Ангелы страшатся 

ГРЕГОРИ БЕЙТСОН, МЭРИ КЭТЕРИН БЕЙТСОН.
АНГЕЛЫ СТРАШАТСЯ.
ОГЛАВЛЕНИЕ
I. Введение (МКБ и ГБ). 1

1. Определение контекста (МКБ). 1

2. Определение задачи (ГБ). 6

II. Мир мыслительного процесса (ГБ). 9

III. Металог: почему ты рассказываешьистории? (МКБ) 16

IV. Модель (ГБ). 18

V. Ни сверхъестественное, ни механическое(ГБ). 25

VI. Металог: зачем нужны безвредные лекарствадля успокоения больного? (МКБ). 31

VII. Пусть левая рукатвоя не знает… (ГБ). 33

VIII. Металог: секреты (МКБ). 38

IX. Защита веры (ГБ). 40

X. Металог: к чему ты подбираешься? (МКБ) 45

XI. Послания природы и воспитания (ГБ). 48

XII. Металог: пагубные привычки (МКБ и ГБ). 55

XIII. Нельзя смеятьсянад богами (ГБ). 59

1. Трагедия. 60

2. Противоречивые и конфликтующие темы. 61

XIV. Металог: это не здесь (МКБ). 63

XV. Структура (ГБ). 66

1. Карта и местность. 66

2. К сути вопроса. 68

3. Между строчек. 69

4. Пропуски в структуре. 71

XVI. Первозданная чистота разума и опыт (ГБ иМКБ). 73

XVII. Итак, зачем нужна метафора? (МКБ) 80

XVIII. Металог: постоянная тень (МКБ). 83

Сокращенный перевод санглийского В. Котляра — М.: Технологическая школа бизнеса, 1994 — 216 с.

Без таких людей, как Л. Бейтсон и Б. Касарьян, мыне стали бы такими, какими являемся. Им и посвящена эта книга.

I. Введение (МКБ и ГБ).
1.Определение контекста (МКБ).
В 1978 г. мой отец Грегори Бейтсон завершил работу надкнигой «Разум и природа: необходимое единство» (Mind and Nature: A Necessary Unity. Dutton, 1979). Зная, что смерть его отрака неизбежна, отец вызвал меня из Тегерана в Калифорнию, чтобы мы моглипоработать над этой книгой вместе. Рак дал Грегори временную передышку, и онсразу же начал работу над новой книгой, которую хотел озаглавить так:»Куда страшатся ступить ангелы». Но в разговорах он частенько называлее просто «Ангелы страшатся». В июне 1980 г. здоровье отца опятьухудшилось, и я выехала в Эзален, где он тогда жил. Там-то он и предложил мнесовместную работу над новой книгой, то есть соавторство. Отец умер 4 июля. Нашусовместную работу мы так и не успели начать. После его смерти я отложиларукопись, так как была занята выполнением других обязательств, в том числеработой над книгой «Глазами дочери» (With a Daughter Eye. Morrow, 1984). И только сейчас я наконецсела за разрозненную и неполную рукопись, оставленную Грегори, чтобыосуществить намеченные им планы нашего сотрудничества.

Окунувшись в работу с головой, я искусственно ее нефорсировала, стараясь с уважением и пониманием отнестись к предупреждениюГрегори, скрытому им в заголовке книги: не бросаться, очертя голову, внеизведанное, подобно глупцу. Первая книга Грегори «Разум и природа»,рассчитанная на читателя-неспециалиста, является в некотором роде синтезом всейего последующей работы. Следующая книга отца — «Шаги к постижению экологииразума» (Steps to an Ecology of Mind.Chandler, 1972 & Ballantine, 1975) свелавоедино все его луч­шие статьи и научные доклады, которые он когда-либо писалдля различных аудиторий специалистов и которые были в свое время опубликованы всамых разных изданиях. Со временем Грегори полностью осознал необходимость ихсведения воедино. К тому же появление «Шагов» продемонстрировалоналичие аудитории, страстно желающей отнестись к произведениям Грегори как кспособу мышления, независимо от исторически меняющихся условий, в которых онвпервые был сформулирован. Все это подтолкнуло отца к обобщению своих воззренийи к новой попытке их изложения для читателей.

Книга «Куда страшатся ступить ангелы» должна былавы­глядеть по-другому. Постепенно отец пришел к пониманию того, что единствоприроды, существование которого он отстаивал в «Разуме и природе»,может быть осознано только благодаря метафорам, знакомым нам из религии. Онпонял, что приблизился к такой степени интеграции опыта, которую назвалсвященной (sacred). Кэтому вопросу Грегори подходил с большим трепетом, частично из-за того, чтоувидел в религии возможность для манипуляций, обскурантизма и разделения. Самоупотребление слова «религия» способно породить рефлексивное,неправильное понимание. Название книги поэтому выражает, наряду со многимдругим, колебания и чувства Грегори, возникающие при затрагивании новыхвопросов, которые, хотя и исходят из его предыдущих работ и базируются на них,но тем не менее требуют совершенно другой мудрости, другого мужества. Я, в своюочередь, испытываю то же чувство трепета. Эта работа является завещанием, нотаким, которое ставит задачу. Не только передо мной, но и перед всеми теми, ктоготов вступить в единоборство с подобного рода вопросами.

При подготовке этой книги мне пришлось учесть большоеколичество традиций, связанных с тем, как надо обращаться с рукописью,оставленной незавершенной к моменту смерти. Самой очевидной и, с точки зренияученого, подходящей альтернативой было бы тщательно и скрупулезно подойти ктому, чтобы наши голоса были четко различимы. Чтобы в каждом случаередакторской правки была бы сноска или скобки, а в каждом случае, когда, помоему мнению, необходимо внести изменение, но приходится воздерживаться,ставить помету яс. Но так как желанием Грегори было наше совместное завершениерукописи, я не стала следовать проторенным маршрутом незаинтересованного,стороннего редактора и по мере необходимости вносила в разделы небольшиеисправления и изменения. Оригинал, вне сомнения, будет сохранен, так что, еслиэта работа заслужит внимания, кто-нибудь в один прекрасный день сможет написатьнаучное исследование о разнице между рукописью и печатным текстом, которыйвключает наш общий труд. Я ограничу мою скрупулезность лишь сохранениемисточников. После некоторого колебания я решила не давать в виде приложенияматериалы, взятые из других работ Грегори, которые он мыслил для возможногоиспользования в этой книге. Кое-что я опустила, и, думаю, что это совпало бы сжеланиями самого Грегори. Материалы, частично дуб­лировавшие его предыдущиепубликации, нередко сохранялись благодаря их вкладу в развитие доказательства.

С другой стороны, я не была готова просто включить в текстмои дополнения и замечания, казавшиеся мне существенными, таким образом, чтобычитатель мог приписать их авторство Грегори. Это стало бы возвратом к ролипереписчика — роли, в которой я выступала при создании «Разума иприроды», внеся свой безымянный вклад в его работу, как это делали жены идочери на протяжении столетий. Создание же этой книги само по себе сталопроблемой экологии и эпистемологии, так как знания Грегори были оформленысовершенно особым образом.

Мне казалось важным при включении существенных дополненийсделать так, чтобы было ясно: эти дополнения, правильные или неверные, — мои. Яостановилась на следующем способе: оформить их как разделы, выделенныеквадратными скобками или в виде того, что Грегори называл металогами. В течениепримерно сорока лет Грегори использовал форму диалога отца с дочерью, вкладываяв уста воображаемой дочери извечный вопрос: «Почему, папа…?» с тем,чтобы иметь возможность выразить свое собственное суждение. Около двадцати летмы действительно работали совместно — иногда за печатными текстами, иногда этобыли диалоги в рамках конференций, а иногда добивались ясности, сидя замассивным дубовым столом в доме Бейтсонов. Вымышленная личность, созданнаяГрегори и вначале включавшая только фрагментарные элементы нашихвзаимоотношений, становилась старше и одновременно превращалась в болеереальное лицо: «дочь» все больше становилась похожей на меня, я жемоделировала свои отношения с Грегори, исходя из характера этого персонажа.

Процесс этот был постепенным. Частью дилеммы, с которой ястолкнулась при решении вопроса о материалах, оставленных Грегори, было то, чтоон никогда четко не определял свои действия по отношению ко мне. Он приписывалперсонажу по имени Дочь слова, которые иногда были реальными, иногдавоображаемыми, иногда вполне вероятными, а иногда — совершенно несообразуемымис тем, что я могла бы сказать. И вот сейчас, когда мне пришлось иметь дело составленной отцом неоконченной рукописью, я использовала накопленный опыт нашейс ним совместной работы и мое понимание затрагиваемых вопросов. Реплики «Отца»в этих металогах отражают сказанное Грегори в других контекстах. Металоги,употребленные в этой книге мною, такие же реальные и настолько же вымышленные,как и те, которые были составлены самим Грегори. Но в отличие от металогов отцамои не предназначались для самостоятельного существования. Тем не менеепредставляется важным отметить, что отношение отец-дочь продолжает оставатьсядовольно точным средством постановки и обсуждения затрагиваемых вопросов, таккак действует в качестве напоминания о том, что разговор всегда идет междуинтеллектом и чувством, связан с общением внутри и между системами. Более того,в металогах содержатся вопросы и ответы, которые я могла бы составить сама,если бы мы работали над рукописью вместе, а также такие вопросы и ответы, которые,по моему разумению, мог бы составить сам Грегори. Я также позволила себенесколько отойти от моей детской роли в металогах и заговорить собственнымголосом. Каждый раздел книги имеет пометку «ГБ» (Грегори Бейтсон) или»МКБ» (Мэри Кэтерин Бейтсон), но это разграничение оченьприблизительно, и понимать их следует как «в основном ГБ» или «восновном МКБ».

Сверху стопки материалов, приготовленных Грегори для этойкниги, лежал проект «Введения», один из его многих планируемыхвариантов, который начинался следующим рассказом:

«В Англии моего детства каждый железнодорожный состав,прибывший на станцию после длительного пути, проверялся человек с молотком. Умолотка была очень маленькая головка и очень длинная ручка, больше похожая набарабанную палочку. Он и на самом деле был предназначен для, того чтобывоспроизводить особую музыку. Человек с молотком шел вдоль всего состава,ударяя по каждой буксе. Проверка производилась с целью обнаружения трещин, вслучае чего букса издала бы диссонирующий звук. Можно сказать, что проверкеподвергалась целостность. Подобным же образом я старался «простучать»каждое предложение в книге на предмет обнаружения нарушения целостности. Чащебывало легче услышать диссонирующий звук ложного сопротивления, чем сказать, какойгармонии я добивался.»

Как бы я хотела, чтобы во «Введении» Грегориговорил о том, что сделал на самом деле, а не о том, к чему стремился. Отецработал в те неопределенные промежутки времени, когда приступы болезнисменялись временным облегчением. Он жил в Эзалене, в окружении хороших, близкихдрузей, но испытывал недостаток в интеллектуальном сотрудничестве. Несмотря нато, что «антикультура» в 80-х годах утратила свой былой блеск, времяот времени встречающиеся на нее ссылки Грегори заостряют ее разительный контраст,как бы подчеркивая ощущаемую отцом отчужденность от интересов меняющихсяобитателей Эзалена. Грегори всегда было трудно найти нужные слова длявербального оформления идеи, но его образ жизни в последний период — безпостоянного источника дохода, без надежных «тылов» — требовал от негопродолжать повторение и перестановку в разных сочетаниях элементов его»мыслительной продукции». Можно сказать, что он пел, чтобы заработатьна ужин. Все это также означало, что Грегори, всегда умеренно относившийся к чтению,теперь еще больше, чем прежде, был отрезан от текущей научной работы. Онсочетал исключительную оригинальность с набором инструментария и информации,полученных двадцать лет назад. В результате его поиски истины»заставляют» читателей заниматься собственным творческимсинтезированием, со­четая присущую Грегори способность проникать в сущность ссовременными инструментарием и информацией, открытиями в науке о познании, вмолекулярной биологии и теории систем, которые все же находятся в зависимостиот того интеллектуального вульгаризма, об опасности которого он предупреждал.

Не существует способа, благодаря которому я могла быпревратить эту рукопись в то, о чем мечтал Грегори, и где-то я сомневаюсь,насколько это удалось бы самому Грегори или нам с ним вместе. Творение Грегорик моменту его кончины было в аморфном состоянии, замыслы не завершены. Но хотявысказанные им идеи еще не достигли полного расцвета, в них уже был скрытогромный внутренний потенциал для дальнейшей разработки. Богатейшее наследствозаключено также в вопросах, поставленных Грегори, и в способе ихформулирования.

Осенью, после завершения работы над «Разумом иприродой», Грегори, живя в Эзалене, написал несколько стихотворений вманере белого стиха. Одно из них, как мне кажется, передает чувства, которые онпопытался выразить в только что завершенной им работе. А возможно, встихотворении проявились стремления Грегори в отношении работы задуманной.

Рукопись

Здесь сказано все ясно,

Читать меж строк напрасно.

Не напрягайте зрение,

Ведь нужен мне порядок —

Не более, не менее.

Не мир, каков он есть,

Не мир, каким бы должен стать,

А только точность —

Остов правды.

Я не злоупотребляю чувствами,

Не играю скрытым смыслом,

Не вызываю призрака

Давно забытых верований.

Все это я оставляю проповеднику,

Гипнотизеру, терапевту имиссионеру.

Они придут после меня

И, использовав то малое, что ясказал,

Расставят сети для тех,

Кому не нужен

одинокий

остов

Правды.

Так как рукопись Грегори все-таки не соответствовала этомустремлению, я не могла прочитать ее так, как это рекомендовано стихотворением.Мне не представилось возможности избежать чтения между строк — на самом делеэто оказалось единственным способом,, благодаря которому я смогла продолжитьработу. Очень часто также, работая в контексте метадиалога, я намереннодопускала вызывание духов и прибегала к чувствам, то есть действовала всоответствии с языком самого Грегори. В его честолюбивые замыслы входилодостижение педантичности, но зачастую он полагался на менее жесткие формыобщения.

Важность стихотворения заключается не только в том, что оноговорит о методе и стиле, но и в том, что в нем предлагается контекст длятолкования. В своем стихотворении Грегори выразил подлинную тревогу ираздражение. Большое количество людей, признающих, что у Грегори былокритическое отношение к определенным течениям материализма, хотели, чтобыГрегори выступил в качестве представителя противоположного направления.Направления, защищающего понятия, исключенные атомистическим материализмом:Бог, духи, привидения, «призраки давно забытых верований». Грегоривсегда оказывался в затруднительном положении, когда, с одной стороны,обращаясь к своим коллегам, упрекал их в отсутствии интереса к действительноважным вещам из-за методологических и эпистемологических посылок, присущихзападной науке на протяжении веков, и когда, с другой стороны, ставил в винусвоим самым верным последователям то, что они говорят чепуху, когда теобсуждали «действительно важные вещи», на рассмотрении которых он самнастаивал.

По мнению Грегори, ни одна из этих групп не могла рассуждатьздраво, так — как ничего разумного по данному поводу и сказать-то было нельзя,исходя из картезианского разделения между разумом и материей, ставшегопривычным для западной мысли. Снова и снова возвращается он к своему отрицаниюэтого дуализма: разум без материи не может существовать; материя без разумасуществовать может, но яв­ляется недосягаемой. Трансцендентальное божество -невозможно. Грегори хотел продолжить разговор с обеими сторонами о нашемэндемическом дуализме, хотел действительно побудить их к принятию монизма -унифи­цированного взгляда на мир, который позволил бы применить научнуюточность и систематический подход к понятиям, зачастую исключаемым учеными.

Как утверждал Грегори в своем стихотворении, он рассматривалсвое мышление в качестве остова. И в этом уже заключалось двойное притязание. Содной стороны, это притязание на формализм и строгость, с другой — назатрагивание основ. Однако он хотел выделить не идею сухого костяка, афункционирующий каркас жизни, который в широ­ком смысле слова включает всюживую планету на протяжении всей ее эволюции.

В попытке переосмыслить эти вопросы Грегори подошел кстратегии редефиниции таких слов, как «любовь», «мудрость»,»разум», «священное» при помощи концептуальногоинструментария кибернетики. Следует учесть, что эти слова обозначают вещи,важные для нематериалистов и, по мнению ученых, труднодоступные для изучения. Впроизведениях Грегори технические термины соседствуют со словами бытовойлексики, часто приобретающими непривычное значение.

Естественно, это вызвало критику. Критиковали те, кто былнаиболее привязан к ортодоксальной бессмысленности этих терминов, утверждавшихих недоступность в научном общении. Критиковали и те, кто был связан с другимиформами религиозной и философской ортодоксальности, утверждая, что термины этиобладают хорошими, прочными значениями, ни понять, ни уважать которые Грегорине смог. И наконец, существовала критика, утверждавшая, что идеосинкратическоеиспользование термина или придание ему идиосинкратического определения являетсяформой риторической бесчестности — тем, в чем обвиняла Шалтая-Болтая Алиса.

На самом деле Грегори намеревался произвести со словами типа»разум», «любовь» то, что физики сделали со словами»сила», «энергия», «масса», хотя даже самопротивопоставление жесткого определения неясному общепринятому употреблениюможет стать постоянным источником проблем. Это, скорее, трюк педагога,рассчитывающего, что получивший редефиницию термин будет более легким для запоминанияи обоснования, будет подходить как к простому общению, так и к специальнымвопросам. Но самым важным для Грегори было оформить свое понимание таких слов,как «разум», со всей четкостью, чтобы оно могло сосуществовать сматематической педантичностью.

Центральной темой «Разума и природы» выступаетэволюция как умственный процесс. Это краткое изложение утверждения о том, чтоэволюция системна и что процесс эволюции имеет те же основные характерныеособенности, что и другие системные процессы, включая мышление. Совокупностьэтих черт позволила Грегори дать собственное определение слов»умственный» (mental)и «разум» (mind)- слов, фактическиставших табу в научном общении. Далее он выделил то, что его более всегоинтересовало в мышлении и эволюции: по многим важным аспектам, в том числе и по»объединяющему образцу», они аналогичны, так что выделение ихсходства приведет к новому глубокому проникновению в суть каждого, особенно вто, как каждое из них предусматривает цель или предвидение. Выбор такого слова,как «разум», сделан намеренно, чтобы напомнить читателю о кругевопросов, вызываемых подобными словами в прошлом и предполагающими, что ониотносятся к сфере чувств.

Таким же образом Грегори нашел свое место в разговорах оБоге: где-то между находящими это слово неупотребимым и теми, кто используетего слишком часто, чтобы защищать позиции, которые Грегори считалнесостоятельными. Играя, он предложил новое имя для божества, однако с полнойсерьезностью искал понимания родственного, но более общего термина «священное»,осторожно передвигаясь по священной почве, «куда страшатся ступитьангелы». Опираясь на наше знание биологического мира (знание, котороеГрегори называл «экологией», одновременно учитывая значительныйпересмотр в употреблении этого термина на основе применения кибернетикисовременными биологами-профессионалами), а также на то, что мы в состояниипонять о «познании» (Грегори называл это «эпистемологией» -опять-таки на основе кибернетики), он пытался разъяснить, что можно пониматьпод «священным». Может ли концепция священного относиться к вещам,внутренне присущим описанию, и, таким образом, быть признана как часть»необходимости»? А если можно достичь полной ясности, позволит ли этоосуществить новое проникновение в суть вещей? Кажется возможным, что способпознания, приписывающий определенную священность организации биологическогомира, может быть в каком-то значительном смысле более точным и соответствующимпринятию решений.

Грегори был совершенно уверен в том, что вопросы,обсуждавшиеся в «Разуме и природе», различные способы рассмотрениябиологического мира и мышления были необходимыми предпосылками вызова,брошенного настоящей книгой, хотя они здесь в полной мере и не оговариваются. Вэтом произведении он подошел к ряду вопросов, внутренне присущих его работам втечение долгого периода времени: не только к проблеме «священного»,но также «эстетического» и «сознания». Это было созвездиемвопросов, к которым, по мнению Грегори, следовало обратиться для того, чтобывыйти на теорию деятельности в мире живого — к кибернетической этике. Считая,что работа близка к завершению, Грегори писал: «Было необходимым изучатьпоследствия и выражать словами природу их музыки». Это все еще остаетсянеобходимым, и достичь его можно попытаться, так как все внутренне присущееждет, чтобы его раскрыли, подобно теореме, спрятанной меж аксиом. Между строк?Вероятно. У Грегори не было времени убедиться в завершенности словесногооформления.

2. Определение задачи (ГБ).
Написание этой книги вылилось в последовательное, шаг за шагомосуществляемое исследование предмета обсуждения, общие очертания и размерыкоторого проявлялись постепенно — по мере возникновения связей и исключенияразногласий.

Легче сказать о том, чего нет в этой книге, чем определитьгармонию, к которой я стремился. Она не о психологии, или экономике, илисоциологии, хотя и они могут появляться для контрастного сопоставления вбольшем разделе знаний. Она и не об экологии или антропологии. Есть болееширокий предмет под названием эпистемология, превосходящий все другие предметы.И мне кажется, что проникновение в порядок, высший, чем тот, которыйзаключается в любой из этих дисциплин, пришло тогда, когда я соприкоснулся сфактом антропологического и экологического порядка.

В результате книга представляет собой сравнительноеисследование вопросов, возникающих на основе антропологии и частнойэпистемологии. Как антропологи мы изучаем этику каждого народа, переходя далеек изучению сравнительной этики. Мы стараемся увидеть и рассмотреть даннуючастную этику каждого племени на фоне нашего знания этики в других системах.Таким же образом возможно и даже начинает входить в моду исследованиеэпистемологии каждого народа, структур познаний и путей исчислений. Становитсяестествен­ным, отталкиваясь от такого исследования, переходить к сравнениюэпистемологии, подразумеваемой в одной куль­турной системе, с эпистемологией вдругих системах.

Но что же нам открывается, когда мы ставим рядомсравнительную этику и сравнительную эпистемологию? А если обе к тому же ещесочетаются с экономикой? И все это, вместе взятое, сравнивается с морфогенезоми сравнительной анатомией? Такое сравнение неизбежно вернет исследователя кпростейшим деталям происходящего. Он должен определяться в отношении общихминимумов частичного совпадения этих И областей исследования. Эти минимумы неявляются частью какой-либо из данных областей, они даже совершенно не входят вбихевиористскую науку. Они являются частями, если хотите, необходимости.Некоторые из них, по определению Святого Августина, именуются Вечными Истинами,другие же, вероятно, совпадают с тем, что Юнг называл прототипами. Эти основы,которые должны составлять фундамент нашего мышления, и являются предметомобсуждения следующего раздела.

Конечно, антропологу и эпистемологу, психологу и исследователямв областях истории и экономики — каждому в своей области знаний — придетсяиметь дело с каждой из этих Вечных Истин. Но истины не являются предметомобсуждения какой-либо отдельной отрасли знания. Напротив, в действительностиони скрываются, и их избегают путем концентрации внимания на проблемах,своейственных данной отдельной отрасли знания.

Многие до меня, осознавая существование этих высших уровнейпорядка, организации и смысла, включая самого Святого Августина, пыталисьподелиться своими открытиями с потомками. Существует значительное количестволитературы, составленной в виде завещания потомкам. В частности каждая извеликих религий внесла свою долю в этом плане в виде текстов, ведущих кпояснению этих вопросов, а иногда — к их еще большему затуманиванию.

Кроме того, многие вклады в прошлом были сделаны вуникальном историческом контексте, а сегодня увлеченность интеллектуаловвопросами количественных измерений, искусственными экспериментами, дуализмомДекарта делают такие вопросы еще более труднодоступными, чем они были ранее.Наука, и вполне справедливо, нетерпимо относится к запутанным дефинициям, но,пытаясь избежать этой опасности, она мешает обсуждению вопросов первостепеннойважности.

К сожалению, остается правдой, что тупость и бестолковостьпомогли человеческой расе найти Бога. Сегодня в любой службе христианского,буддийского или индуистского учений вы можете услышать такие вещи, от которых унезагипнотизированного и не отравленного наркотиком человека дыбом встанутволосы. Нет сомнения, что обсуждение высших порядков на членораздельном языке,особенно у тех, кто не привык к точности выражений, вы­зывает определенныетрудности, так что их можно простить, если они находят прибежище в клише»тот, кто говорит, не знает; тот, кто знает, не говорит». Если бы этоклише было справедливым, из него следовало бы, что вся богатейшая и зачастуюпрекрасная мистическая литература индуизма, буд­дизма, таоизма и христианствадолжна была бы быть написана людьми, не знавшими, о чем писали.

Как бы то ни было, я претендую не на оригинальность, атолько на определенную своевременность. Нельзя назвать неверным шагом желаниевнести сейчас свой вклад в эту литературу. Я претендую не на уникальность, а начленство в том меньшинстве, которое верит, что в пользу необходимостисвященного имеются сильные и ясные аргументы и что эти аргументы берут своеначало в эпистемологии, основывающейся на передовой науке и на очевидном. Ясчитаю, что эти аргументы важны сегодня, в период широко распространенногоскептицизма, что по своей важности их можно приравнять к свидетельству тех, чьярелигиозная вера основана на внутреннем свете и «космическом» опыте.И на самом деле, непоколебимая вера Эйнштейна или Уайтхеда стоит тысячилицемерных заявлений с кафедр проповедников.

В средние века для теологов было характерно добиватьсяжесткости и точности, которые сегодня характеризуют науку. «Summa Teologica» святогоФомы Аквинского была эк­вивалентом XIII века сегодняшних учебников покибернетике. Святой Фома разделял все вещи на четыре класса:

(а) те, которые просто существуют — как, например, камни;

(б) те, которые существуют и живут — как, например, расте­ния;

(в) те, которые существуют, живут и передвигаются — как, например, животные;

(г) те, которые существуют, живут, передвигаются и мыслят -как, например, люди.

Он не знал кибернетики и в отличие от Святого Августина не был математиком. Но мысразу же распознаем попытку создания классификации объективно существующих’реальностей, основанной на количестве логических типов, представленных в своихсамокорректирующихся рекурсивных замкнутых системах адаптации.

Определение Смертного Греха, данное святым Фомой, отмеченотакой же скрытой умудренностью. Грех признается «смертным», если егосовершение способствует совершению этого же греха другими. (Не могу неотметить, что в соответствии с данным определением участие в гонке вооруженийнаходится среди смертных грехов.) На деле таинственные «конечныецели» Аристотеля в интерпретации святого Фомы полностью соответствуюттому, что в современной кибернетике получило название «позитивной обратнойсвязи».

Похоже на то, что более поздняя теология во многих вопросахпоказала меньшую изощренность, чем в XIII веке. Все склоняется к тому, чтомысль Декарта (1596-1650), особенно дуализм мысли и материи, соgito, и картезианскиекоординаты были высшей точкой долгого упадка. Вера греков в конечные цели былагрубой и примитивной, но она, казалось, оставляла открытой дверь длямонистического взгляда на мир — то, что было позднее закрыто и оконча­тельнопохоронено дуалистическим разделением мысли и материи, [что поставило многиеважные и таинственные явления вне материальной сферы, которую наука могла быисследовать, отделив мысль от тела, а Бога от процесса творения и убрав все этовместе из поля деятельности научной мысли ][1].

Для меня картезианский дуализм был непреодолимым барьером.Читателя может развлечь то, как я пришел к определенному виду монизма -убеждению, что разум и природа образуют неизбежное единство, в котором несуществует разума отдельно от тела и нет Бога отдельно от его творения. И как,исходя из этого, я научился смотреть на мир, когда я начинал работать. Правилатогда были совершенно ясными: внаучном толковании не должны использоваться ни разум, ни божество и не должнобыть ссылки на конечные цели. Все причинные связи должны меняться с течениемвремени, причем нет никакого влияния будущего на прошлое или настоящее.

Очень простым и жестким убеждением был стандарт длябиологии, господствовавший на биологической сцене в течение ста пятидесяти лет.Эта частная отрасль материализма стала фанатичной после публикации»Свидетельств христианства» Уильяма Пейли (в 1794 г., за пятнадцатьлет до появления «Философии зоологии» Ламарка и за шестьдесят пять -до появления книги «О происхождении видов»). Упоминание «разума»,»телеологии» или «наследования приобретенных черт» былоересью в биологических кругах в течение первых сорока лет текущего столетия. Ия рад, что хорошо усвоил этот урок. Настолько хорошо, что даже написал книгу поантропологии[2]в рамках ортодоксальной антителеологии, но, конечно, жесткое ограничениепосылок в результате показало их неадекватность. Было ясно, что, исходя из этихпосылок, культура не смогла бы достичь стабильности, а пошла бы по путинарастающих изменений к собственному уничтожению. Это нарастание я назвалсхизмогенезом (schismogenesis)и показал различие между двумя формами, которое оно могло принять. Но в 1936 г.я не мог увидеть действительной причины, по которой культура смогла так долгопрожить [или как она могла включить самокорректирующие механизмы,предсказывающие опасность]. Как и ранние марксисты, я считал, что нарастаниеизменений всегда приводит к куль­минационному пункту и разрушению статус-кво.

Я уже был подготовлен к кибернетике, когда даннаяэпистемология была предложена Норбертом Винером, Уорреном Маккулохом и другимина знаменитых конференциях Мелей. Так как я уже обладал идеей позитивнойобратной связи (которую я назвал схизмогенезом), идеи самонастройки инегативной обратной связи немедленно встали на свое место.

В дополнение к этому я отправился на конференцию покибернетике с другим понятием, которое я разработал во время второй мировойвойны и которое, как оказалось, удовлетворяло главной мысли в структурекибернетики. Это было признание того, что я назвал дейтеро-обучением (deutero-learning), илиобучением учебе[3].

Я пришел к пониманию того, что «обучение учебе» и»обу­чение обращению с адаптирующим действием в заданных условиях», атакже «характерное изменение на основе опыта» — все это являетсятремя синонимами одного явления, которое я обозначил как дейтеро-обучение. Этобыло первым наложением бихевиористского явления на схему, тесно связанную сиерархией логических типов Бертрана Рассела[4] , и, как и идеясхизмогенеза, легко приспосабливалось к идеям кибернетики 1940-х годов.[«Принципы» Рассела и Уайтхеда предоставляли системный способобращения с логическими иерархиями, такими, как отношение между предметом,классом предметов, к которому он принадлежит, и классом классов. Применениеэтих идей к поведению закладывало основы для размышления о том, как в ходеучебы опыт обобщается в класс контекстов, и о том, как некоторые сообщенияизменяют значение других, причисляя последние к особому, тому или другомуклассу.]

Значение данной формализации стало более очевидным в 1960-хгодах после ознакомления с книгой Карла Юнга «Семь проповедей длямертвецов», экземпляр которой мне передала терапевт Юнга Джейн Уилрайт[5] . В то время я писалчерновик того, что должно было стать моей лекцией на мемориале Коржибского[6], и начал размышлять натему отношений между «картой» и «территорией». Книга Юнганастаивала на различии между Плеромой (Pleroma) -чисто физической сферой, управляемой только силами и импульсами, и Креатурой (Creatura) — сферой, управляемой отличиями иразличиями. Стало со всей очевидностью ясно, что эти два вида понятий-концепцийсвязаны и сочетаются друг с другом и что не может быть карт в Плероме, а тольков Креатуре. То, что переходит с территории на карту есть сведения о различии, ив этот момент я понял, что сведения о различии есть синоним информации.

Когда это понимание разницы было совмещено с четкимпониманием, что Креатура представляет собой кольцевые цепипричинно-следственных связей, подобных описанным в кибернетике, и то, что онасостоит из различных уровней логической типизации, тогда у меня возник рядидей, позволивших мне системно подойти к мыслительному процессу как кконтрастирующему с простыми физическими или механическими последовательностями,не прибегая к помощи терминов двух различных «субстанций». Моя книга»Разум и природа: необходимое единство» объединила эти идеи спризнанием сходства мыслительного процесса и биологической эволюции в терминахКреатуры.

Загадки, встававшие перед биологией вплоть до эпохикибернетики, потеряли свою таинственность, хотя многое еще оставалось сделать.Теперь у нас было понимание общей природы информации, цели, стохастическогопроцесса, мышления и эволюции, так что на этом уровне разработка деталейчастных случаев становилась делом техники.

На место старых загадок встали новые. Эта книга являетсяпопыткой охарактеризовать и выделить некоторые из них [в частности,исследовать, каким образом возникает новое понятие священного внедуалистическом взгляде на мир]. В ее цели входит предоставление возможностичитателю начать знакомство с новыми загадками, сделать их более понятными и,возможно, разработать некоторые дефиниции для новых проблем. Дальше этого яидти не собираюсь. Миру потребовалось 2500 лет, чтобы решить задачи,предложенные Аристотелем исформулированные Декартом. Решить новые проблемы отнюдь не легче, чем старые.

Название этой книги намеренно содержит Предупреждение.Кажется, что каждый новый шаг вперед в Науке предлагает и инструментарий,который вроде бы отвечает запросам и инженеров, и представителей прикладнойнауки. И обычно эти люди хватаются за него без тени Лущения. Их благиенамерения (правда, слегка Вспахивающие нетерпением и жадностью) обычно приносят.столько же вреда, сколько и пользы, в лучшем случае делая более заметнымследующий слой проблем, которые необходимо понять, прежде чем мы удостоверимся,что прикладники не нанесут непоправимого ущерба. За каждым шагом вперед в наукевсегда стоит маточная порода (matrix,mother lode), состоящая из неизвестных, из которых были получены новыечастичные ответы. Но голодный, перенаселенный, большой, честолюбивый и полныйконкуренции мир не хочет ждать, пока мы узнаем больше, а стремится туда, кудастрашатся ступить ангелы.

У меня вызывают слабую симпатию такие доводы, относящиеся к»потребностям» мира. Я отмечаю, что те, кто им способствуют, обычнохорошо оплачиваются. Я не верю заявлениям ученых-прикладников, что то, чем онизанимаются, полезно и необходимо. Я подозреваю, что их нетерпеливый энтузиазм,стремление действовать — не просто показатель нетерпения и не честолюбиепирата. Мне кажется, что здесь глубоко скрывается страх перед эпистемологией.

II. Мир мыслительного процесса (ГБ).
Прежде чем мы пойдем дальше, я хотел бы остановиться наконтрасте между Креатурой и Плеромой, сделанном Карлом Густавом Юнгом. Это дастнам еще одну отправную точку для эпистемологии, такую, которая окажется лучшимпервым шагом, чем разделение разума и материи, приписы­ваемое Рене Декарту.Вместо старого картезианского дуализ­ма, который говорил о разуме и материи какразличных субстанциях, я хочу говорить о природе мыслительного процесса, тоесть о мышлении в самом широком смысле этого слова, а также о соотношении междумышлением и материальным миром.

Я собираюсь включить в категорию мыслительного про­цесса (mental process) ряд явлений,которые многие люди не считают процессами мышления. Например, я включу процес­сы,которыми вы и я постигаем нашу анатомию — приказы, фальстарты, самокоррекцию,повиновение обстоятельствам и т.д., то есть такие процессы, благодаря которыммы достигаем дифференциации и развития зародыша. «Эмбриология» дляменя — это мыслительный процесс. Также я включу более за­гадочные процессы,благодаря которым происходит так, что формальные связи нашей анатомии можнопризнать у челове­кообразной обезьяны, лошади и кита — то, что зоологи назы­ваютгомологией, то есть в термин «мыслительный процесс» я наряду сэмбриологией включу и эволюцию.

Наряду с этими двумя большими разделами — биологи­ческойэволюцией и эмбриологией — я включаю все менее крупные области управленияинформацией и приказами, ко­торые происходят внутри организмов и междуорганизмами и что в целом мы называем жизнью.

На самом деле там, где информация — или сравнение — являетсясущественным для нашего объяснения, там я вижу мыслительный процесс. Информациюможно определить как разницу, производящую разницу. Сенсорный конечный орган -это сравнивающее устройство, реагирующее на разницу. Конечно, этот органматериален, но мы .воспользуемся термином и свойством реагирования на разницу,чтобы показать его «мыслительное» функ­ционирование. Подобным жеобразом чернила на странице материальны, но они не являются моей мыслью. Дажена самом примитивном уровне чернила не являются сигналом. Разницей междубумагой и чернилами является сигнал.

Справедливо, конечно, что наши объяснения, наши учебники,касающиеся неживой материи, полны информации. Но вся эта информация наша, онаявляется частью наших жизненных процессов. Мир неживой материи, Плерома,описанный в законах физики и химии, сам не содержит описания. Камень нереагирует на информацию и не использует приказы, информацию, методику проб иошибок в своей внутренней организации. Для того, чтобы отреагироватьповеденчески, камню пришлось бы использовать внутреннюю энергию, как это делаюторганизмы. Тогда он перестанет быть камнем. На камень воздействуют»силы» и «импульсы», но не различия.

Я могу описать камень, но он сам описать что-либо не может.Я могу использовать камень как сигнал — возможно, как веху. Но это не веха.

Я могу дать камню имя, могу отличить его от других камней.Но это не его имя, и он различать не может.

Он не использует и не содержит информацию. Что происходит скамнем и что он делает, когда никого нет рядом, — не является частьюмыслительного процесса любого живого существа. Для этого он должен каким-тообразом вырабатывать и принимать информацию.

Вам следует понять, что в то время, как Плерома не обладаетни мыслью, ни информацией, она все-таки содержит (и является маточной породой)инерцию, причину и следствие, и т.д., которые являются (за отсутствием лучшеготермина) имманентными для Плеромы. Хотя их можно перевести (опять-таки заотсутствием лучшего слова) на язык Креатуры(где только и может существовать язык), материальный мир остается тем не менеенедоступным, кантовской «вещью в себе», к которой вы не можетеприблизиться. Все, что мы говорим о Плероме, — это из области догадок ипредположений, а такие мистики, как Уильям Блейк, например, откровенно отрицаютее существование.

Обобщая сказанное: мы будем пользоваться термином Юнга»Плерома» в качестве названия неживого мира, описанного физиками,который сам по себе не содержит отличительных признаков, не проводитразграничении, хотя мы должны, конечно, делать различия, когда мы егоописываем.

Напротив, мы будем пользоваться термином «Креатура»для мира объяснений, в котором сами подлежащие объяснению явления управляютсявнутри себя и определяются различием, отличительными признаками и информацией.

[Хотя в данной дихотомии между Креатурой и Плеромойсуществует очевидный дуализм, следует четко уяснить, что эти два понятия никоимобразом не разделимы и нераздельны, кроме уровней описания. С одной стороны.Креатура существует внутри и через Плерому; использование термина Креатураутверждает наличие определенных организацион­ных и коммуникативных характерныхчерт, которые сами материальными не являются. С другой стороны, знание Плеромысуществует только в Креатуре. Мы нуждаемся в обеих, только существующих вместе,и никогда по отдель­ности. Законы физики и химии ни в коем случае нельзясчитать неприменимыми для Креатуры, но для объяснения их недостаточно. Такимобразом, Креатура и Плерома не явля­ются, подобно «разуму» и»материи» Декарта, раздельными субстанциями, так как мыслительныепроцессы требуют для своего воплощения материального окружения — такого, гдеПлерома характеризуется организацией, позволяющей ей подвергаться воздействиюкак информации, так и физических явлений.

[От понятия мыслительного процесса мы можем перейти квопросу о том, что такое, собственно, разум. И если это полезное понятие, можноли образовать от него множественное число и говорить о «разумах»,которые могли бы участвовать в мыслительных взаимосвязях?

Характеристика понятия «разум» была одним изосновных пунктов в книге «Разум и природа», где для определения»разумов» была дана целая серия критериев. Определение жесткосвязывает понятие разума с распределением материальных явлений:

1. Разум — это совокупность взаимодействующих частей иликомпонентов.

2. Взаимосвязь между частями разума вызывается различием.

3. Мыслительный процесс требует дополнительной энергии.

4. Мыслительный процесс требует кольцевой (или болеесложной) цепочки определения.

5. В мыслительном процессе влияние различий следует рас­сматриватькак трансформы (закодированные варианты) событий, им предшествующих.

6. Описание и классификация данных процессов трансформациираскрывают иерархию логических типов, имманентных (внутренне присущих) явлению.

[Есливы рассмотрите эти критерии, вы убедитесь в том, что они подходят к большомуколичеству сложных объективно существующих реальностей, о которых мы привыклиговорить и которые привыкли научно обсуждать таких, как животные, люди, то естьвсе живые организмы. Они также» подходят к частям организмов, имеющихопределенную степень самостоятельности в своем саморегулировании и фун­кционировании:клетки и органы. Затем вы можете отметить, что не существует требованийотносительно четких границ: (кожа, мембрана и т.д.) и что это определениевключает только некоторые характерные черты того, что мы называем жизнью. Врезультате это применимо к более широкому диапазону сложных явлений, называемых»системами», включая системы, состоящие из множества организмов илисистемы, в которых некоторые части — живое, а некоторые — нет, или дажесистемы, в которых нет живых частей. Здесь описано то, что может получатьинформацию и благодаря саморегулированию и самокоррекции в результате кольцевыхцепочек причинно-следственных связей подтверждать справедливость отдельныхпредположений о себе. Рассматриваемый разум, вероятнее всего, являетсякомпонентом подсистемы в более крупном и более сложном разуме так же, какотдельная клетка может быть компонентом организма или человек может бытькомпонентом общества. Мир мыслительного процесса открывается в самооргани­зующийсямир китайских ящиков, в котором информация рождает очередную информацию.

[Эта книга прежде всего интересуется определеннымихарактерными чертами пограничья между Плеромой и Креа­турой, а такжепограничными участками между различными видами мыслительных подсистем, включаяотношения между людьми и между человеческими сообществами и экосистема­ми. Мыособенно заинтересованы тем, как наше понимание таких смежных участков лежит воснове эпистемологии и религии, имея в виду, что это идентично для всехчеловечес­ких целей и между эпистемологией и онтологией нет четкогоразграничения. ]

Когда мы делаем первый шаг по различению между»Креатурой и Плеромой, мы являемся основателями науки эпистемологии,правил мышления. И наша Эпистемология является настоящей в той степени, вкоторой правила Плеромы могут быть соответствующим образом переведены на нашемышление, и в той степени, в которой наше понимание Креатуры — всейэмбриологии, биологической эволюции, эко­логии, мышления, любви и ненависти, атакже человеческой организации, то есть всего того, что требует совершеннодругого описания, чем то, которое мы используем при подходе к неживомуматериальному миру, — может быть выведено из этого первого шага вЭпистемологии.

Я считаю, что первые эпистемологические шаги Де­карта -отделение «разума» от «материи» — создали плохиепредпосылки, возможно, даже смертельного характера, для эпистемологии, и ясчитаю, что утверждение Юнга о связи между Плеромой и Креатурой — намного болееправильный шаг. Эпистемология Юнга начинается со сравнения различий, а не сматерии.

Поэтому я определяю Эпистемологию как науку, изучающуюпроцесс познания — взаимосвязь возможности реагировать на различия, с однойстороны, с материальным миром, в котором эти различия зарождаются, с другой.Таким образом, нас интересует пограничная область между Плеромой и Креатурой.

Есть и более общепринятое определение эпистемологии, котороепросто говорит, что Эпистемология есть философское изучение того, как возможноосуществление процесса познания. Я предпочитаю свое определение — как осущест­вляетсяпроцесс познания, так как оно включает Креатуру в рамки большего,предположительно безжизненного царства Плеромы и потому, что мое определениечетко говорит об эпистемологии как изучении явления на стыке и как разделеприродоведения.

Позвольте мне начать это исследование упоминанием обосновной характерной черте стыка между Плеромой и Креатурой, которое, возможно,поможет определить направ­ление моей мысли. Я имею в виду то, что стык междуПлеромой и Креатурой является примером контраста, проти­вопоставления между»картой» и «территорией». И это, я у полагаю, являетсяпервым и основным примером. Это то противопоставление, к которому АльфредКоржитски давным-давно привлек внимание, и оно остается основным для всехправильных эпистемологии и основным для Эпистемологии.

Каждый человеческий индивидуум, каждый организм имеет своиперсональные привычки по созданию знаний, и каждая культурная, религиозная илинаучная система способствует созданию таких эпистемологических привычек. Этоиндивидуальные или локальные системы обозначены здесь строчной буквой»э». Уоррен Маккулох обычно говорил, что человек, претендующий наобладание непосредственным зна­нием, то есть без эпистемологии, обладал плохимзнанием.

Дойти до сравнения между многообразными системами и,возможно, оценить, какую цену приходится платить запутанным системам за своиошибки, входит в задачу антропологов. Большая часть локальных эпистемологии -персональных и культурных — постоянно ошибается, увы, путая карту с территориейи полагая, что правила выполнения карт внутренне присущи природе того, чтоизображено на картах.

Все нижеследующие правила мышления и коммуникации применимык свойствам карт, то есть к мыслительному процессу, так как в Плероме нет никарт, ни названий, ни классов, ни членов классов.

Карта — это не территория.

Имя — зто не поименованная вещь. Имя имени не есть имя. (Выпомните Белого Рыцаря и Алису? Алиса уже устала слушать песни и, когда ейпредложили еще одну, спросила, как она называется. «Заглавие песниназывается «Пуговки для сюртуков», — отвечает Белый Рыцарь. -«Вы хотите сказать, песня так называется?» — спросила Алиса. -«Нет, ты не понимаешь, отвечает Белый Рыцарь. — Это не песня такназывается, это заглавие так называется»[7].

