АННОТАЦИЯ
Автор „Анатомии страха“ —известный испанский писатель, философ и психолог Хосе Антонио Марина,лауреат многих престижных наград, в том числе Национальной премии залучшую научно-популярную книгу. Все его работы посвящены человеку —его силе и слабостям, возможностям и месту в социуме. Страх дляМарины — ключ к пониманию целого круга проблем, с которымисталкивается личность в современном мире. Какую роль он играет вжизни человека и в истории общества? Какие виды страхов существуют?Почему одни люди более боязливы, чем другие? И наконец, как одолетьстрах или тревогу, пока они не одолели нас? Марина рассматриваетнаиболее действенные методы борьбы со страхом и приводит рядконкретных советов, которые позволят если не полностью победить этогоизвечного врага человечества, то во всяком случае успешно емупротивостоять.
* * *
Трудно найти человека, которыйникогда не испытывал страха. Но что такое страх? Какую роль он играетв жизни отдельной личности и общества в целом? Какие виды страховсуществуют? И главное, как научиться одолевать страх? На эти вопросыотвечает испанский философ и психолог Хосе Антонио Марина воригинальной и остроумной книге, построенной на ярких житейских илитературных примерах.
ПРЕДИСЛОВИЕ
С годами я сталнастоящим специалистом по страхам: переживал их, изучал и мечтал омужестве, как другие мечтают о власти, о богатстве или о здоровье. Извсех эмоций, омрачающих человеческое сердце, — а такихнемало — многочисленное семейство, в которое входят тревога,робость, беспокойство, ужас, беззащитность, особенно занимало меня, иопыт показывает, что в своем интересе я не одинок. ПрозорливомуГоббсу1принадлежат ужасные слова, под которыми мог бы подписаться любой изнас: „Я и мой страх — близнецы-братья“. Ему вторилдругой знаток собственной души, Мишель де Монтень: „Робостьбыла проклятием моей жизни“. Кьеркегор называл страх „болезньюк смерти“. Власть страха может распространяться не только наотдельных людей, но и на общество в целом. Вся история человечестваотмечена стремлением освободиться от страха, поиском безопасности и,одновременно, нечестивым желанием поработить других, запугав их.Гоббс считал страх одной из причин возникновения государства.Макиавелли учил государя внушать трепет, чтобы править, и давал наэтот счет подробные практические советы. La terribilità2как инструмент. Оба автора сходятся в одном, а именно в том, чтострах — это мощный и незаменимый политический рычаг, великийвоспитатель непокорного и переменчивого народа. „Будет ужасно,если люди утратят страх“, — предостерегалосмотрительный Спиноза.
Страх можно назватьтакже и религиозным переживанием. Он лежит в основе религий, которыенещадно эксплуатируют его, одновременно суля нам защиту. Осознаваявласть этого чувства и стремясь умилостивить его, греки обожествлялистрах в двух ипостасях: Деймос и Фобос3.Так же поступали и римляне: Паллор и Павор4.А в счастливой Аркадии, которая, возможно, была не такой счастливой,как утверждают, обитал Пан — от его имени происходит слово„паника“, ужас, вызванный присутствием божества.
Тревога, беспокойство,предчувствие беды свидетельствуют о нашей уязвимости. Волей-неволеймы научились терпеть и уживаться с ними. Но мятежная человеческаянатура отвергает примирительную тактику. Человек не желает простозащищаться, покоряться или действовать, как животные, которые,повинуясь голосу природы, убегают, нападают, замирают на месте илипринимают позу подчинения. Нет, мы хотим одолеть страх. Жить так,словно его не существует. Всем известны слова маршала де Тюренна,прославившегося своей отвагой5.Дрожа от ужаса перед боем, он сказал себе: „Трепещешь, теломое? Ты трепетало бы сильнее, если б знало, куда я собираюсь тебяввергнуть!“ Смел не тот, кто не испытывает страха —такого скорее следует назвать бесстрастным, бесчувственным, —но тот, кто способен его игнорировать, оседлать тигра. „Храбрость— это благородство в трудной ситуации“, —говорил Хемингуэй. Мужество есть умение сохранить благородство,легкость, непринужденность в трудной ситуации. Однако же этот призывк высотам может привести нас в еще большее отчаяние, ибо как я могуждать от себя отваги, если сердце мое подточено, ослаблено, иссушенострахом?
Кто не желал бы статьсмелым! Все тоскуют о бесстрашии. Какими свободными мы ощутили бысебя, если б не были так напуганы! Между Хуаной Разумной, котораявсюду видела опасности, и Хуаном Бесстрашным6,их презиравшим, выбор очевиден. Мужество есть высшая добродетель.„Что хорошо?“ — задавался вопросом Ницше,такой ранимый, такой затравленный. И отвечал: „Хорошо бытьмужественным“. Хотя мы рождаемся робкими, все культурыпревозносят отвагу, и подобное единодушие заставляет меняподозревать, что речь здесь идет о некоей базисной составляющейчеловеческой природы.
Интересно было быинтерпретировать историю человечества как непрестанное стремлениеразума управлять чувствами, принимая в то же время их неизбежность.Тогда мы встали бы на стезю, проложенную Тацитом, полагавшим, что завсеми историческими событиями ощущается биение человеческих страстей,или на стезю Геродота, который писал: „История есть чередаотмщений“. В своей книге я не ставлю столь высоких целей,просто анализирую одно из самых мощных переживаний, которые управляютповедением человека, а следовательно, и историей. Давайте совершимпутешествие в подземные владения страха, чтобы исследовать их сложнуюгеографию, чтобы обнаружить тайную фабрику опасений, темные штольни,где неустанно трудится этот грызун, а заодно — чтобы отыскатьвыход, как древние путешественники искали источник вечной молодости.Раб, томящийся в Платоновой пещере7,бежит к свету, к солнцу познания. Невольник из описанного мноюкафкианского ада стремится на волю, чтобы погреться в лучах мужества,в лучах свободы.
Цель моего исследованиязаключается в том, чтобы разработать теорию, которая начиналась бы вобласти неврологии и заканчивалась в области этики. Диалектика страхаи мужества — самая подходящая тема, чтобы подтвердить илиопровергнуть все, что я писал в других книгах. Возможно, сам того неосознавая, в каждой из них я говорил о мужестве, поскольку именно этапроблема занимает меня больше всего. Человечество есть не что иное,как воплощенное стремление к свободе, дерзкое стремление, берущееначало в нейронных импульсах боязливой натуры. Мы стоим перед великойзагадкой рода людского, нашей собственной загадкой.
Следуя своемуобыкновению, в эту книгу я без предупреждения включаю цитаты издругих написанных мною текстов. Меня забавляет мысль, что читатель невсегда может догадаться, какое произведение он штудирует в данныймомент. (Эта фраза, например, взята из предисловия к книге „Взарослях слов“.) И потом, делая подобные вставки, автор словнопереводит железнодорожные стрелки, чтобы читатель мог, точнолокомотив, плавно переходить от книги к книге, не сходя с рельсов. Вконце концов, все, что я пишу, на современном техническом жаргонеможно было бы назвать большой гиперссылкой.
В своей работе яобращался к самым современным источникам, опирался на труды самыхсолидных классиков, однако, чтобы не перегружать книгу сносками, явсе их разместил на сайте, где любой желающий может с нимиознакомиться: www.joseantoniomarina.net.
ГЛАВА I. КАРТОГРАФИЯ СТРАХОВ
1. Чувство многоликое и заразное
Нет на свете болееробкого существа, чем человек. Это дань, которую приходится платитьза наши привилегии. Как пишет американский психолог Моуэр,„выраженная склонность заглядывать в будущее и испытыватьтревогу, возможно, объясняет наши многочисленные достоинства, нотакже является причиной наиболее серьезных срывов“. Разумосвобождает и одновременно расставляет ловушки, позволяетпредвосхищать события — качество, необходимое, чтобы выжить, —но может переусердствовать и вызвать невроз тревожного ожидания,отлично знакомый психиатрам. Мы существуем между воспоминаниями ивоображением, между призраком прошлого и призраком будущего, мывоскрешаем пережитые страхи и придумываем новые угрозы, не можемразобраться в себе, путая реальность и вымысел. В довершение всех беднам недостаточно изводить себя тревогами сегодняшнего дня — мыпринимаемся размышлять над тревогами дня вчерашнего и в конце концовначинаем бояться самого страха, который коварно подкрадывается,множится, ширится.
Страх дан человекуприродой для самосохранения. А за ним стоят наши нестареющие враги:страдания и смерть. Эволюция рода людского — этобезостановочное стремление вооружаться и обороняться. Борьба за жизньприводит к поиску изощренных средств защиты, что в свою очередьподстегивает агрессоров к разработке еще более коварных способовнападения. Существование есть борьба, скажут биологи; борьба завыживание. Совершенно очевидно, что жизнь — не самоебезмятежное занятие. Набор защитных механизмов так же необходимживотным, как сердечно-сосудистая и пищеварительная системы, а потомувесьма сложен, поскольку включает сенсорные компоненты, помогающиеобнаружить опасность, двигательные реакции (нападение или бегство),импульсы центральной и вегетативной нервной системы, гормональные ииммунные изменения в ответ на угрожающий фактор, не говоря уже отаких средствах и приемах, как панцири, колючки, раковины, плевки ивыделение едких веществ. И в дополнение к этому арсеналу —страх и ярость. Люди — существа более развитые, а потому ипалитра чувств у них богаче: к двоякому стремлению нападать илиобороняться добавляются некоторые оттенки, способные вызвать сбой всистеме.
Страх есть эмоция, а увсех эмоций имеются некие общие черты, которые я собираюсь вамнапомнить, прибегнув для этого к строго научному стилю. Итак,эмоциями называют импульсивную реакцию, отражающую отношение человекак определенной ситуации. Они свидетельствуют о том, как обстоят у насдела, что происходит с нашими желаниями и надеждами при столкновениис действительностью. Если мечты не сбываются, мы ощущаем уныние илиразочарование. Когда теряешь что-то, от чего зависело счастье,испытываешь грусть, а то и отчаяние. Если на пути к заветной целивозникает препятствие, мы приходим в ярость, которая побуждает насбороться. Ну а если нашим желаниям угрожает опасность, нам становитсястрашно.
Кроме того, эмоции сутьзашифрованный опыт . Понимаю, трудно признать тот простой,неприкрытый, очевидный факт, что чувства наши — всего лишьзакодированная реальность. Разве не понимаю я, что испытываю в данныймомент? Разве не понимаю, зол я, напуган или огорчен? Ведь одно дело— восприятие опыта и совсем другое — восприятиезначимости опыта. Англосаксам в этом смысле проще: они разграничиваютemotions (эмоции), спонтанный внутренний процесс, и feelings (чувства), реакцию осознанную, являющуюся результатом или спутникомэмоции. Марсель Пруст, великий исследователь тесного ада человеческойдуши, приводит блестящий пример. В самом начале романа „Беглянка“главный герой получает известие: его возлюбленная, Альбертина,скрылась. Далее следуют пространные рассуждения о том, насколько онот нее устал, как хотел освободиться, но, узнав об отъезде, понял,что уязвлен и испытывает боль, с которой не в силах справиться.
Я был уверен, что разлюбилАльбертину, я был уверен, что ничего не упустил из виду, я полагал,что изучил себя, как говорится, до тонкости. Но наш рассудок, какимбы ясным он ни был, не замечает частиц, из которых состоит и окоторых он даже не подозревает до тех пор, пока что-то их не разобщити летучее состояние, в котором они пребывают, нечувствительносменится застывшим. Я ошибочно полагал, что вижу себя насквозь8.
Вот она, жизнь. Страстьпреподносит нам открытия призрачные и бесспорные одновременно.
Как мы вскоре увидим,многие наши страхи трудно объяснить, ибо никто не знает, откуда ониберутся, что означают. Тревога — это общее беспредметноепредчувствие надвигающейся опасности. Хайдеггер полагал, что онаявляется важной отличительной чертой человека, который знает, что он— „существо-для-смерти“. Кьеркегор также считалтревогу уделом рода людского, выражением метафизическогобеспокойства. Для невролога тревога — нарушение синтезасеротонина, этого важнейшего нейромедиатора. Для Фрейда она —симптом неразрешенного внутреннего конфликта. Для АвгустинаБлаженного — чувство оторванности от Бога: „Душа нашадотоле томится, не находя себе покоя, доколе не упокоится в Тебе“.
Продолжим лекцию.Чувства — и в особенности страх — феноменывзаимозависимые и характеризуются кольцевойпричинно-следственной связью, которую не так легко понять, посколькумы привыкли к линейному мышлению и склонны полагать, будто та илииная причина непременно вызывает те или иные последствия. Но здесь мысталкиваемся с обоюдным влиянием, когда следствие становится причинойи наоборот. Вещь прекрасна, потому что она нам нравится, или нравитсянам, потому что прекрасна? Человек сексуально привлекателен, потомучто я потерял голову, или же я теряю голову из-за егопритягательности? Тут мы вступаем в бурные воды метафизики. Длямногих современных философов и психологов так называемый „окружающиймир“ — это отражение реальности в субъективномсознании, то есть явление неоднозначное. Все мы живем в одной и тойже реальности, но каждый из нас обитает в своем собственном мире.Трус и храбрец видят происходящее по-разному, поскольку „каждыйвоспринимает сущее на свой лад“, как говорили средневековыемудрецы. Когда водокачка черпает воду из реки, вода принимает формуковша. Поэтому, если мы утверждаем, что страх — это чувство,вызванное появлением опасности, утверждение наше слишком примитивно,чтобы быть истинным. Можно ли считать опасность объективной данностьюили же она зависит от степени тревожности субъекта? Робкому человекуугроза померещится там, где другие ее не видят. Опасно или не опасно— зависит от субъективной оценки, которая может оказатьсяошибочной. Например, опасность курения доказана, но страха ни у когоне вызывает. Привидения, души умерших, призраки объективно никому неугрожают, однако наводят ужас. То есть перед нами сообщающиесясосуды: один из них — индивидуальное восприятие, другой —реальность. Раздражитель может изначально возникать в первом или вовтором, но эмоции так или иначе достигнут определенного уровня.Интенсивность страха зависит от интенсивности угрозы и наоборот.Существуют опасности явные, вызывающие совершенно оправданный испуг:разъяренный недруг — пьяный, с пистолетом в руке, —или землетрясение, или же результат медицинского обследования. Ноиногда из-за фобического расстройства самые обычные действия(пересечь площадь, например) представляются нам невыполнимой задачей.Между двумя крайностями — явной объективностью и явнойсубъективностью — располагается шкала, обозначающая степеньинтенсивности индивидуальных страхов. Здесь мы, как и во многомдругом, существа непоследовательные, так как можем объективноосмыслить угрозу здоровью и в то же время проявить нелепуюсубъективность в оценке брошенного на нас взгляда. Дабы разобраться впестрой смеси эмоций, придется учитывать оба фактора, какобъективный, так и субъективный, и, попытавшись обуздать их,научиться контролировать.
Наконец, эмоциистановятся побуждением к действию . Они создают мотивацию,переключают внимание с одной задачи на другую. Например, газель жаднопьет, но вдруг ее слуха достигает угрожающий или просто незнакомыйзвук. Животное отрывается от воды и обращает все внимание напредполагаемый источник опасности. Вероятно, газель метнется всторону и бросится наутек. Страх запускает механизмы бегства. Чувстванепосредственно связаны с действием.
Как и прочие эмоции,страх имеет фабулу . Его легче описывать на примере конкретныхисторий, вот почему литературные произведения так помогают нам понятьэто чувство. Ведь многие писатели искали в творчестве избавления отсокровенных страхов и не понаслышке знали то, о чем говорили.Например, Хемингуэй, старательно рисуя себя отважным искателемприключений, стремился победить свой страх перед страхом. Он такизмучился в борьбе с чувством собственной неполноценности, что вконце концов впал в тяжелую депрессию, ставшую роковой. Всю жизньписатель предъявлял к себе завышенные требования, толкал себя нанемыслимые подвиги, но сам их не ценил. Так, по крайней мере, пишетМ. Ялом в психиатрическом исследовании личности писателя.(Archives of General Psichiatry, 1971. Vol. 24).
В этой книге яиспользовал примеры из мировой литературы, а также накопившиеся уменя за многие годы автобиографические истории о страхе, которыечитатели присылали мне; некоторые из этих рассказов отличаютсянеобычайной проницательностью и великолепным стилем.
2. Разновидности опыта
Итак, при всемразнообразии наши страхи следуют единой схеме, у них общий сценарий,одинаковый plot 9,как сказали бы англоязычные психологи. То есть некий раздражительвоспринимается как угрожающий и опасный, вызывая неприятное чувствотревоги, беспокойства, напряженности, а оно в свою очередь порождаетжелание спасаться, бежать. У животных страхи неизменно следуют одномусценарию, а вот у людей понятие раздражителя значительно сложнее иразнообразнее. Мы способны впадать в панику по любому поводу, апотому нужно подробнее исследовать динамику этого всепроникающего изаразного явления. Нет, точнее было бы сказать, „разрушительного“,ибо все, что внушает страх, неизменно влечет за собой разрушения:портит отношения и чувства, ухудшает дела, подтачивает целостностьнашего „я“. Вот почему страх распространяется, точноболезнь. Если за нами гонится бешеный пес, раздражитель налицо и нетребует дополнительного анализа. Причина испуга проста и очевидна. Новот когда Рильке рассказывает нам историю блудного сына и объясняетее страхом огорчить окружающих своей любовью, мотив представляетсяменее очевидным и более пугающим. Вот послушайте: „Меня трудноубедить, будто история Блудного сына — не повесть о ком-то, ктоне хотел быть любимым“. Главный герой бежит из отчего дома, гдевсе, даже собаки, обожали его, поскольку ему невыносима мысль о боли,которую он может причинить тем, кто, любя, напрасно ждет от негоответного чувства. „И только много позже ему откроется, какистово хотел он никого не любить, чтобы никого не ставить в страшноеположение любимого“10.Поэтому Рильке считал, что идеальная любовь ничего не требует иничего не ждет — таким было чувство Марии Алькофорадо,португальской монахини, влюбленной в человека, который ее презирал.Нечто подобное Кафка писал Милене летом 1920 года: „Конечно,жить вместе с родителями — это очень плохо, причем плохо тут нетолько проживание бок о бок, но и вся жизнь, само погружение в этоткруг доброты и любви (ах да, ты не знаешь моего письма к отцу),трепыхание мухи на липучке“11.Для обоих писателей стать объектом любви означает оказаться всмертельной ловушке, поскольку любовь, предъявляя свои требования,порабощает. Симону де Бовуар возмущало, что Сартр оставляет вресторанах слишком щедрые чаевые. „Просто я хочу, чтобыофицианты были обо мне хорошего мнения“, —оправдывался Сартр. „Но ведь ты никогда в жизни их больше неувидишь!“ — с раздражением отвечала егоблагоразумная спутница. Напрасные возражения: поведением Сартрауправляли некие сокровенные мотивы. „Я“ капитулируетперед непостижимым“, — писал Рильке. И происхождениенаших страхов зачастую непостижимо. „Письмо к отцу“Кафки, который будет сопровождать нас на страницах этой книги,начинается пронзительными словами:
Ты недавно спросил меня, почемуя утверждаю, что боюсь Тебя. Как обычно, я ничего не смог Тебеответить отчасти именно из страха перед Тобой, отчасти потому, чтодля объяснения этого страха требуется слишком много подробностей,чтобы можно было привести их в разговоре. Объем материала намногопревосходит возможности моей памяти и моего рассудка12.
Именно восхищениемаленького Кафки своим отцом наделяло того сокрушительной мощью:
Я все время испытывал стыд: мнебыло стыдно и тогда, когда я выполнял Твои приказы, ибо они касалисьтолько меня; мне было стыдно и тогда, когда я упрямился, ибо как ясмел упрямиться по отношению к Тебе, или был не в состоянии выполнитьих, потому что не обладал, например, ни Твоей силой, ни Твоимаппетитом, ни Твоей ловкостью — это, конечно, вызывало у менянаибольший стыд. Так складывались не мысли, но чувства ребенка.
Хочу предупредитьчитателя, что нам предстоят прогулки по тайным галереям, путешествиепо бурным водам человеческой души, и если я окажусь достаточноопытным проводником, то в определенные моменты смогу пробудить в васстрах или жалость.
3. Страхи индивидуальные и страхиколлективные
Страх — чувствоиндивидуальное, но заразительное, а значит, может представлять собойи социальное явление. Одно из преимуществ существования в группезаключается в том, что отдельная особь, испугавшись, посылает сигналтревоги своим собратьям. Терпеливый Нико Тинберген13изучал тревожные крики чаек. Если что-то начинало их беспокоить, онииздавали высокий, едва слышный звук „хе-хе“. По мере тогокак чужак подбирался ближе, сигнал становился громче и сложнее, тонего менялся. Это язык паники.
Заразительная природастраха позволяет нам говорить о „семейных страхах“,способных поразить человека и его близких, а также о „социальныхстрахах“, которые охватывают то или иное общество вопределенный исторический момент. Например, ужасы тысячного года,боязнь чумы или тревожное ожидание Второго Пришествия, томившееЕвропу с XIV века. Иохан Хёйзинга писал, что для осени Средневековьяхарактерно было общее предчувствие близкого конца света. Люди жили впостоянном напряжении. Революционная Франция содрогалась от ВеликогоУжаса, вызванного паническими слухами, известиями о грабежах иразрушениях, подозрениями в подготовке антинародного „заговорааристократов“ при участии бандитских шаек и иностранных держав.Психология масс учит, что толпа очень подвержена влияниям, сужденияее категоричны, чувства передаются мгновенно, критическое отношение кпроисходящему быстро ослабевает или теряется, личная ответственностьснижается, возникают пораженческие настроения и склонностьпереоценивать силы противника, ужас сменяется воодушевлением, авосторженное поклонение — ненавистью и угрозами.
В своей книге „Красныйужас: исследование общенациональной истерии, 1919—1920“(Red Scare: A study in national hysteria, 1919—1920. Hill, New York) Роберт К. Мюррей изучал эпизод новейшей истории,пример коллективной паники и неоправданно жесткой реакции нанезначительную угрозу. В 1917 году небольшая группа революционеровсвергла в России царский строй. После Первой мировой войны подобныепопытки предпринимались и в Германии, но были решительно пресечены.Русские призывали к борьбе не только трудящихся всех стран, но имиллионы демобилизованных солдат. Власти США прекрасно понимали, чтовойска, покинувшие окопы, могли откликнуться на этот призыв. В 1919году по стране прокатилась волна стачек, парализовавшихугледобывающую и сталелитейную промышленность. В Бостоне дажеполицейские встали на сторону бастующих. В других городах началисьстолкновения между силами правопорядка и возмутителями спокойствия.Повсюду гремели взрывы. Бомбист-самоубийца подорвал дом генеральногопрокурора А. Митчелла Палмера, который в ноябре 1919-го и вянваре 1920-го санкционировал задержание и высылку пяти тысячиностранных граждан. Позже выяснилось, что разгромленные политическиеорганизации не представляли большой опасности и коммунистическийрадикализм Соединенным Штатам не угрожал.
Иногда выражение„социальные страхи“ просто означает „страхи,распространенные в обществе“. Жан Делюмо написал об этомблестящий труд под названием „Ужасы на Западе“. В прежниевека, например, боялись и демонизировали женщин, обвиняя их во всехбедах рода человеческого, — этот страх вылился в охоту наведьм. Доктор философии Гершен Кауфман в книге, посвященной чувствустыда, отмечает, что один из распространенных в американском обществежизненных сценариев заключается в стремлении к соперничеству иуспеху, а это может вызвать у людей боязнь поражения.
Иногда возникает ещеодин любопытный страх: а вдруг наше общество рухнет, культураперестанет существовать, национальная и религиозная идентичностьбудут утрачены? Причиной подобных опасений стала глобализация,побуждающая людей крепче цепляться за традиционные устои.
4. Научиться противостоять страхам
Французский психологКристоф Андре является известным знатоком страхов и занимается ихлечением в специальном отделении парижской больницы Святой Анны. Водной из своих книг он предлагал создать курсы для людей,подверженных страхам, поставив перед ними те же задачи, что и передтак называемыми курсами для астматиков или для диабетиков: смягчатьдраматизм, дестигматизировать, информировать, разъяснить сутьпроблемы. Изучение механизмов страха поможет если не преодолеть его,то, по крайней мере, контролировать. Здравомыслящие психологи нежалеют времени на то, чтобы объяснить пациентам, как возникаютбеспочвенные опасения. Это позволяет развеять распространенныезаблуждения, связанные с чувством страха (о них мы еще поговорим), атакже разорвать порочный круг самообвинения, чтобы на сменубессмысленным вопросам вроде „Не сам ли я в ответе за то, чтосо мной происходит?“ пришла более конструктивная позиция: „Какмне справиться со своими страхами?“
На самом деле речь идето серьезном проекте в духе Спинозы. Да, избавившись от страстей, мырискуем обратиться в камень. Значит, нам следует научиться пониматьстрасти, разглядеть их суть, преобразовывать их в аффекты. Когдавидишь причину, говорит Кристоф Андре, то можно если не снять, тохотя бы облегчить груз последствий. Умеющий подчинить себе стихийныесилы эмоций сумеет и управлять ими. По мысли Спинозы, страсть можноограничить только другой, еще более сильной страстью, которую философназывал „интуитивным познанием“ или amor Deiintellectual 14,постижением „мысленного аспекта“ каждой отдельной вещи.
Следует отметить, чтострах вызывает тройную реакцию, сужающую границы восприятия.
Физиологическая: возникают телесные ощущения угнетенности, стеснения. Не зря жеговорится: „от ужаса сердце сжалось“ или „дыханиеперехватило“; эти выражения указывают на то, что чувство страхамешает свободно дышать.
Психологическая: мир представляется нам средоточием опасностей. Искажается системаинтерпретации, заставляя воспринимать нейтральные воздействия какугрожающие. Как и при депрессии, возникает ощущение, будто мы запертыв тесном тоннеле, внимание полностью приковано к надвигающейсяугрозе.
Поведенческая :все наше существо поглощено одним — быть начеку, готовиться кбегству, неукоснительно исполнять ритуальные действия, хоть на времяосвобождающие от чувства тревоги. Обманчивая действенность этихзащитных ритуалов, приносящих сиюминутное облегчение, особенноопасна, так как вызывает почти наркотическую зависимость. Они неразрешают проблему, но снижают остроту переживаний, заставляя темсамым поверить в их мнимую эффективность. На эту тему у психиатровимеется забавный анекдот.
Человек встречает своегоприятеля, который стоит посреди улицы и хлопает в ладоши.
— Что это ты делаешь?
— Отпугиваю слонов.
— Да здесь же нет ниодного слона!
— Вот видишь,помогает.
Борьба с беспричиннымстрахом раздвигает тройные — физиологическую, психологическую иповеденческую — стены тесного тоннеля. Помогает растворить „компод ложечкой“, как метко именует ощущение тревоги народнаямудрость. Приносит расслабление. Дает простор душе, снижаетнапряженность, высвобождает внимание.
Однако же наука„метология“ (я специально создал этот термин отлатинского metus , „страх“) учит, что иногдасужение внимания может стать прекрасным лекарством от тревоги.Австрийский психиатр и философ Виктор Франкл пишет, что в крайнетяжелых ситуациях, например в концлагере, у людей наблюдается сужениеполя зрения, некое сжатие перспективы. Вместо того чтобы думать отяготах плена или о постоянной угрозе жизни, человек переключаетвнимание на частные аспекты бытия. Исследователи утверждают, чтородители детей, больных лейкемией, перестают размышлять облагополучии семьи в целом, а заботятся лишь о том, чтобы ребенокпрожил день без страданий. Также отмечено, что онкологическиебольные, испытывающие колоссальную эмоциональную, физическую и общуюнагрузку в связи с недугом, часто стараются уйти в маленький мирокмелких хлопот. Итак, мы приходим к выводу, что вопрос „ракурса“крайне важен для осмысления нашей темы. Порой следует расширить уголзрения, устремив взгляд в грядущее, в этот „край надежды“,и тогда пережить тяжелый период будет проще. Но иногда надо полностьюсосредоточиться на сегодняшнем дне, на eternal now , чтобы недать бесплодным мыслям о будущем обескровить наш разум, заслонитьнастоящее.
5. Страхи врожденные и страхи приобретенные
Существуют страхиврожденные и страхи приобретенные. Врожденные вызываютсяраздражителями, с которыми субъект не знаком на личном опыте. Птицы,питающиеся змеями, инстинктивно избегают ядовитых экземпляров, хотяникогда раньше с ними не сталкивались. Более ста лет назад ДугласСпэлдинг описал генетически запрограммированный страх цыплят, впервыезаметивших в небе коршуна или услышавших его крик. Конрад Лоренцвызывал панику у только что вылупившихся утят, водя над их головамивырезанным из бумаги силуэтом, отдаленно похожим на хищную птицу.Макаки-резус, выращенные в неволе, обращаются в бегство при видефотографии разъяренных собратьев. Многие животные боятся даже запахасвоих врагов. Некоторые гремучие змеи стараются скрыться, едва ихпомещают в места обитания их самого грозного противника, королевскойкобры. Запах травмированного или испуганного собрата также побуждаетк бегству. Молодые жабы стремятся прочь от того места, где находитсяраненая особь того же вида, и долго туда не возвращаются.
Люди тоже способныреагировать на незнакомые раздражители. Испуг вызывают, например,резкие звуки, вспышки, необычные тактильные воздействия. Потеряориентации, ощущение, что ты заблудился, также порождаетинстинктивный дискомфорт. Дональд Гебб, например, обнаружил, чтотемнота одинаково пугает и шимпанзе, и маленьких детей. Все этоврожденные страхи. Мы появляемся на свет с багажом пристрастий иантипатий, опасений и интересов. Много лет назад Дарвин, а за нимГ. Стэнли Холл предположили, что существует эволюционнаяпредрасположенность к некоторым страхам. Практически доказано, чтоперцептивные системы каждого вида особым образом настроены наопределенные раздражители. Иногда нас вдруг что-то начинаетбеспокоить. Есть такая русская пословица: „У страха глазавелики“. Что бы там ни говорили бихевиористы15,но врожденная биологическая склонность перенимать те или иные реакциисуществует. Выращенные в неволе молодые макаки-резус не боялись змей,но, едва увидев испуг диких сородичей, впадали в панику. Стольстремительное обучение может свидетельствовать только о наличииособой восприимчивости к некоторым навыкам. То, как ребенок учитсяговорить, служит еще одним блестящим и неоспоримым примером подобнойподготовки к постижению жизни.
Не все страхи,характерные для данного вида, проявляются сразу. Они возникают,исчезают и меняются, по мере того как индивид растет и развивается.Можно заранее предсказать, как будут формироваться, усиливаться иослабевать наиболее распространенные страхи. Так, дети в возрасте отвосьми до двадцати двух месяцев обычно с опаской относятся к чужимвзрослым людям и не любят оставаться одни. Страх перед незнакомымировесниками проявляется несколько позже; потом малыши начинаютбояться темноты и животных. Причем у представителей различных культурнаблюдается сходная картина. Детский страх перед посторонними изучалив Соединенных Штатах, Гватемале, Замбии, у племен, обитающих в районеКалахари, у индейцев хопи и ганда — результаты везде былиодинаковы. У младенцев любой национальности реакция страха появляетсяпримерно в возрасте восьми месяцев: малыш хмурится и перестаетулыбаться в присутствии чужого человека. Обычно это проходит к двумгодам — возможно, потому что ребенок обучается манипулироватьповедением незнакомых людей и быстрее к ним привыкает. Однако боязньможет и сохраниться, превратившись со временем в устойчивую робость.Разлука с родителями также вызывает беспокойство у всех детей,независимо от национальной принадлежности.
Эта неизменнаяпоследовательность, вероятно, обусловлена развитием индивида исвязана как с генетическими факторами, так и с воздействиемокружающей среды. В процессе эволюции совместное существование сталонеобходимым для выживания вида, поэтому вполне естественно, что мытак восприимчивы к чужим чувствам и побуждениям. Выражение лицадругого человека является мощным стимулом, вызывающим в нашей душесоответствующие эмоции. Социофобов пугает любой устремленный на нихвзгляд, а сердито нахмуренные брови или округлившиеся от ужаса глазаникого не оставят равнодушным.
Рассуждая о врожденныхстрахах, труднопреодолимых и повсеместно распространенных, нельзя темне менее забывать, что существенная часть наших опасений все же носитприобретенный характер. Как они появляются? Об этом я поговорю втретьей главе.
Итак, мы обозначили накарте два пункта: страхи врожденные и страхи приобретенные, и их неследует путать. А теперь продолжим исследование.
6. Страхи: норма и патология
Стресс, тревога, страхфункционально необходимы. Иногда даже приятны. Иначе почемуэкстремальные виды спорта и фильмы ужасов пользуются такойпопулярностью? Дрожь тоже может доставлять удовольствие. Нормальнымиследует считать страхи, адекватные силе раздражителя, поддающиесяконтролю и воздействию. Но поскольку сложно найти четкие критерии дляопределения этих характеристик, мы часто прибегаем к помощистатистических данных. Например, боязнь летать на самолете следуетсчитать нормой или отклонением? С одной стороны, нормой, посколькучеловек не создан для того, чтобы бороздить воздушные просторы. А сдругой стороны — все же отклонением, так как даннаянепереносимость встречается у очень небольшого количества людей.
Патологический страхсопоставим с ложной тревогой: у них сходные механизмы запуска ирегуляции. Он возникает часто, по ничтожному поводу и бывает сильным,всепоглощающим, не знающим компромиссов. С ним трудно совладать,такой страх легко перерастает в панику. И это не единственный случай,когда защитные силы организма оборачиваются против нас. В качествепримера Кристоф Андре приводит рефлекс кашля, который природа далачеловеку, чтобы изгонять из дыхательных путей инородные тела. Однакоприступ астмы, вызванный миллиграммами цветочной пыльцы, следуетрасценивать как слишком бурную и потому вредную предохранительнуюреакцию. „Сама по себе пыльца не опасна. Угроза таится не вокружающей среде, а в сбое защитной системы. Затрудненное дыхание иизнурительный сухой кашель скорее губительны, чем полезны“. Тоже самое можно сказать и о страхе. Как тут не вспомнить о МальтеЛауридсе Бригге и его страхах, описанных Рильке:
Все затерянные страхи тут кактут. Страх, что крошечная шерстинка, торчащая из одеяла, —твердая, твердая и острая, как стальная игла; страх, что пуговка намоей ночной рубашке больше моей головы — огромная, тяжелая;страх, что хлебная крошка, упав с моей кроватки, стекляннорасколется, и давящая тоска оттого, что с ней вместе расколетсявсе-все и навеки; страх, что оборванный край вскрытого письма прячетзапретное, чего никому нельзя видеть, и невообразимо важное, для чегово всей моей комнате нет надежного места; страх, что я проглочу восне выпавший из печи уголек; страх, что спятившее число пойдетразрастаться у меня в мозгу и уже перестанет там умещаться; страх,что лежу на граните, на сером граните; страх, что я буду кричать, кмоей двери сбегутся, ее взломают; страх, что я выдам себя, выболтаюсвои страхи, и страх, что я слова не смогу из себя выдавить, ведьсловами их не передашь — и еще страхи… страхи16.
7. Элементарная картография: стресс, тревогаи страх
Прежде чем мы начнемпрепарировать страх, следует конкретизировать некоторые термины, ибоязык страха чрезвычайно богат, но недостаточно хорошосистематизирован. Такие слова, как „стресс“, „тревога“,„испуг“, „избегающее поведение“, „стыд“и многие другие, требуют четкого определения. Сейчас я попытаюсьпояснить некоторые из них. Поскольку книга посвящена страху, начнем снего, но прежде кое-что уточним. Существует ли определение страха?Можно ли вообще дать определение чувству? Ведь чувства —понятия тонкие, сложные, крайне индивидуальные, подвижные. Прежде чемискать определение эмоциям, нужно допустить, что они имеют,во-первых, четкие границы, а во-вторых — словесное выражение.Исследователи, достойные самой высокой оценки, —П. Н. Джонсон-Лэард и Кит Оутли — считают, чтосуществует пять базальных универсальных эмоций: печаль, радость,гнев, страх и отвращение. Сами они первичны, но на их базеразвиваются более сложные эмоциональные процессы. Известно, чтолингвисты делятся на оптимистов и пессимистов. Первые, к которымотношусь и я сам, полагают, что любая вещь имеет точное определение,позволяющее избежать противоречий или путаницы. А вот пессимистыубеждены, будто бытие и язык разделяет непреодолимая пропасть ипоэтому попытки подобрать определение феномену — это актнасилия. Свой подход к подбору терминов я изложил в книге „Словарьэмоций“, написанной в сотрудничестве с Марисой Лопес Пенас.
Читатель уже знает, чтоопределение чувства представляет собой „краткоеповествовательное изложение“. Как учит логика, определениесодержит указание на ближайший род, то есть на принадлежность к болееобширной группе, а также на видовое отличие предмета, иначе говоря —на признаки, выделяющие его из общего ряда. В классическомопределении человека („разумное животное“) „животное“следует понимать как родовую принадлежность, а „разумное“как видовое отличие. Однако подобный подход представляется несколькоупрощенным, когда речь заходит о чувствах: их целесообразнееописывать через фабулу, в которой присутствуют субъект (ведь эмоциисубъективны), внешний фактор, эмоциональный опыт и ответный импульс.Схема всех этих повествований такова: субъект… внешний фактор…проявление эмоций… мотивация.
В качествепримера рассмотрим ярость: человеку наносят обиду (вызываяраздражение, возбуждение, физический дискомфорт) и у него появляетсяжелание ответить обидчику, дать выход чувствам.
Добавлю кое-что еще отерминологии чувств, поскольку это представляется мне важным для иханализа. По моему мнению, эмоциональный опыт в силу его крайнейизменчивости легче описывать с помощью трех пар первичных свойств:приятный — неприятный, привлекательный — отталкивающий,тревожный — успокаивающий. Эти семантические единицынепосредственно связаны с жизненным опытом и не могут быть определеныпосредством более простых терминов. Существуют и дополнительныеаспекты, помогающие уточнить характер эмоций: интенсивность,физиологические реакции, стихийность или подконтрольность, угнетениеили активация нервной системы, зависимость или независимость отчужого поведения.
Вот теперь мы можемдать определение страху. Субъект испытывает страх, когда некаяопасность вызывает у него острое чувство беспокойства и неприязни,активирует вегетативную нервную систему, оказывает отрицательноевоздействие на пищеварительную, сердечно-сосудистую и дыхательнуюсистему; ситуация выходит из-под контроля, и вступает в действие одиниз сценариев: бежать, бороться, замереть, покориться. Газельубегает, бык нападает, жук притворяется мертвым, а волки при встречес доминирующим самцом демонстрируют подчиненное поведение. Мы, люди,умудряемся сочетать все эти варианты.
Нервная системаактивирована, чувства обострены, внимание приковано к возможнойугрозе, мышление либо замедляется, либо становится хаотическим,напряжение растет. Наблюдается ряд вегетативных проявлений: ускорениесердечного ритма, затрудненность дыхания, нарушение функций органовпищеварения, сексуальные расстройства, бессонница и так далее. Потеряконтроля над ситуацией часто вызывает ощущение неуверенности,уязвимости.
Все эти признаки —угнетенность, беспокойство, настороженность, сужение внимания,напряженность, вегетативные нарушения — являются общими длятревоги и страха , но могут также наблюдаться и присостояниях, вызванных нарушением баланса химических веществ ворганизме, таких, например, как абстинентный синдром у токсикоманов,гипертиреоз и даже чрезмерное потребление кофе. Значит, следуетвнести ясность, чтобы в дальнейшем избежать путаницы. Например, вСправочнике по диагностике и статистике психических расстройств естьбольшой раздел, посвященный тревожности, в который включены такжестрахи и генерализированное тревожное расстройство . То естьтермин тревога употребляется для обозначения как родовой, так ивидовой принадлежности, что является логической ошибкой. Так что покадругой классификации не существует, я предлагаю свою собственную:
Как видите, есть некаячерта — беспокойство, волнение или нервозность, —общая для нескольких эмоций. В первую очередь следует отметить, чтобеспокойство может быть как приятным, так и неприятным. Нетерпениеперед поездкой, какое-то непреодолимое желание, взволновавшая насхорошая новость — все это вызывает сладостную дрожь возбуждения, которую люди всячески стремятся испытать. Дети не могут уснуть, нев силах усидеть на месте в ожидании новогодних подарков. Дивноесостояние! Предвкушая встречу с возлюбленной, юноша ощущает приятныйтрепет. А вот неприятное беспокойство мы будем называть тревогой. Как возбуждение , так и тревога сопровождаются повышеннойконцентрацией внимания и активацией центральной нервной системы, атакже реакцией пищеварительных и дыхательных органов,сердечнососудистой системы. Восхитительная образность человеческогоязыка передает эти ощущения: „захватывает дух“,„перехватывает дыхание“ и у того, кто испытывает некоестрастное желание, и у того, кто терзается тревогой. Американскийпсихолог Томкинс доказал, что волнение, страх и ужас, вызванныенеожиданным событием, представляют собой три уровня активации нервнойсистемы. Так что наши мнения созвучны.
Феноменологическоеродство приятного и неприятного беспокойства, возбуждения и тревоги,приводит к тому, что для человека иногда мучительно и то и другое.Как мы вскоре увидим, бывают люди, чье душевное равновесие настолькохрупко, что любое возбуждение оборачивается для них тревогой. Такиеличности предпочитают не ездить в отпуск, лишь бы не менять привычнойобстановки, избегают шумных торжеств и даже страшатся жизненногоуспеха. Другие же, так называемые emotion seekers , искателиострых чувств, испытывают радостное возбуждение от приключений,которые у остальных смертных вызвали бы панический ужас. Помню, некиймореплаватель-одиночка рассказывал мне о пережитых страхах и огорячем желании вновь испытать их, немедленно возникавшем по прибытиив порт. Из века в век поэзия воспевала войну, пыл сражения —одним словом, все, что превращает опасность в вожделенный риск.Широко известный закон Йеркса—Додсона говорит, чтобиологическое состояние возбуждения (arousal ), нервногонапряжения у одних людей улучшает результаты, а у других ухудшает.Некоторым студентам волнение на экзамене идет на пользу, а некоторыммешает сосредоточиться.
Еще раз повторю, чтоописывать эмоции легче, рассказывая связанные с ними случаи из жизни,только тогда описание будет достаточно достоверным. Страх — этотревога, вызванная реальной опасностью. Однако опыт свидетельствует,что подчас сильный страх, охвативший человека, не является ответом наконкретную угрозу. Такой беспричинный страх мы будем называтьтревожностью и увидим, как подсознание интуитивно стремитсявосполнить пробел в цепочке — отсутствие раздражителя.
Таким образом, мыименуем тревожностью боязнь, возникшую без явного раздражителя исопровождающуюся навязчивыми опасениями, вызванными смутнымпредчувствием чего-то ужасного, но необъяснимого; при этомотсутствует четкое представление о том, как этого избежать. Нетак давно одна читательница написала мне:
Не хочу излишне драматизировать,но, честно говоря, я в отчаянии, так как живу в постоянномнеобъяснимом страхе и не могу с ним справиться. Страх отравляет моюпрофессиональную деятельность, отношения с другими людьми, личнуюжизнь. Пытаясь преодолеть ситуацию, я занималась психологическимтренингом, а две недели назад обратилась к психиатру. Врач не проявилдолжного внимания, сказав только, что я произвожу впечатлениечеловека уравновешенного, разумного и т. д. Не представляю, гдеискать спасения от СТРАХА, который заполняет, подчиняет и определяетвсю мою жизнь.
Такой страх и следуетназывать тревожностью .
Иногда подобноесостояние вызвано эндогенными причинами — при некоторых формахэпилепсии, например. Исаак М. Маркс описывает случай своейпациентки:
На протяжении шестнадцати летженщина страдала непродолжительными приступами безосновательнойпаники. Без всяких видимых причин ею овладевал „сильнейшийиспуг“, жизнь представлялась „ужасной“. Страх былострым, но совершенно необъяснимым. Всякий раз она думала: „Теперья на-конец-то пойму, что же меня так пугает“, но этого непроисходило. Такие пациенты часто говорят: „Мне так страшно,словно должна случиться какая-то беда“.
Человек страдаеттревожным расстройством, если без всяких на то оснований егоохватывает тягостное чувство беспредметного дискомфорта, волнение,вызывающее реакцию вегетативной нервной системы и дисфункциюпищеварительной, дыхательной и сердечнососудистой системы, ощущениебеспомощности, повторяющиеся приступы острого беспокойства, ненаходящего выхода. При этом невозможно избавиться от неприятногосостояния, воспользовавшись одним из известных сценариев: бежать,бороться, замереть, покориться.
Теперь дадимопределение стрессу . С этим понятием произошло то же самое,что и с другими, быстро вошедшими в моду: оно сталопалочкой-выручалочкой, объяснением на все случаи жизни. Известныеисследователи вопросов мотивации — Н. Кофер и М. Эппли— сорок лет назад отмечали, что понятие „стресс“„заняло нишу, ранее принадлежавшую тревоге, конфликтам,фрустрации, эмоциональным расстройствам и т. д.“. И снекоторой долей иронии добавляли: „Возникает ощущение, будто стех пор, как слово „стресс“ сделалось модным, за негохватаются все кому не лень; в какой бы смежной области специалист ниработал, он ничтоже сумняшеся называет предмет своих исследованийстрессом“. Типичная подмена терминов.
Стресс возникает, когдачеловек испытывает давление и перенапряжение, поскольку требования,которые предъявляют к нему обстоятельства, а иногда и он сам,превышают его возможности. Способность действовать блокируется илинарушается, а организм реагирует на перегрузку. Далеко не всегдапричины, ведущие к стрессу, неприятны. Дети, например, быстроперевозбуждаются и устают даже от радостных событий. Иногда во времяигры малыш заливается смехом и вдруг начинает плакать. Значит,возбуждение превысило допустимый порог. Бывают случаи, когда решающимфактором оказывается не интенсивность стрессоров, а их количество.Вот как одна мать семейства описывает причины своего стресса:
Я встаю в семь, готовлю завтракдетям, везу их в школу, но поскольку мне некогда ждать, когда онаоткроется, оставляю ребят у входа, хотя на душе у меня неспокойно. Вмашине, стоя на светофорах, крашусь и привожу себя в порядок. Вобеденный перерыв бегу за покупками. Каждый раз приходится проситьмать, соседку или родителей кого-то из одноклассников забрать детейпосле уроков и отвести их домой. Вечером возвращаюсь, и младшийсообщает мне, что потерял ботинок. Эта глупая мелочь совершенновыбивает меня из колеи. Мчусь в школу искать пропажу. Школа закрыта.Захожу в обувной магазин, а когда возвращаюсь, старшая дочь хочетпрочесть мне свое сочинение. Но ужин не готов. Говорю, что будуслушать и одновременно стряпать еду. Дочь обижается и плачет.Отправляю ее купать малыша. Через несколько минут из ванной доносятсякрики, рыдания, плеск воды, и я бегу посмотреть, что случилось. Тамтворится что-то невообразимое, но на плите подгорает картошка, и надоскорее возвращаться на кухню. Тут звонит телефон, и мать сообщает,что завтра не сможет забрать детей: ей нужно вести отца к врачу.Принимаюсь обзванивать своих подруг в надежде упросить их.
