней дату 28 февраля 1832 года –день, когда он получил послание Незнакомки. Теперь, как только егопоклонница раскроет новый том, который она, несомненно, получит отсвоего книгопродавца, она увидит, сколь чувствительно и тактичнописатель сумел отблагодарить свою знатную Незнакомку, увидит, что накняжеские почести он и отвечает по-княжески.
К несчастью, старая верная подруга днейего безвестности, мадам де Берни, все еще читает вместе с ним все егокорректуры, и, по-видимому, женщину пятидесяти лет мало радуют новые«неведомые боги», или, вернее, богини, ее протеже.Согласно ее желанию «этот молчаливый символ моих потаенныхчувств» исчезает из набора, и Незнакомка и ее домашние неузнают, как сильно вопреки их ожиданиям они раздразнили своимзагадочно-пылким письмом великолепную фантазию Бальзака.
Но отважные сочинители в Верховне вовсеи не ожидали ответа. Они отправили свое письмо подобно ракете: простов небо. А разве небо отвечает на ракеты? Неделю, две, а может бытьтри, томясь, скучают они, все вновь и вновь представляя себе, какоевпечатление на Бальзака могло произвести написанное изящным почеркоммадемуазель Борель и украшенное латинской печатью восторженное письмоНезнакомки. Они все еще раздумывают и прикидывают, что бы еще моглиони присочинить и добавить, и тем вернее распалить его любопытство,подстегнуть его поэтическое тщеславие? Наконец сообщники фабрикуютвторое письмо Незнакомки, а вслед за ним, вероятно, и третье. И этойзабавой заполняют еще несколько вечеров. Вместо виста, ломбера ипасьянса под кровом усадьбы Ганских теперь в фаворе новая забавнаяигра. Там пишут нежные, романтические, патетические иэкзальтированно-мистические послания г-ну де Бальзаку.
Это занятно. Но ведь любая игра в концеконцов либо приедается, либо распаляет страсти игроков, которыеначинают делать все более высокие ставки. Постепенно участников игрыначинает интриговать, получил ли вообще г-н де Бальзак эти письма,составленные с таким причудливым и хитроумным искусством. Нельзя ли спомощью какого-нибудь трюка выведать, не рассержен ли он или, бытьможет, польщен? А может быть, им все-таки удалось настолько егоодурачить, что он принял за чистую монету излияния Незнакомки?
Кроме того, мадам Ганская с супругомсобирается весной отправиться на Запад. Быть может, из Швейцариилегче будет отправлять письма в Париж, и в конце концов она получитответ, ну, хоть несколько слов, начертанных рукою знаменитогороманиста.
Любопытство всегда способствуетизобретательности. И вот г-жа Ганская со своими наперсницами решает 7ноября составить еще одно письмо Незнакомки – первое, дошедшеедо нас. После пламенных сердечных излияний в письме без обиняковставится вопрос, желает ли Бальзак получать письма от Незнакомки?Ощущает ли он соприкосновение с «божественной искрой вечнойистины»? И после всего этого удручающего пафоса г-жа Ганскаяпредлагает Бальзаку подтвердить черным по белому получение ее письма.Но, не решаясь доверить ему ни своего имени, ни адреса, онапредлагает воспользоваться тогда еще не совсем обычным путем –дать объявление в газете.
«Одно слово от вас в „Котидьен“даст мне уверенность, что вы получили мое письмо и что я могу писатьвам без опасений. Подпишите свое объявление: „Ч……..e O.Б.“.
Госпожа Ганская была, вероятно, весьмаиспугана, когда 8 января 1833 года она получила номер парижского«Котидьен» от 9 декабря и под рубрикой «Объявления»обнаружила строчки:
«Господин де Б. получилобращенное к нему письмо. Только сейчас он может подтвердить это припосредстве газеты и сожалеет, что не знает, куда направить ответ.Ч……..e О. де Б.»
Кровь, наверно, бросилась ей в лицо, ивсе-таки она должна была почувствовать себя счастливой. Бальзак,великий, прославленный Бальзак, хочет писать, хочет отвечать ей! Нозатем она, вероятно, устыдилась того, что писатель принял всерьезсочиненные ею и ее кружком грубо наигранные чувства. Должна ли онаему писать, смеет ли она еще писать ему? История, казавшаяся такойзабавной, сразу же приобрела несколько опасный характер. Прозаическийсупруг Эвелины Ганской, этот сельский дворянин, весьма строгоотносящийся к вопросам своей чести и положения в обществе, не имеетни малейшего представления о шутке, которую позволили себе его жена,племянницы и гувернантка, о забаве, которая оставалась невиннойшуткой, лишь покуда пресловутая Незнакомка была продуктом совместногоанонимного творчества. Но если Эвелина попробует теперь завестисерьезную переписку с Бальзаком, то она сможет делать это только заспиной своего мужа и без ведома своих компаньонок. Ей придетсяразыгрывать комедию перед мужем, и, как в каждой заправской комедии,ей потребуется для этого тайная соучастница, наперсница.

Несомненно, г-жу Ганскую терзаютсерьезные опасения Она чувствует, что ввязывается в историю, вавантюру, которая явно несовместима с требованиями ее сословия и ссобственной ее честностью. Но, с другой стороны, что за щекочущеенаслаждение в запретном, какое искушение ожидать собственноручногописьма от прославленного писателя! Как манит возможность стилизоватьсамое себя в духе романтических персонажей!
В первое мгновение госпожа Ганская неможет окончательно решиться, и, как это свойственно женщинам, онаоткладывает окончательное решение. Она, правда, отвечает Бальзакутотчас же, но в совсем другом тоне, чем в прежних письмах. Здесь нетуже ни экзальтации, ни чрезмерного восторга, ни двусмысленных фраз –есть только сообщение, что она намеревается вскоре отправиться впутешествие и остановиться неподалеку от французской границы. Чтоона, безусловно, желает поддерживать переписку, но лишь постольку,поскольку она будет застрахована от всяческой нескромности икомпрометации.
«Мне хочется получить от васответ, но я должна соблюдать такие предосторожности, пользоватьсястоль сложными окольными путями, что я не решаюсь взять на себя хотьмалейшее обязательство. Однако я не хотела бы оставаться внеизвестности касательно судьбы моих писем, и я прошу вас известитьменя при первой же возможности, как вы предполагаете наладить вдальнейшем нашу бесперебойную переписку. Я полагаюсь всецело на вашечестное слово, вы не сделаете ни малейшей попытки узнать имяполучательницы ваших писем. Я погибну, если станет известно, что япишу вам и что вы получаете от меня письма».
Тон изменился совершенно. Это пишетсама госпожа Ганская. И впервые мы получаем представление о еенастоящем характере. Это женщина, которая, даже решаясь на авантюру,рассуждает холодно и ясно. И если она сделает ложный шаг, то сделаетего с гордо поднятой головой, в здравом уме и твердой памяти.
Но тут-то ее гордость и вступает вновый конфликт. Любопытство, тщеславие, азарт не дают ей покоя.Бальзак ответил ей через «Котидьен», и она хочет начать сним личную переписку. Но письмо из Парижа слишком большое событие вВерховне, и конверт не сможет незаметно попасть в ее руки. Стоитявиться почтальону, как весь дом приходит в волнение – всезавидуют тому, кто получил письмо. Следовательно, исключена всякаявозможность получить письмо незаметно для мужа и домочадцев. Если онарешится на тайную переписку, ей придется втянуть в свою тайну третьелицо. Такое третье лицо, беспредельно преданное, безвольно-покорное иабсолютно безответственное, госпожа Ганская находит в воспитательницесвоей дочери.
Анриетта Борель, уменьшительно Лиретта,происходит из благочестивого буржуазного семейства, обитающего вНевшателе. Уже несколько лет живет она в этом украинском замке. Иестественно, что стареющая девушка, на пути которой никогда невстретился ни один мужчина, скромная гувернантка, которая живет начужбине, вдали от своей семьи и друзей, отдает всю свою привязанностьсемейству Ганских.
Когда началась комедия в письмах,Лиретта тоже вошла в круг доверенных, и несомненно, что первыеписьма, которые сочинялись еще развлечения ради, написаны ее рукой.Теперь, когда госпожа Ганская намеревается писать свои письмасобственноручно и за спиной других участников игры, когда она хочетполучить от Бальзака ответ, никто не кажется ей более подходящим дляроли фиктивного адресата, чем скромная Лиретта. Кто подумает, чтописьмо из Парижа к мадемуазель Анриетте Борель послано Оноре деБальзаком? Ничего не подозревая, набожная, простоватая мещанка,несомненно, дает свое согласие Разумеется, ей и не снится, что темсамым она берет на себя роль сводни. Как бы там ни было, но, служавтайне и с молчаливой преданностью госпоже Ганской, она тем самымпредает господина Ганского, и этот вначале не осознанный ею конфликтпозднее, когда отношения между госпожой Ганской и Бальзаком станутгреховными, ляжет тяжким бременем на совесть этой простой и скромнойдевушки.
Несчастная Анриетта Борель будетсчитать, что она стала соучастницей обмана, сводней, что онаспособствовала нарушению супружеской верности, что она предалагосподина Ганского, который всегда относился к ней с дружелюбнойдоверчивостью, и будет считать это своим смертным грехом.
Очевидно, этот внутренний конфликтначался рано. Лиретта и тогда уже испытывала по временам неприязнь кгоспоже Ганской, а к Бальзаку – чувство определенной антипатии,и он, со своей стороны, увековечил ее в «Кузине Бетте».Но сознание вины приняло особенно бурную форму, когда умер господинГанский. Сразу же после его похорон Лиретта заявляет, что не хочетбольше оставаться в этом доме, и уходит в монастырь, чтобы искупитьсвое преступление, свое соучастие в смертном грехе.
Но, однако, лишь благодаря ее согласиюстала возможной регулярная переписка. Незнакомка сообщает Бальзакунекий фиктивный адрес; захваченная прелестью этой азартной игры, г-жаГанская с нетерпением ожидает, ответит ли ей великий писатель.
Можно представить себе ее изумление,когда не одно, а целых два письма прославленного писателя приходят кней одно за другим. Первое (которое мы знаем и которым открываетсядошедшая до нас переписка с Незнакомкой) словно предназначено длятого, чтобы одновременно и очаровать и устыдить владелицуВерховненского замка. Бальзак с полной серьезностью отнесся к еефальшиво-восторженным письмам:
«Вопреки непрестанноподогреваемому моими друзьями недоверию к письмам, подобным тем,которые я имел честь получить от Вас…»
Бальзак «во власти доверия».С обычными для него преувеличениями он рисует ей тот восторг, вкоторый привело его ее письмо:
«Вы были предметом моихсладчайших грез!» (А ее, по всей вероятности, терзаетнеприятное чувство: ведь она водит его за нос!)
И в другом месте, перенимая возвышенныйтон Незнакомки и даже перещеголяв ее, Бальзак пишет:
«Если бы вы могли видеть, какподействовало на меня ваше письмо, вы бы тотчас заметилиблагодарность любящего, сердечную веру, нежную чистоту, которыесвязывают сына с матерью… все уважение молодого человека к женщинеи прекраснейшие надежды на долгую и пылкую дружбу».
Такие фразы, напоминающие нам самыескверные и пошлые страницы юного Бальзака, автора бульварных романов,неискушенную женщину в украинской глуши должны были, конечно,привести в упоение. Какая доброта! Какая сердечность! Какиепоэтические мысли! Какое благородство! Он намерен посвятить новеллуей, Незнакомке, чтобы отдарить се! Первым побуждением Ганской былоответить пылкому мужчине и прославленному писателю, который стольбезоглядно дарит ей свое доверие, ответить ему с такой же безогляднойоткровенностью. Но, к сожалению, есть некое неприятноеобстоятельство, охлаждающее ее восторги. Почти одновременно –быть может, несколько раньше, быть может, несколько позже (мы этогоне знаем, так как письмо не сохранилось) – к ней приходитвторое послание Оноре Бальзака, тоже в ответ на ее письма, и письмо Анаписано совершенно иным почерком, чем письмо Б. Какое же письмонаписано рукой Бальзака и кем написано второе письмо? А вдруг обапослания не от Бальзака? Уж не хотел ли он просто посмеяться над ней?Уж не поручает ли он теперь разным лицам писать ей вместо себя? Уж неморочит ли он ее точно так же, как она морочила его? Да, может быть,в конце концов не она его, а он ее одурачил? Так как же: играет он сней или относится к ней серьезно? То и дело сличает она оба письма.Наконец она решается ответить Бальзаку и просит растолковать ей, чемвызвано несовпадение почерков и стиля писем, которые оба подписаныего именем.
Теперь очередь Бальзака испытатьсмущение. Вечно куда-то спешащий, вечно заваленный работой, он,отправляя письмо госпоже Ганской, совершенно забыл о том письме,которое незадолго до того было уже написано по его поручению. Письма,преисполненные дамских восторгов, стали приходить в великоммножестве, и он изобрел средство, во-первых, не терять времени, аво-вторых, не разочаровывать своих поклонниц. Эти письма от его именипишет его верная приятельница – Зюльма Карро, Зюльма, которойчужда ревность, Зюльма, которая живет в захолустье и у нее многолишнего времени. Ей нравится сортировать излияния незнакомых дам иотвечать им в стиле своего друга Бальзака. По-видимому, «божественноеписьмо от русской или польской княгини» попало в ее агентство,и Зюльма, верная своему долгу, как обычно, ответила на него.
Бальзак тотчас же распознает ловушку, вкоторую он угодил. Другой на его месте отнесся бы к этому безразличноили, собравшись с духом, сказал правду. Но Бальзак никогда неотчаивается и никогда или очень редко решается высказыватьнезнакомкам правду о себе. И вся их переписка до конца останетсястоль же неискренней, как вначале. Для Бальзака-романистанеправдоподобие никогда не служило серьезным препятствием, и вот свеликолепной дерзостью он вздымает логику на дыбы, желая укротитьподозрения своей обеспокоенной корреспондентки:
«Вы с некоторым недовериемпопросили у меня объяснений по поводу моих двух почерков. Но у менястолько же почерков, сколько дней в году… Эта подвижность, этонепостоянство есть лишь следствие фантазии, которая может представитьсебе все и тем не менее остается девственно-чистой, подобно зеркалу –никакое отражение не в силах запятнать его».
Нет, она непременно должна доверять емуи не опасаться, что «он шутит с ней». И тот же человек,который пишет непристойные «Озорные рассказы», отважнозаявляет, что он-де «бедное дитя», которое было и будетжертвой своих нежных чувств к женщинам, своей робости, своейдоверчивости. Это дитя, охваченное робостью, – свойство,которого доселе никто не подозревал в Бальзаке, – начинаеттеперь пренаивно делать признания Незнакомке.
Он описывает ей: «сердце, котороедо сих пор знало одну-единственную в мире женщину».
Он стремительно пишет десять,двенадцать, шестнадцать страниц, наполненных этими довольносомнительными признаниями. Он говорит о своем стиле, о своемтворчестве, «вынуждающем его отказываться от женщин, которые,собственно, являются моей единственной религией». Он пишет освоем одиночестве, и можно только дивиться утонченной деликатности,которая звучит в его уже несколько влюбленном тоне.
«Вы, которую я ласкаю, каксладостную иллюзию, – пишет он Незнакомке. –Вы, которая, как упование, проходит сквозь все мои мечты… Вы незнаете, что означает для поэта, когда в его одиночестве появляетсястоль сладостный образ, чьи контуры, именно потому, что они стольнеясны и неуловимы, наполняют его таким восторгом».
Он не получил от нее и четырех писем,не знает ее имени, не видел ее портрета, но в своем третьем письмеуже признается ей.
«Я люблю вас, Незнакомка! И этоудивительное чувство – только естественное следствие моейвсегда унылой и несчастной жизни… Если с кем и могло приключитьсячто-либо подобное, то именно со мной».
Когда мы читаем эти поспешные излиянияБальзака, нас прежде всего охватывает чувство неловкости. Все этиякобы овладевшие им чувства звучат надуманно и неискренно. Ониоставляют скверный привкус сентиментальной романтики. Невозможноизбавиться от подозрения, что Бальзак изо всех сил придумываетчувства, которых он, по совести говоря, еще вовсе не испытывает. Поединственному дошедшему до нас письму госпожи Ганской – послесмерти Бальзака она предусмотрительно сожгла все свои письма –нам ясно, что они были полны сетований и сентиментальной меланхолии.Да и в других ее письмах, например к брату, невозможно найти нистрочки, в которой бы проявилась личность необычная. Но Бальзак,может быть сам того не сознавая, объясняет» в нескольких словахсвоего письма то, что кажется необъяснимым:
«Я должен сочинить себе страсть!»
Он хочет сочинить для себя любовныйроман. После того как герцогиня де Кастри испортила первый егонабросок, он пытается теперь рискнуть и создать новый с этойНезнакомкой. Он инстинктивно действует в духе времени. В эпохуромантизма парижская и европейская публика ждет от своих писателей нетолько захватывающих романов на бумаге. Она хочет, чтобы они самивыступали героями великосветских любовных похождений. Чтобы убедитьсердца, писатель должен как можно больше афишировать свои роскошные ишумные любовные истории. Байрон благодаря своим приключениям и связямс графиней Гвиччиоли, Лист, соблазнивший мадам д’Агу, Мюссе и Шопен,возлюбленные Жорж Санд, Альфьери, открыто живший с графинейАльбани, – все они интересовали публику своимипохождениями ничуть не меньше, чем своими произведениями. И Бальзак,гораздо более чувствительный к своим успехам в обществе, чем к своимлитературным успехам, Бальзак-честолюбец, не хочет плестись в хвосте.Напротив. Он жаждет превзойти своих коллег.
Идея вступить в связь с дамой большогосвета воодушевляет писателя на протяжении всей его жизни. И когдавместо того, чтобы вежливо поблагодарить свою корреспондентку, он сместа в карьер начинает осыпать эту невидимую «русскую илипольскую княгиню» пламенными признаниями и едвазавуалированными нежностями, то причиной этому отнюдь не «наивность»,как он сам пытается это изобразить. Нет, он полон твердого намерениясконструировать свой «роман жизни», придумать для себястрасть. И, как всегда, чувство Бальзака покорно подчиняется еговоле. Воля у него всегда первична. Это исходная сила, подчиняющаясебе все другие и управляющая ими.
Только так становятся нам понятныпервые письма к Незнакомке. Это вступительная глава романа, и романэтот, как надеется Бальзак, будет на этот раз детищем не фантазии, ареальных событий. Главная фигура этого романа – Незнакомка. Илишь в последующих главах она приобретет форму и очертания. Поначалуже она захватывает его воображение лишь таинственной далью, в которойона возникла, и своим высоким общественным положением. ПодобноБеатрисе, героине его одноименного романа, она обитает в уединенномзамке, вдали от столицы, – непостижимая Ариадна, ожидающаяосвободителя Тезея. Этой женщине, которой он намерен поручить ведущуюлюбовную партию будущего романа, он, обожающий всякую маскировку,противопоставляет вовсе не того Бальзака, каким является вдействительности, а некоего романтического юношу, тщетно жаждущего«чистой» любви, юношу, чью скорбную стезю жизнь доселеустилала лишь одними терниями.
Итак, перед нами автопортрет Бальзака,написанный специально для таинственной Незнакомки.
В большом городе он одинок. На беломсвете нету никого, кому бы он мог доверить свои интимные помыслы.Страсти терзали его, а в итоге одни разочарования. Ни одна мечта егоне исполнилась. Никто не способен оценить его сердце.
«Я предмет самой дурной молвы. Выне можете себе вообразить, какой злобой, клеветой и какими дикимиобвинениями меня осыпают».
Никто, ни в Париже, ни в целом мире,никто не понимает его.
«Только одно надежно: мояодинокая жизнь, моя постоянно возрастающая работа да мои горести».
И в отчаянии он бросается в работу,«как Эмпедокл1в кратер, в котором жаждет обрести славу». Этот «бедныйхудожник» презирает деньги, презирает славу, и только об одноммечтает тридцатипятилетний Парсифаль2– о любви!
«Моя единственная страсть,которая всегда приносила мне разочарования, – женщина… Янаблюдал женщин, я научился их понимать и нежно любить. Ноединственная награда, которая мне выпала на долю, было то понимание,которым великие и благородные сердца дарили меня из своего далека.Только в своих сочинениях я мог делиться своими желаниями и мечтами».
Никто не хочет «любви, котораявечно в моем сердце, любви, о которой я мечтаю и которую никто непонимает». Почему же его не понимают? «Несомненно потому,что я слишком сильно люблю».
«Я был готов на величайшиежертвы. Я мечтал лишь об одном-единственном дне счастья в год, осчастье с юной женщиной, которая, подобно фее, должна возникнутьпредо мной. И я был бы доволен этим и верен ей. Но я и сейчас лишьмечтаю об этом. Я не молод, мне уже тридцать пять, я изнуряю себя всеболее тяжкой работой, которой отдал свои лучшие годы. Но мечта так ине стала явью».
И чтобы ускорить развитие романа,Бальзак с поразительней интуицией применяется к кругозорумечтательной и, пожалуй, богобоязненной княгини, которая вряд липоняла бы человека легкомысленного или авантюриста типа Казановы.Нет, она, несомненно, будет требовать от художника «чистоты»и «веры». Следовательно, любовные порывы нужно слегкаокрасить меланхолией, положить на них чуточку лордбайроновского грима– разочарования – и придать восторженности романтическиетона. Но, сыграв всю эту тщательно продуманную прелюдию, в которой онс захватывающей силой изобразил верность своего сердца, свою чистоту,порядочность и свое одиночество, Бальзак в быстром крещендоустремляется на приступ. Ему, знатоку литературной техники, ясно, чтозахватывающий роман должен завладеть читателем уже в первой главе.
Итак, в первом письме Незнакомка былалишь «предметом сладостных грез», спустя две недели, вовтором, он уже «ласкает ее, как сновидение», в третьем,три недели спустя, – «я люблю тебя, Незнакомка»,в четвертом послании он любит ее «еще сильнее, хотя я и невидел вас». И Бальзак нисколько не сомневается, что она, толькоона, и есть воплощенная мечта его жизни.
«Если бы вы только знали, с какойстрастью я обращаюсь к вам, столь долго вожделенной. На какую жертвуя чувствую себя способным!» Еще два письма, и вот ужеНезнакомка (какое бесстыдное предательство по отношению к мадам деБерни и Зюльме Карро!) стала сердцем, «у которого я впервыеобрел утешение». Он уже обращается к ней, как к своей «дорогойи чистой любви», как к «сокровищу» и «возлюбленномуангелу». Она теперь одна-единственная, хотя он и не видел дажеее портрета, хотя он не знает, сколько ей лет, не знает даже ееимени. Она уже госпожа и повелительница его судьбы.
«Если вы этого хотите, я сломаюсвое перо, и ни одна женщина больше не услышит моего голоса. Я будутолько просить у вас уважения к „Избраннице“ – онадля меня мать. Ей уже пятьдесят восемь лет, и вы, которая так молоды,не станете ревновать к ней! О, возьмите и примите все мои чувства иберегите мои переживания, как сокровище! Распоряжайтесь моими мечтами– осуществите мои мечты!»
Она, она одна дала ему ощутить чудолюбви, она «первая, которой удалось заполнить пустоту сердца,уже готового разочароваться в любви».
Едва узнав ее имя – единственное,что он вообще о ней знает, – он клянется принадлежать ей,в буквальном смысле этого слова, навеки.
«Вы одна можете осчастливитьменя, Эва. Я стою перед вами на коленях, мое сердце принадлежит вам.Убейте меня одним ударом, но не заставляйте меня страдать! Я люблювас всеми силами моей души – не заставляйте меня расстаться сэтими прекрасными надеждами!»
К чему, спрашиваем мы себя, этотчрезмерный экстаз? Ведь он кажется нам неправдоподобным, а разумнойуравновешенной женщине может показаться и просто отталкивающим.Попытаемся дать ответ.
Бальзак сочиняет роман романтический, авсегда, когда он не является реалистом, – в «Лилии вдолине», в «Беатрисе», в «Серафите», –он сползает в эту ложную экзальтацию чувств.
Творческая воля его, способнаябеспредельно использовать все возможности, обращается теперь к сферереального. Он хочет сделать аккорд гармоничней, объединить двефигуры, совершенно полярные. И точно так же, как в Незнакомке, онзаранее увидел княгиню и возвышенную страдалицу, точно так жепытается он изобразить самого себя в идеальном образе чистого,одинокого и отвергнутого мечтателя.
Давайте всмотримся повнимательней, и мыувидим, что приглушенные нежные любовные стремления становятся темярче и пламенней, чем больше приближается возможность увидеть этузагадочную княгиню наяву.
И в самом деле, Бальзак, опытныйпсихолог, профессиональный и прославленный знаток женской души,рассчитал правильно. С помощью своих щедрых исповедей и пылкихизлияний, ему и впрямь удалось пробудить у Незнакомки любопытство кличности человека, который шлет ей столь страстные письма. В своихпервых посланиях она еще торжественно заверяла, что на веки вечныеостанется для него Незнакомкой – далекой, недосягаемой,безыменной звездой. Но вскоре любопытный ветерок приподнимаетпокрывало тайны. Внезапно госпожа Ганская заставила своего супругапокинуть замок на Украине и отправиться на несколько месяцев, а можетбыть и лет, в странствие. И Бальзак со столь необычной для негонескромностью посмеивается – в письме к сестре Лауре: «Нуразве же не прелестно сыграть такую штуку с благоверным и заставитьего, покинув родную Украину, проскакать шестьсот миль, только чтобыувидеться с воздыхателем, которому – чудовищу этакому! –придется проехать всего-навсего полтораста?»
В начале 1833 года российский помещичийобоз из Верховни приходит в движение. Ганские путешествуют всобственном экипаже, со слугами и невообразимым количеством багажа.Неизменную Лиретту берут с собой, якобы лишь затем, чтобы онасопровождала и оберегала дочь Ганских – Анну, а вдействительности, чтобы она и дальше была, посредницей в тайнойпереписке.
Первая остановка – Вена,очевидно, по настоянию г-на Ганского, который провел там свои юныегоды и у которого немало друзей среди венской аристократии. Но,разумеется, именно г-жа Ганская выбрала для летнего пребыванияНевшатель. Отсюда рукой подать до французской границы, и еслиБальзаку действительно захочется познакомиться с Незнакомкой, ему непридется ехать слишком далеко. Ничего не подозревающему г-ну ГанскомуНевшатель, несомненно, преподносят под тем соусом, что у бедняжкиЛиретты там живут родители, которых она, преданная дочь, так хотелабы повидать после долгих лет разлуки. Великодушный и ко всемубезразличный супруг дает свое согласие. В июле обоз прибывает вНевшатель, и Ганские снимают здесь «виллу Андре».
В ряде писем из Невшателя (они не дошлидо нас) давались, видимо, инструкции Бальзаку, как без ведомасупруга, не вызывая никаких подозрений, должна состояться их тайнаявстреча. Ему приказывают остановиться в «Отель дю Фобур»,рядом с «виллой Андре». Там он и получит дальнейшиеуказания. Бальзак в восторге. Он с нетерпением ждет, что послеромантического вступления жизнь сама напишет решающую главу впридуманном им романе: первую плотскую встречу душ, созданных другдля друга. И поспешно заклинает он еще далекую корреспондентку:
«О, моя неведомая возлюбленная,не оскорбляйте меня недоверием, не думайте обо мне плохо! Я кудаболее легкомысленное дитя, чем вы, может быть, представляете. Но ячист, как ребенок, и, как ребенок, вас люблю!»
Он готов, дабы исключить любоеподозрение, путешествовать инкогнито, скажем, как господин или маркизд’Антрэг. Они договариваются, что он теперь прибудет в Невшатель лишьна несколько дней, зато потом, в октябре, проведет целый месяц с«любимым ангелом» (которого он даже не знает).
Но ему нужно проделать сперва одинфокус: ввести в заблуждение своих друзей и скрыть от них истиннуюцель своего путешествия.
Ни Зюльма Карро, ни все еще ревнующаямадам де Берни не должны знать, как таинственна причина, заставившаяего внезапно поехать в Швейцарию. Врожденный, многоискушенный,опытный сочинитель романов, Бальзак не лезет в карман замотивировкой. Ему нужно съездить в Безансон, уверяет он своих друзей,чтобы заказать там особую бумагу для печатания своего следующегопроизведения. Потом садится в почтовую карету и летит с бешеной,чудовищной быстротой, с которой делает все; летит, непрестанно меняялошадей, в Невшатель и, проведя в пути четверо суток, прибывает туда25 сентября. Он так утомлен, что по рассеянности снимает номер не втой гостинице. Наконец, попав, как условлено, в «Отель дюФобур», он находит там вожделенное письмо, в котором емупредлагается на другой день, 26 сентября, между часом и четырьмяпополудни, явиться на бульвар и встретиться там со своим «любимымангелом». У него едва хватает сил нацарапать записку, чтобыизвестить о своем приезде, и он заклинает ее: «Бога ради,сообщите мне ваше настоящее имя!»
Ибо до этого мгновения Бальзак не знаетни лица, ни имени женщины, которой он поклялся в вечной любви.
Здесь у читателей любовного романаБальзака, романа, порожденного его необузданной фантазией, сердцедолжно бы забиться от нетерпения: предстоит волнующая сцена –встреча чистых душ. Теперь, наконец, великая Незнакомка, царица егосновидений, явится в земном своем обличье. Взоры их будут искать другдруга. Они встретятся, наконец, на этих красивейших в мире аллеях.Что же там произойдет? Не будет ли поэт разочарован, увидя вместопригрезившейся ему красавицы аристократки ничем не примечательнуюдурнушку? Не разочаруется ли она, когда внезапно вместо неземногопоэта, стройного, бледного, чей взор то пылает, то меркнет, к нейвдруг подойдет краснощекий тучный господин, напоминающий скорейвиноторговца из Турени или разжиревшего мелкого рантье, чем певцанепонятых женщин, г-на де Бальзака? Как они встретятся? Какзаговорят? Не отпрянут ли они друг от друга?
К сожалению, эта важная сцена в романежизни Бальзака не дошла до нас. Существуют разные легенды. По одной –он якобы увидел г-жу Ганскую, когда стоял у окна «виллы Андре»,и был потрясен, настолько облик ее совпал с обликом, который он виделв своих пророческих снах. По другой – она тотчас же его узналапо портретам и подошла к нему. По третьей – не смогла скрыть,как ее разочаровала вульгарная внешность ее трубадура.
Но все это позднейшие и произвольныедомыслы. Несомненно одно – при этой первой тайной встрече они,очевидно, придумали, каким именно способом сможет г-жа Ганскаяпредставить Бальзака под видом светского знакомого своему ничего неподозревающему супругу. Как бы там ни было, но в этот же вечерБальзака и ввели в семью Ганских. И вместо того чтобы перенести напрактическую почву теоретические объяснения с «любимымангелом», ему приходится беседовать с г-ном Ганским и одной изплемянниц-приживалок.
Ганский – немногословный,несколько чудаковатый, но благовоспитанный человек, питающий большоеуважение к литературной славе и к положению в обществе. Он приятнопоражен тем, что познакомился с таким прославленным писателем. Оночарован его блистательным, искрящимся, неисчерпаемым красноречием.Г-н Ганский приглашает г-на Бальзака провести в своем обществе иследующий день. Он, разумеется, и не думает ревновать. Да и как бымог он предположить, что его супруга, урожденная графиня Ржевусская,разрешает этому толстому, неуклюжему буржуа, которого она и в глазане видала, писать ей тайные и пылкие любовные письма? Напротив, г-нГанский самым сердечным образом принимает Бальзака, приглашает его ксебе на виллу. Они совершают совместные прогулки. Этапредупредительность и сердечность явно тяготят Бальзака. Ведь онпровел четыре дня и четыре ночи в почтовой карете не затем, чтобырассказывать семейству Ганских литературные анекдоты, а затем, чтобысовлечь с небес и заключить в объятья свою Незнакомку, свою Полярнуюзвезду. Но г-же Ганской удается только два или три раза ускользнутьна часок из-под семейного надзора.
«Увы, все пять дней проклятый мужне отставал от нас ни на секунду. Он переходил от юбки жены к моемужилету», – в сердцах пишет Бальзак своей сестре. Инесомненно, что именно богобоязненная девица Анриетта Борель нарочноразъединяла влюбленных. Состоялись только самые короткие встречи втени аллей или на уединенном берегу озера. Но, к его собственномуизумлению, – «Я боялся, что не понравлюсь тебе!»– Бальзак при помощи бурного красноречия уже одерживаетскромную победу в авангардных боях. Г-жа Ганская в сельском уединенииникогда не видала человека столь пламенного. И теперь она обманываетсебя романтической отговоркой. Разве можно разбить чувствительноесердце поэта ненужной жестокостью? Итак, она принимает любовныеизлияния Бальзака и даже позволяет ему под сенью развесистого дубапохитить у нее поцелуй, мимолетный дар, который, если вспомнить,сколь кратковременно это знакомство, способен вселить и в человекаменее оптимистичного, чем Бальзак, надежду, что женщина, которую онтак легко завоевал, при других обстоятельствах разрешит ему все.
Бальзак в упоении возвращается в Париж.И восторг все еще клокочет в его мозгу и в его крови, хотя он былвынужден, не смыкая глаз, провести четверо суток на империаледилижанса среди столь же тучных швейцарцев. Но что значат эти мелкиенеудобства по сравнению с триумфом, который одержали его провидение,его творческое чутье и неукротимая энергия! Действительностьпревзошла все его ожидания!
Незнакомка совершенна. Она словно самимнебом предназначена на роль героини в задуманном им романе жизни.Лучшей кандидатки он и придумать бы не мог. Во-первых, она недостигла, как женщины, с которыми он был близок, пожилого возраста. Иесли ей и не двадцать семь, как она уверяет, состязаясь с ним впреувеличениях собственной прелести, то, во всяком случае, ей небольше тридцати двух. Она статная, элегантная, чувственная,привлекательная. «Un bel pezzo di carme» – «лакомыйкусочек», как сказали бы итальянцы.
Бальзак считает ее «шедевромкрасоты». И это нисколько не удивительно для такогоприрожденного гиперболизатора. Но портрет работы великолепноговенского миниатюриста Даффингера подтверждает достоинства,превозносимые Бальзаком:
«Прекраснейшие черные волосы,великолепная нежно-смугловатая кожа. Маленькая прелестная ручка,томные глаза. Когда они широко раскрываются, в них пылаетсладострастие».
Однако несколько льстивый портретДаффингера позволяет распознать и коварную склонность к полноте.Живописец не сумел скрыть двойной подбородок, чрезмерно пышные плечи,несколько приземистую фигуру. Глаза, маленькие и темные, глядят чутьрассеянно и кажутся близорукими. Лицо на портрете лишено ясности, и,как характер Эвелины Ганской, оно кажется обманчивым и скрытным. Ноне только внешность Ганской опьяняет Бальзака. Он, всегда мечтавший олюбовном приключении с аристократкой, действительно нашел в нейженщину большого света, культурную, воспитанную, начитанную,владеющую языками, весьма образованную, как доказывают ее письма кбрату, и с великолепными манерами, которые чрезвычайно импонируютБальзаку-плебею. И потом – снова восторг: она отпрыск одного иззнатнейших дворянских родов Польши, и Мария Лещинская, королеваФранции, приходится ей чем-то вроде двоюродной бабки. Следовательно,те самые уста, к которым прильнул он, внук крестьянина, чтобыпохитить с них поцелуй, имеют благодаря этому родству право –так по крайней мере мечтается Бальзаку – и ныне, обращаясь ккоролю Франции, называть его «кузен». Какой взлет! Спервамадам де Берни из служилого дворянства, потом герцогиня д’Абрантес,представительница скороспелой армейской знати, потом почти настоящаягерцогиня из предместья Сен-Жермен, а теперь живая внучатаяплемянница королевы! Но и это еще не все!
Г-н Ганский, правда, не граф и некнязь, как мечталось писателю. Зато у него есть другое преимущество,куда более ценное в глазах Бальзака: он несметно богат. Он обладаеттеми самыми бесчисленными миллионами, о которых страстный фантазерОноре может лишь грезить, миллионами в надежных российскихгосударственных бумагах, в нивах и лесах, в поместьях и крепостныхдушах; и наступит день, когда его жена – нет, его вдова –унаследует все эти богатства. И подобно тому как Бальзак открывает вг-же Ганской одно достоинство за другим, он и в ее супруге находиттеперь множество важных и симпатичных черт. Во-первых, он на двадцатьили двадцать пять лет старше своей жены; во-вторых, не слишком еюлюбим; в-третьих, его здоровье оставляет желать лучшего и, наконец,его жена, желанная и уже почти завоеванная, со всеми миллионами ивлиятельными знакомыми, очень скоро может стать собственной женойего, Бальзака. Человек, который подобно Бальзаку со времен своейнищей юности на улице Ледигьер только о том и мечтает, чтобы «одниммахом» упорядочить свою жизнь, выбиться из нужды и избавитьсяот унижения, человек, который мечтает о богатстве, роскоши,расточительности, который жаждет наслаждаться жизнью и свободнотворить, должен опьяниться возможностью благодаряодному-единственному фантастическому приключению, благодаряодной-единственной женщине увидеть все свои желания близкими кисполнению, и к тому же благодаря женщине, которая для него физическипривлекательна и которую он не разочаровал.
С этого мгновения он приложит всю своюэнергию, свою единственную и беспримерную бальзаковскую волю, свое нис чем не сравнимое бальзаковское упорство и терпение, чтобы завоеватьэту женщину. Теперь г-жа де Берни, «отныне и навсегдаизбранная», может уйти в тень. Только Полярная звезда будетсиять над его жизнью.
«Любимая и единственная женщина,которая для меня существует!»
XII. Женева
В стратегическом смысле поездка вНевшатель была рекогносцировкой. Бальзак прощупал местность иубедился, что она чрезвычайно благоприятствует решающей атаке. Чтобыподготовиться к штурму и принудить крепость к капитуляции,прозорливый стратег вынужден возвратиться в Париж, за боеприпасами.Ибо когда через месяц или два как возлюбленному, как поклоннику этойизбалованной женщины, как гостю и человеку, стоящему на равной ноге схозяевами, Бальзаку придется явиться в семью миллионера, он долженбудет предстать здесь во всем великолепии, проживать в хорошем отеле,импонировать окружающим. Бальзак знает теперь, что поставлено накарту, сколь выигрышным в материальном и в социальном смысле можетоказаться этот «роман жизни» и «роман любви»с г-жой Ганской, который начался столь многообещающе. И вот онудваивает свою ни с чем не сравнимую энергию и не преувеличивает,когда говорит: «Некоторые мои друзья совершенно смущены тойяростной силой воли, которую я обнаружил в это мгновение».
Наконец ему, который, как всегда, незнает, куда бежать от долгов и обязательств, удается снова вздохнутьсвободнее. Он находит издателя, или, вернее, издательницу, некуювдову Беше. Она уплачивает ему двадцать семь тысяч франков задвенадцать томов «Этюдов нравов XIX века», в которыедолжны войти теперь «Сцены провинциальной жизни» и «Сценыпарижской жизни». Итак, это опять продажа на корню еще несделанной работы, но, во всяком случае, учитывая его тогдашниеобстоятельства, это превосходная сделка.
«Она вызовет отклик в нашем мире,полном недоброжелательства, ревности и глупости, и вызовет разлитиежелчи у всех завистников, которые так надменно полагали, что смогутшествовать вперед, укрываясь в моей тени».
Таким образом, Бальзак оказался всостоянии удовлетворить по крайней мере самых неотвязных кредиторов –само собой разумеется, не мать и не мадам де Берни. И когда он, ужечерез две недели после своего преждевременного ликования, сообщает:«В четверг я должен заплатить пять тысяч франков, а у меня задушой ни одного су…», то все эти «мелкие стычки, ккоторым я привык», уже не волнуют его. Он знает, сколько онможет заработать своим трудом за два или три месяца. Он знает, чтодни, проведенные в Женеве, могут оказаться решающими для егоближайшего будущего, а быть может, и для всей его жизни:
«Теперь нужно только: работать,работать денно и нощно! Я должен завоевать в Женеве четырнадцать днейсчастья – вот слова, которые, как мне кажется, выгравированы уменя в мозгу. Они вселяют в меня еще небывалое мужество».
На этот раз Бальзак не преувеличивает.Вряд ли когда-нибудь он работал интенсивнее и плодотворнее, чемсейчас, опьяненный предчувствием, что трудится не только радигонорара и ради того, чтобы вырваться на свободу, но для того, чтобыудовлетворить самое сердечное желание – навсегда обрестиуверенность и покой. И он говорит.
«При одной этой мысли кровьприливает к моему сердцу, идеи толпятся в моем мозгу. Я весь охваченнебывалым подъемом. Воодушевленный этим желанием, я, несомненно,создам прекраснейшие мои книги».
И книги подтвердили его слова.
В эти месяцы Бальзак стремится нетолько к непревзойденным количественным результатам. Он хочетпревзойти себя и как художник, как моралист. В словах и письмах г-жиГанской он уловил, что она испытывает некое неприятное чувство, читаяего «фривольные сочинения», как, например, «Физиологиюбрака», и у него возникает мучительная мысль: он боится, чтоона будет судить о нем, о нем, который старается предстать перед нейв образе чистого и романтического возлюбленного, по его только чтопоявившимся «Озорным рассказам». Он хочет доказать, чтоон способен и на высокие, благородные чувства, что о«преисполнен гуманных и даже религиозных идей. Его „Сельскийврач“, эта серьезная, для его прежних читателей слишком сложнаявещь должна доказать, что он лишь случайно, под влияниемлегкомысленного, но мимолетного настроения, сочиняет те, другиевещицы, но что подлинная его мощь устремлена к истинно высокимидеалам. В это же время он завершает „Эжени Гранде“, этотего неувядаемый шедевр. Итак, он предъявляет два новых бесспорныхдоказательства, свидетельствующих о его характере, творческой силе ичеловеческой ценности.
Но когда Бальзак столь отважно иэнергично готовится к великой и решающей сцене в основном романесвоей жизни, он не забывает, пребывая вдали, ковать железо, чтобыоно, упаси господи, не остыло. Каждую неделю пишет он своей «дорогойсупруге-возлюбленной» пылкие письма, в которых учтивое «вы»давно уже заменено интимным «ты». Он уверяет ее, чтотолько теперь для него началась новая, «гораздо болеедрагоценная жизнь», что она и есть «любимая иединственная женщина», которая существует для него в жизни.
Все любит он в ней: ее резкийиностранный акцент, рот, свидетельствующий о доброте и сладострастии.Он приходит в трепет, сам пугается, увидев, что вся его жизньпринадлежит ей:
«Во всем мире нет другой женщины,лишь ты одна!»
Он с самого начала ставит себя вположение подчиненного, «бедного раба», «мужика»,который не решается даже поднять взора на сиятельную свою госпожу.Он, безоружный, отдает себя в ее распоряжение навеки. Если веритьему, то с сотворения мира ни один мужчина не испытывал стольбезграничной любви к женщине. Каждую неделю, собственно говоря,каждый день, швыряет он зажигательные бомбы в отдаленную крепость.
«Ты с каждым днем все большенравишься мне. С каждым днем ты занимаешь все больше места в моемсердце. Не предавай великого чувства моей любви никогда!»
И чтобы отвести от себя подозрение вбезнравственности – к его ужасу г-жа Ганская выписала экземпляр«Озорных рассказов», – он уверяет ее: «Тыне знаешь, как девственно-непорочна моя любовь!»
И признается ей: «Уже три года яживу целомудренно, как юная девушка». Это кажется нам весьманеожиданным, ибо накануне он гордо сообщил своей сестре о том, чтостал отцом внебрачного ребенка.
В то время как он с такой решимостью,выдвинув тяжелую артиллерию, стремится окончательно сломитьсопротивление своей избранницы, он втайне закладывает мины, чтобызавоевать благосклонность докучного супруга. Одновременно с интимнымиписьмами к «ангелу сердца» и «любви моей» онпишет и другие письма, которые выдержаны в учтиво-холодном тоне и вкоторых он обращается к ней на «вы». Письма эти явнопредназначены для очей г-на Ганского. Они должны создать впечатление,что г-н де Бальзак питает особую склонность ко всему семейству,включая сюда дочь, племянницу, компаньонку и самого благоверного, иприбудет в Женеву, дабы провести несколько недель в этом столь миломему обществе.
В знак особого внимания он посылаетг-ну Ганскому, коллекционирующему автографы, рукопись Россини ипросит с трогательной скромностью о дозволении преподнести егосупруге манускрипт «Эжени Гранде». В этом манускрипте наоборотной стороне титульного листа карандашом тайно помечен день, вкоторый Бальзак хочет прибыть в Женеву. Но это остается, конечно,неизвестным снисходительному супругу, который не подозревает еще, чтообе женщины, живущие в его доме, верная жена и набожная гувернантка,тайком помогают г-ну де Бальзаку сочинять «роман жизни».
В декабре все приготовления закончены.Бальзак хочет только дождаться появления «Эжени Гранде».Книга эта становится его триумфом, который повергает в смущение дажесамых заклятых его врагов, и неожиданно, но весьма кстати пополняетего дорожную кассу.
Никогда еще Бальзак не был в такомлучезарном настроении, никогда еще воля его не была тверже, чем 25декабря 1833 года, когда он приезжает в отель «Дель Арк»в Женеве и находит там первый привет – драгоценный перстень, вкоторый запаяна прядь изумительных черных волос. Перстень, которыйтак много обещает, талисман, который Бальзак будет носить, не снимая,до конца своих дней.
Сорок четыре дня проводит Бальзак вЖеневе. Двенадцать часов в день он, конечно, работает. В том самомгимне, где он возвестил о том, какое блаженство его ждет в Женеве,вблизи своего ангела, он сообщил этому ангелу неумолимый распорядокдня, согласно которому он и в Женеве будет работать с двенадцати ночидо двенадцати утра. Для труженика Бальзака нет отдыха даже в раю.
Только вечерние часы будет он отдаватьсвоей любви к семье Ганских или к г-же Ганской. Другие часыпосвящаются диаметрально противоположному чувству – мести.Бальзак захватил для доработки в Женеву рукопись «Герцогиня деЛанже», в которой повествует о своем неудачном романе сгерцогиней де Кастри. Он привез эту рукопись в Женеву, в тот город,где получил окончательный и оскорбительный отказ герцогини. И онсделал это не без умысла. Он, несомненно, намеревался оказать такимобразом психологическое давление на г-жу Ганскую. Вечер за вечером ончитает ей, как может отомстить писатель кокетке, которая играла с еголюбовью, но не решилась на последний шаг. И тогда женщина, которой ондобивается сейчас и от которой нетерпеливо требует этого решительногошага, поневоле пугается, а вдруг он столь же безжалостной рукойввергнет и ее в чистилище общественного презрения. Читая письмаБальзака, мы видим, как ловко он смешивает карты в этой игре. С однойстороны, он, преувеличивая ненависть к герцогине де Кастри,показывает предмету своих домогательств, сколь неумолим он кнеумолимой, с другой – сколь он младенчески верен, иподчеркивает для этого свою преданность госпоже де Берни. Да, онпоказывает, сколь благодарен писатель женщине, которая вся, душой ителом, не размышляя, предалась ему. Мы мало знаем о тайных свиданияхи встречах Бальзака и г-жи Ганской за спиной ее супруга. Но нетникакого сомнения в том, что Бальзак добивается одного: он хочет«вынудить ангела сойти с неба на землю» и получить отэтого ангела то, чего он не добился в этом же городе от герцогини деКастри.
Сперва г-жа Ганская – это видноиз писем и заклинаний Бальзака – решительно противится егопоследнему требованию. Она, очевидно, не вполне ему доверяет.Биографы и психологи вели дурацкий спор о том, любила ли г-жа ГанскаяБальзака или вообще не любила, как будто понятие любви однозначно,резко определенно, неизменно и не подвержено ни колебаниям, ниторможениям, ни противоречиям. Может быть, как показывает вся еепозднейшая жизнь, она и была чрезвычайно чувственной женщиной, нострасть никогда не туманила ее настолько, чтобы она забыла о своемпроисхождении, о своем добром имени и о своем положении в свете. Еекарие глаза видели все очень ясно, за ее мраморным челом, которым такстрастно восхищался Бальзак, скрывались холодные и ясные мысли.Сначала г-жа Ганская в полную противоположность Бальзаку, нетерпеливостремящемуся связать ее с собой всеми узами, вовсе не хочет, чтобыэти отношения, в которых она невольно зашла слишком далеко, налагалина нее какие бы то ни было обязательства. Всю жизнь ее чувства кБальзаку остаются зыбкими, ибо она по-разному воспринимает его и взависимости от обстоятельств судит о нем по-разному. Ганскаявосхищается Бальзаком-писателем, но она видит и его человеческиеслабости. Еще в те годы, когда злобная и мелкая парижская критикаставит Бальзака на одну доску с Александром Дюма и прочимисочинителями романов, Ганская видит его величие, которое одиноковозвышается над своим веком. Но с той же неумолимой ясностью онавидит комическую сторону его преувеличенных любовных экстазов, видитего мелкую ложь – «ложь во спасение»; даже когдаона, как женщина, поддается его страсти, в ней аристократка страдаетот плохих манер, от дурного вкуса, от мании величия этогозакоренелого плебея. Весь гашиш, которым Бальзак пропитал своиписьма, не может заставить ее закрыть свои бдительные глаза. Еетщеславие и любопытство тешит этот сильный и странный ароматобожания, и все же она не покоряется ему. С самого начала онасовершенно ясно оценивает их взаимоотношения, как об этомсвидетельствует ее письмо к брату, написанное из Невшателя:
«Я, наконец, познакомилась сБальзаком, и ты спросишь, испытываю ли я по-прежнему слепоевосхищение или уже исцелилась от него. Вспомни, ты всегдапророчествовал, что он будет есть с ножа и сморкаться в салфетку.Правда, второго из этих преступлений он не совершил, зато в первомдействительно повинен. Конечно, это очень неприятно, и, когда онделал промахи, которые можно объяснить „дурным воспитанием“,я при случае пыталась исправить их, как если бы их, к примеру, делалаАнна. Но все это только внешняя сторона. В нем есть нечто бесконечноболее важное, чем хорошие или дурные манеры. Его гениальностьэлектризует и поднимает тебя в высочайшую область духа. Его генийзаставляет тебя вознестись над собой. И благодаря ему ты начинаешьпонимать и постигать, чего не хватало в твоей жизни. Теперь ты сноваскажешь, что я экзальтирована, но уверяю тебя, что это не так. Нет,мое восхищение никак не делает меня слепой к его недостаткам, а ихнемало. Но он любит меня, и я чувствую, что эта любовь самоедрагоценное из всего, чем я когда-либо обладала. И если сейчас мыдолжны будем расстаться навеки, она будет гореть вечным факелом передмоими ослепленными глазами, перед бедными моими глазами, которые такустают, когда я думаю обо всем убожестве и мелочности тех людей итого мира, которые меня окружают».
Эти строки, написанные Незнакомкой,вероятно, искреннее всех писем Бальзака. Она была женщиной, и онадолжна была гордиться тем, что ее любит человек столь гениальный. Онабыла очень честолюбива и понимала, что в качестве адресата, которомунаправлены его письма, она стала хранительницей документов, которыепереживут свое время. И поэтому сама она, незначительная, безвестнаяукраинская помещица, она, такая заурядная и нетворческая личность,тоже войдет в историю. В сущности, позиция, которую она заняла,удивительно сходна с позицией герцогини де Кастри, для которой былотоже счастьем и гордостью знать, что знаменитый писатель домогаетсяее благосклонности, что он прославляет, обожествляет и даже осаждаетее. Герцогиня не испытывала к нему любви и страсти в такой мере,чтобы компрометировать себя с ним. Ганская тоже отвергаетдомогательства Бальзака, когда он настойчиво твердит: «Отдаймне твою любовь! Не отказывай мне в самом главном, в любви!»
Она понимает, как дурно и бесчестно заспиной мужа и дочери, пользуясь соучастием подкупленной гувернантки,скрывая лицо под густой вуалью, красться в номер гостиницы кБальзаку. И, вероятно, бахвальство и чрезмерная развязность Бальзакатоже поколебали ее доверие к нему. Она боится, что он разболтает о еежертве и даже опишет ее в своих произведениях. Но он клянется ей, чтоего чувство, его благодарность никогда не дадут ему сделать это.
«Ты увидишь: близость сделаетнашу любовь только нежней и сильнее… Как мне выразить тебе все:меня пьянит твой нежный аромат, и сколько бы я ни обладал тобою, ябуду только все более пьянеть».
Так проходят недели. От полуночи дополудня Бальзак пишет роман, предназначенный для печати, и злорадноописывает герцогиню де Ланже, которая отказала возлюбленному впоследнем даре любви, а по вечерам он старается сломить сопротивлениеженщины, которая не хочет ему отдаться. Но на этот раз воля Бальзакапревратилась в ярость. И счастье, наконец, улыбнулось ему. Послечетырех недель упорного сопротивления ангел, нарушая супружескийдолг, опускается с небес в отель «Дель Арк».
«Вчера я твердил себе весь вечер:она моя! Ах, блаженные в раю не так счастливы, как я был вчера!»
Задуманный как романтический имастерски построенный любовный роман, который решил пережить Бальзак,достиг, наконец, кульминационной точки. Бальзак сделал явью мечту –он вообразил, что женщина, о которой он не имел ни малейшегопредставления, молода, богата, красива, знатна, и все это оказалосьправдой. Еще вовсе не зная ее, он решил, что она станет еговозлюбленной – и она стала его возлюбленной.
Демонически-великолепная воля Бальзакаодержала грандиозную победу. Любовь-иллюзию он превратил влюбовь-действительность. Роман его жизни богат неожиданнымиперипетиями, необычными персонажами и ситуациями не менее, чем его«Человеческая комедия».
Но роман этот еще не окончен. Он достигтолько первой своей кульминации. Любящие – Эва и Оноре –нашли друг друга; они заключили друг друга в объятья, они поклялись ввечной любви и верности. Но что же дальше, как поступят обафантазера, захваченные этой встречей, опьяненные страстью? Какпоступят они? Куда укроются они со своей любовью? Последует лигоспожа Ганская за Бальзаком в Париж? Оставит ли она постылогостарого мужа? Или, практичная и трезвая, она потребует развода, чтобына законных основаниях стать законной женой Оноре де Бальзака ипроменять усадьбу на Украине и свои миллионы на честь носить это имя?Что станут делать они, они, которые, как кажется, уже не в силахпрожить друг без друга ни дня, ни часа? Какой фантастический выходпридумает Бальзак, Бальзак, столь щедрый на выдумки?
Но и в своей жизни, как и в другихсвоих вещах, Бальзак не только великий фантазер, но и хладнокровныйреалист. В плане его жизни было начертано прежде всего: «Женщинаи состояние». И ничто так не разжигает его страсть к г-жеГанской, как то, что она, г-жа Ганская – аристократка имиллионерша. А Полярная звезда и не помышляет поселиться в парижскоймещанской квартирке Бальзака, чтобы с утра до вечера отворять двериперед назойливыми кредиторами писателя. Грехопадение совершается. Новместо похищения, развода, дуэли или подобной романтической развязкивсе завершается ясным и почти коммерческим соглашением междувозлюбленными. Они обещают ежедневно сообщать друг другу о своихчувствах и о событиях в своей жизни и предусмотрительно обмениваютсяшкатулками для хранения этих писем, писем, которые они будут посылатьдруг другу до… до тех пор, пока г-н Ганский не будет столь любезен,что уйдет с их дороги. Они же тем временем постараются видеться повременам, само собой разумеется, так, чтобы положение г-жи Ганской всвете не подвергалось ни малейшей опасности и чтобы не возниклосплетен, не произошло скандала.
Новая Элоиза и новый Абеляр соединятсянавек только, когда г-жа Ганская благодаря смерти своего супругастанет владелицей Верховни и наследницей миллионов.
Сентиментальным натурам эта помолвкапосле чувств, столь необузданных, может показаться несколько холоднойи расчетливой. Но Бальзак, охваченный восторженным угаром, нискольконе чувствует всей унизительности этой развязки. Год или два? Ведьбольше, так думает он, брюзгливый и хворый супруг не протянет.Оптимизм, непоколебимый оптимизм Бальзака, подсказывает ему, что разпроизошло чудо, значит произойдет и другое. И он самым сердечнымобразом пожимает руку доверчивого супруга, которого мысленно они ужепохоронили, и благодарит его за гостеприимство и за всяческие ценныеподарки. А потом г-жа Ганская с чадами и домочадцами отправляется вувеселительную поездку по Италии, а Бальзак возвращается в Париж ксвоему письменному столу.
XIII. Прощанье в Вене
Отдохнувший, окрыленный и энергичный,как никогда, Бальзак возвратился в Париж Он взял реванш за понесенноепоражение. Впервые одержал он победу над упорно сопротивлявшейсяженщиной. Никогда еще он не был так отважен, так силен. Впервые видитон возможность укрепить свое все еще шаткое, сотрясаемое бурями икатастрофами существование. Он действен от природы, и жизнь его допоследнего вздоха будет «бурной жизнью». Но этотпенящийся, рокочущий, низвергающийся поток получил по крайней мереопределенное направление – он несется к определенной цели. Сэтой минуты Бальзак составляет твердый план жизни, которому он будетследовать с одному ему свойственной, жертвенной, неумолимой энергией.Невзирая ни на что, пренебрегая здоровьем и комфортом, оннамеревается, работая за десятерых, в десять лет завершить«Человеческую комедию», самое дерзновенное творение века.И он хочет завоевать и взять себе в жены эту женщину, которая утолитего страсть, женщину, чье знатное происхождение удовлетворит еготщеславие, чьи миллионы дадут ему независимость от издателей, отгазет и от самого невыносимого гнета, – гнета непосильноготруда.
Бальзак – гениальный тактик. Закажущейся беспечной болтливостью и безудержным бахвальством он умеетнадежнейшим образом скрывать истинные свои тайны. Правда, онпохваляется своими гигантскими гонорарами, – но делает эточаще всего лишь затем, чтобы никто не мог заподозрить, что онзадолжал всем кругом. Он носит сюртук с золотыми пуговицами исодержит собственный экипаж, – но только затем, чтобызатушевать то обстоятельство, что не платил булочнику целый месяц.
Он прибегает к убедительнейшей иувлекательнейшей аргументации, доказывая Готье и Жорж Санд, чтотолько благодаря абсолютному целомудрию писатель способен вдохнуть всвои творения пламенную силу, – но делает это толькозатем, чтобы не пало подозрение на женщин, которые тайком егопосещают. В эпоху, когда другие романисты афишируют свои связи ичрезвычайно озабочены тем, чтобы информировать почтеннейших читателейобо всех своих, по возможности, театрализованных, любовных драмах навсех их стадиях, Бальзака отличает примерная скрытность. С тойминуты, когда он, наконец, увидел Незнакомку, он не проронил ни словао ней даже в разговоре с ближайшими друзьями. Кроме известного своегописьма, в первом упоении написанного им сестре, он никогда и ни приком не упоминает больше имени Ганской. Зюльма Карро, та самая,которая в свое время написала ответ на «божественное письморусской или польской княгини», уже никогда больше не услышалаот Бальзака и намека на это происшествие. И тем более он никогда неговорил об этой встрече ни мадам де Берни, ни герцогине де Кастри.