Член класса не есть класс (даже когда в классе только одинчлен).

Класс не является своим членом.

В некоторых классах нет членов. (Если, например, я говорю:»Я никогда не читаю написанное мелким шрифтом», не существует классасобытий, состоящих из моего чтения того, что написано мелким шрифтом.)

В Креатуре все выражено через имена карты и названияотношений — но все же имя имени не есть имя, а название отношения не естьотношение, даже когда отношение между А и В такого рода, которое мы обозначаем,говоря что А есть название В.

Эти рамки вечны. Они обязательно справедливы, и признание ихдает. что-то напоминающее свободу — или скажем, что они являются необходимымусловием мастерства. Интересно сравнить их с другими компонентамиэпистемологии, такими, как Вечные Истины Святого Августина или прототипы Юнга,и увидеть, где они находятся по отношению к упомянутому ранее стиху.

Мы знаем, что Святой Августин был не только теологом, нотакже и математиком. Он жил в Северной Африке и был, вероятно, больше семитом,чем индоевропейцем, что означает, что он чувствовал себя совершенно свободно вобращении с алгебраической мыслью. Именно арабы ввели понятие «любой»в математику, тем самым создав алгебру, для обозначения которой мы до сих пориспользуем арабское слово.

Это истины, скорее всего, являлись простыми предположениями,и здесь я цитирую Уоррена Маккулоха, которомуя стольким обязан: «Вслушайтесь в громовые раскаты голоса этого святого,жившего в VI веке нашей эры: «7 и 3 есть 10; 7 и 3 всегда равнялись 10; 7и 3 никогда и ни при каких условиях не были чем-то, кроме 10; 7 и 3 всегдабудут равны 10. Я говорю, что эти нерушимые истины арифметики являются общимидля всех, кто рассуждает».

{Вечные Истины Святого Августина изложены в грубой форме,но, мне кажется, что святой согласился бы с более со­временным вариантом,таким, например, что уравнение

х+y=z

решаемо, причем имеет только одно решение для всех значенийх и у, при условии, что мы оговорили шаги и приемы, которыми должныпользоваться. Если «количественные показатели» соответствующимобразом определены и таким же образом определено «сложение», тогдах+у=z решается, причемединственным решением, а z будетпринадлежать той же субстанции,что и х с у. Но, о Боже, какое же расстояние разделяет прямое, прямолинейноеутверждение «7+3=10″и наше осторожное обобщение, ограниченное дефинициями и условиями! Мы вкаком-то смысле перетянули всю арифметику через линию, которая должна былаотделять Креатуру от Плеромы. Иначе говоря, это утверждение потеряло ароматобнаженной истины у и вместо этого стало артефактом (остатками материальнойкультуры древнего человека) человеческой мысли, мысли отдельных людей в определенное время и в определенном месте.

Тогда не являются ли Вечные Истины Святого Августина толькопобочным продуктом частных идей или обычаев, лелеемых в различные временаразными культурными чело­веческими системами?

Я являюсь антропологом по профессии и образованию, и идеикультурного релятивизма являются частью антропо­логической ортодоксальности…но как далеко может зайти культурный релятивизм? Что может представитель этоготечения сказать о Вечных Истинах? Разве арифметика не имеет корней в неизменнойтвердой скале Плеромы? И как мы можем обсуждать этот вопрос?

Существует ли такой объект исследований, как Эпистемология сзаглавным «Э»? Или все рассматриваемое является делом локальныхэпистемологий, любая из которых является такой же правильной как и всеостальные остальные?

Все вопросы возникают при исследовании стыка между Плеромойи Креатурой, и становится ясным, что ариф­метика находится очень близко от этойлинии.

Но не отбрасывайте такие вопросы, как»абстрактные» или «интеллектуальные» и, следовательно,бессмысленные. Пото­му что эти абстрактные вопросы приведут нас к вопросамчисто человеческим. Какой вопрос мы задаем, когда говорим:

«Что такое ересь?» или «Что такоетаинство?». Все это глубоко человеческие вопросы — вопросы жизни и смерти,здравого смысла и безумия, и ответы (если таковые имеются) скрыты в парадоксах,порождаемых стыком между Креатурой и Плеромой, стыком, которым гностики, Юнг ия заменили бы картезианское разделение разума и материи.

Возможно ли, чтобы Эпистемология была неверна? Неверна всамом зародыше мышления? Христиане, мусульмане, марксисты (и многие биологи)говорят «да» — они называют такого рода ошибки «ересью» иприравнивают их к духовной смерти. Другие религии — индуизм, буддизм, болееоткрыто плюралистические религии — в принципе не занимаются этой проблемой, какбудто ее не существует. Возможность ошибки. Эпистемология не включается в ихэпистемологию. Сегодня в Америке практически считается ересью полагать, чтоистоки мышления имеют какое-либо значение. Если религии озабоченыЭпистемологией, как мы можем понять тот факт, что в некоторых из них имеетсяпонятие ереси, а в других — нет?

Ясчитаю, что корни этого вопроса уходят к самой изощренной религии, которуюкогда-либо знал мир — к религии пифагорейцев. Подобно Святому Августину, онизнали, что Истина имеет некоторые из своих корней в науке о числах. История этазапутанная, неясная, возможно потому, что нам трудно смотреть на мир глазамипифагорейцев, но вырисовывается следующая картина: египетская математика былачистой арифметикой и всегда конкретной, никогда не совершая скачок от»7+3=10″ к «х+у=z».В их математике не было дедуктивных рассуждений и доказательств в нашемпонимании этого термина. У греков существовали доказа­тельства уже с V века до нашей эры, нопростая дедукция — это игрушка до обнаружения доказательства невозможностипутем deductio ad absurdo(доведения до абсурда). У пифаго­рейцев была целая цепочка теорем (которыесегодня не преподаются в школах) о соотношениях между четными и нечетнымичислами. Пиком этого исследования было доказа­тельство, что равнобедренныйпрямоугольный треугольник — не решаем, что не может быть или четным, илинечетным числом и поэтому не может быть числом или выражен отношением междудвумя числами.

Это открытие было для пифагорейцев ударом в лоб, оно сталоглавной тайной (но почему тайной?), секретным догматом их веры. Их религия былаоснована на разрывности серии музыкальных гармоник — демонстрация того, что пре­рывностьбыла на самом деле реальной и твердо основывалась на жесткой дедукции.

И вдруг они встали перед доказательством невозмож­ности.Дедукция сказала «нет».

С тех пор, как я прочитал этот рассказ, «вера»превра­тилась в необходимость, и не только «вера», но и»знание», и «видение» того, что противоречия среди высшихобобщений должны всегда приводить к умственному хаосу. С этого времени идея»ереси», понимание того, что ошибка в Эпистемологии может статьсмертельной, были неизбежными.

Весь этот пот, все слезы и даже кровь — все это должно былопролиться на совершенно абстрактные предположения, чья Правда, казалось,находилась в определенном смысле вне человеческого разума.

Как я понимаю, предположения, в которых были заинтересованыАвгустин и Пифагор и которые Августин называл Вечными Истинами, скрыты вопределенном смысле слова в Плероме и только ждали, чтобы какой-либо ученый далим название. Если, например, человек пересыпает чечевицу или песок из одногоящика в другой, он не следит за количеством отдельных зернышек или песчинок, новсе же в массе количество чечевицы или песка остается верным — или останетсяверным, если бы кто-то залез туда и произвел подсчеты (возможно, дух епископаБеркли захотел бы проделать это для нас, чтобы хотя бы убедиться, что правдаостается той же даже без нашего присутствия), что 7+3=10.

В этом смысле масса закономерностей, безымянных, ждущихчтобы на них обратили внимание. Но различия, которые можно бы применить ванализе, не были проведены: отсутствовали организмы, для которых падающеедерево производило значимый звук!

Я хочу, чтобы стал понятен контраст между закономер­ностямиПлеромы и закономерностями, существующими внут­ри разумных и организованныхсистем, — необходимые ограничения и схемы мыслительного процесса, такие, как ко­дирование.

Знаменитый двойной вопрос Маккулоха: «Каким должно бытьчисло, чтобы человек мог знать его, и каким должен быть человек, чтобы он могзнать число?» принимает совершенно другую окраску, представляет новые трудности,когда вместо совершенно безличного понятия «число» мы подставляем ка­кой-топрототип. Прототипы Юнга выходят за чисто локаль­ные пределы, но полностьюпринадлежат царству Креатуры.

Что такое «отец», каким он должен быть, чтобымужчина, женщина, ребенок могли узнать его, и какими должны быть мужчина,женщина, ребенок, чтобы они могли познать отца? Разрешите предложить вампример:

Отче наш, иже еси на небеси, Да святится имя Твое.

Эпистемологии, скрытой в этом тексте, хватит, чтобы занятьнас на долгое время.

Сами слова освящены (От Матфея, 6:9) Евангелием, всоответствии с которым Иисус рекомендовал своим ученикам повторять эту молитвубесчисленное количество раз. В каждой христианской церемонии эти слова страннымобразом оказываются скалой, на которой стоит вся структура, — эти словаявляются привычной темой, к которой постоянно возвращается ритуал, не как клогической посылке, а скорее, как музыкальное произведение возвращается косновной фразе или теме, вокруг которой оно построено.

В то время, как якобы плероматические истины Августина иПифагора имеют корни в логике или математике, мы сейчас встречаемся с чем-тосовершенно другим.

«Отче наш…»

Это язык метафоры, причем очень странный язык. Для началанам нужны контрастирующие знания, чтобы показать, что мы находимся в областиэпистемологии с маленькой буквой «э». (Если вы будете искатьабсолютную Эпистемологию среди метафор, вам следует искать ее значительновыше…)

У балийцев, когда шаман входит в состояние экстаза, онразговаривает голосом бога, используя соответствующие местоимения. А когда этотголос обращается к обычным простым смертным (взрослым), он называет их»Папа» или «Мама». Все это происходит потому, что наострове Бали рассматривают отношения между богами и людьми, как между детьми иродителями, и в этой системе взаимоотношений боги являются детьми, а люди -родителями.

Балийцы не ожидают, что их боги будут за что-либоответственными. Они не чувствуют себя обманутыми, когда боги начинаюткапризничать. Наоборот, они получают удовольствие, когда боги, воплощенные вшаманов, начинают проявлять свои капризы. Как это непохоже на нашего дорогогоИова!

Данная частная метафора насчет отцовства бога никоим образомне является вечной или всеобщей. Другими словами, «логика» метафорыочень отличается от логики истин Пифагора и Августина. Совершенно отличается,как вы пони­маете, но «ложной» не является. [Может получиться и так,что в то время, как частные метафоры являются локальными, про­цессметафоризации имеет более широкое значение — может на самом деле быть основнойхарактеристикой Креатуры. ]

Теперь позвольте мне выделить контраст между истинамиметафор и истинами, в поисках которых математики прибега­ют к нескольконеобычному фокусу. Давайте переведем мета­фору в форму силлогизма: классическаялогика приводит несколько разновидностей силлогизма, наиболее известным изкоторых является следующий:

Люди умирают;

Сократ — человек;

Сократ — умрет[8].

Основная структура этого маленького монстра — его скелет -построена на классификации. Сказуемое («умрет») придано Сократу дляотождествления его в качестве члена класса, чьи члены разделяют это сказуемое.

Силлогизмы метафоры совершенно различны и могут иметь такойвид:

Трава умирает;

Люди умирают;

Люди — это трава.

[Мы можем условно назвать этот силлогизм — «силлогизмомв траве» ]. Я сознаю, что преподаватели классической логики резковозражают против такого рода аргументации, и, конечно, такое педантичноеосуждение оправдано, если ими осуждается путаница разных типов сил­логизмов. Нопопытки опровергнуть все подобные «силлогиз­мы в траве» были быглупыми, так как они являются тем самым веществом, из которого и делаетсяестественная история. Когда мы ищем закономерности в биологическом мире, мывстречаем их постоянно.

Фон Домарус давным-давно указал на то, что шизофреникиобычно общаются и действуют в духе силлогизмов в траве[9]. И я считаю, что он такженеодобрительно относился к такому способу организации знания и жизни. Если яправильно помню, он не замечает, что поэзия, живопись, мечты, юмор и религия имеютобщее с шизофренией предпочтение силлогизмов в траве.

Но вне зависимости от того, любите вы или нет поэзию, мечтыи психозы, остается справедливым обобщение, что биологические данные имеютсмысл — объединяются — благодаря силлогизмам в траве. Все поведение животных,вся биологическая эволюция — все эти огромные области связаны внутри себясиллогизмами в траве, нравится это логикам или нет.

Все это очень просто — для того, чтобы получить силло­гизмыпервого образца, у нас должны быть идентифици­рованные классы, чтобы подлежащиеи сказуемые можно было различить. Но, кроме языка, нет поименованных классов иотношений системы «подлежащее — сказуемое». Поэтому силлогизмы втраве должны быть преобладающим способом коммуникативной взаимосвязи идеи вовсех довербальных областях.

Я думаю, что первым человеком, отметившим это, был Гёте,который заметил, что если вы рассмотрите капусту и дуб, два довольно различныхвида организмов, но тем не менее цветущих растений, вы обнаружите, что способвысказывания мысли об их объединении отличается от принятого обычно у людей.Видите ли, мы говорим так, как будто Креатура плероматична: мы говорим опредметах (листьях, стеблях) и стараемся определить, что есть что. Гёте жеобнаружил, что «лист» определяется как нечто, растущее на стебле иимеющее почку, из этой почки опять выходит стебель. Правильными единицамиописания будут являться не лист и стебель, а отношения между ними. Этисоответствия позволяют вам взглянуть на другое цветущее растение — на картофельи обнаружить, что та часть, которую вы едите, соответствует стеблю.

Таким же образом большинству из нас говорят в школе, чтосуществительное — это имя человека, вещи, места, но следовало бы говорить нам,что существительное может выступать в различных видах связи с другими частямипредложения, с тем чтобы вся грамматика определялась как отношение, системаотношений, а не в терминах предметов. Эта деятельность по наименованию, вкоторой, вероятно, не участвуют другие организмы, является своего родаплероматизацией живого мира. Кроме того, отметьте, что грамматические связиимеют довербальный вид. «Корабль натолкнулся на риф» и «Яотшлепал мою дочь» связаны грамматической аналогией.

Я отправился в Брукфилдский зоопарк в Чикаго, чтобыпосмотреть на выводок волчат. Десять из них спали весь день, а одиннадцатыйпостоянно находился в движении, что-то вы­нюхивая. Волки, возвращаясь домойпосле охоты, отрыгивают пищу, чтобы поделиться со щенками, которые в охоте неучаствовали. Щенки могут подать сигнал взрослым волкам, чтобы те отрыгнулипищу. Но в конце концов взрослые волки отучают малышей от такой пищи, нажимаясвоими челюстями на загривки волчат и прижимая их к земле. У домашних собаксамки отучают молодняк от молока таким же образом. В Чикаго мне рассказали, какв предшествующем году один из молодых волков оседлал самку. Вперед бросилсявожак, но вместо нанесения увечья все, что произошло, свелось к тому, что вожакприжал голову нарушителя спокойствия к земле один раз, второй, третий,четвертый, а затем отошел в сторону. Коммуникативный сигнал молодому волку оего поведении основывался на силлогизме в траве. Но давайте вернемся к нашеймолитве:

Отче наш, иже еси на небеси, Да святится имя Твое.

Конечно, мое утверждение, что вся довербальная иневербальная коммуникация зависит от метафоры и/или силлогизма в траве, неозначает, что вся вербальная коммуникативная связь является — или должнаявляться — логической или неметафизической. Метафоры проходят прямо сквозьКреатуру, пронизывают ее, поэтому, естественно, вся вербальная коммуникацияобязательно включает метафору. А метафора, одетая в слова, добавляет со своейстороны те характерные черты, которых можно достичь при помощи слов:возможность простого отрицания (на довербальном уровне нет слова»нет»), возможность классификации, дифференциации в системе»подлежащее-сказуемое» и т.д.

И, наконец, существует возможность при помощи словперепрыгнуть от форм метафоры и поэзии к сравнению. При добавлении «какбудто» способ коммуникативной связи превращается в прозу, и тогда следуетчетко подчиняться всем ограничениям силлогизмов, которые предпочитают логики.Наша молитва тогда превращается в следующее:

Если бы было так, чтобы ты был как бы жив, тогда стало бывозможным общаться с тобой при помощи слов. Поэтому, хотя ты, конечно, и не мойродственник, так как ты только как будто существуешь, так сказать, в другойплоскости (на небесах), и т.д….

Как вы знаете из человеческой этнографии, творчествочеловеческого разума способно на такую крайность, и, что самое удивительное,эта крайность может создать религию — например, среди бихевиористов. Используямодную метафору, правое полушарие может аплодировать осторожной, в виде прозылогике левого.

Сам акт перевода — из метафоры в сравнение, из поэзии впрозу — может стать сакраментальным, священная метафо­ра для частного случаярелигиозной позиции. Войска Кромвеля могли носиться по всей Англии, разбивая иотбивая носы, головы и даже половые члены у статуй в церквах в состояниирелигиозного рвения, одновременно подчеркивая полное непо­нимание всей метафорическойих священности.

Я обычно говорил, причем неоднократно, что протестантскоетолкование слов: «Это мое тело — это моя кровь» используется вместочего-то вроде: «Это олицетворяет мое тело — это олицетворяет моюкровь». Такое толкование изгнало из церкви ту часть разума, котораяявляется ответственной за метафору, поэзию и религию — часть разума, наиболеепринадлежащую церкви, — но удержать ее вне пределов церкви нельзя. Нетсомнений, что войска Кромвеля творили свою собственную (ужасную) поэзию своимиактами вандализма, в которых они на самом деле сокрушали метафорические половыеорганы, как будто они были подлинными в понятии левого полушария.

Какая путаница! Но тем не менее мы не можем простоотказаться от метафоры и силлогизма в траве, так как силлогизм первогорассматриваемого нами образца мало при­годится нам в биологическом мире доизобретения языка и отделения подлежащих от сказуемых. Другими словами, всевыглядит так, как будто и 100 тысяч, и миллион лет тому назад в мире не былосиллогизмов типа первого образца, а только второго, и тем не менее у организмоввсе было в порядке. Они пытались так организовать себя в своей эмбриологии,чтобы иметь два глаза, каждый со своей стороны носа. Они пытались такорганизовать себя в своей эволюции, чтобы у человека и лошади были общиесказуемые, — то, что зоологи сегодня называют гомологией. Становится очевиднымчто метафора — это не просто красивая поэзия, не хорошая или плохая логика, ана самом деле логика, на которой строится весь биологический мир, главнаяхарактерная черта и связующее звено этого мира мыслительного процесса, которыйя попытался очертить для вас.

III. Металог: почему ты рассказываешь истории? (МКБ)
Дочь: Папа, почему ты так много о себе говоришь?

Отец: Ты имеешь в виду, когда мы разговариваем? Не уверен,что я много говорю о себе. Конечно, есть много такого, что никогда не всплываетнаружу,

Дочь: Да, это так. Но ты рассказываешь все время одни и теже истории. Например, ты представил свою эпистемологию в введении, рассказав,как ты к ней пришел, а сейчас ты рассказываешь об экскурсии в Чикагскийзоопарк. А я слышала сотни раз, как ты ходил в зоопарк Сан-Франциско илюбовался играющими выдрами. Но ты никогда не рассказывал о том, чем ты играл вдетстве. Был ли у тебя щенок в детстве? Как его звали?

Отец: Тпру, Кэп. Этот вопрос останется без ответа. Но тысовершенно права относительно того, что, даже когда я рассказываю истории измоего опыта, я говорю не о себе самом. Эти истории о чем-то другом. Рассказ овыдрах — это рассказ о понятии, что для того, чтобы два организма могли играть,они должны быть способны послать сигнал — «это игра». А это ведет кпониманию, что этот вид сигнала, метакоммуникация, или сигнал о сигнале, будетчастью их коммуникативной связи постоянно.

Дочь: Ну да, но мы тоже два организма. И у нас та жепроблема, о которой ты всегда говоришь, то есть о выяснении, чем же мызанимаемся: играем, иссле­дуем или еще что-нибудь. О чем это должно мнеговорить, то, что ты не рассказываешь о нас с тобой в то время, когда я быламаленькой? А ты все хочешь говорить о выдрах. В зоопарке.

Отец: Но, Кэп, я вовсе не хочу говорить о выдрах. Я даже обигре не хочу говорить. Я хочу говорить о разговоре про игру.

Дочь: Разговор о разговоре о разговоре. Чудесно. Итак, всепревратилось в пример с логическими типами. Рассказ о выдрах — это рассказ ометасигналах, а рассказы о том, как ты рос в позитивистской семье, — про учебу,так как в мыслях об учебе и о том, как учиться учиться, ты начал пониматьважность логических типов. Сигналы о сигналах, учение об учении. Я должнасказать, что хотя логисты претендуют на обладание новыми и лучшими моделямилогических типов, именно ты максимально с большей пользой их используешь, чегоне делает почти никто другой.

Но, папа, я не думаю, чтобы ты мог говорить о говорении, оговорении без разговора, и я имею в ви­ду разговор о чем-то конкретном,осязаемом и реальном. Если ты рассказываешь об игре, в которой я не участвую,означает ли это, что мы не играем?

Отец: Возможно, мы играем, но мы, кажется, запутались. Тебеследует отличать логические типы в словах нашего разговора от общей структурыкоммуни­кации, где словесный разговор — это только часть. Но в одном ты можешьбыть совершенно уверена: это в том, что разговор не касается ничего»осязаемого и реального». Он может быть только об идеях. Никакихпоросят, выдр или щенков. Только идеи поросят и щенков.

Дочь: Видишь ли, однажды вечером я проводила семинар вЛиндисфарне (Колорадо), и Уэндел Берри спорил и утверждал, что вполне возможнонепосредственное познание мира. В комнату влетела летучая мышь и в паникезаметалась, представляя кантовскую вещь в себе. Я поймала ее чьей-тоширокополой ковбойской шляпой и выпустила наружу. Уэндел сказал:

«Смотрите, эта летучая мышь действительно была здесь,часть реального мира». А я ответила: «Да, но, видишь ли, идея этойлетучей мыши все еще здесь, она мечется, представляя различные эпистемологии испор между Уэнделом и мною».

Отец: Да, хотя нельзя сбрасывать со счетов и то, что Уэндел- поэт. Но правда и то, что так как мы все млекопитающие, в какие бы словесныеигры мы ни играли, мы ведем речь о связи. Профессор Х встает у доски и читаетсвоим студентам лекцию о высшей математике, постоянно повторяя:»преобладание, преобладание, преобладание». А профессор У, говоря отом же материале, постоянно повторяет слово «зависимость».

Дочь: Как та кошка, о которой ты все время говоришь. Онавместо «молоко, молоко» говорит «зависимость, зависимость».

Отец: Но что более интересно — это то, что кто-то вродеКонрада Лоренца может говорить о коммуникации связей между гусями и сампревращается в гуся у доски — и это более полный доклад о гусях, чем тот,который мы слышали о выдрах…

Дочь: И он говорит с аудиторией о доминировании в то жесамое время. Человек говорит о гусе, о связи, о связи между людьми… С умасойти! И все в аудитории притворяются, что ничего не происходит.

Отец: Ну, другие этологи очень пренебрежительно относятся кЛоренцу. Вроде как к обманщику.

Дочь: А что они понимают под обманом?

Отец: М-м-м, ну это неправильное смещение логических типов.Но я бы сказал, что в подражании гусю Лоренц проявляет умение поставить себя наместо другого. Я ведь встречаюсь с той же проблемой: люди называют меняобманщиком, когда я использую логику метафоры при разговоре о биологическоммире. Но мне это кажется единственным разумным способом при разговоре обиологическом мире, так как это способ, которым организуется Креатура.

Дочь: Да уж… Умение поставить себя на место другого,Метафора. Они кажутся мне похожими. Мне кажется, что называть это обманом — всеравно, что участвовать в беге наперегонки с помехами вроде одной руки,привязанной за спиной, или просто бежать в мешках.

Отец: Согласен.

Дочь: Но, папа, давай вернемся к теме разговора. Я все-такихочу знать, почему ты всегда рассказываешь о себе. А большинство рассказов обомне, в металогах и т.д., неправда, они просто выдуманы.

Отец: Неужели что-то должно в действительности произойти,чтобы быть правдой? Нет, ~я не так выразился. Для того, чтобы сообщить правду освязи, об отношении, или для того, чтобы пояснить мысль. Большинство подлиннозначительных историй не про дела, действительно произошедшие, — они справед­ливыв настоящем, а не в прошлом. Миф о Кевембуанге, убившем крокодила, который поповерьям…

Дочь: Слушай, давай не будем этого касаться. Я хочу знатьследующее: почему ты рассказываешь так много историй, и в основном о себе?

Отец: Ну, что ж, могу сказать, что только несколькорассказов в этой книге обо мне. Что же касается причины, почему я рассказываютак много историй, насчет этого есть анекдот. Жил-был человек, и был у человекакомпьютер. Человек спросил у компьютера:

«Рассчитываешь ли ты, что когда-нибудь будешь мыслить,как человек?» После пощелкиваний и потрескиваний из компьютера вышеллисточек, на котором было написано: «Это напоминает мне случай…».

Дочь: Итак, люди мыслят рассказами. Но, может быть, тыплутуешь со словом «рассказ»? Сначала компьютер использует фразу,которой обычно «вступают» в рассказ, и анекдот — это тоже видрассказа, и кроме того, ты сказал, что миф о Кевембуанге не о прошлом, а очем-то другом. Итак, что такое рассказ на самом деле? Есть ли другие видырассказов? А как насчет деревьев? Они тоже мыслят рассказами? Или они ихрассказывают?

Отец: Ну, конечно. Слушай, передай мне, пожалуйста, вон тураковину. Да здесь же целый набор разных, причем чудесных рассказов!

Дочь: Вот почему ты ее положил на каминную полку?

Отец: То, что ты видишь, есть продукт миллионов ступенек,никто не знает точного количества последовательных изменений в поколенияхгенотипа, ДНК и все такое. Вот тебе и один рассказ, так как раковина должнаиметь такую форму, которая может эволюционировать на протяжении этого миллионаступенек. И раковина сделана, как ты и я, из повторов частей и повторовповторов частей. Если ты взглянешь на человеческий позвоночник — очень, кстати,красивая вещь, — ни один позвонок не яв­ляется совершенной копией другого, акаждый яв­ляется видоизменением предыдущего. Эта раковина с правым завитком — изавиток тоже очень красив. Эта форма может расти и развиваться в одномнаправлении, не изменяя основных пропорций. Итак, раковина обладает рассказом освоем росте внутри геометрической формы и, кроме того, рассказом о своейэволюции.

Дочь: Я знаю: я однажды взглянула кошке в глаза и увиделатам завитки. Поэтому я поняла, что завитки происходят от чего-то живого. И эторассказ о нашем разговоре, который все-таки превратился в металог.

Отец: И затем, смотри, несмотря на то, что у раковины естьвыступы, не дающие ей кататься по дну океана, она стерта и отполирована — ноэто уже другая история.

Дочь: Ты упомянул и позвоночник, так что историичеловеческой эволюции также присутствуют в разговоре. Но даже когда ты неупоминаешь человеческое тело, есть общие образцы, которые становятся основойдля узнавания. Вот что я имела в виду, когда много лет назад сказала, чтокаждый человек является своей главной метафорой. Мне нравится раковина, потомучто она похожа на меня, но и потому, что она от меня отличается.

Отец: Вот поэтому я и рассказываю истории, и иногда Грегори- персонаж этих рассказов, иногда — нет. Очень часто рассказ об улитке или одереве — это рассказ обо мне или о тебе. Но самый большой фокус получается,когда эти рассказы стоят рядом.

Дочь: Параллельные притчи?

Отец: Затем есть класс рассказов, которые мы называеммоделями (models), онидовольно схематичны и, подобно притчам, исходящим от учителей или религий,существуют для облегчения мыслительного процесса относительно других вещей.

Дочь: Ну, а перед тем, как ты перейдешь к моделям, я хочуотметить, что рассказы об улитках и о деревьях — это также рассказы о тебе иобо мне. И я всегда прислушиваюсь к тем рассказам, которые ты не рассказываешь,и делаю все возможное, чтобы читать между строк. А сейчас ты можешь рассказатьмне о моделях или даже о Кевембуанге, если хочешь. В этом нет ничего страшного- я уже слышала их раньше.

IV. Модель (ГБ).
Я предложил вниманию читателей различие между Креатурой иПлеромой, а сейчас настала необходимость начать разъяснение связи между этимразличием и такими понятиями, как «форма», «структура»,»истина» и, с другой стороны, такими понятиями, как»событие» или «процесс».

Я предложил в «Разуме и природе», чтобы мысмотрели на происходящее в биосфере — мире мыслительного процесса — как навзаимодействие между этими двумя: структурой (structure), или формой (form), с одной стороны, ипроцессом (process),или потоком (flux), сдругой, или, скорее, как на взаимосвязь между элементами жизни, к которымотносятся эти два понятия.

Уильям Блейк в «Свадьбе рая и ада» говорит;»Разум есть граница или внешняя окружность энергии», и в этомопределении мы можем заменить его «разум» нашей»структурой», а его «энергию» нашим «процессом»,то есть потоком событий, сдерживаемым в определенных границах.

Блейк был современником Томаса Янга (1773-1829), которыйввел понятие «энергия» в физику в качестве технического термина:»произведение (его 1/2) массы или веса тела на квадрат числа, выражающегоего скорость». Но Блейк, вероятно, не знал ничего об этом определении. Длянего энергия была больше страстью или духовной силой. К языковой иронии судьбыможно отнести тот факт, что старое использование и более строгое физическоеопределение слились вместе в таком бессмысленном понятии, как»психологическая энергия», так что физическая энергия превратиласьсейчас в прокрустову модель для живости, возбуждения, мотива и чувства. Фрейдзашел даже настолько далеко, что принял сохранение энергии в качестве метафоры, объясняющей определенные аспектычеловеческой энергии, и размышлял об этих вещах в грубых количественных терминах,представляя себе какой-то бюджет психологической энергии.

Модель взаимодействия между структурой и процессом лежит воснове многих аргументов данной книги, поэтому необходимо понять связь междуэтими понятиями и проблемами познания или описания.

Модель имеет несколько применений: во-первых, она дает намязык, достаточно схематичный и точный, так что связи внутри моделируемогообъекта можно сравнить со связями внутри модели. В западных языках, к примеру,мы начинаем с называния частей, а затем связи между этими частями выступают вроли сказуемых, приданных обычно к одной части, а не к двум или более частям,между которыми существует связь. Требуется точный и четкий разговор о связях, имодель зачастую облегчает нам это. Вот в этом и заключается первая цель модели.

Вторая цель модели появляется тогда, когда мы имеем словарьсвязей, так как именно тогда модель будет генерировать, порождать вопросы.Тогда можно взглянуть на моделируемый объект, имея в виду эти специфическиевопросы, и, может быть, найти на них ответы.

Наконец, модель становится инструментом для сравни­тельногоизучения различных областей явления.

Теперь, чтобы разъяснить некоторые значения этоймодели-структуры, я приведу пример специфической экологической ниши, используяэти понятия. Затем я займусь исследованием формальных сходств и различий междупримером и различными уровнями познания, социальными процессами формированияхарактера и т.д.

Я выбрал данный пример, так как он и связи, в немсодержащиеся, знакомы большинству читателей, хотя, немногие смогли бынарисовать чертеж системы отопления своего дома. Не считая профессионалов, мымало знаем о количественных аспектах изоляции, тепла от печей, термостатическихвыключателей и т.п. Но мы знаем, что в таких системах закольцованы цепи причинно-следственныхсвязей. Итак, вы поняли, что в качестве примера я выбрал схематическое жилище,в котором есть человек со своей историей,печь с термостатом и окружающая среда, в которую система нерегулярно отдаеттепло. То есть это, вероятно, простейший пример для иллюстрации совместногофунк­ционирования структуры и процесса в саморегулирующейся системе. Дом стермостатическим управлением особенно интересен, так как включает цифровуюсистему «пуск-стоп» для контроля постоянно изменяющегося количествапод названием температура.

Начнем тогда со знакомого предмета на стене гостиной. Этотпредмет не что иное, как циферблат термостата. Благодаря циферблату обитательжилища обладает большей степенью контроля за своей нишей, чем птица над гнездомили долгоносик над укромным теплым местечком под корой дерева, где онустраивает себе жилище.

Этот прибор на стене представляет собой маленький ящичек собычным термометром снаружи, который виден обитателю дома и который сообщаетпоследнему о температуре в непосредственной близости от циферблата. Термометрне влияет на отопительную систему, разве что через обитателя, в том случае,когда последний на него посмотрит.

Тот же маленький ящичек содержит еще один термометр, обычноневидимый. Этот термометр представляет язычок из двух металлических пластин,наложенных друг на друга. Пластины выполнены из разных металлов с разнымитепловыми характеристиками, так что при нагревании один металл расширяетсябольше, чем другой. В результате при нагревании это устройство из пластин изгибается.Степень из­гиба соответствует уровню температуры в данный момент. Во времяизгиба и разгиба эти пластины взаимодействуют также с электровыключателем,который запускает печь при понижении температуры и выключает ее при повышениитемпературы.

Это устройство из двух металлов не измеряет температуру поотношению, скажем, к шкале Фаренгейта, как мы обычно думаем о термометре. Аизмеряет он температуру по отношению к верхнему и нижнему порогам чувстви­тельности,определенным хозяином дома, который, повора­чивая маленькую ручку, может»установить» термостат. При поворотеручки он передвигает вторую половину электрического контакта или ближе, илидальше от конца металлического языка, так что для включения выключателяпотребуется большее или меньшее изменение температуры. Поворачивая ручку,хозяин тем самым изменяет рамки, в которых может варьироваться температура довключения или выключения печи, повышая или понижая оба порога.

К ручке обычно подсоединен указатель в системе Фаренгейтаили Цельсия, показывающий среднюю темпера­туру, вокруг которой и долженколебаться термостат. Эта информация приводит к заблуждению, то есть она предпо­лагает,что термостатом управляет средняя температура. Термостат же ничего не ведает обэтой средней температуре и управляется порогами максимума и минимума. Мы можемдаже сказать, что температура дома не управляется, когда она находится вдиапазоне между порогами. Другими словами, система соответствует тому, чтоинженеры называют «нацеленной на ошибку», хотя указатель, подсоединенныйк упомянутой ручке, казалось бы, намекает, что система «нацелена надостижение задачи». Эта маленькая эпистемо-логическая ложь, этафальсификация того, как, откуда мы знаем, что думаем, что знаем, характерна длякультуры, в которой мы живем.

Этот маленький ящичек в гостиной интересен тем, чтонаходится на стыке (месте встречи) между миром хозяина дома и миром машин.Обычный термометр и стрелка на установочной ручке предоставляют информацию,обращенную к хозяину дома. Оставшаяся часть системы, со своим собственнымчувствительным органом и каналами связи, обращена к внутренним частям системыотопления.

Сейчас мы уже в состоянии поразмыслить об экологии иэпистемологии данной системы, что также послужит нам примером того, что вообщепонимается под «системой». Представьте, что хозяин уехал, оставивмеханическую систему без присмотра. Настройка прибора не может измениться самапо себе, и температура будет колебаться в заданных пределах, между двумяточками, то есть в пределах «свободы». Настройка устанавливает, «утверждает» эти фиксирован­ныеточки, и данное «утверждение» я буду называть структурой.

Между этими пределами имеется промежуток, не описанный в»структуре» системы. Промежуток этот неизбежен и необходим. Его можноуменьшить, увеличив разрешающую способность термометра и приблизив друг к другуверхний и нижний пределы. Но в результате все равно промежуток остается. Мыоказываемся в точке, где прерывное функционирование цифрового механизма типа»пуск-стоп» встречается с аналогичной количественной, постоянноизменяющейся характеристикой того, что следует описать или проконтролировать. Вэтом месте описание будет иметь промежуток, а наш язык и указатели на нашихмашинах будут тщательно скрывать наличие этого промежутка. Мы не говорим, чтозначение переменной, которую мы хотим ограничить, находится «между 5 иб». Мы говорим: «показатель равен 5,5 ± 0,5». Но мир процесса(потока) не знает средней точки.

Конечно, это не означает, что мы должны исключитьиспользование аналогичных устройств и измерений, так как все попытки насыпатьсоль на хвост Природе всегда будут страдать неточностью. Подобным же образом мыне должны отказываться от счетных цифровых устройств. Кратил, ученик Гераклита,(в Греции, примерно за 500 лет до н.э.) попытался сделать это, когда его учительГераклит сказал: «Все течет» и «В одну и ту же реку нельзяступить дважды». Кратил, возможно, с целью иронии, отказался отиспользования языка и прибег к помощи жестов. У глупца никогда не былоучеников, так как он не мог объяснить на пальцах, потому он захотел свести всечеловеческое общение к уровню общения собак и кошек. Если бы он мог говоритьобо всем этом, он мог бы открыть теорию логических типов за 2500 лет до Расселаи Уайтхеда.

В отсутствие хозяина дома то, что в доме происходит, можетбыть изображено так, как показано на рис. 1а и 16.

Во время отсутствия хозяина имеется только один компоненттого, что я называю структурой — циферблат термостата. Он не может изменитьсвою настройку, поэтому все правила и обстоятельства такого изменения несуществен­ны.

А теперь представим, что хозяин возвращается. Температурадома неблагоприятно воздействует на его кожу, но он констатирует: «А,ладно, термостат это уладит». Через час или два он говорит: «Дома всееще слишком холодно». И тогда он подходит и меняет настройку.

Диаграмму следует сейчас расширить включением всистему еще одного похожего треугольника. Хозяин получил информацию отобразчика работы первого треугольника, и эта информация коснулась какого-топорогового уровня в нем. Первый треугольник сейчас функционирует как компонентвторого, так что совокупность событий в подсистеме, указанная внизу на рисункепрерывистой линией, определяет событие в большой системе. Сейчас мы можемпредставить объединенную систему следующим образом:

[Отношение между этими двумя диаграммами ил­люстрируетнесколько интересующих нас вещей. Мы наблю­даем иерархически организованную,самокорректирующуюся систему, в которой коррекция происходит двумя способами: водном случае регулировка выключателя печи, в другом — перенастройка циферблата.Сама отопительная система получает информацию через свой чувствительный орган вформе разницы — разницы между фактической температурой и заданным порогом — исоответственно реагирует, но переноса от одного случая самокоррекции к другому непроисходит. Однако в системе, включающей хозяина дома, хозяин меняет настройкуне из-за конкретного отклонения, а потому, что видит в течение определенногопромежутка времени, что диапазон колебаний не соответствует его комфорту, и онменяет диапазон. Включение и выключение термостата не имеет постоянногоэффекта, но система меняется при настройке. Она может быть подвергнутадополнительным изменениям на все более высоком уровне, если хозяин изменит своипривычки в отношении настройки. ]

Соотношение между этими двумя диаграммами напоминаетсоотношение между двумя методами достижения точности в действии приспособления,которое Хорст Миттельштедт разделил и описал как «калибровку» (calibraion) и «обратнуюсвязь» (feedback).Эти термины тесно связаны с терминами «структура» и»процесс» в том смысле, в котором я их употребляю, но Миттельштедтупотребляет свои термины раздельно, не предполагая, что явление должно всегдасуществовать в сочетании. В моей терминологии структура не может существоватьотдельно, так как всегда должна существовать маточная порода, которой даннаяструктура внутренне присуща так же, как и поток событий, процесс, направляемыйструктурой. Однако, так как термины Миттельштедта можно использовать раздельно,его идеи в данном отношении проще и представляют удобный следующий шаг вформализации, что нам и требуется. Миттельштедт использовал пример с двумяметодами стрельбы. Если человек стреляет из винтовки, он, используя прицел,исправляет ошибку до тех пор, пока не получит удовлетворения, и только послеэтого спускает курок. Это и есть метод обратной связи. Его основнаяхарактеристика — использование коррекции ошибок в каждом отдельном актевыстрела.

Если, с другой стороны, охотник использует дробовик длястрельбы по летящей птице, у него не будет времени несколько раз корректироватьприцел. Ему придется положиться на «калибровку» своих глаз, мускулови мозга. При виде поднимающейся в воздух птицы он должен воспринять всюсовокупность информации, на основе которой его мозг и мускулы произведут расчеты,управляя подъемом дробовика до уровня, где он будет целиться на опережениедвижущейся птицы. При достижении этого положения он выстрелит. Во всем этомедином действии существует минимум коррекции ошибок. Тем не менее спортсменпостарается приобрести практику. Он может тратить часы, стреляя по тарелкам,постепенно набирая мастерство, так как он использует предыдущие результаты длявнесения изменений в настройку и координацию рук, глаз и мозга. Основнойхарактерной чертой метода калибровки является остутствие коррекции ошибок вовремя самого акта и использование большого количества актов для достижениялучшей настройки или калибровки внутренних механизмов реагирования.

Информация, используемая человеком с винтовкой,принадлежит логическому типу, отличному от того, который был использованчеловеком с дробовиком. Первый использует информацию о конкретной ошибке вуникальном событии, последний должен извлечь урок из практики. Класспредставляет более высокий логический тип, чем его члены.

Читатель сразу же отметит, что этот контраст может иметьважное значение для формирования характера и вос­питания. Учение дзэн,например, использует опыт, накоп­ленный длительной практикой, (и зачастуюнарушает коррекцию ошибок, пока не будет достигнуто более широкое — илиглубокое — изменение в калибровке. На самом деле, связь между понятиямиМиттельштедта и понятиями, использованными в этой книге, становится ясной прирассмотрении их в терминах различных типов познания. Система отопления доманаправляет события и реагирует на различия, но сама не изменяется — примернулевого познания. Подобным же образом идеализированный стрелок на диаграмме (вотличие от стрелка в жизни) всегда начинает всю процедуру заново. ]

Другим примером, использованным Миттельштедтом, было поведениебогомола, который ловит пролетающих мух очень быстрым резким движением.Миттельштедт заинте­ресовался точностью этого движения и тем, как ему можнонаучиться, но выяснил, что его животные не способны использовать опыт длякоррекции калибровки, которая была, скорее всего, задана генетикой -«жестко запрограммиро­вана». [Но когда хозяин находится дома, егосистема может . быть изменена в результате опыта последовательных циклов.Подобно этому и калибровка охотника с дробовиком изменяется серией последовательныхопытов. Охотник учится на практике.]

Что происходит, когда учитель музыки ругает ученика за»недостаточность практики»? Вопрос несколько осложнен, и толькосейчас, когда я пишу эти строчки, я начинаю понимать процесс, доставивший мне вдетстве столько мучений. (Воспитатели знают, что когда мы говорим о человеке»непослушный», мы зачастую имеем в виду, что он или она используетили пытается использовать самокоррекцию в индивидуальном акте, когда успехзависит от калибровки, приобретенной длительной практикой. Вы не можетенаучиться стрелять из дробовика, обращаясь с ним, как с винтовкой.) Во времяигры я очень старался играть правильно. Другими словами, я пытался использоватькоррекцию ошибок в разовом акте исполнения каждой ноты. Результат был далек отмузыки.

Контраст между использованием винтовки и дробовика возникаетиз того факта, что стрелок из винтовки может откорректировать прицел в серединенезавершенного действия. Он корректирует несовершенную ошибку. Человек сдробовиком судит о качестве стрельбы после завершения действия. В моментстрельбы охотник с дробовиком обладает меньшей гибкостью, чем охотник свинтовкой, так как полагается на сформированные привычки. Птица падает илиулетает, а охотник добавляет еще один дополнительный продукт опыта в банкпамяти, от которого зависит калибровка.

[Оба ряда диаграмм, две отопительные системы дома и поразличным способам стрельбы, демонстрируют различия в логических типах. В обоихслучаях, где мы поднимаемся на второй логический уровень (рис. 2 и 4), происходящеесобытие является не только изменением, применимым к частному случаю (как в рис.1 и 3), но долговременным изменением в системе, которое повлияет на будущиесобытия, то есть изменением в структуре.] Именно на такие изменения мыссылаемся, употребляя термин «обучение», но для создания логическипоследовательной теории я включаю в эту рубрику все события, в которых организмили система получают информацию, и вот почему нам нужен термин «нулевоепознание», или нулевое обучение. На самом деле, стрелок из винтовки вотличие от богомола обучается, практикуясь. Но этого не видно из «чистогослучая», показанного на диаграмме. В то же самое время я включаю в этоттермин все, от простейших случаев — до получения сложной информации, котораяможет определить характер, религию, компетентность или эпистемологию. Я такжевключаю внутреннее обучение, то есть изменения в процессах обучения, вызванныеизменениями при взаимодействии различных частей мозга. Следующим шагом после такого всеобъемлющего определения будетразработка определенной классификации обучения и ее объяснение, то есть то, чтоя называю теорией обучения. [Разработка такой теории включает группированиеявлений, часто отличающихся друг от друга, таких, как адаптация, пагубныепривычки, формирование привычек, а затем определение различных видов обучениятерминами логических типов. Выше уровня нулевого обучения обучение состоит изизменений системных характеристик в результате опыта. В организмах такоеизменение обычно происходит в поиске постоянства цели, — цели, заранееопределенной. ]

Определение обучения поднимает вопросы, относящиеся кслучаям «обучения» или «гистерезиса», которые можновстретить среди чисто физических явлений. Одним из наиболее известных среди нихявляется случай с фигурами Хладни. Тонкая металлическая пластинка с опорой водной точке посыпается мелким порошком, а затем по ней ударяют палочкой (покраю); возникающая в результате удара вибрация будет неравномернораспределяться по пластине, так что порошок покинет места с наибольшей амплитудойи соберется на участках, где амплитуда будет наименьшей. Возникающие рисункиполучили свое название по имени итальянского физика Хладни, изучавшего их в XIXвеке. Такая пластинка может дать множество подобных рисунков в зависимости отместа удара. Некоторые из них получить легче, некоторые — труднее, и говорят,что пластинка «запоминает» рисунок, произведенный вчера, и с большейлегкостью воспроизводит его сегодня.