Это и есть стресс. Онзапускает сложные физиологические механизмы, которые могут серьезноповредить здоровью.
Итак, можноутверждать, что человек испытывает стресс, если обстоятельствапредъявляют к нему требования, превышающие его умственные илифизические возможности; при этом возникает неприятное чувствобеспокойства, разбитости и беспомощности, сопровождающеесяразнообразными соматическими проявлениями. То есть стресс —понятие более широкое, чем тревога, страх или тревожное расстройство.Сами по себе они тоже способны вызвать стресс, но его также могутспровоцировать работа, сложности во взаимоотношениях, жизненныепрепятствия — словом, любые трудности. Это физическая ипсихическая реакция на различные перегрузки. Наличие опасности —далеко не основная причина стресса. Постоянная спешка, например,вызывает его куда чаще.
В определенной точкестресс пересекается с тревогой и страхом, вот почему методики егопреодоления могут быть полезными и для коррекции тревожныхрасстройств. Один из самых известных специалистов в этой области,Дональд Майхенбаум, предлагает метод когнитивно-поведенческой терапиидля следующих случаев: 1) приступы гнева; 2) тревожность; 3)обоснованные страхи; 4) физические последствия стрессовых ситуаций;5) психологическая помощь жертвам агрессии; 6) работа в условияхсильного давления. То есть, как мы видим, тревогу и страх можнопричислить к факторам, вызывающим стресс.
Реакция отвращения также присуща не только страху. Конечно, она является составнойчастью этого феномена, поскольку представляет собой одну из базовыхэмоций, о которых я уже упоминал. Приятное нас притягивает,неприятное — отталкивает. Э. Т. Роллс в своейпоследней книге „Объяснение эмоций“ выстраивает модельповедения индивида, исходя из двух основных ощущений, управляющих, поего мнению, нашими действиями: удовольствие и боль. К удовольствию мыстремимся, боли избегаем. Мозг по-разному реагирует на поощрение инаказание. И боль и испуг крайне неприятны, но отнюдь нетождественны. Обжегшись, я отдергиваю руку не из страха, а от боли. Авот когда спасаюсь от пожара, меня подгоняет страх.
Отвращение вызываетреакцию избегания. Однако проявляется она не так, как при страхе, —сторонники точных формулировок тут совершенно правы. Когда намстрашно, мы сами стремимся держаться подальше от того, что наспугает, а испытывая отвращение, стараемся удалить от себя неприятныйпредмет. „Несвежая пища вызывает тошноту и, как следствие,рвоту“, — пишет Кит Оутли. Впрочем, он идет дальше ипереносит свойства физического отвращения на область психики. Вслучае фобических расстройств, например, страх неизбежносопровождается отвращением. Некоторые люди не выносят самого видакрыс или змей, пусть даже гадкие твари заперты в клетке. Какоечувство возникает в этом случае, страх или отвращение?
Итак, подведем итог,чтобы читателю легче было сориентироваться. Мы обозначили на картепять точек: тревогу, страх, тревожность, стресс и отвращение. Теперьвведем новый термин в наш словарь-минимум: стратегии противостояния.Иначе говоря, действия, помогающие нам победить стресс, страх,тревогу или тревожность. Они именуются копинг-поведением (отанглийского глагола to соре — „справиться,совладать“). Ричард С. Лазарус определял их как„когнитивные и поведенческие усилия, необходимые, чтобыослабить воздействие внешней среды и внутренних факторов, которое, помнению индивида, превышает его возможности“. Их следует изучатьне только потому, что они позволяют защититься от страха, но ипотому, что являются его неотъемлемой частью. Я уже говорил, что речьидет о взаимосвязанных явлениях, результат которых — степеньостроты страха — зависит как от субъективной оценки, так и отхарактера опасного объекта. Способность к противостоянию, выраженнаяили слабая, может уменьшить или же увеличить чувство боязни. Нашекачество жизни будет зависеть от того, насколько мы способны проявитьстойкость в трудной ситуации.
8. Страх и надежда
Спиноза считал, чтострах и его антагонист, надежда, являются важнейшими страстями,необходимыми для постижения этических, религиозных и политическихвопросов. Именно чувство неопределенности, нестабильности смущает иослабляет наш дух.
Итак, надежда есть непостоянноеудовольствие (inconstans laetitia) , возникающее из идеибудущей или прошедшей вещи, в исходе которой мы до некоторой степенисомневаемся. Страх есть непостоянное неудовольствие, возникающее изидеи будущей или прошедшей вещи, в исходе которой мы до некоторойстепени сомневаемся.
Следует добавить, чтоСпиноза с недоверием относится и к тому и к другому. Надежда способнапородить самый яростный фанатизм, невосприимчивость к критике,восторженность и возбуждение.
Родство между страхом инадеждой подмечено давно. Еще Аристотель писал: „Для того чтобыиспытывать страх, человек должен испытывать надежду на спасение того,за что он тревожится“. Даже Гёте в трагедии „Фауст“неприязненно отзывается о надежде:
От Надежды и Боязни
Отступите вглубь прохода.
Худших нет бичей и казней
Человеческого рода17.
Спиноза и Гёте превышевсего ценят покой. Тот, кто ничего не хочет и не ждет, не познаетгоречи разочарования. Но ничего и не совершит. Ни один мореплавательне снимется с якоря, если не надеется доплыть до далекого порта. ЛуисВивес18утверждает, что „надежда — это вера в то, что все будет,как мы того пожелаем“. И добавляет:
Иллюзия, которую дарит намнадежда, сладостна и необходима для того, чтобы выжить средитрудностей, несчастий и непереносимых тягот. Мудрый сюжет повествует,что когда Пандора опрокинула заветный сосуд, все несчастья вырвалисьнаружу, и только надежда осталась на дне (Гесиод, „Теогония“,93—99). Пандора нарочно постаралась сохранить ее. Этосимволический образ человеческой жизни, вот почему Создатель сделалтак, чтобы надежда зарождалась и возрастала при каждой, даже самойнезначительной возможности.
Что ж, продолжим нашепутешествие.
ГЛАВА II. СТРЕМЛЕНИЕ ВНУШАТЬ СТРАХ
1. Запугать, чтобы добиться превосходства
Странно, чтоспециалисты, изучающие страх, мало внимания уделяют тактикамзапугивания и механизмам использования страха, хотя это как разоборотная сторона медали. Существует спонтанный испуг и испуг,возникший в результате целенаправленных действий, спровоцированныйнамеренно. Извергающийся вулкан, грозное цунами или эпидемия чумыникому ужаса не внушают, они его вызывают, в то время как подоплекойдиктаторского произвола, терактов, шантажа, жестокого обращения всемье, превентивных атак и акций устрашения является страх какинструмент для достижения цели. Его эффективность легко объяснима.Страх побуждает нас действовать определенным образом, чтобы избежатьугрозы и освободиться от тревоги, вызванной ею. А потому тот, ктостремится запугать, в известной степени порабощает волю своей жертвы.Разумеется, не всякое насилие преследует подобные цели. Одно делохотеть причинить зло и совсем другое — стремление подчинить.Мужчина, убивший жену, умышленно лишает жизни человека. Мужчина,который терроризирует жену, повинен в преднамеренном запугивании итиранстве. Он вынуждает ее прибегать в ответ на угрозу к одному издревнейших стереотипов поведения: покорности.
Значит, существуеттесная связь между властью и устрашением, ведь страх неизбежнопоявляется в человеческих отношениях, когда в них присутствует факторподчинения. Не надо забывать, что власть, а точнее говоря,способность сильного навязывать свою волю, стоит на трех китах:поощрение, наказание и влияние на чувства и убеждения слабого.Наказание внушает ужас и настолько эффективно, что Курт Гольд назвалего основой власти: „Властью следует считать способностьпричинить вред другому человеку“. В этих словах, как и вовсяком преувеличении, есть своя доля истины.
Нам следует уделитьвнимание стратегии запугивания, поскольку тогда мы вернее поймеммеханизмы страха. Никто не знаком с ними лучше, чем те, ктоиспользует его в своих целях. Внушать страх очень выгодно. Варварпочти всегда добивается своего. На самом деле наиболее авторитетныеобщественные структуры как раз и призваны помешать этойнесправедливости.
2. Угроза
„Угроза естьдействие или высказывание, направленное на то, чтобы внушить страх;таким образом человеку иногда в словесной форме, а иногда посредствомопределенных действий дают понять, что его ждут утраты, опасность инаказание“, — объясняет толковый словарь Испанскойкоролевской академии. Это знак, который предвещает неприятности вслучае, если мы не выполним некие условия. Следует обратить вниманиена слово „знак“, ибо оно раскрывает одну из причин, покоторой страхи возникают так легко: нашу способность к интерпретации.Угроза означает, что некое лицо или общественный институт можетпричинить нам вред. Правила дорожного движения грозят нарушителямштрафом, а то и лишением водительских прав. Преподаватель грозитдвойкой нерадивому студенту. Отец грозит сыну, что не пустит гулять,если тот не сделает уроки. В подобных случаях задачей угрозы являетсяпредотвращение ошибочных или нежелательных действий, однако ееправомерность зависит от правомерности цели и от источника, изкоторого она исходит.
Тем не менее механизмэтот настолько эффективен и прост, что к нему часто прибегают снезаконными и даже преступными намерениями. Шантажист и вымогательсовершают преступление, используя страх и сложные реакции, которые онпровоцирует. ЭТА шантажировала людей долгие годы. Представьте себя наместе человека, получившего письмо с требованием заплатить крупнуюсумму, чтобы сохранить жизнь себе и своей семье. От привычногоощущения безопасности — в конце концов, у нас на улицах нестреляют в людей — не остается и следа. Жертва чувствует полнуюбеззащитность. Можно, конечно, обратиться в полицию, то естьприбегнуть к помощи института, призванного выполнять нелегкую задачупо охране шаткого порядка. Это уже кое-что. Но когда подобные случаипроисходят в странах, где полиция коррумпирована, гдеправоохранительные органы продажны, а политики корыстны, то никакойнадежды на спасение не остается.
Я уже говорил, чтострах — эмоция разрушительная. Человек, которого шантажируюттеррористы, знает, что не должен платить, — мало того,понимает, что платить преступно, а значит, к страху примешиваютсяугрызения совести. Разве уступил бы он, не будь трусом? Родившийся вБуэнос-Айресе англоязычный писатель Эндрю Грэхем-Юл в душераздирающемрассказе „Память о страхе“, посвященном аргентинскойдиктатуре 70-х годов, пишет о пагубном воздействии этой эмоции:
Казалось, что машина едет замной по пятам. Подъезжает все ближе и ближе. Краем глаза я вижукапот; потом в поле зрения попадает солнечный блик на лобовом стеклеи черный кружок нацеленного на меня ствола. Первыми реагируют колени:они дрожат и отказываются нормально гнуться <…>.Однако машина проехала мимо. На этот раз охотились не за мной.Картина страха не изгладится из памяти никогда. Она хранится вечно,точно постыдное воспоминание… и оживает всякий раз, стоитзаслышать за спиной шум мотора. У каждого свой образ страха. Мойвозник в Буэнос-Айресе и неотступно следует за мною из Аргентины вЛондон, из Мадрида в Манагуа. Опасность парализует, малодушие внушаетстыд, страх унижает. Но опасность минует, стыд со временем рассеется,а страх останется навсегда.
Любопытна эта связьмежду страхом и стыдом: она еще больше подтачивает силы жертвы. Вконцлагерях постоянный ужас низводил заключенных до животногосостояния, прорывал все заслоны собственного достоинства. Перед лицомбезжалостного террора человек безоружен. Примо Леви19вспоминал, что выжившие узники Освенцима не проявляли радости, когдаих освободила Советская армия. Видимо, они испытывали стыд: „Эточувство было хорошо знакомо всем нам. Оно переполняло нас послекаждой переклички, всякий раз, когда мы становились свидетелямиунижений или сами подвергались им: смятение порядочного человека привиде чужой слабости, горечь от сознания, что она неизбежна инепреодолима, что воля бессильна и ничтожна, что сделать ничегонельзя“. Французская писательница Шарлотта Дельбо, такжесумевшая спастись, сказала как-то в интервью: „Вернувшиесястыдились, что остались живы. Все спрашивали, почему они невзбунтовались, почему повели себя как трусы. Действительно, почему яздесь, когда остальные мертвы?“
3. Лишить поощрения
Лишение награды тожесвоего рода наказание, только действует по-другому. Этот механизмвключается там, где есть зависимость — будь то наркотики илисвязи между людьми. Угроза оставить без поощрения осложняет иразрушает отношения. Допустим, женщина систематически подвергаетсяагрессии со стороны супруга. Позиция абсолютного подчинения помогаетизбежать жестокого обращения, что само по себе воспринимается каквознаграждение. Теперь несчастная всеми силами будет стремитьсязаслужить это утешение и в конце концов даже начнет испытыватьблагодарность к своему обидчику — настолько, что перестаетпонимать, на ком в действительности лежит вина. Именно такобъясняется всем известный стокгольмский синдром, когда жертвачувствует симпатию к преступнику, который взял ее в заложники, нооставил в живых. Нечто похожее происходит сейчас в Испании сотношением к террористической организации ЭТА. Уже несколько месяцевее бойцы не проливают крови, и граждане ставят это им в заслугу.Боясь лишиться „подарка“, они готовы на любые уступки.Преступления, ставшие всему причиной, постепенно забываются, и всеусилия сосредоточены только на том, чтобы сохранить ощущениеуспокоенности.
В сектах действуетпримерно такой же механизм. Новых приверженцев щедро одаривают. Ихпринимают с распростертыми объятиями, сулят избавление от всех бед,оказывают поддержку, уделяют им повышенное внимание. А потом угрожаютлишить любви и заботы. Подобная ситуация отбрасывает людей к детскимпереживаниям, ибо ребенок больше всего на свете страшится утратитьрасположение родителей.
4. Школьное насилие
В последнее времяшкольное насилие стало распространенным явлением. Здесь тожедействует коварный и точный механизм страха. Классическим примеромможет служить судьба Хокина С., ученика из Ондаррибии, которыйпокончил жизнь самоубийством, не в силах вынести травлю, развязаннуюодноклассниками. События всегда развиваются по одной и той же схеме.Группа подростков изводит кого-то насмешками, унижениями, угрозами ипобоями. Жертва, разумеется, боится их. Не знает, как быть. Неосмеливается оказать сопротивление. Не осмеливается пожаловатьсяучителям. Не решается рассказать обо всем родителям: ее душевные силыистощены и в игру вступает стыд. Несчастный думает, что долженсправляться сам. Все ждут от него стойкости, а он беспомощен. Ведьпалачи — его одноклассники, его ровесники и с другими ребятаминичего подобного себе бы не позволили. Значит, он просто не можетсебя защитить, он слабак. А раз так, сам виноват. Одиночество жертвынастолько мучительно, что программа против буллинга ,разработанная Департаментом образования и занятости Соединенногокоролевства, так и называется: „Школьное насилие: не страдай водиночку“.
Как утверждаютК. Салливан, М. Клэри и Г. Салливан, основнаяотличительная черта обидчиков состоит в том, что они умело пользуютсясвоей властью. Обычно их делят на три группы. Умные обидчики :искусно маскируют угрожающее поведение, эгоистичны, уверены в себе,начисто лишены сострадания и безразличны к другим. Они болеекоммуникабельны, чем жертвы, и выявить их нелегко. Глупые обидчики: стараются завоевать авторитет товарищей дерзким, вызывающимповедением, запугивают и терроризируют сверстников. Отличаютсянегативным видением мира, учатся плохо и срывают злость на тех, ктослабее. При общей деструктивной позиции нередко добиваются успеха,так как умеют получать желаемое, и благодаря агрессивному поведениюзавоевывают определенный статус и ведущую роль в коллективе.Обидчик-жертва : иногда выступает в роли обидчика, а иногда —в роли жертвы. Он тиранит младших товарищей, но терпит издевательствастарших. Иногда в школе он агрессор, а дома — пострадавший.
Психолог Д. Ольвеусотмечает, что в настоящее время учителя относят к категории „жертв“огромное количество детей, отличающихся замкнутостью, робостью итревожностью. Отношения с товарищами наложат отпечаток на ихдальнейшую жизнь. По данным Брайана Г. Джилмартина, около 88 %нерешительных людей могут вспомнить многочисленные эпизоды травли,имевшие место в детстве и отрочестве. У личностей, уверенных в себе,подобный опыт отсутствует. Жертва находится в подавленном настроении,не в состоянии думать ни о чем другом. Ребенок просыпается срединочи, пытаясь найти решение, но ничего путного в голову не приходит.Он ищет убежища в несбыточных мечтах: подкараулить бы обидчиков зауглом и избить бейсбольной битой, как в кино. Страх начинает своеразрушительное действие. В США бывали случаи, когда изгой открывалстрельбу по своим палачам. Зачастую жертва испытывает признательностьк мучителю всякий раз, когда тот дает ей передышку. Так зарождаетсяизвращенная благодарность угнетенного, поскольку отсутствие страданийвоспринимается как подарок. Оценки ученика, подвергающегося травле,резко снижаются, он боится идти в школу, притворяется больным. Всеэто доставляет удовольствие его обидчикам, они чувствуют себяпобедителями. Они — сила. А вот жертва, будь то Хокин, Мануэльили Анна, находится в отчаянном положении. Попробуйте представитьсебя на их месте.
Я говорю здесь только ошкольном насилии, но люди подвергаются травле и на работе, когда тот,в чьей власти запугать, лишить повышения, уволить, отравляет имжизнь, и это не менее ужасно.
5. Маски гнева
Между эмоциями имеютсясвязи, которые складывались и шлифовались тысячелетиями. Одна из них,крайне важная для нашего исследования, — это изначальнозапрограммированная связь между проявлениями гнева и страхом. Гневнаяреакция на то и существует, чтобы запугивать другого человека,жизненный опыт для ее понимания не нужен. Уже в возрасте пяти месяцевребенок пугается при виде сердитого выражения лица.Психолог-бихевиорист А. Оман, один из ведущих метологов ,считает, что проявления гнева интерпретируются автоматически.Возможно, за эту функцию отвечают нейроны коры головного мозга.
При встрече сагрессором многие животные пытаются напугать его или обмануть. Ихугрожающее поведение вводит нападающего в заблуждение. В природе дляэтого существуют самые разнообразные и весьма хитроумные способы.Защищаясь, птицы раскрывают крылья и топорщат перья, стараясьвыглядеть крупнее. Животные взъерошивают шерсть или ставят торчкомиглы, поднимаются на задние лапы, набирают воздуха или воды, чтобыказаться больше. Они выставляют напоказ яркие отметины илидемонстрируют свои средства защиты, скаля клыки, угрожающе опускаярога, топая копытами; некоторые, например обезьяны, громко колотятсебя в грудь, другие бьют хвостом или хлопают крыльями, скрежещутзубами, шипят и плюются. Человек старается не отставать от братьевменьших. Достаточно посмотреть, как из века в век совершенствоваласьвоенная форма. Широкие эполеты и внушительные головные уборы сутьнаивное воспроизведение реакции представителей фауны на угрозу. Внастоящее время многочисленные группы молодых (и не очень) людейиспользуют эстетику насилия — татуировки, бритые головы,военные краги, — чтобы нагнать страху на окружающих.
В одном японскомстихотворении, которое я неоднократно цитировал в своих книгах,описывается прощание идущего на битву воина с женой: „Вставай,дорогая супруга! Час настал. Отложи вышивание и принеси мое оружие!“Далее он успокаивает женщину и дает ей советы по уходу за садом, апотом добавляет: „Теперь же трепещи, теперь беги! Спешиукрыться от моего грозного взгляда, с которым пойду я на врага“.Ну да, врага надо как следует напугать, и маски японских воиновпреследовали именно такую цель. На самом деле использование масоквсегда связано со страхом, хотя связь эта неоднозначна. Французскийфилософ и социолог Роже Кайуа пишет, что „маска и страх, маскаи паника неразделимы, неразрывно между собой связаны. Человек прячетза этим накладным лицом восторг и смятение и, что самое главное,чувство, роднящее всех живущих и любящих жизнь: страх. Таким образом,маска призвана воплощать страх, прикрывать от страха и сеять страх“.
В повседневной практикеотношений ярость провоцирует испуг и покорность, которые играют наруку вспыльчивому человеку, закрепляя модель агрессивного поведения.Словесное нападение — один из видов тактики устрашения. Егожертвы иногда прекрасно знают, что дальше оскорблений дело не пойдети что обидчик, успокоившись, возможно, пожалеет о своейнесдержанности. Однако это не мешает врожденным механизмам страханемедленно вступить в действие. Ругань — неприкрытая агрессия ивполне может вызвать ответный протест. Тогда начнется драка,произойдет ссора или размолвка. Но если на сцену выходит страх, товесьма вероятно, что жертва предпочтет подчиненную модель поведения,стараясь избегать ситуаций, чреватых словесной атакой. Властьутверждена.
Обратимся к нашимархивам, к рассказам людей, испытавших нечто подобное на собственномопыте. Один из моих читателей пишет:
Отец возвращался с работы вполовине третьего. Когда он задерживался, в доме воцаряласьнапряженная, тревожная тишина. Мама молчала, но, пытаясь хоть немногоуспокоиться, то и дело выходила на балкон, чтобы посмотреть, не идетли отец. Бедняжку охватывала паника: если еда остынет и мужу придетсяждать, он раскричится. Впрочем, если обед перестоит на плите,скандала тоже не миновать. Страх передавался всем членам семьи. Нет,отец никогда никого пальцем не тронул. Просто кричал, давая выходбеспричинному гневу и проявляя непредсказуемую вспыльчивость. Мы,дети, старались держаться от него на безопасном расстоянии. Одна мамане могла или не осмеливалась себе этого позволить и потому прожилавсю жизнь в страхе.
Словесная агрессия —одно из проявлений домашнего насилия.
6. Перекрыть пути к отступлению
Многие животные впадаютв панику, если их запереть. Ощущение безвыходности вызывает отчаянныепопытки бежать, которые иногда могут стоить им жизни. Как мы ужезнаем, надежда — это противоядие от страха. Ужас притупляется,когда жертва понимает, что может спастись бегством, может что-топредпринять и повлиять на ситуацию. Даже тоска безнадежных больныхослабевает, если есть хоть малейшая возможность принятьсамостоятельное решение, не чувствовать себя просто телом,подключенным к монитору. Когда человек убеждается, что выхода нет,что спасения искать негде и куда ни кинь, везде клин, паника илидепрессия не заставляют себя долго ждать.
Паника и депрессиянеразделимы. Мы убедимся в этом, когда будем говорить о людях,отличающихся повышенной чувствительностью. Отчаяние — великийсоюзник страха. Американский психолог и писатель Мартин Селигманполучил известность благодаря своим исследованиям такого явления, как„выученная беспомощность“. Когда животное или человекубеждаются, что, какие бы действия ни предпринимались, изменитьплачевную ситуацию невозможно, когда становится ясно, что любыепопытки могут привести к нежелательным последствиям, они вообщеотказываются действовать и занимают пассивную позицию перед лицомнеумолимых обстоятельств. Тут уж недалеко и до депрессии. Все, чтовнушает индивиду чувство затравленности, все, что лишает егоуверенности, все, что отнимает у него возможность контролироватьситуацию, вызывает страх. Декарт в трактате „О страстях души“писал: „Так как главная причина страха есть неожиданность, толучшее средство для того, чтобы от него избавиться, —предусмотрительность и умение приготовиться ко всяким случайностям,которые могут вызвать страх“20.
Существует определенныйрод ситуаций, внушающих человеку глубокое чувство собственногобессилия: например, если любой вариант — действие или отказ отдействия — в равной степени может привести к отрицательнымпоследствиям. Такое бывает, когда имеешь дело со вспыльчивыми людьми.Положим, у одного из них возникли сложности на работе. Если мыспросим, что случилось, в ответ запросто можем услышать: „Атебе какое дело?!“ Если же не спросим, то все равнорискуем вызвать гнев: „Тебе что, безразлична моя жизнь?!“Безвыходность — основная причина подавленности и частозаставляет нас испытывать угрызения совести. Например, если я пойду вцерковь, то волей-неволей вынужден буду наступать на кресты,образованные стыками плит на полу. Это плохо. А не пойду — ещехуже. Выхода нет.
Способностьконтролировать ситуацию и влиять на нее — прекрасное лекарствоот страха. Стоит утратить ее, и чувство уязвимости тут же возрастает.Социолог Майкл Сандел выделяет два основных страха, характерные длянашего измученного тревогами общества: „Первое — этоопасение, что силы, управляющие нашей жизнью, выйдут из-под контроля,а второе — что все вокруг, начиная с семьи и заканчивая странойв целом, начнет рушиться. И то и другое составляет основной предметобеспокоенности в современном мире“. Первой темы мы коснулись вданном разделе, о второй пойдет речь несколько позже.
7. Изоляция
Когда хищник преследуетдобычу, он старается отбить животное от стада или найти одинокуюособь. Принадлежность к группе себе подобных обеспечивает надежнуюзащиту. С людьми происходит то же самое, вот почему диктаторы первымделом отменяют право на собрания. Развивая концепцию мужества какрезультата человеческих отношений, Юдит Джордан отмечает, чтохрабрость не является чертой, изначально присущей индивиду, новозникает вследствие контактов с окружающими: „Мы, люди,ободряем друг друга“. Но, поскольку страх легко передается,можем и заразить им друг друга. Так оно на самом деле и бывает,однако не совсем по тем причинам, которые приводит Джордан, а подругим, о которых я буду говорить в двух последних главах книги,когда речь пойдет о бесстрашии.
Исследования в областигендерного насилия показывают, что зачастую агрессор, стремясьпоработить жертву, старается ее изолировать, не разрешая поддерживатьотношения с родными, лишая всякой возможности общаться с окружающими,заставляя отказаться от поддержки общественных структур, способныххоть как-то помочь ей. Все начинается с критики в адрес семьи, потомнесчастной запрещают ходить в гости, ее запирают дома, изводятревностью. Одним словом, обрекают на одиночество. Ложные и потомувредные установки родственных отношений накладывают строжайшее табуна всякие разговоры о „делах семейных“, что такжеоблегчает тактику изоляции. Да жертва и сама предпочитает всескрывать — в случае инцеста или сексуальных домогательств,например. Жертва молчит, потому что стыдится. „Не стирай налюдях грязного белья“, — учит пословица, развязываятем самым руки безжалостному мучителю. Патрисия Вильявисенсиовыделяет несколько причин, по которым далеко не каждая женщинарешится пожаловаться на жестокое обращение: 1) страх перед неизбежнымнаказанием; 2) боязнь, что ей не поверят; 3) опасение, что всюответственность свалят на нее же; 4) стыд и чувство вины; 5)склонность жертвы недооценивать тяжесть ситуации; 6) сомнения в своейспособности правильно выбирать спутника жизни. Существуют и другиемотивы: боязнь перемен, пассивность, необходимость содержать детей инекоторые страхи, о которых мы поговорим позже, — страхперед конфликтами, неумение защищать себя, принимать решения иотстаивать свои права.
Пока мы говорили толькооб агрессии, направленной против женщин. Однако бывает и агрессивноеотношение женщины к мужчине. Оно встречается реже и опирается на иныеметоды устрашения. Как правило, это скандалы, насмешки, деструктивнаякритика.
8. Манипулируя эмоциями
У некоторых людей особоразвит талант манипулировать чувствами окружающих. Это истинныевиртуозы, умеющие использовать слабости ближнего. Они угрожаютисподтишка. В вопросе, начинающемся словами: „Неужели выспособны?..“ — без сомнения, звучит нотка угрозы.Комплимент из их уст может вызвать стыд. В разговоре такой умелецнеумеренно расхваливает собеседника, заставляя того чувствовать себяморально обязанным, а потом навязывает ему собственное мнение.Подобным образом манипулятор заставляет поддержать свою точку зрения.Жертва манипуляции должна бы возразить, но тогда ей придется дваждыогорчить человека: во-первых, указав на его ошибку, а во-вторых, давпонять, что он составил неверное представление о собеседнике.Некоторые люди обладают настоящим талантом вызывать необоснованноечувство вины, опасную жалость, любовную зависимость. Или одновременнодемонстрируют прямо противоположные эмоции: любовь и неприязнь,симпатию и холодность, что сбивает жертву с толку, вселяетнеуверенность, боязнь ошибиться, проявить несправедливость, причинитьболь. Страх оказаться палачом превращает человека в легкую добычу.Любой соблазнитель или соблазнительница действуют как манипуляторы.
Прилюдное осмеяниетакже вселяет в нас робость, ведь страх перед позором очень силен.Высмеять, пристыдить, унизить значит жестоко наказать. Тот, ктохорошо умеет это делать, обладает большой властью.
9. Оккультные способности, табу
Все, кто обладаеттайными способностями, кто может околдовать, сглазить, вызвать духов,издавна считаются подлинными мастерами устрашения. Историографиястрахов могла бы предоставить нам великое множество примеров того,что вызывает ужас у людей. Иногда это трагедия, иногда —трагифарс. Так, в XVI столетии в Европе развился настоящийколлективный психоз, вызванный „заклятием узелка“,которое якобы налагали колдуны и ведьмы, завязывая веревку во времяцеремонии бракосочетания. В результате молодые супруги лишалисьвозможности иметь детей. К XVII веку паника достигла таких масштабов,что люди предпочитали заключать брак глубокой ночью, чтобы непроведали колдуны. В 1679 году Ж.-Б. Тьер, кюре из Шартра, в„Трактате о суевериях, касающихся освящения“ цитировалрешения церковных соборов и синодов, осуждающие злонамеренноезавязывание узелков на веревке, и приводил не один десятокрекомендаций, среди которых можно найти и заклинания против злыхдухов, и прием настоя бессмертника, и многое другое:
Раздеть молодоженов донага, ипусть муж поцелует у жены большой палец левой ноги, а жена —большой палец на левой ноге у мужа. Проткнуть непочатую бочку белоговина и подставить под струю обручальное кольцо жены. Помочиться взамочную скважину церкви, где проходило венчание21.
Рассказы о привидениях,загробных духах и темных силах будят в людях первобытные страхи.Любая вера в сверхъестественное легко запускает механизмы страха. Изгазет мы часто узнаем о случаях, когда у эмигрантов из стран ЧернойАфрики соотечественники вымогают деньги, угрожая страшным заклятием.Образуется своего рода порочная зависимость, поскольку невежество исуеверие делают жертву шантажа легкой добычей для мошенника. Недобрыепредсказания сбываются просто потому, что человек в них искренневерит. Существуют свидетельства о смерти бразильских индейцев,наступившей только из-за того, что колдун вынес им суровый приговор.В широко известной статье „Смерть по вуду“ знаменитыйфизиолог Уолтер Б. Кэннон обнародовал результаты своихисследований в данной области. Один молодой африканец понеосторожности съел дикую курицу, оказавшуюся табу. Когда нескольколет спустя „преступление“ раскрылось, несчастныйнемедленно начал трястись от ужаса и вскоре скончался. Женщина изновозеландского племени маори съела фрукт, выросший в запретномместе, а когда узнала о том, что совершила святотатство и вызвалагнев жреца, тут же умерла. Кэннон предположил, что смерть от испугапроисходит в результате стойкого спазма сосудов, нарушениякровообращения, внутреннего кровотечения, вызывающего резкое снижениедавления и общее обезвоживание, совсем как во времяпослеоперационного шока. Другой причиной внезапной кончины можетявляться симпатическое сокращение сосудов в области почек, как этопроисходит в случаях так называемого „нефрита военноговремени“. По мнению Исаака Маркса, к гибели может привеститакже внезапное замедление сердечного ритма.
Историографию страхов,преследующих человечество, невозможно представить себе беззахватывающих рассказов о привидениях. Теолог Ноэль Тайепье в своем„Трактате о явлениях духов“ описывает подобные случаи всамых красочных деталях:
Когда дух умершего появляется вдоме, собаки жмутся к ногам хозяина, потому что они сильно боятсядухов. Случается, что с постели сдернуто покрывало и все перевернутовверх дном или кто-то ходит по дому. Видели также огненных людей —пеших или на коне, — которых уже похоронили. Иногдапогибшие в битве, равно как и мирно почившие у себя дома, звали своихслуг, и те узнавали их по голосу. Часто духи ходят по дому, вздыхаюти покашливают, а если их спросить, кто они, то называют свое имя22.
Помню, в детстве я жилв Толедо, в таинственном мрачном особняке. В ноябре все семействокаждый вечер отправляло обряды в честь духов умерших. Впечатляющеедейство. Мы усаживались у жаровни, в узком круге света от ночника,спиной ощущая подступающий сумрак, и моя горячо любимая тетушка Мариячитала нам тоненькую книжку, где имелись особые тексты на каждый деньмесяца. Обряд должен был побудить детей к молитве за души, томящиесяв чистилище и лишенные возможности что-либо сделать для своегоспасения от печальной участи. Именно с этой целью нас потчевалирассказами о привидениях и прочих ужасах. Однако страх, видимо, ужене брал нас, по крайней мере я не помню, чтобы мы как-то особеннопугались, слушая эти жуткие истории, хотя путь в спальню и лежал подлинным темным коридорам. Возможно, подобная бестрепетностьобъяснялась тем, что души чистилища представлялись нам в довольнообыденном и даже дружелюбном виде. Например, если приходилосьрано вставать, их всегда можно было попросить вовремя тебя разбудить.Загробные жители никогда не подводили, так стоило ли боятьсябудильника? Иногда они бывали назойливыми, но совсем не зловещими.
Сейчас все это кажетсясуеверием, пережитком вековых страхов перед мертвыми. В сознаниинаших далеких предков усопшие никогда не покидали мира живых итребовали особого, уважительного обхождения. Л. В. Томаприводит такие примеры:
В Древней Греции фантомы имелиправо на трехдневное пребывание в городе. На третий день всех духовприглашали войти в дом. Им подавали специально приготовленнуюпохлебку. Затем, когда считалось, что они утолили голод, им строгоговорили: „Дорогие духи! Вы наелись и напились, а теперьвыходите за дверь“23.
В Африке, прежде чемразжечь погребальный костер, покойника калечат: перебивают ноги,отрезают ухо или отрубают руку. Считается, что тогда стыд илиограниченные физические возможности помешают ему вернуться и вынудятнавсегда остаться в загробном мире. Впрочем, если усопший при жизнибыл хорошим человеком, можно обойтись просто достойными похоронами.
В Новой Гвинее вдовцыне выходят на улицу без внушительной палки, чтобы отбиваться ею отдуха покойной жены. Польский этнограф Л. Стомма, изучавшийписьменные свидетельства второй половины XIX века, проанализировалпятьсот случаев, когда умершие становились „демонами“ илизлыми духами. Хит-парад неупокоенных душ выстраивается примерно втаком порядке: утопленники, некрещеные дети, умершие в утробе материи мертворожденные, самоубийцы.
Борьба Просвещенияпротив суеверий одновременно являлась и борьбой со страхом. Впрочем,вели ее еще древнегреческие философы, хотя и без особого успеха.
10. Почтительный трепет
Давным-давно Лактанций24сказал: Religio et majestas et honor metu consistent —„Религия, величие и почтение зиждутся на страхе“. Поэтомуследует подробнее проанализировать связь страха с властью,политическим влиянием и религией, чем я сейчас и займусь. Прототипомвласти вообще является патриархальное господство, породившеесложнейшую систему страхов. Однако мы будем говорить не о томмогуществе, которое основано на примитивных физических наказаниях, ноо том, которое внушает „почтительный трепет“, неразрывносвязано с уважением и нередко используется в религиозных целях.Библейский образ Бога Отца всегда подразумевал „страх Божий“как важнейший элемент поклонения и был куда сложнее, чем простаябоязнь кары.
Уважение неотделимо отпонятия власти. Толковый словарь Коваррубьяса дает ему следующееопределение: „Уважение есть робость и почтение по отношению кнекоей личности, которую мы страшимся обидеть. Уважать. Чтить.Стоять, потупив очи долу“. В патриархальных взаимоотношенияхкроется серьезное противоречие, поскольку страх и любовьнесовместимы. Невозможно любить того, кого боишься. Разумеется, издесь может возникнуть глубокое пристрастие, которое нередкопринимают за любовь. Однако это заблуждение обычно приводит к большимтрагедиям. Зависимость порождает сильную привязанность, но едва ли ееследует считать искренним сердечным чувством.
Власть немыслима безпринуждения к послушанию, а значит, открывает путь к господству надлюдьми. Чаще всего она не сводится к простому физическомупревосходству, но держится на личных дарованиях и доблести,естественным образом внушая уважение. Сложности возникают, когдавласть получают в результате общественного положения, по рангу илистатусу, не обладая при этом выдающимися личностными качествами.История человечества знает множество способов, помогающих сильныммира сего удержать и упрочить свое господство. Можно, например,окружить себя табу. Или священным ореолом. Теория о двойственной —человеческой и божественной — природе абсолютных монарховклассический тому пример. Идею божественного происхождения всякойвласти до сих пор поддерживает католическая церковь. В таком случаеотношение к государю приобретает религиозную или, по крайней мере,духовную тональность.
11. Страх в политике
Если страх —важный инструмент власти вообще и ее квинтэссенции, политическогогосподства, в частности, то глупо было бы не задействовать его самымактивным образом, что, собственно, и происходило на протяжении всегопути развития человечества; одна из главных заслуг демократиизаключается как раз в том, что она положила конец этой традиции.Возможно, Тацит первым четко сформулировал теорию о социальной ролистраха в авторитарном обществе, обрисовав все механизмы и тонкостиповседневной практики правления, воздействия на отдельную личность ина толпу. Я только что вернулся из Флоренции, куда меня привелинтерес к Макиавелли. Флоренция XV века была классическим образцомсамого беспринципного применения власти, и теоретиком его сталМакиавелли. Он полагал, что государь должен внушать страх и любовь,но если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх.
Люди меньше остерегаются обидетьтого, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, иболюбовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны,могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживаетсяугрозой наказания, которой пренебречь невозможно25.
И еще: заслужить любовьнелегко, она переменчива. Заставить бояться куда проще.
Томас Гоббс разработалцелую теорию использования страха в политике. По мнению философа, онявляется мощным цивилизующим началом. Разумное устрашение есть самыйпрочный фундамент гражданской государственности. Устрашениенеоправданное лежит в основе террора и не объединяет людей, аразобщает их. Стоит страху смерти ослабеть, как гордость, тщеславие,спесь и корысть тут же поднимают голову, отвращая от соблюдениясубординации и коллективного договора. Подобные рассуждения приводятна память рассказы антрополога Кэтрин Лутц о племени ифалукцев,обитающем на атолле, открытом самым яростным стихиям: эти люди нестесняются проявлений страха, робость у них считается моральнымдостоинством. Выражая rus (панику, трепет) или metagu (страх, тревогу), человек тем самым словно говорит окружающим: „Ябезобидный, я хороший“.
Политики частоиспользуют страх, стремясь сплотить или взвинтить народ. Цементпаники и ненависти схватывается быстро. Заговоры, коварные враги,реальные или мнимые угрозы порождают прочное единство. Кроме того, всоциологии существует известный закон, согласно которому запуганноеобщество ищет защиты у того, кто правит железной рукой, и готовопроменять свободу на безопасность. Элеонор Рузвельт с горечьювспоминала инаугурационную речь супруга: толпа принялась бурноаплодировать, когда избранный президент заявил, что еслиобстоятельства потребуют, он без колебаний применит свои чрезвычайныеполномочия. Значит, страх способствует развитию тоталитарныхнаклонностей, а устрашение облегчает управление государством.
Психолог КуртГольдштейн, с которым я познакомился благодаря Мерло-Понти и которомудовелось быть свидетелем гитлеровской эпохи, писал: „Нетлучшего способа поработить народ и разрушить демократию, чемустрашение. Это один из столпов фашизма“. В известной степенитакой страх основан на обмане. Социолог Никлас Луман определяетвласть как „способность ограничить другим доступ к информации“.Я же неоднократно говорил, что неведение есть источник всевозможныхопасений, а потому развязывает руки сильным мира сего. Эту мысльнаилучшим образом сформулировал Спиноза:
Высшая тайна монархическогоправления и величайший его интерес заключаются в том, чтобы держатьлюдей в обмане, а страх, которым они должны быть сдерживаемы,прикрывать громким именем религии, дабы люди сражались за своепорабощение как за свое благополучие и считали не постыдным, а ввысшей степени почетным не щадить живота и крови ради тщеславияодного какого-нибудь человека. Напротив, в свободной республикеничего такого не может быть мыслимо26.
12. Терроризм
Террор — еще одинвид использования страха в политике. Этот термин зародился во времяФранцузской революции, в период якобинской диктатуры, по своей сутиявлявшейся государственным терроризмом. Тогда голос страха зазвучалгромко, убедительно, заглушая голос разума. Ужас, который испытывалажертва, воспринимался как признак нечистой совести. „Разтрепещет, значит, виновен“, — заявлял Робеспьер идобавлял: „Сердце мое свидетельствует о страхе“. На самомделе террорист всегда считает себя непогрешимым и справедливым,устрашение представляется ему доблестью. Макиавелли рекомендовалмаскировать жестокость, якобинцы же предпочитали проявлять еедемонстративно, „возвести в порядок дня“. Смерть сталаметодом воспитания. Но едва террор прочно вошел в политическую жизнь,остановить его было уже невозможно. Из чрезвычайной меры, к которойприбегали не знающие жалости лжесудьи, он превратился в методгосударственного правления, а потом и в законное право, дарованноеобездоленным. Террористов никогда не покидала уверенность, что цельоправдывает любые средства.
Именно во Франциизародился жестокий культ террора. Андре Шенье писал:
Народам случалось воздвигатьхрамы и алтари Страху. Но нигде не возводили ему алтарей прочнее, чемв Париже, нигде не служили так истово, как у нас. Весь город сталсвятилищем Страха, и аристократы, точно жрецы, ежедневно приносилиему в жертву свои мысли, свою совесть.
Однако помимовсемогущего государственного террора существует еще и террорущемленных, когда некое меньшинство, полагая себя обделенным,пытается навязать свою точку зрения или предъявить свои права и беззазрения совести прибегает к преступным или деструктивным методам,коих немало. Например, откровенный шантаж, который сеет в обществетакую панику, что население начинает оказывать давление на политиков,принуждая их уступить требованиям террористов. А вот еще один способ,более изощренный: спровоцировать власти на действия, способныедискредитировать их в глазах общественности. Эту стратегиюразработали революционеры-марксисты в XIX веке. Желая заручитьсяподдержкой масс в борьбе за дело революции, они не брезговаликровопролитием, чтобы заставить конституционный режим „сброситьмаску буржуазной благопристойности“ и явить рабочим икрестьянам свою бесчеловечную сущность.
Успех предприятия вданном случае зависит не столько от точности первого удара, сколькоот способности вызвать цепную реакцию, подконтрольную не органамправопорядка, а самим террористам. Если подтолкнуть государство кжестоким репрессиям, многие встанут на сторону „борцов засвободу“. Какое ужасное коварство!
13. Религия и страх
Вероятно, в основебольшинства религий лежит страх перед потусторонними силами. Так,главный герой „Поэмы о Гильгамеше“ однажды увиделстрашный сон, в испуге пробудился и спросил у своего друга Энкуду:„Не проходил ли бог рядом со мною? Отчего я охвачен ужасом?“Таинственные явления, выдающие присутствие божества, шумеры называлиmelammu , светом, который одновременно притягивает иотпугивает. В Священном Писании мы читаем: „Начало мудрости —страх Господень“ (Radix sapientiae est timere Deum —Псалтирь, 110: 10). Одна из функций религии — забота оспасении. От чего же мы хотим спастись? От ужаса, от бессилия, отсмерти, от темных сил, от хаоса и абсурда. Многие религиипредставляют Бога защитником. В 90-м псалме мысль эта звучит спатетической выразительностью:
Говорит Господу: „Прибежище мое и защита моя,
Бог мой, на Которого я уповаю!“
Он избавит тебя от сети ловца,
От гибельной язвы.
Перьями своими осенит тебя,
И под крыльями Его будешь безопасен.
Какой наивный итрогательный образ: птенец, укрывшийся под материнским крылом.Религия помогает человеку преодолеть душевные потрясения, тревогу истрах, победить хаос. Псалмы Давида выражают пронзительное ощущениепотерянности и принадлежат к лучшим образцам поэтического мастерства:
Я пролился, как вода;
Все кости мои рассыпались,
Сердце мое сделалось, как воск,
Растаяло посреди внутренности моей.
Но Ты, Господи, не удаляйся от меня; сила моя!
Поспеши на помощь мне.
У каждого из нас бываютминуты, когда слова упования на милость Божию так и просятся на язык:
Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка,
А помощника нет.
Однако же до сих пор мывидели только светлую сторону вопроса. Другая сторона куда менеепривлекательна. Думаю, что многие возмутятся, если я скажу, что Богдалеко не всегда представлялся благим. И тем не менее это так.Изначально понятие божественного было неразрывно связано сгосподством. Власть Бога превыше власти человеков. Он —Вседержитель, и образ Его является многократно усиленным образомземных владык, жестоких и своевольных, требующих поклонения,внушающих трепет. Богов надлежит бояться. Ничто так не связываетлюдей с небожителями, как страх. В этом смысле Иисус из Назарета сталисключением из общего правила, противопоставив учению иудейскихзаконников веру во всеблагого Бога Отца. Тем не менее устрашениедолго оставалось мощным инструментом духовного воспитания. Ужасающиекартины ада, подробное описание вечных мук были главным аргументомцерковных проповедей. Марк Орезон в статье „Страх и религия“утверждает, что религиозные чувства могут исподволь посеять страх внашей душе.
Ужас перед вечнойпогибелью породил мрачные образы, которые открыто эксплуатировалимногие проповедники. Возникла целая традиция теологического садизма.Игнатий Лойола, великий знаток человеческой природы, умелоапеллировал к воображению в своем труде „Духовные опыты“,чтобы склонить людей к покаянию и раскаянию. Страх перед ВторымПришествием также использовали, дабы наставить граждан на путьистинный. В 1513 году Фра Франческо27предрекал во флорентийском соборе Санта-Кроче близкий конец света ипризывал жителей города оставить распри, так как возмездие неминуемо:„Кровь зальет все вокруг. Обагрятся улицы и реки; захлебнутсялюди в озерах крови, в потоках крови. Легионы демонов ждут своегочаса, ибо за последние восемнадцать лет28совершилось здесь больше беззаконий, чем за пять тысяч летпредыдущих“.