Все ее письма он хранит в шкатулке,ключ от которой всегда носит при себе. Посвящение к «Сера-фите»настолько лирически расплывчато, что на фоне бесчисленных егопосвящений герцогам, графам и чужеземным аристократам и аристократкамоно никому не могло броситься в глаза. Десять лет подряд дажеближайшие его друзья ведать не ведают о том, что есть на свете некаяг-жа Ганская. И в то время как он гордо и торжественно возвещает освоем намерении завоевать мир при помощи «Человеческойкомедии», он упорно, ловко и успешно утаивает существованиеэтой женщины, которая отныне будет выслушивать все его исповеди,хранить все его рукописи, которая избрана им, чтобы спасти его от«каторги» и принести ему независимость. Нет, ни слова оней мадам де Берни, к которой он едет вскоре после возвращения изЖеневы!
Дилекта не должна знать, что он(пользуясь его собственным обозначением) избрал себе некуюПредилекту. Он понимает, что должен щадить мадам де Берни иподдерживать в ней до последнего ее мгновения иллюзию, будто онаединственная наперсница его тайн, ибо здоровье его старой подругикатастрофически ухудшается, и Бальзак не питает никакого сомнения втом, что дни ее сочтены. Почти непостижимым кажется ему, что этаседая дряхлая женщина еще недавно была его возлюбленной.
«Даже если бы она выздоровела –а я надеюсь на это, – мне все-таки было бы больно смотретьна печальную перемену, наступившую в ней с возрастом. Будто жизньсразу, одним ударом, отомстила за длительное неповиновение, котороеэта женщина оказывала законам природы и времени».
Это кажется символом: в час восходасолнца меркнет луна. В минуту, когда Бальзак решил сделать другуюженщину владычицей своей жизни, умирает та первая, которая отдала емувсе
Может быть, отправиться к мадам деБерни сразу же после женевских дней Бальзака заставило тайное чувствовины. Он решил покинуть ее, но пусть она не знает и не догадывается оего решении. Для него же после страшного напряжения наступили минутыпокоя. Снова он может побыть в ее присутствии, вспомнить о прошлом, осумрачных, кривых, каменистых, тернистых путях, которыми он шел,ведомый ею. Но теперь нужно ступить на новый путь, и этот новый путьдолжен, наконец, привести его к свободе, к славе, к богатству, кбессмертию.
Возродив свои силы, облегчив свою душу,обретя новую уверенность, Бальзак бросается в работу. Быть может,никогда за все свое горячечное существование – всегда подповышенным давлением, всегда на краю катастрофы, – Бальзакне трудился так хорошо и так плодотворно, так счастливо и успешно,как после возвращения из Женевы; оттого ли, что он одержал первыйлюбовный триумф, оттого ли, что ему хотелось убедить эту женщину, чтоона отдалась и дала обет достойному, оттого ли, что им руководилореалистическое стремление заработать за год столько денег, чтобы онмог, ни в чем себе не отказывая, сопровождать свою «супругу полюбви» в ее путешествии, прежде чем она снова исчезнет впросторах загадочной Украины.
Во всяком случае, Бальзак даже в днисамой титанической работы никогда еще не сделал столько, сколько заодин этот год. Обеспокоенные врачи предостерегают его, приказываютщадить себя, и порой он сам боится катастрофы:
«Я трепещу при мысли, чтоутомление, усталость, бессилие победят меня, прежде чем я завершуздание моего труда».
Но он пишет одну вещь за другой и дажесразу несколько. И какие вещи!
«Никогда моя фантазия невращалась в столь различных сферах».
За один год он завершает «Герцогинюде Ланже», в «сто ночей» – от июня досентября – пишет «Поиски абсолюта». В октябренабрасывает начало «Серафиты», в ноябре начинает свойбессмертный шедевр «Отец Горио» и заканчивает его засорок дней. В декабре и ближайшие месяцы он завершает «Драму наберегу моря», «Златоокую девушку», «ПрощенногоМельмота», новые главы из «Тридцатилетней женщины»и составляет план «Цезаря Бирото» и «Лилии вдолине».
«Невозможно!» – могутсказать. Но для Бальзака невозможное возможно и даже более того! Ибов это же время он перерабатывает старые романы, еще раз переделывает«Шуанов», «Шагреневую кожу», «ПолковникаШабера». Начинает совместно с Жюлем Сандо пьесу для театра,набрасывает «Письмо французским писателям XIX века»,сражается с издателями и – сама пунктуальность и аккуратность –строчит, кроме того, свои неизбежные пятьсот страниц писем и дневникдля «супруги по любви».
В то время как Бальзак таким манером,подобно Сизифу от литературы, изо дня в день катит в гору каменьсвоего труда, г-жа Ганская в Италии переживает дни идеальнойпраздности. Помещичий караван движется от одной роскошной гостиницы кдругой, мадам Ганская совершает променады, фланирует и проводит дни вприятном ничегонеделании. И можно себе представить, сколь потрясающимдолжно было быть для этой образованной дамы, которая до сих порникогда не пересекала границ запретной области, никогда не покидалаРоссии, увидеть наяву Венецию, Флоренцию, Неаполь.
Всем, в чем отказано Бальзаку, онавладеет в изобилии. У нее есть время, у нее есть радости, у нее естьденьги, и в ее письмах невозможно усмотреть даже малейшего намека нато, что ради своего великого возлюбленного она хотела бы прервать это«dolce far niente»1и поспешить в его объятия. Напротив, часто нельзя отделаться отвпечатления, что во взаимоотношениях г-жи Ганской с Бальзаком для неена первом плане стоит не личность великого романиста, а его письма.Постоянно и безжалостно вымогала она у него эту дань. Ничем незанятая, праздная (как часто жалуется на это Бальзак!), она оченьнерегулярно и очень скудно вознаграждала его безмерную душевнующедрость. В течение всего года, отданного путешествию, помещица накаждой станции желает получать письма от своего оброчного мужика. Но,естественно, форма и тон этих писем, по необходимости, должны былиизмениться. По-видимому, тайная корреспонденция, которая велась сВерховней, Невшателем или Женевой, более невозможна, – толи из-за чрезмерно бдительного отношения итальянской цензуры кписьмам до востребования, то ли потому, что такой ворох посланий изПарижа к скромной швейцарской гувернантке непременно должен былпривлечь внимание даже столь безразличного и нетребовательногосупруга, как г-н Ганский. Бальзак вынужден поэтому официальноадресовать свои письма г-же Ганской, но писать их в таком стиле,чтобы они могли быть прочитаны и г-ном Ганским. Следовательно,никакого интимного «ты», а, напротив, уважительное «вы».Никакого «небесного ангела», никакой «супруги полюбви», а напротив «мадам», которую всякий развежливо умоляют передать привет «великому маршалу Украины»,и Анне, и м-ль Борель, одним словом, всему каравану. Никаких уверенийв вечной любви. Наконец-то можно перевести дух, отдохнуть отфразеологии «раба». Бальзак пишет г-же Ганской так, будтоза недели, проведенные им в Женеве, он обрел в ней лишь доброгодруга, интересующегося изящной словесностью, критика, суждениякоторого безупречны, и поэтому он бесконечно уважает ее и чувствуетсебя обязанным сообщить ей все мельчайшие подробности своей жизни.Необходимо создать впечатление, будто в эти недели в Женеве он такискренне привязался, так привык ко всему семейству, что у неговозникла потребность, хотя бы письменно, все еще беседовать с ними совсеми.
Бальзак не был бы великим и изощреннымписателем, если бы строчки, кажущиеся легкой болтовней, он неиспользовал как шифр, понятный только одной г-же Ганской. Онисповедуется ей в своем пристрастии к швейцарским пейзажам, а онапревосходно знает, что кроется под этими восторгами. И вторично ейудается увлекательная, дразняще-таинственная и опасная игра.
Однако эти письма в Италию, а затем вВену написаны не только для того, чтобы держать г-на Ганского взаблуждении, убедить его в чисто духовном и литературном характере ихдружбы, но и затем, чтобы успокоить г-жу Ганскую, уверить, что онавсе еще является его единственной любовью и что даже в разлуке оннеизменно хранит ей верность. По-видимому, г-жа Ганская в момент ихпрестранного сговора за спиной еще живого мужа поставила такого родатребование к Бальзаку, а может быть, он с обычной своей отвагой далей обет немедленно же вернуться к состоянию целомудрия. ПисьмаБальзака переполнены пламеннейшими уверениями в том, что он одинок,замкнут, что он отшельнически проводит не только дни свои, но и ночи.Вновь и вновь рассказывает он о своей «монашеской жизни»и уверяет:
«Нигде ничье одиночество не былополнее, чем мое».
Или:
«Я одинок, как утес посреди моря.Мой вечный труд не по вкусу ни одной живой душе».
Или, например:
«И вот, сижу я здесь, стольодинокий, что женщина, даже самая любящая, не может и желатьбольшего».
Но, увы, г-жа Ганская, видимо, несклонна особенно ему верить. Умная и наблюдательная женщинараспознала в Женеве, сколь мало похож Бальзак на тот романтический ипатетический автопортрет, который он рисует в своих письмах к ней.Она знает, что в любое время к его услугам фантазия. Она десятки разловила этого фантазера на вымыслах. И, быть может, как раз вмгновения интимных встреч в номере женевской гостиницы этот робкий инеискушенный аскет предстал перед ней совсем в неожиданном свете.Кроме того, за ним следит, очевидно, первоклассная служба наблюденияи осведомления. И, быть может, не без умысла г-жа Ганская вручилаБальзаку рекомендательные письма к русским и польским аристократам вПариже. Из этих кругов – от Потоцких, от Киселевых –безусловно, поступали сведения, которые могли заставить ее усомнитьсяв том, что он проводит свое время лишь в трауре по мадам де Берни и внеусыпных отшельнических трудах. Бальзак слишком известен столице,чтобы остаться незамеченным, – особенно, когда дважды внеделю он появляется в ложе «Тигра» с некой известнойвсему Парижу великосветской красавицей. Не может остаться тайной ито, что «бедный каторжник», кроме квартиры на Рю Кассини,снял себе еще одну на Рю де Батай; что у лучшего парижского ювелираон приобрел знаменитую трость за семьсот франков, – ведь отрости этой, как он сам уверяет, говорят куда больше, чем о всех егосочинениях. Должно быть, г-жа Ганская дала понять ему, что она не такпростодушна, чтобы позволить себя обманывать, ибо Бальзак явно попалв затруднительное положение.
Вновь и вновь уверяет он ее – вофициальном письме это кажется излияниями дружбы, но адресат умеетчитать между строк, – что: «Непостоянство иневерность чужды моей натуре».
Ловко пытается он сделать (боясь, какбы ему не вменили в вину еще какой-нибудь отягчающий факт!)ослепительный пируэт: «Существуют женщины, полагающие, что онимогут увлечь меня, ежели придут ко мне». Все это ложь, клевета,преувеличение. Только низвергнутый в бездну глубочайшего одиночества,«вздыхая о поэзии, которой мне так недостает и которую вы такхорошо знаете», он всей душой ушел в музыку. Нет, это не имеетникакого отношения к парижскому свету!
«Слушать музыку: это значит ещенежней любить предмет своей любви. Это значит – сладострастнодумать о своих тайных печалях, это значит – смотреть в глаза,чье пламя так любишь, и внимать звукам любимого голоса».
Однако «барыня» не доверяетбольше своему «мужику», хотя или, быть может, именнопотому, что он ухитряется так восхитительно выворачивать наизнанкувсе, что угодно.
Ее отношения с Бальзаком строятся надоверии, и все-таки г-жа Ганская – великосветская дама –ничего так не страшится, как нескромности с его стороны. Летомитальянское путешествие завершено, караван возвращается в Вену, чтобытам провести зиму. Весной г-н Ганский увезет свою супругу обратно взаколдованный замок, на край цивилизованного мира, и тогда навекипомеркнет Полярная звезда, этот светоч надежды в небе Бальзака.Поэтому непременно нужна новая встреча, чтобы оживить, воспламенить иосвежить отношения, если Бальзак не хочет снова утратить ту, которуюон однажды завоевал. В столь большой игре он не может выпускать изрук свой лучший козырь. Итак, скорее в Вену!
Предлог нетрудно отыскать. Писательобъявляет всем друзьям, а заодно и г-ну Ганскому, что давно уженабрасывает план романа «Битва» и в процессе работы надэтой книгой ему непременно нужно увидеть поля сражений при Асперне иВаграме. Однако проходит осень и зима, а Бальзак все еще не можетотправиться в путь. Всегда одни и те же препятствия, роман, которыйне готов, гонорар, который непременно следует получить вперед, долг,который непременно нужно заплатить, чтобы сделать новый, больший,заем. Но дабы не дать уже приутихшему пламени потухнуть прежде, чемсвоим бурным присутствием он снова раздует его, Бальзак строчитписьмо за письмом, все вновь и вновь обнадеживая возлюбленную иуверяя, что встреча близка. Несчастный случай чуть было непредотвратил эту встречу. В конце июля караван Ганских возвращается вВену, и, поскольку тайные послания в прошлом году безотказно доходилидо адресата, Бальзак полагает, что после стольких месяцевсдержанности он может отправить до востребования пылкое письмо г-жеГанской, отнюдь не предназначенное для глаз супруга. Никакой «мадам»,никакого учтивого «вы», никакого дружеского привета«великому маршалу» – г-ну Ганскому, никакихпоклонов мадемуазель Северине и Анриетте Борель. Одни только каскадыпылающей нежности:
«О мой ангел, моя любовь, моесчастье, мое сокровище, моя драгоценнейшая, как ужасна была этавынужденная сдержанность! Какое счастье писать тебе теперь от сердцак сердцу!» Так начинается бешеное любовное послание Бальзака, вкотором он, сотрясаемый радостью и желанием, извещает, что 10 августавыедет в Баден под Веной к Ганским.
«Как ветер, поспешу я к тебе.Когда, не могу сказать заранее, ибо я должен сделать титаническиеусилия, чтобы приехать, чтобы поцеловать, наконец, божественный лоб,погладить любимые волосы». Три дня пребывания вместе прибавятему «жизни и сил на тысячу лет».
К сожалению, однако, это письмо к«дорогой беленькой кошечке», а может быть, и еще одно,столь же интимное, попадает в руки ничего не подозревавшего г-наГанского и оказывается, по-видимому, причиной бурной сцены,подробности коей нам неизвестны. Ибо Бальзак, отложивший свой отъездиз-за финансовых затруднений, вынужден внезапно взяться за перо иобъяснить г-ну Ганскому, что побудило его послать это пламенноеобъяснение в любви. Впрочем, романисту с изобретательной мощьюБальзака, который не страшится неправдоподобия, нетрудно сочинитьподходящую к случаю басню. С той же отвагой, с которой в началепереписки он, не смущаясь, состряпал историю о различных почерках,свойственных ему в различных душевных состояниях, он преподноситтеперь разгневанному рогоносцу новую прелестную сказочку. ГоспожаГанская – это «чистейшее существо, совершенное дитя,серьезнейший и остроумнейший, мудрейший, святейший и философичнейшийчеловек, какого я только знаю», – однажды вечеромсказала ему в шутку, что очень хотела бы узнать, как выглядитзаправское любовное послание. Он же ответил с улыбкой: «Вот,скажем, как письмо де Монтерана к Мари де Верней», имея приэтом в виду письмо героя к героине «Шуанов». И оба ониневинно пошутили на эту тему. Вот, вспоминая об этих шутках, г-жаГанская и написала ему из Триеста: «Разве вы забыли о Мари деВерней?» Тут он и вспомнил, что хотел показать ей образчикзаправского любовного послания, и отправил в Вену два письма,выдержанных именно в этом стиле, – те самые, которыеоказались такой неожиданностью для г-на Ганского и вызвали егонегодование. Но предложить подобное объяснение человеку неглупому идумать, что оно покажется ему правдоподобным, значило бы считать егодуралеем. Поэтому Бальзак делает следующий, уже гораздо более изящныйпируэт. Он уверяет, что г-жа Ганская тотчас же после первого письма –следовательно, еще до того как оба компрометирующих документа попалик г-ну Ганскому – прислала ему гневную отповедь.
«Вы не можете себе дажепредставить, сколь обескуражен я был эффектом моей глупой шутки. Онаответила мне с чрезвычайной холодностью на первое из моих шуточныхписем, а я написал ей еще одно!» И вместо того, чтобыоткровенно признаться обманутому супругу в обмане или же просить унего извинения за возникшее недоразумение, Бальзак просит только (иэто действительно гениальный ход!), чтобы г-н Ганский, какджентльмен, встал на его сторону и помог ему успокоить ничего неподозревающую, целомудренную и недоступную г-жу Ганскую, гневающуюсяна Бальзака.
Как раз то обстоятельство, утверждаетон, что г-жа Ганская позабыла о шутке с письмом Мари де Верней,доказывает – удивительная логика! – что онавоспринимает всякое любовное письмо как грубую непристойность, дажеесли оно послано просто ради забавы. «Негодование г-жи Ганскойявляется весьма приятным доказательством того, как глупо я вел себя икакая она святая. Это утешает меня».
Г-н Ганский, «если для него ещечто-то значит дружба, над которой я пошутил, должен как благородныйпосредник вручить мадам Ганской третий том его, Бальзака, „Этюдовнравов“ и его рукописи. Но если бы г-жа и г-н Ганские не сочлиболее приличным принимать знаки дружбы от него, недостойного шутника,„тогда сожгите, пожалуйста, эти книги и рукописи“.
Даже если бы г-жа Ганская пожелала датьему полное прощение, он все же никогда не сможет простить себе, чтовызвал гнев – хотя бы только мимолетный – этойблагородной души или оскорбил ее чем-либо.
«Несомненно, это моя судьба –я никогда больше не смогу увидеть ее, но я хотел бы заверить вас, какживо меня это сокрушает. У меня не так много знакомств, отмеченныхдушевной близостью, чтобы я мог без слез расстаться с одним из них».
Нисколько не собираясь приноситьизвинения супругу, Бальзак с присущей ему поразительной ловкостью нестесняется обратиться с просьбой к обманутому мужу. Он проситразрешить ему и дальше состоять в переписке с его женой и настаиваетна ничем не омраченном продолжении взаимной дружбы.
Действительно ли у г-на Ганского быластоль младенческая душа, что он был готов поверить нелепой версииБальзака? Или, понимая, что через несколько месяцев тысячи миль всеравно лягут между его женой и ее возлюбленным, он философскиутешился? Или же – и это всего вероятнее – г-жа Ганская,которая ни за что не хочет отказаться от драгоценной переписки и отроли «бессмертной возлюбленной», склонила его куступчивости? Мы знаем только, что оба супруга постарались проявитьлегковерие. Г-н Ганский шлет Бальзаку некое (к сожалению, не дошедшеедо нас) письмо, а г-жа Ганская великодушно дарует грешнику своепрощение, ибо месяц спустя он уже пишет ей:
«Возобновляю переписку, следуяповелению вашей Красоты. К – прописное, как в словах:Светлость, Высочество, Преосвященство, Святейшество,Превосходительство, Величество, ибо Красота – это все они,вместе взятые».
Бедного «мужика» послетого, как его по заслугам заставили, сколько полагается, поваляться вногах, снова принимают у себя барин и барыня из Верховни. Емупозволено и дальше развлекать ясновельможных господ своими посланиямии излагать августейшей покровительнице события своей ничтожной жизни.И позволено даже, прежде чем караван Ганских возвратиться на Украину,еще раз смиренно засвидетельствовать им свое почтение.
Недоразумение, которое, как мы знаем,вовсе не было таким уж недоразумением, формально улажено, и Бальзакможет и должен теперь поехать в Вену. Но проходит ноябрь, декабрь,потом январь, февраль, март, апрель, и все еще возникают новыепрепятствия, или, вернее, остается одно-единственное огромноепрепятствие: у Бальзака нет денег на дорогу. Он работал синтенсивностью, терпением и вдохновением, непостижимыми даже у такоготитана труда. Он завершил «Отца Горио», этот неувядаемыйшедевр, три новых романа, целый ряд новелл и добился небывалого ещеуспеха и огромнейших гонораров. Но то, что насобирала упрямая,быстрая, опьяненная работой правая, пишущая, рука, то без разборарасшвыряла левая – рука расточителя. За новую квартиру иобстановку, которые согласно его письмам к Ганской предназначенывовсе не для него, а для Жюля Сандо, еще почти не заплачено. Ювелиры,портные, обойщики уже заранее распределили между собой доходы отсерафической «Серафиты» и от «Отца Горио». Иснова расчеты Бальзака пятью месяцами невероятной работы купитьединственный месяц свободы оказываются построенными на песке. Онвынужден признаться:
«Я чувствую себя глубокоуниженным тем, что столь ужасно прикован к глыбе моих долгов, каккрепостной к клочку земли, – и не могу тронуться с места,ибо не принадлежу себе».
Однако, по-видимому, на этот раз г-жаГанская начинает настаивать. Только с величайшим трудом, под всякогорода предлогами она заставила г-на Ганского, который хочет вернутьсяв свои поместья, до весны задержаться в Вене. Апрель –последний срок. Но, доверяя обещанию Бальзака, что тотчас же послезавершения «Серафиты» он с предназначенной для нее,Ганской, рукописью, сядет в дилижанс, она добивается еще однойотсрочки от мужа. Отъезд из Вены назначен на май. Дальнейшее ожиданиененадежного, который изобретает все новые предлоги и проволочки,исключено. Если Бальзак не приедет теперь, роман их, очевидно,окончится навсегда.
Бальзак понимает, что промедлениесмерти подобно. Так как бракосочетание «post mortem» –после смерти – г-на Ганского представляется ему решающим шагомв его жизни, он не пожалеет никаких затрат. «Серафита»,хотя и продана и заложена, еще не завершена. Но не беда, он закончитее в Вене. У него нет денег, но и это не удручает его. Все столовоесеребро с Рю Кассини отправляется в ломбард, у издателей и газет онвыцарапывает ссуды и подмахивает несколько новых векселей. 9 маяБальзак покидает Париж и 16-го прибывает в Вену.
Поездка Бальзака в Вену состояласьбудто нарочно для того, чтобы по возможности углубить общепринятуюхарактеристику гения; и едва ли можно найти более законченный примертого, на какие безумства способен даже наилучшим образоморганизованный, наиболее независимый ум. Чем ярче свет, тем гущетени. Слабости, которые у заурядного человека остались бынезамеченными или к которым мы отнеслись бы с благодушной улыбкой,неизбежно представляются гротескными в Бальзаке, постигающем мир сшекспировской глубиной. В «Отце Горио» Бальзак-художникпревзошел самого себя. Даже его ожесточеннейшие противники, которыхдо сих пор тревожила и бесила лишь количественная безмерность еготруда, вынуждены теперь против собственной воли воздать должное егогениальности. Публика превозносит его, и издатели понялипритягательную силу имени Бальзака. Одно только извещение опредстоящей публикации его романа поднимает тираж любой газеты илижурнала. Изо всех городов, изо всех стран приходят письмапочитателей.
Бальзак не может более сомневаться втом, что он сделался силой, равной любому венценосцу Европы. Но (издесь наступает помрачение в сияющем разуме Бальзака!) при всей своейславе, при всем сознании всемирно-исторического значения своеготворчества Бальзак одержим ребяческим тщеславием – он хочетимпонировать именно тем, чего у него нет, не может быть. Потомоккрестьян, он хочет, чтобы его считали аристократом. Человек, которыйв долгу как в шелку, хочет, чтобы его считали богачом. Он знает изписем г-жи Ганской, что венская знать ждет его, и его охватываетдурацкое и злосчастное тщеславие. Он желает предстать передаристократами и миллионерами, которым, как свидетельствует ихотношение к Бетховену, больше всего импонирует непокорный гений, –он желает предстать перед ними как равный им.
Эстергази, Шварценберги, Любомирские иЛихтенштейны не должны, чего доброго, смотреть на него, как нанищего, изголодавшегося, обшарпанного литератора. И Бальзакнаряжается – как он полагает – самым элегантным образом,а в действительности, как последний выскочка!
Автор «Луи Ламбера» и «ОтцаГорио» дополняет свой наряд пышнейшими и роскошнейшимиаксессуарами. Он покупает «трость, о которой теперь толкуетвесь Париж; божественный лорнет, который мои алхимики заказали оптикуОбсерватории исключительно для меня; золотые пуговицы к синемусюртуку – пуговицы, сделанные рукой феи».
Само собой разумеется, будущий супругурожденной Ржевусской (Бальзак всегда предвосхищает свои желания иделает их действительностью!) не поедет в Вену в обычной почтовойкарете, как прочие смертные. Благородный г-н де Бальзак, которыйпоходя называет себя иногда маркизом, заказывает собственный экипаж,который украшает не принадлежащим ему гербом д’Антрэгов, и берет ссобой ливрейного лакея – причуда, которая сама по себепоглощает пять тысяч франков и к тому же остается никем незамеченной. В общем злосчастные три недели этого путешествия, изкоторых половину времени он проводит за письменным столом вгостинице, а треть в дорогостоящем экипаже, обошлись в пятнадцатьтысяч франков, и ему придется их отрабатывать в течение сотен и сотенночей на его парижской каторге.
Ганские проживают в третьем округе, вквартале дипломатической знати, и они приготовили для Бальзака номерв отеле «Под золотой грушей», почти рядом с их домом.
Престранный выбор комнаты, так каквскоре оказывается, что в той самой постели, где будет спать Бальзак,незадолго до его приезда застрелился Шарль Тирион, секретарь графаРазумовского и морганатический супруг его свояченицы, графини ЛулуТюргейм. Тириона нашли мертвым с пистолетом в правой руке, с романомБальзака в левой.
Едва переступив черту города, Бальзакузнает, как он знаменит и боготворим в Вене, – ему вовсене понадобился ни ливрейный лакей, ни фальшивый дворянский герб. Завсе несправедливости, которые он испытывал в Сен-Жерменскомпредместье Парижа и в кругу ненавистников-коллег, его теперьвознаграждают здесь. Аристократия оспаривает право принять его всвоих дворцах. Князь Меттерних, победитель Наполеона и повелительевропейской дипломатии (а кроме того, предшественник Бальзака вобъятиях герцогини д’Абрантес), приглашает знаменитого писателя, хотяпочти не читал его, в свой дом и во время долгой беседы рассказываетему прелестный анекдот, который Бальзак потом положит в основу своейпьесы «Памела Жиро».
Хотя для бальзаковской аристократоманииэти аристократические, великосветские имена подобны манне небесной,он не может воспользоваться всеми приглашениями, ибо г-жа Ганскаяконфискует его для личного своего общества. Лишь ближайшим своимдрузьям из польской аристократии – Любомирским, Ланкоронским –ссужает она иногда своего «кавальере сервенте».
Из писателей и ученых он знакомитсятолько с востоковедом бароном Гаммер-Пургшталлем, который дарит емуталисман «бедук» – суеверно и благоговейно Бальзакбудет хранить его до конца дней своих, и с третьестепенным поэтом,бароном фон Цедлицем, который страшно разочаровался, услышав, чтовеликий, почитаемый, прославленный парижский писатель говоритисключительно о гонорарах и о деньгах.
Бальзак проводит эти дни, как в чаду.Здесь, за границей, он впервые переживает наполеоновский триумфсвоего творчества – и как раз в том кругу, который для неговажнее всего, в кругу знати. Все эти люди, имена которых онпроизносит так благоговейно, склоняются перед его именем. Средистольких искушений даже самому Бальзаку трудно остаться верным своейработе и, трудясь до полудня, завершать в номере гостиницы стольумозрительную, религиозно-мистическую, отрешенную от мира вещь, как«Серафита», чтобы потом пополудни фигурировать в высшемсвете в качестве аттракциона для избранной публики. Бальзак держитмножество корректур, он посещает поле битвы при Асперне и Эсслингене,где торопливо делает заметки для своего предполагаемого романа«Битва». Он теряет много времени в роли гайдука при г-жеГанской, однако Вена, по-видимому, менее благоприятствует их интимнымсвиданиям, чем Невшатель или Женева. После инцидента с тем,всплывшим, письмом г-жа Ганская вынуждена быть чрезвычайноосторожной, и именно слава Бальзака является прекрасным стражем еедобродетели. А Бальзак перед отъездом вынужден меланхолическипризнаться своей возлюбленной: «Ни один час, ни одна минута непринадлежали действительно нам. Эти препятствия приводят меня в такуюярость, что я, поверь мне, поступлю разумнее, ускорив свой отъезд».Правда, есть еще значительно более материальная причина для «ярости»,которая ускоряет отъезд Бальзака из Вены, а именно –неоплаченные счета. Хотя он в обход закона выдал в Вене вексель насвоего издателя Верде, дорожная касса его в результате этогопсевдокняжеского дебюта с каждым днем становится скуднее. 4 июня, вмомент отъезда, он даже не может дать на чай прислуге и вынужденсамым жалким образом занять дукат у г-жи Ганской. Неудержимо, в томже бешеном темпе, в котором он делает все, мчится Бальзак в Париж,куда и прибывает неделю спустя. Первый, подлинно захватывающий истрастный том любовной интриги, запланированной как «романжизни», завершается, и, как очень часто в своих литературныхзанятиях, Бальзак прерывает свой труд на годы, чтобы покаместобратиться к иным, более настоятельным и более соблазнительнымпланам.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

БЛЕСК И НИЩЕТА БЕЛЛЕТРИСТА БАЛЬЗАКА

XIV. Катастрофический восемьсот тридцать шестой
В природе порой случается, что грозовыетучи, которые мчатся с разных сторон, столкнувшись, разряжаются судесятеренной силой. Так и несчастья со всех сторон набрасываются наБальзака, когда он в своем весьма дорогом экипаже, с ливрейным лакеемна запятках возвращается из Вены в Париж. Теперь ему приходитсязаботами расплачиваться за свою беззаботность Для Бальзака всегдакончается катастрофой, когда он прерывает работу. Как на каторжника,распилившего свои оковы и пытавшегося бежать, на него в наказание закаждый месяц свободы налагается целый год неволи. Именно теперьоткрывается старая и уже было зарубцевавшаяся рана его жизни –семья вновь его терзает. Сестра, мадам Сюрвилль, больна. У ее мужафинансовые затруднения. А у матери разыгрались нервы, ибо любимый сынАнри, бездельник, которого с таким трудом отправили за океан,возвратился домой из Индии без гроша за душой да еще привез с собойжену, старше его на пятнадцать лет. Оноре, великий всемогущий Оноре,должен непременно раздобыть брату должность и, наконец, вернутьматери деньги. Тот самый Онере, у которого нет ни су в кармане и окотором газеты злорадно сообщают, что он исчез из Парижа, потому чтоникак не может уплатить свои долги. Всегда, когда семейство осаждалоего требованиями и упреками, когда мать отравляла ему жизнь, Бальзакобращался к матери своего сердца, к мадам де Берни, чтобы обрести унее утешение. Но на этот раз ему самому приходится утешать.«Избранница» тяжело больна, сердечный ее недуг обострилсяиз-за вечных треволнений. Один из ее сыновей скончался, одна издочерей душевно больна. Беспомощная и обессилевшая, она ничем большене может помочь любимому другу. Прежде, читая с Бальзаком корректурыего книг, она чувствовала себя на седьмом небе от счастья; теперь онавынуждена отказаться от этого занятия, ибо чтение слишком раздражаетее и без того расстроенные нервы, и ему, который не знает, как и чемсебе помочь, следовало бы самому прийти на помощь отчаявшейся ипогибающей. Но на этот раз положение Бальзака очень уж скверное. Наэтот раз над ним висят не только долги, неотработанные авансы,неоплаченные векселя – в этом для него нет ничего особенного, –но впервые после многих лет он не может выполнить в срок литературныеобязательства. Со времени первых успехов Бальзак, сознавая полнотусвоих творческих сил, приобрел опасную привычку получать деньгивперед от газет и издателей, обещая им закончить роман копределенному сроку. То, что он пишет, продано на корню еще прежде,чем написана первая строка. И в отчаянной погоне перо его должнопоспевать за этими авансами. Тщетно друзья призывали его косторожности, и преданнейшая из всех, Зюльма Карро, беспрерывнозаклинала его лучше отказаться от нескольких перочинных ножичков сзолотой насечкой и от тростей, украшенных драгоценными камнями, чемгубить себя такой спешкой. Однако Бальзак остается непоколебимо веренсвоей практике. Литературный кредит – единственный вид кредита,которым он пользуется, и ему доставляет особое наслаждение вынудитьиздателей покупать кота в мешке, расплачиваться чистоганом за роман,в котором еще ничего не готово, кроме заглавия. Но, быть может,требуется именно насилие, хлыст, занесенный над головой, чтобызаставить его работать без отказа. И вот теперь, погрязнув в долгах,Бальзак впервые оказывается в долгу перед самим собой. Чтобыобеспечить себе княжеский въезд в Вену, он перед отъездом нахваталавансов везде, где было можно. Он продал для нового издания не толькосвои старые бульварные романы, опубликованные под псевдонимомСент-Обен, он продал в «Ревю де Дё монд» и вовсененаписанный роман «Воспоминания новобрачных». Крометого, он должен сдать Бюлозу окончание «Серафиты»,повести, которая не только давно оплачена, но которую должны былиначать печатать уже три месяца назад. Но Бальзак и бровью не ведет!Окончание «Серафиты» потребует, по его расчетам, восьмидней (или скорее – восьми ночей), и он быстрехонько накропаетего в Вене, в своем отеле «Под золотой грушей».«Воспоминания новобрачных» он рассчитывает написать задве недели. Когда он возвратится, он сможет, следовательно, тотчас жевзять новый аванс под новый, еще не написанный роман.
Но впервые Бальзак подводит себя. В егокалендаре не предусмотрены праздники, а в Вене, к сожалению, ихслишком много. Бальзак поддается искушению быть представленнымавстрийской и польской знати, он выезжает с Ганской на прогулки иболтает с ней по вечерам, вместо того чтобы проводить их записьменным столом. Окончание «Серафиты» не отослано,Бюлоз вынужден прервать публикацию, что, впрочем, не слишком огорчаетподписчиков, ибо они не знают, как им быть с этим мистическим,неприятно-патетическим сочинением во вкусе Сведенборга. Куда хуже то,что Бальзак не написал ни строчки из другого романа –«Воспоминания новобрачных». Он утратил вкус к этой вещи,потому что во время поездки в Вену – путешествия всегдадействуют на Бальзака вдохновляюще – соблазнился начать другойроман, «Лилия в долине». Он просит Бюлоза в погашениедолга принять этот новый роман вместо обещанного и посылает ему ещеиз Вены начальные главы. Бюлоз соглашается на замену. Он печатаетпервый отрывок из «Лилии в долине». Но поскольку Бальзакне сдержал своего обещания и не сдал завершающие главы «Серафиты»в срок, он, Бюлоз, считает себя вправе перестраховаться на иной лад.В Санкт-Петербурге выходит с недавнего времени «Ревю этранжер»,журнал, который гордится тем, что преподносит русским читателямпроизведения новейшей французской литературы одновременно с Парижемили, если представляется возможность, еще раньше Парижа. Этот журналзаключил договор, согласно которому за известную мзду он публикуетприложения Бюлоза к «Ревю де Дё монд» и «Ревю деПари», причем Бюлоз перепродает Санкт-Петербургу своикорректурные листы.
Бальзак в эту пору самый популярныйфранцузский писатель – единственный, кто пользуется такимспросом и так читается в России. Бюлоз ничтоже сумняшеся –Бальзак ведь задолжал ему и не решится с ним конфликтовать –продает в Россию корректурные листы «Лилии в долине». Ноедва Бальзак, возвратившись в Париж, узнает об этом, как кидается наБюлоза, словно раненый лев. Не столько материальная сторона делаудручает его. Нет, уязвлена совесть художника.
Бальзак послал Бюлозу рукопись романа.Бюлоз обязан был сдать ее в этом виде в набор, а не отправлятькорректурные листы в Санкт-Петербург, где «Ревю этранжер»принял их без всякой дальнейшей авторской правки. Ведь, как мы ужеотмечали, первый корректурный лист для Бальзака – это лишьэскиз, подмалевка на загрунтованном холсте, с которого он,собственно, только и начинает работу. И, как всегда, он требует,чтобы «Ревю де Дё монд» держало четыре, пять, а возможно,и больше корректур, прежде чем он даст разрешение печатать. Можносебе представить гнев Бальзака, если неожиданно ему попадется наглаза номер петербургского «Ревю этранжер», где глава этапоявится не в отшлифованном и окончательном виде, а в виде эскиза, ввиде наброска, который автор вовсе и не собирался публиковать.
Бальзак никогда не показывал, дажеближайшим друзьям, первый набросок со всеми свойственными емуслабостями и техническими погрешностями, но вор похитил этот набросоки продал публике как художественное произведение. Бальзак совершенносправедливо считает, что Бюлоз воспользовался его отсутствием иобманул его. Он решает тотчас же прервать всякие отношения сиздателем и возбудить дело против «Ревю де Дё монд».
Друзья и доброжелатели Бальзакавстревожены. Бюлоз – великая сила в парижской журналистике, онобъединяет под своей эгидой два крупнейших «ревю». Бюлозможет понизить или повысить на литературной бирже курс любого автора– четыре пятых писателей и журналистов Парижа находятся впрямой или косвенной зависимости от него, и он пользуется чрезвычайнобольшим влиянием в редакциях крупных ежедневных газет. Бюлозомзапуганы все, и в случае открытого конфликта Бальзак, и без того неслишком обожаемый своими коллегами, не найдет друга, который решитсясвидетельствовать в его пользу или оказать ему помощь.
Бюлоз – так предостерегают друзьяБальзака – в состоянии сотнями способов повредить его престижу.Он может сделать его смешным, напустить на него газетных зубоскалов,он может застращать его издателей и оказать давление накнигопродавцев. Итак, бога ради, никакого процесса! –умоляют доброжелатели.
Если Бальзак формально даже выиграетдело, фактически он заранее обречен на гибель. Одиночка не можетвыступать против безыменной силы, против Бюлоза, связи которогочрезвычайно широки.
Но там, где дело касается творческойчести, Бальзак не знает сомнений.
На чужбине, в Вене, он особенно ясноощутил свое значение. Он понял, что только ненависть и зависть егопарижских коллег мешают тому, чтобы его считали тем, кто он есть.Бальзак сознает свою силу; он знает, что она непоколебима, что отпоражений и оскорблений она только крепнет и становится неодолимей.Он никогда не отвечал на наскоки отдельных лиц, они оставляли егоравнодушным, они слишком ничтожны. Но бросить вызов всей этой своре,всей парижской прессе, подкупной, злобной и подлой, и в гордом своемодиночестве устоять перед ней, – о, какое это будетсвоеобразное наслаждение! Он отклоняет всякие попытки посредничества,он подает иск к Бюлозу, и тот отвечает встречным иском заневыполнение обязательств.
Эта борьба, понятно, перебрасывается иззала суда в газеты и в литературу. Бюлоз пускает в ход все средства.В «Ревю де Пари» появляются статьи, в которых самымневероятным образом посрамляют Бальзака. Не пощажена его частнаяжизнь. Писателя открыто обвиняют в том, что он незаконно присвоилсебе дворянство. Раскрывается авторство и соавторство егоневольничьих лет. Долги его разглашают публично. Его характервысмеивают.
А тем временем Бюлоз созываетлитературное ополчение: одного писателя за другим вынуждает онвыступить и разъяснить, что пересылка статей иностранным газетамявляется общепринятой практикой, что это делается без всякого особоговознаграждения. И так как «Ревю де Пари» и «Ревю деДё монд» – кормушки литераторов, то отважное бюлозовостадо, повинуясь хозяйскому бичу, покорно кивает головами в знаксогласия.
Вместо того чтобы братски стать насторону своего коллеги, вместо того чтобы как люди искусства защититьчесть своего сословия, Александр Дюма, Эжен Сю, Леон Гозлан, ЖюльЖанен и десяток других писателей, которые без всякого на то основаниявозомнили себя законодателями общественного мнения Парижа, решаютвыступить с декларацией против Бальзака.
Один только Виктор Гюго, благородный,как всегда, да еще Жорж Санд отказываются от позорной роли статистов.
На суде Бальзак одерживает, по сутидела, победу, Суд принимает решение, важное для всего литературногосословия. Оно гласит, что писатель не обязан возмещать убытки, если унего не было возможности завершить обещанную вещь и сдать ее в срок,и Бальзака присуждают лишь вернуть Бюлозу полученные авансы. Этопобеда, но это пиррова победа.
В этой войне Бальзак потерял многонедель на адвокатов, суды и полемику и, кроме того, натравил на себявсю свору парижских журналистов.
Даже могущественнейший борец лишьпонапрасну растрачивает свои силы, если всегда и упорно сражаетсяодин против всех.
И все же процесс, выигранный с точкизрения юридической, оказался и в моральном смысле поддержкой дляБальзака, ибо он обогатил его опыт. Бальзак понял, как правы были егогерои, его Вотрены, его де Марсейли, его Растиньяки, его Рюбампре,когда неустанно утверждали догму: «Обрети силу, и люди будутуважать тебя». Обрести мощь, безразлично какую, благодаряденьгам, политическому влиянию, военному триумфу, благодаря террору,связям, женщинам, как бы то ни было, но обрести мощь. Не живибезоружным, не то ты погибнешь. Мало быть независимым – надонаучиться делать других зависимыми от тебя. Только когда людичувствуют, что вы знаете их уязвимые места, только когда они боятсявас, только тогда вы становитесь их властелином и повелителем.
До сих пор Бальзак надеялся приобрестивласть благодаря своей свите, своей читательской пастве. Но онарассеяна по всем странам света. Она не собрана, не организована врегулярную армию. Она не вселяет страха, а лишь вызывает зависть.Десятки и сотни тысяч преданных читателей ни о чем не подозревают.Они не могут стать рядом с ним, плечом к плечу, чтобы выступитьпротив клики из сорока или пятидесяти писак и болтунов, которыефабрикуют общественное мнение Парижа и властвуют над Парижем. Поэтомусамое время добиться независимости ему, наиболее читаемому и, как онсам сознает, величайшему писателю Франции. И Бальзак решает укрепитьсвою позицию изданием газеты и отомстить таким образом этимобозревателям, этим оплотам общественного мнения, которые преградилиему путь, окопавшись за своими денежными мешками, высмеивают его.Бальзак решил, наконец, проучить их!
Кстати, в Париже с 1834 года прозябаетжалкая газетенка «Кроник де Пари»; она выходит лишьдважды в неделю, и, собственно говоря, публика и не подозревает о еесуществовании. Газетенка чернейшего легитимистского1направления, но это нисколько не смущает Бальзака. Лишеннаяфинансовой базы, она, кряхтя и задыхаясь, едва влачится от номера кномеру, не возбуждает интереса и не привлекает к себе внимания, новсе это нисколько не препятствие для Бальзака. Он убежден: газета, вкоторой сотрудничает Оноре де Бальзак, которой он доверяет своитворения, – такая газета оздоровилась заранее. И потом,какое удобное стремя, чтобы, наконец, выехать на политическую арену.Ибо вопреки всем провалам на политическом поприще Бальзак все ещемечтает стать депутатом, пэром Франция и министром, его все ещевлечет зримая, чувственно ощутимая политическая власть со всеми еебурями и бедами.
Пай «Парижской хроники»почти ничего не стоит. Бальзаку удается сколотить нечто вродекомпании и обеспечить себе в ней большинство. Во всяком случае, он сосвойственным ему оптимизмом берет на себя в этом весьмаобременительном предприятии весьма тяжкое обязательство: нести всерасходы по дальнейшему изданию газеты. Едва соглашение заключено, какБальзак со всей энергией бросается в это дело. Вокруг него быстровозникает редакционный штаб из молодых талантов, но толькоодин-единственный из них, Теофиль Готье, останется ему другом иокажется для него подлинным приобретением. В качестве секретарейБальзак приглашает, как всегда больше доверяясь своему снобизму, чемсвоему критическому чутью, двух юных аристократов – маркиза деБеллуа и графа де Граммона.
Но сотрудники, редакторы и секретариимеют, собственно говоря, лишь второстепенное значение, раз деломруководит сам Бальзак, который благодаря невероятной своейработоспособности один стоит дюжины. Еще не успев охладеть, ибо новаядеятельность покамест его вдохновляет, Бальзак самолично делает всюгазету: смесь, политические, литературные и полемические статьи и ещесверх того в качестве гарнира печатает здесь лучшие свои новеллы. Дляпервого номера, вышедшего в январе 1836 года, он за одну ночь пишет«Обедню безбожника» – этот шедевр новеллистическогоискусства. Далее следуют: «Дело об опеке», «Музейдревностей», «Фачино Кане», «Ессе homo!»,«Неведомые мученики». В любое время дня и ночи врываетсяон в редакцию, чтобы испытать, подстегнуть, поднять, наэлектризоватьсвоих сотрудников. Подгоняемый жаждой могущества и, вероятно, мести,он пытается с помощью грандиозной рекламы одним прыжком обогнать вседругие «ревю».
10, 14, 17, 22, 24, 27 январяустраивает он у себя на Рю Кассини роскошные обеды, где вина льютсярекой. На эти обеды он созывает ближайших сотрудников. И все этоделается, несмотря на то, что он уже дважды пропустил срок взносаарендной платы и домовладелец вынужден судом взыскать с него 473франка 70 сантимов.
Но при бальзаковской способностиобольщаться иллюзиями для него эти траты только капиталовложения,которые должны дать сто и даже тысячу процентов. Любопытство, скоторым Париж отнесся к его газете, совершенно опьяняет его, и спустямесяц после появления первого номера он несколько преждевременно ужетрубит в фанфары победы.
«Парижская хроника», –пишет он г-же Ганской, – завладела всем моим временем. Ясплю только пять часов. Но если ваши дела и дела г-на Ганского идутхорошо, то я могу сказать, что и мое предприятие развиваетсявеликолепно. Число наших подписчиков увеличивается совершеннофантастически, и мои паи в газете достигли за один месяц 19 тысячфранков».
Эти паи в «Парижской хронике»– 19 тысяч франков, – бесспорно, существовали лишьна частной бирже его надежд и упований, в этом ненадежнейшем из всехучреждений.
В мечтах Бальзак уже видит себявластелином Парижа. Скоро Бюлоз приползет к нему на коленях и выложитна стол 100 тысяч франков отступного за обещание покинуть «Парижскуюхронику» и возвратиться к нему. Скоро все собратья по перу,которые пока еще высмеивают его и враждебно к нему относятся, будутуниженно добиваться благосклонности влиятельной газеты. Министры идепутаты вынуждены будут сделать политику г-на де Бальзака своейполитикой. Но, к величайшему сожалению, все эти спешно прибывающиеподписчики лишь создания поэтического воображения Бальзака, икассовые отчеты сообщают куда более скромные цифры. Другие пайщики –менее гениальные, но куда более проницательные, чем Бальзак, –потихоньку сбывают свои паи, и Бальзак вынужден в конце концовпродать свой пай лишь за часть исходной цены Едва только он почуял,что дело не идет, былое воодушевление тотчас же оставляет его.Редакция нагоняет на него скуку, все реже показывается он сотрудниками коллегам, все скуднее становится его участие в деле; и уже в том жесамом году предприятие Бальзака, как и все его предприятия в реальнойсфере, оканчивается полнейшим провалом и увеличением долговогобремени. Как ни парадоксально, или, вернее, как само собойразумеется, шесть или восемь месяцев сумасшедших усилий принеслиБальзаку не увеличение состояния, не погашение старых долгов, а 40тысяч франков новых.
Кругосветное путешествие, месяцы,отданные безделью и наслаждениям, были бы лучшим использованиемденег, чем эта новая, но отнюдь не последняя из его сделок. Всегда,когда Бальзак выходит за пределы собственной сферы, ему отказываетего гений и ясный рассудок. Антей на собственной земле, онпревращается в посмешище пигмеев, лишь только вторгается в чужиепределы. Уже через несколько месяцев он, только что утверждавший: «В1836 году я разбогатею», вынужден признаться: «В 1836 яушел не дальше, чем в 1829».
Процесс против Бюлоза, провал«Парижской хроники» – все это еще только цветочки вколлекции этого злосчастного года, когда почти каждый день приносит ссобой новую неприятность. Схватка следует за схваткой, и в концеконцов Бальзак вступает в борьбу со всеми своими издателями.«Превосходная мадам Беше» внезапно превращается в«пресловутую мадам Беше», которая неумолимо требуетнедоданные тома, как только бывший ее служащий, г-н Верде, открываетсобственное дело и уводит от нее Бальзака. У Верде, в свою очередь,не хватает денег, чтобы финансировать Бальзака, который в Венелегкомысленно выдал на него вексель.
Чтобы хоть немного передохнуть, Бальзакпробует на собственный счет напечатать новое издание «Озорныхрассказов». Ему следовало бы, как обжегшемуся ребенку, боятьсяогня и, как обанкротившемуся издателю, держаться на почтительномрасстоянии от подобных предприятий. Но он приобретает бумагу в кредити в кредит же печатает новое издание «Озорных рассказов».Уже готовы, но еще не сброшюрованы листы, как вдруг на типографскомскладе вспыхивает пожар, и три с половиной тысячи франков, которыеему именно теперь нужнее, чем когда-либо прежде, превращаются в дым вбуквальном смысле этого слова.
Бальзак не знает, куда укрыться откредиторов. Он забаррикадировал двери своей квартиры на Рю Кассини иперевез ночью самое ценное из мебели я книг в новую квартиру на Рю деБатай, которую он снял на имя некоей «вдовы Дюран». Также, как и на Рю Кассини, там имеется потайная лестница, по которой онможет скрыться, если судебному исполнителю или какому-либодокучливому посетителю удастся прорваться к нему. Но пробиться кдверям «вдовы Дюран» тоже своего рода фокус. Охваченныйребячливо-актерской страстью придавать романтически-легендарныйхарактер всему окружающему, Бальзак изобретает собственную системупостоянно меняющихся паролей. Только произнеся некое «Сезам,отворись!», можно надеяться преодолеть тройное Ограждение. Еслихочешь в соответствующий день проникнуть к таинственной «вдовеДюран», так рассказывает позже его друг Готье, нужно сказатьпривратнику: «Начали созревать сливы». Лишь после этогоцербер пускает посетителя на порог. Но это только первый шаг. В концелестницы ожидает надежнейший слуга Бальзака, и ему нужно шепнутьпетушиное слово номер два: «Я принес бельгийские кружева».И только для того, кто сможет у самых дверей произнести третийпароль: «Госпожа Бертран в добром здоровье», «вдоваДюран» окажется улыбающимся Оноре де Бальзаком.
Все удивительные трюки, о которыхБальзак повествует в своих романах: векселя, переписанные на второе итретье лица, уловки, чтобы добиться отсрочки по суду и, сделавшисьнедостижимым для почты, избежать вызова в суд, сотни хитростей, спомощью которых удается не допустить к себе кредиторов, хитростей,которые его Лапальферен возвел в степень подлинного искусства, –все эти способы проверены самим Бальзаком, и его дотошное знаниезаконов, его изобретательная ловкость и отчаянная смелость с каждымднем одерживают новые победы. У издателей, у ростовщиков, у банкиров– всюду обращаются его векселя. Нет ни одного судебногоисполнителя в Париже, которому не было бы поручено описать имуществог-на Оноре де Бальзака. Но ни одному не удается встретиться с нимлицом к лицу, а тем паче добиться от него денег.
Однако из гордости и, вероятно, изозорства Бальзак раздразнил всех своих преследователей и, открытофрондируя против закона, натравил на себя еще новые власти. Согласнотолько что опубликованному указу каждый гражданин обязан определенноевремя прослужить в национальной гвардии. Бальзак не признает этойповинности. Для него, непоколебимого легитимиста, король-буржуа ЛуиФилипп – узурпатор, который не вправе отдавать ему приказы.Кроме того, Бальзаку жаль своего хорошо оплачиваемого времени, и онсправедливо считает, что не пристало ему торчать под ружьем в военноммундире на каком-нибудь углу, в то время как типографии, газеты,издатели всего мира ждут его книг. Вероятно, можно договориться мироми изыскать путь, чтобы освободить столь почтенного и прославленноголитератора, как Бальзак, от этой обязанности, но Бальзак не желаетникаких компромиссов. Он вообще не отвечает на повестку. Триждыприглашают его к исполнению его гражданских обязанностей, и,поскольку он не дает себе труда обратить внимание на эти приглашения,дисциплинарная комиссия национальной гвардии приговаривает его квосьми дням тюремного заключения. Бальзак разражается своим добрымраблезианским смехом -да так, что колышется его брюхо! Этакаянаглость! Муштровать его, Бальзака! Посадить в кутузку маршалаевропейской литературы за то, что он не хочет дефилировать с ихсамопалом! Что ж, хорошо, пускай попробуют! Его забавляет мысльпоиграть в кошки-мышки с полицией, которая получила предписаниеарестовать упорно уклоняющегося от службы гражданина.
Пусть только попробуют его арестовать!Сперва надо еще его найти! Болваны в галунах увидят, что у них мозговне хватит, чтобы его зацапать.
На много недель Бальзак становитсянезримым для своих преследователей. Напрасно врываются в любой часдня посланцы властей предержащих в квартиру на Рю Кассини. Всегдаоказывается, что г-н Бальзак отправился путешествовать, причемнеизвестно, где он остановится, – тот самый г-н деБальзак, который с утра собирает авансы у своих издателей, а вечеромнеизменно появляется в Итальянской опере. Какое удовольствиевыслушать от верного слуги, как часто в его отсутствие являлисьусатые стражи закона, а еще приятнее, укрывшись за потайной дверью,слушать, как эти остолопы со зверской серьезностью наводят справки онеуловимом. Эти подробности придадут блеск и огонь его очередномуроману. И поистине они вдохновляют его, когда он описывает борьбуВотрена и Паккара с Корантеном, Пейрадом и прочими полицейскимиищейками. Но в одно прекрасное утро, 27 апреля, король Луи Филипподержал победу: комиссар полиции с двумя филерами, которые часами,переминаясь с ноги на ногу, топтались под окнами Бальзака, врываетсявслед за писателем в квартиру на Рю Кассини, и спустя полчасазнаменитая зеленая карета увозит его в полицейскую тюрьму «Отельде Базенкур», которую народная молва окрестила «Отелем набобах». Бальзак вынужден полностью отсидеть свой срок, и этоодно свидетельствует, сколь мал был его общественный вес в любезномотечестве. Тот самый человек, знакомства с которым добивается всяиностранная знать, человек, который принят во всех посольствах, тотсамый Бальзак, которого Меттерних, владыка европейской дипломатии,приглашает к себе в дом, должен с 27 апреля по 4 мая отсидеть вполицейской тюрьме – без малейших поблажек. Он и сидит вгромадном зале, среди орды кричащих и режущихся в карты, средигогочущих грешников из простонародья. В большинстве это рабочие,которые не желают пожертвовать двумя рабочими днями ради гражданскойгвардии: ведь это сократит их заработок и обречет на голод жен идетей. Единственное, чего удается добиться Бальзаку, – этостола и стула; и ему становится безразлично окружающее. С той жеэнергией, что и в уединении своей монашеской кельи, погружается он вад своих корректур. Настроение его нисколько не омрачено, об этомсвидетельствует веселое описание событий в письме к г-же Ганской. Да,его посадили под замок, но это ничуть не уязвляет его чувство чести,наоборот, оживляет его галльский юмор. Ему даже приятно сознавать,что на восемь дней он надежно защищен самим государством откредиторов и судебных исполнителей Всю жизнь галерный каторжникработы, вечный должник и преследуемый, он привык к тюрьме худшей, чем«Отель на бобах». Выйти на свободу означает для негонеобходимость снова бороться, бороться ежедневно и еженощно.
Много лет выдерживает Бальзак этисокрушительные удары. Лишь иногда у него вырывается стон:
«Я буквально околеваю, я повесилголову, как понурая кляча».
Впервые его железный организм получаетпредостерегающий сигнал. У Бальзака приступ головокружения. Преданныйврач настоятельно советует писателю щадить себя. Ему следует надва-три месяца отправиться в деревню и отдохнуть. Бальзак повинуетсядоброму совету, но лишь отчасти. Он отправляется в родную Турень ксвоему другу Маргонну, в старое убежище; но не для того, чтобы, какприказал ему д-р Наккар, отдохнуть, а, напротив, чтобы работать такожесточенно, так сосредоточенно, так фанатично, как даже ему редкоеще приходилось работать. Вновь и вновь убеждается Бальзак, что неспекуляции, не финансовые сделки и не женитьба на богатой могутспасти его из отчаянного положения, а лишь единственное и истинноеего призвание – искусство, для которого он рожден и которомуприсягнул на верность. Для художника есть целебное средство, котороговрач не в силах прописать другим своим пациентам. Он может, только онодин, преодолеть заботы и тяготы, описывая их. Он может претворитьсвой горький опыт в потрясающие образы и все, что было жестокойжизненной необходимостью, преобразовать в творческую свободу. Бальзакприбывает к Маргонну, гонимый именно такой жестокой необходимостью.Вдова Беше, выйдя вторично замуж, повинуется немилосердно деловитомусупругу; она добилась судебного решения, согласно которому Бальзак втечение двадцати четырех часов должен сдать ей два еще недостающихтома «Этюдов нравов» ин-октаво и уплатить по пятьдесятфранков пени за каждый просроченный день. Он собирается «задвадцать дней накропать для этой бабы ее тома», чтобы они невисели у него на шее. И если в дело вступает воля Бальзака, чудовсегда совершается. Он полагает, что должен сделать две вещи:
«Я обязан выполнить мой последнийдоговор и, кроме того, написать хорошую книгу».
Ему удается и то и другое. НикогдаБальзак не творит лучше, чем под влиянием необходимости. В течениенедели он придумывает сюжет «Утраченных иллюзий» и пишетвсю первую часть.
«Все мои силы были напряжены, яписал по пятнадцать часов в сутки. Я вставал вместе с солнцем иработал до обеда, не беря в рот ничего, кроме черного кофе».
Именно эта книга, написанная в страшнойспешке, становится его центральным произведением. Кажется, будтоБальзак неумолимым бичом выгнал наружу все, что пряталось в егосердце, выстроил перед собой свои самые сокровенные желания, самыепотаенные опасения и подверг их исследованию.
«Утраченные иллюзии»1– картина эпохи, исполненная такого реализма и такой жизненнойшироты, каких французская литература доселе еще не знала. И наряду сэтим это самый глубокий и беспощадный анализ собственной личности.Создав два образа в этой книге, Бальзак показал, чем становится и чемможет стать писатель, если он строг к себе и верен себе и своемутворчеству, и, наоборот, что станется с ним, если он поддастсясоблазну мгновенной и незаслуженной славы. Люсьен де Рюбампре –воплощение всего опасного для Бальзака, Даниэль д’Артез – егосокровенный идеал. Бальзак понимает двойственность своей натуры. Онзнает, что в нем скрыт поэт, исполненный творческой совести, дух,который стремится к достижениям, не идет ни на какое соглашение,отвергает любой компромисс и остается совершенно одинок средиокружающего общества. И в то же время Бальзак распознает в себе ивторую свою натуру: человека, любящего наслаждения, расточителя, рабаденег, который вновь и вновь поддается мелкому тщеславию и безоруженпротив всех соблазнов роскоши.
И вот, чтобы закалить себя, чтобысобственными глазами увидеть опасность, грозящую писателю, предающемусвое искусство ради мимолетного успеха, Бальзак в назидание себерисует такого литератора, который не сумел проявить стойкость и, разподдавшись искушению, уже не знает удержу. Его Люсьен де Рюбампре –фамилия его, собственно, Шардон, и, так же как Бальзак, он сампроизвел себя в дворяне, – юный идеалист с тетрадьюстихотворений (бальзаковский «Кромвель») –приезжает в Париж в надежде добиться успеха благодаря своему таланту.Счастливый случай приводит его в кружок юношей. Это бедные студенты,начинающие свой путь в мансардах Латинского квартала, готовые идти нажертвы ради своей миссии. Они и есть будущая элита Франции. Этодрузья Луи Ламбера: д’Артез – их поэт, Бьяншон – врач,Мишель Кретьен – философ. Все они пренебрегают мимолетнымуспехом ради грядущих деяний, которые поклялись совершить. БлагодаряДаниэлю д’Артезу – в его сильном характере и гордом терпенииБальзак представил свое лучшее «я» -Люсьена де Рюбампрепринимают в круг честных и чистых молодых людей. Но, вместо тогочтобы остаться верным духовному аристократизму своих новых друзей,Люсьен клюет на дешевую приманку. Он соблазняется возможностьюблистать среди родовитой знати Сен-Жерменского предместья. Люсьенжаждет быстрого успеха, он жаждет денег, восторгов, любви женщин,политического могущества, и, так как за стихи такой монетой неплатят, он продается журналистике.
Люсьен, как некогда Бальзак,проституирует свой талант ради легких, эфемерных, второпях написанныходнодневок. Он становится своим среди фабрикантов изящнойсловесности, он оказывается на побегушках у общественного мнения, онпревращается в сутенера и газетную содержанку. Он только один избесчисленных пузырей на литературном болоте, и хотя благодаря своиммимолетным успехам он вырастает в глазах общественного мнения, вдействительности все глубже и глубже погружается в трясину. Вобраввесь опыт, который ему дали годы рабского труда в газете, впитав всюгоречь, которую он познал, преследуемый ненавистью журналистскойклики, Бальзак вскрывает машину общественного мнения, парижскийтеатр, парижскую литературу – весь тот внутренне хрупкий мир, вкотором люди взаимно поддерживают друг друга и в то же время тайно ивероломно враждуют один с другим.
«Утраченные иллюзии»,задуманные лишь как фрагмент, в котором показан Париж и узкий круглюдей того времени, становятся всеобъемлющей картиной, годной длявсех времен. Это книга, полная гордости и возмущения,книга-предостережение. Она зовет не опошляться из нетерпения иалчности, но оставаться сильным и становиться все сильнее вопрекилюбому сопротивлению. Всегда, когда тучи собираются над головойБальзака, он в самом себе обретает подлинное мужество, и в моментвеличайших жизненных катастроф он создает свои наиболее искренние играндиозные творения.
XV. Путешествие в Италию
Этот катастрофический год описанБальзаком в его посланиях к г-же Ганской, описан с почти патетическимувлечением, с восторгом самобичевания. Процессы, иски, описьимущества, банкротства, нескончаемые тяготы, часы, проведенные втюрьме, и неисчислимые часы, проведенные в темнице творчества!