Так же, конечно, и хозяин ценного инструмента Страдивариусане разрешит новичку играть на нем из боязни, что новичок произведет такиестрашные звуки, которые инструмент может повторить в концертном зале.

Вопрос гистерезиса узоров резонанса представил большойинтерес в свете последних предположений Карла Прибрама о том, что памятьобразуется чем-то подобным голограммам в мозгу. «Мозговая голограмма»является, если я правильно понимаю, сложным четырехмерным узором резонанса втрехмерной нервной системе. Легким выходом из затруднения было бы предложение отом, что явления не следует классифицироватькак «обучение» или что они не включают ! получение»информации». Но я придерживаюсь такого мнения, что мозгдействительно зависит от приобретенного узора резонанса, и мы не можем простоотмахнуться от такого приобретения как от «лжеобучения». Нам следуетскорее подготовиться к изменению нашего определения «обучения» или»информации», чтобы приспособиться к этим явлениям. [Явления, которыемы описываем, всегда должны обладать таким аспектом, который можно описатьфизически, и нам может понадобиться взглянуть на физические изменения, входящиев обучение внутри организмов, так же, как и на неограниченное обучение илиобучение системами, содержащими сложные сочетания органических и неорганическихкомпонентов — подобно владельцу дома с его системой отопления. ]

Прежде чем закончить рассмотрение ряда примеров, затронутыхв этой главе, следует рассмотреть другое сходство между диаграммами, а это ужеслучай с триадами. Исследо­вание «обучения» в психологическихлабораториях часто также формируется вокруг триады событий, называемых»стимул, реакция, подкрепление», что позволяет одному компонентутолковать связь, отношение между двумя другими. В данном контексте было бытолько естественным задать вопрос о том, связана ли эта триада с показанными надиаграммах треугольниками. И кроме того, спросить, явля­ются ли в некоторомсмысле «реальными» триада экспе­риментов по обучению и треугольники внарисованных мною диаграммах или они просто артефакты лаборатории или дажепаранойи теоретика. Встречаются ли такие триады во всех примерах обучения,узнаваема ли такая триада в случае с фи­гурами Хладни, в голограммах и т.д.?

Образец триады, включенный в обучение, прочно держитсяблагодаря природе «подкрепления». Это название любого сигнала,определяющего ценность («хороший» или «плохой»,»правильный» или «неверный», «успех» или»неудача», «удовольствие» или «боль») системысвязей между любыми двумя или более компонентами в последовательном рядувзаимодействий. Подкрепляется не «кусочек» поведения, подкреплениеявляется толкованием связи между двумя илиболее событиями в последовательности. Некоторые люди приписывают своемумиру посылку, что «правильный» и «неправильный» являютсяопределениями предметов, а не связей между ними. Эти люди готовы определить»подкрепление» в терминах, отличающихся от приведенных выше. Кодексызаконов поступают так в уверенности, что легче определить действия, чем связимежду ними. Я считаю такие «срезы» пути неверными и/или опасными.

Теперь позвольте разделить две категории обучения, в каждуюиз которых входит много членов, но каждая при этом обладает таким свойством,что разница между ними является разницей логических типов, то есть то, чтоизучается в одной категории, содержится в обучении более высокой категории.Рассмотрим для примера отношения крысы с экспери­ментатором: крыса учитсяполучать пищу путем нажатия на клавишу, когда она слышит определенный звук. Иливозьмем ребенка, которого взрослый учит играть на фортепьяно. В каждом из этихпримеров существует два вида обучения. Есть определенный урок, который надовыучить: для крысы — «нажми на клавишу и получишь пищу» и для ребенка- «нажми на эти клавиши в соответствующем порядке и получишьпоощрение».

И в каждом есть обучение высшего логического типа. Длякрысы: «В мире очень много таких ситуаций, в которых мое правильноедействие принесет пищу» или более обобщенно: «В мире очень многоситуаций для целенаправленного действия». Для ребенка последовательностьболее сложная. Да, ощущения крысы подходят и для ребенка: «Существуют такиеситуации, при манипуляции которыми я могу получить поощрение». Но, крометого, имеется и очень интересный вопрос связи между отдельным действием,ведущим к успеху или неудаче вовне, и отдельным действием, которое поддаетсякоррекции своими силами. Следует ли мне откорректировать то, как я играю каждуюноту? Или мне следует откорректировать какую-то переменную в последова­тельностинот?

При обсуждении контраста между стрельбой из винтовки истрельбой из дробовика было ясно, что оружие различалось по степенивозможности, предоставляемой для самокоррекции.

Винтовка позволяет стрелку увидеть свою ошибку при прицеливании во время одного акта.Дробовик же позволяет обучаемому судить о результате только после выстрела, нодля того, чтобы научиться, ему необходимо практиковаться.

Но это также вопрос обучения — или мог бы стать таковым. Вдетстве, в возрасте от девяти до восемнадцать лет, я провел ужасные часы,стараясь научиться играть на скрипке, и, что касается музыки, я научилсясовершенно не тому, что нужно. Постоянно стараясь исправить отдельную ноту, яне смог научиться, узнать то, что музыка находится в другом, большем рядупоследовательностей.

Я пишу сейчас эти строки, находясь в лесах БританскойКолумбии, а мой маленький магнитофон играет «Вариации» Баха. Точностьвоспроизведения далека от совершенства, а клавесин звучит еще мягче, чемобычно. Но меня занимает композиция. Она начинается с утверждения, которое Бахназвал «ария». Затем идут отдельные вариации, всего их тридцать,пока, наконец, последовательность не возвращается к повторению исходной арии.Написал ли Бах эти тридцать вариаций и затем расставил их по порядку? Иликаждая вариация каким-то образом определяет последующую?

Как бы там ни было, эта дилемма — рассматривать ли обучениекак изменение в калибровке или как проблему самокоррекции от одного момента кдругому, — кажется, присуща всем видам искусства. Входит ли в основныедостоинства искусства представление данной проблемы? Заставить исполнителя ислушателя, живописца и зрителя и т.д. сдаться перед необходимостью, отмечающейграницу между осознанной самокоррекцией и непроизвольным подчинением внутреннейкалибровке? [Также возможно, что подобное смещение логических типов напомнитнам некоторые виды опыта, который мы называем «религиозным».] Когда яучился играть на скрипке, для меня эти вопросы представляли область запретного- место, куда я боялся ступить. Существуют ли тогда такие места, которыенаселены ангелами, но куда боятся ступить глупцы?

V. Ни сверхъестественное, нимеханическое (ГБ).
Прежде чем предпринять попытку понять, что же все-таки такое- обладание чем-то священным, следует, по крайней мере, обозначить некоторыебарьеры. Каждый участник в такой дискуссии должен четко оговорить свою позициюпо большому количеству тем, относящихся к основным посылкам данной цивилизации,а также к религии и священному.

[Кажется, что центром эпистемологической запутан­ности, вкоторой мы все сегодня живем, является начало нового решения проблемы»тело-разум». Первый шаг к решению содержится в обсуждении различий,проведенных Юнгом между Плеромой и Креатурой, а именно, что разум являетсяорганизационной характеристикой, а не отдельной «субстанцией».Материальные предметы, входящие в отопительную систему жилища — включая ихозяина дома — распределены таким образом, чтобы оказать поддержку определенныммыслительным процессам, таким, как реагирование на разность в температуре исамокоррекция. Такой способ видения, по которому мы рассматриваем умственное вкачестве организационного, доступного для исследования, но не сводим его кматериальному, предусматривает развитие монистического и унифи­цированноговидения мира. Одной из ключевых идей, развитых на конференции по теме»Сознательная цель и человеческая адаптация[10]» около пятнадцатилет назад, было то, что каждая религия и многие другие системы мышления могутрассматриваться как предлагающие решение, полное или частичное, проблемы»тело-разум».] Из нескольких способов мышления о системе»тело-разум» большинство яв­ляются, по моему мнению, неприемлемымирешениями данной проблемы, они-то и составляют основу для возникновения целогоряда предрассудков, которые можно разделить на два класса.

Есть такие формы предрассудков, которые помешают объяснениежизни и опыта вне пределов тела. Какой-то отдельный сверхъестественный орган -разум или дух — должен вроде бы влиять и частично управлять телом и егодействиями. В этих системах верований остается неясным, как разум или дух,будучи нематериальными, могут влиять на материю в целом. Говорят о «властиразума над материей», но эта связь может произойти только, если разумполучит материальные характеристики или материя получит мыслительные свойстватипа «послушания». В любом случае предрассудок ничего не объясняет.Разница между разумом и материей сведена к нулю.

Есть и другие предрассудки, полностью отрицающие разум. Какутверждают механицисты, нет ничего такого, что нельзя было бы объяснитьлинейными последовательностями причины и следствия. Нет ни информации, ниюмора, ни логических типов, ни абстракций, ни красоты, ни уродства, ни печали, нирадости. И так далее. Этот предрассудок состоит в том, что человек являетсямашиной. Даже безвредные лекарства, прописываемые для успокоения, неподействуют на такое создание.

Но жизнь машины, даже самого хитроумного компьютера, труднадля понимания — и поэтому наши материалисты всегда находятся в поисках выхода.Им нужны чудеса, а мое определение таких воображаемых явлений простое: чудеса -суть мечтания, посредством которых материалисты пытаются сбежать от своегоматериализма.

Эти два вида предрассудков, эти соперничающие эпистемологии,сверхъестественная и механическая, подпитывают друг друга. В наше время посылкао внешнем разуме ведет к шарлатанству, содействуя, в свою очередь, обращению кматериализму, который затем становится невыносимо узким. Мы говорим себе, чтовыбираем свою философию по научным и логическим критериям, но на самом деле наше предпочтение определяетсянеобходимостью смены одного неудобного состояния на другое.

Проблема, однако, не является полностью симметричной.

Я решил жить в Эзалене с его астрологическими поискамиистины, травяными лекарствами, диетой, йогой и т.д. Мои друзья любят меня, ялюблю их, и я все больше и больше прихожу к выводу, что не могу жить где-либоеще. Меня приводят в ужас мои коллеги по науке, и, хотя я не верю практическини во что, что составляет основу антикультуры, мне представляется очень удобнымжить с этим неверием — больше, чем с антигуманным ужасом, который вызывают вомне западные привычки и их образ жизни. Они пользуются слишком большим успехом,а их верования слишком бессердечны.

Верования антикультуры могут называться суевериями иотнесены к иррациональным, но причина этого вполне состоятельна. Она быланаправлена на защиту человека от постепенного исчезновения как вида. Старыеверования прекратили служить источником объяснения или уверенности. Честностьправительственных лидеров, руководителей в областях промышленности иобразования, живущих старыми верованиями, перестала внушать доверие.

Это смутно ощущаемое исчезновение вида является основным вэпистемологическом кошмаре XX века. Следовало бы найти более стабильнуютеоретическую позицию. Она нужна нам для ограничения крайностей как со стороныматериалистов, так и тех, кто ввязался во флирт со сверхъестественным. И, крометого, нам нужна пересмотрен­ная философия или эпистемология для уменьшениянетерпи­мости, разделяющей эти два лагеря. «Чума на оба ваших дома!»- восклицает, умирая, Меркуцио.

Я утверждаю, что сегодня мы знаем достаточно, чтобы ожидать,что эта улучшенная позиция будет унитарной и что концептуальное разделениемежду «разумом» и «материей» будет рассматриваться какпобочный продукт недостаточного холизма («философия целостности»).Когда мы слишком пристально смотрим на часть, мы теряем возможность увидетьнеобходимые черты целого, и тогда у нас возникает соблазн приписать явление,возникающее благодаря целостности, какому-то сверхъестественному явлению.

Люди, слишком часто читающие мои труды, черпают в нихподдержку для мыслей о сверхъестественном, которые бы­ли у них, конечно, и дотого. Я никогда сознательно не оказывал такой поддержки, а это ложноевпечатление оказывается барьером между ими и мной. Я не знаю, что делать, крометого, что еще раз разъяснить мои идеи в отношении сверхъестественного, с однойстороны, и механического, с другой. Ну что ж, я презираю и испытываю страхперед обеими крайностями, считаю их эпистемологически наивными и неверными, атакже политически опасными. Они также опасны для того, что мы называемумственным здоровьем.

Мои друзья подталкивают меня к тому, чтобы я выслушал ещебольше рассказов о сверхъестественном, подверг себя различным»опытам» и встретился с большим количеством людей, практикующихневероятное. Они называют меня ограниченным в этой области. Так оно и есть. Вконце концов, я по профессии и врожденной склонности — скептик, даже вотношении данных, получаемых от органов чувств. Я действительно верю, что естькакая-то связь между моим «опытом» и тем, что происходит»там», и эта связь воздействует на мои органы чувств. Но эту связь ярассматриваю как очень таинственную и требующую большого количестваисследований. Как и другие люди, я обычно испытываю многое из того, что непроисходит вовне, «там». Когда я присматриваюсь к тому, что, как ясчитаю, является деревом, я получаю образ чего-то зеленого. Но этот образ ненаходится «там». Поверить в это — будет опять-таки видомпредрассудков, суеверия, так как образ — это мое творчество, оформленное иокрашенное многими обстоятельствами, включая и заранее составленное мнение.

Что касается сверхъестественного, я считаю, что данные вомногих случаях отличаются от того, как они поданы, и не поддерживают, не говоряуже о доказательстве, того, на что они нацелены. Я также считаю, что в этиутверждения настолько трудно поверить, что требуется очень сильное доказательство.

Беда в том, что вера в чудо всегда оставляет верующегооткрытым для любой веры. Воспринимая и принимая два противоречащих видаобъяснений, он жертвует всеми критерияминевероятного. Если какое-то предположение одновременно правильно и неверно,тогда все предположения должны быть одновременно правильными и неверными. Всевопросы веры или сомнения теряют тогда смысл. В этом контексте концепция ересиприобретает свое значение. Однако, если ересь определить как внутреннепротиворечивое мнение о какой-то главной посылке жизни и религии, тогда вера всверхъестественное будет, в конце концов, «ересью».

Пример, возможно, внесет большую ясность. Недавно яприсутствовал на сеансе, где профессиональный медиум нарисовал около двадцатикартин за два часа. Эти картины он подписал именами различных покойныхзнаменитых художников — Пикассо, Моне, Тулуз-Лотрек, Матисс, Рем­брандт и т.д.И, в самом деле, каждая картина была выдержана в стиле художника, чье имя былона ней «подписано». Медиум утверждал, что дух покойного художникауправлял им во время написания картин и что без такого воздействия он бы и незнал, как подступиться к холсту.

Несколько дней спустя маленькая девочка лет четырехиспортила одну из этих картин, на которой стояла «подпись» Моне.Члены общины были в шоке. Но я предположил, что такая последовательностьсобытий доказывала реальность приведений. Очевидно, Моне, находясь где-то вкраю мертвых, узнал об этом чудовищном перевоплощении и, разъяренный, вернулсяна землю, воплотился в маленькую девочку и направил ее руку, чтобы онаиспортила картину. Я указал, что штрихи, сделанные девочкой на картине, и естьподлинный Моне и принесут на аукционе несколько тысяч долларов. Или всю картинуможно назвать подлинным Моне? Любая гипотеза по правдоподобию (или неправдоподобию)равна другой. Введение сверхъестественного в схему объяснения разрушает всюверу и все неверие, оставляя только состояние ума, которое мы определяем,покрутив пальцем у виска. Но это состояние некоторые находят приятным.

Большое количество разнообразных предрассудков осверхъестественном зависит от довольно небольшого числа неверных представлений.Так, я считаю, что получение информации организмами или машинами всегдапроисходит материальным путем и через вполне определенные органы.

Это исключает такие варианты экстрасенсорного восприятия,как телепатию, восприятие на расстоянии, второе зрение и т.д. Это такжеисключает предрассудок, называемый «наследование приобретенных черт».Но» конечно, не исключается возможность у людей, животных или машин иметьтакие органы чувств, о которых мы просто еще не знаем. Однако при обсуждении сдрузьями проблемы сверхъес­тественного я вижу, что любое простое объяснениетого, в чем они убеждены, их не устраивает.

Другие виды предрассудков построены на противоречиях,подобных понятию коммуникации без каналов связи, таким, как вера в вещи илилюдей без материального облика, но тем не менее взаимодействующих сматериальным миром. Так, есть люди, описывающие «опыт вне тела»,когда нематериальное что-то (что-то, что не является чем-то) оставляет тело вбуквальном смысле, чтобы получить ощущение и опыт во время такого путешествия(хотя и не имеет при этом органов чувств), и возвращается назад в тело, снабжаяхозяина тела информацией о путешествии. Я рассматриваю все такие рассказы какгаллюцинации или чистой воды вымысел. Подобным же образом вера в антропоморфныесверхъестественные существа утверждает существование и способность влиять насобытия лиц, не имеющих ни местоположения, ни материального существова­ния.Итак, я не верю ни в духов, ни в богов, ни в дьяволов, фей, гномов, нимф, духовлеса, привидения, домовых или в Деда Мороза. (Но вера в то, что Деда Морозанет, возможно, является началом религии.)

Некоторые понятия в области сверхъестественного, казалосьбы, базируются на материалистической науке, но на самом деле это не так: у нихнет тех качеств и свойств, относящихся к материальному миру. Из всех примеров сфи­зическими величинами, наделенными мыслительной магией, «энергия» -самое вредное. Это когда-то четко определенное понятие из количественной физикис действительными размерами превратилось в беседах и мышлении моихдрузей-антиматериалистов в пояснительный принцип.

Мою позицию и причину, по которой так много людейпредпочитают мыслить по-другому, можно объяснить исследованием отношений междурелигией и волшебством. Я считаю,что все заклинания, заговоры, медитации, магические формулы, чары и т.д.действительно срабатывают — но действуя при этом на медиума (как и»психическая энергия»). А на любых других людей это не действует.

Но, когда человек (посторонний) хотя бы частично знает опроисходящем и о направленности происходящего на себя, я уверен, что все этимагические процедуры могут быть очень эффективными: они могут убить иливылечить, принести вред или пользу.

Я не верю, что подобные магические процедуры имеютсоответствующий эффект на неодушевленные предметы.

В общем, волшебные процедуры имеют кажущееся формальноесходство и с наукой, и с религией. Волшебство может быть выродившейся формой(«прикладной») любой из этих двух. Присмотритесь к таким ритуалам,как танец дождя, или к тотемным ритуалам, относящимся к связям человека сживотными. В этих видах ритуалов человек вызывает духов, или подражает, илистремится управлять погодой или экологией диких животных. Но я считаю, что эточисто религиозные церемонии на примитивной стадии. Это ритуальные утвержденияединства, включающие всех участников в единое целое с метеорологическим цикломили с экологией тотемных животных. Это — религия. Но путь, ведущий от религии кволшебству, всегда таит в себе соблазн. От утверждения единства с туманновиднеющимся целым шаман обращается к более привлекательной позиции. Онрассматривает свой ритуал как часть целенаправленного волшебства, вызывающегодождь, или увеличивающего плодородие тотемного животного, или достигающегокакой-либо другой цели. Критерий, отличающий волшебство от религии, и естьцель, зачастую направленная вовне.

Цель, направленная вовнутрь, желание изменить себя — этосовершенно другое дело, но есть и промежуточные случаи. Если охотник исполняетритуальную имитацию животного, чтобы заставить последнее попасться в сети, это,конечно, волшебство, но если целью имитации животного является улучшение своегоумения поставить себя на место другого и улучшение понимания животного, егодействия могут быть отнесены к религиозным. Мой взгляд на волшебство противо­положенортодоксальному направлению в антропологии, сохраняющемуся со дней сэра ДжеймсаФрэзера. Вера в то, что религия есть эволюционное развитие волшебства, — ортодок­сальна.Волшебство рассматривается как более примитивное явление. Я же, напротив,рассматриваю волшебство как про­дукт упадка религии; религия в целом, по моемумнению, это более раннее явление. Я не симпатизирую этому ухудшению, будь это вобщественной жизни или воспитании и обучении детей.

Сегодня становится модным собирать повествования опредыдущих воплощениях, о путешествиях в какую-то землю мертвых, осуществовании в подобном месте и т.д. Конечно, остается справедливым, чтомногое последствия моих действий останутся и после «моей» смерти. Моикниги будут продолжать читать, но не в это верят мои друзья. Как я вижу этупроб­лему, после смерти организация живого существа сводится к очень простымформам.

Другая форма предрассудков, разъясняемая астрологией итеорией синхронности Юнга, основывается на факте, что чело­веческое мнениеочень сильно настроено против вероятности совпадений. Людей обычно удивляютслучайности и совпаде­ния, которые невероятными назвать нельзя. Некоторые совпа­денияотвечают сокровенным желаниям тех, кто хочет найти в них основу длясверхъестественного.

Если происходящее совпадает с нашими желаниями, на­шимистрахами — тогда мы уверены, что это не простое совпа­дение. Или»удача» была на нашей стороне, или нет. Или, возможно, наши опасенияпослужили причиной происшедше­го. Люди с трудом проводят различие междуизменениями в себе и изменениями в окружающем мире.

Интересно, что один предрассудок может вести к другому. Кпримеру, Артур Кестлер, начавший с марксизма, отверг эту метафизическую веру иперешел к вере в теорию синхроннос­ти. Спуск в ад легок. Затем Кестлер перешелк утверждению наследуемости приобретенных признаков. Верить в это — означаетверить в передачу информации без рецептора.

Интересно отметить, что вера в различные предрассудки быстропереходит в желание прибегнуть к трюкам для укрепления этой веры. [И на самомделе, этнография шаманизма полна примеров, в которых шаман, искренне веря всвою волшебную силу, все-таки полагается на ловкость рук, чтобы помочь сверхъестественному.]

Отказ от традиционных способов мышления и управления оченьотличается от критики антикультуры. Я могу составить список того, с чем я несогласен в антикультуре. Но мои возражения против традиционной системы выглядятпо-другому: я не могу составить список того, с чем я не согласен, так как моивозражения направлены против способа, которым такие разумные компонентыкультуры, как деньги, математика, эксперименты, связаны вместе.

Я считаю, что более значительными, чем все видыпредрассудков, связанных со сверхъестественным, являются два основныхверования, тесно друг с другом связанные, причем оба они являются не толькоустаревшими, но и опасными. Интересно, что их разделяют как современныеспециалисты в области сверхъестественного, так и механицис­ты. Суеверия ипредрассудки, модные теперь даже среди бихевиористов и физиков, возникают изсочетания этих двух вер. Странно, что оба верования связаны с гигантом философ­скоймысли — Рене Декартом.

Первым верованием является идея, лежащая в основе большогодиапазона современных предрассудков, а именно, что в нашем мире существуют дваразличных пояснительных принципа: «разум» и «материя». Каки всегда происходит в случае с дихотомией, этот знаменитый картезианскийдуализм породил целую серию, не менее чудовищную, чем сам:

разум/тело, интеллект/аффект, желание/соблазн и т.д. В XVIIвеке трудно было придумать какое-либо не сверхъестественное объяснениемыслительных процессов и в то же время было уже очевидно, что физическоеобъяснение астрономии должно было пользоваться огромным успехом. И поэтому былосовершенно естественным уступить дорогу вечной как мир вере всверхъестественное, чтобы избавиться от проблемы «разума».

Завершив это, учение могло продолжать свои»объективные» исследования, не обращая внимания или совершенноотрицая тот факт, что наши органы чувств, весь наш набор подходов к изучению»материи» очень далеки от «объективности».

Другой вклад Декарта, также носящий его имя, преподаваемыйкаждому ребенку, — это так называемые картезианские координаты, представляющиедве или более взаимодействующие переменные или путь переменной во времени. Всяаналитическая геометрия возникла из этой идеи.

Я не хочу заниматься придирками, но убежден, что совершенноне случайно один и тот же человек, который изобрел координаты, одно из самыхматериалистических научных творений, также отдал дань дуалистическомупредрассудку утверждением раскола между разумом и материей.

Обе идеи тесно связаны. И отношение между ними особенно ясновидно, когда мы думаем о дуализме разум/материя как об изобретении для удаленияодной половины от другой, которую объяснить намного легче. Буду­чи отделенными,мыслительные явления можно было игнорировать. В результате та половина, котораяосталась, могла быть объяснена исключительно материалистически, другая жеполностью отнесена к области сверхъестест­венного. Рваные края остались у обеихчастей, и материалистическая наука скрыла эту рану, разработав собственную сетьпредрассудков. Материалистическим суеве­рием является вера (не всегда излагаемая)в то, что коли­чество (чисто материальное понятие) может определить форму. Сдругой стороны, противники материализма возводят в принцип власть разума надматерией. Оба утверждения яв­ляются чушью. Первое из них является основнойпосылкой современной экономики и, следовательно, одним из факторов,определяющих международный хаос и экологические бедствия.

С другой стороны, популярное клише «власть разума надматерией» содержит три связанных понятия: «власть»,»разум» и «материя». Первое из этих понятий взято из мираинженеров и физиков. Оно принадлежит к тому же миру, что и понятия энергии иматерии. Поэтому вполне логично будет говорить, скажем, о власти магнита надкуском железа. Все три — магнит, железо и власть — принадлежат одному уровнюобщения. Все три могут встретиться в одном и том же утверждении. Но разум современ раздела мира Декартом на две части не принадлежит этой сфере. Поэтому,чтобы придать физическую власть разуму, мы должны дать ему материалистическоесуществование. И, наоборот, мы могли бы придать свойства разума материи иговорить о «подчинении материи разуму». Так или иначе, но эти двапонятия надо заставить встретиться в одном концептуальном мире. Фраза»власть разума над материей» не служит мостиком между разумом иматерией. Она только взывает к чуду, чтобы свести их вместе. И, конечно, кактолько мы допустим основное противоречие в систему объяснений, все становитсявозмож­ным. Если х одновременно равен и не равен у, тогда все х одно­временноравны и не равны всем у и друг другу. И все критерии невероятного утеряны.

В любом случае сочетание двух идей, возникших у Декарта,превратилось в выдвижение на первый план количества в научном объяснении,которое отвлекало мысль людей от проблем контраста, формы и способапроисходящего, а также целого, отличного от своих частей. Мир картезианскихкоординат основывается на постоянно изменяющихся коли­чественныххарактеристиках, и в то время, как такие концеп­ции занимают свое место вописании мыслительного процесса, упор на количественные характеристикиотвлекает человечес­кую мысль от понимание, что контраст, соотношение и формаявляются основой мыслительной деятельности. Пифагор и Платон знали, что схемадействия является основой для разума и способности формировать идеи. Но этамудрость была утеряна в тумане якобы не подлежащей описанию тайны под названием»разум». Этого хватило, чтобы положить конец систематическомуисследованию. К середине XIX века любая* ссылка на разум в биологических кругахрассматривалась как обскурантизм или ересь. Именно последователи учения Ламарка(Батлер и сам Ламарк) пронесли традицию объяснения через разум сквозь весьпериод количественного материализма. Я не принимаю их основного тезиса онаследственности, но им следует отдать должное за то, что они сохраняли и поддерживаливажную философскую традицию.

Уже к XIX веку философы в области биологии (так же, как иинженеры, и торговцы) ушли с головой в глупость количественной науки. Затем в1859 году, с публикацией работы Дарвина «О происхождении видов», ониполучили теорию биологической эволюции, которая точно соответствовала философиииндустриальной революции. Она заняла место поверх картезианского разделениямежду разумом и материей, хорошо вписываясь в светскую философию мышле­ния,развивавшуюся со времен Реформации. Исследования умственных процессов былитогда напрочь искажены в био­логических кругах, на них было наложено табу.

Кроме координат и дуализма «разум/материя» Декартполучил еще большую известность, благодаря своему знаменитому высказыванию:»Мыслю, следовательно, существую». Мы можем сегодня только гадать,приведет ли дихотомия между разумом и материей к атрофии мышления о мысли.

Я рассматриваю традиционные взгляды на разум, материю,мышление, материализм, естественное и сверхъестественное как полностью неприемлемые.Я отвергаю современный материализм с такой же силой убеждения, как и кокетствосо сверхъестественным. Однако дилемма между материализмом и сверхъестественнымстановится менее убедительной, как только вы поймете, что ни одна из этих двухмоделей не является эпистемологически действительной.

Прежде, чем вы перепрыгните со сковородки материализма вогонь сверхъестественного, неплохо было бы рассмотреть «вещество», изкоторого изготовлена «материальная наука». Это вещество, конечно, нематериально, и нет особых причин называть его сверхъестественным. Заотсутствием более подходящего термина разрешите мне называть его»умственным».

Позвольте мне заявить категорически (а что такое кате­гория?),что не существует такой вещи, как, например, хлор. Хлор — это название класса,но не существует такой вещи, как класс. Конечно, в определенном смыслесправедливо, что, соединяя хлор с натрием, мы получим определенную реакцию, и врезультате образуется обычная соль. Но мы не рассмат­риваем справедливостьутверждения. Мы касаемся вопроса, является ли утверждение химией — является лиутверждение материальным. Существуют ли в природе такие вещи, как классы! Яговорю — нет, пока мы не соприкоснемся с миром живых существ. Но в лице живыхсуществ в Креатуре Юнга и гностиков действительно есть классы. Поскольку живыесущества включают в себя коммуникативную связь, поскольку они являются»организованными», они должны содержать что-то в виде сигнала, тоесть события, путешествующие от одного живого объекта к другому или внутриживого объекта. А в мире коммуникативной связи обязательно должны бытькатегории, классы и другие подобные устройства. Но эти устройства несоответствуют физическим причинам, которыми материалисты объясняют события. Вдобиологической Вселенной нет ни сигналов, ни классов.

Материализм — это набор описательных предложений,относящихся ко всему миру, в котором нет описательных предложений. Его словарьи синтаксис, его эпистемология подходят только для описания такого мира. Мы неможем даже использовать его язык для списания нашей деятельности в описании.

Следует задать вопрос, что же тоща такое «описательноепредложение»? Чтобы ответить на него, было бы резонным вернуться в научнуюлабораторию и посмотреть на то, что делает ученый с целью разработки описательныхпредло­жений. Его деятельность не слишком сложна: он разрабаты­вает илипокупает инструмент, который и будет стыком между разумом и предположительноматериальным миром. Этот инструмент является аналогом органа чувств, егопродолже­нием. Поэтому мы можем ожидать, что природа мыслитель­ного процесса,природа восприятия будет заложена в используемом инструменте. Так происходит ис микроскопом. Менее очевидно это в случае с весами. Если мы спросим ученого,он ответит нам, что весы — это устройство для измерения веса. Но здесь, яполагаю, и кроется его первая ошибка. Обыкновенные весы с опорной призмойпосередине коромысла и чашками на каждом конце — это не устройство дляопределения веса. Это устройство для сравнения весов — а это совершенно другоедело. Весы с коромыслом станут устройством для измерения веса только тогда,когда один из сравниваемых предметов имеет уже известный (или определенный)вес. Другими словами, не весы, а дополнение к весам позволяет ученому говоритьоб измерении веса.

Когда ученый делает такое дополнение, он очень далеко уходитот природы весов. Он изменяет основную эпистемологию своего инструмента. Весысами по себе не являются устройством для измерения веса, это устройство длясравнения сил, приложенных весом через систему рычагов. Коромысло — это рычаг,и если грузы в чашках равны, то становится возможным утверждать, что междугрузами в чашках нет разницы. Более точным переводом того, что говорят весы,будет: «Отношение между грузами в чашках есть единица». Я хочусказать, что весы — это, в основном, устройство для измерения отношений, чтотолько вторичной их задачей яв­ляется определение разницы, а это оченьразличные понятия. Вся наша эпистемология приобретет другую форму, если мыбудем искать разницу в весовых отношениях.

На языке прикладной математики разность между двумя грузамиизмеряется в весовых категориях (унциях или граммах). Это ближе к материализму,чем отношение между двумя грузами, измеряющееся без применения весовыхкатегорий.

В этом смысле обычные химические весы в лаборатории,функционирующие между человеком и неизвестным количеством»материала», содержат внутри себя парадокс границы между умственным ифизическим. С одной стороны, это орган чувств, реагирующий на нематериальныепонятия отношения и контраста, с другой стороны, они используются ученым, чтобытот мог понять что-то, близкое материальному, а именно: количество с реальнымиразмерами. В итоге весы относятся к правде так, как ученый относится к истинепсихологического процесса. Это устройство для создания науки, игнорирующейподлинную природу органов чувств любого организма, включая и ученого.

Одной из целей этой книги является разрушение наиболеесмехотворных и опасных заблуждений в эпистемологии, которые сегодня частовстречаются. Я считаю, что когда мы расчистим площадку от чуши, мы сможемвзглянуть на многое, сегодня такое же неясное и запутанное, как»разум», и поэтому остающееся за пределами науки.

Серьезному рассмотрению в этом случае сможет бытьподвергнута и эстетика. Прекрасное и уродливое, буквальное и метафорическое,разумное и безумное, юмористическое и серьезное… все это (и даже любовь иненависть) является предметами, которые сегодня наука избегает. Но черезнесколько лет, когда разрыв между проблемами разума и проблемами материипрекратит быть главным определителем того, о чем невозможно думать, они станутдоступными для формального осмысления. В настоящее время большинство этих вещейпросто недоступны, и ученые, вполне понятно, отступают перед ними даже вантропологии и психиатрии. Мои коллеги и я все еще не можем подступиться ктаким деликатным вопросам. Мы перегружены такими заблуждения­ми, о которых яуже упомянул, и, подобно ангелам, боимся ступить в такие области, но такоеположение сохраняться вечно не будет.

По мере написания этой книги я ощущаю себя между Сциллойтрадиционного материализма с его количественным мышлением, прикладной наукой и»управляемыми» экспери­ментами, с одной стороны, и Харибдойромантического супер­натурализма, с другой.

В мою задачу входит исследование того, существует липодходящее разумное место для религии где-то между этими двумя кошмарамиглупости. Возможно ли найти в знании и искусстве основу для поддержкиутверждения священного, если для религии перестанут быть необходимы тупость илицемерие?

Предложит ли такая религия новый вид единства? И сможет лиона породить новую и столь необходимую смиренность?

VI. Металог: зачем нужны безвредныелекарства для успокоения больного? (МКБ).
Дочь: Почему вдруг успокаивающее? Почему, когда ты жалуешьсяна механистические взгляды человечес­ких существ, ты говоришь об успокаивающем,чтобы подчеркнуть их несовершенство? Успокаивающее — это только симуляциялекарства (не так ли?), которое ты даешь пациентам, и, возможно, их можно будеттем самым обмануть, чтобы они почувствовали себя лучше? Это только показывает,насколько доверчивы люди.

Отец: Никоим образом. Эффективность успокаивающих яв­ляетсядоказательством того, что человеческая жизнь, лечение и страдание принадлежат кмиру мыслительного процесса. Где различия — идея, информация, даже ихотсутствие — могут выступать в качестве причин.

Недавно у меня была возможность поговорить с группой врачей,собранных губернатором. Во время беседы я изложил им новую версию загадки изпсалма: «Кто такой человек, чтобы знать болезнь и лечить ее?» идалее: «Что такое болезнь, чтобы человек мог узнать ее и вылечить?»

Видишь ли, физиологическая медицина похожа набихевиористскую психологию и эволюцию по Дарвину. Все эти ребята обучалисьисключению разума в качестве объясняющего принципа, а профессиональное обучениесклоняет врачей к материализму. В результате они не считают нужным говоритьпациенту, что предписывают ему сахарную пилюлю. Только материальные причиныявляются «реальными».

Но глупые пациенты действительно верят в свой разум, ипоэтому в 30 процентах случаев успокаи­вающее действует. Доктор же считаетуспокаиваю­щее ложью. Поэтому не говорите пациентам, что это — успокаивающеесредство, потому что, если вы это сделаете, их разум подскажет, чтоуспокаивающее не подействует, и т.д.

Но самое интересное то, что самые известные методикиисцеления, разработанные в последнее время вне рамок традиционной медицины,побуждают пациента изобретать свое собственное ин­дивидуальное успокаивающее.Это успокаивающее не может быть в этом случае ложью!

Дочь: Давай рассмотрим это с другой стороны. Есть личто-либо, что делают врачи, что не является успокаивающим?

Отец: Ну, видишь ли, во время моей последней встречи страдиционной медициной я лишился одного ребра — фактически двух, так как первоеони у меня отняли несколько лет назад, — тебе следовало бы увидеть удивлениемоего хирурга, когда я сказал ему, что у меня уже нет одного ребра. Врачидействительно режут и дают химические вещества, имеющие предсказуемые иличастично предсказуемые матери­альные последствия. Но остается проблемой, какэти цепочки причин и следствий вписываются и взаимо­действуют с намного болеесложными цепочками Креатуры.

Я пришел к выводу, что единственным способом придать смыслмоей госпитализации было рассматривать ее как одно огромное успокаивающеесредство. Хирурги определили у меня неоперабельный рак, но это только частьистории, так как, хотя «ничего нельзя было сделать», все же произошломногое, и восемнадцать месяцев спустя я был здоров. Боюсь, что я был оченьзаметным пациентом — не совсем обычным. Я разработал удовлетворитель­ную диету:очень хороший портвейн и стилтонский сыр, яйца всмятку и авокадо, фрукты — япомню чудесные манго. И все это дополнялось обычным больничным меню. Когда тыбезнадежен, никто не ограничивает питания.

И кроме того, я был занят проведением неофи­циальныхсеминаров в постели для медицинского персонала. По каким темам — я уже непомню, что-то вроде компота о жизни и смерти, антропологии и кибернетике и т.д.

Я пользовался успехом. Но было и другое: я начал ходить восне, чего никогда раньше не делал. Но через четыре дня после операции в двачаса ночи я встал с постели и пошел, весь в трубках… нет, это нерекомендовалось.

Дочь: Я помню — все были очень расстроены.

Отец: Это позволило мне наладить контакт с Клео — оченькрупной черной медсестрой, дежурившей по ночам. Я помню ее полный сочувствияюмор. А потом была еще девушка из Австрии, принятая в филиппинскуюпсихологическую школу хирургии. Она обнюхивала меня, похлопывала, выслушивала иоднажды сказа­ла: «Ну, Грегори, у тебя с грудной клеткой все в по­рядке».На что я ответил: «Но только три дня назад они копались во мне с ножами ивидели рак». «Знаю, — ответила она. — Но они видели умирающий рак.Они просто опоздали.» И улыбнулась.

Итак, Кэп, была ли эта улыбка частью моего лечения?

Дочь: Хорошо, но если улыбка могла быть частью твоеголечения, то слух о неоперабельном раке мог тебя убить.

Отец: Да, хотя мог иметь и противоположный эффект. Одной изпроблем, касающихся людей, является то, что если мы рассматриваем мужчин иженщин как бревна, они и будут напоминать нам эти бревна. Если мы думаем о нихкак о негодяях, они и будут приближаться к этому образу — даже президенты несмогут этого избежать. Если мы думаем о них как о художниках… и т.д.

Дочь: Думать о них как о художниках… Я хочу попробовать.

Отец: Только осторожно. Привычки мышления становятся, какговорится, «жестко запрограммированными».

Дочь: И тогда что?

Отец: Тогда переделать уже сделанное будет очень нелегко изаймет много времени. Если мы научим людей быть мерзавцами, мы не сможем сразуже устанавливать систему, подходящую для святых, так как мерзавцы воспользуютсяизменениями.

Дочь: Верно. Как получилось со мной, когда я пыталась честновести себя с профессорами колледжа, когда некоторые из них уже испытали вкуснечестности.

Отец: Во всех человеческих делах бывает пробел, задержка,запаздывание. И наши ошибки дольше исправлять, чем совершать.

Дочь: И все это ты сказал врачам. Как они, должно быть,полюбили тебя за это!

Отец: Видишь ли, сегодня большинство представителей подобныхгрупп действительно учатся, в том числе учатся видеть человека вкибернетических терминах: каксаморегулирующуюся систему, реагирующую на различия и т.д. Но все же теньсомнения у меня остается: в конце концов, они принадлежат САНГЕ.

Дочь: А это что такое?

Отец: Санга — так буддисты называют духовенство. Любаяинформация претерпевает изменения, когда включа­ется в истеблишмент.

Дочь: Я знаю. Ты предпочел бы, чтобы они приняли участие вразвитии и разработке новых религиозных взглядов по мере изменения их воззренийна отношения в системе «тело-разум» — но тебе становится неприятно,когда ты видишь, как эти взгляды становятся частью системы.

Отец: Мы не должны забывать об изменчивости привя­занности.Привязанности к изменяющимся убежде­ниям.

Дочь: А постарайся найти способ сочетания постоянства сплюрализмом — по крайней мере, мне кажется, что именно плюрализм ты имел ввиду,когда говорил о верах в Эзалене, с большинством из которых ты не согласен. Ноони спасают вид от исчезновения. Кроме того, тебе следует более осторожноизлагать свои взгляды на ересь, если ты не хочешь, чтобы тебя неправильнопоняли, так как люди могут вспомнить об инквизиции.

Отец: Вопросы постоянства и последовательности заклю­чаютсяв том, насколько вещи вписываются друг в друга, а не в смысле их одинаковости.Наши воззрения на лекарство и пациента должны совпасть с собственным опытомпациента. Определенная сте­пень постоянства и последовательности необходима дляинтеграции, но единообразие — это одна из таких вещей, которые на определенномуровне становятся ядовитыми.

Дочь: И, все-таки, папа, должно быть, очень трудно найтивыход из многочисленных глупостей.

Отец: Да, конечно. Но игра стоит свеч.

VII.Пусть левая рука твоя не знает… (ГБ).
Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая [От Матфея, 6:3].

В процессах, называемых нами восприятием, познанием,действием, следует соблюдать определенный декорум, когда же эти туманныеправила не соблюдаются, правильность наших мыслительных процессов находится подугрозой. Прежде всего эти правила касаются сохранения линий раздела священногоот мирского, эстетического от возбуждающего низменные страсти, преднамеренногоот бессознательного, мышления от чувства.

Я не знаю, поддержит ли абстрактная философия необходимостьэтих линий раздела, но уверен в том, что такое деление является обычным длячеловеческих эпистемологий и что оно является компонентом естественной историичеловеческих знаний и действий. Подобные линии можно с уверенностью найти вовсех человеческих культурах, хотя, конечно, каждая культура обладает своимиуникальными способами решения возникающих в результате парадоксов. Я ввожу факттакого разделения как свидетельство того, что область Эпистемологий -умственного объяснения — является упорядоченной, реальной и должна бытьисследована.

В настоящей главе я проиллюстрирую с помощью ряда рассказов,что случается, когда эти линии нарушаются или перед ними встает такая угроза.

В 1960 году я выступал в качестве подопытной морской свинкидля психолога Джо Адамса, изучавшего психоделические явления. Он дал мне 100граммов ЛСД, и, когда наркотик начал действовать, я, в свою очередь, началрассказывать ему, чего я добивался от этого опыта — что я хотел глубокогопроникновения в суть эстетической организации поведения. Джо сказал:»Погоди! Погоди, пока я запущу свой магнито­фон». Когда он, наконец,включил его, он попросил меня повторить сказанное.

Любой, имевший опыт употребления ЛСД, знает, что при этомпоток идей таков, что «повторить» что-либо просто невозможно. Ясделал все, что от меня зависело, но неуклюжесть Джо ввела в наши отношенияэлемент борьбы, противостояния. Довольно интересно, что при этом роли нашипоменялись, так что позднее он стал ругать меня за то, что я слишком многодумал вместо того, чтобы давать спонтанные ответы. В ответ на это я защищалинтеллектуальную позицию.

В какой-то момент он сказал: «Грегори, ты слишком многодумаешь».

«Думать — это моя работа», — ответил я. Чуть позжеон вышел и принес из сада бутон розы. Прекрасный и свежий. Он дал его мне,говоря при этом: «Хватит думать. Посмотри лучше на это».

Я взял бутон и посмотрел на него. Бутон был сложен ипрекрасен. Поэтому, уравнивая процесс эволюции с процессом мышления, я сказал:»Вот, Джо, подумай, сколько же мысли вошло в этот бутон!»

Очевидно, здесь есть проблема: не просто избежать мысли ииспользования интеллекта, так как он иногда вреден для спонтанности чувства, новыяснить, какие же виды мысли вредны для спонтанности и какие виды мыслиявляются тем самым веществом, из которого и получается спонтанность.

Позднее, во время той же самой встречи с использованием ЛСД,я заметил: «Все это хорошо, но очень уж банально». Джо спросил:»Что ты имеешь в виду?»