Религии культивировалистрах перед грехом, перед наказанием, перед нечистой совестью. Досравнительно недавнего времени религиозные психологи в своих трудахлюбили рассуждать о людях, страдающих „моральными угрызениями“:несчастные ужасались, вспоминая о совершенных прегрешениях, исодрогались от отвращения к греховным помыслам, которые каждый можетобнаружить при скрупулезном исследовании своей души. Чувствоотвращения возникает при прикосновении к чему-то грязному, а уприлагательного „скрупулезный“ интересная история: онопроисходит от слова „скрупул“ — „единицамассы, равная одной трети драхмы или двадцати гранам и применявшаясяв аптекарской практике при обращении с особо опасными или ядовитымивеществами“. Следовательно, при скрупулезном взгляде начто-либо мы легко можем усмотреть зло или угрозу, какими бынезначительными они ни были. К. Сика в статье, написанной всоавторстве с другими исследователями и озаглавленной „Связьрелигиозности с обсессивно-компульсивными расстройствами и ихпроявлениями у жителей Италии“ (Behaviour Research andTherapy , 2002. Vol. 40), указывает, что индивиды, отличающиесявысокой степенью религиозности, относятся к своим мыслям гораздоответственнее, придирчивее и пристальнее, чем лица, менее склонные крелигиозным переживаниям. К такому же выводу пришли и другие авторы,проведя опрос среди приверженцев верований, которые особое вниманиеуделяют чистоте и предписывают соблюдение многочисленных правил дляее сохранения. Бонни К. Цуккер и Майкл Г. Краске в своюочередь отмечают, что в различных религиях греховными часто считаютсяне только дела, но также помыслы и желания.
14. Воспитательная функция страха
До сих пор мы говорилиоб использовании страха в борьбе за власть, а также озлоупотреблениях и преступлениях, к которым это ведет. Теперь жеследует уделить внимание другому аспекту, более тонкому и не менеесерьезному, — воспитательной функции страха. НорбертЭлиас, анализируя сложный путь человечества к культуре и цивилизации,приходит к выводу, сходному с воззрениями Гоббса:
Ни одно общество не сможетвыжить, если не направит в нужное русло порывы и эмоции личности, небудет воздействовать на поведение каждого человека. Однаковоздействие это невозможно без понуждения, а понуждение в своюочередь неминуемо вызывает страх у тех, кто ему подвергается. Оставимиллюзии: одни люди всегда будут стремиться запугать других —это неизбежно при любом сосуществовании, при любом взаимодействииустремлений и поступков, будь то работа, повседневная жизнь илилюбовь.
Неужели этопессимистическое утверждение верно? Сможем ли мы когда-нибудьоставить в прошлом вековую установку: „Любя сына своего, учащайему раны“? Ханс Джонас, маститый философ и специалист в областиэтики, полагает, что следует отказаться от обманчивых утопий и,вместо того чтобы стремиться к абсолютному благу, постараться хотя быизбегать абсолютного зла; ученый настаивает на необходимости„методики страха“, ведь она помогает справляться спроблемами, угрожающими судьбе человечества. Представьте себебеспечных обитателей благополучного города, которые не ведают, какзыбко это благоденствие. В их душах обязательно нужно посеять страх.Легкомысленное отношение к изменениям климата может послужитьотличным примером подобной беспечности. Но неужели устрашение —единственное средство спасения? Нельзя забывать, что надежда, мощноепротивоядие от страха, тоже способна сподвигнуть людей на активныедействия, как утверждал оптимистически настроенный философ ЭрнстБлох.
Да, вопрос непростой.Никому, скажем, не придет в голову отменять уголовный кодекс, а ведьон удерживает людей от преступных действий именно под страхом кары.Роль наказания состоит не только в восстановлении справедливости, нои в устрашении. Жан-Мари Карбасс в труде по истории уголовного правацитирует свод территориальных правовых норм, Новый кутюм Бретани:637-я статья гласит, что „наказания следует исполнятьнезамедлительно и при возможно большем стечении народа, ему же вназидание“. Именно такой линии открыто придерживались многиеправители. Terribilità как правовой инструмент. Плахастановится прочным звеном между государем и подданными. Однакоистория не раз преподносила нам уроки, показывая, насколькоразрушительна логика репрессий и предупредительных мер. Описаниянаказаний, применявшихся в древности, буквально леденят душу.Говорят, что в IX веке Вильгельм Завоеватель, следуя традиции своихпредшественников, решил отменить смертную казнь как чересчур мягкую.Вместо этого император повелел оскоплять приговоренных и выкалыватьим глаза. Мишель Фуко в книге „Бдительность и кара“описывал жуткие пытки, которым Людовик XIV подверг РобераФрансуа Дамьена, покусившегося на жизнь монарха:
Сперва его терзали щипцами,поливали расплавленным свинцом и кипящим маслом, а потом привязали заруки и за ноги к четырем коням, дабы разорвать на части. Однако тутвозникли неожиданные осложнения, так как кони были не тягловойпороды, и после неудачной попытки вместо четырех поставили шестерых.А когда и эти не справились, суставы и сухожилия несчастного пришлосьрубить топором.
Так описывала казньGazette d’Amsterdam от 1 апреля 1757 года. Нет ни логическихдоводов, ни психологических мотивов, способных смягчить зверствопалачей. Такое под силу только доводам этического характера —запомни, читатель; в конце книги мы непременно к этому вернемся.Сен-Жюст, апостол якобинской диктатуры, вопрошал: „Чего жехотят те, кто не стремится к добродетели и одновременно желаетизбежать террора?“ И действительно, одно из основныхпредназначений этики заключается в том, чтобы ограждать нас отнасилия.
Раз уж зашла об этомречь, зададим себе вопрос, не имеющий прямого отношения к теме книги:а можно ли вообще обойтись без наказания? Возможна ли педагогика безстраха? Труднейшая проблема, и в ее разрешении нам на помощь приходитСпиноза: цель государства, пишет он в „Богословско-политическомтрактате“, „не в том, чтобы держать людей в страхе,подчиняя их праву другого человека, а в том, чтобы каждого человекаосвободить от этого страха, дабы он жил в спокойствии ибезопасности“. Нет, философ не отрицает эффективность страха,но считает ее обманчивой, ибо страх усмиряет зло, одновременноутверждая его. Политика устрашения укрепляет уверенность в том, чтолюди по природе своей безнадежно дурны — этакая massadamnata 29.По мысли Спинозы, страх плох тем, что нивелирует благотворныйсозидательный потенциал личности.
Воспитание отличаетсяот простого желания властвовать тем, что, направляя чужое поведение,стремится не подчинить воспитуемого, а помочь ему стать свободным.Воспитание на благо свободы — вот что нужно людям.
Всякая властьограничивает возможности подчиненного. Наставник же призван развиватьпотенциал подопечного. Но не следует забывать, что и властитель ивоспитатель пользуются одними и теми же методами: наказывают,поощряют, воздействуют на убеждения и эмоции. Разумеется, этотпоследний компонент более всего присущ наставничеству, однако, ксожалению, убеждение, апелляция к чувствам и управление мотивацией невсегда производят должный эффект. Значит, остаются только наказание ипоощрение. Поощрение предпочтительней, поскольку подталкивает кповторению действий, вызвавших одобрение и достойных похвалы.Наказание же, напротив, только подавляет активность, но не формируетпозитивной модели, а это может привести к серьезным последствиям.Правда, если ребенок настойчиво пытается сунуть пальцы в розетку,бесполезно уговаривать его или совать конфетку всякий раз, когда онотказывается от своего намерения. Гораздо эффективнее будет хлопнутьшалуна по руке или — о ужас! — как следует отругать.
Нет нужды лишний разпредупреждать о том, что тут необходимо чувство меры. Страх всегдаразрушители, а потому одним из главных достижений человечества сталотказ от педагогических методов, основанных на устрашении, —всяких там „учащай ему раны“ и прочая и прочая. Тем неменее такой опытный знаток страхов, как Исаак Маркс, со всейсерьезностью утверждает: „По всей видимости, для того, чтобыдобиться правильного поведения, необходима строго определенная дозастраха. Недоберешь — проявишь небрежность, перестараешься —можешь навредить“. Даже такой психолог, как Алберт Эллис,который всегда крайне отрицательно относился к принуждению, а однаждынавлек на себя гнев общественности, высказавшись в одной из книг впользу мастурбации, советует пациентам, желающим поборотьтревожность, „применять к себе штрафные меры“.Разумеется, сначала Эллис рекомендует поощрять себя за достигнутыеуспехи, но тут же добавляет: „В некоторых случаях зависимостьлегче преодолеть, если наказывать себя всякий раз, когда возникаетискушение поддаться панике“. Значит, каждый человек нуждается вдисциплине, а лучше даже в самодисциплине, чтобы обрести свободу,ведь в ней и состоит одна из главных целей воспитания.
Обо всем этом ещепойдет речь в последней части книги, но мне хочется завершить главузабавной историей, рассказанной Кеведо в романе „История жизнипройдохи по имени Дон Паблос“: учитель наказывает главногогероя за то, что тот из желания произвести впечатление на своегоприятеля дразнит одноклассника Понтия Агирре, называя его ПонтиемПилатом.
Он велел мне спуститьштаны и всыпал двадцать розог, приговаривая при каждом ударе:
— Будешь еще говоритьпро Понтия Пилата? Я отвечал „нет, сеньор“ на каждыйудар, которым он меня награждал. Урок, полученный за Понтия Пилата,нагнал на меня такой страх, что когда на другой день мне было веленочитать молитвы перед остальными учениками и я добрался до „Верую“ —обратите внимание, ваша милость, как, сам того не чая, я расположил ксебе учителя, — то, когда следовало сказать „распятогоже за ны при Понтийстем Пилате“, я вспомнил, что не долженбольше поминать имени Пилата, и сказал: „Распятого же за ны приПонтийстем Агирре“. Простодушие мое и мой страх так рассмешилиучителя, что он меня обнял и выдал мне бумагу, где обязался проститьмне две ближайшие порки, буде мне случится их заслужить. Этим яостался весьма доволен30.
ГЛАВА III. СУБЪЕКТИВНЫЙ ПОЛЮС: БОЯЗЛИВЫЙХАРАКТЕР
1. Реальность и мир
Я сижу на террасе бараи наблюдаю за прохожими. Я похож на путника, присевшего отдохнуть наберегу реки. Люди идут мимо, разглядывают витрины, ждут зеленогосигнала светофора. Мы с ними пребываем в одной действительности —здесь и сейчас. Но каждый из нас живет в своем собственном мире,погружен в свои переживания, лелеет свои мечты, строит свои планы.Один торопится и нервничает — ему предстоит собеседование нановой работе; другой волнуется, высматривая в толпе любимую девушку;третий, сердито хмурясь, идет платить штраф; четвертый простокоротает время перед киносеансом. Та же улица, тот же светофор, однаи та же реальная, невымышленная действительность. А жизненныесценарии у всех разные. Каждый из нас, точно улитка в раковину,заключен в маленький мирок своего сознания. Вот почему философы,начиная с Канта, проводили различие между объективной реальностью имиром, данным нам в чувственном восприятии, в опыте. В действительномвнешнем мире нет цветов, есть только излучения. Пока на земле непоявились зрячие существа, никаких цветов не было. Если бы несетчатка, речь могла бы идти лишь о световых волнах разной длины.Любуясь закатом, мы видим, как разгорается пожар на небосводе, какполыхает небесная твердь, хотя на самом деле никакого свода, никакойтверди нет и в помине.
Страх — это тожеразновидность восприятия мира. Он возникает от соприкосновениясубъективного полюса (то есть чувств индивида) с полюсом объективным(то есть с некой реальностью, которая представляется опасной).Соотношение составляющих может меняться: бывают страхи совершеннобезосновательные. Например, тревожные расстройства. Потрясающийзнаток страхов Франц Кафка, чей голос так часто звучит на страницахмоей книги, очень точно высказался на этот счет в письме к РобертуКлопштоку: „Мы задыхаемся не от нехватки кислорода, а отнедостаточной емкости легких“.
В других случаях,напротив, опасность очевидна и неоспорима. При встрече с разъяреннымбыком неосторожного путника едва ли утешат слова Эпиктета, которыетак любят цитировать сторонники когнитивной психологии: „Наспугают не сами вещи, а только наши представления о них“.Исследователи совпадают во мнении, что страх — эмоцияуниверсальная. Все люди, к какой бы культуре они ни принадлежали,испытывают и выражают его одинаково. Гримасу ужаса легко понять безпредварительных объяснений в любую эпоху, на любой широте. И потом,как мы уже знаем, существует врожденная реакция испуга наопределенные раздражители. Ведь некоторые страхи сопровождаличеловечество на протяжении всей истории. Они заложены в нас отрождения. Однако же на этой общей для всех территории прорастают исамые разнообразные неожиданные всходы. Во-первых, одни люди гораздобоязливее других; некоторые постоянно пребывают в состоянии тревоги —это очевидно и не может не вызывать озабоченности. Бывают личностиробкие и личности смелые. Чем объяснить такие различия? Ониврожденные или приобретенные? Можно ли говорить о подверженностистрахам? Или о природной склонности к отваге? Дабы прояснить этотвопрос, придется сделать небольшой экскурс в область физиологии.
2. Неврология страха
Обожаю анекдоты оплемени пси (психологи, психотерапевты, психиатры). В одном из нихговорится, что существует три разновидности пси: одним ни к чемумозг, другим ни к чему ум, а третьи обходятся и без того и бездругого. Конечно же здесь имеется в виду та роль, которую играют этипонятия в различных концепциях личности. Психоаналитиков неинтересует мозг, сторонники биологического детерминизма не принимаютво внимание разум, а бихевиористов, изучающих исключительноповедение, не занимает ни первое, ни второе. Я же постараюсьдоказать, что шутка не соответствует действительности,проанализировав в этой главе все три аспекта: мозговую активность,разум и поведение.
Как мы уже говорили,англоязычные психологи разграничивают понятия emotion иfeeling . Эмоциями следует называть психические процессы,которые могут иметь осознанный или неосознанный характер. Осознанныеэмоции — это уже чувства. Когда пациент обращается к врачу,жалуясь на бессонницу, а врач находит у него депрессию, то речь идето безотчетном депрессивном состоянии, не перешедшем из эмоции вчувство. Удивляться не следует: существенная часть мозговых импульсовне фиксируется сознанием, мы ощущаем лишь их последствия. Нашеинтеллектуальное или аффективное „бессознательное“действует активно и неустанно. Помните, что мы говорили об „ЭВМнашего „я“? История изучения мозга как генератора эмоций— эдакого машинного зала, где они зарождаются, —представляется захватывающей, но не внушает больших надежд, посколькукаждая открытая дверь (а их открыто немало) приводит нас не кзаветному кладу, а всего лишь в очередное помещение со множествомзапертых дверей. Словно читаешь книгу, где предисловие следует запредисловием, а основного текста все нет и нет. Такая вот сказка пробелого бычка, бесконечное кружение от порога к порогу. Специалистынайдут на моем сайте обновленную и дополненную библиографию, а дляширокого читателя я сделаю общий обзор исследовательских работ,который так же „точно“ отражает суть оригиналов, каккраткое изложение на двух страницах — содержание романа „Войнаи мир“.
Веками неврологипытались найти связь между теми или иными функциями мозга и егоконкретными областями. В 1937 году Джеймс Папес описал функциилимбической системы, комплекс глубоких мозговых структур. Онобнаружил, что импульсы от внешних воздействий поступают в головноймозг двумя потоками. Один направляется в соответствующие зоны корыголовного мозга, где смысл и значение этих импульсов осознаются ирасшифровываются в виде восприятия; другой поток приходит вподкорковые образования (гипоталамус и др.), где устанавливаетсяотношение этих воздействий к базовым потребностям организма,субъективно переживаемым в виде эмоций. Десятью годами позже другойученый, американский физиолог Пол Маклин, пришел к выводу, что эмоциизарождаются во внутренних отделах мозга, назвал гипоталамус органомэмоциональной оценки и выдвинул теорию, имевшую большой успех.Согласно ей, мозг наиболее развитых существ содержит информацию,наслоившуюся в результате трех уровней эволюции: земноводных,примитивных млекопитающих и высших млекопитающих. По мнению ученого,„человеческий мозг представляет собой идеальный мост междутремя типами мозга, совершенно разными как в химическом, так и вструктурном отношении, поскольку их разделяют миллионы лет. Такимобразом, существует своего рода тройная иерархия в структуреголовного мозга или, как я это называю, триединый мозг“.Значит, когда добрые люди называют кого-нибудь змеей подколодной,они, сами того не ведая, подтверждают биогенетический закон.
Следует добавить, чтокаждая из вышеназванных разновидностей мозга имеет свою логику, или,точнее, психологику. По мысли Маклина, развитая лимбическая структурахарактерна для примитивных млекопитающих. Следовательно, мы —разумные существа, обладающие древнейшим органом эмоций, которыйэволюционирует очень медленно. Эта теория ввела в заблуждение многихученых: им показалось, будто с ее помощью можно объяснить парадоксычеловеческой натуры, способной стремительно усваивать новые знания икрайне неподатливой во всем, что касается чувств. Эволюция, шутилСтефан Джей Гоулд, ловкая халтурщица. Хватает все, что попадется подруку, и из случайного материала собирает хлипкие механизмы, которые,по идее, должны немедленно выйти из строя, но почему-то отличаютсяудивительной работоспособностью. Взять, например, наше сознание, этусмесь эмоций и знаний: оно функционирует довольно успешно, хоть идает частые сбои.
Параллельно с теориейМаклина делались и другие, не менее захватывающие открытия. В 1949году Джузеппе Моруцци и Горацио Мэгун обнаружили ретикулярнуюсистему, играющую роль глобального выключателя нейронов корыголовного мозга. Джеймс Олдс нашел в области подкорки центрыудовольствия и воздействовал на них с помощью электродов. Крысы,которые научились нажимать нужную клавишу, чтобы получать разрядынаслаждения, быстро впадали в зависимость, точно наркоманы. Моемусоотечественнику Хосе Родригесу Дельгадо удалось вызвать реакциюстраха, стимулируя глубинные участки мозга. При воздействии напромежуточный мозг человек „чувствовал себя так, словно прямона него несется автомобиль“, испытывал неприятное ощущение подложечкой. Воздействие на задние отделы мозга вызвало у участницыэксперимента ощущения, похожие на приступ тревоги. Яак Панксепп внесбольшой вклад в изучение нейротрансмиссоров. Луриа, Фустер и Дамасиоизучали роль лобной доли в регуляции поведения, а также ее связь сцентрами эмоций, а Ричард Дэвидсон исследовал функциональнуюасимметрию полушарий и пришел к выводу, что активация коры правогополушария сопровождается отрицательными эмоциями, в то время какактивация левого вызывает прямо противоположный эффект. ИменноАнтонио Дамасио предлагает наиболее полную теорию возникновениячувств, утверждая, что они, по сути, являются отображением нашегофизического состояния на карте центральной нервной системы. Иначеговоря, чувство есть осознанный результат переработки огромногообъема информации о нашем состоянии.
Многие ученыекритиковали теорию Маклина о трех стадиях эволюции мозга, утверждая,что такого жесткого разграничения проводить нельзя. Жозеф Ле Ду, ещеодин серьезный исследователь в данной области, пришел к выводу, что„весь мозг есть лимбическая система“. То есть весь мозг,по сути, не что иное как генератор эмоций. Когда человек, страдающийфобией, сталкивается с объектом своих страхов, определенные участкилимбической системы активируются немедленно (Rauch, S.L. Apositron emission tomographic study of simple phobic symptomprovocation. Archives of General Psichiatry, 1995. Vol. 52,20—28; Stein, M.B. Increased amigdala activation to angrycompentous faces in generalized social phobia. Archives ofGeneral Psichiatry, 2002. Vol. 158, 1220—1226).
Исследуя неврологиюстраха, Ле Ду заинтересовался двумя вопросами. Во-первых, какпроисходит обнаружение и оценка источника угрозы? И во-вторых: какимобразом запускается механизм реакции? Существуют две системыоповещения об опасности. Одна, экстренная, не различает тонкостей ипредпочитает перестраховку излишней беспечности, действуя по принципу„предупрежден — значит, вооружен“. Оценкапроизводится мгновенно, и отвечает за нее амигдала, небольшоеминдалевидное образование в лимбической области. Вторая система,более медленная, сложная и тщательная, связана с функциями корыголовного мозга. Представьте себе, что вы идете по полю и вдругзамечаете на земле ветку. Сначала вы пугаетесь, потому что амигдалаотреагировала так, словно ветка — это змея. Но тем временем вдействие вступает кора, анализирует характер раздражителя и приходитк выводу, что это всего лишь ветка. Вы успокаиваетесь и продолжаетепуть.
Ле Ду открыл еще однуудивительную вещь: часть информации о страхах способна прочнозапечатлеваться в миндалевидном теле и не стирается никогда. Визвестной степени это полезно, так как память о пережитых опасностяхследует сохранять. Однако, с другой стороны, реальность можетизмениться, и тогда мы, сами того не осознавая, рискуем превратитьсяв заложников устаревших и ложных сведений. В начале XX века ЭдуардКлапаред писал о „бессознательной памяти страха“. Послечерепно-мозговой травмы одна из его пациенток утратила способностьзапоминать недавние события. Например, после консультации она тут жезабывала лицо лечащего врача, и тому каждый раз приходилосьпредставляться заново, точно они видятся впервые. Однажды Клапаредспрятал в руке булавку и слегка уколол женщину при рукопожатии. Наследующее утро она уже не помнила ни его имени, ни лица, но рукупожимать отказалась, хоть и не могла объяснить почему. Как отмечаетРоджер Питман, мы зачастую не в состоянии освободиться от глубокозапрятанных воспоминаний, стоящих за тревожными расстройствами.Единственное, что в такой ситуации можно сделать, — этонаучиться контролировать свое состояние.
Едва сигнал обопасности получен, в действие вступает периферическая нервнаясистема. Напомню читателю, что это такое. Нервная система делится нацентральную и периферическую. В функции первой входит планирование иосуществление осознанных действий. Вторая же, напротив, регулируетнепроизвольные процессы (по крайней мере, так считалось до последнеговремени). Она управляет сердечным ритмом, пищеварением,кровообращением, дыхательной и репродуктивной системой, а такжереакциями организма на эмоциональные состояния. Не хочется усложнять,но и вегетативная нервная система состоит из двух отделов:парасимпатического и симпатического. Парасимпатический обеспечиваетработу внутренних органов в нормальных условиях, когда организм вобычном режиме занят выполнением жизненно важных функций, таких какпитание, половые отношения, сон. А вот симпатический отделактивируется в критические моменты, мобилизуя энергию и направляя еев мышцы, готовя их к бегству или к сопротивлению. Все остальное тутже отходит на задний план: жажда, голод, сексуальные желания иестественные потребности; ничто не должно отвлекать нас в минутуопасности. Похожий эффект вызывают, например, амфетамины. Ониувеличивают физическую силу, обостряют внимание, гонят сон, подавляютаппетит, снижают половое влечение. Беда в том, что подобный режимхорош лишь в ситуациях, требующих повышенного напряжения, и еслисохраняется слишком долго — допустим, в состоянии длительногостресса или при употреблении стимулирующих наркотических веществ, —организм начинает бурно протестовать.
Так вот, когда сигналоб опасности получен, в действие немедленно вступает симпатическаянервная система. Гипоталамус шлет импульс в гипофиз, а тот активируетнадпочечники, выделяющие два гормона (гормон можно считать своегорода посланником) — адреналина и норадреналина, которыеприводят организм в состояние боевой готовности. На этом мы, пожалуй,и остановимся, хотя сначала хочу все-таки пояснить, почему лично я нестал бы так жестко разграничивать центральную и вегетативную нервнуюсистему. Опыт медитации показал, что на вегетативные процессы тожеможно воздействовать. Йоги, например, способны произвольно менятьсердечный ритм, артериальное давление и частоту дыхания, а такжеснижать болевую чувствительность. Этот факт очень важен для коррекциитревожных расстройств и, кроме того, развеивает прочно укоренившийсямиф.
3. Подверженность страхам
Неврологическиепроцессы, описанные выше, являются одинаковыми для всех. Наш„биологический компьютер“ оснащен серийной эмоциональнойпрограммой. Почему же тогда у разных людей разная предрасположенностьк страху? Ответ как будто бы напрашивается сам собой: все дело вопыте. Человеческие существа и животные, которым приходилосьподвергаться жестокости и агрессии, делаются более робкими. Этонеоспоримый факт. Все мы знаем случаи, когда смелые от природы людистановились боязливыми, пережив некую травму. Посттравматическийстресс — прекрасный тому пример. Однако же не все так просто.Поведение животных ясно свидетельствует, что пугливая натурапередается по наследству. В любом сообществе млекопитающих найдутсяособи более боязливые, чем другие. Холл и Броудхерст проводилиэксперимент по скрещиванию с целью выведения двух линий крыс: робкихи смелых. Их назвали „Моудсли реактивная“ (Холл), или„эмоциональная“ (Броудхерст). И соответственно, „Моудслине реактивная“, или „мало эмоциональная“. Убоязливых особей сильнее проявляются генетически фиксированные страхии наблюдается большая восприимчивость к угрожающим раздражителям.Например, быстрее формируется реакция испуга в ситуации, котораяассоциируется с ударом током или с резким звуком. А вотдесенсибилизация после пережитых страхов происходит медленнее.
И это еще не все. Вначале 60-х годов Мартин Селигман, представитель экспериментальнойпсихологии, изучавший реакцию страха у животных, пришел к выводу, чтоэволюция научила нас одни уроки усваивать быстрее, чем другие. Оманприменил эту теорию к страхам и предположил, что современный человекунаследовал склонность пугаться в ситуациях, которые когда-тодействительно угрожали нашим далеким предкам, так что теперь настерзают древние страхи. Видимо, информация о них хранится нагенетическом уровне, а значит, на генетическом уровне должна иконтролироваться.
Все вышесказанноеобъясняет особый интерес к „лицам, предрасположенным кстрахам“, то есть к тем, кто с особой остротой реагирует наугрожающие ситуации и воспринимает как опасные даже нейтральныераздражители. В своей книге я уже цитировал письмо, в конце которогоФранц Кафка предоставляет слово отцу и тот дает безжалостнуюхарактеристику своему сыну: „Ты нежизнеспособен“. И этоправда. В дневниках Кафка писал: „На трости Бальзака начертано:„Я сокрушу любое препятствие“. На моей следовало бынаписать: „Любое препятствие меня сокрушит“. Эти надписиобъединяет только одно слово — „любое“. К Кафкевполне применима характеристика, которую дала самой себе ВирджинияВулф: skinless , человек без кожи, с обнаженными нервами. Сдетства будущую писательницу терзало острое ощущение собственнойуязвимости. Она отличалась слабой конституцией, была нервной,возбудимой и так боялась людей, что заливалась краской всякий раз,когда к ней обращались. Только дома бедняжка чувствовала себяспокойно. На пороге отрочества она пережила период, который саманазвала breakdown in miniature , небольшой обвал. Девочкуохватило чувство „абсолютной беззащитности“, полнойнеспособности „участвовать в повседневной жизни“, ейказалось, что она находится outside the loop of time , то естьвыброшена из времени.
4. Литературный экскурс
Нет ничегоудивительного в том, что я привожу столько цитат из литературныхпроизведений. Многие личности, ранимые или израненные, искали убежищав творчестве. Кафка, Вирджиния Вулф, Рильке, Пруст и другие. КатринШабо, первая женщина-мореплаватель, в одиночку обогнувшая земной шарбез захода в порты, поведала о своих приключениях в книге „Достижимаямечта“. Вот что она пишет: „Писать необходимо, чтобызаглушить тревогу, обуздать смятение“. Тут нет ничегостранного. По мнению Чорана, „любое слово чрезмерно“, но„раз уж тебе не повезло и ты появился на свет, лучше писать“.Жан Жене, которому следовало бы уделить больше внимания в этой книге,говорит следующее: „Творчество — это единственное, чтоостается, если ты предал себя“. То есть если стыдишься того,что совершил. Гораздо меньше известно о Гансе Христиане Андерсене, ия скажу о нем несколько слов. С детства он чувствовал себя совершеннобеспомощным в самых простых жизненных ситуациях. Будущий писатель росодиноким ребенком и боялся сойти с ума, повторив судьбу деда.Андерсен с горечью признавал, что не может радоваться жизни, какостальные. Сказки стали его убежищем, а возможно, и спасением.
Здесь перед нами встаетсложный вопрос подоплеки литературного творчества. Люди ранимыеотличаются обостренной чувствительностью при соприкосновении сдействительностью, особенно если это соприкосновение болезненно.Последнее соображение напрямую связано с известной теорией, возникшейв Древней Греции. Греческие врачи полагали, что характер человекаопределяется пропорцией четырех основных элементов: крови, слизи,простой желчи и черной желчи. В зависимости от того, какой элементпреобладает, можно выделить четыре темперамента: сангвинический,флегматический, холерический и меланхолический. Вот меланхолики,видимо, и есть те самые чувствительные личности. В апокрифическомтрактате Problemata , который обычно приписывают Аристотелю,имеются слова, ставшие очень популярными: „Все гении по природемеланхолики“. Иначе говоря, всем гениальным личностям присущанекоторая хрупкость, а иногда и известная толика безумия. Они плохоприспособлены к жизни. Сангвиники же, эти веселые жизнелюбы,напротив, считаются людьми заурядными и не вызывающими интереса.
Вот почему многие поэтыи писатели (особенно те, кто усвоил уроки романтизма) частосознательно культивировали душевную хрупкость, считая ее залогомсвоего творческого потенциала. Рембо стремился к dérèglementde tous les sens31,а Рильке полагал, что без душевного смятения невозможно творчество, иотказался от сеансов психоанализа, настоятельно рекомендованных емуженой Кларой и подругой Лу Андреас-Саломе. В конце концов он пришел квыводу, что „неутешное страдание — это привилегия, даннаянам, чтобы познать самые сокровенные тайны жизни“.Четырнадцатого января 1912 года в письме к доктору Эмилю фонГебзаттелю, врачу-психоаналитику, он написал:
Если я не ошибаюсь, женаубеждена, что я исключительно из пренебрежения к собственномуздоровью не желаю обращаться к психоаналитику по поводу чересчурчувствительного характера (как она это именует). Однако бедняжка неправа: именно так называемая чувствительность как раз и заставляетменя отказываться от лечения, от стремления привести в порядок мойвнутренний мир, от чуждого вмешательства, от красных пометок на поляхуже исписанной страницы. Знаю, состояние мое тяжело, в чем Вы,дорогой друг, сами имели возможность убедиться. Но поверьте, янастолько полон этим дивным, невообразимым ощущением, составляющиммою жизнь, которая изначально казалась обреченной на провал, но темне менее продолжается — идет от катастрофы к катастрофе, попути, усеянному острыми камнями, — что содрогаюсь примысли о том, чтобы бросить писать и вычерчивать на бумаге еепричудливую линию.
Отношение к своимстрахам Рильке выразил одной прекрасной фразой: „Боюсь, как бы,изгнав демонов, я не расстался также и с ангелами“. Но впротивовес такому отношению хочется также процитировать и мнение ещеодной крайне тревожной личности — Вуди Аллена. Когда режиссераспросили, является ли обостренная чувствительность движущей силой еготворчества, он ответил: „Я вовсе не уверен, что чем большенервничаешь, тем продуктивнее творишь. Напротив, в спокойномсостоянии работа идет куда лучше. Возможность перестать тревожитьсяникогда меня особо не тревожила“.
Подобные тенденции,вероятно, и привели в последние столетия к возникновению великойлитературы, основанной на культе меланхолии, внутреннего разлада,надлома, отчаяния, бегства и того, что называют словом spleen. Полагаю даже, что эта взаимосвязь между ощущением незащищенности иискусством в какой-то мере объясняет и связь между гомосексуальностьюи литературой. В силу социальных причин человек с гомосексуальныминаклонностями чувствовал себя крайне уязвимым и испытывал большоедушевное напряжение. В относительно современных трудах по психиатрииговорилось о „душевном смятении гомосексуальной личности“,то есть о страхе перед собственной природой.
Возможно, нам следуетчаще обращаться к великим литературным произведениям, воспевающимдушевную стойкость. Потому так и популярен „Маленький принц“Сент-Экзюпери, самая читаемая во Франции книга, что она являетсянастоящим гимном преодолению и мужеству. Думаю, и Альбера Камюпо-прежнему любят именно из-за его неприятия упадничества и отчаяния,хотя в периоды всеобщего уныния творчество этого писателя можетпоказаться устаревшим. „Надо быть сильным и счастливым, чтобыпомогать несчастным“, — писал Камю в своихдневниках.
5. Что такое „высокотревожная“личность
Бывают на светеявления, о которых люди сначала лишь догадываются и только современем окончательно убеждаются в их существовании. Подмечаютзамкнутость в общении, затем обращают внимание на некую семейнуюособенность, потом улавливают определенный стереотип поведения —словом, совсем как на картинках в детских журналах, когда одну задругой соединяешь точки и они вдруг складываются в рисунок. То жесамое происходило и с патологической тревожностью. Этот феноменвырисовывался постепенно, становился все понятнее в результатеразличных экспериментов и исследований. Уже в XIX веке стализадумываться: почему некоторые „чувствительные“ личностиострее других переживают все эмоции, как положительные, так иотрицательные, словно внутри у них скрыт мощный резонатор. Все ихсуществование окрашено то радостными красками воодушевления, томрачными тонами разочарования. Это люди циклотимического склада,способные мгновенно падать с заоблачных высот блаженства в безднуотчаяния. В последнее время все чаще пишут об „отрицательнойаффективности“, то есть о мрачных переживаниях (таких какстрах, подавленность, чувство вины). Некоторые склонны испытывать ихпрактически в любой ситуации, даже когда неприятный раздражительотсутствует. В свою очередь детские психологи отмечали, что иногдамладенцы чуть ли не с самого рождения словно оснащены особымиантеннами, способными улавливать все тревожные или угрожающиесигналы. Известный детский психолог Джером Каган изучал такназываемое „торможение поведения“ и обнаружил, что многие„застенчивые“ дети уже с первых месяцев жизнидемонстрируют высокую степень тревожности, всего пугаются, частоплачут, раздражаются и отличаются значительным уровнем двигательной иэмоциональной возбудимости. Через два-три года у них формируется„реакция избегания“, стремление искать защиты у хорошознакомого человека и отказ от общения с чужими. Если подобный складхарактера в дальнейшем сохраняется — а это происходит более чему половины „застенчивых“ малышей, — то кшести-семи годам ребенок становится осторожным, тихим и замкнутым.Однако наблюдения показывают, что в 40 % случаев уровеньторможения со временем ослабевает, а значит, эта особенность психикивовсе не такая стойкая, как полагали раньше.
Каган считает, чторобкий характер объясняется низким порогом возбудимости лимбическойсистемы мозга, в особенности миндалевидного тела и гиппокампа. Иначеговоря, достаточно самого незначительного раздражителя, чтобыактивировать глубокие структуры мозга. По мнению Элен Арон, примерно20 % людей отличаются более низким сенсорным порогом. Все мы вопределенные моменты чувствуем себя жертвами жестокойдействительности, просто у одних это ощущение возникает быстрее, чему других. Гиперчувствительного индивида травмирует любое воздействиесреды. Подобная восприимчивость распространяется также и на страх.Если человек в любых обстоятельствах проявляет робость, то вовсе непотому, что ему недостает мужества, а потому, что эмоциональнаяреакция на неприятный раздражитель слишком обострена.
Другие исследователитакже уделяли внимание отрицательной аффективности. Например, ГансАйзенк, предложивший следующую типологию личности:интроверсия-экстраверсия и нейротизм-устойчивость. Нейротизмвыражается в гипертрофированной реакции на негативные аспекты бытия.Что же касается интровертов и экстравертов, то здесь разница зависитот степени активации коры головного мозга. У интровертов она крайневысока, поэтому они избегают сильных раздражителей, предпочитаяспокойную обстановку, привычный жизненный уклад, ограниченный кругобщения. Напротив, экстраверты отличаются низкой степенью активациикортикальных отделов и нуждаются в постоянном ее повышении. Это„охотники за эмоциями“, они ищут шумного общества и частопополняют ряды сорвиголов и псевдосмельчаков, о которых я еще будуговорить. Дж. А. Грей выдвинул несколько иную гипотезу:согласно ей, основными характеристиками темперамента являются„тревожность“ и „импульсивность“. Перваяимеет много общего с „торможением поведения“, термином,предложенным Каганом; противоположностью ему является так называемоеприближающее поведение. Итак, мы постепенно подходим к очень сложномуявлению — подверженности страхам. Ряд исследователей предлагаетиное видение проблемы, выделяя три основные характеристикитемперамента. Первая, „поиск новизны“, по своей сутиблизка „экстраверсии“ Айзенка и „импульсивности“Грея. Вторая характеристика — „избегание вреда“, тоесть выраженная реакция отвержения в ответ на отрицательные стимулы.И наконец, третья — это „зависимость“, иначе говоряпотребность в „вознаграждении“. Данная теория прекраснообъясняет склонность к токсикомании: некоторые люди активно ищутновых ощущений, не переносят дискомфорта и любой ценой стремятсяполучить вознаграждение. Вплотную к разгадке секретов „уязвимойличности“ подошел Ричард Дэвидсон, обнаружив функциональнуюасимметрию полушарий головного мозга. Если доминирует левоеполушарие, то преобладают положительные эмоции, если правое —отрицательные. И наконец, последнее — теория, пользующаяся внастоящее время наибольшей популярностью: так называемая „Большаяпятерка“. Она также рассматривает баланс между нейротизмом иэмоциональной устойчивостью, о котором я уже говорил.
По всей видимости,нашла подтверждение и гипотеза о генетической предрасположенности котрицательной аффективности, делающей человека более чувствительным кнеприятным раздражителям. Но означает ли это, что наша эмоциональнаяконституция целиком зависит от наследственных факторов? Отнюдь: нетак важен ген, как его малюют. На сложные поведенческие реакциинаследственность не влияет. Вопреки мнению психогенетикаСоколовского, не бывает гена интеллекта, гена зависти, смешноговорить о врожденной склонности ужинать в ресторанах. Геныопределяют структуру белка, и только. Считается, что повышеннаятревожность и склонность к страхам связана с выработкой итрансмиссией серотонина, этого важнейшего нейромедиатора. Тем неменее в 1996 году был открыт ген, влияющий на уровень тревожности.Его назвали СЛК 6а4, и расположен он в хромосоме 17q12; утревожных, склонных к пессимизму и мрачным переживаниям людей этототрезок ДНК короче, чем у остальных. Отмечалась даже функциональнаяособенность мозга у детей, отличающихся патологической робостью:возможно, она объясняется недостаточной выработкой дофамина ганглиямив глубоких структурах мозга. Кроме того, предполагается, что один изрецепторов нейромедиатора серотонина, 5-НТ (1AM), напрямую влияет настепень тревожности. Ген, определяющий действие данного рецептора,занимает особое место среди отрезков ДНК, выделенных в ходе опытов накрысах при исследовании тревожного поведения у животных. По всейвидимости, он связан с триадой тревога-депрессия-нейротизм.
Без сомнения, это так:Роберт Клонингер, например, утверждает, что особенности различныхтемпераментов зависят от уровня того или иного нейромедиатора.Серотонин помогает преодолеть боль и уменьшает чувство опасности.Норадреналин отвечает за потребность в вознаграждении. Дофаминрегулирует стремление к новым ощущениям. Однако в то же времянаиболее серьезные исследователи допускают, что отрицательнаяаффективность только на пятьдесят процентов зависит отнаследственности, а на пятьдесят — от приобретенных навыков, впервую очередь от того, насколько успешно ребенок умеет управлятьсвоими эмоциями. Родители непременно должны научить малышасправляться с возрастающими нагрузками и регулировать чувства.
Изучив ряд серьезныхтрудов по детской психологии, я пришел к выводу, что умение управлятьсвоим психическим состоянием стало чуть ли не центральной темой ввопросах развития личности. С точки зрения возрастной психологии,управление эмоциями — это „приобретенные и врожденныеспособности к определению, оценке и изменению эмоциональных реакций“,например, умение переключать внимание и целенаправленновоздействовать на те или иные переживания. Управление эмоциямистановится возможным по мере нейроэндокринного созревания личности исо временем дает ребенку возможность самостоятельно восстанавливатьдушевное равновесие. Поведение родителей играет в данном случаеосновную роль с первых месяцев жизни малыша. Уже на последних срокахбеременности плод способен улавливать такие сенсорные сигналы, какматеринский голос, а грудной ребенок с 3—4 месяцев распознаетхарактер реакций окружающих его людей. Детский плач тоже можносчитать способом психологической саморегуляции. У родителейпостепенно развивается особая интуиция, позволяющая интерпретироватьзнаки, которые подает малыш, настолько, что иногда им достаточно200—400 миллисекунд, чтобы отреагировать, в то время как обычнона распознание стимула уходит 500 миллисекунд.
Умение настроиться наволну ребенка, взаимопонимание между родителями и малышом помогаютлучше направлять его развитие и избегать формирования тревожногосклада характера. Чрезмерная опека мешает ребенку самостоятельновоздействовать на окружающий мир. Внимательным или небрежнымотношением со стороны родителей в дальнейшем будут обусловлены такиекачества их сына или дочери, как уверенность в себе или робость.Бенедек, Эриксон и Лэнг писали о „базисном доверии“,Ньюманн — об „изначальном контакте“, Роф Карбальо —об „эмоциональном союзе“. Сможем ли мы доверять миру илиже он станет для нас враждебными джунглями, полными коварныхловушек, — во многом зависит от самого раннего жизненногоопыта. Джон Боулби изучал привязанность ребенка к окружающим людям ипришел к выводу, что на ее основе строится вся модель мировосприятия.По мнению Боулби, „наличие или отсутствие близкого и надежногочеловека определяет спокойную или тревожную реакцию на потенциальноопасный раздражитель; эта связь закладывается с первых месяцевразвития малыша; причем не так важно, чтобы такой человек постояннонаходился рядом, главное, чтобы он просто был в жизни ребенка“.Карлос Кастилья дель Пино полагает, что ядро невротического, то естьсклонного к тревожности, характера составляет неуверенность, а всеостальные симптомы — фобии, навязчивые состояния, соматическиепроявления, ипохондрия — не что иное, как последующиеналожения. Неуверенность напрямую влияет на самооценку личности вцелом или в отдельных аспектах: в любви (боязнь сексуальнойнесостоятельности), в физическом самочувствии (страх передболезнями), в межличностных отношениях (страх показаться смешным).
Убежденность, что мирнепредсказуем, неспособность повлиять на ход событий и, наконец,глубокая неуверенность в себе составляют основу отрицательнойаффективности, для которой характерен самый разнообразный комплексчувств. Недоверие, например, можно понимать как страх, что окружающиене оправдают надежд. Ревность следует трактовать как боязнь, чтодорогой человек предпочтет соперника. Беспомощность, то есть ощущениесобственного бессилия, вызывает уныние и панику.
6. Отрицательная аффективность как базиснаяструктура
Кажется, я подошелвплотную к разгадке одной из самых сокровенных тайн нашегосуществования. Такое чувство, будто шаг за шагом приближаешься коснове основ страхов, депрессий, тоски и навязчивых состояний.Эмоциональность является первопричиной многих явлений. Древниемыслители ошибались, рассуждая о „страстях“ или„аффектах“ и полагая, будто чувства приходят извне,завладевают нами, словно мы — всего лишь пассивные объектывоздействия посторонних сил (не зря мы говорим „меня охватилгнев“). Но это неверно, страсти исходят изнутри, подобно томукак оружейный залп зарождается в стволе, хотя курок и находитсяснаружи. Кипение чувств подталкивает и направляет когнитивныепроцессы. Величие человеческой натуры заключается в том, чтосозидательный аналитический разум пытается обуздать порывы страсти.
Великий Спиноза говорило конатусе , об импульсе, центральном ядре бытия. Сущностьчеловека составляют желания, неустанный динамизм и подверженностьстрастям. С точки зрения феноменологии, центробежная энергия желанийзаключается в их интенциональности. Латинская приставка in очень важна для этого слова, ибо одновременно содержит в себестатичность и динамизм, направленность на некий предмет. Иначеговоря, интенциональность означает „направленность на цель“.Основа нашего отношения к реальности — это целевая установка.Человек — не „вещь в себе“. Мы рождаемся слабыми,ущербными, зависимыми, но жаждем обрести во всей полноте тот мир, ккоторому устремлены все наши помыслы и надежды. И прежде чемисследовать конкретные аспекты бытия, мы производим их эмоциональнуюоценку, формируем эмоциональный тон. Немало времени должно пройти,прежде чем чувства остынут, уступив место рациональному подходу.Началом всех начал были и остаются существа чувствительные,деятельные, обделенные, уязвимые — то есть мы, люди.
Отрицательнаяаффективность имеет самые разнообразные последствия: вынуждаетцеленаправленно искать негативные раздражители и интерпретироватьнейтральные происшествия как неприятные, сужает внимание, иногдаполностью сосредотачивая его на самом индивиде, заставляет во всехподробностях вспоминать горестные события, отягощает сознание чуждымимыслями, вызывает мыслительную жвачку и порождает тягостное состояниедисфории, которым отмечены многие аффективные расстройства.П. Саловей, Д. Бирнбаум, Д. Чоффи и в особенностиД. В. Паннебакер изучали, каким образом отрицательнаяаффективность влияет на развитие неврозов и патологических страхов, исделали вывод, что она может выражаться в повышенной тревожности илидепрессии. В этом вопросе психиатры долго не могли прийти к единомумнению: одни считали, что речь идет об одном и том же расстройстве,другие — что о двух разных. Похоже, правы все-таки вторые. Темне менее Кендлер подчеркивал, что обе патологии имеют точкусоприкосновения: отрицательную аффективность.
Наш организмпредставляет собой источник эмоциональных проявлений, которыеразвиваются, меняются, затормаживаются и комбинируются в зависимостиот приобретенного опыта. Тут мне представляется уместным напомнитьчитателю то, что я говорил о структуре личности в других книгах. Вотличие от многих современных психологов, я считаю, что важновыделять три уровня личностных характеристик.
1. Биологическиобусловленные компоненты : это подструктура, сложившаяся нагенетическом уровне. Уникальное сочетание карт, которые выпали намперед началом игры, нашей жизни. Данный уровень подразумевает всефизиологические аспекты, но меня больше всего интересуют три момента:основные интеллектуальные функции, темперамент и пол. Темпераментомпринято называть устойчивые особенности психической деятельностичеловека. Басс и Пломин, крупные специалисты в этой области, особовыделяют два аспекта: „наследственные личностные черты“ и„черты, сформировавшиеся в раннем детстве“. К ним можноотнести повышенную чувствительность, предрасположенность к страхам,отрицательную аффективность.
2. Приобретенныекомпоненты: наш характер. Комплекс усвоенных эмоциональных,познавательных и оперативных навыков, в известной степени зависящихот предыдущей подструктуры, — то, что специалисты называют„второй натурой“. Эти характеристики устойчивы иобусловлены жизненной практикой. Страхи, приобретенные в результатеполученного опыта, относятся именно к данному уровню.
3. Осознанныекомпоненты: то, как человек понимает и воспринимает свойхарактер, как разыгрывает выпавшие ему карты. Эта подструктуравключает жизненную направленность, способы ее реализации в тех илииных обстоятельствах, систему ценностей и умение противостоятьтрудностям.
Биологическаяпредрасположенность к отрицательной аффективности является одной изособенностей психической деятельности, структурой, котораяокончательно складывается под воздействием приобретенных навыков, тоесть постепенно превращается в характер. Вероятно, именно в ходеэтого длительного процесса, определяющего темперамент, природнаясверхчувствительность перерастает либо в тревожное расстройство, либов депрессию.