И все же невозможно отделаться отподозрения, что именно обилие подробностей, с которыми он составляетдля далекой приятельницы еженедельный бюллетень своих огорчений инеудач, рассчитано на то, чтобы скрыть от глаз ее нечто другое, и приэтом весьма существенное. Ведь удивительно характерно для чудовищной,единственной в своем роде жизнестойкости Бальзака, что именно в этомгоду, когда он и впрямь прошел огонь, и воду, и медные трубы и,вертясь в каждодневной сутолоке, умудрился создать пять подлинныхшедевров, он находит еще время, чтобы жить частной, интимной жизнью,и притом жизнью, исполненной самых неожиданных приключений. Нетничего обманчивей, чем автобиографические описания Бальзака. Еслибрать их на веру, то Бальзак предстанет перед нами как вечныйподенщик, который в редкие часы свободы, обессиленный, уходит в себя.А в действительности в недолгие промежутки, которые оставляют емутруды и заботы, он наслаждается жизнью, наслаждается беспечно ибезудержно, как и полагается такому расточителю и фантазеру. Нельзяпостичь Бальзака-человека, не зная его глубочайшей тайны: онпоразительно уверен в себе, несмотря на все житейские передряги, ипоразительно равнодушен ко всему, что принято называть судьбой илиударами судьбы. Нечто в нем – быть может, именно интимнейшая,сокровенная суть его души – с полным безучастием относится кбесконечным повседневным катастрофам и взирает на все эти бури стаким же напряженным и вместе с тем безучастным любопытством, скаким, стоя на незыблемом берегу, мы взираем на разгневанно бушующееморе. Твердая уверенность в том, что не позже чем завтра судебныеисполнители будут ломиться в его квартиру, чтобы взыскать несколькосот франков долгу, не помешает Бальзаку на те же самые несколько сотфранков, которые с него так настоятельно требуют и которых, кстати, унего в наличности вовсе нет, приобрести у ювелира совершенно ненужнуюбезделушку. В том самом 1836 году, когда сумма его долгов доходит доста сорока тысяч франков и ему буквально приходится одалживать наобед у своего лейб-портного или лейб-медика, неутомимый расточительзаказывает вдобавок к знаменитой «трости г-на Бальзака»,к этой увесистой палице, из которой мадам де Жирарден смастерилацелый роман, еще одну трость с набалдашником из носорожьей кости зашестьсот франков. А заодно уж он покупает золотой перочинный ножик засто девяносто франков, кошелечек за сто десять франков, цепочку зачетыреста двадцать франков – словом, приобретает целый набортаких предметов, которые скорее приличествуют кокотке, только чтовыпотрошившей заезжего набоба, чем «бедному мужику»,«подневольному труженику» и «завзятому аскету».Таинственная сила сопротивления, живущая в Бальзаке, требуетпостоянной компенсации. Чем больше он задолжал, тем необходимее емуиллюзия роскоши, и он создает ее, окружая себя дорогостоящимибезделушками. Чем тяжелее давят на него обстоятельства, тем вышеподнимается в нем (совсем как ртуть в барометре!) радость жизни. Чемтуже привязан он к бремени долгов, как лошадь к мельничному жернову,тем сильнее хочется ему вкусить радость существования. Без этойантитезы жизнь его лишилась бы смысла.
Благодаря этой антитезе она становитсяграндиозной. Вечное проявление вулканически обремененной стихии, лишьво взрывах и извержениях дающей волю своим страстям!
1836 год, пора его тягчайших кризисов,пора жарчайшего солнца и необузданнейших гроз, особо урожайный годроскоши и чувственности в жизненном вертограде Бальзака.
Мы более всего дивимся его безумносмелой, попирающей всякое правдоподобие страсти мистифицировать иувертываться от фактов, когда сравниваем его собственноручноежизнеописание, как оно представлено в письмах к Ганской, с егоподлинной биографией. Так, например, он сообщает своей «супругепо любви» в (благодарение господу!) чрезвычайно отдаленнуюВерховню, что он. дескать, собираясь вновь уйти в глубочайшееодиночество, кроме квартиры на улице Кассини, снял еще некую«мансарду», где он, недосягаемый даже для ближайшихдрузей, проводит дни и ночи в полном уединении, дряхлый, усталый,седовласый анахорет! «Эта келья не доступна никому, кроме моихродных», – пишет он недосягаемой возлюбленной.
В действительности же эта мансарда, этакелья, которую Бальзак якобы из сострадания снял у своего друга ЖюляСандо, оказывается роскошнейшей квартирой, ради украшения которойотшельник не жалеет затрат. Хотя на улице Кассини имелось вполнедостаточно мебели для четырех комнат, все заново заказывается набульваре Капуцинов, у дорогого обойщика Моро. Даже Огюст, преданныйслуга, получает новую ливрею, лазоревую, с алым жилетом, за которуюБальзак уплачивает, или, вернее, остается должен, триста шестьдесятвосемь франков. Венцом этой удивительной монастырской кельи являетсябудуар, достойный скорее «Дамы с камелиями», чемпрославленного писателя. Но именно нагромождение драгоценных вещей,изысканная чувственность красок особенно вдохновляют Бальзака, и,кстати, в «Златоокой девушке» он дает очень точноеописание этого пристанища сибаритов. «Будуар состоял как бы издвух половин: одна его половина представляла собой мягкий овал,другая – правильный квадрат. Там посредине одной из стенсверкал беломраморный золоченый камин. Вход в эту комнату вел черезбоковую дверь, скрытую богатой ковровой портьерой и находившуюсяпрямо против окна. В подковообразной нише стоял настоящий турецкийдиван, проще говоря, матрац, положенный прямо на пол, матрац широкий,как кровать. Этот диван в пятьдесят футов был обтянут белымкашемиром, украшенным черными и пунцовыми шелковыми кистями,расположенными ромбами. Спинка этого гигантского ложа нескольковозвышалась над грудой подушек с богатым узором, придававших ему ещеболее роскошный вид.
Стены будуара были обиты краснойтканью, с которой трубками, напоминавшими каннелюры коринфскойколонны, ниспадал индийский муслин. У потолка и над полом поверхэтого муслина шла пунцовая кайма с черными арабесками. Смягченныймуслином красный цвет стен казался розовым, и этот цвет любвиповторялся на оконных занавесях из индийского шелка, подбитых розовойтафтой и отделанных шелковой пунцовой и черной бахромой. Шестьпурпурных двусвечных бра, через равные промежутки укрепленных встене, освещали диван. Потолок, с которого свешивалась пурпурнаялюстра, украшенная матовой позолотой, сверкал белизной, оттененнойзолоченым карнизом. Ковер напоминал восточную шаль, являя взорам тотже рисунок, что и на диване, он вызывал в памяти поэзию Персии, гдеего выткали руки рабынь. Вся мебель была обита белым кашемиром счерной и пунцовой отделкой. Часы, канделябры – все было избелого мрамора и сверкало позолотой. Единственный стол, стоявший вэтой комнате, покрыт был тоже белой кашемировой скатертью. В изящныхжардиньерках цвели розы самых разных сортов и множество цветов –белых и красных».
Все это живо напоминает намдекораторский вкус Рихарда Вагнера, которого только среди этакогопышного вороха шелков и кашемира осеняло истинное вдохновение. НоБальзаку это убранство необходимо вовсе не для того, чтобы вызватьпоэтическое вдохновение – оно к его услугам за любым некрашенымстолом, – нет, оно нужно ему для значительно болеереальных надобностей. Когда он горделиво демонстрирует своему другуФонтанна эту роскошь, это «знаменитое белое канапе», унего, обычно столь скрытного, внезапно вырывается полусерьезноепризнание:
«Я приказал соорудить все это,ибо должен был принять даму из высшего общества. Настоящую даму! Длянее мне нужна была красивая мебель, ведь она к ней привыкла. И могузасвидетельствовать, что, пользуясь этим канапе, она отнюдь непроявила неудовольствия!»
Но даже если бы дотошный Фонтанне незанес тотчас же это признание в свой дневник, мы могли бы просто похарактеру нового жилья разобраться, в чем тут, собственно говоря,дело. Всегда, когда Бальзак наряжается во все новое и пытаетсяпревратиться в щеголя, – это верный знак, что он влюблен.Всегда, когда он меблирует новое сладострастное убежище, –это значит, что он ожидает возлюбленную. Его радости и его печаливсегда выражаются в крупных счетах.
Так, в свое время он купил экипаж инанял грума – это происходило именно тогда, когда он добивалсяблагосклонности герцогини де Кастри; для нее же было куплено егопервое канапе. Для г-жи Берни была меблирована и украшена спальня наРю де Маре, для г-жи Ганской он выписал себе в Женеву еще дюжинуперчаток и помаду, а собираясь отправиться в Вену, приобрелсобственную коляску. Итак, перед нами новый парадокс, вдобавок ковсем прочим. В том самом году, когда Бальзак дал обет вечной верностисвоей «супруге по любви», он влюблен в другую женщину,влюблен сильнее, чем когда-либо прежде. В том самом году, когда вовсех своих письмах он расписывает муки своего целомудрия, он вступилв иные, страстные, бурные отношения. Волшебно-гиперболизированныелюбовные послания к Единственной – послания, которые всепоколение читало затаив дыхание, написаны до и после интимных встречс другой.
С этой новой возлюбленной, котораяиграет в жизни Бальзака громадную, хотя и тщательно завуалированную изатушеванную роль, Бальзак, как это ни парадоксально, свел знакомствоблагодаря косвенному участию г-жи Ганской. Покидая Женеву, г-жаГанская вручила своему возлюбленному и предполагаемому супругурекомендательное письмо к графине Аппоньи, супруге австрийского послав Париже. И Бальзак, который при свойственной ему аристократомании,несмотря на всю свою занятость, всегда находит время для общения спринцессами, княгинями и графинями, тотчас наносит визит впосольство.
В 1835 году, на одном из великосветскихвечеров, он замечает женщину примерно лет тридцати, высокую полнуюблондинку исключительной красоты, непринужденную и явно чувственную.Дама без всякого жеманства позволяет любоваться своими обнаженнымиплечами, восхищаться собой и ухаживать за собой. Но не только красотаэтой женщины очаровывает Бальзака. В своих влечениях он тоже остаетсявечным плебеем. Его всегда занимает социальное положение.Аристократическая фамилия женщины значит для него гораздо больше, чемее личность. И достаточно ему услышать, что эта новая чужестранка некто-нибудь, а графиня Гвидобони-Висконти, чтобы воспылать! Висконтибыли герцогами Миланскими. Гвидобони – одно из знатнейшихаристократических семейств Италии. Следовательно, родословное древоэтих властителей эпохи Возрождения затмевает даже генеалогиюРжевусских. Движимый непреоборимой силой и мгновенно забывая всеприсяги и клятвы в вечной верности, Бальзак приближается к родовитойкрасавице.
Впрочем, при ближайшем рассмотрениивыясняется, что эта прекрасная чужестранка вовсе не урожденнаяграфиня и не итальянка. В девичестве ее звали Сара Лоуэлл, и онапоявилась на свет в Эол Парке близ Лондона в 1804 году. Происходитона из чрезвычайно странного, терзаемого сплином британскогосемейства, в котором самоубийства и необыкновенные страсти приняличуть ли не эпидемический характер. Ее мать, тоже прославленнаякрасавица, ощутив приближение старости, наложила на себя руки. Так жезавершает свой жизненный путь и один из ее братьев. Другой братпопросту спивается, младшая сестра страдает религиознымпомешательством. Но прекрасная графиня, единственная нормальная вэтом экзальтированном семействе, ограничивает свою страсть царствомЭрота. Внешне холодная англичанка, светловолосая и невозмутимая, онабез особых угрызений совести, но, впрочем, и без чрезмерного пафосасоглашается на любое приключение, которое кажется ей соблазнительным.При этом она склонна, очевидно, упускать из виду, что в лице графаЭмилио Гвидобони-Висконти обладает законным супругом; но тихий,скромный муженек-оригинал, с которым она обвенчалась во времякакого-то путешествия, нисколько не докучает ей своей ревностью.
Впрочем, своеобразные увлечения графаЭмилио Гвидобони-Висконти, к счастью, никогда не сталкиваются снесколько скандалезными страстями его прелестной жены. Чудак,достойный того, чтобы новый Э. Т. А. Гофман увековечил его в своихновеллах, он знает лишь одну подлинную возлюбленную, однувсепоглощающую страсть – музыку. Быть может, это и не к лицупозднему потомку великих кондотьеров, но почтенного графа хлебом некорми, только дай ему посидеть в каком-нибудь плохоньком театральноморкестрике среди других музыкантов, бедных, нищенски оплачиваемых, идай ему вволю попиликать на скрипке. У четы Гвидобони-Висконти, кромеих парижского и венского дворцов, есть еще дворец в Версале, и здесьграф Эмилио проводит за пультом все свои вечера. В какой бы город онми прибыл, этот идеальный дилетант просит как величайшей милостидозволения попиликать вместе с другими оркестрантами. Но это вечером,а днем он развлекается тем, что играет роль аптекаря. Ребяческиподражая средневековым алхимикам, он вдохновенно смешиваетвсевозможные зелья, наполняет ими бесчисленные склянки и наклеиваетна все эти бутылочки и флакончики преаккуратненькие этикетки исигнатурки. Светские обязанности кажутся ему нестерпимым бременем;лишь в тиши чувствует он себя хорошо. Словом, он отнюдь непреграждает дорогу возлюбленным своей красавицы супруги, напротив, ккаждому из них он относится весьма учтиво и благожелательно, ибо.если бы не они, разве мог бы он беспрепятственно предаваться своейлюбимой музыке?
Бальзак, который после г-на де Берни иг-на Ганского в третий раз имеет счастье встретить человека,полурыцарственно, полуравнодушно предоставляющего своей супругепринимать восторги знаменитого писателя, – Бальзак идет квожделенной цели со всей свойственной ему поспешностью и нетерпением.Вскоре все его свободные часы принадлежат исключительно семействуГвидобони-Висконти. Он посещает эту милую чету в Нейи, он выезжает кним в Версаль, он разделяет с ними ложу в Итальянской опере, и вапреле 1835 года (когда не прошло еще и трех месяцев после еговозвращения из Женевы) он сообщает, само собой разумеется, не своейверховной исповеднице г-же Ганской, а скромной и достойной всяческогодоверия Зюльме Карро:
«Уже несколько дней, как яподдался чарам совершенно восхитительной женщины. Я даже не знаю, какмне обороняться от них. Подобно бедным юным девушкам, я не нахожу всебе сил, чтобы отречься от того, что мне нравится».
Но графиня все еще колеблется, она ещене склонна поддаться натиску Бальзака. Правда, только что она далаотставку своему прежнему возлюбленному, графу Козловскому, чьимимолитвами подарила первенца своему меломану супругу, но она еще нерешила, не лучше ли ей сделать преемником князя вовсе не Бальзака, аграфа Лионеля де Бонваль, одного из роскошных львов парижского света.Что же касается Бальзака, то он тоже не вправе всей душой предатьсясвоему новому сумасбродству, ибо, хочешь не хочешь, романы нужнонаписать, победу над кредиторами нужно одержать, а кроме того, он нехочет терять другую свою возможность.
Г-жа Ганская благодаря посредничествурусских и польских друзей – Козловских, Киселевых и прочихдоброхотных осведомителей – проведала о внезапном приступемеломании у доселе довольно равнодушного к музыке Бальзака. Оназнает, что великий писатель променял не внушающую опасений ложуОлимпии Пелисье, возлюбленной Россини, на ложу Висконти, и, посколькуона преисполнена решимости играть в глазах потомков роль примадонны вжизни Бальзака, она обвиняет его в нечестности и в обмане.По-видимому, в самый миг их необыкновенной помолвки за спиной ещевполне живого и решительно ничего не подозревающего мужа онапотребовала от Бальзака неукоснительной верности.
Правда, она милостиво разрешает емупользоваться услугами «девочек, каких-нибудь девочек» –словом, обещает смотреть сквозь пальцы на его приключения, но,конечно, только если они будут совершенно незначительными и не будутказаться компрометирующими в глазах света. Она достаточно хорошознает Бальзака, чтобы представить себе, как он будет писать некоейграфине Гвидобони-Висконти столь же страстные, столь же пышные, стольже гиперболические письма, как и ей, г-же Ганской. А ведь онасчитает, что принесла жертву, которая обеспечивает ей монополию! Вконце концов Бальзаку не остается никакой другой возможностиуспокоить ее – нельзя ведь так, здорово живешь, отказаться отбудущей вдовы-миллионерши! – кроме как предпринятьфантастическую поездку в Вену, поездку, влетевшую ему в копеечку. Ивсе лишь затем, чтобы заверить г-жу Ганскую в том, что она однасамодержавная владычица его сердца. Затем наступает лето, и Бальзакпроводит его в Саше, отрабатывает свои авансы.
В августе 1835 года снова начинаетсябег взапуски с Лионелем де Бонваль за благосклонность прекраснойангличанки. Бальзак одерживает победу, становится возлюбленнымграфини Висконти, и, по всей вероятности (если только можно веритьподозрительно хорошо информированному анониму, накропавшему книгу«Разоблаченный Бальзак»), отцом того Лионеля РишараГвидобони-Висконти, который появился на свет 29 мая 1836 года –один из трех незаконных младенцев, не унаследовавших ни имени, нигения своего отца.
Графиню Гвидобони-Висконти, котораяцелых пять лет была его возлюбленной, всегда готовой на жертвыподругой и неутомимой помощницей в самые трудные минуты, графинюГвидобони-Висконти во всех жизнеописаниях Бальзака несправедливооттесняют на второй план. Впрочем, это случилось по собственной еевине. В жизни часто решающее значение имеет вовсе не то, как ктодействовал и поступал, а только – как он сумел представить своидействия. Графиня Висконти никогда не искала посмертной литературнойславы, и поэтому ее образ затенен несравненно более тщеславной, болеецелеустремленной и энергичной г-жой Ганской, которая с первых своихшагов добивалась роли «бессмертной возлюбленной» великогороманиста.
Бальзак не был бы самим собой, если бы,охваченный страстью, он не писал восторженных и полных обожанияпосланий также и графине Висконти. Но она не нумеровала их и нехранила в шкатулке, чтобы напечатать в будущем. Может быть, томупричиной была леность? А может быть, самовластная гордячка не желала,чтобы их интимные отношения стали сюжетом для сплетен и фельетоновпосле того, как они оба умрут? Как бы то ни было, она сразу жеотказалась от посмертной литературной известности, зато она всемсердцем, открыто и беззаботно отдалась живому Бальзаку.
Впрочем, тем самым она избавила себя отвсего, что так нас коробит и так удручает при ближайшем рассмотренииотношений г-жи Ганской к Бальзаку. Даже в разгар этой якобы великойстрасти неглупая и тщеславная аристократка непрестанно заботилась освоем положении в свете и о своем месте в истории изящнойсловесности. В течение целых двадцати лет г-жа Ганская всегдабоялась, как бы ее не скомпрометировал Бальзак или как бы она нескомпрометировала себя ради Бальзака. Разумеется, ей хочетсясохранить его расположение, удержать свое почетное место в его жизни,но только так, чтобы самой не давать ему тепла. Ей нужен Бальзак,возлюбленный, трубадур, но втайне – втайне, чтобы знатнаяродня, упаси боже, не проведала ни о чем. Она жаждет его писем, егорукописей, но только, ради всего святого, никакого шума, никакогоскандала. Тайком прокрадывается она к нему в отель, а в обществехолодно порицает экстравагантности этого странного г-на де Бальзака.Она разыгрывает перед г-ном Ганским роль верной супруги, в то жевремя предвосхищая свое вдовство, она обещает себя Бальзаку, толькобы удержать его возле себя, сделать из него своего вернейшегочичисбея. Она не решается расстаться со своим супругом и егомиллионами. Она не рискует ни граном своей безупречной репутации. Идаже, когда она, наконец, обретает свободу, она все еще не можетрешиться на мезальянс. В ее поведении всегда чувствуется умысел,расчетливость, мелочность, осторожность, и даже когда она даритБальзаку в Женеве свою любовь, она словно бросает ему милостыню, даеще нехотя, будто тотчас же раскаиваясь в ней. Она действует, словнодвижимая любопытством, а не желанием свободно, сознательно принестисебя ему в дар. И по сравнению с Ганской, которая превратила ихотношения в неискреннюю, холодную игру, преисполненную мелочнойревности, внешне безнравственная графиня Висконти кажется намблагородной и независимой. Как только она решила принадлежатьБальзаку, она отдалась ему безраздельно и страстно, – каксвидетельствует ее портрет в «Лилии в долине», –и ей глубоко безразлично, знает ли и болтает ли об этом «весьПариж».
Она появляется с Бальзаком в своейложе. Она поселяет его, когда он не знает, как спастись откредиторов, в своем доме. Она его ближайшая соседка в «Жарди».
Графиня Гвидобони вовсе не пытаетсяразыгрывать перед мужем мерзкую комедию супружеской верности. Графнисколько не ревнивец, а она, в противоположность своей далекойсопернице, не докучает Бальзаку мелочными придирками и бездушнойревностью. Она предоставляет ему свободу и посмеивается над егопохождениями. Она не лжет ему и не вынуждает его лгать так усердно,как по необходимости ему приходится непрестанно лгать другой. Она необладает и десятой долей богатства Ганских, но она множество разпомогает Бальзаку, то выдавая за него векселя, то снабжая егоналичными. Она настоящая возлюбленная, и в то же время она друг. Онаежечасно обнаруживает смелость, прямодушие, свободу, которымиобладает только женщина, не подчиняющаяся ни общественнымпредрассудкам, ни окостенелым обычаям и порядкам. Она свободно иоткрыто живет так, как ей повелевает чувство. Ее откровенность,естественно, приводит к тому, что и Бальзак не в силах держать ихотношения в тайне от г-жи Ганской. Быть может, ему удалось все-такиразвеять ее подозрения, что страстные любовные сцены с леди Дэдлей в«Лилии в долине» сочинены непосредственно после первыхвосторгов, пережитых им с прекрасной англичанкой, – «ужне поговаривают ли, что я написал портрет г-жи Висконти?» –пишет он г-же Ганской, якобы пораженный столь непостижимым коварствомсвета.
Но ведь он не может перехватить отчеты,которые польские и русские корреспонденты шлют из Парижа в Верховню,и корреспонденты эти излагают истинное положение вещей со всемиживописными деталями. Естественно, что на его голову начинают градомсыпаться «письма, исполненные сомнений и упреков». НоБальзак, все еще рассчитывая на посмертные миллионы г-на Ганского,очертя голову продолжает лгать, уверяя, что графиня-де толькоидеальная подруга, преисполненная поразительной преданности. Желаяуверить г-жу Ганскую в своей искренности, он поет изощреннейшиедифирамбы этой «дружбе, которая утешает меня во множестве моихпечалей». Он пишет г-же Ганской:
«Г-жа Висконти, о которой выупоминаете, одна из самых достойных женщин, она преисполненабесконечной, исключительной доброты. Нежная, элегантная и красивая,она помогает мне влачить бремя моей жизни. Она нежна и все жепреисполнена твердости. Она непоколебима и непримирима в своихвоззрениях и антипатиях. Она необычайно искренна в обхождении. Но снабыла не слишком счастлива в жизни. Вернее, обстоятельства, в которыхнаходятся она и граф, не вполне гармонируют с великолепным именем,которое они носят…»
Однако эти хвалебные гимны Бальзакпишет лишь для того, чтобы заключить их элегическим вздохом: «кнесчастью, я вижу ее чрезвычайно редко».
По-видимому, он знает, что г-жаГанская, черпающая информацию из куда более солидных источников, чемего письма, не вполне доверяет ему. Но, впрочем, это, быть может, нетак уж заботит его. Ибо сияние Полярной звезды в эти годы мало-помалумеркнет. Ведь она, уже недостижимая для него, светит за тысячи мильот Парижа, где-то у границы с Азией, кроме того, г-н Ганскийнеожиданно оказался на диво цветущим и долговечным. В истории живыевсегда торжествуют над мертвыми, а в любви – те, кто близко отнас, одерживают победу над находящимися вдали. А ведь графиняВисконти совсем рядом, молодая, красивая, страстная, чувственнаяженщина, всегда готовая распахнуть ему объятья и никогда ничем недокучающая. Все ближайшие годы он живет с ней подлинной своей жизнью,но в то же время сочиняет и описывает г-же Ганской – дляшкатулки и для потомства – свое воображаемое бытие.
Тщеславная Эвелина Ганская хочет бытьженщиной, понимающей Бальзака лучше, чем любая другая. Она желаетбыть его наставницей, его советчицей. И по уровню литературноговкуса, по силе критического суждения она, быть может, во сто кратпревосходит графиню Висконти. Но графиня Висконти лучше понимает, чтонужно Бальзаку-человеку. Она распознает и постигает первейшуюпотребность этого вечно затравленного, преследуемого, стонущего подбременем бесчисленных обязательств художника – его великуюпотребность в свободе. Она видела, что принес Бальзаку этотнесчастный 1836 год. Она видит, как он устал, как обессилен, какстремится к покою. И вместо того чтобы ревниво, как та, другая,держать его накрепко возле себя, она гениальным сердечным чутьемугадывает то единственное, что способно встряхнуть сейчас Бальзака ивернуть ему творческое настроение. Графиня устраивает ему путешествиев Италию, которого Бальзак после своего злосчастного приключения смадам де Кастри так страстно жаждет; путешествие, кстати сказать, небудет стоить Бальзаку ни гроша.
У графа Гвидобони-Висконти естьпретензии к итальянским властям по делу о наследстве его матери.Однако суммы, ему причитающиеся, нелегко взыскать. Абсолютнонеспособный к малейшему коммерческому усилию, блаженный меломан готовуже отказаться от борьбы за свои наследственные права.
И вот тут-то графиня находит илипридумывает хитроумнейшую комбинацию. Пусть Бальзак, их общий друг,чью энергию и деловитость граф, конечно, знает, отправится в Италию иурегулирует их финансовые дела. Добродушный супруг выражает своесогласие, и Бальзак, который только что возвратился из Саше и незнает, куда деваться от кредиторов, разумеется, приходит в восторг.Ему вручают нотариальную доверенность и, видимо, некоторую суммуденег на путевые расходы. Итак, он может в июле сесть в почтовуюкарету и отправиться в столь давно лелеемое им в мечтах своихпутешествие в «страну любви». Но этим не ограничиваетсявеликодушие графини Висконти. Она не сопутствует Бальзаку в этойпоездке. Понятно, ведь она всего месяц назад стала матерью ЛионеляРишара, которого, очевидно, следует считать залогом их любви. Но –самое удивительное и неожиданное свидетельство ее великодушия –она не возражает, чтобы ее возлюбленного в Италию сопровождал некийсмазливый юнец. Юноша с коротко остриженными черными волосами именуетсебя Марселем – прочие друзья Бальзака и слыхом о нем неслыхали! Единственный, кто может дать о нем справку, – этопортной Бальзака, Бюиссон. Совсем недавно Бальзак появился у неговместе с хорошенькой молоденькой брюнеткой и заказал для нее мужскойкостюм и серый редингот, которые на юной даме сидят как влитые ивесьма ей к лицу. Впрочем, не настолько, чтобы проницательный взор неразгадал ее принадлежность к прекрасному полу. Вместо того чтобыискать приключений в «стране любви», Бальзак при помощирискованного маскарада превращает свое путешествие туда в авантюру.
Эту новую свою возлюбленную вечнозанятый Бальзак, как и почти всех своих приятельниц и знакомок,выудил при помощи переписки. И опять-таки, как почти все егоприятельницы, она замужняя женщина, при этом, тоже как все, супругавесьма покладистого супруга. Г-жа Каролина Марбути – женакрупного судейского чиновника – скучает в Лиможе. И вот онапишет Бальзаку, присяжному поверенному всех разочарованных инепонятых француженок, романтическое письмо. Но у добровольногоадвоката тогда, в 1835 году, не оказалось времени, чтобы ответить ей.И она начинает искать замены. Идя по алфавиту – после «Ба»,«Бе» – она попадает, точь-в-точь как герцогиня деКастри, с Бальзака на Сент-Бёва, у которого встречает больше радушия.Он предлагает ей приехать в Париж, и она приезжает, красивая, пылкая,юная. К сожалению, оказывается, что сухой и напыщенный Сент-Бёв не вее вкусе. Его декламационные способности вовсе не помогают емудобиться успеха, когда он осыпает ее своими превыспренними сонетами.
И вот она снова пытается постучаться вдругую дверь, и Бальзак, который после своего успеха у г-жи Ганскойнаучился ценить молодых женщин, нисколько не разыгрывает ИосифаПрекрасного, оставаясь наедине с этой напористой женой Пентефрия1.Первое же свидание в пресловутом будуаре на улице Батай затягиваетсяна трое суток, и молодая цветущая особа настолько приходится ему повкусу, что он предлагает ей отправиться с ним в поездку по Турени. Наэто госпожа Марбути по различным причинам не может решиться. Но когдаБальзак, возвратившись из Саше, делает ей предложение отправитьсявместе с ним (на счет другой его приятельницы) в Италию, она свосторгом соглашается. Она будет сопровождать его, переодевшись радишутки пажом, ибо поездка в романтические края должна быть с самогоначала романтической.
Только один-единственный из парижскихдрузей оказывается свидетелем этой комедии с переодеванием. ЖюльСандо, пришедший на Рю Кассини, чтобы пожелать Бальзаку счастливогопути, видит, как в фиакре подъезжает молодая, коротко остриженнаядама и, превосходно ориентируясь на местности, поспешно поднимается вспальню писателя. Он еще улыбается про себя, отметив это новоеприобретение своего друга (ведь Бальзак на людях столь красноречивовосхваляет целомудрие как непременное предварительное условиетворческой производительности), но через несколько минут из той жекомнаты вдруг выскальзывает элегантный юноша в сером рединготе, схлыстиком в руке и, смеясь, спускается по лестнице, прихватив с собойсаквояжик, где лежит белье на неделю и, на всякий случай, дамскиенаряды, и мгновенно исчезает в недрах почтовой кареты. За ним, тяжелоступая, спускается Бальзак, радуясь, как мальчишка, своей удавшейсяшутке. Он усаживается рядом с юным пажом, и несколько минут спустякарета уже катится на юг, в сторону Италии.
Это многообещающее начало. В дороге изэтой проделки возникают, – на что, собственно, и надеялсяБальзак, – забавнейшие приключения. Путешественники решилипереночевать в монастыре, однако монахов отнюдь не вводит взаблуждение просторный редингот и разутюженные брюки юного Марселя, иони строго-настрого запрещают существу коварного пола переступитьпорог обители.
Юная нимфа нисколько не обескуражена, ив ближайшем альпийском ручье, прячась за многострадальным рединготом,принимает импровизированную ванну. Автор «Озорных рассказов»при этом приключении, конечно, не остается в накладе, и послеголовокружительно-быстрого переезда через Мон-Сенис молодая пара,или, официально, мсье де Бальзак со своим камердинером Марселем,прибывает в Турин.
Всякий разумный человек тотчас жепрекратил бы небезопасную комедию с переодеванием или, как и положенотайным возлюбленным, снял бы номер в какой-нибудь окраиннойгостинице, чтобы не привлекать к себе внимания. Но Бальзак любитдоводить все до крайности. Ничуть не стесняясь, велит он ехать влучший отель города, «Отель дель Эроп», которыйрасположен как раз против окон королевского дворца, и снимает длясебя и своего спутника расположенные рядом лучшие номера.
Само собой разумеется, на следующийдень «Гадзетта Пьемонтезе» сообщает о прибытиизнаменитого писателя. Тотчас же все аристократическое обществолюбопытствует увидеть Бальзака и его прославленную трость, успехкоторой, по его же словам, не менее велик, чем успех его творений, и«грозит принять уже всеевропейские масштабы». Лакеи иззнатных домов приносят ему приглашения, все взапуски стремятсяпознакомиться с Бальзаком. Благодаря посредничеству дружественныхаристократов Бальзаку для прогулки предоставляют даже лошадей изкоролевских конюшен. Бальзак, который никогда не мог устоять передвосторгами княгинь, графинь и маркиз, благосклонно принимаетприглашения пьемонтской аристократии. После того как ему месяцы игоды наносили визиты только засаленные и злобные кредиторы дасудебные исполнители, тщеславие его приятно щекочет тообстоятельство, что его принимают во дворцах, обычно недоступных длябуржуа, да еще со всеми почестями, словно заморского принца. Черт,его дернул ввести в эти чванливые палаццо свою переряженнуюпровинциалочку!
И тут происходит такой неожиданныйповорот сюжета, какого не придумал бы и сам Бальзак. Варистократических салонах немедленно узнают, что этот юный Марсель,подобно своему тезке из мейерберовских «Гугенотов», нечто иное, как переодетая дама, и так как никто не считает возможным,что Бальзак совершил невероятную дерзость, ввел какое-то никому неведомое легкомысленное создание во дворцы пьемонтской знати, товозникает удивительный слух. Известно, что коллега Бальзаказнаменитая Жорж Санд коротко стрижется, курит сигары и трубку, носитштаны и меняет своих возлюбленных, как перчатки. Недавно она побывалас Альфредом де Мюссе в Италии. Почему бы на этот раз ей не прибыть сОноре де Бальзаком? И вот бедная госпожа Марбути внезапно оказываетсяцентром всеобщего внимания. Господа и дамы окружают ее, болтают с нейоб изящной словесности, заранее готовы восторгаться ее остроумием ивсячески пытаются выклянчить у нее жоржсандовский автограф. Шуткастановится весьма неприятной даже для человека бальзаковскогокалибра, и писатель употребляет все свое присутствие духа иизворотливость, чтобы распутать эту запутанную шараду. Он по секретупризнается маркизу Феликсу де Сен-Тома в этом переодевании, конечнототчас же старательнейшим образом окутывая его высоконравственнымплащом. «Она доверилась мне потому, что знает, сколь всецело япоглощен иной страстью…»
Однако Бальзак чувствует, что поракончать, прежде чем шутка приобретет скандальный характер. Ондовольно удачно улаживает дела своих друзей – супругов Висконтии поспешно покидает город, где впервые в жизни был совершенносчастлив. Три недели без трудов, без пререканий с издателями, безкорректур, без кредиторов и завистливых коллег. Впервые в жизнисияющими глазами смотрит он на реальный мир, а не на призрак,выдуманный им самим. Одна из последних станций – Женева, городего судьбы. Здесь пренебрегла им герцогиня де Кастри. Здесь онпокорил г-жу Ганскую. Здесь, беззаботный и беспечальный, проводит онтеперь время с маленькой г-жой Марбути. Если хоть на миг поверить егописьмам к Ганской, то в Женеве он предавался только сладчайшимвоспоминаниям да меланхолически оплакивал Исчезнувшую.Действительность куда менее романтична, но зато гораздо болееприятна. Обычно Бальзак, в нетерпении снова приняться за работу,заставлял почтальонов до смерти загонять лошадей и проделывал путь отЖеневы до Парижа за пять суток. Теперь, когда его сопровождает юная ине склонная к патетическим сценам брюнетка, он едет домой целыхдесять суток, останавливаясь на ночлег во всех городах на пути. Иедва ли можно предположить, что эти ночи были посвящены исключительносентиментальным и меланхолическим раздумьям о далекой Полярнойзвезде.
21 августа Бальзак возвращается вПариж, и волшебной поре сразу приходит конец. На дверях налепленыярлыки судебных исполнителей, на столе стопами лежат неоплаченныесчета. Едва переступив порог, он узнает, что Верде, его издатель,обанкротился. Все это не повергает Бальзака в особое изумление. Онзнает, и ему еще не раз придется узнать, что за каждый глотоксвободы, который он позволяет себе, его еще безжалостней будет душитьрука судьбы. Но тут под стопой безразличных или докучливых писемобнаруживается конверт с траурной каймой. Александр де Берниизвещает, что его мать, г-жа Лаура де Берни, скончалась 27 июля. И,читая письма Бальзака, нельзя не почувствовать, как глубоко, какискренне потрясла его эта весть.
Он много месяцев был готов к этойутрате. Еще перед отъездом из Парижа он посетил Дилекту. Она была ужетак слаба, что даже не могла радоваться тому, что в образе мадам деМорсоф из «Лилии в долине» он перед всем миромзасвидетельствовал свою благодарность к ней. Но все-таки ониспытывает ужасный стыд, боль. Он так беззаботно и так веселоразъезжал по Италии с этой никчемной Каролиной Марбути в то самоевремя, когда г-жа де Берни была на смертном одре! А его не было у еепостели, и он не слышал ее последних слов. Быть может, он, ничего неподозревая, шутил и смеялся в каком-нибудь туринском салоне в тотсамый час, когда тело женщины, любившей его прежде и больше, чем вседругие, предавали земле.
Уже через несколько дней Бальзакпокидает Париж и уезжает, чтобы посетить ее могилу. Некоепредчувствие говорит ему, что закончилась целая эпоха его жизни и чтовместе с этой женщиной он похоронил и собственную свою молодость.
XVI. Год перелома
Кончина госпожи де Берни – однаиз величайших утрат в жизни Бальзака. Его Избранница, его истиннаямать! Она воспитывала его, опекала, она научила его любить и верить всвое призвание, и вот ее нет в живых, она не может уже уберечь его отбед, защитить, ободрить. И пусть у него теперь две возлюбленные –далекая на Украине и близкая на Елисейских полях, он одинок. Никогдав жизни он не был еще так одинок. Нечто новое пробуждается в немпосле этой кончины, некое чувство, которого этот самоуверенный,жизнерадостный человек никогда прежде не ведал: страх –таинственный, непостижимый, многоликий страх. Боязнь, что у него нестанет сил завершить задуманный им чудовищный труд, боязнь умеретьслишком рано, упустить за бесконечной работой настоящую жизнь. «Чтосделал я с собой, как и для чего живу я?» – спрашиваетсебя Бальзак. Он стоит перед зеркалом: седые волосы, целая прядь вуже сильно поредевшей гриве – вот они, следы забот икаждодневной борьбы, злосчастной гонки от книги к книге. Желтые,болезненно-дряблые щеки, двойной подбородок, обрюзгшее тело –вот он, итог бесконечных ночей за плотно сдвинутыми шторами, долгихбдений за рабочим столом, недель, проведенных в им же созданнойтюрьме – без воздуха, без движения, без свободы. Семнадцать летдлится эта жизнь, день за днем, месяц за месяцем, – десятьтысяч, сто тысяч исписанных страниц, пятьсот тысяч гранок, книги иснова книги, а что достигнуто? Почти ничего, во всяком случае,недостаточно для него, для Бальзака! «Человеческая комедия»– творение, которое должно стать таким же всеобъемлющим ивеликим, как соборы Франции, – еще только начата.Возведено лишь несколько контрфорсов, еще не выведена сводчатаякровля, еще не поднялась ни одна из стрельчатых башен, которые должныустремиться в небо! Сможет ли он когда-нибудь завершить свой труд? Неотмстится ли ему хищническая разработка собственных богатств, которуюон ведет вот уже долгие годы? Уже не раз слышалось ему тихое зловещеепотрескивание в раскаленной машине, уже не раз терзали его нежданныеприступы головокружения, внезапная усталость, после которой он впадалв мертвый сон. А тут еще появились желудочные спазмы, вызванныезлоупотреблением черным будоражущим кофе. Разве не самое времяостановиться и жить, как живут все люди? Отдыхать, наслаждаться,позабыть о своем неумолимом творчестве, об этом вечном творчестве, обэтом непрестанном созидании – не из кирпичей, а из себя, изсобственной плоти и духа, покуда другие, счастливые, беззаботные,впивают жизнь и наслаждаются ею? Кто отблагодарил его за все: забезграничное самопожертвование, за яростное самоотречение, кроме той,умершей? Да и что принесла ему его работа? Немного славы, о нет,пожалуй, много славы. Но зато сколько вокруг ненавистников, сколькозлобствующих, сколько ненужных тягот! А кроме того, работа непринесла ему самого важного, существенного, вожделенного – онане принесла свободы и независимости. Семь лет назад он начал всесначала. У него было тогда сто тысяч франков долгу, и он работал задесятерых, за двадцатерых, лишая себя сна, не щадя своих сил. Оннаписал тридцать романов. Но разве бремя сброшено? Нет, оно сталотолько в два раза тяжелее. Что ни день, он должен вновь и вновьпродавать себя издателям и газетам, карабкаться по винтовой лестницена пятый этаж к замызганным ростовщикам – должен, дрожа, каквор, убегать от судебных исполнителей. Стоит ли трудиться, еслититанический труд не приносит свободы? На тридцать седьмом годужизни, в этот год перелома, Бальзак постигает, что все идет не так,как надо, что он слишком мало наслаждался и всю жизнь отдал работе –тщетной работе, ибо все его пылкие желания так и не исполнились.
«Жить по-иному!» –восклицает он, и внутренний голос призывает его не давать «женщинамиздалека» очаровывать себя, а наслаждаться их мягкимчувственным телом! Не торчать вечно за письменным столом, апутешествовать, странствовать, чтобы перед усталыми глазами сменялисьвсе новые и новые образы. Надо опьянять наслаждением усталую душу,разорвать каторжные цепи, отшвырнуть их. Довольно лихорадочной гонкии непрестанного стремления вперед – пора вдохнутьблагорастворенный воздух праздности! Только бы не состаритьсяпреждевременно, не дать превратностям судьбы истерзать себя! Убежать,ускользнуть и прежде всего разбогатеть – как можно быстрее,любым способом, только не беспрерывным писанием, писанием и писанием!Бальзаку тридцать семь лет, и его обуревает неведомая, дерзкая идикая жажда жизни – жажда, которой он еще никогда не знал.
После первой победы над г-жой Ганской внем, прежде устремлявшем всю свою страсть лишь на творчество, впервыепо-настоящему пробудилась чувственность. Приключение следует заприключением. В этот год он сводит знакомство с большим числомженщин, чем за все предшествующее десятилетие. Наряду с графинейГвидобони-Висконти маленькая Каролина Марбути, а кроме того, юнаябретонская дворянка Элен де Валетт. Некую Луизу он пытается привлечьк себе привычным путем – перепиской. Он становится завсегдатаемроскошных ужинов, где знаменитейшие парижские кокотки, прототипы егоТорпилль и Акилины, не скупятся на приманку и ласки.
Глаза его увидали лазурное небо Италии,мозг его несколько недель пребывал в блаженной праздности, и скуднойкажется ему работа, которая прежде была для него всем.Путешествовать, жить, наслаждаться – вот что стало теперьжадной мечтой Бальзака. Ему не нужно ни работы, ни славы. Лишьтеперь, когда холодная тень коснулась его сердца, в нем впервыепрорвалась потребность в радости, ласке, свободе.
К чести графини Гвидобони-Висконти, онапонимает эту потребность Бальзака, и, вместо того чтобы цепями из розприковать к себе своего возлюбленного, она дает ему возможность всепод тем же предлогом отправиться вторично в Италию. Графиня знает,что в Париже у него нет спасения от кредиторов. Судебные исполнители,которые месяцами тщетно искали его на Рю Кассини, разнюхали, наконец,тайну квартиры на Рю де Батай, и Бальзаку приходится перебраться вмеблированные комнаты на Рю де Прованс. Там уже тоже рыщут,разыскивая его, вездесущие рассыльные из суда, и графиня видит, какон измучен, как он устал от этой вечной борьбы. Она понимает, чтозатравленному Бальзаку необходима хоть самая короткая передышка. Онане школит его, не досаждает ему ревностью, она дарит ему то, в чемэтот неисцелимый больной нуждается куда больше, чем в самых лучших, всамых благих советах: она дарит ему возможность несколько месяцевпобыть наедине с самим собой, почувствовать себя свободным ибеззаботным.
Графа снова побуждают уполномочитьБальзака окончательно урегулировать финансовые дела семьи Висконти, и12 февраля 1837 года писатель переезжает Альпы, на этот раз водиночестве, ибо он уже давно устал от чрезмерной назойливости мадамМарбути. А Теофиль Готье, который намеревался сопровождать его,вынужден в последнюю минуту отказаться от поездки. Только шесть дней,проведенные в почтовой карете, поездка через Тессин, мимо панорамыбожественных пейзажей – и все заботы растаяли в солнечнойлазури! Гениально восприимчивый и впечатлительный Бальзак столь жегениально легко умеет забывать обо всем на свете. И, разумеется, онначисто забыл о долгах и заботах, об обязательствах и неприятностях втот самый миг, как он вышел из кареты у подъезда миланской гостиницы«Прекрасная Венеция». Да, здесь он не тот, что дома! Ведьна чужбине он больше не г-н Оноре де Бальзак, обязанный по приговорусуда и под угрозой заточения в долговую тюрьму уплатить столько-то истолько-то франков тут и столько-то и столько-то – там. Он невечный должник, вынужденный ускользать через черный ход, когда спарадного к нему стучатся рассыльные из суда. Здесь он знаменитыйписатель, о чьем приезде почтительно сообщают газеты, и не проходит идвух часов, как он уже сенсация всего города.
Графиня Маффеи отправляется с ним напрогулку. В ложе князя Порциа он с сестрой князя, графинейСансевериной, присутствует на спектакле в театре «Ла Скаля».Княгиня Бельджойозо и маркиза Тривульцио приглашают его к себе. Всепрославленные, громкие, увековеченные в истории фамилии Италиипреклоняются перед его именем, и австрийские военные власти балуютего ничуть не меньше. Губернатор приглашает его отобедать,командующий войсками отдает себя в его распоряжение; первый скульпторМилана, Путинатти, добивается, как чести, дозволения изваять с негостатуэтку, и Бальзак презентует ее отнюдь не г-же Ганской, а графуВисконти. Юный князь Порциа осыпает его подарками и подчиняется егожеланиям и велениям. Можно представить себе гордость и счастьеБальзака, неисцелимого плебея, когда в ответ на просьбы доподлинныхкнязей и княгинь он ставит свою подпись в альбомах миланской знати, ане на векселях и долговых обязательствах, как то было в Париже.
Куда сдержанней ведут себя литераторы,которых несколько уязвляет культ чужеземца и имена которых знакомыБальзаку разве понаслышке. Встреча с Мандзони1протекает не совсем удачно. Автор «Отца Горио» беседует створцом «Обрученных» (поскольку он не читал этогошедевра) лишь о самом себе. Впрочем, за всеми осмотрамидостопримечательностей, визитами и празднествами Бальзак отнюдь незабывает о цели, ради которой он приехал. Он должен урегулироватьдело о наследстве графа Висконти, и поскольку писатель знает толк вфинансах, – разумеется, если речь идет не о собственныхего деньгах, – ему удается урегулировать все самымжелательным образом. И так как на этот раз ему все улыбается, то онвынужден – и именно для завершения своих хлопот –отправиться в Венецию. Тот самый город, который он мечтал посетитьсперва с герцогиней де Кастри, потом с г-жой Ганской, –город его «Фачино Кане» – призывает его теперь.
Первый день приносит разочарование.Венеция лишена красок. Она в тумане, идет дождь, падает снег. Но спервым же проблеском солнца в Бальзаке пробуждается вся еготворческая страстность. Он наделен единственной в своем родеспособностью воспринимать и впитывать новые впечатления. И сейчас онходит повсюду и видит все: музеи, церкви, дворцы, театры, и ничто такне доказывает его великолепное умение вживаться в окружающуюобстановку, как то, что за несколько мимолетных дней он впитал в себяатмосферу, историю, обычаи, душу города. Всего только девять сутокпроводит Бальзак в Венеции, половину из них он посвящает делам ивизитам. И все-таки, хотя о Венеции написаны тысячи романов и десяткитысяч новелл, ни один писатель – ни Байрон, ни Гёте, ниСтендаль, ни д’Аннунцио – не изобразил Венецию с такойослепительной и проникновенной силой, как Бальзак в своей новелле«Массимилла Дони», в новелле, которая является одним изсовершеннейших образцов литературного истолкования музыки.Непостижимо, как мог беглый взор схватить самое существенное, как могчеловек, который знал лишь несколько слов по-итальянски, найти такоеобразное и обобщенное выражение, чтобы передать возвышеннуючувственность Италии. Вновь и вновь убеждаемся мы в том, что дляБальзака «смотреть» означало проникать, познавать неизучая; познавать как бы посредством магии.
Эта неделя в Венеции, которую позднееон так замечательно увековечил в своей новелле, была кульминационнойточкой его итальянского путешествия. Он возвращается снова в Милан,но здесь его ждет уже гораздо более холодная встреча. Оказывается, наодном из приемов в Венеции он, будучи в прекрасном настроении,добродушно и легкомысленно наболтал с три короба всякой чепухи. Даеще по скверной своей привычке, которая и в Вене произвела неприятноевпечатление, он слишком уж много говорил о презренном металле, освоих гонорарах и долгах и, что было уж совсем нетактично,пренебрежительно отозвался о Ламартине и о Мандзони. Кто-то изприсутствующих писателей поспешил немедленно сообщить непочтительныйотзыв Бальзака о Мандзони в миланскую газету. И миланцам непонравилось то, что писатель так плохо отплатил им за гостеприимство.Поэтому Бальзак счел нужным как можно скорей уехать из Милана. Однакопосле первой неудачи его ожидает вторая.
В Генуе, откуда он намеревался проехатьчерез Ривьеру в Ниццу, власти, опасающиеся какой-то эпидемии,задерживают его в карантине. Это как будто лишь мелкая неприятность,но из нее разовьется другая, и при этом куда более серьезная. Мы незнаем, почему он изменил свое намерение и направился не в Париж, а вЛиворно и оттуда во Флоренцию. Только 3 мая, после почтитрехмесячного отсутствия, Бальзак возвращается в Париж. Целых тримесяца он, впервые в жизни, не написал ни единой строчки, не читалкорректур, не прикасался к перу. Он вкушал только радость бытия, онвпитывал впечатления и наслаждался жизнью.
Дилижанс приближался к парижскойзаставе. Роковое мгновение наступило. Бальзак знает, что ждет егопосле недель «блаженного ничегонеделания». Он знает, чтостопы неоплаченных счетов громоздятся на письменном его столе, что унего описали тильбюри и все, что только было возможно; что он все ещене закончил «Банкирский дом Нусингена» и «Выдающуюсяженщину», за которые уже получил аванс, что пятьдесят тысячфранков, которые перед его отъездом ему обещал его новый издательБоэн, все равно не попадут ему в руки. Но и это еще не все. Послебанкротства Верде, его прежнего издателя, оказались опротестованнымии векселя, легкомысленно выданные Бальзаком; и кредиторы настаиваютна аресте. Если его только сумеют изловить, то Бальзак, вчерашнийгость принцев, князей и маркизов, угодит в долговую тюрьму.
Поэтому самое главное – статьнеуловимым.
У Бальзака теперь три квартиры: одна наРю Кассини, покамест еще на его имя, но ему удалось вывезти из неемебель; вторая – на Рю де Батай, на имя мнимой вдовы Дюран и,наконец, еще третья – временное убежище на Рю де Прованс.
Но подобно тому как после пятнадцатилет войн австрийские и прусские войска изучили тактику Наполеона, таккредиторы изучили, наконец, все уловки Бальзака. Никакие пароли иотзывы уже не служат ему защитой, и Бальзаку, владельцу трех квартир,фактически негде приклонить голову. Знаменитейший писатель Франциивынужден прятаться, как беглый каторжник, и он охотно променял бысвою громкую славу, от которой он так щедро вкусил в Италии, наабсолютную безвестность. Даже бежать к преданной чете, к супругамКарро, во Фрапель, где к его услугам всегда комната, и то слишкомопасно. Еще прежде, чем он влезет в дилижанс, властям предержащим ужестанет известно о скором его прибытии. В отчаянии обращается он ксвоему прежнему секретарю по «Кроник де Пари», к молодомуграфу Беллуа, и умоляет его предоставить ему «комнату,местонахождение которой должно оставаться в полной тайне, хлеб иводу, немного салата с бараниной да чернильницу и постель».
Никаких шелковых занавесей, никакихпарчовых диванов, никаких перочинных ножичков с золотой насечкой,никаких тростей с набалдашником из кости носорога стоимостью всемьсот франков. Лишь стол для работы да постель для сна. Стрелкичасов переставлены на пятнадцать лет назад, к временам мансарды наулице Ледигьер.
Но по каким-то причинам Беллуа не можетпредоставить ему убежище. И в это страшное мгновение его сноваспасает верная подруга, графиня Гвидобони-Висконти.
Графиня несравненно отважнее г-жиГанской, которая и в пятьдесят лет все еще будет бояться того, «чтоскажет свет». Она поселяет своего возлюбленного в собственнойквартире на Елисейских полях, 54, и он вынужден подчинитьсямонастырскому режиму. Он не смеет выходить из дому, он не долженпоказываться гостям и знакомым, и, лишь соблюдая величайшуюосторожность, он может, прячась за тяжелыми портьерами, броситьвзгляд на парижскую весну. Но монашеская келья не пугает Бальзака, вособенности когда в нее ведет дверь прямо из спальни его прекраснойвозлюбленной. С необычайным жаром набрасывается Бальзак на работу.Меньше чем за два месяца заканчивает он «Банкирский домНусингена», «Выдающуюся женщину», последние«Озорные рассказы» и пишет вчерне новеллу «Гамбара».Едва ли еще когда-либо неоплаченные векселя и назойливые кредиторыоказывали более вдохновляющее воздействие на продуктивностьлитературного творчества; и, по-видимому, Бальзак, для которогозаботы и долги существуют только, пока они его допекают, продолжал быи дальше творить в наилучшем расположении духа. Ио однажды судебныеисполнители постучались у дверей этого неприкосновенного убежища. Каквсегда, Самсона предала Далила. Одна из предшественниц графиниВисконти, быть может не взятая вторично в Италию Каролина Марбути, иззависти к сопернице, которая держит такого постояльца в своемсемейном доме, сообщила в полицию о местопребывании Бальзака. И вотсудебные исполнители вторгаются в салон графини Висконти и ставятперед писателем ужасную альтернативу – либо немедленная уплатадолга, либо переезд в долговую тюрьму. И снова его спасаетвеликодушие графини Висконти. Графиня отнюдь не богата, но она тут жеуплачивает долг, и судейские вынуждены убраться восвояси. Однако, кдосаде Бальзака, выкуп возлюбленного не остается тайной.
Из «Судебной газеты» этащекотливая подробность просачивается и в другие газеты, и Бальзак,который все еще продолжает бессмысленную игру и старается представитьсебя г-же Ганской через тысячу разъединяющих миль несчастным иодиноким, вынужден сообщить ей:
«Субъекты, которые обязаныотводить должников в тюрьму, разыскали меня. Я пал жертвойпредательства, и мне больно, что я скомпрометировал хозяев, стольвеликодушно предоставивших мне убежище. Не желая идти в тюрьму, ядолжен был, не сходя с места, заплатить долги по делу Верде и былвынужден обременить моих друзей, которые сами предложили мне деньги».
Естественно, он не рискнул назватьсвоей ревнивой корреспондентке имени своей спасительницы. Вотношениях Бальзака и графини Висконти мужество и великодушие былитолько на ее стороне.
Женщины всегда спасают Бальзака отвеличайших бедствий. Теперь, когда долги – по крайней мересамые неотложные – уплачены, он может с поднятой головой и ниот кого не прячась вернуться в свое давнишнее убежище, туда, где онпривык работать. Он может вернуться к Маргоннам, в любимую Турень.Там никто не докучает ему своей назойливостью, да и пребывание удрузей ничего ему не стоит.
И снова, как бы в ответ на все тяготы,хлопоты и жизненные передряги, он создает шедевр – «ЦезарьБирото». Да и какой сюжет мог бы прийтись ему больше по душе,ему, только что спасенному от долговой тюрьмы, чем одиссея должника,который против собственной воли, из одного легковерия, запутывается вспекуляциях и подвергается затем травле, мучениям и оскорблениям состороны бесчисленных адвокатов, кредиторов и судейских?
Все, что в последние годы Бальзакиспытал на собственной шкуре – напрасные обивания порогов впоисках кредита, измену друзей, неумолимую власть векселя и долговойрасписки, сатанинскую злобу денег, которые мстят каждому, кто неслужит им всей душой, – все воплотилось в великомбуржуазном эпосе. В эпосе о той среде, которую не изобразил еще никтово всей французской литературе.
История совершенно заурядногобанкротства, постигшего мелкого буржуа, резко контрастирует сграндиозными и нередко гиперболизированными событиями, описанными вроманах Бальзака, и сообщает еще большую правдивость и полноту томумиру, который изображен в «Человеческой комедии».
Так еще раз удается ему перевоплотить ввеликолепные образы все, что еще вчера его угнетало.
Свободный, радостный и поздоровевший,Бальзак возвращается осенью в Париж.
XVII. Сардинские серебряные рудники
Годы 1836 и 1837 были тяжелыми,катастрофическими годами в жизни Бальзака. И если бы к нему вообщебыла применима обычная мера, то 1838 год непременно должен былпринести перелом.
Летом графиня Висконти покрыла егосамые неотложные долги. За «Цезаря Бирото», которого оннаписал в течение двух месяцев, его вознаградили весьма щедро.Писатель никогда еще не получал столь высокого гонорара. Двадцатьтысяч франков наличными уплатили ему за одно только правоопубликовать роман в газете. В ту пору, когда деньги были гораздодороже, а налогов и вовсе не было, двадцать тысяч франков былипоистине огромной суммой. Бальзак котируется так высоко, что, еслиучесть его беспримерную трудоспособность и огромный запас еще неопубликованных материалов, он легко мог бы заработать от шестидесятидо ста тысяч франков в год. Живя вполне комфортабельно и работая безвсякой спешки, он прекрасно может в течение двух лет освободиться отвсех долгов. Едва ли была у него когда-либо лучшая возможность, чемтеперь, чтобы ввести, наконец, сваю жизнь в колею. Романы его скаждым годом становятся доходнее, готовится к печати большое собраниеего сочинений, и прославленное имя Бальзака становится именемевропейским.
Но такова уж его природа. Он вовсе нежаждет порядка. И именно тогда, когда небеса начинают проясняться,он, из чувства, быть может неосознанного, но извечно емусвойственного, из чувства противоречия, ухитряется навлечь на себяновые бури. Корабль его уже готов войти в мирную гавань, но тут онменяет курс и устремляется опять в бушующее море. Именно в тот самыйгод, когда жизнь его как будто начинает упорядочиваться, онокончательно расстраивает ее двумя чудовищными сумасбродствами.