Я наблюдал бесчисленные формы и цвета, сталкиваю­щиеся другс другом, разрушающиеся и преобразующиеся, и я сказал: «Да, это банально.Это похоже на узоры, образующиеся при битье стекол. Я вижу только трещины наплоскости, но не саму суть, не сам материал. Просперо был не прав, когдасказал: «Мы — это такой материал, из которого получаются мечты». Емуследовало сказать так: «Мечты — это кусочки материала, из которого мысделаны». А что это за материал, Джо, это уже совершенно другойвопрос».

Даже хотя мы можем обсуждать идеи, которые мы»имеем», и то, что мы воспринимаем благодаря органам чувств, даже привсем этом — главный вопрос, вопрос о природе оболочки, в которой содержитсявесь этот опыт, яв­ляется совершенно другим и более глубоким вопросом, которыйкасается дел, являющихся частью религии.

Эти рассказы вызывают два вида вопросов: какова природасплошной массы, или маточной породы, из которой или в которой производятсяидеи? И какие виды идей ведут к замешательству в функционировании этой маточнойпороды, приводящему к расстройству творческой способности?

В 1974 году я был приглашен по телефону чиновниками изканцелярии губернатора Брауна произнести речь на званом завтраке.

Я несколько колебался и указывал на то, что я в сущностивсего-навсего некрещеный антрополог. Действительно ли это то, что нужно длязавтрака с молитвой у губернатора? Да, именно этого он и хотел. Итак, ясогласился произнести речь.

Речь должна была состояться в январе. У меня было полновремени — почти пять месяцев. Но очень скоро я получил толстый конверт изканцелярии судьи Макбрайда, главного федерального судьи Сакраменто. Он долженбыл быть церемониймейстером на этом завтраке и был очень озабочен. Он писал,что это очень торжественная религиозная традиция, и указывал на то, что мнеследовало с уважением отнестись к традициям, он даже прислал мне в помощьобразцы речей, которые были произнесены другими людьми на подобных завтраках.

Поэтому я написал мою речь. Судья проинструктировал меня олимите времени — 18,5 минут, вот я и написал речь — то, что я делал крайнередко, — и отослал экземпляр, чтобы несколько его успокоить.

Вот, что я написал и позднее зачитал перед собравшимися:

Я — антрополог. И задача антрополога приводит его в разные,иногда странные и чужие места, то есть в места, чужие для него, но не для тех,кто чувствует свою к ним принадлежность. И вот я здесь, на завтраке угубернатора — месте для меня несколько чужом, но для многих из вас родном и гдевы чувствуете себя естественно. Я нахожусь здесь, чтобы связать это чужое местос другими чужими местами в мире, где люди собираются, возможно, с цельюмолитвы, возможно, — празднования, а возможно, просто с целью подтвердить, чтов мире есть что-то большее, чем деньги, и карманные ножи, и автомобили.

Одной из вещей, которые дети усваивают о молитве, яв­ляетсято, что люди не молятся о карманных ножах. Некоторые усваивают это, некоторые -нет.

Если мы собираемся говорить о таких вещах, как молитва ирелигия, нам нужен будет пример, образец, о котором можно говорить. Трудностьзаключается в том, что слова «религия, молитва» и им подобныеупотребляются в разном смысле, в разное время, в разных частях мира. И япопрошу вас хотя бы на время произнесения этой речи о согласии; вы поймете, очем я говорю, на следующем примере.

Известный антрополог Сол Такс работал с группой американскихиндейцев близ Айова-сити около двадцати лет тому назад. Его пригласили нанациональный съезд американской церкви коренных американцев, который должен былсостояться вблизи Айова-сити. У этой церкви священным символом являетсяпсиходелический нераспустившийся бутон кактуса, который помогает определитьрелигиозное состояние. Эта церковь подвергалась нападкам за использование того,что могло быть названо наркотиком, и Солу Таксу показалось, что он поможет этимлюдям, если сделает фильм о съезде и его очень впечатляющих ритуалах. Такойфильм мог бы послужить свидетельством, что это богослужение являетсярелигиозным и, следовательно, имеет право на свободу, которой по конституцииобладает религия в этой стране. Он срочно отправился в Чикаго, достал машину скиноустановкой, техникой, запас пленки и кинокамеры. Он велел своим людям ждатьего в Айова-сити, пока он не закончит переговоры с индейцами о получении от нихразрешения на съемку. В дискуссии, прошедшей между индейцами и Солом, емупостепенно стало ясно, что они не могли представить себя перед камерой во времяочень личного дела, каковым является молитва. По мере того, как один за другиминдейцы высказывали свои за и против, напряжение нарастало. Обсуждался вопрос:можно ли осквернить один ритуал, чтобы спасти церковь, и никто не пыталсяизбежать этого вопроса. Ни один человек не оспаривал факта, что церковьнаходится в серьезной опасности… Казалось, они приняли дилемму как таковую,как будто исполняли роли из греческой трагедии. Сол Такс, сидя вместе спрезидентом церкви перед собравшимися, слушал выступавших, совершенно имиочарованный. И постепенно к нему приходило понимание того факта, что своюцелостность они ставили выше самого существования. Хотя в комнате собралисьсамые политически развитые члены церкви, они не могли пожертвовать долгожданнойсвященной ночью молитвы. Когда все высказались, встал президент и сказал, что унего нет возражений против съемки фильма, но сам он просит осво­бодить его отучастия в них. Конечно, это положило конец любой возможности съемок, смыслсобрания был ясен.

Любопытным парадоксом в этом рассказе является то, чтоподлинно религиозная сущность священного символа была доказана отказомруководителей пойти на прагматический компромисс узаконивания своей церквипутем, чуждым для истинно верующих.

Этот пример, тем не менее, не дает определения слову»религия». Он только указывает на преграду, необходимую длясохранения религии от такого изменения, которое превратило бы ее в мирскую,светскую, а впоследствии и в развлечение.

Итак, вот что я сказал собравшимся политикам и чинов­никамза молитвенным завтраком. А в заключение я сказал, что был бы намного болеесчастлив в отношении мира, в котором живу, в отношении того, как цивилизациясобирается относиться к этому миру (учитывая и эксплуатацию, и загрязнениеокружающей среды), если бы был действительно уверен, что мои руководителиобладали тем, что буддисты называют озарением, приходящим на основеисполненного опыта, в том числе и знания естественной истории.

В положенное время мы встретились за завтраком в огромномвыставочном зале — 1300 человек за сотнями маленьких столиков, на которых былифрукты и сыр. Я помню, что было много комментариев по поводу этой скромной, ноздоровой трапезы. Было много представителей прессы — около двадцати человек с фотоаппаратами и несколько скинокамерами, причем один нес камеру и осветительные приборы, а другой шел заним, неся 30-40 фунтов батарей.

Когда мы все выбрали столики, судья Макбрайд поднялся навозвышение, чтобы нас приветствовать. Он указал, что это религиозное,священное, а не мирское мероприятие, и поэтому фотографирования участников небудет. Лица представителей прессы потускнели, и батареи показались оченьтяжелыми. Поэтому, чтобы их утешить, Макбрайд дополнил: «Конечно, я небуду возражать, если будут проведены съемки хора Суфи!»

Позднее они пели не хуже ангелов. Я с семьей и хор прибылипредыдущим вечером, и Браун повел нас на обед в китайский ресторан. Кто-то заобедом упомянул купол храма, и кто-то из участников хора поинтересовалсязвучанием пения под ним. Поэтому в одиннадцать часов вечера мы отправились вхрам, который Браун отпер своим ключом. Хор собрался под куполом и запел. Этобыли прекрасные звуки: песнопения были и суфийскими, и грегорианскими, анекоторые даже светскими времен Елизаветы.

Но рассказ о Соле Таксе и индейцах в Айове был слишкомтяжел, и направить его на Макбрайда было с моей стороны недопустимо.

Я использовал тот же рассказ в 1969 г. в первый деньконференции в Вартенштейне, в Австрии. Я был председателем и собрал околодвадцати мыслителей, биологов и антропологов, а также представителей другихдисциплин, чтобы попытаться обсудить эстетический детерминизм в поведении людейи животных, тот же общий вопрос, который заставил меня испытать действие ЛСД:играют ли эстетические факторы роль в изменении того, чем занимаются животные илюди в своих взаимоотношениях? Это была хорошая группа, но при открытииконференции я рассказал им историю ос Солом Таксом, чтобы установить нормативцелостности и единства.

По этому рассказу индейцы считают глупостью отказ отцелостности, чтобы спасти религию, чьей единственной целостностью являетсякультивирование целостности. Индейцы отказались спасать свою религию на этихусловиях.

Мои ученые запаниковали. Они начали думать, что индейцыбыли, вероятно, безрассудными или фанатичными. Возможно, «святеепапы». И т.д. Они взяли на вооружение общепринятый взгляд на вещи. Итак, япотерпел поражение в то утро, и затем в течение восьми дней мы старалисьвернуться к целостности группы. Но в этом не преуспели.

Существует довольно известный рассказ о человеке, вошедшем вавтобус с большой клеткой в руках, накрытой коричневой бумагой. Он былабсолютно пьян, всем мешал, настаивал на том, чтобы клетка стояла рядом с нимна сиденье. Его спросили: «Что в клетке?». Он ответил:»Мангуста». Его спросили, зачем ему мангуста, и он ответил, чтопьяному человеку всегда нужна мангуста против змей во время белой горячки. Емузаметили на это: «Но ведь змеи-то ненас­тоящие!». И он торжествующимшепотом ответил: «Да, но, ви­дите ли, мангуста тоже ненастоящая».

Является ли это примером для всех религий и дляпсихотерапии? Или все это чушь? И что мы имеем в виду, когда говорим:»Деда Мороза не бывает»?

Если все это чушь, тогда разумный человек просто отправитсядомой и забудет об этом. Он сможет провести вечер, занявшись починкойсантехники дома или заполняя декларацию о доходах. Но таких разумных людейвсегда не хватало, чтобы очистить цивилизацию, убрав из нее весь мифологический»мусор». В каждой мировой культуре есть свои мифические фигуры, и оназаставляет детей смотреть на них и убеждаться, что они не обладают той жереальностью, что горшки, сковородки или даже люди.

В каждой находящейся на ранней стадии развития куль­турекаждый новообращенный должен сначала испытать загадку фигур в масках, а затемсам надеть такую маску и танцевать в ней.

А что касается Хлеба и Вина? Причащающийся ест и пьет их — ивряд ли возможна более наглядная демонстрация того, что Хлеб на самом делехлеб, а Вино — вино, И все же…

Однажды я старался помочь человеку, страдавшему одновременнои алкоголизмом, и психозом. Он происходил из религиозной семьихристиан-фундаменталистов. В этой семье не допускалось упоминание Санта Клауса,так как считалось, что, поверив, а затем разочаровавшись в этой вере, дети могутстать атеистами. Из «Санта Клауса нет» они могут перейти к отрицаниюИеговы.

Относительно настоящей дискуссии разрешите мне предположить,что слова «Иеговы нет» могут означать: «Нет исходного материаларазума, нет сплошной массы, нет структуры в веществе, из которого мысделаны».

Подобные вопросы ставятся в следующем рассказе — рассказе,известном каждому жителю острова Бали. Почему Аджи Дарма, старый народныйгерой, утеряет знание языка животных, если он кому-либо расскажет, что понимаетэтот язык?

Рассказ очень сложен. Каждый фрагмент его сочетается сдругими, выходя на обсуждение поднимаемых мною вопросов. Вот этот рассказ.

Аджи Дарма (буквально «Отец Терпеливый» или»Отец, Долго Страдающий») однажды гулял по лесу и там увидел двухсовокупляющихся змей. Змея мужского пола была обыкновенной гадюкой, а змеяженского — королевской коброй, то есть они нарушали кастовые правила. ПоэтомуАджи Дарма побил их палкой. Змеи уползли в кусты. Кобра отправилась прямо ксвоему отцу, королю всех кобр, и сказала ему: «Этот старик очень плохой.Он пытался изнасиловать меня в лесу».

Король змей сказал: «Неужели?» и послал за АджиДармой. Когда старик предстал перед ним, король обратился к нему: «Что жеслучилось в лесу?», и Аджи рассказал все.

Король сказал: «Да, так я и думал. Ты правильно сделал,что побил их, и за это будешь награжден. С этого времени ты будешь пониматьязык всех животных. Но при одном условии: если ты когда-либо кому-либорасскажешь, что ты понимаешь язык животных, ты потеряешь этот дар».

Итак, Аджи отправился домой, и той же ночью, в постели, лежарядом с женой, он услышал, о чем говорили ящерицы гекконы на соломенной крыше.Гекконы повторяли «Хе-хе», сопровождая эти слова звуками, похожими наподхихикивание людей, когда те рассказывают грязные истории. И на самом делегекконы делились друг с другом грязными историями, а Аджи Дарма благодарясвоему новому знанию мог их слышать и понимать. И он тоже засмеялся.

Жена спросила:

— Аджи, над чем ты смеешься?

— О, … ну … ни над чем, дорогая.

— Но ты смеялся. Ты смеялся над чем-то!

— Нет, дорогая, я просто задумался, но это не так важно.

— Аджи, ты смеялся надо мной. Ты больше меня не лю­бишь.

Но Аджи так и не рассказал ей, над чем смеялся, потому чтоон не хотел утерять бесценный дар.

Его жена волновалась и переживала все больше и больше,заболела и умерла.

Тогда старик почувствовал свою вину и начал терзатьсяугрызениями совести. Он ведь убил свою жену, так как проявил свой эгоизм. Он,видите ли, не хотел терять способность понимать язык животных!

Поэтому он решил организовать обряд самосожжения поиндийскому образцу, но только наоборот. В традиционном обряде вдова бросается вкостер, на котором сжигается тело ее мужа. Он же сам прыгнет в костер, гдебудут сжигать тело его жены.

Итак, был сложен и украшен большой погребальный костер. Пообычаю он был весь в цветах и цветных листьях. Рядом с ним Дарма попросил людейпостроить возвышение с лестницей, чтобы с этого возвышения можно было быпрыгнуть в огонь.

Перед кремацией он забрался на возвышение, чтобы проверить,все ли в порядке и удобно ли будет прыгать в костер. Когда он там находился, онувидел внизу, в траве, козла и беременную козу. Они вели беседу. Козапопросила: «Козлик, достань мне вот тех листочков Они такие красивые! Яхочу их съесть».

На что козел ответил: «Бе-е-е».

Козочка продолжала уговаривать: «Ну, козлик, ну,пожалуйста! Ты меня совсем не любишь. Если бы ты любил меня, ты бы достал этилисточки. Ты меня совсем-совсем не любишь».

На что козел ответил: «Бе-е-е».

Дарма слушал-слушал, и вдруг в голову к нему пришла мысль.Он сказал себе: «Вот! Вот как я должен был ей ответить!», и ондва-три раза потренировался в произнесении этого звука: «Бе-е-е».Затем он отправился домой и с тех пор жил счастливо.

Я выстроил серию из отрывков информации-намеков на то, какимявляется мир — и все эти отрывки в качестве общего звена содержат понятие оботказе от коммуникативной связи при определенных обстоятельствах. Так, АджиДарма не должен никому говорить о том, что понимает язык животных. Индейцы вАйове не должны фотографироваться. Камера не должна быть направлена на ихритуальные действия, чтобы они могли увидеть себя и чтобы мир узнал об этихтаинствах. Я был раздражен, когда Джо прервал мое психоделическое путешествиеиз-за ненастроенного магнитофона, и еще больше раздражен его просьбой повторитьсказанное мной ранее и т.д.

Я не могу даже точно сказать, сколько примеров этого жеявления — избегания коммуникации — содержится в моих рассказах. В конце концов,Аджи должен не только скрывать то, что он понимает язык животных, но и фактналичия вообще тайны, и это ему сделать не удалось.

Мы все больше и больше находим в различных частях мира иразличных эпохах религиозной мысли упоминание о том, что открытия, изобретения,знание как таковое — явля­ются опасными. Со многими примерами мы знакомы:

Прометей был прикован к скале за то, что хотел внести огоньв очаги людей; Адам был наказан за то, что съел запретный плод с деревапознания и т.д. В греческой мифологии очень часто подчеркивается опасностьзнания: виновного разрыва­ют на части. Особенно это относится к знаниям,затрагивающим вопросы противоположного пола, что всегда заканчива­етсяфатально. В качестве примеров можно привести Актеона, случайно подглядевшегопроцедуру купания Артемиды и разорванного ее собаками; Орфея, разорванного начасти нимфами после возвращения из ада, куда он отправился за Эвридикой. Онобернулся на обратном пути, чтобы посмотреть на нее, и потерял ее навсегда.Есть также и Пентей, которого Вакх побудил подглядывать за вакханками в пьесеЭврипида. Бог переодел царя Пентея женщиной, и тот забрался на дерево, чтобыпосмотреть на женское празднество. Они обнаружили его, вырвали с корнем деревои разорвали Пентея на части. Мать его находилась среди тех женщин, и вфинальной сцене пьесы она возвращается с гор, неся голову сына. При этом онакричит об убитом «льве». Ее отец проводит акт психотерапии: «Закого ты вышла замуж?» Она отвечает. «Какой сын родился?» Опятьотвечает. Наконец отец указывает на голову Пентея: «Кто это?», итогда царица внезапно узнает голову сына.

Мифическим наказанием за половые извращения, состоящие встремлении к созерцанию эротических сцен, яв­ляется смерть путем разрыва начасти.

Смеясь, мы говорим детям: «Любопытной Варваре носоторвали», но для греков смеха в этом не было.

Я считаю, что это очень важный и значительный вопрос и чтоотказ от коммуникативной связи необходим, если мы хотим сохранить и поддержать»святое» или «священное». Коммуникация нежелательна неиз-за страха, а потому, что она определенным образом изменяет суть идеи, ееприроду.

Есть, конечно, монашеские ордена, чьи члены находятся подзапретом употребления словесной коммуникации. (Но почему особенно словесной?)Есть так называемые ордена молчальников. Но, если мы захотим узнать точныйконтекст отказа от коммуникации, являющейся признаком священного, мывразумительного ответа не получим. Не получим еще и потому, что они избегаютпользоваться речью.

Ну, а сейчас, давайте просто скажем, что есть много вопросови обстоятельств, в которых сознание нежелательно, а молчание — золото, так чтотаинственность служит указа­телем на наше приближение к местам священным. Имеядостаточно примеров невысказанного, мы могли бы подойти к определению»священного». Несколько позднее было бы возможным противопоставитьпредставленным здесь рас­сказам примеры необходимого отказа от коммуникации изобласти биологии, что формально сравнимо.

Что же считается священным у мужчин и женщин? Существуют литакие процессы в работе всех живых систем, которые, если информация о нихдостигает других частей системы, парализуются или нарушаются? Что означает»чтить как святыню»? И почему это важно?

VIII. Металог: секреты (МКБ).
Дочь: Как же все это трудно будет подготовить к печати!

Отец: Ну, тогда оставь это в покое. Не могу понять, почемуты этим занимаешься, когда улучшить ты не в состоянии.

Дочь: Да, ты так думаешь? Вот что меня беспокоит. Ты вставилв главу огромный кусок о молитвенном завтраке у губернатора, многое в нем — эторассказ внутри рассказа внутри рассказа. Например, ГБ (в 1980) о ГБ (в 1974) оСоле Таксе (в 1956) об индейцах (в более раннее время) о пристойности фильма обих ритуале. А разве сам ритуал не повествует о чем-то еще? Это (((()))) илидаже (((())))((())))). Более того, могу тебе сказать, что редактор у Макмилланахочет, чтобы я все это привела в порядок, убрала промежуточные стадии, изложилав косвенной речи и т.д. Отец: Гмм, я мог бы и сам этим заняться.

Дочь: Ну, наверное, ты не сделал это по причине лени. Но явсе-таки думаю, что есть более весомые причины, по которым ты этого не сделал.

Отец: Ну-ну?

Дочь: Кто-то когда-то сказал мне, что рассказ-вставки — этообычный гипнотический способ. Например, если нам говорят, что Шахразадарассказывала сказки, нам хочется верить, что она, по крайней мере, существовалав действительности.

Отец: Вот и я существую в действительности. Или существовал,что бы это ни значило.

Дочь: Да, но если рассказ — это повествование об умениитонко различать виды человеческого общения, тогда ты сам виноват. Бедный судья!Намеренно или нет, но ты втянул его в это дело с фотографированием. А сам ты нина йоту не веришь, что фотографирование за молитвенным завтраком у губернаторабыло бы святотатством.

Отец: Мы настолько утеряли способность распознаватьсвященное, что уже не в состоянии совершить святотатство.

Дочь: Итак, то, что ты сделал, напоминает мне то, чемзанимается современная терапия, заставляя пациента переопределить контекст. Ну,ладно. Я хотела бы перейти вот к чему: меня всегда беспокоило то, что многиелюди ходят в церковь или храм, говорят там одно, а, вернувшись домой, напротяжении остальных дней недели лгут, мошен­ничают и т.д. Мне кажется, чторелигия ни на что не годится, если только она не проникает повсюду.

Отец: В то время, как смещение контекста между воскресеньеми остальными днями недели было бы важным.

Дочь: Да, и все же я думаю, что ты вставил этот рассказтолько по причине лени. И мне совсем не кажется, что рассказ об Аджи Дармевклеивается в эту главу. Тебе просто нравится его рассказывать.

Отец: А, может быть, ты думаешь, что в рассказе естьантиженская направленность?

Дочь: Конечно. Но я на это не в обиде. Взгляни на Аджу: онпонимает язык животных, а заканчивает тем, что считает, что жене, не понимающейэтого языка, нужно отвечать блеянием. И, знаешь, после этого даже хорошо, чтоона умерла… Я уверена в твоей правоте, когда ты говоришь, что тема важностихранения тайн пронизывает мифологию всех культур, но это уж очень странныйпример.

Отец: Дело в том, что это рассказ о необходимостиограничения или управления знанием или коммуникацией между видами и родами -основными прерывностями естественной истории. Ты помнишь из греческоймифологии, как Тирес разделил двух совокуплявшихся змей, за что в наградуполучил знание о противоположном поле, в то время как Аджи получил доступ к знаниям о противоположномвиде. Тирес потерял свою способ­ность, когда привел Геру в ярость, сказав ей,что женщины получают в постели больше удовольствия, чем мужчины. Вопрос знанияо противоположном поле таков, что мы к нему еще вернемся. И кроме того, естьинтересные стороны, связанные с ответст­венностью.

Дочь: Есть еще что-то, что меня здесь волнует. Это вопроссекретности. Чего доброго, в следующий раз мы услы­шим, что ты составляешьпресс-релизы для Пентагона.

Отец: Ладно-ладно, чего ты расстраиваешься? Что еще запресс-релизы?

Дочь: Потому что я отношусь к секретности так же, как тыотносишься к связям с общественностью. Секрет­ность — все в больших и большихразмерах — это то, что нужно Пентагону.

Отец: Слушай, может быть, ты прекратишь вносить политику вэту беседу? Ты выражаешь стандартную либеральную политическую позицию, а»я совершенно не уверен в том, что мир становится лучше, если всеизвестно, стало достоянием общественности и лишено покровов тайны.

Дочь: Хорошо, но все-таки задержимся на минутку на вопросахполитики. Секретность — это инструмент власти и контроля. Меня всегда ужасалото, как мои ученые коллеги стараются ввести под контроль поток информации,утверждая, что это входит в их сферу ответственности, что это защита прав,собственности и личной неприкосновенности других и т.д. Но на деле использовалиинформацию в своих интересах. Почему не начать работать для открытой системы? Ипочему не внести искренность в отношения между людьми?

Отец: Открытость — это такая вещь, с которой можно пере­борщить.Помнишь, что в биологии все становится ядовитым сверх оптимальной точки?

Дочь: Да, но… Ну, ладно, мы ведь не затрагиваем вопросколичества. Мне нужны информационные перегруз­ки — конечно, такая перегрузканесет с собой и ток­сичность. И если все будут знать одно и то же, это приведетк ядовитости однообразия. А что касается твоих элитных тенденций, я не верю,что ты хочешь заблокировать поток информации такими способами, которые будутсодействовать шантажу и махинаци­ям. Слушай, почему бы для начала не сформулиро­ватьседьмой критерий для мыслительных систем? Я включила список твоих шестикритериев во вторую главу для тех читателей, кто не знаком с книгой «Разуми природа». А сейчас я говорю, что эти шесть критериев являются основойдля седьмого:

7. В мыслительном процессе информация должна неравномернораспределяться между взаимодейству­ющими частями. Мне кажется, что это годитсядля всех видов рас­суждений, будь они банальны или сверхинтересны. Самымпростым случаем будет такой, где информа­ция равномерно распределяется посистеме, но и это потребует времени для получения и расшифровки.

Отец: Гмм… Ни один уважающий себя организм не станет, да ине сможет, распределять информацию равномер­но.

Дочь: Правильно, но подумай о комитете, составленном изпрактически одинаковых членов. Или еще интерес­нее — представить эмбрион содной и той же ДНК в каждой клетке, способной развиваться только при измененииинформации, имеющейся в разных клет­ках. А что если движение информации дастнам спо­соб описать время?

Отец: Вот я и дал тебе возможность уговорить меня вклю­читьлогическую иерархию в качестве критерия, но, может быть, так, что оба пункта 6и 7 просто» выте­кают из других.

Дочь: Ладно, давай посмотрим, до чего мы дошли. Есличто-либо типа секретности — неравномерное распреде­ление информации внутриданной системы — есть необходимая характеристика мыслительных систем, тогда мыне ошибемся, придав ей значимость. Тебя не будет тянуть придать ей статусгероя, а меня — при­дать ей статус негодяя. По сути, я могу сделать еще одиншаг в этом направлении. Что, если определенные виды секретности служатуказателями «священного», потому что «священное» — этоспособ управиться с определенными эпистемологическими проблемами, и возможно, простонеобходимыми?

Отец: А может быть, священные секреты предназначены длятого, чтобы быть раскрытыми?

Дочь: Да, конечно. Новообращенный получает удары хлыстом оттанцоров в масках, затем маски снимаются, и он видит, что перед ним не боги, итоща новообращенный сам надевает маску — и вся эта цепочка и делает возможнымпримириться с опреде­ленными фактами жизни. Секретность — это только часть…но одновременно это один из способов раскрыть тайну.

Отец: Я вспоминаю, как Толли представлял совпадение идей вВартенштайне. Ты помнишь, что совпадение идей давало возможность перекинутьинтеллек­туальный мостик между понятиями информации и причинно-следственнойсвязи, так как одним из способов связать два события было знание[11].

Дочь: И в систему нельзя вклинить Бога, так как всезнание разрушаетподвижность. Тебе нужно другое слово, возможно, незнание или тайна, лучше всеготакое слово, которое осветит тот факт, что нехватка самосознания находится вцентре отказа от коммуникации.

Отец: Секретность — это то общее, что я нашел у многих рассказов.

Дочь: Индукция!

Отец: Тихо-тихо! Вполне разумно постараться определить, чтообщего есть у нескольких различных случаев — а затем и поискать другие,разделяющие тот же общий фактор. Но не очень правильно овеществлять ту общуючерту, которую ты обнаружила в своих данных. Совершенно верно, когда тыговоришь, что как опиум, так и барбитураты являются причиной сна у людей, — но,сказав это, ты с большим основанием припишешь это воздействие «принципу снотворного», чем ты это сделала бына основании только одного случая.

Дочь: Факт незнания как фактор единства и гибкости всистемах… Когда это становится важным, чтобы системы поддерживали внутренниеграницы посредством глубокого рефлексивного невежества?

Отец: Я говорю о «священном», связанном со знаниемв целом, но другая сторона медали может представлять некоторое снижение знаний.Следующим шагом будет поиск аналогичных видов отказа от коммуникативной связи,которые не являются артефактами человеческих культурных систем.

Дочь: Папа, но есть еще что-то в рассказе об Аджи Дарме.Ведь вопрос «Ты меня любишь?» не срабатывает, не так ли? Так же, каки инструкции Джо Адамса о спонтанных ответах или фотографирование молитвы ит.д. Они ведь изменяют контекст взаимодействия.

Отец: Нет. Нет, Кэп, задавать такие вопросы не следует.

IX. Защита веры (ГБ).
Вторая группа примеров отказа от коммуникативной связи илинезнания приводит нас несколько ближе к чисто биологическому. Эти примеры оченьотличаются от данных мною ранее, но я считаю, что они сравнимы.

Кажется общепринятой истиной, что тело, приспосаблива­ющеесяк стрессам и превратностям опыта, не находится в коммуникативной связи с ДНК,носителем генетических инструкций для следующего поколения. Никакая информацияо приспосабливаемости тела не будет зарегистрирована в ДНК, чтобы сказатьсязатем на потомках. То есть не произойдет наследования приобретенныххарактеристик.

Подобным же образом, очевидно, необходимо, чтобы у нас небыло знаний о процессах, в ходе которых формируются образы при ощущении ивосприятии.

Можно ли сравнить друг с другом эти два очень разных запретана передачу информации? А можно ли их сравнить с видами необходимого отказа откоммуникации, обсужденными в предыдущей главе? Я считаю, что если быкоммуникация проходила через так называемый барьер Вейсмана, разрушился бы весьпроцесс эволюции. Таким же образом, если бы мы знали процессы, посредствомкоторых мы формируем мысленные образы, мы бы не могли более доверять им вкачестве основы для действия. Говорят, что сороконожка умела неплохо ходить, покане нашелся любопытный, желавший выяснить, какой ножкой она делает первый шаг.

В главе VII я показал наличие сигналов в человеческихотношениях (описание, информация, посылки, запреты, предложения), которых нестоило бы передавать определен­ным частям определенных систем. Но я указал наэто слишком в общем виде. Я не дал ни определения функциональны!»характеристикам таких сигналов, ни рассказал об условиях, при которых этисигналы становятся патогенными; я не иссле­довал также применение данногопонятия к другим видам сис­тем, таких, как организмы и популяции.

Если мы думаем об информации как о путешествии по цепочкампричинно-следственных связей, возможно ли тоща описать каким-то формальнымспособом, как любой данный сигнал располагается в цепочке, и отсюда определить,какие (пусть даже самые «правильные») сигналы не должны — ради благавсей системы — располагаться там-то и там-то?

Я сконцентрирую внимание на случаях, в которых патогенныйпроцесс не вызван локальным воздействием только лишь сигнала, а являетсярезультатом отношения между сигналом и системой в целом. Таким образом, яисключаю как банальные случаи, в которых несчастье или патология, вызванныеуспешной коммуникацией, происходят только в части системы. Часто А не скажет Во том, что может повредить А или В. Мы запрещаем свои чувства и чувства другдруга. Иногда наши действия при этом оправданы. Есть, конечно, люди, которыесчитают своим долгом передать информацию, причиняющую боль, и иногда такие людиправы. Я не собираюсь здесь выносить свое суждение по этим вопросам, отмечутолько, что эти люди образуют подвид, который спешит зайти туда, куда страшатсяступить ангелы. Меня интересуют только формальные характеристикипоследовательностей, в которых ущерб системе (А плюс В) наносится в результатесигнала и/или его передачи.

Этот вопрос порождает массу сложных соображений. Сначалаидет путаница связей между первоначальным состоянием, новой информацией ирезультатом внутри (В) части системы, получающей новую информацию. Но этапутаница только начало. Затем идут сложности отношений между получателем(приемником информации — В) и передатчиком (А). Например, могут задать вопрос оличных связях, каким был контекст, каким — переданный сигнал и что мыдополнительно узнали об отношениях между этими людьми из сигнала и егопередачи? Если мы будем пренебрегать относительно простыми проблемами такта изащиты гордости каждого отдельного человека, перед нами все равно останутсяпроблемы целостности связи.

Сказать, что сознание может сделать невозможной нуж­ную последовательностьсобытий, — это только вызвать зна­комый опыт — общепринятый заменительобъяснения в науках о поведении. Таким образом можно установить досто­верность,но остается тайна.

Путь к объяснению лежит через силлогизм, малая посылкакоторого является лишь вероятной, к изложению самого явления и далее — ктавтологии. Где-то я говорил, что индивидуальный разум и филогенетическаяэволюция — это обычно случаи, подходящие под похожие тавтологические правила.Если вы хотите объяснить психологическое явление, взгляните на биологическуюэволюцию, а если вы хотите объяснить какое-то явление в эволюции, постарайтесьнайти формальные психологические аналогии, а затем обратите внимание на свойопыт: что означает «иметь разум».

Поэтому я буду анализировать ошибку в гипотезе Ламарка исравнивать ее с проблемой Старого Моряка (в стихотворении известногоанглийского поэта С.Т.Колриджа рассказывается о Старом Моряке. Находясь вплавании, с палубы корабля он любуется причудливыми очертаниями водяных змей,их богатым убранством, прихотливыми движениями. И только когда он от всегосердца по наущению святого благословил их, тогда с его плеча упал в мореАльбатрос. Читателю предлагается догадаться о символике этого стихотворения).Можно ли сказать, что «унаследование приобретенных характеристик»вызовет в биологической эволюции такое же замешательство, которое можносравнить с замешательством, сопровождавшим освобождение Старого » Морякаот вины, которое заставило его отправиться в южные моря на поиски морских змей?

В настоящий момент меня интересуют только формальныевозражения против гипотезы Ламарка. Вне сомнения, правильным будет то, что (А)нет экспериментального подтверждения такого унаследования и (В) нельзяпредставить себе какую-либо связь, при которой информация об унаследованнойхарактеристике (скажем, укрепление бицепсов благодаря тренировкам) могла быбыть передана в яйца или сперматозоиды индивидуального организма. Но эти оченьважные соображения не относятся к проблеме Старого Моряка и его самосознанию. Вэтом отношении не существует аналогии между Старым Моряком и гипотетическиморганизмом Ламарка. Имеется много подтверждений для утверждения о том, чтосознательная цель может нарушить, исказить спонтанность и, к сожалению, многиепути внутренней коммуникативной связи, по которым могли бы приходить сигналы изапреты. Поэтому я спрашиваю, на что была бы похожа биология в целом, если быунаследование приобретенных характеристик стало всеобщим? Каким было бывоздействие такого «гипотетического процесса на биологическую эволюцию?

Дарвина привело к ошибке Ламарка время. Он считал, чтовозраст земли недостаточен, чтобы хватило времени для эволюционного процесса,и, чтобы придать ускорение своей модели эволюции, он ввел в нее гипотезуЛамарка. Казалось недостаточным полагаться только на случайное генетическоеизменение, а наследственность Ламарка давала возможность срезать угол, получитьускорение путем введения в систему цели. И заметьте, наша гипотетическаяпроцедура извлечения вины Старого Моряка также была введением цели в систему.Следовало ли Старому Моряку отправиться в путешествие без цели или он долженбыл целенаправленно искать морских змей, чтобы благословить их и тем самымизбавиться от вины? Цель сохраняет время. Зная, что он ищет, он не тратил бывремени на путешествие в северных морях.

Что же тогда такое кратчайший путь, путь напрямик или, какмы раньше говорили, срезка угла? Что плохого, неверного в предлагаемыхкратчайших путях в эволюции и осво­бождении от чувства вины?

В подавляющем большинстве случаев — вероятно, во всехслучаях, где кратчайший путь приводит к неприятностям, — в основе всего лежитошибка в логических типах. Где-то в последовательности действий и идей мынадеемся найти класс, отождествляемый с одним из своих членов; уникальность,трактуемая как общность, или общность, трактуемая как уникальность. Являетсязаконным (и обычным) думать о процессе или изменении как об упорядоченномклассе состояний, но было бы ошибкой принимать любое из этих состояний закласс, членом которого оно является. В соответствии с гипотезой Ламаркаотдельный родительский организм должен передать своему потомку через знаковуюсистему генетики определенные соматические характерис­тики, приобретенные вответ на стресс окружающей среды. Гипотеза утверждает, что «приобретеннаяхарактеристика наследуется», и на этом ставится точка, как будто в этихсловах заключен смысл.

Для индивидуумов характерно изменение в определенныхусловиях окружающей среды. Но эта характеристика не передается: наследуется непотенциал к изменениям, а состояние, полученное в результате изменений, — харак­теристика,не являющаяся внутренне присущей для родителя. В соответствии с гипотезой,потомок должен отличаться от родителя в том, что у него проявится якобыунаследованная характеристика, даже если окружающие условия этого не требуют.

Но утверждать, что сотворенная человеком гипотеза онаследовании приобретенных характеристик является с точки зрения семантикичушью, — это не одно и то же, что утверждать, что если бы гипотеза была верна,весь процесс эволюции был бы сорван. Главное то, что индивидуум перенесет напотомка такую тугоподвижность, которой не страдал родитель. Именно потерягибкости стала бы смертельной для всего процесса.

Итак, если бы была формальная аналогия между ламарковой»наследственностью» и сознательной целью, могущей помешать избавлениюСтарого Моряка от вины, нам следовало бы в последнем случае поискать ошибку вклассификации, которая помешала осуществлению желаемого изменения, — ошибку, вкоторой процесс рассматривается как состояние. Именно сознательноеовеществление своей вины в Альбатросе делает невозможным Старому Морякуизбавиться от своей вины. Вина — это не вещь. И если Моряк должен решить свойвопрос — он не должен знать, что он это делает. [Сознание обязательно ограничено.]Это, вероятно, лучше всего доказывается примером из серии экспериментов повосприятию, предложенных офтальмологом Адельбергом Эймсом-младшим, увы,покойным. Он показал, что в акте видения мы полагаемся на целую сериюдопущений, которые нельзя проверить или выразить словами, — в качестве примераон приводит такие абстрактные правила, как параллакс и перспектива. Используяих, мы создаем мысленный образ.

Эпистемологически неверно говорить, что «вы видитеменя». Нет, вы видите мои образ, составленный в ходе процессов, которые выосознаете.

Было бы глупостью говорить о том, что «вы»создаете эти образы. У вас практически нет контроля над этим процессом.

Итак, мы все принимаем участие — мои мыслительные процессыделают это для меня — в создании этого прекрасного лоскутного одеяла. Когда яиду по лесу, передо мной пятна зеленого и коричневого, черного и белого. Но яне могу исследовать этот творческий процесс при помощи интроспекции. Я знаю, вкаком направлении смотрят мои глаза, и осознаю продукт ощущений, но я ничего незнаю о срединном звене процесса, благодаря которому формируются образы.

Это срединное звено управляется допущениями. Адельберг Эймсоткрыл метод исследования этих допущений, и отчет о его экспериментах позволяетприйти к признанию важности этих допущений, о существовании которых мы, какправило, не знаем.

Если я еду в поезде, то во время движения поезда мнекажется, что коровы, которых я вижу из окна, остаются позади, в то время какболее отдаленные горы движутся вместе со мной. На основе этой разницы создаетсяобраз, в котором горы изображены дальше от меня, чем коровы. Базовая посылкасостоит в том, что то, что остается позади, ближе ко мне, чем то, что якобыдвижется вместе со мной или что остается позади, двигаясь медленнее.

Один из экспериментов Эймса демонстрирует, что механизмыбессознательного процесса у каждого нормального человека полагаются наматематические закономерности такого параллакса.

Пачка сигарет «Лаки страйк» помещена посредиузкого стола. На дальнем конце стола, примерно в 5 футах от человека, находитсякоробок спичек. Эти объекты приподняты над столом при помощи спиц длинойпримерно 6 дюймов. Экспериментатор велит испытуемому отметить размер иположение этих предметов сверху, а затем велит ему наклониться, чтобы смотретьна них через круглое отверстие в планке, стоящей на краю стола со стороныиспытуемого. Последний обладает в этом случае монокулярным зрением, но тем неменее оба предмета кажутся ему находящимися на своих местах и имеющими знакомыеразмеры.

Затем Эймс просит испытуемого наклонить планку в сторону,продолжая смотреть через отверстие. Сразу же изменяется образ. Пачка сигареткажется расположенной на дальнем конце стола, причем выглядит она увеличенной вдва раза. Она выглядит как макет пачки в какой-то витрине. Коробок спичеккажется приблизившимся и находится теперь на том месте, где раньше былисигареты, но теперь его размеры составляют половину от прежних и он выглядиткак предмет из кукольного домика.

Иллюзия достигается с помощью рычагов под столом. Когдаиспытуемый наклоняет планку, предметы также передвигаются.

Другими словами, ваш механизм восприятия управляетсясистемой допущений, которую я называю вашей эпистемологией — цельнойфилософией, находящейся глубоко у вас в мозгу, но вне вашего сознания.

Конечно, вам не обязательно двигать головой каждый раз, кактолько вы захотите узнать глубину. Для этой цели вы можете полагаться на другиеимеющиеся у вас допущения. Во-первых, контраст между тем, что вы видите одним,глазом, и тем, что вы видите другим, можно сравнить с контрастом, получаемымпри движении головы. После этого вы можете свериться с целой серией допущений,отличных от параллакса: * если кажется, что вещи накладывают друг на друга, тотпредмет, который частично закрыт, находится дальше пред­мета, его закрывающего;если похожие предметы кажутся разных размеров, тот, который кажется больше, -ближе и т.д.

[Эксперименты Эймса можно использовать для демонстрации двухважных понятий: первое, что образы не находятся «вовне», и второе -мы не осознаем, что происходит в нашем мозгу. Мы думаем, что видим. Но на самомделе мы создаем образы, причем бессознательно. Как же тогда понять знаменитыйвывод Декарта: «Мыслю, следовательно, существую»?

Что означает это «мыслю»? Что вообще значитмыслить? Что означает «быть», «существовать»? Означает лиэто «я думаю, что я думаю, и поэтому я думаю, что я существую, что яесть»? Могу ли я знать, что я мыслю? И полагаемся ли мы, приходя к такомувыводу, на допущения, которых мы не сознаем?

Существует расхождение логического типа между»мыслить» и «существовать». Декарт пытается перепрыгнуть изсковородки мышления, идей, образов, мнений, аргументов в огонь существования идействия. Но этот прыжок сам не обозначен. Между двумя такими контрастирующимипоня­тиями не может быть «следовательно», не может быть самооче­виднойсвязи в виде звена перехода.

Параллельно этому высказыванию существует еще одноэпистемологическое обобщение: «Я вижу, следовательно, этосуществует». Видение есть вера. Можно и перефразировать это высказывание:»Ощущаю, следовательно, существует». Две половинки декартовского»мыслю» относятся к одному субъекту, первому лицу единственногочисла, но в «ощущаю…» уже два субъекта: «Я» и»это». Эти два субъекта разделены обстоятельствами представлений.»Это», которое я ощущаю, двусмысленно: мой ли это образ? Или этокакой-то объект вне меня — «вещь в себе», о которой я составляюобраз? Или, возможно, «этого» вообще нет?

Уоррен Маккулох уже давно указал на то. что каждый сигналодновременно и команда, и сообщение. В простейшем случае последовательноститрех нейронов А, В и С выстрел В — это сообщение о том, что «А только чтовыстрелил», и команда: «С должен быстро выстрелить». С однойстороны, нервный импульс относится к прошлому, с другой — определяет будущее.На сообщение В никогда нельзя полностью полагаться, так как выстрел А никак неможет быть единственной возможной причиной более позднего выстрела В: нейроны иногда срабатывают»спонтанно». В принципе ни одну причинно-следственную связь нельзячитать в обратной последовательности. Таким же образом С может не подчинитьсяприказу В.

В этом процессе имеются пропуски, которые приводят кнестабильности срабатывания нейронов. Таких пропусков много по пути кпредложениям типа «Мыслю…», которые, на первый взгляд, являютсясамо собой разумеющимися. В Совокупности предложений, называемых»верами» или религиозными верованиями, не предложения утверждаютнесочиненную и очевидную истину, а связи между ними. Мы не имеем правасомневаться в этих связующих звеньях, и на самом деле сомнение исключаетсялогической или лжелогической природой этих звеньев. Нас защищает от сомненийнезнание о существовании этих пропусков.

Но прыжок, о котором мы говорили ранее, присутствует всегда.Если я посмотрю при помощи моих материальных глаз и увижу образ восходящегосолнца, предложения «Я смотрю» и «Я вижу» будут иметьобоснованность, отличную от обос­нованности любого вывода о мире вне меня.»Я вижу встающее солнце» — это предложение, в котором, по утверждениюДе­карта, нельзя сомневаться, но экстраполирование на внешний мир — «Естьсолнце» — должно быть подкреплено верой. Дру­гой проблемой являетсяретроспективность всех таких образов. Утверждение образа в качестве описаниявнешнего мира всегда в прошедшем времени. Наши чувства в лучшем случае могутнам поведать о том, что было, что произошло некоторое время назад. На самомделе мы читаем причинно-следственную последовательность справа налево. Но этаненадежная информация доставляется приемнику в самой убе­дительной формеобраза. Итак, защите подлежит вера — вера в наш мыслительный процесс!

Обычно считают, что вера необходима религии, чтосверхъестественные аспекты мифологии не должны • подвергаться сомнению, — ипоэтому пробел между наблюдателем и сверхъестественным закрывается верой. Нокогда мы признаем пробел между «мыслю» и «существую» ипохожий пробел между «ощущаю» и «существует»,»вера» приобретает совершенно другое значение. Такие пробелы яв­ляютсянеобходимостью нашего существования, и они покрываются «верой». Тогдато, что обычно называется «религией» (система ритуалов, мифология имистификация), начинает проявляться как кокон, защищающий очень ин­тимное икрайне необходимое — веру.

Каким-то чудесным и таинственным путем, каким-то чудомнервной системы мы формируем образы того, что видим. Формирование таких образови есть то, что мы называем видением. Но основывать мнение на образе есть актверы. Вера бессознательна. Вы не можете сомневаться в обоснованности образов,когда их сопровождает дополнительная порция информации, которая говорит, чтоматериал для данного образа собран органом чувств.