7. Еще один шаг к разгадке: слепой оптимизмчеловеческого существа
Мы достаточно говорилио мрачном, и теперь пришло время взглянуть на другую сторону медали.Наша жизнь полна слепого оптимизма. Это непреодолимое стремление кбудущему, порыв, который Спиноза именовал словом conatus ,„стремление“, а мы предпочитаем называть инстинктомвыживания. Древние мыслители, рассуждая о душе как начале начал,имели в виду дух, воодушевление, силу, покидающую человека в минутыотчаяния и уныния. Такие срывы происходят, например, во времядепрессии: животворящий источник пересыхает, и тогда людисталкиваются с одной из самых серьезных проблем медицины, психологии,педагогики. Как быть, если человек пал духом? Как восстановитьиссякшие силы? К рассудку взывать бесполезно, ведь эмоции емунеподвластны. Нет смысла доказывать отчаявшемуся, что жизнь прекраснаи полна значения. Неодухотворенный разум может привести нас к вполнеобоснованному пессимизму. Существует множество причин, чтобыотказаться от продолжения рода, ведь мир так опасен. Существуетмножество причин, чтобы впасть в уныние при мысли о смертной природечеловека, этого несчастного мыслящего существа, которое знает, чтоумрет. Но тем не менее с самого рождения мы устремлены в будущее.„Горячая“ лимбическая система заставляет идти вперед, акора головного мозга, вместилище холодного разума, размышляет,подсчитывает, предвосхищает. Она-то и делает нас разумнымипессимистами. Бальтасар Грасиан32,человек осторожный и предусмотрительный, не отличавшийся особымжизнелюбием, писал: „Нам не следовало бы появляться на свет, нораз уж так вышло, нам не следовало бы умирать“.
Возможно, секретзаключается в том, чтобы поставить аналитический разум на службуиррациональному устремлению и попытаться направить его, облагородить,обратить нам во благо. Тогда может зародиться преобразующий импульс,о котором пойдет речь в последних главах этой книги. Когда человекпадает духом, приходится искать обходные пути, чтобы нашеизобретательное „я“ нашло выход из тупика. Как хотелосьбы обрести это заветное умение, ибо нет на свете ничего важнее, чемсила духа, и не существует ничего более драгоценного, чем талантвозвращать ее.
8. Как учатся страху
Продолжим наш разговоро том, как формируется характер, и о том, как мы учимся бояться.Ребенку мир видится предсказуемым или непредсказуемым, контролируемымили неконтролируемым, надежным или ненадежным. Эти ранниепредставления складываются скорее опытным, чем теоретическим путем врезультате общения с теми, кто заботится о малыше в первые годы егожизни, и в дальнейшем могут существенно повлиять на склонность кстрахам. Непредсказуемый, неконтролируемый и ненадежный мир пугает.Боязливый, нерешительный и ранимый ребенок способен усвоить защитныенавыки, чтобы укрепить свою изначально хрупкую натуру. В „Третьейэлегии“ Рильке мы находим проникновенные строки: писательобращается к матери, вспоминая, как она „над новым взоромсклоняла ласковый мир, преграждая дорогу чужому“; он сностальгией воскрешает в памяти минуты покоя и безопасности:
Каждый шорох и треск с улыбкою ты объясняла,
Словно знала, когда половицам скрипеть надлежит…
Слушая, он успокаивался, и стоило только
Тебе приподняться, за шкаф отступала
Судьба его в темном плаще, и среди занавесок
Исчезала его беспокойная будущность, отодвигаясь.
Эту „беспокойнуюбудущность“, повседневную действительность, можно со временемосвоить и приручить благодаря правильным взаимоотношениям сродителями.
Многое прятала ты; ненадежную спальню
Ты приручала, и сердцем приютным людское пространство
Ты примешивала к ее ночному простору,
Не в темноте, а вблизи от себя зажигала
Ты ночник, чтобы он светил дружелюбно33.
Страхам учатся, как ивсему остальному. Путем подкрепления (Павлов называл это условнымрефлексом, а Скиннер — оперантным обусловливанием), путемнепосредственного опыта, путем подражания или передачи информации.Круг страхов расширяется, если объект связан с безусловным стимулом.Болевые ощущения вызывают испуг на уровне безусловного рефлекса, апотому все, что так или иначе ассоциируется с болью, способно внушатьнам страх. Кристоф Андре приводит такой пример: его пациентка однаждыподверглась насилию и годы спустя испытала приступ необъяснимойпаники в метро (хотя насильник напал на нее дома). Проанализироваввозможные причины реакции, женщина наконец нашла ответ: запах лосьонадля бритья, тот самый, что исходил от преступника. Именно так идействует „спусковой крючок“ страха.
Известно, чтооперантное обусловливание основано на следующей закономерности:подопытное животное стремится повторять подкрепленное поведение иподавлять наказуемое. Чтобы объяснить связь этого механизма сострахом, я прибегну к профессиональной терминологии, что сделаетданный абзац похожим на справку по психологии. Бихевиористы,отказываясь признавать важность внутренних процессов — эмоций,например, — изучали только поведение, но вынуждены быливключить страх в свою систему, дабы обосновать реакцию активногоизбегания. Реакция избегания бывает двух типов: пассивная и активная.Первая сводится к стремлению не попадать в ситуацию, чреватуюнаказанием. Например, если животное получает электрический разряд,оно подпрыгивает, стараясь избежать его. Вторая же побуждаетформировать определенные навыки в ответ на отрицательноеподкрепление. То есть, чтобы не получить удар током, надо научитьсянажимать на рычаг. Но каким образом можно воспринимать какподкрепление то, что еще не произошло? Его следует предвосхищать,ожидать. Страх рождается из предвосхищения опасности и позволяетобъяснить поведение активного избегания.
Однако же меня большеинтересует другой тип обучения: как приобретается привычка к страху,постоянный испуг, в результате которого человек становится жертвойнепрестанных опасений? Следует предположить, что к формированиюробкого характера ведут четыре пути.
1. Травмирующиеэпизоды: несчастный случай, насилие, болезненное расставание,несчастная любовь.
2. Регулярноповторяющиеся неприятные события: не слишком тяжелые, но постоянныенеудачи, унижения, агрессия — когда нет возможности повлиять наситуацию или защититься. Все это подрывает жизненные ресурсыличности.
3. Социальныйопыт, воспроизведение моделей поведения.
4. Усвоениетревожных предупреждений. Реакция страха может возникнуть, есличеловек постоянно получает некие тревожные предупреждения. Когда намрегулярно внушают, что та или иная ситуация опасна, формируетсястойкая боязнь.
Вполне логично, чтоболезненный опыт или психотравмирующая ситуация учат нас испытыватьстрах. Однако двух других путей — тех, что связаны своспроизведением моделей поведения или с восприятием тревожныхпредупреждений, — человек способен избежать, причемсовершенно незаметно для себя, если растет в спокойной, мирнойобстановке. Тон, который в семье говорят о трудностях, о конфликтах иопасностях, может сделать малыша робким или смелым. Если родителичасто выражают опасения по тому или иному поводу, их ребенок вырастетбоязливым. В классических трудах Дэвида и Леви, посвященных какгипопротекции, так и чрезмерной опеке в семье, утверждается, чторобость и повышенная чувствительность развиваются только у тех детей,чьи родители рисуют окружающий мир в мрачных тонах и стараютсяоберегать свое чадо от всего на свете. Л. Б. Мерфи иА. Е. Мориарти занимались исследованием выносливости и волик преодолению препятствий у детей и пришли к выводу, что „еслиспособность справляться с трудностями формируется в дошкольномвозрасте, впоследствии это повышает уверенность в себе и избавляет оттревожности, связанной с боязнью“.
В семье ребенок учитсяпротивостоять страхам. Или, выражаясь научными терминами, обучаетсятактике противостояния — англоязычные психологи называют этословом coping . Вот я достаю из архива письмо мужчиныпятидесяти двух лет, высокопоставленного военного. К его истории яеще вернусь, потому что позднее он сам подробно проанализировал свойслучай. Назовем его генерал Г.М.
В детстве никто не учил меняпреодолевать трудности. И дед, и родители, и братья отца всегдапредпочитали прятать голову в песок, избегая активных действий. Онимаскировали страх смесью презрения и стоицизма. Я не наблюдал —а потому и не усвоил — тех „сценариев“, которыепомогают нам разрешать конфликты, неизбежно возникающие в общении слюдьми. У нас никогда не говорили о проблемах, никогда ничего нетребовали, мы жили замкнуто, без гостей, без друзей, без большихсемейных обедов. В детстве мне не позволяли приглашать домойтоварищей, а уж в юности тем более. Мои родственники не стремилисьбороться с трудностями, старались только подавлять страх, который этитрудности у них вызывали. Как-то раз мы с отцом возвращались домой, ион вдруг сказал: „Пойдем другой дорогой, этот тип до сих пор невернул мне долг, и я не хочу его видеть“. Тогда я совсем неудивился и только много позже подумал, что логичнее было бы, если бывстречи избегал не отец, а его должник.
Генерал Г. М.совершенно прав. В детстве мы усваиваем сценарии (scripts ), ипотом они станут направлять наше поведение. Постоянно импровизироватьневозможно, человеку нужен некий арсенал решений, которые принимаютсяпочти автоматически. Иначе мы будем чувствовать себя пилотами безлетной карты. Однако некоторые сценарии вредны — например,сценарий избегания. Необходимо выбрать тактику противостояния страху,а их как минимум две: та, что позволяет справляться с ситуацией, ита, что помогает подавлять эмоции, вызванные этой ситуацией. Человек,который боится выступать на публике, может или попытатьсяосвободиться от страха (позже я объясню как), или глушить еговыпивкой. Подобное поведение лишь усугубляет, а не решает проблему.
Когда-то я был знаком смонахом-иезуитом, мудрым человеком, в чьи обязанности входилоподдержание порядка в монастырской церкви и который с улыбкойрассказывал мне о своем совершенно нелепом ежевечернем ритуале. Онгасил в храме свет, доходил до двери, потом возвращался, проверял,все ли погашено, снова шел к выходу и снова возвращался и толькотогда спокойно отправлялся в свою комнату. На вопрос, к чему все этистранности, монах ответил: „Чтобы избавить себя от лишнейбеготни. Раньше я начинал беспокоиться, уже войдя в комнату иулегшись в постель. Приходилось вставать, опять идти в церковь,причем дважды, поскольку с одного раза я не успокаивался. Так что япридумал для себя сокращенный вариант, это гораздо удобнее“.Мой благоразумный друг изобрел замечательный способ придать своимстрахам хроническую форму.
И последний штрих квопросу о том, как мы учимся бояться: Краске полагает, что страхунаучиться невозможно. Согласно его теории, все дело в генетическойпамяти о страхах, унаследованных от далеких предков; именно такиеанахронические переживания и лежат в основе фобий. Что ж, посмотрим.
9. Как учатся неуверенности в себе
Мы учимся уверенности,но и неуверенности тоже. Учимся не доверять себе и другим. Сновапослушаем Кафку:
Недоверие к большинству людей,которое Ты пытался внушить мне в магазине и дома (назови мне хотьодного человека, имевшего какое-то значение для меня в детстве,которого Ты не уничтожал бы своей критикой) — этонедоверие, которое в моих детских глазах ни в чем не получалоподтверждения, так как вокруг я видел лишь недосягаемо прекрасныхлюдей, превращалось для меня в недоверие к самому себе и постоянныйстрах перед всеми остальными34.
10. Мода на адаптивность
Тема этой главызаставила меня вспомнить притчу о трех слепых мудрецах, которыекак-то вознамерились выяснить, каков из себя слон. Первый ощупалслоновью ногу и произнес: „Слон похож на большую колонну“.Второй дотронулся до хобота и пришел к заключению, что слон —это огромная змея. Третий провел рукой по бивню и сказал: „Слонвыглядит как отточенное копье“. Изучая страх с разных сторон,исследователи словно разнимают на части воображаемого слона. Вотпочему мне хочется сказать несколько слов о адаптивности —проблеме, которая в последнее время чрезвычайно занимает ученых.
Неуклюжее слово„адаптивность“ означает способность противостоятьпревратностям судьбы и восстанавливаться после душевных травм —качество, которое все мы хотели бы обрести. В одном из своихпоследних трудов Роберт Гольдштейн и Сэм Брукс пишут:
В последние двадцать лет темаадаптивности приобрела особое звучание, и тому есть несколькообъяснений. Во-первых, в современном мире высоких технологийнеуклонно возрастает количество трудностей, с которыми приходитсясталкиваться нашей молодежи. Многие молодые люди находятся в сложнойи даже опасной ситуации. Во-вторых, крайне важно понять, в чемзаключается эта опасность и где искать защитные факторы, —важно не только для врачей, но и для общества в целом, ведь толькотогда можно воспитать адаптивные способности у всех юношей и девушек.
В этой книге мнехотелось бы упомянуть модель адаптивности, предложенную Юдит Джордани основанную на сопереживании, на empowerment , то есть насознании собственной состоятельности и на стремлении развить в себемужество. Данные качества нужны прежде всего подросткам. Мальчикам,потому что они нередко сталкиваются с искаженным восприятиемидентичности и мужского поведения, и девочкам, потому что уже вюности они начинают lose their voices , терять своюиндивидуальность, а с ней и уверенность, способность ксамоутверждению под натиском социальных стереотипов, внушающих, чтоженщина — это якобы всего лишь „объект желаний“.
ГЛАВА IV. ОБЪЕКТИВНЫЙ ПОЛЮС: ОПАСНОСТЬ
1. Опасность и риск
Страх естьпредвосхищение опасности. Однако же просто опасности не бывает:камень — это просто камень, независимо от нашего восприятия иассоциаций. Все опасности являются прежде всегоопасностями-для-кого-то. Тут необходим субъект, чьим планам,интересам или благополучию они угрожают. Скала, она и есть скала, авот словосочетание „подводный риф“ уже означает угрозудля жизни мореплавателя. Не было бы моряка, не стало бы и угрозы,одна геология. Подводные камни нужно обходить, чтобы следовать своимкурсом, ведь они могут повредить корабль, а то и привести ккораблекрушению. Кстати, Словарь Испанской королевской академииобъясняет существительное „крушение“ как гибель, полнуюутрату чего-либо. На угрозы мы реагируем, риск осознаем, ибо от нихзависят наши планы. Однако этимология слова „опасность“также подразумевает некое отношение, так как оно происходит от общегоиндоевропейского корня пасъ- — „защищать,охранять“ (сравните с родственным латинским глаголом pasco — „кормлю, пасу“. От него образованы такие слова,как „пастырь“, „паства“, „опасаться“.Угроза подразумевает слова или действия, которые предвещаютопасность, ущерб или наказание, ожидающие человека. Это символическоепредвосхищение зла.
Все, что индивидрасценивает как зло — будь то смерть или просто неприятность, —может восприниматься как опасность. Джеффри А. Грей, один изсамых известных метологов , рассказывал о своей пациентке,которая боялась разбитых стекол. Страх был настолько силен, что онанаотрез отказывалась дотрагиваться до руки психотерапевта после того,как тот прикасался к совершенно целому оконному стеклу. Человеческиймозг — неутомимый генератор страхов, что отражает любопытнуюособенность нашего мышления: мы непревзойденные изобретателиассоциаций, способные расширить область восприятия за счет символов.Животные могут увеличить радиус действия того или иного чувства припомощи условных раздражителей. А вот люди легко достигают похожегоэффекта, прибегая к символам, метафорам, метонимиям, переносамзначения, и за этими деревьями не видят леса. Естественные, первичныераздражители утрачивают свое приоритетное значение и теряются вразветвленной сети раздражителей производных — второго,третьего, а иногда и вовсе седьмого порядка, порожденных нашимрассудком. Область сексуальных влечений — лучшее томуподтверждение. В строгих рамках биологических законов влечение должновозникать к особи противоположного пола с целью продолжения рода. Нодля человека разумного любой стимул может обрести эротическуюокраску. Раньше такое поведение воспринималось как явная патология —например, гомосексуализм, фетишизм или зоофилия, — теперьже подобные девиации рассматриваются как извращения, только есливызывают деструктивные последствия или причиняют вред другим людям.Впрочем, действия, вызванные первичными раздражителями, также могутносить патологический характер, если препятствуют нормальной жизничеловека. Власть символов над нашей жизнью очевидна. Знамя, гимн илислово способны вызывать патриотические чувства. Доброе слово утешаети радует. Оскорбление приводит в ярость. Ну а страшная историяпугает.
Реальность беспрестаннопосылает нам знаки, которые боязливый склонен воспринимать какугрозы, а отважный — как вызов, например. Одно и то же событиеможет расцениваться как опасность и как возможность. Все зависит отиндивида.
2. То, что осложняет нам жизнь
В последующих главах мыс вами будем говорить о патологических страхах, но в этой мнехотелось бы рассказать о широко распространенных страхах, которые темне менее осложняют нашу жизнь. Эдмунд Гуссерль стал основоположникомфеноменологии, науки о сущностях, то есть о мире конкретном иреальном (Lebenswelt ), я же задался целью создатьфеноменологию неясных и труднообъяснимых страхов, чтобы показать,какую боль и страдание они причиняют нам, каким желаниям угрожают,почему имеют такую власть над людьми. Эти страхи показывают, каклегко человек теряет почву под ногами. Обычно мы боимся смерти,болезни, физической боли и разорения, боимся потерять близких —подобные чувства естественны и не нуждаются в пояснениях. Те жестрахи, о которых сейчас пойдет речь, также встречаются нередко, нотем не менее могут показаться странными. Вот их-то мне и хотелось быпроанализировать.
3. Страх перед скандалами
Я уже говорил, чтооткрытое проявление ярости — один из верных способов вызватьстрах. Но попробуем взглянуть на этот факт с точки зрения страдающейстороны. Некоторые люди отличаются особой непереносимостьюнапряженных ситуаций, ссор, споров, гневных интонаций и жестов. У нихподобные эпизоды вызывают тягостные чувства, беспокойство и,соответственно, робость. Обычно такая реакция неприятия являетсявыученной. Когда дети часто страдают от вспышек родительского гневаили присутствуют при ссорах между матерью и отцом, то у них можетлегко развиться подобный страх, особенно если речь идет овосприимчивых натурах. Одна из моих корреспонденток вспоминала, чтоее отец, человек вспыльчивей, не выносил, когда младшая дочь молчалаза обедом, и в грубой форме заставлял ее говорить. „Я помнюужас моей сестры: она что-то бормотала, плакала, выбегала из-застола. В конце концов несчастная окончательно потеряла аппетит, еервало, она отказывалась от еды, притворяясь больной. С тех пор я непереношу крика, пусть даже кричат на другого человека. И очень боюсьсемейных обедов“. Подобное случается нередко. Без всякогосомнения, Кафка вспоминал именно такие тягостные сцены, когда писалМилене: „Одни сражаются при Марафоне, а другие — заобеденным столом, ибо бог войны и богиня победы вездесущи“.Экстраверты не так остро переживают скандалы, как интроверты.Исследования, проведенные Робертом Левенсоном, Джоном Готтманом иДаниэлем Големаном, показали, что мужчины переносят семейные стычкитяжелее, чем женщины: у них возникают стойкие неприятные ощущения,иногда даже на соматическом уровне.
Приобретенный страхнегативным образом сказывается на поведении. Человек делает всевозможное, пытаясь любой ценой избежать ситуации, чреватой скандалом.Некоторые женщины так боятся приступов ярости своих мужей (даже еслигнев направлен на других), что молятся о победе футбольной команды,за которую болеет супруг, в надежде предотвратить вспышку. А мужья, всвою очередь, настолько опасаются бурных реакций жен, чтопредпочитают скрывать от них самые невинные вещи, чтобы не вызыватьраздражения.
Именно поэтому многиесемейные пары боятся открыто обсуждать проблемы. Оживленные разговорыпериода ухаживания сменяются молчанием. На то есть свои причины.Жених и невеста обычно стараются угодить друг другу. Юноши большеговорят, а девушки лучше слушают. Молодые люди жаждут произвестивпечатление, а барышни готовы польстить их самолюбию. Оба следуюттактике обольщения, неискренней, но приятной. Их усилиявознаграждаются. Но вот победа одержана и наступило времянаслаждаться завоеванным: тут тактика взаимного вознаграждения иначинает давать сбои. В период ухаживания жених и невеста стремятсяне к душевному комфорту, а к сильным чувствам. Потом все меняется.Они уже не так старательно следят за своей внешностью и не тактщательно готовятся к беседе. На смену красноречию приходитрациональная немногословность. Сухой, почти административный стильобщения, обмен репликами на рутинные темы.
Впрочем, мы отвлеклись.На самом деле меня больше интересует другая ситуация — когдаодин из партнеров (а иногда и оба) просто боится говорить. За годыобщения между ними возникают своего рода минные поля, на которыелучше не ступать. Появляются запретные или просто опасные темы.Например, деньги, работа, бывшая подружка, отношения с детьми илиродителями, беспорядок в доме. Я уже не говорю о скелетах вшкафу, это дело понятное, но не могу не вспомнить загадочные словаКьеркегора, утонченного знатока человеческой природы: „Комуесть что скрывать, пусть не женится“. Он и не женился, хотясобирался.
Некоторые дети тожебоятся говорить, и иногда этот страх принимает такие острые формы,что становится серьезной проблемой. Существует даже так называемыйизбирательный мутизм, когда ребенок отказывается разговаривать внекоторых местах или в присутствии тех или иных лиц. Порой немота —всего лишь способ привлечь к себе внимание, однако чаще всего онавозникает, если слова, сказанные в определенных обстоятельствах,привели к неприятным последствиям. Один из моих корреспондентовповедал печальную историю своего отца, который обычно отличалсякрайней замкнутостью, вернувшись с работы, сразу запирался вкабинете, не общался с детьми, требовал тишины. Но потом тяжелаяболезнь изменила его характер. Он страдал от страха и одиночества,потянулся к родным, захотел наладить отношения, которые на самом деленикогда не существовали. Мой корреспондент признавал, что жалел отцаи хотел бы облегчить его состояние, но всякий раз, пытаясьзаговорить, не находил слов. „Это как в школе на экзамене:стоишь у доски, а в голове пусто. Я даже стал заранее готовитьшпаргалки с темами для беседы“. Но все напрасно. Воспоминания отягостных сценах безнадежно застопорили механизм речевыхвысказываний.
Происхождение подобногостраха нетрудно объяснить: это выученная реакция. Память оперенесенном когда-то страдании автоматически окрашивает в мрачныетона любую аналогичную ситуацию, законы возникновения эмоцийнеподвластны доводам рассудка.
4. Страх перед конфликтами
Легко объяснимый страхперед скандалами распространяется на ссоры вообще и более того —на любой разлад в отношениях. На этот раз я не стану прибегать ксвоему архиву, а воспользуюсь примером одного коллеги, АланаБраконье.
Тридцатилетняя женщина по имениСильвия рассказывает о своем муже и, не минуты не сомневаясь,называет диагноз: „Он страдает тревожным расстройством.Постоянно находится в напряжении. Спрашивает, не пригорят липомидоры, таким тоном, словно сообщает о пожаре в доме. Любоепроисшествие в его глазах выглядит катастрофой, которая требует общеймобилизации всех наших душевных сил“.
Данный случай нетруднообъяснить. Родители мужчины развелись, когда ему было пять лет.Единственное, что он прочно запомнил о том времени, — эточувство непреходящего страха перед любой конфликтной ситуацией. Дажетеперь, в тридцатилетнем возрасте, в ушах у него звучат ссоры междуотцом и матерью из-за денег. И еще одна сцена: он, шестилетниймальчик, выходит за руку с мамой из магазина и видит у дверейподкидыша в колясочке. „Мы не можем взять его, —говорит мать. — Это нам не по силам. У нас нет средств!“Тогда мальчик подумал, что если бы у родителей вдруг кончилисьденьги, его бы тоже бросили.
Как мы видим, мужуСильвии, человеку по натуре тревожному, размолвки между отцом иматерью привили страх перед всеми трудностями вообще. Исследуяипохондрические расстройства, М. Стреттон, П. Саловей иД. Майер обнаружили одну общую тенденцию в восприятии ипереживании проблем, возможно присущую многим беспокойным людям. Онипредпочитают устраняться от проблемы, прятать голову в песок, делаютвид, что ничего не знают, — лишь бы не бороться. Такие изстраха перед правдой скорее умрут, чем пойдут к врачу. Окружающиесчитают их просто ленивыми, и иногда это действительно так, но чащеречь идет о боязни предпринимать любые шаги, нарушающие спасительнуюрутину. Немецкий психолог Юлиус Куль называет их пассивнымиличностями. Опираясь на его исследования, я пришел к выводу, чтосуществует связь между стремлением все откладывать на потом и страхомперед активными действиями. Подобная боязнь носит избирательныйхарактер и распространяется не на все дела, а лишь на те, которыетребуют особых усилий. У меня в архиве хранится несколько описанийтаких случаев. Например, одному молодому человеку стоит большоготруда прервать начатое дело. Если он ведет машину, то никак не можетзаставить себя заехать на заправку. Если работает, то необходимостьсложить бумаги и убрать книги превращается в непосильную задачу. Длявыполнения этих простых действий ему нужно выделить их в отдельнуюграфу: завтра встану и уберу. Вот доеду до дома, тогда и заправлюсь.Но иногда осуществлению планов что-то мешает, и в результатебеспорядок на столе растет, а бензин кончается в самый неподходящиймомент. Это вызвано не страхом перед волевым усилием, а скореенеспособностью переключаться с одного дела на другое, с отсутствиемгибкости, с излишней инертностью.
А вот другой случай.Женщина не может делать вообще ничего, поскольку любое действиевызывает у нее чувство тревоги. Самое страшное — это принятьрешение, пусть даже самое незначительное. В свое время она былапрекрасной секретаршей, но потом получила повышение по службе ивозглавила отдел. Энергия, с которой моя корреспондентка выполнялачужие распоряжения, точно испарилась, когда ей пришлось решатьсамостоятельно. Видимо, она принадлежит к числу людей, боящихсянезависимых действий. Как правило, такие индивиды легко подверженыстрессу и не умеют с ним справляться. Обостренный страх такого родаимеет двойственную природу: с одной стороны, это боязнь всего нового,а с другой — неуверенность в момент принятия решения.
Страх перед новизнойпродиктован прежде всего нашей привычкой цепляться за успокоительнуюрутину. Это страх перемен, ужас перед неизвестностью. Такие эмоциишироко распространены в животном мире, хотя отчасти компенсируютсялюбопытством, то есть интересом к неизведанному. Желание бежать иискушение подойти поближе борются друг с другом, и никогда не знаешь,что одержит верх. Нерешительность хорошо знакома всем живымсуществам. Однако, возвращаясь к человеку разумному, следуетнапомнить, что Фрейд связывал пугающее с незнакомым: „Немецкоеслово unheimlich , то есть „ужасный“, „роковой“,без сомнения, является антонимом к прилагательному heimlich ,„родной“, „знакомый“, „домашний“.
Браконье приводитслучай одной своей пациентки:
Агнес находится в сложнойэмоциональной ситуации. Многое идет не по плану, а она боитсянепредвиденного. Этой аккуратной, заботливой, педантичной женщинепросто необходимо, чтобы все в ее делах и отношениях было разложенопо полочкам. Я много раз советовал и ей, и другим людям, страдающимнавязчивой тревожностью, воспринимать жизнь как роман, а не каксборник инструкций. За беспокойством и излишней привязанностью крутине часто стоит глубоко скрытая импульсивность и подавленноестремление выразить свои желания. В первый и последний раз Агнеспозволила себе недолгий период „свободы“ передзамужеством, когда ушла из родительского дома и три года жила одна.Свою болезненную тревожность сама она объясняет отношением родителей,а точнее — матери, которая вечно критиковала ее за оценки вшколе, за дружбу с другими подростками, за выбор профессии илипартнера. Агнес жалуется на властный характер матери, на еепсихологическое давление. К сожалению, первый муж моей пациентки велсебя с ней точно так же. Супруги расстались, но женщина снова выбралав спутники жизни человека с похожими наклонностями. Агнес убеждена,что всегда поступает неправильно и не способна хорошо себя проявить;она сомневается в самой себе и в чувствах любимого мужчины. Стараясьпобороть эту неуверенность, женщина стремится к аккуратности ипорядку во всем.
Одна моя знакомая долгои старательно выстраивала вокруг себя уютный мирок, как вдругполучила неожиданное предложение: продать свой дом. Конечно, Всегдаприятно узнать, что за недвижимость можно получить гораздо больше,чем когда-то заплатил. Но нет, она не захотела продавать — вэтом не было никакой нужды. Однако же ее странным образом выбило изколеи само вмешательство непредвиденных обстоятельств, необходимостьпринимать решение, а точнее — просто сказать „нет“,поскольку на самом деле решение уже было принято.
Кьеркегор говорил, чтострах есть осознание возможности. Но часто это и осознание свободы,необходимости решать. Эрих Фромм в своей книге „Бегство отсвободы“ пытался объяснить тотальную приверженность немцевнацистской идеологии. Некоторые люди просто жаждут, чтобы имируководили. Покорность — прекрасное лекарство от тревоги. Такиеиндивиды становятся легкой добычей для всевозможных организаций,сект, церквей и партий. Они не переносят сложных или неоднозначныхситуаций, предпочитая черно-белую реальность. Способность принять мирв его многообразии присуща далеко не всем. Бесчеловечный приказ —умереть за фюрера — представлялся многим желаннее, чемотсутствие всяких приказов. Дюргейм изучал тревогу, порожденнуюаномией, или отсутствием четких норм, тревогу, которая охватываетлюдей, когда резко меняются привычные установки. Возникновениерадикальных реакционных движений зачастую объясняется страхом,который вызван крушением традиционных ценностей.
Что же происходит всознании робкого, нерешительного человека? На первый взгляд, речьидет о когнитивных процессах: он не может найти достаточно оснований,чтобы предпочесть черное или белое. Когда ситуация очевидна, сомненияне посещают нас. Любой без колебаний отправится к зубному врачу,если у него разболится зуб. А вот если ничего конкретно непроисходит, но нужно пересмотреть свое отношение к действительности,то сомнения тут как тут. Механизм принятия решений в последнее времястал популярной темой. Люди наивные предполагают, что надо простопросчитать все „за“ и „против“. Однакострогие подсчеты — задача для вычислительных машин. Человек жесущество нелогичное, подверженное влияниям и не слишком-торациональное. Антонио Дамасио пришел к заключению, что когнитивныйфактор тут ни при чем, все зависит от интенсивности эмоциональныхимпульсов. То есть все дело в душевном состоянии. Напомню, что вмозгу имеются глубокие структуры, сформировавшиеся на ранних стадияхэволюции и связанные с эмоциями и памятью, а также поверхностныекортикальные отделы, не такие древние и отвечающие за сложныемыслительные процессы. Участки коры лобной области обеспечиваютпланирование и организацию действий. Так вот, если в результатехирургического вмешательства или несчастного случая нарушаются связимежду лобной областью и лимбической системой, то наблюдаетсялюбопытное явление: интеллект пациентов, равно как и способностьанализировать возможные поступки, остается сохранным, а вотокончательного выбора они сделать не могут. По-видимому, импульс,необходимый для этого, исходит из глубоких участков мозга, гдезарождаются эмоции. Вот она, удивительная особенность нашеймыслительной динамики: в принятии некоторых решений участвует нетолько рассудок, просчитывающий все плюсы и минусы, —например, в решении иметь ребенка на каждое „за“ найдетсясвое „против“. Решающую роль здесь играет глубинныйэмоциональный импульс, помогая преодолеть сомнения, вызванныенехваткой разумных аргументов.
Так чего же опасаютсянерешительные люди? Они не знают, правильно ли поступят, к нужному ливыводу придут. Боятся утратить равновесие, покой, душевный комфорт,наконец. Робеют перед жестокой действительностью. Иногда простобоятся взрослеть. Детство, по крайней мере теоретически, —период уютный, безопасный и защищенный от соприкосновений сокружающим миром. Так стоит ли удивляться, что некоторые навсегдахотели бы остаться детьми? Питер Пен, герой Д. М. Барри,бежит в волшебную страну „Нетинебудет“, потому что „еслирасти так тяжело, то я вовсе не хочу расти“. В 1983 году ДэнКайли описал синдром Питера Пена: он наблюдается у взрослых людей,избегающих ответственности, возлагающих свои проблемы на других иобитающих в замкнутом воображаемом мирке, где нет места нитрудностям, ни конфликтам.
5. Страх перед скукой
Совершенно иную природуимеет другой страх, который всегда очень меня занимал. Это страхперед скукой. Отсутствие раздражителей воспринимается как наказание.Даже этимологически испанское существительное aburrimiento („скука“) связано с крайне неприятными эмоциями, так какпроисходит от латинского abborrere („испытыватьотвращение“). Агнес Геллер, большой специалист в этом и вомногих других вопросах, также хочет понять, почему в определенныепериоды людей охватывает „жажда событий“; вот что онапишет: „Мы стали свидетелями несчастного случая… Вотоно, событие! Подобная жадность до происшествий нередко играланегативную роль в истории человечества. Устав от монотонности делнасущных, многие восприняли Первую мировую войну как захватывающеепредприятие, сулящее необычные приключения“. Человек, которыйтомится скукой, может представлять опасность. Некоторые индивиды —экстраверты, emotion seekers (охотники за острымиощущениями) — плохо переносят однообразие. Их гнететбеспокойство, и избавиться от него можно, лишь повысив уровеньвозбуждения. Бурные развлечения, алкоголь или наркотики рискуютпревратиться в привычные средства, на время облегчающие душевныйдискомфорт. Как писал один французский сатирик, англичане готовыудавиться, лишь бы не скучать.
6. Страх перед одиночеством
Человек разумный, чьистрахи так часто проистекают из коллективного существования, тем неменее не переносит одиночества. Поэтому люди делятся на мизантропов ивсех остальных. Я уже писал, что мы нуждаемся друг в друге иотсутствие поддержки пугает, но теперь хочу сказать несколько слов обобостренном страхе перед одиночеством, ибо он способен привести кплачевным и даже пагубным последствиям. Многие отношения держатся нестолько на радости взаимного общения, сколько на стремлении избежатьодиночества. Встречаются „эмоционально зависимые индивиды“,которым непременно нужен контакт, необходимо чье-то общество. Немалои таких, кто согласен терпеть домашнее насилие именно потому, что сними жестоко обращаются в семье : лучше уж страдать от тяжелыхотношений, чем остаться наедине с самим собой. Этот страх вполнеобъясним, но опасен.
Психиатры выделяюткатегорию зависимых субъектов, которые настолько нуждаются в обществедругих, что готовы идти на любые жертвы, порой чрезмерные, лишь быкто-то был рядом. Подобные индивиды чувствуют себя потерянными ибеспомощными перед лицом реальности. Окружающий мир представляется имнеуютным и опасным местом, где никак не обойтись без поддержки изащиты. И наоборот, бывают люди, которым необходимо постоянно оком-то заботиться. Дэн Кайли, описавший синдром Питера Пена,исследовал также и синдром Венди, маленькой подружки, по-материнскиопекавшей вечного ребенка.
7. Страх перед крушением культуры
Культура — этоисточник уверенности. Незыблемость обычаев, социальной структуры иверований успокаивает. Однако мы живем в эпоху бурных перемен, имногие страшатся утратить привычный мир, свою идентичность, своюкультуру. Пророки, предрекающие ее неминуемый крах, являютсяпровозвестниками страха. Люди всегда боялись смерти и хаоса. Хеттыпочитали бога Телепину, великого блюстителя миропорядка. Когда богпокидал их, связующие природные начала распадались: трава переставаларасти, у матерей пропадало молоко, реки пересыхали. Ужас передвселенским хаосом периодически возникает в периоды больших перемен,когда, как писал Джон Донн, „все рушится, и связь временпропала“35.Или как в стихотворении Элиота: „Свяжу ничего с ничем впустоте“36.Нынешний всплеск радикальных движений во многом вызван страхом передхаосом.
8. Боязнь занять твердую позицию
Некоторые люди нерешаются занять твердую позицию и отстаивать собственные интересы,взгляды и права. Это робость жертвы, и бывает она несколькихразновидностей. Отказать кому-то, потребовать уплаты долга, выразитьнесогласие, возразить коммивояжеру. Самый частый случай —неумение сказать „нет“. Такие люди становятся желаннойдобычей для продавцов, поскольку боятся их обидеть. Поэтому онипредпочитают делать покупки в супермаркетах и универмагах, где можноне опасаться навязчивого внимания со стороны служащих. Генерал Г. М.,чью историю я начал вам рассказывать в одной из предыдущих глав,очень страдал от боязни отказать кому бы то ни было. Вот что онпишет:
С юных лет я переживал тяжелыйвнутренний конфликт. Учеба давалась мне легко, умом Бог не обидел. Ябыл тщеславным юношей, хотел командовать, управлять, руководить иодновременно совершенно не умел настоять на своем. Я зачитывалсяНицше и восхищался идеей сверхчеловека, но сам, как и великийфилософ, страдал от собственной мягкотелости. Помните его диалогмежду куском угля и алмазом? Так вот, я сравнивал себя с углем,который сетует, обращаясь к алмазу: „Почему ты такой твердый, ая такой мягкий, ведь мы с тобой родня?“ Мне стоило огромноготруда отвечать отказом просителю, соперничать, выражать своенедовольство, наказывать и увольнять хорошо знакомых мне людей. Ястыдился своей слабости, хотел побороть ее и быть сильным. Решитьпроблему помогла армия, где существует жесткая иерархия и послушанияне нужно добиваться, поскольку оно подразумевается само собой. Однаков приказном порядке характера не изменишь. Не раз приходилось мнеиспытывать давление со стороны товарищей, я начал бояться их просьб идаже не задумывался, по делу ко мне обращаются или нет, а сразу жепринимался лихорадочно соображать, осмелюсь ли ответить отказом.Несколько раз я менял место службы и всюду старался вести себя какзамкнутый и недружелюбный человек. Но это давалось мне нелегко. Я неумел приказывать, терзался страхам и боялся, что никогда их непреодолею. Словом, сам себя загнал в тупик. Помните старый фильм„Бунт на „Кайне“ с Хэмфри Богартом, где он играеткапитана корабля? На судне вспыхивает мятеж, потому что капитан, неспособный добиться подчинения, непременно захотел найти виновного вмелкой краже из трюма. Так вот, в моей жизни было множество подобныхситуаций.
Иногда боязньотстаивать свои права распространяется только на какие-тоопределенные вопросы, например материальные. Вот что рассказываетВирхиния, двадцатишестилетняя секретарша:
Я человек не робкого десятка, покрайней мере, мне так кажется. Но порой меня охватывает тягостноечувство нерешительности. Всякий раз, когда мне предстоит говорить скем-то о деньгах, я ощущаю напряженность и глубокий дискомфорт.Обдумываю разговор заранее, но в решающий момент в горле встает ком,я нервничаю и ничего не могу с этим поделать, мне проще махнуть навсе рукой. Потребовать уплаты долга или попросить прибавки кжалованью выше моих сил. Сначала я страдала, ругала себя, а потомпривыкла. Конечно, гордиться нечем, но уж как есть, так и есть.Видно, тут ничего не поделаешь.
Следует отметить, чтоденьги странным образом вызывают у нас самые сложные эмоции. Многие,не задумываясь, потребуют назад свою книгу, а про долгпредпочитают молчать.
К той же группе страховможно отнести также боязнь прощаться и уходить.
Однажды Кармен МартинГайте37,блестящая собеседница, нарисовала очень забавный портрет „людей,не умеющих прощаться“. С тех пор я всегда обращаю внимание наподобные случаи. Действительно, многие склонны слишком затягиватьсцену прощания. Видимо, они боятся показаться резкими, невежливыми,не могут подобрать нужных слов. И не понимают, что вялые протестыхозяев „как, вы уже уходите?“ на самом деле неприглашение остаться, а простая формула этикета.
Нечто похожеепроисходит и в семьях. Я знаю немало пар, чьи отношения тянутся какрезина, потому что ни тот, ни другой не решается первым порватьопостылевшую связь. Вообще принять решение почти всегда означает счем-то „порвать“, и совершенно непонятно, почему люди такстрашатся этого. Иногда они боятся причинить боль или не хотятпредстать в невыгодном свете (давай останемся друзьями), а может, ихпугает перспектива новых отношений (тоже неясно почему), не знают,что говорить после слова „прощай“. Часто дискомфортвызывает не сам факт расставания (человек ждет его и хочетосвободиться), а связанные с ним действия, неизбежный конфликт.Поэтому гораздо проще выразить свои чувства в письме. Все это,конечно, было бы смешно, когда бы не было так грустно. Я знал однупару, которая прожила в несчастливом браке двадцать лет, мечтая оразводе, но ни муж, ни жена не осмелились первыми заговорить об этом.Боясь друг друга ранить, они покалечили друг другу жизнь.
Неумение настоять насвоем или защитить свои права может объясняться тремя причинами: 1)страх перед реакцией другого человека; 2) боязнь неправильно ответитьна эту реакцию; 3) боязнь огорчить партнера. Это лишний раздоказывает, что человек — существо общественное. Страх передчужим мнением происходит оттого, что наше достоинство, самоощущение исамовосприятие зависят от оценки окружающих: мы думаем о себе то, чтодумают о нас другие, иногда совершенно посторонние люди. Разлад междусамооценкой и чужим мнением иногда настолько велик, что заставляетчеловека приносить свою индивидуальность в жертву внешним суждениям.Исторические хроники свидетельствуют, что когда какой-нибудьпридворный впадал в немилость, лишался расположения монарха и недопускался в свиту даже в качестве скромного статиста, несчастныйпогружался в глубокое и опасное для жизни уныние. Общества, в которыхсилен дух коллективизма, культивируют подобные чувства. Например, вЯпонии широко распространен социальный страх taijin kyofusho — боязнь огорчить кого-то неподобающим поведением. Неуместнойулыбкой или невежливым отказом. Что-то похожее имел в виду Пессоа38,когда говорил о „злополучной беспардонности“.
Анализируя страх„огорчить“ других, боязнь совершить поступок, мы ещебольше углубляемся в хитросплетение человеческих эмоций.
9. О чувстве стыда
„Не осмеливаться“означает бояться совершить что-то, что представляется нам опасным.Это страх перед поступком. Тут уж не опасность надвигается на меня,как рыкающий лев, а я сам вынужден идти ей навстречу. Вполнеестественно бояться горных восхождений или прыжков с парашютом. А вотне решаться возразить официанту — совсем другое дело. Спроситечеловека, почему он не отказался есть поданное ему некачественноеблюдо, и вы услышите в ответ: „Мне было неловко“.
Стыд — этоужасное чувство, оно подтачивает самые глубинные основы нашего „я“,подрывает силу духа. Иногда человек готов буквально умереть со стыда.Равно как погибнуть или убить, чтобы избежать позора. Или всю жизньскрываться и прятаться. Так что мы имеем дело с весьмасерьезной эмоцией. Толковый словарь дает ей следующееопределение: „Чувство сильного смущения от сознанияпредосудительности поступка, вызвавшего или способного вызватьпрезрение, неловкость и всеобщее поношение“. Какая связьсуществует между стыдом и страхом? Довольно сложная, но прочная,неспроста же я затронул эту тему. Во-первых, стыд — важныйстимул для возникновения страха, поскольку он неприятен, разрушителени непереносим. Робкий человек, боясь опозориться, способен отказатьсяот чего угодно. Он старается не привлекать к себе внимания, быть какможно незаметнее, а то, не дай бог, на него „косо посмотрят“.Библейский сюжет об Адаме и Еве повествует о первородном стыде.Стыдливость — это не что иное, как страх, что тебя увидятнагим, незащищенным, уязвимым. Одежда служит нам защитой. Маска илитемные очки скрывают выражение лица. Сартр, выстраивая своюфилософскую систему, часто опирался на собственный жизненный опыт иоднажды поведал горестный эпизод пережитого в юности стыда.Посторонний взгляд ограничивает нашу свободу, отдавая нас на милостьчужого мнения. „В чувстве стыда я признаю, что я есть я, какимменя видят другие“. Уже будучи в преклонном возрасте, Сартрвспоминал случай, произошедшим с ним в школьные годы. Девочка,которая очень ему нравилась, крикнула при всех: „Очкарик вберете страннее всех на свете!“ Философ понимал, что нехорошсобой, но решил быть выше этого. „Если в сорок лет человекнекрасив, значит, он сам того хочет“, — говорилСартр с несгибаемым оптимизмом, который, по собственному утверждениюфилософа, очень облегчал ему жизнь.
Следовательно, мыстрашимся стыда, как страшимся любой боли. Но стыд не просто стимул,пробуждающий боязнь, это еще и противоречивое чувство, не менеепротиворечивое, чем сам страх. Обе эмоции нужны нам, и обе могут нассломить. Стыд есть порождение социальных связей, восприятие чужихпоступков, чужой точки зрения и оценки в соответствии с нормамиобщества, в котором мы живем. Другой становится посредником междумною и мной самим. В этом постоянном внутреннем диалоге, который мыведем всю жизнь, присутствует „я“ чувствующее и „я“оценивающее чувства другого. „Итак, стыд осуществляет моюглубинную связь с самим собой. Через стыд я открыл некую грань своегобытия“, — пишет Сартр в философском труде „Бытиеи ничто“.
Стыд вытекает изнеобходимости защитить наше социальное „я“, то естьпредставление, создавшееся о нас в глазах других людей и помогающеезавоевать их симпатию и уважение. Вот почему стыд имеет над намибольшую власть. Гегель и Аксель Хоннет утверждали, что потребность впризнании составляет основу этики. Современная индивидуалистическаякультура с пренебрежением относится к таким понятиям, как доброе имяили честь, которые веками являлись важной частью структурымежличностных отношений. А вот Аристотель воспринимал их всерьез, таккак четко осознавал общественную природу человека. Стыд есть ощущениеущербности, неправоты, бесчестия в глазах окружающих. Это мерилосоциальных отношений, хотя порой он унижает, отравляет самые интимныестороны нашей жизни. Столетиями незаконнорожденных детей, „плодыпозорной связи“, принято было прятать от посторонних глаз.Тысячи женщин и мужчин жили в страхе, что откроются их тайныегомосексуальные наклонности, и стыдились самих себя. Бедность такжесчиталась бесчестьем. В „Истории моей жизни“ ЧарльзЧаплин пишет: „В отличие от Фрейда, я не думаю, чтосексуальность является самым важным фактором поведения. Голод, холодили постыдная нищета куда сильнее влияют на наш характер“.
Альбер Камю вавтобиографическом романе „Первый человек“ рассказывает онезабываемом эпизоде своей жизни. Благодаря помощи одного учителябудущий писатель получил стипендию и поступил в лицей. Там мальчиквстретил детей из более обеспеченных семей и начал чувствовать себяизгоем, так как только его друг Пьер был родом из того же квартала,что и он. Именно тогда Камю впервые ощутил, что такое стыд. Вот чтопроизошло с Жаком, главным героем романа и альтер эго автора:
Им раздали бланки, где имеласьграфа „профессия родителей“, и он долго думал, что же тамписать. Сначала он написал „домашняя хозяйка“, в то времякак Пьер написал „почтовый работник“. Но Пьер объяснилему, что домашняя хозяйка — это не профессия, что так называютженщин, которые не работают, а занимаются хозяйством у себя дома.„Нет, — сказал Жак, — она занимаетсяхозяйством не у себя дома, а у других, например у галантерейщиканапротив“. — „Значит, —нерешительно сказал Пьер, — надо писать „прислуга“.Такая мысль не приходила Жаку в голову, поскольку это слово непроизносилось у них дома, к тому же никто из них не считал, что онаработает для других, она работала прежде всего для своих детей. Жакначал писать это слово, остановился и вдруг почувствовал, что емустыдно и одновременно стыдно за свой стыд39.