Сумасбродства Бальзака обладают однойтипичной для него особенностью, а именно – истоки их всегдасовершенно разумны. Все его предприятия построены на реальных,здоровых и ясных наблюдениях. В основе их лежит правильный и точныйрасчет. Печатня и наборный цех были, как доказали преемники Бальзака,весьма доходным предприятием. «Кроник де Пари»,издаваемая столь блестящими сотрудниками, могла бы стать одной извлиятельнейших парижских газет. Но все дела, а часто и книги Бальзакапортит одно роковое обстоятельство – нетерпеливый до страсти истрастный от нетерпения, он сразу же все доводит до крайности иникогда не в силах удержаться в разумных границах. Довести все доразмеров грандиозного – эта величайшая сила Бальзака,проявляющаяся в его романах, становится роковой, как только онпереходит к практическим начинаниям, как только поэт вступает в миртрезвых, а порою и мелочных расчетов.
Новое предприятие Бальзака в основесвоей тоже логично. Оно возникло в результате честного и вполнепонятного стремления художника обеспечить себе, наконец, вожделенныйпокой. Годами влечет его извечная мечта всех творческих натур:скромный, уединенный домик на лоне природы, где, не тревожимый никем,поэт может всецело предаться осуществлению своей сокровеннойзадачи, – словом, нечто вроде виллы Делис Вольтера,Монморанси Жан Жака, Воклюза Петрарки. Париж был хорош для художникав его юные годы, пока он мог жить там, еще неизвестный и незаметный,наблюдая за окружающей жизнью. Теперь же, когда наблюдают за нимсамим, когда каждая мелкая подробность его частной жизни становитсядостоянием прессы, когда журналисты и кредиторы вырывают друг у другаручку звонка на дверях его квартиры, Бальзак чувствует, что еголичная свобода стеснена, что его творческая сосредоточенностьнарушена. Итак, стоит ли продолжать жить в Париже?
Прошли времена, когда он вынужден былобивать пороги редакций. Подобно королям Франции, которые управляютстраной из Блуа и Версаля, он тоже может господствовать над прессой ипубликой из своего приятного далека. А кроме того, он устал каждоелето гостить то у Маргоннов, то у Карро, то у разных других друзей.Как любому крестьянину, как любому рантье, Бальзаку хочется (ведь емууже тридцать восемь!) иметь собственный скромный маленький домик.Давным-давно собирался он приобрести такой сельский дом, «ЛаГренадьер» в Турени, постоянно там жить и работать, неотказываясь, впрочем, и от своей парижской квартиры. Но ему ни разуеще не удавалось наскрести необходимые средства. Теперь же Бальзакстал бережлив и изменяет прежнее свое решение (кстати сказать, всеего самые безумные эксперименты всегда начинаются с попытки сократитьсвой бюджет). Стоит ли иметь дачу на лоне природы и при этом квартирув Париже? Не лучше ли, не дешевле ли подыскать себе домик где-нибудьв окрестностях Парижа, в какой-нибудь живописной сельской местности,и жить там круглый год, вдали от докучных притязаний столичныхобитателей? А в то же время он будет находиться достаточно близко кПарижу и иметь возможность в любое мгновение съездить туда по деламили развлечься.
Бальзаку не надо долго напрягать своюпамять, чтобы найти подходящее место. Память у него поистинедемоническая, и до конца дней своих помнит он о каждом холме и окаждом строении, которые хотя бы на миг приковали к себе еговнимание. Он много раз ездил в Версаль – сперва к герцогинед’Абрантес, потом к графине Висконти – и тогда-то ему иприглянулась долина вокруг Севра и Вилль д’Авре. Здесь, как емукажется, можно обрести «свежую тень, аромат и зеленьшвейцарской долины». Как чудесно после утомительной работыглядеть с холмов на серебряную, извивающуюся как змея Сену, наширокую панораму, а вокруг тебя только виноградники, сады и поля! Ипри том он будет рядом с Парижем, с этим Парижем, стать властелиномкоторого он некогда поклялся. Построить загородный домик без всякойроскоши, домик, как бы созданный для работы, и к тому же недорогой. Изабыть раз навсегда о ежеквартальных взносах арендной платы.
Как всегда, Бальзак принял решениемгновенно. И он пишет г-же Ганской, что начинает подыскивать себе вэтой «неприметной деревеньке» «простенькую хижину».В сентябре 1837 года он подписывает контракт с супругами Вале,согласно которому Бальзак приобретает за четыре с половиной тысячифранков участок в восемь аров и двадцать восемь сентиаров вместе смаленьким домиком и службами. По бальзаковским масштабам, весьмаскромная сделка и к тому же вполне разумная с чисто деловой точкизрения. Для человека, зарабатывающего от пятидесяти до восьмидесятитысяч франков в год, приобрести столь удобно расположенный участок неслишком обременительно. Пройдет неделя, много – две, расходыбудут покрыты, и исполнится давняя и заветная мечта.
Но едва только Бальзак прикасается кденьгам, как в дело вмешивается некий демон, тот самый демон, которыйвынуждает игрока удваивать свои ставки, учетверять, удесятерять. Неуспел еще Бальзак стать счастливым обладателем собственного клочказемли, как оказалось, что ему этого мало. Каким-то образом он узнал,что проектируемая железная дорога Париж – Версаль пройдетсовсем рядом, Севрский вокзал будет расположен бок о бок с егоучастком. Тотчас же Бальзак говорит себе, – опять-такипроявляя правильное чутье, – что земельные участки вблизиэтого вокзала в ближайшее время должны подняться в цене.Следовательно, нужно покупать земельные участки! И Бальзак жадно испешно скупает, разумеется теряя при этом всякую меру, соседниеучастки у крестьян и мелких землевладельцев, которые быстро смекают,что этот нетерпеливый толстяк готов без долгих разговоров заплатитьим любую цену. Несколько недель спустя Бальзак, успев уже позабытьсвою мечту о скромном маленьком домике, воображает себя обладателемпрекрасного фруктового сада, хотя он не дал себе труда осмотретьместность и посоветоваться со специалистами. Словом, приобретено ужесорок аров земли и уплачено восемнадцать тысяч франков, но не заложенеще ни один камень, не посажено ни одно деревце, не возведена ограда.
Впрочем, для Бальзака расходы, пока онине превратились в долги, не имеют вообще никакого значения. Онпереживает медовый месяц наслаждения собственностью. Стоит ли, преждечем построить дом, ломать себе голову, как заплатить за него? А кчему же перо – этот магический жезл, мигом превращающий писчуюбумагу в только что сошедшие с печатного станка тысячефранковыебанкноты? И потом фруктовые деревья, которые он посадит на этомпокамест еще диком участке, на этом совершеннейшем пустыре, –да ведь они одни принесут ему состояние! Например, почему бы неустроить там ананасовую плантацию? Еще никого во Франции не осенилаидея выращивать под нашим добрым солнышком оранжерейные ананасы,вместо того чтобы привозить их в корабельных трюмах из дальних стран.Только на этом одном можно, если, конечно, с толком взяться задело, – такие выкладки он преподносит своему другу ТеофилюГотье, – заработать сотню тысяч франков, следовательно, втри раза больше того, во что ему обойдется этот домик. И кроме того,дом вообще не будет стоить ему ни гроша, ибо он уговорил своихдорогих друзей, чету Висконти, принять участие в этой великолепнойземельной сделке. Он построит себе здесь новехонький домик, а онирядом с ним переоборудуют старую хижину и заплатят емусоответствующие проценты. Стало быть, он не будет знать ни забот, нихлопот!
И впрямь Бальзак ни о чем не заботится,разве лишь о том, как бы быстрее построиться. С тем же нетерпением, скаким он в романах созидает судьбы людей, воздвигает он теперь свойдом. Прибывает целая армия мастеровых – каменщики, столяры,плотники, садовники, маляры, слесари. Все работы начинаютсяодновременно: здесь в страшной спешке возводят опорную стену, тамроют котлован под фундамент бальзаковского шалэ. Прокладывают иусыпают гравием аллейки, сажают сорок яблонь и восемьдесят груш. Заночь местность вокруг «неприметной деревеньки»преображается в той великолепной сутолоке, которая, как воздух,необходима Бальзаку. Ведь она ободряет и молодит его.
Несколько недель подряд чуть неежедневно появляется он за городом. Задыхаясь, взбирается он накрутой бугор, чтобы подогнать строителей, вот так же, как во времясвоих поездок он немилосердно гонит и подстегивает кучеров почтовыхкарет. Чего бы это ни стоило, к февралю 1838 года все должно бытьготово. И, если бы он только мог, Бальзак непременно заставил бы ифруктовые деревья принести плоды к этому сроку, а не плодоносить постаринке под осень. Так продолжается это строительство много недель,вплоть до глубокой осени, вплоть до самой зимы.
Стены растут, а вместе с ними растут ирасходы. Постепенно Бальзак начинает испытывать легкое беспокойство.Гонорар за «Цезаря Бирото» вогнан в землю, издателивыдоены до последней капли, они не дают больше авансов, собственнаяработа никак не может сдвинуться с мертвой точки. Бальзак нетерпеливоожидает: когда же он сможет въехать в новый дом?! Им овладела своегорода мания, но согласно им же открытому закону одна мания всегдапорождает другую. Снова, как некогда в случае с типографией, Бальзакначинает с незначительной сделки, но доводит дело до таких масштабов,что оно явно становится ему не по плечу.
И точно так же, как в свое время онрешил присоединить к типографии еще и словолитню, дабы одну глупостьпревзойти другой, еще большею, так и теперь он решает заключить новуюсделку, которая должна вытащить его из омута забот. Сто тысяч франковновых долгов невозможно покрыть ни при помощи бережливости, ни припомощи литературного заработка. Их можно покрыть только, если одниммахом заработать миллион. Литературное творчество не принеслоБальзаку «быстрого счастья». Значит, нужно изобрестиновый способ, и Бальзаку кажется, что он нашел его. И вот еще донаступления весны Бальзак бесследно исчезает из Парижа, а ведь веснойон собирался обосноваться в своем новом доме, в своем саду. Бальзакисчезает, и никто не знает – куда. Впрочем, кое-кому онсообщает о своем плане: «Я буду свободен, я не буду большезнать никаких забот, никаких материальных затруднений. Я разбогатею!»
История о том, как Бальзак решил статьмгновенно миллионером, это история о сумасбродстве чистобальзаковских масштабов. И звучит эта история столь неправдоподобно,что, будь она эпизодом в романе, мы сочли бы ее невероятной –да что там, просто скверной выдумкой! И не будь все ее подробностиподтверждены документально, мы не решились бы рассказать об этомдурачестве гения. Но в жизни Бальзака с жутким постоянствомповторяется удивительное и парадоксальное явление: тот самый разум,который столь надежен и проницателен в художественных творениях,оказывается ребячливым и наивным перед действительностью. Как толькоБальзак, этот несравненный математик и психолог, покуда он повествуето каком-нибудь Гранде или Нусингене, переносится в реальнуюдействительность, он сразу становится жертвой любого заурядногомошенника. У него куда легче вытащить деньги из кармана, чем унеисцелимого любителя ярмарочных лотерей. В мире творчества Бальзаксамовластно разрешает любые ситуации, но стоит ему столкнуться сподобными же явлениями в обыденной жизни, и он оказывается неопытными неисправимым. И все же во всей биографии Бальзака едва ли отыщетсяболее наглядный пример ясности разума и в то же время его затмения,чем эпизод с поисками клада.
Летом 1836 года Бальзак пишет одну изсвоих гениальных новелл, «Фачино Кане», неувядаемоесокровище новеллистики. Бальзак рассказывает о том, как на какой-томещанской свадьбе он обратил внимание на одного из трех музыкантов,на кларнетиста. Это был восьмидесятилетний слепой старец свеличественной головой. Своим магическим взглядом рассказчикмгновенно проникает в его трагическую судьбу. Он вступает в беседу состариком, и слепой кларнетист, осушив несколько стаканов вина,доверяет ему великую тайну. Он последний оставшийся в живых потомоккняжеского рода Кане. Некогда он был венецианским сенатором и провелдолгие годы в темнице. Во время побега из тюрьмы через пролом в стенеон якобы попал в тайник, в сокровищницу прокураторов, где кучаминавалено золото и серебро, бесчисленные миллионы республики! Он одинзнает это место, но, увы, после многолетнего пребывания в тюрьме онлишился зрения и не может отыскать сокровище. Но место он знаетточно, и если кто-нибудь решится отправиться вместе с ним в Венецию,они оба станут богатейшими людьми на свете. И старик хватаетрассказчика, то есть Бальзака, за руку и заклинает его отправиться вИталию. Все вокруг смеются над безумцем, два других музыканта ужеслышали его историю и не верят ей, да и Бальзак, излагающий этуновеллу в 1836 году, не помышляет отправиться вслед за дряхлым ФачиноКане и принять на себя путевые расходы старика. Его не вдохновляетидея фантастической авантюры, и, когда впоследствии несчастныйбезумец умирает в приюте для слепых, рассказчик не пытается выступитьв качестве его наследника.
В новелле, созданной творческимвоображением писателя, Бальзак действует вполне рационально, как сталбы действовать на его месте любой разумный человек. Но до чего же всеменяется, когда, лишь год спустя, эпизод, который он предвидел вмечтах, внезапно становится явью. Неприметно всплывает ситуация,подобная той, которую он выдумал. Возвращаясь из второй итальянскойпоездки в апреле 1837 года, Бальзак имел несчастье задержаться вгенуэзском госпитале в карантине. Карантин – весьма унылаяштука, нечто вроде тюрьмы без ограды, – вы свободны и всеже не свободны, нельзя ни работать, ни прогуливаться, и вам остаетсятолько болтать со случайными товарищами по несчастью. Один из этихтоварищей, на этот раз, впрочем, не слепой кларнетист, а оборотистыйкупец по имени Джузеппе Пецци, как-то рассказывает Бальзаку безмалейшего намерения посмеяться над ним или ввести его в расходы,какие величайшие сокровища можно извлечь из недр его, Пецци, отчизны.Вот, скажем, в Сардинии есть заброшенные серебряные копи, ибо всепридерживаются мнения, что римляне почти исчерпали их. Вдействительности же римляне (ведь техника их была весьманесовершенна!) могли извлечь из свинцовой руды лишь очень небольшойпроцент серебра, и шлаки, валяющиеся в отвалах пустой породы,содержат в себе еще немало драгоценного металла, который при помощисовременной техники вполне можно было бы извлечь. Человек, которыйсумеет добиться концессии на разработку этих рудников, – атакую концессию теперь, безусловно, можно получить, и по баснословнодешевой цене, – станет богачом в кратчайший срок.
Так разглагольствует за столом славныйсиньор Пецци, и все, что он рассказывает, вообще говоря, чистаяправда. Современная металлургия и в самом деле дает возможностьизвлекать гораздо более высокий процент благородных металлов изсмешанных руд, чем в давно прошедшие времена. И бесчисленные копи,которые две тысячи лет тому назад были заброшены, как недоходные,теперь и вправду разрабатываются самым рентабельным образом.
Но наивный Джузеппе Пецци не ведает, вкакой пороховой погреб заронил он искру! Бальзак – духовидец, иперед умственным его взором мгновенно и самопроизвольно возникает впластических образах все, о чем бы ему ни рассказывали. Он уже видит,как из серых свинцовых шлаков, белея и сверкая, высвобождаетсясеребро, как оно наслаивается и принимает форму только чтовычеканенных монет – сотен, тысяч, миллионов, миллиардов… Ивот он уже опьянен, опьянен одной только мыслью! Он словно малыйребенок, которому дали стакан водки! Он пристает к простодушномуПецци. Необходимо тотчас же выяснить все обстоятельства. Надо, чтобыопыты произвели лучшие химики. Он с радостью вложит капитал в стольнадежное дело. (Ведь пламенному оптимисту, который сидит в душе»Бальзака, любое дело представляется надежным и верным, стоиттолько предложить ему принять в нем участие.) И тогда они обаобеспечат себе крупный пай в этом предприятии и разбогатеют –да, сказочно разбогатеют оба!
Добрый синьор Пецци явно озадаченбезграничным энтузиазмом парижанина, фамилии которого он, ксожалению, не знает. Синьор Пецци становится гораздо сдержанней,однако он все же обещает Бальзаку заняться этим делом и прислать емув Париж образцы упомянутых руд.
С этой минуты Бальзак отравлен мечтой отом, что Сардинские серебряные копи выручат его непременно. Он нетолько уплатит за новый дом, «Жарди», он покроет все своидолги. Наконец-то он обретет свободу! В вымышленной ситуации, котораялежит в основе новеллы «Фачино Кане», здравомыслящийрассказчик считает искателя сокровищ безумцем. Теперь он самстановится сумасбродом, одержимым химерической мечтой. Необходимопобыстрее дописать «Цезаря Бирото». Тем временемобязательный синьор Пецци пришлет ему образцы сардинских руд, и тогдаможно будет во всеоружии, имея капитал и экспертов, ринуться ввеликое предприятие. Но проходят недели, проходят месяцы. «ЦезарьБирото» давно написан, а синьор Джузеппе Пецци все еще неприслал обещанных образцов. Бальзак теряет покой. В конце концов онсам в своем чрезмерном воодушевлении раскрыл этому дуралею, какоемиллионное дело лежит, можно сказать, без движения, и негодяй желаеттеперь получить концессию на свое имя, без участия его, Бальзака!Итак, существует только одно средство: обскакать синьора Джузеппе,самому провести разведки в Сардинии!
К несчастью, для будущего миллионногопредприятия у Бальзака недостает нескольких сот франков исходногокапитала, столь необходимого для поездки в Сардинию, и ему едва лиудастся их раздобыть. Он, конечно, мог бы обратиться к своему другуРотшильду или к другим финансовым воротилам и открыть им свой проект.Но Бальзак, наивный и, нужно прямо сказать, бестолковый, как толькодело касается собственных его сделок, полагает, что г-н Пецци доверилсвою великую тайну ему одному на всем белом свете. Он боится, чтоесли он поделится этими сведениями с кем-нибудь третьим, то крупныекапиталисты непременно похитят у него великую идею, как они похитилисекрет дешевой бумаги у Давида Сешара, одного из героев его«Утраченных иллюзий». Одному Карро рискует он доверитьсвою тайну. В распаленном воображении Бальзака этот честный отставноймайор, который иногда, скуки ради, проделывает пустяковые химическиеопыты, сделался вдруг великим химиком, «знающим таинственныйпроцесс, посредством коего можно выделить золото и серебро из любыхсплавов, к тому же без особых затрат».
Карро, добровольный помощник Бальзака,находит его идею весьма спорной и не выражает готовности ни поехать сним вместе в Сардинию, ни вложить деньги в его начинание.
Только у матери, у старой спекуляторши,которая вновь и вновь извлекает деньги из своего чулка, Бальзакуудается перехватить несколько сот франков, остальные он занимает уд-ра Наккара и у своего портного. И вот в середине марта 1838 годаОноре де Бальзак едет в Сардинию, чтобы завладеть тамошнимисеребряными рудниками.
Заранее очевидно, что все этопутешествие – донкихотство чистой воды, донкихотство, которомууготован скандальный провал. Ибо если бы даже проект и былперспективен – а чутье и на этот раз не подвело Бальзака, –как может литератор, в жизни своей не видавший ни одного рудника, вдва-три дня определить его доходность? У Бальзака нет при себеизмерительных инструментов. Да если бы и были, все равно он не смогбы определить количественное и процентное содержание серебра вотвалах. Он не посоветовался ни с одним серьезным специалистом. Онпочти не владеет итальянским и не сумеет толком объясниться. У негонет при себе никаких рекомендательных писем – ведь он никому недоверяет свою тайну. У него нет денег, чтобы раздобыть необходимуюинформацию. Он ведать не ведает, в какие инстанции ему следуетобратиться, чтобы получить концессию. А если бы и ведал, у него всеравно нет для этого никаких деловых данных, и самое главное – унего отсутствует капитал. Правда, он говорит: «С меня будетдовольно, если я обеспечу себе хотя бы одну пробу этой штуки».
Но где она, собственно, эта «штука»?И что она такое? Отвалы, встречающиеся в разных местах, давно ужепоросшие мелким кустарником, или руда в заброшенных копях? Дажеопытному горному инженеру потребовалось бы несколько месяцев, чтобыприйти к определенному заключению. Но Бальзак рассчитывает определитьвсе мгновенно, доверяясь исключительно своему магическому взору.Впрочем, в распоряжении Бальзака все равно нет этих месяцев, ибо длянего время – деньги, А поскольку денег-то у него и нет, онвынужден торопиться. С самого начала все идет обычными бальзаковскимитемпами. Пять суток он проводит а пути, от Парижа до Марселя несмыкая глаз на козлах дилижанса. Средства его так скудны, что онпитается исключительно молоком – на десять су в день, В Марселеон узнает, что ни один корабль в ближайшее время не пойдет в Сардиниюи что, следовательно, остается единственная возможность: нужноотправиться кружным путем через Корсику, оттуда, быть может, иудастся переправиться на каком-либо суденышке в Сардинию. Это первыйудар по его воздушным замкам, и, уже несколько остудив свой пыл,Бальзак едет дальше, в Тулон, успев написать своей приятельницеЗюльме Карро меланхолические слова:
«Через несколько дней я, кнесчастью, стану бедней на одну иллюзию. Всегда так получается: кактолько приближаешься к развязке, начинаешь утрачивать веру».
После необычайно трудного плавания,ужасно страдая от морской болезни, он прибывает в Аяччо. Новоеиспытание для его терпения – пятидневный карантин, ибо вМарселе якобы были случаи холеры. После этих пяти суток он вынужденстоль же бессмысленно потерять еще несколько дней. Ему приходитсядожидаться какого-нибудь суденышка, которое соблаговолит отправитьсяв Сардинию. Слишком издерганный, слишком возбужденный для того, чтобыработать, Бальзак слоняется по Аяччо. Он осматривает дом, в которомувидел свет великий его соперник – Наполеон, и на чем светстоит он проклинает Джузеппе Пецци, который втравил его в этуидиотскую затею. 2 апреля ему удается, наконец, в барке некоегоискателя кораллов пересечь пролив, отделяющий Корсику от Сардинии. Онпитается только рыбой, выловленной по пути.
В Альгьеро снова пятидневный карантин,новая задержка, новые муки! Наконец 12 апреля он вступает на землю,которая столь ревниво скрывает в своих недрах его грядущие миллионы.
Целый месяц потерян напрасно, а он вглаза еще не видал и крупицы серебра.
Итак, теперь можно отправиться нарудники! Они расположены в тридцати километрах, но со времен римляндороги к ним исчезли. В этой забытой богом стране, население которой,как пишет Бальзак, цивилизовано не больше, чем полинезийцы илигуроны, нет ни дорог, ни экипажей. Полуголые люди в лохмотьях, лачугибез печей, ни трактиров, ни постоялых дворов. Бальзак, много лет неездивший верхом, вынужден теперь, невзирая на свои сто килограммов,по четырнадцать-шестнадцать часов кряду трястись в седле. Наконец онпопадает в Нурру и убеждается в том, что все его надежды пошлипрахом. Даже если бы серебряные рудники и были доходными, он несможет завладеть ими. Он явился к шапочному разбору. Его собеседник,Джузеппе Пецци, зараженный бальзаковским энтузиазмом, с толкомиспользовал прошедшие восемнадцать месяцев. Правда, он не сочинилбессмертного романа, не выстроил себе шалэ среди парниковых ананасов,но зато он упорно осаждал квестуры и префектуры, пока не получилсогласно королевскому декрету право на разработку заброшенныхотвалов. Итак, бальзаковское путешествие оказалось совершеннонапрасным. Подобно Наполеону после Ватерлоо, он хочет только одного:как можно быстрее вернуться в Париж, назад, «в своевозлюбленное пекло». Но ему не хватает денег на дорогу, и онвынужден отправиться из Генуи в Милан, чтобы, заняв там деньги на имяВисконти, доехать до Парижа. И на этот раз пребывание его в Миланевесьма печально – без принцев и графов, без пышных приемов.
В июне месяце, утомленный,разочарованный, но нисколько не утратив своей внутренней силы, нашвечный банкрот возвращается в Париж. В итоге своей затеи Бальзакпотерял три рабочих месяца. Желая добыть деньги, он только без толкуих растратил. Он лишь попусту рисковал своим здоровьем и нервами радибессмысленной авантюры, вернее – ради авантюры, которая былалишена смысла для него. Ибо – трагическая ирония, –как и во всех его проектах, как в истории с типографией или вспекуляциях земельными участками, прилегающими к Жарди, Бальзакрассчитал правильно, интуиция не обманула его.
Проект, который должен был обогатитьБальзака, обогатит других. Через несколько десятилетий серебряныерудники, которые он видел заброшенными, бесполезными отвалами, этисамые серебряные рудники станут растущим и процветающим предприятием.В 1851 году на них будет занято 616 рудокопов, девять лет спустя, в1860 году, уже 2 039, еще девять лет спустя – 9 171, и Обществосеребряных рудников («Минас д’Арджентьера») станетдействительно загребать миллионы, реальнейшие наличные миллионы –те самые миллионы, о которых он только мечтал. Чутье никогда необманывает Бальзака, но оно всегда руководит толькоБальзаком-художником и вводит его в заблуждение, как только онпытается перешагнуть рубеж единственной родной ему сферы.
Стоит Бальзаку претворить свои фантазиив творчество, и они порождают бессмертие. Но как только он пытаетсяпревратить свои иллюзии в деньги, они немедленно увеличивают бремяего долгов, и ему приходится трудиться в десять, нет, в сто разбольше. Уезжая, Бальзак пророчески написал своей приятельнице:
«Я страшусь не путешествия, ястрашусь возвращения, если план мой потерпит неудачу».
Он знает, что каждый раз, когда онвозвращается в Париж, его ожидает одно и то же: извещения, счета,процессы, упреки, требования и бесконечный труд. Все это повторилосьи на сей раз, только в удвоенном, в удесятеренном масштабе.
Среди всех этих дурных предчувствийлишь одна мысль вселяет в него бодрость: мысль о том, что он тотчасже сможет убежать в свой уже готовый дом и «наверстатьпотерянное время». Однако новое разочарование. Ничего еще неготово. Участок «гол как ладонь», дом не подведен подкрышу, и Бальзак не может взяться в нем за работу, ибо архитектор,каменщики и землекопы – все они работали слишком вяло, ибоБальзак опять упустил из виду, что всем прочим смертным несвойственны его темпы. И вот нетерпение Бальзака обращается противних. Кровельщики еще возятся на крыше, а он уже въезжает в дом, несчитаясь с запретом врача, который считает, что ему вредно пребыватьв только что отстроенном здании. Еще не перевезена мебель, которую онсберег на Рю де Батай. День-деньской еще стучат молотки и визжатпилы, ибо садовый флигель для графини Висконти тоже весь отфундамента до крыши перестраивается заново. Посыпаются щебнем иасфальтируются дорожки, ограду вокруг земельного участка возводят сострашным грохотом, с чрезвычайной и страшной поспешностью. Но Бальзак– неисправимый фантазер. Среди окружающего его хаоса оннаслаждается завершенным творением и в первом чаду восторга описываетсвой новый очаг:
«Мой дом расположен на склонехолма Сен-Клу, который граничит с королевским парком. Вид на западохватывает весь Вилль д’Авре. На юге мне видна дорога, котораятянется из Вилль д’Авре вдоль холмов до того места, где начинаетсяВерсальский парк. На востоке я вижу Севр, а далее передо мнойоткрывается необычайно широкий горизонт, за которым уже лежит Париж.Испарения великого города окутывают зелень на знаменитых склонахМедон и Бельвю. По ту сторону я вижу Монружскую долину и Орлеанскуюдорогу, которая ведет в Тур. Пейзаж, полный редкого великолепия ипоразительных контрастов. Почти вплотную к моему участку прилегаетвокзал железной дороги Париж – Версаль, и железнодорожнаянасыпь тянется по долине Вилль д’Авре, нисколько, однако, не заслоняявида, расстилающегося перед моими глазами.
Итак, за десять минут и за десять су ямогу добраться из Жарди до церкви Мадлен, до центра Парижа! Живи я наРю де Батай, в Шайо или на Рю Кассини, это обошлось бы мне по меньшеймере в сорок су и отняло бы час времени. Жарди расположено такудобно, что покупка его отнюдь не была глупостью. Цена этого участкаеще невероятно возрастет. У меня арпан земли, заканчивающийся на югетеррасой в 150 футов, окруженный со всех сторон стеной. Здесь ещеничего не посажено, но осенью мы превратим этот клочок земли в эдем,полный растений, цветов и благовоний. В Париже и в его окрестностяхза деньги можно иметь все. У меня будут расти двадцатилетниемагнолии, шестнадцатилетние липы, двенадцатилетние тополя, березы ипрочие деревья, пересаженные с корнями вместе с землей, привезенные вкорзинах; некоторые из них уже через год принесут плоды. О, нашацивилизация восхитительна!
Пока моя земля еще гола как ладонь. Нов мае месяце она будет выглядеть потрясающе. Я хочу приобрести ещедва соседних арпана земли, чтобы иметь огород, фрукты и т. д. Мнепонадобится тысяч тридцать франков, и я намерен заработать их этойзимой.
Дом похож на нашест для попугая. Вкаждом этаже по комнате, а всего этажей три. Внизу – столовая игостиная, во втором этаже – туалет и спальня, в третьем –рабочий кабинет, где я пишу вам сейчас, глубокой ночью. Все онисоединены лестницей, смахивающей на стремянку.
Вокруг дома идет крытая галерея, покоторой можно прогуливаться. Она окружает второй этаж иподдерживается кирпичными столбами. Весь этот маленький особняк,напоминающий итальянские, окрашен в кирпичный цвет, углы отделанынеотесанным камнем. Пристройка и вестибюль красного цвета. В доме какраз хватает места для меня одного. В шестидесяти шагах от заднейстены дома, по направлению к парку Сен-Клу, находятся службы: впервом этаже – кухня, комната для слуг, кладовая для провизии,конюшня, каретный сарай, чулан для сбруи, ванная, дровяной сарай. Вовтором этаже расположена большая квартира, которую, в случаенеобходимости, можно сдавать, в третьем – помещения для слуг икомната для гостей. К моим услугам источник, который так же хорош,как и знаменитый источник Вилль д’Авре, ибо питается из того жебассейна подпочвенных вод, и участок мой со всех сторон окружендорожками для прогулок. Еще ни одна комната не обставлена, нопостепенно я перевезу сюда из Парижа все свое добро… Здесь я будужить до тех пор, пока не создам свое счастье. Мне уже сейчас такздесь нравится, что, полагаю, здесь я и завершу свои мирные дни, кактолько у меня будет достаточно денег, чтобы уйти на покой. И тогда ябез шума и гама распрощаюсь со всеми моими надеждами и честолюбивымипланами».
Так пишет Бальзак. Свидетельства друзейи посетителей звучат по-иному. В них, во всех без исключения,слышится с трудом подавляемый смех, и даже лучшие, благожелательныедрузья Бальзака вынуждены приложить усилия, чтобы сохранять полнуюсерьезность, когда он с опьяняющим красноречием описывает им прелестисвоего имения. Домик, который удивительным образом предвосхищаетархитектурные идеи Корбюзье и его приверженцев, напоминает пустуюптичью клетку. В саду, который Бальзаку в мечтах его представляетсяраем, лишь несколько тощих саженцев воздевают к небу свои ручонки. Ниодна травинка не зеленеет на глинистой почве.
Наступает октябрь, потом ноябрь, ашумливая толпа мастеровых все еще топчется на участке, ибо Бальзаккаждый день придумывает новые усовершенствования. То он собираетсяустроить оранжереи для своих ананасов, которые намерен продавать вПариже с невероятной прибылью, то вдруг решает насадить токайскиелозы и получать вино неведомой дотоле пламенности, то собираетсявоздвигнуть каменные ворота с гигантской надписью «Ле Жарди»и провести от ворот к дому зеленую крытую аллею. Кроме того, Бальзакруководит перестройкой флигеля графини Висконти, которая и вправдувскоре последует за своим возлюбленным на «уединенный», ав действительности столь шумный холм. Еще не оплачены счета: сороктри тысячи франков за строительные работы, четыре тысячи обойщику,тысяча слесарю и несколько десятков тысяч за прикупленную землю. Покаеще в этом райском саду не растет ничего, кроме процентов позакладной, как вдруг разражается катастрофа.
Совершая покупку, Бальзак слишкомдоверился бальзаковскому магическому взору и взял слишкомбальзаковские темпы. Плененный красотами пейзажа и преждевременнымисвоими мечтаниями о цветущих садах и пламенеющих виноградных лозах,Бальзак совершенно упустил из виду, что следует пригласитьспециалиста и исследовать почву, а почва эта – мягкая скользкаяглина. Однажды утром он просыпается от раската грома и бросается кокну. Небо совершенно ясно, грозы нет и в помине. Это не раскатгрома, это обрушилась влетевшая в копеечку ограда. Бальзак вотчаянии.
«Тебе, сестра души моей, –пишет Зюльме Карро, – могу я доверить мою глубочайшуютайну, а именно – я нахожусь сейчас в ужасающем положении. Всяограда Жарди рухнула. Это вина подрядчика, он не выложил фундамент ссоблюдением необходимых правил. Но хотя повинен он один, все тяготыснова падают на мою долю. У него нет ни су, а я уже уплатил ему вкачестве задатка восемь тысяч франков».
Но он не может обойтись без этойограды. Она для него символ его недоступности для всего света, онаукрепляет в нем чувство обладания. И вновь призываются рабочие, ивновь возводят стену. И снова проходит несколько дней и дождливыхночей, и снова раздается роковой грохот. Опять осел мягкий грунт,опять рухнула ограда. Но вдобавок возникает новая неприятность.Сосед, на участок которого обрушилась каменная лавина, подает жалобуи грозит процессом. «Кто с землей, тот с войной». Заботыземлевладельца – эту тему своего романа «Крестьяне»Бальзаку пришлось выстрадать так же глубоко, как некогда тему«Утраченных иллюзий». И потом его ждет злорадство всегоПарижа! Все газеты полны анекдотами о доме, в котором Бальзак –гениальный архитектор – якобы забыл построить лестницу.Посетители, посмеиваясь, возвращаются в Париж и рассказывают, что онис опасностью для жизни вынуждены были карабкаться по беспорядочнонагроможденным каменным глыбам. Анекдоты, правдивые и фантастичные,растут пышнее, чем бальзаковские деревья и цветы. Нисколько непомогает то обстоятельство, что Бальзак все строже уединяется и неприглашает больше гостей. Неизменные посетители с Рю Кассини и Рю деБатай – судебные исполнители и рассыльные – не смущаютсякрутизной каменистой тропы. Они преисполнены благородных намерений,они собираются сделать несколько просторней тесный домик Бальзака,вывезя из комнат наиболее ценную мебель. Даже в этом убежище, гдеБальзак хочет только работать и любоваться красотами природы,начинается старая игра. Чтобы отбить у своих присяжных грабителейохоту к визитам, Бальзак каждый раз, как только наблюдательный постоповещает его о приближении подозрительного незнакомца, переноситнаиболее ценные предметы своей обстановки вниз, к своей возлюбленной.Но как только тучи рассеиваются и судебный исполнитель, не найдя вбальзаковской «клетке для попугая» ничего, кромеписьменного стола, железной кровати и нескольких обшарпанных стульев,разочарованный уезжает, всю красивую мебель с хохотом втаскиваютснова наверх.
Эта игра в прятки с кредиторами,которая доставляет Бальзаку ребяческое наслаждение и составляетединственную отраду в его длящейся всю жизнь борьбе, удаетсянесколько месяцев подряд.
Но в конце концов он наталкивается нанастоящего Гобсека, который, быть может, по его же собственнымроманам изучил искусство настигать обманщиков-должников. Ростовщикэтот, к великой радости парижских любителей сенсаций, подает иск: нек Бальзаку и не к его возлюбленной, а к ни сном, ни духом невиноватому и совершенно беззащитному рогоносцу, к графуГвидобони-Висконти. Согласно этой жалобе граф:
«С одной стороны, как укрыватель,видимо, убрал в недоступное место часть меблировки г-на Бальзака, сдругой стороны, участвовал в вывозе упомянутой мебели из имения ЛеЖарди. Помимо того, граф сознательно старался лишить кредиторов г-наБальзака значительных ценностей, которые служили им залогом ихтребований. Тем самым он нанес им ущерб, который должен бытьвозмещен».
И вот греза о Жарди развеялась. Бальзакбольше не в силах продолжать игру. «Хижина» обошлась емув сто тысяч франков – следовательно, дороже, чем иному стоил быдом на Елисейских полях. Да и с графини Висконти тоже довольно.Непрестанные денежные расчеты совершенно омрачили их отношения, и онапокидает Жарди. Но Бальзак не может решиться окончательнораспроститься с мечтой о собственности. Еще раз пытается он проделатьтрюк псевдопродажи за пятнадцать тысяч франков в надежде черезнесколько лет с триумфом возвратиться в Жарди. Однако эти мечты стольже нереальны, как и все его иллюзии. Снова должен он отправиться напоиски нового убежища. Он находит квартиру в доме на Рю де Пасси.Единственное изо всех его жилищ, которое сохранилось до наших дней икоторое мы знаем и чтим как «дом Бальзака».
XVIII. Дела театральные
«Все стало тяжелее, работа идолги», – в этой лаконичной фразе сорокалетнийБальзак описал свое положение. И те три года, которые он провел всвоей деревеньке Жарди, не что иное, как отчаянная, все вновь и вновьоканчивающаяся неудачей попытка выпутаться из долгов. Никогда ещеБальзак не работал так лихорадочно, и все-таки вынужден признать, чтодаже если он будет издавать по пять романов в год, он не сможетпогасить сумму, выражающуюся в шестизначных числах. Все напрасно –даже то, что он изо всех своих ящиков извлекает начатые работы, дажето, что он анонимно составляет собрание наполеоновских афоризмов длянекоего почтенного буржуа, жаждущего получить орден Почетноголегиона. Уже в зените славы Бальзак тайно продает свое перо напотребу чужому тщеславию и бездарности. Громадные суммы, которые емунеобходимы, заработать невозможно. Их можно добыть разве посредствомволшебства. И так как копи Нурры отказались обогатить его своимсеребром, он пытается теперь докопаться до иной, до золотой, жилы.
Преодолевая отчаянную неохоту –ведь у него не лежит душа к этому делу, – Бальзакпринуждает себя заняться театром. Он прекрасно знает, что не рожденкомедиографом, что он предназначен создать «Человеческуюкомедию». Внутренний голос подсказывает ему, что дар егоникогда не проявится полностью в драматической форме. Романы Бальзаказамечательны не яркими и броскими сценами, а медленными химическимиреакциями, взаимоотношениями характеров, их связью с почвой и средой.Он должен писать так же плавно, как течет река, ему необходимы размахи полнота, и не случайно все инсценировки бальзаковских романов неимели успеха. Любой из его образов, перенесенный на ограниченноепространство сцены, кажется неестественным, ибо утрачивает тонкуюигру нюансов, логику переходов.
И, однако, сконцентрировав всю своюволю, сосредоточив все свои силы, гений Бальзака, вероятно, и вдраматическом жанре доработался бы до мастерства. Но Бальзак вовсе ине думает сконцентрировать всю свою волю и сосредоточить все своисилы именно в этой области. Былые иллюзии времен Рю Ледигьер давноисчезли; мечта Бальзака стать новым Расином или Корнелем давноразвеялась. Теперь он рассматривает театр лишь как средствозаработать деньги. Для него это только махинация, к которой онхолоден и внутренне безразличен, только сделка – с творческойточки зрения такая же, как выращивание ананасов или биржевые фокусы сакциями Северной железной дороги. С полным циничным хладнокровиемБальзак пишет мадам Карро во время своего путешествия в Сардинию:«Если мне не удастся это дело, я очертя голову брошусь вобъятья театра».
Для него театр только «последнеесредство», обещающее «больше доходов, чем мои книги».С грифелем в руках подсчитывает он, что пьеса, имеющая успех, можетпринести сто и даже двести тысяч франков. Понятно, он не уверен, чтопервая же попытка принесет такой материальный успех. Но если писать вгод пьес десять-двадцать, то можно с математической точностьювысчитать, когда именно вытянешь главный выигрыш.
Сами масштабы подсчета – отдвадцати до тридцати пьес в год – показывают, как мало усилийпредполагал затратить на них Бальзак. Он намерен швырять свои опусытеатрам столь же небрежным жестом, каким швыряют луидор на зеленоеполе рулетки, – ведь в игре все решает не достоинство, аслучай. Бальзаковская концепция его грядущей драматургическойдеятельности совершенно недвусмысленна. Самое важное – найтидиректора театра, с которым удастся заключить возможно более выгодныйдоговор и от которого можно добиться возможно более крупного аванса.Ради этого стоит попотеть. Придется опереться на всю славу своегоимени, на всю убедительность своего красноречия, на всю своюизворотливость. Но зато, если это препятствие будет преодолено,останется завершить только второстепенную работу – представитьк установленному сроку драму. Впрочем, это уже детская игра посравнению с геркулесовскими усилиями, которые потребуются, чтобывыколотить десять или двадцать тысяч франков аванса. У Бальзака сотниидей в голове и десятки незрелых опытов в ящиках письменного стола.Итак, следует нанять «негра» – этакого молодогопарня, чтобы не слишком дорожился, – изложить ему фабулу,затем пройтись по его писанине рукой мастера, сделав один-два штриха,придать всей пьесе блеск и очарование. Таким способом можно, тратя накаждую пьесу дня три-четыре, преспокойно писать их дюжинами в год,просто левой рукой. Зато правая будет с обычной тщательностью истрастью создавать настоящие вещи – романы.
Задача сфабриковать пьесу, котораянепременно принесет сто тысяч франков, кажется Бальзаку до тогонесложной, что он даже не прилагает особых усилий и, не утруждая себяпоисками действительно опытного сотрудника, берет первогопопавшегося, совершенно опустившегося забулдыгу. Шарль Лассальиникогда еще не имел дела с театром, и даже самые покладистые критикине способны отыскать у него и крупицы таланта. Никто не можетсказать, где Бальзак откопал этого несчастного, жалкого неврастеника,этого рыцаря печального образа, эту ходячую карикатуру, этого унылогосубъекта с фантастически длинным носом и растрепанной, в знак мировойскорби, шевелюрой! Быть может, Лассальи попался ему на улице или вкафе. Но как бы там ни было, Бальзак, не наводя никаких справок,поволок свою совершенно потерявшуюся жертву прямо в Жарди и устроилего там как своего гостя и сотрудника, предполагая еще в тот же деньначать с ним совместно трагедию. В действительности же начинаетсякомедия – одна из самых нелепых комедий в жизни Бальзака.
Ибо, когда Бальзак, подавляя Лассальисвоим бурным красноречием, тащит его в Вилль д’Авре, бедняга не имеетни малейшего представления о том, чего, собственно, добивается егопокровитель. У Лассальи нет никакой идеи пьесы и ни малейшегопредставления о том, как она пишется. Впрочем, этой идеи от него и нетребуют. По дороге домой Бальзак открыл по нему ураганный огонь. Онзасыпал его проектами и планами, а затем досыта накормилизголодавшегося забулдыгу. Великий романист обедает в пять часов дня,трапеза очень обильна, бедного писаку потчуют такими винами, каких онотродясь еще не пивал. Настроение его явно поднимается, и, бытьможет, он впрямь вдохновил бы Бальзака своими советами. Но, к егоизумлению, Бальзак, отобедав, выходит в шесть часов из-за стола иприказывает гостю отправиться на боковую.
Лассальи, для которого, как и дляпрочей богемы, истинный день начинается ночью и который, вероятно, ссамого детства никогда не ложился спать в шесть часов вечера, нерешается все же противоречить. Он позволяет проводить себя вотдельную комнату, разоблачается, укладывается в постель и послеобильных возлияний засыпает самым основательным образом.
Лассальи спит беспробудно. Но вполночь, когда ему снится самый упоительный сон, кто-то безжалостноего будит. Перед его кроватью, как привидение, маячит Бальзак в своейбелоснежной рясе. Принципал приказывает ему подняться. Пораприступать к работе.
Бедняга Лассальи, не привыкший кбальзаковским суткам навыворот, вздыхая, поднимается с постели. Он нерешается сопротивляться своему новому повелителю и кормильцу и дошести утра, заспанный, обалдевший, слушает наметки Бальзака. В шестьчасов утра Бальзак милостиво позволяет ему немного поспать. ДнемБальзак трудится над своим романом, а Лассальи обязан набросатьначальные сцены, чтобы потом в полночь представить черновик, надкоторым они вместе будут работать.
В полночь бедняге Лассальи становитсядурно. Это нелепое расписание просто сбивает его с толку: днем емуплохо спится, ночью, естественно, еще хуже работается. Жалкий текст,который он приносит, отвергается на полуночном заседании, иподпольному драматургу приказано снова приналечь. Тщетно Лассальи втечение нескольких суток терзает свой изможденный мозг. Бедный «негр»утрачивает сон и аппетит от сознания, что с полуночи до утра емупридется спорить со своим работодателем, и однажды ночью, когдаБальзак входит в спальню Лассальи, оказывается, что его соавторсбежал, оставив письмо:
«Я чувствую себя обязаннымотказаться от работы, которую вы поручили мне с таким безграничнымдоверием. Всю ночь я терзал себя, но мне не пришла в голову ни однамысль, которую стоило бы записать, которая была бы достойна нашегодраматургического замысла. Я не решился сказать вам это, но мне нетбольше смысла есть ваш хлеб. То, что мой разум оказался стольбесплодным, ввергает меня в отчаяние. Это был такой прекрасный итакой нежданный случай, и я жаждал избавиться от всех своихзлоключений…»
Бегство Лассальи столь неожиданно, чтоу Бальзака нет времени подыскать другого сотрудника, и ему приходитсясобственноручно закончить «Старшую продавщицу», или, какон назвал ее впоследствии, «Школу супружества», чтобывыцарапать в театре «Ренессанс» обещанный задаток в шестьтысяч франков. Когда он еще трудится над последним актом, не менеедвадцати наборщиков набирают первый, дабы автор мог немедленнозаключить договор. И, таким образом, уже через несколько днейписатель оказывается в состоянии сдать свою уродливую мазню. Но, увы,Бальзаку приходится узнать, что театральные директора, в высшейстепени равнодушные к беллетристической славе, заботятся о своихбудущих сборах не меньше, чем Бальзак о своих авансах. Директорхладнокровно отвергает пьесу. И сотни тысяч франков, пригрезившиеся»Бальзаку, опять развеяны вихрем действительности, и опять онвписал только новый эпизод в свои утраченные иллюзии. Всякий другойна его месте почувствовал бы себя униженным или обескураженным; но уБальзака неудачи вызывают всегда только один и тот же эффект –он удваивает, нет, удесятеряет свою энергию. Разве с романами у негобыло иначе? Разве не наталкивался он сперва на отказы? Разве многиегоды подряд не испытывал одни разочарования? Со свойственным емусуеверием он видит в этом первом своем поражении гарантию будущегоуспеха.
«Моя театральная карьера начнетсятак же, как начиналась моя литературная карьера. Мой первый трудбудет отклонен».
Итак, приступим к новой пьесе! Заключимновый договор!
Бальзак полон одним неискоренимымстремлением: он хочет театрализовать старые свои романы и диалоги, авовсе не писать новые пьесы. И новая его драма удастся ему нискольконе лучше. Но договор он на этот раз заключил куда выгоднее. Наученныйпервым горьким опытом, Бальзак не желает больше идти на унижение ипринимать в свои объятия отвергнутую рукопись. И Арель –директор театра «Пор Сен-Марте» – вынужден датьобязательство принять к немедленной постановке еще не написаннуювещь. Благодаря счастливой случайности Бальзак узнал, что Арелюкрайне срочно необходима завлекательная пьеса, и он предлагает емуинсценировать «Вотрена». Арель мгновенно воспылалэнтузиазмом. Вотрен, персонаж «Отца Горио» и «Утраченныхиллюзий», сделался уже столь популярной фигурой, что появлениеего на подмостках, в особенности если играть его будет ФредерикЛеметр, должно стать настоящей сенсацией. Наконец-то братскиобъединились две иллюзии: иллюзия драматурга и иллюзия театральногодиректора. Договор подписан, и каждый из золотоискателей подсчитываетв уме грядущие несметные барыши.
На этот раз Бальзак принимается за делоэнергичнее. Желая иметь под рукой Ареля, он на несколько недельпокидает Жарди и поселяется у своего портного Бюиссона на Рю Ришелье,в пяти минутах ходьбы от театра. Он имеет также возможностьприсутствовать на всех репетициях пьесы и тщательно подготовитьвеликий триумф. Бальзак загодя обрабатывает прессу, широкорекламирует будущий спектакль. Он покоряет всех своей нечеловеческойотвагой. Ежедневно видят его в театре в затрапезном сюртуке, безшляпы, в измятых широких штанах, в башмаках с вылезшими языками.Пыхтя и отдуваясь, обсуждает он с актерами наиболее эффектные сцены изаранее заказывает у кассира места для всех своих знакомых. Ведь онуже решил, что на эту премьеру соберется «весь Париж»,вся аристократия крови и духа. Только одну мелочь упустил он из видув этой суматохе, а именно – написать пьесу. Он уже изложил вобщих чертах фабулу директору театра, он уже проинструктировалкаждого актера в отдельности; репетиции вот-вот должны начаться, ногосподин директор Арель и в глаза не видал рукописи, но никто изактеров не прочел и строчки текста. В двадцать четыре часа, клятвеннозаверяет Бальзак, театр получит текст, все давно уже готово: Бальзаквечно принимает желаемое за сущее – завтра же можно приступитьк репетициям.
О том, как Бальзак собирался за суткинакатать пятиактную пьесу, повествует верный друг его Теофиль Готье,один из немногих, в чьих рассказах нет и тени преувеличения. Находясьна постое у портного Бюиссона, Бальзак срочно созывает свойгенеральный штаб – своих надежных друзей. Последним из пятиявляется Теофиль Готье; и Бальзак в своем монашеском облачении,нетерпеливо шагая взад-вперед, приветствует его с широкой улыбкой:«Наконец-то явился наш Тео, лентяй! Бродяга, соня, скорее задело! Ты обязан был быть здесь уже час назад! Я должен завтрапрочесть Арелю гигантскую пятиактную драму!» И тут следуетзабавнейшая сцена, о которой рассказано в «Портретах»Готье:
«– Так, значит, ты хочешьвыслушать наше профессиональное мнение? – ответили мы иудобно расселись, как люди, которые собираются внимать длительномучтению. Бальзак угадал наши мысли. „Драма еще вовсе ненаписана“, – сказал он с невиннейшим выражениемлица. „Проклятье! – ответил я. – Ну тогдапридется отложить чтение месяца на полтора“. –„Нет, – возразил Бальзак, – мы сейчасбыстренько накропаем драму, чтобы заприходовать гонорар. Мненеобходимо выполнить неотложное обязательство“. –„Но до завтра это никакими силами не удастся сделать; не хватитвремени даже на то, чтобы просто переписать рукопись“. –„Я все это уже обмозговал: ты напишешь первый акт, Урлиак –второй, Лорен-Жан – третий, дю Беллуа – четвертый, явозьму на себя пятый и завтра в полдень, как было договорено, прочтуАрелю пьесу. В каждом акте не больше четырехсот-пятисот строк, ихможно без труда набросать за сутки“.
«Ну, так расскажи нам вкратцесюжет, дай нам план, опиши главные черты персонажей, и тогда явозьмусь за дело», – ответил я в некотором смятении.
«Бога ради, –воскликнул Бальзак с покоряющим великолепием и очаровательнымпренебрежением к подобным пустякам. – Да ежели я начнурассказывать сюжет, мы никогда не кончим!»
Допытываясь о сюжете, мы не собиралисьничего разболтать. Но Бальзаку это было явно неприятно. Наконец спревеликим трудом мы выудили из него несколько намеков на сюжет.
Засим был наспех сочинен сценарий, откоторого в окончательной версии осталось лишь несколько слов. Каккаждый может себе представить, пьеса не была прочитана на следующийдень. Ни один из соавторов не знал, что делают другие, единственный,кто действительно всерьез приложил руку к пьесе, был Лорен-Жан. Ему ипосвятил ее впоследствии Бальзак».
Можно представить себе, что получилосьиз этой пьесы. За много столетий существования французского театра,вряд ли появлялась халтура более ничтожная, чем этот «Вотрен»,о котором Арель, желая избежать банкротства, заранее раструбил, как овеликом шедевре. Напрасно скупает Бальзак половину мест. В течениепервых трех актов публика настроена холодно и даже несколько смущена.Друзья писателя испытывают чувство неловкости при мысли, что этанаспех сколоченная сенсационная комедия носит имя Бальзака. Да нам иныне неприятно видеть ничтожный шарж в полном собрании его сочинений.Во время четвертого акта разразилась буря негодования. ПоявляетсяВотрен в мундире мексиканского генерала. Однако исполнитель этойроли, Фредерик Леметр, выбрал парик, подозрительно напоминающийприческу Луи Филиппа. Кое-кто из роялистов поднимает свист, принцОрлеанский демонстративно покидает ложу, и представлениезаканчивается под оглушительный шум.
На следующий день король запрещаетпьесу, постановку которой автор и сам не должен был разрешать. Чтобыутихомирить Бальзака, управляющий министерством изящных искусствпредлагает ему компенсацию в размере пяти тысяч франков. Но Бальзак,хотя и обремененный долгами, гордо отказывается принять эту подачку.Он желает спасти хоть моральный престиж при столь жалком провале.Впрочем, и эта катастрофа ничему не научила неисправимого. Он ещетрижды пытает счастье на подмостках.
«Изворотливый Кинола» и«Памела Жиро» – пьесы гораздо более удачные, чем«Вотрен». Но и им суждено провалиться. Толькоодна-единственная пьеса – «Делец» («Меркаде»)оказалась не вовсе недостойной его гения. Но она была поставлена ужепосле смерти Бальзака. Ему всегда отмщается, когда он берется задело, лежащее вне сферы его естественного призвания. И с грустьюдумает Бальзак, как мудры были шутливые слова Гейне, который,повстречав его на бульваре перед премьерой «Вотрена»,дружески посоветовал ему отдохнуть от театра, принявшись за новыйроман. «Берегитесь! Человек, привыкший к брестской каторге,чувствует себя неуютно на тулонской. Оставайтесь на вашей прежнейкаторге!»
Строительство Жарди, серебряные копиНурры. фабрикация пьес – вот три великие глупости, которыесвидетельствуют о том, что сорокалетний Бальзак во всех земных делахстоль же наивен, доверчив и неисправим, как и Бальзак в двадцать итридцать лет.
Сумасбродства Бальзака, как и еготворчество, только возросли в масштабах, сделались фантастичнее,порывистее, причудливее и демоничнее.
Но нам, отдаленным во времени и поэтомуболее зорким, уже не приходится подобно непочтительным егосовременникам забывать при виде его ослепления о егопроницательности, при виде его разорительных глупостей о творческихего свершениях.
В те самые годы, когда газеты полныпикантных анекдотов об ананасных плантациях Жарди, когда критики,журналисты и публика злорадно ликуют, радуясь театральным проваламБальзака, Бальзак творит. Бальзак неутомимо занят своим главнымтрудом – «Человеческой комедией».
Спекулируя земельными участками,основывая новую газету, ведя процессы и тяжбы, он все с прежнейнастойчивостью и упорством продолжает возводить свой собственный мир.Покуда плотники стучат топорами, покуда рушатся стены Жарди, онзавершает грандиозную вторую часть «Утраченных иллюзий»,одновременно работая над продолжением «Блеска и нищетыкуртизанок», над «Музеем древностей», надвеликолепно задуманным, хотя и не вполне удавшимся романом«Беатриса». Он пишет замечательные вещи: политическийроман «Темное дело», глубокие реалистические произведения«Баламутка»1и «Воспоминания новобрачных».
Вслед за удивительной музыкальнойновеллой «Массимилла Дони» появляются «Мнимаялюбовница», «Урсула Мируэ», «З. Маркас»,«Пьеретта», «Дочь Евы», «Тайны княгиниде Кадиньян», «Провинциальная муза»,«Кальвинист-мученик», «Пьер Грассу»,множество статей да к тому же наброски «Сельского священника»и фрагменты «Мелких невзгод супружеской жизни».
Снова за четыре бурных года он создалпроизведения, которые по объему и художественной значимости длялюбого другого писателя были бы славным итогом всей прожитой жизни.Ни малейшего отзвука житейских передряг не слышится в этих творческихгрезах; ни одна из многократно осмеянных эксцентрических чертхарактера Бальзака не проявляется в абсолютной законченности еготворений. А многие из этих творений – «Массимилла Дони»,«Пьер Грассу», «Темное дело», «Баламутка»,«Мнимая любовница» – по завершенности композиции,по сдержанности стиля, прежде столь часто небрежного и многословного,превосходят все, ранее созданное им. Словно тайная горечьразочарований и неудач, подобно благодетельной кислоте, медленноразъела все слащавое и сентиментальное, что в ранних вещах Бальзакаеще оставалось данью романтическому вкусу эпохи, тяготевшей кнеправдоподобному.
Чем старше становится Бальзак, чемтрудней приходится ему в тисках бытия, тем больше становится онреалистом. Все более острым, все более недоверчивым взором проникаетон во взаимоотношения и взаимосвязи, со все более пророческим знаниемобозревает он хитро сплетенные нити. Сорокалетний Бальзак нам ближесегодня, чем тридцатилетний. Прошедшие десять лет приблизили его кнам на столетие. Но даже в этих вещах, в этих созданиях, порожденныхтитанической работоспособностью, бальзаковская творческая сила ещеотнюдь не исчерпала себя. Замурованный в работу, он глядит из-заопущенных штор и видит мир яснее, чем другие. Уже не раз у неговозникало искушение испытать свою активность и на этой живой жизни.
Он знает, что несколько парижскихписателей попытались, наконец, объединиться для защиты своих прав.Они основали «Общество литераторов», хилое, немощноеобъединеньице. Собираясь иногда за столом, они выносят разныерезолюции. Впрочем, участники этих совещаний вялы, резолюции ихостаются только на бумаге, а бумага покрывается пылью в министерскихархивах.
Бальзак – первый литератор,который понял, что если бы писатели действительно объединились иосознали свою миссию, они могли бы сделаться немалой силой. И вот совсей своей бурной энергией он пытается выковать из этой вялой,аморфной массы серьезное оружие для защиты писательских прав. Здесь,как и во всех его концепциях, проницательный взор Бальзака опередилсвою эпоху на много десятилетий. Бальзак всегда энергичен ицелеустремлен, когда он ожесточается. А у него есть основанияожесточиться. Каждую его книгу, еще влажную от типографской краски,захватывают литературные «пираты». Они перепечатывают еев Бельгии, не платят ему ни одного су и наводняют все зарубежныестраны изданиями куда более дешевыми, чем французские. Эти издателине обременены необходимостью платить гонорар и набирают книги самымнебрежным образом. Но Бальзак относится к этому литературному разбоюне как частное лицо. Он считает, что дело идет о чести всегописательского сословия, о его положении в глазах мировогообщественного мнения. Бальзак набрасывает проект «Литературногокодекса», который для литературной республики явился документомтакого же исторического значения, как «Декларация правчеловека» для Французской республики и «Декларациянезависимости» – для американской. Он читает доклады наэту тему – он вновь и вновь пытается заставить писателейдействовать сообща. Но начинается сопротивление, возникают мелкиедрязги, и Бальзак выходит из «Общества», котороенедостаточно велико для его идей и недостаточно действенно для еговеликого темперамента.
Неизменное повторение: на реальный мирэтот могущественнейший человек своей эпохи не оказывает никакоговоздействия. В эти годы Бальзаку еще раз приходится убедиться в этом.
Некий нотариус Пейтель, личностьтуманная, по обвинению в убийстве жены и ее лакея был приговоренсудом присяжных к гильотинированию. И, по всей вероятности, приговорбыл справедлив.
Этот Пейтель, бывший журналист,безнадежно погрязший в долгах, женился на косоглазой, но зато весьмасостоятельной креолке, о прошлом которой ходили удручающие слухи.Переехав в дом к мужу, креолка взяла с собой лакея своих родителей.По-видимому, он был ее любовником. Однажды ночью, когда жена Пейтеляи ее лакей возвращались домой из соседнего местечка, они оба былиубиты.
Подвергнутый допросу с пристрастием,Пейтель признался, что стрелял в лакея. Убийство любовника жены ещеможно было простить. Но присяжные единодушно выразили мнение, что,воспользовавшись удобным стечением обстоятельств, Пейтель застрелил ижену, намереваясь унаследовать ее состояние. В начале своейлитературной деятельности Бальзак хорошо знал этого Пейтеля, он былего коллегой по журналу «Вор». Теперь это дело занимаетего с психологической точки зрения. А быть может, ему хочетсяпродолжить традицию, начало которой положил Вольтер в деле Каласа икоторую столь славно завершил Золя в деле Дрейфуса, –традицию, по которой французский писатель выступает как провозвестниксправедливости, как защитник невинных и несчастных. Бальзакзабрасывает работу – для него это величайшая жертва – иотправляется вместе с Гаварни1в Беллей, чтобы лично переговорить с осужденным. Легковоспламеняющаяся фантазия Бальзака убеждает его, что Пейтель стрелялисключительно ради самозащиты и что только случайно в темноте онпопал в убегающую женщину. Бальзак тотчас же составляет памятнуюзаписку – шедевр юридической проницательности исудебно-медицинской логики – и вручает ее кассационному суду.Но кассационный суд считает прошение, исходящее не из официальныхсфер, как бы несуществующим и рассматривает только кассационнуюжалобу присяжного защитника Пейтеля – жалобу, которую так жеотклоняют, как, впрочем, и просьбу о помиловании, поданную королю.Бальзак, вложивший в это дело деньги, время и всю свою страсть,терпит полное поражение. Пейтеля казнят.
Но писатель, все еще с трудомвоспринимающий действительность, должен был получить и третий урок неиспытывать в реальном мире силу, эффективную лишь в мире фантазии.
Четырех лет оказалось достаточным,чтобы Бальзак забыл катастрофу с «Кроник де Пари» и тедвадцать тысяч франков, в которые ему влетела эта злосчастнаягазетенка. Он не в силах больше подавлять стремление обращаться кобществу непосредственно, оповещать весь мир о своих политических,литературных и социальных взглядах. Но он устал. Он знает, что каждоенезависимое слово непременно изувечат или заглушат. Своим независимымповедением он нажил себе врагов среди журналистов, издателей иредакторов, и для того чтобы не задохнуться от полноты чувств, онвынужден время от времени создавать свой собственный орган. На этотраз журнал называется «Ревю Паризьен», и Бальзак несомневается в его успехе, ибо он решил самолично делать почти весьжурнал. Неужели Париж, неужели весь мир не превратится в слух, когдаОноре де Бальзак, единственный свободный, независимый политик имыслитель Франции, еженедельно станет высказывать свои политическиевоззрения? Когда Оноре де Бальзак, маршал литературы, будет самоличносообщать обо всех новейших и значительнейших книгах и спектаклях?Когда Оноре де Бальзак, первый беллетрист Европы, начнет публиковатьв нем свои новеллы и романы?
Только так и может выйти из этого толк.Да, он не станет передоверять работы никому другому. Дело, котороетребует усилий пяти человек, Бальзак берет на себя одного, причемодновременно он ведет еще репетиции в театре и пишет романы. Бальзаквзваливает на свои плечи все финансовое руководство. Он одинредактирует свой еженедельник, и пишет его тоже один. Бальзак читаеткорректуры, договаривается с типографиями, подстегивает наборщиков,присматривает за розничной продажей. С утра до ночи в распахнутомсюртуке, потея и отдуваясь, он то спускается из редакционногокабинета в наборный цех, то снова поднимается наверх в редакцию. Всутолоке, за измызганным столом, засучив рукава, наспех пишет онстатью и в то же время дает различные указания. С изумлением узнаетслучайный посетитель, что неряшливый, обшарпанный, обрюзгший человек,читающий корректуры, человек, которого он принял за обтрепанногонаборщика, – это и есть Бальзак, знаменитый писатель,хозяин сказочного замка в Вилль д’Авре.
Три месяца работает Бальзак. Однитолько статьи, которые за эти четверть года он настрочил для своегожурнала, могли бы составить три, если не четыре, тома обычногоформата. Но Бальзаку суждено утратить еще одну иллюзию. Ни Париж, нисвет и знать не хотят, что думает Оноре де Бальзак о политике. И еголитературные, философические и социальные воззрения тоже невозбуждают особого интереса. Спустя три месяца Бальзак забрасываетгазету. Беспримерная трата сил опять оказалась напрасной.
И все же не совсем напрасной. Не совсембессмысленной. Ведь если бы за три месяца в «Ревю Паризьен»не было опубликовано ничего, кроме статьи о «Пармской обители»Стендаля, то и тогда эта газета имела бы величайшие заслуги передфранцузской словесностью. Никогда еще великодушие Бальзака и егопоразительное художественное чутье не проявлялись с такимблагородством, как в этом гимне, возвестившем о появлении еще никомуне ведомой книги никому не ведомого автора. Во всей мировойлитературе мы отыщем немного примеров такой проницательности идружелюбия. Чтобы воздать должное благородству, с которым величайшийроманист Франции столь великодушно вручил пальму первенствавеличайшему своему соратнику в области романа, пытаясь – издесь тоже на сто лет опережая свою эпоху – «поднять егона самое высокое место, которое по праву ему принадлежит», мыдолжны сравнить чисто внешние обстоятельства жизни этих двух людей.
В 1840 году Бальзак уже был знаменит вовсех концах Европы, Стендаль же, напротив, столь безвестен, чтоспустя несколько лет в посвященных ему некрологах немногие газеты,которые позволили себе эту роскошь, называют его не Стендаль, аСтенгаль и настоящую его фамилию Бейль пишут как Байль.
Перечисляя французских писателей, о неми вовсе не упоминают. Журналы прославляют, восхваляют, порицают,высмеивают Альфонса Карра, Жюля Жанена, Сандо, Поль де Кока –прилежных сочинителей, чьи писания нынче всеми забыты. Пачкотня ихрасходится в десятках тысяч экземпляров, зато публика покупает всеголишь двадцать экземпляров стендалевского трактата «О любви».Эту книгу сам автор в шутку называет «святыней», ибоникто не решается прикоснуться к ней.
При жизни писателя «Красное ичерное» выдерживает только одно издание. Все профессиональныекритики проглядели Стендаля. Сент-Бёв при появлении «Красного ичерного» находит, что не стоит труда высказываться об этойкниге. Позднее он все же высказывается, но не жалеет иронии: «ГероиСтендаля безжизненны – это просто хитроумные автоматы».
«Гадзетта де Франс» пишет:«Господин Стендаль не дурак, хотя и пишет дурацкие книги»,а похвала Гёте, высказанная им в разговоре с Эккерманом, станетизвестна лишь спустя много лет после смерти Стендаля. Но Бальзак ужев ранних вещах никому не ведомого писателя разглядел своим быстрым ипроницательным взором особую интеллектуальную глубину ипсихологическое мастерство Неизвестного, который лишь время отвремени, словно истинный дилетант, для собственного удовольствияпишет книги и отдает их в печать, не проявляя особого честолюбия.Бальзак использует каждую возможность, чтобы высказать Неизвестномусвое уважение. В «Человеческой комедии» он упоминает о«процессе кристаллизации любви», который впервые описанСтендалем, и ссылается на его итальянские дневники.