Как же мы счастливы, насколько добр к нам Господь, что мы неможем представить процессы создания наших образов! Эти чудесные мыслительныепроцессы просто недоступны для нас.

Когда у вас головокружение и пол, кажется, надвигается навас, вы только благодаря натренированности действуете, исходя из»знания» о том, что пол остается неподвижным, как и следует. Этавера, сопровождаемая волей, посредством которой мы преодолеваем чувствоголовокружения, всегда поддерживается сознательным скептицизмом в отношении ви­зуально-кинестетическогопредставления. Мы можем сказать себе: «Я знаю, что все это раскачиваниепола и стен является вводящим в заблуждение продуктом моих процессов формиро­ванияобразов». Но даже и в этом случае не существует сознания процессов, прикоторых создаются движущиеся образы, — только осознание того, что они на самомделе явля­ются артефактами.

Наша неосознанность указанных процессов является первойлинией обороны против утери веры. Немного веры в восприятие жизненнонеобходимо, а превращая полученную информацию в образы, мы убеждаем себя вобоснованности нашей веры. Увидеть — значит поверить.

То, о чем мы говорим, становится еще более таинст­венным,когда мы задаем формально аналогичные вопросы о больших системах, таких, какгруппы организмов, семьи, племена, общности, то есть таких группах организмов,которые имеют общность того, что антропологи называют «культурой».Одним из значений этого слова является локальная эпистемология, совокупностьдопущений, лежащих в основе всей коммуникации и взаимодействия между людьмидаже в диадах, то есть группах с двумя членами.

[Именно в этом месте обсуждение восприятия связывается собсуждением наследственности, так как в каждом случае тот факт, что многиепредположения невозможно проверить или изменить, приводит к определенномуконсерватизму. Поэтому нам кажется полезным подвергнуть исследованиям консерва­тизмвсех подобных систем предположений, а также меха­низмы, благодаря которым этисистемы сохраняют стабильность. ]

Молодые горячие люди могут выражать нетерпение по отношениюк такому консерватизму, а психиатры — рассматривать его как патологическуюригидность. Но в настоящий момент меня интересует понимание процессов и ихнеобходимости.

Из всех консервативных структур взаимодействия, несомненно,самым основным — самым древним и сложным — является секс.

Мы очень легко забываем, что основной функцией сексуальногокомпонента в воспроизводстве (буквально — производстве подобных) являетсяподдержка и сохранение похожести среди членов вида. И здесь похожесть являетсянеобходимым условием жизнеспособности коммуникации и взаимодействия. Механизм иего цель становятся идентич­ными: если гаметы недостаточно подобны, и зигота,образо­ванная их встречей, не может выжить. На клеточном уровне каждый живойорганизм является воплощением биоло­гических предположений.

В момент оплодотворения (слияния гамет) каждая гаметастановится образцом для другой. Проверяется хромосомное строение каждой иодновременно похожесть всей клеточной структуры.

Сэмюэл Батлер однажды сказал, что «курица являетсяспособом яйца произвести другое яйцо». Мы можем упростить * этовысказывание: курица — это доказательство замеча­тельного качества яйца, имомент слияния двух гамет — это первое доказательство их взаимногосовершенства.

Исходя из этих простейших обобщений, становится возможнымследовать в нескольких направлениях, которые здесь можно только наметить.Истинно то, что отношения между предположениями (в широком смысле этого слова)никогда не являются двоичными. Нам приходится рассматривать более сложныеявления. Это не вопрос простого двоичного сравнения, как можно было быпредположить из моей ссылки на половое слияние. Мы можем начать с рассмотренияпары гаметных характеристик, встречающихся в процессе оплодотворения. Но всегдакаждая из них должна существовать в контексте многих характеристик, исравнение/ не будет простым тестом на сходство по типу «да-нет», асложным комплексом связанных друг с другом, но не полностью сходных цепочекпредложений, сплетающихся в сеть приказов для роста организма. Возможны инебольшие вариации.

Сложность возрастает при переходе от двоичных к другимотношениям между компонентами предположений. (Мы могли бы вместо предположенийиспользовать синоним и говорить о «предконцепциях» в буквальном,дозиготном смысле!)

Вторым путем увеличения сложности, по которому нас зоветидти бесконечно сложная системная биосфера, — это факт иерархическойорганизации (пример — семья). Там мы встречаемся с недвоичной системой связанныхпредположений и добавляем к ней недвоичную систему лиц, для которых семьяявляется механизмом передачи культуры. При рассмотрении человеческих существ мыимеем дело не просто с генетикой, а с другим порядком изменений — фактамиучения и обучения. (Не забывайте, что в системе, которую мы называем»передачей культуры», родители учатся у детей и изменяются вместе сними!)

Мы должны следить за тем, чтобы сохранить в наших теориях покрайней мере биологическую природу мира (кибернетическую, иерархическую, холистическую,нелиней­ную, системную — назовите, как хотите) и наших отношений к нему.

X. Металог: к чему ты подбираешься?(МКБ)
Дочь: Неужели ты подбираешься к сознанию?

Отец: Думаю, что да. Люди постоянно просят меня обсудитьэтот вопрос, а я обычно подозрительно к этому отношусь. В конце концов, пока мыне поймем, как движется информация внутри систем, мы не сможем многого добитьсяв особом случае, представленном сознанием.

Дочь: Вот это и есть сознание? Особый случаи передачиинформации внутри человека?

Отец: Конечно, но это определение явно недостаточно.Существует также сдвиг в логических типах, так как сознание означает, что тызнаешь, что ты знаешь. Вот почему вопрос так сложен.

Дочь: Но, посмотри — здесь же еще одно сходство с теориейЛамарка. Генетическая информация характеризует весь организм, периодическивозникая в каждой клетке. Изменения, вызванные окружающей средой, должны бытьлокальными, хотя могут быть и широко распространенными. Сдвиг в логическихтипах за­темняется фактом последующих поколений, но «природа»принадлежит более высокому логическому типу, чем «воспитание», не такли? И, конечно, более консервативна.

Отец: Гмм… С этим, возможно, связан вопрос о том, чтопольза полового воспроизводства превышает ее ми­нусы. Вид избавляется от большогоколичества эффективных генетических сочетаний и приспособлений, производяперегруппировку генетического материала.

Дочь: Ты встречаешься с кем-либо и думаешь, вот это да! Этопродукт идеального сочетания генетики и окружающей среды, нам следует сохранитьэтот экземпляр. Меня поражает, что как пологое воспроизводство, так и смертьявляются очень ясными и простыми изобретениями. Миф, в котором говорится, чтосмерть берет свое начало от/того момента, когда мы вкусим плоды с деревапознания, правдив по отношению к процессу обучения и сохранения информации. Иобычная вульгаризация этого мифа о том, что приход смерти имеет отношение ксексуальности, также вписывается в общую картину.

Отец: Не к сексуальности, а к самосознанию. Вспомни: после того, как они съели яблоко, Адами Ева осознали свою наготу.

Дочь: Если бы срабатывала ламарковская наследст­венность, неполучили ли бы мы очень быстро различные виды, индивидуальные организмы,слишком различные для скрещивания?

Отец: Ты права. Когда между родителями слишком большоеразличие, тоща или погибает эмбрион, или их потомок сам потомства произвести неможет. В любом случае мы наблюдаем эффект консерватизма.

Дочь: А улитки, отец? Помнишь, ты мне рассказывал об улиткахна Гавайях?

Отец: Ну, это другое дело. Но и сюда подходит. Как тызнаешь, каждый завиток — или правый, или левый, и улитки с правым завитком немогут спариваться с улитками с левым завитком. Но бывает, что у некоторыхулиток происходит изменение направле­ния спирали. Это бывает редко, но в этихслучаях потомок с измененным направлением завитка может найти себе такую жепару и дать потомство. Но все это ведет к тому, что в результате селекции новоепотомство с измененным направлением завитков не может спаривать со своимидальними родственниками.

Дочь: Папа, ты как-то говори. что выводишь сознание изсвоего анализа сходства между учением и эволюцией. Может быть, это поможет мнеувидеть связь между эпистемологическим материалом и кибернети­ческимидиаграммам с одной стороны, и мифами о наших поступках в м с другой.

Отец: О наших поступках в мире… Ну, что ж, я остаюсьскептиком в отношении знания и действия по сходным причинам. Существует двойнойнабор ил­люзий — зеркальные разы. Ясно, что, как ты знаешь, мы не видим внешниеобъекты и людей: мы «видим» их образы. Это мы составляем образы. Мыочевидно, но также долж­но быть истинным, что мы не обладаем непосредст­веннымзнанием о наших собственных поступках (действиях).

Мы знаем (частично),что мы намеревались делать.

Мы ощущаем (частично) то, что мы сейчас делаем, — мы слышимобразы наших голосов, мы ви­дим или ощущаем образ движений наших членов. Мы незнаем, как мы передвигаем наши руки и ноги.

Дочь: Итак, является ли это вои и той же ошибкой, когда мыдумаем, что можем решиться на какое-то действие, и когда мы думаем, что что-тодействительно видим?

Отец: Я считаю, что по аналогии с экспериментами Эймса,говорящими нам о том, что мы в действительности видим не внешние объекты, атолько их образы, было бы возможным разрабатывать эксперименты, показы­вающиеотсутствие непосредственных знаний о наших действиях.

Дочь: Думаю, что мне бы это не очень понравилось. Но какимбыл бы этот эксперимент?

Отец: Ну, давай поразмыслим. Если мы будем следовать логикемодели экспериментов по ощущению глубины, мы должны будем разработатьэксперименты по изучению отдельных черт, которые восприятие придает опытучьего-либо действия.

Дочь: Звучит хорошо.

Отец: Например, мы могли бы взять что-либо целое, или началодействия и его конец, или такие измерения, как продолжительность или сила. Мымогли бы составить список и затем выяснить, что более всего доступно дляэксперимента. Давай прикинем: урав­новешенность, необратимость, точность,сознание, рациональность…

Дочь: Ты знаешь, некоторые из них подводят наснепосредственно к вопросам эстетики.

Отец: Послушай, Кэп. Для начала мне хотелось бы задатьвопрос, как происходит, что об этом еще труднее размышлять, чем о проблемах,поднятых в экспе­риментах Эймса? Хотим ли мы быть ответственными за нашудеятельность (даже при условии, что мы признаем «свободу воли»чушью)?

Что означает придать нашим действиям характеристику, которуюмы называем «свободой воли»? И в чем тогда контраст между»доброволь­ными» действиями, осуществляемыми при помощипоперечнополосатых мышц, и «вынужденными» действиями, осуществляемымипосредством гладких мышц и автономной нервной системы?

Или эти вопросы — глупость, или они открывают перед наминевообразимое поле деятельности…

Дочь: Отец, не спеши. Ты уже начинаешь ораторствовать.

Отец: Видишь ли, доктрина «свобода воли» поотношению к действию — это то же, что понятие «непосредст­венноговидения» — к восприятию. Но непосредст­венное видение превращаетвосприятие в пассивное чувство. «Свобода воли» придает действию актив­ность.

Дочь: Я знаю, что ты также работал над определением втерминах системной модели, которые мы использовали, модели связи междуструктурой и состоянием изменения.

Например, я нашла диаграмму в копии письма, отправленноготобой Джону Тодду. Там все так запутано…

Отец: Чепуха. Там все должно быть ясно.

Дочь: Ладно, как бы то ни было, я хотела бы занятьсяпонятием о применении идей из «Защиты веры» к модели в главе IV.

Отец: Хорошо. Для этого, собственно, модель и предназначена- ты видишь определенные формаль­ные возможности и проверяешь, могут ли онирастол­ковать что-либо, происходящее в мире.

Дочь: Давай тогда этим и займемся. Мне хотелось бы найтивозможное толкование стрелкам в твоих диаграммах, если их повернуть. Мнекажется, что зигзаг понять легче по сравнению с рис. 16, так как зигзагвключает время. Стрелка, идущая вниз от структуры к потоку, где генотип задаетпараметры фенотип , помнишь? Л если мы изменим направление , тогда, как тыутверждаешь, это будет наследственностью по Ламарку — и губительно. Тогда ты,казалось, предполагал, что стрелка, благодаря которой события изменяютнастройку (), прочитанная наоборот () , может соответствовать сознанию?

Отец: Ну, это было предварительной гипотезой. Над этим ещенадо поработать. Другой возможностью определения сознания был бы способ объединенияподсистем в единое целое.

Дочь: Наследственность по Ламарку имеет смысл и смертельнойв популяциях не является — на более высоком уровне, а сознание, по определению,и есть явление следующего, более высокого уровня. Очевидно, если ты попытаешьсясмоделировать явление более высокого логического типа на слишком низком уровне,ты получишь что-то вроде патологии. Считаешь ли ты сознание смертельным?

Отец: Гмм… Эмпирически оно вроде и идет к этому.Человеческое сознание, соединенное с целью, может7 оказаться похожимна хвост фазана, то есть на доведенную до крайности отдельную черту, котораязагоняет вид в эволюционный тупик. Это происхо­дило и раньше. Пугаетвозможность того, что присутствие подобных нам существ в системе может в концеконцов стать смертельным для системы в целом.

Дочь: Если мы предположим, что сознание имеет отношение ксвязи между подсистемами, тогда сек­ретность или неосознанность будут означать,что система будет одновременно и знать, и не знать. Бу­дет знание, приемлемоена одном уровне и вредное — на другом. Вопреки всему, что ты говоришь о СтаромМоряке, люди постоянно отправляются на поиск психологического или духовногоопыта, одновре­менно зная и не зная, чего они ищут.

Далее, время от времени на протяжении многих лет ты предполагал,что религия — или что-то вроде религии — может быть необходимым механизмомконтроля в данной культуре — единственный способ, благодаря которому онаудерживает равновесие с экосистемой.

Отец: Верно.

Дочь: А может быть, религия дает перспективу, чтобы создатьконтекст.

Отец: Существует целый ряд сложных отношений между временем,целью и сознанием. Об этом говорят и Т.С. Элиот, и Скрютейн.

Дочь: Скрютейн?

Отец: Да — главный дьявол в произведении Льюиса «ПисьмаСкрютейна». Этот дьявол пишет племяннику о том, как совратить человека.Совет таков: пусть он всегда думает о прошлом и будущем. Никогда не позволяйему жить в настоящем. Прошлое и будущее находятся во времени. Настоящее неимеет временных рамок, оно вечно.

Дочь: Не имеет временных рамок?

Отец: Без цели и без желания. Где-то за последнюю сотню летв языке народа Бали появились два слова, обозна­чающие время и цель.

Дочь: А было у них выражение для «вневременногонастоящего»?

Отец: Думаю, что нет. Им не нужно было это выражение, покане появились эти два слова. Но погоди! Здесь нужно провести различие. Есть двавида «времени».

Дочь: Ты говоришь так, как будто время находится в кавычках.

Отец: Неужели? Ну, так оно и есть. Я имею в виду две идеи,которыми обладают люди, и обе называются «время». Если быть болееточным, они называются синхронным и диахронным временем. Или мне следовало бысказать о двух видах изменений?

Дочь: Что, каждое событие — это изменение?

Отец: Конечно. Если из яйца что-то вылупилось — этоизменение. Но если я говорю о жизни птицы как вида, вылупливание из яйца — этотолько синхрон­ное изменение. Это не изменение в жизни вида. Это только частьидущего общего процесса жизни.

Дочь: А диахронное?

Отец: Это тогда, когда событие рассматривается в качествечужеродного к «общему процессу». Если кто-то рассеивает ДДТ в лесах иптицы гибнут, поев червей, наевшихся ДДТ, это диахронично с точки зрениянаблюдателя за жизнью птиц, который концентрирует внимание на повторяющихсяпроцессах жизни, скажем, дроздов.

Дочь: А может событие — изменение — из синхронного статьдиахронным?

Отец: Нет, конечно, нет. Изменение — это что-то, вынутое избольшого потока событий и ставшее предметом разговора или объяснения.

Дочь: А могу я рассматривать одно колебание часовогомаятника как или синхронное, или диахронное? Могу я рассматривать уничтожениепланктона как или синхронное, или диахронное?

Отец: Да, но тебе придется напрячь воображение. Обычно мыговорим: «Часы тикают», и это тиканье является частью процессасуществования часов. Чтобы рассматривать колебание маятника как диахронное,тебе придется сузить видение, чтобы сосредоточиться на чем-то меньшем, чем одноколебание. Чтобы увидеть гибель планктона как синхронное, тебе при­дется,вероятно, рассматривать всю Галактику…

Дочь: А не является ли синхронное время просто другимнаименованием Вечного Настоящего?

Отец: Думаю, что — да. Это похоже на сжигание чапарели -густой заросли кустарников на склонах холмов в Калифорнии. Кинозвезды, живущиена склонах холмов, видят этот процесс в качестве необратимого события, котороеможет нарушить их образ жизни. А для индейцев, которые там жили, это процессестественный.

Дочь: Хорошо быть ни с чем не связанным и видеть всепроисходящее в большем, синхронном оформлении?

Отец: Что касается меня, я бы стал следить за чапарелью ипредоставил бы возможность Галактике следить самой за собой.

Но это двусмысленно. Видение себя частью системы, котораявключает и меня, и чапарель, приводит к появлению причины для моих действий -сохранить цикл жизни (меня и чапарели), активно принимая участие в еевыжигании. Я считаю, что оформленное таким образом синхронное действие яв­ляетсятаоистским, то есть пассивным. В Вечном Настоящем нет диахронного действия. Ноесли мы решим сохранить человеческий вид перед лицом угрозы со стороныГалактики или решим подгото­виться к библейскому апокалипсису, вот это уже ‘будет диахронным.

Дочь: Ты имеешь в виду, что нет смысла поднимать шум, еслитолько угрожающее изменение не является диахронным. А смерть диахронна?

Отец: В широком смысле — нет. Но есть тенденциярассматривать ее как таковую.

Дочь: Ты знаешь, папа, придется думать о себе вне ВечногоНастоящего прежде, чем начать что-то по поводу чего-то. Вот когда мы начинаемспорить. Как будто тебе необходимо иметь две точки зрения: изнутри и снаружи,обе одновременно.

Папа, я помню, ты часто говорил о тотемизме как онеобходимой системе идей у австралийских аборигенов или о мессе как онеобходимом ритуале средневековой Европы… Если месса помогает мне сохранятьразум, ее стоит защищать, а лишиться ее было бы совершенно диахронно.

Отец: Видишь ли, месса может воплощать какую-то сложнуюистину, к которой у тебя нет возможности подойти другим путем. И она может этовыполнять, даже выступая на низком логическом уровне, лишь бы ее предложения несоздавали значительных противоречий.

Дочь: Или противоречий можно избежать, если различные видыпредложений держать раздельно? Является ли это частью дифференцированногораспределения информации? Или ты имеешь в виду, что я не смогу дажесформулировать эти важнейшие истины?

Отец: Это будет совсем другим видом знания, построенном наочень абстрактном уровне. И, увы, разрушение тотемизма или секуляризация мессытакже воз­действуют на людей на очень серьезном уровне. Они могут сделатьвывод, что «ничто не является священным», «ничто нельзярассматривать как часть большого целого» и т.д. Весь диапазонпотенциальных возможностей, которые сопровожда­ют способности человека кпознанию, имеет и теневую сторону — человек без сознания не имеет возможностистать шизофреником.

XI. Послания природы и воспитания(ГБ).
Меня постоянно удивляет та легкость, с которой ученыеутверждают, что данную характерную черту организма можно объяснить, исходя изокружающей среды или генотипа. Давайте попытаемся объяснить то, что я считаюотношением, связью между этими двумя объяснительными системами. Именно вотношениях между этими двумя системами и происходит путаница, заставляющая меняколебаться, какой из них приписать данную характерную черту.

При описании организма рассмотрим любой компонент, подверженныйизменению под воздействием окружающей среды, например, цвет кожи. У людей, неявляющихся альбиносами, цвет кожи подвержен потемнению, или загару, привоздействии на кожу солнечных лучей. Представьте теперь, что мы ведем речь оконкретном человеке. Чему приписать коричневый оттенок его кожи? Определяетсяон генетически или фенотипически?

Ответ, конечно, будет включать и генотип, и фенотип.Некоторые люди рождаются с более смуглой кожей, чем другие, а все люди,насколько я знаю (за исключением альбиносов), могут стать более коричневыми подвоздействием солнечных лучей. Поэтому мы можем сказать, что генотип срабатываетдвумя способами: в определении начальной точки загара и в определенииспособности к загару. С другой стороны, окружающая среда включена в развитиеспособности к загару — придание фенотипического цвета данного индиви­дуума.

Следующий вопрос: существует ли наряду с загаром подвоздействием солнечных лучей еще и увеличение способности загореть на солнце.Могли ли бы мы путем чередования процессов загорания и «отбеливания»индивидуума увеличить его «умение» становиться коричневым подвоздействием солнца? Если это так, то и генотип, и фенотип оказываютсявключенными в следующий уровень абстракции, где генотип обеспечит индивидуумане только способностью загорать, но и способностью научиться загорать, а средасоответственно закрепит эту способность.

Но тогда опять возникает вопрос, сознательно ли генотиппредставляет способность научиться изменять способность загорать. Этопредставляется маловероятным, но вопрос этот следует задать: когда мы имеемдело с объектом, подвержен­ным обучению, влиянию, это влияние определяется гено­типом.

И наконец, если мы хотим задать вопрос о загаре или любомдругом явлении изменения окружающей среды или обучения, этот вопрос будеткасаться логического типа спецификации, определенной генотипом. Определяет лион цвет кожи? Определяет ли он способность изменять цвет кожи? Определяет ли онспособность изменять способность изменять цвет кожи? И т.д. Ибо на каждоеописательное предложение о фенотипе имеется объяснительный фон, который напоследовательных уровнях логических типов всегда сведется к генотипу.Конкретная среда, конечно, всегда существенна для объяснения.

Очень интересен вопрос о сахаре в крови. Фактическая концентрациясахара в крови изменяется ежеминутно в зави­симости от приема углеводов,действия печени, физической нагрузки, временного промежутка между приемами пищии т.д. Но существуют пределы. Есть верхний и нижний пороги, и организм долженудерживать уровень содержания сахара в крови между этими границами. В противномслучае — болезнь и/или смерть. Но эти границы изменяются под воздействиемокружающей среды, например, при хроническом голодании, тренировках иакклиматизации. И, наконец, абстрактный компонент — то, что содержание сахара вкрови имеет верхний предел, изменяемый опытом, — следует отнести к областигенетики.

Говорят, что в 1920 годах, когда на Германию были наложеныограничения Версальским договором, по которому она имела право содержать армиюв 10 тысяч человек, лица, желавшие быть зачисленными в эту армию, подвергалисьсерьезным испытаниям. Они должны были быть сливками молодого поколения нетолько с физической стороны, но и с точки зрения физиологии и готовностипосвятить свою жизнь армии. У каждого добровольца в начале испытаний бралсяанализ крови. Затем его просили прыгнуть через небольшой барьерчик в кабинете,затем перепрыгнуть обратно. И он продолжал прыгать до изнеможения. Когда онрешал, что больше прыгать не в состоянии, снова брали кровь на анализ. В армиюпринимались те, кто лучше всех могли сократить содержание сахара в крови,преодолевая изнеможение решимостью. Нет сомнений в том, что свойство»способности уменьшить содержание сахара в крови» подверженоколичественному изменению в результате тренировки или практики, но также, внесомнений, некоторые личности (вероятно, по генетическим причинам) смогутбыстрее всех реагировать на такую тренировку.

Очень не просто определить свойство, обусловленноегенотипом. Давайте рассмотрим несколько случаев на довольно примитивном уровне.В американском Музее естественной истории был экспонат, в цель которого входилпоказ кривой случайного разброса переменной. Эта кривая в форме колокола быласделана из ведра моллюсков, собранных без всякой системы на берегуЛонг-Айленда. Моллюски, о которых мы ведем разговор, имели разное количествоскладок, идущих от вершины створок к краям, располагаясь радиально. Количествоскладок изменялось, если я правильно помню, от девяти-десяти до двадцати.Кривая была изготовлена путем установки одной раковины на другую — однувертикальную колонну составляли раковины с девятью складками, а рядом с нейколонна из раковин с десятью складками, — затем на стене за ними на высотеразличных кучек была изображена кривая. Оказалось, что в средней части однаколонна была выше другой. И кривая не вполне точно соответствовала кривойГаусса. Она была асимметричной. Причем так, что приближение к норме было с тогоконца, где было меньше складок.

Я смотрел на эту кривую и думал: почему она асимметрична? Имне показалось, что причина в неверном выборе координат. Возможно, на ростмоллюсков воздейство­вало не количество складок, а плотность их расположения.То есть, с точки зрения растущегомоллюска, больше разницы существует (лучше сказать, может существовать) междуобладанием девятью и десятью складками, чем между обладанием восемнадцатью идевятнадцатью складками. Сколько места остается еще для складок? Какой уголзанимает каждая складка? Отсюда следовало, что кривую, возможно, нужно было наносить,исходя не из количества складок, а величины, обратной этому количеству, или,иначе говоря, из среднего угла между складками. В этом случае становилось ясно,что кривая, выведенная из количества складок, была бы нормой в отличие откривой, выведенной, исходя из углов между складками.

Размышления об этом очень простом примере показыва­ют, что яимею в виду, говоря о логическом типе генотипного сигнала. Возможно ли, что вслучае с моллюсками генотипный сигнал содержит прямую ссылку на количествоскладок? Или более вероятно то, что сигнал не содержит существительного такогорода? Возможно, и нет «слова» для обозначения угла, так что весьсигнал будет осуществлен как название операции каким-то сочетанием складок иуглов. В этом случае оценка по углам (то есть по отношению между складками)будет более подходящим способом описания организма, чем указание на количествоскладок.

Мы, в конце концов, можем посмотреть на моллюск в целом исосчитать складки, но в процессе роста сигнал ДНК должен читаться на локальномуровне. Ссылка на количество в этом случае неприменима, зато значениеприобретает ссылка на соотношение между локальным участком ткани и соседнимиобластями.

Сутью вопроса является то, что если нас интересуют среда игенотипный детерминизм, то самым большим нашим желанием будет, чтобы описаниеотдельного фенотипа проходило на языке, соответствующем генотипным сигналам ивоздействиям среды, создавшим этот фенотип.

Если мы посмотрим, скажем, на краба, мы отметим, что у негодве клешни и восемь отростков на тораксе, то есть две клешни и четыре пары ног.Но решить, какое из этих выражений мы будем употреблять, — вопрос далеко нетривиальный. Нет сомнений, что существуют и другие способы для передачи сутивопроса, но я хочу подчеркнуть, что один изэтих способов может быть лучше других в применении к фенотипу синтаксисаописания, которое отразило бы сигналы от генотипа, определившего данныйфенотип. Отметьте к тому же, что описание фенотипа, наилучшим образомотражающее приказы генотипа, обязательно выведет на передний план лю­быекомпоненты фенотипа, определенные воздействием среды. Будут, таким образом,вычленены два вида детерминизма, и их взаимоотношения будут ясно указаны вфинальном совершенном описании.

Но отметьте также, что понятие количества, представленное внашем описании моллюсков, является совершенно другим понятием, отличным отколичества, представленного количеством отростков на тораксе краба. В одномслучае (с моллюсками) количество, будет казаться отражающим именноколичественную характеристику (в смысле «больше-меньше»). С другойстороны, отростки у краба строго ограничены и являются не количеством, аструктурой. А разница между количеством и структурой очень велика как во всембиологическом мире, так и во всем поведении организмов в биологическом мире. Тоесть мы рассматриваем ее с точки зрения анатомии и с точки зрения поведения.(Полагаю, что теоретические подходы к анатомии, фи­зиологии и поведениюявляются единой системой подходов.)

В отношениях между генетикой и морфогенезом мы сталкиваемсяснова и снова с проблемами, которые по сути яв­ляются двойными. Этотдвойственный характер почти каждой проблемы в коммуникации подытожен УорреномМаккулохом в названии знаменитой работы «Каким должно быть число, чтобычеловек узнал его, и каким должен быть человек, чтобы узнать число?»[12] В нашем случае этипроблемы получают следующее звучание: «Каким должен быть сигнал ДНК, чтобыэмбрион мог получить его, и каким должен быть эмбрион чтобы получить сигналДНК?» Вопрос еще больше заостряется, когда мы рассматриваем симметрию,метамеризм (сегментацию) и сложные органы.

Выше я указывал, что мы можем употреблять выражен»типа: «У краба 10 отростков» или «5 пар отростков натораксе».

Но это не пойдет. Представьте, что конкретный маленькийучасток развивающегося эмбриона должен получить или принять какой-то инструктажв отношении этих членов. Вариант, оговаривающий «5» или»10″, не годится для данного участка. Как может этот участок, этотсгусток клеток, знать о количестве, воплощенном в большей совокупности тканей,развивающих эти органы? Ограниченный участок одной клетки нуждается винформации не только о том, что должно быть 5 отростков, но и о том, что ужеимеется где-то 4, или 3, или 2, или столько, сколько положено в связи сситуацией на данный момент. Положение остается неясным, даже когда мы заменяем»5″ или «10» на «структура из 5» или еще что-либоподходящее.

Данной группе растущих клеток или единой клетке нуж­ны какинформация об общей структуре, так и информация, каким должен стать данныйучасток.

Соотношение между структурой и количеством становитсяособенно важным, когда мы рассматриваем отношения между влиянием окружающейсреды и генотипными детерминантами. Еще одним способом рассмотрения различиямежду этими двумя видами объяснения является то, что генотипное объяснениеобычно привлекает цифры и структуры, в то время как влияние окружающей среды снаибольшей вероятностью принимает формы количества и т.д. Мы можем, такимобразом, рассматривать сому (развивающееся тело) индивидуума как арену, гдеколичество встречается со структурой. И именно потому, что детерменизмокружающей среды имеет тенденцию к количественному выражению, в то время какдетерменизм генотипа стремится к выражению структурному, люди — ученые -проявляют очевидное пристрастие и готовы легкомысленно гадать о том, какоеобъяснение в каком случае будет применяться. Некоторые предпочитаютколичественное объяснение, другие — структурное.

Эти оба взгляда, оба состояния ума, которые различаютсянастолько, что их можно считать различными эпистемологиями, воплощены и вполитические доктрины. Так, марксистская диалектика сосредоточила свое вниманиена отношении между количеством и качеством, или, как бы я сказал, междуколичеством и структурой. Ортодоксальное понятие состоит в том, насколько я понимаю,что все важнейшие социальные изменения возникают или предопре­деляютсяколичественными «напряжениями» или «давлениями». Этиколичества, как предполагается, накапливаются до точки взрыва, где происходитразрыв постепенного движения в социальной эволюции, что приводит к новомусостоянию. Суть в том, что определяет этот разрыв именно количество, и, какследствие, предполагается, что всегда и обязательно будут присутствоватьнеобходимые ингредиенты на тот момент, когда количество станет достаточнонапряженным.

Модель этого явления из физики — это цепь, которая всегда врезультате под давлением или напряжением разрывается в месте своего самогослабого звена. В случае равной крепости звеньев цепь может превысить обычнуюточку и время разрыва, но в конце концов обязательно найдется самое слабоезвено, и оно-то и станет местом разрыва. Другая модель — это кристаллизациямедленно охлаждающейся жидкости. Процесс кристаллизации всегда начинается скакой-то определенной точки и, начавшись, идет до полного завершения. Оченьчистые вещества в очень гладких и ровных емкостях могут быть и переохлаждены нанесколько градусов, но в результате все равно произойдет изменение. В случае жепереохлаждения изменение пройдет еще быстрее.

Другим примером отношения между количественными икачественными изменениями является отношение между транспортными пробками надорогах и количеством автомобилей, от которых эти пробки зависят. Количествоавтомобилей в данном регионе медленно растет на протяжении нескольких лет, носкорость, с которой они движутся, остается постоянной, пока не будет достигнутопределенный порог количества автомобилей. Кривая количества автомобилей растетмедленно, кривая же времени — наоборот. Кривая времени, проведенного каждымавтомобилем на каждой миле дороги, проходит вдоль горизонтальной постоянной доопределенной точки. Затем, совершенно внезапно, когда количество автомобилейпереходит упомянутый порог, на дорогах возникают пробки, и кривая, изображающаявремя на милю дороги, резко взлетает вверх.

Мы можем сказать, что увеличение количества автомобилей былоположительным до определенного момента, но за пределами этой точки количествоавтомобилей в этом регионе приобрело негативный характер.

Диалектический взгляд на историю предполагает, что в данныйисторический момент, скажем, в середине XIX века, социальная дифференциация игнет были таковы, что для отражения данной социальной системы должна былавозникнуть теория эволюции указанного рода. Для марксистов несущественно,насколько я понимаю, кто разработал эту теорию — Дарвин, Уоллес или Ченберс,или кто-либо другой из полудюжины ведущих биологов, бывших в то время на гранииздания эволюционной теории общего вида. Марксисты считают, что как толькосозреет необходимость, человек всегда найдется. Всегда будет кто-то, ктоопределит точку кристаллизации для нового состояния. И на самом деле теорияэволюции и ее история вроде бы подтверждают это. В 1850-х годах было несколькочеловек, готовых создать теорию эволюции, и эта теория был более или менеенеизбежной, плюс-минус десять лет от фактической даты публикации «Опроисхождении видов». Было также политически неизбежным, что эволюционнаятеория Ламарка исчезнет в это время со сцены и что кибернетическая философияэволюции, хотя и предложится Уоллесом, не станет главной темой.

Для марксистов суть дела состоит в том, что количествоопределяет происходящее и что структура будет рождена в качестве ответнойреакции на количественное изменение.

Мой собственный взгляд на этот вопрос почти противоположен.Я считаю, что количество никогда, ни при каких обстоятельствах не можетобъяснить структуру, потому что информационное содержание количества, кактаковое, равно нулю.

Мне всегда казалось совершенно ясным, что вульгарноеприменение «энергии» как средства объяснения ложно именно потому, чтоколичество не определяет структуру. Я считаю, что количество нагрузки,приложенной к цепи, не разорвет ее, если не обнаружит, самого слабого звена, тоесть структура внутренне присуща цепи еще до приложения силы и, как говорятфотографы, «проявляется» при напряжении.

Таким образом, я являюсь по темпераменту и интеллекту однимиз тех, кто предпочитает объяснение, исходя из структуры, а не количества.

Недавно, однако, я увидел, как эти два вида объяснений можносостыковать. В течение долгого времени я испытывал неловкость при определениисмысла понятия «вопрос», оттого что думал: возможно ли вопросувоплотиться в долингвистическом биологическом мире.

Пусть не вызывает сомнений, что я не имею в виду вопрос,который воспринимающий организм может задать окру­жающей среде. Мы могли бысказать, что крыса, исследующая ящик в котором она находится, также задаетнечто вроде вопроса об опасности или безопасности ящика. Но сейчас не это насинтересует.

Нет, я сейчас задаюсь вопросом, может ли на каком-то более глубинномуровне быть что-то подобное вопросу, выраженному языком приказов и т.д.,которые лежат в основе генетики, морфогенеза, адаптации и т.п. Что будетозначать слово «вопрос» на этом биологическом уровне?

Парадигма, которую я имею в виду, и должна представлять то,что я понимаю под «вопросом» на морфогенетическом уровне, являтьсяпоследовательностью событий, которые следуют за оплодотворением яйцапозвоночного, что мы рассмотрим на примере яиц лягушки. Неоплодотворенное яйцолягушки, как известно, является радиально симметричной системой, в которой дваполюса (верхний, или «животный», и нижний, или»растительный») различаются в том, что в животном полюсе большепротоплазмы и он является областью ядра, а в растительном полюсе больше желтка.Но яйцо кажется совершенно одинаковым по экватору. Не существует выделенияплоскости, которая в будущем станет местом двусторонней симметрии головастика.Эта плоскость определяется вхождением сперматозоида, обычно несколько нижеэкватора, так что ли­ния, проходящая через точку входа и соединяющая дваполюса, определяет будущую среднебрюшную линию двусторонней симметрии. Среда,таким образом, дает ответ на вопрос «где?», который кажется внутреннеприсущим окружению неоплодотворенного яйца.

Другими словами, яйцо не содержит необходимой информации,эта информация также не входит в ДНК сперматозоида. В случае с яйцом лягушкисперматозоид даже не нужен. Эффект может быть достигнут, если мы уколем яйцоволосом от щетки из верблюжьего волоса. Такое неоплодотворенное яйцо превратитсясо временем во взрослую лягушку, хотя и имеющую половину количества хромосом.

Именно об этом я и думал, когда рассматривал природувопроса. Мне казалось, что мы можем рассматривать состояние яйцанепосредственно перед оплодотворением как состояние вопроса, состояниеготовности к получению определенного количества информации — информации,которая предостав­ляется при вхождении сперматозоида.

Соединяя эту модель с тем, что я говорил количестве икачестве в марксистской диалектике, и соотнес» все это со сражениями,которые велись над проблемой детерминизма среды против генетическогодетерменизма, и а сражениями вокруг теории Ламарка (также имевшими политическиеаспекты), мне показалось, что, вероятно, вопрос имеет количественный, а ответ -качественный характер. Мне казалось, что состояние яйца в моментоплодотворения, вероятно, можно было бы описать в терминах количества»напряжения», которое в определенном смысле снимается цифровым(знаковым) или качественным ответ» предостав­ляемым сперматозоидом. Вопрос»где?» есть распределенное количество. Ответ «там» естьточный цифровой ответ.

Если вернуться к цепи и к самому слабому звену, мне кажется,что в цепи и в случае с яйцом лягушки конкретный цифровой ответ дается наугад.

Давайте вернемся к проблеме описания организма и того, чтопроизойдет с частями этого описания по мере того, как существо претерпеваетпроцессы роста, влияние окружающей среды или эволюцию. Мы можем следовать заАшби в рассмотрении описания организма как списка переменных, насчитывающего донескольких миллионов предложений. Каждое из этих предложений, или значений,имеет ту особенность, что при превышении определенного уровня они становятсялетальными. Другими словами, в задачу организма входит поддерживание каждойпеременной внутри определенных границ — верхней и нижней. Организм может этосделать благодаря гомеостатическим контурам. Переменные, список которых у насимеется, очень плотно и сложно взаимосвязаны в контурах, имеющихгомеостатические или метагомеостатические характеристики. В таких системахприсутствуют два типа патологии, или, если можно так выразиться, путей ккатастрофе. Во-первых, любое монотонное изменение — то есть любое непрерывноеувели­чение или уменьшение значения любой переменной — должно неизбежно вести кразрушению системы или такому глубокому нарушению («радикальному»нарушению), что практически невозможно будет говорить о той же самой сис­теме.Это и есть один путь к катастрофе, смерти или радикальному изменению.

С другой стороны, так же гибельно жестко устанавливатьзначение любой переменной, так как установка значения любой переменной в концеконцов нарушит гомеостатические процессы. Если данная переменная обычноизменяется легко и быстро, фиксация ее приведет к созданию помех дляпеременных, являющихся основой всего организма. Акробат, например, не можетподдерживать равновесие на высоко расположенной проволоке, если шест, с которымон работает, будет жестко фиксирован по отношению к его телу.

Таким образом, мы приходим к выводу, что качественноеизменение любой переменной будет оказывать прерывный эффект на гомеостатическуюструктуру. Сказанное ранее о количестве и качестве становится альтернативнойверсией того, что сказал Ашби при описании системы как серии гомеостатическихконтуров.

Ашби, правда, прибавил еще одну грань, указывая на то, чтопредотвратить изменение в поверхностных переменных — все равно, чтоспособствовать изменениям в более глубоких. (Этот процесс используется встратегии «забастовок послушания», когда протестующие рабочиедостигают замедления работы, просто придерживаясь установленных правил.)

Дело значительно усложняется, когда мы ведем разговор не обэволюции с изменениями, происходящими раз и навсегда, а об эмбриологии. Впроцессе развития происходит много кризисов, имеющих форму, определенную Ашби.Возможно, простого увеличения в размере хватит для нарушения целой сериигомеостаз. Эмбриологии тогда придется иметь встроенные ступенчатые функциииз-за этого любопытного соотношения между количеством и структурой. Более того,эмбрион не может надеяться на случай, чтобы узнать, где находятся те места всистеме, которые 6удут нарушены в результате какого-либо длительного изменения.В эволюции случаю можно доверять при определений таких мест, но в эмбриологиитакие места должны быть надежно определены сигналом ДНК или чем-то другимвнутри издано защищенного эмбриона. Как краб автоматически ломает собственныеноги, как ящерица — свой хвост, так и здесь должно быть место, определенное длянарушения в кие эмбриологического процесса и дающее основание )ля определениянового состояния.

Весь вопрос становится еще более сложным, когда мы начинаемдумать о реакции, переданной центральной нервной системой. Нейрон, в концеконцов, есть не что иное, как аналог яйца лягушки. Нейрон — это компонент тканиорганизма, который создает определенное состояние готовности — количество»напряжения», готовое прийти в действие благодаря какому-то внешнемусобытию или канн-то внешним условиям, которые могут превратиться в событие.Состояние напряжения — это вопрос в том же смысле, что и напряжение яйцалягушки до появления сперматозоида. Нейрон должен снова и снова повторять свойцикл и является по сути частью организма, способной это проделать. Нейронсоздает состояние, приводится в действие, а затем сила создает состояние. Это общаячерта как нейронов, так и мускульных тканей. От этого зависит вся организацияданного существа.

До сих пор я концентрировал внимание на прерывности вотношениях между вводом информации и реагированием и сделал предположение озакономерностях, на которых основываются эмпирические факты порога ипрерывности. Гомеостатический контроль, какими бы количественным» и»аналогичными» характеристиками он ни обладал, всегда зависит отпорогов, кроме того, всегда существует прерывность между количественным контролеми нарушением последней в том случае, когда количественные показатели становятсячересчур большими.

Разрешите мне теперь указать еще на одну закономерность, аименно: там, где нет прерывности или ее не видно из-за статистической реакции спомощью малых частиц (например, скопления нейронов), действуют закономерности,подобные описанным в законах Вебера-Фехнера. Если на других планетах существуютнастолько сложные киберне­тические системы, что их можно было бы назвать»организмами», такие системы подпали бы под зависимостьВебера-Фехнера в тех случаях, когда связь на стыке является переменной с обеихсторон.

Что же утверждается в законах Вебера-Фехнера?

1. В тех случаях, когда для сравнения двух значений одного итого же количества (вес, яркость) используется орган чувств, мы встретимся спорогом ощутимой разницы, ниже которого орган чувств не сможет сравнить этивеличины. Порог разницы представляет отношение, которое является постоянным длябольшого диапазона значений. Например, если подопытный может отличить 30граммов от 40 граммов (отношение 3:4), то, значит, он сможет провести различиемежду 3 и 4 фунтами.

2. Можно и иначе выразить мысль о связи между вводоминформации и восприятием, а именно: количество интенсивности восприятияизменяется как логарифм интен­сивности вводимой информации.

Эта зависимость характеризует стыки между средой и нервнойсистемой. Особенно точно это видно в случае с сетчаткой, как показал ЗелигГехт.

Интересно, что та же связь, которая характеризуетафферентные, или приходящие, импульсы обнаружена Норбертом Винером на стыкемежду центростремительным нервом и мышцей: изометрическое напряжение мышцыпропорционально логарифму частоты нервных импульсов в нерве, обслуживающемданную мышцу.

Насколько я знаю, пока не существует количественныххарактеристик связи между реакцией отдельной клетки и интенсивностьюгормональных или других химических сигналов, воздействующих на нее. Мы незнаем, действует ли гормональная коммуникация по законам Вебера-Фехнера.

Что же касается необходимости зависимости Вебера-Фехнера вбиологической коммуникативной связи, можно представить следующие соображения.

1. Вся цифровая информация нацелена на разницу. Взависимости «карта-территория» (в широком смысле) то, что попадает стерритории на карту и есть всегда, и обязательно, является информацией оразнице. Если территория однородна, на карте не будет пометок. Краткоеопределение: информация — эторазличие, проводящее различие на расстоянии.

2. Понятие «различие» дважды включается в процессвосприятия: во-первых, должно быть различие, внутренне присущее даннойтерритории, и, во-вторых, это различие должно быть превращено в событие внутрисистемы восприятия — то есть различие должно перешагнуть порог, должноотличаться от порогового значения.

3. Органы чувств действуют вроде фильтров для защитыорганизма от токсичности окружающей среды. Они должны впускать»информацию» и не допускать избыточного воздействия. Это достигаетсяпутем изменения реагирования организма в соответствии с интенсивностью вводимойинформации. Логарифмическая шкала содействует следующему: эффект вводимойинформации растет не в соответствии с ее величиной, а в соответствии слогарифмом их величины. Разница между 100 и 1000 единиц вводимой информациибудет равняться разнице между 1 и 10 единицами.

4. Информация, в которой нуждается организм, соответствуетлогарифмической шкале. Организм обладает очень высокой чувствительностью ккрайне малым воздействиям и в то же время не нуждается в такой точности дляоценки целого. Проблема состоит в том, чтобы услышать мышь в траве и лай собакина расстоянии в милю и одновременно не оглохнуть от звука собственного голоса.