До того момента АльберКамю руководствовался исключительно мнением близких людей, а теперьпопал под прицел чужих глаз, стал мишенью для посторонних суждений итут же понял, что работа матери постыдна, что ее могут презирать заэто. Мальчик испугался своего малодушия. Слово „прислуга“,сказанное о матери, ставило его на самую нижнюю ступень социальнойлестницы, а он вынужден был указывать это в официальной анкете.Вместо образа матери, которая из сил выбивается ради детей,неожиданно возник другой образ — жалкой женщины, вынужденнойработать за гроши в чужих домах. И сын устыдился этой женщины, апотом устыдился своего стыда.
…Надо было обладатьпоистине героическим сердцем, чтобы не страдать от подобногооткрытия, и в то же время немыслимым смирением, чтобы не испытыватьстыда и гнева на самого себя за это страдание, открывающее емунесовершенство собственной натуры. Жак не обладал ни тем ни другим,зато обладал упрямой и злой гордыней, которая помогала ему, покрайней мере в этой ситуации, и заставила твердой рукой дописатьслово „прислуга“, после чего он с неприступным видомотнес бланк классному надзирателю, даже не обратившему на этовнимания. Вместе с тем у Жака вовсе не возникало желания как-тоизменить свое положение или иметь другую семью, он любил свою мать,такую, какая она есть, больше всего на свете, хотя эта любовь и былабезнадежной.
Однако не всем такоеудается. Стыд вынуждает нас скрывать правду, таиться и лгать, не зряже существует выражение „постыдная тайна“. В новелле„Сад, где ложь цветет пышным цветом“ Альваро Помбо40рассказывает о юноше, который соврал невесте и ее родителям, чтополучил диплом архитектора, — совершенно бессмысленнаяложь, ведь от заветной корочки его отделял один-единственный экзамен.А потом из страха, что обман раскроется, несчастному пришлосьпостоянно ловчить и изворачиваться, попадая в самые нелепые ситуации.Стыд застит нам свет, не дает поднять голову. Заставляет прятатьглаза, ведь тот, кому стыдно, не отваживается смотреть людям в лицо.
Но это еще не все. Чтомы имеем в виду, когда говорим: „Мне стыдно“? Нашичувства направлены на грядущие события, вызваны воображаемойреальностью. Когда человек представляет себе некие сцены и испытываетнеловкость, стыд словно бежит впереди него. Таков же и страх, он тожепредвосхищает происшествия и тем опасен. Опасен измышлением мнимого.Того, кто слишком многого чурается, мы называем боязливым. Если же кбоязни примешивается стыд, то перед нами человек застенчивый. В этойхарактеристике наш богатый язык соединяет робость и стыдливость.
И еще одно: боятьсястыдно. Так, по крайней мере, принято считать у большинства народов.Детей стыдят, если они открыто выражают свой страх, а значит, вполнеможно испугаться стыда за свой испуг. Такое вот хитросплетениеэмоций.
Мы проанализировалинекоторые особенности широко распространенных страхов. Люди боятсянаказаний. Опасаются встречи с неведомым, боятся принимать решения,бороться, проявлять способности, ставить все на карту. Мало того, ихпреследует страх разочаровать других, уронить себя в их глазах,повредить своему социальному „я“. Они страшатся стыда.
10. В поисках уверенности
Страхи передконфликтами, боязнь занять решительную позицию, неумение отстаиватьсвои права получили в последнее время такое широкое распространение,что в обществе возникло стремление найти лекарство от них, отыскатьисточник уверенности, позволяющей спокойно выражать свое мнение и вособенности защищать свои интересы. Уверенность помогает нам нетерять себя, когда наши права ущемляются или нарушаются —намеренно или случайно. Она способна излечить от многих неотвязныхстрахов: боязни возразить, пожаловаться, потребовать объяснений,отказать, настоять на своем. Не зря же сейчас стали так популярнытренинги ассертивности. Психологи и воспитатели полагают, что этокачество обязательно нужно развивать. Ребенок должен научитьсяоткрыто и с достоинством отстаивать свои права. Однако я подозреваю,что специально разработанные методики решают проблему лишь отчасти.Ученик может хорошо справляться с заданием на занятии, но оробеть вреальной ситуации. Тема страха неизбежно приводит нас к теме отваги.
Ассертивность находитсягде-то между двумя полюсами: пассивностью и агрессивностью. Пассивныйчеловек промолчит, столкнувшись с несправедливостью, а агрессивныйнемедленно атакует. Ассертивная модель поведения позволяетпридерживаться золотой середины и помогает разрешить конфликт разумнои достойно. Если для нас важнее всего достижение цели, тоагрессивность, к сожалению, самый эффективный путь. Помните, что мыговорили о Макиавелли и тактике устрашения? Однако если основнымкритерием, определяющим путь к цели, является справедливость, то мыпокидаем область психологии и переходим в область этики. Поэтому ясовершенно не удивился, когда прочитал прекрасный труд, написанныйЛарри Михельсоном, Аланом Е. Каздином и другими авторами, вкотором говорилось, что „следует уделять большое вниманиеэтическому аспекту ассертивных программ или ассертивной терапии входе обучения социальным навыкам и межличностному общению“.Ассертивность — противоядие от стыда, а стыд в разумныхпределах — социально необходимое чувство, так что нельзячересчур увлекаться и воспитывать людей, вовсе свободных от него,этаких ассертивных наглецов.
ГЛАВА V. ТРЕВОЖНОСТЬ И ПАТОЛОГИЧЕСКИЕ СТРАХИ
1. Мой интерес к патопсихологии
Возможно, чтокогда-нибудь, накопив достаточно сведений, я напишу книгу опатологических состояниях мозга, поскольку знания в данной областипомогают философу (по крайней мере, в моем понимании философии)подобрать ключи к человеческой натуре: homo sapiens —единственное существо, способное сойти с ума. На этой стезе у меняуже есть славный предшественник, Карл Ясперс, психиатр, ставший однимиз самых выдающихся философов XX века.
В изучении патологийтруднее всего обозначить границу между нормой и болезнью. Этотак же непросто, как поймать момент, когда бледная желтизна колосьевпревращается в насыщенный золотистый цвет, или же определить, какоеколичество зерен следует считать множеством. Например, пять —это много? А десять? То есть, конечно, крайности не вызываютсомнений, и пять тонн — это уже очень много, но бывают же ипограничные случаи. И еще: чрезвычайно трудно отличить соматическиезаболевания от психических. Книга Марии Долорес Авиа, посвященнаяипохондрии, предлагает нам несколько весьма любопытных данных. В 1907году Ричард Кэбот, проанализировав пять тысяч историй болезни вцентральной больнице штата Массачусетс, пришел к выводу, что 47 %пациентов страдали не заболеваниями, а „функциональнымирасстройствами“. По сведениям Шеперда (1960), к категориипсихиатрических больных можно отнести 38 % пациентовтерапевтического отделения, 25 % обратившихся к невропатологу (Кира иСаундерс, 1979), пятую часть пациентов гастроэнтерологических клиник(Мак Дональд и Бушье, 1980) и половину тех, кто обращался к хирургупо поводу болей неясной этиологии в области лицевого нерва (Фейнман,1983). Ллойд (1986) писал, что развитие самых разнообразныхсоматических симптомов является весьма характерным для психическихотклонений. Помнится, всеведущий Хуан Роф Карбальо, выдающийсяфизиолог, который к моменту нашего знакомства был уже очень немолод,говорил, что к нему обращались люди, перенесшие множество операций,страдавшие исключительно психосоматическими расстройствами. Все этинаблюдения подкрепляются одним существенным фактом: с увеличениемколичества психиатрических консультаций значительно сокращается числообращений в другие медицинские учреждения.
Как мы уже говорили, вразличиях между нормой и патологией отмечается определенная градация.Приведем пример: страх заболеть — один из самых объяснимых иестественных страхов. Некоторые люди относятся к своему здоровьюбеспечно, а другие, более мнительные, напротив, всюду видятопасности, малейшее изменение самочувствия воспринимают как симптомгрозного недуга и постоянно прислушиваются к себе. Мнительность —это болезненно обостренная осторожность, а само слово происходит отприлагательного „мнимый“, то есть „ложный,необоснованный“. Мнительность пробуждает в нас безосновательнуютревогу. Доведенная до крайности, она может перерасти в ипохондрию —болезнь, способную надолго вывести человека из строя. Впрочем, обэтом мы поговорим позже.
Когда раздражитель несоответствует силе эмоции, нормальный страх становитсяпатологическим, возникает слишком часто, долго не проходит, снижаетжизненную активность и способность справляться с ситуацией. Летом1920 года Кафка писал Милене: „Чего я страшусь — страшусьс открытыми от ужаса глазами, в обморочном беспамятстве страха (еслиб я мог спать так глубоко, как погружаюсь в страх, я бы уже не жил),— чего я страшусь, так это тайного сговора против меня“41.Подобные страхи нарушают нормальный ход жизни человека,„подрывают“ его связь с реальностью, отношения с роднымии коллегами по работе, запускают защитные механизмы, которые отрываютего от действительности и со временем приобретают хроническийхарактер, отягчая заболевание. Патологические страхи способны даватьсвоего рода метастазы и со временем подчинять себе все существованиепациента.
Вне всякого сомнения,тот, кто испытывает патологические страхи, не является ни безумцем,ни сумасшедшим, ни умственно отсталым. Как правило, речь идет осовершенно нормальных, а иногда даже очень умных людях, в психикекоторых тем не менее образовался некий изъян, подобный язве,разрушающей желудок. Ни человек, страдающий язвой, ни пациент,подверженный страхам, не тождественны своему заболеванию. Страх —непрошеный назойливый жилец, обосновавшийся в душе. В пору моегодетства в Толедо существовало забавное суеверие, якобы помогающееотвадить нежелательных визитеров: следовало только поставить задверью метлу. Вот бы и страхи, этих зловредных гостей, можно былоотогнать так же просто!
Психиатры изучают илечат шесть видов патологических страхов: панические расстройства,специфические фобии (боязнь животных, крови, открытых пространств ит. д.), фобии социальные, посттравматический синдром, навязчивыесостояния и тревожные расстройства (общая тревожность). Посетимсначала обширные владения тревожности, этой крайне изобретательнойособы, которая всегда способна отыскать основания для самыхбеспочвенных опасений и приходится матерью множеству страхов. Речьидет о „разлитом“ беспокойстве, постоянно пребывающем впоисках объекта. Теолог Пауль Тиллих (о нем мы поговорим позже)утверждает: „Тревожность имеет тенденцию перерастать в страх“.Кастилья дель Пино рассуждает о переходе от тревожности к фобиям инавязчивым состояниям (к фобемам и ананкемам , как онэто называет), а также к соматическим расстройствам. Французскиепсихиатры, известные своей способностью давать интересныеопределения, предложили две формулировки, показавшиеся мне оченьвыразительными: „образующее начало“ (Анри Эй) и„туманность, обладающая организующими свойствами“(Ж.-А. Жандро и П.-С. Ракамье). Изобретательный Фрейдговорил примерно то же самое, называя тревожность стволом общейневротической организации.
В душе человека,находящегося во власти тревожности, опасения непрестанно сменяют другдруга. В письме к Фелице (от 22 августа 1913 года) Кафка пишет:„Мне одному жить со всеми своими тревогами и страхами,извивающимися в душе, точно змеи; мне одному не отрывать от них глаз,мне одному знать, что там с ними и как“42.Полагаю, что все эти чувства можно назвать жестоким порождениемпервичной тревожности.
Базисный характертревожного расстройства самым непосредственным образом связывает егос другими нарушениями психической деятельности, такими как депрессия,фобии, патологические состояния, вызванные употреблением химическихвеществ, искаженное восприятие своей внешности, способное привести канорексии, или с соматическими проявлениями: например, с синдромомраздраженного кишечника или с головными болями. Этой досадноймноголикости тревожности не следует удивляться, ведь она —яркое проявление отрицательной аффективности или уязвимости;последние качества, впрочем, также вполне можно назвать „базисными“.
2. Вспоминая сказанное
Тревожность естьбеспредметный страх. Чего боится тот, кто ею страдает? Ничегоконкретного. Именно это свойство и позволило Хайдеггеру прибегнуть кметафизической игре слов и утверждать, что страх приоткрывает намНичто. В любом случае тревожность заставляет нас почувствоватьсобственную уязвимость и хрупкость, поскольку это постоянноебеспокойство перед лицом смутной опасности. Весь мир превращается висточник угрозы. Так же как для человека религиозного зримоестановится символом незримого, для человека тревожного зримоестановится символом ужасного, неопределенного, неведомого. Все можетбыть опасным. Это всеобъемлющее „может быть“заставило Кьеркегора сказать: „Тревога есть осознаниевозможности“. Последние исследования связываютуниверсальный характер тревожности с неспособностью четко обозначитьисточник опасности. Тревожная личность стремится заглянуть запредмет, вместо того чтобы смотреть на него, связывает опасность сконтекстом, а не с объектом. Допустим, в некой неприятной ситуациинаша память фиксирует обстановку, в которой она произошла, —людей, находящихся вокруг, день или ночь, хлопчатобумажную одежду,воду в стакане; в таком случае что угодно может превратиться висточник страха.
Но мне хотелось быпровести не метафизический, а феноменологический анализ тревожности.Расскажу вам о своем знакомом по имени Хосе, умном, крайне вдумчивомчеловеке, всю жизнь страдавшем от тревоги, которая то и дело менялаобличие. Сначала он написал мне о ревности, отравлявшей его семейныеотношения. Затем поведал о непроходящих приступах ипохондрии.Несчастный мучился всевозможными недомоганиями, бегал по врачам иделал бесконечные анализы, пытаясь успокоиться. В конце концовмедикам надоели его частые визиты, и они начали раздражаться, темсамым только усилив недоверие и страх пациента. Хосе перепробовалсамые невероятные диеты, выводившие из себя его жену и требовавшиенемалых затрат; увы, бедняга уже не мог отказаться от них, так какпосле стольких лет „практики“ у него от любых нарушенийнемедленно начиналось несварение. Чудовищный режим питания лишьувеличивал напряженность в семье и приводил к определеннымфизиологическим затруднениям, что, в свою очередь, обострялотревожность и порождало необходимость поделиться горестями скем-нибудь. Хосе ходил к врачу, к психологу, к священнику, звонил пономерам экстренной психологической помощи, жадно читал книги поаутотренингу и в конце концов написал мне. Ни на одной работе ондолго не задерживается, сидит без денег и целыми днями только иделает, что изводит себя. Как говорил Кафка, „пребывает вобморочном беспамятстве страха“. Тревога росла год от года, апараллельно подрастали и дети, очередной источник беспокойства.Теперь они совсем взрослые, и их поведение, по мнению Хосе, невнушает оптимизма. Отпрыски пьют, бездельничают, неосторожно водятмашину, не исключено, что даже балуются наркотиками, —короче говоря, „никакой ответственности“. В проблемахдетей Хосе винит себя. Ему кажется, что семья катится в тартарары итолько он один осознает близкую катастрофу, а может быть, дажеявляется ее главной причиной. Днем и ночью страдалец выдумывает всеновые и новые несчастья, тяготится своим положением, ведь все такужасно, и надо что-то предпринять; он снова и снова прокручивает просебя все, в чем ошибся, но никаких выводов не делает. Хосе пытаетсяпредостеречь детей, однако его навязчивость лишь провоцируетконфликты, после которых еще острее становится унизительное чувствособственного бессилия. Он всегда старался защитить родных, но,видимо, перестарался, и теперь семья действительно распадается, такчто страхи наконец-то выглядят вполне обоснованными. Многие мнимыетревоги прошлого постепенно превращаются в сбывшиеся пророчества.Специалисты часто отмечают нетерпимое отношение родственников (и вособенности супругов) к „высокотревожной“ личности, чьеповедение обычно воспринимается как капризы и чудачества. Хосе небезумец и вполне адекватно оценивает ситуацию, в которой оказался. Онстрадает тревожным расстройством, частично искажающимдействительность, вынуждающим преувеличивать одно и слишкомболезненно воспринимать другое. Налицо все свойства тревожности,присущие и страху: предвосхищение, селективность, интерпретация,преувеличение. Одна из отличительных черт тревожного расстройствазаключается в навязчивом пережевывании воображаемых опасностей, внепрестанном поиске новых беспокойных мыслей. На самом деле,серьезные специалисты в этой области — Д. Х. Барлоу,М. Г. Краске, Т. Д. Борковец, например, —считают, что неспособность контролировать беспокойство в первуюочередь говорит о патологическом характере тревоги. Несколько позжемы остановимся на этом подробнее.
3. Генеалогия тревожности
В основе тревожностилежат качества, о которых мы уже рассуждали достаточно подробно:чрезмерная уязвимость, отрицательная аффективность, невротическийсклад личности; то есть биологические факторы создают благоприятнуюпочву для интерпретации нейтральных раздражителей как угрожающих. Какследствие появляется чувство постоянной напряженности, вниманиесужается, формируется неадекватное представление о действительности,возникают панические идеи и зачастую обостряется чувствоответственности или даже вины. Наконец, как всегда в состояниитревоги, активируется симпатическая нервная система. Организмготовится к действиям, но действия не предпринимаются, посколькуобъект застревает в сетях тревоги, пассивности, мыслительной жвачки,незавершенных планов, и единственное, на что он способен, —это прибегать к защитным ритуалам, приносящим временное облегчение.
4. Избегающее поведение и порочный кругбеспокойства
Страх приводит вдействие механизмы избегания опасности. То же самое можно сказать и отревоге. Только в этом случае речь идет о мысленном избегании.Человек много думает, но ничего не предпринимает, а потому активацияи возбуждение при тревожности носят пассивный характер. Субъектпережевывает свои страхи, как корова жвачку, с одной только разницей:беспокойство никогда не переваривается окончательно, а все времязапускается по новому кругу. Тревожная личность волнуется, стараетсяуспокоиться, но чем больше старается, тем больше оснований находитдля беспокойства. Поток тревожных мыслей увлекает ее за собой.Стремление „обдумывать вновь и вновь“ являетсякомпонентом тревожности и заставляет искать спасения в словесномвыражении опасений, которое снижает болезненную остроту образов иуменьшает физиологические проявления тревоги, это доказали Борковец иего сотрудники. Подобный способ подавления дискомфорта порождаетсвоего рода зависимость высокотревожной личности от вербализациинеприятных чувств. То, что на первый взгляд кажется лекарством,превращается в наркотик.
Множество раз говорил яХосе, что действие — самое лучшее средство. Но так и не смогпреодолеть его уверенность в том, что для полного выздоровлениянеобходимо анализировать ситуацию, постоянно возвращаться к ней,объяснять все самому себе и другим. Мне кажется, что при тревожныхрасстройствах психоанализ бесполезен или даже вреден, посколькуприносит пациенту временное облегчение, которого он будет искатьвновь и вновь, не решаясь освободиться окончательно.
Одна из характерныхчерт тревожных мыслей состоит в том, что они ни к чему не приводят, апросто кружат на месте. Мне это напоминает притчу Кафки „Нора“:маленький лесной зверек выкапывает норку и тщательно маскирует вход,чтобы враги его не нашли. Однако, укрывшись в своем убежище, онначинает сомневаться, хорошо ли справился с задачей. Чтобы убедиться,нужно выбраться наружу и посмотреть. Зверек выходит и при этомуничтожает плоды своих трудов. Он снова прячется, снова заделываетвход, но потом опять выходит, и так без конца. Стремление кбезопасности порождает бесконечную неуверенность.
5. Механизм возникновения тревожных мыслей
Тревожность, постоянновызывая беспокойные мысли, выявляет одну из особенностейчеловеческого мышления, тесно связанную со всеми страхами и вособенности с навязчивыми состояниями, которые представляются мнекрайне важным моментом в изучении мыслительного процесса. Еще в своейкниге „Теория созидательного мышления“ я говорил оспонтанном „автопилотном“ мышлении, неосознанном процессеобразования осознанных мыслей — креативных или банальных,приятных или страшных. В человеческом мозгу то и дело всплываютневольные, а иногда и нежелательные мысли. Они и наши и не наши.Рембо говорил: „Je est un autre“ — „Яесть другой“. Это грамматическое несоответствие —местоимение „я“ в сочетании с глаголом в третьем лице —не ускользнуло проницательного Фрейда. Фрейд рассуждал о механизмебессознательного возникновения мыслей, назвав его Id , Оно.Психоанализ стремился превратить „оно“ в „я“,то есть сделать его осознанным. Я давно изучаю систему автопилотногомышления, нашего Id , источника помыслов, однако никакихсущественных результатов пока не достиг. Меня немного успокаиваеттолько то, что девятьсот лет назад над тем же бился и святой БернарКлервоский, писавший своим монахам:
Ежедневно и еженощно мы читаем ипоем слова пророков и евангелистов. Так откуда же берутся сонмыпустых, вредных, порочных помыслов, смущающих нас своей нечистотой,гордыней, суетностью и прочими страстями до такой степени, что намедва удается переводить дух, припав к источнику возвышенных истин?Сердечный жар — вот в чем наша беда!
Святой Бернар выявилпроблему и полагал, что нашел ее причину: сердечный жар. Однако мы неможем со всей уверенностью утверждать, что он был прав.
Тревожность порождаетбесчисленные „волнения“. Даже если мотив отсутствует, еговсегда можно найти. Это подспудный процесс, совершенно не поддающийсядоводам рассудка, поскольку едва один развеивается, на смену ему тутже приходит другой. Когда тревожный человек отвлекается, маховикбеспокойных мыслей на время замирает, но как только всевозвращается на круги своя, тревога вновь завладевает сознанием, какбудто ее просто ненадолго сдали в камеру хранения и теперь она сновапринялась искать причины для опасений. Страх подстегивает человека ксопротивлению или бегству, тревога же заставляет его постояннокружить на месте. Мыслительная жвачка парализует волю к действию ирешительно ни к чему не ведет. Так свивается бесконечная цепочкаопасений, которые можно проиллюстрировать следующим диалогом:
— Я ужасно волнуюсь,потому что дочь поехала на машине и может попасть в аварию.
— Да что вы, она,кажется, собиралась ехать поездом.
— Но и поезда,бывает, сходят с рельсов.
— Ах да, она толькочто сообщила, что отменила поездку.
— Господи, наверное,заболела!
— Да нет, простопошла на концерт.
— Бог знает, с кемона туда отправилась.
И так далее, и так далее.
Как действует подобныймеханизм образования мыслей? Исследователи подробно изучаютспонтанное мышление, о существовании которого догадывался французскийматематик и философ Анри Пуанкаре, когда, к вящему возмущению коллег,рассуждал о „математическом бессознательном“, источникеоткрытий в математике. По мысли Жерома Брюнера, одного из самыхвыдающихся психологов прошлого века, в мышлении присутствует некий„генератор гипотез“: в ответ на тот или иной стимул онвбрасывает в сознание петарду предположения. В своих широко известныхтрудах, посвященных навязчивым состояниям, Пол Салковскис такжевысказывает догадку о наличии в мозгу некоего генератора идей. Ондействует спонтанно, и самое большее, что мы можем, — этоскорректировать процесс, чтобы обратить себе на благо его„продукцию“. Образование, социальные отношения,произведения культуры, литературное творчество, фармакология ипсихотерапия ставят своей целью формирование полезных мыслей.
К сожалению, всевышеуказанные авторы недостаточно четко разъясняют принципы действияэтого загадочного механизма. Хорошо известно, что существуютвещества, так или иначе влияющие на процесс мыслеобразования:стимуляторы, наркотики, вызывающие галлюцинации или чувство эйфории,а значит, следует предположить наличие некой таинственной химическойреакции, которая претворяется в мысли и образы. Я подозреваю также,что мышление зависит от эмоциональной и энергетической составляющей:она активирует определенную область нашей памяти, заставляя еефиксировать одни аспекты бытия лучше, чем другие. Чувства как таковыене порождают мыслей, они лишь находят в них свое выражение. Помере того как растет багаж памяти, действие базальных чувствусиливается и становится более стойким, поскольку на основетемперамента уже сложился характер. М. Вэзи и Т. Д. Борковецполагают, что тревожные личности обладают большим запасомвоспоминаний, необходимым для панических реакций, иначе говоря, длятого чтобы с легкостью находить ответ на вопрос „а что,если?..“. На самом деле создается впечатление, будто источникомнаших мыслей действительно служит память с присущей ей ассоциативнойспособностью, когда ее подстегивают и направляют те или иные чувства.Ненависть заставляет нас помышлять о мести. Ревность создает богатуюпочву для воображения. Любовь внушает сладостные мысли. А кому же неприходилось внимать убедительному языку ярости?
Когнитивная психологияи следующие за ней дисциплины пси- идут по тому же пути, утверждая,что в основе психических расстройств лежит именно образ мыслей,присущий данной личности, а это, в свою очередь, позволяетразрабатывать методики лечения, базирующиеся на его трансформации.Действительно, некоторые личностные особенности способствуют развитиютревожности.
А. Гипертрофированноечувство ответственности. Высокотревожная личность зачастуюсчитает себя в ответе за все возможные неприятности и испытываетвину, если не смогла предусмотреть их. Это состояние напоминает мнерисунок карикатуриста Жана-Жака Сампе, на котором изображены двачеловека, идущие по улице. Один из них говорит: „Единственныйраз я поддался любовному искушению — и надо же, на югеслучилось нашествие кузнечиков и затонул лайнер „Андреа Дориа“.Агоп Акискал, изучавший различные типы характера, пишет о „тревожномальтруисте“, постоянно беспокоящемся о других.
Б. Перфекционизм. Все, что связано с избеганием опасности, должно делаться особеннотщательно, ничего нельзя пускать на самотек. Прежде чем сделатьвыбор, тревожная личность просто обязана предусмотреть все варианты.Это замедляет процесс принятия решений и затрудняет поиск выхода. Ктому же одна беспокойная мысль накладывается на другую, чрезмернаябдительность вызывает усталость, начинается бессонница, и врезультате активность субъекта резко снижается. Лютер, например,немало способствовал введению термина Angst 43в немецкий язык, так как чрезвычайно тревожился, что недостаточнодобросовестно выполняет условия, необходимые для спасения. Онполагал, что слишком невнимательно читает молитвы бревиария,собирался повторить их, но все время откладывал эту задачу на потом,до тех пор пока она не разрослась до совершенно неподъемных размеров— настолько, что несчастный почувствовал себя не в силахвыполнить ее и начал страшиться вечной погибели.
В. Уверенность всобственном бессилии . Описанная выше ситуация способствуетпоявлению или утверждению тревожных мыслей. Возникает то, чтоанглоязычные психологи называют feedback loop , цикломобратного питания. Прочная связь между низкой самооценкой итревожностью объясняется именно этим. „Настоящей бедойтревожного человека, причиняющей ему особые страдания, являетсяневерие в самого себя“, — пишет Бранконье.
Г. Убежденность втом, что реальность стихийна и непредсказуема . Ранее я ужеговорил, что эта уверенность формируется в детстве. Тревожныеличности с трудом переносят неопределенность. Им хочется установитьво внешних обстоятельствах тот порядок, которого нет у них внутри.Помню замечательный фильм „Газовый свет“ с несравненнойИнгрид Бергман в главной роли. Ее мужа, типичного французского франтатой эпохи, играет изящный Чарльз Бойер. Вероломный супруг хочетотделаться от жены, сведя ее с ума, и разрабатывает коварный план,пытаясь убедить несчастную в том, что она не контролирует своихдействий и их последствий. Это ему почти удается.
К данным особенностям,сопровождающим почти все виды тревожных расстройств и страхов, можнодобавить и некоторые другие, о которых мы поговорим позже.
Завершая объяснениесвоей концепции процесса мышления, я хочу также сказать, что, помимоспонтанного генератора мыслей, в человеческом мозгу существует идругой уровень: практическое мышление, успешно направляющее иконтролирующее наш внутренний „автопилот“. Представьтесебе, читатель, что вы собираетесь написать письмо. Спонтанноемышление предлагает начало, но оно вам не нравится, вы егоотвергаете, даете мозгу приказ отыскать более удачные мысли исадитесь ждать результата. Рассуждая о вдохновении, этом плодеспонтанного мышления, Поль Валери говорил примерно следующее: идеиприходят к нам сами, а мы можем только постараться, чтобы этосчастливое и непредсказуемое событие случалось как можно чаще.
6. Тоска по смыслу
Существует также особыйрод тревоги, которую мы испытываем, когда наше бытие утрачиваетсмысл. Это ощущение абсурда, потерянности, уязвимости. Наш постоянныйспутник, Франц Кафка, говорит об этом так:
Я стою на площадке трамвайноговагона, и у меня нет никакой уверенности насчет моего положения вэтом мире, в этом городе, в своей семье. Даже приблизительно я не могбы сказать, какие притязания вправе я на что-либо предъявить. Я никакне могу оправдать того, что стою на этой площадке, держусь за этупетлю, еду в этом вагоне, что люди сторонятся, пропуская вагон, илизамедляют шаг, или останавливаются перед витринами… Никтоэтого от меня и не требует, но это безразлично44.
Это похоже нанеожиданное чувство отчуждения, которое иногда испытывают люди.Кастилья дель Пино рассказывает эпизод из жизни своего пациента:
Семнадцатилетний юноша, студент,сидел рядом с отцом и смотрел телевизор. „Я был совершенноспокоен, но вдруг повернул голову вправо и посмотрел на отца —на его нос, волосы, лоб, глаза… Он не заметил, что я егоразглядываю. А мне почему-то сделалось не по себе. Ну, отец как отец,и тем не менее не такой, как всегда, не такой, каким я его виделраньше. Особенно нос — какой-то чужой. Нет, я не сомневался,что рядом со мной родной человек, просто возникло ощущение, будто всевдруг изменилось, стало непривычным, другим“.
Философияэкзистенциализма чрезвычайно популяризировала страх передабсурдностью бытия. В противовес ей Виктор Франкл писал о поискесмысла. Однако же здесь речь идет о тревоге, к которой, возможно,следовало бы прислушаться, поскольку, нашептывая нам о нашейограниченности, она одновременно говорит также и о безграничностисущего, на фоне которого мы стремимся обрести и проявить себя.Великие исследователи духа находят в экзистенциальном беспокойствемощный импульс. Хайдеггер возвещал эту истину громким голосоморакула: „В век космической ночи надо отважно смотреть вбездну, исследовать ее. Однако такое по силам лишь тем, ктоспустился на самое дно“.
7. Краткий обзор методов лечения
Я философ, а непсихиатр, и книга моя посвящена вопросам философии, а непсихотерапии. И потому, говоря о способах лечения тревожности, япросто стараюсь глубже понять проблему и вкратце излагаю то, чтопишут на этот счет знающие люди. К счастью, в данной области средиспециалистов наблюдается внушающее оптимизм единодушие, а арсеналтерапевтических методов хорошо разработан. Существуют медикаментозныесредства (транквилизаторы, антидепрессанты и нейролептики), у которыхтем не менее имеются свои противопоказания и которые следуетдополнять различными видами терапии. Одни психотерапевты в первуюочередь учитывают физиологическую составляющую тревожности инастаивают на применении методик мышечной релаксации; другиепредпочитают методы когнитивного воздействия, способные изменитьдеструктивный образ мышления; третьи обучают тактике разрешенияконфликтов, а абсолютное большинство использует все понемногу. Важнотолько, чтобы пациент четко представлял себе механизмы возникновениятревожности и мог правильно истолковать происходящее, чтобы незатруднять лечение. В целом же все специалисты сходятся во мнении,что одного теоретического анализа явно недостаточно, необходимо, какговорил Альберт Эллис, „действовать, действовать и еще раздействовать, чтобы прогнать тревогу прочь. Чем больше действий мыбудем предпринимать против страхов и опасений, тем меньше временипотратим впустую, зацикливаясь на них“. Помните, в самом началекниги я говорил о четырех основных задачах „курсов борьбы стревожностью“: информировать, объяснять, научить недраматизировать ситуацию, снять с себя клеймо позора. Теперь добавимеще одну: помочь преодолеть пассивность.
До сих пор я писал отревожности, о том, что психиатры называют „общим тревожнымрасстройством“; оно, как мне кажется, служит основой дляразвития многих патологических страхов или, по крайней мере,выступает в роли их cavalier servant , верного рыцаря. Такчто, пожалуй, пришло время поговорить об этом зловредном семействе.
ГЛАВА VI. ДРУГИЕ ПАТОЛОГИЧЕСКИЕ СТРАХИ
1. Паника и страх перед ней
Речь идет онепереносимом страхе, когда жертве кажется, будто она сейчас умретили лишится рассудка. Это внезапный приступ тревоги, вот почемуфранцузские специалисты называют его „тревожным кризом“,что подтверждает мое предположение о базисной роли тревоги в развитииподобных расстройств. Вот пример: двадцать лет назад у Одиль случилсяпервый приступ паники — за рулем автомобиля, в пробке. Уженщины возникло чувство, что она задыхается, горло перехватывает ивот-вот наступит смерть. Чем глубже она пыталась дышать, тем хуже ейСтановилось. Бедняжке пришлось выйти из машины и попросить помощи удругих водителей, которые вызвали „скорую“. Врачи ничегоне обнаружили, объяснив случившееся стрессом и переутомлением. Однакос тех пор приступы начали повторяться в самых разных ситуациях.
Как правило, паническиерасстройства начинаются с неприятных физических ощущений, вызывающихтревожные мысли. В мозгу всплывают ужасные слова: инфаркт, отекгортани, асфиксия, разрыв аневризмы, гибель. Стремительно наступаетсостояние острой тревоги, сопровождающееся различными соматическимипроявлениями — учащенным сердцебиением, тахикардией, чувствомтяжести в груди, удушьем, головокружением, которые кажутся человекупредвестниками чего-то ужасного: смерти, безумия, полной утратыконтроля над ситуацией. Тревога быстро нарастает и питает саму себя,стремительно закручиваясь по спирали.
Журналистка ПаскальЛеруа в книге „Путешествие в глубины страха“ (AnneCarrière: Paris, 1997) рассказывает об этом так:
Все идет как всегда, если несчитать уверенности в том, что „это“ может навалиться влюбую минуту. В первый раз болезнь застигла меня врасплох; теперь якараулю ее, жду. Да, она повторяется. Обязательно на улице. Те жеощущения, те же впечатления. Я точно „отрываюсь“, теряюконтакт с реальностью. Грубая неведомая сила словно переноситменя куда-то. Нападает слабость, потом все внутри сжимается, ядеревенею, тело напрягается, меня бросает то в жар, то в холод,наступает полное опустошение. Сердце бешено колотится. Американцыназывают это панической атакой. Они правы. Я подвергаюсь настоящейатаке мощного незримого врага, не могу ни сопротивляться, ни бежать,я беззащитна.
В состоянии паникичеловек испытывает такой сильный страх, что после первого приступабольше всего начинает бояться самого страха. Возникает ужас переднекой посторонней силой, о котором я уже говорил. Стараясь избежатьповторных эпизодов, больной применяет различные защитные приемы, хотяэто отнюдь не самый лучший выход из положения, так как почти всегдасвязано с тактикой избегания. Если человек боится задохнуться во сне,то скорее всего предпочтет не ложиться в кровать, а будет спать сидяв кресле. Или даже завяжет какие-то случайные отношения, лишь бы неночевать в одиночестве. Как правило, при всех тревожных расстройствахмысли постоянно сосредоточены на состоянии собственного организма,что многократно усиливает интенсивность любого телесного ощущения ивызывает еще большую подавленность. Чтобы не думать о своихпроблемах, такие люди пытаются отвлечься. За рулем слушают радио,едва проснувшись, включает телевизор, увеличивают круг общения.Приступы тревожности наблюдаются при всех фобических расстройствах, аиногда и при развернутых депрессиях.
Один любопытный моментпозволил глубже проникнуть в тайну возникновения патологическихстрахов: их могут вызывать некоторые химические вещества. Лактатнатрия, например, или вдыхание двуокиси углерода. Таким образом, взарождении страхов присутствует и несомненная физиологическаясоставляющая — вероятно, индивидуальная чувствительность кдвуокиси углерода, но имеется также и когнитивный фактор, благодарякоторому данная чувствительность сопровождается именно паническойреакцией. Возможность искусственно вызывать состояние паникипозволила лучше понять его механизмы, поскольку если испытуемымзаранее описывают весь процесс, по завершении эксперимента ониговорят, что чувствовали физические симптомы, обычно сопровождающиеприступ паники, но не теряли спокойствия.
Поэтому в настоящеевремя считается, что основной причиной возникновения паники являетсяименно интерпретация субъектом его телесных ощущений. Одни не придаютим значения, а другие воспринимают как признаки надвигающейсятрагедии. Паникой следует считать фобию, вызванную физическимипроявлениями, своего рода интероцептивную фобию. Иными словами, этоострейший приступ тревоги, усиленный страхом смерти или причинениявреда окружающим, страхом безумия; он не проходит бесследно, учеловека сохраняются опасения, что эпизод повторится, и, какследствие, значительно снижается качество жизни. То есть мы снованаблюдаем пример страха перед страхом. Это страх перед фобией иодновременно перед ситуациями, порождающими фобию. Одно дело —боязнь крыс и совсем другое — страх перед приступом паники,вызванным видом крысы.
За последние годызначительно возросла эффективность лечения панических расстройств.Однако же тут мы сталкиваемся с ситуацией, общей для всехпатологических страхов, о которых еще пойдет речь в моей книге.Медикаментозная терапия приносит несомненные плоды, но гораздополезнее методики, основанные на „угашении условной связи“и направленные на изменение интерпретации симптомов, вызывающихприступ.
2. Специфические фобии
Хардьель Понсела45сказал как-то, что медицина есть искусство сопровождать больного досамой могилы, утешая его мудреными греческими словами. При лечениифобий это определение верно, как никогда, поскольку в последнее времямы наблюдаем настоящий бум изобретательства терминов, производных отгреческого phobos , „страх“. Список их огромен иразнообразен. К самым тяжелым случаям относится агорафобия, страхоткрытых пространств или больших скоплений людей. Или клаустрофобия,боязнь оказаться в замкнутом пространстве: в лифте, в самолете илидаже в театральном зале. Животные также порождают целый ряд самыхкурьезных расстройств. Некоторые фобии весьма распространены иобъяснимы — страх перед змеями, пауками или крысами,например. Они связаны с возможной опасностью или с чувствомотвращения, гадливости, которая, строго говоря, не является страхом,поскольку возникает, даже когда неприятные существа сидят в клетке.Наполеон и Веллингтон боялись кошек. В одном стихотворении Ронсаратакже звучит страх перед семейством кошачьих:
О Боже, до чего я кошек ненавижу!
Ужимки их и шерсть, и когти, и хвосты.
Меня вгоняют в дрожь несносные коты.
Я прочь бегу стремглав, едва лишь их завижу.
В романе „Голубка“Патрик Зюскинд рассказывает историю человека, боявшегося голубей. Ееглавный герой, Йонатан, не в силах противостоять страху, обрекаетсебя на участь изгоя, влачит жалкое существование и даже задумываетсяо самоубийстве.
Только наверху, на подходе кседьмому этажу, ему стало страшно, что путь окончен: наверхуподжидала голубка, жуткая тварь. Она будет сидеть в конце коридора, скрасными когтистыми лапами, обложенная перьями и пометом, онаподстережет его, эта голубка с ужасными голыми глазами, и встопорщитперья, и налетит на него, Йонатана, хлопая крыльями, и зацепит егосвоим крылом, от нее невозможно уклониться в тесноте коридора. Онасклонила голову набок и уставилась на Йонатана своим левым глазом.Этот глаз, маленький круглый диск, карий, с черной точкой зрачка —внушал ужас. Первая мысль была о том, что сейчас с ним случитсяинфаркт или инсульт46.
Стимулы, вызывающиефобии, так многочисленны, что можно было бы посвятить им целуюэнциклопедию. Люди страшатся высоты, пустого пространства, воды,ураганов и молний. Император Август боялся темноты, а физик ФренсисБэкон — лунных затмений. Особенно часто встречается страх передполетами на самолетах и перед путешествиями на других видахтранспорта, многие не переносят вида крови и ран. Когда человекстрадает какой-то одной специфической фобией, то вполне вероятно, чтос ней соседствуют и другие, менее явные, а это, в свою очередь,заставляет вспомнить о нашей старой знакомой — общейподверженности страхам. Несмотря на острый характер, специфическиефобии легко излечимы. Особенно эффективен в данном случае методступенчатого приближения больного к объекту страха.
3. Более сложный случай: ипохондрия
Обычная забота о своемздоровье может принять аномальные формы и превратиться вгипертрофированное беспокойство о состоянии собственного организма:человек постоянно прислушивается к себе, разглядывая любое ощущениесквозь увеличительное стекло страха в поисках опасных симптомов.Зачастую жертва ипохондрии критически относится к таким опасениям,пытаясь воспринимать их с юмором. Вот как пишет об этом ДжеромК. Джером в книге „Трое в лодке, не считая собаки“:
Как — то раз язашел в библиотеку Британского музея, чтобы навести справку осредстве против пустячной болезни, которую я где-то подцепил, —кажется, сенной лихорадки. Я взял справочник и нашел там все, что мнебыло нужно; а потом от нечего делать начал перелистывать книгу,просматривая то, что там сказано о разных других болезнях…Несколько минут я сидел как громом пораженный, потом, с безразличиемотчаяния, принялся переворачивать страницы дальше. Я добрался дохолеры, прочел об ее признаках и установил, что у меня холера и чтоона мучает меня уже несколько месяцев, а я об этом и не подозревал…Я перешел к пляске святого Витта и выяснил, как и следовало ожидать,что ею я тоже страдаю. Тут я заинтересовался всей этой историей ирешил разобраться в ней досконально. Я начал прямо по алфавиту.Брайтовой болезнью, как я с облегчением установил, я страдал лишь влегкой форме, и будь у меня она одна, я бы мог надеяться прожить ещенесколько лет. Воспаление легких оказалось у меня с серьезнымиосложнениями, а грудная жаба была, судя по всему, врожденной. Так ядобросовестно перебрал все буквы алфавита, и единственная болезнь,которой я у себя не обнаружил, была родильная горячка47.
К сожалению, в далекозашедших случаях становится не до шуток. А. Д. Барский,Г. Вишак и Г. Л. Кирман разработали особые критериидля диагностики ипохондрии: 1) наличие физических симптомов; 2)преувеличенный страх заболевания; 3) убежденность в тяжести своегосостояния, несмотря на все заверения врачей; 4) повышеннаясосредоточенность на телесных ощущениях; 5) реакции и поведение,обычно присущие больным; 6) влияние расстройства на трудовуюдеятельность, общественную и личную жизнь пациента; 7) объективноеотсутствие недуга, способного вызвать подобные симптомы; 8)отсутствие психических заболеваний в анамнезе.
Ипохондрия связана сдругими психическими нарушениями, в особенности с тревожностью идепрессией, а также с обостренной чувствительностью к жизненнымтрудностям, что, впрочем, не должно нас удивлять. Сторонникипсихоанализа считали, что ипохондрия неотделима от нарциссизма.Человек, страдающий ею, полностью поглощен мыслями о собственномтеле, о собственной боли, он получает истинное наслаждение, выставляянапоказ испытываемые страдания и скрупулезно описывая симптомы. Былпериод, когда изучались возможные преимущества, которые ипохондрикизвлекает из своего состояния, чувствуя себя в центре всеобщеговнимания. Как пишет Баур, „ипохондрия очень удобна: раз тыболен, то тебе полагается опека и внимание окружающих, ты имеешьправо на беспомощность, привязываешь к себе близких (разве можнобросить больного человека?) и тем самым невыносимо осложняешь имжизнь своей досадной зависимостью“. Нетрудно предположить, чтоипохондрия является серьезным испытанием для семейных отношений.
По всей видимости,существуют также подтверждения тесной связи между ипохондрией и„отрицательной аффективностью“, о которой мы уже говорилии которая способствует сосредоточенности на собственных проблемах ибезразличию к окружающим (Ингрэм и Смит, 1984; Псижински и Гринберг,1985). Однако Делия Чоффи отмечала, что одной толькососредоточенности на себе недостаточно, должны присутствовать также иопасения — они могут быть как приобретенными, так и изначальноприсущими данной личности. Тем не менее ипохондрики острее ощущаютнеприятные симптомы в периоды вынужденного бездействия и меньшестрадают от них, когда чем-то увлечены. Американский психолог ДжеймсПеннебейкер доказал, что в часы скуки люди вообще чувствуют себя хужеи даже чаще кашляют, — на мой взгляд, последнее наблюдениеможет свидетельствовать о качестве лекции, например. Некоторые авторы(Барский, Кирман) предлагают заменить термин „ипохондрия“на более общий и описательный — „расширенное соматическоевосприятие“, что вполне созвучно нашим рассуждениям о базисномхарактере тревоги, поскольку речь снова идет о людях, чья психикапохожа на мощный резонатор, многократно усиливающий любойраздражитель.
Не существует особыхразличий между методами лечения тревожности и ипохондрии, надо толькоучитывать, что последняя хуже поддается воздействию. Успешноприменяются те же методики, что и при коррекции тревожных расстройств— мышечная релаксация, фокусировка внимания и так далее —плюс модификация образа мыслей и запрет на действия, способствующиеразвитию синдрома (частые походы к врачу, например).
4. Навязчивые состояния
Как мы уже отмечали,чуждые мысли способны возникать у человека вопреки его воле как приповышенной тревожности, так и при всех ее производных. Однако внекоторых случаях они могут стать самостоятельной проблемой,порабощая сознание пациента, не позволяя ему думать ни о чем другом.Это идеи, чувства или образы, которые полностью завладевают нашимвниманием. Жертва оказывается в парадоксальной ситуации, понимая, чтонавязчивые мысли возникают в ее собственном мозгу, и одновременноощущая, что они ей совершенно чужды. Назойливые, тягостныеразмышления наблюдаются при тревожных расстройствах, а потомупредставляют для нашего исследования исключительную важность, к томуже по статистике в 90 % случаев они сопровождаются навязчивымидействиями: пациент старательно повторяет их в надежде освободитьсяот тревоги. Как правило, подобное поведение не имеет никакой реальнойсвязи с предметом беспокойства. Так, испанский психиатр Кастилья дельПино рассказывал о своем пациенте, мужчине пятидесяти двух лет,который непременно должен был пошевелить указательным и среднимпальцем, прежде чем что-либо сказать, иначе бедняга боялся, что с егоуст сорвется нечто прямо противоположное тому, что он собиралсяпроизнести.
Навязчивые мыслиприводят к обострению тревожности. Если человек, например, считаетсебя опасным, способным причинить вред ребенку, утратив контроль надсвоими действиями, то тревогу, возникающую в присутствии детей, онинтерпретирует как подтверждение своих опасений. Страх заразиться,заболеть, попасть в аварию, стать жертвой пожара или ограбления,нечаянно выбросить что-нибудь ценное вполне объясним, но можетпринять патологические формы, если мы целыми днями только и делаем,что мучаемся беспокойными мыслями, без конца моем руки, каждую минутупроверяем, заперта ли дверь, закрыт ли газ, если копим горы ненужногохлама, пожирающего все жизненное пространство, если отравляемокружающим жизнь своими маниями.