Но Стендаль слишком скромен, чтобы вответ на эти знаки внимания приблизиться к Бальзаку, к великому,прославленному Бальзаку. Он даже ни разу не послал ему какую-либо изсвоих книг. К счастью, верный друг Стендаля, Раймон Коломб беретсяобратить внимание Бальзака на «Пармскую обитель» и проситего принять участие в произведении непризнанного автора. Бальзакотвечает ему тотчас же (20/III 1839 г.):
«Я только что прочитал в„Конститусионнель“ статью с выдержкой из „Пармскойобители“, и она наполнила меня греховной завистью. В самомделе, лихорадка ревности охватила меня при чтении великолепного иправдивого описания битвы. О чем-то подобном я всегда мечтал для„Сцен военной жизни“, труднейшего раздела в моемтворении, этот отрывок наполнил меня восторгом, огорчил, восхитил иповерг в отчаяние. Я говорю вам это с полной откровенностью. Неудивляйтесь, пожалуйста, если я не сразу отвечу согласием на вашупросьбу. Я должен сперва получить всю книгу. Верьте моему прямодушию.Я скажу вам все, что я о ней думаю. Прочитав этот отрывок, я сталвзыскательней».
Любого человека, наделенного мелкоюдушою, раздосадовало бы, что другой, да еще с таким убедительныммастерством, предвосхитил сцену его будущего романа, описаниенаполеоновской битвы. Уже десять лет мечтает Бальзак о романе«Битва». Он хочет вместо героическо-сентиментальногоповествования дать, наконец, реалистически честное, историческиподлинное наглядное описание. И вот это сделал Стендаль, а он,Бальзак, промешкал. Но духовное богатство всегда придает художникувеликодушие и благородство. Себялюбие писателя, лелеющего сотнипланов, мысленно видящего сотни новых творений, не может болезненноуязвить то обстоятельство, что современник его тоже создал шедевр. Аименно как шедевр, как величайший шедевр своего времени торжественноотмечает Бальзак появление «Пармской обители». Онназывает ее «шедевром литературы идей» и весьма вернозамечает: «Эту огромную работу мог задумать и выполнить лишьчеловек, достигший пятидесяти лет, в расцвете сил и зрелоститаланта».
Бальзак дает прекрасный анализвнутреннего действия романа, он подчеркивает, как великолепноСтендаль описал душу итальянского народа со всеми ее оттенками. Ниодно слово Бальзака в этой рецензии не утратило своего значения и посей день.
Трогательны изумление и испуг Стендаля,французского консула в захолустном Чивита-Веккиа, когда эта статьяпопала ему в руки. Ведь он и не подозревал о ее существовании. СперваСтендаль не верит собственным глазам. До этого мгновения он всегдаслышал о своем творчестве только пошлую болтовню. И вот раздалсяголос человека, которого он уважает, и этот человек по-братскиприветствует его. Смятение Стендаля ясно ощущается в письме, котороеон посылает Бальзаку, в письме, где он тщетно пытается сохранитьсдержанность:
«Что за сюрприз доставили вы мневчера вечером, сударь. Никогда, полагаю, ни одного автора так некритиковали в газете, да еще лучший судья по этой части. Вы обогрелисироту, брошенного посреди улицы…» – так начинаетСтендаль и благодарит за «изумительнейшую статью из всехкогда-либо опубликованных писателем о писателе». Спрозорливостью, равной творческой прозорливости Бальзака, Стендальпринимает предложение братства от человека, который, как и он,презрительно отвергнут Академией. Стендаль чувствует, что они обатворят не для современников, а для потомков.
«После смерти мы поменяемсяролями с этими людьми. Пока мы живы, они имеют власть над нашейпреходящей плотью, но не успеют они покинуть этот мир, как их навекипокроет забвение».
Удивительный пример того, как благодарятаинственному родству душа всегда узнает душу. И странно видеть, какпод грохот и гам, поднимаемый литературными посредственностями, этидвое сосредоточенно и спокойно, с терпеливой уверенностью смотрят вглаза друг другу. Редко магический взгляд Бальзака оказывался болеезорким, чем в этом случае, когда среди тысяч и тысяч книг он узнал ивосславил именно эту, никем не замеченную книгу.
Но перед его современниками защитаСтендаля оказалась такой же безуспешной, как и защита Пейтеля. Точнотак же как все судебные инстанции осудили на смерть Пейтеля, так иСтендаль осужден всеми литературными инстанциями, и произведение егобесславно предано земле. Пламенная защитительная речь и здесьоказалась неуслышанной и напрасной, если только великое нравственноедеяние, безразлично от того, имело оно успех или не имело, может бытьназвано напрасным.
Напрасно! Напрасно! Напрасно! Слишкомчасто Бальзак произносил это слово и слишком часто слышал его. Емууже сорок два года, он написал сто томов. Он извлек из собственного,не ведающего отдыха мозга две тысячи персонажей, и среди нихпятьдесят, а может быть и сто, окажутся вечными. Он создал целый мир,но мир ничем не вознаградил его.
Теперь ему сорок два года, а он бедней,чем был двадцать лет тому назад на Рю Ледигьер. Тогда он питалмножество иллюзий, сегодня они развеялись как дым. Двести тысячфранков долга – вот результат его трудов.
Он добивался благосклонности женщин –они отказали ему в ней. Он выстроил дом – дом этот описали задолги и отняли у него. Он основал газеты – они погибли. Онпускался в рискованные предприятия – они не удались. Ондобивался места в парламенте своей страны – его не выбрали. Онвыставил свою кандидатуру в Академию – и был отвергнут. Всебыло напрасно, или кажется напрасным. Все, что бы он ни предпринимал.
Долго ли еще его тело, его пылающиймозг, его вечно подстегиваемое сердце смогут сопротивляться этомувечному перенапряжению? Действительно ли у него хватит сил завершитьсвое творение, свою «Человеческую комедию»? Сможет ли онеще, как другие люди, отдыхать, путешествовать и не знать забот?Впервые приходят к Бальзаку мгновения безнадежности. Всерьезобдумывает он – не покинуть ли ему Париж, Францию, Европу? Непоселиться ли в Бразилии? Там правит император Дон Педро, которыйспасет его и даст ему крышу над головой. Бальзак выписывает книги оБразилии, он мечтает, он размышляет. Ибо он чувствует, что дальше такпродолжаться не может. Должно свершиться чудо, чтобы спасти его отнапрасного труда, чтобы озарить ночь, освободить его от каторги,даровать успокоение после этой невыносимой траты сил. Придет ли эточудо, придет ли оно в последний час? Бальзак, вечный фантазер, уже нерешается больше надеяться. Но однажды утром, 5 января 1842 года,когда, проработав всю ночь, он встает из-за письменного стола, слугаподает ему письма. Одно из них, написанное хорошо знакомым емупочерком, в необычном конверте, с черной каймой и под черной печатью.
Он вскрывает конверт. Г-жа Ганскаяизвещает его, что ее супруг скончался. Женщина, которая с нимпомолвлена, женщина, с которой он помолвлен, – вдова инаследница миллионов. Уже полузабытая мечта внезапно исполнилась.Incipit vita nova – так вот она – начинается новая,счастливая, мирная, беззаботная жизнь!
И возникает последняя иллюзия Бальзака,ради которой он будет жить, из-за которой умрет.
КНИГА ПЯТАЯ

СОЗДАТЕЛЬ «ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КОМЕДИИ»