5. Кажется, что во всем восприятии (не только вбиологическом) и во всей системе измерений существует что-то вродезакономерности Вебера-Фехнера. Даже в искусственных приспособлениях ихарифметическая чувствительность падает с увеличением измеряемой переменной.Лабораторные весы точны только при определении веса сравнительно малых величин,а погрешность обычно рас­считывается как процент, то есть отношение.

6. Кажется, что стык между нервом и средой характеризуетсябольшой разницей в логических типах между находящимся на одной стороне стыка ина другой. Что яв­ляется количественной характеристикой со стороны вводимойинформации, становится количественной и прерывной со стороны восприятия.Нейроны подчиняются правилу «все или ничего», и для того, чтобызаставить их сообщать о постоянных количественных изменениях, необходимоиспользовать статистику — или статистику системы нейронов, или частоту реакцииотдельного нейрона.

Все вышеизложенные соображения, взятые вместе, ставят разумв особое отношение к телу. Мои руки и ноги подчи­няются одной системе законов втерминах чисто физических характеристик — веса, длины, температуры и т.д. Но восновном благодаря трансформациям количества в соответствии с зависимостьюВебера-Фехнера мои руки и ноги подчиняются совершенно другим законам в своихуправля­емых движениях в рамках коммуникативных систем, которые я называю»разум». Здесь мы встречаемся со стыком между Креатурой и Плеромой.

Фехнер был замечательным человеком, опередившим свое время,по меньшей мере, на сто лет. Казалось, он еще тогда осознавал, что проблему»разум-тело» нельзя решить, отрицая реальность разума.

Фехнер утверждал логарифмическую зависимость междусигналами, передаваемыми по коммуникативной системе тела, и материальнымиколичественными величинами, характери­зующими воздействие внешнего мира.

Хотя Фехнер и сделал первые шаги, многое еще предстоит.Нашей задачей на следующие двадцать лет является построение Эпистемологии, атакже объединение областей генетики, морфогенеза и познания. Эти три предметауже сейчас отчетливо представляются одной областью, в которой понятия болееабстрактной естественной истории, или Эпистемологии, будут выступать в качествепояснений. Эпистемология станет как тавтологией, так и естественной историей.Отношения между количеством и качеством, необходимость самокоррекции игомеостаза и т. д. — все является детерминантой и компонентов взаимодействуяклетки и среды ее обитания. Но, увы, эпистемологии различных человеческихобщностей, особенно на современном Западе, управляющие взаимосвязью при помощисреды? Те могут нам представить то, что нам для этого нужно.

XII. Металог: пагубные привычки (МКБи ГБ).
Отец: А куда ты собираешься поместить тему пагубныхпривычек?

Дочь: А я не уверена, что эта тема сюда вписывается.

Отец: Это интересная проблема, Кэп, о которой мы почтиничего не знаем — формально почти ничего. Это одна из крупных проблем, на базекоторых происходит подъем и упадок цивилизаций. Я обсуждал ее с учеными вЭзалене.

Дочь: Ты разрабатывал тему алкоголизма, а также рассматривалгонку вооружений как пагубную привычку. С чего ты начинал при обсуждении?

Отец: Так как пагубные привычки — это системное явление, егоможно моделировать. Я рассказал им старую историю о Норберте Винере исумасшедшей машине. В Пало Альто мы дошли до степени понимания того, чтошизофрения имеет что-то общее с метафорой. И Винер сказал мне: предположим, чтоя инженер и хочу, чтобы вы, как мой заказчик, определили характеристики,которые я должен буду заложить в машину, чтобы машина была сума­сшедшей.

Дочь: Трудно.

Отец: Но полезно, так как заставляет вас прийти к решению,действительно ли вы что-то подразу­меваете под словом шизофрения или это простокрасивый культурный миф, нужный, чтобы упрятать приносящих беспокойство людей впсихбольницу. Мы думали-думали и, наконец, определили воображаемую, реагирующуюна голос машину, похожую на телефонный коммутатор: вы говорите машине, чтобыона соединила вас с номером 348, в ходе разговора с 348 абонентом вы проситеего прислать в Детройт Ф.О.Б. 247 свиней. Машина сразу же разъединяет вас спервым абонентом и соединяет с абонентом 247. То есть она фальсифицируетиспользование числа — логический тип числа. И если она будет так поступать несо 100-процентной регулярностью, а время от времени, тоща я и назову еесумасшедшей машиной.

Дочь: А как ты перешел к объяснению этиологии шизофрении?

Отец: Несколько позднее я отправил Винеру письмо и в немначал исследовать вопрос: если бы у вас была машина, способная к обучению, какбы вы приступили к этому процессу? Вы бы стали наказывать ее время от времени втех случаях, когда она оказывалась права в отнесении чисел к тому или иному логическому типу. Это поставило бы ее в оченьнеудобное положение, при котором здравый смысл подсказал бы ей, что нужнопоступать непредсказуемо неправильно,

Дочь: Ты всегда несколько сомневаешься, когда сравниваешьлюдей с машинами… Если ты хочешь воспользоваться примером с машиной,поддающейся пагубным привычкам, ты должен будешь перевести очень многое, в томчисле страх, одиночество, неуверенность… Тебе нужна будет проблема, выгля­дящаярешением, но на самом деле еще более увеличивающая в нем потребность.

Отец: Конечно, это большая ошибка применять обезболивающее,чтобы притупить боль при хроническом заболевании.

Дочь: Это касается многих вещей, о которых ты говорил,затрагивая проблему аморальности паллиативов, наподобие отправки пищевыхпродуктов в Африку, не решая проблем роста народонаселения и ухудшения среды.

Отец: А помнишь шутку Сэмюэла Батлера о том, что если быголовная боль предшествовала радостям опьянения вместо того, чтобы за нимиследовать, тогда алкоголизм был бы добродетелью…

Дочь: Ты считаешь, что здесь и находится связь, на которуюты намекал в заглавии книги? Конечно, есть люди, для которых религия являетсяпаллиативом, а — многие новые религии — это просто средство; опьянения. Тыпомнишь, как несколько лет назад я писала доклад о том, как религию можно превратитьв развлечение, и о том, как людей в нашем обществе приучают к скуке? Мырассматриваем ритуал как очень скучную вещь, если он только не облачен в новоеи красивое музыкальное оформление и красивые одежды…

Отец: Коллингвуд говорит о разнице между искусством иразвлечением: о том, что подлинное искусство делаете вас богаче в конце концов,но требует определенной дисциплины вначале, чтобы войти в его мир; в то времякак развлечение не требует дисциплины, чтобы получать от него удовольствие,вначале и оставляет вас полумертвым в конце. Обучение постепенно сталосовращать детей подсахариванием пилюли вначале, развлекая их. |

Дочь: На днях ты сказал, что путь напрямик является ошибкойв определении логических типов. Может ли паллиатив быть путем напрямик? Можетбыть, есть связь между обратной связью, не негативная обратная связь заменяетсяпозитивной обратной связью, что приводит к росту пагубных привычек.

Отец: Кэп, ты знаешь историю с эндорфином? Сейчас известно,что при боли мозг сам выделяет вещество называемое эндорфином. Это химики такназвали вещество, которое о своем названии и не знает. Это вещество по своемувоздействию похоже на морфий (по болеутолению). Поэтому у вас естьальтернативам или пользоваться своим собственным болеутоляющим, или использоватьискусственное болеутоляющее. Если вы используете искусственное болеутоляющее,тогда вы уменьшаете производство своего собственного. В общем, происходитчто-то похожее на сцены из Фауста: вы получаете возможность при помощиволшебства управлять своей жизнью, а за это закончите жизнь там, где пылаетогонь. Управление прямым путем всегда приводит вас к беде — вы пойманы!

Дочь: Признание того, что вы пойманы, несколько критическинастраивает нас по отношению к избавлению от пагубных привычек.

Отец: Ну что ж, у нас в Калифорнийском университете естьодин-два преподавателя, которые чувствуют себя пойманными гонкой вооружений. Ноэтого мало, чтобы от нее избавиться. Другое дело, что выходом могло бы статьполное падение — то, что американцы называют «опуститься на дно», -то есть вам надо однажды утром проснуться в сточной канаве или потерять работу.И если этой данной беды оказывается недостаточно, тогда повышается ее уровень.Но бороться с пагубными привычками не полезно, так как при этом увеличивается различиемежду разумом и телом, и они вступают в конфронтацию. Я считаю это страшнойловушкой.

Дочь: А разве не надо верить в бога, чтобы быть членом ААА(Ассоциации анонимных алкоголиков)?

Отец: Первыми двумя шагами являются: признание того, что выалкоголик и жизнь была невыносимой, а также признание наличия во Вселеннойпринципа, вероятно — Бога, который сильнее вас. Существует уравнение междуалкоголем и Богом, которые оба сильнее вас. Бог отождествляется с вашимподсозна­тельным, поэтому он становится имманентным Богом, а не Богом, сидящимна вершине горы или в облаках, так что вы могли бы погрозить ему кулаком. БиллУ., основавший ААА, был очень умным человеком.

Дочь: Существует очень известная молитва, не так ли? Спросьбой «дать ясность ума, чтобы принять то, что изменить не в силах,дать храбрость и мужество, чтобы изменить то, что можно, и дать мудрость, чтобыпонять разницу».

Отец: Ту же самую картину вы можете наблюдать у Персиваля, психбольного. На первойстадии своего заболевания егоголоса ставят его в безвыходное положение:»Мне причиняли страдания приказы, которые,как мне казалось, исходили от Святого Духа, и когда я говорил голосом своим, ане данным Духом, менянаказывали». На следующей стадии голоса меняют тональность: «Вследующий раз духи начали петь мне следующее: ты попадешь в и психбольницу,если сделаешь то, третье, десятое.. . Если сделаешь так, будешь СэмюэломГоббсом, если нет — будешь Германом Гербертом» (одно из вымышленных имимен для одного из надзирателей). Итак, ты видишь, что его голоса становятсятерапевтами.

Рядом с этим мы можем поставить высказывание Оппи — РобертаОппенгеймера — о том, что мире идет по направлению к аду на высокой скорости,см положительным ускорением и, возможно, с положительной скоростью измененияускорения и, возможно, не дойдет до пункта назначения «только при условии, что мы ирусские не захотим это допустить». Сейчас все шаги, которые мыпредпринимаем для обеспечения безопасности, ускоряют наше приближение к аду.

Дочь: Это напоминает мне историю о дельфине, о котором тыписал на Гавайях. Тренер ждал чего-то нового в поведении дельфина и, как толькоэто новое появлялось, усиливал, подкреплял его свистком, или кормежкой рыбой,или еще как-нибудь. Это означало, что то, что было правильным в ходепредыдущего занятия и вознаграждалось, теперь становилось неверным и более невознаграждалось, так как более на было «новым». И поэтому после -какого количества дюжины уроков? — дельфин очень возбудился в своем бассейне ивыдал целую серию новых трюков которых никто никогда прежде не видел удельфинов. То есть дельфин понял.

Отец: Это должно было быть очень болезненно для дельфина.Очень интересно, что когда мы повторяли последовательность событий в качествеэксперимен­та, мы никак не могли заставить тренера подчиняться правилам. Тренерпостоянно бросала дополнитель­ную рыбку дельфину, так как в противном случае,говорила она, «потеряет» дельфина. Ну и вот, если врач хочетзаставить пациента выйти на новый уровень проникновения в суть вещей, возможновозникновение необходимости бросить ему несколько незаработанных рыбок, чтобысмягчить боль. Но отметьте, что боль эта — общего вида, которую Сэмюэл Батлерназвал добродетелью, боль — которая предшествует решению проблемы. И вот именноэто и происходит, если вам удается успешно отлучить наркомана от употреблениянаркотиков. Вы уже приспособились к наркотику, а теперь нарушение адаптациивторого уровня будет болезненным.

Дочь: Папа, я никак не могу понять, когда ты говоришь ошизофрении, а когда о пагубных привычках. Настолько ли они похожи друг на другаили это просто привычка?

Отец: Ну, как тебе сказать? Общее у них то, что в обоихслучаях есть потребность войти за пределы разговора о том, что как будто что-тосуществует внутри каждого индивидуума — или шизофрения, или приверженность кпагубным привычкам. Сходство проистекает из того факта, что умственныехарактеристики относительны — скажем, между дву­мя лицами или между человеком исредой. У вас должны быть А и В. А может быть человеком, и В может бытьчеловеком. Или А может быть печенью, а В — толстой кишкой. Чтобы получитьадаптацию в толстой кишке, необходимо изменить печень. Но каждый раз, кактолько вы изменяете печень, вы снова выводите толстую кишку из нормальногосостояния. Итак, на первом уровне познания вы учитесь правильно поступать вконкретном контексте, но затем вам будет нужно познание на следующем уровне,чтобы разобраться с фактом изменяющегося контекста, который вы создаетесобственной реакцией.

Дочь: Может ли рост стать пагубной привычкой? Он ведьсоздает проблемы.

Отец: Да, конечно, рост всегда ставит проблему, как можновырасти, не изменяя пропорций. Пальма, например, не имеет слоя камбия вокругствола и не имеет возможности откладывать дополнительные слои древесины, тоесть становиться толще по мере роста. Пальма просто растет вверх и в концеконцов падает. Постоянные изменения на первом уровне фатальны. Поэтому исходитли боль роста из необходимости изменений второго уровня? И не является липриверженность пагубным привычкам каким-то образом противоположностью роста?

Дочь: Итак, у нас теперь есть приверженность пагубным,привычкам, шизофрения, рост и адаптация… Я думаю, что наш разговор становитсянеуправляемым.g

Отец: А еще хотят добавить «присоединение». Нафоне быстрого технологического изменения цивилизация1 отношениямежду этими словами начинают напо­минать пинцет, постоянно пытающийся нассхватить. Калифорнийский университет связан с двумя очень, крупнымилабораториями, занимающимися исследо­ваниями в области атомного оружия,Ливерлюр и Лос Аламос, где занято около 13 тысяч человек. Это очень органичноеприсоединение, а не паразит, при избавлении от которого чувствуешь облегчение.Это член симбиоза, чьи ткани срослись с нашими. И если мы захотели избавиться ,то…

Дочь: Меня всегда удивляло то, что люди думают, что можнопросто уничтожить атомное оружие или заморозить гонку вооружений.

Отец: Преподаватели, о которых я говорил, вместе с членамиСовета даже не желают на фоне исследования, стоящего 700 миллионов долларов,собрать 2-3 миллиона, которые потребовались бы для разрушения формальных черт»приверженности к пагубным привычкам — адаптации присоединения», таккак это относится ко всему народу и затрагивает его интересы.

Дочь: Ладно, не ворчи. У нас есть гипотетический инженер,который готов создать для нас машину, а мы еще не выработали спецификации.

Отец: Хорошо. Итак, что мы имеем? Познание должнопроисходить на двух уровнях и включать две соединенные части. И есть ещепроблема. Если вы описываете организм, вам потребуется большое количествоописательных утверждений — сколько у него глаз, где они находятся по отношениюк носу и рту, какова температура тела и количество сахара в крови. Причем этиописательные предложения не существуют раздельно. Они взаимосвязаны в различныепетли. Если вы измените какую-либо из них более определенного уровня, организмбудет привязан за ногу, фигурально выражаясь. Сначала он получит стресс, азатем, если вы зайдете слишком далеко, — смерть. Нация, народ в этом отношенииничем не отличаются от приведенного в качестве примера организма.

Дочь: А как насчет любителя выпить? Он сюда вписывается?

Отец: Конечно. Он придерживается мнения, что жизнь зависитот определенного вида изменений — не от наличия определенного количестваалкоголя в крови, а от тенденции к его повышению. Есть любители вы­пить, оченьумело поддерживающие положительный рост алкоголя в крови. Но, видите ли, в этихсистемах взаимосвязанных переменных вы не можете взять одну переменную ипостоянно ее изменять в одном направлении. Что-то нарушится, и алкоголик вчетыре часа утра очутится в сточной канаве. А теперь следующее: нациистановятся приверженными к постоянно растущему ВНП, что является такой жепроблемой, что и в случае с пальмой. Еще раз повторяю: нельзя взять извзаимосвязанной системы одну переменную и постоянно ее изменять в одномнаправлении.

Дочь: Циклы бума и банкротства. Войны. Суровые решения. Амежду ними мы пытаемся поступать все более и более осторожно, не изменяяосновного нарушения системы.

Папа, а вот та рыба, которую тренер давала дельфину, хотятот ее и не заработал, только чтобы поддержать зависимость. Ведь очень легкообразовать дурную привычку.

Отец: Ну вот, мы вернулись к вопросу об опьянении без,предварительной головной боли.

Дочь: Какое же огромное для меня удовольствие узнавать что-тоновое, писать или даже спорить с тобой… Потому что разговор также являетсяпричиной головной боли.

Отец: Конечно. В искусстве в отличие от развлечения , усилиепредшествует награде. Очень важно, находясь в угнетенном состоянии, не датьпоймать себя мысли о том, что снимет такое состояние развлечение. Да, конечно,но только на какой-то очень короткий период.

Дочь: Я бы очень хотела, чтобы ты поменьше разбрасы­валсяидеями, а больше говорил бы о концепции приверженности дурным привычкам,которая могла бы объяснить наносимый ущерб, как наносится вред людям.

Отец: Ладно. Вот почему мы должны говорить на языке машин.Чтобы мы могли вести речь о формальных вопросах без излишнего морализования иливпадения в сентиментальность. В любом случае смещение внимания от отдельнойличности к процессу взаимодействия отодвигает нас от вопросов оценки. Вместо»хорошо» или «плохо» мы можем использовать термины»обратимый» и «необрати­мый»,»самоограничивающий» и «самоувеличиваю­щийся». Нам следуетмыслить в терминах двух частей системы с определенным стыком между ними.

Дочь: Алкоголик и дьявольские напитки?

Отец: Вроде того, так как зачастую одна из частей — предмет.Планета Плутон может быть неживым предметом, если рассматривать ее какотдельное целое. Но если существует взаимодействие между Плутоном и»мной», законным будет проверить характеристики большего целого,частями которого являются Плутон в «Я». Большее целое будет живым,так как его компонент, «Я», есть живое существо, так же как ицелое» которое называется «Я» имеет неживые компоненты (зубы,сыворотка крови). И если потеря части системы (В) уменьшит или разрушит жизньдругой (А), мы можем сказать, что А имеет пагубную привычку к В.

Дочь.На помощь! Я больше не могу! У тебя выходит, что я проявляю пагубную привычку ккислороду.

Отец: Правильно!

Дочь: Но, послушай. Следует все-таки различать три уровня.Уровень первый будет системная зависимость и будет включать мое отношение своздухом, протеином, силой притяжения, отношения рыбы с водой и т.д. Все тевещи, без которых я не могу существовать. Это и есть единица выживания, не такли? Это напоминает нам, что следует думать о взаимозависимых частях как о частицелого, не просто о печени и толстой кишке, а об организме и среде.

Затем второй уровень включает процесс приобретения такойзависимости, что предполагает системное изменение, особенно при его необратимос­тиили обратимости, связанный с определенными затратами. Вот где наша модельдолжна соответ­ствовать модели таких вещей, как познание, адаптация,акклиматизация и т.д. В этот момент у тебя могут появиться истинные решения.Это все равно, что постоянно принимать одну и ту же дозу лекарства при высокомкровяном давлении — конечно, ты при этом зависим: лекарство стало частьюсистемы, которая- есть ты, твое выживание. Затем идет уровень третий. Это то,что ты получа­ешь вместе с наркотиками, алкоголем, гонкой вооружений или ростомВНП, то есть там, где есть устойчивый рост, нарастание. У меня стабильнаязависимость от теплосистемы в моем доме. Но когда я начинаю перестраивать,переналаживать ее зимой, доводя до отметки 70 в феврале, — вот это и будет тотслучай, для которого следует зарезервировать термин «склонность кпривычкам»…

Отец: Поскольку ты используешь термины таким способом, чтоконцентрируешь внимание на системе: ты, твой термостат, горючее — т.е. все, чтостало частью твоей жизни. А мы обычно под термином «склонность кпривычкам» подразумеваем не просто нарастающий процесс, а такой процесс, вкотором становление подобных привычек считается носящим адаптирующий илитерапевтический характер, но на самом деле не удовлетворяющий наши потребности.Я бы очень хотел иметь склонность к договору о разоружении, но ребята извоенно-промышленного комплекса имеют чувство не просто сильное, но намногосильнее — сильнее, чем вчера, и сильнее, чем русские. Гонка вооружений делаетнас уязвимыми и имеет тенденцию к эскалации.

Дочь: Не просто ведь договор об ограничении вооружений? Адоговор, ведущий к разоружению, в котором ! каждый шаг создает потребность вследующем. . Представь себе мир, в котором политический процесс стал проявлятьтакую склонность к разоружению, что после уничтожения всего настоящего оружия унас появился бы карнавальный ритуал, чтобы вернуть хорошие чувства!

Отец: Изменение знака.

Дочь: Папа, прежде чем мы двинемся дальше, я хотела быпрокатать одну идею. Мне кажется, что мой первый уровень подходит к твоемунулевому познанию и сочетается с диаграммами теплосистемы или стрельбой изружья в главе IV. У меня есть потребность в питьевой воде, и когда моя жаждаперейдет через определенный порог, она включает кнопку, которая заставляет меняподняться от машинки и выпить глоток воды. Система работает по тому же самомугомеостатическому циклу. Что касается приверженности привычкам, смысл ее в том,что она перенастраивает систему, изменяет структу­ру, так что в следующий размне понадобится большее количество. Похоже ли это на калибровку?

Отец: Вместо удовлетворения потребности ты ее создаешь.

Дочь: Слушай, папа, это ведь соответствует тому, что тыговорил о гибельности эволюционной теории Ламарка, не так ли?

Отец: Теперь твоя очередь думать. Как я уже сказал, вряд лиможно найти более важный вопрос.

XIII.Нельзя смеяться над богами (ГБ).
То, что было сказано до сих пор, можно считать аргументомили свидетельством в пользу реальности крупных мыслительных систем, системэкологического диапазона и крупнее, внутри которых ум отдельного человекаявляется ;подсистемой. Этикрупные мыслительные системы характеризуются, кроме всего прочего,ограничениями на передачу информации между своими частями. И на самом деле, мыможем исходить из обстоятельства, что какая-то информация не должна достичьопределенных участков в крупных, организованных системах, чтобы утвердитьистинную суть этих систем — чтобы утвердить существование того целого, чьяцелостность будет находиться под угрозой из-за несоответствующей коммуникации.Употребляя слово «истинный» в данном контексте, я имею в виду, чтодля объяснения неизбежно мыслить в терминах организаций этого размера, придаваяэтим системам характеристики мыслительного процесса (по определению критериев,перечисленных в главе II).

Но одно дело говорить о том, что это неизбежно, и совсемдругое говорить о том, каким же умом должна быть такая огромная организация.Какие характеристики могут проявить такие умы? Может быть, это то, что людиназывают богами?

Великие теистические религии в мире приписывают многие видыума высшим богам, но почти без исключения все основные характерные чертыполучены на основе человеческих моделей. Боги изображаются любящими,мстительными, капризными, страдающими, терпеливыми, нетерпеливыми, хитрыми,неподкупными, любящими подношения, старыми, мужского пола, женского пола.сексуальными, бесполыми и т.д.

Каких основных черт ума можно ждать в любой мыслительнойсистеме или уме, основные посылки которых должны совпадать с тем, что мы якобызнаем о кибернетике и теории систем. Исходя из этих посылок, мы, конечно, неможем прийти к простому материализму. Но к какой религии мы придем — не ясно.Будет ли эта огромная организованная система обладать свободой воли? Способенли этот Бог на юмор? Обман? Ошибку? Умственную патологию? Может ли такой Богвоспринимать красоту? Какие события, обстоятельства могут воздействовать на егоорганы чувств? Есть ли органы чувств в такой системе? А пороговые ограничения?А внимание? Может ли такой Бог потерпеть неудачу?

Великие исторические религии мира или отвечали на этивопросы, не задумываясь ни на минуту о том, что на эти вопросы можно дать и неодин ответ, или они скрывали суть вопроса за массой догм. Задать такие вопросы- значит действительно сделать попытку поколебать веру, так что сами вопросымогут определить ту область, куда будут страшатся ступить ангелы.

Две вещи, тем не менее, очевидны относительно любой религии,которая может исходить из кибернетики и теории систем, экологии и естественнойистории. Первое — это то, что при задавании вопросов не будет границ нашемувысокомерию. И второе — всегда будет проявление покорности при восприятииответов. Здесь мы окажемся в условиях резкого контраста с большинством мировыхрелигий. Они проявят малую покорность в поддержке ответов, но большой страхперед содержанием вопросов.

Если мы можем показать, что признание определенного единствав общей структуре есть повторяющаяся характерная черта, тогда возможно, чтонекоторые из самых диспаратных (несоизмеримых) эпистемологий, рожденныхчеловеческой культурой, могли бы дать нам путеводную нить относительно того,куда идти дальше.

1. Трагедия.
Кажется, что драматурги в Древней Греции и, возможно, их аудиториии философы, процветавшие в этой культуре, считали, что поступок, совершенный водном поколении, может создать контекст или запустить процесс, которыйопределит личную историю на долгое время.

Рассмотрим историю дома Атрея в мире и драме. Убийство Хризиппаего сводным братом Атреем кладет начало последовательности, в которой женуАтрея совращает его брат Тиест, а в возникшей борьбе между братьями Атрейубивает и готовит в виде блюда сына своего брата. Затем это блюдо подается наобед отцу убитого.. Эти события ведут в следующем поколении к принесению вжертву Ифигении ее отцом, Агамемноном, другим сыном Тиеста, и так далее, вплотьдо убийства Агамемнона его женой Клитемнестрой и ее любовником Эгистом, братомАгамемнона и сыном Тиеста.

В следующем поколении Орест и Электра, сын и дочьАгамемнона, мстят за смерть своего отца убийством Клитемнестры, то естьсовершают акт матереубийства, за что фурии преследуют Ореста, пока невмешивается Афина, организующая суд Ареопага над Орестом. Суд в конце концов прекращаетдело. Итак, потребовалось вмешательство богини, чтобы поставить точку впоследовательности (в неизбеж­ности) , в которой одно убийство неотвратимовлекло другое.

Идея греков о необходимой последовательности не была,конечно, уникальной. Интересно то, что греки, казалось, считали неизбежностьабсолютно безличностной темой в структуре человеческого мира. Получалось, чтоначиная с первого поступка, кости выпадали намеренно против участ­ников игры.Указанная тема использовала в качестве средства человеческие чувства и мотивы,но сама тема (мы будем вульгарно называть ее «силой») замышляласьбезличной, выше и больше богов и людей, как отклонение в структуре Вселенной.

Такие идеи встречаются и в другие времена, и в другихкультурах. Индуистская идея кармы очень похожа на гре­ческую»неизбежность» и отличается от последней только тщательнойразработкой, характерной для индуистской религии, включающей как»хорошую», так и «плохую» карму. Кроме того, она содержитрецепты избавления от плохой кармы.

Я сам встречался с подобным верованием у племени ятмул вНовой Гвинее. Шаманы этого племени заявили, что могут видеть»нгламби» человека как окружающее ее или его темное облако или ауру.Племя ятмул верит в колдовство, и совершенно ясно, что нгламби является однойиз его примет. А может согрешить против В, таким образом навлекая на себячерное облако. В может заплатить колдуну, чтобы отомстить за первый грех, атогда нгламби будет окружать как В, так и колдуна. В любом случае ожидалось,что человека с черным нгламби ждет трагедия — возможно, его собственная смерть,возможно, смерть родственника, потому что нгламби — заразен, а сама трагедиябудет вызвана колдовством. «Нгламби», как и греческая»неизбежность», срабатывает через человека.

Настоящий вопрос, однако, не касается деталей»неизбежности», «нгламби», «кармы» и другихпохожих понятий, которые человек приписывает большей системе. Вопрос прост:каковы основные характерные черты мыслительных подсисистем, называемыхиндивидуумами, возникающие из их объединения в большие системы, такжеобладающие мыслительными характеристиками, которые можно было бы выразитьсозданием мифологий (истинных или ложных), подобных «неизбежности» ит.д.? Это вопрос другого порядка, на который нельзя ответить ни овеществлениембольшей мыслительной системы, ни простым пробуждением мотивов участников.

Можно предположить часть ответа, хотя бы для того, чтобыпоказать читателю направление исследования.

«Неизбежность», «карма» и»нгламби» — это все овеществленные абстракции, последнее из этогоперечня наиболее конкретно воображенное, так что шаманы могут даже»видеть» его. Другие менее овеществлены и воспринимаются только черезпредполагаемые последствия, прежде всего — в мифах.

Хорошо известно, что человеческие верования становятсясамоподтверждающимися — как непосредственно, так что верующий склонен видеть,слышать или ощущать то, во что он верит, так и опосредственно, когда вераутверждает себя оформлением действий верующих таким образом, который заставляетих избегать то, во что они верят, на что надеются, чего боятся. Одной изхарактерных черт людей является потенциальная склонность к патологии,возникающая из гибкости их природы. Они собираются вместе, чтобы создатьсовокупности, которые становятся воплощением тем, о которых сами индивидуумы могути не знать.

В терминах такой гипотезы «неизбежность» и»карма» яв­ляются вторичными патологическими явлениями, порожден­нымигруппированием подвижных, гибких подсистем.

2. Противоречивые и конфликтующиетемы.
Еще одну мыслительную характеристику крупных систем можнопояснить на примере тем из греческой драмы. В этом комплексе разделенных идейнаряду с «Орестеей» существо­вала и пронизывающая поколенияпоследовательность мифов, связанных друг с другом понятием»неизбежности» и начинающаяся с отдельного акта. Кадмий навлек насебя гнев Ареса, убив священного змея, и это послужило началом многих бед вцарском доме Фив. В конце концов, дельфийский оракул предсказал, что Лай-царьФив будет иметь сына, который убьет отца и женится на собственной матери — Иокасте, жене Лая.

Лай тогда попытался противодействовать предсказаниям оракулаи, таким образом, вопреки желанию навлек на себя трагическую неизбежность.Сначала он отказался от сексуального контакта с Иокастой, чтобы избежатьрождения сына, который должен был его убить. Но Иокаста напоила мужа, и сын былзачат. Когда ребенок родился. Лай приказал связать его и оставить на горе. Ноопять его план не удался. Ребенка нашел пастух, а усыновил его царь Коринфа.Мальчика назвали Эдипом (то есть Толстоногим, так как его ноги распухли, когдаон лежал связанный в горах).

Мальчишки дразнили Эдипа за то, что он не был похож насвоего отца. Поэтому он отправился в Дельфы за объяснением, а там выслушалприговор, что он был обречен убить отца и жениться на матери. Эдип, не знавший,что он приемный сын, и считавший коринфского царя отцом, решил спастисьбегством и не возвращаться в Коринф.

Во время скитаний он встретил незнакомца на колеснице,который грубо отказался пропустить его. Он убил незнакомца, который и оказалсяего настоящим отцом. Продолжая свой путь, он встретил Сфинкса недалеко от Фив иразгадал его загадку: «Что это такое: сначала ходит на четырех ногах,потом на двух, а в конце на трех?» Сфинкс покончил жизнь самоубийством, аЭдип внезапно оказался героем, принесшим большую пользу городу Фивы. Он сталцарем этого города, женившись на Иокасте. От нее у него было четверо детей.Наконец, в город пришла чума. И оракул приписал причину чумы страшному поступкуодного человека. Эдип настоял на расследовании этого дела, хотя слепой мудрецпосоветовал ему не будить беду. Правда вышла наружу. Эдип, царь Фив, самоказался тем человеком, который убил своего отца и женился на своей матери.Иокаста в ужасе повесилась, а Эдип ослепил себя булавкой от ее шарфа.

Эдипа выслали из Фив, он бродил по миру в сопровождениидочери Антигоны. Наконец, старый и больной, он прибыл в окрестности Афин. Тамон таинственным образом исчез в рощах, священных для фурий, как полагают, чтобыразделить с ними загробную жизнь.

Интересно отметить формальный контраст между этимповествованием и последовательностью Ореста, так как Эдип добровольноотправился в рощи к фуриям, в то время как Орест ими преследовался. Этотконтраст получает свое объяснение в финале трилогии Эсхила, где Афинаустанавливает закон, по которому Афины являются патриархальным обществом, гдежены не являются полноправными родственниками своим потомкам, остаю­щимся вроду или клане отца. Мать — чужая, и поэтому убийство матери не преступление.(В конце концов, у Афины никогда не было матери; она вышла «в полномвооружении» из головы своего отца — Зевса.) Фурии, с другой стороны,матриархальные богини, простят Эдипа — мальчика, убившего своего отца иимевшего четырех детей от своей матери, но не прощают Ореста — убийцу своей матери.

По сути, культура древних Афин несла две совершеннопротивоположные мифологические последовательности, по­следовательность Эдипа,являющуюся кошмаром преступле­ния против отца, и кошмарное преступление Орестапротив матери.

Лично я не удовлетворен объяснением Афины, в котором онапрезрительно отзывается о фуриях как о кучке старых сплетниц, случайно выжившихокаменелостях примитивного матриархата. В качестве антрополога я не думаю, чтокогда-либо существовало какое-нибудь общество, которое было бы на 100 процентовматриархальным или патриархальным. В большинстве обществ родство асимметрично, так что по каждойстороне генеалогии развивается свой вид родства. У ребенка разные обязательствапо отношению к дядям с материнской и с отцовской стороны. Но обязанности и выгодаесть с обеих сторон. Вся пьеса Эсхила «Эвменида» очень странная,впрочем так же, как и «Эдип в Колоне» Софокла. Когда я читаю»Эвмениду», я вижу в ней или крайнее-проявление афинскогопатриотизма, или, что более вероятно, карикатуру на этот патриотизм. «Эдипв Колоне», с другой стороны, — это очень серьезная вещь, с не меньшимпатриотизмом, чем «Эвменида», так как она тоже обращается к древнейистории города Афины. Странно то, что от аудитории ждут понимания того, чтоЭдип — священная фигура и чтоназревает война между наследниками Эдипа в Фивах к Тезеем — основателем новогогорода Афины. Обе стороны хотят, чтобы Эдип умер на их территории, став такимобразом ангелом-хранителем этой земли.

Я подозреваю, что каждый миф в долгу перед другим мифом и ихможно представить в виде уравновешивающей друг друга пары, являющейсясовместным продуктом куль- туры, разделенной в зависимости от акцента наматриархат или патриархат. Мне очень хотелось бы задать вопрос, не яв­ляется лиэто двойное выражение конфликтующих взглядов типичным для раздвоенного большегоума.

Синкретический дуализм христианской мифологий представляетподобный, но еще более удивительный пример Иегова — это бог из вавилонскихвремен, чье место- нахождение определено на вершине искусственнойгоры. Иисус в противоположность ему — божество, чье местонахождение в грудичеловека. Он — олицетворение божества, как фараон или любой древний египтянин,и которому в поминальных церемониях обращались как к Озирису.

Для крупных культурных систем характерно то, что в нихсодержатся такие двойные мифы и представления, отражающие в скрытыхпротиворечиях основные характерные черты крупной мыслительной системы.

В этой связи греческая мифология особенно интересна, так какее мифы не проводят такого раздела между светским состоянием и темами судьбы ирока так, как это делается у нас сегодня. Греческая классификация отличается отнашей. Греческие боги похожи на людей, они являются марионетками судьбы, как илюди, а взаимосвязь между силами большего ума и простыми богами и людьмипостоянно подчеркивается хором. Хор видит, что боги, герои и они сами -одинаковые игрушки в руках судьбы. Боги и герои такие же светские, земные, какнаш супермен, которого они частенько напоминают.

В мифологии, и особенно в драме, предчувствие беды и тайнасодержатся в таких абстрактных понятиях, как «неизбежность» (anangke) или»немезис» (nemesis).Нам довольно неубедительно говорят, что Немезис — это богиня и что богинаказывают высокомерие власти, которое называется хубрис (hubris)[13] . Но на самом делевсе это названия тем или принципов, которые придают религиозный оттенок жизни идраме; боги являются невидимыми символами этих более таинственных принципов.Подобное же состояние дел и в религии Бали, где, однако, боги лишены полностьювсех личностных характеристик. Они (за исключением Рангды — колдуньи и Баронга- дракона) обладают только именами, направленностью действия, цветом и днями ихдействия. В общении с ними виден соответствующий этикет.

В начале этой главы я говорил, что основное внимание будетсосредоточено на подтверждении существования очень больших систем. Эту цельможно сейчас еще больше уточнить, если мы зададим вопрос о том, какие чертычеловеческих религий, древних и современных, становятся понятными в светекибернетической теории и развития эпистемологии. Необходимо изменитьнаправление, цель которого со времен Коперника состояла в развенчаниимифологии, начать собирать все эпистемологические компоненты религии, до сихпор отметившиеся. В ходе этого процесса мы можем обнаружить важные понятия,частично скрытые за мусором (особенно накопленным религиозными людьми, претен­дующимина научный авторитет) или частично утерянные из-за неспособности понять, в чемже все-таки суть религии, что характерно для большинства научных разоблачений. Битванад Книгой Бытия — это часть истории, которой не могут гордиться ‘ нисторонники эволюционной теории, ни фундаменталисты.

Религия состоит не из признания маленьких чудес,демонстрации которых старается избежать каждый религиозный лидер, но на которыхнастаивают его последователи, а из огромных совокупностей организации, имеющейвнутренне присущие мыслительные характеристики. Я считаю, что греки были близкик религии, когда употребляли понятия «неизбежность»,»немезис» и «хубрис», и отходили от религии, когда ихоракулы призывали сверхъестественную власть или когда их мифологи украшалиизображения богов в пантеоне.

Можем ли мы распознать среди научных находок достаточноеколичество основных принципов традиционной религии, чтобы создать основу длясближения? При выработке моей сегодняшней позиции я использовал сочетаниеподходов — логических, эпистемологических и традиционных. Я пытаюсь исследоватьзакономерности коммуникации в биосфере, предполагая, что при этом я также будуисследовать взаимосвязанные закономерности в системе, к которой мы могли быдаже применить слово Бог. Закономерности, которые мы открываем — включаязакономерности коммуникации и логики — образуют единое целое, в котором мыстроим свой дом. Их можно даже рассматривать как особенности Бога, которогоможно было бы назвать Эко.

Существует притча, в которой говорится, что когдаЭкологический Бог бросает взгляд вниз и видит представителей родачеловеческого, грешащих против экологии, он вздыхает и невольно насылаетзагрязнение среды и радиоактивные осадки. Нет смысла говорить ему, чтонарушение было небольшим, что вы просите прощения и больше не будете… Нетсмысла приносить жертвы и предлагать взятки. Экологический Бог неподкупен, ипоэтому над ним нельзя насмехаться.

Если мы будем стараться среди коммуникации и логики найтито, что может быть признано священным, нам придется отметить, что эти вопросырассматривались тщательно и долго большим количеством людей, большая часть изкоторых совершенно не считали себя учеными в области естественной истории. Однагруппа таких людей зовет себя логиками. Они не делают различий между явлениямикоммуникации и явлениями физики и химии; они не утверждают в отличие от меня,что объяснение живых рекурсивных систем требует других правил логики. Но онизаложили большое количество правил относительно того, какие шаги считаютсяприемлемыми в объединении предложений, чтобы выработать теории любойтавтологии. Более того, они прокласси­фицировали различные виды шагов и видыпоследова­тельностей, как, например, различные виды силлогизма, которые мыобсуждали в главе II. Мы могли бы принять эту классификацию как первый шаг кестественной истории мира коммуникации. Шаги, определенные логиками, стали бытогда кандидатами на роль примеров в нашем поиске Вечных Истин, характеризующихмир, более абстрактных, чем предложения Августина.

Но, увы, логика имеет свои недостатки, особенно когда онапытается коснуться кольцевых причинно-следственных систем, в которых аналогамилогических связей являются причинно-следственные последовательности,двигающиеся по кругу, подобно парадоксу Эпименида Критского, заявившего:

«Все критяне — лжецы». Логик отбрасывает этотпарадокс как банальный, но подлинный наблюдатель знает, что аргумент Эпименидаявляется парадигмой для отношений в любой самокорректирующейся цепи, такой,как, например, простой дверной звонок.

Я считаю наличие таких цепей одним из критериев, по которымя определяю разум наряду с кодирующей иерархической организацией идополнительной системой обеспечения энергией. Такие цепи (или контуры) могутбыть найдены во многих механических и электрических формах, таких, как домашнийтермостат, описанный в главе IV, или устройство, контролирующее уровень воды втуалетном бачке, но более значимо они проявляются в физиологии организмов, гдеони следят за изменениями в температуре, наличием сахара в крови и т.д., и вэкосистемах, то различные популяции (скажем, кролики и рыси) взаимозависимоизменяются, сохраняя целое в равновесии: Логика стремится к прямолинейности,двигаясь от А к В или от посылки к выводу; логика неодобрительно косится нааргументы, движущиеся по кругу.

Поэтому в описании жизни я не испытываю особого желаниядоверять логике или логикам как источникам истины. Интересно, однако,рассмотреть свойства самокорректи­рующегося контура как пример глубокойабстрактной истины, а это и есть предмет изучения кибернетики и первый шаг виспользовании кибернетики в движении к новым способам размышления о природе.Возможно, затем, позднее мы придем к еще более глубокой и абстрактной системеописаний взаимосвязей — но для начала с нас хватит и взаимосвязей :контуров(цепей), причем мы не должны забывать ту истину» что есть неизбежныеограничения в любом описании, которые еще надо детально описать.

XIV. Металог: это не здесь (МКБ).
Дочь: Папа, но этого здесь нет.

Отец Чего?

Дочь: Но ты же не даешь точного определения, что тыподразумеваешь под «священным»! А ведь прежде, чем мы будем готовыначать новую дискуссию по эпистемологии в биологическом мире и о твоем понятии»структуры», нам нужно такое определение. Людям трудно понять твоеописание, которое звучит очень сухо. Я имею в виду звено между разделом,относящимся к объединяющим идеям типа «неизбеж­ности»,»кармы» или «нгламби», и тем, что ты говоришь о проблемахмышления, о биологическом мире. Ты увлекся разговором о любимых греческихтрагедиях, а затем переходишь к обсуждению эпистемологии, но ты не даешь связимежду ними. Я вижу, какой она могла бы быть, но не знаю, насколько совпадаютнаши взгляды.

Видишь ли, когда я работала над этой частью рукописи, мнепоказалось, что ты сложил вместе весь имеющийся материал в главах XIII и XV,так что получилась модель всей книги. Папа, ты помнишь историю с матерьюМаккулоха?

Отец: Что это за история?

Дочь: Это было когда-то одной из твоих любимых историй. Мнепомнится, что ты участвовал в дискуссии с группой кибернетиков в доме Маккулохао поиске информации. Он пошел в кухню за кофе, и там он увидел своюразгневанную мать, которая к тому времени была уже в возрасте. Она сказала ему:»Вы все говорите о поиске информации, но это все чепуха.

Я лучше вас знаю, в чем состоит проблема, так как у менясовсем не осталось памяти. Единственным в способом для меня найти что-нибудь -это хранить все понемножку во всех местах».

Отец:Да, это и есть проблема данной книги. Но первым шагом на пути от ложныханалитических различий, подобных тем, что представлены картезианским дуализмом,к определенному монизму — это ввести вещи, разделенные в прошлом, в одну беседуи затем установить формальные правила работы с ними — то, что я планировалназвать «синтаксисом сознания».

Дочь: Если бы это была конференция, в которой я бы захотеларазобраться, я бы складывала вместе разные кусочки материала, чтобы врезультате получить то, что ты называешь «двойным описанием», а затемпотихоньку вводила бы соединительные замечания, чтобы читатель мог составитьединое представление на определенном уровне.

Отец: Ну, и какие же соединительные замечания ты бы хотелавнести?

Дочь: Ну, например, мне кажется, что часть из того, что ты вговоришь (или подразумеваешь) относительно религии, — это то, что в нейобязательно заложены противоречия- парадоксы, — и эти противоречия защищают от определенных видов рациональногознания, чтобы сохранить их в состоянии напряжения, так как именно это напряжение позволяет религиозным системамфункционировать как моделям Креатуры. Меня всегда поражало то, что исламанаходится в спокойствии, в то время как христианская религия корчится впротиворечиях, и, возможно, это очень значительное различие. Как быв там ни было,я бы хотела объединить твои замечаниям о матриархальных и патриархальныхэлементах в греческой религии с табу на транссексуальные знаниям и это всеобъединить с бисексуальным воспроизводством как способом выработки иограничения неопределенности. А затем я хотела бы перейти отсюда к понятиямпереходящего границы парадокса и добавить хорошую дозу религии дзэн…

Ты помнишь, что когда-то назвал природу сукой, создающейтупиковые ситуации?

Отец: Одним из способов вульгаризации понятия тупиковойситуации является применение его к любой ситуации, где никак нельзя выиграть.Если ты будешь цитировать это замечание, люди просто подумают о голоде и другихприродных бедствиях. Здесь надо думать о логических типах.

Дочь: Да, особенно когда мы пытаемся обсуждать отношениямежду отношениями — бесконечный регресс, о котором ты частенько говорил. Это,должно быть, тот случай, когда насколько ограничено наше мышление по степенипродвижения по пути регресса, настолько же ограничены и биологические системы,а уровни просто обрушиваются друг в друга. Если бы ты хотел провести аналогиюмежду мышлением и эволюцией, тебе надо было бы исследовать распространенностьвсех возможных типов познава­тельных ошибок в эволюции.