Исаак Маркс создалклассификацию наиболее часто встречающихся защитных ритуалов.
1. Навязчиваячистоплотность . Как правило, она связана с боязнью испачкатьсяили подхватить какую-то воображаемую заразу. Пациенту может казаться,что отправление естественных надобностей чревато неизбежнымзаражением. Он боится пожать руку человеку, только что вышедшему изтуалета, или пройти мимо больницы. А иногда не только моется сам, нои старается перемыть все предметы, к которым прикасался, чтобыобеззаразить и их. Это вынуждает его прибегать к сложным и тщательнопродуманным „очистительным“ ритуалам. Придя домой сулицы, несчастный немедленно отправляется мыть руки, но посколькубоится испачкать вентиль крана, поворачивает его запястьем или дажелоктем; потом он берет мыло, но и мыло от его прикосновения тут жестановится грязным, поэтому приходится повторять „омовение“другим, уже чистым куском. Затем следует отмыть первый кусок,поместив его под кран, но ни в коем случае не прикасаться к немуголыми руками, а только в одноразовых резиновых перчатках вроде тех,что используют хирурги, ведь и перчатки становятся заразными послепроведенной операции. Само собой разумеется, подобные ритуалыотнимают массу времени, требуют особой тщательности и едва лисовместимы с нормальным рабочим ритмом жизни.
2. Навязчивыедействия . Человек боится, что произойдет нечто ужасное, если онне повторит какое-то действие определенное число раз. Одна женщина,если ей в голову приходила тревожная мысль, старалась пять, десятьили пятнадцать раз повторить то, что делала в данный момент:прикоснуться к чашке, например, или переложить сахар с места наместо. Любопытно, что невозможно объяснить, почему пациент задаетсебе то или иное число, которое, впрочем, может неожиданноизмениться, и тогда руки придется мыть, скажем, не семь, аодиннадцать раз.
3. Навязчивыесомнения . Пациент способен часами проверять, надежно ли запертыдвери и окна, кружить по дому в поисках осколка стекла, случайнооброненной иголки или кнопки — из опасения, что кто-то может ихнечаянно проглотить. Сидя за рулем, он вдруг разворачивает машину иснова проделывает весь путь, чтобы удостовериться, не сбил ли кого,не устроил ли пожар в лесу. Знакомая рассказывала мне, что в ее домеразбитый стакан превращался в настоящую трагедию. Отец объявлялкомнату, где это произошло, запретной зоной и тщательно обшаривал ее,пока не собирал все до мельчайшей крошки. Хотя я не нашел этомуподтверждения в научных источниках, но мне кажется, что подобноеповедение вызвано недостатком уверенности в происходящем. Например,человек закрывает газовый вентиль, но в то же время сомневается, чтозакрывает. Французский психиатр Пьер Жане называл такую реакцию foliedu doute 48.Пациенты не до конца убеждены, что делают то, что делают: „Воткнига… ну да, книга… разумеется, книга. А вдруг нет? Авы что думаете?“
4. Навязчивоенакопительство . Пациенты с синдромом Диогена не в силахзаставить себя что-либо выбросить или отдать: а вдруг это ценная вещьи еще может пригодиться. Постепенно их жилище превращается в складвсевозможного хлама, где невозможно повернуться.
5. Навязчивоестремление к порядку . Человек не в состоянии ничего делать, покане расставит все предметы определенным образом. Учиться некогда: надоразложить карандаши, ручки, ластики и бумаги на столе строго вопределенном порядке.
Иногда навязчивыеритуалы не бросаются в глаза и лишь тормозят действия пациента,который выглядит погруженным в свои мысли и впоследствии объясняет,что просто тщательно обдумывал и планировал все, что долженпроделать. У страдающих обсессиями — подобным расстройствамбольше подвержены мужчины, чем женщины — уходят часы на то,чтобы, например, одеться или позавтракать. Замедления носятселективный характер: человек по семь часов просиживает в ванной, ноходит, говорит, водит машину и играет в теннис с нормальнойскоростью.
По всей вероятности,тяжелые формы обсессий объясняются дефицитом тормозных эффектов внейронах, неким сбоем в том, что я называю исполнительныммышлением . Причиной данных расстройств — а их вполне можнокорректировать с помощью медикаментов и поведенческой терапии —является поражение фронтальных отделов коры головного мозга.Кломипрамид считается наиболее эффективным средством, однако с каждымднем все большее значение приобретают такие методики, как „угашениеусловной связи“ и когнитивная терапия, способная изменить образмыслей больного, избавив его от искаженной интерпретациипроисходящего, которая, собственно, и лежит в основе этогоболезненного нарушения психики.
5. Посттравматический стресс
Это последний разделнашего анализа фобических расстройств. Во всех видах страханепременно присутствует горючая смесь субъективных и объективныхфакторов, но при посттравматическом стрессе объективный компонентпревалирует. Субъект подвергается неожиданному и болезненномувоздействию извне. С годами характер травмирующих ситуаций менялся.Данное нарушение стали изучать, когда оно проявилось у солдат,вернувшихся с поля боя, затем исследователи перешли кнесовершеннолетним жертвам жестокого обращения, потом — кженщинам, подвергшимся сексуальному или домашнему насилию, далее клицам, пострадавшим от преступных действий и политических репрессий,и, наконец, к тем, кто пережил природные катаклизмы илитеррористические атаки. Характерная черта посттравматического стрессазаключается в том, что жертва вновь и вновь мысленно переживаетслучившееся, напряженность не проходит, сохраняются избегающееповедение и подавленное настроение. Человек чувствует себя пленникомпрошлого, не способным вырваться на свободу, часто возвращается ктрагическим событиям, словно жизнь в тот момент остановилась.Несчастный пребывает в непроходящем состоянии ретроспективногостраха.
Создается впечатление,что одними лекарствами тут не поможешь. Медикаментозную терапиюследует дополнять тремя ее мощными союзниками: постепеннымприближением к объекту страха, когнитивным воздействием, мышечнойрелаксацией.
Если читатель вернетсяк началу предыдущей главы и сделает краткий обзор патологическихстрахов, о которых мы говорили, то он заметит, что один я пропустил:социальные фобии. Нет, забывчивость тут ни при чем. Просто эта темапредставляется мне настолько важной, что я решил посвятить ейотдельную главу.
ГЛАВА VII. СОЦИАЛЬНЫЕ ФОБИИ
1. Ад — это другие
Вне всякого сомнения,самым распространенным из человеческих страхов является страх передсебе подобными. Этому не следует удивляться, так как именноокружающие больше всего влияют на наш характер и настроение, делаянас счастливыми или несчастными. Люди — существа социальные, азначит, носят других внутри себя как часть своего „я“.Тонкий знаток психологии, Николас Хамфри с улыбкой рассказывал, что,когда он только начал изучать поведение приматов, его больше всегопоразило, сколько часов они проводят в состоянии глубокойзадумчивости. Подобная самоуглубленность вызывала у ученогонедоумение. Чем же заняты их мысли? Или, другими словами, к чемуприматам такой большой мозг, если жизнь у них не слишком насыщенасобытиями? В конце концов Хамфри пришел к выводу, что основнойпредмет размышлений составляют именно социальные отношения. Такоепроисходит со всеми без исключения. Межличностные контакты —это причудливое сочетание эгоизма и альтруизма, общительности изамкнутости, соперничества и сотрудничества, отчужденности иблизости, реальности и вымысла — составляют основу социальногомироощущения; порой оно гармонично, а порой совершенно разлажено ивсегда носит глубокий отпечаток той или иной культуры. Социумы, гдеколлектив ставится превыше личности, формируют социальноемироощущение, в корне отличное от того, которое создает и воссоздаетнаше индивидуалистическое общество. Так, амаэ является ядромяпонской культуры отношений и означает „зависимость и надеждуна благожелательность других, беззащитность и потребность в любви“.Тадео Мураэ пишет:
В отличие от западных стран, вЯпонии не поощряется стремление детей проявлять независимость исамостоятельность. Они растут в традициях взаимозависимости, амаэ. На Западе у людей стремятся сформировать характер свободолюбивый,авторитарный, жесткий, склонный к соперничеству и агрессии. Японскоеобщество, напротив, ориентировано на создание прочных социальныхсвязей, а потому мы по натуре зависимы, смиренны, гибки, пассивны,послушны и не столь агрессивны.
Совершенно очевидно,что культурный субстрат, то есть образ восприятия отношений,определяет широкую гамму чувств, начиная с политической и заканчиваячастной сферой. Эскимосы, например, никогда не проявляют гнева,поскольку в столь уязвимом обществе, где сотрудничество жизненнонеобходимо, нельзя позволять себе всплесков эмоций, способныхразрушить межличностные узы. На острове Ява главным чувством являетсяsungkan , которое следует интерпретировать как прочноусвоенное уважение к старшему или к постороннему, а такжесдержанность, привычку подавлять собственные порывы и желания, дабыне потревожить покой того, кто, возможно, „духовно выше тебя“.Американский психолог и философ Кэрол Изард сравнила отношениеамериканцев, англичан, немцев, шведов, французов, греков и японцев квосьми базовым эмоциям и нашла некоторые различия. Американцам самыминевыносимыми представляются страх/ужас , а японцам —отвращение/презрение . Одно из несомненных достоинств романакак жанра заключается в его способности отражать это соотношениеэмоций, сложную систему взаимодействия между людьми. В том и состоитвеликий талант английских прозаиков XIX века, гений Толстого,Достоевского, Пруста, Томаса Манна, Генри Джеймса и, разумеется,многих, многих других.
В своей книге я уже нераз касался некоторых страхов, порожденных именно нашей социальнойприродой. Так что теперь настало время поговорить об ихгипертрофированной, пограничной и патологической форме. Сартру,тонкому знатоку подобных вопросов, принадлежит знаменитая фраза: „Ад— это другие“. Что ж, остановимся на случаях, в которыхданное утверждение следует понимать буквально: на социальных фобиях,аномальном страхе перед окружающими, когда человек не переносит чужихвзглядов и оценок, общения с незнакомцами, любых действий на публике.
Тут мне хотелось бывыразить восхищение трудами одного из величайших психиатров ПьераЖане, во многом превосходящего своего современника Зигмунда Фрейда. В1909 году в блистательной книге „Неврозы“ он впервыезаговорил о „патологическом страхе перед общением“:
Самой пугающей при подобныхнарушениях кажется необходимость находиться и действовать средилюдей, под людскими взглядами. К той же категории можно отнестинередко встречающуюся боязнь супружеских отношений, фобии, связанныес теми или иными жизненными ситуациями, например страх передпубличными выступлениями, перед слугами или портье. Все эти фобииобусловлены ситуацией, сложившейся в обществе, и чувствами, которыеона вызывает.
2. Отношение других проявляется во взгляде
Многие животныеизбегают прямого взгляда в глаза, ведь это означает контакт с другимсуществом, чреватый неожиданностями. Поэтому некоторые бабочки, дабыотпугнуть врага, носят на крыльях узор в виде круглых глаз. В мирелюдей за взглядом всегда стоит субъективная оценка — одобрениеили осуждение, любовь или ненависть, сочувствие или враждебность.Когда человек испытывает болезненную потребность в одобрении, впризнании, в подтверждении собственной состоятельности, взгляд, этототсроченный приговор, повисший в воздухе, его пугает. Ведь на картупоставлено наше „я“, и в данном случае оно строится неизнутри вовне, а извне внутрь. Мы то, чем кажемся. Всякий раз, когдавнутреннее „я“ подвергается давлению всемогущего „я“внешнего, болезненная чувствительность к чужим взглядам возрастает, ив конечном итоге субъект подпадает под власть других.
Подобная уязвимостьприводит к бурным соматическим проявлениям. Почувствовав себяобъектом чьего-то внимания или даже предвидя возможность этоговнимания, человек может испытать все симптомы приступа тревоги. Ведьдля такой огнеопасной материи, как страх, горючее отыщется всегда.Взять хотя бы один красноречивый и очевиднейший пример: покраснениелица. Механизм его несложен. Во всех ситуациях, вызывающихбеспокойство, происходит активация симпатической нервной системы иорганизм, готовя нас к бегству или сопротивлению, перераспределяеткровоток. Направляет кровь от внутренних органов к скелетным мышцам.Периферическое кровообращение усиливается, и у некоторых людейрасширение поверхностных капилляров заставляет кровь приливать клицу. Данное явление способно привести в ужас чувствительнуюличность, ведь ее сокровенные переживания выходят на всеобщееобозрение, словно все тело вдруг стало прозрачным. Обостренный страхпокраснеть так широко известен, что сказать ребенку (а иногда ивзрослому): „Ой, как ты покраснел!“ — означаетподнять его на смех.
С этой проблемойсвязаны два термина: эритроз (когда человек легко краснеет) иэритрофобия (когда он испытывает болезненный страх передпокраснением). В своих мемуарах Теннеси Уильямс, один из величайшихдраматургов XX века и автор пьес о хрупкой уязвимой человеческойприроде, писал:
Я прекрасно помню момент, когданачал краснеть по пустякам. Кажется, это случилось на урокегеометрии. Черноволосая красивая девочка посмотрела мне прямо вглаза. Я тут же почувствовал, что заливаюсь краской. А послав ейответный взгляд, зарделся еще сильнее. „Боже, —пронеслось у меня в голове, — а вдруг это будетпроисходить всякий раз, когда я встречусь с кем-нибудь глазами?“И стоило мне представить себе подобный кошмар, как он тут же сталявью. С тех самых пор я неизменно краснею, едва кто-то посмотрит наменя в упор.
Прежде чем продолжить,хочу остановиться на интересной концепции, чрезвычайно полезной длянашего анализа. Уильям Джеймс, один из новаторов в областиисследований запутанных психологических материй, писал о социальном„я“, то есть о нашем отражении в чужом восприятии.„Внутреннее „я“ — это то, что намизвестно о себе, собственное представление и личная самооценка. Насклоне жизни Дон Кихот произносит пронзительные слова: „Я знаю,кто я“. Не всякому дана такая ясность. Часто „социальное„я“, наше отражение в постороннем восприятии, вытесняетсущественную часть „внутреннего „я“. Такоепроисходит, когда люди находятся в постоянной зависимости от мненияокружающих. Кажется, это существа без внутреннего содержания,пленники пустоты, жаждущей знаков внимания, восхищенных взглядов,похвал и слов благодарности. Возникает состояние полной несвободы.Посторонний взгляд определяет все. Сартр предлагает нам прекрасноеописание этой связи с другими. Самое трудное в отношениях сокружающими — найти золотую середину между потребностью в ихмнении и независимостью от него.
3. Оценочные страхи
Человек мыслит,сравнивая, говорили древние философы. Давая свою оценку какому-либопредмету или явлению, мы соотносим его с общей нормой, с эталоном, ив результате одобряем или осуждаем. Некоторые люди чувствуют себяущербными, жалкими, недостойными любви, но боятся не столько самогочувства неполноценности, сколько его подтверждения, а потому избегаютлюбого столкновения с реальностью. Чтобы проиллюстрировать этоощущение неоправданной, неотвязной неловкости, я вновь процитируюписьмо Кафки к Милене. Он рассказывает ей одну из тех притч, вкоторых, как мне кажется, проявляется вся творческая мощь писателя:
Отвечу примерно так: я, зверьлесной, был тогда едва ли даже и в лесу, лежал где-то в грязнойберлоге (грязной только из-за моего присутствия, разумеется) —и вдруг увидел тебя там, на просторе, чудо из всех чудес, виданныхмною, и все забыл, себя самого забыл, поднялся, подошел ближе, —еще робея этой новой, но и такой родной свободы, я все же подошел,приблизился вплотную к тебе, а ты была так добра, и я съежился передтобой в комочек, будто это мне дозволено, уткнулся лицом в твоиладони и был так счастлив, так горд, так свободен, так могуч, будтообрел наконец дом — неотступна эта мысль: обрел дом, —но по сути я оставался зверем, чей дом — лес, и только лес, ана этом просторе я жил одной лишь милостью твоей, читал, сам того неосознавая (ведь я все забыл), свою судьбу в твоих глазах. Долгопродолжаться это не могло. Даже если ты и гладила меня нежнейшей изнежнейших рукой, ты не могла не углядеть странностей, указывавших налес, на эту мою колыбель, мою истинную родину… Я чувствовал,что надо мне уползти назад, в мою тьму, я не выносил света солнца, ябыл в отчаянии, как заблудившийся зверь, и я помчался что было сил, иэта неотступная мысль: „Взять бы ее с собой!“ —и мысль прямо противоположная: „Да разве будет тьма там, гдеона?“ Ты спрашиваешь, как я живу; вот так и живу49.
Всякий раз эти строкивызывают у меня глубокое душевное смятение.
4. Робость
Робость считаетсячертой характера. Она выражается в стремлении уклоняться от общения снезнакомцами, избегать социальной активности, помалкивать насобраниях, отводить глаза в ответ на чей-то взгляд, стыдливо прятатьсвои эмоции. Дома, в знакомой обстановке, робкий человек чувствуетсебя увереннее и со временем, преодолев неизбежные трудности, можетнеплохо адаптироваться в обществе. Робость, хоть и осложняет намжизнь, не является тем не менее ни тяжелым расстройством, ниболезнью, в отличие от социофобии; просто адаптация проходитмедленнее и труднее. Чего же опасается робкий человек? Вот данныестатистики: незнакомых людей (70 %), лиц противоположного пола(64 %), публичных выступлений (73 %), пребывания в большомколлективе (68 %), несоответствия своего статуса или рангастатусу и рангу собеседников (56 %).
Однако не следуетторопиться с ярлыками: в нашем грубом, шумном, агрессивном ибеспринципном мире за робость легко принять хорошее воспитание илиуважение к другим. Говоря о скромности, надо помнить, что речь идет оматерии, тесно связанной с социальными и культурными установками.Значительная часть черт, приписываемых людям робким, —мягкость, застенчивость, сдержанность, пассивность — векамисчитались главными женскими добродетелями. Но что похвально дляслабого пола, не годится для пола сильного, и сейчас мужчины все чащеобращаются с этой проблемой к психологу, так как робость прямопротиворечит устоявшимся в обществе идеалам мужественности.
Итак, речь идет обособой тревожности, проявляющейся в области социальных отношений ичрезвычайно осложняющей жизнь многим людям, обрекая их на одиночествои затворничество. Патология начинается там, где робость переходитграницы допустимого и делает нормальное существование невозможным,превращаясь в социофобию. Предлагаю вашему вниманию замечательныйрассказ одной робкой особы по имени Диана о себе самой:
Сколько себя помню, я всегдабыла робкой и боязливой. Родители звали меня серым мышонком, хотя ихэто, похоже, не особо тревожило. Когда речь заходила о моем характере— как правило, по инициативе воспитателя или учителя, —папа с мамой говорили: „Ничего, с возрастом пройдет. Девочкехорошо живется дома, у нас прекрасная семья“, — иучителя больше не задавали вопросов. Просто писали в табеле:прилежная ученица, но не проявляет активности на занятиях. Когда меняспрашивали, я всегда отвечала правильно, но никогда в жизни неподняла руку сама. Родители были совсем другими. Сейчас я, правда,понимаю, что отец не мог похвастаться уверенностью в себе: старалсяникого не беспокоить, справляться своими силами, никогда не спорил,не повышал голоса… Я принимала его замкнутость за мудрость,зрелость характера, но теперь думаю иначе. Не знаю, была ли тодобровольная или навязанная линия поведения.
В детских играх я всегда охотнодержалась на втором плане. Более бойкие подружки изображали главныхгероинь, а я довольствовалась ролью их помощницы или же выбиралаамплуа, отвергнутые другими: бабушки, колдуньи, злодейки. Особенночасто мне приходилось исполнять функции молчаливой и незаметнойподруги главной героини. В обмен на признание и благодарность я былаготова пожертвовать собственными интересами. Даже сейчас,заблудившись в незнакомом городе, я предпочитаю плутать на свой страхи риск, лишь бы не спрашивать дорогу. На работе эта черта помешаламоему карьерному росту. Начальство утверждало, что я достойна болеевысокой должности, но назначало на нее других. Мне и самой ненравилось брать на себя лишнюю ответственность. Понимание пришлослишком поздно. Такой уж характер, говорила я себе. Личная жизнь тожене сложилась. Мужчины всегда внушали мне страх. В юности хваталоодного взгляда или короткого разговора, чтобы я надолго влюбилась.Могла даже влюбиться по фотографии, прекрасно зная, что не выдавлю изсебя и слова, случись встретить этого человека. Я ничего не делала ине говорила, чтобы проявить свои чувства, только мечтала или писалаписьма, но никогда их не отправляла. Мужчины, которым я нравилась,были мне безразличны, а от тех, что казались привлекательными, ябежала сама. И чем больше они старались приблизиться, тем быстрее.
Иногда я прихожу в ярость, злюсьна себя, называю неудачницей. Сержусь и на других: за ихбестактность, вульгарность, за их неуважение к тонким натурам. Вот быи мне стать уверенной, научиться ставить наглецов на место, добитьсяизвестности… Но нет, надо реально смотреть на вещи. Жизнь то идело напоминает мне об этом. В конце концов, живу себе спокойно всвоем маленьком, удобном, безнадежном мирке, никому не мешаю, и менялюбят такой, какая я есть.
Обычно специалистыразличают два типа робости. К первому относят робость боязливую,когда субъект робеет в неожиданных ситуациях и опасаетсявмешательства других людей в свою жизнь. Вторую разновидностьназывают робостью закомплексованной: она проявляется, если человекоказывается в центре внимания и боится низкой оценки со стороныокружающих.
Откуда берется робкийхарактер? Как мы уже поняли, генетическая предрасположенность идетздесь рука об руку с усвоенными навыками. Поэтому я лично считаю, чтоэто устойчивая и одновременно приобретенная особенность эмоциональныхреакций на происходящее. Некоторые дети появляются на свет с высокимуровнем торможения поведения и с самого рождения отличаютсябоязливостью и склонностью к фобиям. Однако же порой робостьформируется в более поздний период. Приобретая патологические формы,она превращается в социофобию. Важно отметить, что социофобы,вспоминая детство, как правило, отрицательно отзывались об отношенияхи со сверстниками и с родителями, особенно с матерью. Люди же просторобкие, напротив, говорили, что с ровесниками общались неохотно, авот родителей, и в особенности мать, очень любили.
Надеюсь, вы не забыли,что, в отличие от большинства психологов, я провожу четкие различиямежду темпераментом, характером и личностью. Личность подразумеваетизвестную свободу воздействия на характер, коррекцию патологий. Вэтом и состоит разница между робостью и социофобией. Многие робкиелюди не желают мириться с этой чертой. Вот почему среди лиц известныхи даже выдающихся немало тех, кто признает свою робость. В 1995 годув журнале L’Express было опубликовано интервью Кристин Окранс президентом Франции Франсуа Миттераном. Предлагаю вам выдержки изнего:
— В своей книге50вы говорите, что считаете себя робким человеком.
— Да.
— А в чем этопроявлялось?
— Ну, например,вернувшись из плена, я уже не понаслышке знал, что такое война. И темне менее говорить на публику стоило мне большого труда.
— А сейчас?
— Я только недавноизбавился от страха перед публичными выступлениями. Всегда возникалиминуты некоего затруднения, замешательства. Совладать с этойособенностью моего характера мне помогли некоторые профессиональныенавыки и стремление убеждать.
В молодости Жан-ПольСартр написал знакомой девушке:
С характером мне не повезло,если, конечно, не считать природного ума. У меня натура старой девы:сентиментальная, пугливая и мягкая. Эти черты проявляются постоянно,и, стремясь их подавить, я веду себя искусственно. Никогда я не былсамим собой, всегда что-то менял, переделывал. Никогда не знать мнесчастья естественности.
5. Социальная фобия
Социальная фобия —это робость, делающая нормальное существование невозможным. Онавызывает тревогу, способную легко перерасти в панику. Избегающееповедение приносит облегчение, но может наложить отпечаток на всюжизнь человека, превратив ее в постоянное бегство от нежелательныхситуаций. В США эта аномалия занимает третье место в хит-парадепсихических расстройств, следуя за депрессией и алкоголизмом. Хотя,возможно, социофобии следует отдать малопочетную в данном случаепальму первенства, так как именно она зачастую приводит и калкоголизму, и к депрессии.
Для социальной фобиихарактерны необычайно острые переживания. Само приближение пугающейситуации может вызвать настоящий приступ паники. Областьмежличностных отношений — минное поле. Например, жертвасоциофобии говорит: „Повсюду только и слышно, что современноеобщество не позволяет людям общаться, как в старые добрые времена.Ничего подобного! Я вот всю жизнь только и бегаю от общения и могувам сказать, что спастись от болтунов очень трудно, приходитсяпостоянно быть начеку“. Беспокойство, которое испытываетсоциофоб, так велико, что при первой же возможности он предпочитаетбегство: алкоголь, наркотики или любое другое поведение, облегчающеетревогу. Челнок разрушительного беспокойства снует без устали,окутывая мозг отравленной тканью. Хайме, отец семейства, страдающийсоциальной фобией, сидит без работы, что делает его положение ещеболее плачевным, так как ставит несчастного перед необходимостьюзабирать детей из школы. Вынести взгляды учителей и других родителейон может, только если предварительно выпьет. Однако же тревога быстроперестает бояться алкоголя, адаптируясь к нему, какнасекомые-паразиты адаптируются к инсектициду. Однажды Хайме явилсяза детьми совершенно пьяным. Директор запретил отдавать ребят папаше,посчитав это опасным. На следующий день к обычной тревоге прибавилсяеще и стыд из-за случившегося, так что ежедневный поход в школубольше не представлялся возможным. Жена была на работе и понятия неимела, что происходит. Единственный выход, который нашел Хайме, —это, разумеется, бегство. Самоубийство? — спросите вы.Нет. А впрочем, не знаю. Больше злополучного папашу никто не видел.
Многие авторы, и срединих многоуважаемые составители Справочника по диагностике психическихрасстройств, проводят различие между социофобией и избегающимрасстройством личности. Вероятно, они правы, но лично для меня этонеочевидно.
6. Патогенные представления
Альберт Эллис,оригинальный и крайне влиятельный специалист в области психологии,стал основателем когнитивной терапии, в основе которой лежитубежденность, что многие психические расстройства вызваны невернымипредставлениями больного об окружающих и о себе самом; если ихсвоевременно выявить и изменить, проблема будет решена. В одном изсвоих центральных трудов под названием „Как одолеть тревогу,пока она не одолела вас?“ ученый рассказывает о социальныхстрахах, преследовавших его в детстве и юности. Он отличался умом иприлежанием, но с трудом мог делать что-либо при большом стечениинарода.
Однажды, — пишетЭллис, — когда мне было одиннадцать, меня наградилимедалью за отличное знание Закона Божия; чтобы получить награду, надобыло взойти на помост и произнести несколько слов благодарности вадрес директора школы. Я проделал все это, а когда сел на место,товарищ спросил меня: „Ты чего ревешь?“ От напряжения,вызванного необходимостью обращаться к залу, на глаза мои навернулисьслезы, и показалось, что я плачу.
В студенческие годыЭллис решил бороться с тревогой, изрядно осложнявшей ему жизнь, иприбег к методам, которые впоследствии стали его главным открытием:рациональной эмоционально-поведенческой терапии. Ученый справедливополагает, что эти три составляющие — чувства, мысли и действие— тесно связаны друг с другом.
Некоторые деформациивосприятия, способные привести к развитию социальных страхов,нетрудно выявить. Это, например, чересчур категоричная установка „всеили ничего“, „черное или белое“: „Я не смогубыть счастливым, если меня не оценят высоко все на свете“.Кроме того, здесь присутствует совершенно излишняя склонностьдраматизировать последствия: „Я не вынесу ни критики, низамечаний“. Слова „не вынесу!“ могут оказатьсямагическими и вызвать незамедлительные последствия. Большое значениеимеет также мнение субъекта о себе самом и своем умении справляться струдностями. Люди, страдающие социальной фобией, считают себя неспособными овладеть ситуацией.
Эллис полагает, чтонаибольший ущерб причиняют представления личности об обязанностях,долге и требованиях. Американский психолог Карен Хорни, например,писала о завышенных требованиях к себе самому, называя это„тиранией“: „Я непременно должен добитьсясовершенства во всем“, „Я обязан заслужить всеобщуюлюбовь и одобрение“. Подобная установка носит деструктивныйхарактер, ибо совершенно невыполнима и обрекает человека нанеизбежный провал.
Специалист в областикогнитивной терапии Аарон Бек также изучал „искажениямышления“, лежащие в основе расстройств социального поведения.Возможно, виной всему была резкая критика в адрес ребенка со сторонылюбимого им человека; в результате малыш стал думать: „Наверное,я плохой, раз родители так со мной обращаются“. Тут жерождается уверенность, что и остальные будут его ругать, а от неерукой подать до стремления избегать всяческих контактов. Любоенеодобрение воспринимается как заслуженное, и машина самокритикинабирает обороты: „Я скучный“, „Я неудачник“.И перед любым соприкосновением с другими людьми мысли пациентаавтоматически принимают мрачную тональность: „Мне нечегосказать“, „Я только выставлю себя на посмешище“.Убежденность в своей ущербности заставит его прятаться, врать,притворяться. „Чтобы нравиться, приходится скрываться под чужойличиной“, „Узнают меня получше и тут же поймут, что яничтожество“, „Нельзя подпускать людей слишком близко, ане то они меня раскусят“.
Положение осложняетсятем, что лица, страдающие социальной фобией, имеют особыепредставления о том, как заслужить столь вожделенное одобрениеокружающих. Они старательно избегают конфликтов. В ходе нашегоанализа мы неоднократно встречались с подобными случаями: „Япросто обязан быть хорошим“, „Меня примут, если я сделаю,как велят“, „Не умею отказывать“. Такой человек всевремя ждет, что его вот-вот оттолкнут: „Ошибусь и всехразочарую“, „Он заметит мой промах и прогонит“.
О личностях зависимыхмы уже говорили. Несчастные так нуждаются в других людях, чтопанически боятся одиночества и необходимости самостоятельнозаботиться о себе. При мысли о предстоящих трудностях их начинаетодолевать тревога и проявляется склонность к фобическим реакциям,продиктованная желанием привлечь к себе внимание и получитьподдержку. При таком расстройстве имеют место примерно следующиеустановки: „Я не выживу один“, „Я не способенналадить свою жизнь“, „Если N меня бросит, я пропаду“.Большое значение имеют также представления о независимости: „Бытьнезависимым значит жить в одиночестве“, „Независимые людиникого не любят и сами никому не нужны“, „Если любишь, топросто жить без этого человека не можешь“.
7. Краткий обзор методов лечения
Наиболее серьезныеисследователи утверждают, что самые лучшие результаты при лечениисоциальных фобий дают методики ступенчатого приближения к объектустраха и когнитивное воздействие. Главной целью последнего являетсяпостепенное снижение чувствительности к ситуациям, требующим общения,к прямым контактам с людьми, к чужим оценкам. Как мы уже видели,существует немало установок, которые исподволь подпитывают нашистрахи и которые когнитивная терапия помогает обнаружить и исправить.Широко применяются также специальные тренинги общения. Зачастуюпациенты, страдающие социофобиями, лишены навыков, необходимых дляжизни в обществе, не усвоили определенные сценарии поведения сокружающими и не умеют разрешать возникающие конфликты. Выше мы ужеговорили о важности такой черты, как ассертивность —способность самоутвердиться, занять независимую позицию,противостоять давлению и отстаивать свои права. Высокая эффективностьподобных тренингов при коррекции социофобий не вызывает сомнения, авот медикаментозным средствам здесь отводится второстепенная роль.
8. Письмо, адресованное самому себе: девятьсоветов по борьбе со страхами
Дорогой друг! Ты чудомне превратился в этакого бездарного Кафку, но учти: страхи могутзатаиться и вернуться в любой момент, поэтому позволь дать тебедевять советов, которые помогут вовремя противостоять им.
1. Научисьотличать страхи полезные от страхов вредных . Полезныепредупреждают об опасности и позволяют избежать ее, они мобилизуют наборьбу. А вот вредные, напротив, отнимают волю к действию,обескровливают и обессиливают.
2. Ты нетождествен своему страху . Есть одна уловка, к которой прибегаетстрах, чтобы ослабить и парализовать человека: заставляет насотождествлять с ним свою личность, заставляет стыдиться. А стыдвынуждает молчать, таиться, не просить о помощи. И мы привыкаембояться, как привыкаем терпеть боль в желудке. Запомни, страх, каклюбой другой недуг, заслуживает пристального отношения.
3. Объяви войнувредным страхам, закравшимся в душу . Соберись с силами, займиактивную позицию. Помни, что написал психолог-бихевиористМ. Дж. Ма-хони (Psychotherapy process: Current issuesand future directions. New York: Plenum 1980): необходимоотводить особое место действиям, что характерно в первую очередь дляповеденческого подхода к расстройствам психики. Мы предполагаем,например, что в скором времени исследования докажут: эффективностьметодов Эллиса, столь популярных среди сторонников когнитивнойтерапии, объясняется тем значением, которое придается повседневнымобязанностям пациента; лечащий врач должен убедить больного, чтоодного только рационального анализа иррационального мышления явнонедостаточно.
4. Изучи своихврагов и своих союзников . Нужно хорошо представлять себестратегии страха, обстоятельства, при которых он особенно активен, незабывая о тесной взаимосвязи между субъективным фактором —тобой самим — и объективным, то есть реальной ситуацией. Врагнаходится как внутри, так и снаружи. Изнутри ему помогают ложныеустановки, боязнь активности, ведь ты, как и все остальные, развращенпривычкой к удобной расслабленности. Чему ты отдал власть над своейжизнью, от каких пустяков начал зависеть? „То, чем я владею,владеет мной“, — сказал Ницше, предчувствуяприближение всеобщего потребительского рабства в материальной идуховной области.
5. Сотрудничествос врагом невозможно . Мы сами не замечаем, как становимсяколлаборационистами. Страх — великий захватчик и, как всезахватчики, стремится разложить дух побежденного. Он способен целикомзавладеть сознанием личности, испортить отношения с окружающими.Поэтому следует изолировать его от других движений души. Не пытайсяоправдать страх. Не говори себе: „Пожалуй, я не пойду на этособрание, там так скучно“. Признайся лучше: „Я не хочуидти, потому что боюсь людей“. Не говори: „К чемупротестовать из-за такой глупости?“, ведь на самом деле тыпросто не умеешь или не осмеливаешься возражать.
6. Укрепи себя. Вот тебе самое незатейливое уравнение:
Таким образом,результаты борьбы со страхом будут успешнее, если мы или уменьшимопасность, или увеличим наши внутренние ресурсы. Во-первых, следуетподготовить организм к бою. Механизмы страха отчасти обусловленыбиологическими процессами. Доказано, что физическая активность —прекрасное противоядие от тревоги, так как помогает человекуустановить лучший контакт со своим телом и яснее восприниматьсобственные ощущения. Выносливость повышается. Помни: люди, склонныек тревожности, обычно избегают физической активности.
7. Поговори ссобой так, словно ты сам себе тренер . То, как мы обращаемся ксебе, и то, как воздействует на наше душевное состояние этотвнутренний собеседник, может открыть нам доступ к источникам энергии,а может блокировать их. Тренеру прекрасно известно, что перед прыжкомспортсмену необходимо подбодрить себя. Опытные психотерапевтынепременно интересуются мысленными комментариями пациента по поводулечебных сеансов. Если эти отзывы носят критический или язвительныйхарактер, эффективность терапии снижается.
8. Ослабь врага. Не соглашайся с установками, на которые он опирается. Разоблачайего трюки. Насмехайся над ним: чувство юмора обезоружит противника.Используй любую возможность, чтобы нанести ему удар. И помни двеважные вещи. Во-первых, стараясь уменьшить остроту опасногораздражителя, можно прибегнуть к воображаемой или реальнойдесенсибилизации. Во-вторых, ложные установки — настоящийТроянский конь, где страх притаился, чтобы проникнуть в твою душу, апосему их следует вытаскивать на свет Божий, разоблачать,развенчивать, критиковать, а когда они совсем сникнут, дать имхорошего пинка под зад (у мыслей он тоже имеется) и заменить надругие, более жизнеутверждающие.
9. Ищи добрыхсоюзников . Нелегко в одиночку сражаться со страхом, а уж спатологическим — тем более. Так попроси совета и помощи узнающих людей. Если повезет, кто-нибудь непременно подбодрит тебя втрудную минуту. Психологическая поддержка окружающих — лучшеерешение многих проблем, включая страх, однако и у нее естьнедостаток: одного нашего желания тут мало. Помню, когда я был молод,один из моих наставников философ Морис Мерло-Понти говорил: „Человекстоит ровно столько, сколько стоят его отношения с людьми“. Незнаю, прав он или нет, знаю только, что умение налаживать контакты сокружающими — одно из главных достижений человеческого разума.
ГЛАВА VIII. А ТЕПЕРЬ О ХРАБРОСТИ
1. За пределами психологии
Начиная с этого моментанаше исследование пойдет иным курсом. До сих пор мы говорили лишь ободном чувстве — о страхе, о том, как бороться с ним, какприструнить, если он чересчур распояшется. Пока что мы не выходили запределы психологии, которая порой берет на себя чрезмерные функцииединственного обоснования — и двигателя — человеческогоповедения. Рассмотрим теперь то, что при поверхностном взгляде обычнопредставляется антиподом страха: храбрость. Но ведь и здесь безпсихологии не обойтись, скажет читатель. Однако я не послушаю его ине стану анализировать психологическую подоплеку смелости. Конечно,можно было бы затронуть такую тему, как копинг-стратегии, то естьспособы прямого противостояния жизненным трудностям и стрессу, илирассмотреть механизмы притяжения и отталкивания у людей и животных.Но мы скоро поймем, что это разные вещи. Одно дело бороться сострессом и совсем другое — действовать отважно, тем самымтолько усиливая стресс. Одно дело подчиняться притяжению и совсемдругое — проявлять мужество. Когда подопытная собака, помня обударе током, не решается приблизиться к миске с едой, но в концеконцов, подгоняемая голодом, все же подходит, ею движет не смелость,а физиологическая потребность.
Прежде всего, неследует путать страх и трусость, поскольку тут мы имеем дело сявлениями разного порядка. Страх — это эмоция, а трусость —линия поведения. Отождествляют их только те, кто утверждает, будто отэмоции до действия один шаг и любое желание неизбежно приводит кпоступку. Но подобные утверждения означают отрицание свободы, апсихология часто грешит этим, ведь любая наука перед свободой врастерянности отступает. Смелость, мужество, отвага не сводятся кпсихологическим механизмам. Придется напомнить уважаемым психологамто, что говорил о психологизме столь почитаемый мною немецкий философГуссерль. Когда человек умножает в уме, он, без сомнения, задействуетсвои нейроны, но о правильности подсчетов будут свидетельствовать ужене нейроны, а таблица умножения; психология здесь кончается иначинается арифметика. Рассуждая о мужестве, мы также переходим наиной уровень. Нет, разумеется, он опирается на психологию, равно какпсихология опирается на физиологию, а та — на химию и физику.Однако ни один последующий уровень не сводится к предыдущему, нопредставляет собой качественный скачок вперед, приобретая новыесвойства. Рассмотрим же последовательность этих скачков, путь,приводящий нас к сугубо человеческому явлению, которое неисчерпывается ни психологией, ни физиологией, ни физикой, ни химией,хоть и берет в них свое начало, как вся жизнь на Земле берет начало вуглеродных соединениях.
Итак, картинаследующая. Человек испытывает страх и реагирует на него, подобноживотным, убегая, нападая, замирая или подчиняясь. В биологическомсмысле страх легко объясним. При виде леопарда олень должен бежать.При моем прикосновении жуку только и остается, что прикинутьсямертвым. Это адаптационная реакция, присущая всем живым существам.Однако люди не желают мириться с подобной неизбежностью. Человекхочет быть выше страха . По словам Аристотеля, только безумие илиполное бесчувствие способны полностью освободить нас от страха,однако мы все же стремимся действовать „наперекор“ ему.Вот она, наша парадоксальная натура: знаем, что живем по воле эмоций,а подчиняться им отказываемся. Дабы разрешить это противоречие, нашразум, помимо сети консультаций пси-, изобрел еще и моральныеустановки, которые исходят не просто из чувств как таковых, но изчувств, скорректированных созидательной мыслью, породившей этику.Психология распространяется исключительно на наше здоровье, этика жеговорит о благе и доблести.
Таким образом,храбрость лежит в плоскости созидательного разума, стремящегосяпреодолеть нашу животную натуру, заставить нас прыгнуть выше головы,как говорил Ницше. Нам недостаточно просто выжить, нам надопере-жить. Нет, не игнорировать пределы своих возможностей, это всехимеры, но игнорировать границы действительности. Строить жизнь не пошаблонам реальности, а по велению разума. Ни один человек не можетбез специальных приспособлений подскочить на два метра, взлететь внебо или взбежать на вершину Эвереста. Сперва ему надо разработатьпроект, спланировать действия, найти или создать особые устройства.Греческие мудрецы утверждали, что основоположником культуры былПрометей. Он украл огонь у богов и подвергся наказанию за проявленнуюhybris , гордыню. Нет, мы не знаем меры. Наша природазаставляет нас расширять собственные границы, перекраивать их.Помните страстный пассаж из трактата итальянского гуманиста ифилософа Пико Делла Мирандолы „Речь о достоинстве человека“?Бог поверяет смертному секрет: „Я не сделал тебя ни небесным,ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный иславный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь“51.
Может показаться, чторечь идет о глупом чванстве, но это не так: наша ограниченностьслишком очевидна. Легкоранимый Рильке писал в „Реквиеме графуВольфу фон Калкройту“: „Какая там победа! Превозмочь, воти все“. Uberstehen ist alles . Что за дивное слово!Превозмочь . Перемогаться, быть выше самих себя. Нет, непросто удержать врага, но удержаться . Что мы имеем ввиду, когда говорим: „Я держусь“? Это кто кого держит?Ницше, всю жизнь пытавшийся быть выше своей хрупкой натуры,полагавший, что говорит о власти, а на самом деле тосковавший омужестве, писал: „И вот какую тайну поведала мне сама жизнь.„Смотри, — говорила она, — я всегдадолжна преодолевать самое себя“. Великий парадокс.
Возможно, безграничнаяпремудрость сделала Хайдеггера менее мудрым, заставив поверить, будтотревога составляет суть человеческой природы. Но я думаю, что великийфилософ заблуждался. Именно мужество, вечная страсть к преодолениютревоги, и есть наша суть, изрядно осложняющая нам жизнь. Впрочем,последнее также является частью сценария. Все, что сулило трудности,средневековые философы именовали тяготами и, спеша опереться насовершенно справедливые моральные критерии, утверждали: тяготы ценныне тем, что трудны, а как раз наоборот — трудны тем, что ценны.Говоря о поспешности, я имею в виду следующее: когда у альпинистаспрашивают, к чему терпеть такие муки, карабкаясь на неприступнуювершину, и он отвечает: „Зато я там побывал“, речь идетвовсе не о значимости самого действия — поднялся, теперьспускайся, что тут такого? — а о радости преодоления, опритягательности многотрудных предприятий. У Фомы Аквинского естьгениальные высказывания, которые примиряют меня с его философией; таквот, он называл несение тягот elevatum supra facilem potestatemanimalis , возвышением над примитивной животной природой.Потрясающая мысль! Животное и трус всегда выбирают легкий путь, ведьискушение так велико. Философ Владимир Янкелевич, глубокий знатокчеловеческих чувств, в одной из своих работ пишет: „Страх, каки ложь, есть тяготение к простому решению“. Я уже говорил отесной связи между страхом и ложью. Зачем биться, когда прощекапитулировать? Зачем говорить правду, когда легче соврать? Верностьистине в помыслах и на словах — стезя трудная, качествонеудобное, но такое человеческое. Помню случай, описанный Антуаном деСент-Экзюпери в книге „Земля людей“: он отправляется вбольницу навестить летчика Гийоме, своего друга, который потерпелкрушение в заснеженных Андах и только через пять дней вышел к людям.
Так вот, Гийомеговорит: „Ей-богу, я такое сумел, что ни одной скотине не подсилу“52.Мне также приходит на память высказывание Неистового Коня, вождяплемени сиу: „Воин — а воин всегда был образцом мужества— это тот, кто в одиночку может пройти сквозь снежную бурю“.Вероятно, нет нужды напоминать вдумчивому читателю, что если,рассуждая о страхе, мы вместо слова „опасность“ будемиспользовать слово „трудность“, то понятие храбростиприобретет более широкий, доступный и ясный смысл. Лень ведь тожеможно назвать своего рода трусостью. Тогда мы поймем, почемуиспанский писатель Бальтасар Грасиан называл Веласкеса „отважнымхудожником“: он брался за картину решительно и без оглядок.
Я неоднократноутверждал, что у человека поиски счастья носят драматическийхарактер, так как он раздираем двумя противоречивыми стремлениями: кблагополучию и к преодолению. Нам хочется уюта, но одновременнохочется совершить нечто, достойное гордости и восхищения. Мы жаждемдела, способного придать смысл, пусть даже иллюзорный, нашемусуществованию. Нелегко примирить непримиримое: возводить дом иодновременно отдыхать в нем, укрыться в порту и одновременнобороздить моря. Иначе говоря, нам хочется бежать от тревоги иодновременно бросить ей вызов. Настойчивый поиск благополучия питаетстрах, превращает человека в покорное домашнее животное, ведьпокорность так удобна, она позволяет забыть все опасения. Храбрость,напротив, освобождает, но — вот незадача — лишает покоя.В сонном котенке пробуждается свободный зверь, чье существование, безсомнения, не слишком удобно: ни тебе домашнего тепла, ни постельки,ни еды по часам, ни ласковых слов. Храбрость гонит нас на неприютныепросторы, туда, где воля и раздолье.
2. Но что же такое храбрость?
Все культуры единодушновоспевали отвагу. Безусловно, прав был английский поэт и драматургОливер Голдсмит, когда говорил, что нет на свете ничего болеепрекрасного и волнующего, чем „чистый сердцем человек, ведущийбой с напастью“. Гамлет, первый нестареющий герой мировойлитературы, преодолевает мучительные опасения и начинает действовать.Актер Гари Купер в фильме „Ровно в полдень“ создалпроникновенный образ одинокого храбреца, одолевшего сильнейший страх.„Что хорошо?“ — вопрошал Ницше. И отвечал:„Быть смелым хорошо“, выражая тем самым всеобщее мнение.Однако в вопросах подобной важности нужна точность, и потому греки,прародители нашей культуры, ревнители достоверности, изобретателинауки, постарались и мужеству дать определение. Обращаясь к ним, я непросто делаю экскурс в историю, я выстраиваю генеалогию наших душ,твоей души, читатель, этого плода кропотливого труда, длившегося изпоколения в поколение. Человеческие страсти суть порождение природы,хоть и утратили давно природную естественность. Чтобы лучше постичьнаши чувства, наше отношение к реальности, которое заставляет насвидеть очевидное во мнимом, следует перевести часы назад, зановопроследив все движения души, все сложные и запутанные стезичеловеческого сердца. Подобно тому как глубокие мозговые структурыхранят страхи наших предков, структуры исторической памяти сохраняютсмятение и надежды далекого прошлого. Этот мир достался нам понаследству, и у каждой вещи в нем есть своя сложная генеалогия, свойнеобозримый путь развития, след, ведущий в глубину времен, запутаннаясемейная сага. Неписаная история мужества, которой мне предстоит лишькоснуться, — блестящий тому пример.