XIX. Борьба за госпожу Ганскую
Письмо, пришедшее 5 января 1842 года,знаменует последний великий перелом в жизни Бальзака. Прошлоестановится настоящим и грядущим. С этой минуты его чудовищная волястремится к единственной цели: воскресить старую привязанность к г-жеГанской, превратить их помолвку в венчание, обещание – висполнение. Но чтобы достичь этой цели, требуются чрезвычайныеусилия. Ибо в последние годы отношения с г-жой Ганской становилисьвсе формальнее, все холоднее и неискреннее. Нельзя насиловать природустоль длительное время. Бальзак и госпожа Ганская не виделись семьлет. Бальзак не мог приехать в Верховню из-за финансовых затрудненийили, быть может, из-за связи с графиней Висконти. А г-жа Ганская нехотела или не могла заставить своего супруга отправиться впутешествие, которое сделало бы возможной встречу с ее возлюбленным.Но точно так же как пламени необходим кислород, точно так же и любвинеобходимы близость и присутствие возлюбленного. Отношения ихпостепенно утратили свой страстный характер.
Тщетно пытается Бальзак обрести вписьмах прежний восторженный тон. Тон этот звучит не совсеместественно, и г-жа Ганская с полной ясностью видит деланность этогопыла. От своих парижских знакомых и родственников она знает, чтографиня Висконти проживает в Жарди рядом с Бальзаком. Побег с мадамМарбути произвел слишком большую сенсацию, и можно понять гнев г-жиГанской, когда Бальзак, прикрываясь отчаянными жалобами на своеодиночество, долги и заботы, бесконечно клянется ей в любви. Онавидит, что он пытается с ловкостью фокусника скрыть от нее бесспорныефакты. Мало-помалу гнев начинает окрашивать и ее письма. Г-жа Ганскаяявно недовольна тем, что Бальзак старается заставить ее поверить всвое монашеское, отшельническое существование. Она ясно, и даженесколько чрезмерно ясно, высказала свое сомнение в его искренности.Но Бальзак, затравленный кредиторами, обессиленный работой и,вероятно, сознанием, что он ведет не совсем чистую игру, отчаянноотбивается. Он не может стерпеть, что женщина, которая живет всупружестве, быть может, скучно, зато спокойно и беззаботно, свысокаотчитывает его за «экстравагантности». Ее упреки вызываютего гневную отповедь:
«Прошу вас: оставьте свои советыи упреки. Чем они могут помочь утопающему, который пытается выплытьна поверхность! Богатые не понимают несчастных».
И еще раз, когда она говорит о«природном легкомыслии» его характера:
«Неужто я легкомыслен? Не потомули, что двенадцать лет, не зная отдыха, я занимаюсь своим безмернымлитературным трудом? Или потому, что в течение десяти лет я знаю лишьодну сердечную связь? Или потому, что в течение двенадцати лет ятружусь денно и нощно, дабы заплатить колоссальный долг, которым яобязан моей матери, ее неумелым спекуляциям? Ужели я легкомыслен,если, несмотря на все мои несчастья, еще не задохнулся? Не сошел сума? Не утопился?
…Воистину у меня легкомысленныйхарактер! Действительно, вы говорите точь-в-точь как тот буржуа,который увидел Наполеона на поле брани и, заметив, как он вертится тонаправо, то налево, то во все стороны, производя рекогносцировкуместности, заявляет: «Этот человек не способен оставаться наместе! У него нет определенной идеи!»
В конце концов переписка междувозлюбленными, семь лет не видевшими друг друга, утратила всякийсмысл. Каждый из них давно живет своей собственной жизнью. У г-жиГанской подрастает дочь, подруга, которой она доверяет в сто разбольше, чем этому пылкому фантазеру. Она уже не чувствует потребностив излияниях, и в ее обеспеченном и неярком существовании нет большетайн, которыми стоило бы делиться. Да и Бальзак, великийнетерпеливец, устал от долгого ожидания и начинает забывать обеты,которые, видимо, никогда не исполнятся.
В 1839 году он пишет Зюльме Карро.Пусть она вспомнит о нем, если где-нибудь найдется женщина сдвумястами тысяч, пусть даже с сотней тысяч франков, «учитывая,что приданое ее может оказаться полезным, чтобы привести в порядокмои дела». Мечта о княгине давно развеялась, ибо миллионы г-наГанского решительно остаются в руках г-на Ганского. Бальзаку нужнауже не Полярная звезда, ему нужна любая женщина – любая, толькобы она заплатила его долги, была достаточно хороша собой и могластать хозяйкой Жарди. На сороковом году жизни Бальзак начал мыслитьреально, и от фантастических экскурсов он возвратился к запросамсвоей давно прошедшей юности: «Женщина и состояние».
Собственно говоря, переписка уже пришлак концу. Она могла бы иссякнуть, как переписка с преданной ЗюльмойКарро, которая наскучила Бальзаку, ибо требовала от него чрезмернойчестности.
Но ни г-жа Ганская, ни Бальзак не всилах перестать писать друг другу. Г-жа Ганская в своей гордыне,вероятно, больше любила переписку с Бальзаком, чем самого Бальзака.Для нее та барщина, которую безропотно несет величайший из всехживущих писателей, стала важнейшим событием жизни. И она не имеетоснований прервать их отношения. А для Бальзака постоянноесамоописание сделалось уже привычкой. Ему нужен человек, которому онможет поведать о своих заботах, рассказать о своих трудах, сообщить освоих долгах. Она намерена сберечь все эти письма, а он наслаждаетсямыслью о том, что письма его хранятся в каком-то недоступном тайнике.И оба продолжают писать друг другу, впрочем все меньше и скупее.Порой Бальзак жалуется на «редкость» ее посланий, на«интервалы между вашими письмами». Порою она упрекает егоза то, что он пишет слишком скупо. А он на это отвечает: как можетона вообще сравнивать его корреспонденцию и ее? Она живет в«полнейшем уединении и не переобременена делами», а унего всегда не хватает времени, да к тому же он утомлен писанием попятнадцати часов кряду и правкой корректур. Он вынужден каждуюстраницу своего письма похищать у творчества, у оплачиваемой работы,у сна. И Бальзак без всякого смущения сообщает Ганской, что длинноеписьмо к ней, к миллионерше, обходится ему, затравленному должнику, вдвести, триста, даже в пятьсот франков. Ведь именно эту сумму дало быему такое же количество исписанной бумаги, предназначенной для газетыили для издателя. Право же, ее не обременит, если она будет емуписать каждые две недели. И когда она в ответ на это, по-видимому,отвечает, что не будет писать, если он не будет писать ей (письмо вобмен на письмо), он мечет громы и молнии:
«Ах, я нахожу вас невероятномелочной, а значит, и суетной. Вы не писали мне, потому что моиписьма стали реже. И впрямь они стали реже, у меня просто не былоденег, чтоб оплатить почтовую пошлину, но я не хотел вам об этомговорить. Да, вот до чего я дошел, и даже еще хуже. Это ужасно ислишком печально, но такова действительность – она столь жереальна, как Украина, где вы живете. Да, да, бывали дни, когда я,терзаемый волчьим голодом, наспех обгладывал корочку хлеба набульваре».
Все резче становятся пикировки, вседлительней паузы между письмами. И впервые, как раз перед этимрешающим письмом, проходит целых три месяца, и Бальзак ни слова непишет Ганской. Оба – и это явно чувствуется – взаимнообозлены. Оба считают друг друга холодными, вялыми, неискренними. Иперелагают друг на друга вину за то, что эта переписка, котораяначалась в фортиссимо и престиссимо, утрачивает свою страстность, чтоона медленно иссякает.
В действительности же не виноваты нитот, ни другая. Повинны только неестественность и неискренность ихотношений. Ведь они думали, что их ждет лишь короткое расставание, азатем скорое и окончательное соединение. Во время странной помолвкипри живом муже, который прожил затем еще целых восемь лет, г-жаГанская наложила на Бальзака обет верности. Такого рода обет был быисполним, если бы разлука продлилась три или даже шесть месяцев. Норевнивая г-жа Ганская (а ревность ее не что иное, как вздыбившаясягордыня) требует от Бальзака вечной верности. И это начинает егораздражать.
«Хоть раз посмотрим правде вглаза, – пишет он ей после долгой лжи и утаек. –Мужчина ведь в конце концов не женщина. Можно ли ожидать, что с 1834по 1843 год он будет вести абсолютно целомудренную жизнь? В своевремя ты сказала: „Я ничего не имею против легких развлечений“.Будь же справедлива и прими во внимание, как необходимы отвлеченияфантазеру, погруженному в вечный труд и нищету. По сути дела, тебепочти не в чем меня упрекнуть, а ты хочешь так жестоко меня наказать!Если уж ты желаешь говорить об этих давних делах, то, право, тебеследует пенять только на то, что мы были так долго в разлуке. Носейчас мы снова вместе и снова беседуем неутомимо».
Напрасные слова! Г-жа Ганская имелавозможность убедиться на личном опыте в темпераменте покинутого еювозлюбленного. И она продолжает бессмысленно обижаться.
Бальзак вовсе не пошлый волокита. Имогучее творение его духа служит лучшей порукой его серьезности иглубины. Женщина, которая ведет супружескую жизнь, которая окруженадовольством и роскошью, которая в течение долгих лет не принесла нималейшей жертвы, эта женщина требует от затравленного и преследуемогохудожника, который в вечном творческом опьянении пишет книгу закнигой, чтобы он вел монашескую жизнь, прозябал, как мелкий почтовыйчиновник, не позволял себе ни отдыха, ни роскоши, ни забав. Онаразрешает ему лишь писать, писать, писать до бесчувствия и ждать,ждать и ждать, пока, быть может, – но только быть может, –она решится после кончины рыцарственного Ганского вознаградить своегосмиренного трубадура за его отчаянное долготерпение. И все-таки г-жаГанская во многом права. Бальзак крайне неискренен в своих письмах кней.
Вместо того чтобы ясно и откровенноотстаивать свою свободу, вместо того чтобы заявить, что он вправежить по законам природы, он утаивает все действительное исущественное, пытаясь изобразить себя отшельником среди отшельников.Бальзак не решается признаться Ганской в своей связи с графинейВисконти, он виляет, он ходит вокруг да около, словно школьник,опасающийся учительской розги. В своем странном повиновении Бальзакне способен противопоставить деспотическим претензиям истинноемужество, этому захолустно-дворянскому божеству – истинноедостоинство художника. Но вопреки всем своим мелким уловкам иуверткам Бальзак не грешит против истины, когда вновь и вновь уверяетг-жу Ганскую, что не только не ищет приключений, но, напротив,утомленный авантюрами и похождениями, стремится к покою ипостоянству. Сорокалетний Бальзак уже устал. Ему опротивела вечнаяборьба с издателями, редакторами, журналистами. Он не хочетежемесячно, еженедельно переписывать векселя. В течение двадцати летего беспрерывно швыряло то вверх, то вниз. Его вечно терзали бури. Онвсегда был в смертельной опасности. Теперь он хочет обрести покой втихой гавани.
Довольно с него женщин, которыми онможет наслаждаться только в короткие часы, похищенные у работы.Довольно приключений в укромных тайниках. Ведь он не в силах забыть обеспрерывных своих заботах.
«Клянусь вам, – пишетон 4 сентября 1838 года Зюльме Карро, – что я распрощалсясо всеми своими надеждами, со всеми притязаниями на роскошь, со всемичестолюбивыми мечтами. Я хотел бы жить, как провинциальный кюре, безовсяких затей, на деревенский лад. Я охотно взял бы в женытридцатилетнюю женщину, которой я был бы по душе, при условии, что унее кроткий нрав и приятная внешность. Она заплатила бы мои долги, ая, трудясь, вернул бы ей деньги в течение пяти лет».
Такой женой в его мечтах ему ипредставлялась Эвелина Ганская.
Но постепенно становится совершенноневозможно устраивать свою жизнь по указке возлюбленной, котораяобитает где-то за тысячи миль и, быть может, давно уже не та, которойон обладал семь лет тому назад. Полярная звезда слишком далека, чтобыозарять его жизнь и облегчать ее бремя. В 1842 году, когда ему пошелсорок третий год, помолвка, та самая помолвка, которой он связал себяв 1833 году, уже недействительна. Незаметно «супруга по любви»снова становится Незнакомкой, женщиной из сновидений, которой онрассказывает свою вымышленную жизнь. И даже это писание писемутрачивает для него притягательную силу, которую оно имело некогда.Теперь оно попросту вошло в привычку. Он пишет редко и почтиравнодушно. Даже этот страстный фантазер не верит больше в иллюзиюженитьбы на г-же Ганской. Развеялась и эта мечта о любви и миллионах,развеялась вместе с другими утраченными иллюзиями. И вот внезапно,утром 5 января, это нежданное письмо с черной печатью, письмо, вкотором доводится до его сведения, что 10 ноября 1841 года г-нГанский скончался. Письмо, от которого вся кровь прихлынула к сердцу,письмо, которое потрясло его так, что у него задрожали руки.Невообразимое, вернее – то, чего он уже столько лет не решалсявообразить, случилось. Женщина, которой он дал обет, внезапно сталасвободной. Она вдова, она владеет миллионами, о которых он грезил.Вот она – идеальная его жена: аристократка, молодая, умная,величественная. Она освободит его от долгов, даст ему возможностьтворить, она вдохновит его на величайшие деяния, поднимет всобственных глазах, утолит его желания. Вот она – женщина,которая любила его, и которую он любил, и которую в этот грозовоймиг, после долгих лет забвения, любит снова, любит с прежнейстрастью.
Листок бумаги – Бальзак чувствуетэто – сразу перевернет его жизнь. Все, на что он уповал, о чемон мечтал, чего он ждал, обрело внезапно образ, ее образ. И он знает:ему нужно сделать только одно – добиться этой женщины,завоевать в борьбе уже завоеванную когда-то, и на этот раз навсегда.
Глубокое волнение чувствуется в егоответном письме. Бальзак поступает честно, умно и мужественно. Иболее того, он поступает искренне, не проявляя чрезмерной симпатии кпокойному. Он не пытается ханжески сострадать женщине, которая, какон знает, очень сдержанно относилась к своему супругу и, может быть,вовсе не любила его. Он не пытается утешить ее в утрате, он непрославляет в вымученных фразах достоинств умершего. Бальзакстремится опровергнуть лишь одно подозрение, подозрение в том, что,питая такую страсть к женщине, он с нетерпением ждал кончины чужогоему человека.
«Что касается меня, моя любимая,обожаемая, то меня это событие, разумеется, заставляет подумать о тойцели, к которой я столь пылко стремлюсь уже десять лет. И все-таки ямогу перед вами и богом сказать с чистой совестью, что в моем сердценикогда не было другой мысли, кроме полной покорности судьбе, и чтоникогда, даже в видениях самых ужасных, я не запятнал свою душу злымижеланиями.
Разумеется, нельзя подавить в себеподсознательные порывы. Часто я говорил себе: «Как легка былабы жизнь с ней!» Ведь нельзя же безнаказанно подавлять своинадежду, веру, все свои интимные чувства».
Только одно представляется ему теперьсчастьем. Отныне он может писать ей с полной откровенностью. Онуверяет ее, что он ни в чем не изменился, что с тех пор, как онивстретились в Невшателе, лишь она его жизнь, и он заклинает ее:
«Напишите, что вы всем существомпринадлежите мне, что мы теперь можем обрести счастье, безоблачноесчастье».
Он осыпает ее письмами. Для Бальзака ихтайная помолвка снова сделалась реальностью, и любовь, уже ставшаябременем, вспыхнула вновь, запылала страстью. Что можетвоспрепятствовать их окончательному соединению? Он видит теперь все вином свете, даже себя самого. Только год назад в письмах к ней, вэтих письмах, всегда окрашенных меланхолией и одиночеством, онизображал себя стариком, поседевшим, усталым, обрюзгшим, страдающимголовокружениями и приливами, неспособным мыслить. Теперь он рисуетсебя своей невесте, о которой он так долго мечтал, в самыхпривлекательных красках:
«У меня появилось всего несколькоседых волосков. Мой труд меня сохранил. Правда, я располнел, но ведьэто почти неизбежно для человека, ведущего сидячий образ жизни. Мнекажется, что со времен Вены я нисколько не изменился. Мое сердцеосталось молодым, и тело мое хорошо сохранилось, ибо я жил, какмонах. И, наконец, у меня в запасе еще пятнадцать лет, которые вкакой-то мере все еще могут считаться молодостью, как и у вас, любовьмоя. Но сейчас я с радостью отдал бы десять лет жизни, лишь быускорить миг нашей встречи».
Его фантазия уже работает с обычной длянего стремительностью. Он мысленно видит всю их будущую жизнь. Онадолжна немедля подыскать для дочери «разумного и дельногомужа», «прежде всего богатого, чтобы его состояниепозволило и вам сохранить за собой определенную сумму». Г-жаГанская будет тогда свободна в материальном отношении, как она ужесвободна в юридическом и нравственном. Она будет свободнопринадлежать ему. И их совместная жизнь, о которой он столько мечтал,станет прекраснее, чем в его грезах. Только не терять времени –ни месяца, ни недели, ни дня! Он немедленно приведет в порядок дела ипереедет в Дрезден, чтобы быть поближе к ней, к своей безмернолюбимой. Он любит ее, как никогда еще не любил!
И мы чувствуем, что еще ничего в жизниэтот демон нетерпения не ждал с такой жгучей жаждой, какединственного ее слова: «Приди!»
Наконец через шесть недель, 21 февраля,приходит ответ. Мы не знаем его дословно. Письмо уничтожено вместе совсеми другими письмами Незнакомки. Но мы знаем, что в нем содержалсятвердый и недвусмысленный отказ в ответ на все домогательстваБальзака: четкое «нет» в ответ на страстное его желаниенемедленно приехать к ней.
В тот самый миг, когда Бальзак,трепеща, ожидает исполнения ее обета, г-жа Ганская «с ледянымспокойствием» разрывает помолвку. «Вы свободны», –пишет она ему с неумолимой ясностью и приводит, по-видимому,исчерпывающее объяснение своему поступку. Она больше не доверяет ему.За эти семь лет он ни разу не поддался желанию увидеть ее, хотя унего нашлись и время и деньги, чтобы несколько раз съездить в Италию,и к тому же отнюдь не в одиночестве. Следовательно, не говоря уже обовсем прочем, он нарушил условие их помолвки. Все, что было, прошло.Прошло и миновало. Она хочет жить только ради дочери и никогда непокидать ее. «Если у меня отнимут мое бедное дитя, я умру!»Она не хочет делить себя. Судя по отчаянному ответу Бальзака, письмобыло безжалостно, как удар топора. Оно подсекло под корень все егоупования.
Было ли «нет» г-жи Ганскойискренним и окончательным? Или это было только средством испытатьего; только мнимым уходом актрисы, жаждущей вернуться на вызов;только уловкой гордой и тщеславной женщины, чтобы заставить Бальзакаеще ожесточенней бороться за нее? Коварный и трудный вопрос. Он ведетнас в суть этой сложной проблемы. Нам придется с самого началапроследить историю отношений Ганской и Бальзака.
Большую и страстную женскую любовьотличает прежде всего способность к безграничной жертвенности. В этомсмысле г-жа Ганская была совершенно не способна любить, во всякомслучае любить Бальзака. Исполненная дворянской спеси, властная,самовлюбленная, капризная и нетерпеливая, уверенная в своемобщественном превосходстве, Ганская требует любви как непременнойдани, которую она вправе милостиво принять или отвергнуть. Ее жертва– и это можно проследить по ее письмам – ограниченабесчисленными условностями. Она с первой же минуты взирает наБальзака сверху вниз. Она снисходит к нему, и Бальзак всегда занимаетподчиненное положение, в которое она его поставила. Он именует себя«мужиком», ее «крепостным» и «рабом».Он всегда стоит перед ней на коленях, восторженно превозносит ее донебес. Он готов окончательно отказаться от себя, от своей личности.Даже самый беспристрастный человек, читая письма Бальзака к г-жеГанской, порою невольно испытывает чувство неловкости.
Нас сердит и удручает, когда мы видим,что один из могущественнейших и гениальнейших людей семь лет смиреннокланяется, целует туфлю, бесконечно унижается перед самой заурядной,захолустной барынькой. Мы именно потому и усомнились в благородномхарактере г-жи Ганской, в столь часто восхваляемом ее защитникамитакте, что она не только охотно терпела рабскую покорность Бальзака,но поощряла и даже требовала этого восторженного обожествления. Мы неможем избавиться от чувства, что женщина, понимающая величиеБальзака, не потерпела бы его подчиненного положения. Оно было бы ейнеприятно, оно казалось бы ей неуместным. Она подняла бы его с колен.Она сама подчинилась бы ему, его желаниям и воле. Она потребовала бы,чтобы он стоял вровень с ней. Но, и в этом нет никакого сомнения,г-жа Ганская не была способна к такой любви. Ей доставлялонаслаждение знать, что ее боготворит человек, гениальность которогоона сознавала. Это тешило ее гордыню, и в какой-то мере она отвечалана его любовь. Но всегда – и это самое важное – толькопринимая его любовь, только уступая ему.
«Добрый Бальзак» или«бедный Бальзак». Эта интонация в письмах к дочери –единственной, с кем она откровенна, – объясняет, всущности говоря, все. Ганская была достаточно умна, чтобы пониматьзначительность этого человека. Она была достаточно чувственна,достаточно женственна, и его бурный темперамент был ей по душе.Несмотря на то, что она отлично видела все его слабости инепостоянство, он, несомненно, ей нравился. И все же в конечном счетег-жа Ганская любила только себя, а Бальзака постольку, поскольку онльстил ее самолюбию. Да, ей льстило то, что он сделал ее героинейнеобычайного приключения, что он любит ее столь пламенно и стольпоэтически, что он внес перемену в ее доселе банальную жизнь, внес тоопьянение, ту страсть, которых никогда не познала бы рассудочная иумная женщина. Но характер, столь закосневший в дворянской спеси, всословных предрассудках, не мог стать ни мягким, ни жертвенным, ниподатливым. Когда г-жа Ганская любит, она любит все-таки только себя,именно такой характер носит ее чувство к Бальзаку. Даже в ту пору,когда они были вместе, ближайшим ее доверенным был не он. Этимдоверенным всегда была ее маленькая, глупенькая, пустая дочка. Толькоей доверяет она безгранично, а для Бальзака, чужого, плебея ивыскочки, последняя цитадель ее сердца всегда остается закрытой.
И все-таки он стал ее возлюбленным. Онаотдалась ему, и, вероятно, так беззаветно, как только была способнаэта рассудочная, благоразумная и сдержанная женщина. Она былазамужем, она была аристократкой, и она боялась порвать с мужем искомпрометировать себя в глазах света. Истинное испытание ее чувствначинается после кончины г-на Ганского, когда она становитсясвободной, когда урожденная графиня Ржевусская, наследница Верховни,должна решить, следует ли ей выйти замуж за своего «мужика»,за своего трубадура – гениального, но погрязшего в долгах,расточительного, легкомысленного, закоренелого плебея, когда онадолжна сделать выбор между аристократией крови и денег иаристократией гения и славы.
В глубине души г-жа Ганская всегдастрашилась этого решения, и одно из ее писем к брату, подлинностькоторого до сих пор оспаривается, прекрасно выражает душевное еесостояние:
«Иногда я очень довольна тем, чтомне не приходится решать, выходить или не выходить замуж за человека,которого, как мне кажется, тебе бы не очень хотелось иметь своимзятем. Как бы там ни было, я люблю его, и, быть может, сильнее, чемты думаешь. Его письма – великое событие в моей одинокой жизни.Я жду их и жажду восторга, который звучит с их страниц. Япреисполнена гордостью оттого, что значу для него больше, чем вседругие женщины. Ибо он гений, один из величайших гениев Франции, истоит мне подумать об этом, как все мои сомнения исчезают и душа мояполна одной мысли: я, я удостоилась его любви, а ведь я так малодостойна его! И все-таки: когда мы остаемся наедине, я не могу невидеть его негармоничности, и я страдаю от мысли, что и другие видятее и делают определенные выводы. В такие минуты мне хочется закричатьво весь голос, что я люблю его страстно, что эти люди не имеют праватак себя вести, и в то же время я прекрасно вижу, что у них есть дляэтого все основания. Я просто подумать не решаюсь о том, в какомположении я окажусь, если г-н Ганский скончается. Надеюсь, что явсегда буду исполнять свой долг и что я всегда старалась егоисполнить, как нас учил наш отец. Но в глубине души я, пожалуй,довольна, что мне не приходится принимать решения. И все же бываютминуты, когда я забываю все на свете и думаю только об одном: вотэтот великий человек готов пожертвовать всем ради меня, а ведь я такмало могу предложить ему взамен».
Тот самый обет, на который Бальзаквозлагает все свои надежды, всегда беспокоит и удручает ее. И поэтомусовершенно понятно, что в первые минуты она старается отодвинутьлюбое решение и не допускает к себе этого необузданного человека,бешеного темперамента которого она страшится.
Положение г-жи Ганской вовсе не такпросто и ясно, как это представляется Бальзаку. Кончина мужа принеслаей только мнимую свободу. В действительности же после смерти г-наГанского она попадает под еще больший семейный контроль. Дядюшки итетушки в окрестных имениях, племянницы, живущие в доме, родственникив Петербурге и Париже – все, решительно все, знают о ееромантической дружбе с г-ном Бальзаком, и всех объединяет теперьбоязнь, как бы прекрасная вдова из Верховни вместе с заманчивымимиллионами г-на Ганского не досталась французу, безродному писаке,который своими пышными речами и романтическими письмами вскружилголову богатой наследнице.
Один из родичей немедленно открываетвоенные действия и оспаривает завещание г-на Ганского, утверждающееобщность имущества супругов. Процесс перетаскивают в Киев, там г-жаГанская его проигрывает, и ей приходится ехать в Петербург проситьсенат и государя утвердить ее в наследственных правах. Между тем совсех сторон ее осаждают болтливые родичи. Они науськивают ее наБальзака, особенно пресловутая тетка Розалия, которая смертельноненавидит этого писателя, как, впрочем, и всех французов, и при этомнебезосновательно. Мать ее была гильотинирована, как шпионка, вовремя Французской революции, она сама ребенком сидела в Консьержери,и мысль, что одна из Ржевусских может выйти замуж за сына участникакрасной коммуны, придает особую злобную силу ее настойчивым уговорам.
Если бы даже г-жа Ганская и хотела, онане могла пригласить сейчас Бальзака в Россию. Это повредило бы еерепутации, она проиграла бы свой процесс, и, что самое страшное, онамогла оказаться в смешном положении, если бы этот тучный, ребячливыйи экстравагантный господин с плохими манерами вдруг появился в кругупетербургской знати и ее чванливой родни. Итак, не оставалось ничегодругого, как отказать Бальзаку самым энергичным образом. Она исделала это в резкой и обидной форме. Но, быть может, это было толькосредством испытать искренность и постоянство его привязанности.
Отказ поразил Бальзака как гром средиясного неба. Фантазер, привыкший воплощать в мечтах все свои желанияи грезы до мельчайших подробностей, уже приготовился ехать в Дрезден.Может быть, даже попытался раздобыть денег для этой поездки. Оннаставлял г-жу Ганскую, поучал ее, что надо сделать, чтобы обеспечитьсостояние за дочерью, а проценты за собой. Он мечтал уже о свадьбе, опутешествиях, о домах и дворцах. И, наверно, он уже обставил все этидома и дворцы, развесив в них все, вплоть до картин, расставив все,до мельчайших предметов утвари. И вдруг это письмо с холодным, четкими кратким «Вы свободны», с окончательным и решительным«Нет».
Но раз уж Бальзак поставил на картусвою волю, значит он не примирится с отказом. Он привык кпрепятствиям, они только подстегивают его, только укрепляют егорешимость. Еженедельно, чуть ли не ежедневно, пишет он настоятельные,заклинающие письма. Он осыпает г-жу Ганскую уверениями в своемпостоянстве, в своей любви. И хотя в последние годы порывы страстиуже заметно улеглись, в этих письмах вновь слышится восторг и призыв,звучавшие в тех прежних письмах, которые он слал в Невшатель и вЖеневу.
«Нет, вы не знаете, как сильнопривязан я к вам. В этой привязанности участвуют все человеческиечувства: любовь, дружба, честолюбие, сила, гордость, тщеславие,воспоминание, наслаждение, уверенность в вас и вера, которую я ставлюпревыше всего».
Он клянется, что все написанное с техпор, как он встретился с нею, написано только для нее, только смыслью о ней:
«Только во имя вас это всесоздано».
Он заявляет, что готов пойти на любыеуступки.
Не завтра и не послезавтра должна онаисполнить свою клятву. Только пусть укажет ему, уповающему, срок.Только дату, день, год, за который он может уцепиться.
«Ну, право же, милый ангел, я непредъявляю больших требований к моей Эве. Я прошу только, чтобы онасказала мне: „Через полтора года или через два мы будемсчастливы“. Мне нужен только определенный срок».
Он клянется ей, что не в силах жить,если она не подаст ему надежду, если к нему не придут «Ты ипокой».
«После пятнадцати летнепрерывного труда я не в силах больше выдержать это вечноеединоборство. Творить, всегда творить! Сам господь бог творил всеголишь шесть дней».
Одна мысль о том, что они соединятся,пьянит его и лишает разума:
«О любовь моя, если бы мы могли,наконец, жить вместе, душа в душу, друг для друга, не зная оков!Бывают мгновения, когда эта мысль просто сводит меня с ума, и яспрашиваю себя, как мы вообще могли вытерпеть семнадцать месяцев –я здесь, а вы там, на Украине. Каким же могуществом обладают деньги!И как горько видеть, что самые прекрасные чувства так зависят от них.Быть прикованным, пригвожденным к Пасси, когда сердце мое витает запятьсот миль отсюда! Порой я весь предаюсь мечтам. Я представляюсебе, что все уже улажено, что разум, мудрость, осмотрительность моейкоролевы восторжествовали и она сказала мне одно-единственное слово„Приди!“. Мне видится, как я спешу к ней. В такие дни яделаюсь неузнаваемым. Все спрашивают, что со мной? А я отвечаю: „Моигорести скоро кончатся. У меня появилась надежда“. И окружающиеговорят: „Он спятил!“
Едва услышав, что она отправляется вСанкт-Петербург, чтобы уладить дела со своим процессом, он тотчас женачинает подсчитывать, сколько дней продлится поездка его к ней, вочто она ему обойдется. Четыреста франков от Гавра до Петербурга,четыреста на обратный путь да двести франков от Гавра до Парижа. Онспешно придумывает самые нелепые предлоги, чтобы придать своейпоездке характер крайней необходимости, заявляет, что давно ужедолжен был отправиться в Санкт-Петербург, чтобы поставить там своюпьесу во французском театре. Затем неожиданно заводит речь опароходной компании, которую собирается основать его зять и котораябудет поставлять суда по исключительно дешевой цене. Эта компанияякобы уполномочила его вести переговоры с Россией. Внезапно онобнаруживает в себе – быть может, он думал, что письма егоперлюстрируются, – «любовь» к императорувсероссийскому, потому что император – единственный настоящийсамодержец среди нынешних монархов. И Бальзак заявляет, что готовстать российским подданным».
Так это и продолжается, письмо записьмом, ураганный огонь, поток нетерпения. Февраль, март, апрель,май, все лето, всю зиму. И снова наступает весна и снова лето. Прошлополтора года после смерти г-на Ганского, а вожделенное слово «Приди!»все еще не пришло.
Наконец в июле позволение получено, и унего есть деньги на поездку. В июле 1843 года, ровно через десять летпосле их первой встречи, Бальзак прибывает из Дюнкерка вСанкт-Петербург и сразу же отправляется в дом Кутайсова, гдеостановилась г-жа Ганская. Дом этот – что в достаточной мересимволично – находится на Большой Миллионной.
XX. «Человеческая комедия»
На сорок третьем году жизни, ужеусталый и утомленный, Бальзак видит перед собой одну-единственнуюцель: он хочет упорядочить свою жизнь, сбросить бремя долгов,спокойно и неторопливо завершить свое гигантское творение. И знает,что может добиться этого лишь в одном случае. Он должен завоеватьг-жу Ганскую и по крайней мере хоть часть ее наследственныхмиллионов. Человек, который сотни раз стоял за игорным столом, играяпротив судьбы, который всегда проигрывал и снова ставил в азарте, –теперь он вновь ставит все на одну карту: на эту женщину. За полторагода, которые прошли до того как ему позволили приехать в Петербург,он изо всех сил старался придать себе как можно больше блеска. Онзнает, что для Ржевусских и того чванного аристократического крута, вкотором как в зеркале отражается их собственная спесь, какой-то тамОноре де Бальзак, крестьянский внук, с фальшивым «де»,всегда останется человеком из низов, даже если он величайший писательстолетия. Но если бы мсье де Бальзак был выбран в палату пэров, еслибы он обладал политическим влиянием, если бы король подтвердил егоправо на «де» или, еще лучше, пожаловал его графскимтитулом? А если бы мсье де Бальзак был членом Французской академии?Академика украшают такие официальные достоинства, что он уже не можетбыть смешным. И кроме того, академик не может быть бедняком: онполучает две тысячи франков в год, и если к тому же его выберут в«Комиссию по составлению словаря» – а этопожизненный пост, – он будет получать целых шесть тысячфранков ежегодных. Кроме того, при этом носишь фрак с пальмами,шитыми золотом, и даже урожденной Ржевусской не придется стыдитьсямезальянса. Или как отнеслись бы к Бальзаку-миллионеру, к писателю,который сочиняет по шесть пьес в год, заполняющих все шестькрупнейших парижских сцен? К писателю, который каждый год загребаетполмиллиона?
Желая добиться социального равенства сг-жой Ганской, Бальзак перепробовал все возможности. По всем тремлестницам пытается он вскарабкаться наверх, в недоступную сферуРжевусских. И со всех трех лестниц этот тучный, снедаемый нетерпениемчеловек скатывается вниз.
К выборам в палату он опоздал, ибо несумел вовремя обеспечить себя капиталом, наличие которого являетсянепременным предварительным условием для включения в списоккандидатов. Так же не везет ему на выборах в Академию (и так же неповезет и на всех будущих). Его противники отыскивают сотнипредлогов, чтобы отклонить его кандидатуру, поскольку никто нерешается всерьез оспаривать его права. Они заявляют, что его финансынаходятся в расстроенном состоянии. Не может-де восседать подсвященным куполом человек, которого на улице, у подъезда нетерпеливодожидаются судебные исполнители и ростовщики. Они выдвигают вкачестве препятствия его частые отлучки. Но всего честнеехарактеризует истинное положение вещей некий заклятый враг его итайный завистник: «Мсье Бальзак слишком необъятен для нашихкресел!» Да, действительно, он утер бы нос им всем, заисключением Виктора Гюго и Ламартина.
Итак, следует на скорую руку сочинитьдве «драморамы», чтобы погасить по крайней мере самыескандальные, самые «неотложные долги», молва о которыхдокатилась до Петербурга и Верховни. Новую пьесу Бальзака «ПамелуЖиро», мещанскую мелодраму, написанную на четыре пятых двумябесталанными «неграми», принимает к постановке театр«Водевиль». Другую – «Изворотливого Кинолу»– уже готовит к постановке «Одеон». И Бальзакисполнен решимости расквитаться с ее помощью за провал «Вотрена»,добиться грандиозного успеха.
Как всегда, он сосредоточивает своиусилия не на самом главном, не на работе. Начинаются репетиции«Кинолы», но пятый акт все еще не готов, и это такраздражает исполнительницу главной роли, знаменитую мадам д’Орвалли,что она отказывается от участия в спектакле.
Но Бальзаку больше всего хочетсяпревратить премьеру в самое блистательное зрелище из всех виденныхПарижем, превратить ее в неслыханный и беспримерный триумф. Лица,обладающие именем и весом, должны все без исключения быть в театре,восседать на самых почетных местах. Нельзя дать прокрасться ни одномуврагу, ни одному завистнику, а то еще, как это было на премьере«Вотрена», они своими криками и свистками настроятвраждебно и публику. И Бальзак уславливается с директором театра, чтона первый спектакль билеты будут выдавать только с разрешения его,Бальзака, и время, которое он должен использовать за письменнымстолом, чтобы закончить еще совсем сырую пьесу, Бальзак проводит втеатральной кассе и в директорской конторе.
План битвы разработан с истиннобальзаковским великолепием. Просцениум должны украшать послы иминистры, места в партере будут заняты кавалерами ордена святогоЛюдовика и пэрами Франции. Депутаты и государственные чиновникидолжны восседать в первом ярусе, финансисты во втором, богатые буржуав третьем. Кроме того, зал будут украшать своим присутствием самыекрасивые женщины, блистающие на самых видных местах. И Бальзак нанялрисовальщиков и живописцев, дабы увековечить ослепительную картинуэтого вечера.
Поначалу Бальзак рассчитал, как всегда,верно. Слухи о блистательной премьере возбуждают всеобщий интерес.Парижане толпятся перед кассой и предлагают двойную и даже тройнуюцену за билеты. Но вдруг с устрашающей логикой происходит то, чтопроисходит всегда, когда Бальзак пускается в деловые операции: ончрезмерно натянул тетиву, перенапряг лук, и лук ломается. Вместо тогочтобы брать двойную и тройную плату за билеты, он, стремясь ещебольше подогреть интерес, распространяет слухи, будто все места втеатре уже раскуплены. Зрители решают потерпеть и дождаться третьегоили четвертого представления сенсационной пьесы. И когда вечером 19марта 1842 года должна собраться блистательная публика, тут вдругвыясняется, что из-за неудачной тактики Бальзака три четверти местостались пустыми. Это заранее предопределяет реакцию зрителей,которые явились восторгаться друг другом. Напрасно директор Лиро ужев последнюю минуту загоняет в театр целую орду клакеров, и всякий,кто только хочет, может тут же, и притом совершенно бесплатно,получить билет.
Предотвратить провал невозможно. Чемтрагичнее разворачивается действие пьесы, тем развязнее ведут себязрители. Следующие спектакли посещаются только потому, что публикехочется принять участие в скандалах. Зрители трубят, дудят, свистят,поют хором: «Мсье Бальзак попал впросак!» Самого Бальзакани разу не вызывают. Впрочем, это было бы напрасно, ибо усилия,затраченные на то, чтобы соответствующим образом заполнить зрительныйзал, так вымотали его, что после окончания спектакля его находятспящим в ложе. Лишь проснувшись, узнает он, что снова – вкоторый раз! – привидевшиеся ему в мечтах сотни тысячрастаяли как дым.
Жестокие удары обрушиваются наБальзака. Сама судьба гонит писателя к его истинному призванию. Икогда он в отчаянии жалуется г-же Ганской, что вынужден, поскольку«Изворотливый Кинола» провалился, написать четыре томароманов, то мы не станем жаловаться вместе с ним. Ибо романы иновеллы, написанные Бальзаком под давлением обстоятельств в эти годы– с 1841 по 1843-й – принадлежат к самым могучим егопроизведениям, и, быть может, их не было бы, если бы жалкие егопьески снискали ему лавры драматурга. В этих романах самого зрелогопериода Бальзака исчезает все светское, все снобистское, что придаетпо временам столь неприятный привкус его более ранним вещам.
Бальзак постепенно научился видетьнасквозь то самое высшее общество, которое он прежде обожествлял, накоторое глядел с таким унизительным плебейским благоговением. СалоныСен-Жерменского предместья уже не оказывают на него магическогодействия. Ни тщеславие, ни мелкие претензии великих людей, ни великиепретензии маленьких герцогинь и маркиз уже не будят в нем творческоймощи. Только великие страсти пробуждают ее. Чем суровей, благодаряприобретенному опыту, смотрит Бальзак на действительность, темправдивее он пишет. Слащавая сентиментальность, которая некогдапортила лучшие его вещи, подобно тому как масляные пятна портятдорогой наряд, теперь испаряется. Все шире и в то же время точнеестановится перспектива его романов. В «Темном деле»Бальзак ослепительным лучом света озаряет закулисные сторонынаполеоновской политики. В «Баламутке» он с такойсмелостью трактует проблемы пола, на какую не решился бы никто из егосовременников.
Никто не исследовал так самые темныезакоулки человеческой души, как Бальзак, создавший образыизвращенного сластолюбца семидесятилетнего д-ра Руже итринадцатилетней покорной девочки – «баламутки»,которую старик воспитал для того, чтобы сделать из нее своюлюбовницу.
А какая фигура Филипп Бридо!Аморальный, как Вотрен, он уже лишен его мелодраматизма, красноречияи пафоса. Устрашающе и незабываемо правдоподобен этот Филипп Бридо.
Бальзак завершает «Утраченныеиллюзии» – великую фреску современной ему эпохи. Оннабрасывает «Урсулу Мируэ». Произведение это кажетсянесколько фантастичным, ибо в нем присутствуют спиритические фокусы.Но зато каждый образ здесь отличается изумительным правдоподобием.
Бальзак пишет «Мнимую любовницу»и «Воспоминания новобрачных», «Альберта Саварюса»и «Первые шаги в жизни», «Онорину» и«Провинциальную музу». За три года этот несравненныйнеутомимый художник создал грандиозное количество самых разныхнабросков – создал столько, сколько всякий другой не создал быи за всю свою жизнь.
Постепенно количество созданных импроизведений становится почти необозримым. И Бальзак, который хочет,наконец, упорядочить свое существование, хочет привести в некоторуюстройность и все уже созданное им. Вечно осаждаемый кредиторами, он,однако, сумел сохранить некий неприкосновенный резерв – изданиеполного собрания своих сочинений. Даже в самых отчаянныхобстоятельствах Бальзак никогда не соглашался продать право напоследующие переиздания своих книг. Право издателя он всегда оставлялза собой. При всем своем расточительстве Бальзак сумел сохранить вполной неприкосновенности величайший свой капитал. И он ждалподходящего момента, когда с гордостью сможет выставить на всеобщееобозрение – и друзьям и недругам – все созданное им.
Это мгновение теперь наступило.Добиваясь руки вдовы миллионера Венцеслава Ганского, он представит ейдоказательства и собственного своего богатства. Ибо он тожемиллионер. Он обладатель одного миллиона строчек, пятисот печатныхлистов, двадцати огромных томов. Не успел Бальзак заявить о своемнамерении выпустить полное собрание своих сочинений, как три издателя– Дюбоше, Фюрне и Этцель – тотчас объединились для того,чтобы получить в свое распоряжение исполинское произведение, котороес каждым годом будет еще разрастаться. 14 апреля 1842 годазаключается договор на издание этого собрания. Издателямпредоставляется право по собственному их выбору и в установленные имисроки выпустить два или три издания собрания сочинений из числа ужеопубликованных автором. Это относится и к тем вещам, которые ещебудут опубликованы до завершения собрания. Первый тираж выйдет вколичестве трех тысяч экземпляров ин-октаво. Всего же будет изданооколо двадцати томов, в зависимости от количества произведений,которые войдут в собрание.
Бальзак получает пятнадцать тысячфранков в качестве задатка. Окончательный гонорар, который будетисчисляться из расчета пятидесяти сантимов за экземпляр, будетвыплачен ему после продажи сорока тысяч экземпляров.
Таким образом, Бальзак сумел создатьсебе постоянную ренту, которая из года в год неизбежно должна расти икоторая позволит ему спокойно писать новые вещи. Единственный пункт вэтом договоре кажется ему обременительным: он добровольно взял насебя обязательство в случае дополнительных корректур оплачиватьрасходы за собственный счет, если стоимость перебора превысит пятьфранков за лист.
Бальзак, разумеется, не в силахпротивостоять искушению. Он вновь и вновь, в шестнадцатый исемнадцатый раз, правит свои вещи. И эта страсть обходится ему в пятьтысяч двести двадцать четыре франка двадцать пять сантимов.Одно-единственное возражение есть у издателей. Им не нравитсяназвание «Собрание сочинений». Оно слишком привычно,неинтересно. Нельзя ли придумать какое-нибудь другое заглавие, изкоторого будет видно, что все эти произведения, где предстает целыймир, где действуют одни и те же фигуры и где показано и величие их ипадение, в сущности составляют единое целое?
Бальзак соглашается. Еще десять летназад, когда он водил пером Феликса Давена, писавшего предисловие ксобранию его романов, он убедился, что каждая его отдельная книга –это только органическая часть грандиозного мира, который он создал всвоем воображении.
Но как найти название, которое выразилобы масштабы и целостность этого сотворенного им мира? Бальзакраздумывает, колеблется. И вдруг на помощь ему приходит счастливыйслучай. Его приятель и прежний секретарь редакции, де Беллуа, толькочто возвратился из путешествия по Италии. Он много занималсяитальянской литературой, читал «Божественную комедию» вподлиннике. Бальзака осеняет огненная мысль. Почему бы непротивопоставить божественной комедии – земную, теологическомупостроению – социологическое?
Эврика! Название найдено: «Человеческаякомедия».
Бальзак в восторге. Издатели тожеобрадованы. Они только просят его объяснить публике это необычное и,конечно же, претенциозное название и написать предисловие ко всемусобранию. Бальзак с неохотой соглашается. Ему вовсе не улыбаетсятерять драгоценное время на статью, сулящую столь малый доход. Нужнопопросту взять старую статью Феликса Давена – «Предисловиек „Этюдам нравов XIX века“, которая на девять десятыхнаписана им самим, Бальзаком. Она объяснит читателям цели и намеренияавтора. Или пусть это предисловие напишет Жорж Санд, его добраяприятельница. Она умница и расположена к нему. Наконец Бальзак скрепясердце сдается, убежденный письмом своего издателя Этцеля, которыйзаклинает его быть добрым отцом и не отрекаться от собственногодетища. И Этцель ловко подсовывает ему действительно весьма ценныесоветы:
«Говорите дельно и скромно, кактолько возможно. Держитесь достойно и гордо, ведь вы завершиливеликий труд. Говорите как можно хладнокровней. Представьте себе,будто вы уже состарились и смотрите на себя самого с известногорасстояния. Говорите так, словно это говорите не вы, а один из вашихперсонажей, и вы добьетесь необходимого впечатления. Вот в этом духеи пишите, мой дорогой толстяк, и простите тощему издателю, что онрешается столь дерзко разговаривать с вашим величеством. Вы знаете,что он делает это с самыми лучшими намерениями».
Так возникает знаменитое предисловие к«Человеческой комедии». Оно действительно написаноспокойней, объективней и бесстрастнее, чем можно было ждать отБальзака. Своим практическим умом он оценил дельность этцелевскихпризывов и нашел золотую середину для того, чтобы объяснить всевеличие своего замысла. И, вероятно, не преувеличивает, хотя это емусвойственно, когда признается г-же Ганской, что это предисловие,занимающее всего шестнадцать страниц, стоило ему больших усилий, чемцелый роман. В нем Бальзак объясняет свою систему мироздания, которуюон сравнивает с системами Жоффруа де Сент-Илера и Бюффона1.
Действительно, не создает ли обществоиз человека, соответственно той среде, в которой он действует,столько же разнообразных видов, сколько их существует и в животноммире? Писатель, желающий создать «Историю человеческогосердца», в которой действует от трех до четырех тысячперсонажей, обязан представить все слои общества, все формы его, всестрасти, и нужно, чтобы каждая из них была представлена по крайнеймере одним персонажем. А творческая сила художника уж свяжет воединовсе отдельные эпизоды и фигуры так, чтобы они образовали «завершеннуюисторию, в которой каждая глава – роман, а каждый роман –эпоха». Художник же, и в этом заключается, собственно, егозадача, должен, учитывая бесконечное разнообразие человеческойприроды, только наблюдать, ибо:
«Случай – величайшийроманист мира; чтобы быть плодовитым, нужно его изучать. Самимисториком оказалось французское общество, мне оставалось только бытьего секретарем. Составляя опись пороков и добродетелей, собираянаиболее яркие случаи проявления страстей, изображая характеры,выбирая главнейшие события из жизни общества, создавая типы путемсоединения отдельных черт многочисленных однородных характеров, бытьможет, мне удалось бы написать историю, забытую столькимиисториками, – историю нравов».
Составить труд, который, к несчастью,не оставили нам Рим, Афины, Мемфис, Персия и Индия, составить такойтруд о Франции девятнадцатого века – вот к чему стремитсяБальзак. Он хочет описать общество своего столетия и одновременнопоказать силы, движущие этим обществом. Таким образом, Бальзакоткрыто объявляет себя сторонником реалистического романа, но приэтом он ясно говорит, что, хотя роман ничего не стоит, если он неправдив до последних частностей, в нем обязательно должно выражатьсяи устремление к созданию лучшего мира. Широкими мазками Бальзакрисует свой план:
«Сцены частной жизни»изображают детство, юность, их заблуждения, в то время как «Сценыпровинциальной жизни» – зрелый возраст, страсти, расчеты,интересы и честолюбие. Затем в «Сценах парижской жизни»дана картина вкусов, пороков и всех необузданных проявлений жизни,вызванных нравами, свойственными столице, где одновременновстречаются крайнее добро и крайнее зло…
После того как я изобразил в этих трехразделах социальную жизнь, мне оставалось показать жизнь совсемособую, в которой отражаются интересы многих или всех, жизнь,протекающую, так сказать, вне общих рамок, – отсюда «Сценыполитической жизни». После этой обширной картины общества надобыло еще показать это общество в состоянии наивысшего напряжения,выступившим из своего обычного состояния – будь то для обороныили для завоевания. Отсюда «Сцены военной жизни» –пока еще наименее полная часть моей работы, но ей будет оставленоместо в этом издании, с тем чтобы она вошла в него, когда я еезакончу. Наконец «Сцены сельской жизни» представляютсобой как бы вечер этого длинного дня, если мне позволено назвать гакдраму социальной жизни. В этом разделе встречаются самые чистыехарактеры и осуществление великих начал порядка, политики инравственности».
И он заключает могучим аккордом:
«Огромный размах плана,охватывающего одновременно историю и критику общества, анализ его язви обсуждение его основ, позволяет, мне думается, дать ему тозаглавие, под которым оно появляется теперь: „Человеческаякомедия“. Чрезмерно ли оно? Или только правильно? Это решатчитатели, когда труд будет окончен».
И потомство решило, что название этововсе не является чрезмерно притязательным, хотя творение, каким онопредстало перед нашими глазами, всего лишь торс незавершенногоизваяния, ибо смерть выбила резец из руки Бальзака. По своемуобыкновению щедро выдавать векселя писатель опередил факты, говоря отрех или четырех тысячах персонажей.
«Человеческая комедия»,лежащая перед нами в незавершенном своем виде, содержит только(стыдно произнести это «только») две тысячи персонажей.Однако эти три-четыре тысячи персонажей со всем их жизненным укладомуже существовали в неисчерпаемой кладовой бальзаковского воображения.И это ясно видно из каталога, составленного им в 1844 году. Здесьнаряду с написанными уже романами указаны заглавия всех еще ненаписанных романов. И мы читаем этот перечень с не меньшей грустью,чем список утраченных драм Софокла или не дошедших до нас полотенЛеонардо. Из перечисленных в его каталоге ста сорока четырех вещейБальзаку не удалось написать еще целых пятьдесят. Но план этотпоказывает, как властно и уверенно возвел он в душе своей то здание,в котором он хотел разместить все многообразие явлений жизни.
Первый роман должен был называться«Дети»; второй и третий – «Пансион девушек»и «Жизнь в коллеже»; театральному миру уделялся особыйтом; затем шли дипломатия, министерства, ученые; далее он хотелразоблачить систему выборов и маневры политиканов в провинции и встолице со всей их механикой. В десяти с лишним романах, из которыхнаписаны только «Шуаны», писатель намеревался изобразитьИлиаду французской армии в эпоху Наполеона: французы в Египте, битвыпод Асперном и Ваграмом, англичане в Испании, Москва, Лейпциг,кампания во Франции и даже – Понтоны, французские солдаты вплену. Крестьянам он хотел посвятить один том и еще по одному –судьям и изобретателям. И над всеми этими произведениями,живописующими историю нравов, должны были возвышаться, объясняя всеранее написанное, аналитические труды: «Патология общественнойжизни», «Анатомия учительского сословия» и«Философское и политическое рассуждение о превосходстве XIXвека».
Несомненно, проживи Бальзак достаточнодолго, он завершил бы все эти работы. При свойственной ему силевоображения все, что возникало в его фантазии, неизбежно становилосьреальностью, воплощалось в образы. И только одного ему не хватало втечение всей его деятельной и короткой жизни: ему не хватало времени.
Возвестив о своем труде, писатель,несомненно, преисполнился ощущением гордого спокойствия. Впервыеповедав миру, чего хочет Бальзак, он резко выделил себя из всехокружающих, среди которых никто не имел ни мужества, ни правапоставить перед собой задачу столь исполинскую. Но он, Бальзак, ужепочти завершил свой замысел. Еще несколько лет, всего лишь пять илишесть, дает он себе сроку. Он завершит все. Порядок в творчестве,порядок в жизни. И тогда он с прежней энергией разрешит задачу,которую никогда еще по-настоящему перед собой не ставил. Вернее, онтолько мимоходом думал о ней – он отдохнет, он будетнаслаждаться покоем, он будет счастлив.
XXI. Предвестие беды
В ноябре 1841 года скончался г-нГанский, и Бальзак, как всегда преисполненный оптимизма, надеялся,что вдова дождемся лишь окончания срока траура, чтобы исполнить свойобет. Но проходит месяц за месяцем, а Ганская по-прежнему упорносопротивляется, когда Бальзак уговаривает ее встретиться с ним вСанкт-Петербурге, где она ведет процесс о наследстве. Восемнадцатьмесяцев, вплоть до лета 1843 года, приходится ему ждать, пока,наконец, она уступает его настояниям. Правда, положение ее весьмазатруднительно. Бальзак слишком знаменит, и его приезд в Россию неможет пройти незамеченным. Со времен Екатерины ни один прославленныйфранцузский писатель не посещал столицы. И прибытие Бальзаканеизбежно привлечет всеобщее внимание. За ним, а следовательно и заней, будут следить самым пристальным образом. А ведь она принята ввысшем свете и даже самим царем. И, разумеется, им не избежать молвы.
Пока был жив г-н Ганский, приездБальзака можно было еще истолковать как дружеский визит. Писатель былбы гостем хозяина дома, и это служило бы им защитой от кривотолков.Но приезд писателя к вдове, несомненно, будет истолкован какофициальная помолвка. И даже если бы г-жа Ганская, что нисколько несоответствует действительности, стремилась к браку столь женастойчиво, как Бальзак, то осуществить это желание было отнюдь не вее воле. По законам Российской империи дать разрешение на вступлениев брак с иностранным подданным и на вывоз за границу родовогосостояния мог только сам государь. Г-жа Ганская, наследницасупруга-миллионера, вовсе не так независима, как это представляетсяБальзаку и как это было бы в любой другой стране. Все, чем онаобладает, – это, если употребить современное выражение,«капитал, на который наложен арест», и она может вывезтиего во Францию лишь нелегальным путем. Кроме того, необходимовспомнить еще и о сопротивлении родни. Семейство Ганской, вособенности тетка Розалия, видят в Бальзаке вовсе не гения, нечеловека, выходящего из рамок обычного. Для них он простосомнительный субъект, безнравственный, погрязший в долгах парижанин,легкомысленно путающийся с женщинами любого возраста, волокита,который только и думает, как бы опутать богатую вдову, чтобыраспутать собственные запутанные дела. Быть может, г-жа Ганская иобладала достаточной решимостью (мы этого не знаем), чтобы преодолетьсопротивление аристократической родни. Но ведь она должна помнить и освоей незамужней дочери, к которой она фанатически привязана. Ниразу, с минуты ее рождения, она ни на один день не оставляла ее одну.Этот неравный брак сделает положение г-жи Ганской в русскомвеликосветском обществе невозможным, и не только ее, но и положениеее дочери. Этот брак ухудшит шансы на замужество графини Анны.
Следовательно, вовсе не злая воля, нехолодность и не отвращение, как это столь часто и столь неверноутверждают, повинны в том, что г-жа Ганская заставила Бальзака такдолго ждать. Напротив, она проявила большую смелость, разрешив своемувозлюбленному приехать в Санкт-Петербург. Ведь приезд этотсвидетельствует перед целым светом, что она намерена вступить с ним вбрак. Но и для Бальзака его путешествие равносильно жертве. В эпохудилижансов Россия отстоит от Парижа дальше, чем в наши дни Япония.Для Бальзака время – деньги, как, пожалуй, ни для кого другого.И к тому же, как обычно, он не может даже раздобыть сумму,необходимую для поездки. Поэтому он вынужден отодвигать и передвигатьсроки. Но он знает – что бы там ни было, он обязан переговоритьс г-жой Ганской лично: в письмах он не в силах ее переубедить. Ондолжен приехать сам и уговорить ее, заставить ее – вот кактогда в Женеве. Бальзак продает все свои непроданные рукописи и ещенесколько недописанных вещей. С поразительной легкостью онстремительно заканчивает пьесу «Памела Жиро», в надеждепо возвращении в Париж получить гонорар, причитающийся ему запостановку.
Летом 1843 года Бальзак садится напароход в Дюнкерке. 29 июля после тяжелого путешествия морем онприбывает в Петербург.
Странной, должно быть, была эта встречав элегантной гостиной кутайсовского дворца на Большой Миллионной, гдежила г-жа Ганская. Прошло почти десять лет после первого их свидания.Восемь лет они не виделись совсем. Бальзак не изменился за эти годы.Правда, он пополнел и в его волосах появились седые пряди. Но он всетак же полон энергии. Люди, наделенные даром фантазии, обладаютвечной юностью. Зато в жизни женщины восемь лет – это оченьбольшой срок. Ведь даже на портрете, писанном с г-жи Ганскойминиатюристом Даффингером в Вене, на портрете, который, разумеется,ей льстит, она, мать семерых детей, производила впечатление уженемолодой и почтенной дамы. Но для Бальзака, если только можно веритьего письмам, она, нисколько не изменилась. Ему кажется, что она сталадаже моложе и прекраснее, чем была, и любовь его становится всенетерпеливее, все страстнее после столь долгой разлуки. Быть может,г-жа Ганская надеялась, что, когда Бальзак увидит уже нефантастическую женщину, мерещившуюся ему в мечтах, а реальную инемолодую, он откажется от своего намерения. Ничуть не бывало.Бальзак рвется к браку. Он готов немедленно осуществить все своипланы. Даже необходимые свидетельства он захватил с собой, чтобыфранцузский консул в гражданском порядке зарегистрировал их союз.
Однако г-жа Ганская уговаривает егоподождать. Как видно, она не отказала ему наотрез. Должно быть, онасказала, что не может вступить в брак, пока дочь ее еще не замужем.Значит, она все же назначила какой-то срок. Еще год, еще два. Дольшеэто продолжаться не может. Как Иаков ради Рахили, так и Бальзак идетв услужение ради г-жи Ганской. Первые семь лет он ждал кончины еемужа. Теперь наступил второй срок ожидания – он ждет, пока дочьее найдет себе мужа.
Мы мало знаем о днях, проведенныхБальзаком в Петербурге. На лето русская аристократия перебирается всвои усадьбы, столица пустеет. Бальзак, должно быть, мало что видел.Ни единым словом не обмолвился он об Эрмитаже, о собрании его картин.Для Бальзака-одержимого существует только одна цель: он должен во чтобы то ни стало, окончательно и навсегда завоевать свою возлюбленную.Заручившись обещанием, он уезжает, на этот раз сухопутным путем,через Берлин, домой.
В ноябре Бальзак снова в Париже, ивозвращение его к родным пенатам, как всегда, напоминает прыжок встремнину. Четыре месяца времени потеряно, и это само по себекатастрофа для человека, жизнь которого – вечный бег взапускисо временем. Все силы ада снова вырвались на свободу. Мать, котораяво время отсутствия Бальзака вела его хозяйство, «продолжаеттерзать меня, как истинный Шейлок». Снова он поставил на картувсе. Неисправимый фантазер полагал, что пьеса «Памела Жиро»будет в его отсутствие работать на него. Каждый день она станетприносить ему столько, сколько там, в России, он истратит за целуюнеделю. Возвратившись в Париж, он, конечно же, сможет отдохнуть.
Однако еще в дороге он узнает о провалепьесы. Правда, она не так банальна, как «Вотрен», онаживее и правдоподобнее «Изворотливого Кинолы». Нопарижские журналисты не простили драматургу его атак на продажнуюпарижскую прессу, и теперь они так яростно набросились на спектакль втеатре Гэтэ, что пьесу приходится снять.
Все ополчилось против него. АкцииСеверной железной дороги, купленные для спекулятивной цели неизвестнона какие деньги, упали. Ликвидация имения в Жарди приносит однинеприятности. Его кандидатура на пост академика провалилась. Бальзакснова на краю полного банкротства. Он снова вынужден за краткуюпередышку расплачиваться ночами работы.
Но именно его несчастье становитсянашим счастьем. Раз с театром не удалось, раз этот спешащий изо всехсил фабрикант «драморам» испытывает на подмосткахпоражение за поражением, значит он вынужден вернуться опять к роману.Он вынужден снова приняться за главный свой труд, за «Человеческуюкомедию». Тома «Комедии» теперь быстро выходят всвет, один за другим. Прежде всего это переработанные «Сценычастной жизни» и «Сцены парижской жизни». ЗатемБальзак договаривается с журналами и газетами и заключает договор наиздание «Крестьян» – романа, которому суждено статьодним из главных произведений Бальзака. Уже много лет работал он надэтой книгой. Но у него нет возможности долго вынашивать своипроизведения, иначе они всегда оказываются под угрозой. Бальзак ужевысчитал, сколько именно принесет ему этот роман – четырнадцатьтысяч франков за публикацию в «Ла Пресс». Самый высокийгонорар, который до тех пор получал Бальзак, – шестьдесятсантимов за строчку. К тому же ему должны заплатить еще двенадцатьтысяч за издание «Крестьян» отдельной книгой. Итогодвадцать шесть тысяч франков. «Ла Пресс» уже известила опубликации романа. Бальзак уже написал около восьмидесяти тысячстрок. И вдруг все застопорилось. Пружину перекрутили. Даженевероятная работоспособность Бальзака имеет свои границы. И даже егожизнестойкость не способна выдержать долее столь хищническогоразбазаривания собственных сил.
Здоровье Бальзака подтачивалосьмедленно. Гигантское дерево еще стоит, еще дает в изобилии плоды, ещеменяет листву с каждой весной. Но в сердцевине его, в самом сердцеуже завелся червь. Все чаще жалуется Бальзак на расшатанное своездоровье. Вот что он пишет в апреле 1844 года:
«Я надолго погрузился внепреоборимую, благотворную дрему. Мой организм не в силах трудиться.Он отдыхает. Он не реагирует больше на кофе. Целые реки кофе влил я всебя, чтобы закончить „Модесту Миньон“. А мне казалось,будто я хлебаю воду. Просыпаюсь я в три часа и тут же засыпаю снова.Завтракаю в восемь, чувствую потребность снова поспать и сплю».
У него тик, отеки, головные боли,нервное подергивание век. Он сомневается, хватит ли у него силнаписать вторую часть «Крестьян».
«Для меня наступил период ужасныхнервных страданий, желудочных спазм, вызванных неумереннымпотреблением черного кофе. Мне нужен полный покой. Эти невероятные,ужасные боли терзают меня вот уже три дня. При первом приступе яподумал, что это просто случайность… Ах, я невыразимо устал! Нынчеутром я подсчитал все, что сделал за последние два года –четыре тома „Человеческой комедии“. Думаю, что должнопройти дней двадцать, а то и больше, начиная с сегодняшнего дня. Итогда я смогу сесть в почтовую карету и укатить отсюда. Больше я ужени на что не пригоден».
И снова:
«Да, я изнемог, как Иаков вединоборстве с Ангелом. А ведь я должен написать еще шесть томов, аможет и больше. Слух и взоры всей Франции обращены на мое творение.Это следует решительно из всех рассказов коммивояжеров, из сообщенийкниготорговых фирм, из писем, которые я получаю. „Ла Пресс“приобрела пять тысяч новых подписчиков. Публика ждет от меня книг, ая чувствую себя пустым мешком».
Но не только телесная усталостьовладела Бальзаком. Душа его устала тоже. Отдохнуть, наконец,отдохнуть, пожить для себя, вырваться из вечного рабства! Ончувствует, что только г-жа Ганская сможет его спасти. Только с нейсможет он устроить свою жизнь.
«Бывают мгновения, когда отожидания человек почти теряет рассудок. Я нахожусь сейчас именно втаком состоянии. Всю свою жизнь я так стремился к этой цели, чтотеперь чувствую себя внутренне разбитым».
Литература уже почти не интересует его.Мысли его далеки от творчества, и пишет он поэтому плохо. Бальзакмечтает теперь не о том, как построить живые образы, а о том, какпостроить собственную свою жизнь.
«В 1846 году я буду обладатьодним из великолепнейших домов в Париже, и у меня уже не будет ниодного су долга. И тогда, трудясь над „Человеческой комедией“,я не спеша заработаю пятьсот тысяч франков (это только грубыйподсчет, ведь я не учитываю потиражных). В общем, моя прекраснаядама, я буду выгодным женихом, с капиталом в миллион и даже больше,если только я не умру. Да, если, как вы выразились, вступая с вами вбрак, я женюсь не на бедной девушке, то и вы, выйдя за меня замуж,выйдете отнюдь не за бедного юношу. Мы будем прелестными старичками,но для любви это не имеет никакого значения, мы видим это на примереСисмонди1и его супруги. Несчастен только тот, кто переживет другого. Для негожизнь будет горька».
Однако пока мы еще в 1844 году. И лучнадежды все-таки появился. Г-жа Ганская решила оставить своеукраинское затишье и отправиться в Дрезден. В июле состояласьпомолвка ее дочери – графини Анны с богатым аристократомГеоргием Мнишком. Значит, так полагает неисправимо доверчивыйБальзак, все препятствия устранены. Настал срок, когда Иаков введетпод свой кров Рахиль. Но его ждет лишь новое разочарование. В декабрег-жа Ганская действительно едет в Дрезден, чтобы провести там зиму сосвоей дочерью и будущим зятем. И мольбы Бальзака о свидании с неюоказываются напрасными. Боится ли она своих русских знакомых илиродственников, с которыми может там встретиться? Или, может быть,общество Бальзака ей просто физически неприятно? А может быть, онавообще не хочет выходить за него замуж? Этого мы не знаем. Как бы тамни было, она не разрешает ему приехать. Единственный знак доверия,который он от нее получает, неприятен ему до крайности.
Г-жа Ганская не приезжает в Париж. Затоона посылает ему свою приятельницу-компаньонку – Лиретту,участницу их переписки. Девица Борель нежданно заявила, что желаетпокинуть дом Ганских и уйти в монастырь. Для швейцарской кальвинисткиэто просто поразительное решение1.И причиной тому, по-видимому, какие-то темные обстоятельства.Очевидно, кончина Венцеслава Ганского тяжело потрясла Лиретту. Можетбыть, эта старая дева была связана с покойным? Может быть, онасчитала, что способствовала измене его жены, и чувствовала себя передним виноватой? Каковы бы ни были причины, но она стала неприязненноотноситься к г-же Ганской, и неприязнь эта перешла в тайнуювраждебность. Прежняя наперсница превращается в яростного врага. Обэтом свидетельствуют и черты «Кузины Бетты», моделью длякоторой Бальзаку отчасти послужила Анриетта Борель. Как бы там нибыло, но ее роль доверенной наперсницы давно кончена. В ней больше ненуждаются. И неприятная задача позаботиться об истеричкой старой девевыпадает на долю Бальзака. Он вынужден относиться к ней сделикатностью, ибо чувствует себя ей обязанным, кроме того, г-жаГанская поручила ему устроить все необходимое для ее перехода в лонокатолической церкви. Бальзак тратит бесконечно много времени навизиты к церковным сановникам, на посещение разных монастырей. И вотон все устраивает и присутствует даже на церемонии пострижения. Такисчезает со сцены последняя соучастница романа с Незнакомкой.
Наконец весной 1845 года приходитвесть: г-жа Ганская желает его видеть. Бальзак немедленно швыряет всесвои рукописи в ящик стола. Его нисколько не трогает, что тысячичитателей ждут продолжения романа, что редакция уже выплатила емугонорар, что ее сердит его небрежность. Ему безразлична литература.Роман его жизни призывает его. Бальзак уже достаточно сделал: онимеет право на отдых и покой. В нем, должно быть, назрелобезграничное отвращение к необходимости непрерывно заниматьсяумственным трудом, ко всем этим низменным сделкам, к долгам и срокамплатежей. Словно раб, он разбивает свои оковы и бежит, нисколько незаботясь о том, что будет, когда он исчезнет. Пусть мать сражается сего кредиторами. Пусть главный редактор Жирарден как хочет улаживаетдела с подписчиками. Пусть господа из Академии, которые заставили егоунижаться перед ними, ждут. Хоть до второго пришествия. Он хочетжить, жить, как все.
Мы мало знаем о его пребывании вДрездене. Писем Бальзак не пишет – ведь он проводит каждый деньв обществе г-жи Ганской. Но мы чувствуем, что это было счастливое,веселое и беззаботное время. Бальзак прекрасно поладил со всейсемьей. Юный жених графини Анны, граф Мнишек, не очень умен и неочень тактичен. Он попросту глуповат и с превеликой страстьюзанимается коллекционированием насекомых. Но он добродушен. Невестаего, графиня Анна, пустая и падкая на развлечения девица. Все онилюбят смех и забавы, и можно вообразить, какой находкой был для нихБальзак, когда им хотелось рассеяться. Он смеется вместе с ними, онотлынивает от работы. Ему приходит на ум комедия, которую он однаждывидел в Париже, и он окрестил их тесный семейный кружок «ТруппойСальтембанк»2.Словно кочующие комедианты, разъезжают они по Европе. Только они недают представлений, а, напротив, сами глядят спектакль, который даетим жизнь.
Да, путешественники неудовольствовались пребыванием в Дрездене. Все вместе едут они вКаннштадт, оттуда в Карлсруэ, потом в Страсбург. И так велико влияниеБальзака на семейство, что он уговаривает госпожу Ганскую датьгастроль и в Париже, разумеется инкогнито. Ведь Париж –запретная территория для русских. Царь не разрешает своим подданнымпребывание во Франции, охваченной революционным брожением. Но Бальзаквсегда мастер устранять всяческие препятствия. Г-жа Ганская получаетпаспорт на имя его сестры, графиню Анну провозят как племянницуБальзака – Эжени. В Париже он снимает для них особнячок на РюБасс и с неописуемым удовольствием показывает им город. А разве можетбыть лучший гид, чем он? Он им все объясняет, все растолковывает ипри этом, словно заезжий чужестранец, сам наслаждается Парижем. Вавгусте они снова все вместе едут в Фонтенбло, затем в Орлеан и вБурж. Он показывает им Тур, свою родину. Оттуда они отправляются вРоттердам, в Гаагу, Антверпен, Брюссель. Здесь они делают остановку,и обязанности чичероне принимает на себя Георгий Мнишек, а Бальзаквозвращается в Париж.
Однако уже в сентябре он снова спешит вБаден-Баден и проводит с ними здесь две недели. А потом «ТруппаСальтембанк» отправляется в веселое турне по Италии. Они плывутиз Шалона в Лион, затем отправляются в Авиньон. В конце октября ониуже в Марселе, а оттуда перебираются в Неаполь. Давнишняя мечтаБальзака посетить Италию вместе с возлюбленной сбылась. И то, в чемнекогда ему отказала герцогиня де Кастри, теперь подарила ему графиняРжевусская.
Во время этих путешествий Бальзак ниразу не брался за перо. Он, который обычно проводит по шестнадцатьчасов кряду за письменным столом, не пишет теперь даже писем. Длянего не существует сейчас ни друзей, ни издателей, ни долгов. Длянего существует лишь эта женщина и свобода. «Человеческаякомедия» забыта, он равнодушен к загробной славе. Бальзакнаслаждается, как только может наслаждаться человек с такойнеобузданной натурой. Человек, который так много лет с такойлегкостью расточал себя, который был щедр, как никто из смертных,теперь впитывает в себя все, что может. Он накапливает новые силы.Бальзак счастлив, и поэтому он молчит. Он принадлежит к темхудожникам, которые творят только по необходимости.
А как же долги, обязательства, взятыеим на себя? Над ними опустилась завеса. Насколько мы можем подсчитать(ведь никому не удалось еще полностью разобраться и действительнопроникнуть в лабиринт финансовых дел Бальзака), все эти путешествияоплачивались не из его кармана. По-видимому, уже тогда у возлюбленныхсуществовала известная общность имущества. Г-жа Ганская еще нерешилась выйти за него замуж, но, не беря на себя окончательныхобязательств, она готова была соединить с ним на несколько лет своюжизнь, свою судьбу и свои деньги. Он, гений, чувствовал, как буржуа.Она, аристократка, была гораздо свободней в своих чувствах. Ейнравится это беззаботное времяпрепровождение с ним, с дочерью, сбудущим зятем. И, быть может, страшит ее только одно: остатьсянаедине с Бальзаком.
XXII. Бальзак-коллекционер
Если, утаив подпись Бальзака, показатьего письма за 1845 и 1846 годы непредвзятому человеку и спросить, чтоон может сказать о профессии и призвании пишущего, то человек этот,конечно, ответит: автор писем антиквар или коллекционер картин;впрочем, может быть, и торговец земельными участками, или маклер понедвижимости. Во всяком случае, никто не подумает, что это сочинительроманов. И действительно, в период завершения «Человеческойкомедии» Бальзак, в сущности, занят ею куда меньше, чем домом,который он собирается построить для своей будущей жены на деньги,которые надеется получить от ее будущего наследства и от своихтрудов. А надежды этому удивительному и неисправимому фантазерувсегда кажутся реальностью. Вот и на этот раз он ставит телегу передлошадью, или, вернее, пустую повозку перед пустым местом, гдеполагалось бы стоять лошади.
В 1845 году у Бальзака нет ни дома, ниучастка, на котором он может построить новый дом, и у него нет дажеденег, чтобы приобрести участок для своего палаццо. Но он уженачинает ревностно украшать эту несуществующую еще резиденцию. Имовладевает новая мания: собирание антикварных предметов. Дом, вкотором будет обитать Ржевусская, внучатая племянница королевы,должен стать сокровищницей, картинной галереей, музеем. Этот великийфантазер, у которого каждые два месяца описывают имущество за долг вдвести-триста франков, намеревается вполне серьезно создать жилище,которое сравнилось бы с Лувром, с Эрмитажем, с палаццо Уфицци, сдворцами королей и царей. Бальзак хочет иметь собственного Гольбейна,собственного Рафаэля, собственного Себастьяна дель Пьомбо1,собственного Ван-Дейка, собственного Ватто, собственного Рембрандта –словом, стены его галереи должны быть украшены шедеврами всех времен.Его гостиная будет обставлена драгоценной старинной мебелью, в горкахбудет красоваться отборнейший китайский и саксонский фарфор,чудеснейшие ковры устелют его паркет. Дом его должен стать мечтой,подобной замку Аладдина. Но как же приобретет Бальзак полотнаГольбейна2или Тинторетто, не имея денег? Да очень просто, по случаю, скупая уантикваров и старьевщиков ветхие полотна. Он сам назовет ихГольбейнами и Тинторетто. Унаследованная от матери склонность ккоммерции находит внезапно выход в охоте за антикварными предметами.Бальзаку совершенно безразлично, в каком городе ни находиться, толькобы потолкаться в лавках антикваров. Из Неаполя, из Генуи, изДрездена, из Голландии приходят (хотя он еще и сам не знает, кудадевать все эти предметы, и в большинстве случаев не может дажеоплатить их доставку) ящики с сокровищами для будущего бальзаковскогодворца.
Само собой разумеется, писатель,несмотря на всю гениальность, не имеет и малейшего представления оподлинной ценности этих вещей. Его может надуть самый мелкийторговец. Он действует, как в чаду. Словно больному, галлюцинирующемув горячке, Бальзаку непрестанно грезятся бешеные прибыли от егоприобретений.
Нищий и вечный должник, он уже в 1846году оценивает свои сокровища от четырехсот до пятисот тысяч франков,и его письма к г-же Ганской содержат непрестанные отчеты о новых егопокупках, о новых «главных выигрышах».
Правда, г-жа Ганская и сама не очень-тобережлива. Она и дочь ее страдают манией делать покупки, и ювелиры сРю де ла Пэ не нахвалятся столь завидными клиентками. Она окружаетсебя претенциознейшими предметами роскоши, инкрустированными во вкусеэпохи золотом. Но тем не менее она все же знает, что деньги счетлюбят. Очевидно, Ганская предоставила в распоряжение Бальзакаопределенную сумму, около ста тысяч франков, так называемое«сокровище Лулу» («Лулу» – прозвище,под которым Бальзак фигурирует в их переписке), предназначенную дляпокупки и отделки дома. Основная мысль у Бальзака, как всегда,правильная. Он хочет обставить квартиру и для этого приобрестикрасивую старинную мебель. Если бы он дождался благоприятного случая,он мог бы на сто тысяч франков г-жи Ганской купить отличный дом иобставить его уютно и даже богато.
Но Бальзак не умеет ждать. Он не всилах сдержать себя. Из случайного покупателя он немедленнопревращается в коллекционера, в маниакального коммерсанта. И хотяБальзак с полным правом утверждает, что, как писатель, он вправесоперничать с любым современником, но он впадает просто в идиотизм,намереваясь в качестве собирателя живописи сравниться с королями ипринцами, создать собственный Лувр, да еще, само собой разумеется, вдва-три года и почти что без денег. Сквозь всю его жизнь проходит этатончайшая грань между разумом и безумием. Время от времени г-жаГанская теряет покой и призывает его к осторожности. Но Бальзакделает самые обстоятельные подсчеты и доказывает ей. как умно онподходит к делу, как он экономен и оборотист. Мы устаем подчас отэтих непрестанных самообманов. Но, право, забавно пуститься по следамбальзаковских комбинаций и посмотреть, как будущий владелец картиннойгалереи делает деньги. Вот, например, он покупает сервиз из«старинного китайского фарфора» на девять персон иторжествует:
«Он мне достался за тристафранков. Дюма заплатил за такой же четыре тысячи. А стоит он поменьшей мере шесть!»
Через некоторое время он вынужден,конечно, смиренно признаться, что китайский фарфор сфабрикован вГолландии.
«Он такой же китайский, как якитаец!»
И грустно прибавляет:
«Поверь мне, коллекционированиестаринных предметов – это наука».
Впрочем, разочарование нисколько неудерживает Бальзака, и он бодро продолжает заниматься этой сложнойнаукой. Смотрите-ка, сколько выгодных сделок провернул он за одинтолько день, 15 февраля 1846 года:
«Три часа подряд прошатался я исделал множество приобретений. Во-первых, желтая чашка за пятьфранков. Стоит она по меньшей мере десять, это истинное произведениеискусства. Во-вторых: синяя ампирная чашка – севрский фарфор, –которую предлагали Тальма. Она невероятно богато расписана. Одинбукет цветов, который ее украшает, стоит двадцать пять дукатов (а язаплатил за нее только двадцать франков). В-третьих: шесть кресел,отделанных с королевской роскошью. Четыре я сохраню, а два мнепеределают в козетку. Какое великолепие! Вот видишь, мы уже почтиобставили маленький салон, и всего за двести сорок франков!»
В тот же день и также во время прогулкион находит:
«Две вазы из севрского фарфора.Стоимость их от пятисот до шестисот франков (сохрани это в тайне), амне они достались за тридцать пять. Такого случая у меня еще не было.Парижане в сущности не знают Парижа. Обладая временем и терпением,здесь можно найти все и к тому же еще по дешевке. Ты простооткажешься мне поверить, когда увидишь желтую королевскую чашку,которую я приобрел за пять франков».
Но, кроме того, он ведет переговоры ещеи о люстре.

«Она принадлежала германскомуимператору, в ней двести фунтов веса. Сделана она из массивнойбронзы, которая одна только стоит по два франка пятьдесят сантимов закилограмм. Мне же эта люстра достанется за четыреста пятьдесятфранков – это стоимость одного металла, то есть даром. Тыбудешь жить элегантно и богато, как королева, окруженная всем, чтотолько может предоставить искусство. И при этом капитала нашего мы нетронем».
Ибо он убежден, что покупает дешевлевсех на свете.
«Я хочу, чтобы ты признала, какойхороший управляющий, коммивояжер, посредник и делец твой Лулу. Яобшарил все уголки Парижа. Настоящие вещи дорожают со дня на день».
По изредка с ним случаются и маленькиенеприятности. Даже он замечает это.
«Я разыскал миниатюру г-жиСевинье1,времен Людовика XIV, она стоит сто франков. Хочешь ее приобрести? Этоподлинный шедевр».
На следующий день он вносит поправку:
«Миниатюра отвратительна».Но, к счастью, ему уже снова невероятно повезло!
«Я открыл портрет твоейдвоюродной бабушки, королевы Франции Марии Лещинской, кисти Куапеля2или во всяком случае кого-либо из его учеников. Я сказал себе:«Сходство портрета с оригиналом исключительное. Не упусти его,Лулу». И я купил этот портрет».
Проходит неделя, и он узнает, что этоне Куапель, а «только» Ланкре. К счастью, одна рамаобошлась якобы в восемьдесят франков ее хозяину. А он за все про всеотдал лишь сто тридцать франков!
Иногда просто начинаешь сомневаться вего рассудке, когда он, ни на минуту не сомневаясь, пишет:
«Маленький пейзаж принадлежиткисти Рюйсдаля1,Мивилль завидует мне – ведь я купил Натуара2и Гольбейна за триста пятьдесят франков».
Если вспомнить, что в то же время тотже Бальзак в своем «Кузене Понсе» пишет о невероятнойстоимости Гольбейна, то нам невольно приходится задать вопрос:неужели же ему ни разу не пришла в голову мысль, почему эти болваныторговцы картинами продают именно ему Гольбейна за триста франков? Ноон не ставит себе этого вопроса. Он мечтает. Он фантазирует. И онпокупает. На каждом углу его подстерегает какая-нибудь фантастическаясделка. «Париж буквально вымощен такими случайностями».Оборотная сторона великолепных сделок станет явной только при продажеего имущества. На аукционе в отеле Друо, после смерти жены Бальзака,подводится безжалостный итог. Никто никогда ничего не услышит о всехэтих Гольбейнах и Рюйсдалях. Ни в одном каталоге мы не найдемупоминания о каком-либо выдающемся полотне «из собранияБальзака». Суммы, вырученные за его величайшие сокровища,ничтожны. Правда, он не дожил до этого. Но и ему пришлось сделатьпренеприятное открытие. История его флорентинской мебели показала илидолжна была показать ему, насколько легче купить, чем продать.Впрочем, он должен бы намотать это себе на ус еще во времена Жарди,которое он купил за сто тысяч и вынужден был продать за пятнадцатьтысяч.
21 декабря 1843 года Бальзак увидал укакого-то антиквара секретер и ветхий поставец, по всей вероятности,итальянской рыночной работы. И с той же фантазией, с которой он, незадумываясь, аттестовал однажды дряхлые часы, завалявшиеся в лавкестарьевщика, часами королевы Генриетты Английской, он тотчас же пишети об этой мебели:
«Великолепные вещи из какого-тозамка. Это секретер и поставец, изготовленные во Флоренции для МарииМедичи. На них ее герб. Оба предмета сделаны из массивного черногодерева и инкрустированы перламутром. Орнамент этот столь богат,изыскан и тонок, что покойный Соммерар упал бы в обморок, увидев их.Я был просто ошеломлен. Таким вещам место в Лувре!»
Этот образцовый пример показывает нам,как неразрывно переплетена интуиция Бальзака с его страстью ккоммерции. Стоит ему загореться восторгом, и его охватывает желаниеизвлечь из прекрасного выгоду. Первоначальное его побуждение было ещеэстетическое и даже с известным патриотическим оттенком:
«Нужно вырвать из рук буржуа этовоспоминание о Медичи, о королеве, которая покровительствовалаРубенсу! Я напишу на эту тему статью на двадцати страницах».
Однако тут же он добавляет:
«С деловой точки зрения, на этомможно заработать много тысяч!»
На следующий день, 22 декабря, Бальзакприобрел обе вещи за тысячу триста пятьдесят франков (к счастью, срассрочкой на год) и в придачу новую иллюзию, еще более нелепую, чемвсе остальные.
«Я сделал замечательноеисторическое открытие, которое я еще уточню завтра. Марии Медичипринадлежал только поставец. Правда, на секретере – гербКончини или герцога Эпернонского. Но, кроме того, там имеются буквы„ММ“, заключенные в изящную рамку, словно в любовныеобъятия. Это указывает на интимные отношения Марии Медичи с еефаворитом. Она подарила ему свой поставец и вдобавок заказала длянего секретер. А маршал д’Анкре – правда, как маршал он фигуравесьма смехотворная – заказал для секретера еще перламутровуюинкрустацию в виде пушек и прочих воинственных эмблем».
В этой фантастической истории вернотолько то, что Кончини, впоследствии маршал д’Анкре, действительнобыл фаворитом Марии. Все прочее, разумеется, являетсябеллетристическим домыслом. Но благодаря этому домыслу в глазахБальзака обе вещи стали гораздо дороже. Уже на другой день оноценивает их заново, и, более того, у него есть уже «а приметеи покупатель.
«Один только поставец стоитчетыре тысячи франков. Я продам его королю для музея Соммерар, асекретер оставлю себе. Или лучше я предложу поставец дворцовомуведомству. Предмет этот достоин Лувра».
И отнюдь еще не реализованный барыш вбальзаковском воображении предназначен уже, чтобы с его помощьюзаключить новые великолепные и выигрышные сделки.
«Вытянув из Луи Филиппа тритысячи франков за мой поставец, я буду весьма доволен. Ведь я получутысячу шестьсот пятьдесят франков прибыли. А это маленький фонд, скоторым можно пуститься в дальнейшее путешествие по антикварам иприумножать наши сокровища».
Но, как ни странно, г-жа Ганская неочень верит в эти великолепные сделки и упрекает Бальзака за его«мебельное безумие». А он пишет в ответ: «Я поручилпродать один из нашумевших предметов за сумму, в которую мне обошлисьоба. Значит, другая вещь мне достанется даром, да к тому же у меняостанутся деньги, чтобы заплатить за канделябр».
Тертый калач, Бальзак пытается создатьрекламу в прессе, чтобы ускорить продажу.
«В ближайшее время вы, вероятно,прочтете в газетах о том, какой фурор произвело мое открытие».
И 11 февраля в «Мессаже»действительно появляется описание мебели, принадлежащей Бальзаку:
«Один из знаменитейших нашихписателей, который является большим любителем старины, совершеннослучайно нашел мебель величайшей исторической ценности. Речь идет опоставце, украшавшем спальню Мари„ Медичи. Этот предмет,сделанный из массивного черного дерева, – одно извеликолепнейших и удивительнейших произведений искусства…“
Но короля, по-видимому, не удаетсяубедить приобрести эту великолепную вещь, принадлежавшую егосиятельной предшественнице. В конце концов являются несколькостарьевщиков, привлеченных газетной рекламой. Бальзак ликует.
«Нашелся покупатель. Он даетдесять тысяч франков за оба эти предмета флорентинской работы, чтобыперепродать их за двадцать тысяч двору. Тысячу франков комиссионныхон обещал антиквару Дюфуру. Но я уступлю ему только поставец. Ко мнеявляется множество покупателей, даже антикваров. Все они единодушновосторгаются моей мебелью».
Однако при ближайшем рассмотренииоказывается, что покупатели и почитатели куда-то исчезли. В мартемебель все еще не продана, и любой другой на его месте уже убедилсябы в своем заблуждении. Но Бальзак, увлеченный своей фантазией,только взвинчивает цену:
«Один из двух предметов, которыйя решил сохранить, стоит теперь у меня. Он превыше всяких похвал,просто описать невозможно, до чего он хорош. Однако я решил несохранять его для себя. Наш самый знаменитый антиквар оценил эту вещьв шесть тысяч франков. Краснодеревщик, который реставрировалсекретер, полагает, что одна только работа мастера, сделавшего его,стоит двадцать пять тысяч франков. Он говорит, что на нее потраченопо меньшей мере три года ручного труда. Эти инкрустированные арабескидостойны кисти Рафаэля. Я хочу предложить его герцогу Сандерлендскомув Лондоне или какому-нибудь пэру, какому-нибудь там Роберту Пилю. Онимогут уплатить за него три тысячи фунтов стерлингов. За такую сумму ябы отдал эту вещь и тогда заплатил бы свои долги. Но пока что яоставлю ее у себя».
Проходит еще месяц, и из трех тысячфунтов стерлингов не появился еще ни один. Но Бальзак не отступает Споразительным упорством он вынашивает новый проект. Он собираетсяпоместить в «Мюзэ де фамий» изображение этой королевскоймебели, и за право опубликования оригиналов журнал должен уплатитьему пятьсот франков. Таким образом, оба предмета обойдутся ему уже нев тысячу триста пятьдесят франков, а только в восемьсот пятьдесят.Однако проходит весна, потом лето, политипажи все еще не напечатаны,и все еще не явился ни один покупатель. В октябре мелькает проблескнадежды:
«Большая новость! Ротшильдзаинтересовался моей флорентинской мебелью. Он собирается нанести мневизит, несомненно, чтобы осмотреть эти предметы у меня на дому. Язапрошу за них сорок тысяч».
Значит, после того как Бальзаку,несмотря на рекламу, в течение целого года так и не удалосьзаработать три тысячи франков, о которых он мечтал, совершая этупокупку, одна-единственная сказанная мимоходом вежливая фразазаставляет его взвинтить цену снова до сорока тысяч франков. Но овизите Ротшильда больше не слышно. Зато, правда, заходит речь огерцоге Девонширском, и Бальзак испускает стон:
«О, если б из этого что-нибудьвышло! Вот это был бы оборот!»
Но из этого, разумеется, ничего невыходит. «Оборота» не получается и никогда не получится.Последнюю попытку он делает в следующем году. Теперь он пытаетсяпродать свою мебель голландскому королю и в отчаянии называетабсолютно сумасшедшую сумму в семьдесят тысяч франков, то естьудесятеряет цену, которую ему никто не давал в Париже. Для этого делаБальзак мобилизует даже своего друга Теофиля Готье:
«Мне нужен Готье, чтобы написатьфельетон о моей флорентинской мебели. У нас осталась только неделя,чтобы заказать клише. Оттиски я пошлю королю голландскому. Этонаделает шуму!»
Но и этот шум заглох. Ни семидесяти, нипятидесяти, ни даже пяти тысяч франков не увидел он за своюкоролевскую мебель. И только смерть спасла его от разочарования. Онтак и не узнал, за какую смехотворную цену она была продана саукциона в отеле Друо.
Мебель и фарфор, ящики и комодынагромождает он для будущего своего дома. Эти сокровища уберечьнелегко, ибо кредиторы по-прежнему осаждают Бальзака. Следовательно,самое время подумать о доме, который, очевидно, надо купить на имяг-жи Ганской и тем самым сделать его недосягаемым для заимодавцев. Итут первое намерение Бальзака опять-таки относительно умеренно. Какон полагает, они будут вести в Париже «самую скромную жизнь».Но и эта «самая скромная жизнь» будет, конечно, стоить поменьшей мере сорок тысяч франков в год. Дешевле, так объясняет он,ничего не получится, ибо Виктор Гюго, который расходует двадцатьтысяч, живет, «словно жалкая крыса».
Купить дом для Бальзака вовсе неозначает, как для всякого смертного, приобрести строение, в которомможно жить. Купить – для Бальзака всегда означает провернутьхорошую сделку.
«Вот уже три года я лелею желаниеиметь дом. Идея эта возникла у меня прежде всего из практическихсоображений. Завершить свои дела покупкой дома – это совершенноестественное соображение».
И он начинает искать. Стоит ему увидетьхоть что-нибудь подходящее, как он тотчас внушает себе, что за домпросят меньше, чем он стоит на самом деле. Дом в Пасси стоит стотысяч франков. Но ему он обойдется, по его подсчетам, только вшестьдесят:
«Потому что в Пасси будутпрокладывать новую дорогу в обход горы. Дорога пройдет примерно вдвенадцати футах от нашей скалы, муниципалитет будет вынужден купитьчасть этой территории, и за нее можно получить десять тысяч франковкомпенсации»
В декабре он обращает внимание научастки в Муссо. За сим обнаруживает дом на улице Монпарнас:
«Он подойдет нам в самый раз, какперчатка!»
Необходима только мелочь:
«Его придется частично снести».
Дом нужно полностью перестроить, чтообойдется в сто двадцать тысяч франков. Расходы эти можно без трудавозместить: надо только прикупить еще другие земельные участки изаработать на них. Это старая система, которую он применял еще вюности, когда к издательству прикупал типографию, а к типографии –словолитню.
Весной он вспоминает о сельскойместности. Там жизнь не только ничего не стоит, там можно ещеспокойненько ждать повышения цен на землю. Это значит поместитькапитал так, что он будет приносить непрерывную ренту. До чего жепросто жить на свете!
«Виноградник в Вувре обеспечитнам пропитание полностью. Обойдется же он в двадцать – двадцатьпять тысяч франков, не больше».
Ио как глупо покупать виноградник,когда в Турени можно заполучить целый замок с виноградниками ифруктовыми садами, с террасами и чудесным видом на Луару. Да, норазве это не обойдется в двести или триста тысяч франков? Нет,Бальзак получит свой замок даром. И подсчитывает точнейшим образом:
«Ты просто запрыгаешь от радости!Продается Монконтур. Мечта, которую я лелеял тридцать лет, становитсядействительностью, во всяком случае, может стать действительностью».
Наличными придется внести не большедвадцати тысяч франков. Потом нужно будет продать часть земли мелкимиучастками. Одни только виноградники – согласно точнейшимподсчетам, основанным на среднем доходе за десять лет, –безусловно, дадут пять процентов с капитала. Да и от этихвиноградников легко отрезать десять арпанов и продать засорок-пятьдесят тысяч франков. Точно так же он определяет и стоимостьвсей покупки. В конце письма Бальзак снова впадает в лирический тон:
«Помнишь ли ты Монконтур, тотпрехорошенький замок с двумя башенками, которые отражались в Луаре? Снего открывается вид на всю Турень…»
Некий школьный товарищ ведет от егоимени переговоры. Но и этот проект оказывается слишком мелок дляБальзака. Он энергично защищает тезис, согласно которому толькокрупные покупки обходятся дешево.
«Мелкие участки безумно дороги,ибо мелким собственникам несть числа. Всякий, кто хочет сделатькрупное дело, должен избрать себе действительно крупный объект».
Итак, почему бы не взять на прицелзамок Сен-Грасьен? Он принадлежит господину де Кюстину, которыйсовершенно на нем разорился, как Бальзак в свое время на Жарди.
«Сен-Грасьен обошелся ему втриста тысяч франков, и он говорил мне, что продаст его за стопятьдесят тысяч по первому же предложению… В конце концов он будетвынужден отдать его почти даром».
Впрочем, г-н де Кюстин отнюдь неБальзак. У него явно нет настроения отдавать свое имение даром.Бальзак вынужден продолжать поиски. Только осенью 1846 года он,наконец, находит дом, особняк Божон на улице Фортюне. Дом этотвыстроен в восемнадцатом веке и в эпоху великой революции принадлежалбогатейшему генеральному откупщику. Вот для этого дома и будутпокупаться отныне королевские чашки, княжеские поставцы и секретеры,подлинные Гольбейны и Рюйсдали и увесистые люстры. Особняк Божондолжен стать «музеем Бальзака», его Лувром. В немвоплотится умение Бальзака по мановению волшебного жезла вызыватьшедевры из ничего. Но когда впоследствии Теофиль Готье, его друг,осматривает дом и восторженно восклицает, что Бальзак, по-видимому,действительно успел стать миллионером, тот с грустью отвечает:
«Нет, друг мой! Я беднее, чемкогда-либо прежде. Ничего из всего этого великолепия мне непринадлежит. Я лишь привратник и сторож дворца».
Из осторожности, боясь кредиторов, оностается жить в уединенной келье на Рю де Пасси, где стоит егописьменный стол. И этот скромный дом, заваленный рукописями, а вовсене особняк Божон, с его коврами, уродливой бронзой и канделябрами,стал для нас подлинным «музеем Бальзака». Таков законжизни: люди, и даже самые гениальные, гордятся не истинными своимидеяниями. Нет, они полагают, что именно мелкие и легкие их достижениядолжны вызвать всеобщую любовь, восторг и признание.
И Бальзак-коллекционер является самымразительным тому примером.
КНИГА ШЕСТАЯ