Отец: Я ведь уже говорил: «Нельзя смеяться надбогами». Когда что-то неладно с преобразованием частей зародыша во времяразвития, вы с большой вероятностью получите нежизнеспособный организм илиорганизм, не способный на воспроизводство. А последствиями некоторыхэволюционных ошибок яв­ляется вымирание. Выживает то, что выживает. Когдатавтология перестает действовать в физичес­ком мире, ошибка быстро становитсяочевидной.

Дочь: Может быть, через несколько миллионов лет. Это всегдабеспокоило меня в антропологии: культура — это приспособляющаяся система, такчто если общество выживает, мы говорим, что его культура, должно быть,приспособляющаяся, и мы с головой окунаемся в спор о функционализме. Нообщество может ведь идти и к вымиранию. Если мы взорвем эту планету илипогрузим ее в ядерную зиму, у тебя в аду будет проблема: надо будет определитьмомент ошибки, и я не думаю, что ты определишь ее местонахождение в моментнажатия кнопки. Может быть, Версаль? Или Декарт? Римская империя? Или садЭдема?

Отец: Конечно, один из способов трактовки первоначальногогреха — это рассмотрение его как предрасположенности к совершению определеннойэпистемологической ошибки. Римская империя? Протофашизм. Латынь представляетсямне чисто милитаристским языком, и я очень хотел бы, чтобы в школах прекратилиее изучение и перешли бы на греческий. Декарт? Конечно.

Дочь: Мне приходится постоянно объяснять, что в твоихсочинениях Декарт олицетворяет набор идей, у которых, возможно, более сложнаяистория, Декарт — это эмблема. Вид прозвища или местоимение которым тызаменяешь «всю эту чушь». И, кроме того, разве ты не знаешь, что вшколах этой странны давно уже прекратили изучение как латыни, так греческого?

Отец: Если бы только это. Они прекратили обучениедоказательствами в геометрии и бросили преподаватели естественную историю.Видишь ли, нельзя научиться следить за логичностью, пока ты не будешьзаниматься общими системами в целом и не почувствуешь, что же такое ихцелостность. Но целостность можно понять разными способами, И тебе, возможно,они все понадобятся — при рассмотрении древних экосистем в пике их расцвета илипри рассмотрении произведения искусства, или рассматривая прочно связаннуюлогическую систему Мои лучшие студенты всегда являются или римскими католиками,или марксистами, потому что изучают то, чему сейчас не учат детей, — то, чтологичность — очень важная вещь. И мне очень хотелось бы чтобы обучениестроилось вокруг какой-либо религиозной веры с добавлением логики и поэзии, темчтобы они были знакомы с метафорой. Ах, эти дети!

Дочь: Ну, ладно. Еще что?

Отец: Ты ведь упомянула Версаль. Это очень важно, потомучто, когда карательные условия мира заменили четырнадцать пунктов Вильсона вкачестве основы завершения первой мировой войны, доверие стало невозможным.Можно соврать в качестве тактического средства во время войны, но когда ложьподнимается по лестнице логических типов и вы лжете о войне и мире, назад путинет. Мир все еще страдает до сих пор из-за договора в Версале.

Дочь: Гмм, это еще один способ определения момента ошибки,но, возможно, они соединены. Помнишь, как Раппапорт говорил о населении НовойГвинеи? Между их существованием и мифологией была целая серия связующих звеньеви несколько священных идей, скреплявших данную культуру. Одно из значений этого»священного» — то, что оно дает чувство благоговения.

Отец: И внушает смирение.

Дочь: Однажды в Вартенштайне у нас был разговор на тему:

мсжно ли разработать экологическую религию, которая стала бысвященным и несомненным средст­вом понимания взаимосвязей Креатуры.

Отец: Ну и что же я сказал?

Дочь: Ты сказал «нет». С одной стороны, сказал ты,идея «своего» и «чужого», «проклятого» и»спасенного» — чересчур принадлежит понятию религии, чтобы ею можнобыло бы воспользоваться. Даже если обратить полмира, будет создан раздел междуобращенными и необращенными, будет граница между тем, что мусульмане называютцарством войны и царством мира (или спасения). Затем эта граница -станетсредоточием конфликта и недоверия.

Отец: Нельзя создать что-то и определить его как священ­ное.

Дочь: Итак, Эко не замышлялся как Бог, в которого могли быверить люди?

Отец: Конечно, нет. Нет, это выражено неверно, потому что»верить» имеет несколько слоев значений. Оно означает и «веру всуществование», и «веру в олицетворение точной идеи», и»полагаться и доверять». Я считаю, ты могла бы сказать, что я верю вЭко во втором значении.

Дочь: Ты знаешь, я думаю, что возможно верить во что-тонаподобие иудео-христианского Бога в смысле того, что Он представляет илиолицетворяет, и также в терминах доверия. Причем не обязательно верить в егоотдельное существование.

Отец: Ты говоришь об Иегове? Возможно. Но, скорее, нет, таккак идея превосходства слишком близка для Иеговы. Дуализм того, что тыназываешь «отдельны» существованием», слишком логичновписывается в систему. Это также касается и дуализма добра и зла Эко незанимается проблемами добра и зла простомуровне, у Эко нет свободы воли.Oн символизирует тот факт, что, скажем, приверженность пагубнымпривычкам или даже патология является другой стороной приспособления(адаптации);

Дочь: Но ты все-таки продолжаешь разговор о «священном». А как же Гайя?Ты когда-нибудь встречался с гипотезой Гайи, в качестве названия понятия, чтоэта планета также является живым организмом?

Отец: Да, незадолго до моей смерти. Кто-то познакомив меня ссочинениями Джеймса Лавлока.

Дочь: Ну что ж, я рада слышать, что ты читал что-тосовременное.

Отец: Он, конечно, прав, что условия на планете можнообъяснить только жизненными процессами.

Дочь: Да, но… это не совсем то. Каждый раз, когда я читавлекцию о гипотезе Гайи, я ловлю себя на мысли, что постоянно предупреждаюпротив опасности рассматривать Гайю как визави. Нельзя сказать: «Я иГайя» или «Я люблю Гайю», или «Гайя любит меня». Taк же нельзя сказать:»Я люблю Эко» и т.д., не так ли?

Отец: Это разные вещи. Понятие Гайя основано на фи­зическойреальности планеты — оно плероматично, вещественно. Когда я прошу людейподумать о боге, которого можно было бы назвать Эко, я пытаюсь заставить ихдумать о Креатуре, о мыслительном процессе.

Дочь: Слово «процесс» важно в этом случае, не такли?

Отец: А также тот факт, что взаимосвязи не очень жесткие, ичто в знании есть пробелы, и что мыслительный процесс включает способность кформированию новых связей…

Дочь: А Эко — это прозвище для логики мыслительногопроцесса, связи, которая скрепляет всю жизнь и эволюцию? И его можнооскорблять, но над Ним нельзя смеяться? Тоща его, скорее, можно назватьпрекрасным, чем привлекательным.

Отец: Прекрасным и страшным. Шива и Абраксас.

XV. Структура (ГБ).
1. Карта и местность.
[Когда мы изучаем биологический мир, мы изучаеммногочисленные события коммуникации. В данной коммуникации о коммуникации насособенно интересует , описание приказов или команд-сигналов, которые, можно ,сказать, имеют каузальный (причинно-следственный) эффект на функционированиебиологического мира — и системы посылок, лежащих в основе всех сигналов иделающих их логически последовательными. В модели, на которой основана даннаякнига, термин «структура» используется для ссылки на ограничения,характеризующие системы и определяющие их функционирование, как, например,настройка термостата. Вы могли бы сказать, что такие понятия, как»неизбежность» или «карма», являются подтверждениямиструктуры. Отметив, что коммуникативная структура живого мира упорядоченная, всепроникающаяи определяющая даже до такой степени, когда о ней можно сказать, что вот чтоподразумевается под Богом, мы можем идти дальше с целью описание еезакономерностей. ]

[Биологи, рассматривающие естественный мир, создают своиописания, так как даже их самые объективные зарегистрированные данные являютсяартефактами человечес­кого восприятия и выбора. ] Описание не может никогдабыть похожим на описываемую вещь — более того, описание не может бытьописываемой вещью. Единственной истиной, приближающейся к абсолютному уровню,является истина, которую предоставляет сам предмет, если бы мы только могли такблизко к нему подойти, чего, увы, никогда не может про­изойти, как давным-давноуказал Иммануил Кант. Мы можем получить от самой вещи — «вещи в себе»- только такую информацию, которую позволяют нам получить некоторые внутреннеприсущие ей различия.

Поэтому нам следует для начала взглянуть на системныерасхождения, которые обязательно существуют между тем, что мы можем видеть, итем, что мы собираемся описать. Прежде чем начать рисовать любую карту, намследует уяснить разницу между «картой» и «местностью» (или»территорией»). При описании мы часто ссылаемся на»структуру» не для того, чтобы точно указать, что должно быть, ачтобы попытаться описать мельчайшие детали того, что мы наблюдаем. Сказать, чторастение или лист имеет структуру, означает, что мы можем сделать общиедескриптивные утверждения. Называя что-либо «структурой», мызаявляем, что мы способны на большее, чем сконцентри­ровать внимание наотдельных деталях поодиночке. Если я говорю, что позвоночник животного являетсяповторяющейся структурой, объединяющей части в спинной хребет(«столб»), я, таким образом, подтверждаю определенную закономер­ностьили организацию частей. Я делаю утверждение приме­нительно не к отдельномупозвонку, а к совокупности позвонков. Само понятие структуры всегда отходит отбес­конечных деталей частного. Само слово структура базируется на понятииобщего.

Философ Уайтхед однажды заметил, что, в то время какарифметика является наукой отдельных чисел и операций с ними, алгебра — этонаука, возникшая при замене слова «данный» (particular) словом «любой» (any). В этом смыслеструктура есть алгебра подлежащего описанию предмета или явления, в ней всегдаприсутствует определенный элемент абстракции. Структура предполагает сбор исортировку множества деталей, которые затем отбрасываются и их место занимаютобобщения.

Важно различать классы от групп в этом контексте. Члены»класса» собираются вместе по принципу какой-то общей для ниххарактерной черты; члены «группы» собираются вместе, так как каждыйчлен является определенного рода модуляцией какого-то другого члена или членов.Существует определенный процесс, или, как говорят математики,»операция», в ходе которой члены группы трансформируются (преобразуются)друг в друга. Теория биологической эволюции была бы значительно улучшена, еслибы биологи моделировали свое мышление и язык, используя математику для описаниягрупп. Это заставило бы их разработать какую-то теорию структурной связи, болеесложную, чем простое использование «гомологии» в качестведоказательства фило­генеза. Конечно, явление гомологии может дать несравненнобольше, чем даже мечтали биологи.

Исходя из данного различия между классом и группой,совокупность позвонков в позвоночнике есть класс, поскольку каждый позвонокразделяет определенные черты с другим. Мы можем сказать, что каждый позвонокпостроен по одному и тому же плану. Но эта совокупность является также игруппой в том смысле, что каждый позвонок есть модуляция предшествующего ему вданной последовательности позвонка. Существуют, однако, интересные разрывынепрерывности модуляции между грудным и поясничным позвонками. Кроме того,позвонки связаны таким образом, что все удачно сочетаются и функционируют какчасть единого целого.

То, что было сказано об отношениях позвонков, являетсянебольшой частью той большой тайны, которая называется организацией биосферы.Таким образом, когда мы пытаемся заглянуть за слово «структура», мывстречаем фрагменты парадигмы, то, как складывается большая структура.

Есть, однако, и более проблематичный аспект нашего понимания»структуры», который следует подчеркнуть. Когда мы, ученые,используем это слово, оно создает у нас ложное понятие, что более конкретныедетали, включенные в данную структуру, являются каким-то образом действительнокомпо­нентами этой структуры. То есть мы с легкостью начинаем верить, чтоспособ, которым мы препарировали реальный мир, чтобы выработать его описание,был наилучшим и самым правильным способом препарирования.

Химики могут сказать, что все галогены (ряд элементов,включающий фтор, хлор и т.д.) разделяют определенные и формальные общие черты вмодулированной степени и поэтому составляют «группу», и далее, чтотакие группы элементов можно соединить и получить периодическую таблицуэлементов.. Мы можем возразить, что это нереально, что это формальное сходство,а классификация элементов яв­ляется артефактом, актом химика, а не актомприроды.

Но критика такого рода неприемлема в биологии. Если мы какбиологи думаем, что мы используем слово «структура», как это могли сделать физик илихимик, мы подвергаемся риску чрезмерной коррекции. [Но одновременно мы можемдопустить и противоположную ошибку, запросив слишком мало от нашегобиологического описания, считая, что, если У элементы вписываются в общуюкартину, — нам больше ничегои не надо.] Справедливо, конечно, что в чисто физической Вселенной нетназваний, а названия у звезд сущест­вуют только потому, что их назвал такчеловек. Даже созвездия существуют только в той степени, в какой их видит нанебе человек. Подобным же образом утверждения физиков и химиков о структурахотносятся только к структуре, имманентной для их теорий, а не для физическогомира. Но совсем не так в биологическом мире. В нем, в мире коммуникации и организации,обмен информацией, сигналами является существенным компонентом происходящего. Аналичие спинного мозга определяется в эмбриологии генетическими процессами исигналами от ДНК и от других у растущих органов. Они зависят от структуры. Онии есть структура. Сигналы в биологии, как и сигналы о биологии, обязательноотличаются от предмета ссылок.

В описании, принадлежащем биологу, всегда будут обращаться кструктуре, и такое обращение имеет несколько возможностей как для обнаруженияистины, так и совершения ошибки.

1. Структура, определенная биологом, может быть простоневерна. Он может проклассифицировать дельфина вместе с рыбой, физик такжеможет допустить ошибку в классификации элемента.

2. Биолог может объяснить структуру способом, подходящим вкачестве основы для прогноза, но должным образом не связанным с системойкоммуникации внутри или среди организмов. В этом случае он прав в том смысле,что хороший физик прав. Его описание соответствует наружным данным. Но он можетбыть неправ в отнесении к описываемой им системе сигналов, соответствующих тем,которые он использует в ее описании. Он может утверждать, что у человека дверуки, но будет колебаться, относить ли ему это числительное к языку ДНК.

3. Структура, определяемая биологом, может следовать классификациичастей и отношений, используемых ДНК и/или другими биологическими системамиуправления. Совершенно верно рассматривать структуру как причину хода событий,при обязательном условии, что мы уверены, что наше понимание структурысовпадает и формально идентично с сигнальными системами внутри растения илиживотного. Совершенно правильно говорить также и об «апикальномпреобладании» в схемах роста цветущих растений, если мы уверены, чтоконтролирующие сигналы на самом деле идут от верхушки вниз и влияют на ростближайших частей. Если биолог обращается к связи или схеме охотнее, чем кчислу, он будет, вероятно, более точен, чем биолог, говорящий, что у человекадве руки или пять пальцев. В любом случае у него есть возможность оказатьсяправым в таком смысле, которого никогда не добиться физику. С другой стороны, унего есть возможность оказаться настолько глубоко неправым, насколь­ко неправымникогда не окажется физик.

Нет коммуникации в материале, относящемся к физику. В немнет ни имен, ни структур в том смысле, в котором я говорил об этом ранее. То,что должен описать физик, есть, к примеру, падение тела, которое не можетнаблюдать за своим собственным падением. Когда епископ Беркли задает вопрос одереве, падающем в лесу, когда он отсутствует и не может ни видеть явления, ниописать его, — он физик. В биологии развивающийся эмбрион всегда на месте, онможет быть и свидетелем, и критиком собственного развития, чтобы вовремя отдатьприказы и проконтролировать пути изменений и реакции.

В физическом мире, каким бы странным это ни показалось, неможет быть ни «ошибки», ни «патологии». Последовательностисобытий, в которых участвуют фи­зические организмы, не организованы, и ихпоэтому нельзя дезорганизовать. Но в биологии «ошибки» и даже»патология» возможны, так как биологические организмы организованы, ане просто расположены в порядке. Они содержат свои собственные описания ирецепты роста.

4. [Сказать, что описание, сделанное биологом, соответствуетсобственному описанию организма, — еще не значит сказать полную правду.] Всебиологические описания обязательно структурны и должны фальсифицировать иупрощать или обобщать предмет ссылки. Даже сообщения и приказы, циркулирующиевнутри живых организмов, являются производными — всегда начало сигналу даетразличие или контраст, а сутью морфогенеза или управления поведением является,скорее, изменение, чем состояние. Если такое ограничение всегда ведет кискажению, если совокупность сигналов, сообщающих об изменениях и игнорирующихсостояние, является, таким образом, искажающей совокупностью, тогда всебиологические совокупности сигналов в этой мере всегда ошибочны. 5. [Описание, составляемоебиологом, не идентично тому, что он описывает, даже если он выставляет образецв музее.] Информацияидет только об упоминаемых в нем предметах, даже если эти предметы самииспользуются для кодирования сигнала. Даже когда в ресторане демонстрируетсяростбиф на вертеле, чтобы дать понять клиентам, что здесь они могут отведатьговядину, жаренную на вертеле, — даже в такой наглядной коммуникацииподжариваемая говядина в качестве носителя сигнала не является сама собой. Акогда мы посмотрим на более сложные процессы взаимодействия, такие, каквнутренняя организация живых организмов, мы увидим, что, в то время, как идущийпроцесс имманентен «материи», сам процесс обладает закономерностью.

2. К сути вопроса.
Давайте еще раз взглянем на закономерности, которые СвятойАвгустин давным-давно назвал Вечными Истинами, и сравним их с используемым намипонятием структуры. Слух современного человека не воспринимает понятия, чтолюбое предположение может претендовать на звание «Вечной Истины». ЭтиВечные Истины, обсуждавшиеся нами обзорно в главе II, соответствовали виду предложения «3 и7 есть 10». Сегодня, как я уже сказал, наш разум отвергает само упоминаниео Вечных Истинах и очевидность любых предположений. Сегодня стало модным недоверять всем предположениям, претендующим на то, чтобы называться вечными илиочевидными. В это привычном скептицизме мы забываем, что было сказано о природеописания. Ни одно описание не является истинным, как мы уже отмечали, но сдругой стороны, очевидно, верно, что описание должно быть несколько отдалено отописываемых вещей. [И, на самом деле, мы отмечаем при рассмотрении процессовкоммуникации в мире природы, что данная коммуникация зависит полностью отпосылок и связей, доказательства не требующих. Даже ДНК принимает некоторыевопросы как очевидные.]

Истины очень близки к очевидным предположениям, носовременный критик назвал бы последние просто деталями, даже вторичногохарактера, в крупных тавтологических системах. Будет сказано, что»7+3=10″ есть один из ограниченного количества подобных мелкихкусочков, которые собираются в созданную человеком систему взаимосвязанныхпредложений под названием арифметика. Эта система является тавтологией, сетьюпредположений, вытекающих логически из определенных аксиом, чья подлинность неутверждается математиками. Математики утверждают только вытекающие из аксиомпредположения при условии принятия аксиом как данное. Из аксиом и определенийарифметики следует, что «7+3=10″, но так как математики не претендуютна истинность аксиом, они не претендуют на истинность и вытекающих из нихпредположе­ний. Они даже не претендуют на то, что аксиомы относятся к чему-либов реальном мире.

Но, на самом деле, проблему вечного и очевидного неполностью удалось избежать из-за этого отказа математиков в отношении аксиом иопределений. Я допускаю, что аксиомы и определения — дело рук человеческих и неотносятся ни к чему конкретному в материальном мире. Я настаиваю, что мынедостаточно знаем о телесных предметах этого мира, чтобы даже допускатьвозможность того, что в аксиомах может находиться истина о предметах. Но, вконце концов, цель этой книги не в выявлении истины о вещах, а только истины обистинах, включая естественную историю описательных предложений, информацию,приказы, абстрактные посылки и совокупность этих идей. Прежде всего, я пытаюсьсоздать естественную историю отношений между идеями. Совершенно несущественноутверждение, математиков, что их тавтологии не утверждают истин относительнопредметов, но крайне существенно, когда они утверждают, что шаги и дажепоследовательности шагов от аксиом к детальным предположениям являютсяочевидными и, вероятно, вечными и истинными. Хотя я могу и ничего не знать оданной отдельной вещи, я могу знать что-то об отношениях между вещами. Вкачестве наблюдателя, я нахожусь в положении, не отличающемся от положенияматематика. Я так же, как и он, ничего не могу | сказать от отдельной вещи — яне могу даже утверждать, что, исходя из опыта, она вообще существует. Я могузнать только что-то об отношениях между вещами. Если я говорю, что стол»твердый», я выхожу за пределы моего опыта. Единственное, что я знаю,это то, что взаимодействие или отношение между столом и органом чувств илиинструментом имеет особый характер твердости, для которой в моем словаре нетспециального термина, но который я искажаю, относя особый характер отношенийполностью к одному из их компонентов. При этом я искажаю то, что я мог бы знатьоб отношениях, и ввожу эти данные в утверждение о «вещи», которую язнать не В могу. Предметом ссылки всех действительных предположений всегдаявляется отношение между вещами. Интересно, что математики согласны навосприятие идеи о том, что отношения между предположениями могут бытьочевидными, но они не желают придавать этот статус самим предположениям. Этоможно сравнить с тем, как если бы они претендовали на умение разговаривать, незная при этом, о чем разговор. Эта позиция полностью параллельна моей. У менявозникают большие трудности при обсуждении крупной мыслительной организациимира и обсуждении ее составных частей, но мне кажется возможным говорить о том,как эта организация мыслит. Мы можем исследовать вид связей, используемых междуее предположениями, не зная, о чем она мыслит.

Связи и формы отношений, которые я хотел бы обсудить,являются закономерными и образуют часть Вечных Истин, включая правиласоединения предметов обсуждения вместе с естественной историей того, что жепроисходит, когда эти предметы объединяются неверно. В мою область исследованийя включаю то, что говорит ДНК растущему эмбриону и самому телу. Я включаю то,что структура мозга говорит процессам мышления. Я включаю все рассуждения,связывающие явле­ния любой экосистемы. Правила отношений между отдель­нымипредметами умственной жизни (жизни идей) не являются нерушимыми»законами» природы. Они часто нарушаются.

Но я говорю снова и снова: нельзя смеяться над богами.

3. Между строчек.
Вопреки ограничениям логики мы можем позаимствовать у неето, что результаты расчетов или абстрактных размышлений не являются»вечными» или очевидными. Очевидно только то, что находится междустрочек расчетов. Математики называют находящийся в основе образец (структуру)данного расчета — алгоритмом. Попробуем рассмотреть виды предложений, изкоторых составлены алгоритмы.

Во-первых, имеются определения, которые, как мы решили,являются только предположениями (если…). Затем следуют определения процесса.И, наконец, имеются конкретные данные. Если числа такие-то и такие-то, еслисложение определяется так-то и так-то, мы можем взять «5» и»7″ и сложить их в соответствии с уже данными определения­ми. Но завсем этим кроется еще что-то. Процессу требуется больше того, что уже дано, аименно: скрытое между строчек. Он требует отдачи приказов человеку или машинеотносительно того порядка, в котором шаги (операции) будут проводиться.

Многие взрослые помнят из школьного курса абстрактныеутверждения о порядке операций (действий) расчетов, известные под названием распределенногои перестановочного правил. В виде уравнения математики говорят нам, что:

a+b=b+a

и что:

a´x=х´a

Таким образом, в операциях сложения и умножения ; порядокчленов не важен. Но когда действие сложения сочетается с действием умножения,порядок членов приобретает первостепенное значение:

(а + b) ´с не равно а + (b´ с)

Отметьте для начала, что эти правила не ограничиваются t только математикой. Если вы- повар, вы должны знать, что порядокопераций на кухне является существенным компонентом каждого рецепта, если вы -развивающийся эмбрион, все ступеньки развития должны находиться всоответствующей последовательности и должной синхронности.

Другими словами, мы не можем отрицать распределительный иперестановочный законы как простые побочные продукты человеческой тавтологии.Там, где есть цель и/или рост и/или эволюция, там будут применяться»законы» последовательности или их подобие. Они не будут похожи на»законы» физики, где не бывает исключений, не будут они похожи и на «законы» юристов,где нарушение закона ведет к наказанию. «Законы» последовательностишагов в аргументе (или команд-шагов в поварском искусстве и эмбриологии) могутбыть нарушены (и нарушаются часто), и за их нарушением не следует наказание илиотмщение человеком или Богом. Тем не менее результат последовательности будетзависеть от последовательности шагов (операций), и, если последовательностьвыстроена неверно или какие-то операции пропущены, результат будет другим,вплоть до бедственных последствий.

Рассказывают, что Сократ задался целью доказать, что всеобразование — это только дело выуживания из необразованного ума того, что онуже знает. Чтобы это показать, Сократ позвал маленького несчастного мальчика сулицы и задал ему длинную серию вопросов, но в такой последова­тельности, чтопоследовательность ответов мальчика явилась доказательством знаменитой теоремыПифагора о том, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов прямо­угольноготреугольника. Пройдя через весь этот ритуал и получив желаемое от ребенка,Сократ сказал: «Вот видите, он знал это все время!»

Но все это чушь: то, чего не знал мальчик и что обеспечилСократ, — было ответом на вопрос: на какой вопрос мне сейчас отвечать? Если быребенка поставили перед необходимостью доказать теорему Пифагора, ребенок осталсябы безмолвен, не зная порядка шагов по построению теоремы.

Таким же образом и эмбрион должен, прежде всего, знатьпорядок шагов для эпигенеза. В дополнение к инструкциям ДНК необходимы приказыв отношении последовательности шагов по своему развитию. Эмбриону необходимознать алгоритм своего развития.

Здесь мне хотелось бы подытожить то, что было сказано до сихпор в этой главе и в главе XIII о понятии «структура» прирассмотрении с разных точек зрения. Я высказал предположение, чтобы структурамыслилась как что-то наподобие Вечных Истин Августина, или как законы,перестановочный или распределительный, в математической логике, или какалгоритмы, являющиеся рецептами последовательностей при расчетах. Их следуетсравнить с понятиями порядка в природных событиях и в человеческой жизни,такими, как понятие «неизбежность», которое, как считалось, управлялопереплетением жизни людей, богов и городов-государств. Каждый из этих подходовбыл попыткой нащупать описание самых больших умственно или экологически организованныхсистем, которые мы можем или представить (или вообразить) или воспринять, -попыткой определения чего-то, имеющего свойства того, что люди называют Богом.Ничего, однако, не было сказано о персонификации Бога или человека какиндивидуума. Говоря об индивидуумах, я предлагаю здесь только, чтобы мы помнилио том, что они являются подсистемами большого целого, отвечая каждый поотдельности критериям того, что мы называем «разумным».

Подытоживая, мы можем выделить следующие упомянутые до сихпор пункты:

1. «Структура» является информационной идеей ипоэтому пронизывает всю биологию в широком смысле слова, от организации внутривируса до явления, изучаемого антропологами.

2. В биологии многие закономерности являются частью своегособственного существенного признака. Данная рекурсивность близка к основампонятия «структура». Сообщение о закономерности, как я полагаю, невводится обратно в атом для управления его действиями на следующем этапе.

3. Информация или приказ, которые я называю»структурой», всегда находятся на одной стадии удаления от предметассылки. Это название, например, какой-то характерной черты, внутренне присущейпредмету ссылки, или, что более точно, это название или описание какого-тоотношения, внутренне присущего предмету ссылки.

4. Человеческие языки — особенно западные — придают излишнеезначение Отдельным Вещам. Ударение делается не на «отношения между»,а на результат отношений. Это ударение затрудняет осмысление того факта, чтослово «структура» резервируется для обсуждения отношений (ни в коемслучае нельзя употреблять множественное число — «структуры»).

5. В той же степени, в какой имя не есть поименованный;предмет, а карта никогда не является территорией, «структура» никогдане является истинной.

(Существует рассказ о том, как в поезде к Пикассо обратилсянезнакомец с вопросом: «Почему Вы никогда не изображаете предметы такими,какими они являются в реальности?» Пикассо ответил, что не совсемпонимает, что имеет в виду джентльмен, и тогда тот достал из бумажника фотографиюсвоей жены. «Вот это я имею в виду, — сказал он. — Вот какая у меняжена». Пикассо смущенно кашлянул и сказал: «Да, но она ведь несколькомала и плоская к тому же, не так ли?»)

«Структура» — всегда несколько сплюснутая, абстрагиро­ванная версия»истины», но структура — это все, что мы можем знать. Карта никогдане является территорией, но иногда полезно обсудить, в чем карта отличается отгипотетической территории. Это самое близкое расстояние, на которое мы можемподойти к невыразимому.

6. Ясно, что структура — это определяющий фактор. Структура часто рассматривается какчто-то вроде Бога -обожествляя Иегову с его заповедями. Но это предполагает дуализм -раскол между структурой и большей реальностью, которой внутренне присуща даннаяструктура. Структура не существует отдельно. Тенденция к представлениюдуалистической Вселенной легко корректируется, если мы вспомним, что зачастуюименно мы создаем понятие структуры в нашем синтезе описаний из данных,проникающих к нам через фильтры наших органов чувств. В таких случаях мы можемнапомнить себе, что структура, проецируемая нами на «внешний» мир,является просто побочным продуктом нашего восприятия и мышления. Труднеедобиться коррекции эпистемологического дуализма, когда мы исследуембиологические организмы, так как они — птицы, рыбы, люди и развивающиесяэмбрионы — создают свои собственные предпосылки и руководствуются ими в фи­зиологическомразвитии.

Научному уму трудно ясно представить общуюэпистемологическую истину: что десять заповедей, правила морфогенеза и эмбриологии,посылки грамматики в общении у животных и у людей — все они представляют собойчасть огромного мыслительного процесса, который является внутренне присущимнашему миру и таким же реальным и нереальным, как силлогистическая логика.

4. Пропуски в структуре.
Выделив «структуру» из текущего организованногопотока жизни Вселенной, следует теперь попытаться добиться синтеза — вернуть»структуру» на место. Давайте рассмотрим, как наша система описаний,отчетов, сообщений и приказов вписывается в мир, облеченный плотью и событиями.

Во-первых, она полна прорех. Если мы попытаемся наложить нажизнь наши описания этой жизни — или если мы попытаемся задуматься о каком-топокрытии организма его собственной системой сигналов (или системами), — мысразу же увидим, что описаний не хватает. Но, какое бы количество структуры мыни добавляли, как бы тщательно ни разрабатывали спецификации, пропуски естьвсегда.

Даже не рассматривая живую материю нашего структурногосообщения и высушивая только то, что может быть сказано, мы чувствуемпромежутки между описательными предложениями. Стихотворение Роберта Саути»Битва при Бленгейме» описывает ребенка, смотрящего на найденный импредмет: … такой большой, игладкий, и круглый… — говорит Вильгельмина.

Позднее мы узнаем, что ребенок ведет речь о черепе солдата,убитого в бою («это была великая победа»), но знание это получено врезультате перескакивания от одного суждения к другому. Мы должны знать, чтоозначает «большой» для малыша, играющего в поле. В качествеслушателей нам приходится перескакивать от размера к качеству поверхности, а откачества поверхности — к форме, следуя за образцом рассуждений, предложеннымавтором-поэтом. Но по сравне­нию с реальностью описание представляет толькомалозна­чительные наброски. У нас действительно очень неполное знание и очерепе, и о ребенке, и это не вина поэта, который дал нам так мало в качествеисходного пункта. Это неизбежный результат сути коммуникативного процесса.Имеющиеся данные никогда полностью не покроют объект описания.

Искусство — это хитроумное использование того, что ужеизвестно слушателю — что уже находится в его черепе, — чтобы слушатель могдополнить детали. Конечно, ребенок был блондином! Конечно, череп был абсолютночист!

Необходимым условием всей коммуникации является заранееподготовленное состояние получателя каждого сигнала. Эта книга ничего вам недаст, если вы не будете знать девять десятых ее заранее.

Как бы там ни было, что справедливо в отношении рассказов ислов между людьми, — также справедливо в отношении внутренней организации живыхорганизмов. То, что может быть выражено ДНК или гормонами и веществами,контролирующими рост, совершенно не перекрывает события эмбриологии, анатомии ифизиологии организма. Развивающиеся ткани должны знать аподозисы, соответствующиереакции на протазисы, обеспеченные ДНК (и окружающей средой). В результатепокрытие будет неполным. По этой причине растения и животные строятся пообразцам и повторам в отношении формы и реакции. Из­быточность являетсяэкономичным способом заставить ограниченное количество структурной информациипокрыть сложный предмет. Все знают (или должны знать), что нельзя научитьсятанцевать посредством чтения книг. Следует также иметь фактический опыт танцев,который остается неописанным в книге.Именно практика позволяет сложить вместе кусочки руководства по обучению, чтобысформировать навыки. По сути, все описание, вся информация таковы, что касаютсятолько нескольких черт подлежащего описанию вещества. Остальное остаетсянепокрытым, незатронутым. Например, конституция США оставляет неупомянутымпочти все.

Попробуйте описать листок или, еще лучше, попробуйтеопределить различие между двумя листками одного и того же растения или междувторой и третьей «ногами» одного отдельно взятого краба. Выобнаружите, что то, что вы должны выделить, находится везде в листке или в ногекраба.

«Структура» и «описание» никогда непокрывают полностью реальность. «Вещь в себе» — сама вещь — всегдасодержит бесконечное количество деталей. Что касается ноги краба или листочка,только небольшая часть деталей управляется генетикой или особенностями роста.Но если вы попытаетесь решить данную выше задачу, но с двумя листочками илидвумя ногами краба, вы обнаружите кое-что об отношениях между структурой (илиописанием) и действительностью. Сразу же обнаружатся несколько разновидностейпропусков (промежутков), которые всегда и обязательно остаются непокрытымиописанием:

1. Существуют пропуски детали между деталями. Какой бымелкоячеистой ни была бы наша сеть описания, мелкие детали всегда ускользают отнего. И это не потому, что мы ленивы или небрежны, а потому, что в принципемеханизм описания знаковый и прерывный, в то время как переменные внутреннеприсущие подлежащему описанию предмету, являются моделируемыми и непрерывными.Если, с другой стороны, метод описания идет как моделируемый, мы сталкиваемся собстоятельством, что никакая величина не в состоянии точно представить любуюдругую величину, — всегда, в любом случае любое измерение — приблизительно.

2. Существуют пропуски между видами описания, не обязательноприсутствующие в списываемом предмете. «Большой», «гладкий»и «круглый» являются отдельными суждениями, причем — нестыкующимися.Сплошная масса природы разбивается на куски «переменных» в актеописания.

3. Подобная прерывность появляется в иерархии описательныхутверждений. С целью экономии ДНК (то, что описывает) неизбежно касаетсядеталей группами. Кривизна будет сведена к какой-то математической форме.Бесконечно малые величины какой-либо формы будут в сжатом виде даны в уравнении.Тогда, успешно описав данную группу деталей, мы неизбежно предпримем следующийшаг в обобщении, подытоживая отношения между группами.

Все вышеприведенное дает что-то вроде топологическойкартинки проблем описания любого живого организма. Доказательство имеет своюструктуру, а организм, который мы пытаемся описать, также имеет свою»структуру» — делая ссылку в обоих случаях на взаимосвязаннуюсовокупность сигналов. Но данные сигналы (как и вся структура и описание) немогут покрыть все, что надо определить или описать. Другими словами, существуютвсе вышеприведенные виды промежутков. Наша диаграмма всей системы должна, такимобразом, (а это и есть топологический аспект проблемы) быть таковой, что, еслимы делаем ее сечение, мы пересечем по очереди точки формулирования и структуры,а также области промежутков. Это будет касаться всех случаев вне зависимости отразмера ячеек сети структуры. [Эти различные виды промежутков являютсяхарактерной чертой Креатуры, биологической организации и описания, о чем мы ужеговорили. Проблемы описания в Плероме совершенно другие. Там мы можемиспользовать понятие «структура», только чтобы указать информационнуюсуть нашего описания. В мире постоянного изменения нет промежутков в томсмысле, в котором мы употребляем здесь это понятие. Температура в доме (главаIV) постоянно изменяется… ]

Прежде чем двигаться дальше, мне бы хотелось сделатьпредупреждение тем, кто сейчас противоборствует с подобными проблемами и будетзаниматься ими и впредь: трудность и запутанность этого вопроса возникает изследующих обстоятельств:

1. «Данные» ученого, изучающего биологическиеявления, создаются им самим. Они являются описаниями описаний, формами форм(форма структура).

2. В то же самое время сигналы, описания, приказы и формы(называйте их, как хотите) уже существуют и внутренне присущи данномубиологическому явлению.

3. Все формы, описания и т.д., включая внутренне присущиеорганизмам, подобны языкам. Они являются прерывными и искажающими.

4. Формы абсолютно необходимы, если мы хотим понять каксвободы, так и ограничения живых систем. Они относятся ко всему процессу, какось к колесу. Ограничивая движение и не допуская его в других плоскостях, осьпозволяет колесу плавно двигаться в избранной плоскости.

XVI. Первозданная чистота разума иопыт (ГБ и МКБ).
В данной главе мы рассмотрим характерные черты того, чтопоявляется на стыках между мыслительными подсистемами. Для начала в качествеосновного примера я покажу стык между старым и молодым. Этот стык мы сравним Iс другими, особенно с иногда трагическим стыком, который антропологи называюткультурным контактом, и со стыком, также трагическим, встречающимся присоприкосновении Человека с природными экосистемами.

Давайте начнем с двух хорошо известных шуточныхстихотворений, иллюстрирующих в сжатом виде явление умственного контекста:

Сказал паренек в разговоре сомной:

Теперь я знаю, кто я такой.

Я — существо, движущееся

По заданному пути в рай.

Я даже не автобус.

Я — трамвай».

На это есть ответ:

Сказал старик в разговоре сомной:

«Я должен решить, кто ятакой —

Хороший или плохой.

Судьба мне велела

В борьбе за правое дело

Идти прямехонько в рай …

О Боже, я ведь автобус, а нетрамвай».

Эта пара стихов была, вне сомнения, написана, чтобыподчеркнуть иллюзорный характер свободы воли. Я только внес небольшоеизменение, чтобы показать, что «автобус» старее — возможно, опытнее,- чем «трамвай».

Если перейти от узкого к более широкому детерминизму, выостанетесь в якобы детерминированной Вселенной, но теперь можно отойти отконтекста, в котором вы находитесь, и увидеть этот контекст. В этом месте иследует решать, кто вы такой: хороший или плохой. Не все для вас жесткоограничено. Вы становитесь больше похожим на «автобус», чем на»трамвай». Но все-таки у вас сохраняется иллюзия, что, если только вамудастся достичь следующей стадии свободы, у вас воистину будет свобода воли.Свободу всегда ожидают за очередным поворотом. Мы продолжаем упорно заниматьсяисследованиями и размышлениями о всех видах проблем, как будто однажды мысможем добраться до мысли, которая нас всехосвободит.

Смысл приведенных шуточных стихотворений заключен не вкаждом из них в отдельности, а в их противопоставлении. Наивность»трамвая», думающего, что он был бы свободен, если бы не рельсы,проявляется в разочаровании «автобуса», открывающего для себяограничения и новый груз ответственности на более высокой стадии.»Свобода» и «ответственность» являются взаимодополняющейпарой, такой, что увеличение первого члена пары всегда приводит к увеличениювторого.

Поверхностный контраст между «автобусом» и»трамваем» и фундаментальный детерменизм, который встает междуобоими, соединяются и дают нам притчу об отношениях между молодостью истаростью, а также служат примером широко распространенной характерной черты многихстыков между мыслительными системами.

В молодости мы испытываем более жесткий гнет, ограниченныйкак со стороны общества, так и знаний, как что делать. Приближаясь к старости,мы ощущаем ослабление ограничений. Это вроде бы дает нам большую свободу, но насамом деле возлагает на нас большую ответственность за выбор.

Я обсуждаю не абстрактный философский мир «свободыволи» и «детерминизма», а необходимый компонент в живойестественной истории каждого организма. Вот что означает быть мыслящимсуществом, и этот парадокс является существенным компонентом человеческойжизни.

Мы видим друг друга всегда в искаженном свете. В глазах»трамвая» «автобус» выглядит «свободным». Вглазах же «автобуса» первозданная чистота разума, невинность»трамвая» благословлена свободой. Тот же контраст присутствует почтиво всех иерархиях и пирамидах власти, в которых сочетается большое количествоподсистем. Я был назначен членом правления Калифорнийского университета — однимиз двадцати пяти человек, входящих в правление этого огромного финансового ипедагогического концерна, насчитывающего 100 тысяч студентов в девятиколледжах. Каждый человек — внутри и вне этого заведения — считает регентовмогущественными людьми, как по отдельности, так и вместе. Предположим, что онимогут и действительно определяют события в этом огромном университете. Но насамом деле они больше осознают недостаток власти, чем студенты. Я лично обладалбольшим влиянием на процессы образования в качестве старшего лектора, чем вкачестве члена правления. Тогда я мог влиять на студентов непосредственно вклассах. Я мог вкладывать в их головы странные идеи в моих аудиториях с тем,чтобы они впоследствии задавали странные вопросы в других. Они могли сказатьдругим преподавателям: «Но Бейтсон говорит то-то и то-то». В качествечлена правления я чувствовал себя крайне расстроенным из-за сведения моейдеятельности к количественным вопросам вместо идей. Сколько студентов намследует принять? Какую плату за обучение назначить? Как осовременить пенсионнуюсистему? В качестве члена правления я утратил большую часть свободы вформулировании вопросов. Таким же образом, я уверен, чувствует свое сходство с»автобусом» президент США. Его власть, его возможность вводитьновации практически полностью отрицаются его обязанностью, долгом блюстиустановленный «порядок».

Президенты-идеалисты и президенты-радикалы, должно быть,плачут по прибытии в Белый дом, обнаруживая, сколь незначительна их власть. И все же люди стремятся бытьпрезидентами, монархами и премьер-министрами. Они стремятся к тому, что называется»властью». Странным образом иллюзия власти является побочнымпродуктом или функцией искажения восприятия, которая заставляет»трамвай» завидовать «автобусу». Каждый нижестоящий человекдумает, что каждый более высоко стоящий более свободен от рельс, от заданногопути. Амбиция и зависть явля­ются общими побочными продуктами большого классастыков между человеческими мыслительными подсистемами.

Нам приходится исследовать механизм иллюзии — то, как суважением невинность взирает на опыт и как с завистью опыт взирает наневинность.

Подобное же состояние дел характерно и для отношений междуполами. Мой старый профессор антропологии в Кембридже, Альфред Хаддон, обычнозаканчивал курс лекций по физической антропологии каждый год одной и той жешуткой. Он выносил на кафедру два черепа: мужской и женский и указывал наконтраст между ними (тяжелые надбровья у мужского черепа, легкая гладкостьструктуры и незавершенность швов — у женского). Затем он заключал:

«Вот видите, мужской череп напоминает антропоида, а женский- младенца. Что предпочитаете вы?»

Иллюзии, иллюзии… Один пол завидует другому и, возможно,даже восхищается им. Пусть у нас всегда остаются эти иллюзии!..

Ну что ж, значит нет выхода? Нельзя избежать этих скрытыхтенденций умственной жизни? Являются ли иллюзии, характеризующие отношениямежду старостью и молодостью, характерными для всех подобных стыков? Каковмеханизм их распространения? Могут ли быть приведены в качестве доказательстваисключения?

Существует много видов ситуаций, в которых люди достигли илисохранили определенную степень свободы от ил­люзий, сопровождающихиерархическое превосходство.

Первый класс исключений связан с неизбежной смертью. Вшотландском языке есть словоfey (обреченный на смерть). Это слово того же корня, что и фатум (судьба),и относится к возвышенному состоянию, в котором многие ранее непризнанныеистины становятся очевидными, так что в фольклоре обреченный на смерть человекнаделяется сверхъестественной мудростью. Здесь у нас очень точный термин длясостояния ума, вызванного абсолютной вероятностью смерти. Когда смерть близка,становится возможным очень ясное видение происходящего. Если бы все были напороге смерти, зависти больше не было бы.

Если вернуться к притче об автобусе и трамвае, нам придетсявспомнить, что оба эти вида транспорта (и соответствующие им представители родачеловеческого) считают, что они куда-то движутся. Они полностью привязаны кзначению «Эго» и, исходя именно из этого, создают иллюзии свободыи/или детерминизма. Мы можем сказать, что автобус на один шаг ближе к свободе,но это ничего не означает. Можно быть или свободным, или несвободным, промежу­точныхстадий не бывает.

Рассмотрение отношений между идеями цели и идеями свободыприближает нас к истине. В двух случаях я был близок к смерти при хирургическомвмешательстве, и в обоих случаях операции оказались неудачными, но пациентвыжил. Я благодарен за этот опыт. В результате его любовь стала более земной,ее стало легче передавать, и в то же время появилось чувство одиночества,подобное тому, с каким человек, взобравшийся на вершину горы, оглядывает всевокруг.

Состояние это длилось в течение недель или месяцев имедленно уступало чувствам озабоченности и привязанности к делам повседневнойжизни.

Очевидно, состояние обреченного на смерть может прийти влюбом возрасте, но старость — это приближение, подход к смерти, и я считаю, чторазличия в степени обреченности являются компонентом барьера между старостью имолодостью. Не просто старость больше похожа на автобус, а молодость натрамвай, но старость начинает медленно обнаруживать, что проблема свободы волине существенна.