Сначала моральныеценности считались привилегией людей благородных, а мужество былознаком высокого социального статуса. Отвагой славен рыцарь.Покорность — удел простых сословий. Храбрец возвышается надтолпой, он aristós , лучший, он сам налагает на себяобязательства, требует от себя, дерзает. Трус — это чернь.„Тех, кто низок душой, обличает трусость“, —категорично заявлял Вергилий („Энеида“, IV, 10)53.„Раб тот, кто боится умирать“, — вторил емуГегель с высот университетской кафедры. Дабы усилитьпривлекательность мужества, был создан целый мир художественныхобразов, где славе храбрецов противопоставлялся жалкий жребий трусов.Рыцарские романы, надолго завладевшие умами европейских читателей,творили свою мифологию отваги. Санчо Панса боязлив, Дон Кихот смел:
Страх, овладевший тобою, Санчо,ослепляет и оглушает тебя. В том-то и заключается действие страха,что он приводит в смятение наши чувства. И если ты так напуган, тоотъезжай в сторону и оставь меня одного, я и один сумею сделать так,чтобы победа осталась за теми, кому я окажу помощь54.
Оставь меня одногоперед лицом опасности — вот слова истинного кабальеро.„Неистовый Роланд“, этот бестселлер XVI века, повествуето „паладине, коему неведом страх“, и даже мистическинастроенная Тереса де Хесус55в юности мечтала о рыцарских деяниях.
Пока речь идет лишь оботваге на поле брани. Доблесть — основное качество воина, игимны бесстрашным должны были укрепить его дух перед схваткой. Дажеотнюдь не воинственный Аристотель писал: „…мужественнымв собственном смысле слова оказывается тот, кто безбоязненновстречает прекрасную смерть…“ („Никомахова этика“,1115б)56Нет более славной участи, чем отдать жизнь за отчизну. В Средние векарыцарей почитали как заступников, героев, защитников слабых.
Историк и культурологЖан Делюмо пишет, что народ отвоевал право на мужество в ходе ВеликойФранцузской революции. К чему теперь покровительство аристократов!Гражданин сам способен постоять за себя. Упорное нежеланиеамериканцев отказаться от права на ношение оружия объясняется именноэтим: мол, не надо таскать из огня мои каштаны. Смелость становитсядемократичнее. Но и демократию тоже можно понимать по-разному. Нафранцузский манер: „никто не знатен“. И на английский:„все мы белая кость“. Какие разные точки зрения.Американские демократы считали, что личное мужество есть гражданскаядобродетель, необходимая для построения республики. Французы жекаждого гражданина воспринимали как потенциального бойца и первымиввели воинскую повинность. В США сформировался индивидуализм, снедоверием относившийся к политической власти. Франция дала мируНаполеона.
3. Мужество в мирное время
Но сводить понятиемужества исключительно к ратной доблести было бы чересчур примитивнымдля греческих мудрецов. Платон посвятил этой теме один из своихпервых диалогов, „Лахет“, потом, осознав ее важность,вернулся к ней в диалогах „Протагор“ (350B),„Государство“ (430В) и „Законы“ (93 с-е). Вдиалоге „Лахет“ Сократ просит дать определение мужествудвух военачальников: порывистого Лахета и образованного Никия. Насамом деле речь в диалоге идет о воспитании молодежи. Всем известно,что Сократа чрезвычайно занимал вопрос, можно ли развить в человекесмелость. Как научить быть смелым? Проблема сложная и не решена досих пор. В глубине души древние греки были уверены, что настоящеемужество наукой не дается. У Пиндара в „Третьей немейскойпесне“ мы читаем:
Кто рожден в доброй славе,
Тот тверд и весок,
А кто перенял ее,
Тот темен,
Тот дышит то тем, то этим,
Тот не сделает твердого шага,
Тот лишь пригубит тысячу тысяч подвигов
бессильным к свершению духом57.
Благоприобретеннаясмелость всегда будет иметь наносной характер, совсем какблагородство нувориша, который мечется между пошлостью и показухой.Но творчество Пиндара было последним отзвуком исчезнувшей к томувремени культуры. Сократ же, напротив, не утратил актуальности ипоныне заслуживает доверия в вопросах воспитания. Участники диалога„Лахет“ беседуют после тренировочного боя в тяжеломвооружении — вероятно, подобного типа состязания устраивались,чтобы подготовить юношей к настоящим сражениям. Никий полагает, чтознание боевого искусства „делает любого человека намного болеемужественным и смелым в сражении“58.Прямолинейный Лахет с ним не согласен: „Мне кажется, что еслитрус вообразит, будто он знает эту науку, то, обретя благодаря своемузнанию дерзость, еще больше обнаружит, чем он является“. Тоесть лечение хуже самой болезни. Дабы разрешить спор, Сократ ссогласия сторон возвращается к его отправной точке, поставив предвоеначальниками вопрос ребром: „Что же это такое —мужество?“ Лахет без промедления отвечает: „Если ктодобровольно остается в строю, чтобы отразить врагов, и не бежит,знай, что это и есть мужественный человек“. Сократ, извинившисьза то, что неясно выразился, уточняет: он имел в виду людей,мужественных не исключительно на поле боя, „но и среди морскихопасностей, в болезнях, в бедности и в государственных делах, авдобавок и тех, кто мужествен не только перед лицом бед и страхов, ноумеет искусно бороться со страстями и наслаждениями, оставаясь ли встрою или отступая: ведь мужество существует и в подобных вещах,Лахет?“ (191e). Далее Сократ приводит пример отваги, несвязанной с воинской доблестью: стойкость и упорство в поискахистины.
Этой великой догадкесуждено будет найти немало подтверждений: мужество действительновозможно за пределами поля брани, и хотя современный кинематографрисует образ этакого „крепкого орешка“, отвага есть и вкротости. Спустя столетия святой Амвросий сказал, что бывает доблестьвоинская и доблесть „в скромных трудах частногоподвижничества“. После всего, что мы говорили о страхах,омрачающих нашу повседневную жизнь, читатель, я думаю, с этим охотносогласится. Другие рассуждения Сократа также прозвучали внове.Мужество проявляется не только перед грядущим злом, но и в „наличныхбедах“. И самое главное, не перед одной лишь болью, но и переднаслаждениями, ведь философ уверен, что и в них может таитьсяопасность. Позже нам станет понятно почему. Пока же отмечу, что мывступаем на неизведанную территорию, о которой не упоминалось впредыдущих главах. Сократа интересует, что, собственно, объединяетразные виды мужества. По мнению Лахета, речь идет о некой стойкостидуши, но этого явно недостаточно. Сократ спрашивает собеседника,имеет ли тот в виду стойкость, сопряженную с разумом, и по отношениюк чему эта стойкость разумна. Тут спорящие заходят в тупик, ведьрасчетливая смелость, появляющаяся, лишь когда враг недостаточносилен, кажется им менее достойной, чем безрассудная отвага передлицом могучего противника. Но атака, обреченная на поражение,неразумна. Ну и что же? — спрашивает Сократ. Мужество —это смелость разумная или неразумная? Кто отважнее: опытный воин,умеющий побеждать, или неискушенный новичок, идущий на риск по зовусердца?
Сократ умер смиренно,не пожелав бежать из уважения к законам города, и на протяжении вековявлял собой пример непревзойденного мужества. Западная культуравоспринимала философа как образец для подражания и даже сравнивала сХристом, еще одним величайшим эталоном бесстрашия. Однако сходствмежду этими фигурами не так уж и много. Из Нового Завета мы узнаем,что Иисус мог избежать гибели, но не счел возможным. Собственно, каки Сократ. На этом аналогии кончаются. Образ истерзанного Христа малочем напоминает невозмутимого, бесстрастного мудреца, полноготеатрального спокойствия. Перед смертью Сократ беседует с друзьями офилософии. Иисус же, следуя по крестному пути, исходит кровавымпотом, терзается страхом и тоской. Он боится и умоляет Отца Небесногопронести мимо чашу страдания. Христианское мужество не похоже навеличественную, холодную, эстетически безупречную античную стойкость.Это смелость горькая, страдающая, трепещущая, такая смиренная, такаячеловеческая. В своих теологических изысканиях Кьеркегор довел темусмятения до крайности. В то время как философ-стоик демонстрируетполное самообладание и достоинство, красуется величием духа, точнокоролевской мантией или павлиньим хвостом, христианин чувствует себяслабым, сокрушенным, уязвимым. Но он надеется, что Бог придаст емусил. Что невозможно для человека — мужество, например, —возможно для Создателя. „Когда будет оскудевать сила моя, неоставь меня“. Как сказал апостол Павел, „ибо дал нам Богдуха не боязни, но силы и любви и целомудрия“ (Тим. 1:7). Житиясвятых мучеников повествуют о несчастных дрожащих людях, переносящихстрадания с необъяснимой отвагой, ниспосланной свыше.
Для древних грековобразцом мужества считалась гибель на поле боя, а для христиан —мученическая кончина. Но между этими смертями существует огромнаяразница. Первая утверждает победу человеческого „я“,вторая же свидетельствует о полной покорности Господу. Оберазновидности отваги — как личная, так и дарованная Богом —будут присутствовать в западной культуре, переплетаясь причудливымобразом, находя отражение на самых проникновенных страницах нашейдуховной истории. Жорж Бернанос выражает эту двойственность вблестящей трагедии „Диалоги кармелиток“. Действиепроисходит во время Великой Французской революции. Главная героиня,юная и необычайно робкая Бланш де ля Форс, уходит в монастырь, дабы„положить на алтарь свою слабость“, открывая Создателювсю тревогу, весь страх, весь ужас перед страданием, а взамен проситпосле пострига дать ей имя Бланш Агонии Христовой. В обители онавстречает другую монахиню, мать Марию — подлинное воплощениеаристократического бесстрашия, презирающую малодушие послушницы.Воспользовавшись отсутствием настоятельницы и вопреки ее воле Мариязаставляет всех принести обет мученичества и идти навстречу смерти.Бланш де ля Форс также дает обет, но, когда мятежники врываются вмонастырь, не может преодолеть ужас и бежит в свой разоренный дом.Остальные монахини восходят на эшафот, распевая Veni, creator59.Но вот голова последней мученицы скатывается в корзину, а песнопениене закончено. И тогда его подхватывает Бланш, которая вопреки страхуподчинилась порыву и, объятая дрожью, вернулась, чтобы разделитьучасть сестер. Избежать гибели удается только матери Марии: по ирониисудьбы в ту роковую ночь ее не оказалось в монастыре. Тем самымБернанос дает нам понять, что самодовольная театральная отвага —не христианское чувство. Настоящее мужество проявила как разперепуганная до полусмерти Бланш.
Весь этот страх, этобезграничное доверие к Господу, это неверие в силу собственногоразума приводят в растерянность мудрецов-стоиков. Марк Аврелийвосклицает: „Какова душа, которая готова, если надо будет,отрешиться от тела, то есть либо угаснуть, либо рассеяться, либопребыть. И чтобы готовность эта шла от собственного суждения, а не изголой воинственности, как у христиан — нет, обдуманно, строго,убедительно для других“ („Размышления“, XI, 3)60.
4. Несколько слов о стоической отваге
Я хочу поговорить остоицизме не из любви к истории, а как раз потому, что он историей неявляется. Производящая глубокое впечатление мораль стоиков проникла вхристианство, оказала большое влияние на многие его идеи и дожила донаших дней. Сенеку, духовного лидера той далекой эпохи, даже называли„христианином по натуре“. Тертуллиан говорил: Senecasaepe noster — „Сенека почти наш“ —„наш“, то есть христианский. Великий философ-стоик ищетсвободы, независимости, силы духа, а для этого прежде всего следуетсбросить гнет страха. „Прямодушный никогда не сгибается“, —пишет он. Чувства проистекают из ошибочного восприятия добра и зла.„Не сами вещи, а только наши представления о них делают наснесчастными“, — говорил Эпиктет. Мудрец способендостичь apatheia , полной невозмутимости, и бесстрастнопереносит невзгоды. Стоики создали мораль чистого мужества,основанного на презрении к миру, на презрении к эмоциям. „Человекдобра, — пишет Сенека, обращаясь к Луцилию, —без промедления устремится ко всему прекрасному и, хотя бы на путистоял палач и пытатель с огнем, будет смотреть не на грядущиестрадания, а на само дело, если оно честно“61.
Итак, геройство воинаосталось далеко позади. Теперь речь идет лишь об обороне.Воздерживаться и сохранять, abstinere et sustinere , —вот в чем секрет. Стойкость духа превыше всего. Впоследствиисредневековая философия объединит эти два вида мужества —воинственное и оборонительное. Наступление и защита суть двапроявления отваги, утверждает Фома Аквинский, великий знаток вподобных материях. И добавляет: правда, защищаться куда труднее. Томуесть три причины: во-первых, обороняющийся испытывает давление болеесильного противника, в то время как атакующий уверен в победе.Во-вторых, обороняющийся уже смотрит опасности в лицо, а нападающийлишь предвидит ее. И наконец, в-третьих, на оборону уходит многовремени, атака же, как правило, внезапна; легче рваться вперед,поддавшись стремительному порыву, чем, стиснув зубы, держать оборону(„Сумма теологии“).
И стоики, исредневековые философы считали мужество проявлением добродетели, тоесть приобретенного качества, которое способствует совершенствухарактера. Добродетель эту именовали стойкостью. Последователи Сенекиза неимением других страстей испытывали настоящую страсть ксистематизации понятий; опираясь на труды предшественников, онивыделяли четыре основные добродетели достойного мужа: благоразумие,справедливость, стойкость и умеренность. В детстве я и мои сверстникипостигали эти истины, штудируя католический катехизис и не ведая, чтона самом деле изучаем наследие стоиков.
Философы-стоики,заботясь о душевном здоровье, изобрели психотерапию, приемы духовногоисцеления. Нет, они не стремились к психологическому комфорту, простохотели добиться нравственного совершенства. Например, рекомендовалиотказаться от богатства, чтобы достичь безмятежности. Некоторые изэтих идей вполне созвучны нашему времени, хотя в ином контексте. Всекогнитивные терапевты обожают цитировать приведенные выше словаЭпиктета. Бихевиористы применяют для лечения фобий ту же методикуступенчатого приближения к объекту страха, которую советовал Сенекасвоему ученику Луцилию:
Однако мне так нравитсяиспытывать твердость твоей души, что я, по совету великих людей, итебе советую несколько дней подряд довольствоваться скудной и дешевойпищей, грубым и суровым платьем, и ты скажешь: „Так вот чего ябоялся!“ Пусть у тебя на самом деле будут и жесткая кровать, ивойлочный плащ, и твердый, грубый хлеб. Терпи это по два-три дня, ноне для забавы, а чтобы набраться опыта62.
5. Пример из далеких земель
Тем не менее современем понятие отваги становилось сложнее и тоньше. Смелостьпроявляется не только в бою, но и во всякой ситуации, требующейнапряжения сил, будь то прямая угроза, тяготы или невзгоды. Не тотхрабрец, кто очертя голову бросается навстречу опасности, а тот, ктопротивостоит ей, ведомый стремлением к добру. У мужества, по крайнеймере, две составляющих: атака и оборона. Стойкость являетсядобродетелью, побуждающей человека действовать отважно.
Итак, мы сталисвидетелями кардинального переворота в восприятии мужества. Преждеполагали, что хорош тот, кто смел, теперь наоборот: смел тот, ктохорош. Не только западная культура возводила отвагу в ранг высокойдобродетели, подчиняя смелость воина критериям добра. Самурай —это воин, чтящий кодекс бусидо. Сам термин „бусидо“переводится как „путь воина“, а „самурай“означает „служащий вышестоящему“. В книге „Бусидо,душа Японии“ Инацо Нитобе пишет, что для самурая „само посебе мужество едва ли считается добродетелью, если только не служитблагому, справедливому делу“. Настоящий храбрец должен обладатьвысшими качествами, такими как любовь, великодушие, отзывчивость,сострадание. Заметим, что, согласно „Императорскому рескриптусолдатам и матросам“, изданному в 1882 году, главноедостоинство воина — храбрость, но при этом настоящая отвага не„в жестоком кровопролитии“, а в том, чтобы „непрезирать слабейшего и не бояться сильнейшего“. Истинныехрабрецы в обхождении учтивы и всегда стараются завоевать любовь иуважение окружающих. Весьма любопытные рекомендации для воинскогоустава.
Акира Куросава получилширокую известность в Европе благодаря своему фильму „Семьсамураев“, в котором режиссер предлагает зрителю несколько иноевидение этих отважных воинов. Они уже не служат господину, а борютсяс социальной несправедливостью. Стивен Принс в книге „Кинокамеравоина“, посвященной творчеству Куросавы, называет его последнимсамураем. Кодекс бусидо, как мы знаем, превозносил мужество,честность, стойкость и верность. Для Куросавы эти качества неотделимыдруг от друга. Мужественный поступок перестает быть таковым, если непродиктован честностью, стойкостью и верностью. Мужество —явление многогранное, сложное. Например, стойкость моральнаяневозможна без стойкости физической или духовной. В фильме Куросавынеустрашимый самурай должен иметь цель: „преданно защищатьинтересы других людей“. Таким образом, японский режиссерпреобразует изначальный смысл самурайского служения — служениевсем приходит на смену служению одному господину. Теперь задачасамурая состоит в том, чтобы сделать гуманнее этот жестокий мир.
6. Еще одна грань: страсть к великимначинаниям
Духовная история Европычрезвычайно сложна. Возведя в ранг добродетели разум и созерцание,изучив все достоинства, ведущие нас к совершенству, Аристотельпредставил нам образец безупречной личности: человек широкой души,взыскующий величия, не разменивающийся на мелочные помыслы. Человекблагородный. Образ этот на протяжении столетий вызывал восхищение уевропейцев. Обладатель широкой души себе хозяин, мир не презирает,хоть и видит его без прикрас с высот своего духа; он независим, ноценит дружбу, никогда не рубит с плеча — характеристиканесколько пафосная, рассчитанная на избранных, лишенная чувстваюмора. Что же до поведения перед лицом опасности, то Аристотельговорит:
И тот, кто величав, неподвергает себя опасности ради пустяков и не любит самой по себеопасности, потому что [вообще] чтит очень немногое. Но во имявеликого он подвергает себя опасности и в решительный миг не боитсяза свою жизнь, полагая, что недостойно любой ценой остаться в живых63.
Стремление к великимсвершениям, этот высокий порыв, слишком привлекательно, чтобы обойтиего молчанием в разговоре об отваге и стойкости. Хрисипп, выдающийсяфилософ-стоик, выделяет пять составляющих мужества: упорство,уверенность, твердость, энергия и… великодушие —качества, необходимые для активного действия. Когда Эпиктет призываетсвоих учеников сохранять моральную независимость в любыхобстоятельствах, то ссылается на триаду, священную для стоиков:отвагу, упорство и megalopsichia , иначе говоря —великодушие, благородство. В рассуждениях некоторых приверженцевстоицизма это последнее достоинство в конечном итоге поглощает самомужество, подчиняя его стремлению к величию. Хрисипп так и говорил:благородство возвышает нас над происходящим. Мудрец велик и нуждаетсяв благородстве для выражения своего величия.
Когда эта идея прониклав средневековое общество, ослепленное горючей смесью жажды ратныхподвигов и религиозного рвения — Крестовые походы томуподтверждение, — встал вопрос: как сочетать благородство истремление к величию с христианской моралью, проповедовавшейсмирение? Поиски ответа породили самые неожиданные идеи и чувства.Возможно, здесь, как и во многом другом, зачинщиком стал Абеляр,знаменитый не только своей любовью к Элоизе, но также и смелым,новаторским философским даром. Он возвращает мужеству егопервоначальный блеск. Доблесть означает силу, мощь, а низость —бессилие. Следуя почтенной традиции, Абеляр главными достоинстваминазывает справедливость, воздержание и стойкость, которая, по егомнению, включает два компонента: благородство, то естьсамоотверженность в трудных предприятиях, и постоянство, необходимое,чтобы не отступиться, не „перегореть“. Вспомним, что дляантичных мыслителей мужество подразумевало лишь две составляющие —умение нападать и обороняться. Для Абеляра же это умение действоватьи стоять на своем. Итак, изменения налицо. Теперь быть мужественнымозначает предпринимать великие дела и упорно доводить их до конца.Наступает эпоха созидательной деятельности.
Восемь столетий спустяВладимир Янкелевич высказал похожую мысль. Мужество дает нам силы,чтобы положить начало, а верность — чтобы продолжать. Нопоскольку постоянство есть акт непреходящего мужества, то верностьследует характеризовать как настойчивую смелость.
7. Ложная смелость
Позволю себе сделатьнебольшой перерыв в рассуждениях о мужестве. Не то чтобы тема мненаскучила, просто настало время окинуть взглядом пройденный путь.Прежде всего, следует вспомнить, что суть познается в сравнении, апотому давайте сравним смелость истинную и смелость ложную. Увы,многие человеческие качества рядятся в одежды мужества. Платон иАристотель упорно разоблачали этих притворщиков. У слов „смелость“и „трусость“ множество синонимов с разными оттенками, чтоочень существенно, поскольку если язык изобретает в одной областистолько лексических единиц, близких по значению, то, следовательно,вопрос нуждается в самом детальном подходе.
Не стоит забывать, чтослово есть, с одной стороны, инструмент, необходимый для осмыслениядействительности, а с другой — хранитель бесценной мудрости.Разоблачение фальшивой отваги дает следующие результаты.
А. Одно делопроявлять мужество и совсем другое — не испытывать страха. По мысли Аристотеля, нельзя считать смелым того, кто не боится.Человек, остающийся невозмутимым перед лицом опасности, „илибесноватый, или тупой“. Если быть отважным означает неиспытывать страха, добавляет философ, то отважен и камень.Относительно безумия великий мудрец был совершенно прав, посколькупсихиатрам известно, что при некоторых психических заболеваниях людямстрах неведом. По мнению Аристотеля, мужество есть способностьразличать то, чего нужно бояться, и то, чего бояться не следует.Впрочем, впоследствии он сам внесет изменения в этот чересчуррассудочный подход. Главная особенность смелости заключается вспособности к преодолению. Суть ее в том, чтобы действовать вопреки. Отважен лишь тот, кто со страхом смотрит опасности в лицо, но неотступает. Как говорил Ницше, „лишь у того есть мужество, ктознает страх, но побеждает его, кто видит бездну, но с гордостьюсмотрит в нее; кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватаетбездну когтями орла — лишь в том есть мужество“.
Б. Одно делосмелость и совсем другое — свирепость . Разъяренный быкотвечает на атаку атакой, боль, кажется, не останавливает, а толькоподстегивает его, однако это еще не повод называть животное смелым.Бывают на свете агрессивные, грубые задиры, получающие удовольствиеот драки. Не надо чересчур увлекаться, восхваляя свирепость воина,ведь мы все-таки не звери. Воинственность не следует путать смужеством. Ли Ярли в книге „Менций64и Фома Аквинский: теории мужества и концепции отваги“ цитируетслова генерала Михаила Скобелева: «Я думаю, что моя храбрость —не что иное, как страсть к опасности и в то же время презрение к ней.Риск, которому подвергается моя жизнь, наполняет меня неистовымвосторгом. Участие моего тела выражается в этом случае тем, что оносообщает мне соответствующее возбуждение. Вся духовная жизнь кажетсямне только ее отражением. Встреча с врагом лицом к лицу, дуэль,опасность, в которую я могу броситься очертя голову, — всеэто привлекает меня, возбуждает, опьяняет. Опасность сводит меня сума, я влюблен в нее, я ее обожаю, я бегу за ней, как другие бегаютза женщинами; я желал бы, чтобы она никогда не прекращалась». Вдалекую рыцарскую эпоху турниры были мощным источником эмоций.Повальное увлечение достигло такого размаха, что в 1179 годуЛатеранский собор решительно осудил поединки: „Мы запрещаемпразднества или отвратительные ярмарки, на которых рыцари имеютобыкновение назначать друг другу встречу, дабы показать свою доблестьи посражаться, празднества, несущие смерть телу и погибель душе“.В начале XIII века проповедник и хронист Жак де Витри доказывал, чтотурниры провоцируют совершение как минимум пяти смертных грехов:пробуждают гордыню, поскольку их участники жаждут мирских почестей ипустой славы; разжигают зависть к чужим успехам, распаляют гнев,заставляя убивать и калечить; способствуют развитию алчности, ведьрыцари грабят соперников, отбирая доспехи и коня, и, наконец,поощряют похоть, так как их участники меряются удалью в надеждезавоевать благорасположение бесстыжих женщин, чьи предметы одежды онивыставляют напоказ как свои боевые знамена. Рыцарь из Штирии Ульрихфон Лихтенштейн выдвинул в ответ пять контраргументов в пользупоединков. Прежде всего, риск вызывает в душе рыцаря восторг.Столетия спустя тех же острых ощущений будут искать игроки в русскуюрулетку. У так называемых emotions seekers , охотников заострыми ощущениями, о которых я уже говорил, нет никаких причинпроявлять храбрость, они просто смакуют опасность. Все без исключенияантичные философы проводили различия между истинным мужеством ибессмысленной бравадой. Для Аристотеля мужество — это золотаясередина между трусостью и безрассудством. Хотя обе крайностинехороши, трусость достойна большего порицания. Впрочем, об этомпозже.
В. Одно деломужество и совсем другое — гнев. Гнев пробуждается,когда кто-то или что-то встает у нас на пути; он способен привести кагрессивности. Однако и гнев и агрессивность по сути своей являютсястрастями и не достигают высот мужества. Ревнивый муж, который,движимый собственническими инстинктами, убивает жену, едва ли достоинназываться храбрецом. Равно как и отчаянный социофоб, пытающийсявсеми средствами избежать общения и хамством отпугивающий людей.Абсурдно утверждать, будто всякий грубиян смел. И потом, гнев, вотличие от мужества, непостоянен. Правда, Фома Аквинский говорит, чтогнев помогает храбрецу; более того, те, кто никогда не гневается,грешат против справедливости.
Г. Смелость не естьстремление избежать большей опасности . Когда солдат идет в атакуиз боязни, что его казнят как предателя, когда сражается, опасаясьбесчестия и позора, он не заслуживает звания смельчака — ведьим движет страх. То же самое можно сказать и о верующем, которыйпроявляет героизм, потому что страшится геенны огненной, или очеловеке, который демонстрирует смелость, потому что людская молвадля него хуже любой угрозы.
Д. Нет смелости вохмелю. Плохой герой из пьяного или одурманенного наркотиками —ведь истинное мужество требует ясного рассудка.
8. В поисках определения
Опираясь на всесказанное выше, я рискну предложить следующее определение мужества:
Мужествен тот, кому трудности немешают осуществить благородное и смелое предприятие, кого препятствияне заставляют отступить на полпути к цели. Он действует наперекорвсему, ведомый чувством справедливости, без которого мужество неимеет смысла.
Но к чему такаящепетильность? — спросите вы. Зачем предъявлять стольвысокие требования к мужеству? Разве недостаточно просто свосхищением взирать на отважного, на бесстрашного, на смелого, какэто обычно принято? Разумеется, недостаточно. Согласно расхожемумнению, злодей не может быть по-настоящему смелым, и тут возникаетсерьезная проблема.
Ведь нет ни малейшегосомнения в том, что из двух бессердечных убийц один может оказатьсясмельчаком, а другой — трусом. Но вдумайтесь как следует, и выпоймете: отважен только человек добра. Мужество служит лишь благу.Что за странное утверждение? Может, прав был проницательный Вольтер,когда писал, что смелость не добродетель, а просто качество, роднящеенеистовых безумцев и великих героев. Однако мы не раз убеждались внастойчивом стремлении мыслителей облагородить мужество, прочносвязав его с добродетелью. Правда, эта возвышенная идея большеотносится к области теории, нежели к области практики. Речь идет одвойном стандарте в оценке поведения: одной мерой привыкли меритьжестокий несовершенный мир, где большие рыбы пожирают малых, где быксвиреп, а кролик труслив, и совсем другой — мир идеальный, гдесоздаются искусственные модели жизни вообще и личности в частности.Искусственные — значит, построенные вне связи с природой,вопреки ей. Именно таков мир морали и этики. А следовательно, имужества два: одно естественное, другое — этическое. К великомусожалению, они далеко не всегда соизмеримы.
Теперь мы вплотнуюподошли к смысловому ядру этой книги. Возможно даже, к смысловомуядру всех моих книг. Нам предстоит скачок из области психологии вобласть этики. Рассуждая о страхе, психология занимается вопросамидушевного здоровья, а этика — вопросами духовного величия.Вольтер описывал, другие упомянутые нами мыслители — Сократ,Платон, Аристотель, стоики, схоласты — разрабатывали. Вольтердействовал как натуралист, остальные — как архитекторы. Онизакладывали начало, создавали archē 65,фундамент великого здания. Рисовали человека не таким, какой он есть,а таким, каким должен быть в идеале. И если мужество свидетельствуето совершенстве человеческой натуры, значит, мужествен толькосовершенный.
Но зачем все такусложнять, к чему эта старомодная изысканность? — спроситевы. Не спешите. Дело в том, что сейчас нам предстоит сменить предметрассуждений. Речь пойдет уже не о мужестве, а о свободе. Найти точкисоприкосновения не так уж и сложно. Всегда ли свобода благо илисмотря по тому, для чего ее используют? Ведь и дурной человек воленпричинять вред другим и себе. Любопытно, что подобное преклонениеперед свободой существует только на Западе. У других культур имеютсясвои приоритеты: мир, справедливость, покой, здоровье, отсутствиестраха. На самом деле мы тоже считаем, что свободу следуетограничивать, если она идет вразрез с другими ценностями (мои правакончаются там, где начинаются права окружающих), но все же почитаемее за высшее достояние. Теологи осознали важность проблемы, когдазадались вопросом: а свободен ли Бог? Имеет ли возможность выборасущество абсолютно благое и абсолютно мудрое? Разве Создатель, следуясвоей благости и мудрости, не вынужден всегда выбирать наилучшее? Аесли так, то свобода рискует превратиться в тяготение ко злу или вплод невежества. Думаю, Платон разделил бы эту мысль.
Чтобы понять, хороша лисвобода творить зло, прекрасно ли мужество злодея, придетсяоперировать двойным критерием свободы, двойным критерием мужества и,если уж на то пошло, двойным критерием разума. В книге „Крахразума“ я писал, что мышление следует характеризовать с двухпозиций: с точки зрения внутренней организации и с точки зренияфункциональности. Оценка внутренней организации производится спомощью тестов интеллекта. О функциональности же судят по плодам.Неумение умного человека использовать мыслительные способности воблаго себе и другим неизбежно ведет к краху разума. Такое можетпроизойти с блестящим математиком, допустившим по невнимательности,из лени или из тщеславия системную ошибку в расчетах, или сталантливым архитектором, который ничего толком не построил, потомучто увлекся выпивкой. Поэтому я со всей ответственностью заявляю,заявляю как ученый, что главным критерием разума является добро, хотяприкладные специалисты надо мною, наверное, посмеются. Однако жесейчас не время разводить полемику, запомним только, что не следуетпутать внутреннюю организацию мышления и его функциональность,поскольку критерии оценки здесь могут быть совершенно разными и дажепротивоположными.
Сказанное вышеотносится также к теме свободы и мужества. Сами по себе это некиеформы, обретающие совершенство только наполнившись ценнымсодержанием. Вот почему безрассудство, которое Аристотель, как мы ужеговорили, считал порочной крайностью отваги, все же предпочтительнейтрусости: безрассудный человек причастен хотя бы к формальнойсмелости. Терроризм может служить здесь отличным примером. Душегубыиз организации ЭТА, виновники терактов 11 сентября или 11марта — разве есть у них мужество? Да, сообщники величают ихотважными борцами. Даже мы, называя террористов убийцами, не можемтем не менее не признавать, что они рисковали и жертвовали жизньюради своих убеждений. И если они действовали свободно, а неослепленные ненавистью или одурманенные обещаниями гарантированногорая, что ж, значит, у них есть формальное мужество —формальное, но не этическое. И достойны эти „герои“восхищения (формального) и презрения (этического).
9. Возмутительный пример
Позволю себе привестиздесь один прискорбный пример, дабы читатель мог извлечь из негоурок. Меня давно занимает процесс подготовки бойцов так называемыхэлитных подразделений; вооруженные силы многих стран, и в особенностиСоединенных Штатов, не жалеют ни денег, ни сил на исследованиемеханизмов обучения. Бывший старший сержант морской пехоты ДжиммиМэсси в книге „Ковбои преисподней“ делится опытом,полученным в рядах американских морских пехотинцев. Все, что онрассказывает, с успехом можно отнести и к другим воинским частям, гдеот солдат требуется особая агрессивность и готовность без колебанийпожертвовать жизнью, выполняя приказ. По свидетельству автора, вовремя боевой подготовки новобранцы подвергаются пыткам, сходным стеми, что применялись в багдадской тюрьме Абу-Грейб: „Сначалатебя полностью изматывают физически, а потом начинают унижать:оскорбляют, плюют, толкают, мочатся на тебя, пока полностью неподавят личность, чтобы потом перепрограммировать ее“. Думатьсамостоятельно и принимать решения запрещается, надлежитавтоматически и неукоснительно подчиняться приказам, забыть, что утебя есть способность чувствовать и критически мыслить.
Но подготовка несводится к одному только зомбированию человека, полностью меняется иего менталитет: представления о собственном достоинстве, осолидарности, о власти, о долге. Многие новобранцы, происходящие изугнетенных, маргинальных слоев населения, где ни своя, ни чужая жизньни в грош не ставятся, обретают в этой железной дисциплине, вбездумном подражании образу морпеха , смысл существования иобщественное признание. К тем же методам успешно прибегают и вразличных религиозных сектах. В обоих случаях новичкам предлагаютжесткую систему ценностей, которая впредь будет определять все ихчувства или отсутствие таковых. Мэсси рассказывает, что пехотинцамвнушают, будто гражданское население — „стадо тупых овец,а мы бойцы и готовы в любой момент умереть, а потому нечегоцеремониться, снести кому-нибудь башку с расстояния в пятьсот метров— круто, я сам так много раз делал. С первым убитым тебяпоздравляют, это почти обряд посвящения. И вскоре убийство начинаетдоставлять тебе что-то вроде сексуального наслаждения, ты испытываешьблаженство, ты всемогущ“. Думаю, что ощущения солдат из славныхиспанских терций, сражавшихся во Фландрии, были примерно такими же.
Подобная штамповкалюдей-роботов наверняка покажется возмутительной любомуздравомыслящему человеку, но мне не хотелось бы малодушноограничиться одним лишь осуждением, не посмотрев правде в лицо.Начнись война, нужны кому-нибудь вялые, склонные к рефлексии войска,где солдаты станут устраивать собрания, отстаивая свое мнение? Ни вкоем случае, потому что это будет шутейная армия вроде той, чтоописывал юморист Мигель Хила в своих рассказах, где солдат проситпротивника одолжить пушку и не атаковать слишком рано, чтобы всеуспели выспаться. Видимо, разумного решения тут не найти. Или армиябесполезная, или жестокая.
Решения нет и быть неможет, ведь война стоит за рамками области этической, она —проявление нашей несовершенной натуры, и пытаться сделать ее гуманнеезначит совершить безусловный подлог в этическом смысле. Лицемерныезапреты на химическое оружие или конвенции по обращению своеннопленными нужны тем, кто хочет „войны с человеческимлицом“, поддерживая ложное убеждение, будто война в принципеспособна иметь „человеческое лицо“. А может, ещедобавлять в начинку бомб антибиотик, чтобы раны жертв не воспалялись?Подобные потуги успокаивают общественность и потому приветствуются,однако на деле являются грандиозным надувательством. Войны как были,так и будут, поскольку всегда найдутся желающие их развязать; так илииначе, придется сражаться, чтобы защищать важные ценности, чтобыпросто выжить, и тогда понадобится сильная армия. Значит, господствоэтики еще не утвердилось — слишком уж часто заявляет о себежестокое царство человеческого естества, где в цене варварскаяотвага, с трудом поддающаяся моральным критериям. Наш мир ненадеженименно потому, что разобщен: отчасти он подчиняется законам джунглей,отчасти — законам этики. Гармония возможна лишь тогда, когдаэти последние станут общими для всех и каждого.
Военная подготовкаэлитных частей подтверждает латинское изречение: Corruptio optimipessima . Падение доброго — самое худшее падение. Наихудшеепадение — падение чистейшего. Порочную практику обученияискусству убивать выдают за воспитание стойкости, воли к преодолению,высокой жертвенности, солидарности и несокрушимого чувства долга.Таким дьявольским способом нас пытаются убедить, будто этическомумужеству вполне возможно научиться тем же путем, каким учатсямужеству варварскому.
10. Продолжение темы
Связь мужества исвободы неслучайна. Мужество есть свобода в действии. Где свобода,там и смелость. Но, рассуждая как о первой, так и о второй, всегдаследует уточнять, говорим ли мы о формальной свободе, формальнойсмелости или же рассматриваем их в свете внутреннего содержания.Естественное и этическое выражение этих ценностей — не одно ито же. Взаимосвязь между свободой и мужеством становится еще болееочевидной, если учесть, что абстрактные рассуждения о „человеческойсвободе“ ничего не значат. Свободен человек или нет? Подобнаяпостановка вопроса не имеет смысла. Да, мы в состоянии сбросить ссебя практически любой гнет, любое бремя, в том числе и бремя страха.Свобода — это способность избавиться от чего-либо, она можетпроявляться в большей или меньшей степени. Алкоголика или наркомана,например, трудно назвать свободными людьми. Люди в силах разорвать ипуты невежества, вот почему, по мысли Сократа, поиск знания такжеесть проявление отваги. Нас притесняют тираны, нас гнетут зависть,ненависть, похоть, лень, ярость и другие страсти, туманящие разум имешающие принимать решения. Свобода суть стремление к освобождению,зародившееся в сердце существ, которые по своей природе зависимы.Человеческие детеныши, вскормленные волками и обитающие в джунглях,несвободны. Они живут, подчиняясь животным импульсам, лишены речи,способности мыслить и других атрибутов разумных созданий. Ведь,говоря о свободе, мы говорим о пути, озаренном светом разума, о путидолгом и требующем немалого упорства; мы, современные люди,воспринимаем это благо как нечто само собой разумеющееся, забывая осовместном неустанном труде всего человечества. Как ни странно,личная свобода своим существованием обязана обществу. Именно внешниефакторы развили в нас умение действовать вопреки естественнымпорывам, нашей врожденной системе управления. Свобода являетсянезависимостью от всего, что порабощает человека, мешая осуществлятьвысокое и трудное предназначение. Смелость — стремлениесбросить иго — помогает нам, а потому изначально считаетсяосновополагающей добродетелью.
В книге Янкелевича япрочел строки, поразительным образом созвучные тому, что янеоднократно писал в своих трудах: „Действуя вопреки пагубныминстинктам и рефлексам, которые, ведя нас к спасению, приводят кгибели, мужество дает нам сверхъестественную силу, силу пачеестества, исправляет нашу природную телеологию, не позволяя человеку,этому ленивому животному, пятиться назад“. На самом деле, мнекажется, что задачей этики является преобразование человечества каквида: цель во всех смыслах недостижимая (или теперь уже следуетсказать „благородная“?). Человек — существо посвоей природе сообразительное, но по собственной воле желает быть ещеи существом достойным. В этом стремлении заключено мужество, незнающее границ, ибо не знает границ и свобода. А если так, то нелепои несправедливо приписывать смелость исключительно мужчинам, как этопринято с давних времен. Греки обозначали отвагу существительнымandreia , что в буквальном переводе означает „мужественность“.Женщине полагалось быть боязливой, робкой, покорной, стыдливой. В нейкультивировали потребность в защите. По отношению к мужчине выражение„смелое поведение“ воспринималось как похвала, а поотношению к женщине — как оскорбление. Смелость нужна,во-первых, чтобы нападать, и, во-вторых, чтобы отстаивать, но в видеособого исключения женщине дозволялось лишь второе. Что правда, топравда: в истории всех народов от слабого пола требовалась немалаястойкость. Но, учитывая, что мужество есть свобода в действии,отказать в ней женщине значит участвовать в извечном заговоре противсвободы.
11. Смелость, точка отсчета
Теперь мы наконец можемпонять, почему некоторые авторы представляли отвагу основойнравственной жизни: именно она помогает достичь высокой цели —облагородить человеческую природу. Думаю, что Спиноза, в целом неотличавшийся большой смелостью, понимал это лучше других. Онтрактовал мужество как стремление человека оставаться верным своейсути, жить согласно велению разума. „Под мужеством я разумею тожелание, в силу которого кто-либо стремится сохранить своесуществование по одному только предписанию разума“66.Из глубин платоновской пещеры доносится до нас голос философа:„Мужество — это мост, связующий разум и желание“.Но именно подобная связь и ставит перед нами проблему мужества вовсей ее сложности, поскольку в конечном итоге вопрос упирается в темусвободы. Мужество есть свобода в действии. Однако можно лидействовать отважно исключительно усилием воли? Да, я могу принятьрешение поступать храбро, даже когда сердце мое преисполнено тревогии страха.
Здесь мне хочетсяупомянуть имена четырех авторов, которые проводили более или менееглубокий анализ данного вопроса. Первый из них, французский философ ипсихолог Рене Ле Сенн, утверждает, что мужество есть условие,делающее нравственность возможной. Это фундаментальная добродетель,ведь в ней соединяются энергия и воля. Именно таково значение словаvirtus : нравственная стойкость человека перед лицом опасностии невзгод. Тем не менее автора интересует не столько опасность самапо себе, сколько ее способность вносить разлад в сознание, создаватьвнутреннее противоречие между двумя желаниями, двумя стремлениями:бежать и сопротивляться. Преодолеть это противоречие помогаетмужество, в чем и заключается его великая тайна, великая связующаясила.
Пауль Тиллих предлагаетнам теологическую трактовку мужества. Смелый человек неизбежноиспытывает тревогу — или, как говорил Хайдеггер, ощущаетприсутствие Ничто, — но перед ее лицом сохраняетцелостность своего „я“. Он стоит с гордо поднятойголовой, бросая вызов уязвимости, несовершенству, самой смерти. Помысли Тиллиха, истинная отвага побеждает Ничто, преодолевая границычеловеческих возможностей. Сам феномен мужества может объяснятьсяисключительно связью с некой силой, превосходящей людскуюограниченность. Тайна мужества представляется философу стольнепостижимой, что он даже связывает ее с божественным вмешательством,великим обоснованием нашего бытия. Более того, в проявлении мужестваТиллих видит особое подтверждение существования Бога, выстраивая наэтой базе своего рода онтологическое доказательство: „Убедительныхдоказательств существования Бога нет, зато есть акты мужества, вкоторых мы утверждаем силу бытия, независимо от того, знаем мы о нейили нет“.
К сведению философов:нечто подобное делает и испанец Хавьер Субири, размышляя о свободе,неотделимой от мужества. Свободу, эту прореху в теории детерминизма,Субири объясняет исходя из причастности человека к божественной воле.По всей видимости, он испытывал сильное влияние Тиллиха, и обамыслителя находились под воздействием поразительных идей Спинозы, длякоторого всякое творческое начало являлось свидетельством присутствияБога в нас. Приблизительно те же идеи звучат и в моей книге „Почемуя стал христианином“, однако следует заранее предупредить, чтоэто не философский, а автобиографический труд и говорится в нем не обуниверсальных, а о личных открытиях.
Не могу сказать, былили суждения Тиллиха истинны, поскольку невозможно применить критерииистинности к теологии, основанной на вере, но его онтологическоевидение мужества, его оценка стремления человека к преодолению своейживотной натуры заслуживают самого пристального внимания. Хайдеггерсчитал состояние страха выражением бытия-в-мире, доказательствомзаброшенности человека в бытие. Тиллих же утверждал, что именно вмужестве, прорывающемся сквозь пелену неизбежной тревоги, ипроявляется наша истинная природа, природа бытия вообще. Думаю, здесьон был прав.
Третий автор —Владимир Янкелевич, чьи труды мы уже цитировали. Мужество потомусчитается великой тайной, что, находясь в зависимости от разума, онотем не менее разум превосходит. Рассудок делает выводы, но не решает.Говорит нам, что следовало бы сделать, но не дает приказа к действию.Разум управляет миром идей, а не миром действий. Чрезмерная рефлексияможет парализовать человека. „Познание есть состояниепросветленной пассивности, которое раскрывает перед нами проблему вовсей ее сложности, но не предлагает способов решения“. Именномужество помогает человеку сделать рывок от мысли к действию, апотому оно по сути творческое и новаторское начало. „Мужестводелает выбор в полной темноте, но темнота эта и есть то место, гдепроисходит озарение“. Сделанный выбор означает переход надругой уровень. Рассудительность, благоразумная осмотрительность —неконструктивные качества, ибо располагают к бездействию, кпассивности. Осмотрительность — точное слово, онопоказывает, что человек глядит вокруг, но не вперед. Акт мужествапохож на решение пловца ласточкой броситься в воду с трамплина. Онсовершает plongeon 67,не будучи до конца уверенным в успехе. „Наше мужество, —пишет Янкелевич, — есть мужество неуверенности, вызовзыбкости материи и надежда на то, что угроза не осуществится. Нонадежда эта так часто не оправдывается, что смелость становитсяплодотворным и созидательным началом, противоположным бесплодномупокою смирения, готовности к отчаянию. Мужество пролагает себе путьсквозь беспокойство“.
Янкелевич точноописывает проблему, но не предлагает никакого решения. Решение мынайдем у философа-идеалиста Мориса Блонделя, четвертого автора, кчьим рассуждениям я обращаюсь. С ним у меня давно установиласьнеобъяснимая связь. Возможно, ни один философский труд непредставлялся мне столь трудным для постижения, как „Действие“:все не удавалось понять, какие же глобальные вопросы ставит передсобой философ. Закончив работу над своей книгой, я предпринял ещеодну попытку и, похоже, сумел ухватить суть — это мужество. Азначит, название „Действие“ следовало бы заменить на„Мужество“.