ЗАВЕРШЕНИЕ И СМЕРТЬ

XXIII. Последние шедевры
Годы 1843, 1844 и 1845-й – периодвнутреннего нетерпения Бальзака. Чувствуется, что одержимостьработой, эта сила, извечно ему присущая, сломлена, или, вернее, еенадломили. Писатель, который, не зная устали, творил четверть века,становится собирателем-коллекционером, и не только в буквальном, но ив переносном смысле этого слова. Он коллекционирует не просто часы,фарфор, картины и мебель, он коллекционирует все, в чем до сих порему отказывала жизнь: мгновения праздности, прогулки с женщиной,беспечно-долгие ночи любви на чужбине и восхищение аристократическихпоклонников. Вся его энергия устремилась в новое русло. Вместо тогочтобы завершить рукопись романа, он старается привести к счастливомуфиналу роман собственной жизни.
Вся внутренняя сила Бальзака обращена вэти годы только к жизни, она отделена от творческого начала, и это,безусловно, ощущается в его мастерстве. В 1841-1842 годах он ещесоздал столь великолепные вещи, как «Темное дело» –политический роман, где вопреки отдельным лишенным правдоподобияместам встает небывалая по своей пластичности картина грандиознойгосударственной интриги, или «Баламутку», новизну иглубину которой его современники совершенно не смогли оценить. Онзавершил тогда и «Утраченные иллюзии», где, как вразрезе, предстал весь парижский художественный и театральный мир,мир искусства и искусственных триумфов. За ними последовали «Блески нищета куртизанок». Мир литературы сплетается здесь с миромфинансовым. На авансцену опять возвращается его Вотрен, и, словно вбольшой панораме, Бальзак объединяет темы прежних своих вещей.Правда, он впадает здесь иногда в бульварщину и в детектив, но именнов этой книге грандиозней, чем во всех других, предстает картинаПарижа и парижского общества. Художник отомстил, наконец, и миружурналистики, который несет в себе столько опасностей, и миру денег,которые то и дело соблазняют и его персонажей и его самого.
Но уже следующий роман, «Крестьяне»,в котором представлено столкновение между городом и деревней, вкотором должна найти свое разрешение грандиозная социальная проблема,уже этот роман Бальзак был не в силах завершить. Та самая борьба,которая в Париже ведется на бирже или в литературе, протекает вдеревне у крестьян еще в самой примитивной, начальной форме. И речьтут идет не о незримых и неосязаемых ценностях, но о земле, о почве,о каждой грядке земли.
Много лет трудился Бальзак над этойкнигой. Он чувствует, что она должна стать для него решающей. Снова иснова принимается он за это произведение и, пытаясь подстегнуть себя,преждевременно опубликовывает первую его часть. И все-таки онвынужден прервать работу. Он пишет другие вещи, более мелкие, менеезначительные. Вот он приклеивает к роману «Беатриса», вкотором лишь первые главы еще могут считаться художественными,неестественную, сентиментальную и безжизненную развязку. Пишетпустяки вроде «Мелких неприятностей супружеской жизни» –правда, это только сдобренная остроумием и не лишенная обаяния,слегка подогретая версия его старой «Физиологии брака».Новелла «Модеста Миньон», тему которой дала ему г-жаГанская и которую он ей же – «Польке» – затемпосвятил, могла бы выйти из-под пера и какого-нибудь его подражателя.Ни в одном из этих произведений уже не видны когти, по которым узнаютльва. Нигде не чувствуется подлинная мощь поэта, творца. Бальзакпровозгласил законом подлинного творчества мономанию, и теперь,нарушив этот закон, он только подтвердил его. Он, который однаждысказал, что если художник забрасывает свою мастерскую, отрывается отработы, ему приходится опять тренировать свою руку. Нельзя писать,если целый день прицениваешься к домам или роешься в антикварныхлавках. В письмах Бальзака той поры нет иногда и слова о работе илихотя бы о планах работы. Речь идет лишь о мебели, о светскихзнакомствах и о прочих пустяках. Закон концентрации нарушен.
Бальзак и сам это понимает. Этотнесравненнейший труженик хорошо знает себя. Он сознает, что утратилрадость труда с тех пор, как познал другую радость – «беспечноотдаваться жизни как таковой». В январе 1846 года он пишет г-жеГанской в Неаполь: «Мой дух, мой разум застыли на месте… Вомне все вызывает скуку, все раздражает меня».
Его уже не удручает, что он никак неможет кончить «Крестьян» или что «Мелкие буржуа»,вещь и сама по себе крайне незначительная, не двигается с места. Онработает уже только ради того, чтобы избавиться от долгов, и поройнам кажется, что он стал безразличен к творчеству. Может быть,интерес этот и придет потом, когда дом будет, наконец, обставлен. Итут внезапно Бальзак бросает все и летит в марте в Рим. А повозвращении он опять забрасывает письмами г-жу Ганскую, как всегдауверяя ее, что «будет вынужден невероятно много работать».И снова полагает он, что если на три месяца засядет за работу и будеттрудиться сутки напролет, «без перерывов, ну, самое большее сперерывом на две недели, чтобы мы смогли обвенчаться», тогдаему, конечно, удастся выплатить уже последние шестьдесят тысячфранков долга. Но мы по-прежнему ничего еще не слышим о творческомего настроении.
И только 1 июня он, наконец, сообщает:
«Вот уже четыре дня, как ячувствую всепоглощающую энергию, которая клокочет во мне…»
А 12 июня:
«Я тружусь над планом „Крестьян“и, кроме того, еще над новеллой».
А 14-го уже вырисовываются контуры двухновых вещей:
«Мне хочется написать вот что:во-первых, „Историю бедных родственников“. В нее войдут„Кузен Понс“, которому отводится три-четыре листа в„Человеческой комедии“, и „Кузина Бетта“размером в шесть листов. В заключение я напишу „Козникоролевского прокурора“.
Из одной новеллы получились две. НоБальзак и сам еще не знает всего размаха и глубины своего плана. Обэтом свидетельствует указанный им объем вещей. Он все еще считает,что напишет короткие рассказы, а вовсе не романы. Покамест онустановил только объем своих вещей, а это значит, что Бальзак смотритна них просто с точки зрения будущей их доходности. Он подсчитал, что«Крестьяне», «Мелкие буржуа» и «КузинаБетта» избавят его, наконец, от бремени долгов, как вдруг в немпробуждается прежнее честолюбие. Набрасывая план своих вещей, онвновь ощутил наслаждение творчеством. И честолюбие, свойственноеистинному творцу, наконец-то снова захватило его.
В тот же день, 16 июня, Бальзак ставитперед собой задачу:
«Настоящий момент требуетпоявления одной или, может быть, двух центральных моих вещей,которыми я сокрушу идолов этой незаконнорожденной литературы идокажу, что я моложе, мощнее и талантливее, чем они.
«Старый музыкант» –человек с чистым сердцем, но подавленный горем, «бедныйродственник». «Кузина Бетта» – беднаяродственница, которую также преследуют несчастья, она живетпопеременно в трех или четырех семействах, и ей удается, наконец,отомстить за все свои страдания».
Как приятно после бесконечной болтовнио денежных делах, о земельных участках, об акциях Северной железнойдороги и о фарфоровых сервизах снова увидеть Бальзака, егодейственную волю к подлинному художественному творчеству! Правда, посвоей старой злополучной системе он, еще не представляя себе объемасвоих романов, уже договаривается с издателями о цене. Но он тут же сголовой окунается в работу. Снова вводится прежний распорядок труда.И мы находим у Бальзака замечание о том, что бесконечные рассеяния иотвлечения, бесконечные вещи, которые ему посылают антиквары, ужетолько обременяют его.
«Мне хотелось бы, чтобы все моиящики были, наконец, распакованы. Прекрасные вещи, которых я жду,волнение, – ведь я не знаю, в каком состоянии ониприбудут, – все это действует на меня возбуждающе,особенно в нынешнем моем состоянии, когда я охвачен лихорадкойвдохновения и бессонницей. Надеюсь, что если я буду каждое утровставать в половине второго, как нынче, „Старый музыкант“будет окончен в понедельник. Итак, я опять вернулся к прежнемураспорядку рабочего времени».
Не отрываясь, с быстротой, невероятнойдаже для Бальзака, набрасывает он план своего романа. И в письме от20 июня у него вырываются удивительные слова:
«Я очень доволен „Старыммузыкантом“. Но для „Кузины Бетты“ мне придется ещевсе придумать».
И снова мы слышим только о том, чтоодна из прибывших картин исцарапана, что бронза, видимо, поддельная.И снова идет речь о долгах и портных. Но 28 июня «Кузен Понс»закончен. Бальзак издает такой радостный вопль, какого мы не слыхалиуже много лет:
«Сердце мое любимое! Я заканчиваюсейчас книгу, которую хочу назвать „Паразит“.
Да, таково окончательное заглавиерукописи, которую я называл то «Кузен Понс», то «Старыймузыкант» и т. п. Эта вещь, по крайней мере для меня, одно изсамых главных моих созданий. Внешне оно просто, но в нем целикомраскрывается человеческое сердце. Эта вещь столь же значительна, ноеще прозрачнее, чем «Турский священник», и столь жедушераздирающа. Я в восторге. Немедленно вышлю тебе оттиски. Теперьпринимаюсь за «Кузину Бетту», это жуткий роман, ибохарактер главного в нем персонажа явится смешением черт моей матушки,г-жи Деборд-Вальмор и твоей тети Розали. В книге будет описанаистория нескольких семей».
Поруганное детство, судьба Лиретты,которая некогда способствовала их роману с г-жой Ганской, –все идет в дело. Но в это же самое время набирается и «КузенПонс», а при бальзаковской технике работы это означает, что онеще только его пишет. Нетерпение художника сочетается с нетерпениемдельца. Бальзаку кажется, что он работает еще недостаточно быстро:
«К великому сожалению, уже 15июля!»
И стонет – вместо того чтобывозблагодарить небо за то, что за две недели он создал такой шедевр.
«С грехом пополам закончу „Бедныхродственников“! Я получу за них примерно десять тысяч франков,включая и издание отдельной книгой».
Само собой разумеется, что этисумасшедшие сроки выдержать невозможно. Вещь не завершена даже вавгусте. 12 августа за один только день Бальзак пишет двадцать четырестраницы. Еле успев закончить черновик романа, он уже берется за егокорректуру и трудится до полнейшего физического изнеможения. Еговрач, как сообщает Бальзак, вне себя:
«Ни он и никто из его товарищей иколлег по профессии не мог себе даже представить, что человеческиймозг в силах выдержать такое напряжение. Он заявил мне, что я кончускверно, и повторяет мне это с самым грустным выражением лица. Онзаклинает меня делать по крайней мере время от времени перерыв в этих„распутствах мозга“, как он их называет. Он был вне себя,когда узнал, какие усилия потребовались мне, чтобы сочинить „КузинуБетту“. Я сымпровизировал ее в течение шести недель. Врачсказал мне: „Это непременно кончится какой-нибудь катастрофой“.И действительно, я сам чувствую, что со мной что-то случилось. Ядолжен искать бодрости в развлечениях, но подчас это вовсе нелегко.Действительно, мне самое время отдохнуть!»
В сентябре, в разгар работы надкорректурами, Бальзак отправляется в Висбаден, к г-же Ганской,набраться новых сил. Только что он создал свои шедевры.
Ибо оба эти романа – «КузенПонс» и «Кузина Бетта», которые развились изпервоначального плана «Бедных родственников», –являются величайшими его творениями. Ибо достигнув вершины жизни,Бальзак достигает и высочайшей вершины своего искусства. Никогда ещевзор его не был так ясен, никогда рука его, рука творца, –крепче и беспощадней. Эти удивительные вещи создал отдохнувшийБальзак, а не затравленный и переутомленный борзописец. Из них исчезтот фальшивый идеализм и слащавая романтика, благодаря которым многиеего более ранние вещи кажутся нам сейчас неправдоподобными и которыепоэтому уже не производят на нас впечатления. В этих последних томах– горечь многоопытности, истинное познание мира. Их написалчеловек, которого уже ничто не ослепляет и которому ничто уже нельстит: ни показной успех, ни роскошь, ни щегольство. И если в «ОтцеГорио», в «Утраченных иллюзиях» еще слышался отзвукразочарований короля Лира, то в этих заключительных романахсконцентрирована пронзительная сила Кориолана. Бальзак всегдаособенно величествен, когда он стоит над своим временем, когда он непростирается ниц перед своей эпохой и создает вещи, имеющиеабсолютное значение. Действие «Кузины Бетты» и «КузенаПонса» лишь случайно разыгрывается в Париже и лишь случайно впервой половине девятнадцатого столетия. Его можно было бы перенестив Англию, в Германию, во Францию и в Америку наших дней, в любуюстрану, в любое время, ибо здесь описаны страсти стихийные.
К его галерее мономанов прибавилисьтеперь эротоман барон Юло и коллекционер Понс. И что это за фигуры!После Торпиль из «Блеска и нищеты куртизанок», после этойпадшей девушки, вылощенной применительно к парижскому вкусу,стилизованной под «Даму с камелиями», Бальзак вдруг даетнастоящую прирожденную шлюху, мадам Марнефф – мещанку, котораяпродается всем и каждому. А рядом с ней стоит несравненная кузинаБетта – Лиретта, выросшая в существо демоническое, старая дева,которая не знает наслаждений и, страстно завидуя, сводничает скаким-то злобным и тайным восторгом. И вдобавок трагедия «бедныхродственников» – кузена Понса, которого терпят, пока нанем еще есть некий лоск. Здесь непреодолимая сила алчностипривратницы Сибо; здесь все коварства, все негодяйства, которые таятв себе деньги и которых не видят простодушные и доверчивые. Здесьвыражено в драматических контрастах то, что Вотрен в своихвоплощениях выражал, быть может, чересчур патетически. В этихпоследних своих романах Бальзак достиг реализма и правдивости чувств,такого проникновения в страсти, которых французская литература непревзошла и поныне.
Вряд ли найдется художник, которыйпростился бы со своим искусством прекрасней, чем это сделал Бальзак впоздних своих вещах. По ним, по этим произведениям, мы можем судить отом, чем могла бы стать «Человеческая комедия», если бытворцу ее было суждено прожить еще десять или хотя бы только пять лети отдать их полноценному труду.
В «Крестьянах» он раскрылбы глубочайшее противоречие между городом и деревней. Он нарисовал быподлинного крестьянина (так же как нарисовал подлинный Париж), а неслащавый пейзаж с «естественными» людьми в духе Жан ЖакаРуссо. В «Битве» и в других романах из военной жизниБальзак изобразил бы войну, войну, какой она была в действительности,без той лирической оболочки, в которую он некогда облек ее в«Сельском враче», воспевая Наполеона. Уже в «Темномделе» Бальзак показал, сколь далеко он ушел от восприятияистории как цепи легенд к реалистическому ее изображению. Онвоскресил бы театральный мир, пору раннего детства, быт в пансионахдля юношей и девиц. Он показал бы ученых, дипломатов, махинациипарламентариев, вандейский мятеж, французов в Египте, англичан вИспании и колониальные войны в Алжире. Просто вообразить невозможно,что еще мог создать человек, который за десять недель из ничего,словно мановением волшебного жезла, создал «Кузину Бетту»и «Кузена Понса». Даже в театре, где, следуя дурнымпримерам, он всегда увязал в мелодраме, и там он уже началосвобождаться от ее влияния. Комедия «Делец», названнаяпотом «Меркаде», комедия, в которой должник торжествуетнад своими кредиторами, – первое оригинальное произведениеБальзака в области драматургии. И, поставленная на сцене после егосмерти, эта пьеса, единственная из всех его пьес, принесла емунастоящий театральный успех. Никогда еще он не был так во всеоружиисвоих творческих сил. Мы чувствуем, что только теперь, и в романе и вдраме, он вышел на настоящую дорогу; что только теперь он понял, чтоему нужно делать, в чем существо его задачи.
Но и тело и душа его уже изнемоглиокончательно. Едва завершив обе эти вещи, Бальзак бросает все своидела. Он хочет отдохнуть, отдохнуть основательно. Он хочет уехать,уехать как можно дальше и отнюдь не на короткое время. Он чувствует,что этой своей последней великой работой заслужил себе право наотдых. И Бальзак покидает Францию и едет на Украину, в Верховню, кг-же Ганской.
XXIV. Бальзак на Украине
Осенью 1846 года на какой-то миг моглопоказаться, что жизнь Бальзака должна войти, наконец, в колею, чтоБальзак обретет, наконец, покой. Отговорка, которую вновь и вновьвыдвигала г-жа Ганская – она должна выдать замуж любимую дочь,прежде чем думать о собственном браке, – отпадает. 13октября 1846 года в Висбадене граф Мнишек сочетается браком сграфиней Анной. Бальзак присутствует при церемонии и сновапреисполнен упований. Он тщательно собрал все необходимые емудокументы под тем предлогом, что они нужны ему для представления кордену Почетного легиона. Он решительно все приготовил для того,чтобы в Меце, где их почти никто не знает, тайно обвенчаться с г-жойГанской. Бальзак немного знаком с тамошним мэром, и мэр поддерживаетэтот проект. Гражданская регистрация брака – ибо только она идействительна во Франции – будет произведена в мэрии, ночью,при полнейшем соблюдении инкогнито. Свидетели – сын его друга иврача д-ра Наккара и еще один приятель – должны прибыть изПарижа. Г-жа Ганская вплоть до решительного дня будет находиться нанемецкой территории, в Саарбрюккене, и прибудет в Мец только вечером.А церковный брак состоится затем в Германии. Епископ мецский илисвященник из Пасси дадут свое разрешение, и возлюбленных обвенчают вВисбадене. Подобные романтически сложные приготовления нужны длятого, чтобы слухи об этом браке не дошли до России. Бальзакнастаивает:
«Я жду немедленного твоегоответа. И говорю тебе, что нет такого часа, когда бы я не жил в тебе.И это теперь вдвойне правда».
Ибо в известных обстоятельствахпоспешное вступление в брак оказывается необходимым. Сомнения нет.Упоительные недели, проведенные в Италии, не остались безпоследствий. Г-жа Ганская, несмотря на то, что ей уже сорок пять лет,ждет ребенка. И Бальзак, как всегда, со свойственным ему оптимизмом,заранее уверен, что у них непременно будет сын. Он даже ужеприготовил для него имя: Виктор Оноре.
Но г-жа Ганская и теперь не можетрешиться. Она и сейчас не хочет разлучаться с дочерью. Вместо тогочтобы выйти замуж, она предпочитает сопровождать в свадебномпутешествии свою дочь. И Бальзак вынужден снова спрятать в дорожныйпортфель все свои старательно заготовленные бумаги, отказаться отхитросплетенного плана и, несолоно хлебавши, вернуться в Париж, ккорректурам «Бедных родственников». Можно как угодноотвечать на спорный вопрос – любила ли г-жа Ганская Бальзака.Во всяком случае, ясно одно: каждый раз, когда ей нужно было выбиратьмежду дочерью и Бальзаком, она выбирала дочь. Ни замужество графиниАнны, ни впоследствии собственный ее брак не смогли нарушитьисключительной близости между матерью и дочерью. Зато к своимвозлюбленным и мужьям обе эти женщины относились несколько свысока инебрежно.
В феврале следующего года Бальзакуприходится спешно отправиться в Форбах за г-жой Ганской, котораярешила приехать в Париж. Так это и продолжается без конца. Когда онауезжает, он должен ее сопровождать; когда она собирается приехать, онобязан ее встретить. Навсегда взял он на себя роль покорного«мужика», слуги. Писатель, труд которого чрезвычайноважен для всего человечества, который бесконечно дорожит каждым днем,должен смиренно ожидать, пока она подаст ему знак. И тотчас же онзабрасывает все свои дела, летит в Женеву, в Неаполь, в Невшатель, вВену, в Форбах. Он скачет день и ночь, чтобы засвидетельствовать ейсвое нижайшее почтение.
Второе пребывание г-жи Ганской в Парижеокутано непроницаемой тайной. Вероятно, они вместе строят планыустройства нового дома. У них рождается ребенок. Очевидно, он родилсяпреждевременно, может быть сразу же умер. Это была девочка, и Бальзакс наивной отцовской бесцеремонностью пишет, что последнееобстоятельство умерило его скорбь.
«Мне так хотелось Виктора Оноре!Виктор никогда бы не покинул свою мать. Двадцать пять лет он вездебыл бы рядом с нами. Столько, сколько нам с тобой еще предстоитпрожить вместе».
Но и теперь г-жа Ганская медлит сделатьрешительный шаг. Она непрерывно находит новые отговорки. Ей все ещенужна отсрочка, и нам кажется, что, чем больше она узнает Бальзака,тем больше боится связать себя с ним окончательно. На этот раз онауверяет, что ей непременно нужно еще раз съездить в Верховню, чтобыпривести в порядок свои дела, И Бальзак покорно сопровождает ее вФорбах и снова возвращается в Париж, к письменному столу.
Бальзак, этот неизменный оптимист,надеялся, что он сможет вскоре последовать за ней. Нужно толькодописать «Крестьян» – книгу, за которую он ужеполучил деньги вперед. А второй его долг – пятнадцать тысячфранков – покроет новая пьеса. Это долг старым друзьям –чете Висконти. Но впервые в жизни организм не повинуется ему. И,вероятно, открытие это потрясло Бальзака. Чудо «Кузины Бетты»уже больше не повторяется. Врачи предостерегают его. Но и сам он ужене ощущает былой уверенности. Издатели и редакторы тоже начинаютсмотреть на него с подозрением. Несколько лет назад редактор «Прессы»Жирарден уплатил ему гонорар за роман «Крестьяне». ДваждыЖирарден принимался за публикацию романа в своей газете. Он уповал наизвестную всему Парижу энергию Бальзака, который никогда не подводилни одного журнала и ни одного издателя. В худшем случае, если уж онникак не мог выполнить взятого на себя обязательства, он заменял однопроизведение другим. На этот раз редактор заявляет, что ему нужна всярукопись целиком, иначе он не может начать ее печатание. И впервые вжизни Бальзак вынужден капитулировать на литературном поле брани.Впервые в жизни приходится ему произнести слова: «Я не могу».Желая скрыть от самого себя свое поражение, он раздобывает –никто не знает где и как – какую-то сумму и возвращает аванспочти целиком. Это выкуп, уплаченный им за освобождение из темницы,где он в поте лица трудился четверть века.
И он бежит, далеко, на самый крайсвета, в Верховню, чтобы забрать оттуда свою невесту и, женившись,вернуться в Париж супругом, миллионером и отныне беззаботно инезависимо жить в своем новом доме. Уже ничто больше не занимает его,ничто, кроме видения грядущего счастья, или, вернее, мечты обустройстве своей жизни.
Ради этого дома он даже заключает нечтовроде перемирия со своей матерью, которую, в сущности, ненавидит и окоторой упоминает в письмах со все возрастающей горечью.Семидесятилетняя старуха – единственный человек, который знаетего намерения, единственная женщина, на жесткие руки и крестьянскуюбережливость которой он может положиться. И задачу оберегать егодрагоценное имущество он возлагает на нее, так же, как в свое время,когда, изнемогая в борьбе с кредиторами, он принужден был бежать изквартиры на Рю Кассини. Всегда, когда ему необходим действительнонадежный человек, он обращается к этой старой женщине. И он дает ейудивительные, напоминающие его новеллы инструкции по части охраны егодома. Так, она должна время от времени стращать слуг, сообщая им, чтог-на де Бальзака ожидают в ближайшие дни. И повторять это каждуюнеделю, «чтобы держать людей настороже».
И пусть она заботливо охраняет «домик»,в котором хранится столько сокровищ.
«Г-жа Ганская чрезвычайнотревожится за это жилище, в котором собрано такое богатство. Оноявляется плодом шестилетней моей бережливости. А вдруг там что-нибудьукрадут или стрясется еще другая беда».
Так он пишет сестре. И затем судовлетворением сообщает матери:
«Мои слуги не умеют читать иписать. Ты единственная знаешь мой почерк и мою подпись».
И в эти минуты ему впервые приходит вголову, что, в сущности, у него нет никого, кроме этой старухи.
А затем он отправляется в далекоепутешествие.
Поездка в Верховню во времена Бальзака– затея почти фантастическая. Он может с полным правом сказать:«Я пересек четверть земного шара. Если бы я проехал еще такоеже расстояние, то оказался бы по ту сторону Гималаев».
Обыкновенному путешественникупотребовалось бы для такой экспедиции по крайней мере две недели.Бальзак, которого и тут снедает честолюбивая мечта проделать нечтонеобычайное, летит во весь опор, не останавливаясь. Не проходит исеми дней, как он нежданно-негаданно уже является в дом к своимдрузьям, опередив на десять дней собственное письмо, в котором онсообщал им о своем приезде.
Первое впечатление приводит его вэкстаз. Бальзак всегда легко вспыхивает, но ничто не может привестиего в состояние такого восторга, как богатство. А Верховнядействительно богата. Только теперь видит он собственными глазами,что его друзья – баре большой руки! Дом с великолепнымианфиладами кажется ему дворцом, напоминающим Лувр. Поместье Ганскихдействительно необыкновенное поместье. Оно почти такой же величины,как целый французский департамент. Бальзака восхищает жирныйукраинский чернозем, земля, которая родит хлеб, никогда не знаяудобрения. Его удивляют дремучие леса, принадлежащие к владениямГанских. Его поражают полчища челяди. И Бальзак-реакционер судовольствием замечает, что: «Дворовые буквально пресмыкаются,бьют земные поклоны и целуют ноги. Только на востоке знают еще, чтотакое настоящая покорность. Только там слово „власть“действительно имеет смысл».
Бальзак видит грандиозное количествосеребра и фарфора и всяческих предметов роскоши. Он чувствует, чтоздесь живут, не ведая забот. И начинает понимать, в каких условияхросли все эти люди – Ржевусские, Мнишки, предки которых владелиземлями размером с пол-Франции. Графу Мнишку и теперь еще принадлежатсорок тысяч «душ», как он именует своих крепостных. Ноему понадобилось бы не сорок, а четыреста тысяч «душ»,если бы он захотел действительно обрабатывать свои латифундии. Да,здесь живут столь расточительно, столь широко, как только и моглопригрезиться Бальзаку. В этом замке он чувствует себя как дома.
Впервые в жизни ему действительно нетнужды думать о деньгах. Все, чего он только может пожелать –комнаты, челядь, лошади, экипажи, книги, – все к егоуслугам. Сюда не являются докучливые кредиторы, даже письма почти недоходят до него. Но человеку не дано ускользнуть от собственнойприроды. Думать о деньгах для Бальзака настоятельная потребность.Точно так же как у композитора все чувства и настроения изливаются вмузыке, так у Бальзака каждое впечатление находит выражение вподсчетах. Он остается неисправимым коммерсантом. Он еще не добралсядо Верховни, он только еще едет через лесные угодья Ганских, но,глядя на деревья, он уже не видит их роскошного зеленого наряда, онвидит в них только предмет торговли. И снова овладевает им давнишняямечта: разбогатеть сразу, при помощи одной грандиозной сделки. Провалс типографией, со словолитней, с сардинскими серебряными рудниками ис ротшильдовскими акциями Северной железной дороги – ничто несмогло отрезвить Бальзака. Он видит лес – и тотчас жепредлагает своему будущему зятю начать торговать лесом.
В это время на русской границе ужестроится железная дорога, которая вскоре свяжет Францию с Россией. ИБальзак, нетерпеливый, как всегда, одним лишь взмахом карандашадоставляет деревья своих друзей на французский лесной рынок.
«Франция нуждается сейчас вогромном количестве дуба для железнодорожных шпал, но этого дуба унас почти нет. Он необходим нам и для строительных целей и длястолярных поделок. Мне известно, что цены на дуб выросли почтивдвое».
И Бальзак начинает высчитывать иподсчитывать. Сперва стоимость перевозки из Брод в Краков. Оттуда вПариж ведет уже железная дорога. Правда, она прерывается. Через Эльбуу Магдебурга и через Рейн возле Кёльна железнодорожные мосты еще непостроены. Это означает, что дешевые украинские шпалы придетсясплавлять плотами.
«Сплавить шестьдесят тысяч этихстволов, – ибо только в таких грандиозных масштабахсчитает и грезит Бальзак, – дело не шуточное».
Подсчитав все до последней копейки,Бальзак сам уже видит, что каждый из стволов дуба обойдется в десятьфранков при покупке и в двадцать после перевозки. А ведь нужно ещераспиловать эти стволы на десятифутовые шпалы. Необходимо привлечь кэтому делу банкиров и заинтересовать управление Северной железнойдороги. Может быть, в собственных своих интересах она снизит плату запровоз. И если на каждом стволе получить всего по пять франковприбыли, то и тогда, за вычетом всех издержек, остается четырестадвадцать тысяч франков барыша.
«А над этим, пожалуй, стоитпоразмыслить».
Стоит ли упоминать, что и эта последняякоммерческая сделка Бальзака осталась на бумаге.
Бальзака всячески ублажают в этимесяцы, проведенные им в Верховне. Он отправляется с дамами в Киев. Вочерке об этой поездке он рассказывает, какими знаками внимания еготам осыпали. Некий русский богач каждою неделю ставит за него свечку.Этот оригинал обещал слугам г-жи Ганской щедрые чаевые, если ониизвестят его потихоньку, когда Бальзак возвращается домой, чтобы онмог поглядеть на него. Во дворце Ганской Бальзак обитает в«прелестных апартаментах, состоящих из гостиной, кабинета испальни. Кабинет украшен розовыми лепными панелями, там есть камин,роскошные ковры и удобная мебель. В окна вставлены громадныезеркальные стекла, и передо мной на все четыре стороны открываетсяширокий пейзаж».
Бальзак замышляет новые поездки ипутешествия, даже в Крым и на Кавказ, и мы можем только пожалеть отом, что они не состоялись. Но он совсем или почти совсем неработает. Все эти последние годы, когда он бывал вместе с г-жойГанской, он не работал по-настоящему. Для нее, для ее дочери и зятяБальзак – это лишь «бильбоке», весельчак. А ведьвсе другие его друзья – супруги Карро, Маргонны тем и проявлял«свое глубочайшее уважение к художнику, что никогда не претендовали наего время, и лишь тогда составляли ему общество, когда он сам этогохотел. И там, живя у них, он работал. Но здесь все по-другому. Естьчто-то в этих праздных, избалованных женщинах, которые ни разу вжизни пальцем не шевельнули, что нарушает атмосферу настоящего исерьезного труда. И вот внезапно, в январскую стужу, Бальзакотправляется в Париж. Ему приходится проделать весь путь придвадцативосьмиградусном морозе. Наступил срок платежа за злосчастныеакции Северной железной дороги. Это обстоятельство и гонит его стольвнезапно назад в Париж. А может быть, им опять овладело беспокойствоза свой дом. Разумеется, г-жа Ганская не сопровождает его. И дажеречи нет больше об обручении и браке. Чем дольше она его знает, тембольше она колеблется. Она знает, что здесь на Украине ей живетсяудобно, богато и беззаботно. И, вероятно, она поняла, что никогда небудет знать покоя в Париже с этим безнадежным расточителем и дельцом.Без долгих размышлений она дает ему уехать одному. Он немногоприхворнул. И, прощаясь, она набрасывает ему на плечи теплую русскуюшубу.
Когда бы ни возвращался Бальзак издолгого путешествия, еще прежде чем он успевал переступить порог, егоу самой двери подстерегали катастрофы, в которых обычно он был самповинен. На этот раз, едва только он ступает на французскую землю,вспыхивает февральская революция 1848 года. Монархия сметена, и,следовательно, для него, убежденного монархиста и даже легитимиста,уже нет никаких шансов сделать политическую карьеру. Правда, 18 мартаон публикует в «Конститюсьоннель» заявление, в которомвыражает согласие, если это будет ему предложено, выставить своюкандидатуру в качестве депутата. Но, разумеется, никто всерьез непредлагает ему этого. Только один из парижских клубов, «Всемирноебратство», изъявляет готовность включить его в списоккандидатов, если он, в свою очередь, выразит готовность изложить своеполитическое кредо. Однако Бальзак отвечает надменным отказом:желающие выдвинуть его своим депутатом должны бы давно уже знать изсобрания его сочинений, каковы политические убеждения Бальзака. Ихарактерно, что он, который, действуя в сфере творчества, стольпроницательно предвидит все политические сдвиги, как только делодоходит до практики, всегда защищает интересы проигрывающей стороны.Но и, помимо того, разочарование следует за разочарованием. АкцииСеверной железной дороги упали еще ниже. Вечные надежды натеатральные триумфы не оправдались. Давно обещанную Бальзаком пьесу«Петр I и Екатерина» он так и не написал. Вместо нее онпривез из России другую – «интимную драму»«Мачеха». Премьера ее состоялась 25 мая в «ТеатрИсторик». Но в эпоху политических бурь интимная драма непроизводит особого впечатления. Его самую значительную пьесу«Меркаде» единогласно принимает к постановке литературныйкомитет «Комеди Франсез», но спектакль покаместоткладывается. О романах Бальзака в этот период почти ничего неслышно. Кажется, что он всецело предался на милость театра. Временалитературного честолюбия для него прошли. Ему важен теперь только егодом. В его отсутствие уже многое сделано, но дом все еще не готов.Контраст между роскошью, которая должна распуститься в нем пышнымцветом, и бедностью Бальзака невероятен. Он уже ничего больше не всилах выдоить у издателей, утративших к нему доверие. Он не можетпредложить им никаких новых рукописей, и к тому же он еще сильнозадолжал своему последнему издателю Суверену. С журналами у негоконфликт. Иногда, должно быть, его охватывает такое чувство, словноего забыли. Но память ненависти яснее памяти любви. Эмиль Жирарден,которому Бальзак вернул аванс за «Крестьян» (весь, заисключением 721 франка 85 сантимов), Эмиль Жирарден появляется уБальзака, едва узнав о его возвращении, и именно из-за этойнезначительной суммы. Спустя две недели Жирарден подает иск, и судобязывает писателя выплатить долг. Миновали блаженные времена, когдаон мог требовать с издателей по шестьдесят сантимов за строчку.Новеллу «Посвященный» Бальзак вынужден за гроши продатьжурналу «Мюзе де фамий», чтобы попросту было на чтопообедать. Он беднее теперь, чем когда-либо прежде. Все источникииссякли, он слишком долго пребывал в отсутствии. И потом, Бальзакнемного стыдится занимать. Ведь ради украшения своей «скромнойквартирки» – дворца на Рю Фортюне он бессмысленнорастратил огромные деньги. Там в вестибюле стены обиты золотойпарчой, двери покрыты резьбой и инкрустированы слоновой костью. Однатолько библиотека, книжный шкаф, украшенный черепахой и весьмауродливый по нынешним нашим понятиям, обходится Бальзаку в пятнадцатьтысяч франков. После смерти г-жи Бальзак на аукционе в отеле Друо струдом отыскался покупатель, заплативший за него пятьсот франков.
Даже лестница должна быть устланадрагоценнейшими коврами. Повсюду расставлены китайские вазы, фарфор,малахитовые чаши – всевозможные подлинные и поддельные атрибутыроскошной жизни. Гордость Бальзака – «Большая галерея»;из-за нее он и выбрал этот дом, этот, в сущности говоря, чрезвычайнонеудобный особняк, который можно было продать разве что такомуфантазеру. «Большая галерея» – это овальная ротондасо стеклянным потолком. Стены ее покрыты белой и золотой росписью;вдоль них расставлены четырнадцать статуй. В шкафах черного деревакрасуются всяческие антикварные вещицы, купленные по случаю. Пороюэто истинные произведения искусства, которые писатель в часы праздныхскитаний накупил в Дрездене, Гейдельберге или Неаполе. Здесь естьвещи подлинные и фальшивые, безвкусные и исполненные вкуса. На стенахразвешано шестьдесят семь картин, собранных Бальзаком: мнимыйСебастьян дель Пьомбо, мнимый пейзаж Гоббемы и портрет, которыйБальзак, не колеблясь, приписывает кисти Дюрера.
Контраст между безумными тратами наукрашение этого дворца и бедностью Бальзака, запутавшегося в долгах,неизбежно должен был привести к напряженным отношениям с его родней.Писатель не в силах быть откровенен со своими близкими: он вынужденизмышлять все новые доводы, чтобы объяснить, почему г-жа Ганскаяоткладывает их свадьбу. Иногда он заявляет, что писал непосредственносамому царю, испрашивая его соизволения, но получил отказ. По всейвероятности, история эта выдумана Бальзаком. Порой он говорит, чтобесконечные тяжбы из-за наследства удерживают г-жу Ганскую в России.Все время он пытается создать у своих родных впечатление, что финансыего невесты расстроены.
Порой он уверяет, что она переписалавсе свое состояние на дочь и уже не может распоряжаться своимисредствами. Однажды он написал даже, что весь ее урожай якобы сгорелна корню. В действительности г-жа Ганская всю свою жизнь былачрезвычайно богата, но Бальзак всегда старался уменьшить в глазахсвоей родни несоответствие между их финансовым положением.
Обе семьи чрезвычайно чужды друг другу:с одной стороны, Ржевусские во главе с неумолимой теткой Розалией,которая постоянно отговаривает свою племянницу и характеризуетпарижского писатели как безнадежного расточителя и непроходимогоидиота, как безумца, который скомпрометирует ее и развеет по ветрусостояние Ганских. С другой стороны, престарелая г-жа Бальзак исестра Бальзака Лаура. В невесте сына и брата они видят лишьвысокомерную чванливую аристократку, холодную эгоистку, котораяунизит его и превратит в своего «слугу», которая, необращая внимания на его здоровье, гоняет хворого Оноре чуть не повсему свету.
Мать Бальзака, семидесятилетняястаруха, терпеливо несла возложенные на нее обязанности сторожа инадзирателя за перестройкой дворца на улице Фортюне. Ей доверенаутомительная и неблаговидная миссия – препираться и торговатьсяс поставщиками, отражать натиск кредиторов, присматривать за слугамии вести счета. И все это старуха отважно взвалила на свои плечи ивыполняла очень толково. Но она ясно чувствует, что ее господство вновом доме продлится лишь до тех пор, пока будет завершена егоотделка. Она сознает, что призвана лишь для временной помощи в нужде.Ей совершенно ясно, что для нее в этих великолепных хоромах неотыщется и жалкой каморки, ежели эта польская или русская княгиня ивпрямь вознамерится поселиться здесь. Ее выметут из дворца заодно с.последней пылинкой. Ей не позволят даже встретить свою невестку напороге дома, того самого дома, который она так заботливо и так долгоохраняла, – и факты подтвердили основательность ееопасений. Госпожа Ганская ни разу не потрудилась, хоть в одномписьме, хоть в одной строчке, осведомиться о здоровье матери своеговозлюбленного и нареченного, не говоря уже о том, чтобы поблагодаритьее за хлопоты. И понятно, что в душе г-жи Бальзак накопилось немалогоречи. Не раз, а десятки раз возникает вопрос: может лисемидесятилетняя старуха поехать омнибусом с улицы Фортюне в Сюренн,к дочери. Позволительна ли ей такая роскошь? Два су составляют длянее существенный расход. Но что касается дворца, где она обитает направах кастелянши, то здесь счет идет на тысячи и десятки тысячфранков. Там будут жить по-княжески, и в этих княжеских палатах неотыщется местечка для ничтожной мещанки, мадам Бальзак. Итак,семейство Бальзака скептически относится к этим российскимвеликосветским свойственникам. Родные дивятся, и не вполнебезосновательно, почему эта наследница миллионов не подумает о том,чтобы вернуть деньги, которые ее жених взял взаймы у своей матери,или по крайней мере не предоставит ей нотариально оформленной ренты.Вопреки всем клятвам Оноре от глаз семейства не может ускользнуть,что г-жа Ганская колеблется вступить в брак, и родичинебезосновательно подозревают, что в основе этих колебаний лежитвысокомерие. С другой стороны, и г-же Ганской, несомненно, многоемешает отправиться в Париж, где ей непременно придется якшаться сэтой старухой матерью, с сестрой, с шурином и прочимисвойственниками, со всем этим мещанским сбродом и даже, может быть,жить с ними бок о бок. Великолепный золоченый дворец приноситБальзаку одни лишь неприятности. Никогда он не сможет наслаждаться импо-настоящему. Ведь всегда, когда Бальзак хочет вкусить наслаждение,судьба карает его.
Должно быть, все эти месяцы Бальзакнадеялся, что теперь, когда дом совершенно готов, г-жа Ганская,наконец, приедет. Но вновь и вновь становится очевидным, что нежныечувства и стремление к прочным узам испытывает лишь великий писатель,а владелица замка в Верховне не испытывает ни малейшего желанияобосноваться в доме на Рю Фортюне. Итак, Бальзаку приходится в концесентября, еще до зимних холодов, от которых он так страдал наобратном пути в январе, вновь проехать четверть земного шара, чтобывновь, в который уже раз, попытаться повлечь к алтарю свою строптивуювозлюбленную.
Перед отъездом он, впрочем, пробуетдобиться академического кресла. После смерти Шатобриана и еще одногобессмертного, имя которого теперь уже давно позабыто, освободилисьдва места, и Бальзак решил выставить свою кандидатуру. Согласнопарижским обычаям ему следует нанести визиты тридцати восьмиакадемикам, которые должны поддержать его. Но у Бальзака уже нет наэто времени. Он должен во что бы то ни стало до наступления зимывернуться в Россию. И он бросает все на произвол судьбы. Исходсобытий печален. Правда, с нашей точки зрения, он печальней дляАкадемии, чем для Бальзака. За творца «Человеческой комедии»подано всего два голоса. Герцог де Ноай и еще один деятель, чьихбессмертных заслуг мы теперь уже не в силах припомнить, удостаиваютсякресел и облачаются во фраки, расшитые пальмами. К чести Бальзакаследует сказать, что он и это – третье – отклонение своейкандидатуры встречает с достоинством и спокойствием. Он только проситодного из своих друзей узнать, кто же были те два смельчака, которыерешились поддержать его, дабы он мог выразить им свою благодарность.
В октябре Бальзак снова приезжает вВерховню, но на этот раз восторги в его посланиях заметно поостыли.Верховня уже больше не рай, напротив – она пустыня. «Ах,если бы ты прожила две недели здесь на Украине, то Рю Фортюнепоказалась бы тебе очаровательной», – пишет онматери. И он непрерывно с каким-то страхом подчеркивает, скольжеланным гостем он здесь является:
«Люди, среди которых я живу,исключительно любезны ко мне. Я избалованный гость и друг в полномсмысле этого слова Здесь знают всех членов моей семьи, проявляютвеличайший к ним интерес, разделяют все мои заботы. Но что можносделать против невозможного?»
Так, пользуясь безличной формой,Бальзак никогда не называет госпожу Ганскую. Но все же ей надлежитзнать, что там, в Париже, у него есть мать и сестра. Впрочем, междустрок, или, собственно говоря, просто из текста, явствует, что вВерховне не все благополучно. Здесь кажутся «невозможными»действительно невозможные расходы Бальзака. Госпожа Ганская, и,очевидно, не без оснований, была испугана безумными деньгами,потраченными на дом, в котором она, вероятно, вовсе не собираласьжить. Бальзак пытается сократить свои расходы, и он пишет в Париж:
«Достаточно, если я скажу, что инаши жертвы имеют предел и не нужно становиться в тягость даже самымблизким людям. Эти вечные долги, связанные с домом, произвелинеблагоприятное впечатление, и если произойдет еще какая-нибудьистория, то, право же, вся моя будущность может оказаться подвопросом».
По-видимому, у них были серьезныеразмолвки.
«Здесь раздражены тем, что япотратил столь крупную сумму».
Госпожа Ганская должна была вновьубедиться в том, что коммерческие таланты Бальзака нуждаются встрогом контроле. Дом, который, по первоначальным его расчетам,должен был обойтись в сто тысяч франков, стоит ему теперь, послеремонта, уже триста тысяч. И даже для миллионерши Эвы Ганской это,вероятно, не слишком приятно. Раздражение, царящее в Верховне,оказывается заразительным. Бальзак в раздражении пишет домой, и матьраздраженно ему отвечает. Одно из этих писем попадает в руки г-жиГанской. Возникают новые размолвки, и Бальзак пытается свалить всювину на своих близких – лишь они повинны в том, что его свадьбавсе откладывается. Речь идет уже о том, что госпожа Ганская,вероятно, захочет продать особняк на Рю Фортюне.
«Здесь она богата, любима иуважаема. Она ни в чем не испытывает недостатка. Понятно, что онаколеблется, боясь очутиться в такой обстановке, где ее не ждетничего, кроме беспокойства, долгов, расходов и где вокруг нее будутодни только незнакомые люди. И ее дети трепещут за нее».
Бальзака тоже охватывает страх, и онделает совершенно бессмысленные попытки навести экономию. Внезапнооказывается необходимым рассчитать служанку. Именно ее жалованье ихарчи становятся для него чрезмерным бременем. Только слугу Франсуаследует оставить. Он незаменимый страж накопленных сокровищ. Бальзаквпадает в еще более комичную крайность. Из глубин черноземной Украиныон пишет сестре в Сюренн и спрашивает, не сможет ли она, когда онвернется, посылать ему раз в неделю, по понедельникам, свою кухарку.Та будет варить для него и для его слуги говядину впрок, на всюнеделю.
И он, который считал уже на миллионы,теперь оперирует скромнейшим« числами:
«Мне остается не больше двухсотфранков, и скоро я вообще ничего не буду получать, кроме доходов стеатральных постановок. И вообще я вижу, что близится день, когдадаже мои лучшие вещи не принесут мне уже ни гроша».
Такой упадок духа – новость уБальзака. Писатель явно подавлен, он уже больше не тот, что прежде.Его жизнестойкости нанесен сокрушительный удар. И организм мстит ему.Сигналы бедствия поступали к нему и прежде, но Бальзак никогда необращал на них достаточного внимания. Однако теперь здоровье егопотрясено серьезно. Еще один толчок, и его могучий организм потерпиткрушение.
Злосчастное путешествие в Верховню былонеразумно. Бальзак, дитя Турени, не привык к российской стуже. Онпростужается, у него бронхит. И тут выясняется, что сердце его,которое его верный друг доктор Наккар еще в 1842 году нашел внушающимопасения, теперь в прескверном состоянии. Наконец Бальзак получаетвозможность оставить постель, но от его былой подвижности не осталосьи следа. Он задыхается на каждом шагу; ему трудно даже говорить. Онисхудал, стал худее, чем был в 1819 году. Он пишет, что болезнь«сделала меня ребенком».
О работе и думать нечего.
«За целый год я ничего незаработал».
И кажется символичным, что он вынуждендаже снять свое любимое рабочее платье, свою монашескую рясу.
«Во время моей болезни я носилшлафрок – он надолго заменит мне теперь белоснежное облачениекартезианцев». На возвращение в Париж в разгар русской зимы неприходится и рассчитывать. Даже предполагавшуюся поездку в Киев иМоскву он вынужден отменить. Два немецких врача, отец и сын Кноте,пользуют его. Они пытаются укрепить его силы – они пичкают еголимонами, совсем как в наши дни. Но все усилия медиков приносят емулишь кратковременное облегчение. Здоровье его уже не можетвосстановиться. Сначала его мучают глаза, потом его трясет лихорадка,наконец начинается воспаление легких.
Мы мало что знаем о поведении г-жиГанской. Но, бесспорно, отношения их в это время испортились. Некогдаона восторгалась знаменитым писателем и, польщенная, принимала егообожание. Потом он стал ее «бильбоке», всего толькозабавным шутником, веселым и неунывающим собеседником, остроумнымактером бродячей труппы «Сальтембанк». Теперь он всем импопросту в тягость. И мать и дочка, изголодавшиеся по развлечениям, снетерпением ждали большой киевской ярмарки. В Киеве уже была снятаквартира; экипажи, слуги и мебель были уже туда посланы, уже быланакуплена тьма туалетов. И вот из-за болезни Бальзака, а может бытьиз-за распутицы, им приходится вновь и вновь откладывать своюпоездку.
И единственное развлечение Бальзака,лежащего с воспалением легких, заключается в том, что обе дамыдемонстрируют ему новые туалеты, в которых они собираютсяразвлекаться.
В письмах к близким Бальзак, конечно,по-прежнему восторгается своей Эвой, этим неземным созданием, и ее вдействительности чрезвычайно недалекой и пустой дочерью. Но вокругнего, очевидно, возникла ледяная пустыня одиночества. Он, конечно,чувствовал себя совсем чужим в обществе этих избалованных женщин,помышляющих только о своих удовольствиях. Ибо внезапно он вновьвспоминает своих старых друзей. Много лет г-жа Ганская вытесняла их.Он уже почти не писал Зюльме Карро, самой верной и самой чуткой своейприятельнице. Теперь он снова вспоминает о ней, вспоминает, как оназаботилась о нем, и он представляет себе, как бы она ухаживала за нимв нынешнем его состоянии.
Правда, он так долго уже не вспоминал оней, что привычное обращение «дорогая» или «милая»не сходит у него с пера. «Моя милейшая и добрейшая мадамЗюльма»– так начинает он. И кажется, дело идет ознакомой, от которой ты уже немного отвык. Но вскоре он сноваобретает прежний доверительный тон, и слова его проникаются грустью:
«Мои племянницы и сестра ужедважды сообщали мне весьма огорчительные вести о вас, и если я неписал вам, то просто потому, что это было не в моих силах. Я был наволосок от смерти… Это была ужасная болезнь сердца, развившаяся врезультате перенапряжения, длившегося пятнадцать лет. И вот я живуздесь уже восемь месяцев под надзором врача, который, что весьмапоразительно для украинской глуши, оказался превосходным врачом ислужит в усадьбе друзей, у которых я живу. Лечение пришлосьпрекратить из-за ужасной лихорадки, которую называют „молдавской“.Лихорадка эта водится в Придунайских плавнях, распространяется доОдессы, а оттуда приходит в здешние степи. Я страдал лихорадкой,которая называется перемежающейся, – она поражает мозг.Болезнь продолжалась два месяца. Только неделя, как я оправилсянастолько, что можно опять продолжать лечение моей застарелой болезнисердца. А позавчера я получил от моих племянниц письмо и прочел, чтовы, милая Зюльма, хотя и продаете свой участок в Фрапеле, но хотитесохранить там свой дом.
Эти слова: Фрапель и мадам Карро, разоможивили все мои воспоминания. И хотя мне запрещено малейшее усилие,даже писание писем, мне хочется все-таки вам объяснить, почему иотчего я не писал с прошлого февраля, кроме нескольких деловых писем.Я должен вам сказать, чтобы вы не думали, будто можно забыть истинныхдрузей, и вы должны знать, что я никогда не переставал думать о вас,любить вас и говорить о вас. Ведь даже здешние мои друзья еще в 1833году познакомились с нашим общим другом Борже!..
Мы совсем по-иному смотрим на жизнь свысоты своих пятидесяти лет! И как часто оказываемся мы далеки оттого, на что некогда уповали. Вспоминаете ли вы еще Фрапель, и как яусыпил там мадам Дегре? Полагаю, что с тех пор я усыпил многих людей.Но какое множество иллюзий вышвырнул я с тех пор за борт! И поверьтемне, если не считать симпатии к вам, которая все растет, я с тех пори доныне не слишком-то продвинулся. Как быстро умножаются нашинесчастья и как много препятствий стоит на пути нашего счастья! Всамом деле, начинаешь испытывать отвращение к жизни. Уже три года явью себе гнездо; оно, будь оно неладно, стоило мне целого состояния.Но где ж птички? Когда они прилетят? Годы проходят, мы старимся, ивсе увядает и блекнет, даже драпировки и обивка в моем гнезде. Вывидите, моя милая, что не все усеяно розами, даже для тех, кого якобыбалует судьба».
Он пишет и мадам Деланнуа, которая такчасто помогала запутавшемуся должнику и которую он ни разу еще, всущности, не отблагодарил. Он не в состоянии заплатить свои долги, «оон, видимо, испытывает бессознательную потребность, пока еще естьвремя, вернуть долг благодарности и любви. Быть может, в глубине душиБальзак уже знает, что дни его сочтены.
XXV. Венчание и возвращение домой
Вероятно, Бальзак и сам догадывается,как обстоят его дела, но врачи определенно знают, что он обречен, иследует предположить, что они откровенно высказали свое мнение г-жеГанской. И теперь, когда она уверена, что ее замужество будет лишькратким эпизодом, она решается исполнить последнее, самое заветноежелание человека, который столько лет добивался ее руки.
Она знает, что с этим шагом больше несвязана никакая опасность; Бальзак уже не сможет слишком многопромотать. «Милый Бальзак» стал «бедным Бальзаком»,и ее охватывает сострадание, точь-в-точь как знатных дам, когда ониузнают, что их преданный дряхлый слуга находится при смерти. Ипоэтому в марте 1850 года, наконец, назначается срок венчания. Онодолжно произойти в Бердичеве, в ближайшем уездном городе. А затемвесной молодожены отправятся в Париж, в дом, который обставлен иукрашен.
Ничто не дает такого ясногопредставления о нетерпении, охватившем фантазера Бальзака, какподробные распоряжения об устройстве встречи, которые он шлетиздалека.
Самый исчерпывающе точный наказпосылается матери:
«В большой китайской чаше, чтостоит на коричневом шкафу в первой комнате верхнего этажа, рядом сгостиной, ты найдешь адрес торговца цветами на Елисейских полях. Онпосетил меня еще в 1848 году, и мы договорились о том, что в течениедвух недель он будет поставлять цветы для украшения дома. Он сообщилмне, сколько стоит поставка цветов на год. Это должно стоить отшестисот до семисот франков. Но так как я должен был уехать, яотказался от этого расхода, который можно позволить себе только, еслиесть достаточно денег и если та, ради которой это делается, на этосогласна. Она любит цветы, я знаю. Если цветочник уже началдекорировать дом, то у тебя есть повод договориться с ним и одальнейшем по сходной цене. Позаботься, чтобы он принес действительнокрасивые цветы, и требуй с него как можно строже. Вот как нужноукрасить дом: во-первых, подставка для цветов в первой комнате,во-вторых, в японском салоне, в-третьих, две жардиньерки в комнатепод куполом, в-четвертых, маленькие цветочные ящики из африканскогодерева на камине, в серой комнате под куполом, в-пятых, две большиецветочные вазы на площадке лестницы в вестибюле и, в-шестых,маленькие деревянные цветочные ящики, которые стоят на подставках,собранных Феше».
Так он делает распоряжения, еще неженившись, за много недель до того, как он сможет въехать в новыйдом. Мы видим, как чудесно еще работает фантазия больного, до чегоясна его память, он помнит все, вплоть до малейшей детали обстановки.Он помнит каждый предмет, он знает, где стоит каждая ваза и каждаяжардиньерка. И в помыслах, опережая обряд венчания и долгий обратныйпуть, он давно уже там, на Рю Фортюне.
14 марта в костеле святой Варвары, вуездном городе Бердичеве, на Украине, состоится венчание. Таинствосовершается в полнейшей тишине, дабы избежать малейшей огласки.Приглашенных нет. В семь утра, в предрассветных сумерках, происходитцеремония. Правда, епископ житомирский, присутствия которого ожидали,не прибыл, нo Бальзаку льстит, что обряд венчания совершаетвеликосветский ксендз, граф Чарусский. В качестве свидетелейприсутствуют только родственники ксендза и граф Мнишек, отныне зятьБальзака. Сразу же после церемонии они отправляются домой в Верховнюи, смертельно усталые, около одиннадцати часов ночи прибывают вусадьбу.
В один из ближайших дней, словносчастье вновь вернуло ему здоровье и силы, Бальзак садится записьменный стол и составляет все в том же высокопарном наполеоновскомстиле реляцию о своей последней, о своей величайшей победе. Он пишетсвоей матери, сестре, своему другу и врачу Наккару, старой подругесвоей юности мадам Зюльме Карро, Зюльме, которой он и в этом посланииповторяет:
«Когда меня спрашивали о моихпрежних дружеских привязанностях, я всегда первой называл вас».
И сообщает ей:
«Итак, три дня назад я женился наединственной женщине, которую любил, люблю больше, чем прежде, икоторую буду любить до самой смерти. Мне кажется, что господьвознаградил меня этим союзом за столько бедствий, столько лет труда,столько трудностей, перенесенных и преодоленных. У меня не было нисчастливой юности, ни цветущей весны. Но у меня будет самоесверкающее лето и самая теплая осень. И, быть может, мой счастливыйбрак пошлет утешение и вам. Он покажет вам, что провидение последолгих страданий, которое оно нам ниспосылает, держит наготовесокровища, чтобы в конце концов наделить ими нас».
Бальзак запечатывает письмо. И у негоостается одно-единственное желание– последовать самому записьмом и отправиться, наконец, в обратный путь.
Но жена его не пишет писем. Она истрочки не присоединяет к его посланиям. Даже в эту минуту ему неудалось заставить ее оказать хоть какое-нибудь внимание его близким,и Бальзак вынужден, весьма неуклюже, передать ее холодные извиненияматери:
«Жена моя намеревалась прибавитьнесколько строк к этому письму, но курьер уже ждет, а она больна илежит в постели. Руки ее так опухли от ревматизма, что она не в силахдержать перо. В следующем моем письме она выскажет тебе своюпреданность».
Бальзак всегда дорого расплачивается засвое счастье. Он не может выехать: дороги все еще непроезжи. И дажеесли бы новобрачные и могли отправиться в путь, состояние егоздоровья делает это невозможным. Слишком рано заказал он цветы длядома на Рю Фортюне. Новые, тяжкие недуги терзают больное тело.
«У меня был тяжелый рецидив моейсердечной болезни и воспаления легких. Мы снова сильно отступили, аведь казалось, будто мы уже делаем успехи… У меня перед глазамитемная пелена, которая окутывает все и не может развеяться, и этомешает мне писать… Моя болезнь – это воистину гром средиясного неба. Сегодня я впервые берусь за перо».
Можно было ожидать, что мадам Эва хотьтеперь напишет несколько слов матери больного, чтобы успокоить ее. НоБальзаку приходится с опаской добавить:
«У моей жены нет и минутысвободной, и, кроме того, руки ее страшно опухли. Всему винойсырость…»
Спустя две недели, 15 апреля, Бальзакснова вынужден собрать всю свою энергию и написать матери:
«Еле разбирая буквы, я нацарапалтебе это письмо. Болезнь глаз не позволяет мне ни читать, ни писать».
Но урожденная Ржевусская все еще неможет решиться послать старухе хоть несколько строк. Бальзак вынужденснова придумать неуклюжую отговорку: на этот раз все дело в дочеригоспожи Эвы – дочь больна, и мать прикована к ее ложу. Онапросит только «передать тебе ее уважение». И онпризнается матери:
«Мне очень нехорошо, и сердце илегкие никуда не годятся. Я задыхаюсь при каждом движении, и голосмой прерывается».
Наконец новобрачные решаются все-такиотправиться в дорогу. И путешествие это чудовищно. Уже в Бродах, уавстрийской границы, Бальзака охватывает чрезвычайная слабость. Унего совершенно нет аппетита, изнурительный пот окончательнообессиливает его. Знакомые, которых они встречают, с трудом узнаютего. Из Дрездена он пишет 11 мая 1850 года:
«Нам потребовалось больше месяца,чтобы преодолеть расстояние, на которое обычно требуется шесть дней.Не раз, а сотни раз жизнь наша была в опасности. Часто намтребовалось пятнадцать или шестнадцать человек с воротами, чтобывытащить нас из трясины, в которую карета наша погружалась до окон.Наконец мы все-таки прибыли сюда, и живые, но мы больны и устали…Можешь представить себе, что значит страшиться умереть в объятияхдруг друга, да еще когда так любишь».
В Дрезден Бальзак прибываетобессиленный и полуслепой. Он не в силах вскарабкаться по ступеньками боится, что не доберется до Парижа.
«Мое здоровье в плачевномсостоянии. Это ужасающее путешествие усугубило мой недуг».
Бальзак вынужден, хотя зрение у негорезко ухудшилось, собственноручно написать письмо, и ему сноваприходится брать жену под защиту, боясь, что ее обвинят e недостаткевнимания.
«Она очень благодарна за все, чтоты говоришь о ней в своих письмах. Но состояние ее пальцев непозволяет ей написать тебе».
Однако сколь ни удивительно, но этотстрашный ревматизм, сковывающий ее пальцы, нисколько не мешаетгоспоже Эве обегать вcex дрезденских ювелиров и купить за двадцатьпять тысяч франков исключительно красивое жемчужное ожерелье. ГоспожаЭва, которая за все эти месяцы так и не удосужилась послать хотьстрочку матери и сестре Бальзака, оказывается вполне в состояниичетким и уверенным почерком сообщить своей дочери об этомприобретении. В тот самый миг, когда Бальзак, изнуренный иполуслепой, лежит в своем номере, г-жа Эва не думает ни о чем другом,кроме как об этом жемчужном ожерелье. И, разумеется, этосвидетельствует об исключительном ее бессердечии.
Чрезвычайно характерно, что в этомписьме к дочери она пишет о Бальзаке лишь как о «добром, миломдруге». Для нее он уже только бремя, которое она решиласьвзвалить на себя, ибо знает, что все протянется очень недолго.
О том, какие трагедии разыгрывалисьтогда в Дрездене, мы можем лишь догадываться, читая между строк в ееписьмах, а строки эти исполнены равнодушия. Но Бальзаку приходитсядоиграть свою роль до конца. Он пишет сестре:
«Я рассчитываю на тебя.Пожалуйста, дай понять матери, что она не должна быть на Рю Фортюне,когда я приеду».
Он явно боится встречи этих двух женщини прибегает к неуклюжей отговорке:
«Мать может почувствовать себяуязвленной в своем достоинстве, если ей придется присутствовать прираспаковке наших вещей и помогать нам».
Недоверчивая старуха оказалась права.Все эти месяцы она преданно оберегала бальзаковские сокровища,следила за слугами и торговалась с поставщиками. Она знала, чтонадменная русская принцесса не пожелает ее видеть в своем доме.Только одну задачу еще поручили ей: украсить дом цветами к приезду. Апотом ей нужно потихоньку уйти. У дверей должен стоять слуга Франсуа,который введет урожденную Ржевусскую в ее княжеские парижские покои.Все будет залито светом: комнаты и вестибюль. Это будет торжественныйвъезд. Но матушка Бальзак во избежание лишних трений уже давно инезаметно перебралась к дочери в Сюренн.
Проклятье опять тяготеет надвозвращением Бальзака. Ведь за каждое мгновение пригрезившегося емусчастья он должен приносить весьма реальные жертвы. Он всегда нетолько автор, но и страдающий герой «Утраченных иллюзий».Прибытие в дом на Рю Фортюне в Париже оборачивается сценой, ужаснейкоторой и сам Бальзак не смог бы придумать ни в одном своем романе.Оставшуюся часть пути супруги проделали по железной дороге. Поездопоздал. Глубокой ночью в карете прибывают они к подъезду своегодома. Бальзак весь горит от нетерпения: выполнены ли все егораспоряжения с буквальной точностью?
Он педантичнейшим образом распорядилсяо каждой мелочи. Он помнит, где должна стоять каждая ваза и каждаяжардиньерка, сколько светильников должно гореть и как слуга долженвстретить мадам Эвелину, а именно – держа в руках увитыйцветами канделябр.
Наконец карета останавливается. Франсуасдержал слово. Дом сияет сверху донизу. Но никто не стоит у подъезда.Они звонят. Никто не отвечает. Еще и еще раз дергает Бальзак ручкузвонка. Сияющий дом безмолвствует. Собираются соседи, всерасспрашивают друг друга, но никто ничего толком не знает.
Г-жа де Бальзак остается в карете, аБальзак посылает кучера за слесарем, чтобы взломать дверь. Силойдобился он этого брака и силой вламывается в собственный дом.
И следует жуткая сцена: слугу Франсуанаходят в одной из комнат. Он сошел с ума. Как раз в это мгновение онутратил рассудок, и еще среди ночи его отправляют в сумасшедший дом.
И в то время как буйствующего Франсуасвязывают и увозят, Бальзак вводит урожденную Ржевусскую в свой дом,о котором он так пылко мечтал.
XXVI. Конец
Так до конца сбывается судьба Бальзака:грезы свои он всегда воплощает только в книгах, никогда в собственнойжизни. С невыразимым трудом, с отчаянными жертвами, с самыми пылкимиупованиями он воздвиг этот дом, чтобы поселиться здесь со своейзавоеванной, наконец, женой и прожить в нем целых «двадцатьпять лет». А в действительности он въезжает сюда только затем,чтобы умереть. Он обставил свой кабинет точно так, как желал. Ведь онсобирался закончить в нем «Человеческую комедию». Передним лежат планы более пятидесяти новых работ. Но в этом кабинете онуже не напишет ни строчки. Он уже почти ничего не видит. И наспотрясает единственное дошедшее до нас письмо, которое он написал,вернувшись в дом на Рю Фортюне. Письмо адресовано другу –Теофилю Готье – и написано рукой г-жи Эвы. Только одна строчка– постскриптум – с трудом нацарапана рукою Бальзака:
«Я не могу уже ни читать, ниписать».
Он обставил библиотеку самыми дорогимиинкрустированными шкафами. Но не может уже раскрыть ни одной книги.
Его гостиная обита золотой парчой.Здесь он собирался принимать своих великосветских друзей. Но никто неприходит навестить его. Каждое слово требует от него усилий, и врачизапрещают ему даже разговаривать. Он увесил «Большую галерею»картинами, которые собрал с такой любовью, чтобы поразить ими весьПариж – вот какие несравненные полотна приобрел потихонькуБальзак! Ему представлялось, как он будет показывать шедевры своимдрузьям – писателям и художникам – и объяснять им картинуза картиной… Но то, о чем он грезил как о дворце радости,становится для него страшной тюрьмой. Он лежит одинокий в громадномдоме. Только иногда, боязливо как тень, появляется его мать иухаживает за ним. Ибо жена его – и об этом сообщают всесвидетели в один голос – проявляет к нему безразличие ижестокое равнодушие, которые в полной мере обнаружились уже во времяих путешествия и пребывания в Дрездене.
Поведение Эвелины Ганской становитсядля нас совершенно ясно, когда мы читаем ее письма к дочери. Ониполны пустой болтовни о кружевах, драгоценностях и новых нарядах. Нив одной строке не звучит настоящая скорбь об умирающем.
«Бильбоке» – таккогда-то, в беззаботные времена, прозвали весельчака из «ТруппыСальтембанк». Так она и теперь называет почти ослепшегочеловека, который, задыхаясь, насилу взбирается по лестнице:
«Бильбоке прибыл сюда всостоянии, которое хуже, гораздо хуже, чем было. Он уже не можетходить и то и дело теряет сознание».
Бальзак – конченый человек, и этознает каждый, кто его видит. И только один-единственный человек неверит в это или не хочет верить – он сам. Бальзак привыксмеяться над трудностями и делать невозможное возможным. И сейчасэтот небывалый, несокрушимый оптимист не прекращает борьбы. Иногдаему становится чуть лучше, он снова способен говорить. И Бальзаксобирает все свои силы и беседует с кем-либо из посетителей,пришедших осведомиться о его здоровье. Он рассуждает о политическихвопросах. Он исполнен надежд. Он пытается ввести в заблуждениедругих, гак же как вводит в заблуждение себя. Пусть все думают, чтосилы его не исчерпаны. И порой, словно в последней вспышке, сновапрорывается его неистребимый темперамент.
К началу лета сомнений больше неостается. Созывают консилиум в составе четырех врачей – д-раНаккара, Луи, Ру и Фукье, и из их заключения следует, что теперьостается думать только о средствах, заглушающих боль и поддерживающихсердце. Очевидно, врачи считают его уже безнадежным.
Виктор Гюго только в последние годысблизился с Бальзаком. В эти недели он проявил себя замечательнымдругом. Придя к Бальзаку, он застает его уже без движения. ЛицоБальзака воспалено, лишь глаза еще живут. Бальзак сам испуган своимсостоянием. Он сетует на то, что не сможет завершить «Человеческуюкомедию». Он говорит о том, как распорядиться егопроизведениями после его смерти. Он требует, чтобы врач, верный д-рНаккар, откровенно сказал, сколько ему еще осталось жить. И по лицустарого друга он видит, как плохи его дела. Правда ли это или тольконаивная легенда, но рассказывают, что в бреду Бальзак призывал OpacaБьяншона, врача, которого в своей «Человеческой комедии»он заставляет творить чудеса:
«– Будь Бьяншон здесь, онбы меня спас!»
Но развязка приближается неудержимо. Ниодин из его героев не умирал такой ужасной смертью. В своихвоспоминаниях Виктор Гюго описал Бальзака на смертном одре:
«Я позвонил. Месяц светил сквозьтучи. Улица была пустынна. Никто не вышел. Я позвонил еще раз. Дверьотворили. Появилась служанка со свечой,
– Что вам угодно, сударь?
Она плакала. Я назвал себя. Менявпустили в гостиную, находившуюся в первом этаже. Здесь на консоли,против камина, стоял огромный мраморный бюст Бальзака работы ДавидаАнжерского. Горела свеча на богатом, стоявшем посредине гостинойстоле, ножками которому служили шесть позолоченных прелестныхмаленьких изваяний. Вошла еще одна женщина. Тоже заплаканная.
– Он умирает, –сказала она. – Мадам ушла к себе. Доктора еще вчерапотеряли надежду. У него рана на левой ноге. Антонов огонь. Докторане знают, что делать. Они говорят, что у него водянка. Он весьвздулся, мясо и кожа словно просалены, и поэтому невозможно сделатьпрокол. В прошлом месяце мсье зацепился за резную мебель ипоранился… С девяти утра он уже больше не говорит. Мадам посылалаза кюре. Он пришел и соборовал мсье. Мсье подал знак. Он понимал, чтопроисходит. Через час он протянул своей сестре, мадам Сюрвилль, руку.С одиннадцати часов он хрипит. Он не переживет ночи. Если хотите, япозову мсье Сюрвилля, он еще не ложился…
Женщина ушла. Я ждал несколько минут.Свеча еле освещала гостиную и висевшие на стенах чудесные картиныПорбуса и Гольбейна. Мраморный бюст маячил в полутьме, словно призракчеловека, который умирает. По дому распространялся трупный запах.Вошел господин Сюрвилль и подтвердил мне все, что говорила служанка.
Мы прошли коридор, поднялись полестнице, устланной красным ковром, тесно уставленной статуями,вазами, увешанной по стене картинами, эмалевыми блюдами. Потом былопять коридор, в нем я увидел открытую дверь. Я услыхал громкое,жуткое хрипение. Я вошел в комнату Бальзака. Посреди нее стоялакровать красного дерева с брусьями и ремнями в головах и в ногах –приспособление, чтобы поднимать больного. Голова Бальзака покоиласьна груде подушек, к которым прибавили еще и диванные, крытые краснымдамасским шелком. Лицо его было лиловое, почти черное, склоненное направую сторону, небритое. Волосы седые, коротко остриженные. Глазаоткрытые и неподвижные. Я видел его в профиль, он был похож наИмператора. Старушка сиделка и слуга стояли по обеим сторонампостели. Одна свеча горела позади кровати на столе, другая – накомоде у двери. На ночном столике стояла серебряная ваза. Мужчина иженщина молчали в каком-то ужасе и прислушивались к громкому хрипениюумирающего. Свеча на столе ярко освещала висевший над камином портретрумяного улыбающегося юноши. От постели исходило невыносимоезловоние. Я поднял одеяло и взял руку Бальзака. Она была потная. Япожал ее. Он не ответил на пожатие… Сиделка сказала мне: «Нарассвете он умрет». Я сошел вниз, унося в памяти этопомеркнувшее лицо. Проходя через гостиную, я снова увидел бюст,неподвижный, бесстрастный, надменный, озаренный смутным светом, и яневольно сравнил смерть с бессмертием».
Бальзак умер в ночь с 18 на 19 августа1850 года. Только мать была при нем. Г-жа Бальзак давно заперлась всвоих покоях.
21 августа состоялись похороны.Заупокойную мессу отслужили в церкви святого Филиппа Рульского.Похоронная процессия двигалась под дождем. Жена его, очевидно, совсемне знала его самых заветных желаний: надгробный покров несли ВикторГюго, Александр Дюма, Сент-Бёв и министр Барош.
Кроме Виктора Гюго, никто из этихчетверых никогда не был другом Бальзака. Сент-Бёв был даже егозаклятым врагом, единственным человеком, которого Бальзакдействительно ненавидел. Тело было предано земле на кладбищеПер-Лашез. Бальзак всегда любил это место.
Отсюда его Растиньяк глядел на Париж,отсюда он вызвал Париж на борьбу. Это его последнее жилище,единственное, где он стал недоступен для кредиторов, и здесь он обрелпокой.
Надгробную речь произнес Виктор Гюго.Он один обладал достоинством и величием, которые соответствовали этойминуте.
«Человек, сошедший в этумогилу, – один из тех, кого провожает скорбь общества. Внаше время иллюзий больше нет. Теперь взоры обращены не к тем, ктоправит, а к тем, кто мыслит, вот почему, когда один из мыслящихуходит, содрогается вся страна. Смерть человека талантливого –это всеобщий траур, смерть гениального человека – траурвсенародный.
Господа, имя Бальзака сольется сблистательным следом, который наша эпоха оставит в веках…
Смерть его повергла Францию воцепенение. Несколько месяцев тому назад он вернулся домой. Чувствуя,что умирает, он еще раз хотел увидеть родину, как хочет обнять сынсвою мать накануне дальнего странствия…
Жизнь его была коротка, но насыщенна;больше наполнена трудами, чем днями.
Увы! Этот могучий и неутомимыйтруженик, этот философ, этот мыслитель, этот поэт, этот гений прожилсреди нас жизнь, полную гроз, борьбы, схваток, битв, –жизнь, которой во все времена живут все великие люди. Теперь онвкусил мир. Он выше соперничества и вражды. В один и тот же день онвступает в славу и в могилу. Отныне превыше туч, нависших над нашимиголовами, он будет сиять в созвездии нашего отечества. Вы все,собравшиеся здесь, разве вы не завидуете ему? Но как ни велика нашаскорбь перед лицом такой потери, мы не впадем в уныние. Воспримем еевместе со всем, что есть в ней жестокого и печального. Быть может,это благо, быть может, в эпохи, подобные нашим, необходимо, чтобывремя от времени смерть великого человека вызывала религиозноепотрясение в душах, погрязших в сомнении и скепсисе. Провидениезнает, что творит, когда оно ставит народ лицом к лицу с величайшейтайной и дает ему поразмыслить о смерти, которая является высшимравенством и в то же время высшей свободой. Только серьезные иторжественно-величавые помыслы должны наполнять души всех, когдавысокий ум со славой вступает в другую жизнь, когда тот, кто долгопарил над толпой на зримых крыльях гения, внезапно распахивает иныекрылья, которые нельзя увидеть, и растворяется в неведомом. Нет, не вневедомом! Я однажды уже сказал об этом при другом печальном событиии не устану повторять никогда: это не мгла – это свет. Это неничто – это вечность. Это не конец – это начало. Развеэто не правда, скажите мне все вы, слушающие меня? Могилы, как эта,являются доказательством бессмертия…»
Таких слов Бальзак никогда не слыхалпри жизни. И отсюда, с Пер-Лашез, подобно герою своего творения, онпокорит этот город.
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ОНОРЕ БАЛЬЗАКА