Мне выпало счастье увидеть другую систему, где люди бы­личастично свободны от дилеммы автобуса и трамвая. Это было на острове Бали, гдея работал в течение двух лет вместе с Маргарет Мед, на которой тогда был женат.Западные понятия цели и продолжительности затемнены в мышлении обитателейострова, и даже слова для этих понятий позаимствованы совсем недавно. В ответна вопрос цели: «Почему ты делаешь так-то и так-то?» обитатель Балиобычно ответит общепринятой вежливой формулой или в календарных терминах:»Потому что это Аиггара — Касих».

Другими словами, то состояние ума, которое вынудило»трамвай» и «автобус» жаловаться на недостаток свободыотсутствует или слабо развито среди обитателей Бали. Отсюда естественноспросить, являются ли балийцы»fey» в смысле хронического ожидания смерти. Ответ на этотвопрос, однако, не прост. Смерть и ритуалы смерти — постоянная и заметная чертажизни на Бали. Их кремация пользуется известностью. Покойников несут наплощадку для кремации в башнях высотой примерно в сотню футов. Несет башнюбольшая толпа мужчин, которые постоянно кричат, находясьпод бамбуковой решеткой, на которой установлена башня. Они проходят по всейдеревне, затем через ручей, а у ручья происходят бешеные игры с грязью, всеплещутся и смеются. В каждой такой похоронной толпе находятся один двачеловека, являющиеся «сапта» — «свободными от отвращения».Эти люди частично пользуются восхищением в качестве источника развлечения, ночастично их презирают за то, что они устраивают спектакль (аджум-аджуман) изсвоего необычного умения. Онимогут схватить руку или ногу покойного, откручивая ее от загнивающего трупа,или один из них может приложиться лицом к брюшной полости покойника.

Эта грубая игра является обычным правильным поведением, такотличающимся от демонстрации горя и уважения к покойникам, которые условноститребуют от жителей Запада. Но можно сомневаться, является ли условное ,поведение во время похорон выражением «чувств» участников как ужителей Бали, так и у нас. В горной деревушке Баджонг Гид мы были свидетелямипохорон жены человека, который был сразу глух и нем. В этом случае недавнолишившийся жены муж горько плакал, а его многочисленные друзья просили прощенияу окружающих за его бесстыдное проявление горя, говоря, что из-за егофизических недостатков он не знает, как себя правильно вести.

В итоге становится ясным, что общепринятое отношение жителейБали к смерти очень отличается от нашего и некоторым образом напоминаетсостояние «fey».Оказывается, что «счастье» жителей Бали в присутствии смерти (так ониназывают свое поведение) не простое. Возможно, что они подавляют выражение горятак же, как мы подавляем им­пульсивные желания мерзкого поведения.

Я подозреваю, что совершенно не случайно индуистская богинясмерти обладает на Бали не только ее индуистскими именами Дурга и Кали, а такжеопределениями, сопровож­дающими эти имена. Она здесь также Рангда, королеваколдуний, сама будучи колдуньей типа Медузы, с лицом чудовища и способностьюпарализовать всех, кто осмелится к ней приблизиться.

Колдуньи, вероятно, во всем мире, напоминают состояние «fey» и проявляютвраждебность, которую это состояние может вызвать. Колдунья традиционнофункционирует на грани логики, заставляя контекст выглядеть отличным от того,на что надеялись обычные люди. Она создает контекстуальные головоломки,постоянно ведущие к тупиковым ситуациям; довольноинтересно, что традиционным европейским испыта­нием и/или наказанием колдунийбыло погружение в воду, ужасная тупиковая ситуация, создающая симметрию междупреступлением и наказанием. Подозреваемую привязывали к концу шеста и погружалив воду. Если она тонула — это доказывало невиновность, но… Если же онавсплывала — вина считалась доказанной, и жертву сжигали.

Является ли преступление колдовства особенно типичным длястарух, я не знаю, но таков стереотип в европейском фольклоре и сказках. ЖителиБали в танцах и драме очарованы не достигшими совершеннолетия девочками,исполняющими партию Рангды, но ведь Рангда — это древняя старуха. В терминахиндуизма она больше Кали-Дурга, чем Парвати, но внутри каждой прекрасноймаленькой Парвати скрыта Кали-Дурга. И наоборот, в каждой старой карге скрытаПарвати.

Колдунья, «сапта», мистик, шизофреник, дурак,пророк, фокусник и поэт — все они варианты «автобуса». Они всеразделяют частичную свободу, что приводит их в противо­речие с миромусловностей.

Давным-давно, в 1949 году, когда психиатры все еще верили влоботомию, я был новым сотрудником психбольницы в Пало Альто. Однажды один изсотрудников повел меня в самую большую аудиторию взглянуть на доску. Чутьраньше этим же днем там проводилось заседание по проблемам лоботомии, и с доскиеще не были стерты записи.

Это было, конечно, лет тридцать назад, и ничего подобного немогло бы произойти сегодня, но в те дни совещания по проблемам лоботомии быликрупным социальным событием. Все, кто имел хоть какое-нибудь отношение к делу,появлялись на встрече: врачи, сестры, общественные деятели, психологи и т.д.Всего присутствовало около тридцати — сорока человек, включая пятерых изКомитета по лоботомии во главе с их председателем, извест­ным психиатром издругой больницы.

Когда были представлены все тесты и доклады, ввели пациентадля беседы с приезжей знаменитостью.

Знаменитость дала пациенту кусочек мела и сказала:

«Нарисуйте фигуру человека». Пациент послушнонаправился к доске и написал: «Нарисуйте фигуру человека».

Знаменитость сказала: «Не пишите. Рисуйте». Иснова пациент записал: «Не пишите. Рисуйте».

Знаменитость сказала: «Ну, все. Я сдаюсь». На этотраз пациент пересмотрел определение контекста, который он уже использовал дляподтверждения определенной степени свободы, и написал крупными заглавнымибуквами поперек всей доски: ПОБЕДА.

Я считаю, что по мере подъема по лестнице умудренности отмолодости к старости, от невинности к опыту или от одного логического типа кдругому мы обязательно встретимся со сложностями, представленными мистиком,шизофреником и поэтом. Структура разума, уродства и красоты, частью которой мывсе (живые существа) являемся, построена так, что все, описанное мною, должнослучиться при соответствующих условиях.

Дело не только в том, что автобус должен выбирать междухорошим и плохим, дело и в том, что при встрече с трамваем , автобус будетзавидовать его невинности, а трамвай — опыту и псевдосвободе, которую даетопыт.

Мир мышления отличен и разделен большим количеством стыковна большое количество подсистем, и поэтому, чтобы его функционирование быловозможным, мы должны продвигаться постепенно, шаг за шагом. Мир мышлениянамного больше нас самих, но у нас есть различные «приемы», дающиенам возможность охватить что-то из его огромности и деталей. Из этих приемовнаиболее известными являются ин­дукция, обобщение и абдукция. Мы собираеминформацию о деталях, мы подгоняем обрывки информации друг к другу, , чтобыполучить общую картину или конфигурации, мы обобщаем их в структурныхутверждениях. Затем мы сравниваем полученные конфигурации, чтобы показать, каких можно классифицировать в качестве подпадающих под одинаковые или близкиедруг другу правила. Именно последний шаг я называю абдукцией (abduction) — это и есть тот клей,который скрепляет всю науку (и всю религию?).

Во всем этом мы сами подтверждаем примером необходимыехарактеристики структуры разума, частью которой мы являемся. Именно эту сеть,эту структуру данная книга пытается исследовать. Кроме того, мы должны помнитьо барьерах, которые следует поддерживать, если структура ума должна статьбогаче и сложнее, стремясь в своем развитии к экологическому пику,полустабильной системе максималь­ной дифференциации, сложности, изящества. Мыищем контрасты, которые развиваются или отличаются по мере увеличениясложности.

Мы также ищем примеры патологии, как ключ к пониманиюусловий нормального функционирования большой сети, ищем явления стыков, гдеучаствующие подсистемы значительно уменьшаются. В качестве примера можнопривести колдунью и помещенного в соответствующее заведение шизофреника. Этипримеры являются показателем неудачи системы и заставляют и систему, ииндивидуума искать лучшие пути. Более серьезными являются те случаи, в которыхна протяжении веков целые подсистемы (общества или экосистемы) медленновырождаются в результате взаимодействия и стыков.

Это (почти всегда) случаи, в которых количество вытесняеткачество — приемы, из-за которых старость перестает понимать молодость, а отцыгорода выбирают, на чем же основывать всю их систему: на «автобусах»или «трамваях», не понимая ни того, ни другого. Занятия экономикой иоценкой расходов — решат все!

Из всех воображаемых организмов (драконов, богов, демонов,морских чудовищ и т.д.) самый скучный и тупой -это человек, для которогоэкономика — это все! Он туп, так как его мыслительные процессы решаются втерминах количества. Его эволюцию лучше всего понять, учитывая коммуникативныепроблемы человеческого культурного контекста.

Всегда следует достигать взаимного понимания на стыке междудвумя цивилизациями. В случае двух сильно отличающихся друг от друга систем,разделяющих минимум s общихпосылок, установление общих точек соприкосновения для коммуникации не легко ибудет еще труднее по мере того, как люди во всех культурах склонны поверить,что их ценности «истинны» и «естественны». Их предпочтениесобственной культурной системы необходимо и универсально. Однако существуетшироко распространенное мнение, что больше по количеству больше, чем не такмного, а больше по размеру больше (и, возможно, лучше), чем не такой большойпредмет.

Таким образом, дилеммы, порожденные культурным контактом,часто решаются концентрацией внимания на этой общей посылке, по которой легчевсего прийти к согласию, так что встреча цивилизаций превращается в вопросторговли и возможность получения прибыли или приобретения власти, причемсчитается, что доминирование одной цивилизации над другой является неизбежнымрезультатом. Если мы взглянем на трагедии, происходящие на стыках между двумячеловеческими культурами, совершенно не удивительно, что подобные трагедиипроисходят на стыке между человеческими обществами и экосистемами, что ведет кмедленному вырождению. Посылки таких встреч имели тенденцию к упрощению, пронизывая интерпретациюсигналов, формируя наблюдение. Предпосылки, которые привели к конфликту междупоселенцами и американскими индейцами были те же, что и приведшие к уничтожениюпрерий, и те же, что сегодня угрожают формирующим дожди лесам Южной Америки иих обитателям.

Альтернативой было бы изменение наших взглядов, что повело бы к признанию сложностей иинтеграции обеих сторон любого стыка. Мы сами низводим себя до положениячеловека, т для которого экономика — это все, и мы низвели леса и озера до статуса выгодного потенциальногосостояния, в какое мы привели прерии (теперь это пустыня), или шизофреника,которого мы поставили ниже любого человека благодаря психохирургии.

[Что потребуется, чтобы реагировать на стыки более сложнымобразом? По меньшей мере, такое видение, которое подтвердило бы нашусобственную сложность и системную сложность других и предложило бы возможностьсоставления из нас вместе единой системы с общей сетью (структурой) разума иэлементами таинственного. Такое восприятие себя и других является утверждениемсвященного.

То, как мы действуем, как уравновешиваем сложности свободы иответственности, зависит от того, какой ответ мы даем на древнюю загадку:»Что есть человек?» Загадка Сфинкса, приведенная нами в главе XIII,является одним из многих вариантов этой загадки. В ней спрашивается: «Чтоэто такое — сначала ходит на четырех ногах, потом на двух, а в конце натрех?» Она представляет вопрос в контексте стыков, которые всегдасуществуют в человеческом обществе между детством и старостью. Что это такое:иногда автобус, иногда — трамвай, но никогда полностью не свободный? И что этотакое, движущееся сквозь большие и более сложные мыслительные системы,включенные в столкновения с большим количеством других мыслительных подсистем,каждая из которых предлагает определенную возможность целостности. Мы имеемдело со столкновениями между умами. В этом контексте такие вопросы, как загадкуСфинкса, следует формулировать двусторонне, как это сделал Уоррен Маккулох всвоем варианте вопроса из псалма: «Каким должен быть человек, чтобы узнатьтело, и каким должно быть тело, чтобы человек мог его познать?» ]

Что такое, по нашему мнению, человек? Что означает быть человеком?Что это за другие системы, с которыми мы встречаемся, и как они соотносятсядруг с другом?

Наряду с загадкой мне хотелось бы предложить вам идеал -возможно, не полностью достижимый, но, по крайней мере, являющийся мечтой, ккоторой мы можем попытаться приблизиться. Идеал состоит в том, чтобы нашитехнологии, наши медицинские и сельскохозяйственные операции, наше социальноеустройство каким-то образом соответствовали бы наилучшим ответам, которые мымогли бы дать на загадку Сфинкса.Как вы видите, я не полагаю, что действие или слово является само по себедостаточным определением. Я считаю, что действие или ярлык, приклеенный копыту, должны всегда быть видимы и рассматриваемы в контексте. А контекст каждого действия является цельнойструктурой эпистемологии исостоянием всех включенных в нее систем, обязательно с предысторией. Какими мывидим себя — с той точки зрения мы должны рассматривать и мир вокруг нас.

Отметьте, что предлагаемый мною идеал близок к религиознойнадежде или идеалу. Мы не уйдем далеко, если не признаем, что вся наука итехнология, как и медицина от Гиппократа до наших дней, исходят из религии. Всеврачи религиозны двояко: обязательно воспринимая какую-то систему этики иобязательно придерживаясь какой-то теории отношений в системе»разум-тело». Чтобы достичь предло­женного идеала, мы должны бытьпоследовательными. Но это, увы, крайне трудно и, вероятно, невозможно.

Именно загадке Сфинкса я посвятил пятьдесят летпрофессиональной деятельности в качестве антрополога.

Первостепенную важность я придаю тому, чтобы наш ответ назагадку Сфинкса соответствовал развитию нашей цивилизации и фактическомуфункционированию живых организмов (систем). Главная трудность состоит в том,что ответ на загадку Сфинкса является частично продуктом ответов, уже данныхнами. Курт Воннегут дает следующий совет: нам следует очень я осторожнопритворяться, так как мы становимся постепенно т похожи на предмет притворства.Это происходит во всех организациях и человеческих культурах. Люди определяютпонятие «гуманности», затем, исходя из этого понятия, строятсоциальную структуру, затем эта структура изучается, становится частью личностиучастников. Мы должны быть вдвойне осторожны в своих предположениях о техлюдях, с кем мы имеем дело. Мы уже создали нацию сутяг путем создания мира, вкотором боль и ущерб имеют денежное выражение и где абсолютно небезопаснонаходиться без защиты страховки, без вооружения…

Более того, наши варианты ответов на загадку Сфинксанаходятся сегодня в неустойчивом, колеблющемся состоянии. Наши верованияпретерпевают изменения со скоростью, с которой подобные изменения происходили вДревней Греции, скажем, между 600 и 500 годами до нашей эры или в ее начале.Наш мир очень странный и волнующий. В нем ставятся под вопрос сами предпосылкиязыка. Какой язык у сердца? Или у правого полушария? Латынь или английский? Илисанскрит? Это проза, поэзия? И т.д.

Под вопросом стоит старая тема отношений между»телом» и «разумом» — центральная тема великих религиймира.

Старые веры сходят постепенно на нет. Человек находится впоиске новых. И дело не в принадлежности к христианству, мусульманству,буддизму или иудаизму. Мы знаем совсем немного о направлении изменений, ноничего о месте их завершения. Мы постоянно должны помнить и признавать, что мыживем в мире столпотворения идей, в котором следует найти духовное отдохновениеи прибежище.

Я полагаю, что американское конституционное требованиерелигиозной «свободы» вытекает именно отсюда. Под»свободой» отцы-основатели имели в виду возможность почитать Бога вразличных формах. Эволюция, революция и религия должны были сосуществовать.Вопреки религиозной свободе важным считалось быть верующим. Я считаю ошибкойзапрет религиозного обучения в государственных школах[14].

Но давайте вернемся непосредственно к загадке Сфинкса. Япредложил вам две точки зрения, определяющие ответ на нее. Первое — это то, что»природа человека» самоут­верждающая. Второе — то, что все мы живемсейчас в начале нового решения проблемы «тело-разум».

Я утверждаю, что сегодня у нас достаточно знаний, чтобыожидать унитарности от нового понимания и что концептуальный раздел между»разумом» и «материей» будет рассматриваться как побочныйпродукт недостаточного холизма. Когда мы слишком сосредоточиваем внимание начастностях, нам не удается увидеть нужные характерные черты целого. И тогда мысклонны приписывать явления, возникающие благодаря целостности,сверхъестественным причинам.

«Холистический» — это слово очень популярносегодня, встречается наиболее часто в словосочетаниях наподобие «холистическаямедицина», подразумевая множество взглядов и их реализацию от гомеопатиидо акупунктуры, от гипноза до психоделизма, от индуизма до дзэн…

Люди возлагали большие надежды на холистические решения втечение долгого времени. Слово это (Смэтс) восходит к 1920 году и определяетсякак «тенденция в природе производить целое из упорядоченной группыединиц».

Системное мышление, позволяющее дать четкое, формальное инесверхъестественное значение слову, восходит к XIX веку. Именно там мы находимпервые разработки этого понятия о целом и о формальных отношениях междуинформацией и организацией, включая Клода Бернарда, Кларка Максвелла, РасселаУоллеса и доктора Эндрю Стиля.

Стиль был основателем остеопатической медицины. В конце XIXвека он пришел к мысли, что патологии тела могли возникать из-за нарушениятого, что мы сегодня называем коммуникацией, что внутренняя физиологическаяорганиза­ция тела может быть делом передачи сигналов и что спинной мозгявляется той «расчетной палатой», через которую должны проходить всесигналы. Он утверждал, что вылечить любую патологию можно, проводясоответствующие процедуры над спинным мозгом. Он несколько спятил, как и вселюди, которые опережают свое время лет на сто. Он поверил, что его идеиотносятся не только к тому, что действительно связано со спинным мозгом, но чтоподобные теории можно применить к бактериологии и т.д. Все это очень повредилоему, но он был одним из первых холистов именно в том смысле, в котором я хотелбы применить это слово.

Сегодня, конечно, идея патологии как нарушения внутреннейэкологии тела приобрела довольно большую известность. Даже в случаях, когдапатология вызвана «фи­зическими причинами» (переломы), мы начинаемсвязывать воедино перелом и реакцию на него.

Следующим этапом будет предсказание того, что в течениеближайших двадцати лет такое мышление будет характерно для «человека сулицы» и станет основой для правдоподобия, преобладающего в обществе.

Старое правдоподобие потихоньку исчезает, а новое создается,причем очень быстро. Мы учимся иметь дело с мировой тенденцией создавать целоеиз отдельных величии, соединенных коммуникацией. Именно это и делает тело жи­выморганизмом, функционирующим так, как будто оно обладает разумом, что исоответствует действительности.

Мне хотелось бы выдвинуть предположение, что слово;»холистический» приобрело почти совершенно новое и намного болееточное значение со времен второй мировой войны и что это новое и более точноезначение придает нам надежду на глубокий, коренной пересмотр западной культуры.Становится ясно, что загадочные явления, которые мы ассоциируем с»разумом», должны взаимодействовать с определенными характеристикамисистем, которые довольно поздно попали под рассмотрение науки. Они включают:

— характеристики кольцевой саморегулирующейся системы;

— сочетание таких систем с обработкой информации;

— способность живых организмов накапливать энергию, так чтоизменение в каком-либо органе чувств может дать начало испусканию накопленнойэнергии. Есть еще несколько вопросов, которые помогают утверждению новыхспособов мышления о цели, адаптации, патологии и, короче говоря, жизни. Ониисследуются кибернетикой, теорией информации, теорией систем и т.д. Но в данномслучае я хотел бы привлечь внимание к сегодняшнему состоянию — к тому, что помере разрушения привычных способов мышления о разуме и жизни, новые способымышления в отношении данных вопросов становятся доступными — не толькофилософам в башнях из слоновой кости, но и практикам и даже «человеку сулицы».

В историческом плане новые разработки, ставшие заметными вовторой мировой войне и в последующий период, почти полностью изменили все, чтомы говорим и думаем о мыслительном процессе и о системе «разум-тело»,как об­щем, самокорректирующем, самоуничтожающемся единстве.

Кибернетика в широком смысле является, насколько я знаю,единственным серьезным началом мышления в целом.

Если мы подойдем к явлениям разума с этими новымиинструментами, тогда генетика и общий детерминизм формы и роста — то, чтоопределяет симметрию высшего лица (глаза по обе стороны носа), все, чтонаправляется сигналами от ДНК, — может быть признано как часть мыслительнойорганизации тела. Часть холизма.

Если же мы поставим двойной вопрос: «Каким должен бытьчеловек, чтобы он мог определить болезнь, или разрушение, или уродство?» и»Какими должны быть болезнь, разрушение, уродство, чтобы человек могпознать их?», новые способы мышления представляют ответ в видеутверждения, что саморекурсивная коммуникативная система может осознаватьнарушение своей собственной функции. Это может быть как боль, так и другие видыосознания. Она может также осознавать гармонию своих функций, и это осознаниеможет стать основой для благоговения и осознания прекрасного в большей системе.

И наконец, следует определить отрасли знаний, занимаю­щиесяновыми способами мышления. Это возвращает нас к понятию ответственности. Это тослово, которое я обычно не употребляю. Но позвольте мне употребить его здесь совсей серьезностью. Как нам растолковать ответственность всех тех, кто имеетдело с живыми системами? У всех есть ответственность перед мечтой,ответственность как индиви­дуальная, так и коллективная.

И опять мы встаем перед новым вариантом уже упоминавшейсязагадки: каким должен быть человек, чтобы познать и взаимодействовать с живымисистемами, и какими должны быть эти системы, чтобы их можно было познать?Ответы на эту загадку должны быть взяты из математики, естественной истории,эстетики, а также из радости жизни и любви — то есть из всего, что помогаетсформулировать эту мечту.

Я напоминал вам ранее, что человеку свойственно изучать нетолько детали, но и глубоко содержательные философии, чтобы стать тем по формеи сути, каким хочет видеть его наша культура. Мифы, среди которых протекаетнаша жизнь, приобретают достоверность в той мере, в какой они становятся частьюнас самих. В таких мифах не сомневаются, они глубоко входят в нас, зачастуюнеосознанно, то есть это вопросы веры.

Именно перед этими мифами все наши ученые, политики иучителя должны чувствовать ответственность. Доктора, адвокаты и представителипрессы разделяют ответственность перед динамичными мифами — ответами, которыеони дают на загадку Сфинкса.

XVII. Итак, зачем нужна метафора?(МКБ)
Эта книга заставила меня избегать вечеров с коктейлями,таких социальных мероприятий, когда дружелюбные незнакомцы, узнав, что япровожу время весной за работой над книгой, спрашивали бы меня о ее содержании.Сначала я бы рассказала им о задумке этой книга, о задаче завершения работы,которую из-за смерти не успел закончить мой отец. Но они продолжали бы спрашивать,о чем все-таки эта книга? «Ну, — колебалась бы я, — это философскаякнига». Пауза.

«Видите ли, — говорила бы я, — Грегори выработал рядидей о природе мыслительного процесса, идей, взятых из кибернетики, которая, поего мнению, формировала основу нового понимания эпистемологии живых систем. Он,конечно, не считал задачу завершенной и был убежден, что если бы это новоепонимание разделялось многими людьми, люди действовали бы совершенно по-другомув отношении вопросов экологического баланса, а также войны и мира. Он такжеполагал, что развитие такой чувствительности к природным системам имеетотношение к эстетике и «священному»».

Фу, я должна вздохнуть после такого длинного заявления, ибоя сказала слишком много и слишком быстро. Нельзя на вечере коктейлей сказать,что книга, над которой ты работаешь, «обо всем». Ни больше, нименьше. И неизбежно затуманиваются глаза, когда в одном и том же предложениивстречаются слова типа эпистемология, эстетика и кибернетика. К сложностизадумки Грегори я добавила еще одну тему к книге (в дополнение ко»всему»). Изучая книгу-рукопись, чтобы понять направление, в которомдвигался Грегори, решая, добавлять или убирать тот или иной материал длябольшей ясности, я старалась так построить эту книгу, чтобы показать, какмыслил Грегори. Эта книга о мыслительном процессе и о процессе мышления.Поисковая работа Грегори очевидна во многих вопросах, но, возможно, именно этопобудит читателя самому вникнуть в эти вопросы и разрабатывать их дальше,используя доступные сегодня средства и информацию.

Мыслительный пейзаж, в котором работал Грегори, длябольшинства из нас чужд, как если бы мы исследовали совершенно чужую культуруили другой вид. Мне приходилось сознательно делать корректировку сложившихсямнений, и это стало основой в признании знания как артефакта: знаниеобязательно зависит от заранее составленных мнений, которые следует иногдапроверять или изменять.

Странно, конечно, после всех лет, в течение которыхсчиталось, что Грегори отошел от антропологии и занялся другими областямизнаний, что его работа признана имеющей отношение к основным антропологическимвопросам. Антропологи часто пытаются войти в какой-то степени в концептуальныймир другой культуры. Те, кто изучает этнографию, каждый раз, когда они читают очужом обществе, выучивают несколько слов экзотического языка, так как они нужныдля выражения понятий, не существующих в западном мышлении. Некоторые из этихслов вошли и в наши языки (например, табу). Часто приводится объяснение целойсисте­мы: пантеон богов, календарь и т.д. На острове Бали, к примеру, указанияо маршруте следования даются, исходя из движения к священной горе посрединеострова или к морю. Нельзя передать способ концептуализации жителями Балигеографии, не обращаясь как к физической форме их мира, так и к его метафизике.Исследователь, движущийся между горой и берегом моря вместе с жителями Бали,войдет и в мир их мышления.

Большинство антропологов находят необходимым практи­коватьболее одного способа мышления и наблюдения. С одной стороны, они пользуютсяинструментами объективной записи и измерений. С другой стороны, выслушивают сполной серьез­ностью рассказы о волшебстве, колдовстве и богах… А между этимидвумя крайностями уделяют внимание объяснениям обычной жизни, в которых другиевиды символических элементов даются в виде причин: деньги, честь,коммунистическая угроза, гостеприимство, сексуальная привлекатель­ность.

Полностью разделить их нельзя, потому что как бы ясно нибыло этнографу, что туберкулез «реален», а колдовство»нереально», и то, и другое включены в причинность наблюдаемыхобразцов поведения. Не уделяя внимания обоим, вы не сможете активно действоватьили дать объяснение увиденному. Таким же образом не может успешно лечить врач,если он имеет дело с пациентом только в рамках тех переменных, которые могутбыть выделены в лаборатории. Итак, на самом деле в человеческих действиях ивзаимодействиях «реальным» может оказаться как раз колдовство, а нетуберкулез. Идея лечения при помощи успокаивающих средств может быть эффективнойпротив идеи симптома, и боль, которую мы испытываем, также является идеей,видом мысленного образа.

Вот эта мысль и пронизывает работу Грегори. Да, в движениимежду созданным человеком значением и фи­зической реальностью имеется глубокаянеобходимость для каждого антрополога мыслить в терминах того, что Грегориназывал стыком между Креатурой и Плеромой, где встречаются умственное иматериальное.

Но вопрос еще более фундаментален. Потому что Грегориутверждает, что та же самая проблема существует во всем биологическом мире.Этнограф изучает общество, которое живет посредством коммуникации: без передачиизученных образцов адаптации люди не смогут выжить. Мы, как этнографы, изучаемсигналы, коды и организационные формы, которые скрепляют общество и регулируютего повседневную жизнь. При этом мы должны двигаться от одной частнойэпистемологии к другой. Но все они человеческие, все — часть Креатуры. Если мыбудем изучать только реальности, доступные, скажем, физикам и биохимикам,картина будет неполной. Грегори считает, что все наши описания организмов иливзаимодействующих групп организмов должны включать характеристики их сигнальныхсистем, то есть он предполагает, что для понимания организмов, их следуетпонять, в первую очередь, этнографически.

Классическими стратегиями науки являются анализ, при котороммы разбиваем сложное целое на более доступные для изучения части, ипреобразование, при котором сложные процессы типа жизнь мы выражаем в терминахболее простых процессов (скажем, на молекулярном уровне). Но у этих стратегийимеются ограничения. Хотя физическая реальность профессора химии может бытьполностью подвергнута лабораторному анализу. Это изучение профессора как частиПлеромы не может определить, разумен он или глуп, честен или бесчестен, ивообще, что это такое быть человеком или профессором. Только в Креатуре, толькокогда его рассматривают в контексте его коммуникации и связей, мотивированныхабстрактными целями и амбициями, только тогда можно его познать. Поэтому намнужна наука о Креатуре. Мы беспокоимся в антропологии о разнице между тем, чтовоспринимает этнограф, и тем, что воспринимают туземцы, о том, насколько хорошои полно наше описание соответствует их реальностям. В контексте науки мы такжеозабочены и тем, будут ли наши описания обладать способностью предсказаний,прогнозов. Конечно, нет, если мы не определим причины, а они обычно абстрактны.Иногда биолог задается вопросом, что же воспринимает кошка, птица, лягушка илидаже пчела, но очень редко такой же вопрос задается о растении, о луге или отдельнойклетке развивающегося эмбриона, хотя все они живые системы. В каждом из этихслучаев важно знать, какая информация доступна и как она закодирована, чтобывыявить приказы, определяющие очередной шаг в росте или поведении.

Такой подход к эпистемологии требует от нас изучения нашихописаний и собственной природы как обработчиков информации. Антропология часторассматривается как путь к самопознанию, так же, как и путь к пониманиюстрашного и незнакомого. Особенно важным становится учет языка — этой системыкодирования и коммуникации, которая выделяет человеческий вид из других видов.В языке мы имеем чрезвычайно гибкую коммуникативную систему в дополнение кобладанию коммуникативными средствами и средствами восприятия, имеющимися удругих млекоплетающих: хромо­сомными, гормональными, неврологическими и т.д.

Мы также осознаем чрезвычайно большую долю нашей собственнойдеятельности по обработке информации. В языке «карты», с которыми мыработаем, не соответствуют «территории». Мы не просто вынуждены иметьдело с идеями кокосовых пальм вместо действительных кокосовых пальм. Мы можемсидеть на тропическом острове и представлять дубы, сочинять о них истории,шутить о них и т.д. Человеческий язык, увы, подобен деньгам: он частенько гибоки неподвижен, что может и обмануть.

Отсюда неудивительно, что великая человеческаяизобретательность постаралась найти способы обуздать этот взрыв, начиная отинквизиции и кончая детектором лжи. Человеческая коммуникация не являетсясплошной структурой или тканью. Наоборот, существуют различные ти­пы общения,каждый с возможностью своего вида отношения к Плероме.

В некрасивом неологизме «плероматизировать»заключена ирония. Хотя язык может быть только продуктом Креатуры, он оформлен,особенно в науке, для описания Плеромы, для того, чтобы подвести нас ближе кматериальной реальности. Иногда точности угрожает старание добитьсяобъективности, и общественные науки находятся постоянно в опасности: их можетисказить (физическая) научность.

Грегори снова и снова возвращается к различиям между тем,как срабатывает (или должна срабатывать) коммуникация в Креатуре, и тем, как мыстараемся ее исказить. Самое важное различие, считает он, — это то, что языкопирается на существительные, то есть идет ссылка на предметы, в то время какбиологическая коммуникация касается образцов и связей. Итак, спрашивает он, какопределяет человеческую руку генетика? Выделяет ли она пять пальцев (пятьпредметов) или четыре связи между пальцами? Даже акула со своими разнообразнымиадаптаци­онными программами, вероятно, обладает информацией об отношении кокеану.

Если справедливо, что в Плероме существуют вещи, предметы,тогда существительные (предметами не являю­щиеся) — это полезное изобретение,чтобы размышлять о предметах, но в данном случае мы изобрели способность клжеовеществлению. В Креатуре нет предметов — только идеи, образы, пучкиабстрактных связей, но удобства ради мы лю­бую доступную идею (правду, Бога)трактуем, как будто она в виде предмета. Следовало бы сказать, что семантика,соответствующая Креатуре, должна состоять из связей и отношений.

Задав вопрос о семантике Креатуры, резонным было бы задатьтакой же вопрос и о синтаксисе. Грегори противопоставляет общее предпочтениебиологической коммуникации метафоре — развитию человеком системы, организованнойвокруг существительных, поставленных в связь «подлежащее-сказуемое».В метафоре два сложных предложения до некоторой степени уравниваются: подтверждение находится впротивопоставлении. В языке возможно разделить подлежащее и сказуемое внутриданного предложения, так что утверждение находится в предикации. Другой способ,по которому внутренняя структура линг­вистических последовательностей находитсяв параллельной связи с внешними событиями, состоит в логическом аргументе, таккак логика разработана таким образом, чтобы позволить моделирование линейныхпричинных цепочек. В другом месте Грегори подчеркивает отрицание какхарактеристику, присущую именно человеческому языку, которое часто заменяется вкоммуникации между организациями другим видом противопоставления иликомбинированием логических уровней. (Собака не может сказать: «Я не нападуна тебя». Она может, однако, использовать поведение, сигнализирующее онамерении напасть в контексте противоречащих сигналов, чередуя агрессивное иуниженно-ласковое поведение, таким образом достигая следующего результата ввиде сигнала: «Это игра, не надо бояться».) Логические типы важны вовсей Креатуре, но путаница логических типов также играет свою роль всинтаксисе.

И, наконец, по сравнению со всеми остальными видамикоммуникации, человеческая языковая коммуникация выделяет сигналы, чья главнаяфункция состоит в отчете о состоянии какого-то предмета.

Человеческий язык, таким образом, очень далек от любогодругого биологического способа коммуникации и более удобен для разговора оПлероме. Плероматизировали ли мы язык? Или создали гибрид, не применимый нигде?Интересно, что Креатура способна делать сообщение о Плероме и делать неверныесообщения о Креатуре, то есть о себе.

Так как вся Креатура находится внутри Плеромы, языкпоследней будет очень точным — у меня действительно есть пять пальцев, науровне скелета моя рука состоит из отдельных предметов в пучках по пять штук, иэти материальные объекты можно подсчитать, взвесить, измерить и химическипроанализировать. Но никакой вид подобной деятельности не будет яркойиллюстрацией, если мы захотим ответить на другой ряд вопросов — что же означает»иметь руку», как организм производит ее в ходе эпигенеза, в чем руканапоминает ступню или лапу. Чтобы ответить на эти вопросы, нам нужна семантика,соответствующая Креатуре, которая должна состоять из различий, исоответствующий Креатуре синтаксис, который должен, по крайней мере, бытьчувствительным к метафоре и логическим типам. Мы должны обладать синтаксисом,если хотим комбинировать идеи новыми способами в процессе, подобном дедукции,так как это позволяет создать новые системы. В качестве ученого Грегори хотелразработать способы обсуждения Креатуры, требующие точности, ясности идедукции.

Основные компоненты мышления Грегори начали объединяться вединую систему: кибернетика и логические ти­пы, семантика Коржибского и усилияраннего психоанализа по описанию бессознательного — все это соединяется вначале грамматики Креатуры. Такая грамматика в конце концов сделает возможнымвзглянуть на организмы и луга по-новому. Грегори хочет, чтобы мы моглиразговаривать как ученые (ученые Креатуры!), например, об эстетике, потому чтоон считает многое из того, что идет под этой рубрикой сегодня, совершенно несоответствующим должному уровню общения. А он считает, что это вопроспервостепенной важности, так как все организмы, а не толькокритики-искусствоведы и философы, все время опираются на эстетику.

Центральной в усилиях по описанию Креатуры является проблемаописания, состоящего из множества частей, но тем не менее унифицированного стакой логической организацией, которая моделирует сложность живых систем. Вживых системах происходит множество событий, а тем не менее целое остаетсяцелым. Вот почему важно видеть, что каждый термин метафоры многогранен — имеетсобственную внутреннюю сложность. Если «весь мир — театр», это невопрос идентичности частей театра и частей мира, а вопрос эквивалентностиотношений между частями метафизической структуры и тем, что моделируется ею.

Грегори уделял особое внимание одному виду расширеннойметафоры — притче (или рассказу).

Из всех доступных, имеющихся в нашем распоряжении метафор,центральной является собственное «Я». Изучение «Я» помогаетпонять других людей намного лучше.

В связи с этим необходимо также сказать, что для большинствалюдей на протяжении всей истории структурой, соединявшей их индивидуальнуюжизнь в сложную закономерность мира, в котором они жили, была религия -расширенная метафора.

Иногда религия охраняет, защищает коммуникативную связь,необходимую для понимания Креатуры, функционируя в качестве своеобразнойтерапии при определенных отклонениях и патологических изменениях вкоммуникации, обычно возникающих у людей.

Интересно, что религиозные метафоры в большинстве своемполны парадоксов.

Грегори считал, что искусство, как и религия представляеттот участок опыта, который характерен для способа мышления на уровне Креатуры.Произведение искусства является результатом мыслительного процесса, какраковина или человеческое тело.

Каждое произведение искусства зависит от сложностивнутренних отношений — «много мыслей ушло на создание розы».Эстетическое единство очень близко понятиям системной целостности ихолистического восприятия. А оценка произведения искусства является узнаванием,возможно, опять-таки узнаванием самого себя.

XVIII. Металог: постоянная тень(МКБ).
Отец: Все работаешь?

Дочь: А ты? Ты как будто все время находишься в тени, норабота идет. Так ты умер или нет?

Отец: Я всегда говорил, что цивилизацию ждет беда, если мыне сможем принять факта нашего умирания. Наше бессмертие в наших идеях, мыслях.Вот почему я оставил тебе тяжелую задачу завершить эту книгу.

Дочь: Да, это совсем не легкая и не очень приятная задача.Другая работа ведь у меня не идет.

Отец: Ты помнишь, я рассказывал тебе о человеке в Эзалене,который в состоянии транса писал картины под Моне?

Дочь: Да, конечно. У моей подруги есть в доме комната, гдеобычно останавливалась Маргарита. Людям, которые в ней живут, часто снится она,как будто она при­ходит и велит им продолжать работу, закончить ис­следования,возложить на себя ответственность.

Отец: Ты когда-нибудь спала там? Дочь: Да, но я думала одругом, и она мне не являлась.

Отец: Никуда не денешься от подсознательного. Мне никогдаполностью не удавалось войти в контакт с тенью моего отца, но все-таки и тонемногое, чего я добился, помогло мне переосмыслить суть эволюции.

Дочь: Твой отец открыл, что если у жука оказываласьдополнительная лженога, это означало, что вместо одной ноги у него было две -правая и левая, «правило Бейтсона». Ты же пришел к выводу, что этововсе не дополнение очередной ступени двусторонней симметрии, а потеря, потеря на определенной стадии эпигенеза информации, необходимой для определения симметрии (право-лево) винструкции о том, как выращивать ногув данной конкретной ситуации. И это привело тебя к мыслям о Креатуре — биологическом мире как мире информации.

Отец: Послушай, Кэп, я вроде никогда не рассказывал тебео…

Дочь: Нет, но лучше не надо. С меня и так хватает загадок.Однажды у меня было видение «ангела» — как обнаженной мужской фигуры, вся в лучах света. Вот иосвети мне, пожалуйста, те вопросы, которыми я занимаюсь:укажи мне на симметрию в одних местах, на асимметрию в других…

Отец: Видишь ли, мы стараемся в конце концов выработать тавтологию.

Дочь: То есть все будет выглядеть как простое «если Р,то P»

Отец: Это и есть основные идеи, вероятно, математические поформе, но требующие, чтобы их открыли. И не только их, но и связи между ними.

Дочь: Иногда передо мной возникает образ Евклида, не того,который, вероятно, существовал, а мифического Евклида. Один из его учениковподходит к нему и говорит очень гордо: «Я вывел три новые теоремы». Изатем эти теоремы великолепно вписываются в единое целое, так как они не новы,они внутренне присущи аксиомам. Вот как все это развивается.

Отец: Вот именно, что тавтология — то и не развивается. В Етеоремах нет ничего нового. Они представляют собой просто старые аксиомы иопределения, но только перегруппированные. Теорема Пифагора вся исходит изаксиом. Существенное требование тавтологии состоит в том, что связи междупредложениями — пусты, то есть не содержат информации о предмете речи.

Дочь: А я говорю, что развивается

Отец: Да нет же! Весь смысл в том, что аксиомы неразвиваются!

Дочь: Ладно, ладно. Только не кричи на меня. Итак, аксиомы не развиваются. Но в этомсмысле и семя не развивается. Оно только взрывается, как ты это называешь, а его ДНК состоит из командили «приказов», которые указывают эмбриону, саженцу и т.д., какрасти. Разве не то же происходит с тавтологией? Где аксиомы указываюттавтологии, как развиваться?

Отец: Ну да. В этом смысле — конечно. Семечко не добавляетничего нового по мере роста или не так уж много…

Дочь: Итак, я начинаю думать о себе как о садовнике. Садовникес системой подготовки текстов. Ты знаешь, в чем твоя проблема? Ты можешь неверить в существование приведений, но ты веришь в существование идей.

Отец: Есть еще одна проблема у «Ангелов…»,проблема неверного использования идей. Посмотри, что делают семейные врачи, какони осуществляют «парадок­сальное вмешательство», чтобы изменитьлюдей или целые семьи, или подсчитывают тупиковые ситуации. Их нельзяподсчитать.

Дочь: Знаю. Потому что тупиковые ситуации имеют дело с общейконтекстуальной структурой, так что данный конкретный пример тупиковойситуации, который можно заметить во время терапевтического обследования, — этотолько верхушка айсберга, а «под водой» остается вся жизнь семьи. Нолюдям не запретишь подсчитывать и рассчитывать тупиковые ситуации. Разбивкацелостного процесса на части характерна для человеческого восприятия.

Ладно, ты помнишь, как ты всегда спрашивал у аудитории:посмотрите на свои руки — сколько у вас пальцев? Возможно, что у вас не пятьпальцев, а четыре отношения между пальцами?

Отец: А потом я предлагал подумать об отношенияхсобственности в части идей, связей.

Дочь: Ты знаешь, я считаю, что происходит тот же самыйпроцесс, что приводит к появлению жуков с лишними членами, то есть теряетсякакая-то информация, существенная часть идеи. Вот мы вместо того, чтобы ругатьтех, кто хочет разработать свой эпигенез при отсутствии части связей исущественных идей, и должны попытаться определить, что же отсутствует. Можетбыть, «Ангелы…» помогут нам и им в этом.

Отец: Когда ты начинаешь говорить о том, чтобы статьполезной людям, ты очень напоминаешь свою мать. Ладно, иди работай, а яотдохну. Здесь, в царстве теней хорошая овсянка, ну а кофе — просто ужасен.

[1]Квадратные скобки обозначают вставку МКБ.

[2]Изучение культуры племени Новой Гвинеи с трех точек зрения (A study of the Culture of New Guinea Tribe fromThree Points of View. Cambridge UP, 1936, 2d eD.) и дополнительно»Эпилог 1958 г.» (Epilogue1958. Stanford, Calif.: tanford UPI, 1958).

[3]См. Г.Бейтсон. Социальное планирование и концепция дейтеро-обучения (G.Bateson. Social Planning anD theConcept of the Deutero-Learning) в: Шаги … (Chandler ed., 159-176)

[4]А.Н.Уайтхед и Б.Рассел. Принципы математики, 3 тт. (Alfred North Whitehead and Bertrand Russel.Principia Mathematica, 3 vols., 2D ed. Cambridge, England: Cambridge UPI,1910-13).

[5]К.Г.Юнг. Семь проповедей для мертвецов (Carl Gustav Jung. Septem Sermones ad Mortuos; частным образомиздана в 1916 г. Существует и более позднее ее британское издание (Stuart and Watkins, 1967). Наиболеедоступна эта книга в приложении к некоторым изданиям «Воспоминаний, мечты,размышлений» под редакцией А.Яффе (some editions of: Memories, Dreams, Reflections, ed. Aniela Jaffe. NewYork: Pantheon, 1966 and later editions).

[6]См. мое эссе «Форма, субстанция и различие» (Form, Substance and Difference) в:Шагах… (Сhandler ed.,454-471).

[7]Л.Кэрролл. Алиса в Зазеркалье (LewisCarroll. Alice Through the Looking Class. New York: New American Library ,1960.212).

[8]В русском традиционном варианте более принят следующий перевод этогосиллогизма:

Все люди смертны;

Сократ — человек;

Сократ смертен. — прим. перев.

[9]Е. фон Домарус «Специфические законы логики при шизофрении» (E. von Domarus. The Specific Laws ofLogic in Schizophrenia) в: Язык и мысль при шизофрении (Language and Thought inSchizofrenia, ed. J.S.Kasanin. Berkeley: U of California P, 1944).

[10]М.К. Бейтсон. Наша собственная метафора (М.С.Bateson. Our Own Metaphor. New York: Knopf, 1972,33).

[11]М.К. Бейтсон. Наша собственная метафора (М.С.Bateson. Our Own Metaphor. New York: Knopf, 1972, 180-198).

[12]У.Маккулох. Воплощения разума(Warren McCulloch. Embodlmer of Mind. Cambridge, Mass.: MIT P.1965,1-18).

[13]От греч. — высокомерие, надменность.

[14]Отец Грегори, атеист,заставил своих сыновей прочитать Библию, чтобы они не были «пустоголовымиатеистами».