Итак, Блонделя занимаютте же проблемы, что и меня. Анализируя наше поведение, пытаясьпроследить логику поступков, мы натыкаемся на зияющую брешь,необъяснимую пропасть между физиологическими механизмами ипсихическими предпосылками с одной стороны и волевым действием сдругой. Не знаю, остаться мне за письменным столом или спуститься кморю; желания борются друг с другом, но вот решение принято: идуплавать. Только что я сидел в нерешительности — и вдруг сделалвыбор, причем не знаю, в какой конкретно момент это произошло.Разноголосица, звучащая в нашем сознании, — стремления,чувства, неоправданные надежды — усмиряется действием. Исомнениям конец. Но кто же наводит порядок? Как? Блондель пытаетсядоказать, что „свобода не противоречит детерминизму, наоборот,она питается им, вырастает из него“. Динамическая сила,исходящая из организма, неиссякаемый источник желаний, подталкиваетчеловека к недостижимой цели. Спонтанный процесс постепенновыкристаллизовывается „в мотивы и стимулы, с каждым разом всеболее соответствующие истинным устремлениям индивида“.Прослеживая генеалогию решения, Блондель приближается к теме, сходнойс нашей. Почему не ослабевает усилие? Как, когда и по какой причинесубъект говорит себе: все, я больше не могу? И наоборот: откудачерпает силы бегун-марафонец? Как может он не сходить с дистанции,когда каждый мускул кричит, что пора валиться на землю? Именно самакт преодоления себя, а вовсе не теоретический анализ, открываетчеловеку предел его природных возможностей и „необходимостьрасширить границы своей воли“. Как сказал бы Спиноза,раздвинуть границы могущества. Однако это высшее напряжение силдостигается, только если перенаправить энергию, отданную остальнымжеланиям, на одно, самое главное. Человек расхлябанный, хватающийсято за одно, то за другое, в результате не добивается ничего.„Потакать всем капризам ребенка, — пишет Блондель, —стараться не огорчать его, не раздражать — значитсистематически наносить ему вред, поскольку в конце концов малыш самзапутается в своих желаниях“.
Развивая теориюцелесообразности, следуя от бессознательного к сознательному, отдетерминизма к свободе, Блондель открывает нам основополагающую рольдолга. Обязательства не ограничивают свободу, а, наоборот, расширяют,укрепляют ее. Надеюсь, читатель помнит — ведь надежда умираетпоследней, — что Платон называл мужество мостом, связующимжелание и разум. Блондель утверждает то же самое, хоть и другимисловами: „В осознании долга происходит синтез реального иидеального“. Читатель, попробуй заменить словосочетание„осознание долга“ на „мужество“, „реальное“на „желание“, а „идеальное“ на „разум“,и ты сам увидишь, что труды, между которым пролегли столетия,созвучны между собой. А можно попробовать создать и такой mix: мужество есть синтез реального и идеального.
12. А теперь, опираясь на плечи великих,буду говорить я
Настало время подвестиитог всему, что мы узнали о храбрости, и детально показать, какдействуют ее механизмы. Сущность отваги совпадает с сущностьюсвободного поведения. Базовые эмоции у нас те же, что у другихмлекопитающих, однако разум вносит существенные дополнения вэмоциональную жизнь человека, позволяя ему руководствоваться в своихпоступках некими житейскими и интеллектуальными ценностями.
Под житейскими японимаю те ценности, которые формируются в результатенепосредственного эмоционального опыта человека и влияют надостижение поставленных целей. Приятные действия являютсяжелательными и приносят удовольствие; приятные люди пробуждают в наслюбовь; возникшие на пути препятствия порождают чувство бессилия игнева; опасность внушает страх. Это естественные, живые, очевидныедвижения души — они не требуют обоснований или специальногоосмысления и автоматически запускают механизмы действия. Страдающемуот жажды не надо объяснять, как дорог, как прекрасен, как необходимглоток воды. А вот почечному больному, которого через силу заставляютбольше пить, приходится сознательно принуждать себя, не испытываяочевидной потребности в жидкости: приходится делать усилие.
Страх подчиняет нассвоей воле, навязывает свою логику. Мужество, напротив, побуждаетподвергать чувство страха рассудочному анализу. И если нечто значимоедля нас находится под угрозой, мы принимаем решение действоватьнаперекор боязни. Следовательно, смелость есть явление этическогопорядка, а не просто психологический феномен. Мужество лежит вличностной плоскости. Обладатель робкого характера может стать смелойличностью. Вот она, тайна свободы.
Жизнь смельчаканепроста, ибо отвага требует определенного раздвоения сознания, вкотором постоянно присутствуют два побуждения: „хочется“и „хочу“. Мне хочется бежать, но я хочу остаться. Мнехочется бросить главу, но я хочу довести рассуждения до логическогозавершения. В нас звучат две мелодии разной тональности, два голоса,два зова. Эмоциональные ценности заявляют о себе из глубин сердца. Винтересующем нас случае это ожидание опасности, угрозы, позора, страхболи и неминуемого несчастья. А вот ценности интеллектуальные взываютк человеку из глубин мозга, то есть словно бы извне. Иногда — осчастье! — обе мелодии сливаются воедино, однако меня личнобольше занимают те ситуации, когда этого не происходит. Кажется,Фрэнсис Скотт Фицджеральд сказал, что умен тот человек, которыйспособен держать две противоположные мысли в голове и не потерять ее.Так вот, мужествен тот, чье сердце может вмещать два противоположныхчувства и при этом не только не разорваться, но и подсказатьправильный выбор.
Мужество естьабсолютное проявление свободы. Разум приводит нам здравые доводы,предлагает удачные варианты, разрабатывает хитроумные проекты, нопорой, к сожалению, начинает буксовать. „Что толку забегатьмыслью вперед, если сердцем ты там же, где был“, —писал Грасиан. Поэтому мне так нравится выражение „смелаямысль“, ведь в нем угадывается двойное значение прилагательного„смелый“ — „отважный“ и„решительный“.
Все это, конечно,прекрасно, но не помогает понять, каким же образом смельчаксобирается с духом, чтобы противостоять опасности. Я согласен сБлонделем в том, что свободу следует объяснять не вмешательствомкакого-то сверхъестественного начала, а скорее специфическимприменением детерминистских механизмов, которыми занимается наука.Для ясности обратимся к феномену, многократно описанному в моихкнигах. Художественное творчество не есть результат влияния некихчудесных внешних сил, это особое проявление обычных человеческихзадатков, ведущее к созданию поистине чудесных творений. То же самоепроисходит и со свободой. Она возникает не по волшебному мановениючьей-то руки, а является плодом действия детерминистских механизмовво имя чуда освобождения.
Критически настроенныйчитатель вправе подумать: допустим, некий план зародился у меня вголове и показался привлекательным, однако это вовсе не значит, что ярискну поступить именно так. И он будет прав, не станем с нимспорить. Если бы меня попросили привести пример свободного,отважного, волевого поведения, я бы вспомнил не подвиги героев, а то,что святой Амвросий называл мужеством „в скромных трудахчастного подвижничества“. Например, решение сесть на диету ипохудеть или твердое намерение бросить курить. Берясь заосуществление таких замыслов, человек делает смелый шаг, совершаетдоблестный поступок, но до чего же несчастным чувствует он себя вначале пути! Как сказали бы классики, тут вступает в действие нашхарактер — упорство, постоянство, верность самому себе.Выходит, что мы хотим освободиться от себя, но на себя же иопираемся! Значит, какой-то рычаг мы просмотрели, упустили нечто,совершенно не связанное ни с мотивацией, ни с иглотерапией. Придетсяпотерпеть до следующей главы, чтобы понять, в чем тут дело. Не спешиотложить книгу, читатель.
13. Другие способы обрести свободу
Предлагаю вам немногоотдохнуть и совершить путешествие в экзотические страны. А точнее —на таинственный Дальний Восток. Освобождение есть первостепеннаязадача мужества, и ведут к нему разные пути. Можно не прятаться оттрудностей, бросать им вызов, действовать решительно. Но можно такжесвести их к нулю, не позволяя ни обстоятельствам, ни страху завладетьвашим существом, стремясь к безмятежности. Следовательно, есть двавида отваги: та, что сопротивляется, и та, что ищет покоя. Исоответственно, два вида морали. Древнегреческий мудрец хотелосвободиться от тирании вещей, чтобы ни обладание ими, ни ихотсутствие не смущали его дух. Он проповедовал невозмутимость ибесстрастность, ataraxia и apatheia . Если желаниясвязывают, порабощают, то лучше ничего не желать. Если надежда естьмать разочарования, лучше жить, ни на что не надеясь. Сенека толковалтермин стоиков ataraxia как securitas („твердость“),еще больше подчеркивая отсутствие волнения, умиротворенность идушевный покой; Цицерон трактовал euthymia („благоесостояние души“) и как animus terroris liber („душа,свободная от страха“), и как securitas („невозмутимостьдуха“). Сенека дает нам совет, позволяющий сбросить иго страха:„Презирай смерть, и для тебя станет презренным все, что ведет ксмерти, будь то войны или кораблекрушения, укусы диких зверей илигруз внезапно обрушившихся развалин“ („Исследования оприроде“, II)68.И действительно, страх смерти мешает людям жить. „Кто боитсясмерти, по-настоящему и не живет“. Но как же не бояться ее,если нас всюду подстерегают опасности? И мудрец черпал спокойствиеименно в отсутствии стабильности: „Если хотите ничего небояться, помните, что бояться можно решительно всего“.
То же самое стремлениеко внутренней автономии и свободе мы находим во многих восточныхучениях. Шри Кришна говорит: „Тот, кто живет без тревоги,свободный от желаний и собственного „я“, достигает мира“.Путь, предложенный Патанджали, создателем Йоги, ведет к освобождениючеловека от его природы, к обретению абсолютной свободы.Непосвященный „одержим“ собственной жизнью, йог женаходится вне ее течения. Беспорядочной умственной деятельности,хаотичному мельтешению мыслей он противопоставляет сосредоточенностьна одной точке, первый шаг к окончательному отречению от мира вещей.
У стоиков поиск покоявыглядит несколько наигранным. Неискренними кажутся мне слова Сенеки,когда он говорит Луцилию, что, если мудрецу описать „плен,побои, цепи, нищету, тело, терзаемое болезнью или насилием, онотнесет это к числу беспричинных страхов. Бояться таких вещей должныбоязливые“69.Восточное спокойствие совсем другое, оно является частью целостноговидения мира. Это вовсе не та скороспелая успокоенность, котораядостигается благодаря заимствованным техникам, вполне эффективным врамках методик пси-. Говорят, что во Франции растет числоприверженцев буддизма, но все они, так сказать, буддисты „выходногодня“, сводящие учение к навыкам релаксации. По-настоящемуотречься от своего „я“ — дело иное. Индусывидят в этом не уничтожение личности, а способ истинного приобщения квечному, очищение сознания. Ошибочно воспринимать подобную позициюкак бесстрастный нигилизм, как равнодушие к людской боли, потакающеенесправедливости. Это созидательный покой того, кто сумелприкоснуться к истокам.
В принципе, и стоикиутверждали нечто подобное, поскольку верили, что мудрость заключаетсяв способности приобщиться к универсальному разуму с помощью разумачеловеческого и спокойно принимать законы природы, не пытаясь ихизменить. Но только Спиноза, сам того не зная, смог ближе всехподойти к восточному мышлению. Возможно, именно поэтому мне онпредставляется философом будущего. Спиноза утверждает, что познающийединичные вещи и свои аффекты ясно и отчетливо любит Бога. Черезпознавательную любовь к Творцу человек понимает, что и сам являетсячастичкой Бога и что душа наша по своей сущности вытекает избожественной природы. Таким образом, осторожный полировщик хрупкихлинз находил смысл даже в самых бездонных глубинах страха.
14. Переходим к следующей главе
Не уподобился ли ямулу, который все ходит и ходит по кругу, не продвигаясь вперед ни нашаг? Отделил этику от психологии, свободу — от чувств, решение— от его физиологических предпосылок, но в конце концов,объясняя механизмы принятия решений, вернулся к характеру, понятиюпсихологическому. В следующей главе, на последнем отрезке нашегодолгого пути, мне хотелось бы показать, в какой точке соприкасаютсяэтика и психология.
ГЛАВА IX. ХВАЛА ОТВАГЕ И ТОСКА ПО НЕЙ
1. Чем трудна храбрость
Я уже говорил, чтохрабрость позволяет нам поставить и осуществить великую задачу:облагородить человеческую природу. Но если так, то положение нашевесьма шатко, ибо человек, давно утратив животную безмятежность, таки не обрел безмятежности в своей обновленной сути. Точноэквилибристы, мы стараемся удержать равновесие на тонком канате.Ницше обожал этот образ. Да, стезя мужества нелегка. Сумеем ли мывести себя мужественно, находясь в тисках страха? Способны липреодолеть самих себя? Как научиться храбрости? Одно дело доскональноисследовать мужество и совсем другое — проявлять его. Ведьзнать все о птицах еще не означает научиться летать. Эти проблемызанимают меня уже давно. Помню, в подростковые годы — как разкогда начинаешь задаваться подобными вопросами — на меняпроизвели огромное впечатление три романа. В первой книге, „Ночномполете“ Антуана де Сент-Экзюпери, говорилось о постижении наукимужества. По крайней мере, так мне тогда казалось. Действиепроисходит на заре авиации. Главный герой, Ривьер, руководитпочтовыми авиаперевозками на территории Латинской Америки и стараетсяпривить смелость своим подчиненным, подчеркивая важность их миссии.Второй роман, „Сила и слава“ Грэма Грина, повествует ожизни и смерти пьющего, грешного, трусливого священника, который впериод религиозных преследований в Мексике все-таки отказывается отнамерения бежать и выполняет свой долг, причастив умирающего. Темасмелости и трусости чрезвычайно интересовала Грина и звучала вомногих его произведениях. Скуби, героя романа „Конец однойлюбовной связи“ и одного из самых ярких персонажей прозы XXвека, сострадание и боязнь причинить боль заставили проявитьобразцовое малодушие. Третьим произведением, которое потрясло меня вотрочестве, стала повесть Камю „Падение“, вещь странная,непосредственно связанная с драматическим периодом почти полнойбезнадежности в жизни автора, далекая от искрящегося оптимизма„Свадебного пира“. Камю часто задумывался о трусости иотваге. В романе „Чума“ воплощением героизма являетсядоктор Риэ, не покидающий больных несмотря ни на что, а вот в„Падении“ главного героя, Жана-Батиста Кламанса, терзаютвоспоминания о якобы проявленном им малодушии.
Но все-таки представьте себечеловека в цвете лет, наделенного прекрасным здоровьем,разнообразными дарованиями, искусного в физических упражнениях и вумственной гимнастике, ни бедного, ни богатого, отнюдь не страдающегобессонницей и вполне довольного собою, но проявляющего это чувствотолько в приятной для всех общительности. Согласитесь, что у такогосчастливца жизнь должна была складываться удачно70.
Современникивоспринимали это описание как иронический автопортрет Камю.Жан-Батист — человек прямодушный, работает адвокатом, ведеттолько достойные дела, безупречен в профессиональной и семейнойжизни. Однако все меняется в одночасье, когда однажды вечером,возвращаясь с работы, он видит женщину, которая собирается утопитьсяв Сене. И герой ничего не делает, чтобы спасти самоубийцу.
Я хотел побежать и не могпошевелиться. Я весь дрожал от холода и волнения. Я говорил себе:„Надо скорее, скорее“, — и чувствовал, какнепреодолимая слабость сковала меня. Не помню уж, что я думал тогда:„Слишком поздно, слишком далеко“, — или что-товроде этого. Я стоял неподвижно, прислушивался. Потом медленнодвинулся дальше. И никому ни о чем не сообщил.
С этого моментаЖан-Батист становится неумолимым судьей самому себе. Камю говорил,что „Падение“ толкуют неверно. „Я пытался свестивоедино свой публичный и свой истинный образ“.
Помню, закрыв книгу, явсе думал и думал о том, что сам сделал бы на месте главного героя.Скорее всего, тоже не предпринял бы попытки спасти несчастную. Скакой стати мешать человеку сводить счеты с жизнью? Я также не сталбы бросаться в воду, окажись женщина не самоубийцей, а простобезрассудной ныряльщицей из тех, что игнорируют предупреждения обопасности. А вот если бы с моста упал ребенок, тем более мойсобственный, я бы прыгнул не раздумывая. Однако же все эти досужиемысли не дали ответа на вопрос: да, прекрасно, но ты действительнознаешь, как повел бы себя в подобной ситуации? К счастью, я непопался на удочку и не стал проверять на деле, как далеко зашла бымоя решительность. Возможно, Камю преподал мне урок благоразумия.
Писатель считает, чтослучай с Жаном-Батистом отражает общую ситуацию. Человек —существо уязвимое, но не желает со своей уязвимостью мириться.Современный испанский философ Аурелио Артета объясняет этическийимпульс двумя чувствами: жалостью, то есть сознанием нашейуязвимости, и восторгом, который всегда ощущается от преодоления этойуязвимости. Мы — трусливые создания, мечтающие о смелости.Сущность этического воспитания в том и состоит, чтобы обучатьправедной отваге.
2. Непростой шаг от личности к характеру
Итак, мы делаем выбор впользу мужества; иначе говоря, в пользу свободы, в пользусправедливости. Однако, чтобы сохранить верность такому выбору, нуженособый характер. Я уже говорил, что в некотором смысле это означаетвозврат к психологии, но к психологии a rebours , наоборот, внаправлении, противоположном ее обычной логике: от физиологии ктемпераменту и от темперамента к характеру через жизненный опыт,который ребенок и подросток не в состоянии контролировать. Вотрочестве характер, как правило, уже почти сформирован. Теперь наего базе возникает личность, и одна из ее особенностей —способность критически воспринимать совокупность черт, давших ейначало. „В двенадцать лет, — писал Сартр, —человек уже знает, будет он бунтовать или нет“. Именно тогда иможет сложиться некая индивидуальная направленность, плод работыразума, следствие тех или иных интеллектуальных ценностей. Всю жизнья трясусь от страха, но мечтаю о смелости. Бывают люди, с рождениясвободные от боязни, а бывают и такие, кто вовсе не задаетсяподобными вопросами. Эти случаи меня не интересуют. Мне всегдахотелось выяснить, можно ли поверх характера психологическогонадстроить характер этический, чтобы с уровня „я такой, какойесть“ перейти на уровень „я такой, каким хочу или долженбыть“.
Аристотель самымковарным образом отрицает эту прекрасную возможность. Мы способнывыбирать средства, приобретать навыки, но не вольны в выборе целей.Говоря современным языком, наши замыслы формируются под диктовкужеланий — неотъемлемой части характера. Тем не менее,утверждает философ, человек не заперт в ловушке. Действия оказываютнепосредственное влияние на характер, а значит, могут его изменить.Голос, доносящийся из глубины веков, созвучен тому, что говорят самыездравомыслящие из нынешних психологов: именно действие есть залогперемен — в чувствах, в поведении, в окружающей обстановке идалее, все выше и выше.
Аристотелю это открытиеказалось столь важным, что воспитание в целом он сводил кформированию правильного характера и даже в названии своего трактатао морали использовал слово „этика“, от ethos —„обычай“, „характер“. Любопытный факт:Даниэль Голман, психолог, получивший известность благодаря теории„эмоционального интеллекта“, приходит к следующемувыводу: „Рассуждая о воспитании эмоций, мы имеем в видупостроение характера“. Что ж, все возвращается на круги своя,сплошное déjà-vu .
3. Возвращаясь к понятию характера
Мне представляетсянастолько любопытным тот интерес, который питают психологи США кхарактеру, что я частично опишу вам историю вопроса. В 1996 годуМартин Селигман подавляющим большинством голосов был избранпрезидентом влиятельной Ассоциации американских психологов. Селигманпрославился в основном благодаря исследованиям так называемой„выученной беспомощности“ и депрессии. Находясь напрезидентском посту, он попытался изменить общую направленностьамериканской психологии, чересчур сфокусированной, по его мнению, наклинических аспектах и психических отклонениях, что превращало ее в„науку о дефектах“, как будто решительно все мы безисключения страдаем теми или иными нарушениями и не в состоянииобойтись без помощи специалистов. Однако пришло время уделить большевнимания позитивным аспектам личности, придать психологии болееоптимистический настрой, заняться изучением человеческихспособностей, энергии и счастливых дарований, чтобы помочь людям в ихразвитии. Счастье, являвшееся раньше исключительно феноменомэтического порядка, стало теперь предметом изучения для психологов. ИАристотель, и сторонники „позитивной психологии“ говорилио счастье, но имели ли они в виду одно и то же? Многие полагают, чтода, однако я придерживаюсь иного мнения. Сподвижники Селигманазанялись поиском тех сильных сторон человеческой личности, strengths, которые способствуют самореализации. Обычно их именуютдобродетелями. Строго говоря, позитивная психология изобрелавелосипед. Селигман поручил Кристоферу Петерсону — авторустатей о личности и заведующему кафедрой клинической психологииМичиганского университета — выяснить, можно ли разработатьединый подход к сильным сторонам человеческой натуры. Перечитав трудыклассиков, изучив различные религии и проанализировав около двухсотперечней добродетелей, ученые сделали вывод, что их всего шесть:мудрость, мужество, доброта, справедливость, умеренность и, наконец,духовность.
Повторное открытиедобродетели потребовало вновь обратиться к понятию характера в двухего разновидностях: хороший характер — носитель добродетелей —и дурной — носитель пороков. Без сомнения, позитивнаяпсихология имела в виду нравственность в чистом виде. Селигманпризнает, что современные психологи совершенно забыли о ролихарактера, считая его некой нормативной единицей, не нуждающейся вописании, и противопоставляет такой точке зрения попытку взглянуть намораль в психологическом преломлении: „Я совершенно согласен:наука должна описывать, а не предписывать. Задача позитивнойпсихологии не в том, чтобы рекомендовать людям оптимизм, духовность,любовь и доброе расположение духа, а в том, чтобы объяснять, к чемуприводят эти черты (например, оптимизм ослабляет депрессию). А уж какчеловек воспримет наши объяснения, зависит от его собственныхценностей и задач“.
4. И снова о добродетели
Есть во всем этом, намой взгляд, некое рациональное зерно (необходимость вновь обрестипонятие добродетели), требующее, однако, предварительных уточнений.Слово „добродетель“ в последнее время утратилопервоначальный смысл и практически вышло из употребления, обретяоттенок блаженности, вялости, нарочитой кротости и юродства, чтопротиворечит его исконному значению. Греческое понятие Aretē подразумевает совокупность таких качеств, как энергичность,мудрость, совершенство. Добрый конь мчится точно ветер. Английскоесуществительное strengths — буквально „сильныестороны“ — в известной степени отражает этумногозначность. Евросоюз пытается построить образование наформировании базовых компетенции , определяя их как комплексзнаний, чувств, позиций и навыков, необходимых для удовлетворения„высоких потребностей“. Тут я, конечно, не специалист, номне кажется, что мы потихоньку начали приближаться к классическомувосприятию добродетелей.
Обратимся снова кСпинозе: для него добродетель означала fortitudo et gaudium ,силу и радость. Одно неотделимо от другого, ибо сила увеличиваетвозможности субъекта, его способность действовать, а когда „человекощущает силу, он радуется“. Созидательная энергия, то естьспособность к высоким свершениям, — вот та точка, гдесходятся психология и этика, психические механизмы и моральныеценности. Ресурсы психики используются во имя этических целей и темсамым возрастают. Творить означает создавать из обычного великое.Стремление к психологическому комфорту сильно отличается отстремления к жизненным достижениям. Бернар Клервоский, один из самыхвыдающихся средневековых писателей, возглавивший орден цистерцианцеви совершивший переворот в искусстве и культуре той эпохи, субийственной иронией критиковал монахов аббатства Клюни, своих бывшихединомышленников, которые возлюбили утонченную роскошь паче строгостии воздержания. Капризные вкусы склоняли клюнийцев к чревоугодию иизощренной изобретательности в еде. По словам Барнара, именно онидодумались до „кулинарной несуразицы“, которая теперьстоль популярна: „Каким только превращениям, а точнее —извращениям, не подвергается у них обычное яйцо (ova vexantur)! Как тщательно его взбивают, перемешивают, подают то всмятку, токрутым, то запеченным, то фаршированным, то без гарнира, то сгарниром, то в виде глазуньи, то в виде болтуньи“. Бернарполагал, что изнеженная и развращенная гедонизмом братия не всостоянии осуществлять свое высокое предназначение.
Хорошая жизнь идостойная жизнь — разные вещи. За любым жизненным замысломстоит своя психология. Я напомню вам, что такое замысел, на примереиз области спорта. Вообще замысел — это определенная цель,важная для человека, а потому требующая напряжения всех сил,сосредоточенности помыслов, концентрации воли. Я хочу играть напианино и должен часами упражняться, чтобы пальцы обрели новые,доселе незнакомые навыки. Хочу покорить Эверест без кислородныхбаллонов. Такой замысел нуждается в особой подготовке организма. Надоукреплять мышцы, учиться спать в подвешенном состоянии, надо пожитьна высокогорье, чтобы в крови появилось больше эритроцитов, иначе невыдержишь разреженной атмосферы. Тут необходим сплав тренировки,упорства и специальных знаний. Всякий раз, впадая в уныние, я долженвспоминать о своем высоком замысле и питать его надеждой. Пустьвоображение как может рисует мне картины удачного завершения проекта.Вот и с этикой то же самое. Помню, однажды, уже собираясь сесть впоезд, я увидел на развале книгу под названием Aretē . Апоскольку меня тогда занимали мысли о добродетелях, я поспешил купитьее, даже не пролистав, и, уже сидя в вагоне, с удивлением обнаружил,что говорится в ней о гимнастике. О, гениальные греки! Великий поэтПоль Валери мечтал написать невиданный ранее трактат о творчестве какгимнастике и озаглавить его, если не ошибаюсь, „Гладиатор“.„Моя философия, — говорил он, — и естьгимнастика. Гимнастика в широком понимании. Постоянные сальто отсознательного к бессознательному и обратно“. То есть, выражаясьв наших терминах, переходы от „я“ реального к „я“идеальному, способному „я“ реальное полностью изменить.
В психологическомсмысле добродетель является оперативным навыком. Навык — этоспособность, приобретенная путем многократных повторений. Он помогаетуспешному осуществлению той или иной деятельности и, что особенноважно, побуждает к ее осуществлению. Прочно усвоенный навык позволяетнам автоматически делать то, что изначально требовало концентрацииволи и внимания. Именно это и имел в виду Валери. Обучение всегдатяжело, а если забыть о поставленной цели, становится простоневыносимым. Только тот, кто действительно хочет научиться танцевать,выстоит часы у балетного станка. Почему я заговорил о балете? Дапотому, что он для меня — предмет огромной важности. В юностиклассический танец сводил меня с ума, я всерьез собирался статьхореографом и поступил на философский факультет, так как тогда тампреподавали историю искусства. Постепенно меня начала завораживатьодна особенность, присущая не только балету, но и всем прекраснымсвершениям человечества: способность превращать усилие в изящество. (Кстати, как замечательно, что Тамара Рохо, восхитительнаябалерина, выбрала именно эту фразу для своего сайта.) Пот, усталость,боль в ногах, тело, молящее о пощаде, — страдания обретаютсмысл и кажутся не такими тяжкими, лишь преобразуясь в воздушнуюлегкость и грацию. Все сказанное о балете можно отнести также кэтической жизни.
Добродетель являетсянавыком, позволяющим построить модель достойной жизни, системуценностей, играющую для нас ту же роль, что играют музыка ихореография для танцора. И мы не сумеем станцевать свою партию —то есть прожить достойно, — не развив в себе необходимойсноровки, только не мышечной, не технической, не связанной с чувствомритма. Тут не обойтись без умения делать правильный выбор, безвдумчивости, без умеренности и без мужества, дающего силы начинать идоводить дело до конца. Как читатель, наверное, уже понял, я сноваприбег к известной схеме добродетелей, разработанной стоиками, ноосмелюсь обогатить ее некоторыми оттенками.
Сравнение с танцорамине должно вводить нас в заблуждение. Этические добродетели несводятся к простому исполнению уже имеющейся нравственной партитуры,они сами побуждают писать и творить ее. Иными словами, мы своимисилами создаем систему ценностей, которую нам предстоит претворить вжизнь, а это чрезвычайно усложняет дело. Ее придется сначала найтиили изобрести, потом расширить и обосновать. Придется направлятькорабль, полагаясь на ненадежный компас, ведь магнитный полюс то идело смещается. Без мужества в зыбком океане верный курс не удержать.Вот почему так заманчиво искушение ухватиться за надежные, другимипроверенные модели. Не зря же Сократ говорил, что для поиска истинынеобходима отвага, ибо путь никем не проторен.
Мужество естьсозидательная добродетель, она дает силы и умение осуществить смелыйзамысел. В том ведь и заключается смысл творчества, чтобы благодарянам появилось нечто, дотоле не существовавшее. И созидатель готовидти до конца, несмотря на трудности и препятствия. Вот она, отвага.
5. Создание замысла
Нам выпало родиться вэпоху этического скептицизма, в котором тем не менее нетруднозаметить некий изъян. Где взять ту модель, что придаст смысл всемнашим действиям, нашим усилиям? Где тот призрачный замысел, которыйосвободит нас из плена ничтожности? Да в тех же эмпиреях, гдехранится образ „хорошей картины“ или „хорошейкниги“ — в мозгу создателя, ведь именно ониспользует, адаптирует, критически осмысляет и развивает вековуютрадицию живописи или литературы. Он является наследникомнеобозримого исторического опыта, обладающим обостреннойвосприимчивостью, особой проницательностью, способностью продолжитьсовокупное творчество всего человечества. Обратимся еще раз к ПолюВалери: он говорил, что в поэзии его больше всего волнует тамудрость, которую обретает поэт, написав стихотворение. То же самоепроисходит и со мною при изучении генеалогии этики, при исследованииисторического опыта рода людского.
Это не пустые слова.Когда Аристотель утверждает, будто лишь справедливый знает, что такоесправедливость, и что благой человек является критерием, отделяющимзло от блага, он не водит нас по замкнутому кругу. Нет, философслишком умен, чтобы позволить себе такое. Аристотель хочет показатьследующее: исключительно тот, кто сумел воспринять, осознать иобдумать все сказанное и сделанное другими, кто очистил свой ум исердце, дабы избежать искаженных оценок, кто неустанно, шаг за шагомучился на собственном опыте, — только он может вынестиполновесное суждение. Американский философ Джон Ролз говорил то жесамое, и я охотно опираюсь на его авторитет. Справедливо лишь решениесудьи праведного, понимающего, какого труда стоит объективность, истремящегося к ней, хорошо информированного, беспристрастного,непредвзятого, смелого и независимого в суждениях. В этическом планена достойный жизненный замысел может претендовать только личность,которая критически анализирует все попытки человечества разрешитьвопросы нравственности, видит взлеты и падения на этом нелегком пути,знает чаяния и нужды своих собратьев, понимает психологическиемеханизмы, учитывает результаты споров в защиту самых разныхинтересов, умеет встать на место каждой из сторон, предвосхищает иоценивает итоги — и делает все это sine ira et studio 71,соблюдая должную дистанцию, отважно и самостоятельно. Этика неявляется плодом работы индивидуального разума, склонного находитьрациональное обоснование и для эгоизма; нет, этика есть результатразума коллективного, закаленного в спорах, очищенного критикой ивыверенного опытом.
Сейчас, когда осталисьпозади тысячелетия драматических поисков, мы пытаемся претворить вжизнь замысел, вобравший в себя труд философов, духовных учителей,великих религиозных деятелей, миллионов простых женщин и мужчин ибазирующийся на следующей аксиоме: „Человек есть существо,обладающее чувством собственного достоинства“. Утверждение этонельзя назвать ни научным, ни, строго говоря, истинным. Онопредполагает, что каждый в равной степени ценен независимо от расы,от знаний и даже от поведения. Подобный подход привел бы в яростьнаших древнегреческих наставников. Разве можно говорить оравноценности храбреца и труса, невежды и мудреца, хорошегогражданина и гражданина дурного! Да и нам трудно согласиться с этимбез оговорок, ибо поведение ближних бывает иногда низким, жестоким,малодушным, коварным, предательским. Но раз уж люди сделали выбор впользу достоинства, то давайте попробуем действовать так, словно всемы и вправду существа достойные. Следует во что бы то ни сталоразъяснять смысл выражения „собственное достоинство“,чтобы не воспринимать его как чисто риторическую фигуру. Тут придетсяизрядно потрудиться, ведь природе подобное качество чуждо. Природазнает лишь отчаянную борьбу за выживание, когда большие рыбывынуждены пожирать малых. Мы, люди, воссоздаем себя заново, и толькополное обновление способно открыть нам нашу дотоле неведомуюсущность, поскольку хорошим танцором можно стать, лишь танцуя безустали. Именно здесь нам понадобятся характер, добродетель и то, чтоназывают мужеством.
6. Характер, необходимый, чтобы обрестидостоинство
Из каких добродетелейтакой характер должен складываться? Что это за вторая натура,психологически отражающая нашу новую сущность? Для начала, из техчетырех, которые традиционно признавала человеческая культура:стойкости, справедливости, благоразумия и умеренности. Не устаюповторять, что на первом месте находится именно стойкость, то естьмужество, необходимое для того, чтобы начать дело и довести его доконца, не отступая перед трудностями. Добродетелью, ведущей инаправляющей жизненный замысел, является справедливость; она несводится к исполнению некого свода законов, но заключается в созданиидостойных образцов жизненного поведения, доступных для всех безисключения людей. Справедливость, как известно любому судье, естьобщее понятие, которое применяется к частным случаям. То же самоеможно сказать и о жизни каждого из нас. Свойство, дающее возможностьпроецировать общий замысел на конкретные явления, греки называлиphrónesis 72,а Аристотель приписывал его собственно человеческому разуму, занятомуосмыслением именно частных, а не универсальных истин, познающему невечность, а исторический опыт. Римляне именовали это словом prudentia. И наконец, как совершенно справедливо отмечали наши великиенаставники, ни одной из вышеназванных добродетелей невозможно было быдостичь, находясь в плену у страстей. Значит, эмоции следуетукрощать, уравновешивать, держать в узде, но в то же время и неотвергать окончательно, ведь без них мы просто бездушные камни. Этудобродетель именовали умеренностью, искусством соотносить собственныерадости с общим замыслом.
К четырем основнымдобродетелям я добавлю еще две: их всегда высоко ценили, хоть и невключили в основной перечень. Речь идет о жалости и уважении.
Жалость делает насвосприимчивыми к чужой боли и побуждает помогать несчастному, апотому подразумевает также эмпатию и альтруизм. Понимание ивеликодушие. Если кто-нибудь спросит: „С чего это я долженоказывать помощь какому-то иммигранту, которого вынесло на берег?“,то следует ответить: „Да просто из жалости, ведь ему плохо“.Сострадание не идет вразрез со справедливостью, как утверждаютглупцы, напротив, оно прокладывает ей путь. Достаточно окинутьвзглядом наш исторический опыт, чтобы понять, что самымисправедливыми рано или поздно признают действия, поначалупродиктованные исключительно состраданием.
Уважения достойно все,что имеет ценность. Уважать — значит восхищаться совершенным,покровительствовать доброму, сохранять гражданскую позицию, проявлятьвнимание, беречь. Этого чувства особенно заслуживает человеческоедостоинство, хотя, как говорил Сартр, не столько в силу того, какиемы есть, сколько в силу того, какими желали бы стать, какими, понашим представлениям, должны быть.
7. Новая психология мужества
Мне хотелось бырассмотреть стойкость в свете тех психологических аспектов, о которыхмы говорили в предыдущих главах книги. Во-первых, навык основываетсяна действии, а значит, чтобы противостоять страху, мало анализироватьего, необходимо придерживаться определенных правил поведения.Нарциссическая личность поглощена созерцанием собственной красоты,собственной важности или собственного страдания и с помощьюпсихоаналитика упоенно смакует его, удобно расположившись на ложепечали. Requiescebam in amaritudine 73— так с безжалостной иронией характеризовал подобное состояниесвятой Августин. Сейчас это высказывание можно было бы перевести как„Двадцать лет с Жаком Лаканом“. Мужество побуждает нас кдействию, гонит прочь расслабленность. В нашей власти встать исовершить поступок, не надо ждать, пока изменится характер.Терапевтические методики постепенного приближения основываются именнона таком подходе. Сделайте для начала маленький шаг в нужномнаправлении, а сноровка выработается постепенно. Франклин Рузвельт всвоей „Автобиографии“ вспоминает, что был болезненным инеуклюжим юнцом, крайне озабоченным недостатком решимости. Вот какпроизошел радикальный поворот в его жизни:
Помню, на меня глубоко повлиялаодна книга Фредерика Марриета74.В ней говорилось о капитане военного судна, который советовалновичку, как научиться бесстрашию: в первом бою всем боязно, —объяснял капитан, — но надо взять себя в руки идействовать так, словно страха нет и в помине. Со временемпритворяться не придется, ты и вправду станешь смельчаком толькопотому, что вел себя как смельчак, хоть и был напуган. Я взял этотсовет на вооружение. Вначале многое внушало мне трепет, однако я велсебя так, будто совершенно спокоен, и постепенно действительноперестал бояться.
Выбирая некую активнуюжизненную программу, нужно в первую очередь прогнать прочь приятнуюрасслабленность, а сделать это можно, лишь приняв другое важноерешение: расширить свои возможности, дерзнуть, почувствовать радостьнебольших побед. Классики упоминали еще одну составляющую стойкости:терпение, основой которого является не покорность, а упорство.Вопреки общепринятому мнению, терпение всегда казалось мнесозидательным качеством, вот и в письме Ван Гога к его брату Тео мычитаем: „Такие слова поистине достойны художника“. О чемэто он? О фразе, сказанной Гюставом Доре: „У меня простоневероятное терпение“. И далее: „Я знаю, какие картиныдолжен написать. И буду пытаться раз, другой, третий, сотый. Неотступлюсь, пока не сделаю“. Фома Аквинский давал терпениюхарактеристику, всегда казавшуюся мне странной и ставшую понятнойтолько теперь: „Терпелив не тот, кто не бежит от зла, но тот,кто не дает злу увлечь себя в пучину тоски. Терпение не позволяетунынию сломить наш дух, умалить его“.
Цель человека —величие, а суть величия — достоинство. Человек благородный,осознающий свою значимость, высоко себя ценит. Вот и еще одна опорадля мужества: если силы изменяют, спасайся гордостью. Так говорилНицше, обращаясь скорее к самому себе, чем к читателю. Спасайсягордым ощущением собственного достоинства. Рассуждая о самооценке,психологи бьют точно в цель, но ошибаются мишенью. К чему палить покуропатке на экране телевизора? Неправильно называть самолюбиемпросто высокое мнение о собственной персоне. Это скорее сознаниесвоей дееспособности (Альберт Бандура) в сочетании с самоуважением. Ивот еще что: когда человек сосредоточен на каком-то замысле, еговнимание принимает спасительную направленность. Теперь важно то, чтоснаружи, а не внутри. Страх силен, так как обращает сознание субъектана него самого — про homo recurvatus 75писали еще философы-цистерцианцы, — заставляяприслушиваться к каждому движению души, к малейшему телесномуощущению. Помните, что я говорил про ипохондрию? Смелый человек неслишком занят собой, он избавлен от пристального самонаблюдения, апотому может прослыть простодушным. „Я так поглощен собой!“ —жаловался Рильке, пытаясь оправдаться. В противоположность ему Антуанде Сент-Экзюпери воспевал рвение тех, кто долбит камень ради алмаза.Какой разный фокус внимания в первом и во втором случае!
Смелость зовет нас квеликим свершениям, а вот страх перед неудачей связывает. Как жевырваться из этой ловушки? И тут на помощь приходит жалость. Мы —хрупкие существа, жаждущие величия. Наша цель превосходит нашивозможности, вот почему последователи Выготского говорили о выходе зарамки зоны ближайшего развития, древнегреческие трагики писали оhybris 76,а христиане — о стойкости, дарованной свыше. К жалости ядобавил бы и чувство юмора, мягко напоминающее людям об их слабостях,освобождающее от кичливости, взирающее на недостатки с ласковойулыбкой. Видимо, именно эту снисходительную жалость к себе имели ввиду схоласты, когда говорили о смирении. В качестве примера мнехотелось бы привести эпитафию, которую сочинил для себя Макс Ауб77,замечательный писатель, к несчастью для себя родившийся в эпохугениев: „Он сделал все, что смог“. Трудно найти болееудачное выражение для смиренного мужества, поистине достойноговосхищения.
Все великие мыслителисчитали упорство, то есть способность не ослаблять усилий,неотъемлемой частью стойкости. На противоположном полюсе находятсянепостоянство, капризность и слабоволие. Непостоянный человек не всилах четко обозначить замысел, капризный готов идти на поводу улюбого мимолетного желания, слабовольный пасует перед малейшейтрудностью. В „Руководстве по позитивной психологии“,кратком изложении теории, разработанной Селигманом, есть глава,посвященная выносливости, где, что любопытно, эту черту называютбиологической составляющей позитивного характера. А отсюда рукойподать до гимнастики в понимании Валери или до размышлений Сартра обусталости. Усталость, как и удовольствия, писал неумолимыйисследователь людских слабостей, приводит к тому, что дух вязнет вматерии. Слово „выносливость“ происходит от глагола„нести“, и только тренировка способна усилить этокачество, что прекрасно известно спортсменам.
8. Точка опоры для рычага
В предыдущей главе якое о чем умолчал, и теперь пришло время к этому вернуться. Все, чтонаписано мною про обучение мужеству, звучит райской музыкой, отдаетвозвышенной и совершенно бесполезной риторикой. Сразу видно: нехватает точки опоры, чтобы слово не расходилось с делом. Что ж, еслифилигранная работа над созданием психологической этики и этическойпсихологии увенчается успехом, честь мне и хвала. А если нет? Вдругона покажется мне чересчур утомительной, скучной, неподъемной? Ну,тогда придется прибегнуть к последнему средству, к резервному запасугорючего, необходимому для взлета, к чувству, которое так успешноэксплуатирует и преодолевает наша психика и которое Блондель называлосновополагающим компонентом, вторя Платону, стоикам, самураям,схоластам и tutti quanti 78.Я имею в виду чувство долга.
Мы настолько увлеклисьразговорами о мотивации, что совершенно забыли вот о чем: после тогокак человека долго убеждают, уговаривают, подбадривают, награждают инаказывают, наступает черед последнего непреложного аргумента:„Вообще-то ты просто обязан так поступить, потому что это —твой долг“. И тут психология отступает, делаясь вдруг такойсмирной, такой деликатной: мол, я наука, а науки понятие долга неизучают. Увы, она заблуждается. Чувство долга — психологическиймеханизм, необходимый для организации свободного поведения. Этикуинтересует исключительно подоплека обязанностей, а не узы,соединяющие эмоциональный мир субъекта с объективными нормами.
Раз речь идет опсихологическом механизме, неудивительно, что больше всего о долге яузнал из трудов одного из самых позитивных психологов, Ганса Айзенка.Сила долга заключается не в чувстве уважения, как утверждал Кант, нев стыде, не в страхе, не в супер-эго, как говорили другие. Онаявляется следствием условного рефлекса, который вырабатывается учеловека и побуждает его автоматически делать то, что считает нужнымразум. „Верность долгу“ становится рефлекторной, отсюдаее власть над нами… и ее опасность. Она приводит ксамоотверженному фанатизму, бездумному нацизму, к абсурду послушания.Эта мысль появилась у меня, когда я писал о подготовке американскихморских пехотинцев. Надеюсь, читатель согласится, что здесь мынаблюдаем ту же неоднозначность, которую отмечали, когда говорили омужестве или о свободе. Ну, разумеется, иначе и быть не может.Придется снова призвать на помощь разум, пусть он выведет нас иззатруднения. Критический, просвещенный разум придаст обязанностямсмысл, поможет наметить достойную, правильную, ясную цель, прежде чеммеханизмы долга вступят в действие.
Чтобы лучше понятьсвязь между долгом и свободой, следует сначала разделитьобязательства на три типа. Я много писал об этом в других книгах, ночто поделаешь, повторю еще раз. Итак, к первому типу относятсяобязательства, навязанные нам угрозой. Ко второму — те, чтопродиктованы верностью данному слову: я должен сделать то-то и се-то,поскольку сам обещал. И наконец, третий тип обязательств заслуживаетособого интереса. Это условия или требования, которые необходимовыполнить ради осуществления замысла. Именно замысел определяет иобосновывает их. Откажусь от замысла — сниму с себяобязательства. Врач может сказать: „Если вы хотите выздороветь,должны бросить курить“. Непреложность слов „должныбросить“ состоит именно в нашей верности цели, то есть вжелании поправиться. Не будет желания, не будет и обязательства. Долгмужества неразрывно связан со стремлением быть достойным человеком,то есть свободным и справедливым. Тот, кому такой замысел чужд,никому ничего не должен, но пусть он знает: подобное отречениечревато возвратом к законам джунглей, к звериной борьбе за выживание,к одиночеству, к праву сильнейшего, к ужасу хаоса.
В наших построенияхнетрудно разглядеть несущую конструкцию — независимость,способность самостоятельно ковать замыслы и подчинять им свою жизнь,ведь они ведут нас к благородной свободе. Не надо забывать, чточеловек может выбрать и другой путь — путь низости,уничтожения, одичания, на котором также есть своя свобода —свобода разрушения. Чувство долга, опираясь на элементарныепсихологические механизмы, организует нашу личность, направляет всесилы в единое русло жизненного замысла. Это напоминает мне устройствокомпьютера. На определенном уровне существует множество программ(читай: идей, желаний, действий), и надо подняться на более высокийуровень, чтобы решить, какую программу запустить. Чувство долга иобеспечивает такой переход согласно следующему силлогизму: еслихочешь достичь цели А, то должен совершить поступок Б. И поскольку,как мы знаем, голос рассудка не всегда достаточно силен, чтобыпобудить человека к действиям, а чувства нередко подводят нас,приходится прибегать к надежным автоматизированным навыкам. Прав былБлондель, когда говорил, что свобода, это хрупкое изобретениечеловечества, базируется на тяжелых механизмах предопределения,которые порою необходимо принимать во внимание. Если не привитьребенку чувство долга, он не вырастет более свободным, а, напротив,станет переменчивым, капризным, зависимым.
Как уважение, так исправедливость налагают на нас обязательства, и тут мы обнаруживаемнечто давно забытое. Необходимость поступать уважительно,справедливо, отважно распространяется не только на наши отношения сдругими, но и на отношение к самим себе. Мы не должны посягать ни начужое, ни на свое достоинство. А раз достоинство подразумеваетсвободу, нам нельзя отрекаться и от нее — впадая, например, взависимость или поддаваясь малодушию; если достоинство немыслимо беззнания, мы не имеем права коснеть в невежестве; если достоинствотребует борьбы с тиранией, мы не можем склоняться перед тем, чтопорабощает нас изнутри.
9. Несколько слов на прощание
Мужество естьдобродетель, позволяющая оторваться от земли, дающая возможностьперейти из природной сферы, где правит слепая сила, в благороднуюсферу, которую нам еще предстоит создать, — в нейдостоинство ставится во главу угла. Мужество есть верность замыслу,верность вопреки всему. Дабы соответствовать этому предназначению, ядолжен преобразить свои прирожденные свойства в свойства этическогопорядка: свирепость — в отвагу, эгоизм — в солидарность,а подобные превращения не назовешь простыми.
Подойдя к последнемуабзацу книги, я отчетливо слышу мелодию, вижу сложные па танца, воттолько смогу ли исполнить его? Рассуждать так легко, а действоватьтак трудно! Что ж, покинем уютный кабинет и присоединимся к труппетанцоров. Надеюсь, что, когда усталость, страхи и желание отдохнутьзаявят о себе, у меня достанет сил не отказаться от своего замысла.Пока же остается только подбадривать себя, вспоминая строки из Йитса,посвященные прекрасной мечте:
Мелодии послушно тело,
Сверкает счастьем взор.
В движеньи слиты воедино,
Неразделимы танец и танцор.
В этом единстве, должнобыть, и состоит Блаженство.