1799, 20 мая. В городе Туре уБернара Франсуа и Анны Шарлотты Лауры Бальзак родился сын Оноре.Вскоре родители отдают его на воспитание к кормилице в селение СенСир сюр Луар, где он остается четыре года.
1803, апрель. Родители помещаютОноре в пансион Леге в городе Туре.
1807, 22 июня. Бальзакаопределяют в Вандомский коллеж монахов ораторианского ордена.
1811. Первые литературные опытыБальзака.
1813, 22 апреля. Родители берутБальзака, перенесшего тяжелое нервное заболевание, из коллежа домой.
1814, апрель. Перваяреставрация монархии Бурбонов во Франции.
Конец года. Семья Бальзакапереезжает из Тура в Париж. Оноре отдают в пансион Лепитра.
1815, март. Возвращение в ПарижНаполеона I. «100 дней».
Июль. Вторая реставрацияБурбонов (1815-1830).
Осень. Бальзак переходит вколлеж Ганзе и Безелена.
1816, ноябрь. Бальзак поступаетв Школу прав.
1817. Бальзак работает писцом вконторе юриста Гийоне де Мервиля, посещает лекции по литературе вСорбонне.
1819, 10 апреля. Бальзакзаканчивает Школу прав и принимает решение стать литератором. Отецего, выйдя в отставку, уезжает с семьей в Вильпаризи. Бальзакостается один в Париже. Родители дают ему двухлетний «испытательныйсрок» для проверки его литературного таланта.
1820, апрель. Закончено первоепроизведение Бальзака – трагедия в стихах «Кромвель».
Осень. Знакомство Бальзака слитературным дельцом Л’Эгревилем, начало работы над «черными»романами.
Декабрь. Переезд из Парижа вВильпаризи.
1821, июнь. Знакомство с Лауройде Берни.
1822. Выходят в свет первыероманы Бальзака, подписанные псевдонимами – лорд Р’Оон и Орасде Сент-Обен.
Ноябрь – декабрь. Переездв Париж. Знакомство с Анри Монье, впоследствии известнымхудожником-карикатуристом. Начало работы в газетах.
1824. Первый набросок«Физиологии брака». Работа над бульварными романами,которые один за другим выходят в свет.
1825. Издательскаядеятельность. Выпуск однотомников Мольера и Лафонтена. Знакомство слитератором Анри Латушем.
1826. Предпринимательскаядеятельность. Покупка типографии.
1827. Покупка словолитни.Коммерческие неудачи. Банкротство.
1828, апрель. Ликвидациятипографии и словолитни. Долг более 50 тысяч франков.
Май. Возвращение к литературнойдеятельности.
Сентябрь – октябрь. Поездка в Бретань для изучения места действия романа о шуанах.
1829, март. Выход в светпервого романа, подписанного именем Бальзака, – «ПоследнийШуан, или Бретань в 1799 году» (впоследствии получил название«Шуаны, или Бретань в 1799 г.»).
19 июня. Смерть отца Бальзака.
Декабрь. Появление книги«Физиология брака». Начало литературной славы. Посещениясалонов, многочисленные литературные знакомства, сотрудничество вгазетах и журналах «Мода», «Волёр» и других.
1830, апрель. Выход в светсборника новелл «Сцены частной жизни».
Май – июнь. Очерки вгазетах и журналах.
14-25 июля. Путешествие с г-жойде Берни по городам Франции.
27-29 июля. Революция воФранции. Низвержение Бурбонов.
9 августа. Установлениеиюльской монархии, вступление на престол короля Луи Филиппа,ставленника финансовой олигархии, ростовщиков и банкиров.
Сентябрь. В журнале «Волёр»публикуются «Письма о Париже» Бальзака.
Ноябрь – декабрь. Сатирические очерки Бальзака в журнале «Карикатура».Знакомство Бальзака со Стендалем. Бальзак присоединяется к широкойоппозиции против июльского режима.
1831, январь – июнь. Публикация очерков сатирического содержания в парижских журналах игазетах.
Август. Появление в свет романа«Шагреневая кожа».
Сентябрь. Выход сборника«Философские романы и сказки» (в их числе «Шагреневаякожа», «Неведомый шедевр», «Эликсирдолголетия» и др.).
Октябрь. Бальзак гостит в Саше(Турень) у Маргоннов, работает над первым десятком «Озорныхрассказов».
21 ноября – 3 декабря. Восстание ткачей в Лионе (отразилось в ряде произведений Бальзака).Появление первых переводов Бальзака в России.
1832, январь. Началосотрудничества Бальзака в легитимистской прессе.
Февраль. Публикация в журнале«Артист» новеллы «Полковник Шабер».
28 февраля. Первое письмо Э.Ганской к Бальзаку, подписанное «Чужеземка».
Май. Второе издание «Сценчастной жизни» в 4 томах (включены новые повести и новеллы:«Турский священник», «Тридцатилетняя женщина»и др.).
5-6 июня. Республиканскоевосстание в Париже против режима июльской монархии. Баррикадные бои вСент-Антуанском предместье; героическое сопротивление республиканцевна улице Сен-Мерри.
Август – октябрь. Путешествие Бальзака в Экс вместе с герцогиней де Кастри.
Октябрь. Выход в свет сборника«Новые философские рассказы» («Мэтр Корнелиус»,«Красная гостиница», «Луи Ламбер» и др.).
Декабрь. Публикация в Россииромана «Шагреневая кожа» и сборника «Сцены частнойжизни».
1833, январь – февраль. Обмен письмами с Ганской, начало переписки, продолжавшейся затем всюжизнь.
Апрель – май. Бальзак вАнгулеме в гостях у Карро.
Июнь. Замысел объединенияпроизведений в серию «Этюды о нравах XIX века».
Июль. Второй десяток «Озорныхрассказов».
Август. Выходит роман «Сельскийврач».
26 сентября. Первая встречаБальзака с Ганской в Невшателе.
Декабрь. Начало выпуска серии«Этюды о нравах XIX века» – роман «ЕвгенияГранде», рассказ «Прославленный Годиссар» и другие.
25 декабря. Бальзак в Женеве.
1834, 11 февраля. Возвращение в Париж.
9-14 апреля. Второе восстаниелионских ткачей.
13-14 апреля. Республиканскоевосстание в Париже.
4 августа. В письме к ГанскойБальзак признается в своем разочаровании партией легитимистов.
26 октября. Набросок будущейсерии романов, впоследствии названной Бальзаком «Человеческаякомедия».
Декабрь. Роман «ОтецГорио» печатается в «Ревю де Пари»; отдельнымизданием выходит в марте 1835 года.
1835, 9 мая. Поездка в Вену.
Ноябрь. Новые тома «Этюдово нравах XIX века» («Брачный контракт», «Златоокаядевушка» и др.).
1836, январь – апрель. Работа в газете «Кроник де Пари», акции которой купленыБальзаком. Публикация новелл «Обедня безбожника», «Делооб опеке», «Фачино Кане».
Конец апреля. Пять днейтюремного заключения за отказ служить в Национальной гвардии.
Июнь. Выходит отдельнымизданием роман «Лилия в долине». Июль. Крах газеты«Кроник де Пари».
Конец июля. Смерть г-жи деБерни.
Август. Поездка в Италию.
1837, февраль. Выходит в светпервая часть «Утраченных иллюзий» – «Двапоэта».
Конец февраля – начало мая. Путешествие в Италию (Милан, Венеция, Генуя, Флоренция).
Май. Бальзак прячется откредиторов в доме маркизы Гвидобони-Висконти.
Октябрь. Бегство от кредиторовв Севр. Покупка клочка земли для строительства имения «Жарди».
Декабрь. Выход третьего десятка«Озорных рассказов» и романа «История величия ипадения Цезаря Бирото».
1838, февраль. Бальзак в гостяху Карро в Иссудене.
24-27 февраля. Визит к ЖоржСанд в ее имение Ноан.
Март. Отъезд на Корсику, авслед за тем на остров Сардинию для получения концессии на разработкусеребряных рудников. Концессия получена другим претендентом.
Июнь – июль. Началостроительства дома в Жарди.
Октябрь. Сборник новелл иповестей в 2 томах («Банкирский дом Нусингена»,«Выдающаяся женщина», «Торпиль» и др.).
28 декабря. Вступление в«Общество литераторов».
1839, июнь. Выход в свет второйчасти «Утраченных иллюзий» – «Провинциальнаязнаменитость в Париже». Травля Бальзака буржуазной прессой.
Декабрь. Бальзак снимает своюкандидатуру в Академию, узнав, что одновременно с ним долженбаллотироваться В. Гюго.
1840, 14 марта. Премьера драмыБальзака «Вотрен» в театре Порт Сен-Мартен.
16 марта. Запрещение пьесы«Вотрен» правительством.
Июнь – июль – август. Издание журнала «Ревю паризьен»; вышло три номера, вкоторых помещен рассказ Бальзака «З. Маркас»,многочисленные его статьи и рецензии.
25 сентября. «Этюд оБейле».
30 октября. Ответное письмоСтендаля.
1841, 3 марта. Брошюра Бальзака«Памятная записка господам депутатам об авторском праве».
1 июня. Заключен договор наиздание «Человеческой комедии» (с 1842 по 1846 вышло 16томов, в 1848 – 17-й, дополнительный том).
15 июля. За долги продан домБальзака в Жарди.
1842, июль. Выходит последнийвыпуск первого тома «Человеческой комедии» с предисловиемБальзака, объясняющим его замысел и принципы творчества.
Октябрь – ноябрь. Вгазете «Пресса» печатается роман «Жизнь холостяка».
1843. Полностью опубликованроман «Утраченные иллюзии».
Июль. Путешествие в Петербург.
Ноябрь – декабрь. Возвращение в Париж. Болезнь.
1844, сентябрь – ноябрь. Работа над романом «Крестьяне». Выход в свет первой частиромана «Блеск и нищета куртизанок».
1845, май – июнь. Путешествие с Ганской по Германии (Дрезден, Гамбург, Кельн).
Октябрь – ноябрь. Поездкас Ганской в Лион и Неаполь.
1846, 27 марта. Поездка в Рим.
Апрель-май. Путешествие поИталии.
28 сентября. Покупка дома вПариже на улице Фортюне (после смерти Бальзака улица названа егоименем).
3 декабря. В газете«Конститюсьоннель» закончена публикация романа «КузинаБетта», первого эпизода «Бедных родственников».
1847, 15 апреля – начало мая. Путешествие по Рейну с Ганской.
10 мая. В газете«Конститюсьоннель» закончена публикация романа «КузенПонс», второго эпизода «Бедных родственников».
Сентябрь. Отъезд на Украину, вимение Ганской Верховня, находящееся недалеко от Бердичева.
Ноябрь. Посещение Киева.
Декабрь. Работа над пьесой«Мачеха».
1848, 2 февраля. Отъезд изВерховни во Францию.
16 февраля. Возвращение вПариж.
22-25 февраля. Революция воФранции, провозглашение буржуазной республики. Образование временногоправительства во главе с поэтом Ламартином.
19 апреля. Письмо Бальзака вгазете «Конститюсьоннель», защита принципов «сильногореспубликанского правительства». Согласие Бальзакабаллотироваться в депутаты Национального собрания.
29 апреля. Кандидатура Бальзакане прошла на выборах.
15 мая. Выступление левыхреспубликанцев во главе с Бланки и Барбесом. Попытка революционногозахвата власти в Париже, закончившаяся арестом вожаков и массовымирепрессиями.
25 мая. Премьера пьесы «Мачеха»в «Историческом театре».
23-26 июня. Восстаниепарижского пролетариата против февральской буржуазной республики.Баррикады. Уличные бои. Кровавое подавление восстания генераломКавеньяком, получившим диктаторские полномочия от правительства.
Июль. Осадное положение вПариже. Террор и репрессии против участников восстания.
24 августа. Бальзак заканчиваеткомедию «Делец» («Меркаде»).
16 сентября. Отъезд в Верховню.
1849, 11 января. КандидатураБальзака забаллотирована на выборах в Академию, ему предпочли Ноайля.
18 января. На выборах вАкадемию кандидатура Бальзака еще раз забаллотирована, вместо негоизбирают Сен-Приеста.
Апрель. Бальзак в Верховнетяжело болен.
1850, 15 января. Поездка вКиев.
14 марта. БракосочетаниеБальзака с Ганской в Бердичеве в костеле святой Варвары.
27 мая. Приезд Бальзака с женойв Париж.
Июнь – август. Бальзактяжело болен.
18 августа в 11 часов 30 минутвечера. Смерть Бальзака.
21 августа. Похороны Бальзакана кладбище Пер-Лашез в Париже. Надгробная речь Виктора Гюго.
КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ

На русском языке
Оноре де Бальзак, Собрание сочинений в20 томах под общей редакцией А. В. Луначарского. М.-Л., ГИХЛ,1933-1947.
Оноре Бальзак, Собрание сочинений в 15томах; вступительная статья А. Ф. Иващенко. М., Гослитиздат,1951-1955.
Оноре Бальзак, Собрание сочинений в 24томах. Составитель Д. Д. Обломиевский. М., «Правда»,1960.
И. И. Анисимов, Классическое наследствои современность. «Советский писатель», 1960.
А. А. Аннeнская, Оноре Бальзак, егожизнь и литературная деятельность. Биографический очерк. СПБ, 1895.
A. И. Гербстман, Театр Бальзака. Л.-М.,1938.
B. Р. Гриб, Избранные работы. Статьи илекции по зарубежной литературе. М., Гослитиздат, 1956
Б. А. Гpифцов, Как работал Бальзак. М.,Гослитиздат, 1958.
Л. Гроссман, Бальзак в России.«Литературное наследство» № 31-32, 1937.
М. Е. Елизарова, Бальзак. Очерктворчества, М., 1951.
Н. И. Муравьева, Оноре Бальзак. Очерктворчества. М., Учпедгиз, 1958.
Д. Д. Обломиевский, Бальзак. Глава отворчестве Бальзака в «Истории французской литературы»,т. II. M изд-во АН СССР, 1956.
А. И. Пузиков, О. Бальзак.Критико-биографический очерк. М., Гослитиздат, 1950.
Б. Г. Pеизов, Творчество Бальзака. Л.,1939.
Его же, О. Бальзак. Сборник статей. Л,изд-во ЛГУ, 1960.
П. С. Сухотин, Бальзак. Биография всерии «Жизнь замечательных людей». М., «Молодаягвардия», 1934.
Н. С. Рыбак, Ошибка Оноре де Бальзака.Перевод с украинского В. Россельса, послесловие акад. А. И.Белецкого. М., «Советский писатель», 1959.
И. Тэн. Бальзак. Этюд, перевод сфранцузского. СПБ, 1894.
К. Федин, Бальзак. Собрание сочиненийК. Федина, т. 6. М., 1951.
На французском языке
Arrigon L. L, Les annees romantiques deBalzac. P., 1927.
Bardeche M., Balzac romancier. P.,1947.
Bellesort A., Balzac et son oeuvre. P.,1946.
Bertault Ph., Balzac. L’homme etl’oeuvre. P., 1946.
Bertault Ph., La vie privee de Balzac.P., 1650.
Benjamin R., La prodigieuse vied’Honore de Balzac. P., 1926.
Breton A., Balzac. P., 1905.
Brunetiere F., Honore de Balzac. P.,1905.
Cachili M., «Cahiers ducommunisme», 1949, № 6, p. 785-799.
Gautier T., Honore de Balzac. Sa vie etses oeuvres. Bruxelles, 1858.
Les Etudes balzaciennes. Nouv. Serie,P., 1951.
Lemer J., Balzac. Sa vie et sesoeuvres. P., 1892.
Marceau F., Balzac et son monde. P.,1955 (12 ed.).
Picon G., Balzac par lui-meme. Imageset Textes presentes par Gaetan Picon, Paris, 1956.
Prioult A., Balzac avant la «ComedieHumaine». Paris, 1936.
Spoelberch de Lovenjoul Ch., Histoiredes oeuvres de Honore de Balzac. Paris, 1879.
Surville Laure, Balzac. Sa vie et sesoeuvres. P., 1858.
1 …Дворянская приставка в его свидетельстве о рождении ничуть не менее законна, чем, скажем, в метриках Монтеня или Монтескье.
Монтень, Мишель (1533-1592) – прогрессивный французский философ эпохи Возрождения, автор книги «Опыты»; родился в буржуазной семье в городе Бордо.
Монтескье, Шарль Луи (1689-1755) – французский писатель и философ-просветитель, автор романа «Персидские письма» (1720), исследования «О духе законов» (1748) и других трудов. Имя, состояние и должность (президент парламента в Бордо) Монтескье получил по завещанию от своего бездетного дяди.
1 …Сохранила пристрастие к Сведенборгу…
Сведенборг, Эммануэль (1638-1772) – шведский писатель, автор религиозно-мистических сочинений. Увлечение Сведенборгом мать Бальзака передала и своему сыну. Мистические идеи Сведенборга оказали влияние на некоторые произведения Бальзака, например на его роман «Серафита» (1835).
2 …Подобно скупцу Гарпагону…
Гарпагон – главное действующее лицо комедии Мольера «Скупой» (1668); скряга, ростовщик, олицетворение алчности и скупости.
1 «Луи Ламбep» (1832) – философская повесть Бальзака. Описание детства и юности героя во многом перекликается с личными воспоминаниями автора.
2 Из множества его зеркальных отражений – Рафаэль в «Шагреневой коже», д’Артез в «Утраченных иллюзиях», генерал Монриво в «Истории тринадцати»…
Названные С. Цвейгом герои действительно внутренне близки Бальзаку, но нельзя согласиться с тем, что они являются его зеркальными отражениями, в каждом из названных персонажей отражены лишь отдельные стороны личности автора; таким образом, сходство их с Бальзаком весьма относительно.
1 …Чуда бальзаковской апперцепции…
Апперцепция (от латинского ad – к, percepcio – восприятие) – зависимость новых восприятий человека от его предшествующего опыта и впечатлений, а также от психологического его состояния в момент восприятия.
1 …Идейном плену у Месмера и Галля…
Месмер, Фридрих Антон (1734-1815) – австрийский медик, выдвинувший теорию «животного магнетизма», далекую от подлинной науки.
Галль, Франц Иосиф (1758-1828) – немецкий анатом и физиолог, в трудах которого о строении черепа и работе мозга некоторые научные наблюдения переплетались с фантастическими домыслами.
Отзвуки антинаучных теорий Месмера и Галля слышатся во многих произведениях Бальзака, увлекавшегося «учением» о флюидах, френологией и физиономистикой.
1 …С благодарностью увековечит под именем Дервиля…
Поверенный Дepвиль – один из возвращающихся персонажей «Человеческой комедии». Естественно, что образ Дервиля не исчерпывается чертами его прототипа Гийоне де Мервиля. В лице Дервиля Бальзак рисует проницательного и честного юриста, поверенного неприглядных тайн парижских буржуа. Дервиль появляется во многих романах и новеллах Бальзака; о юности и первых годах практики Дервиля рассказано в новелле «Гобсек».
1 …Подобную биографию мсье Бувара или Пекюше…
«Бувар и Пекюше» – неоконченная повесть Флобера, вышедшая в 1881 году, после смерти автора. Герои ее представляют собой типичных буржуазных обывателей; невежественные и самодовольные дилетанты, они под видом научных изысканий занимаются праздным переливанием из пустого в порожнее.
2 …Виконт Шатобриан… или господин де Ламартин, или сын генерала Гюго…
Шатобриан, Франсуа Рене (1768-1848) – родоначальник реакционного романтизма во Франции, автор трактата «Дух христианства» (1802), повестей «Атала», «Рене» и других; родился в аристократической семье; сражался против Французской республики в рядах армии интервентов; в годы реставрации монархии Бурбонов занимался политической деятельностью, некоторое время был министром иностранных дел, потом послом в Риме.
Ламартин, Альфонс (1790-1869) – крупный французский поэт-лирик, происходил из старинного дворянского рода, начал свою деятельность как реакционный романтик, воспевавший монархию и религию; затем перешел на либерально-буржуазные позиции. После февральской революции 1848 года несколько месяцев возглавлял временное правительство республики, затем отошел от политической деятельности и вновь занялся литературой.
Гюго, Виктор (1802-1885) – крупнейший французский поэт XIX века и выдающийся прозаик, автор всемирно известных романов; был сыном наполеоновского генерала Леопольда Сижисбера Гюго. Однако после падения империи Наполеона I генерал Гюго был лишен своих военных чинов, жил на скромную пенсию, и сын его, начиная свою литературную деятельность, терпел бедность и лишения.
1 …Историческая неоклассическая драна, которую ввели в моду Шиллер, Альфьери, Мари Жозеф Шенье…
Альфьери, Витторио (1749-1803) – итальянский поэт и драматург.
Шенье, Мари Жозеф (1764-1811) – французский поэт и драматург, участник и певец революции 1789-1794 годов; автор трагедий в стихах «Карл IX, или школа королей» (1789), «Кай Гракх» (1792) и других.
2 …«Я остановил свой выбор на „Кромвеле“…
Образ Оливера Кромвеля (1599-1658), выдающегося деятеля английской революции XVII века, привлекал в те годы не только юного Бальзака. Через несколько лет (1827) Виктор Гюго создал драму «Кромвель», предисловие к которой стало литературным манифестом французских романтиков.
1 …Неприметного нотариуса Пильеро.
Пильеро – персонаж романа «История величия и падения Цезаря Бирото». Республиканец по убеждениям, неподкупно честный и глубоко человечный, Пильеро является одним из положительных образов «Человеческой комедии».
1 Гретри, Андре (1741-1813) – известный французский композитор, создавший множество опер, особенным успехом пользовались его комические оперы.
1 Наполеоновский «Монитер» творил для поэтов.
«Монитep» – правительственная газета, помещавшая отчеты о политических и военных событиях, которые могли послужить материалом для поэтов, прославлявших победы Наполеона.
2 Рэдклифф, Анна (1764-1823) – английская писательница, наряду с Льюисом и Матюреном является основательницей жанра так называемого «черного», или «готического», романа. Романы «тайн и ужасов», насыщенные экзотикой, фантастикой, призраками и вампирами, роковыми страстями и загадочными преступлениями, были в большой моде в период реставрации монархии Бурбонов. Произведения Рэдклифф, Льюиса и Матюрена усиленно переводили в 20-е годы во Франции, они оказали воздействие на формирующееся в то время романтическое движение, и Бальзак в ранний период своего творчества, создавая анонимные романы для развлекательного чтения, находился под влиянием выработанных формул и штампов «черного» романа.
1 …Виньи – создатель Сен-Мара…
Виньи, Альфред (1797-1863) – французский поэт, один из наиболее ярких представителей консервативного романтизма; наряду со стихами и поэмами создал несколько романов и драм. «Сен-Мар» (1827) – исторический роман из времен Ришелье; герой романа – участник заговора дворян-феодалов про тив абсолютистского правительства.
1 …Так называемые «Кодексы» и «Физиологии», введенные в моду сомнительным окололитературным маклером по имени Орас Рессон.
В своей уничтожающей оценке литературной деятельности Бальзака в 20-е годы С. Цвейг излишне категоричен и не вполне справедлив.
Жанр «физиологий» распространился отнюдь не по мановению темного дельца Рессона; он был вызван самой жизнью, и в нем нашли отражение немаловажные тенденции литературного развития.
«Физиологии» – короткие очерки-зарисовки, часто памфлетного, сатирического характера – это одна из зачаточных форм реалистического очерка и новеллы, развившихся в 30-х годах XIX века; в этом жанре Бальзак продолжал творить и в 30-е годы, создав немало ярких и выразительных сатирических и бытовых зарисовок из жизни французского общества времен реставрации и июльской монархии (см., например, очерки «Бакалейщик», «Рантье», «Министр» и др.).
1 Подобно злосчастному Люсьену де Рюбампре, в судьбе которого он описал впоследствии свою собственную судьбу…
Люсьен Рюбампре (Шардон) – герой романа «Утраченные иллюзии», поэт-лирик, мечтавший о высоком служении музам и принужденный для заработка продавать свое перо, строчить газетные пасквили и пошлые эстрадные песенки; в истории его жизни Бальзак отразил некоторые автобиографические моменты, но нельзя согласиться с тем, что в образе Люсьена он описал собственную судьбу. Люсьен отнюдь не обладал великой жизненной силой и несокрушимостью во всех испытаниях судьбы, которая была свойственна Бальзаку.
1 …С опасностью для жизни он пробрался в Консьержери…
Консьержери – тюрьма в Париже.
1 Так случилось и с г-жой де Варенс…
Г-жа де Варенс – молодая помещица, покровительница и возлюбленная юного Руссо, который несколько лет прожил в ее имении.
1 …Цезарь Бирото, изобретатель «крема султанш»…
Цезарь Бирото – герой романа «История величия и падения Цезаря Бирото» (1837), лавочник-парфюмер, пускает в оборот косметическое средство «крем султанш».
1 Латуш, Анри (1785-1851) – французский писатель, драматург, журналист. В 1819 году издал не опубликованные до тех пор стихи поэта Андре Шенье.
1 З. Маркас – герой одноименной новеллы Бальзака.
1 …Сражавшихся в батальонах «синих» или в крестьянских отрядах Кадудаля.
«Синими» называли во Франции 90-х годов XVIII века солдат республиканских войск, носивших синие мундиры.
Кадудаль, Жорж (1771-1804) – предводитель реакционного крестьянского мятежа в Вандее в 90-е годы XVIII века.
1 Жанeн, Жюль (1804-1874) – французский писатель, журналист, критик, в молодости принадлежал к романтикам. Автор романа «Мертвый осел и гильотинированная женщина» (1827) и многих других беллетристических произведений и литературно-критических работ.
1 Готье, Теофиль (1811-1872) – французский поэт, романист, критик, автор стихотворного сборника «Эмали и Камеи», романа «Мадемуазель Мопэн» (1835) и других произведений. Был другом Бальзака, Гюго, в юности активно участвовал в романтическом движении конца 20-х – начала 30-х годов.
1 Давид Анжерский (Давид д’Анже), Пьер Жан (1783-1851) – выдающийся французский скульптор, принимавший участие в прогрессивных движениях своей эпохи.
2 Буланже, Луи (1806-1867) – французский художник-романтик, написавший известный портрет Бальзака.
3 Роден, Огюст (1840-1917) – знаменитый французский скульптор, создавший памятник Бальзаку.
4 З. Маркас – герой одноименной новеллы Бальзака.
5 Валери, Поль (1871-1945) – французский поэт, сторонник реакционных эстетских теорий «чистой поэзии», поэзии для «избранных».
1 Гозлан, Леон (1803-1866) – французский писатель, журналист; его работы о Бальзаке построены преимущественно на анекдотах из жизни писателя.
1 Казанова, Джованни (1725-1798) – известный итальянский авантюрист; был католическим священником, потом проповедником мусульманства, офицером, дипломатом, агентом тайной полиции, библиотекарем, автором переводов Гомера. В «Мемуарах» о« подробно описал свои похождения и многочисленные любовные связи.
1 Меттерних, Клемент (1773-1859) – австрийский государственный деятель. С 1803 по 1848 год занимал пост министра иностранных дел и был фактическим главой правительства; один из основателей реакционного Священного союза, Меттерних возглавлял борьбу против революционного движения в Европе.
1 Сент-Бёв, Шарль Огюстен (1804-1869) – известный французский критик, один из создателей жанра биографической критики, автор многочисленных трудов по истории французской литературы, литературных портретов своих современников, ему принадлежат также несколько сборников стихов и роман «Сладострастие». Статья Сент-Бёва «Десять лет спустя в литературе», опубликованная в «Ревю де Дё монд» в марте 1840 года, глубоко уязвила Бальзака грубыми и резкими выпадами, направленными против него.
1 Жирарден, Эмиль (1806-1881) – видный французский журналист буржуазно-либерального толка. Издатель газеты «Пресса».
2 Делакруа, Эжен (1798-1863) – крупнейший французский художник-романтик; ему принадлежат картины «Свобода на баррикадах», полотна, посвященные героям освободительной войны Греции против турецкого ига, много картин на восточные темы.
1 Сандо, Жюль (1811-1883) – французский писатель. В содружестве с ним создала свой первый роман Аврора Дюдеван под литературным псевдонимом Жорж Санд, который она сохраняла затем всю жизнь.
1 Верде, Эдмон – журналист, современник Бальзака, автор книги «Интимный портрет Бальзака» (1859).
1 Сен-Пре – герой романа Руссо «Новая Элоиза» (1761).
1 …Как Талейран на Венском конгрессе.
Талейран, Шарль Морис (1754-1838) – французский политический деятель, дипломат, прославившийся своей ловкостью, изворотливостью и проницательностью, был участником Венского конгресса (сентябрь 1814 – июнь 1815), на котором державы-победительницы перекраивали карту Европы, восстанавливали нарушенные наполеоновскими войнами старые границы «династических» феодальных владений.
1 Эмпeдокл из Агригента (490-430 до н. э.) – древнегреческий философ-материалист, один из ранних предшественников теории эволюции живых организмов.
2 Тридцатипятилетний Парсифаль…
Парсифаль, или Персиваль, – герой средневековых бретонских сказаний, один из рыцарей при легендарном дворе короля Артура. На сюжет сказаний о Персивале написано немало рыцарских романов; немецкий композитор Вагнер создал оперу «Парсифаль» (1882).
1 «Dolce far niente» (итал.) – сладостное безделье.
1 Легитимисты – от французского слова «legitime» – «законный»; реакционная политическая партия сторонников монархии Бурбонов, низвергнутой Французской революцией 1830 года.
1 «Утpачeнные иллюзии». Первая часть романа – «Два поэта» – вышла в 1837 году; вторая часть – «Провинциальная знаменитость в Париже» – в 1839 году, третья часть – «Ева и Давид» – в 1843 году.
1 Жена Пентефрия – персонаж из библейского сказания об Иосифе Прекрасном, сыне патриарха Иакова, проданном своими братьями в рабство египетскому купцу Пентефрию. Жена Пентефрия пыталась соблазнить юношу Иосифа.
1 Мандзони, Алессандро (1785-1873) – видный итальянский писатель-романтик; наиболее значительное произведение – роман «Обрученные» (1825-1827).
1 «Баламутка» – роман Бальзака, в последующих изданиях озаглавленный «Хозяйство холостяка» (1843); в русских переводах – «Жизнь холостяка».
1 Гаварни, Поль (1804-1866) – французский художник-график, мастер сатирического рисунка, иллюстратор очерков Бальзака.
1 Сент-Илер, Жоффруа де (1772-1844) – известный французский естествоиспытатель, отстаивавший идею единства органической жизни, связи между отдельными видами. В 1830 году Сент-Илер вступил в научный спор с другим ученым-естествоиспытателем, Кювье, и одержал победу. Бальзак, высоко ценивший идеи Сент-Илера, посвятил ему свой роман «Отец Горио».
Бюффон, Жорж Луи Леклерк (1707-1788) – выдающийся французский естествоиспытатель, один из первых выдвинул прогрессивную идею об изменяемости видов под влиянием условий среды.
1 Сисмонди, Жан (1773-1842) – швейцарский историк, экономист, развивал утопическую теорию так называемого «экономического романтизма».
1 …Покинуть дом Ганских и уйти в монастырь. Для швейцарской кальвинистки это просто поразительное решение.
Кальвинисты, последователи протестантской церкви, не имели монастырей; монастыри во Франции были католическими.
2 Сальтембанк (франц. Saltimbanque) – паяц, скоморох.
1 Пьомбо, Себастьяно дель (1485-1547) – итальянский художник.
2 Гольбейн, Ганс (1497-1543) – знаменитый немецкий живописец и график, особенно выдающиеся произведения создал в жанре портрета.
1 Г-ж а Севинье, Мари де Рабютен Шанталь (1626-1696) – французская писательница, мастер эпистолярного жанра.
2 Куапель – семейство французских художников; старший из них Куапель Ноэль (1628-1707) славился как исторический живописец и портретист; ею сын Антуан (1661-1722) – «первый королевский живописец» при Людовике XIV.
1 Рюйсдаль (Рейсдаль), Якоб (1628-1682) – выдающийся голландский живописец-пейзажист.
2 Haтуар, Шарль Жозеф (1700-1777) – французский художник.

Другие книги
ТЕХНИКИ СКРЫТОГО ГИПНОЗА И ВЛИЯНИЯ НА ЛЮДЕЙ
Несколько слов о стрессе. Это слово сегодня стало весьма распространенным, даже по-своему модным. То и дело слышишь: ...

Читать | Скачать
ЛСД психотерапия. Часть 2
ГРОФ С.
«Надеюсь, в «ЛСД Психотерапия» мне удастся передать мое глубокое сожаление о том, что из-за сложного стечения обстоятельств ...

Читать | Скачать
Деловая психология
Каждый, кто стремится полноценно прожить жизнь, добиться успехов в обществе, а главное, ощущать радость жизни, должен уметь ...

Читать | Скачать
Джен Эйр
"Джейн Эйр" - великолепное, пронизанное подлинной трепетной страстью произведение. Именно с этого романа большинство читателей начинают свое ...

Читать | Скачать